Тень Велеса

© Алёна Козлова, 2025

ISBN 978-5-0065-7354-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Сказки – это не то, что случилось. Это то, что могло бы случиться, если бы мы посмели прислушаться к шёпоту корней

Эта история выросла из трещин между мифами и забытыми обрядами. Она о том, как свет рождается в самой густой тьме, а боги плачут, глядя на свои творения. Ярина – не героиня в привычном смысле. Она – мост между Явью и Навью, между человеческим и божественным, между любовью и яростью. Её путь – это не поиск силы, а попытка понять, что делает нас живыми: память, долг или право на ошибку.

Здесь вы не найдёте однозначных ответов. Славянские духи в этой книге – не декорации, а живые сущности с голодом и болью. Русалки требуют платы за правду, Леший танцует под свою дудку, а Кощей… Кощей – это зеркало, в котором каждый видит свой страх.

Перед вами – история о том, как сгореть, чтобы стать светом. Как обнять тень, чтобы найти себя. И как даже боги могут быть спасены теми, кого они когда-то предали.

Когда последняя звезда погаснет, спроси у ветра – он помнит всё.

Зов Триглава

Деревня Мшары была похожа на старую рану земли – затянувшуюся, но не забывшую боли. Избы, покосившиеся под тяжестью веков, стояли, будто чёрные зубы в челюсти болота. Их стены, поросшие лишайником, дышали сыростью, а крыши, укрытые мхом, шептались с дождём на языке капель. Здесь даже воздух был другим: густым, как кисель, пропитанным запахом гниющих корней и горькой полыни. Ветер, пробираясь меж изгородей, свистел сквозь щели, словно насвистывая ту самую мелодию, что кружилась в хороводах древних, когда люди ещё понимали речь земли.

Ярина шла по тропинке к кринице, босые ноги вязли в холодной грязи. Её серебряные волосы, спрятанные под платком цвета пожухлой крапивы, отливали сизым даже в темноте – мать называла это «проклятием Велеса». «Лунные нити в косах – метка подземного царя», – шипела она, стирая в пепел последнее зеркало. Теперь Ярина носила грубый холст и козий пояс, туго стягивающий талию, словно удавка. Но ночами, когда Мшары засыпали под храп свиней, она сбрасывала платок и бежала к ольхам у реки – слушать, как корни деревьев гудят, словно струны гигантских гуслей, зарытых в землю.

Сон пришёл к ней в час, когда луна, красная от дыма дальних пожаров, пряталась за тучами. Ярина лежала в сеннике, укрытая дерюгой, пахнущей овечьей шерстью и тоской. И вдруг – запах. Медный, как кровь на языке, сладковатый, как перезрелая бузина. Пол под ней затрещал, застонал, будто старуха, ворочающаяся на смертном одре. Она открыла глаза – и увидела «их».

Два уголька, горящих в темноте. Не пламя – саму тьму, сжатую в раскалённые шары. Чёрный бык заполнил собой всю избу: рога, похожие на изогнутые серпы, кольцо в переносице, звенело, как колокольчик на шее утопленницы. Его шкура была не шкурой – живой тенью, струящейся по полу, а из ноздрей вырывался пар, пахнущий серой и мокрыми камнями подземелий.

– Отец… – выдохнула она, и язык прилип к нёбу, будто обожжённый морозом.

Бык взревел. Звук разорвал мир: стены избы поплыли, как смытые дождём краски, пол стал жидким, а Ярина – маленькой, как букашка в ладони стихии. Копыто ударило в доски, оставив трещину в форме трёх сплетённых лун – знак Триглава. Она вжалась в угол, сжимая в кулаке нож-чекушу (подарок Агафьи-знахарки, выточенный из кости лютого волка). Но чудовище уже таяло, растворяясь в воздухе, как дым от пепла. На полу осталось только пятно – чёрное, маслянистое, пульсирующее.

Утро началось с тишины. Не той, что бывает перед грозой, а мёртвой, густой, как смола. Ярина вышла на крыльцо, и сердце её сжалось. На каждом пне, на каждом камне у реки сидели «они». Лесовики в плащах из папоротниковых листьев, шелестящих, как пергамент. Банники с глазами, как угли в печной трубе. Русалки с волосами из тины, стекающими по спинам зеленоватыми ручьями. Даже домовой, которого она подкармливала крошками, сидел на заборе, держа в лапах свой веник, как копьё.

– Граница… – заскрипел древний дуб у околицы, поворачивая к ней сучья, будто руки с кривыми пальцами. Кора на его стволе треснула, обнажив красноватую плоть, как рана. – «Меж Явью и Навью – паутина. Велес спит. Его тень рвёт нити. Ты – последний узел. Иди, дитя трёх дорог, пока змеи Нави не высосали солнце».

Ярина прижала ладонь к груди. Под кожей, там, где должно биться сердце, пульсировало что-то тёмное, тяжёлое – печать отца. Мать пыталась выжечь её раскалённой солью, но знаки лишь глубже въелись в плоть, как корни в камень.

Ветер донёс запах – сладковатый, как гниющие яблоки, и резкий, как железо. Дыхание Нави. Оно обвило её шею, просочилось под одежду, заставив содрогнуться.

– Куда? – крикнула она, но духи уже рассыпались. Лесовики превратились в сухие листья, русалки – в пену на воде, банники – в клубы пепла.

Только старая ива у криницы, та самая, что когда-то укрыла её мать в родах, протянула ветвь. На восток. Туда, где небо по утрам кровоточит зарей. Туда, где спят боги, завернувшись в плащи из забытых молитв.

Ярина вернулась в избу. В углу, под половицей с вырезанным знаком Макоши, лежала материна вышиванка. Та самая, с узорами, которые меняли цвет при лунном свете: волчьи клыки становились серебряными, а звёзды – кроваво-красными. Она надела её, и ткань, холодная, как змеиная кожа, обвила тело.

– Прости, мама, – прошептала она, швырнув платок в печь. Огонь жадно лизнул ткань, и в дыму на миг возникло лицо – худое, измождённое, с глазами, как две провалившиеся в череп луны. Мать. Та самая, что умерла, сжимая в руках ножницы, чтобы «отрезать дочери божественную нить».

На пороге Ярина обернулась. В пустой избе, где даже тараканы боялись шелестеть усиками, на полу всё ещё пульсировал чёрный знак. Три круга. Три мира. Три ловушки.

– Я иду, отец.

Дверь захлопнулась сама, будто невидимые руки торопили её. А где-то вдали, за лесом, завыл волк – длинно, тоскливо, словно хоронил последнюю надежду.

Кровь и полынь

Река Смердячая извивалась, словно змея, проклятая богами. Её воды, густые, как расплавленная смола, глухо булькали, выплёвывая на берег обломки костей и гниющие водоросли. Воздух здесь был тяжёл, пропитан запахом медного дыма и разложения – будто сама смерть выдохнула последний вздох и застыла в нём. Ярина стояла на краю обрыва, впиваясь пальцами в посох. Её серебряные волосы, выбившиеся из-под платка, светились в полумраке, как северное сияние над болотной топью. «Мать называла их петлёй на шее», – вспомнилось ей. Теперь эта петля превратилась в удавку.

Лодка появилась внезапно – не из воды, а из самой тени. Её каркас был сплетён из реберных костей, скреплённых жилами, а вместо вёсел торчали кривые сучья, обмотанные женскими косами. На носу, словно фигурка на страшной ладье Харона, восседала мавка. Её тело, полупрозрачное, как лёд на лужах ранней весной, переливалось синевой. Лицо – маска из ила с прорезями для глаз, где горели два уголька, вырванных из пепла забытых костров.

– Переправлю, Велесова дочь, – проскрипела русалка, и её голос звучал, как скрип гробовой крышки. – Но дай то, что блестит под твоим грязным платком.

Ярина ощутила, как под кожей заныла печать отца – чёрные знаки, выжженные судьбой. Она медленно сняла платок. Серебряные пряди рассыпались по плечам, и мгновенно воздух наполнился гулом – будто рой пчёл закружился вокруг неё. Это духи проснулись.

– Локон? – спросила Ярина, стиснув зубы.

Мавка зашипела, вытягивая шею, как голодная цапля.

– Не просто локон! – её пальцы, длинные и скользкие, как угри, сомкнулись в жесте жадности. – Дай ту прядь, что растёт у виска. Там спит сила твоего отца… и твой страх.

Ярина вздрогнула. Ветер донёс до неё звук – сухой треск веток, будто что-то огромное, костяное, пробиралось сквозь чащу. Кощей. Его имя прокатилось эхом в её груди.

– Бери, – выдохнула она, и голос сорвался в шепот.

Мавка впилась ногтями в прядь. Боль ударила, как молния – не по коже, а по самому нутру, будто кто-то вырывал кусок души. Локон, отсечённый невидимым серпом, упал в воду и превратился в змею. Не простую – слепую, с чешуёй из лунных бликов и глазами, как две застывшие слезы. Русалка схватила её и нырнула, оставив после себя лишь круги на воде, красные, как кровь.

Лодка затрещала, призывая сесть. Ярина ступила на костяной каркас, и холод пронзил ступни, словно она встала на лезвия. Посреди реки вода внезапно застыла. Из глубины поднялись они – утопленники с раздутыми лицами, облепленными пиявками. Их пальцы, белые и скрюченные, цеплялись за борта, а рты, полные тины, шептали хором:

– Она обманула… Теперь ты наша…

Ярина ударила посохом по воде. Чертополох на нём вспыхнул лиловым огнём, и тени отпрянули с визгом. Она прыгнула на берег острова, а лодка рассыпалась, словно ей отказали в праве на существование.

Капище Морены встретило её ледяным дыханием. Деревья вокруг стояли голые, их ветви скрючены в немом крике, а кора покрыта инеем, будто слёзы, застывшие на щеках великана. В центре возвышался алтарь – глыба синего льда, пронизанного жилами мерцающего кварца. На нём лежали дары: замёрзшие ягоды, ржавые кинжалы с рукоятями из человеческих костей, и череп ворона с изумрудными глазами. Ярина протянула руку, но лёд алтаря вдруг вздрогнул, и из него вырвался голос:

– Не прикасайся, дитя трёх миров, – прошипел лёд голосом Морены, колким, как зимний ветер. – Ты пахнешь надеждой… а это здесь гниёт быстрее мяса.

Ярина отпрянула, но поздно. Из-за алтаря, словно тень, отделившаяся от ночи, вышел Кощей. Его фигура была неестественно высокой, словно его кости вытягивали на дыбе. Лицо – маска из пергаментной кожи, натянутой на череп, с губами, сшитыми чёрными нитями. Глаза… нет, не глаза – дыры, где копошились черви, светящиеся ядовито-зелёным. Он был облачён в плащ из спутанных волос, а в руке сжимал посох, увенчанный кристаллом, внутри которого билось чьё-то сердце.

– Мавка взяла твою силу, но забыла сказать: – Кощей заговорил, и его слова обволакивали, как паутина. – Теперь ты видишься мне даже сквозь века.

Он шагнул вперёд, и земля под ним зацвела чёрными одуванчиками, рассыпающимися прахом при каждом шаге.

– Кровь Велеса… – Кощей провёл языком по губам, и язык оказался раздвоенным, как у змеи. – Она растопит последнюю печать. Ты станешь ключом… а я – дверью.

Ярина рванулась к алтарю, хватая нож изо льда, что лежал среди даров. Лезвие обожгло пальцы, но она сжала его крепче. Кощей взмахнул посохом, и из-под земли вырвались тени – худые, с когтями, как серпы. Они впились в её ноги, цепляясь за плоть, но Ярина ударила ножом в лёд алтаря.

Треск. Грохот. Алтарь раскололся, и из трещин хлынула вода – чёрная, густая, с шипением растворяющая всё на своём пути. Кощей зарычал, отступая, а Ярина бросилась прочь, чувствуя, как холод клинка Морены проникает в вены.

– Я найду тебя! – его крик нёсся за ней, как стая ворон. – Твоя кровь уже поёт моё имя!

Она бежала, не разбирая пути. Лёд в руке таял, оставляя на ладони шрам – синий, в форме трилистника. Где-то впереди, сквозь чащу, пробивался свет. Но силы покидали её. Локон, отданный мавке, оставил пустоту – будто вырвали кусок лёгкого.

Под корнями поваленной ели Ярина нашла убежище – нору, пахнущую грибами и страхом. Завернувшись в плащ, она прижала к груди серебряную прядь – ту, что случайно уцелела. В темноте светились её волосы, как карта звёздного неба.

– Прости, отец… – прошептала она, а в ответ ветер принёс запах грозы – смесь озона и надежды.

А далеко-далеко, за горами, где спят боги, чёрный бык поднял голову и взревел.

Тень в кринице

Лес вокруг Ярины дышал, как раненый зверь. Деревья, скрюченные в немом крике, протягивали к ней ветви-когти, цепляясь за полы вышиванки. Её серебряные волосы, лишённые части силы, светились тускло, будто луна, затянутая пеплом. Каждый шаг отдавался болью в висках – мавка вырвала не просто локон, а нить, связывающую её с отцом. Теперь голос Велеса в её крови звучал глухо, как колокол под водой.

Она шла на зов – тот самый, что пробивался сквозь шум листвы, тонкий, как паутина. Звук дудочки. Невесёлой, нежной, зовущей в темноту. Он вёл её к кринице, что пряталась в сердце чащи. Колодец, сложенный из камней, покрытых мхом-кровопийцей. Вода в нём была чёрной, но не от гнили – от бездны, что зияла на дне. Здесь начиналась дорога в Навь.

– Ищешь путь в царство теней? – раздался голос. Не за спиной – внутри, как будто кто-то заговорил её костями.

Ярина обернулась. Под дубом, корни которого сплетались в трон, сидел слепой волхв. Его глаза были зашиты чёрными нитями, а вместо зрачков на веках красовались выжженные руны. Одежда – лоскутное покрывало из шкур и тканей, каждая заплатка шептала историю чьей-то смерти. В руках он держал посох, увенчанный черепом ворона, чьи пустые глазницы светились синим, как звёзды в колодце.

– Светозар… – вырвалось у Ярины. Имя пришло само, будто его выдохнул лес.

– Дочь Велеса, – он улыбнулся, и зубы его были остры, как у хищной птицы. – Я слышу, как твоя кровь стучит в такт сердцу мира. И как Кощей стучит в твои сны.

Ярина сжала нож-чекушу. Воздух вокруг волхва вибрировал, будто он был не человеком, а сгустком древних заклятий.

– Ты поведешь меня в Навь?

– Нет. – Он поднял посох, и воронья голова закружилась, высекая искры. – Я покажу тебе дверь. А ты войдёшь сама… если осмелишься.

Светозар ударил посохом о землю. Камни колодца сдвинулись, заскрипев, как кости в суставах великана. Вода вскипела, и из глубины поднялся Чур – хранитель границ. Его тело было слеплено из глины и корней, глаза – два уголька из пепла ритуальных костров, а вместо голоса – гул земли, говорящей через трещины.

– Кто нарушает покой Нави? – прогремел Чур, и с деревьев посыпались мёртвые листья.

– Дитя трёх дорог, – ответил Светозар, не моргнув. – Её мать прокляла Велеса. Её кровь – ключ и замок.

Ярина вздрогнула. Мать? Прокляла? Обрывки воспоминаний вспыхнули: мать, сжигающая зеркала… её крики в бреду: «Он украл тебя у меня! Украл!»

Чур наклонился, и его глиняное лицо треснуло, обнажив бездну под ним.

– Правда жжёт, как крапива, – проворчал он. – Твоя мать, смертная, полюбила бога. А когда он покинул её, наслала на него заклятье – чтобы его сила гнила, как осенний лист. Но проклятие ударило в тебя. Ты – рана между мирами.

Ярина отступила, будто её ударили. Земля под ногами закачалась.

– Ложь! – выкрикнула она, но Чур уже тянул к ней руку из глины и мха.

– Плати за правду, – проревел он. – Дай то, что дороже крови.

Светозар вдруг засмеялся – сухо, как треск сухих веток.

– Он хочет твои сны, девочка. Те, где ты ещё верила в добро.