Законы пишутся кровью. Убийства и их последствия для уголовной системы Англии

Kate Morgan

MURDER: THE BIOGRAPHY

©Kate Morgan 2021

All rights reserved.

© Айерс Валери, перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Введение

Не убей[1]

«Растекаются алые волны»

На записи вначале слышен треск граммофона, а затем шарманка воспроизводит жуткую музыку. Пронзительный голос, поющий на немецком, выговаривает букву «р» с каким-то зловещим удовольствием. Даже для тех, кто не понимает языка, ритм песни, похожий на детский стишок, звучит обескураживающе знакомо:

Песня Die Moritat von Mackie Messer («Баллада о Мэкки-Ноже»), написанная поэтом и драматургом Бертольтом Брехтом и композитором Куртом Вайлем, является вступлением к мюзиклу 1928 года «Трехгрошовая опера». Пьеса рассказывает о бандах нищих и воров, заполонивших викторианский Лондон. Главный среди них – злодей Макхит, печально известный своими убийствами. Ему и его преступлениям посвящена баллада уличного певца в начале оперы.

В 1950-х годах оперу поставили на Бродвее, а уже в 1955 году Луи Армстронг перевел песню на английский, наложив на ритмичную джазовую мелодию. Так Mackie Messer получил новую аранжировку и стал называться Mack the Knife.

Пару лет спустя еще одну кавер-версию песни выпустил американский певец Бобби Дарин. Вскоре мелодия и вовсе стала классикой для лаунж-исполнителей – ее перепевали Фрэнк Синатра, Элла Фицджеральд и бесчисленное множество других артистов. Вот только часто упускается из виду жуткое происхождение этой песни, являющейся обновленной версией традиционного средневекового «Моритата», или, как еще называют в культуре, «баллады об убийстве». Подобные произведения были популярны не только в Германии, но и в остальной Европе. На протяжении веков с помощью незамысловатых запоминающихся мелодий рассказываются истории об убийствах, мести и правосудии. «Делайла» Тома Джонса – еще один яркий пример популярной и узнаваемой современной песни, исполненной от лица убийцы и рассказывающей о жестоком преступлении на почве страсти.

Мэкки – воплощение убийцы как народного героя, которого любят и ненавидят почти в равной степени. Прославление его подвигов затрагивает основы нашего ужасающего интереса к убийствам, когда мы одновременно заинтригованы и возмущены произошедшим. Преступления Мэкки в песне перечисляются с восторгом, она поздравляет убийцу, сумевшего избежать разоблачения. Конечно, в версиях Армстронга и Дарина выходки Мэкки сильно смягчены – оригинальные немецкие куплеты куда мрачнее, там он обвиняется в изнасиловании и убийстве нескольких женщин. Остается неизменным лишь тонко замаскированное восхищение преступником. Созданный Дарином портрет Мэкки, где тот из беспринципного бандита превратился в учтивого гангстера, принес ему премию «Грэмми» за лучшую пластинку 1959 года. Однако менестрели[2], которые написали и спели первоначальные баллады, даже после новой аранжировки все равно узнали бы свои истории о жестокой расправе и кровавой мести.

На протяжении всей нашей истории насильственная смерть одного человека от рук другого сопровождали нас: в песнях, которые мы поем, в произошедших событиях и совершенных поступках. Даже в историях, которые мы рассказываем друг другу. В шотландском фольклоре, согласно преданиям, «слуа»[3] – полчище злобных духов, которые нашли пристанище в ночном небе. Не обремененные мирскими заботами, они витают над Гебридскими островами в поисках живых людей, особенно грешников. Забирают тех с собой в небо и сбрасывают на землю со смертельной высоты. Редко можно увидеть слуа в их видимой физической форме. Чаще всего их представляли в виде стаи ворон. Угольно-черная птица долгое время фигурировала в народных сказках как недобрый знак или даже предвестник смерти. Она питалась телами мертвых и всегда стремилась к местам захоронений – таким, как поля сражений и кладбища. Ничто не ассоциируется с убийствами так же сильно, как мрачный образ стаи ворон.

Тяга к историям об ужасных поступках и людях, которые их совершают, – неотъемлемая часть человеческой природы. Она видна еще в средневековых моритатах[4] и викторианских пенни дредфулах[5] – и продолжается в документальных фильмах и подкастах о преступлениях, которые мы сегодня так жадно поглощаем. Сегодня баллады сменились Netflix-ом, но истории остались теми же. Правдивые или вымышленные, убийства – это то, что привлекает всех без исключения. На базовом уровне такие истории похожи на сказку о борьбе добра со злом, где роли жертв и злодеев четко распределены. Чаще всего в основе таких историй есть элемент тайны и загадки, которую необходимо разгадать. Переизбыток детективных романов в первой половине XX века был воплощением этого интереса, поскольку жертва и ее смерть в них были лишь средством для получения интеллектуального удовлетворения от сбора и анализа улик, разоблачающих убийцу. И все это, конечно, ради извращенного удовольствия, от которого приятный холодок пробегает по спине, когда мы читаем об ужасных вещах, происходящих с другими людьми – реальными или воображаемыми.

В разгар жизни мы ищем смерть, и это именно то, что нам нравится. В своем эссе 1946 года «Упадок английского убийства» Джордж Оруэлл был непреклонен в своем убеждении: пик убийств пришелся на золотой век между 1850 и 1925 годами и пошел на спад. Однако спустя более семидесяти пяти лет кажется, что его заявление об упадке убийств было преувеличенным. Будь то художественная литература или новости – убийство, в отличие от любого другого преступления, завораживает, и наша жажда его подробностей неутолима. Мы приглашаем убийства в свои дома каждый вечер, когда смотрим истории о них по телевизору или засыпаем вместе с ними, затаившимися на прикроватном столике внутри книжного блока. Даже убийство, совершенное в самом маленьком городке или деревне, не может остаться незамеченным и избежать подробного разбора в подкасте или документальном фильме. В драматургии оно выступает в качестве сюжетного поворота. Обнаружить его можно где угодно, начиная произведениями Шекспира и заканчивая мыльными операми. Книжный жанр о преступлениях стал литературным гигантом с тех пор, как викторианцы популяризировали детективы. При этом вымышленные сюжеты обычно завершаются поимкой преступника и негласным правилом о неизбежном торжестве правосудия, но в реальной жизни раскрытие преступления – только половина истории. Существует множество препятствий, которые необходимо преодолеть, прежде чем пойманный убийца будет осужден и получит по заслугам.

Даже если забыть о мрачной привлекательности, сам акт совершения преступления интересен и сравним с росписью белого холста, где нам дана возможность проецировать всевозможные замыслы. Убийство может быть актом мести или ярости, в другом же случае быть продиктовано корыстными мотивами – или же причинами, известными только убийце. Также убийство может использоваться как инструмент для получения политической выгоды и даже быть делом чести. Кроме того, в то время как некоторые убивают чуть ли не случайным образом, есть те, кто совершает это от безысходности, ведь на кону их собственная жизнь. Из всего этого и получается реальное, невообразимо сложное и бесконечно пленительное преступление, которое прославится и войдет в историю уголовного права. При этом клеймо «убийцы» всегда приводит к гораздо большей стигматизации, чем любое другое. Убийство – единственное преступление, за которое суд может приговорить к пожизненному заключению, и на протяжении XIX и XX веков только оно оправдывало смертную казнь. Закон лишь регулирует это.

Несмотря на то, что убийство проникает во все аспекты нашей культуры, ничего однозначного быть не может, когда о нем заходит речь. Закон, касающийся убийств, представляет собой мешанину устаревших правил, судебных решений и двусмысленных толкований. Привыкнув смотреть и читать о них, на деле мы не так уж и много знаем об убийствах. Ошибочно полагать, что разбираемся в этих преступлениях намного больше, чем есть на самом деле, – очень опасно.

Когда я вносила последние штрихи в эту книгу, в прессе появилась история, подытожившая все противоречия человеческого отношения к убийствам. Имена и детали не имеют значения, поскольку это лишь одна из множества похожих трагедий, которые происходят из года в год. Мужчина убил женщину и утверждал, что это произошло случайно. Он был признан виновным в непредумышленном убийстве. И хотя сам новостной репортаж об этом деле был достаточно беспристрастным, он все же вызвал бурю возмущения и непонимания, а также споров между читателями в комментариях.

Некоторые утверждали, что этому человеку сошло с рук умышленное убийство, а слишком мягкий приговор стал судебной ошибкой. Другие обвиняли жертву в ее собственной смерти и открыто сочувствовали преступнику. При этом многие комментарии свидетельствовали о том, что в большинстве своем люди не разбирались в правовых реалиях умышленных и непредумышленных убийств в актуальном для нашей страны и времени виде. Множество «диванных юристов» заявляло, что убийство никак не может считаться умышленным, поскольку не было спланировано заранее или не было явно преднамеренным. Другие же высказывали свои авторитетные мнения о законе, которые не имели ничего общего с реальностью.

Однако каким бы тривиальным все это ни казалось, заявления «воинов клавиатуры» важно учитывать. Именно они в итоге становятся присяжными заседателями и участвуют в опросах общественного мнения об уголовном правосудии, определяя в дальнейшем государственную политику в области правопорядка. Такие заблуждения могут оказать влияние на то, как система правосудия в конечном счете будет работать для всех нас. Если мы собираемся потакать своим темным сторонам, с интересом наблюдая за смертью в печати и на экране телевизора, то мы обязаны знать еще и о последствиях преступлений, которыми так очарованы.

С точки зрения статистики, коллективная одержимость убийствами совершенно непропорциональна возможности столкнуться с ними в реальной жизни. Каждый год Национальная статистическая служба Великобритании публикует отчеты о причинах смертей в стране за прошедшие двенадцать месяцев. Из года в год лидирующие позиции в этом списке занимают болезни сердца и рак. Что касается неестественных причин смерти, включая убийства, согласно данным Национальной статистической службы, за двенадцать месяцев до марта[6] 2019 года из 519 000 человек, погибших в Англии и Уэльсе, жертвы убийств – только 671 человек. При населении примерно в 58 миллионов, на миллион человек приходится около одиннадцати случаев насильственной смерти.

Однако насколько точны эти данные? Ведь Национальная статистическая служба подсчитывает количество жертв на основании года, в котором их смерть была официально зарегистрирована, а это приводит к погрешностям в результатах. Например, уровень убийств в стране резко вырос в 2003 году, когда 173 человека, предположительно убитых доктором Гарольдом Шипманом, были официально зарегистрированы как жертвы убийств в ходе общественного расследования этого дела. Но сами убийства при этом произошли в 1970-х годах.

Аналогичным образом, данные о гибели девяноста шести человек[7] во время катастрофы на стадионе «Хиллсборо» в 1989 году появились в статистике только почти тридцать лет спустя, когда в связи со смертью всех этих людей был вынесен новый вердикт следствия о непредумышленном убийстве. Единичные инциденты со значительным числом погибших, такие как террористический акт, также приведут к аналогичному скачку показателя в течение определенного года. С 2017 по 2018 год череда трагедий, включая взрыв на Манчестер-Арене и теракты на Лондонском мосту, также способствовала росту числа убийств в стране, которое невозможно сравнивать с подсчетами предыдущих лет.

Но даже несмотря на это, из последних данных[8] можно сделать некоторые общие выводы. Первый: мужчины в подавляющем большинстве чаще совершают убийства и умирают от рук убийц. По статистике, 92 % мужчин являются подозреваемыми в убийствах и 64 % – жертвами. Второй: как для мужчин, так и для женщин, самым опасным местом является их собственный дом, ведь большинство убийств происходит именно там. Третий: более 40 % жертв женского пола были убиты их нынешним или бывшим партнером, а мужчин чаще всего убивают друзья или знакомые. Четвертый вывод: незнакомцы – не те, кого стоит опасаться сильнее всего, ведь только 6 % жертв женского пола и 22 % жертв мужского пола были убиты незнакомцами.

Что касается возраста и этнической принадлежности жертв – по статистике также есть расхождения. По данным за 2019 год, жертвы убийств среди чернокожего населения составляли 14 %, за последние двадцать лет это самый высокий показатель[9]. При этом почти половина жертв моложе двадцати четырех лет, что идет вразрез с тенденцией сокращения числа молодых жертв среди «других этнических групп», обозначенной Национальной статистической службой. Также статистика гласит, что женщины-убийцы часто совершают преступления в более старшем возрасте – их примерно вдвое больше во всех старших возрастных категориях, чем мужчин-убийц[10]. Если говорить об орудиях преступлений – в течение нескольких десятилетий убийцы в основном использовали «острые предметы». До сих пор колюще-режущие орудия являются наиболее распространенными при нападениях как на мужчин, так и на женщин. При этом лишь в 5 % зарегистрированных случаев при совершении убийств использовалось огнестрельное оружие[11].

Простота убийств, изложенная в холодной и жесткой статистике, далека от драматического и в чем-то даже романтического образа Мэкки-Ножа. Возможно, мы все еще недооцениваем чудовищность цифр, ведь за каждым заголовком и единицей в статистических данных стоит жизнь и смерть реального человека. Эта книга посвящена реальной истории убийства в Британии, которое мы рассмотрим через призму одного из наших старейших и самых печальных законов. Почти тысячу лет назад, с момента его совершения, к этому известному преступлению были причастны, прежде всего, реальные люди – убийцы и жертвы, чьи дела рассматривались судом; судьи, присяжные и адвокаты, которые вершили их судьбу, а также политики и монархи, которые сохраняли власть над человеческими жизнями даже после вступления закона в силу. Эта часть истории Британии затрагивает серьезные вопросы из разряда: может ли быть лишение жизни оправдано (и возможно ли оправдать такое вообще) или на какие уступки мы должны пойти ради хороших людей, которые иногда совершают очень плохие поступки.

В истории рука об руку с преступлениями идет и вопрос о наказании. На протяжении большей части своего существования закон действовал по принципу «жизнь за жизнь», но убийство было далеко не единственным проступком, влекущим за собой смертную казнь. В течение XVIII века Англия вступила в эпоху так называемого Кровавого кодекса[12] – тогда законы один за другим переквалифицировали правонарушения в преступления, караемые смертной казнью. Этот список постоянно пополнялся и увеличивался в геометрической прогрессии. В 1826 году, когда ситуация только начинала меняться, редакторы «Ньюгетского справочника»[13] (популярного сборника печально известных уголовных процессов) отмечали:

Иностранные авторы обвиняют уголовные законы Британской империи в чрезмерной жестокости в отношении менее тяжких преступлений. Они считают, что смертная казнь должна назначаться только за преступления высшей степени тяжести, и филантропы нашей страны согласны с их мнением. Те, у кого не было возможности разобраться в этом вопросе, вряд ли поверят, что существует более ста шестидесяти преступлений, караемых смертной казнью.

Мы привыкли к тому, что убийство обладает более высоким статусом по сравнению с другими преступлениями. Оно возвышается над остальными проступками в рамках уголовного права. С 1861 года и до отмены смертной казни, спустя чуть более ста лет[14], убийство стало единственным правонарушением, по которому все еще присуждали эту меру наказания[15]. После 1868 года все жуткие формальности данного процесса проходили за закрытыми дверями тюрем, это придавало последним мгновениям жизни осужденных убийц еще больше таинственности, которой не было при других преступлениях.

Когда в 1965 году повешение окончательно отменили, смертную казнь заменили на пожизненное заключение. Убийство по-прежнему остается единственным преступлением, за которое суд должен назначать пожизненное при вынесении обвинительного приговора, однако не все убийства эквивалентны, и вопрос: следует ли ко всем убийцам относиться одинаково, долгое время беспокоил систему правосудия. Вынесение одного и того же приговора, будь то пожизненное заключение или смертная казнь, не учитывало разницу в степени виновности убийц, а также в «оттенках» преступлений, совершенных в рамках одного и того же уголовного правонарушения. И только в XIX веке, благодаря развитию медицинской науки и психиатрии, судам пришлось признать, что некоторые убийцы в равной степени нуждаются в помощи, как и в наказании.

Настоящие факты об убийстве бывают странными, захватывающими и порой значительно более мрачными, чем любой вымысел. Правда, как одеяло, состоит из лоскутов историй – не только о проступках и воздаянии, но и о справедливости и пристрастности, а также о людях, местах и личных трагедиях. Все это происходит на фоне постоянных социальных изменений и политических катаклизмов. Проследив за хронологией, мы сможем увидеть, какое влияние все эти смерти оказали на наши жизни сегодня. В конце концов, самые страшные истории – те, которые являются правдой.

В Англии тысячелетней давности правовая система только начинала формироваться. Жизнь в те времена была скверной, жестокой и короткой – причиной тому служило огромное количество насильственных смертей. В те времена у каждого свободного человека существовал вергельд – то, что можно назвать ценой человеческой жизни. Если гражданин был убит – убийца должен был выплатить его родственникам «бот»[16], или компенсацию за жизнь, в размере стоимости вергельда жертвы. На этом, в общем-то, дело и заканчивалось. С точки зрения закона, выплата компенсации оправдывала действия убийцы, поэтому после нее закон больше не проявлял интереса к преступнику.

Все начало меняться после высадки викингов на берега Англии в IX веке. Королевство, которое они основали, охватило Восточную и Северную Англию. Оно было известно как Денло и подчинялось обычаям и правилам оккупировавших его скандинавов. Одно из правил запрещало убийство датчан на английской земле. Это стало самым ранним примером признания убийства в качестве особой категории преступлений на законодательном уровне. Оно проложило путь к более четкому обозначению убийства как преступления в последующие столетия.

Примерно в X веке где-то внутри «первобытного супа», древнеанглийского и бастардизированного французского языков возникло понятие «мордор». Это был первый случай законодательного разделения убийств по категориям, хотя ученые расходятся во мнениях относительно первоначального значения слова «мордор»[17]. Оно было связано, а возможно, и являлось прямым производным от французского mordre и немецкого morth. Оба этих слова обозначали убийство, которое пытались утаить. И именно попытка сокрытия выделяла его в особую категорию. Ко времени правления короля Кнуда – первое десятилетие XI века – понятие морд или мордор, как правило, относилось к тайному убийству и, что особенно важно, к такому, которое нельзя было искупить простой выплатой вергильда. В скором времени после этого подобные преступления были переименованы в murdrum, или «мердрум», и начали караться смертной казнью. Изменения в законах были приняты во время правления Эдуарда Исповедника – между 1042 годом и нормандским завоеванием в 1066 году. С тех пор незаконное убийство стало преступлением, расследованием которого занималось государство, а не просто вопросом компенсации между гражданами.

То, что мы сейчас понимаем под «убийством», является прямым потомком «мердрума», однако между этими понятиями есть существенные различия. «Мердрум» сохранял значение тайного убийства, присущее оригинальному «морду», а другие убийства, даже если и были преднамеренными, рассматривались как менее тяжкие, а иногда вообще не считались преступлениями. И только во времена Средневековья взгляд на убийства начал меняться, и эти изменения остаются актуальными и по сей день для фундаментального анализа категорий. Тогда акцент сместился с тайного характера деяния на злой умысел, служащий мотивом убийства. Юридические тексты XIII века разделяли убийства на «преднамеренные» и «случайные». «Мердрум», как правило, относился к категории преднамеренных. На протяжении XIV века этот термин все чаще появлялся в официальных отчетах и юридических документах, постепенно превращаясь в «мердер» или murder, что в переводе с английского и означает «убийство». Немного больше времени понадобилось для появления концепции непредумышленного убийства как второстепенной категории убийств. Это слово впервые упоминается в юридическом трактате начала 1500-х годов, и только в середине века юристы и суды начали серьезно интересоваться различиями между этими двумя типами преступлений.

К тому времени, когда известный юрист сэр Эдвард Кок работал над своим знаменитым учебником по юриспруденции «Институты английского права» в первой половине XVII века, закон стал более изощренным в подходе к убийствам. Кок являлся выдающимся юристом своего времени. Он был призван в коллегию адвокатов в 1578 году, что положило начало его блестящей карьере – в том числе на должности генерального прокурора и главного судьи, служившего как Елизавете I, так и Якову I. Будучи генеральным прокурором, Кок был главным обвинителем и юридическим советником короны и участвовал во многих крупных судебных процессах. Спорное восшествие на престол Якова I послужило катализатором всевозможных заговоров, и Кок был постоянно занят расследованием дел о государственной измене. Он обвинил в этом преступлении сэра Уолтера Рэли в 1603 году, после раскрытия его участия в заговоре с целью возвести леди Арабеллу Стюарт на престол вместо Якова I. Самым печально известным судебным процессом Кока являлся суд над выжившими после Порохового заговора в 1605 году. Это дело было его последним крупным судебным разбирательством перед назначением на должность главного судьи общей юрисдикции в 1606 году.

Кок был искусным политическим деятелем. После назначения на должность судьи он стал настоящей занозой для парламента и короны, но при этом удивительным образом сумел остаться в живых и избежать смертной казни. Однако в 1616 году у Якова I в конце концов лопнуло терпение, и Кок был смещен с поста судьи. Но и то, что Кок впал в немилость, не помешало его последующей политической карьере. В 1621 году по распоряжению Якова I он стал членом парламента от Лискерда. Кок ушел из политики в 1629 году и прожил долгую (по меркам XVII века) жизнь на пенсии в своем поместье в Бакингемшире. Он умер в 1634 году в возрасте восьмидесяти двух лет, успев дважды вступить в брак и обзавестись двенадцатью детьми, а также оставил после себя множество трудов на тему юриспруденции.

Но что величественный Кок говорил по поводу умышленных и непредумышленных убийств?

Убийство – это когда человек в здравом уме и в сознательном возрасте незаконно убивает в любом графстве королевства любое разумное существо in rerum natura[18] со злым умыслом – либо явно выраженным, либо предполагаемым согласно закону.

Кок считал, что убийство следует квалифицировать как непредумышленное, если оно произошло «внезапно». Термин chance-medley, который в английском праве используется для описания такого преступления, происходит от искаженного французского chaude mêlée. Переводится как «горячая схватка» и применяется при описании убийства, совершенного в ходе внезапной ссоры или драки, которое можно охарактеризовать как «несчастный случай». Он отделяет запланированное «хладнокровное» убийство от спонтанного «горячего», но все еще имеющего мотив – chance-medley. На протяжении всей истории разделение между умышленным и непредумышленным убийством было одним из самых спорных вопросов в законах о преступлениях. Даже после сформулированного Коком определения суду все еще было сложно провести четкую границу между этими двумя категориями в течение следующих двухсот лет. В свою очередь, определение Кока было воспринято как окончательное утверждение закона и стало чем-то вроде «библии» английских убийств.

За четыреста лет, прошедших с тех пор, как Кок сформулировал свое определение убийства, оно не было улучшено или изменено. За пару веков прецедентного права какие-то элементы были усовершенствованы и введены новые аспекты, но основное юридическое определение никак не поменялось. Разумеется, Кок не учел многих тонкостей – он лишь описал правонарушение так, чтобы формулировка была понятна его современникам. И все же понятие «убийство», повторяемое, словно заклинание, бесчисленными студентами-юристами на протяжении многих лет, стало основополагающим при принятии решений последующими поколениями судей и юристов. По сей день оно продолжает применяться в качестве определения убийства в английском праве. Чтобы добраться до сути этого определения, мы рассмотрим преступления и судебные дела, которые еще со времен правления короля Якова и деятельности Кока помогли сформировать концепцию и понять законодательную сторону как предумышленного, так и непредумышленного убийства, и всего, что как-либо с ними связано.

Под общим термином «убийство» скрывается целый ряд преступлений, различных по степени тяжести, причастности, и, как следствие, по уровню их дурной славы. На вершине этой пирамиды находится убийство с прямым намерением убить жертву или причинить ей серьезный вред. Все предумышленные убийства относятся к этой категории, но не любое убийство можно назвать таковым. За ним может скрываться отсутствие умысла, и, как мы увидим, «из всех преступлений непредумышленное убийство вызывает наибольшие трудности с определением, поскольку касается убийств, совершенных при разнообразных обстоятельствах». Непредумышленные убийства варьируются от невероятно зверских до случайных. Они охватывают как тех, кто совершил преступление в ответ на враждебные действия со стороны жертвы, так и тех, кто был слишком легкомысленным или небрежным, не обдумав последствия собственных поступков.

Развитие концепции непредумышленного убийства, причиной которому послужила грубая халатность, дало представление о том, когда и кем оно может быть совершено. В нее были включены случаи смерти, которые происходят в нетипично опасных местах: например, в медицинских учреждениях или на дороге. Эти изменения также привели к растущей криминализации предприятий в XX веке: согласно закону, к ответственности за убийства начали привлекаться организации и фирмы, чей безответственный подход к найму или пренебрежение безопасностью привели к летальным исходам.

В конечном счете эта «пирамида убийств»[19] подкрепляется огромной базой других преступлений. Они связаны со смертью при определенных обстоятельствах, которые сложно в полной мере юридически соотнести как с умышленным, так и с непредумышленным убийством. К ним относятся правонарушения, повлекшие смерть в результате опасного вождения, детоубийство, а также некоторые преступления, предусмотренные законодательством в области охраны труда и техники безопасности. Как правило, эти преступления рассматриваются как менее тяжкие. Все они не входят в закон об убийстве, но имеют к нему отношение. В некотором роде они как «троюродные братья».

Определение «убийства» Коком состоит из двух элементов. Как и сейчас, в те времена присяжные должны были удостовериться в наличии обоих факторов «при отсутствии всяких обоснованных сомнений», чтобы признать кого-либо виновным в убийстве. Первый фактор – убийство другого человека, с юридической точки зрения он известен как actus reus, то есть противоправное действие. Вторым же фактором преступления является mens rea, или преступный умысел[20]. Буквально это переводится как «воля виновного», которому можно дать определение как «обдуманное намерение совершить преступление». Чтобы быть осужденным за правонарушение, недостаточно просто убить кого-то – должен быть умысел, поскольку, к уголовной ответственности должны привлекать только за то, что было сделано намеренно. Согласно интерпретации Кока, это означает, что убийство было совершено «со злым умыслом, либо выраженным явно, либо предполагаемым согласно закону».

Фраза «злой умысел» прочно вошла в лексикон и на протяжении многих лет вдохновляла разного рода халтурщиков на создание второсортной литературы и кино. Однако также она породила самое распространенное неправильное понимание закона об убийстве, которое до сих пор вызывает споры и дискуссии. Современная интерпретация «злого умысла» Кока – намерение убить или причинить серьезный физический вред. В популярной культуре это вылилось в тщательное планирование, которое может быть убедительным доказательством намерения, но не является обязательным. Вам не нужно покупать нож для колки льда или выкапывать неглубокую могилу, чтобы в вашем преступлении был «злой умысел». Единственное, что имеет значение, – то, что вы действительно собираетесь совершить этот роковой проступок. Неважно, что это намерение могло родиться за секунды до того, как вы нажали на курок, или что оно рассеялось сразу после убийства, когда вы осознали чудовищность лишения человека жизни. На процессе по делу об убийстве Дэвида Блейкли в 1955 году обвинение спросило его любовницу Рут Эллис, к которой мы еще вернемся, что она намеревалась сделать в тот момент, когда выстрелила в него. Ее ответ, вероятно, является самым точным и лаконичным изложением mens rea, когда-либо произнесенным в зале суда, и, скорее всего, этой фразой она и подписала себе смертный приговор: «Это очевидно. Когда я стреляла в него, я намеревалась его убить».

За прошедшие столетия законодательство об убийстве претерпело поразительную трансформацию, от характеристик, впервые установленных сэром Эдвардом Коком, и до преступлений, которые сегодня рассматривают наши суды. Чтобы разобраться в этом, мы должны углубиться в дела, попавшие на страницы газет, а также те, которые не получили широкой огласки. Нужно изучить преступления, их индивидуальные черты, которые сыграли важную роль в формировании закона, и выяснить, какое значение они играют для нас сегодня и какой путь пришлось пройти, чтобы оказаться там, где мы сейчас.

Количество средств и способов прервать человеческую жизнь растет, как грибы после дождя. Однако фундаментальные причины этого преступления остались неизменными. Жадность, похоть, ярость и нажива – архетипические триггеры убийства, и сегодня это так же актуально, как и раньше. После смелого заявления Кока о том, что такое убийство, на протяжении ста лет наиболее насущной проблемой для закона было определение того, что им не квалифицируется. И причины, по которым было бы простительно или даже допустимо лишить человека жизни, обнаруживались прямо в зале суда во время рассмотрения некоторых самых драматичных дел.

Хотя эти истории и раскрывают многое о том времени и месте, когда происходили, но по сей день продолжают резонировать с нами. С тех пор, как пятьсот лет назад в последний раз был определен закон об убийстве, обстоятельства установления вины за это преступление менялись бесчисленное количество раз, напрямую завися от страхов и навязчивых идей каждого последующего поколения. Закон писался на протяжении нескольких столетий и не одним человеком, а тысячами. Его формировали не лишенные морали и по-настоящему жестокие преступники, а несчастные, недальновидные и введенные в заблуждение люди. В основном, история законодательства об убийстве – это рассказ о межличностных отношениях, которые пошли наперекосяк, и обернулись ужасающими последствиями для всех сторон.

Глава первая

Поле чести

«…от восхода солнца до первых звезд…»

Теплым летним вечером в начале июня 1707 года, когда солнце садилось над Темзой, небольшая процессия бифитеров (или «Йоменских стражей»)[21] прошла по дворам Лондонского Тауэра к внешней стене. Они с лязгом закрыли ворота замка, промаршировали к комнате констебля Тауэра и торжественно положили ключи в сейф. Он должен был оставаться запертым до тех пор, пока не придет время снова открывать ворота на рассвете следующего дня. Когда стражи возвращались в свои казармы, одинокая фигура проскользнула по мостовой и поднялась по лестнице в караульное помещение башни. Это был Джон Моугридж, один из барабанщиков гвардии, который навещал своего близкого друга лейтенанта Уильяма Коупа. Друзья хотели отпраздновать предстоящее поступление Моугриджа на военную службу. В караульном помещении отблески свечей играли на винных бутылках, расставленных на шершавом деревянном столе, который был накрыт к приезду Моугриджа.

Также Коуп взял на себя смелость и пригласил свою знакомую присоединиться к празднованию. Однако по мере того, как вечеринка подходила к концу, а бутылок вина становилось все меньше, атмосфера становилась все более непристойной и напряженной. Моугридж много шутил и порой заходил своими высказываниями слишком далеко. Поэтому в какой-то момент, когда Джон оскорбил подругу Коупа очередной остротой, лейтенант вскочил и крикнул ему, чтобы тот следил за языком. Взбешенный Моугридж схватил одну из бутылок и бросил ею в Уильяма. Коуп в ответ тут же швырнул другую прямо в голову Моугриджа. Джон, кое-как успев увернуться, в считаные секунды набросился на своего друга. В этот момент один из солдат Коупа, встревоженный звуком бьющегося стекла в караульном помещении, рванул туда, чтобы узнать, что происходит. На месте он увидел, как Моугридж, стоя над телом Коупа, сжимает в ладони рукоять меча, торчащего из груди его друга. Женщина, за честь которой Коуп отдал свою жизнь, сидела на корточках в углу комнаты. Каменный пол был красным от вина, смешанного с кровью.

Моугридж предстал перед судом за убийство лейтенанта Коупа в Гилдхолле, служившем в то время зданием суда в Лондоне. Он заявлял, что нападение было закономерной реакцией на брошенную Коупом бутылку вина ему в голову, и, по существу, его можно обвинить только в непредумышленном убийстве. Рассматривая дело Моугриджа, судьи долго обдумывали, какое поведение закон может признать достаточно доказательным, чтобы оправдать лишение жизни другого человека[22]. И их решение должно было стать поворотной точкой в разграничении умышленного и непредумышленного убийства.

Суду было ясно, что одних лишь оскорблений мало, и подстрекательство должно быть вызвано непосредственными действиями жертвы: «никаких слов, упреков или оскорбления чести недостаточно, чтобы спровоцировать кого-либо на такую степень ярости». Другое же дело – физическое нападение на убийцу: «в том числе, когда его потянули за нос или ударили по лбу». Этого было бы достаточно, равно как и в ситуации, где обвиняемый обнаружил бы свою жену с другим мужчиной прямо на месте преступления. Провокация могла также возникнуть в тех случаях, когда подсудимый сопротивлялся несправедливому лишению свободы или задерживал грабителя[23]. В свете этого судьи не отнеслись к действиям Моугриджа благосклонно:

«Но это дело не имеет никакого отношения к тем случаям, которые можно считать непредумышленным убийством, и поэтому суд, обдумав, постановляет, что Моугридж виновен в убийстве».

В деле, не лишенном драмы, Моугридж совершил дерзкий побег из зала суда до вынесения приговора. Ему удалось переправиться через Ла-Манш во Фландрию[24], где он залег на дно на несколько месяцев. Его свободное владение французским и испанским языками позволяло ему легко скрываться; но страсть к выпивке в очередной раз сыграла с ним злую шутку. За его поимку было назначено крупное вознаграждение, и весть об этом дошла до Фландрии. Однажды вечером, когда Моугридж напился до беспамятства в одной из таверн города Гент, местные жители обратили внимание на его владение английским языком. Им показалось это подозрительным. Они выдали Моугриджа полиции, и в нем быстро опознали скрывающегося от правосудия убийцу Уильяма Коупа. Моугридж был возвращен в Англию, чтобы получить свое наказание. В апреле 1708 года он был казнен.

Судебный процесс над Джоном Моугриджем был первой попыткой английских судов провести четкое разделение между умышленным и непредумышленным убийством. Вот только границы между этими наиболее печально известными категориями убийств не могут долго оставаться неизменными. Например, как определение непредумышленного убийства, изложенное на суде над Моугриджем, прямо постановило физическое нападение со стороны другого лица провокацией. Однако в последующие годы закон продвинулся дальше и признал, что убийство в целях самосохранения полностью защищает от обвинений – как в умышленном, так и в непредумышленном убийстве. Эта концепция выходит на первый план в еще одном из самых печально известных судебных процессов по делу об убийстве в период георгианского Лондона[25], в ходе которого сутенеры и проститутки выступили против ярких звезд столичного артистического небосвода.

В архиве Национальной портретной галереи хранится копия малоизвестного портрета, написанного в 1770-х годах сэром Джошуа Рейнольдсом. На картине изображен джентльмен средних лет, плотного телосложения с темными бровями и в пальто того же коричневого оттенка, что и его волосы. Он сосредоточенно вчитывался в небольшую книгу, держа ее близко к лицу. Этим скромным и образованным джентльменом был Джузеппе Баретти, итальянский эмигрант, который прибыл в Лондон в 1751 году и сразу же обосновался в самых влиятельных литературных кругах города.

Родившийся в Турине в 1719 году, Баретти был удивительным итальянским писателем и литературным критиком, который среди прочего написал итальянско-английский словарь. По прибытии в Лондон Баретти познакомился с выдающимся английским лексикографом доктором Сэмюэлем Джонсоном, и литераторы быстро подружились. Когда Баретти вернулся в Италию в 1760 году, он продолжал поддерживать регулярную переписку с доктором Джонсоном. Друг Сэмюэля, а позже – его биограф, Джеймс Босуэлл включил в свою книгу «Жизнь Сэмюэля Джонсона» длинные выдержки из теплых, наполненных слухами, писем Джонсона к Баретти:

«Я просыпался и засыпал, разговаривал и размышлял, в то время как вы объездили значительную часть Европы. Все же я не завидовал моему Баретти ни в одном из его удовольствий, хотя, пожалуй, я завидовал тем, кто находится в его компании; и я рад, что другие народы познакомились с характером англичан благодаря путешественнику, который так хорошо изучил их манеры и литературу».

Босуэлл счел эти письма лучшими из тех, что когда-либо написал Джонсон. Баретти вернулся в Англию в 1766 году и моментально вызвал интерес лондонской литературной элиты. Помимо Джонсона, его близкими друзьями были художник Джошуа Рейнольдс и актер Дэвид Гаррик.

Вечером 6 октября 1769 года Баретти прогуливался по Хеймаркету, направляясь на встречу в Королевскую академию художеств. Она была образована за год до его возвращения, а Рейнольдс был ее первым президентом. Он назначил своего друга Баретти почетным секретарем Академии по иностранной корреспонденции. Где-то недалеко от того места, где сегодня стоит Королевский театр, Баретти прошел мимо «ночной бабочки», которая выглядывала из-за двери. Хотя большая часть городской секс-торговли была сосредоточена в Ковент-Гардене, он не был единственным лондонским «районом красных фонарей». В те годы подобным ремеслом прославилась и большая часть того, что мы сейчас называем Вест-Эндом. Сам Хеймаркет был известен как «Адский уголок» и пользовался особой популярностью у уличных проституток, в отличие от тех, кто работал в публичных домах Сохо или элитных борделях Мэйфэра. В книге «Лондон: злой город» Фергюс Линнейн описал сцену на рубеже XVIII и XIX веков, которая весьма похожа на то, с чем столкнулся Баретти:

«Проститутки дефилировали в самых престижных районах города. Особенно внутри больших театров и около них, зазывая и дергая за рукава проходящих мимо мужчин, делая непристойные жесты и предложения. Ковент-Гарден, Хеймаркет, Риджент-стрит, Креморн-Гарденс, Флит-стрит, фасад Сомерсет-хауса и Сент-Джеймс были базарами сексуальных услуг».

По словам Баретти, в тот злополучный день женщина «агрессивно хлопала по моим интимным местам, причиняя сильную боль. Я возмутился, ударив ее по руке и произнес несколько гневных слов». После того как Баретти отбился от нападавшей, она закричала, привлекая внимание своего сутенера Эвана Моргана, который тут же бросился с парочкой друзей ей на помощь. Баретти в этот момент свернул за угол на Пантон-стрит – одну из узких улочек между Хеймаркетом и Лестер-сквер, но успел пробежать всего несколько ярдов[26], прежде чем Морган со своей бандой догнали его. В завязавшейся драке Баретти вытащил свой перочинный нож и ударил им Моргана, после чего, спотыкаясь, выбежал на Оксендон-стрит и укрылся там в бакалейной лавке, где вскоре был задержан и арестован. На следующий день, когда Морган умер, Баретти было предъявлено обвинение в убийстве.

На суде в Олд-Бейли Баретти утверждал, что нападение Моргана заставило его опасаться за свою жизнь. Показания очевидцев были разнообразными; ни одно из них не позволяло однозначно определить степень угрозы, которую Морган представлял для Баретти, как и не было намека на то, что сам Морган был вооружен. Так же существовала версия событий самого Моргана, рассказанная пациентам, с которыми он лежал в Мидлсекской больнице после ранения. Он был непреклонен в том, что Баретти напал первым, ударив ножом одного из его товарищей, а затем трижды ранил и его самого. Последний удар в живот оказался для Моргана смертельным. Его друзья подтвердили правдивость этого рассказа в суде, утверждая, что они лишь хотели помочь женщине, попавшей в беду, и что ответчик был единственным агрессором. Собственные воспоминания Баретти о драке были путаными, но по одному пункту он высказался ясно: «Мне безусловно жаль этого человека, но он был обязан своей смертью собственной дерзости».

Другие свидетели в свою очередь указывали на опасность вечерних прогулок по Хеймаркету и его окрестностям; а некий майор Олдертон описал, как годом ранее на него напала банда мужчин и женщин на углу Пантон-стрит при схожих обстоятельствах. Однако сторона защиты Баретти в большей степени апеллировала фактами, основываясь на характере обвиняемого. Против друзей Моргана и тех, кто оправдывал его, свидетелями в суде выступали несколько выдающихся общественных деятелей того времени, которые поручились за Баретти. Среди них были его прославленные друзья Джонсон, Рейнольдс и Гаррик, которые рассказывали о тихом и мягком характере подозреваемого, его здравомыслии и рассудительности. «Звездный» состав защиты впечатлил присяжных, которые оправдали Баретти, признав его действия самообороной. Элита и простолюдины были удивительным образом перемешаны в георгианском Лондоне. Отчет о суде по этому делу в «Ньюгейтском справочнике»[27] показывает, что настоящими злодеями в этой истории был не Баретти и его нож, а жители Вест-Энда, которые напали на него после наступления темноты. «Количество падших женщин, которые наводняют улицы столицы каждый вечер, в какой-то мере заслуживают сожаления; но когда они добавляют к своему непристойному поведению грубость, они должны быть наказаны с предельной строгостью».

Друзья Баретти, возможно, не решились бы согласиться с этим заявлением. У сэра Джошуа Рейнольдса даже был список куртизанок, которые работали для него моделями. Кроме того, в круг Джонсона и Босуэлла также входил поэт и писатель Сэмюэл Деррик, который взял прибывшего в Лондон Босуэлла под свое крыло. Джеймс довольно раздраженно отметил в «Жизни Сэмюэля Джонсона», что Деррик не выполнил свое некогда данное обещание организовать ему встречу с Джонсоном, о которой он так мечтал, но все же назвал его своим «первым наставником, показавшим мне Лондон во всем его разнообразии – как литературном, так и “развлекательномвставить лапки”». Учитывая пристрастия Босуэлла и прошлое Деррика, это описание было довольно уклончивым.

Спасаясь от своей судьбы в качестве наследника шотландского лэрда[28], Босуэлл впервые посетил Лондон в 1760 году в возрасте двадцати лет. Не теряя времени даром, он сразу познакомился с лондонскими «развлекательными» учреждениями. Босуэлл вел дневник с шестнадцати лет, и его многочисленные записи пестрят упоминаниями о сексуальных контактах – часто с проститутками. Деррик не состоял в той же литературной лиге, что и его друзья, но у него был один заметный – и печально известный – успех в печати. В 1757 году он написал и опубликовал «Список дам Ковент-Гардена Харриса» – справочник проституток Вест-Энда, по-видимому, основанный на записанном перечне Джека Харриса – местного сутенера и знакомого Деррика. Вдохновленный своими более поэтическими стремлениями, Деррик оживил первоначальный список имен и адресов Харриса красочными описаниями женщин, о которых идет речь, превознося их особые «способности». Этот грубейший путеводитель непрерывно печатался в течение тридцати восьми лет, и маловероятно, что у Босуэлла не было копии.

Судебный процесс практически не повлиял на репутацию Баретти в его кругах. Даже разразившийся скандал, связанный с оправдательным приговором, не нанес ущерба перспективам. Джонсон устроил Баретти на работу репетитором к своим друзьям – богатой семье Трейлов из Стритем-парка, которых тот стал обучать итальянскому и испанскому языку. Однако не все были столь дружелюбны и благосклонны к оправданному. В то время как Босуэлл старательно сохранял нейтралитет в отношении Баретти и его судебного процесса, в «Жизни Сэмюэля Джонсона» и в своих дневниках он рассказывал иную историю. Босуэлл терпеть не мог Баретти, и это чувство, по-видимому, было взаимным. Посетив Трейлов, работодателей Баретти, Босуэлл описывает неловкую встречу на пороге их дома, подчеркивая столкновение итальянца с законом:

«Как только слуга открыл [дверь], появился Баретти. Я холодно спросил, как у него дела. Мне показалось что на его бледном лице мелькнула тень пролитой им крови. Вскоре я ушел от этого неприятного человека в гостиную, где миссис Трейл и доктор Джонсон завтракали».

Именно во время пребывания Баретти в Стритеме Рейнольдсу был заказан его портрет; но дела пошли наперекосяк, и в письме от декабря 1776 года Джонсон сообщил Босуэллу, что Баретти покинул Трейлов «в капризном приступе отвращения или дурной натуры». Баретти умер в Лондоне через пару недель после своего семидесятилетия в 1789 году.

Неприязнь Босуэлла к Баретти, несомненно, повлияла на его мнение об оправдательном приговоре, которое и без того не лишено противоречий. Обсуждая случившееся с друзьями через несколько лет, он признался, что считает это убийство хладнокровным. Один из его приятелей утверждал, что это был явный случай самообороны, а другой – что это было непредумышленное убийство. Такое расхождение в суждениях неудивительно, поскольку определение того, в какой степени закон об убийстве разрешает защищать себя, свою честь и даже собственную невиновность, имеет долгую и запутанную историю. Самооборона при нападении, даже с летальным исходом, всегда обеспечивала абсолютную защиту от обвинения в таком преступлении, как убийство. Во многих юрисдикциях США это эволюционировало в «Доктрину крепости»[29]. Согласно действующему в настоящее время закону в некоторых штатах домовладельцам разрешается убивать тех, кто вторгается в их собственность без разрешения, даже если они сами не подвергаются какой-либо прямой опасности.

Английское законодательство сопротивлялось такому широкому толкованию понятия самообороны. Вместо этого оно сосредоточилось на концепции права человека защищать свою честь силой. Эта идея может восходить к древнему королевству Бургундия, которое охватывало часть Центральной Европы примерно с IV века нашей эры. Королю бургундов Гундобаду приписывают создание концепции «судебного поединка», которую он распространил в значительной части Европы. Она пришла на британские берега вместе с норманнами и была важным элементом уголовного законодательства вплоть до Средневековья. До тех пор, пока Генрих II не ввел более формализованную судебную систему, которая включала популяризацию суда присяжных. Изобретение Гундобада основывалось на логике божественного вмешательства, согласно которой высшие силы должны посодействовать и обеспечить победу в битве невиновной стороне.

Сражение должно было проводиться с помпезностью и с соблюдением четких правил. Проходило оно на поле боя площадью шестьдесят квадратных футов, а за ним наблюдали судьи и адвокаты участников. Каждая из сторон была вооружена, а сама битва начиналось на рассвете. Судебное разбирательство начинал обвиняемый, заявляя о своей невиновности, после чего он бросал в сторону оппонента перчатку, которую противник должен был поднять. Сражение продолжалось до тех пор, пока на небе не появлялись звезды. Если к этому моменту обвиняемый все еще стоял на ногах или убивал своего противника, он считался победителем и получал оправдательный приговор. Но если тот отказывался от борьбы в отведенный период времени, он подлежал казни без возможности отсрочки.

Поскольку английское право развивало более сложную систему судебных разбирательств на протяжении XIII и XIV веков, практика «судебных поединков» канула в Лету. Однако законность защиты своего доброго имени физической силой не ушла насовсем. Она была возрождена в форме дуэльных поединков в Италии эпохи Ренессанса, во времена стремления ко всему рыцарскому и средневековому. Как и во времена Гундобада, идея распространилась по Европе и дошла до Англии в XVI веке. Дуэли стремительно набирали популярность среди дворян, которых привлекал этот якобы цивилизованный, пусть и смертоносный, подход к разрешению споров между джентльменами. Дуэли были популярны во всей Западной Европе, а также в Северной и Южной Америке на протяжении XVII–XIX веков. В Англии эта практика достигла своего апогея в георгианскую эпоху, отчасти благодаря возросшему во время наполеоновских войн авторитету военных. Такие сражения с восторгом воспринимались в вооруженных силах, где для офицера считалось преступлением отказаться защищать свою честь или честь своего полка, когда ему бросали вызов.

Эти псевдовоенные и аристократические ассоциации придавали дуэлям видимость легитимности. На протяжении истории эта практика была официально запрещена, но неофициально допускалась и даже поощрялась. И Оливер Кромвель[30], и его преемник Карл II были против дуэлей и принимали законы, запрещающие вызов или участие в поединках, результат которых подпадал бы под действие других законов. Если исход был летальным, выносилось обвинение в убийстве, а если ни один из участников не был смертельно ранен – их обвиняли в драке или нападении.

Однако на практике, если дуэль оканчивалась чьей-то смертью, выжившему удавалось избежать клейма убийцы. Присяжные, как правило, неохотно признавали победителей виновными, а если и признавали, то вердикт часто отменялся решением о помиловании. Со временем малочисленность обвинительных приговоров за убийство создала неписаный закон, согласно которому дуэлянты могли избежать обвинения в этом преступлении при условии, что они вели честный бой и придерживались многочисленных общепринятых правил его ведения.

В каждой стране существовал свой собственный кодекс дуэлей, со свомими правилами. Общим для всех было лишь требование о самом вызове, его официальном принятии вызова и назначении «секунданта» от каждой стороны. Он был кем-то вроде оруженосца в эпоху средневекового рыцарства, некий судья, свидетель и посредник, как Санчо Панса для Дон Кихота. Секунданты руководили организацией всего процесса, включая дату и время поединка, предоставляли согласованное оружие. Они также должны были попытаться примирить стороны до начала дуэли, насколько это было возможно.

Когда аудитор штата Иллинойс[31] вызвал Авраама Линкольна на дуэль из-за краха государственного банка в 1842 году, именно их секунданты предотвратили сражение, которое должно было состояться на Кровавом острове на реке Миссисипи. Тогда охотно собравшаяся на берегу реки большая толпа, разошлась неудовлетворенной. Место было выбрано таким образом, чтобы избежать законов штата Иллинойс, запрещающих дуэли.

Вопрос о таких поединках был как классовым, так и правовым. На дуэлях сражались в основном джентльмены и представители знати, а люди низкого статуса участвовали в обыкновенных драках. Со времен Средневековья пэрам, которым грозила казнь за непредумышленное убийство, разрешалось прибегать к использованию «привилегий духовенства», благодаря чему они избегали крайней меры пресечения. Эта странная практика допускала помилование членов церкви, осужденных за некоторые преступления, караемые смертной казнью. Впоследствии она распространилась и на аристократию и всех, кто был способен зачитать соответствующую присягу в суде. Грамотность была очевидным доказательством той или иной формы религиозного признания.

Присяжные делали все, что могли, чтобы смягчать приговоры и добиваться признания убийства непредумышленным. Таким образом они позволили обвиняемым из высших эшелонов общества ссылаться на привилегии духовенства и спасать свои жизни. То, на что пошли присяжные, чтобы избежать признания дуэлянтов виновными в убийстве, сыграло ключевую роль в разработке разграничительных линий между умышленным и непредумышленным убийством. Как и в случае с процессом Джона Моугриджа в 1707 году, поведение убийцы больше не было единственным, что вызывало пристальное внимание в зале суда. Присяжные тщательно анализировали действия погибшего перед дракой, а также изучали, можно ли найти основания для оправдания поведения убийцы? Чаще всего они находились.

Гайд-парк был популярным местом для дуэлей. Именно здесь герой романа Уинстона Грэма «Штормовая волна» Росс Полдарк сражается с коварным членом парламента Монком Эддерли, действие происходит в конце XVIII века. Эддерли и Полдарк спорят в палате общин, якобы из-за пары перчаток, но на самом деле из-за жены Полдарка Демельзы. На следующее утро Эддерли вызывает Росса на дуэль в Гайд-парке. Росс убивает Эддерли, но скрывается с места преступления, как они и договаривались заранее. Его ответственность за смерть Эддерли – тайна для его коллег по парламенту и лондонской общественности; а его непримиримый враг Джордж Уорлегган безуспешно пытается возбудить какой-либо официальный интерес к стрельбе. Сэр Джон Митфорд, реальный генеральный прокурор того времени, появляется в романе эпизодически и на удивление пренебрежительно относится к этому делу.

На эту вымышленную дуэль автора, вероятно, вдохновил реальный случай: дуэль, которая состоялась одним весенним утром на траве Тотхилл-Филдс, между Ричардом Торнхиллом и членом парламента сэром Чолмели Дерингом. Они были друзьями, но однажды вечером, выпивая, поссорились за ужином в «Той Инн» в Хэмптон-Корте. Завязалась потасовка, в которой сэр Чолмели одержал верх и жестоко избил Торнхилла, выбив ему несколько зубов. После пары дней восстановления сил и размышлений Торнхилл написал своему бывшему другу воинственное письмо:

«8 апреля, 1711

Сэр,

я собираюсь выехать за границу завтра утром и настаиваю на том, чтобы вы “познакомили меня со своей шпагой или с пистолетами”. Достопочтенный джентльмен, который принесет вам это письмо, согласует с вами время и место. Думаю, Тотхилл Филдс вполне подойдет; Гайд-парк не будет переполнен людьми в это время года.

Ваш покорный слуга,

Ричард Торнхилл».

Тотхилл Филдс – участок открытой земли недалеко от Темзы в Вестминстере, его границы приблизительно соответствуют современным Ридженси-стрит и Тачбрук-стрит. Сейчас на этой земле находится кафедральный собор, а также игровые площадки Вестминстерской школы. В начале XVIII века Тотхилл Филдс располагался на самой окраине мегаполиса, вдали от посторонних глаз. Поэтому единственными людьми, которые, вероятно, услышали бы выстрелы, были заключенные Тотхилл Филдс Брайдуэлл, той тюрьмы, в которую будет заключен Джузеппе Баретти в ожидании суда за убийство Эвана Моргана несколько десятилетий спустя. И хотя у сэра Чолмели было преимущество в рукопашной схватке, Торнхилл был хорошим стрелком и смертельно ранил своего противника первой же пулей.

Однако Тотхилл оказался менее пустынным, чем они надеялись. Торнхилл был немедленно задержан прохожим, который услышал выстрелы. Следом он был арестован, судим и признан виновным в непредумышленном убийстве. Присяжные с сочувствием отнеслись к рассказу Торнхилла о том, как его избил почетный член парламента, и даже сам сэр Чолмели пришел на помощь своему бывшему другу из могилы. На смертном одре он заявил, что сам был виноват во всем случившемся и прощает Торнхилла. Друзья сэра Чолмели, однако, не были столь великодушны, и Торнхиллу недолго было суждено жить на свободе. В августе того же года в Тернхэм-Грин на него напали двое мужчин и забили насмерть. Утверждается, что во время избиения нападавшие кричали, что Торнхилл должен заплатить за гибель сэра Чолмели.

Дуэли и небрежное отношение к ним закона не были защищены от порицания, несмотря на то что дуэлянты относились к высокому классу. Так, редакторы «Ньюгейтского справочника», которые не были впечатлены оправдательным приговором Торнхилла, заявляли:

«Ужасная практика! Позорная для нашей страны и в равной степени противоречащая всем божественным и человеческим институтам! Остается только надеяться на то, что придет время, когда законодательный орган издаст указ о том, что каждый человек, который окажется достаточно низок, чтобы вызвать кого-то на дуэль, будет обречен на смерть как убийца».