Элвис и я / Elvis and Me. История любви Присциллы Пресли и короля рок-н-ролла

Priscilla Beaulieu Presley

Elvis and Me

Copyright © 1985 by GLDE, Inc.

© Мира Харраз, перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Посвящается Лизе Мари

Благодарности

Не критикуй того, кого не понимаешь, сынок. Ты никогда не был в шкуре этого человека.

Элвис Аарон Пресли

Без этих людей этой книги не существовало бы. Я безмерно благодарна:

Мишель и Гэри Хови, за любовь и бережное отношение и за те бесконечные часы, что вы провели, поддерживая меня.

Матери и отцу – мне жаль, что у меня всего одна жизнь, чтобы попытаться подарить вам столько же любви и понимания, сколько вы дали мне.

Джерри Шиллингу, моему верному другу, на которого я всегда могла положиться.

Джо Эспосито, который никогда не подведет.

Джоэлю Стивенсу – без тебя я не справилась бы, дорогой друг!

Эллису Эмберну – за терпение и преданность.

Норману Брокау и Оуэну Ластеру – за непоколебимую веру в меня.

За невероятно ценный вклад благодарю вас – Сэнди Хармон, Стивен Крал, Филлис Гранн.

Кузине Барбаре «Айви» Айверсен, которая всегда меня поддерживала.

Викки Хаккинен – за тридцать пять лет поддержки на моем жизненном пути. Она для меня – всё.

Я, в возрасте четырнадцати лет, с Элвисом в Германии

От автора

С тех пор как я написала и впервые опубликовала эту книгу, прошло уже больше тридцати пяти лет. Трудно поверить, как быстро они пролетели. За это время произошло столько замечательного и прекрасного, но при этом в моей жизни в этот период было столько ужасного, столько боли и скорби. Но такова жизнь – к сожалению, без хорошего не бывает плохого, и никогда не знаешь, что тебе вдруг подкинет вселенная.

Это может быть что-то хорошее. Недавно продюсер и режиссер Баз Лурман снял весьма трогательный фильм под названием «Элвис», и я горжусь его работой и человеком, который запечатлен в этом фильме. Сейчас, когда готовится переиздание книги, в кинотеатры по всему миру выходит другой фильм, «Присцилла» – картина, радушно принятая на Венецианском кинофестивале. Фильм написала и сняла невероятно креативная и талантливая София Коппола, которой я безмерно благодарна за заботу и чувствительность, с которыми она создает свои произведения.

Это может быть что-то плохое. Смерть моей любимой дочери, Лизы Мари, стала для меня невероятно тяжелым ударом, и накатывающие волны скорби иногда просто невыносимы. Также мне пришлось пройти через печально неприятный опыт, с которым в тот или иной момент сталкивается почти каждый, – смерть моих родителей. И я также потеряла внука, Бенджамина. Иногда я сама удивляюсь, что еще заставляет меня вставать по утрам.

Это большая честь для меня, что других талантливых людей интересует моя история, что они пытаются ее сохранить и что они переиздали мою книгу в этом новом оформлении. Вновь вспыхнувший интерес к моему жизненному пути дал мне возможность объездить весь мир, побывать в Америке, Европе и Австралии.

Ко второй книге мемуаров я решила подойти более серьезно, ведь мне есть что сказать, и у меня много новых историй, которыми я хочу поделиться, в том числе историей рождения моего сына. В моей жизни настал такой момент, когда я полностью готова открыться миру и поделиться с ним самым сокровенным. Все это – часть моего процесса исцеления.

1

Я в три года

Было 16 августа 1977 года, небо было пасмурным, а погода – холодной, что редкость для южной Калифорнии. Когда я вышла на улицу, все вокруг было тихо и неестественно спокойно – с тех пор я никогда такого не испытывала. Я почти что вернулась в дом, неспособная отделаться от неприятного ощущения. Утром у меня была встреча, и к полудню я уже спешила увидеться с сестрой, Мишель. По дороге в Голливуд я обратила внимание, что атмосфера не изменилась. Все еще было необычно тихо и мрачно, к тому же начался мелкий дождик. Проезжая Мэлроуз-авеню, увидела Мишель; она стояла на углу, ее лицо было взволнованным.

– Цилла, мне только что звонил папа, – сказала она, как только я подъехала. – Джо пытался с тобой связаться. Что-то про Элвиса, он в больнице.

Джо Эспосито был гастрольным менеджером Элвиса и главным его помощником. Я застыла. Если уж он пытался связаться со мной, значит, произошло что-то ужасное. Я сказала Мишель взять свою машину и скорее ехать за мной к дому.

Я развернулась посреди дороги и как сумасшедшая помчалась домой. В голове проносились мысли – что же случилось? Элвис весь год был то дома, то в больнице; бывало, что он чувствовал себя нормально, но заселялся в больницу, чтобы отдохнуть, избежать внешнего давления, или просто от скуки. Это никогда не было чем-то по-настоящему серьезным.

Я подумала о нашей дочери, Лизе. Она навещала Элвиса в Грейсленде и как раз сегодня должна была вернуться домой. «Господи, – молилась я. – Прошу тебя, пусть все будет хорошо. Пожалуйста, Господи, пусть ничего страшного не случится».

Я проехала все светофоры на красный, сбила чуть ли не дюжину машин. Наконец я добралась до дома; уже на подъездной дорожке я слышала, как в доме разрывается от звонков телефон. «Пожалуйста, не бросайте трубку», – молилась я, выпрыгивая из машины и подбегая к дому.

– Я сейчас! – крикнула я.

Я пыталась вставить ключ в замочную скважину, но руки слишком сильно тряслись.

Наконец я попала в дом, схватила трубку и закричала:

– Алло, да, алло?!

Я слышала лишь слабое гудение в трубке из-за дальнего звонка, но потом раздался слабый, разбитый голос:

– Цилла. Это Джо.

– В чем дело, Джо?

– Элвис.

– Господи. Только не говори…

– Цилла, он мертв.

– Джо, не говори этого, пожалуйста!

– Мы его потеряли.

– Нет. Нет!

Я умоляла его взять слова назад. Но он лишь молчал.

– Мы его потеряли… – Его голос сорвался, и мы оба разрыдались.

– Джо, где Лиза? – спросила я.

– С ней все нормально. Она с бабушкой.

– Слава богу. Джо, пожалуйста, вышли за мной самолет. Поскорее. Я хочу домой.

Когда я положила трубку, только что подъехавшие Мишель с мамой крепко обняли меня, и мы все разрыдались, прижимаясь друг к другу. Через пару минут телефон снова зазвонил. На секунду я понадеялась на чудо: мне звонят сказать, что нет, Элвис жив, все хорошо, это всего лишь страшный сон.

Но никаких чудес не происходило.

– Мама, мамочка, – говорила Лиза. – С папочкой что-то не так.

– Я знаю, милая, – прошептала я. – Я скоро приеду. Я уже жду самолет.

– Мама, все плачут.

Я чувствовала себя беспомощной. Что я могла ей сказать? У меня не находилось слов, чтобы успокоить себя саму. Мне было страшно, что она могла что-то услышать. Она еще не знала, что он умер. Я только и могла что повторять: «Я скоро приеду. Побудь у бабушки в комнате, подальше от всех». Я слышала, как на заднем плане стонет от боли и скорби несчастный Вернон: «Мой сын мертв. Господи, я потерял сына!»

К счастью, детская невинность – сама по себе защита. Смерть еще не была для Лизы чем-то реальным. Она сказала, что пойдет на улицу играть с подругой Лорой.

Я положила трубку и стала ходить по дому словно в тумане, ничего не чувствуя от шока. Новость тут же разлетелась по СМИ. Все мои телефоны звонили не переставая, друзья пытались справиться с потрясением, родные хотели услышать хоть какое-то объяснение, пресса требовала заявлений и комментариев. Я заперлась в спальне, предупредив всех, что не буду ни с кем говорить, что мне нужно побыть одной.

На самом деле мне хотелось умереть. Любовь – обманчивая штука. Пусть мы и были в разводе, Элвис был неотъемлемой частью моей жизни. За последние годы мы смогли подружиться, признать ошибки прошлого, научились просто смеяться над старыми неудачами и провалами. Я не могла смириться с тем, что больше никогда его не увижу. Он всегда меня поддерживал. Я полагалась на него, он полагался на меня. Мы были связаны. После развода мы стали намного ближе, терпеливее друг к другу, стали лучше друг друга понимать, чем когда были вместе. Мы даже говорили, что, может, однажды… но тут его не стало.

Я помню наш последний разговор по телефону, всего за пару дней до этого. У него было хорошее настроение, он говорил о предстоящем двенадцатидневном турне. Он даже посмеялся, когда рассказывал, что Полковник, как всегда, обклеил плакатами первый город, куда им предстояло приехать, и что его пластинки играли повсюду в преддверии концерта.

– Старый добрый Полковник, – сказал Элвис. – Мы такой путь прошли, а он все продвигает это старье. Настоящее чудо, что кто-то еще это покупает.

Мне нравилось слушать смех Элвиса, но смеялся он все меньше и меньше. За несколько дней до нашего последнего разговора я слышала, что он был в плохом настроении и подумывал расстаться со своей девушкой, Джинджер Олден. Я достаточно хорошо его знала, чтобы понимать – это тяжелый для него шаг. Если бы я только знала, что это будет наш последний разговор, я бы сказала ему намного больше – все, что я хотела сказать, но никогда не решалась, что я столько лет держала в себе, потому что не находила подходящего момента, чтобы высказаться.

Он был частью моей жизни восемнадцать лет. Когда мы познакомились, мне только-только исполнилось четырнадцать. Первые полгода с ним были полны нежности и тепла. Любовь ослепила меня, я не видела его пороков, его слабостей. Он стал страстью всей моей жизни.

Он научил меня всему: как одеваться, как ходить, как краситься и укладывать волосы, как себя вести, как отвечать на любовь – чтобы он ее чувствовал. В течение следующих лет он стал для меня отцом, мужем, практически богом. Теперь, когда его не стало, я чувствовала себя напуганной и одинокой, как никогда раньше.

Часы перед прибытием частного самолета Элвиса, «Лизы Мари», тянулись долго. За закрытыми дверьми я сидела и ждала, вспоминая нашу совместную жизнь – радость, боль, грусть, победы – все с того момента, как я впервые услышала его имя.

2

Я в тринадцать лет

Был 1956 год. Я жила с семьей на базе военно-воздушных сил США Бергстром в Остине, штат Техас, где служил мой отец, Джозеф Пол Болье, тогда – капитан. Однажды вечером он пришел домой и вручил мне альбом на пластинке.

– Не знаю, что это за Элвис, – сказал он. – Но, похоже, что-то в нем есть. Пришлось в очереди постоять, там была половина нашей базы. Его сейчас все слушают.

Я вставила пластинку в магнитофон и тут же услышала веселую мелодию Blue Suede Shoes. Альбом назывался «Элвис Пресли». Его первый альбом.

Мне, как и остальным подросткам в Америке, нравился Элвис, хотя не так безумно, как многим моим подругам, ученицам средней школы Дэл-Вэлли. У них были футболки с Элвисом, шляпы с Элвисом, носочки с Элвисом, даже помада разных цветов, названных в честь его песен – Hound Dog Orange, Heartbreak Pink. Элвис был повсюду – на открытках, которые прилагались к жвачкам, и шортах-бермудах, на личных дневниках и кошельках и картинках, которые светятся в темноте. Мальчики в школе пытались ему подражать, зачесывая волосы назад с помощью лака, отращивали бакенбарды, поднимали воротнички рубашек.

Одна девочка была настолько от него без ума, что создала целый фан-клуб. Мне она разрешила присоединиться за двадцать пять центов – столько стоила книга, которую она заказала мне по почте. Когда я получила эту книгу, я была поражена – там было фото Элвиса, где он подписывал обнаженную грудь двух девушек; в то время такое было неслыханно.

Потом я увидела его по телевизору, в передаче братьев Джимми и Томми Дорси, «Стейдж Шоу». Он был таким сексуальным и красивым, с глубокими, задумчивыми глазами, пухлыми губами, кривоватой улыбкой. Он с важным видом подошел к микрофону, широко расставил ноги, откинул голову назад и заиграл на гитаре. Он запел с такой уверенностью и задвигался с такой необузданной сексуальностью. Может, мне того и не хотелось, но он меня привлекал.

Аудитория постарше была не в восторге. Вскоре его выступления стали называться непристойными. Моя мать неустанно повторяла, что он плохо влияет на юных девушек. «Он возбуждает в них то, что возбуждаться не должно. Если когда-нибудь будет марш матерей против Элвиса Пресли, я его возглавлю».

Но я слышала, что, несмотря на его вызывающее поведение на сцене и образ крутого парня, Элвис был родом с Юга, из строгой христианской семьи. Он был провинциальным парнем, не пил и не курил, любил и уважал своих родителей, а ко всем старшим обращался «сэр» или «мэм».

Я была дочкой военного, застенчивой, симпатичной девочкой, к сожалению, приученной к переездам каждые два-три года с одной базы на другую. К одиннадцати годам я успела пожить в шести разных городах, и, страшно боясь быть отвергнутой, я либо всех сторонилась, либо ждала, чтобы кто-то первым со мной заговорил и предложил дружить. Особенно сложно было начинать учебу в новой школе посреди учебного года, когда уже сформировались все небольшие компании, а новенькие считались аутсайдерами.

Я была невысокой, миниатюрной, с длинными каштановыми волосами, голубыми глазами, курносой – на меня часто смотрели другие ученики. Девочки обычно сначала считали меня соперницей, боялись, что я уведу у них парней. Мне было легче общаться с мальчиками, они, как правило, были дружелюбнее.

Люди всегда говорили, что я была самой красивой девочкой в школе, но мне никогда так не казалось. Я была худой, почти что тощей, даже если я и была симпатичной, как говорили окружающие, мне хотелось представлять собой нечто большее. Я чувствовала себя любимой и защищенной только в кругу семьи. Мы все были близки, поддерживали друг друга; с ними я чувствовала стабильность.

До брака моя мать была фотомоделью; после же она полностью посвятила себя семье, а я, как старшая, должна была помогать ей заботиться о младших детях. После меня родились Дон, он на четыре года младше меня, и Мишель, моя единственная сестра, на пять лет младше Дона. Джефф и близнецы, Тим и Том, на тот момент еще не родились.

Моя мать была слишком застенчивой, чтобы это обсуждать, так что мое половое воспитание прошло в школе, когда я была в шестом классе. Несколько ребят передавали друг другу книгу, которая снаружи выглядела как Библия, но внутри были картинки, как люди занимаются любовью.

Мое тело менялось, во мне просыпались новые чувства. Иногда на меня засматривались мальчики в школе, и как-то раз кто-то стащил фотографию, на которой я была в обтягивающем свитере с горлом, со школьной Доски почета. Но я все еще была ребенком, стыдящимся своей сексуальности. Я грезила о французских поцелуях, но когда мы с друзьями дома играли в «бутылочку», мне требовалось полчаса, чтобы собраться и позволить какому-нибудь мальчику поцеловать мои плотно сжатые губы.

Мой папа, сильный и прекрасный, был центром нашего мира. Он был трудягой, защитил в Техасском университете диплом по бизнес-администрированию. Дома он был строгим командиром. Он твердо верил в дисциплину и ответственность, и мы с ним нередко сталкивались лбами. В тринадцать лет я стала чирлидером, потому что это был единственный способ убедить его отпускать меня на игры в другие города. Иначе ни слезы, ни уговоры, ни мамины доводы не имели никакого действия. Если он устанавливал какие-либо правила, оспорить их было невозможно.

Время от времени мне удавалось его обходить. Когда он строго запретил мне носить облегающие юбки, я специально присоединилась к девочкам-скаутам, чтобы носить их обтягивающую форму.

Мои родители были настоящими борцами. Хоть они часто сталкивались с финансовыми трудностями, на нас, детях, это почти никак не отражалось. Когда я была маленькой, мама сшила симпатичные скатерки, чтобы прикрыть ящики от апельсинов, которые мы использовали вместо тумбочек. Зачем лишать себя чего-то, если можно по максимуму использовать то, что есть?

Ужин был плодом совместных усилий всей семьи. Мама готовила, кто-то из детей накрывал на стол, остальные убирались. Хулиганить никому не позволялось, но мы все по-настоящему друг друга поддерживали. Мне повезло иметь такую сплоченную семью.

Когда я листала старые семейные альбомы, меня завораживали фото моих родителей в молодости. Меня интересовало прошлое, например, Вторая мировая война, потому что мой отец сражался в морских войсках на Окинаве. В форме он выглядел шикарно – было видно, что это он для моей мамы позирует, – но его улыбка выглядела как-то неуместно, особенно учитывая, где он находился. Когда я прочла записку на обороте фотографии, где он писал, как скучает по моей маме, я прослезилась.

Разбирая семейные вещицы, я обнаружила небольшую деревянную шкатулку. Внутри был аккуратно сложенный американский флаг – такой, какие вручают вдовам солдат. Также в шкатулке была фотография мамы – она одной рукой обнимала какого-то незнакомого мужчину, а у нее на коленях сидел младенец. На обороте фотографии была подпись: «Мама, папа, Присцилла». Я обнаружила семейную тайну.

Я почувствовала себя преданной и побежала к маме, она была в гостях неподалеку. Уже через несколько минут я рыдала в ее объятиях, а она успокаивала меня, объясняя, что, когда мне было шесть месяцев, мой родной отец, лейтенант Джеймс Вагнер, красавец, пилот ВМС, погиб в крушении самолета, когда возвращался домой отдохнуть. Через два с половиной года мама вышла замуж за Пола Болье, который меня удочерил и любил меня как родную.

Маме было трудно сохранять мое открытие в тайне от других детей. Она боялась, что наши близкие отношения от этого пострадают, хотя, когда об этом узнали все, наши чувства друг к другу совершенно не изменились. Мама отдала мне золотой медальон, который отец когда-то подарил ей. Я ценила и берегла этот медальон, много лет его носила, думая об отце, который погиб героем. В трудные моменты и часы одиночества он был моим ангелом-хранителем.

В конце года меня номинировали как школьную королеву. Это было мое знакомство с политикой и соперничеством, и мне было особенно тяжело, потому что я выдвигалась против Пэм Разерфорд, моей лучшей подруги.

У нас обеих были менеджеры кампаний, которые всем нас представляли, когда мы ходили от дома к дому, знакомясь с соседями. Мой менеджер пытался уговорить каждого проголосовать за меня и пожертвовать хотя бы пару монеток в школьный фонд. Побеждал кандидат, собравший больше денег. Я была уверена, что эта гонка оставит неприятный след на моей дружбе с Пэм – дружба была для меня важнее победы. Я даже думала отказаться от участия, но чувствовала, что не могу подвести родителей и ребят, которые меня поддерживали. Пока мама искала мне подходящее платье для коронации, папа неустанно напоминал, что нужно написать благодарственную речь. А я все время это откладывала, уверенная, что проиграю.

Был последний день кампании, когда вдруг поползли слухи, что бабушка с дедушкой Пэм поддержали ее кандидатуру стодолларовой купюрой. Мои родители очень расстроились – у них не было таких денег, а даже если бы они были, это шло вразрез с принципами нашей семьи.

В тот вечер, когда должны были объявить победительницу, я была одета с иголочки, в новом бирюзовом тюлевом платье с открытыми плечами, но кожа от него так чесалась, что мне не терпелось раздеться. Я сидела рядом с Пэм на помосте в нашем огромном актовом зале. Я видела родителей и их счастливые, уверенные лица, и была уверена, что их ждет разочарование. На помост вышла школьная директриса.

– Итак, – сказала она, сделав паузу, чтобы нагнать саспенса. – Настал момент, которого вы все так долго ждали… кульминация месяца предвыборной кампании наших прекрасных кандидатов, Присциллы Болье… – Все взгляды обратились ко мне. Я покраснела и взглянула на Пэм. – …и Пэм Разерфорд.

На одну напряженную секунду наши взгляды встретились.

– Новая королева средней школы Дэл-Вэлли… – Зазвучала барабанная дробь. – …Присцилла Болье.

Зал взорвался аплодисментами. Я была в шоке. Меня пригласили на сцену озвучить свою речь, но никакой речи у меня не было. Поскольку я была абсолютно уверена в поражении, я даже не пыталась ничего подготовить. Дрожа, я поднялась на подиум и оглядела битком набитый зал. Видела я лишь лицо папы, на котором росло разочарование – он понял, что мне нечего сказать. Когда я наконец заговорила, я попросила прощения.

– Дамы и господа, простите меня, – прошептала я. – Я не готова произнести речь, поскольку я не была готова к победе. Но большое спасибо, что проголосовали за меня. Я буду делать все, что в моих силах. – Тут я посмотрела на папу. – Прости меня, папа.

Я очень удивилась, когда зрители великодушно мне похлопали, но мне все еще предстояло услышать папины слова: «А я тебе говорил».

Победа была горькой – она действительно наложила отпечаток на нашу некогда близкую дружбу с Пэм. Но для меня эта корона символизировала прекрасное, незнакомое мне чувство – принятие.

Только-только обретенный покой вскоре был нарушен, когда папа объявил, что его переводят на службу в Висбаден в ФРГ.

Я была разбита. Германия была на другом конце света. Ко мне тут же вернулись все прежние страхи. Я сразу подумала: как же я буду без друзей? Я пошла с этим к маме; она посочувствовала мне, но напомнила, что мы – часть военно-вооруженных сил и что переезды – неизбежная часть нашей жизни.

Когда я закончила среднюю школу, а мама родила малыша Джеффа, мы попрощались с соседями и близкими друзьями. Все обещали звонить и писать письма, но я помнила прежние обещания и знала, что писем и звонков не будет. Моя подруга Энджела шутливым тоном сообщила, что Элвис сейчас находится на службе в Бад-Наухайме в ФРГ.

– Представляешь? Ты будешь в одной стране с Элвисом Пресли, – сказала она.

Мы взяли карту и увидели, что Бад-Наухайм находится недалеко от Висбадена.

– Я туда еду как раз с ним познакомиться, – сказала я в ответ.

Мы посмеялись, обнялись и распрощались.

Казалось, что пятнадцатичасовой перелет в ФРГ будет длиться вечность, но мы наконец-то прибыли в прекрасный старый город Висбаден, штаб военно-воздушных сил США в Европе. Мы заселились в отель «Хелена», огромное достойное здание на главной улице. Через три месяца жить в отеле стало слишком дорого, и мы взялись за поиски съемной квартиры.

К счастью, нам удалось найти большую квартиру в старом здании, построенном задолго до Первой мировой войны. Вскоре после переезда мы заметили, что остальные квартиры вокруг снимали одинокие девушки. Эти фроляйн весь день расхаживали в халатиках и неглиже, а по вечерам роскошно наряжались. Немного подучив немецкий, мы поняли, что, хоть это нигде не афишировалось, мы жили в борделе.

Переехать мы никак не могли – жить было попросту негде, – но нахождение там не помогло мне привыкнуть к новой жизни. С одной стороны, я была изолирована от других американских семей, с другой – мне мешал языковой барьер. Я привыкла часто менять школы, но другая страна – это совсем другие проблемы, главная из которых состояла в том, что я не могла поделиться собственными мыслями. Мне начинало казаться, что моя жизнь совершенно остановилась.

Начался сентябрь, вместо с ним началась школа. И снова я была новенькой. Не популярной и уверенной, как в Дэле.

В Висбадене было местечко под названием «Орлиный клуб», куда ходили американские семьи на службе, чтобы перекусить и развлечься. Клуб находился в пешей доступности от нашего пансиона и, как стало ясно позже, оказался для меня важным открытием. Каждый день после школы я ходила туда, чтобы перекусить чем-то вкусным, послушать музыку из музыкального автомата и написать пару писем друзьям в родном Остине, рассказать, как я по ним скучаю. Утирая ручьи слез, я все карманные деньги на неделю тратила у автомата, включая песни, популярные дома, в Штатах, – Venus Фрэнки Авалона и All I Have to Do Is Dream братьев Эверли.

Одним теплым летним днем я отдыхала там с братом, Доном, как вдруг заметила, что на меня смотрит красивый мужчина, немного за двадцать. Я уже видела раньше, что он на меня посматривает, но никогда не обращала на него внимания. Но на этот раз он встал и подошел ко мне. Он представился Карри Грантом и спросил, как меня зовут.

– Присцилла Болье, – сказала я, тут же заподозрив неладное – все-таки он был намного старше меня.

Он спросил, из какого я штата, хорошо ли мне в Германии, нравится ли мне Элвис Пресли.

– Конечно, – со смехом ответила я. – Кому же он не нравится?

– Мы с ним хорошие друзья. Мы с женой часто ходим к нему в гости. Что скажешь, может, как-нибудь к нам присоединишься?

Неготовая к такому внезапному предложению, я только еще больше в нем усомнилась и стала вести себя еще сдержаннее. Я сказала, что мне нужно спросить разрешения у родителей. В течение следующих двух недель Карри познакомился с моими родителями, и папа проверил его данные. Оказалось, что Карри тоже служил в военно-воздушных силах, и мой папа даже знал его командира. Это растопило лед между ними. Карри убедил папу, что я буду в сопровождении приличных взрослых людей во время встречи с Элвисом, жившим не на базе, а в съемном доме в Бан-Наухайме.

В назначенный вечер я перекопала весь свой шкаф, пытаясь подобрать подобающий наряд. Ничто не казалось мне достаточно нарядным для знакомства с Элвисом Пресли. В конце концов я остановилась на сине-белом платье в матросском стиле, белых носочках и белых туфлях. Изучив себя в зеркале, я заключила, что выгляжу симпатично, но, поскольку мне было всего четырнадцать, я не думала, что произведу какое-то впечатление на Элвиса.

Наконец часы пробили восемь, и за мной приехали Карри Грант и его красивая жена Кэрол. Я была очень взволнована и промолчала почти все сорок пять минут, что мы ехали в машине. Мы въехали в маленький городок Бан-Наухайм, с узенькими мощеными улочками и простенькими старомодными домами; я вертела головой, пытаясь разглядеть огромное поместье – таким я воображала жилище Элвиса. Однако Карри подъехал к обыкновенному трехэтажному дому, окруженному белым заборчиком.

На воротах висела табличка на немецком: «АВТОГРАФЫ ТОЛЬКО С 7 ДО 8 ВЕЧЕРА». Сейчас было уже позже восьми, но рядом все равно стояла группа милых немецких девушек в ожидании. Когда я спросила Карри о них, он объяснил, что у дома всегда собирались группы фанатов, надеющихся хоть краем глаза увидеть Элвиса.

Я прошла за Карри через ворота по короткой дорожке прямо к входной двери. Нас встретил Вернон Пресли, отец Элвиса, высокий, седой, привлекательный мужчина; он провел нас по длинному коридору в гостиную, из которой доносился голос Бренды Ли через граммофон – она пела Sweet Nothin's.

Простая, почти скучная гостиная была наполнена людьми, но Элвиса я увидела сразу. Он был даже красивее, чем по телевизору, выглядел моложе и более ранимо с короткой солдатской стрижкой. Он был в простой одежде, ярко-красном свитере и бежевых штанах, он сидел, закинув ногу на подлокотник огромного кресло, в котором было слишком много набивки, а с его губ свисала сигара.

Карри повел меня к нему, и Элвис, заметив нас, встал и улыбнулся.

– Так, – сказал он. – Что это тут у нас?

Я ничего не сказала. Я не могла говорить. Просто смотрела на него.

– Элвис, – сказал Карри. – Это Присцилла Болье. Та девочка, про которую я тебе рассказывал.

Мы пожали руки, и он сказал:

– Привет, я Элвис Пресли.

Но после этого повисла тишина – до тех пор, пока он не пригласил меня сесть рядом с ним. Карри куда-то отошел.

– Ну что, – сказал Элвис. – Ходишь в школу?

– Да.

– Ты, наверное, в старших классах, да?

Я покраснела и промолчала – мне не хотелось говорить, что я всего лишь в девятом классе.

– Ну? – повторил он.

– В девятом.

Элвис нахмурился.

– Что «в девятом»?

– Классе, – прошептала я.

– А, в девятом классе, – сказал он и рассмеялся. – Так ты совсем еще малышка.

– Спасибо, – холодно сказала я. Никто не имел права так мне говорить, даже Элвис Пресли.

– Что ж, похоже, у девочки есть когти, – со смехом сказал он, развеселенный моей реакцией. Он улыбнулся мне своей очаровательной улыбкой, и все мое недовольство мигом улетучилось.

Мы еще немного поговорили ни о чем. Затем Элвис встал, подошел к пианино и уселся за него. В комнате тут же повисла тишина. Все взгляды обратились на Элвиса, а он начал играть, чтобы нас развеселить.

Он спел Rags to Riches и Are You Lonesome Tonight?, а затем, вместе с друзьями, End of the Rainbow. Еще он спародировал Джерри Ли Льюиса[1], так ударяя по клавишам, что стакан воды, который он поставил на пианино, начал подскакивать к краю. Когда Элвис поймал стакан, не прекращая играть и не упуская ни одной ноты, все засмеялись и захлопали. Кроме меня. Я нервничала. Я оглядела комнату и увидела на стене огромный, в реальный размер, плакат с полуголой Брижит Бардо. Она была последней, кого мне хотелось увидеть – с ее пышной фигурой, пухлыми губами и дикой гривой растрепанных волос. Задумавшись о вкусе Элвиса и его типаже, я почувствовала себя совсем юной и неуместной.

Я перевела взгляд и увидела, что Элвис пытается привлечь мое внимание. Я заметила, что чем меньше я реагировала, тем больше он пел для меня – только для меня. Было трудно поверить, что Элвису Пресли хочется произвести на меня впечатление.

Чуть позже он попросил меня подойти на кухню, где представил меня своей бабушке, Минни Мэй Пресли, которая стояла у плиты и жарила огромную порцию бекона. Когда мы сели за стол, я сказала Элвису, что не голодна. Я так нервничала, что кусок в горло не лез.

– Я уже давно не встречал девчонок из Штатов, – сказал Элвис, принявшись уплетать первый из пяти огромных сэндвичей с беконом, щедро политых горчицей. – Кого сейчас молодежь слушает?

Я рассмеялась.

– Шутишь, что ли? Все слушают тебя.

Элвис как будто мне не поверил. Он задал мне много вопросов о Фабиане и Рики Нельсоне. Сказал, что беспокоится о том, как фанаты будут его воспринимать, когда он вернется в Америку. После отъезда он не снимался в кино, не появлялся на публике, хоть у него и было пять хитов, записанных еще до отъезда.

Казалось, что мы только-только начали разговор, когда ко мне вдруг подошел Карри и указал на свои часы. Я так не хотела, чтобы этот момент настал; вечер пролетел слишком быстро. Я будто только что приехала, а меня уже увозили. Мы с Элвисом только начали узнавать друг друга. Я чувствовала себя Золушкой – понимая, что, как только пробьют часы, все волшебство исчезнет. К моему удивлению, Элвис спросил Карри, могу ли я задержаться. Когда Карри объяснил, как они договорились с папой, Элвис между делом предложил мне прийти к нему еще раз. Хоть мне и хотелось этого больше всего на свете, я не могла поверить, что это на самом деле произойдет.

По дороге назад стоял такой туман, что до дома я добралась только к двум часам ночи. Родители не ложились до моего прихода; они хотели знать все подробности вечера, и я рассказала, что Элвис вел себя как джентльмен, что он смешно шутил и развлекал друзей весь вечер и что я замечательно провела время.

На следующий день в школе я никак не могла сосредоточиться. Все мои мысли были об Элвисе. Я пыталась восстановить в памяти каждое слово, что он мне сказал, каждую песню, что он спел, каждый взгляд, который он на меня бросал. Я раз за разом прокручивала в голове наш разговор. Его харизма завораживала. Я никому не стала об этом рассказывать. Да и кто бы поверил, что вчерашний вечер я провела с Элвисом Пресли?

Я совершенно не ожидала, что мы еще увидимся. Но через несколько дней внезапно зазвонил телефон. Это был Карри. Он сказал, что ему только что звонил Элвис с вопросом, не сможет ли Карри отвезти меня к нему снова сегодня вечером. Я была в восторге.

– Карри, ты шутишь, правда? Не может быть, чтобы он снова хотел меня увидеть. Зачем? Когда он звонил?

Неспособный ответить на все мои вопросы, Карри лишь спокойно сказал:

– Хочешь, чтобы я спросил твоего отца?

Родители были удивлены не меньше моего. Они с некой опаской согласились на предложение Карри.

Мой следующий визит был почти таким же, как первый – вежливые беседы ни о чем, песни, Элвис за пианино, угощение для всех – бабушкины любимые блюда. Но потом, закончив петь, Элвис подошел ко мне.

– Я хочу побыть с тобой наедине, Присцилла.

Мы стояли лицом к лицу, смотрели друг другу в глаза. Я огляделась. Вокруг никого не было.

– Мы и так одни, – нервно ответила я.

Он подошел ближе, практически припирая меня к стенке.

– Я имею в виду совсем одни, – прошептал он. – Ты поднимешься наверх в мою комнату?

Вопрос навел на меня панику. В его комнату?

До этого момента мне в голову не приходило, что у Элвиса мог быть ко мне сексуальный интерес. Он мог легко заполучить любую девушку на свете. Зачем ему нужна была я?

– Не бойся, милая, – сказал он, поглаживая мои волосы. – Клянусь, я ни за что не причиню тебе вреда. – Звучал он искренне. – Ты мне как сестренка.

Смущенная и запутанная, я отвернулась.

– Пожалуйста.

Когда я стояла там и смотрела ему в глаза, меня влекло к нему практически против моей воли. Я ему верила; это было легко. Теперь я понимала, что его намерения были искренними и дружескими. Прошло несколько секунд, но я никак не могла ему ответить. Затем я кивнула.

– Ладно, пойду.

Он взял меня за руку и повел к лестнице, прошептал, какая комната – его, и сказал:

– Ты иди, а я через пару минут поднимусь. Так будет лучше выглядеть.

Он направился в сторону кухни, а я стала медленно подниматься, размышляя – что же он у меня попросит? Чего будет ожидать? Я впервые окажусь с ним по-настоящему один на один. С первой нашей встречи я мечтала об этом, уверенная, что такой момент никогда не настанет, и теперь не знала, что делать в реальности.

Я поднялась на второй этаж и нашла его комнату. Она была простой, без каких-либо личных вещей, как и остальные комнаты в этом доме. Я вошла в нее, аккуратно опустилась на стул с твердой спинкой и стала ждать. Когда прошло несколько минут, а Элвис так и не появился, я принялась смотреть по сторонам. Комната была обыкновенной, ничего примечательного – ничто в ней не наводило на мысль, что ее хозяин – известный рок-н-ролльный певец. Были книги, несколько пластинок, его военная форма и сапоги. На прикроватном столике лежало несколько писем от девушек из Америки. Многие письма были от кого-то по имени Анита. Элвис редко о ней говорил, но все знали, что у него дома есть подруга. Мне хотелось прочесть эти письма, но я боялась, что он меня поймает.

Прошло еще двадцать минут, и он наконец-то появился. Он вошел в комнату, снял куртку, включил радио и сел на кровать. Я почти не смотрела на него, в ужасе думая о том, чего он от меня ждет. Представляла, как он хватает меня, бросает на кровать и занимается со мной любовью.

Но вместо всего этого он сказал:

– Не хочешь подойти и сесть рядом со мной?

Я не была уверена, что стоит это делать, но он убедил меня, что бояться мне нечего.

– Ты мне очень нравишься, Присцилла. Общение с тобой освежает. Так приятно поговорить с кем-то из дома. Мне этого не хватает. Тут бывает немного одиноко.

Я села рядом с ним, ничего не говоря, но его мальчишеская открытость меня тронула. Дальше он сказал, что наши отношения будут для него очень важными, что он во мне нуждается. Был октябрь, через полгода ему предстояло вернуться в Америку. Он знал многих девушек, как он сам сказал, и многие приезжали навестить его, как я, но я стала первой, с которой он почувствовал какую-то близость.

Я прижалась к нему, уверенная, что он не будет торопить события. Он обнял меня и сказал:

– Жаль, что мама не успела с тобой познакомиться. – Он вздохнул, на его лице появилось болезненное выражение. – Ты бы ей понравилась, так же, как и мне.

– Мне бы хотелось с ней познакомиться, – прошептала я, глубоко тронутая его искренностью.

Я узнала, что мать Элвиса, Глэдис, была главной любовью в его жизни. Она умерла 14 августа 1958 года, когда ей было сорок два, из-за сердечной недостаточности после долгой и тяжелой борьбы с острым гепатитом.

Он поделился со мной, как глубоко любил ее, как по ней скучал, как ему было тяжело от одной мысли о возвращении в Грейсленд без нее. Это был его подарок ей – частное имение, приобретенное за сто тысяч долларов за год до ее смерти.

Элвис считал, что в какой-то момент его мать приняла решение перестать бороться. Ее здоровье стало ухудшаться после того, как его призвали на службу. Она так сильно любила Вернона и Элвиса, что не могла представить себе, каково ей будет их потерять, так что она часто говорила, что хотела бы уйти первой. Глэдис, с ее простыми, провинциальными взглядами, считала, что Германия все еще представляет собой войну и опасность. Она никак не могла понять, что теперь в стране царили мир и покой.

Элвис привык каждый день звонить Глэдис. Меня удивило, что вплоть до начала свой карьеры он ни разу не ночевал вне дома. Он рассказал, как однажды, когда он был в турне, его машина загорелась и он чудом выжил. Хоть она была далеко, во многих милях от него, Глэдис резко села в кровати и громко закричала, зовя его – настолько сильная у них была связь. Она так беспокоилась, когда Элвис куда-то уезжал, что могла не спать ночами, пока он не вернется домой и сам не скажет ей, что с ним все хорошо.

На первых учениях в Форт-Худе, штат Техас, он снимал домик за пределами базы для Вернона, Глэдис и бабушки. Я понимала, что ее смерть повлияла на него настолько сильно, что никто больше не может этого понять. Он винил себя, что не был рядом, когда она заболела, когда ей пришлось уехать обратно в Мемфис по наставлению врача.

Со временем он понял, что Глэдис стала прикладываться к бутылке, и очень переживал, как бы это не переросло в бóльшую проблему. Сколько бы он ни пытался ее утешить, убеждать, что он вернется через полтора года, умолять ее приехать к нему, страх Глэдис потерять единственного сына свел ее в могилу.

Невыносимая депрессия Элвиса из-за смерти Глэдис усугублялась его внутренним конфликтом из-за Ди Стэнли, с которой Вернон познакомился в Германии. Ди и отец Элвиса стали неразлучны вскоре после смерти Глэдис – слишком скоро, по мнению Элвиса. Привлекательная блондинка тридцати с чем-то лет, Ди на момент знакомства с Верноном была в процессе развода, они с мужем и тремя детьми жили отдельно. От одной мысли, что его отец может подумать о том, чтобы кем-то заменить Глэдис, Элвису становилось невероятно плохо. Он также сомневался в намерениях Ди, действует ли она в интересах его отца.

«Что нужно этой Ди? – иногда подозрительно спрашивал Элвис. – Сделать из него какого-то другого парня? Почему она не может просто принять его таким, какой он есть? Я никогда не видел его таким влюбленным. Они встречаются в каком-то ресторане и весь день обмениваются любовными записками».

Мое сердце было полно сочувствия Элвису – он поделился со мной своими проблемами и переживаниями. Он был всемирно известным артистом, звездой, и при этом – невероятно одиноким человеком.

И снова мне показалось, что наше время вместе кончилось слишком быстро. На прощание он меня поцеловал. Мой первый настоящий поцелуй. Я никогда не чувствовала столько нежности и страсти. Я потеряла дар речи, но остро ощущала, где нахожусь – в его объятиях, прижимаясь к его губам своими. Осознавая мою реакцию – и юный возраст, – он прервал объятия со словами:

– У нас впереди еще много времени, малышка.

Он поцеловал меня в лоб и отправил меня домой.

К нашему четвертому свиданию папа ввел новый закон: «Если хочешь и дальше общаться с Элвисом, то мы должны с ним познакомиться». Мои родители не были в восторге от его статуса знаменитости, во всяком случае, не настолько, чтобы закрывать глаза на собственные принципы. Сперва всем было удобно, что Карри забирал меня и потом привозил домой, но теперь родители стали спрашивать, почему этого не делает сам Элвис. Как-то субботним вечером я сказала Элвису:

– Мои родители хотят с тобой познакомиться. Хотят, чтобы ты за мной приехал.

Он ощетинился.

– В смысле?

– В смысле, – взволнованно сказала я, – что мне больше нельзя будет к тебе ходить, если ты не придешь знакомиться с моими родителями.

Он согласился – на условии, что его отец тоже приедет.

В тот день я делала все, как обычно, только вместо того чтобы быть готовой за час до встречи, я была готова за два. Я ждала у окна, высматривала его машину, слушая его пластинки: Old Shep, I Was the One и I Want You, I Need You, I Love You, без перерыва, пока папа не закричал с кухни:

– Тебе обязательно сейчас это слушать? Ради бога, он же сам будет здесь через несколько минут, ты и так почти каждый вечер его видишь. Вам не хочется друг от друга отдохнуть?

Я нервничала. Я знала, папа хочет, чтобы Элвис и забрал меня сам, и отвез обратно сам – и что он так и собирается ему сказать.

Я не знала, как папа хочет к нему подойти – дружелюбно или строго, – и прекрасно понимала, каким строгим он может быть. Я сидела в ожидании худшего.

Примерно час спустя я заметила «БМВ» Элвиса и увидела, как он и его отец выходят из машины. Элвис явно подготовился к встрече – надел форму, чтобы произвести впечатление на папу. Он знал, что их объединяет военная служба, и воспользовался этим преимуществом. Он выглядел прекрасно.

Он снял шляпу и поцеловал меня в щеку. Я пригласила его и Вернона войти в дом и провела их в гостиную, где Элвис поежился и, казалось, впервые лишился дара речи.

– Твои родители здесь? – наконец спросил он. Я смогла лишь кивнуть, и он продолжил: – Знаю, мы немного опоздали, но мне нужно было привести себя в порядок… Да и найти дом было не так-то просто.

Меня это позабавило: представьте только, Элвис Пресли ищет оправдания! Мы уже достаточно хорошо были знакомы, чтобы я знала, что у него уходило три часа на переодевание, разговоры с друзьями, поедание вкуснейшего огромного ужина, приготовленного бабушкой, и подписание автографов. Когда дело не касалось работы, он относился к времени беспечно.

Вернон устроился на диване. Элвис указал на наши семейные портреты на стене и сказал:

– Папа, смотри – вот Присцилла и вся ее семья. Мне кажется, она похожа на свою маму. Мало общих черт с сестрой и братьями, хотя они пока еще маленькие. Не стриги волосы, детка. Мне они нравятся длинными, как сейчас. Ты очень красивая девочка. Как же мы так сошлись? Наверное, это судьба.

Несколько последних фраз он сказал мне шепотом, потому что тут в комнату вошли мои родители.

Вместо того чтобы сказать: «Здравствуйте», как сделал бы почти любой другой юноша, Элвис протянул папе руку и сказал:

– Здравствуйте, я Элвис Пресли, а это мой папа, Вернон.

Мне показалось, что это прозвучало глупо, ведь они знают, кто он, как и все остальные на свете. Но Элвис был настоящим джентльменом. Папа явно был впечатлен, и с того вечера Элвис всегда обращался к нему «капитан Болье» или «сэр». Элвис всегда так делал; до какого звания ни дослужился бы человек – доктор, адвокат, профессор, кинорежиссер, – если это не его близкий друг, Элвис не обращался к человеку по имени, даже в беседах с людьми, которых знал много лет. Он объяснил мне это так: «Все просто. Они много трудились, чтобы добиться своего положения. Это надо уважать».

В тот вечер разговор с родителями был вежливой формальностью. Элвис рассказал, что весь день был занят делами в казарме; за этим последовал разговор о службе.

– Чем ты здесь занимаешься? – спросил папа, намекая, что у человека, который оказывает внимание его дочери, должна быть надежная хорошая работа.

– Сэр, сейчас я – водитель джипа Четвертой танковой дивизии в Бад-Наухайме.

– Не самая легкая работа в это время года.

– Верно подмечено, сэр. У нас уже было несколько холодных ночей. Да и мне надо быть особенно осторожным. Мой тонзиллит дает о себе знать, когда падает иммунитет, и это вредно для голоса.

– Рад, что вернешься домой?

– Да, сэр. Уже через пять месяцев.

Затем Элвис спросил моих родителей, нравится ли им в Германии.

– Очень нравится, – сказал папа. – Мы собираемся остаться тут еще на три года.

Внезапно повисла тишина. Потом папа предложил всем поужинать, но Элвис сказал, что у них мало времени. Я сидела, внимательно изучая Элвиса; он выглядел взволнованным, а не расслабленным, как у себя дома. Он старался вести себя как можно лучше, и это было просто очаровательно. Мама не спешила судить звезду рок-н-ролла, которая ей – по ее собственному признанию – очень не нравилась. Я видела, что его южное очарование завоевывает ее расположение.

Наконец папа стал рассказывать Элвису правила, которым надо следовать, чтобы встречаться с Болье. Если Элвис хотел со мной увидеться, он должен был сам за мной заехать и потом отвезти меня обратно. Элвис же объяснил, что к тому моменту, как он закончит службу, вернется домой, приведет себя в порядок, приедет в Висбаден и обратно – вечер кончится; можно ли его отцу за мной заезжать?

Папа это обдумал, затем высказал свое беспокойство:

– Какие именно у тебя намерения? Будем честны – ты Элвис Пресли, на тебя бросаются все девушки в округе. Почему именно моя дочь?

Элвис и Вернон не ожидали этого вопроса. Элвис заерзал, явно думая: ну, Элвис, как на это ответишь?

И сказал:

– Понимаете, сэр, я питаю к ней очень теплые чувства. Она гораздо умнее и серьезнее других девчонок ее возраста, и мне нравится проводить с ней время. Мне тут пришлось несладко, понимаете, – вдали от дома. Часто бывает одиноко. Можно сказать, мне нужно с кем-то говорить. Вы не переживайте за нее, капитан. Я буду о ней заботиться.

Честность Элвиса обескуражила моих родителей. Я встала одновременно с Элвисом, он взял свою шляпу и добавил:

– Что ж, сэр, прошу прощения, но нам предстоит неблизкий путь.

В итоге требование было лишь одно – Элвис должен был сам отвезти меня домой. Он согласился, убеждая родителей, что обо мне позаботятся, что у него дома есть вся его семья. Он мог бы посмеяться над папиными правилами, но вместо этого согласился каждый вечер самостоятельно отвозить меня домой. Я была в восторге, но старалась не подавать виду. Он очень хотел быть со мной.

Следующим вечером, когда Элвис отвез меня обратно домой, мы припарковались перед пансионом. Он раскрыл мне свою душу и продолжил это делать, пока мы были в Германии. Ему было одиноко. Он не знал, примут ли его фанаты, когда он вернется в Америку, как они будут на него смотреть.

Он попал в армию, находясь на пике славы. Он записал семнадцать синглов, тут же продавшихся миллионами копий, и снялся в четырех фильмах, все из которых имели огромный коммерческий успех. Когда Элвиса призвали на службу, поговаривали, что его могут взять в спецслужбы, чтобы он мог продолжать петь и сохранять некую связь с публикой. Но полковник Том Паркер, его менеджер, и компания RCA были убеждены, что он должен служить своей родине как простой солдат, утверждая, что общественность будет уважать Элвиса как мужчину, если он станет обыкновенным рядовым. И теперь Элвис боялся, что потерял поддержку фанатов.

Пока мы сидели в припаркованной машине, одна из фроляйн, живших в пансионе, прошла мимо машины. Она поздоровалась со мной, а потом, когда она увидела Элвиса, у нее чуть челюсть не отвалилась от шока.

3

Кто бы мог подумать, чего добьется этот парень?

Время было не на моей стороне. Элвису предстояло вернуться в Штаты первого марта 1960 года. У меня было всего несколько месяцев, чтобы провести с ним так много времени, как только было возможно.

Все время, что мы были порознь, я думала о нем. Вся моя жизнь теперь вертелась вокруг него, однако наступали моменты, когда я в нем разочаровывалась. Однажды вечером он пообещал мне позвонить и не позвонил. Когда на следующий день он наконец со мной связался, он сказал:

– Привет, малышка. Как думаешь, сможешь сегодня прийти?

– Что вчера случилось? Ты обещал позвонить.

– Разве? Вот черт.

Он был так сосредоточен на занятии по карате, что совсем об этом забыл.

Мне пришлось научиться не принимать его слова близко к сердцу. Меня это разочаровывало, но такой уж он был человек.

Элвис обычно звонил после семи, чтобы сказать, что заедет за мной около восьми. Мне нужно было быстро одеться, и я искала способ с помощью одежды казаться старше, чем была на самом деле. Отец Элвиса переживал, что его сын общается с несовершеннолетней. Мой гардероб состоял из детских и несерьезных юбочек и свитеров. Иногда я брала мамину одежду и надеялась, что так окружающие дадут мне хотя бы шестнадцать.

Я узнавала Элвиса все лучше и лучше; мне стало известно, что, когда он не был на базе, он жил практически отшельником. У него, по сути, не было выбора. Как только он выходил из дома, вокруг него тут же собиралась огромная толпа фанатов. Даже для того, чтобы сходить на фильм в соседний кинотеатр, требовалось разработать четкий многоступенчатый план – кто-то провозил машину Элвиса перед домом, после чего Элвис выбегал на улицу, перепрыгивал через забор и запрыгивал в машину, прежде чем фанаты успевали окружить его и затребовать автографы. За ним всегда гнались толпы, окликали его, поджидали у дома, буквально набрасывались на него, стоило ему появиться в каком-нибудь общественном месте.

Часто по вечерам, когда на следующий день Элвису было рано вставать, на Гетештрассе меня подвозил либо Ламар Файки, друг Элвиса из Америки, либо Вернон Пресли.

Одним вечером отвезти меня не могли ни Вернон, ни Ламар, и это дело поручили «другу» Элвиса, которого мы будем называть Куртом (ненастоящее имя).

Курт вез меня из дома Элвиса в Висбаден. Я тогда очень устала, и меня клонило в сон. Вдруг я почувствовала, что дорога стала ухабистой. Я открыла глаза.

– В чем дело? – спросила я.

– Скоро узнаешь, – сказал он, отворачиваясь.

Мы съехали с шоссе на проселочную дорогу. Я видела лишь огоньки из окон одного дома сильно вдалеке, остальное скрывала кромешная тьма. Во мне нарастала паника.

– Что происходит? – снова спросила я. Курт остановил машину и выключил ключ зажигания.

Я снова повторила свой вопрос, но Курт не отвечал. Он вдруг развернулся, схватил меня и попытался поцеловать. Я стала сопротивляться, отталкивать его. Он бросил меня на сиденье.

Я запаниковала, стала умолять его:

– Не надо! Не трогай меня!

Я стала отбиваться. Ногой открыла одну дверь, рукой потянулась вперед и открыла дверь водителя, при этом стуча по автомобильному гудку, включая свет и царапая лицо моего обидчика. Разозлившись и испугавшись, что его все-таки поймают с поличным, он наконец оставил меня в покое.

Всю оставшуюся дорогу домой он молчал. Я сидела в машине и плакала, я была в шоке и молилась богу, чтобы добраться до дома в безопасности.

После этого прошло три дня, прежде чем Элвис снова дал о себе знать. Родители понимали, что со мной что-то не так, но я не могла рассказать им, что Курт на меня напал, потому что иначе мне больше не разрешили бы с ним ездить. А как тогда мне приезжать к Элвису и обратно, если Ламар с Верноном заняты? В моей голове роились мысли. Я боялась рассказывать об этом и Элвису, ведь Курт вроде как его друг. Я начала думать, что, возможно, Элвис знал о поступке Курта. Может, я была для Элвиса просто игрушкой, которую можно было одолжить Курту или кому угодно еще, кто хотел со мной поиграть. Эти мысли были для меня настоящей пыткой.

Наконец позвонил Курт и сказал, что Элвис хочет меня видеть. У меня не было выбора – я пошла с ним.

Во время поездки в Бан-Наухайм Курт никак не обмолвился о том, что произошло в прошлый раз, и я тоже молчала. Я не сказала ни слова. Я была настороже наедине с ним. Я не знала, каждый раз, как он снимал руку с руля, потянет ли он ее ко мне, и о чем он вообще думал. Я должна была рассказать об этом Элвису.

Тем вечером, когда мы с Элвисом оказались наедине в его комнате, он спросил, все ли у меня в порядке.

Мой голос дрожал. Мне никак не удавалось выдавить из себя эти слова.

Когда мне наконец это удалось, Элвис словно обезумел от ярости.

– Я его убью! – закричал он. Он зашагал по комнате, проклиная Курта. Я была его малышкой, сказал Элвис, и он никогда не заходил со мной дальше поцелуев. А при этом какой-то парень, его так называемый друг, попытался меня изнасиловать. Я слушала, как он кричит, втайне испытывая облегчение от его реакции. Как я вообще могла сомневаться в Элвисе?

Элвис был так возмущен, что мне удалось успокоить его только к концу вечера. Мне удалось убедить его не рассказывать о нападении Курта моим родителям, иначе они ни за что не позволят мне больше сюда приезжать. Элвис крепко обнимал меня, будто надеясь, что это могло прогнать неприятные воспоминания. Он чувствовал себя виноватым, что из-за него я оказалась в опасной ситуации.

С того момента Курт, по сути, был вычеркнут из жизни Элвиса. Думаю, Элвис не вдавался в подробности, но Курт наверняка понял, в чем причина. После этого он практически не появлялся в их доме.

Мне стало ясно, что Элвис в друзьях искал верности. Если человек предавал его, он прекращал с ним общение.

В то время Вернон стал щеголять своими аккуратно подстриженными усами, которые, по словам Элвиса, Ди Стэнли убедила его отрастить. Наши беседы в машине были довольно поверхностными, и мне всегда казалось, что он бы с бóльшим удовольствием делал что-нибудь другое, например, проводил время с Ди, которая иногда его сопровождала.

Приезжая в дом 14 на Гетештрассе, я часто заставала Элвиса на втором этаже за изучением древнего искусства карате с тренером, или же внизу, в гостиной, где он с гордостью демонстрировал новые маневры друзьям, которые пораженно наблюдали за его освоением этого новомодного искусства.

Еще Элвис проводил много времени с полубезумным немецким массажистом, убедившим его, что он может омолаживать кожу лица с помощью своих тайных методов – дело в том, что Элвис всегда стеснялся крупных пор на своем лице. Джо Эспосито подшучивал над Элвисом, дразнил его: «Ну и что же такое особенное он делает? По-моему, ты ни капельки не меняешься». Элвис защищался: «Черт побери! Он говорит, что нужно время, чтобы увидеть результат». Вернон вклинивался в разговор: «Время? Да, наверное, достаточно времени, чтобы мы все с тобой обанкротились, с его-то ставкой. Я бы так просто ему не верил».

В центре событий в доме Элвиса всегда была его бабушка, которую он прозвал Хвостик. Он придумал это, когда ему было пять – во время детской истерики он бросил бейсбольный мяч, но тот просвистел в паре сантиметров от ее головы. Элвис пошутил: «Она так быстро вильнула, как собака хвостом». С тех пор он стал называть ее Хвостик.

Бабушка занималась хозяйством, готовила, держала все и всех под контролем. У нее была аура такого человека, который четко представляет свое предназначение в жизни; в данном случае это была забота о благополучии Элвиса. Когда мне хотелось посидеть в тишине во время тренировок Элвиса по карате, комната Хвостика была отличным укрытием. Мы с ней могли сидеть часами, она рассказывала мне о былых днях, о Глэдис и ее бесконечной любви к Элвису, о тяжелой судьбе семьи Пресли и их борьбе за выживание. Она была с Верноном и Глэдис с самого рождения Элвиса, помогая по дому, когда Глэдис была вынуждена работать, чтобы поддерживать семью. Эта сильная женщина не сдалась, когда муж бросил ее и их пятерых детей. Ей хотелось делать вид, будто она зла на Джея-Ди Пресли, но у нее было доброе сердце, и мне кажется, она и тогда по-прежнему питала к нему теплые чувства.

Она помогла воспитать Элвиса как родного сына, даже немного его балуя, как часто делают бабушки. Она всегда вставала на его защиту, когда ей казалось, что Глэдис слишком строга с ним. Она как-то рассказала мне:

– Глэдис звала меня «миссис Пресли» с нашей первой встречи до ее последнего вздоха. Как-то раз Элвис прибежал ко мне и сказал: «Привет, Минни!» Мне было так жаль этого малыша. Глэдис поднялась, шлепнула его и сказала: «Не смей называть ее по имени. Прояви уважение. Это твоя бабушка». Он рыдал целый час. Я подошла к нему и сказала: «Сынок, все будет хорошо. Просто она считает, что так правильно. Давай, иди, попроси у нее прощения». Бедный мальчик посмотрел на меня своими голубыми глазами, так печально. Ох, она бывала с ним строга. Но он был хорошим мальчиком. Особенно не шалил, всегда сразу приходил домой из школы, все свои домашние дела делал. Да. А Глэдис, она сидела над ним, наблюдала, как ястреб, настолько боялась, что он как-то покалечится. В школе он хотел играть в футбол.

Бабушка качалась вперед-назад в кресле, вспомнив в прошлом что-то, заставившее ее теребить невидимки в волосах. Она потянулась к своей коробочке жевательного табака, взяла кусочек, положила его, как ей было удобно, и продолжила делиться со мной воспоминаниями.

– Да, он любил спорт.

– Тогда почему же он не стал им заниматься, бабушка?

– О нет, Глэдис бы ему не позволила. Она мне говорила: «Знаете, миссис Пресли, я бы не выдержала, если бы с Элвисом что-то случилось. Я бы этого не пережила. Я видела, как они играют на этих полях. Жестоко играют. Мне кажется, им нравится делать друг другу больно. Элвис не такой. Его там ударят, и он будет как раненая пташка среди стаи собак. Нет, только не мой мальчик».

Неустанные попытки Глэдис уберечь Элвиса, как я узнала, были результатом ее горя – скорби по мертворожденному близнецу Элвиса, Джесси Гарону.

Я полюбила Хвостик и то, что она представляла – сострадание и полная преданность семье.

В то время моя главная проблема заключалась в том, что нам с Элвисом вечно не хватало времени наедине. К нему все время кто-то приходил, все время кто-то стоял в гостиной, говорил и смеялся, ожидая, пока Элвис спустится из своей комнаты. Стоило ему появиться, как все замолкали, чтобы сначала посмотреть, в каком он настроении. Никто – я в том числе – не смел шутить, пока он не рассмеется первым – тогда мы все могли смеяться.

Поскольку мне приходилось делить то малое время, что у меня было с Элвисом, с другими, я начала ревновать его, превратилась в настоящую собственницу. И только поздним вечером, когда мы были вдвоем в его спальне, я чувствовала себя по-настоящему счастливой.

У нас был ночной ритуал. Часов в десять-одиннадцать Элвис бросал взгляд на меня, после чего переводил его на лестницу. Тогда я, наивно полагая, что никто не догадывается, куда я собираюсь, непринужденно вставала и направлялась к его спальне. Там я ложилась на кровать и нетерпеливо ждала его появления. Когда он приходил, он ложился рядом и прижимался так близко, как только мог.

– Я люблю тебя, – шептала я.

– Ш-ш-ш, – говорил он, прикладывая палец к моим губам. – Я не понимаю, что чувствую. Я полюбил тебя, Цилла. Папа только и делает, что напоминает мне о твоем возрасте, о том, что это невозможно… Когда я вернусь домой… Время покажет.

С каждой совместной ночью он доверялся мне все больше и больше – рассказывал о своих сомнениях, секретах, о том, что его злит. Это было большое давление на впечатлительную четырнадцатилетнюю девочку, но я старалась его понять. Я чувствовала его боль от смерти матери. Я чувствовала его желание стать великим актером, как его кумиры – Марлон Брандо, Джеймс Дин, Карл Молден и Род Стайгер. Я переживала из-за его страхов, что он не сможет вернуть свою популярность, часть которой растерял из-за службы в армии. И я радовалась его смеху, когда он спрашивал: «А что, если бы я однажды стал водить грузовики, как раньше? Вот был бы номер, да?»

Я всегда была рядом – чтобы выслушать, подержать его руку, скорчить рожицу, которая превращала печальный изгиб его рта в довольную улыбку.

Иногда Элвис заходил в спальню в хорошем расположении духа. Я с нетерпением ждала тех вечеров, когда он приходил, выключал свет и ложился рядом со мной.

– Сладкая, – говорил он, обнимая меня. – Ты такая красавица, милая.

А потом мы целовались, это были длинные, страстные поцелуи, и его прикосновения заставляли меня трепетать от желания.

В те ночи, когда у него было спокойное, умиротворенное настроение, он рассказывал, какой видит свою идеальную женщину и как прекрасно я вписываюсь во все его представления.

Ему нравились брюнетки с мягким голосом и голубыми глазами. Он хотел вылепить меня, словно из глины, чтобы я соответствовала его мнениям и предпочтениям. Несмотря на репутацию бунтаря, он имел весьма традиционные взгляды на отношения. У женщины было свое место, а мужчина брал на себя всю инициативу.

Верность была очень важна для него, особенно верность женщины. Он неустанно напоминал мне, что его девушка должна быть неизменной. Он признался, что переживал из-за Аниты. Она была королевой красоты из Мемфиса и телезвездой. Элвис рассказал, что в последнее время ее письма стали приобретать прохладный тон, и он заподозрил, что она познакомилась с другим мужчиной.

Несмотря на все это морализаторство, я боялась, что Элвис не всегда был мне верен. Его легкое общение с некоторыми девушками, бывавшими в его доме, наталкивало меня на мысль, что у него могла быть близость с ними.

Однажды вечером он играл на пианино для группы, которая обычно собиралась у него дома, и еще для двух английских девушек. Когда он поднял гитару, то нигде рядом не обнаружил медиатор.

– Никто не видел мой медиатор? – спросил он.

Одна из английских девушек подняла на него взгляд и улыбнулась.

– Он наверху, на тумбочке у твоей кровати. Я принесу.

Глаза всех присутствующих, включая мои собственные, устремились на нее; она поднималась по лестнице, прекрасно осознавая, что сейчас она в центре внимания.

Разгневанная его предательством, я повернулась к нему, но он избегал моего взгляда, глядел только на свою гитару и перебирал струны, будто чтобы ее настроить. Потом он запел Lawdy, Miss Clawdy.

Без медиатора его пальцам наверняка было очень больно, но, несмотря ни на что, он не собирался опускать гитару. Он знал – ничего хорошего его не ждет.

Спев несколько песен, Элвис попросил у всех прощения и удалился на кухню. Я последовала за ним.

– Ты был с ней? – требовательно спросила я.

– Нет, – сказал Элвис.

– Тогда откуда она знает, где твой медиатор и твоя комната?

– Она как-то была в гостях, а я сказал, как у меня грязно, – сказал он, улыбаясь, как мальчишка. – А она предложила убраться, вот и все.

Несмотря на его заверения, меня все равно терзали сомнения. Он был секс-символом, кумиром миллионов и мог выбирать кого угодно и когда угодно. Я быстро усвоила этот урок: если хочешь выжить – лучше не задавать лишних вопросов.

4

Дом 14 на Гетештрассе, где мы с Элвисом познакомились

Шли недели, и школа становилась для меня все более и более невыносимой. Когда я стала поздно ложиться, я обнаружила, что вставать в семь утра довольно сложно, а на чем-то сосредоточиться – практически невозможно. Но я знала, что если пожалуюсь, что устаю, или начну опаздывать в школу, родители используют это как предлог, чтобы положить конец моим поездкам к Элвису.

Моя учеба тоже страдала. Я заваливала немецкий и алгебру, мне едва ли удавалось не завалить историю и английский. В конце осеннего семестра я ручкой исправила кол с минусом на четверку с плюсом, молясь, чтобы папа не пошел сверяться с учителем. Я убеждала себя, что буду учиться лучше, что догоню всех одноклассников, но на самом деле все мои мысли были только об Элвисе.

Однажды, когда я была у Элвиса, я уснула, пока ждала, чтобы он закончил свое занятие карате. Когда он спустился и увидел, как я вымотана, он спросил:

– Присцилла, по сколько часов ты спишь?

Чуть подумав, я ответила:

– Около четырех или пяти часов. Но все будет нормально, – поспешила добавить я. – Просто сегодня я еще больше устала, потому что в школе было несколько контрольных.

Элвис задумался. После небольшой паузы он сказал:

– Пойдем-ка наверх. У меня кое-что для тебя есть.

Он провел меня в свою комнату, где вложил мне в руку несколько белых пилюль.

– Я хочу, чтобы ты их принимала, они помогут тебе не засыпать днем. Принимай по одной, когда почувствуешь, что тебя клонит в сон, но не больше одной, иначе будешь ходить колесом по коридору.

– Что это за таблетки? – спросила я.

– Этого тебе знать не нужно. Нам такие дают, когда у нас учения. Без них я бы сам ни за что не справлялся. Но ты не переживай, они безопасные, – сказал он. – Спрячь их и никому не говори, что они у тебя есть, и не принимай их каждый день. Только когда тебе не хватает заряда энергии.

Элвис искренне думал, что делает доброе дело, снабжая меня таблетками, и я уверена, что ему и в голову не приходило, что они могут навредить – ни ему, ни мне.

Я не стала принимать эти таблетки. Я убрала их в шкатулочку, куда складывала другие интересные вещи – это была моя коллекция портсигаров и записок от Элвиса, – а саму шкатулку спрятала в ящике.

Позже я узнала, что это был «Декседрин»[2], который Элвис открыл для себя в армии. Сержант выдал эти таблетки нескольким ребятам, чтобы они не засыпали на посту. Элвис, привыкший жить жизнью артиста и ненавидевший ранние подъемы, начал принимать эти таблетки, чтобы пережить долгие изнурительные часы на службе. Он рассказал мне, что начал принимать снотворное незадолго до призыва на службу. Он боялся бессонницы и лунатизма, от которого страдал с самого детства.

Когда он был еще маленьким, однажды он во сне вышел из дома на улицу в одних трусах. Сосед разбудил его, и он, смущенный, пустился бежать домой. Был другой случай, когда он чуть не выпал из окна. Так что, чтобы избежать несчастных случаев, он спал с родителями, пока не подрос, и он всю жизнь боялся, что снова начнет ходить во сне. Именно поэтому он обычно просил кого-то спать с ним.

Много лет спустя я узнала, что в Германии был нанят специальный человек, который следил за ним всю ночь, пока он спал.

Стремительно приближалось Рождество 1959 года, и у меня не было ни малейшего представления, что подарить Элвису. Я ходила по многолюдным улицам Висбадена, разглядывала витрины, надеясь, что что-нибудь меня вдохновит. Выбирать подарки родным всегда было просто, потому что мы все всегда знали, что кому нужно, и часто делали эти подарки своими руками. Папа дал мне тридцать пять долларов на подарок Элвису, и когда я выходила из дома в тот морозный день, мне казалось, что это довольно много денег. Но я убедилась в обратном, когда увидела ценник на прекрасном портсигаре ручной работы с искусным дизайном и фарфоровой рамкой. Элвис был любителем сигар, так что это точно бы ему понравилось. Но после того как продавец сообщил мне цену – 650 марок, то есть 155 долларов, – я и мой изящный вкус ушли из магазина ни с чем.

Шел сильный снег, так что я поспешила в другой магазин, полный ярких игрушек, среди которых был прочно сделанный игрушечный немецкий поезд, который я с легкостью представила в гостиной Элвиса. Но поезд стоил две тысячи марок.

Возвращаясь домой в темноте и практически в слезах, я вдруг заметила музыкальный магазин, на витрине которого были выставлены барабаны бонго, отделанные блестящей латунью. Они стоили сорок долларов, но продавец меня пожалел и продал за тридцать пять. Пока я шла домой, меня мучили миллионы сомнений: я была убеждена, что барабаны – наименее романтичный подарок из всех возможных.

Я, наверное, раз двадцать спросила Джо Эспосито и Ламара Файки, достаточно ли это уместный, по их мнению, подарок.

– Конечно, – отвечал Джо. – Ты можешь что угодно ему подарить, ему понравится.

Но меня все равно терзали сомнения.

В ночь обмена подарками Элвис вышел из комнаты отца и отвел меня в угол гостиной, где вручил мне небольшую коробочку в подарочной бумаге; внутри были элегантные золотые часы с бриллиантами и кольцо с жемчужиной и двумя бриллиантами.

У меня никогда не было ничего такого красивого, и никогда никакая улыбка меня так не грела, как улыбка Элвиса в тот момент.

– Я буду всегда их хранить, – сказала я. Он сказал, чтобы я сразу их надела, и провел меня по комнате, показывая всем мою обновку.

Я тянула время, чтобы вручить Элвису подарок как можно позже. Когда я это сделала, он засмеялся и сказал:

– Барабаны! Как я и хотел!

Элвис видел, что я ему не верю. Он лучше умел дарить подарки, а не получать.

– Чарли, – настаивал он. – Я же говорил, что мне нужны барабаны, разве нет?

Подозвав меня жестом, чтобы я села рядом с ним у пианино, Элвис заиграл I'll Be Home for Christmas с таким чувством, что мне было страшно поднять глаза – чтобы он не увидел, что я плачу. Когда я все-таки не устояла и подняла на него взгляд, я увидела, что он сам с трудом сдерживает слезы.

Через много-много дней я обнаружила в подвале целый шкаф барабанов бонго (моих там не было). Тот факт, что мой «белый слон» не был сослан в темную пустоту, а выставлен на видное место, рядом с его гитарой, заставил меня полюбить Элвиса еще больше.

С каждым новым днем я все больше и больше переживала из-за его отъезда. К январю Элвис уже начал понемногу собирать вещи, и каждую ночь с ним я ценила больше прежней.

Потом, когда ударил сильнейший мороз, Элвиса отправили на полевые учения на десять дней; если и было что-то, что он ненавидел, так это сон на улице на ледяной земле.

На следующее утро после его отъезда пошел снег, к обеду переросший в снежную бурю. Мама везла нас с Мишель домой из школы, и я включила радио – как раз вовремя для поздней сводки срочных новостей.

– Простите, что прерываем вещание, друзья, но нам только что сообщили, что капрала Элвиса Пресли по острой необходимости увезли с военных учений и доставили в больницу во Франкфурте из-за приступа острого тонзиллита. Элвис, если ты нас слышишь, мы все очень надеемся, что ты скоро поправишься.

Обезумев от волнения, я тут же позвонила в больницу, в надежде узнать что-то о состоянии Элвиса. К моему удивлению, услышав мое имя, оператор тут же соединила меня с ним, сказав, что капрал Пресли просил сделать так, если я позвоню.

– Я совсем болен, малышка, – прохрипел он. – Ты нужна мне. Если твои родители не против, я сейчас же пошлю за тобой Ламара.

Родители, конечно же, отпустили меня, и уже через час я вошла в его палату, как раз когда медсестра из нее выходила. Элвис полулежал на кушетке с термометром во рту, а вокруг него были расставлены десятки цветочных композиций.

Как только медсестра вышла из палаты, Элвис достал изо рта термометр, зажег спичку и осторожно поднес ее к термометру. Затем он засунул термометр обратно в рот и растекся по кровати. Тут же дверь снова открылась, и медсестра вернулась в палату, занося очередную цветочную композицию.

Тепло улыбаясь знаменитому пациенту, она взяла у него термометр, посмотрела на него и ахнула:

– Сто три![3] Боже, Элвис, ты очень болен. Боюсь, тебе придется провести здесь не меньше недели.

Элвис молча кивнул. Медсестра взбила ему подушки, долила воды в стакан и вышла из палаты. Тут он рассмеялся, вскочил на ноги и обхватил меня.

Он терпеть не мог учения, а поскольку погода была настолько ужасной, и все так переживали за его голос, тонзиллит пришел на помощь. И без того подверженный простудам, Элвис научился драматизировать, преувеличивать симптомы с помощью одной лишь спички.

5

Такой я нравилась Элвису. (Фото: Blue Light Studios, Мемфис, Теннесси)

Было первое марта 1960 года, канун отъезда Элвиса из Германии обратно в Америку.

Мы лежали на его кровати, обнимая друг друга. Я находилась в полном отчаянии.

– Ох, Элвис, – вздохнула я. – Как жаль, что ты не можешь забрать меня с собой. Не представляю, как я буду тут жить без тебя. Я так сильно тебя люблю.

Я заплакала, эмоции окончательно взяли верх надо мной.

– Тихо, малышка, – прошептал Элвис. – Не надо так плакать. Мы здесь ничего сделать не можем.

– Я боюсь, что ты забудешь меня, как только приземлишься, – хныкала я.

Он улыбнулся и нежно поцеловал меня.

– Я не забуду тебя, Цилла. Я никогда не испытывал такого к другим девушкам. Я люблю тебя.

– Правда? – Я чуть не лишилась дара речи. Элвис уже говорил мне, что я особенная, но в любви никогда не признавался. Я очень хотела ему верить, но мне было страшно, я не хотела остаться с разбитым сердцем. Я читала некоторые письма Аниты и не сомневалась, что Элвис возвращался прямиком в ее объятия.

Прижимая меня к себе, он сказал:

– Меня разрывает от чувств к тебе. Я не знаю, что делать. Может, разлука поможет мне понять, что я чувствую на самом деле.

Той ночью мы любили друг друга еще более страстно, чем обычно. Увижу ли я его снова, окажусь ли в его объятиях, как было каждую ночь за последние полгода? Я уже по нему скучала. Мысль о том, что однажды эта ночь кончится и нам придется попрощаться, – возможно, в последний раз, – была невыносимой. Я рыдала и рыдала, пока боль не разошлась по всему телу.

Я в последний раз попросила его – взмолилась – скрепить нашу любовь. Ему это было бы так просто. Я была юной, уязвимой, отчаянно влюбленной, ему ничего не стоило бы мной воспользоваться. Но вместо этого он тихо сказал:

– Нет. Однажды это произойдет, Присцилла, но не сейчас. Ты просто слишком юная.

Я не спала всю ночь. Утром следующего дня, в доме 14 на Гетештрассе, я терялась среди огромной группы людей, бегающей туда-сюда по гостиной. Все хотели попрощаться с Элвисом, который в это время собирал последние вещи на втором этаже. Знание о том, что только я одна сопровождаю его в аэропорт, приносило немного облегчения.

Когда Элвис спустился, он был в хорошем настроении, шутил и смеялся со всеми. Наконец, попрощавшись со всеми гостями, Элвис повернулся ко мне.

– Ну что, малышка, нам пора.

Я мрачно кивнула и направилась за ним к выходу. Несмотря на дождь, на улице Элвиса поджидала сотня фанатов. Увидев его, они словно с цепи сорвались, стали умолять его оставить автограф. Закончив это дело, он запрыгнул в ожидавшую его машину, потянув меня за собой. Дверь захлопнулась, водитель надавил на газ, и мы помчались в сторону аэропорта.

Довольно долго мы ехали в тишине, потерянные в собственных мыслях. Элвис хмурился и глядел в окно, наблюдая за дождем.

– Я знаю, тебе будет непросто снова быть обычной школьницей после того, как ты была со мной, Цилла, но ты должна. Я не хочу, чтобы ты сидела и грустила после моего отъезда, малышка.

Я начала было протестовать, но он не дал мне, продолжая:

– Постарайся хорошо проводить время. Пиши мне, когда будет возможность. Я буду ждать твоих писем. Купи розовую бумагу для писем. Адресуй все Джо. Так я буду знать, что это от тебя. Пообещай мне, что останешься такой, какая ты сейчас. Нетронутой, какой я тебя оставляю.

– Обещаю, – сказала я.

– Я посмотрю на тебя, когда поднимусь по трапу. Не хочу видеть твое грустное лицо. Улыбнись мне. Я увезу с собой твою улыбку.

Тут он протянул мне свою армейскую куртку и сержантские нашивки, которыми его недавно наградили, и сказал:

– Хочу, чтобы это было у тебя. Чтобы показать, что ты моя.

Он обнял меня.

Мы приближались к аэропорту, и крики поджидающей Элвиса толпы стали громче. Когда мы подъехали настолько близко, насколько возможно, Элвис повернулся ко мне и сказал:

– Ну вот и все, детка.

Мы вышли из машины, вокруг неустанно щелкали камеры, кричали репортеры; вопили, наступая на нас, фанаты.

Элвис взял меня за руку и направился вперед по взлетной полосе, пока охранник, который должен был проводить Элвиса до самолета, не остановил меня.

Элвис торопливо меня обнял и прошептал:

– Не переживай, я позвоню тебе, как буду дома, детка, обещаю.

Я кивнула, но не успела ответить – нас разделила нахлынувшая толпа. Меня смели сотни фанатов, толкающихся, пытающихся до него дотянуться. Я закричала:

– Элвис!

Но он меня не слышал.

Он взбежал по трапу. На верхушке он развернулся и помахал толпе, ища меня глазами. Я махала ему энергично, как сумасшедшая, вместе с сотнями фанатов, но он все-таки меня нашел, и на секунду наши взгляды встретились. А потом он исчез. Раз – и все.

Родители приехали в аэропорт, чтобы забрать меня и увезти в Висбаден. Всю долгую дорогу домой я молчала.

6

Моя первая машина. Элвис подарил мне этот «Корвейр» на выпускной

Следующие два дня я провела в своей комнате, закрывшись от остального мира; я не могла есть, не могла спать. Наконец мама не выдержала и сказала:

– Этим делу не поможешь. От того, что ты тут грустишь, он не вернется. Он уехал. У него новая жизнь, и у тебя должна быть новая жизнь.

Я заставила себя пойти в школу, но там меня окружили фотографы и репортеры, которые называли меня «девушкой, которую он бросил» и заваливали вопросами.

– Сколько вам лет, мисс Болье?

– Мне, э-э…

– Судя по документам, вы всего в девятом классе.

– Ну, да, это…

– Вы давно знакомы с мистером Пресли?

– Всего… несколько месяцев.

– Какие у вас с ним отношения?

– Мы… просто друзья.

– Он звонил вам после отъезда?

– Нет, но…

– Вы знали, что он встречается с Нэнси Синатрой?

– Что?

– Нэнси Синатра.

Почувствовав приступ тошноты, я извинилась и ушла.

Каждый день нам звонили из Штатов, предлагая посадить меня на самолет в первый класс (туда и обратно), чтобы я поучаствовала в той или иной телепередаче. Я на все отвечала отказом, как и на предложения европейских магазинов сходить к ним на интервью и фотосессию. Приходили сотни писем от одиноких солдат со всего света. Я привлекла их внимание, возможно, как солдатская возлюбленная. Также я получала много писем от поклонников Элвиса, некоторые были дружелюбными, некоторые – разочарованными: мол, возможно, они его потеряли.

Дни превращались в недели, я все больше и больше свыкалась с мыслью, что теперь Элвис встречался с Нэнси Синатрой и что он совсем меня забыл. Через три недели после его отъезда в три часа ночи зазвонил телефон. Я вскочила с кровати и побежала взять трубку и тут же услышала его прекрасный голос:

– Привет, детка. Как там моя малышка?

– Ох, Элвис, у меня все хорошо, – сказала я. – Только ужасно по тебе скучаю. Я думала, ты меня забыл. Все говорили, что забудешь.

– Я же говорил, что позвоню, Цилла, – сказал он.

– Я знаю, Элвис, но были фотографы и репортеры, и они заваливали меня вопросами, и… ох, Элвис, это правда, что ты встречаешься с Нэнси Синатрой?

– Постой, постой! Притормози, – сказал он, не сдерживая смеха. – Нет, это неправда, я не встречаюсь с Нэнси Синатрой.

– А все говорят, что встречаешься.

– Не верь всему, что говорят, малышка. Есть много людей, которые только и хотят, что мутить воду, просто чтобы тебя расстроить. Она моя подруга, детка, просто подруга. Я участвую в шоу ее отца, и это все специально так устроили, чтобы она была на моей пресс-конференции по возвращении в Штаты. Я скучаю, малышка. Я все время думаю о тебе.

После этого первого разговора я все время писала и переписывала письма ему, но он никогда на них не отвечал. А потом однажды он позвонил, такой счастливый.

– Я через два дня уезжаю в Калифорнию, детка. Буду сниматься в первом фильме после армии.

А я могла думать лишь об одном: вдруг он влюбится в какую-нибудь актрису, которая будет с ним сниматься? Так что я, так непринужденно, как только могла, спросила:

– У какой актрисы главная роль?

Элвис звонко рассмеялся.

– Не переживай, детка, мы с ней пока не знакомы, но я слышал, что она высокая. Ее зовут Джулиет Праус. Она танцовщица и помолвлена с Фрэнком Синатрой.

Почувствовав облегчение, я спросила:

– Как называется фильм?

– Вот это тебе хорошо знакомо, – сказал он. – «Грусть солдата». Мне кажется, неплохо. Немного переживаю, что там слишком много песен, но, думаю, получится нормально. Очень надеюсь, иначе я мягких слов выбирать не стану.

Через несколько недель Элвис снова позвонил. «Грусть солдата», оказывается, стала для него горьким разочарованием.

– Только закончил сниматься в этом чертовом фильме, – удрученно сообщил он. – И это было ужасно. Там где-то двенадцать песен, которые вообще яйца выеденного не стоят, – ворчал он. – Только что был на встрече с полковником Паркером, как раз это обсуждали. Хочу, чтобы из фильма половину песен убрали. Чувствую себя каким-то идиотом, который вдруг начинает песни распевать посреди разговора с какой-то цыпочкой в поезде.

– А что сказал полковник? – спросила я.

– А что он мог сказать? Я к этой штуке привязан. Все уже оплачено, – проворчал он. – Они все считают, что это шедевр. Я как в аду.

– Может, следующий фильм будет лучше, – сказала я.

– Да, да, – сказал он, немного успокаиваясь. – Полковник запрашивает сценарии получше. Просто это мой первый фильм после возвращения, и это просто какая-то шутка. – Тут он надолго замолчал, была слышна только статика. Наконец он сказал: – Мне нужно идти, Цилла, да и я тебя почти не слышу. Я потом еще позвоню, веди себя хорошо, я люблю тебя.

Я жила в некоем подвешенном состоянии, в ожидании непостоянных звонков Элвиса. В них не было никакой последовательности. Он мог внезапно позвонить после трех недель тишины – или после трех месяцев. Он всегда говорил намного больше меня, рассказывал о новом фильме или новой звезде, с которой работает. Иногда он говорил об Аните, рассказывал, что их отношения – совсем не то, что он ожидал, когда вернулся из армии. Он уже не был уверен, что хочет быть с ней. А я не знала, что и думать. Время и дальнее расстояние породили во мне вопросы и сомнения. Мне хотелось спросить его: «Как я вписываюсь в твою жизнь? Вписываюсь ли я в нее вообще?»

Элвис по-прежнему говорил, что хочет, чтобы я посмотрела на Грейсленд, особенно в Рождество – тогда он наиболее прекрасен. Он говорил, что тогда я познакомилась бы с Альбертой, домработницей. Он называл ее «Альберта Ви-О-Пять»[4]. Он рассказывал со смехом:

– Я ей скажу: «Ноль-пять, у меня тут есть девочка, с которой тебе надо познакомиться».

Он давал мне какую-то надежду на будущее. Я хотела верить, когда он говорил, что я ему не безразлична. Но в те времена, когда от него ничего не было слышно, я не могла не сомневаться, что вообще когда-нибудь снова его увижу. После того как я услышала его новую песню, (Marie's the Name) His Latest Flame, я была уверена, что он влюбился в девушку по имени Мари.

Тем летом у Пола Анки[5] был тур по Европе. Он должен был появиться в качестве приглашенной звезды недалеко от нас, на базе военно-воздушных сил США в Висбадене. Я хитрым образом все устроила так, чтобы мама привезла меня туда ровно в то время, в которое должен прибыть он. Это было целиком и полностью связано с Элвисом, о чем мама, разумеется, не знала. Я хотела узнать у Пола Анки, не знает ли он случаем Элвиса и не упоминал ли меня Элвис во время какого-нибудь разговора. Но как только певец вышел из машины, его окружила толпа поклонников, а я слишком стеснялась всех распихивать, чтобы с ним поговорить.

Я жадно глотала все новости об Элвисе, какие только могла. Я непрерывно слушала американское радио и читала все статьи в газете «Старс энд страйпс»[6]. Но все истории об Элвисе, которые я читала, только больше меня расстраивали. Помимо Аниты, он якобы был замечен в романтических связях с многими молодыми голливудскими красавицами-старлетками – Тьюсдей Уэлд, Джулиет Праус, Энн Хелм и многими другими.

Я написала ему: «Я нуждаюсь в тебе и хочу тебя во всех смыслах, поверь мне, никаких других юношей нет. ‹…› Господи, как же я хочу сейчас быть с тобой. Мне нужен ты, нужна твоя любовь больше всего на свете».

7

Грейсленд в старые добрые времена

Был холодный, снежный день марта 1962 года, после отъезда Элвиса из Германии прошло почти два года. Поздно днем он мне позвонил. Последний раз до этого мы говорили несколько месяцев назад.

– Я хочу все устроить, чтобы ты навестила меня в Лос-Анджелесе, – сказал он. – Думаешь, получится у нас?

Совершенно пораженная, я выпалила:

– Что? Не знаю. Боже, я такого не ожидала. На это понадобится время, нужно все спланировать.

Я не думала, что у меня получится убедить папу меня отпустить. Было несколько созвонов с Элвисом, он пытался подобрать подходящие слова, чтобы убедить родителей. Я отдельно сама говорила с мамой, надеясь, что она поможет мне убедить папу.

И снова Элвис удовлетворил все папины запросы: чтобы мы дождались лета и конца учебы, чтобы Элвис прислал мне билет первого класса туда и обратно, чтобы он отправил моим родителям точное расписание, что я там буду делать каждый день все две недели, что я проведу в Лос-Анджелесе, чтобы меня везде сопровождали и чтобы я каждый день писала родителям.

Следующие несколько месяцев шли так долго, что они казались мне годами. Я отмечала каждый день в календаре до нашей встречи.

Когда самолет приземлился в Лос-Анджелесе, я обнаружила терминал, полный студентов на каникулах. Но я с легкостью обнаружила среди толпы Джо Эспосито, который все еще работал на Элвиса.

Я была рада видеть Джо. Его широкая улыбка и теплые объятия успокаивали. Мне было приятно, когда он сказал, что я хорошо выгляжу. Потому что сама я так не думала. Когда Элвис видел меня в последний раз, мне было четырнадцать и весила я на пару килограммов меньше. Я боялась, что он разочаруется, когда увидит меня снова, и что он на следующий день отправит меня обратно.

По дороге из аэропорта я изучала ландшафт Лос-Анджелеса через окно машины. Там было прекрасно, совсем не как в мрачной послевоенной Германии. Когда мы проезжали мимо студии «Метро-Голден-Майер» в Калвер-Сити, Джо сказал:

– Там снимают почти все фильмы Элвиса.

Вскоре мы уже мчались по легендарной Сансет-стрип, проезжая через огромные кованые ворота в Бель-Эйр[7]. Я входила в новый, совершенно незнакомый мне мир. Каждый новый дом вдоль извилистой дороги казался роскошнее предыдущего.

Мы повернули к дому Элвиса на Белладжио-роуд, огромному зданию в стиле итальянской виллы. Нас встретил дворецкий Элвиса, он представился как Джимми и сказал:

– Мистер Пи в нижней гостиной.

Как только мы вошли, я услышала громкую музыку и смех людей. Джо провел меня вниз.

Перед входом в зал я сделала глубокий вдох. Годы ожидания подошли к концу.

В приглушенном свете я увидела людей, лежащих на диване, и других, выбирающих музыку на музыкальном автомате. Потом я заметила Элвиса; он был в темных штанах, белой рубашке и черной капитанской шляпе. Он склонился над бильярдным столом, готовясь ударить кием по шарику. Мне хотелось побежать к нему, но эта комната, полная людей, – совсем не то, о чем я мечтала, когда представляла нашу встречу. Так что я просто стояла, не двигаясь, и смотрела на него.

Он поднял глаза и увидел меня. Через секунду он расплылся в улыбке.

– А вот и она! – воскликнул он, отбрасывая кий. – Это Присцилла!

Он подошел ко мне, обхватил, поднял на руки и поцеловал. Мне не хотелось его отпускать, но в конце концов он поставил меня на пол.

– Давно пора, – усмехнулся он. – Где же ты была всю мою жизнь?

Я понимала, что все в комнате смотрят на нас, и мне было неловко и даже стыдно. Я торопливо утерла слезы, чтобы никто не успел их заметить. Элвис взял меня за руку и всем представил, после чего мы уселись вместе.

– Детка, я так рад, что ты здесь, – все повторял он. – Мне не терпится все тебе показать. Ты так выросла. Выглядишь шикарно. Дай-ка я на тебя посмотрю. Встань.

Чем дольше его взгляд скользил по мне, тем более неловко я себя чувствовала, мне не хотелось, чтобы он долго меня разглядывал. Вдруг найдет изъян?

Сам он выглядел прекрасно, хотя меня удивило, что его светлые волосы, которые были у него в армии, теперь были выкрашены в черный. Он выглядел стройнее, счастливее.

– Не уходи, – сказал он. Он нежно поцеловал меня, потом вернулся к бильярду, чтобы доиграть партию. Вечер тянулся медленно, даже слишком медленно. Пока Элвис продолжал играть, ко мне подошли несколько девушек, у нас завязался разговор. Они сказали, что Элвис устраивает вечеринки почти каждый вечер.

Узнав это и немного понаблюдав за ним в течение вечера, я почувствовала себя далекой от его новой жизни, и даже слова девушек о том, что он часто обо мне говорил и показывал мои фото, не помогали.

Во время игры в бильярд Элвис шутил и смеялся, а когда одна девушка наклонилась над столом, чтобы забить шар, Элвис ткнул ее в зад своим кием. Она удивленно вскрикнула, и все рассмеялись – все, кроме меня. Я не могла не заметить, что в Элвисе что-то изменилось. Из Германии он уехал нежным, чувствительным и неуверенным юношей; на протяжении этого вечера я поняла, что теперь он стал самоуверенным, даже самовлюбленным, проказником.

Также он стал более раздражительным. Когда одна девушка сказала ему быть осторожнее, чтобы не опрокинуть стакан, который кто-то неосмотрительно оставил на самом краю бильярдного стола, Элвис бросил на нее презрительный взгляд, будто бы говоря: сама его подвинь.

Мне стало совсем не по себе. Я не понимала, что мне нужно делать, что говорить. Время от времени он подходил ко мне и нежно целовал, спрашивал, нормально ли я себя чувствую, после чего возвращался к столу для своего следующего хода. Между тем с меня не спускали любопытных взглядов его поклонницы.

Элвис наконец опустился рядом со мной, сильно за полночь. Теперь все было как в старые добрые дни в Германии – он предлагал подняться в его спальню.

– Вверх по лестнице, первая дверь справа, – сказал он. – Свет включен. Я сейчас подойду.

Я начала было вставать, но он меня остановил:

– Нет, подожди пару минут после того, как я уйду, – сказал он. – Чтобы не вызывать подозрений.

Не скажу, что мне это понравилось. Я знала, что он хотел меня защитить, но вокруг было столько красивых девушек, и мне хотелось, чтобы все знали, что он мой – по крайней мере, пока я здесь. Я слишком долго ждала, чтобы скрываться. Я встала, немного потянулась и вежливо пожелала всем спокойной ночи, очень надеясь, что они прекрасно понимали, куда я иду.

Я взбежала по лестнице и сразу увидела спальню Элвиса. Она была совсем не похожа на его простую комнату в Германии. Никогда не представляла его в такой роскоши – плотные ковры, шикарная мебель; но тем не менее комната выглядела тепло и приятно – было видно, что в ней действительно живут.

Тут мой взгляд упал на огромную двуспальную кровать в центре комнаты. Я тут же подумала о том, сколько женщин в ней спало… сколько тел он обнимал и гладил… еще хуже – чьи губы страстно прижимались к его губам, доводя его до экстаза. Я больше не могла об этом думать.

Я подошла к французским дверям, из которых открывался вид на подъездную дорожку, и увидела гостей Элвиса – они желали друг другу спокойной ночи и садились в свои машины, готовясь уехать. Понимая, что он вот-вот поднимется ко мне, я побежала в ванную комнату, присоединенную к спальне.

За десять минут я успела заскочить в душ, причесаться, почистить зубы и припудрить всю себя чем-то непонятным, что я нашла там в шкафчике. Я надела свою любимую голубую пижаму и застыла перед дверью из ванной комнаты в спальню. Настал момент, которого я так ждала и так боялась. Я опустилась в кресло, вспоминая, что, когда мне было четырнадцать, Элвис сказал, что я «слишком маленькая». Теперь мне было шестнадцать, и я пыталась представить, что мог от меня ждать этот новый Элвис, которого я совсем не знала.

Примерно через пятнадцать минут я услышала, как он открывает дверь, крича при этом своему кузену Билли Смиту, который тоже на него работал:

– Завтра разбуди меня не позже трех, Билли.

Затем он закрыл дверь, запер ее на замок и позвал меня:

– Где ты, детка?

– Я в ванной, – крикнула я. – Еще две минуты.

– Только не тяни. Хочу увидеть мою девочку.

Я по-прежнему не могла пошевелиться.

Он снова крикнул:

– Что ты там делаешь, Цилла? Никто так долго ко сну не готовится.

Настал момент истины. Сделав глубокий вдох, я открыла дверь и вошла в комнату. Элвис лежал на кровати лицом ко мне. Я медленно подошла к нему, залезла на кровать и легла рядом. Между нашими лицами было всего несколько сантиметров. Это был такой неожиданный момент нежности, что я могла лишь завороженно смотреть ему в глаза. Мы лежали так, казалось, очень долгое время, глядя друг другу в глаза, пока у меня не выступили слезы.

Элвис нежно коснулся моего лица.

– Господи, – прошептал он. – Ты даже не представляешь, как я по тебе скучал. Ты все это время меня вдохновляла. Не спрашивай, почему, но я не мог перестать думать о тебе с тех пор, как оставил тебя в Германии. Только это и придавало мне сил.

Я больше не могла сдерживаться; по моим щекам потекли слезы. Элвис обнял меня и прижал к себе, но это все равно было недостаточно близко. Если бы я могла забраться внутрь него, я бы это сделала.

– Все будет хорошо, детка. Обещаю. Теперь ты здесь, это главное. Давай хорошо проведем время вместе и не будем думать о твоем отъезде.

Мы лежали в приглушенном свете, говорили; он узнал, что я так и осталась нетронутой с тех пор, как он оставил меня два года назад. Почувствовав облегчение и удовлетворение, он рассказал мне, насколько это для него важно. В этот момент во мне будто бы расцвели все женские чувства, и я принялась страстно его целовать. Я хотела его, я была готова полностью ему отдаться. Он ответил на мою страсть взаимностью. Но вдруг он резко остановился.

– Постой, детка, – нежно сказал он. – Пока мы не зашли слишком далеко.

– Что-то не так?

Я боялась, что не доставляю ему удовольствия. Он покачал головой, еще раз меня поцеловал, затем нежно взял мою руку и положил ее на себя. Я почувствовала, как он желал меня, и физически, и эмоционально. Он всем телом прижимался ко мне, и это было так прекрасно.

– Элвис, я хочу тебя.

Он приложил палец к моим губам и прошептал:

– Не сейчас. Еще рано. У нас еще столько всего впереди. Я не буду тебя портить. Я просто хочу сохранить тебя такой, какая ты сейчас. Это время еще придет, и когда оно придет, я сразу пойму.

Хоть меня это немного и запутало, спорить с ним я не собиралась. Он четко дал понять, что он хотел поступить именно так. Из его уст это звучало так романтично, и, странным образом, это был момент, который можно ждать в предвкушении, как он и сказал.

Позже той ночью он сказал, что спать мне нужно будет у его друзей, Джорджа и Ширли Бэррис. Я была против, но Элвис сказал:

– Я не хочу нарушать слово, которое дал твоему отцу. К тому же, если он узнает, что ты ночуешь у меня, он тут же заставит тебя вернуться.

Это было глупо. Но я встала с кровати Элвиса, и Джо отвез меня к Бэррисам, где мне предстояло ночевать. К сожалению.

Позже я узнала от одной из жен, с которой сдружилась, настоящую причину моей ночевки у Джорджа и Ширли. Оказывается, Аниту отправили в Мемфис накануне моего приезда, и Элвису хотелось избежать всевозможных неловких ситуаций, которые могли бы возникнуть в случае полуночного звонка.

8

Элвис за рулем, я в центре, Чарли Ходж и Джо Эспосито, едем в Калифорнию – наша последняя поездка на автобусе!

Элвис позвонил на следующий день после трех.

– Алан сейчас за тобой заедет, – сказал он. Алан Фортас был еще одним из множества его сотрудников.

Мы приехали в дом Элвиса, и я обнаружила его на втором этаже; он одевался. Как только он увидел меня – тут же поцеловал и спросил:

– Хочешь поехать в Лас-Вегас? Там очень весело, я покажу тебе мои любимые места.

Не до конца понимая противоречие его же словам прошлой ночью и моей ночевке у Бэррисов и чувствуя неловкость – мне было неудобно задавать вопросы, – я сказала:

– С удовольствием. А когда?

– Сегодня. Загрузимся в автобус и отправимся около полуночи, утром уже будем там, весь день проспим, а потом всю ночь будем смотреть шоу и веселиться.

Будоражило лишь одно уже слово – Лас-Вегас. Я никогда даже не мечтала туда попасть и совсем не знала, чего ожидать. Хотя на самом деле мне было все равно, куда ехать, главное – с ним.

Однако меня беспокоили две вещи. Первая: я не знала, по карману ли мне – и уместны ли в моем возрасте – гламурные наряды Вегаса, но Элвис сказал об этом не беспокоиться, потому что Алан днем отведет меня по магазинам.

Было странно выбирать одежду с человеком, которого я едва ли знала, тем более с мужчиной. Казалось, ему так же неловко, как и мне, но он сказал, что мы обязательно что-нибудь подберем. Он хорошо знал все бутики и отвел меня в Saks Fifth Avenue[8].

Выбирая новые наряды, я никак не могла отделаться от второй беспокоящей меня вещи – я обещала писать по письму родителям каждый день. Как я смогу объяснить марки из Лас-Вегаса? Да никак. Но я могла написать письма заранее на то время, которое мы проведем в отъезде, пронумеровать их от одного до семи и сказать Джимми, чтобы каждый день отправлял по одному из Лос-Анджелеса. Мои проблемы решены. Вперед, в Лас-Вегас!

Тем вечером на участке перед домом Элвиса шла бурная деятельность. Казалось, люди были повсюду, куда ни глянь. На подъездной дорожке стоял огромный автобус, который заказал Джордж Бэррис для Элвиса. Народ сновал туда-сюда, загружал чемоданы, стереосистему, ящики «Пепси-колы». Подготовка и атмосфера в целом выглядела так, будто Элвис совсем переезжает, но на самом деле он всегда так путешествовал. Ему все еще было не по себе от перелетов (позже он поборол этот страх), и сидеть за рулем ему было намного спокойнее. Поскольку мы не знали, столько времени будем в отъезде, Алан и Джин Смит брали в дорогу все, что нравится Элвису, чтобы ему везде было так же удобно, как дома. Я была счастлива. Мы впервые окажемся вместе без ограничений и комендантского часа.

Незадолго до полуночи все собрались вокруг большого автобуса; пришло время прощаться с гостями, которые в Вегас не отправлялись.

Элвис был в белой рубашке, черных штанах, черных гоночных перчатках и его излюбленной морской фуражке. Когда мы отъезжали, он крикнул из окна: «Мы еще вернемся», и мы выехали на шоссе, в сторону Лас-Вегаса, штат Невада. Я не знала, что меня там ждет, но идея приключения была мне очень приятна.

И еще я чувствовала гордость; Джин сидел справа от меня, я – по центру, Элвис за рулем. Я узнала, что Элвис предпочитал водить ночью – когда стояла приятная прохлада и было мало машин на дорогах. Ночью он словно оживал. Между дневным Элвисом и ночным Элвисом была огромная разница. С заходом солнца в нем будто просыпалась другая личность, а именно той ночью он был в прекрасной форме. В перерыве между фильмами и вдалеке от полковника Паркера, свободный от давления и ответственности, он наконец мог расслабиться, даже побыть игривым.

По дороге в Вегас мы слушали музыку, перекусывали и пили «Пепси». Элвис с Джином на переднем сиденье шутили на каком-то своем языке. Элвис что-то говорил, а Джин отвечал, казалось, совершенно не по теме. Когда в разговоре повисала пауза, они в шутку нападали друг на друга легкими ударами. Если Джин, на его взгляд, наносил достойный удар, он вскакивал и убегал на другой конец автобуса, прекрасно понимая, что Элвис может в любой момент притормозить и погнаться за ним.

Эти шутки продолжались почти всю изнурительную поездку через пустыню. Я не знала их внутренних шуток и безумных выходок. Было очевидно, что ребята за секунду улавливали настроение Элвиса. Я пока что не вписывалась в эту картину.

Мы прибыли в Лас-Вегас в семь утра. Я была очень уставшей и почти спала, когда Элвис вдруг сказал:

– Въезжаем в Вегас. Посмотри, вокруг одни отели. Этот город называют «городом греха». Подходящее название, да, Смифф?

Джин пробормотал очередной глупый ответ, а Элвис, как всегда, рассмеялся.

Лас-Вегас-Стрип[9] выглядел тихо. Было много такси, несколько машин и несколько уставших людей, медленно гуляющих по улице. Я заметила, что для семи утра, особенно в июне, стояла невероятная жара.

Мы заселились в отель «Сахара»; к моему удивлению, несмотря на столь ранний час, повсюду были люди. Элвис указал на казино, шумное от ритмичных звуков игровых автоматов, хаотичного звона колокольчиков и периодических криков со столиков для игры в кости.

– Это нормально? – спросила я Элвиса.

– Детка, это еще цветочки. Только подожди, ты даже не представляешь, что будет вечером, – сказал он.

Ждать мне было сложно. Несмотря на усталость, я как завороженная оглядывала игроков, собирающихся вокруг разных столиков и автоматов. Элвис взял меня под руку.

– Идем, детка. Поднимемся в номер. Это все мы и потом успеем. Сейчас нам нужно отдохнуть.

Мы проследовали за портье к нашему номеру, и команда Элвиса тут же принялась обустраивать номер согласно его вкусам. Они разобрали его одежду, аккуратно сложили ее в шкаф, расставили обувь по цветам, разложили все предметы ухода в ванной. В гостиной они установили его проигрыватель с колонками, приглушили свет, чтобы создать нужную атмосферу, и включили все телевизоры, что были в номере.

– Почему у тебя всегда включен телевизор? – спросила я.

– С ним мне не так одиноко, – сказал он. – Когда он включен, мне кажется, что со мной рядом компания.