Жизнь прожить – не поле перейти

© В. Баландина (Соколова), 2025

ISBN 978-5-0065-8253-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВОТ МОЯ ДЕРЕВНЯ

С чего начинается Родина?

Георгий сошел с автобуса на указанной ему остановке и направился к мостику через речку. Дорожная сумка через плечо, в руке тяжелый саквояж. Это все его имущество. Он, как черепаха, все свое носил с собой. Из автобуса вышла девушка с увесистой сумкой. Ясное дело – закупила продукты в райцентре. На мостике они поравнялись. Разговор начал парень:

– Это деревня Гончарово? Я правильно иду?

– Да. Вам к кому? Я тут всех знаю. Дорогу укажу.

– Спасибо. У меня есть маяк – флаг на крыше дома.

– Контора совхоза?

– Она самая.

– Что-то чемодан у Вас слишком тяжелый. Не взорвать ли контору хотите?

– Не беспокойтесь. Моя профессия мирная. Я электромонтер, буду вам свет проводить. Слыхали?

– Давно ждем. Столбы уже вкопаны.

– Зовут меня Георгий. Бобров. А Вас?

– Нина. Липина Нина Михайловна.

– Вы, Нина Михайловна, моя первая здесь знакомая. Вы в селе работаете?

– Работаю я телятницей, маме помогаю. Но надо же приобрести какую-то профессию. Не решила, на какие курсы подать документы: счетоводов или пчеловодов.

– Конечно, счетоводов.

– Почему Вы так думаете?

– Подумайте сами. Пчеловодство – дело скорей всего мужское. Или семейное. Вы, я думаю, не замужем?

Девушка кивнула согласная с его предположением.

– Представьте себе: одна, вдали ото всех, от деревни. Посватается к Вам молодой человек, увезет из деревни. Вы что, поедете со своей пасекой? Если придется сменить место жительства, как счетовод вы везде сможете работать бухгалтером, кассиром, продавцом. Только на курсы бухгалтеров.

– Я так же думаю. Но сидеть целыми днями в конторе – скука смертельная.

– Да вокруг Вас весь день будут люди. Скучать будет некогда.

Тут пути их разошлись. Девушка свернула на тропинку к своему дому. Парень в другую сторону. Он еще не знал, что здесь у тихой речки с мостиком бросит он, наконец, якорь. До сих пор не было у него ни семьи, ни жилья.

Остров Детства. Детства моего

Мама при родах отдала ему, Георгию, всю силу, самой выжить сил не хватило. Мачеха. Родила Юрку, через два года – Аркашку. Парни росли вольными, скандальными, склочными. Особенно Аркашка. Пакостить людям – его любимая забава. Однажды до полусмерти избил его мужик, у которого тот чуть не поджог стог сена. Но, что бы ни натворили братья-сорванцы, все грехи сваливались на старшего брата. Мать всегда была на стороне своих сыновей, хотя знала, что набедокурил не Георгий. Отец, лесничий, мало был дома, некому было заступиться за Георгия. Ему же вменялось в обязанность следить за младшими братьями. За ними уследишь! Они не слушались Георгия, дразнили и обзывали его. И все им сходило с рук. Сдерживались лишь в присутствии отца. После гибели отца от пули браконьера жизнь Георгия превратилась в ад. Надо было как-то выживать в тех условиях – до окончания семилетней школы. Тогда можно будет покинуть это змеиное гнездо. Остаться – быть вечным батраком в доме. Мачеха перехитрила. Понимала, что без Георгия с ее охламонами ей с хозяйством не справиться. Без согласия Георгия устроила его коновозчиком на лето, как только он закончит школу. Георгий забрал документы, личные вещи и молча отбыл в город. Поступил в железнодорожный техникум. Студенческое общежитие, служба в армии. Там он приобрел специальность электромонтера. Нанялся на работу к предпринимателю. Тот его надул – парень неопытный, беззащитный, любую работу выполнял за гроши. Хозяин обещал хорошие деньги по окончании проекта. Опять надул. Георгий ушел, не дождавшись златых гор. В районе началась электрификация отдаленных деревень. Георгий получил назначение в Гончарово.

На дальней станции сойду. С высокой ветки в детство загляну

По пути в Гончарово Георгий сошел с электрички, заглянул в свою деревню. Мачехи, к счастью, дома не было. В результате неудачной попытки еще раз выйти замуж мачеха родила еще одного сына – Сережу, мальчика болезненного, слабого и телом и умом, но доброго и доверчивого. В деревне любили его, жалели, называли ласково Сергунькой. Многое изменилось в доме за время отсутствия Георгия. Юрий после службы в армии остался на северном флоте. Аркашка, хулиган и выпивоха, до призыва в армию сел за решетку. По существу, оттуда не выходил.

Сережа был рад брату. Принес с кухни хлеб, налил кружку молока. Беседовали долго. Многое узнали друг о друге. Сережа работал в слесарной мастерской в учениках Егорыча. Егорыч в отпуске. Сережа временно работает на лесопилке. Пока тепло. На холоде ему работать нельзя. Сегодня он дома – лесопилка не работает. Заглох мотор, не могут починить.

Георгий осмотрел двор. Все запущено. Мачеха с хозяйством не справляется. Во дворе все устроено нелепо, непродуманно. Туалет за тридевять земель, через кучи мусора, разбросанных чурок и поленьев, не уложенных в поленницу. Ступеньки крыльца покосились, скрипят. Как по ним ходить зимой с ведрами воды? Ко всему нужно было приложить руки. Не было в доме таких рук. Сергунька не хозяин, он лишь исправно делал что велят.

Георгию захотелось взять что-нибудь на память из родительского дома. Попросил фотоальбом. Фотокарточек немного, в беспорядке, вроссыпь. Взял несколько – никому они здесь не нужны. Сережа уложил их в папку от школьных тетрадей. В сенях на гвоздике висела покрытая слоем пыли отцовская полевая сумка. Георгий мечтал пойти в школу с этой сумкой – шик в то время для мальчишек. Мачеха не дала – для сыновей берегла. В их школьный период с такими сумками в школу уже не ходили. Георгий стряхнул с сумки пыль, положил в нее папку с фото.

Сережа пошел провожать брата. По пути на вокзал он задал, наконец, Георгию вопрос, который давно хотел задать:

– Не пойму я никак: брат ты мне или нет?

– Не брат, Сережа.

– Почему?

– Потому, что у нас разные матери и отцы. Аркашке и Юрию ты брат – у вас троих одна мать. И мне они братья, потому что у нас один отец. Ни по мамам, ни по отцам мы с тобой, Сережа, не родственники.

– Несправедливо это. Я тебя братом чувствую пуще, чем их.

– Ну, так и считай. И я тебя братом буду звать.

Зашли на лесопилку. Георгию удалось устранить неисправность в моторе, и лесопилка заработала. Довольный, хозяин лесопилки заплатил ему за работу. Очень кстати. Финансы Георгия были на исходе. Поспешили на электричку. По пути Георгий купил хлеб, сахар, консервы. Захотелось купить что-нибудь в подарок Сереже.

– Сереж, хочешь, я тебе подарю вон ту авторучку? Писать будешь.

– Не. Лучше домино.

– Зачем тебе домино?

– Мужики по вечерам играют в домино. Меня не берут. А я умею. А как со своим домино выйду на улицу, так и ребята ко мне прибегут.

– Так купил бы сам это домино. В чем проблема?

– Мать денег не дает. Это, говорит, игра для маленьких. Для маленьких? А мужики-то играют.

– Так ты уже сам зарабатываешь.

– Велик мой заработок – на еду едва хватает. Она немногим больше меня зарабатывает. Еще и Аркашке надо посылки отсылать.

– А Юре?

– Нет, Юра ничего не просит.

Жаль Сергуньку. Запрягла его, покорного и беззащитного, мать, захомутала. Хотелось помочь ему. А как?

– Приезжай ко мне, Сережа, как только я на новом месте освоюсь.

– Ты сперва женись. Будет у тебя свой дом, тогда и приеду. А сейчас – куда?

– Ты прав, Сережа. Сейчас, действительно, некуда.

На том и расстались.

Что-то блистает пред нами,

а что-то погасло вдали

Нина рассказала маме о своей поездке, о том, что посоветовал ей электромонтер Георгий. С его доводами мать согласилась. Беседуют они, пьют чай с шоколадными пряниками.

– Кто это? – взглянув в окно, заинтересовалась мать. – Свернул к Даниловне. Опять у нее новый постоялец.

– Мама, это он и есть.

– Пойти что ли? Может надо чем помочь.

Надежда Васильевна, мама Нины, как матушка Тереза, первой приходила на помощь родственникам и знакомым. В избе Даниловны шел диалог хозяйки с квартирантом:

– Что же ты, голубь мой, такой бесхозный? Ни ложки, ни чашки, никакого другого имущества?

– Ложка есть, а имуществом пока не обзавелся.

– Жизнь-то, как погляжу, у тебя цыганская. Натянешь у нас провода, потом в другую деревню тянуть надо. Так и будешь путешествовать со своим инструментом и ложкой? Давно из дома-то?

Узнав, что нет у Георгия никакого дома, женщины взяли на себя заботу о парне. Надежда постелила чистую постель, пригласила отужинать.

Несмотря на то, что род Надежды по женской линии – ее бабушку, мать преследовал рок: все были вдовами с молодых лет, и что ее судьба оказалась такой же, Надя не озлобилась ни на жизнь, ни на людей. Она сама привезла в дом Мишу, инвалида, покалеченного на лесозаготовках. Сблизило их в условиях тяжелой жизни в лесу сходство характеров, готовность придти на помощь кому она нужна. Надя, как пчелка на мед, летела к тому, кому сейчас плохо, чувствовала чужую боль как свою. У Миши была невеста, работала на почте. Он знал график ее работы и, когда он совпадал с его свободным временем, шел за пять километров в деревню, где была почта. Каждый раз звал с собой Надю: «Пойдем, позвоним Машке». И она шла с ним, чтобы разогнать его тоску по невесте, развеять его одиночество. Но Маша не откликнулась, когда при валке деревьев с Михаилом произошло несчастье. В больницу с ним поехала Надя. А кто же, как ни она? А потом – куда ему, инвалиду? Надя привезла его в свой дом. Михаил, не стесняясь, плакал от обиды, о своей беспомощности. В молитвах он благодарил не бога, в которого он прежде верил, который не уберег его от беды, а человека. Надежду. Родилась дочка Ниночка. Он умер, когда дочке было три года.

Пока найдешь место под солнцем,

уже вечер

– Жениться тебе надо, – напутствовала Даниловна квартиранта, – в хороший дом войти. Даже плавучее бревно к берегу причаливает. К берегу не пристанет – на дно уйдет. Поживи, приглядись, может, какую и приметишь. Только со мной непременно посоветуйся. Васка, к примеру, давно жениха ищет. Одного в армию проводила – не дождалась, с другим загуляла. Его тоже проводила. А он возьми и не вернись после службы. В городе остался. Ее к себе не позвал. Вот и осталась она у разбитого корыта. Еську, Евсея, как только он демобилизовался, приглядела. Ждать больше некого. Тугодум Евсей, с ним со скуки помрешь. Не пара ей. Так других-то нету. Евсей еще до призыва в армию к Нинке, соседке моей, приглядывался. Хотя Нинка в то время соплюха еще была, школу не закончила. А пока она на курсы уехала, Васка, говорят, Евсея захомутала. И не упустит, цепкая девка. К тебе непременно присматриваться будет. Ты от нее беги – ненадежная будет жена.

Даниловна была права. Плела свои сети Васка. После кино определила Евсея в провожатые. Евсею невдомек, что это ловушка. «Вот беда, – забеспокоилась Васка, – ворота заперты. Придется идти огородом. Я в дом через сеновал проникну, только ты мне маленько подсоби». (Сеновал со стороны огорода специально оставила открытым). Он «подсобил». Васка с сеновала протянула ему руки, он подтянулся и вмиг оказался рядом. Пропал Евсей. Очень скоро ни для кого не было секретом, что Евсей пленен.

– Что за имя у Васки такое необычное?

– Васса она. А зовут кто Ваской, кто Васькой, кто Аськой.

– А с Ниной я уже знаком. В одном автобусе ехали.

– Так это соседка моя, дочь Надьки. Нинка девка славная, тихая. А Надька шустрая. Все вокруг видит, всем помогает, всех защищает. Уважают ее в деревне. Пригласила ведь она тебя отужинать. Вот и сходи

– Как это я пойду ни с того, ни с сего в незнакомый дом?

– Ты не куражься. У меня для тебя только картошка да молоко козье. А столовая у нас – одно название.

– Да уж. Отправилась повариха с флягами по полям, еле дождался. Да в тех флягах одни одёнки остались.

Нина возвращалась с курсов. Георгий на крыше дома Надежды налаживал антенну.

– Эй, Карлсон, что ты делаешь на нашей крыше?

– Нина!

Георгий вмиг оказался рядом, подхватил ее сумки, и они вместе, молодые, жизнерадостные, явились перед Надеждой. Наде так захотелось в эту минуту их благословить. Но до этого было еще далеко.

В доме Липиных, Надежды Васильевны и Нины, Георгию понравилось. За столом мирно, по-семейному, беседовали. Обстановка добрая, домашняя. Приветливая, несуетливая Надежда Васильевна лишних вопросов не задавала. Умела вести разговор с гостем. Контакт с ней сразу наладился. Именно такой, по его понятиям, должна быть мать, хозяйка дома. Нина все время была в ее тени – в разговоре, в приеме гостя.

И на глазах у всех к вам я сейчас иду через зал

Вихрем закружит белый танец

ох, и услужит белый танец

если подружит белый танец нас

В воскресенье Георгий пошел в клуб. Стоял в сторонке, старался быть незамеченным. Васка одиноко кружилась в вальсе. Прикружила к нему, взяла его за руки, потянула в круг:

– Что стоишь как сирота казанская? Потанцуй со мной.

Но не успела закружить его в вальсе. Очень кстати музыка закончилась. Георгий вышел на крыльцо. Там одиноко, как телеграфный столб (с кем еще мог сравнить его электрик?), стоял и курил парень в солдатской гимнастерке. Парень обрадовался человеку, готовому разделить его одиночество. Предложил папиросу.

– Спасибо. Не курю.

– Молодец. До армии я тоже не курил. Там пристрастился.

Познакомились:

– Евсей.

– Георгий.

Тут появилась она:

– Духотища какая! Ты еще тут со своим табачищем. Уйдем-ка от него, добрый человек. Пусть тут один дымит.

– А Евсея на кого оставим?

– Девок тут куча. Вон и Нинка с подругами подходит. Не заскучает. (Специально напомнила о Нине).

– Я не спешу. Пойду к девчатам. Присмотрюсь, может какая понравится.

– Чего на них смотреть? Эка невидаль! Тем более, как я поняла, ты, как и Евсей, танцор никакой. Пойдем лучше погуляем.

– Погуляй с Евсеем. Я люблю гулять в одиночестве.

Она поняла, что этот ее номер не пройдет. Георгий указал ей на ее место.

Васка досадовала на себя за то, что поспешила с Евсеем. Какого парня упустила!

Может быть, еще не поздно развернуть назад?

Георгий вернулся в клуб. Интересно было увидеть Нину в кругу подруг, в той среде, в которой она выросла. Решился проводить девчат. Когда подруги свернули к своим домам, они остались одни в безлюдном конце улицы, где был дом Нины. После него – только дом Даниловны. Поговорили у калитки. Из клуба каждый раз возвращались вдвоем, теряя по дороге подруг.

Нина уезжала в райцентр. Георгий попросил ее купить для него в селе настольную лампу, лезвия для бритвы, общую тетрадь. В назначенное время встретил ее на автобусной остановке. Помог донести до дома ее сумку. И опять у Надежды Васильевны возникло желание видеть их постоянно вместе. И опять была дружеская беседа за столом. Георгий чувствовал, как дом Надежды Васильевны притягивает его ее материнским теплым отношением. Отношения с Ниной складывались неспешно, не как у Васки с Евсеем. До самой зимы. До периода свадеб. А пока Георгий продолжал квартировать у Даниловны.

Где сосна взросла, там она и красна

Часто после работы Георгий отдыхал на лавочке у ворот дома Даниловны, где она постоянно сидела с папиросой.

Однажды поинтересовалась:

– Ты, Егорий, почто не куришь? Нынче все мужики сплошь курящие. А из баб – я одна.

– Начинал курить. В армии. Все курили, а я что – рыжий? Но доктор мне сказал: «Хочешь долго жить – прекращай курить. У тебя легкие слабые». Действительно, я еще не жил, а уже пора о старческих болезнях думать. У ребят с собой фотокарточки подруг, были среди нас и женатые к тому времени. Они пожили, что-то познали в этой жизни, а у меня о прошлом – ничего. Пусто. И я решил: надо жить, нечего здоровьем разбрасываться. Бросил без сожаления.

– Молодец, Егорий. Я так не смогла.

– А кто научил тебя этому?

– Это в молодости, на лесозаготовках. Комарья в лесу – тьма. Житья от них не было. Мужики спасались куревом. Ну и девки пристрастились. А потом в привычку вошло. Дома не курила, мамка бы из дома прогнала: слыханное ли дело – девка курит. А я уж без курева жить не могла. В своей лавке папиросы не покупала – узнают про это люди. Покупала в селе, курила по закоулкам. Мать все равно догадалась. Разве от матери чего утаишь. Нашла она мою заначку, выбросила, наказала забыть про то, иначе кто меня, куряку, замуж возьмет? А как она умерла, взялась я за старое. Но не в избе, чтобы там табачного духу не было. Одна кумушка как-то сказала: «Что это у тебя в избе табаком воняет? Видно, мужиков водишь?». И стала я дымить тут, на лавочке. А мужик нашелся. В клубе окна стеклил. На постой ко мне определили. Он и мне окна застеклил, и соседям. Печь новую сложил. А не чердаке такое устройство в трубе смастерил, где сало можно коптить. Он родом с Украины. Там это умеют делать. А пришел к нам с севера. Такой вот бродяга. Пожил, пожил, да решил на родину вернуться. Меня с собой звал. Я отказалась. Никуда, говорю, из своей избы не поеду. Здесь родилась, здесь и помру. Это он научил меня сало коптить. Угостила бы я тебя салом, да оно уже застарело, прогоркло. Я с ним суп варю. Очищу от соли и перца, картошечки, укропчика покрошу – на все лето похлебки хватает. Свиней у нас не держат. Их хлебным надо кормить. Я приношу ведерко пищевых отходов из детского сада. Ребята кашу не больно любят. Остатки каши, супа, куски хлеба мне в ведерко сбрасывают. Я за это плачу. Недорого. На днях принесла полное ведерко груш. Попробовала – твердые, зуб не берет. А свинья слопала. А осенью мне соседки приносят овощную мелочь, кочерыжки. Держу я ее потому, что имею от нее доход. На рынке я свининой не торгую. У меня из дома копченое сало разбирают. Особенно мужики, на закуску.

– Женщины на тебя за это не обижаются?

– Я ведь не самогоном торгую. Они и сами за салом приходят. Порой еще и шутят: «Ты, Даниловна, сало то табачным дымом коптишь?». Сейчас не продаю, не тот товар. Да вот у меня какая беда стряслась. Свинья так вымахала, сильная такая, того и гляди с ног сшибет. Давеча до корыта не допустила. Так мордой ведро толкнула, с полведра мимо пролилось. Вот и сидит теперь на голодном пайке. Не знаю, что мне с этим делать.

– Пойдем, посмотрим. Что-нибудь придумаем.

Дверь в хлев к свинье была половинная, только нижняя часть. Верх был открыт. Для проветривания.

Даниловна загнала свинью в дальний угол и держала ее там, время от времени похлестывая хворостиной. Георгий у самой двери отгородил уголок – невысокую оградку, поставил туда большое старое ведро, прибил его к стене. Поставил в него через полудверь, не заходя в хлев, ведро с водой. Свинья направилась к ведру, сунула в него рыло, почмокала и отошла в сторону.

– Вот и лопай теперь водичку. Опрокинь, попробуй. Не нравится? Так тебе и надо – ликовала победоносно Даниловна.

Я хочу, чтоб жили лебеди…

Работа в слесарной мастерской Сереже нравилась. Приятно было работать с деревом, чувствовать его тепло, дышать запахом леса. Сережу ценили за трудолюбие, за добросовестное отношение к делу, за умение ладить с людьми. Подружился с девушкой. Зое, как и ему, тяжело жилось у тетки. Та упрекала Зою за посредственные школьные оценки, позже – за маленькую зарплату посудомойки в столовой. Две души, обделенные домашним теплом и вниманием, нашли друг друга. Их дружбу приветствовала соседка баба Фрося. У ворот ее избы, на лавочке, подолгу сидели они вечерами. Палисадник бабы Фроси скрывал их от избы Сережи, от глаз мамаши. Просто сидели и молчали. Вдвоем им было хорошо. Домой ни тому, ни другому идти не хотелось. Баба Фрося им не мешала.

Вышел из заключения Аркашка. Сразу же пустился в разгульную жизнь с прежними приятелями. Потребовал у матери продать дом. Мать сопротивлялась:

– Где мы с Сережкой жить будем?

– Дом отца. Сережке ничего от дома не положено. Наследники только мы с Юркой. Юрка с севера не вернется, тебе в совхозном доме комнату дадут.

Мать продолжала стоять на своем. Наконец, непутевый сын признался:

– Мать, я задолжал большие деньги. Не отдам, меня достанут. Торопят, угрожают.

– Да когда ты успел накопить такие долги? – недоумевала мать, но не уступала. Аркашка стал угрожать: «Повешусь!», «Дом спалю!». С горящей головешкой ворвался в комнату матери, когда та уже была в постели. Не заметил, что дверь задернута портьерой. Ткнул в нее горящей головешкой. Портьера вспыхнула. Огонь охватил оконные занавески, побежал по обоям. В комнату вбежал Сережа, сдернул с окна горящую штору, схватил в охапку мать, подтащил ее к окну. Там ее подхватили подбежавшие соседи. Сережа успел лечь грудью на подоконник, дальше двигаться не мог. С трудом извлекли его из пылающего дома. Когда приехали врачи, на поляне лежали двое. Женщину отвезли в больницу, мальчика – в морг.

На сороковой день приехали Юрий и Георгий. Соседи накрыли стол во дворе дома. Все судили мать, но за поминальным столом решили ее не попрекать. Она еще не отошла от шока. Да и не к месту тут разборки. Но разговоры сами собой сводились к ее осуждению:

– Не сберегла ты Сергуньку.

– Аркашке потакала, вот и получила.

– Живи теперь на головешках.

Юрий и Георгий ушли от стола к соседке. Бабушка Фрося сидела на лавочке, на которой сиживали Сережа с Зоей, и плакала. Никак не могла заглушить боль, сердце сжималось от боли за Сергуньку:

– Сидели тут постоянно. Молчали. Порой ворковали, словно два голубка.

А, главное, она доверила братьям тайну, которую знала только она: Зойка осталась беременной. И за Зойку болела душа старушки:

– Теперь- то уж тетка непременно прогонит Зойку из дома. И решила я приютить ее у себя. Отпишу на ее дом, пусть живут тут с Сергунькой (даже не заметила, что назвала еще не родившегося ребенка Сергунькой). Будем вместе его растить. И за мной доглядит, ежели занемогу.

Баба Фрося снова всплакнула.

Юрий устроил брату разгон:

– Ты что, дурак, натворил? Сережку за что погубил? Мать чуть не погибла. На выпивку не хватает? Может быть, на наркотики?

– Проиграл я, братуха, большую сумму. Убьют же.

– Мать и брата ты проиграл. Отыгрывайся, игрок. Дом отремонтируем. Только места в нем тебе не будет.

– Мать все равно пустит. Не откажет.

– Чем мать тиранить, поедем со мной. Полгода в море – там не забалуешь. Может, это исправит тебя. Достаточно нам от тебя неприятностей.

– Прежде отсидеть срок надо.

Георгий с Юрием осмотрели дом, прикинули, что нужно подремонтировать, что обновить. Юрий нанял плотников. Георгий наказал не пользоваться электричеством – проводка пришла в негодность. Пользоваться фонариком, если не хотят еще одного пожара. Жили же прежде без электричества. А как отремонтируют дом, он займется этим сам. На том и разъехались: Юрий на север, Георгий в Гончарово, Аркашка – за решетку.

Юрий наказал матери подготовить комнату для Зои, для будущего внука (Зоин секрет перестал быть тайной). А, если она не сумеет стать им свекровью и бабушкой, помогут другие. Только не стыдно ли за это будет перед людьми? Обещал вернуться в свой дом совсем, как только сын поступит в военное училище. С женой в разводе. Хватит плавать по чужим морям, свой берег зовет. Юрий дал бабе Фросе конверт с деньгами: «Это Вам с Зойкой на молоко».

Эх, рано он завел семью!

Печальная история…

Васка считала себя обиженной тем, что не достался ей такой мужик, какого бы она хотела иметь. Завидовала Нине. Старалась не ходить под окнами их дома, бросала беглый взгляд на их окна и убыстряла шаг. Любопытство, однако, заставляло взглянуть на освещенные ярким светом окна (свой электрик!). Шторки-задергушки закрывали от взгляда прохожих комнату. Просматривался лишь потолок. А на потолке – оранжевый абажур, как солнышко под потолком. Конечно же, Георгий из командировки привез. Евсей никогда бы не догадался такой купить. Прежде посмеивалась над Евсеем, над его неудачным ухаживанием за Ниной. Ехидничала, когда у Георгия и Нины родился сын: «Уж не твой ли сынок у Нинки?». Евсей отмалчивался. Чем больше будешь оправдываться, тем сильнее ее раскочегаришь. У самих их детей так и не родилось.

Сдержанную и неласковую Нину словно подменили, когда она родила сына. Словно для него берегла она, не растрачивала на других свою любовь. Даже второй ребенок, дочка Лизанька, не вытеснила с пьедестала любимого Костика. Георгия беспокоило, не вырастет ли Костик маменькиным сыночком. Но сын не принимал материнские ласки, не отзывался ни на какие нежности. Сторонился и избегал ласкового к нему отношения. Ему это было не нужно. Поступив в летное училище после окончания школы, покинул родительский дом навсегда. Любимицей отца была дочка Лизанька. Не получив той ласки от матери, какая пришлась на брата Костика, она стала радостью, светлым солнышком для Георгия. Особенно после того, как не стало ласковой бабушки и доброй матушки – тещи Надежды Васильевны.

Не давали Васке спокойно жить мысли о Георгии. Приглядывалась к ним, пыталась понять, счастливы ли они в браке. Как же кстати приехала из города в гости ее давняя подруга и соседка по дому Шурка. Было, наконец, с кем поговорить откровенно, поделиться сомнениями, перестать думать о Нинке и Георгии, успокоиться в конце концов. Говорили целыми днями напролет, а то и заполночь. Евсей им не мешал. Его, как правило, днем с огнем не сыщешь. Спал на сеновале, куда его когда-то заманила Васка. В сене. Без простыней и подушек.

По пути в клуб на новый фильм подруги продолжали беседу. Шура спрашивала обо всех, кто встречался им в пути. Многих не узнавала – выросли, состарились. Васка знакомила подругу и с новыми жителями деревни.

– А вон и мой охламон объявился. Как сменил армейские брюки на джинсовые штаны, так и не вылезает из них ни днем, ни ночью.

– Так купи ему брюки.

– Сейчас. От брата ему костюм достался, ни разу не надел. И не наденет.

А вот и Нина с Георгием. Она в шелковом платье, косыночка на плечах. У него брючки отутюжены, голубая рубашечка наглажена. Идут рядышком. Загляденье. Но Васка не унималась. Видела то, что другие не замечали:

– Нет у них любовной близости. Видимость одна. Смотри: Георгия мужики остановили. Стоят, беседуют. А она идет и идет себе. Не оглянется. Вот и за угол свернула. Не интересны ей люди, которые около его. Не ласкова Нинка с Георгием. Я бы утопила его в ласке.

– Куда хватила! Ревнуешь? Завидуешь? Рядом с ним я тебя и представить не могу. А окажись вы рядом, он был бы как твой Евсей, в джинсах и в какой-нибудь клетчатой ковбойской рубахе. С Евсеем вы, как ни крути, более подходящая пара.

– Может быть, ты права. Но как все-таки в жизни все нелепо устроено. Нинка с Георгием, все так считают, – подходящая пара. Мы с Евсеем, сама сказала, – тоже. Все как будто правильно и просто как дважды два – четыре.

– У школьников иногда получается не четыре. За это им учитель ставит двойку.

– А, если у нас четыре не получается, что тогда?

– Тогда сама жизнь поставит нам двойку.

– У тебя-то все ладно с таблицей умножения?

За таблицу – единицу

– У меня вся таблица – сплошная единица.

– Как так? Живешь как в раю. При всех удобствах. Зарабатываешь хорошо. Мужик при тебе. Живи да радуйся.

– Радуюсь. Только радость все убывает. Будущего я в своей жизни не вижу. Квартира есть, но не моя. Случится что с ним в дороге, он дальнобойщик, наследники его, жена и сын, попросят меня из квартиры. Квартиру он до меня получил. Я не хозяйка в ней. А если другую заведет? Приведет ее в дом и скажет: «Освобождай жилплощадь, здесь со мной Томочка будет жить». А мне куда? Опять в моем возрасте в заводское общежитие?

– А ты не уходи. Прописана ведь у него.

– На улицу, допустим, он меня не выгонит. Но как мне жить между Томочкой и Димочкой?

– Да с чего ты взяла, что он другую приведет?

– Старею я.

– Он ведь тоже не молодеет.

– Это так. Только он это не понимает. Думает – вечно будет молодым. Дура я. Надо было раньше об этом думать. Завод квартирами обеспечивал. Конечно, мне дали бы комнату в коммуналке. А тут – отдельная квартира. Размечталась. Васса, ты не понимаешь того, что живешь на своей земле, среди с детства знакомых, что Евсей твой близкий с самого детства, надежный человек. И не ценишь этого. А у меня – и жилплощадь не моя, и мужик, по существу, не мой. Задумалась я над этим и решила не жить сомнениями, купить свою квартиру.

– Это же страшно дорого.

– Сбережения у меня есть. Машину продам.

– Ты по городу на своей машине ездишь? Во даешь! А на квартиру, я думаю, твоих денег все равно не хватит. Не миллионы же у тебя на сберкнижке. Выплачивать будешь до тех пор, пока квартира уже не понадобится.

– Зато, если он мне в жилье откажет, соберу свои вещички и преспокойно покину его квартиру.

– Молодец ты, Шурка, ко всему подходишь рассудительно и спокойно. А я как что вобью себе в башку, так и мучаюсь всю жизнь своими путанными мыслями. Отпустить от себя дурные мысли, как ты, не умею.

На дальней станции сойду

трава по пояс.

Зайду в траву, как в море, босиком

Шура так рада была простору, солнцу, обширному небу, что с разбегу нырнула в траву, как в реку. Подруга предостерегла ее:

– Шурка, не шути! Трава нынче не та. Клещи. Мы теперь траву стороной обходим.

– Боже! И здесь природа испорчена. Знаешь, что меня больше всего угнетает в городе? Земля сплошь под асфальтом. Газончики не в счет. А она, Земля, должна жить, дышать, рожать хоть что-нибудь. Пусть те же одуванчики. А ее лишили жизни, похоронили под асфальтом. А здесь она живет, плодоносит, радует. Глянь, Ась, как вымахала моя береза! А кора потемнела, потрескалась, словно у нас в старости морщины на лице. А я ведь помню ее белоствольной. Деревья тоже стареют и умирают.

«Во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла,

люли-люли стояла, люли-люли стояла.

Не пойду во поле я гуляти, не хочу березоньку ломати,

Люли-люли ломати, люли-люли ломати.

Ей и без того одиноко, а друзья-подруженьки далеко,

Люли-люли далеко, люли-люли далеко.

Я найду березоньке подружку, что растет у леса на опушке,

Люли-люли на опушке, люли-люли на опушке.

Посажу я рядышком рябинку, будет веселей сиротинке,

Люли-люли сиротинке, люли-люли сиротинке.

А еще похожу я по лесочку и найду для них я два дубочка,

Люли-люли два дубочка, люли-люли два дубочка.

Им не грустно будет в непогоду, по весне поведут хороводы,

Люли-люли хороводы, люли-люли хороводы».

Своя земля и в горсти мила

– Где ты, Шура, раньше отпуск проводила? Как отправили тебя в техникум, так, считай, больше и не видели. Загорать ездила? За границу?

– Какое там! Отпуск две недели – оглянуться не успеешь. Была в Венгрии по турпутевке, в Риге, на Кавказе. И все, пожалуй. Да мне сейчас никуда особо и не хочется. Суетно стало. Все повалили в Турцию. Показывали по телевизору их главный город Анкару. Сверху, с самолета. Сплошь одни крыши, просвету нет. Что забыла я в том каменном городе? А на море, на берегу народу – в глазах рябит. Как грешники в аду. Я люблю смотреть на нарядных, а там все чуть ли не нагишом. Я предпочитаю на земле, в траве лежать, а не на песке под солнцем, «не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна».

– Охота, небось, другие страны повидать?

– Охота. Только не любые. Перво-наперво я бы хотела побывать в Крыму, на Байкале, а потом уже в странах заморских. Выйдет он на пенсию, тогда и подумаем, куда нам поехать. Сейчас не получится – у него основная работа летом. А без него я не поеду. Аэропорты, самолеты, пересадки, оформление документов – сплошная суета.

– Сколько ему до пенсии?

– Мне год, ему три года. Но с нового года перейдет в гараж. До нового года ему еще колесить по России. Теперь путевки, рейсы, гостиницы заказывают через интернет. Я этим не владею. Да и компьютера у нас нет.

– А он умеет?

– Перед ним в кабине, как я думаю, есть компьютер или что-то вроде этого. Навигатор дорогу указывает. Переговорное устройство – и с заказчиком, и с начальством на связи. Сейчас отвез груз в Саратов. Обратно не порожняком ехать. Сеть налажена. Находит нового заказчика. Может быть, мимо своего города проедет. Никогда не знаешь, когда он вернется, какой дорогой и через какие города поедет обратно.

– Ну и жизнь у вас! Как в кино.

– Ась, может быть, вернуться сюда, дожить здесь. Но дом теперь не мой.

– Дом твой. Можешь его отсудить. Фельдшерский пункт вместе с фельдшером переведут в другой дом.

– С ума что ли сошла? Не буду я ни с кем судиться. Это даже хорошо, что дом для людей использовали. Содержат в порядке. А то давно бы разнесли его по бревнышкам.

– За что хвалю я тебя, Александра? А за то, что умеешь ты рассуждать и поступать правильно, иной раз без пользы для себя. Варьку Семенихину помнишь? Как только похоронила она мать, явился из города брат с требованием доли наследства. Стало быть, продать дом, поделить вырученные за дом деньги. Или заплатить ей, Варьке, за его долю. И все по закону. Варька воет, причитает: «Распилю избу пополам – забирай свою долю». Где ей денег взять, чтобы от него откупиться. Бабы жалели Варьку. Собрались и устроили ему раздолбон. Напомнили, что она родителей содержала, похоронила их достойно. Дом содержала. Это тоже чего-то стоит. Во время надо и печь, и крышу починить. Где он все это время был? Спросили:

– Зачем тебе сестрины деньги?

– Дачу куплю.

– А где ей денег взять, чтобы от тебя откупиться?

– Дети помогут.

– Тебе твои пусть помогут. Для них дачу покупаешь. Мы соберем все справки и квитанции о том, сколько она за эти годы выплатила страховки за дом, сколько потратила на ремонт, не имея от колхоза зарплаты в рублях. Выплати свою долю, тогда и приходи с претензиями. Не стыдно ли выгонять сестру из дома?

Мужик сник, неумело оправдывался и тихо отбыл из деревни. Теперь ему предстояло держать ответ перед супругой. Страшны люди, которым все время хочется откусить от чужого пирога. Пауки и паучихи.

Хорошо там, где нас нет.

Плохо, что нас нет там, где хорошо

Ты, Шура, молодец. Обеспечила себе старость, никого не потеснила, ни у кого ничего не отняла.

– Не совсем так. Все гладко, пока молода. А что потом – не знаю. Старости боюсь.

– Я тоже ее боюсь.

– Ты среди своих, среди земляков, на своей полянке.

– Не скажи. Это летом хорошо здесь среди цветочков жить, пчелками любоваться. А как зима придет? Походи-ка каждый день по воду в дальний колодец. Отхожее во дворе. Протопишь печь – изба только к вечеру нагреется. К утру опять остынет. Хошь – не хошь – вылезай из теплой постели, грейся насколько сможешь у печи, когда она топится. Из дома не выйдешь, пока дорожку от снега не расчистишь. А тут снежный навес с крыши готов на голову обрушиться. Ты, небось, спишь утром в свое удовольствие и не о чем таком не думаешь. Тепло, светло. Ни по воду, ни по дрова, ни баню топить не надо. А в магазине для тебя все готово: хлеб, пироги, пряники.

– Пироги я сама пеку. С тестом не вожусь, готовое покупаю. Фарш тоже.

– Вот-вот. Пирог слепишь, кнопочку нажмешь – и готово. Живи уж там, не рыпайся. На родину почему-то в старости всем хочется.

Наша пристань – родительский дом

Повстречался им директор совхоза Федор Николаевич Колосов. Федя – так по привычке пока еще звали молодого директора. Федя поприветствовал их:

– Здравствуйте, бабоньки. Дом твой, Александра Ивановна, жив. Не желаешь ли в свой дом вернуться?

– С фельдшером в одной избе жить?

– Уладим. Фельдшеру давно пора жилплощадь предоставить, а тебе вернуть жилую часть дома. Возвращайся, Шура. В нашей мастерской для тебя рабочий станок найдется. И наладчики у нас на вес золота.

Разговор с Федором зацепил Шуру. Не спалось. Рождались планы перестройки дома. Разгородить общие с фельдшерским пунктом сени. Из своей половины прорубить двери в сторону Васкиного дома. Построить веранду. Не сдержалась, выложила свой план Васке. Васка план одобрила:

– Как здорово было бы! Зимой тебе здесь нечего делать, с весны до осени – самое то. Вместе огородничать будем.

Обошли вокруг дома. Рождались новые фантазии:

– Туалет надо в сенях построить.

– Веранда и туалет подождут. Колодец надо в первую очередь. Раньше воду брали из речки. Теперь речка уже не та. А колодец далеко.

– Цивилизация с ее загрязнением и в деревню проникла?

Призвали Евсея. Он охотно взялся за дело.

Я ВЕРНУЛСЯ В МОЙ ГОРОД ЗНАКОМЫЙ ДО СЛЕЗ…

Веяло войной. Подростков 14—15 лет настойчиво призывали в ремесленные училища (РУ) и школы фабрично-заводского обучения (ФЗО). В старших классах школ была введена плата за обучение. Не имевшие возможности платить за учебу (труд колхозников оплачивался натурой – зерном, мукой) шли к станку.

Симе не хотелось идти на завод, бросать дом, уходить из семьи в неизвестность. И она осталась в колхозе. Наступил 1941 год. Отца и брата призвали на войну. Сердце матери грело то, что дочь не уехала в город, осталась с ней. Но и Симе пришла повестка. На трудовой фронт. Подростков призывали на заводы как взрослых на войну. Мать, плача, уложила в ее котомку бельишко, ложку, кружку, сухари, валенки. Наказала пуще всего беречь валенки – зимы на Урале лютые. И не ротозейничать. Город – не деревня, где все как на ладони. В город завсегда сбегаются те, которые любят на дармовщинку пожить.

До железнодорожной станции ехали на телегах. Пышущий паром, гремящий огромными колесами паровоз пугал девчушек. Ничего, кроме трактора и комбайна они до сих пор не видали. В вагоне было тесно. Симе удалось занять вторую полку. В изголовье положила валенки, упрятанные в наволочку. Котомку задвинула в дальний угол. Ребята смирные, все впервые видели паровоз, впервые ехали в незнакомый далекий город на строительство кирпичного завода, как им сказали. Несколько раз проходили по вагону сомнительные, давно освоившиеся в этой обстановке парни. Сима поняла: их то и надо опасаться. Вначале они начали приставать к ребятам, требовали курево. Поняв, что парни некурящие, начали перетряхивать котомки, отбирали пироги, уложенные матерями в дорогу.

– Эй! Что это там у тебя? – парень чуть не выдернул из-под головы Симы валенки. Сима ухватилась за них и так заверещала, что парень на миг оробел. Сима представила, как она в лютый мороз будет ходить без валенок. Она еще громче завизжала, привлекая внимание близко сидящих. На плечо хулигана опустилась трость – «Притормози». Молодой лейтенант с тросточкой, ясно, после ранения возвращался домой. Пацан знал, что с таким не поспоришь. Тот видал хулиганов покруче. А этот пацан – один из начинающих. Настоящие ворюги вытряхивали котомки посолидней.

«Испугалась? А ты молодец. В другой раз визжи громче. Они шума боятся», – успокоил всех солдат.

Утром он навестил их:

– Как спалось, девчата? Как настроение? В конце вагона есть туалет. Сходите. По двое. По одиночке не ходите. А с оставшимися мы постережем ваши вещи.

Когда Сима с подружкой вернулись, в купе шла веселая беседа. Девочки называли его Васей.

На перроне творилось невообразимое. Одни шли к поездам, другие им навстречу – с поезда. С сумками, мешками, котомками. Толкались, пихались, мешали друг дружке. Сима помнила наказ мамы держать при себе котомку, беречь карманы. Карманные жулики так ловки, что не почувствуешь, как опорожнят карманы. Сима держала руку на груди, где в потайном кармане документы, фотокарточки, какие-то денежки. Она боялась заблудиться в этом людском потоке, потерять своих. Нашла ориентир – высокий парень в клетчатой кепке. Но он быстро удалялся, Сима все больше и больше отставала от него, с трудом пробиваясь сквозь толпу идущую навстречу. Наконец, вышла на привокзальную площадь. Здесь их встречала молодая девушка Маргарита. Пока собрали всех, проверили по списку, Сима с любопытством рассматривала все вокруг. Вот появился маленький поезд, без паровоза, всего два вагончика. Тоже катил по рельсам, но держался за провода. Как только он остановился, люди вывалились из него как горошины из стручка и – кто шагом, кто бегом ринулись к поездам. «Трамвай», – объяснили им. А это что за трамвай? Тоже за провода держится, но катит по дороге, не по рельсам.

– Это троллейбус. А вот и наш автобус.

«Трамвай», «троллейбус», «автобус» – все перепуталось в голове Симы.

Встретили их хорошо. Выдали брезентовую обувь. Разместили в старом бараке.

Со всех концов родной своей земли

мы все учиться мастерству пришли

Прибывшие не имели профессий. Подростков 14—15 лет определили для обучения в ремесленное училище, кто старше – в ФЗО. Завод достраивался, разрастался, строились новые корпуса на месте старого поселка. Сносились ветхие строения, сараи, курятники, вырубались деревья. Бараки оставили. В них поселили приехавших на завод. Строился Юнгородок для приехавших подростков, а пока они жили в бараках. В недостроенных цехах было очень холодно. Отогревались в бараках. По дороге с работы ребята приносили лом от снесенных строений, ветки и щепу от спиленных деревьев. В каждой комнате маленькая прихожая, печь-плита за заборкой у входа в комнату. Гвоздики на стене от вешалки прежних жильцов. В комнате четыре кровати с матрасами, но без подушек. Валенки Сима положила в изголовье под матрас. Выдали всем по байковому одеялу и по две простыни. Девочки не могли понять, куда деть вторую простынь. Маргарита объяснила, что одеяла не новые, со склада. Для соблюдения чистоты (гигиены) укрываться надо простынею, а поверх ее одеялом. За заборкой только плита и полочки для посуды и продуктов, прибитые к заборке. На них пока только кружки и ложки, привезенные из дома.

В рабочее время бараки закрывались. Посторонним вход на территорию завода был запрещен. Но всякое могло случиться. Среди своих же встречались вороватые ребята. Были и показательные суды и отправка за решетку.

Заводчане приносили им из домов необходимые в быту вещи: одежду, посуду, бытовые приборы. Маргарита знала, кто в чем нуждается. Исходя из этого, она распределяла принесенные вещи:

– Будильник – в комнату к двум засоням, которых утром едва добудишься.

– Настольная лампа – в комнату, где девочка читает по вечерам.

– А у той очень легкое пальтишко, не для зимы. Как только появится пальто или шубка – в первую очередь ей.

– Чугунный угольный утюг – на общую кухню.

– Полочка с зеркалом и крючками для полотенец – в умывальную комнату. Утром девчонкам приходится идти в туалет с полотенцем на плече, потом – к умывальнику. Теперь будет куда повесить полотенце, причесаться перед зеркалом.

– Школьные тетради, блокноты – в комнату Маргариты. Она же и кабинет одновременно. Как и положено, в кабинете есть стол, чернила, а теперь еще и бумага.

В комнате Симы в результате появились две эмалированные кружки, граненый стакан, чайник, шарф, варежки, две зимние шапки. А часы-ходики напоминали дом. Симе досталась подушка. Декоративная. С дивана или из детской комнаты. С аппликацией: петух с красным гребнем, желтым глазом-пуговкой, разноцветным хвостом.

Девочки по вечерам кипятили на плите воду. Заварка – фруктовый чай. Были в то время в продаже дешевые брикетики чая из перемолотых вместе с косточками сухофруктов, сладкие на вкус.

На общей кухне – кран с холодной водой. На плите – ведерная кастрюля с горячей водой. Хозяйка кухни тетя Паша поддерживала на кухне тепло и грела воду. Тут же на кухне можно было постирать в корыте белье. Мелкие постирушки – в цинковом тазике. Было и хозяйственное дешевое мыло. Эмалированный таз – для мытья головы. Бани и прачечной пока не было.

А самолеты сами не летают,

а пароходы сами не плывут

В цехах мерзли. Приходилось работать сверхурочно, спать в цехах. По закону подростки до 16 лет должны были работать не более 6 часов в сутки, не должны привлекаться к сверхурочным и ночным работам. Но какие законы в условиях войны, когда все работали сверх сил, сверх своих возможностей. Сима под этот закон не подходила: ей скоро минет 17 лет.

Работа не пришлась Симе по душе. Шум, грохот, духота. Многолюдно. Лучше бы было остаться дома, в деревне. Пасти коров, сеять, веять, молотить. Была бы ее воля, она, не раздумывая, уехала бы домой к маме. С нормой не справлялась, за что ей от бригадира доставалось больше всех. Ждали нового бригадира. Каково будет с ним Серафиме?

– Идут! – пронеслось по цеху.

– Вася! – вскрикнула от радости Сима.

– Василий Васильевич, – поправил ее старый мастер. – Стрижельников Василий Васильевич, ваш бригадир.

После смены Василий подошел к Симе:

– Как дела, Серафима? Говорят, норму не выполняешь?

Сима расплакалась от обиды за то, что все считают ее плохой работницей, относятся как к школьнику-двоечнику. Василию было понятно ее состояние. Не ее это дело. Это ему на войне мечталось вернуться на свой завод, в свой цех. Как цветку в стакане, сорванному со своей кочки суждено увядать в одиночестве, так же Серафиме было тоскливо, неуютно, а главное – недовольство самой собой. От этого никуда не убежишь. Некоторые убегали. Куда? Конечно, домой. Куда же еще? Дальше дома не убежишь. Их возвращали, судили, и вместо цеха и дома – срок в колонии.

Василий встал за станок, намереваясь провести мастер-класс. При этом заметил, что Симу что-то тревожит. Нервничает, торопится. Василий спросил:

– Сима, ты куда спешишь?

– Домой надо. За валенки опасаюсь. Как смена заканчивается, барак открывают. Всякий из ребят может зайти. Которые к девчатам, которые – тумбочки обшарить.

– У тебя, что, валенки в тумбочке спрятаны?

Сам себе удивился: такую глупость сморозил. Но Сима приняла это за шутку и улыбнулась. Улыбнулась, и вот уже перед тобой другой человек – без груза негатива, не раздраженный, не расстроенный, не обиженный. Приятно было сознавать, что он растопил лед, что сковывал ее сердце.

_- Ты теперь до зимы будешь валенки стеречь? Пойдем. Я отнесу их к себе. Тумбочки у меня нет, заброшу их на полати, пусть до зимы спят спокойно.

«Веселый парень», – подумала Сима. С ним будет легко. Хорошо, что он теперь ее бригадир. Сима шла по территории завода рядом с Василием, и гордость распирала ее. Ах, как короток путь до барака, а она бы вот так шла и шла рядом с ним до… пока не знала до чего. И тут же испугалась своих мыслей, спрятала их подальше от себя.

Люди нашего двора

До войны Вася Стрижельников жил в небольшом доме на тихой улочке с отцом, матерью и старшим братом. Двор небольшой, всего на два дома. Другой дом, двухэтажный, парадным крыльцом выходил на широкую проезжую улицу. Первый этаж каменный, второй бревенчатый. На втором этаже жила хозяйка дома Ольга Ивановна. Первый этаж заселили новыми жильцами. Дом двухэтажный, но небольшой не помпезный. Муж Ольги Ивановны планировал построить новый дом. Но не успел. Умер, оставив ее беззащитной перед проблемами, которые навалились на всех в период революционных преобразовании в стране. Ольга Ивановна благодарила судьбу за то, что оставил ее муж в старом доме, что взяли только первый этаж, ее на втором этаже оставили в покое. Из роскошных господских домов давно вытряхнули их хозяев. В ее приветливый старый дом приходили по праздникам гости, женщины – вдовы. Войны и мятежные времена как драконы пожирают мужчин. А где, как ни у Ольги Ивановны они могли отпраздновать Рождество, Пасху? Здесь был покой, возможность за чаем поговорить о своем, о чем другим не интересно. Входили в дом не через парадное крыльцо – им теперь пользовались жильцы первого этажа – а через двор по узенькой лестнице на второй этаж, которой прежде пользовалась прислуга. Здесь же, на первом этаже, под лестницей, была каморка дворника и небольшой чуланчик, одновременно и продовольственный и вещевой. Дверь, отделявшую узенькую лестницу, каморку дворника и чуланчик от вестибюля на первом этаже, заколотили. Таким образом, первый этаж изолировали от второго.

Доходов у хозяйки никаких. Прислугу держать не на что. Осталась только Варвара. Ребенком, сиротой, приютили ее когда-то в доме. Теперь она работала и за кухарку, и за горничную, и за дворника. Ольга Ивановна помогала ей на кухне, убирала комнаты. И все равно Варвара не справлялась с хозяйством. Знакомые нашли Варваре помощницу, девочку лет пятнадцати, Апполинарию. Здесь звали ее Полиной, Полей. Какое облегчение Варваре! Полина мыла полы, ходила с Варварой на базар, носила по лестнице на второй этаж воду, дрова, выносила помои. Но их теперь трое едоков, а доходов – никаких. В доме полно ненужных вещей. Зачем им шубы, шляпки, бинокли и барометры, книги. Каждый раз, выходя на базар, Варвара несла что-нибудь на продажу. Изучила спрос рынка. Со временем Ольга Ивановна нашла возможность иметь небольшой заработок – давала на дому уроки игры на пианино. Новые хозяева жизни поддерживали желание жен и дочерей приобщиться к искусству. Драгоценностей и дорогих вещей у Ольги Ивановны было немного, но было много фарфоровой посуды. Свекровь была неравнодушна к фарфору. Облегчил женщинам работу и новый дворник. Ильяс (попросту Илья) приехал из татарской деревни, нанялся грузчиком в магазин, а жить ему было негде. Предложили ему каморку на первом этаже. За это пилил, колол, приносил к печам дрова. Так вот и выживали. Полина осваивала кулинарное мастерство под руководством Варвары. В условиях недостатка даже самых необходимых продуктов это было действительно мастерством. Однажды Полина чуть не расплавила самовар. Разожгла его, а воды не налила. Варвара вовремя заметила это и спасла положение. В другой раз перед приходом гостей Полина чистила селедку. Голову селедки вместе с потрохами бросила в помойное ведро. Варвара замахала на нее руками:

– Ты что наделала?

– Неужто головы тоже едят? – удивилась Полина.

Перед войной Полина вышла замуж за Илью и перешла в его каморку. Когда умерла Ольга Ивановна, второй этаж заселили новыми жильцами. Варваре оставили уголок рядом с кухней. Полина не растерялась, перенесла к себе кое-что из вещей хозяйки: швейную машинку, зеркало, постельные принадлежности. Да еще тот чуланчик с вещами и фарфором. Этого ей на жизнь надолго хватило.

Такими вот были соседи Стрижельниковых из большого дома.

Колесики все кружатся,

сплетает нитка кружево

Дом, где родился и вырос Василий, раньше принадлежал семье Ольги Ивановны. В двух комнатах жила портниха с семьей. Комнату, где живет теперь соседка тетя Клава, занимал пимокат. В нежилой боковой комнате он катал валенки. Сейчас там чулан.

Все мужчины дома были призваны на войну. Первыми – муж тети Клавы, брат Василия, дворник Илья. Чуть позже – отец. Подошло-таки и время призыва Василия. С войны вернулся он один. В его отсутствие умерла мать. Тяжелая работа сверх человеческих сил, скудное питание, недостаток врачей и лекарств сократили жизнь многим далеким от войны людям. Еще при ее жизни подселили к ней двух сестер, эвакуированных. Старшая, Людмила, с начала войны не получила от мужа ни весточки. Младшая, Майя, с ребенком на руках, имела похоронку на мужа. Их деревню немцы не занимали. Война прошла рядом, но окрестности деревни довольно пострадали от бомбежек. Как только сестры получили от земляков известие об этом, Майя засобиралась домой. Сестра отговаривала ее:

– Зачем тебе возвращаться домой, да еще с ребенком? Там все пришло в упадок. Хватит ли твоих сил поднять и свое, и колхозное хозяйство? Здесь у тебя постоянная работа, ребенок в детском саду. А, если не вернется с войны хозяин квартиры, мы и жильем будем обеспечены.

– А если Андрей вернется? Где он нас будет искать?

– Найдет. Не за тридевять земель уехали. У тебя похоронка на руках. С того света что- ли он вернется?

– А вдруг?

– Никаких вдруг. Там война. Каждый день убивают. Я своего не жду. А если выживет – найдет.

– Скорее ты сама здесь кого-нибудь найдешь.

– Кого здесь найдешь? Где они, мужики наши?

– Поедем, Люд, вместе. Вдвоем выживать легче.

– Я не выживать, я жить хочу.

Василию домой после работы каждый раз идти не хотелось. Ему приходилось жить в проходной комнате, по которой за ночь не раз проходила надоедливая квартирантка. Тетя Клава видела это, предупреждала Василия:

– Не отстанет она от тебя.

Он и сам понимал нелепость сложившейся обстановки. Надо было положить этому конец. А как? Миндальничать – пустая затея, надо по – военному, в атаку. Только так!

– Вот что, Людмила, сегодня же собери свои вещи, а завтра тебя чтобы здесь не было!

– Мог бы и поделикатней. Я что, мешаю тебе? Места тебе мало? Все сейчас скученно живут, а тебе комнаты мало?

– Мне в своей квартире посторонних не надо. А если твой муж вернется? Он же мне окончательно ноги доломает. Попробуй докажи, что ты просто квартирантка.

– Ты, солдат, испугался соперника? Вояка!

– Солдат я с врагом, а с ревнивым мужем воевать не намерен. А как я своей девушке объясню, что у меня проживает молодая квартирантка?

– А мне куда? Нас, работников почты, жильем не обеспечивают.

– Иди на завод, в заводское общежитие, – вступила в разговор тетя Клава.

– Прогонишь, – не сдавалась Людмила, – я пожалуюсь, а к тебе все равно кого-нибудь подселят, и не одинокую, а семью, да еще с детишками.

– Не подселят. Я женюсь. Завтра жену приведу. Так что поторапливайся с отъездом.

Людмила уходить не торопилась. Была уверена, что он ее шантажирует. Попугает, попугает, да отступит. Нет у него никакой невесты. По всему видно. От ее, Людмилы, это не скроешь. Но место для жилья на всякий случай подыскивала и вещи укладывала. Настойчивость и решительность хозяина квартиры ее настораживала.

После смены Василий подошел к Серафиме:

– Сима, не желаешь ли ты заглянуть в мою холостяцкую хижину?

– Зачем?

– Убедиться, что на месте твои валенки. У меня, Сима, сложилась непростая ситуация. (Он рассказал ей, в чем она заключается). Ты можешь мне помочь. Поможешь?

– А как?

– Пойдешь со мной. О чем я буду вести разговор с квартиранткой, ты слушай, молчи и не удивляйся. В разговор не вступай. Просто будь рядом – и все. Мне нужно только твое присутствие.

Сима опять испытала чувство гордости, шагая рядом с ним. Теперь – по городской улице.

Сима, тетя Клава – группа поддержки Василия. И он пошел в наступление:

– Людмила, жену я в дом привел. Освобождай жилплощадь.

Сима поняла его затею, поняла свою роль в ней, готова была подыграть ему. Но Людмила не не думала уступать:

– Когда зарегистрируешь брак, тогда будешь иметь право на мое выселение.

– А до регистрации молодым положено жить в разных комнатах.

– В моей комнате нам с ней места хватит.

– Людмила, ты в своем уме? – вступила в разговор тетя Клава, – Где сошлись двое – третий, говорят, лишний. Не путайся у них под ногами.

Тетя Клава решительно, как хозяйка дома, как старшая по возрасту и по жизненному опыту, двинулась в комнату Людмилы, взяла упакованные в узлы вещи и вынесла их в сени. Вернулась, свернула в рулон ее постель, увязала в скатерть и вынесла туда же.

– Хороша же у тебя невестушка, немая, как рыба. Где ты ее нашел? На каком вокзале? Я еще разберусь в этой афере, – уходя, бросила им Людмила. При этом назвала Серафиму неприличным словом.

С его стороны это действительно была афера.

– Побежит ведь эта дура, докажет, что ты обманул ее, из дома выгнал, девчонку без регистрации у себя держишь – забеспокоилась тетя Клава.– А ты на самом деле женишься или попугать Людмилу решил?

Знать бы, что меня ждет за далекой чертой,

там, за горизонтом…

– Решил, решил, тетя Клава. Только Серафима пока об этом не знает.

– Хорошенькое дело. Обычно об этом невесты первыми узнавали. А теперь все по-новому, не по-людски.

– Жизнь, тетя Клава, другая. Сейчас все живут бегом. Не побежишь – время не догонишь. А вы познакомьтесь- ка. Тетя Клава, хозяйка дома. А это Серафима. У меня в цехе работает. Призвана на завод из Вологодской области, из деревни Кошки.

– Мать об этом знает? Матери-то сообщила?

– Да Серафима сама об этом только сейчас узнает. А сейчас, тетя Клава, оставь нас. Сватать Серафиму буду.

– Ну, дай вам бог. Если сосватаешь – бегом в ЗАГС. Нето эта стерва вам гадость устроит. Скажет, что бригадир девчонок к себе водит. Засудить могут.

Сватовство было недолгим. Когда Серафима собралась уходить, вошла тетя Клава с кипящим чайником и с блюдом горячих оладушек:

– Выпьем за знакомство.

– Спасибо, тетя Клава, выручила. Я не предусмотрел, стол не накрыл по такому случаю.

Ведь порою и молчание

нам понятней всяких слов

За столом тетя Клава ни о чем не спрашивала, лишних вопросов не задавала. Когда ушла Серафима, завела разговор с Василием:

– Огорошил девку. Она о замужестве поди еще и не думала. А ты на нее как коршун с неба. Подумать-то дал ей время? В любом случае, завтра же – в ЗАГС. Если не сладится у вас, документы до регистрации можно забрать. По крайней мере, она будет числиться пусть не женой, так невестой твоей.

Сладилось. Не скоро, но сладилось.

В тот же вечер Серафима написала письмо матери. В подробностях описала сватовство Василия, его самого, его дом. Все – в радужных тонах. Просила материнского согласия на брак, а закончила неожиданно: «Мама, я соглашусь. Так сердце велит». В ответном письме мать высказала некоторые сомнения (без этого у матерей не может быть), но согласие дала. Ей спокойней, если дочь будет жить своей семьей, а не по общежитиям, о которых она наслышана, которые пугали ее

И счастлив лишь тот,

с кем рядом любимый идет

По пути из ЗАГСа Василий и Серафима зашли на почту. Людмила упаковывала посылку. «Мы к тебе, Людмила», – обратился к ней Василий. Людмила насторожилась. Василий положил перед ней свидетельство о браке. Читать она не стала, догадалась, с чем они пришли

– Что на это скажешь? Или по-прежнему мы мошенники и обманщики? Кстати, не мешало бы извиниться перед Серафимой за то, каким словом ты ее назвала.

– Каким словом я ее назвала?

– Не помнишь? Напоминать не буду. Извиняться, как я понял, ты не привыкла. Сима, тебе нужно ее извинение?

– Зачем оно мне?

– Действительно, зачем оно нам?

Этот визит к Людмиле был необходим им, чтобы опровергнуть сплетни Людмилы о них. Ясно же, что она оговорила, очернила их, насочиняла черт знает что. А некоторые доверчивые могли и поверить, посочувствовать, тем более что ее действительно беспардонно выставили за дверь. Надо было смыть черное кляузное пятно. Когда молодые вышли, Людмила села на свое рабочее место, обхватила голову руками и заплакала. Женщины-сотрудницы не стали ни упрекать ее, ни сочувствовать ей. Если плачет – значит, что-то поняла. Вскоре Людмила уехала на родину.

В общежитии девчат

Серафима с Василием надумали навестить девчат в бараке. Жизнь там понемногу налаживалась. На кухне в кране горячая вода. В уголке умывальни – душевая кабина. В комнате девчат ничего не изменилось. Разве что отрывной календарь на стене, на столе две книги, подушки на всех кроватях. Подушка с петухом перекочевала на другую кровать. На кухне по-прежнему чайник, кружки, ложки в стакане, да еще появился нож. Полочки застелены газетами. Василий в прихожей прибил вешалку, над окном – гардину, которую они принесли из дома. Маргарита повесила шторы – во все окно (дверные, голубые, с синими васильками), потому что девочки не знали, как их повесить. По такому случаю Сима испекла капустный пирог. Тетя Клава положила в ее сумку жареную камбалу. Подумав, добавила баночку яблочного варенья: «Сладенького-то небось девкам хочется». Сима представила, как все это она выложит на голый стол, подумала и сняла клеенку с конторки, из-под швейной машинки – она тут не обязательна. Взяла и эмалированную тарелку, чтобы было, на что положить рыбу. Догадалась по дороге купить хлеба. «Празднуйте, девчата», – пожелал им хорошего вечера Василий. От предложения принять участие в ужине отказался. Сима задержалась у подруг. Ее удивило то, что девчата были рады не столько вкусной еде, вешалке в прихожей, сколько шторам. Их можно понять: зашторь окно, закрой на крючок двери, и ты в полной безопасности. Как у себя дома. В них все еще, с тех пор, как они покинули родной дом, жил страх перед будущим. Чувство незащищенности, неизвестности до сих пор не покинуло их. « Мой дом – моя крепость» – гласит пословица. Такой крепости пока у них не было. Даже барак – это еще не крепость.

На ночь дверь со стороны хозяйственного двора закрывала тетя Паша. Она и ее старушка мать, эвакуированные с Украины, занимали крайнюю комнату у входа. С другого конца барака комната Маргариты. Эту дверь на ночь закрывала она. Казалось бы, чего бояться. А им все еще было боязно. Пугал сам барак, если приходилось ночью идти в туалет по его длинному слабо освещенному коридору. Однажды одна из девочек вскрикнула среди ночи, разбудив подружек. Все всполошились:

– Что с тобой? Что случилось?

– Рожа. В окне я видела рожу.

Ее успокаивали, убеждали, что это ей показалось. Беспокойство, однако, поселилось в каждой из них. На всякий случай прикрыли нижнюю часть окна газетой. Теперь же можно было спать спокойно. Окно от чужих глаз надежно закрыто шторой. А как легко, одним движением руки шторы двигались туда-сюда. Хочешь света – раздвинь шторы, не хочешь – задвинь обратно. Красота! Даже о мечте переселиться поскорее в Юнгородок на время забыли.

Василия беспокоило, что мучается Серафима от того, что не налаживается у нее контакт со станком. Серафиму угнетало другое: она, жена бригадира, числится в отстающих. Можно было бы перевести ее в учетчицы, кладовщицы, но люди не поймут. Устроил, скажут, женушку на легкую работу. Начальник цеха согласился с доводами Василия: это, действительно, неудобно. Посоветовал немного подождать. Запустят новый цех, там найдется место для Серафимы. До запуска нового цеха пришлось перевести Серафиму на легкую работу – в заводскую столовую по причине ее беременности. Поваром столовой была соседка тетя Клава.

Сколько б я тебя, мать, ни жалела,

все равно пред тобой я в долгу

Отец Серафимы отвоевался скоро. Ранение тяжелое, но не опасное для жизни. Лечение было длительным. Пока мать поднимала его на ноги, слегла сама. Желание повидаться с дочерью оставалось лишь мечтой.

– Гордеюшка, – просила она мужа, – съезди к Серафиме, посмотри, все ли у нее так ладно, как она описывает. Ежели все так, умру спокойно.

Погостив у дочери, познакомившись с зятем, внучонком Валькой, довольный, вернулся домой Гордей. Расспросам не было конца. Особенно мать интересовал зять. Гордей отвечал на ее вопросы:

– Инвалид он, с тросточкой ходит. Но работает как все, без скидки на инвалидность.

– Господи, да где ты нынче увидишь фронтовика не инвалида? Немногие непораненными с войны вернулись.

Гордей привез фотокарточку. Попросил сфотографироваться всей семьей. Должна же мать хотя бы на фото увидеть дочь, зятя, внука. Василий в гимнастерке. Костюм еще не приобрел. Молодая мать с ребенком на руках в трикотажной кофточке, гладко причесанная, напоминала, однако, мадонну с младенцем. Не случайно мать поместила фото в иконный ряд, почувствовала в нем схожесть с божественным. Рядом с ней молодой военный. Но не плечом к плечу, а чуть сзади – за плечом плечо. Словно защитник детства и материнства охраняет их с тыла. Такую вот композицию выстроил фотограф. Зять напомнил матери ее сына, тоже Василия. Правда, сын был старше, но ушел из жизни в таком же возрасте, как зять Василий на фото. Вкралась мысль о том, что, может быть, зятя Василия послал ей бог взамен сына Василия, который погиб в битве за Москву. Как же изменилась Серафима! Это уже не та с испуганным взглядом 16-летняя девочка, какой запомнила ее мать. «Вошла в бабью пору», – заключила она. Жалела, что у внука Алефтина (никак не получалось – Валентина) видно только личико. Личико спящего младенца. Просила в письме сфотографировать его, когда он встанет на ножки. Такое фото она получила. Плакала она, рассматривая фото:

– Не оставили мы, Гордей, корней на своей земле. Вон куда они, корни наши утянулись – до самого Урала. Все вверх дном война перевернула.

И ждала, ждала приезда дочери. И Серафима ждала встречи с матерью, знала, что та ждет ее с «Алефтином». Но – не судьба. Родился второй сын, Славик, о котором бабушке уже не суждено было узнать. Очень неожиданно, казалось Серафиме, ушла она из жизни. Отец больше не приезжал. Вскоре женился. В памяти остался образ матери, какой запомнился Серафиме при прощании: мать стояла на дороге за деревней, помахивала уезжающим в неизвестность снятым с головы платком, утирала время от времени слезы тем же платком.

Мальчишки, мальчишки,

что будет у вас впереди?

Прошли годы. Молодые старились, малые взрослели. Не носятся по двору братья Стрижельниковы Валька и Славка. Пустой стоит во дворе беседка, где иногда в одиночестве сидит Василий Васильевич с газетой. Одиноко Полине в ее комнатке под лестницей. Но нашла для себя занятие Полина. Разбила рабатки по границам двора, засадила их цветами. Идея эта родилась у нее после того, как на их улице пошел на слом дом, утопающий в цветах. Полина перенесла в свой двор что смогла из того цветущего палисадника. Ухаживала за цветами, поливала их, и они цвели все лето, радовали глаз. Жители большого дома входили в дом через парадный вход со стороны улицы, Стрижельниковы и Полина – через калитку из переулка. Они были хозяевами двора.

Валентин чаще был со старшими. Главный помощник отца. Помогал и матери. Ей иногда приходилось подрабатывать в ночную смену. Чистили картошку, рыбу к завтрашнему дню. Валька помогал ей. Славке скучно было одному во дворе, и он убегал к ребятам в соседние дворы. Выйдя на пенсию, тетя Клава заскучала. Ни семьи, ни дачи, как у других. Зимой еще ничего, а летом с его долгими днями – чем занять время? Ей предложили работу повара на теплоходе. Она согласилась. И не пожалела об этом. Однажды тетя Клава взяла с собой в рейс Вальку. Мальчику понравилось путешествие на большом теплоходе «Виктория». Он готов был все свои школьные каникулы плавать по реке. Помогал на кухне, за что его прозвали поваренком. Когда подрос, перевели в официанты. Побывав в машинном отделении теплохода, решил, что здесь его место. Закончил заочное отделение политехнического института.

Лазанье по лестницам, чердакам заброшенных домов, соревновательные игры со сверстниками. Славка рос спортивным мальчишкой. Занимался в различных спортивных секциях школы и города. Поступив в пединститут на математическое отделение, определился, наконец, в спортивных пристрастиях – теннис.

Слава учился на третьем курсе, когда в их секции появилась студентка первого курса географического факультета Лиза Боброва. Из деревни Гончарово. В ее школе спортивных кружков и секций не было. Гимнастика, бег, лыжи – обычные уроки физкультуры сельской школы. Любимыми занятиями Лизы были бег и лыжи. Студентов обязали заниматься в спортивных секциях института. На выбор. Лиза задумалась. Бег? Бегать в трусах по улицам города? Лиза наблюдала эстафету. Такой спорт ей не подходил. Лыжи? Ездить на лыжную базу с лыжами, с пересадкой с автобуса в переполненный вагон электрички. После этого и лыжня не радует. По ее мнению, лыжи это значит: вышел из дома, встал на лыжи и кати. Посетила занятие теннисистов. Понравилось. Пока тренер не вернулся из отпуска, занятия вел третьекурсник Слава Стрижельников. Во взоре Лизы, сельской девушки, еще таилась робость, застенчивость, неуверенность, но глаз был зорок, руки работали уверенно, реакция четкая. Нельзя было не заметить ее умение слушать и слышать собеседника. Как только вернулся из отпуска тренер, Слава встал в пару с Лизой. Тренировки, совместные поездки – они, считай, встречались ежедневно. Выезжали на соревнования за пределы города. Беря в дорогу пирожки, Слава спрашивал: «Можно, я для Лизы пару пирожков возьму?». В разговоре все чаще упоминалось имя девушки. Ясно, что это его партнерша по теннису. Но – только ли? В осенний день набежавший внезапно холодный ветер испортил им поездку. К тому же в автобусе, в котором возвращались, они сидели у окна с разбитым стеклом. С автобуса – прямиком к Славе. До общежития надо было еще добираться трамваем. Сима отогревала ребят горячим чаем с медом. Предложили Лизе остаться на ночь у них. Лиза отказалась: девчонки забеспокоятся. Действительно, поднимут всех на ноги. Сима уговорила ее надеть теплый свитер, укутала ее шарфом, дала в дорогу баночку малинового варенья: «Погрейся перед сном горячим чайком». Валентин дал Лизе таблетки, которые всегда имел при себе на случай простуды. Это случалось в холодную погоду в условиях морской жизни и с ним, и с теми, кто был рядом. Отстранил брата: «В постель. Я провожу девушку».

Лиза всем понравилась. А уж Лизе-то как понравилось у Стрижельниковых! Их дом напомнил ей свой дом, мама Славы – бабушку Надю. Словно в свое детство вернулась. С тех пор после каждой поездки они непременно шли к Славе. Но сближения между ними не наблюдалось. Пока это была просто дружба. К тому же Славе предстоял отъезд по распределению в сельскую школу далеко от дома, на север области. И, хотя никаких разговоров об их дальнейшей жизни не велось, намеки все-таки были. Слава, к примеру, посоветовал Лизе посещать лекции на начфаке. Если в школе будет мало уроков географии, можно будет преподавать в начальных классах. Лиза получила от него всего два письма и фото с шутливой подписью: «Лизе Бобровой из деревни Бобры». Лизе хотелось знать, как он, городской мальчик, адаптировался в новой незнакомой для него обстановке, кто его новые знакомые. Разве не возникло у него желание обо всем этом, о своих впечатлениях поделиться с кем-нибудь? И с кем, как ни с ней, Лизой. А вдруг с ним что-то случилось? Как узнать? Не идти же к Стрижельниковым со своими вопросами.