Бессонница

© Sarah Pinborough 2022

© Николаева М., перевод, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

В книге присутствуют упоминания социальных сетей, относящихся к компании Meta, признанной в России экстремистской, и чья деятельность в России запрещена

Посвящается Джессике Бёрдетт – продюсеру, воплотителю грез и товарищу по борьбе с бессонницей. Огромное спасибо за все. С.П.

Пролог

Под моей кроватью

Монстров никогда не было,

Потому что все они

Жили у меня в голове.

Никита Гилл, «Монстры»

Травма – это путешественник во времени, уроборос, который тянется назад и пожирает все, что было раньше.

Джуно Диаз, «The New Yorker», апрель 2018

Другая машина возникает из ниоткуда.

Ни отчаянного визга тормозов, ни ненароком брошенного сквозь стекло удивленного взгляда, только жесткое ууумпф, когда на скорости металл встречается с металлом. Выплеск энергии, симфония катастрофы. Удар так силен, что стекло в мгновение ока рассыпается градом злых и острых льдинок. Рама сминается, машина взмывает высоко в воздух, словно самый страшный аттракцион, а затем тяжко опрокидывается в придорожную канаву.

А потом – ужасная тишина. Сначала затихающий скрип металла, а после – ничего. Радио больше не работает. Оживленная беседа стихла. За какие-то жалкие секунды меняется буквально все.

Слабое движение на пассажирском сиденье. Пойманное в ловушку, сломленное, разбитое, отчаянное. Крик, больше похожий на хрип.

Другая машина – гигант с приводом 4х4, стоит на дороге. Морда смята в хлам. Двигатель, на удивление, не заглох – заходится хриплым стариковским кашлем, но все же. На мгновение – чуть длиннее, чем то, которое понадобилось, чтобы уничтожить вселенную жизни в другой машине, – водитель, дрожа, замирает за рулем. Солнце висит на своем месте, и его лучи пробиваются сквозь ветви деревьев. Стоит прекрасное раннее утро, и шоссе все еще пустынно.

На дороге никого.

Никаких свидетелей.

Всего миля или чуть больше до дома.

Водитель другой машины решает оставить все на волю случая. На удачу. Подушка безопасности не раскрылась. Если авто на ходу, они уедут. И не станут оглядываться. Если же нет – они останутся, чтобы лицом к лицу встретиться с последствиями. Дрожащими руками, внезапно ощутив резкую боль, он переключает передачу и хватается за рулевое колесо. Полноприводный – не машина, а настоящая ломовая лошадь – приходит в движение и медленно, словно прихрамывая, разворачивается. Водитель все-таки бросает взгляд назад. Сделать ничего нельзя. Ладонь зажатого на пассажирском сиденье дергается кверху. Крик о помощи.

Водитель другой машины издает стон. Они позвонят в «неотложку». Из автомата. Вот только на этом коротком участке шоссе нет ни одного. Кто-нибудь, вероятно, будет проезжать мимо. К девяти эта дорога оживает. Кто-нибудь поможет. Вне всяких сомнений.

1

В доме кто-то есть.

Это даже не законченная мысль, а что-то звериное, больше на уровне инстинкта. Мгновенно стряхнув сон, я сажусь в кровати. Мое сердце колотится так, будто хочет убежать. Цифры на часах перескакивают на 1.13, и я сижу очень тихо, напряженно прислушиваясь, в ожидании, что из прихожей послышится скрип или в темном углу комнаты возникнет жуткая тень. Но ничего не происходит. В звенящей ночной тишине только дождь барабанит по стеклам.

Я покрываюсь гусиной кожей. Что-то ведь разбудило меня. Это был не сон. Что-то другое. Что-то в доме. Я не в силах избавиться от этого ощущения, совсем как в детстве, когда кошмары и в самом деле возвращали меня в ту ночь, а приемная мать бегом мчалась ко мне в комнату, чтобы успокоить меня, пока я не перебудила всю семью.

Роберт крепко спит на своей половине кровати, повернувшись ко мне спиной. Я не решаюсь его разбудить. Возможно, все это просто ерунда, но тревога меня не отпускает. Дети.

Я знаю, что не смогу уснуть, пока не проверю их. Приходится спустить ноги на ковер. Поднимаясь от босых ступней, по всему телу пробегает дрожь. Я несмело выхожу на лестничную площадку.

Вглядываясь в темноту коридора, я ощущаю себя очень маленькой. В ночной мгле он кажется бесконечным – разинутая пасть монстра прямо передо мной. Я делаю шаг вперед – Я мать и жена. Успешная женщина. Это мой дом. Моя крепость. – Жалея, что не захватила мобильник – послужил бы вместо факела. Всматриваюсь в темноту за перилами лестницы. Внизу никакого движения – только темные тени. Ни взломщиков, волокущих в ночи свою добычу, ни иной угрозы.

Внезапный порыв ветра ударяет плетью дождя по высокому арочному окну, заставляя меня вздрогнуть. Я иду в конец коридора, туда, где стену дома прорезает арка абсолютной тьмы. Сложив ладони чашечками вокруг глаз, я прислоняю лицо к холодному стеклу, но все, что я могу различить снаружи – лишь неясные контуры деревьев. Никакого света. Никакого движения. Тем не менее по телу вновь пробегает дрожь, и я поворачиваю назад, чтобы свернуть за угол, к комнатам детей. Меня охватывает озноб – кто-то сейчас явно топчет мою могилу[1].

Едва приоткрыв дверь в комнату Уилла, я испытываю облегчение. Мой малыш. Пять лет, уже совсем большой – школьник. Уилл спит, раскинувшись на спине, сбросив с себя одеяло с динозавриками. Его темные волосы, так похожие на мои, слиплись от пота. Может быть, у него тоже выдалась не лучшая ночь. Я осторожно накрываю его одеялом, так нежно, как только могу, но Уилл принимается ерзать и открывает глаза.

– Мамочка? – Он растерянно щурится, но стоит мне улыбнуться ему, как Уилл улыбается в ответ и поворачивается на бочок. Заметив, что из-под подушки у сына торчит альбом для рисования, я вытягиваю его за уголок.

– Неудивительно, что ты проснулся, – шепчу я, – ты лежал прямо на нем.

Альбом раскрыт на странице с последним творением, над которым увлеченно работал Уилл. В темноте я принимаюсь вертеть карандашный рисунок так и эдак, силясь отгадать, что же там изображено. По правде говоря, больше всего это похоже на собаку, которую переехала машина. Дважды.

– Это динозавр, – поясняет Уилл, прыская со смеху, и сладко зевает – словно и сам знает, что изобразительное искусство – не его конек, но совершенно спокоен по этому поводу.

– Ну да, точно! – Я кладу альбом на прикроватный столик и целую сына на ночь. Он уже почти спит и утром, вероятно, всего этого не вспомнит.

Потом я иду в комнату Хлои. Она тоже потеряна для мира. Светлые волосы рассыпаны по подушке – прямо спящая красавица из сказки, хотя в свои семнадцать она уже убежденная феминистка и наверняка ответила бы мне, что сказки – всего лишь мизогинистская чушь. Я возвращаюсь в спальню, ругая себя за нелепые страхи.

Нырнув обратно в постель, незаметно для спящего Роберта я сворачиваюсь клубком. Сейчас только половина второго. Если я усну прямо сейчас, то у меня будет еще четыре часа до подъема. Сон должен прийти быстро – в моей напряженной, изматывающей, пульсирующей жизни иначе и не бывает. Поэтому я устраиваюсь поуютнее в ожидании. Сон, однако, так и не приходит.

В три часа ночи я начинаю проверять свою электронную почту – там полночные поздравления от Бакли по поводу моей вчерашней победы в суде, где проходило слушание дела об опеке в рамках бракоразводного процесса Стоквеллов. Потом просматриваю новостную ленту на мобильном. Потом иду в туалет. Роберт просыпается, но все ограничивается невнятным бормотанием. Когда я возвращаюсь из туалета, он поворачивается на другой бок и кладет на меня сверху свою тяжелую руку. Потом я просто лежу, мысленно пробегая свой график на стремительно приближающийся день, все сильнее досадуя на то, что вступить в этот день придется, так и не отдохнув. Мне нужно быть в офисе в половину восьмого, а домой я редко возвращаюсь раньше чем через двенадцать часов – и то когда удается улизнуть, избежав обязательных коктейлей. Я не могу позволить себе расслабиться. В особенности сейчас. Я на пути к тому, чтобы стать младшим партнером в фирме. Тем не менее я люблю свою работу, это правда.

Я делаю серию дыхательных упражнений из йоги, пытаясь расслабить каждую мышцу в теле и очистить разум. Это звучит совсем несложно, однако в мою голову обычно тут же лезут всякие глупости вроде «достаточно ли молока в холодильнике» или «а не сменить ли нам газовую компанию». Несмотря на то, что мой пульс становится ровнее, уснуть я все равно не могу.

День предстоит долгий.

2

На работе напряженно. К без четверти одиннадцать я успеваю провести две конференции, разобраться с некоторыми счетами и перезвонить трем клиентам. Приходится терпеливо объяснять им, что я не в силах ускорить работу судов и никак не могу влиять на скорость, с которой адвокаты их партнеров отвечают на запросы, насколько бы возмутительны ни были такие задержки, и что каждый мой звонок стоит денег им – моим клиентам. Люди всегда гораздо сильнее торопятся расторгнуть брак, чем связать себя его узами.

Проверяю мобильник. Три пропущенных с неизвестного номера, но кто бы это ни был, ему придется подождать. Прежде мне нужно уделить время кое-чему другому. Элисон.

Услышав стук в дверь, я набираю в легкие побольше воздуха. С Элисон никогда не бывает просто.

– Входите.

Элисон Кэнуик идет шестой десяток, при этом она искренне убеждена, что возраст сам по себе должен быть основанием для того, чтобы пользоваться авторитетом. Работая адвокатом гораздо дольше меня, Элисон напрочь игнорирует тот факт, что она – мой младший сотрудник. Если мне удастся еще и стать партнером в фирме, она, наверное, меня убьет.

– Отличная работа с экс-миссис Макгрегор. – Я с улыбкой указываю ей на кресло, но Элисон остается стоять. – Она должна быть довольна результатом.

– Насколько это возможно, когда муж после тридцати лет брака сваливает в закат с ровесницей старшей дочери.

Просто прими похвалу, хочется сказать мне. Конек Элисон – озлобленные, жаждущие мести жены. Я вовсе не уверена, что все они жаждут мести, но Элисон подстрекает их идти ва-банк, как поступила она сама десять лет назад, когда муж ушел от нее к другой. Возможно, если она перестанет подпитывать ярость в других женщинах, ее собственный источник иссякнет. Так или иначе, результат по делу Макгрегоров был хорош, однако не на сто процентов в пользу ее клиентки. Я сделала Элисон комплимент лишь для того, чтобы смягчить то, что собиралась сказать ей на самом деле.

– Да, вот еще. – Я продолжаю сидеть, невзирая на то, что Элисон все еще стоит. – Твои рабочие часы. – Лицо Элисон напрягается. Поехали. – В последние две недели ты отрабатывала меньше восьмидесяти процентов времени, и я решила, что стоит убедиться, что у тебя нет каких-то трудностей, о которых мы…

– Дурацкая программа наверняка что-то неправильно считает.

– Прошу, Элисон, позволь мне закончить. – Вот ее вторая фишка. Элисон никогда не может быть неправа. И никогда не может признаться в слабости. – Я не ставлю это тебе на вид, Элисон, – лгу я. – Всего лишь хочу убедиться, что с тобой все хорошо. Обычно ты прекрасно достигаешь поставленных целей.

Справедливости ради отмечу, что последнее на сто процентов верно по отношению к Элисон. В ней силен соревновательный дух, и даже если Элисон не всегда на вершине, ей уж точно известно, что мы обязаны отрабатывать не менее восьмидесяти процентов рабочего времени, чтобы получать зарплату.

– Я в порядке, – раздраженно бросает она. – Я прослежу за тем, чтобы ситуация исправилась.

– Я всегда готова помочь, что бы там ни было.

Едва эти слова вырываются из моего рта, я тут же осознаю, что выбрала неверную тактику. Элисон поджимает губы, в ее глазах ясно читается возмущение.

– Я учту это, – цедит она сквозь стиснутые зубы.

Очередной стук в дверь спасает нас обеих. Розмари, мой секретарь, тоже за пятьдесят, но из тех, кто излучает в этот мир тепло и радость, входит в кабинет, неся большую вазу с розами.

– Взгляни на них! – Розмари ставит букет на декоративный столик у окна. Они прекрасны – как минимум двадцать штук.

– Это для меня? – теряюсь я. Сегодня не какая-то особая дата, да Роберт и не купил бы мне розы. Он знает, что я предпочту получить в подарок живое растение, нежели заранее обреченное на смерть, даже если оно выглядит таким красивым.

Элисон, охваченная любопытством, медлит, а я даже не беспокоюсь о том, чтобы ее выставить.

– Это принесли вместе с букетом, – Розмари вручает мне карточку. Боже мой, это Паркер Стоквелл.

Еще раз – спасибо. Если захочешь повторить тот ужин, только позвони. Паркер х

Из моего рта вырывается стон. Розмари вопросительно глядит на меня, а всезнающая Элисон ехидно бросает:

– Дай угадаю – мистер Стоквелл? – Затем она разворачивается и уходит прочь, так или иначе окутанная ореолом победы, что раздражает меня гораздо сильнее.

– Гад какой, – припечатываю я, глядя на букет. – Приглашает меня на ужин. Сдается мне, он рассчитывает на положительный ответ, несмотря на то, что я замужем.

– Сдается мне, ему нечасто отвечают отказом.

– Верно. Но он совершенно точно не мой тип. – Глубоко вздохнув, я вычеркиваю разговор с Элисон из списка сегодняшних дел. «Может, стоит познакомить его с Элисон? – Я улыбаюсь своим мыслям. – Зачем ей так убиваться на работе?»

– Она ревнует, и только, – говорит Розмари. – Ты моложе, успешнее, у тебя любящая семья, и… Ой, вспомнила – твоя сестра звонила. Сказала, что набирала тебя несколько раз. Просила перезвонить. Как можно скорее – так она сказала.

Фиби.

Цветы, Элисон, мой сумасшедший день и отсутствие сна внезапно отходят на второй план. Фиби звонила. Я просматриваю пропущенные с неизвестного номера на своем мобильном. Номер зарегистрирован в Британии. Фиби. Моя сестра. Она вернулась. И все, о чем я теперь могу думать, – почему сейчас? Накануне моего дня рождения?

3

Я в больнице. Палата 15. Тебе лучше приехать.

Вот и все, что сказала Фиби, прежде чем отключиться. Теперь, когда я здесь, причина мне ясна. Она обманом заманила меня сюда.

Это платная палата, вот только находится она в гериатрическом отделении. Проходя мимо приоткрытых дверей других палат, я, не в силах сдержать любопытства, заглядываю внутрь. В одной из них мужчина с ввалившимися щеками и редкими волосами плавно погружается в грядущее, чем бы оно ни было. В другой палате пациент на максимальной громкости смотрит по телевизору шоу «Дома под снос». У стены в последней палате я замечаю сложенное кресло-каталку. Какая-то женщина читает журнал старушке, а та – мать или тетка – слушает, аккуратно отпивая чай из чашки. Мгновения чужих жизней, запечатленные моментальной съемкой. Мне не хочется подходить к двери, за которой запечатлелось одно из мгновений моей собственной.

– Могу я вам помочь? – вопрос медсестры заставляет меня подскочить от неожиданности.

– Меня зовут Эмма Эверелл. То есть Бурнетт. Я ищу Фиби Бурнетт.

– Эмма? Младшая дочь Патрисии Бурнетт?

Ну, вот и приехали.

– Вы уже записывались?

Медсестра говорит так громко и раздраженно, что даже женщина, читающая своей матери журнал в соседней палате, умолкает и принимается оглядываться по сторонам. Я отступаю чуть дальше от двери.

– Простите, я…

– Эмма, сюда.

В коридоре, немного поодаль, стоит Фиби. Моя старшая сестра.

Волосы у нее сильно отросли и теперь рассыпаются по плечам. Глядя на ее тунику, черные джинсы-скинни и балетки, сложно поверить, что ей уже сорок два. Только это обманчивое впечатление. В Фиби нет и следа беспечности, и внимательный взгляд прочтет о ней совершенно другую историю. На лбу и по бокам рта у нее проступили морщины – уже не нити-паутинки, а глубокие, словно рыболовные крючки времени тянут ее кожу вниз.

– У меня чуть инфаркт не случился, Фибс. Я решила, ты больна.

Она долго меня разглядывает:

– Это невероятно.

– Что?

– Ты выглядишь точь-в-точь как она. Какой она была тогда.

Ну почему она никогда не может сказать что-нибудь милое? Привет Эмма, я по тебе скучала. Как работа? Я так тобой горжусь! Нет, ей нужно сразу проехаться по больному. Как будто ей неприятно меня любить. Временами – сейчас, например – я уверена, что так оно и есть.

– Я вовсе на нее не похожа.

– Просто ты не помнишь, – пожимает плечами Фиби, – но ты и в самом деле выглядишь точь-в-точь как она тогда. – Фиби хмурит брови. – То есть просто копия. Это настораживает.

Я не собираюсь заглатывать наживку.

– Я сорвалась с работы, потому что решила, что ты в беде. Если с тобой все в порядке, давай встретимся позже. Может, еще через пару лет.

– Ты бы не пришла, если бы я тебе сказала.

– Все дело в ней, верно?

Фиби права, я бы не пришла. И ничто не удержит меня здесь сейчас.

– Ты маму имеешь в виду? Она не Волан-де-Морт. Ты можешь называть ее мамой. – Фиби кивком указывает на закрытую дверь палаты. – Она там. Ночью разбила голову о зеркало. – Фиби на мгновение замолкает, и я невольно отступаю на шаг. – Намеренно разбила. У нее угрожающая жизни внутричерепная гематома. Я подумала, ты захочешь об этом узнать.

Нахмурившись, я озираюсь по сторонам:

– Где же охрана?

Не в силах сдержать смешок, Фиби удивляется:

– Она хрупкая семидесятипятилетняя женщина с серьезным мозговым кровотечением, которая десятилетиями только и могла, что шаркать ногами да неразборчиво бормотать. Едва ли она решит сбежать.

– Тем не менее они должны были кого-то послать сюда.

Я бы чувствовала себя увереннее, будь здесь охрана. Кто-то, кто следил бы за дверью. Детские страхи сидят глубоко в нас.

– Никому уже нет дела, Эмма, – привычно грубо отвечает Фиби, – до того, что она совершила. И содержится она в лечебнице для душевнобольных, а не в тюрьме.

Я иногда разглядываю это место с помощью гугл-карт. В последнее время я делала это чаще обычного. Не могу даже сказать почему – возможно, меня успокаивает тот факт, что помимо ментальных преград ее отделяют от мира еще и несколько охраняемых ворот. Хартвелл-Хаус, блок усиленного режима. Для пациентов из системы уголовного правосудия, представляющих значительную угрозу для общества… В каком-нибудь супергеройском фильме это учреждение назвали бы тюрьмой для сумасшедших преступников.

– Только потому, что для тюрьмы она была слишком безумна, – бросаю я. – До этого есть дело мне. – Я снова обретаю решительность. – Не могу поверить, что ты заманила меня сюда. Я же всегда четко давала понять, что не желаю ее видеть, – продолжаю я. – Честно говоря, я не могу поверить, что ты здесь. – Внезапная мысль вспыхивает в моем мозгу. – Как ты вообще попала сюда? – Каким, черт побери, образом учреждение с ней связалось? Очевидно же, что из двух дочерей меня найти гораздо проще – Фиби даже не живет в стране.

Фиби пожимает плечами. Этакое фирменное, ни к чему не обязывающее, немного раздраженное подергивание, которое в случае Фиби обычно предваряет сброс бомбы.

– Я навещала ее.

Ну, вот и приехали. Я прислоняюсь к стене. Мне нужно быть в офисе. У меня расписан весь день. Все это мне не нужно.

– Что ты хочешь этим сказать? Когда?

– Не часто. В последние несколько месяцев.

– Погоди-ка… – Последнее, что мы слышали о Фиби – что она живет в Испании и работает на рынке недвижимости. – …так ты вернулась несколько месяцев назад? И только сейчас впервые выходишь на связь? Черт побери, Фиби!

Боже, как она меня бесит. У меня нет времени болтаться здесь, и ей стоило хорошенько подумать, прежде чем меня сюда заманивать. Резко развернувшись, я спешу прочь по длинному коридору. Медсестра за стойкой жестами дает мне понять, что нужно зарегистрироваться в журнале посетителей.

– Эмма, мать твою, Эверелл! – рявкаю я, пробегая мимо нее. Она и сама прекрасно сможет вписать меня в журнал.

Я стою, привалившись к своей машине. Ветерок остужает жар моего гнева. Должно быть, время посещения истекло, потому что мимо меня к своим авто устремляется самая разношерстная публика. Некоторые, вне всяких сомнений, приезжали повидать своих матерей. Я – худшая дочь на этой парковке. Худшая дочь худшей матери. Но не худшая сестра. Мне сложно облечь эмоции в слова. Настоящая подлянка от Фиби. Навещала ее? И даже не сказала мне, что вернулась?

– Эмма! – Фиби спешит ко мне. – Постой!

– Я не в силах с тобой разговаривать, Фиби, только не сейчас.

У меня не хватит энергии на публичный скандал с собственной сестрой посреди парковки.

– Я знала, что ты так отреагируешь.

– Не переводи стрелки. Я всегда тебе рада. Всегда. Это ты решила держаться на расстоянии.

– Продолжай убеждать себя в этом, если тебе так легче. – Теперь настает черед Фиби метнуть в меня грозный взгляд. – Я тебя тоже всегда поддерживала. До всего этого, – Фиби кивком указывает на мою новую машину.

– Что случилось в Испании? Что с твоей работой?

– Начальство предложило мне отпуск. Они считают, что время, проведенное с матерью, должно оказать на меня целительное воздействие.

– Но не со мной, – холодно бросаю я, и Фиби приходится защищаться.

– Мне кажется, я не обязана объясняться перед тобой, Эмма. Я знала, что ты придешь в бешенство от того, что я с ней виделась. Так или иначе, она в основном была в том кататоническом состоянии, в каком пребывала с тех самых пор, и…

– Я ничего не хочу о ней знать. Мне нет до нее дела. – Я открываю дверь машины. Мне почти сорок – слишком много, чтобы бояться монстров. – Но ты, Фиби… Ты сделала мне больно.

– Ой, можно подумать тебе есть до меня дело. Взгляни на себя. Новая машина. Новый дом. Насыщенная жизнь. Всегда занята. Я видела статью в газете. Восходящая звезда юриспруденции. Никто не делал тебе больно. Ты просто любишь все контролировать. – В ее голосе звучит горечь, но у меня нет возможности заново начинать наш старый спор. – Так или иначе, – Фиби отступает на шаг, – дела ее плохи. Возможно, свидание с ней принесло бы тебе пользу. Тебе нужно закрыть гештальт. Выпустить страхи наружу.

– Я ничего не боюсь, – бросая сумочку на пассажирское сиденье, говорю я и залезаю в машину.

– Ну да, ну да. – Фиби молниеносно успевает ухватиться за дверь. В ее темных глазах я различаю стальной блеск, а губы сестры трогает подобие улыбки. – Через неделю или около того тебе стукнет сорок. Этого ты всегда боялась.

– Счастливо тебе вернуться в Испанию, Фиби. – Я с силой дергаю дверь и, захлопнув ее, тут же завожу двигатель. В зеркале заднего вида я вижу, как она стоит, глядя мне вслед. Я почти уверена, что Фиби улыбается.

Как она могла так сказать про день моего рождения?

Сучка, ну и сучка.

4

Пристроившись в хвост очереди, ползущей к выезду с парковки, я смотрю вперед. Фиби всегда утверждала, что сорокалетний рубеж ее не волнует, однако незадолго до собственного сорокалетия она внезапно уволилась с постоянной работы и оборвала все контакты со мной – какими бы нерегулярными они прежде ни были. Впоследствии выяснилось, что Фиби отправилась в Восточную Европу на какой-то кулинарный ритрит, что было абсолютно не в ее стиле. Так что она может говорить что угодно – только проблема сорокалетия затронула и ее.

С тех самых пор, в общем-то, она и пропала. Во всяком случае, с моих радаров. И теперь, перед самым днем моего рождения, она почему-то ожидает, что после всех этих лет я внезапно возжелаю провести время с матерью. Это просто не укладывается у меня в голове.

Время обеда, так что поток машин медленно движется к объездной в режиме стоп-старт. Раздраженные, угрюмые водители страдают от удушливой жары. Я включаю кондиционер. Нужно взять себя в руки.

Она разбила голову о зеркало у себя в палате.

Я сворачиваю налево, и движение наконец оживает. Я пытаюсь сосредоточиться на ожидающей меня в офисе куче несделанных дел. А еще придется что-то соврать всем о причине моего визита в больницу – на работе все считают, что моя мать давно умерла. Придется сказать, что Фиби попала в аварию, или что-то типа того… Мысленно я все время возвращаюсь к ней. К нашей матери. Наши бородатые шутки – Чего ты боишься? – Что мне исполнится сорок. Что я превращусь в свою мать — для меня пугающе правдивы.

Сорокалетие всегда маячило словно призрак – больше передо мной, чем перед Фиби, потому что ее наша мать никогда не называла психопаткой. Это мне она иногда нашептывала, что я сойду с ума точно так же, как она. Шипела мне в лицо, до боли вцепившись своими пальцами в мои запястья, что во мне тоже течет дурная кровь. Она течет в жилах членов нашей семьи.

Все, что я могу вспомнить о той части детства, что я провела с матерью, – смутные обрывки, за исключением того последнего дня. Фиби помнит больше, но ей было восемь, а мне – всего пять. Тогда мы в гораздо большей степени были сестрами. Между нами была связь. А потом настала та ночь, которая разделила нас всех.

Лучше всего я помню утро. Последнее утро. Помню грубую материю ковра у себя под коленками – устроившись на полу, мы с Фиби мастерили открытку с большими цифрами 4–0. Фиби их очень аккуратно вывела, а я потом раскрашивала. Когда все было готово, Фиби крепко взяла меня за руку, и мы стали спускаться вниз по лестнице.

На мгновение я словно возвращаюсь туда, теряюсь в воспоминаниях, но резкий звук клаксона возвращает меня в настоящее. Работа. Мне нужно на работу. Но даже паркуя машину, я почти физически ощущаю, как призрак моей матери возникает из самых отдаленных уголков моего сознания, а Фиби, схватив за руку, тащит меня прочь, подальше от нее.

Ты выглядишь точь-в-точь как она.

Как бы мне хотелось послать к черту их обеих.

– Забавно, правда? Разрушить мою жизнь?

Припарковавшись, я как раз вылезаю из машины, чтобы возвращаться в офис, так что даже не сразу сообразила, что злобно выплюнутые слова предназначаются мне. Подняв голову, в преградившей мне дорогу нервной женщине я узнаю Миранду Стоквелл.

– Мисс Стоквелл, если у вас остались нерешенные вопросы, я бы посоветовала вам связаться с собственным адво…

– Ты помогла ему украсть моих детей!

На покрасневшем лице Миранды Стоквелл я отмечаю небрежный макияж. Она с силой опускает кулаки на капот моей машины. От неожиданности я вздрагиваю. Вокруг нас паркуются другие авто, так что у меня нет полной уверенности, что она намеревается на меня напасть, однако, избежав драки с Фиби на больничной парковке, у меня нет ни малейшего желания ввязываться в драку здесь, да еще и с бывшей женой клиента.

– Нет, Миранда. – Мой голос звучит мягко, но холодно. – Я этого не делала. Это сделали вы. Но все еще можно изменить. Если вы обратитесь за помощью, я уверена, что вы сможете подать на…

– О, так теперь ты мне будешь давать советы? – ухмыляется Миранда. – Все считают меня психопаткой. Ты считаешь меня психопаткой. – Она разражается смехом пополам с икотой. – Он славно поработал, не так ли? Выставил меня сумасшедшей, а вы все на это повелись. «Недостаточно психически устойчива, чтобы заботиться о собственных детях!» Что за чертов бред!

Для одного утра довольно с меня умалишенных, и вообще это не мое дело. Больше не мое. Дело закрыто.

– Прошу прощения.

Все еще настороженная, я, тем не менее, не могу не испытывать к ней сочувствия. В бракоразводных процессах я всегда выступаю за совместную опеку над детьми, однако эксцентричное поведение этой женщины сделало такой вариант невозможным.

– Вам следует посоветоваться со своим адвокатом, если вы желаете оспорить судебное решение.

– А может, я решу взять закон в свои руки. – Слегка покачиваясь, Миранда поворачивается ко мне спиной, и до меня наконец доходит, что та все утро провела в компании бутылки. – Посмотрим, как тебе это понравится, ты, долбаная сучка!

Последние слова Миранда выкрикивает уже на ходу, и, наблюдая за тем, как она сворачивает за угол, я снова на мгновение устало прислоняюсь к своей машине. В висках пульсирует. Что ж, по крайней мере, этот день уже вряд ли станет хуже.

То, что день все-таки смог стать хуже, становится для меня очевидно много позже, вечером, когда мне удается ускользнуть без ритуальных пятничных посиделок в баре «У Гарри» под тем предлогом, что я должна проверить, как там вывихнутая лодыжка Фиби. Радостно предвкушая настоящий семейный вечер пятницы – я ведь направляюсь домой задолго до отхода Уилла ко сну, я подхожу к своей новой машине. Если хочешь стать партнером, Эмма, нужно соответствовать. Первое, что бросается мне в глаза – с одной стороны по всей длине тянется глубокая неровная царапина с зазубренными краями – ее очень хорошо видно на синем фоне. Потом мой взгляд падает на клочок бумаги, лежащий на ветровом стекле. Это листок, вырванный из спирального блокнота – мне казалось, люди давно такими не пользуются, в особенности такие люди, как Миранда Стоквелл. Шариковой ручкой, с такой злобной силой, что на оборотной стороне бумаги словно выступил шрифт Брайля, на листке нацарапано всего одно слово.

СУКА

Я стою, уставившись на него, а потом принимаюсь озираться по сторонам. Никаких признаков ее присутствия. Никаких камер. Я достаю мобильник и делаю фото своей машины на месте происшествия, прекрасно понимая, что ничего этим не докажу. Потом я залезаю внутрь и захлопываю дверь, забросив записку в подстаканник. Прекрасно. Просто восхитительно.

5

– Привет, а папа где?

– Понятия не имею. Очевидно, в своей берлоге. Твой брат уже готов ко сну? – откликаюсь я.

Добравшись, наконец, домой, я заворачиваю в кухню выпить стакан воды, а заодно прочесть вскрытую над чайником почту. Там оказывается какая-то новая страховка, которую оформил Роберт. Надо бы поинтересоваться у него, почему этот полис настолько дороже, чем все предыдущие, – без слез на эту сумму не взглянешь. Тут появляется Хлоя – маячит в дверном проеме с айпадом в руках. Она уже выше меня ростом, блондинка, очаровательна и уверена в себе. Дочь своего отца.

– Я зарегистрировала на Фейсбуке ту встречу, как он просил, – поясняет Хлоя. – Пришлось зафрендить несколько школьных мамаш и папаш, чтобы им можно было послать приглашения. Думаю, что сообщила всем.

– О какой встрече ты говоришь?

– Он не сказал тебе? Он же говорил, что… – Хлоя поворачивается ко мне спиной и кричит в сторону прихожей: – Папа! Пап! Ты что, маме не говорил?

– Не говорил мне о чем?

Три минуты спустя я уже стою в берлоге мужа, загораживая телевизор, на экране которого Лидс пробивает штрафной, или угловой, или что там они еще могут предпринять, чтобы получить шанс на победу.

– Вечеринка по случаю дня рождения? – осведомляюсь я.

– Эмма! Ну отойди, я же ничего не вижу! – Роберт вытягивает шею, пытаясь разглядеть происходящее на экране за моей спиной. Я ни на дюйм не двигаюсь с места, так что в конце концов он ставит игру на паузу.

– Я же говорила, что не хочу никакой шумихи. Звучит грубо, но ничего не поделаешь.

– Это же твое сорокалетие. Ты должна как-то его отметить. К тому же это не вечеринка в полном смысле слова, просто встреча. Жизнь только начинается, и все в том же духе. – Роберт раздраженно морщит лоб. – Вообще-то это должен был быть милый сюрприз. Почему праздник так тебя беспокоит?

У меня нет ответа. Вернее сказать, он есть, но только для меня.

– Мам, ты должна устроить эту встречу.

Хлоя болтается наполовину в комнате, наполовину в коридоре. Я внезапно осознаю, что в последние дни она контактирует с нами исключительно в дверных проемах, не желая по-настоящему проводить с нами время, пребывая постоянно на низком старте, чтобы скрыться за дверью своей комнаты.

– Это все патриархат. Он заставляет женщин переживать из-за возраста. Но ты должна выжать максимум из своего. Пятый десяток станет временем твоего триумфа.

– Возможно, моим первым триумфом станет наложение вето на эту вечеринку?

– Мам, – Хлоя театрально хлопает себя по бедру, – да ну тебя!

– Не больше двадцати гостей, – добавляет Роберт. – Ничего экстраординарного.

– Отлично. – Я знаю, что потерпела фиаско, к тому же у Хлои в Фейсбуке уже есть два ответа. Если отменить все сейчас, это будет выглядеть странно. – Пусть будет так. Но вам следовало сначала спросить меня.

«Так и вижу, как эти двое закатывают глаза друг перед другом», – думаю я, выходя на поиски Уилла. Я знаю, что отреагировала неадекватно, но желудок словно скручивается в узел.

Сорок. Мне и в самом деле исполняется сорок. И я ничего не могу с этим поделать. «Это всего лишь цифры», – уговариваю я себя, когда по спине пробегает ледяная дрожь. Всего лишь цифры. Все закончится, а я и заметить не успею.

Уилл почти закончил чистить зубы – вокруг рта у него клоунская улыбка из пасты. Он оттягивает губу, чтобы рассмотреть нижние зубы, а затем повторяет то же с верхними.

– Пока никакой не шатается?

Не знаю, чего ему хочется больше – оказаться с дыркой во рту, как некоторые из его друзей, или чтобы к нему прилетела зубная фея. Что бы там ни выбрал для себя Уилл, пусть даже оба варианта, – его челюсти не выглядят хоть сколько-нибудь изменившимися.

Сын разочарованно качает головой:

– Я подумал, что раз у меня кружится голова, то и зубы в ней зашатаются.

Я трогаю его лоб. Он не горячий и не выглядит слишком бледным. Я заглядываю ему в глаза, но зрачки тоже в норме.

– У тебя болела голова?

– Немного кружилась.

– Уже прошло?

Может быть, он заболевает? Уилл давно не подхватывал никаких болячек – возможно, время пришло?

Он неопределенно пожимает плечами, и, расстроенный, идет в свою комнату.

Из стопки своих любимых книжек Уилл выбирает «Медвежонок Паддингтон попадает в больницу», и мы ложимся рядышком – он забирается под свое одеяло с динозаврами, а я устраиваюсь поверх. Для меня выбранный рассказ – ложка дегтя. Паддингтон там ранит голову бумерангом и поэтому вынужден ехать в больницу. Она разбила голову о зеркало.

Тельце Уилла очень теплое. Он устраивается у меня на груди, и как только я заканчиваю чтение, то передаю книжку ему, чтобы сын сам мог поразглядывать картинки и разобрать какие-то слова. Приятно немного побыть в тишине, прежде чем нужно будет спускаться вниз к ужину. Хлоя собирается на ночевку к подруге, так что ужинать будем только мы с Робертом. Он спросит, как прошел мой день, но что бы я ни ответила – это будет ложь. Я не могу рассказать ему правду о Фиби – ведь насколько ему известно, насколько ему когда-либо было известно, наша мать мертва. Я солгала ему при первой встрече, когда мне был двадцать один, и Фиби смирилась с этим. Я никогда не жалела о своем поступке. Понял бы Роберт, если бы я стала объяснять? Возможно. Только я не желаю, чтобы история моей матери была хоть крошечной частью моей жизни.

Я предложу посмотреть фильм. Он станет клевать носом, или я – что гораздо вероятнее. Чем бы мы ни решили заняться, я не желаю думать о ней. И о Фиби. И вот, пожалуйста, именно этим я и занимаюсь – думаю о них обеих. Я снова погружаюсь в прошлое, в тот последний день. В моей голове шуршит страницами семейный альбом с вырезками.

– Мамочка? – Я до такой степени выпадаю из реальности, что не сразу слышу Уилла. – Мамочка, – повторяет он таким голосом, что я тут же прихожу в себя. Уилл изворачивается, чтобы высвободиться из моих рук. – Ты меня слишком сильно сжимаешь!

И это правда. Я вдруг ощущаю, насколько крепко вцепилась пальцами в его плечико. Они вонзаются слишком глубоко.

– О, прости меня, крошка. – Я тотчас же отпускаю его, потрясенная до глубины души. Никогда раньше он так на меня не смотрел – с растерянностью и тревогой. Мне это совсем не нравится. – Я просто задумалась. Хочешь, почитаем еще про Паддингтона?

Уилл улыбается – словно солнце выглядывает из-за туч, и я выбираю новую книжку. К тому моменту, как медвежонок завершает Большое путешествие, Уилл забывает о маминой странности и снова прижимается ко мне. Мамочкины странности. Даже думать об этом не хочу.

Мы с Робертом занимаемся сексом. Качественно и строго в определенной последовательности, будто раскрашивая картину по номерам, так что в финале оба испытываем удовлетворение. Эта рутина захватила нас уже много лет назад. Секса со временем стало меньше, еще меньше его стало после рождения Уилла, и как бы ужасно это ни прозвучало, когда мы заканчиваем, я мысленно вычеркиваю секс из своего списка дел на эту неделю.

Роберт идет в туалет вслед за мной, и в свете ночника я вижу, что в спальне не прибрано, а корзина для грязного белья переполнена. Внизу ситуация не слишком отличается. Этот факт, и то, с каким раздражением Роберт отреагировал, когда я напомнила ему постирать физкультурную форму Уилла, и общая атмосфера обиженной отстраненности, которая окутала нас, заставляют меня задуматься о том, настолько ли Роберт счастлив, пребывая в роли домохозяина во второй раз, насколько был счастлив в первый. Но этот договор мы с ним заключили много лет назад. Он мечтал об этом большом доме, но позволить себе его покупку мы смогли только благодаря моей работе. Возможно, нам стоит подумать о том, чтобы нанять уборщика, но это выльется в дополнительные расходы.

В последние дни между нами постоянно какие-то трения, и я не могу с уверенностью сказать, когда это началось. Но сейчас я тоже чувствую раздражение по отношению к нему. Я сделаю уборку утром. Что угодно, лишь бы закрыть эту тему. Хотя меня не отпускает вопрос – почему именно женщина всегда должна приводить дом в порядок. Но сейчас мне нужно отоспаться за весь этот безумный день.

6

Я не спала. К половине пятого я все еще не сомкнула глаз, а когда забрезжил рассвет, забылась на пару часов, пока в семь утра домашний шум не выдернул меня из кровати. Поэтому в три часа дня, когда мы собираемся к соседям на барбекю, я уже основательно измотана.

– Эмма, ты выглядишь усталой! – вместо приветствия произносит Мишель, открывая перед нами дверь, и мне очень хочется ткнуть чем-нибудь в ее сияющие, безупречно накрашенные глаза.

– Непростая выдалась неделька, – отвечаю я, – и со сном не очень.

– А ты пробовала ромашковый чай?

– Нужно попробовать, – вежливо киваю я. Мишель – одна из тех женщин, у которых полно советов по любому поводу, и по большей части эти советы совершенно бесполезны. Надеюсь, не придется и в самом деле прибегать к этому средству.

Мишель проводит нас через кухню, двойные двери которой распахнуты прямо в их красивый сад.

– На мой взгляд, чай помогает, – оглядывается на меня Мишель. – Если плеснуть туда немного водки.

Я пропускаю Роберта вперед – мы выходим в сад, чтобы присоединиться к остальным гостям. Школьная банда. Больше друзья Роберта, нежели мои, хотя как он любит подчеркивать, «девочки» всегда зовут меня на коктейли и на ужины и предлагают сходить в театр, но со своим десяти-двенадцатичасовым рабочим днем я редко когда могу принять подобное приглашение.

– Мэтью прыгает на батуте. – Мишель заботливо кладет руку на плечо Уилла, и мне приходит в голову, насколько тесно они все здесь спаяны. Вместе водят детей по кружкам после школы, подменяют друг дружку, когда визит к парикмахеру мешает вовремя забрать ребенка, и все в подобном духе. Об этой стороне жизни Роберта я знаю совсем немного.

– А в том холодильнике у теннисного стола – «Фрут-Шуты»[2].

– Хитро придумано, – говорит Роберт.

– Мы достаточно возимся с ними в течение недели, разве нет? – ухмыляется Мишель, вручая ему бутылку пива.

– И то верно. Как вы справились с последним заданием по орфографии?

– Да ладно, это был всего лишь небольшой косяк! На этой неделе я была отличницей!

Они весело смеются, и мне тоже приходится натянуть улыбку, притворяясь частью группы. Уилл послушно бредет в противоположную часть сада, где уже играют дети. Младший сын Мишель – Мэтью – один из лучших друзей Уилла, а вот по поводу семилетнего Бена у меня гораздо меньше энтузиазма. Это здоровяк-задира и очень любит командовать. Впрочем, сегодня здесь две дочки Бетти. Ее старшенькой десять, и она настоящая красотка, так что Бен будет делать что она ему велит. У детей есть батут, настольный теннис и надувной бассейн, хоть сегодня и нет особой жары.

Что до взрослых – здесь только мы с Робертом, гламурные и привлекательные хозяева – Мишель и Джулиан, а еще Бетти с Аланом – новенькие в нашей компании, недавно переехали из Шотландии. Все они, по крайней мере, женщины, – участники созданной Робертом школьной беседы в Ватсапе. Быть может, нужно попросить одну из них напомнить ему, что нужно постирать физкультурную форму Уилла?

– Вина, Эмма? Может, джин-тоник? – Джулиан соорудил импровизированный бар рядом с большим газовым мангалом. Там уже стояли блюда с готовыми угощениями. Я вижу шампуры, унизанные креветками, сате из цыпленка, рыбные палочки. Искренне надеюсь, что у них найдутся сосиски или что-то еще подходящее для детей.

– У вас не найдется диетической колы?

– Да ладно тебе, выпей немного. Отпразднуй! – Джулиан наливает мне бокал белого вина.

– А что я праздную?

– Развод Паркера Стоквелла, разумеется. Местная газетенка уже тиснула статейку об этом.

– В самом деле?

Вот это сюрприз. Партнеры будут довольны бесплатной рекламой. И для моей карьеры тоже плюс.

– Моя компания занимается кое-каким строительством для мистера Стоквелла, – продолжает Джулиан, поднимая свой бокал. – С такими лучше не шутить. Так что отлично сработано!

– Благодарю.

Я немного удивлена – обычно мужчины не заговаривают со мной о своей работе, или о гольфе, или о чем еще они могут говорить, а обсуждать школу с женщинами я не могу, поэтому выходит ни то ни се. Так что нынешняя ситуация – приятное исключение. Я бросаю взгляд в сторону детского бассейна.

– Хлоя, не могла бы ты пойти приглядеть немного за Уиллом вместо меня? – Дочь стоит рядом со мной и, судя по виду, ощущает себя явно не в своей тарелке.

– Вообще-то я гостья, а не бесплатная рабочая сила, – отвечает она, покосившись на бокал в моей руке. – Хотя, судя по всему, мне придется поработать еще и водителем.

– Ха, туше! – хохочет Джулиан. – Давайте же, я хочу сыграть партию в пинг-понг. Кому-то из родителей придется присмотреть за этими чертовыми монстрами. – Оглянувшись через плечо, он добавляет: – По поводу твоей будущей вечеринки, Эмма. Надеюсь, дети на нее не приглашены?

При упоминании надвигающегося дня икс я вымученно улыбаюсь, глядя, как моя дочь толкает Джулиана локтем.

– Так и быть, старик, давай сыграем, – дразнит она. Вероятно, подростковая грубость моей дочери предназначается исключительно мне.

– Вызов принят. – Джулиан обводит глазами остальных. – Алан? Не мог бы ты приготовить детям бургеры с цыпленком?

Хлоя удаляется, смеясь над чем-то, что говорит ей Джулиан, и хлопает его по руке, прежде чем каждый из них занимает свое место у противоположных концов стола. Даже она чувствует себя среди этих людей более непринужденно, чем я. Правда, в определенный момент Хлое приходилось присматривать практически за всеми присутствующими детьми – такая вот расплата за то, что оказалась незапланированным ребенком моей юности – так что, по правде говоря, я просто радуюсь, что она еще не отказывается от семейных выходов.

Как бы там ни было, когда бургеры с цыпленком готовы и дети, расположившиеся на пледе, готовы их уплетать, я ощущаю довольство. Вино придало мне приятной легкости. У Бетти своеобразный шотландский юмор – весьма грубый. Мне кажется, в другой компании ее шутки показались бы мерзкими, но провести с ней вечер было бы забавно. Она безжалостно передразнивает некоторых школьных мамаш, а я, хоть и знаю их только по именам, смеюсь в голос – все благодаря ее комическому дарованию. Может быть, если бы я постаралась получше, я смогла бы подружиться с этими женщинами? Добавлю это в свой бесконечный список дел. Стараться лучше с мамашами. Возможно, стоит пригласить их к нам. Или позвать куда-нибудь на ужин – так будет проще.

– У тебя же был такой, верно, Роберт? – кричит Мишель куда-то вдаль, и Бетти немедленно прерывается. – Потрепанный старый «Ленд-Ровер»? Уже давненько? Они сейчас в тренде! – Мишель говорит очень громко. Она что, начала пить вино еще до того, как все собрались?

– Да и правда.

Я уже успела позабыть об этой мужской игрушке. Я подарила ему эту машину на тридцатипятилетие, когда меня назначили старшим юристом в фирме.

– На этом «Ленд-Ровере» было проклятие.

– Он был у меня всего полгода. – Роберт допивает свое пиво. – Так что вы все уже отписались в Фейсбуке по поводу Эмминого сорока…

– Что за проклятие?

– Да я шучу, конечно, – со смехом отвечаю я. – Машина была старой и дешевой, если честно. Но с ней вечно что-то случалось, а потом Роберт решил ее утилизировать. Непосредственно перед тем, как мы решили переехать, так ведь? Я была в отъезде, на семинаре, а вернувшись, обнаружила своего мужа в синяках. А «Ленд-Ровер» был продан на металлолом.

Как я могла об этом забыть?

– Я не справился с управлением и въехал в дерево.

– Хорошо, что мы от нее избавились, – говорю я, искоса поглядывая на дочь. – В ином случае это могла бы быть твоя первая машина, Хло! Маленькая лохматка для универа. Подарок на восемнадцатый день рождения.

Хлоя явно не впечатлена:

– Вообще-то я думала о годичном отпуске.

Для меня это новость, но настроение у Хлои меняется непредсказуемо. Так что пока остальные наперебой выспрашивают у нее почему или вспоминают, как колесили по Европе или проводили лето в Тайланде, или что там еще им посчастливилось испытать, я просто спускаю все на тормозах.

– По крайней мере, у тебя есть еще год, прежде чем придется взвинтить расценки, – говорит Алан.

– Это самое типично шотландское, что можно было придумать, – отзывается Бетти. – Так грубо! Простите.

– Мы же говорим об Эмме, – вступает Роберт. – Вопрос денег давно не стоит. На свою первую машину она накопила уже к четырнадцати годам, разнося газеты и работая по выходным, – со смешком заканчивает он, и это меня бесит, словно желание обеспечить себе лучшую жизнь делает меня ханжой.

– Наверное, здорово иметь жену, которая умеет копить. – Джулиан наклоняется, чтобы наполнить свой бокал заново. – И насколько же здорово, наверное, иметь жену, которая умеет зарабатывать. Как же тебе повезло, Роберт!

Джулиан поднимает бокал:

– За Эмму!

Мишель выглядит оглушенной. На долю секунды, которая нужна ей, чтобы взять себя в руки, в ее глазах отражается неподдельная боль.

– Ну спасибо, дорогой, – ледяным тоном произносит Мишель. – Я как раз вспомнила, что в понедельник собиралась купить новую пару туфель.

– Мишель усердно трудится, – подаю я голос, – как и Роберт. Готова поспорить, что вы заняты ничуть не меньше моего, а я бы никогда не смогла столько времени посвящать делу, будь у Роберта стоящая работа. – Едва договорив, я замечаю, что теперь пришел черед Роберта возмущаться:

– Вообще-то, Эм…

Вопль прерывает все разговоры, и я вскакиваю на ноги за долю секунды, сердце колотится в груди. Это мой ребенок. Мать всегда знает. Батут.

– Он должен был прыгнуть! Но не стал! – Бен стоит на батуте, уперев руки в бока. Уилл рыдает, сидя на траве. – Я хотел помочь!

– Ты что, толкнул его? – Вокруг батута есть страховочная сетка, но она провисает и явно нуждается в замене. – Толкнул? – Уставившись на Бена, я наскоро осматриваю Уилла. Крови нет. Ничего не сломано. Слезы потихоньку высыхают, и я с облегчением понимаю, что он не пострадал, просто напуган. Я снова поворачиваюсь к Бену. Другие дети затихают. – Подойди сюда и извинись! Ты сделал это намеренно. Все могло закончиться плохо.

– Это была чертова случайность! – Между мной и своим старшим сыном внезапно возникает Мишель. – И не кричи на моего сына.

Она слегка покачивается. Мы обмениваемся оценивающими взглядами. Мы обе сдерживаемся. Мы обе знаем, как близки сейчас к тому, чтобы наговорить таких слов, которые не вернешь обратно и о которых мы, вероятно, нет – определенно – будем сожалеть.

Она пьяна, а я измотана. Пора домой.

7

– Вот сучка. – Хлоя взбешена поведением Мишель даже больше, чем я.

– Я повела бы себя так же, накричи она на Уилла. – Мы вместе с притихшим Уиллом устроились на заднем сиденье – с ним все в порядке, он смотрит в окно. Моя дочь за рулем – такая странная смена ролей! – И тебе не следует называть ее сучкой. Куда подевалась женская солидарность?

– Женская солидарность состоит в том, чтобы позволить женщинам быть теми, кем они сами решили быть. Выбор Мишель – быть сучкой. – Хлоя бросает взгляд в зеркало заднего вида. – Вступаться за свою мать – тоже женская солидарность.

Она разбила голову о зеркало у себя в палате.

– Эй, погляди-ка! – Свернув на нашу улицу, Хлоя вытягивает шею, голос ее звучит возбужденно. – Это что – о, боже – это что, тетушка Фиби? У нас на пороге?

Бог ты мой. Все как по команде поворачиваются в нужную сторону, даже Уилл принимается ерзать на своем бустере. Это и впрямь она, Фиби, чопорно стоит у нас на крыльце. Наши взгляды на миг встречаются, и мне кажется, что в ее глазах мелькает свирепое выражение. Наслаждается моим явным дискомфортом? Как бы там ни было, мгновение проходит, и вот она уже улыбается и раскрывает нам объятия, словно ее визит – лучшее на свете событие.

Мое сердце обрывается, когда я вижу, как моя дочь бросается к ней, визжа от восторга. По крайней мере, Уилл продолжает держать меня за руку, застенчиво поглядывая на тетку.

– Иди сюда, Уилл, – подбадривает его Хлоя. – Это же тетушка Фиби!

Сын отпускает мою руку, и Фиби ухитряется заграбастать его своими руками и запечатлеть на его щеке сочный чмок прежде, чем он скажет «нет». Она умеет включать теплоту, когда захочет. Уилл не виделся с ней с тех пор, как ему было три, так что совсем ее не помнит и все равно выглядит сейчас совершенно расслабленно, хихикая у нее на руках, пока Фиби дует ему в щеку, издавая неприличный звук. Я чувствую себя преданной.

– Какой приятный сюрприз! – Роберт, пребывающий в таком же шоке, как и я, целует ее в щеку.

– Была в вашем районе и решила заскочить.

– Нужно было позвонить, – говорю я. – Но тогда ты вряд ли бы к нам заскочила. – Я улыбаюсь, как если бы это была шутка.

– Так вы собираетесь пригласить меня в дом?

В какую игру она играет? Почему она здесь?

– Разумеется.

Роберт распахивает дверь и пропускает Фиби вперед. На ней мини-платье-футболка и легинсы. Должно быть, не бросила заниматься йогой и после дня рождения – надо признать, выглядит она подтянутой.

– Это ведь «тай-дай», тетушка Фибс? Такой ретроништяк!

– Ты о платье? Верно. Можешь взять его себе, если нравится. Я завезу.

Любопытно, с чего это вдруг она начала одеваться подобным образом – как студентка художественного колледжа, коей она однажды была. Только вот она уже не та молодая и свободная Фиби. Как и я. Она продает дома в Коста-Брава. В ее гардеробе, вероятно, полно костюмов, не слишком отличающихся по виду от моих, – только дешевле. К чему это притворство? Кого здесь она хочет впечатлить? Меня? Детей? Роберта?

– Ты вернулась надолго? – спрашивает Хлоя. – Мы не видели тебя целую вечность! Пожалуйста, скажи, что надолго. Разве это не здорово, мам?

Хлоя оглядывается на меня, когда мы стоим на пороге кухни. Роберт уже достает бокалы и вынимает вино из холодильника.

– Конечно здорово. – Я перевожу взгляд на Роберта: – Я выпью чаю. Я сама заварю. Мне еще Уилла укладывать. Пойдем, обезьянка! Ты увидишься с тетушкой Фиби в другой раз.

Уилл, обвившийся вокруг ноги моей сестры, молча выглядывает оттуда.

– Хочешь, я тебя понесу? – спрашивает Фиби, и осчастливленный Уилл кивает. – Тогда пойдем. Ты еще не слишком большой для сказки на ночь?

– Паддингтона!

– Паддингтон так Паддингтон. – Фиби вновь сгребает моего сына в охапку – она явно поработала над собой, потому что он уже совсем не малыш, – и направляется в коридор. – Я вернусь за этим вином, – встречается со мной взглядом Фиби, – и сестринскими посиделками.

– Я пойду с тобой! Хочу послушать про Испанию! – восклицает Хлоя. – Ты останешься на мамин день рождения?

– Ни за что на свете не пропустила бы его, – успеваю я услышать ответ Фиби, пока они не скрылись из виду. Мы с Робертом остаемся наедине. На миг воцаряется странная неловкая тишина, которую Роберт, впрочем, тут же нарушает.

– Она хорошо выглядит, – бросает он, наполняя чайник. – Ты знала, что она вернулась?

– Когда это Фиби мне отчитывалась? – Я избегаю явной лжи, шаря в холодильнике в поисках молока.

– Я собираюсь посмотреть повтор игры. Оставляю вас вдвоем. – На мгновение задумавшись, Роберт подхватывает свой бокал. – Кажется, ты не слишком рада ее видеть.

– Просто устала. Хотела лечь пораньше. – Я пытаюсь ободряюще улыбнуться.

– Она долго не задержится, – говорит Роберт. – Она никогда не задерживается.

Мы в большой гостиной. Этой комнатой мы редко пользуемся, но зато она вдали от берлоги Роберта. Хлоя наверху, а Уилл, очевидно, уснул еще до того, как Фиби успела дочитать рассказ.

– С семейством все в порядке, – изрекает Фиби после того, как мы пару минут молча глядим друг на друга. – Хлоя так выросла.

– Зачем ты здесь, Фибс? И почему не предупредила? Для этих игр я слишком устала.

– Ты бы не захотела встречаться. А мне внезапно приспичило увидеть твоих детей. Подумала, что вчера мы с тобой не очень хорошо расстались. – Она абсолютно права. Не очень хорошо. Но и здесь я ее видеть не желаю. Не при таких обстоятельствах – пока она довлеет над нами. – Вся эта ситуация с нашей матерью заставила меня задуматься о семье, – продолжает Фиби. – О прошлом. О временах, которые прошли. О том, как здорово было бы восстановить нашу связь, пока я здесь.

Какое-то время мы сидим в молчании, всеми силами сдерживая взаимное неудовольствие.

– Никаких перемен в ее состоянии нет, если вдруг тебе это интересно, – произносит Фиби.

– Мне не интересно.

– Конечно же нет. – Фиби смотрит на меня, почти не скрывая отвращения. – С какой стати тебе перед кем-то отчитываться.

– Не хочу думать о ней сейчас. На этой неделе.

– О, это твое сорокалетие, – наигранно улыбается Фиби. – Я знала, что оно тебя тревожит. Полагаю, его приближение заставляет тебя думать о ее дне рождения и о тех вещах, что она тебе наговорила.

– Ты полагаешь? – Вау. Что там ей еще представляется обо мне? – И поэтому считаешь, что можно мне все это вываливать?

– Но это же все неправда, – говорит Фиби. – Все это в твоей голове. В то время как то, что наша мать умирает, в самом деле тревожит меня. Нет, это неподходящее слово. Это расстраивает меня – знаю, тебе сложно в это поверить, и я подумала, что мы могли бы…

– Я же сказала – не желаю это обсуждать, – обрубаю я.

– Все всегда должно вертеться вокруг тебя, правда? Боже упаси нас обидеть малютку Эмму. – Фиби поднимается на ноги и достает мобильник. Улыбка исчезает с ее лица. – Я вызову кэб. Вижу, что мое пребывание здесь тебя тревожит. Не стану мусорить нашим прошлым в твоей идеальной жизни.

– Как вышло так, что я внезапно оказалась виноватой?

Кто дал ей право являться и наезжать на меня у меня же дома? И что, черт побери, она вообще о моей жизни знает? Помимо того года, что мы прожили в одной квартире, пока я училась в универе, мы едва ли когда-то проводили время вместе.

– А почему вообще должен быть кто-то виноват? – спрашивает она, постукивая твердыми ногтями по экрану мобильника в каком-то приложении для вызова такси. – Я пыталась связаться с тобой, потому что наша мать – ко всем ее проблемам – оказалась в больнице. Вероятно, при смерти. И возможно – только возможно – мы могли бы извлечь какую-то пользу… ты могла бы.

– Я понимаю прошлое, – шепотом отвечаю я, несмотря на то, что у Роберта нет ни малейшего шанса нас услышать. – Мне не нужно туда возвращаться. И это не делает меня плохим человеком. Ты считаешь, тебе все известно о…

– Да брось ты, – обрывает меня Фиби тоном едким, словно кислота. – Для тебя же все сложилось прекрасно, не так ли? После всего этого? Прекрасная приемная семья – разумеется, все хотели обогреть малютку Эмму.

– Это неправда.

Я хочу подчеркнуть, что быть вырванной из одной семьи и оказаться в другой вряд ли можно охарактеризовать как «все хотели обогреть», но Фиби уже понесло, и она меня не слышит.

– И ты свалила в свой университет, получила свою степень по праву, и – благодаря мне – познакомилась со своим замечательным и прекрасным мужем, и родила своих замечательных и прекрасных детей, а теперь живешь в своем стерильном и дорогом доме, распланировав абсолютно все до самого последнего дня своей идеальной жизни, и все равно ты не испытываешь достаточно благодарности, чтобы выглядеть счастливой, или хотя бы признать, что я имею ко всему этому самое прямое отношение.

Фиби осторожно опускает свой бокал на край стола. Так осторожно, что призадумаешься – не хочет ли она на самом деле его разбить.

Хрясь. Хрясь. Хрясь. Призрак у меня в голове нашептывает мне воспоминания, но я стряхиваю морок.

– Ты никогда не стремилась к такой жизни, – огрызаюсь я. – К семье. К детям.

Не позволю ей заставить меня чувствовать вину. Не моя вина, что мы оказались в таких разных семьях. А я тяжело работала, чтобы обеспечить себе такую жизнь.

– Ты не имеешь понятия о том, чего я хочу, – настала очередь Фиби продемонстрировать холодность. – Никогда не имела.

Мобильник Фиби пищит, и она протискивается мимо меня, желая поскорее уйти. Ее такси на месте.

– Фиби, – зову я, и она останавливается.

– Что?

– Они ничего не знают о ней. Тебе это известно. И я хочу, чтобы так все и оставалось.

– Так ты решила, я здесь, чтобы рассказать им? – Выражение ее лица невозможно распознать. – Мне это никогда не приходило в голову, – глухо смеется Фиби. – Неудивительно, что ты так явно боишься превратиться в нашу мать. В тебе нет ни малейших признаков паранойи, Эмма, – говорит она, и слова ее сочатся сарказмом. – Ни малейших.

Не думаю, что она успела попрощаться с Робертом – через несколько секунд Фиби уже и след простыл, словно она и не приезжала. Необъяснимая Фиби. Призрак. Она моя старшая сестра, и я ее люблю, но мне хотелось бы, чтобы мы были терпимее друг к другу.

8

Как только меня до сих пор ноги держат?

Всем телом привалившись к мойке, я наполняю чайник. Усталость и напряжение пульсируют в сводах черепа. Вообще-то сон для меня не проблема. Я выключаюсь, как свет. Я проверила детей. В доме все в порядке. Что же это тогда? Что-то не так со мной? Неудивительно, что ты так явно боишься превратиться в нашу мать. В тебе нет ни малейших признаков паранойи. Ни малейших.

Задолго ли до той ночи – ночи ее сорокалетия – моя мать перестала спать?

Я вглядываюсь в оконные стекла, но все, что я могу разглядеть среди бликов – мое собственное гладкое лицо. Другая я, пойманная в ловушку отражения, смотрит на меня в ответ. У меня бегут мурашки по коже – ведь с той стороны кто-то вполне может наблюдать за мной.

Когда чайник начинает закипать, я выключаю свет, и спустя какое-то мгновение абсолютной тьмы мои глаза адаптируются, и я различаю неровные отблески лунного света на кухонной плитке. Этот белый свет дробится на пучки, сочась сквозь тяжелые ветви деревьев у дома.

Я снова подхожу вплотную к окну и всматриваюсь в сад. На сей раз вереница пугающих черно-серых теней тянется к горизонту, где впадает в океан кромешной тьмы. Мои зрачки сужаются. Это что – что это было – что за точка желтого света? Я моргаю, и видение исчезает. Если оно вообще было. Сердце немного учащает темп. Снаружи кто-то есть? Может, Фиби? С чего бы Фиби бродить у меня в саду среди ночи? Или это причуды моего усталого мозга? Я моргаю. Ничего. Там ничего нет. Я выдыхаю, а потом бросаю взгляд на заднюю дверь.

Наша мать не всегда была безумна.

Я иду к двери и хватаюсь за ручку, дергаю ее вверх-вниз. Заперта. Я проверяю еще раз. Все равно заперта. Стрелка таймера на духовке перешагивает на 1.13.

Нет, наша мать не всегда была безумна. По крайней мере, так говорила мне Фиби. Она была странноватой, возможно. Безумной – нет.

За моей спиной отключается чайник. Чай. Вот что мне поможет. Что-то нормальное, обычное. Говорят, с чаем все становится лучше, правда, я понятия не имею, кто так говорит. Я переживаю из-за внезапного появления Фиби, вот в чем дело.

– Удачи вам с ней! – выкрикнула Фиби много лет назад, когда Томпсоны пришли, чтобы забрать меня в свою семью. – Она психопатка! Так говорила наша мать! Эмма тоже свихнется! У нее дурная кровь – как у меня и у тетушки Джоан!

Это правда. Наша мать и впрямь так говорила.

Я в самом деле очень старалась вспомнить мать нормальной, но помнила только ее безумие.

Я открываю холодильник, чтобы достать молоко. Прямо у меня перед глазами лежит на полке поддон с яйцами. Не в ячейках на дверце, где им самое место. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Воспоминание внезапно настигает меня. Вонь тухлых яиц, ее костлявые пальцы впиваются в мои предплечья, ее лицо приближается, и когда она шепчет, капельки теплой зловонной слюны попадают на мое лицо: Я просто хочу спа… Я захлопываю дверцу. Не нужно мне молоко. Выпью чаю с ромашкой.

Я хотела бы помнить ее до безумия. Я хотела бы, чтобы она была безумна всегда. Не могу сказать, что из этого было бы лучше. Между этими двумя полюсами возникает напряжение. Когнитивный диссонанс. Почему прошлое всегда оживает по ночам? Призраки, духи, мертвецы. Воспоминания.

На деревянном полу прихожей валяется куртка Хлои, соскользнувшая с перил лестницы – как пустая шкурка. Я наклоняюсь, чтобы поднять ее, и из внутреннего кармана тут же высыпаются помады, монетки и прочий подростковый мусор. Приходится собирать рассыпанное, поставив кружку на пол.

Когда она сошла с ума? Почему?

Когда последняя монетка найдена и возвращена на место, я уже собираюсь разогнуться, как вдруг замечаю, что нахожусь как раз на уровне чулана под лестницей. В таком положении его дверца кажется огромной, и даже воздух вокруг кажется холоднее. Я вижу все глазами ребенка. Различаю каждый мазок краски на деревянном полу. Воспоминание снова окутывает меня, и сердце ускоряет стук.

Я хочу открыть эту дверцу. Я не хочу ее открывать.

Задолго ли до той ночи она перестала спать?

Я стою, уставившись на дверцу чулана и глядя сквозь нее в пустоту. Почему она говорила, что я сойду с ума? Потому что сама была безумна. Это ее безумие говорило. Я почти что смеюсь над этим. Звучит это как в мультфильме доктора Сьюза[3]. Тем не менее я еще какое-то время продолжаю пялиться на дверцу. Кроме нее, я ничего не вижу, как будто в ней заключен весь мир, вся Вселенная и больше ничего на свете не существует. Господи, как я устала.

Ногу неожиданно сводит судорогой, и я выпрямляюсь, тихонько охая от боли. Когда немного отпускает, я вешаю на место куртку Хлои и отпиваю глоток своего травяного чая. И тут же в замешательстве делаю шаг назад. Жидкость в чашке холодная и подернута пленкой. Но этого не может быть. Чайник вскипел. Я это помню. Тысячи иголок и булавок втыкаются в мою онемевшую ногу, и судорога сходит на нет. Я перевожу взгляд обратно на дверцу чулана, потому что в голову мне приходит единственно возможный вывод. Чай остыл, пока я пялилась на эту дверцу. Мне казалось, прошла пара минут.

Но сколько же времени я на самом деле провела здесь?

9

Я допиваю третью чашку кофе, ощущая в себе до того странную смесь нервозной энергии и жалкой немощи, что даже не могу точно сказать, я ли смотрю на своих домочадцев через призму собственного дурного настроения или это они с утра ведут себя так же угрюмо, как я.

Хлоя спустилась к нам на целых пять минут, пока писк текстового сообщения не заставил ее вихрем взлететь обратно – неприятности в раю ее юности.

Весьма вяло поприветствовав нас, Уилл сидит за кухонным столом, тихо и сосредоточенно склонившись над своим альбомом, и что-то рисует. Он закрывает свой рисунок и не дает мне взглянуть.

– С тобой все хорошо, обезьянка? – Уилл не поднимает глаз. Что-то и в самом деле случилось. – Бен напугал тебя вчера?

А не было ли в школе подобных инцидентов с участием Бена? Столкнуть маленького ребенка с батута – довольно агрессивное поведение. Что, если это всего лишь звено в длинной цепочке, что, если это буллинг?

– Не задавай ему наводящих вопросов, – Роберт, вернувшись из сада, отставляет в сторону пустую кружку и тарелку из-под тоста. – Он наверняка уже обо всем забыл. – Роберт еще в халате, немного помятый после полноценного ночного сна.

В это мгновение мне хочется с ним развестись из чистой зависти. Выпив свой остывший ромашковый чай, я отправилась в кровать, но так и не смогла отключиться до тех самых пор, пока не запели птицы – только тогда я задремала на час или около того. А он тем временем мирно, как котенок, посапывал у меня под боком. В забытьи.

Я не намерена продолжать в том же духе. Мне нужно какое-то снотворное. В АСДА[4] есть аптека. Там должны продаваться таблетки «Найт-Найт».

– Нам нужно что-нибудь в супермаркете? Я съезжу, куплю торт на работу. У Джейд день рождения. – Джейд – одна из моих стажерок, милая девочка, которой пришлось тяжко потрудиться, чтобы преодолеть все выпавшие на ее долю трудности и оказаться там, где она теперь есть. Так что если уж я и впрямь решила бы купить торт лично, вместо того, чтобы попросить Розмари заняться этим, это точно был бы торт для Джейд.

– О, отлично. – Роберт принимается шарить рукой по кухонной стойке – там за чайником у нас складируются рецепты, записки и всякие бумажки. Он вручает мне список. – Я сам собирался съездить попозже, но если ты настаиваешь…

– Ты издеваешься? – Пробежав глазами список, я тут же вскипаю. Это не пара вещей. В списке половина наших обычных покупок на неделю, и практически все, что нужно для обедов Уилла на следующую неделю.

– Не начинай, Эмма. Сегодня воскресенье. Просто расслабься.

– Так это я начинаю? – переспрашиваю я, теперь уж точно начиная. Но чего он ждал? Я многое ему прощаю, но насколько бы я ни была благодарна за то, что Роберт согласился взять на себя роль домохозяина, я так или иначе вынуждена заниматься домашними делами. – Я ничего не сказала.

– Ты сейчас говоришь. – Роберт наливает себе еще кофе. Интересно, супруги когда-нибудь убивали друг друга из-за передозировки кофеина? – Я тебе не чертова домохозяйка, – цедит он. – Потребность в этих покупках возникла в пятницу. Я бы съездил, но ты сама вызвалась. – Он открывает дверцу холодильника, а я стараюсь не думать о яйцах.

– Ты мог бы заехать после того, как отвез Уилла в школу. АСДА – по пути домой.

– Не нужно разговаривать со мной, как с ребенком. Я взрослый человек. Я потерял счет времени и забыл. Это, черт побери, не конец света. А если ты считаешь, что моя жизнь навсегда замкнулась на готовке, уборке и домашних заданиях, то да будет тебе известно – это не предел моих мечтаний. Уилл теперь ходит в школу. Я собираюсь выйти на работу на полный день. Хочу строить собственную карьеру.

– Это все из-за того, что я вчера сказала на барбекю? Я всего лишь пыталась поддержать твою подругу, а вовсе не наезжала на тебя.

– Нашу подругу, Эмма. Мишель – наша подруга.

Уилл поднимает голову от своего рисунка, темными глазами внимательно вглядываясь в нас обоих. Разговор у нас вполне безобидный, но звучит все так, будто нам до смерти хочется поскандалить.

– Поговорим об этом позже, – бросаю я, хватая ключи от машины.

– Все не может вечно крутиться вокруг тебя, – тихо произносит Роберт, и я почти слышу угрожающее рычание. – Мне тоже нужна жизнь.

Я брожу по супермаркету как в тумане. Там на удивление многолюдно, даром что после открытия прошло всего десять минут, но я все же получаю у провизора пилюли «Найт-Найт» – да, это для меня – нет, я не беременна – просто дайте их мне – а затем выбираю товары из списка, который дал мне Роберт. Только огорчение и злость заставляют меня держаться на ногах. Не думаю, что Роберт понимает, сколько сил я отдаю, чтобы обеспечивать всех нас. Да, я люблю свою работу, но то давление, которое я испытываю, будучи одновременно и матерью, и кормильцем семьи, иногда берет надо мной верх. А он теперь еще и обижается на это. Мне кажется, я не вывожу. На автопилоте я заполняю пакеты, расплачиваюсь, а потом везу тележку с покупками к своей машине.

Заставляя меня щуриться, на улице ослепительно сияет солнце, и вдруг я слышу: «С дороги, тупая сучка!»

И тут же чья-то пустая тележка врезается в мою с такой силой, будто это подстроено нарочно. Никто за ней не бежит, а я, испуганно вскинув голову, замечаю трех молодых людей – юношей, как их назвали бы в новостях – в бейсбольных кепках и худи. Приближаясь ко мне, они противно хихикают. Двое из них толкают тележки, с хохотом запуская те в мою сторону.

– Молоко на губах еще не обсохло, – бросаю я, отталкивая тележки со своего пути. Мальчишкам всего лет по пятнадцать. Хоть мое сердце и забилось немного чаще, я отказываюсь бояться детишек, еще и при свете дня. Моя машина буквально в паре футов, и я не останавливаюсь, когда они меня окружают.

– Подтяни бабкины панталоны, мы просто прикалываемся!

– Бу! – Не догадываясь, что за спиной у меня еще один юнец, на этот раз я в прямом смысле подпрыгиваю, ощутив его несвежее табачное дыхание на своей шее.

Обернувшись, я рявкаю:

– Отвали!

Этот – высокий, чуть старше остальных на вид. Он отступает на несколько шагов, схватившись за свои причиндалы и продолжая надо мной насмехаться:

– Старая выдоенная корова!

Я и так на взводе и совершенно измотана, поэтому кулаки сжимаются сами собой, и я уже готова броситься на него. Но тут его окружают остальные, и вся улюлюкающая стая, побросав тележки, трусцой отступает в сторону «Макдоналдса», что у заправки за парковкой. Глядя им вслед, я делаю несколько глубоких вдохов подряд, а затем возвращаюсь к собственной тележке с продуктами. Гандоны. Мой мальчик таким не вырастет. Ни за что на свете.

Пошвыряв покупки на заднее сиденье, я залезаю в машину и запираю дверь, ощущая чудовищную усталость. Как люди живут без сна? Сколько там еще до вечера? Слишком долго.

День обещает быть теплым. Убедившись, что тинейджеры окончательно свалили – донимать бедных работников бургерной, я расслабляюсь. Половина двенадцатого. Шопинг сегодня выдался совсем недолгий. В сумках нет ничего, требующего заморозки. Может, просто посидеть здесь минут десять? Закрыть глаза. Задавить первые намеки на головную боль, пока она и в самом деле не разыгралась. Немного времени для себя, прежде чем вернуться в лоно семьи. Мне это необходимо. Я немного опускаю стекла, впуская в салон теплый бриз, и откидываюсь назад, устраивая поудобнее голову на подголовнике. Вот так – хорошо. Десять минут. Все, что мне нужно.

Мимо проезжает тележка с кричащим ребенком, и я судорожно просыпаюсь. Где я, кто я? В висках пульсирует, в горле пересохло. В салоне жарко. Я что, уснула? Стирая слюну с подбородка, я бросаю взгляд на часы, в полной уверенности, что прошло всего несколько минут, однако на циферблате четверть первого. Сорок пять минут. Черт подери.

Я выпрямляюсь и приглаживаю свой конский хвост – статика заставила волосы встать дыбом. Нужно как-то стряхнуть сон. В дверном кармане я замечаю ополовиненную бутылку, и хоть у воды теперь вкус теплого пластика, она меня оживляет. Сорок пять минут отдыха – просто дар божий. Сон, наверное, был глубокий – кажется, что я отрубилась всего мгновение назад. Теперь у меня есть шанс дожить до вечера, не разрушив свой брак. Я практически чувствую себя человеком.

– А где торт?

– Что за торт?

Мы разбираем продукты, и у меня нет ни малейшего представления, о чем это Роберт. Вероятно, ему стыдно за нашу ссору, потому что за время моего отсутствия он перетаскал на свалку всю коллекцию картонных коробок из гаража.

– Тот самый. Для Джейд. Ради него ты, вообще-то, и поехала в магазин.

– Боже!

Ложь порождает ложь. То, ради чего я ездила в магазин, – коробочка «Найт-Найта», – надежно спрятано в моей сумочке, будто письмо от любовника. Будучи пойманной на этой маленькой белой лжи, я, вероятно, изменилась в лице, потому что сейчас Роберт улыбается:

– Не переживай. Я съезжу туда и привезу торт. Я в любом случае должен был ехать. Это моя задача. Мы прокатимся с Уиллом и можем заодно погулять где-нибудь в парке. – Он обнимает меня рукой за шею и целует в лоб. – Нам все равно придется обсудить мою работу, Эм. Теперь – мой черед, так ведь?

Кончик моего хвоста намертво застрял под его рукой, так что вместо того, чтобы добровольно склонить голову ему на грудь, я делаю это вынужденно. Его черед. Звучит серьезнее, чем какое-нибудь совместительство. Я не хочу няню. Не хочу, чтобы Уилл торчал в кружках каждый день после школы. Но я не могу себе позволить работать меньше. А что, если он хочет, чтобы я вообще ушла с работы? Он ни за что не сможет покрыть наши месячные расходы, а я ни за что не поступлюсь своей карьерой. Знаю, я все драматизирую, но поведение Роберта в последнее время заставляет меня задуматься, нет ли за всем этим чего-то еще.

– Я понимаю, что ты несчастлив, – говорю я. – И прости за резкость. – Все, чего мне сейчас хочется – включить что-то ненавязчивое по ТВ и прилечь на диван. – Поговорим об этом позже?

Я делаю глубокий вдох и собираюсь с мыслями. Он может сколько угодно хотеть работать, но исполнительский уровень вряд ли его устроит, а начинать с нуля в сорок – задача не из легких, так зачем спорить о том, что может вообще не случиться?

10

Дверной звонок оживает, как раз когда я, утонув в мягких диванных подушках и понемногу отхлебывая чай, начинаю смотреть какой-то безвкусный, но забавный триллер. Я уже почти решаюсь позвать Хлою, но та, вне всяких сомнений, сидит в наушниках, отгораживая свою тинейджерскую жизнь от нашей семейной. Если это снова Свидетели Иеговы, то, что им предстоит услышать, прозвучит не слишком благочестиво.

За дверью оказывается женщина моего возраста, или чуть старше, в медицинской форме. Ее длинные волосы собраны в крепкий пучок. Гостья явно испытывает неловкость и выглядит такой же уставшей, как и я.

– Эмм… Вы – Эмма Эверелл? – спрашивает женщина. На ее бэдже указано имя: Кэролайн.

– Верно.

Она – медсестра из больницы? Или из психушки? Эта женщина здесь из-за нее? Каким, черт побери, образом она раздобыла мой адрес?

– Я нашла это, – произносит Кэролайн. – Возле гипермаркета АСДА, на парковке, – Кэролайн протягивает мне бумажник. Мой бумажник. – У «Макдоналдса». Я собиралась передать его в полицию, но на вашем водительском удостоверении я заметила адрес, а я как раз собиралась ехать в эту сторону, так что…

Кэролайн как-то почти виновато пожимает плечами, и в этот миг мой мозг наконец включается.

– Боже мой, огромное вам спасибо!

Эти чертовы детишки. Я принимаю бумажник из рук Кэролайн и тут же заглядываю внутрь, чтобы проверить карты.

– Там было сорок фунтов.

Ярость вскипает во мне. Это точно те чертовы детишки.

– Я их не брала, – голос Кэролайн становится немного жестче. – За работу медсестры не так много платят, но обычно мы не стремимся увеличить доход посредством воровства.

Роберт как раз паркуется. Эта женщина – Кэролайн – окидывает взглядом его машину, потом мою и наш дом. Должно быть, я кажусь ей чванливой скотиной.

– О, я не имела в виду… – Сконфузившись, я ощущаю, как кровь приливает к лицу. Незнакомка привозит мой кошелек, а я ей практически прямым текстом заявляю, что она у меня что-то украла. – Там ведь были эти подростки, я хотела сказать, должно быть, это они стащили. Сумочка лежала у меня в тележке, а они меня отвлекли. Честно говоря, я…

– Ничего, – прерывает она меня. – Я понимаю. В любом случае, мне пора.

– Позвольте мне как-то отблагодарить вас. У меня есть дома деньги. За ваше беспокойство.

За ваше беспокойство. Звучит по-стариковски. Но мне не хочется, чтобы она ушла, считая меня совсем конченой.

– Все в порядке. Я действительно проезжала мимо, – повторяет Кэролайн, быстро разворачивается, едва не наскочив на улыбающегося Роберта, который несет не нужный мне торт, и, попросив прощения, уходит, нет, убегает прочь, вероятно, удивляясь своему порыву приехать.

– Огромное спасибо! – кричу я вслед, и она, сворачивая за угол, приподнимает в ответ руку, хотя, готова поспорить, про себя она уже успела выдать мне множество характеристик. Возвращаясь в дом вслед за Робертом и Уиллом, я говорю себе, что по крайней мере получила назад свой бумажник.

День проходит так, как обычно проходят воскресенья – в дрейфе активного ничегонеделания. Пока я, вооружившись секатором, подрезаю разросшиеся розовые кусты перед домом, Роберт смотрит телевизор. К вечеру эффект от моего дневного сна в машине окончательно испаряется, так что, объявив, что у меня разболелась голова – что вообще-то является ложью только наполовину, потому что она и впрямь начинает болеть, я поднимаюсь наверх, чтобы отдохнуть, попутно прихватив с собой стопку чистых полотенец из подсобки. С этой задачей Роберт тоже не мог справиться вот уже несколько дней.

Я захожу в комнату для гостей, чтобы сложить полотенца в шкаф. В комнате душно, даже несмотря на наступающие сумерки. Я открываю окно, и в этот миг у меня перехватывает дыхание.

На подъездной дорожке возле моей машины стоит Фиби и смотрит на дом. Руки ее сжаты в кулаки. Волосы закрывают ее лицо, но то, как она стоит – очень спокойно и подтянуто, заставляет меня встревожиться. Спустя какое-то время она внезапно разворачивается и уходит прочь. Я могу окликнуть ее через окно, но не делаю этого. Она вернется, и что тогда? Моя собственная рука непроизвольно сжимается в кулак. Как мы докатились до этого – моя старшая сестра и я?

11

«Найт-Найт» не оправдывает надежд.

Подергав ручку задней двери, я еще разок захлопываю ее, чтобы быть уверенной, что она заперта. Я проверила детей, оба спят. Роберт, конечно, тоже спит. В комнатах для гостей – никого. Во всем доме не сплю только я.

Из окна на меня смотрит собственное отражение, лицо наполовину занавешено длинными волосами. На нем читается усталость. Отчаяние. На этот раз я собиралась оставить свет, чтобы побороть нелепое ощущение, что кто-то за мной наблюдает – кому охота бродить по саду во втором часу ночи? – но я не в силах. Опрометью кидаюсь к стене, чтобы нажать на тумблер, и крепко зажмуриваю глаза навстречу удушающей тьме, пока та не поредеет.

Удушающей.

Я возвращаюсь к окну – мое отражение теперь выглядит жалким призраком – и вглядываюсь в темноту. Не вижу никаких огней, облака толстым слоем висят низко над землей, превращая ночь в мистерию. Там никого нет – убеждаю я себя в то же время, как рассудок нашептывает мне, что там может оказаться кто угодно. Хотя, вероятно, все-таки не Фиби. Она даже не подошла бы к парадной двери. Что она делала здесь вечером? Хотела извиниться, но не смогла себя заставить? Я так не думаю. Но это возможно. Быть может, поэтому я не могу уснуть.

Почему же «Найт-Найт» не работает? Почему я не могу спать?

Мое сорокалетие стремительно приближается. Задолго ли до своего перестала спать она?

Я ставлю чайник, чтобы приготовить ромашковый чай. Может, стоит плеснуть туда водки, как предлагала Мишель? Прежде чем отбросить эту мысль, я довольно долго стою перед буфетом с выпивкой, ощущая более сильное искушение, чем должна бы.

Она пила, когда не могла уснуть.

Чайник отключается, я наливаю кипяток в чашку и, пока чай заваривается, вновь бросаю взгляд на заднюю дверь. Она ведь заперта, не так ли? Да, да. Я проверяю еще раз. Это нелепо. Это… я осекаюсь на слове «безумно». Это не безумие. Это просто сбой. Слишком много всего в голове. Быть может, это что-то гормональное? Начало пути к трансформации. Немного повращав головой, я отхлебываю горячий напиток. На часах пять минут третьего. Время подбирается уже ближе к утру понедельника.

В прихожей я снова притормаживаю возле чулана под лестницей, уставившись на дверцу. «Здесь тоже водятся тигры»[5], – проносится у меня в голове, хотя я вообще смутно представляю, что это может означать. Я ставлю кружку на пол – она все еще обжигает ладонь – отодвигаю щеколду и распахиваю дверцу.

Ничего. Ничего, кроме обычного хлама. Резиновые сапоги. Пара старых клюшек для гольфа, которые Роберт у кого-то одолжил, да так и не вернул. Генри Гувер[6], запихнутый внутрь под невообразимым углом. Я вытаскиваю его наружу, но образовавшееся свободное пространство тут же заставляет меня поежиться. Оно выглядит как черная дыра, которая вот-вот тебя засосет и никогда не выпустит. Совсем как в том чулане. Я уже собираюсь захлопнуть дверцу, но, помедлив, пробегаю пальцами по ее деревянной поверхности изнутри. Шершавая, но нетронутая. Никто не царапал ее. Облегчение.

Сейчас – не тогда. И я – не она.

Второе облегчение я испытываю, обнаружив, что мой чай до сих пор не остыл. На этот раз я не зависала здесь. Я направляюсь в свой кабинет и первым делом задергиваю жалюзи – не на что здесь смотреть, прежде чем зажечь настольную лампу. Я быстро набираю сообщение Фиби – прошу прощения за жесткость – и поскорее нажимаю на кнопку, посылая ей эту оливковую ветвь, пока не успела передумать. Потом открываю портфель, достаю свои записи, ноут и диктофон. Мне необходимо отправить несколько писем, так что можно надиктовать их прямо сейчас, чтобы завтра не тратить на них время.

Работа – мой якорь, и через полчаса я уже чувствую себя гораздо спокойнее. Все мысли о ней если еще и не улетучились из моей головы, то уж точно оказались засунуты подальше, в самый пыльный угол. Я погружаюсь в свои заметки по делу, а затем диктую письма, которые потом разошлет Розмари. Когда с этим покончено, на часах почти четыре утра, и мои глаза буквально горят. Несколько минут назад я была в полной уверенности, что еще только три. Время пролетает быстро, когда разрываешь брачные узы.

Я споласкиваю свою кружку и тщательно проверяю, чтобы все на кухне осталось в том же виде, в каком оно было, когда все отправились спать. Никому не нужно знать. Потом, когда в голубеющем предрассветном небе начинают петь птицы, я крадусь наверх и тихонько ныряю в постель рядом с Робертом, мысленно умоляя хотя бы об одном часе сна. Я закрываю глаза и проваливаюсь в небытие.

12

Спущенную шину я замечаю, только открыв водительскую дверь, которую более не загораживают переросшие розовые кусты. Роберт не выражает особых восторгов от необходимости выйти из дома в шесть утра, чтобы установить запасное колесо, но сделать это приходится. Я наблюдаю за его работой, притворяясь, что запоминаю, как и что нужно делать, и прекрасно сознавая, что любая проблема, имеющая хотя бы отдаленное отношение к механике, всегда будет ставить меня в тупик. Позор для всей феминистской повесточки.

– Кто-то сделал это специально, – резюмирует Роберт. – Посмотри сюда.

Я вижу повреждение. Он прав. Порез слишком ровный.

– Но зачем? Кому это понадобилось?

– Держу пари, это те детишки, что вечно шляются вокруг крикетной площадки. Мишель говорит, это кучка настоящих маргиналов. По крайней мере, шина спустилась, пока ты была дома. Серьезного вреда они не нанесли.

Серьезного вреда они не нанесли. Конечно, не ему же предстояло сесть за руль.

– Мне казалось, ты собирался настроить камеры, чтобы наблюдение велось и снаружи?

– Собирался. – Он отряхивает руки. – Я еще к этому не приступал.

– Как и ко всему прочему, – вырывается у меня сквозь зубы прежде, чем я успеваю остановиться. Кажется, этот понедельник – не лучшее начало недели в нашем домашнем мирке. Хвала Господу за мою работу, думаю я, забираясь в салон после взаимного дежурного «пока». Хвала Господу за нее.

Без спешки выезжая на шоссе, я размышляю: могли бы те юнцы с парковки сделать это? Пока я спала в машине? Или ночью. Мой адрес был в бумажнике. Они вернулись, чтобы еще разок до меня докопаться? Я вспоминаю о медсестре, что привезла мне бумажник. Ее лицо все время всплывает у меня перед глазами. Она выглядела столь же уставшей и всем по горло сытой, как и я. Родственная душа. Быть может, еще и одинокая. Я поеживаюсь при одной только мысли о том, как грубо повела себя с ней. Вероятно, это был ее последний добрый поступок на долгое время вперед.

Запаска слегка вибрирует, и я еще сильнее сбавляю газ, снова возвращаясь мыслями к поврежденной шине. Меня поражает внезапная догадка. Не Миранда ли это Стоквелл? Я ведь почти уверена, что это она поцарапала мою машину и оставила ту записку на ветровом стекле. Ей известно, где я живу? У нее неустойчивая психика, это очевидно из всех описанных Паркером инцидентов, которые мы представили суду. Сотни телефонных звонков, оскорбительные сообщения, ее заявления в полицию о похищении детей, проникновение в дом супруга и учиненный там разгром… Быть может, теперь она обратила свой гнев на меня? Как далеко она способна зайти? Это необходимо прояснить.

Элисон уже на месте. Дверь ее кабинета открыта, чтобы я могла убедиться, что она работает. Проходя мимо, я с улыбкой желаю ей доброго утра, выкладываю свой диктофон на стол Розмари и оставляю той записку с просьбой найти кого-нибудь, чтобы поменять мне колесо, а потом иду за кофе. Торт я оставляю в кухне, опять-таки, с запиской к коллегам, чтобы угощались, и наконец добравшись до собственного офиса, падаю в кресло, мечтая лишь о том, чтобы каждая косточка в моем теле болела не так сильно.

Смирившись с неизбежным, я делаю то, что должно быть сделано, а потом набираю номер Паркера Стоквелла. На часах всего половина восьмого, но его распорядок мне известен. Для него дело чести встать не позже половины пятого, чтобы отправиться прямиком в спортзал, а уже оттуда – на работу к семи. Так что, когда я ползла к своей кровати, чтобы вздремнуть тот жалкий час, он, вероятно, уже проснулся.

– Эмма, приветствую. Какое приятное утро понедельника, – звучит у меня в трубке его бархатный голос.

– Просто хотела поблагодарить за цветы. Не стоило, но все равно – спасибо, они прекрасны.

– Прекрасные цветы для прекрасной женщины.

Он что, правда так сказал? Как отвратительно. Мне вдруг приходит в голову, как эта ситуация выглядит для Паркера: я ждала все выходные, чтобы позвонить ему в понедельник, потому что дома на виду у мужа не хотела этого делать.

– Хотела спросить, не было ли у тебя больше проблем с Мирандой? – интересуюсь я. – Любые проявления после решения суда.

– С Мирандой? Нет. Она уехала к своим родителям в Лондон. Я почти уверен, что они приехали забрать ее в субботу. Так мне сказали мальчики, с ее слов. Время, проведенное с семьей, может убедить ее обратиться за помощью.

– Хорошо. Это хорошо.

Это в самом деле хорошо. Если в субботу ее не было в Лидсе, значит, ночью в воскресенье она не могла искромсать мою шину. Может быть, это и правда те детишки из супермаркета.

– Если что-то все-таки произойдет, лучше сразу сообщи в полицию и ничего не предпринимай. Именно этого она и будет ждать.

– Очень мило, что ты до сих пор обо мне беспокоишься. Послушай, этот ужин…

– Мне нужно отключиться, прости, Паркер. Звонок по другой линии, я должна его принять.

Мой телефон и в самом деле оживает. Сколь бы ни было это полезно для моего тазового дна, получив нужную информацию, я более не имею желания продолжать разговор. Я и так уже произвела на него ложное впечатление.

Я вешаю трубку и перевожу взгляд на дисплей мобильника. Сообщение от Фиби. Целое сочинение. Прости, что не ответила. Я спала. Прости, что я тоже вышла из себя – у нас обеих стресс. Кстати, ты так рано встала или еще не ложилась??? Я знаю, ты скажешь, что тебя это не касается, но маме, очевидно, утром стало хуже. Я собираюсь поехать в больницу ненадолго. Прости, что я не сказала о своем возвращении.

…так рано встала, или еще не ложилась??? – куча вопросительных знаков. Они много значат. Я умею читать между строк. Она не упоминает о том, что ночью была возле дома, но судя по содержанию ее письма, возможно, она хотела извиниться. С Фиби ни в чем нельзя быть уверенной. Хорошо хотя бы то, что мы не в ссоре. По крайней мере на данный момент.

К обеду легкая тошнота от усталости, выпитого кофе и навязчивого запаха роз трансформируется в головную боль, и мне хочется глотнуть свежего воздуха. Распахнув окно, я упиваюсь первыми несколькими глотками почти-что-свежего городского воздуха, высунувшись наружу так далеко, как позволяет мне оконная рама. Привалившись к окну, я почти мгновенно ощущаю облегчение и наслаждаюсь моментом, наблюдая за суетящимся внизу миром. Однако внезапно мне приходится прервать свое занятие, и я уже стою, наморщив лоб.

Я даже не знаю, чем маячащая в переулке напротив фигура привлекла мое внимание, но так уж вышло. Возможно, все дело в том, что она стоит неподвижно, в то время как вокруг все кипит. Быть может, ждет кого-то? Довольно странное место для встречи, когда прямо за углом есть несколько кафе и баров. Не то чтобы этот переулок отличался особой элегантностью. Это женщина в годах, со стальной сединой в волосах, одета в клетчатое пальто – возможно, чересчур броское для ее возраста. Лицо незнакомки наполовину закрывают массивные солнечные очки. Она поднимает взгляд на наше здание. Едва приметив меня, женщина тут же отступает обратно в тень. Словно не хочет быть узнанной.

Она что, наблюдала за мной? Или просто смутилась?

Я изо всех сил стараюсь смотреть в другую сторону, а она пулей вылетает из переулка и, не оглядываясь, спешит прочь по улице. Я смотрю ей вслед.

– Пришла твоя знакомая, Мишель. Спрашивает, не уделишь ли ты ей десять минут. – Обернувшись, в дверях своего кабинета я обнаруживаю Розмари. – Я объяснила, что у тебя перерыв на обед. Ах, да – гараж вернет машину к двум часам.

Мишель? Здесь? Что ей может быть нужно? Я удивлена, что ей вообще известно, на какую компанию я работаю, не говоря уже об адресе. Я снова бросаю взгляд на улицу, но старой леди уже и след простыл. Да не следила она за мной! Что за нелепое предположение. Хотя оно влечет за собой другое. Я ведь еще кое-кого видела в окно. Фиби стояла вчера вечером у нас в проезде. Могла она порезать мою шину? Эти сжатые кулаки. Этот тихий гнев. Зашла бы она так далеко? «Нет», – говорю себе я. Это все детишки. Это должны быть они. Я закрываю окно, усилием воли вытесняю дурные мысли из головы и прошу Розмари пригласить Мишель.

– То, о чем пойдет между нами речь, ведь будет конфиденциально, верно, Эмма? Ты же никому не можешь об этом рассказывать?

Странно видеть ее здесь, в моих владениях, однако же, покончив с дежурными любезностями и отказавшись от кофе, она садится и оглядывается вокруг. Мишель при полном макияже, но кожа ее выглядит сухой, а в белках глаз – тонкие кровавые прожилки. Может быть, у нее тоже проблемы со сном.

– Да, все верно. Мы называем это бесплатной консультацией. Это конфиденциально.

Кивнув, она пронзает меня острым взглядом, а затем начинает говорить:

– Я хочу знать, с чем останусь, если мы с Джулианом разведемся. – Я немного огорошена. В выходные между ними были трения, но ничто не указывало на подобный исход. – Я не посвящала в это никого из наших друзей, включая Роберта, так что прошу тебя тоже не делать этого.

– Разумеется. – Не знаю, что и сказать. Не то чтобы мы с ней были особенно близки. – Ты в порядке?

Она смотрит на меня с выражением хрупкой решимости.

– Джулиан завел интрижку. Я в этом практически уверена. Это длится уже какое-то время, насколько я понимаю. Задерживается на работе допоздна, чаще уезжает.

– Возможно, у него дела. Обычно он очень занят, разве нет? У него так много проектов. – Я пытаюсь успокоить Мишель, однако опыт подсказывает мне, что женская интуиция обычно делает стойку на такие вещи. Но верно также и то, что измена не всегда означает крушение брака. – Вы обсуждали с ним твои догадки?

– Сказал, – я идиотка. Но ведь он ведь вряд ли пришел бы ко мне и выложил все, так? – Мишель меряет меня дерзким взглядом. – Он раньше уже ходил на сторону, когда мы были моложе. Это были случайные связи на одну ночь на работе, но ничего серьезного. По крайней мере для него. И хоть для меня все это было серьезно, я видела, что он в самом деле каждый раз сожалел. Его раскаяние было искренним. Но в этот раз все иначе. Он отдалился. Я раздражаю его. Он прячет свой телефон. Это все, мать его, так избито!

Я беру долгую паузу.

– Ты знаешь, кто эта женщина?

Мишель вновь окидывает взглядом кабинет:

– Розы. Непохоже, что это подарок Роберта.

Странно, насколько хорошо эта женщина знает моего мужа.

– Ты права. Они не от Роберта. Их прислал клиент.

Смутившись, я говорю это пренебрежительным тоном, хотя на то нет никаких причин. Возможно, это потому, что Мишель себя так нагло ведет, хотя явилась сюда просить моей помощи.

– Воздыхатель. Умница Эмма. – Она усмехается: – «Тост за Эмму!»

Я так измотана, что требуется какое-то время, чтобы смысл сказанного до меня дошел, а когда это происходит, я слишком оглушена, чтобы говорить.

– Я? Ты решила, это я?

– Вы оба все время работаете допоздна. Ни ты, ни он особо не интересуетесь сексом. – «Отлично, Роберт, нам будет что обсудить», – проносится у меня в голове, пока Мишель набирает обороты. – А пока он не удалил на своем айфоне трекинговое приложение, сигнал всегда проецировался в этом районе, хотя мне он говорил, что задерживается на работе.

– Это же центр города, Мишель! Он мог встречаться здесь с кем угодно. Это на самом деле могли быть рабочие контакты. Но чем бы он ни занимался, он не занимался этим со мной. А раз уж вы с Робертом явно успели это обсудить, секса у нас стало меньше потому, что у нас маленький ребенок, а у меня должность, которая требует нахождения на работе по двенадцать часов кряду, после чего мне приходится еще и хозяйством заниматься, потому что мужчины в целом неспособны следить за одеждой, выполнением домашних заданий, и вообще – уделять внимание деталям. Так что, откровенно говоря, я все время хожу как сомнамбула. И для протокола – он и сам не каждую ночь стремится на меня запрыгнуть.

Вряд ли я убедила ее, но, по меньшей мере, в выражении ее лица появился намек на сомнение.

– Так почему Джулиан вечно поет тебе дифирамбы?

– Понятия не имею. Но Бог тому свидетель, Мишель, у меня не хватает сил трахать собственного мужа, так что я не стану выкраивать время, чтобы трахнуть твоего. – Боевой настрой сходит на нет у нас обеих, и Мишель, кажется, готова разрыдаться. – Послушай, – говорю я. – Может быть, у него есть трудности на работе или с финансами, о которых ты не знаешь. Или он переживает кризис среднего возраста. Ты должна вызвать его на разговор. Я могу рекомендовать многих отличных семейных терапевтов и консультантов.

– Он ни за что не станет к ним обращаться.

– Ты удивишься, сколько раз я уже это слышала. А потом люди кардинально меняли мнение. – Я бросаю взгляд на часы. – Мне и правда жаль, но сейчас я должна сделать телефонный звонок клиенту, а потом у меня конференция. Все сказанное здесь абсолютно конфиденциально, а если ты решишь вернуться, чтобы обсудить варианты, – милости прошу. Договорились?

– Благодарю. – Мишель поднимается. Она так и не втянула свои иголки. Я не уверена, что вполне развеяла ее подозрения, или, что более вероятно, она просто сконфужена оттого, что пришлось обсуждать это со мной.

– Я хочу извиниться, – добавляю я, когда Мишель уже почти в дверях. – За то, что случилось на выходных. Я повысила голос на Бена. Видишь ли, я провожу так мало времени с Уиллом, что становлюсь гиперопекающей матерью.

Мишель уходит, не сказав больше ни слова, а я злюсь, что попыталась все сгладить. Она могла хотя бы извиниться в ответ и за свое поведение.

– Эмма? – В кабинет заходит Розмари. – Потенциальные клиенты просили перезвонить.

Она выкладывает четыре листочка с номерами телефонов мне на стол, а потом медлит, явно не решаясь что-то сказать.

– Что-то еще?

– Да. Я… У меня возникла сложность с теми письмами, которые ты хотела отправить. Я не уверена… В общем, они немного странные.

Сдвинув брови, я переспрашиваю:

– Что именно тебя беспокоит?

Розмари плотно прикрывает за собой дверь.

– Все.

– Не понимаю. – О чем она говорит? – На записи должно быть три письма. По делам Маршаллов, Смитов и Майклзов. Я же надиктовала их сегодня ночью.

Пару мгновений Розмари стоит неподвижно. Я никогда еще не видела на ее лице столько сомнений. Наконец она прерывает молчание, вручая мне диктофон с таким видом, будто он сделан из горячих углей: «Вероятно, что-то пошло не так».

В некотором замешательстве я включаю воспроизведение. Секунда тишины, а затем быстрый свистящий шепот заполняет тишину кабинета. Слова звучат зло и отрывисто:

– …двести двадцать два, сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести двадцать два, сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести двадцать два, сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести…

У меня перехватывает дыхание, и машинка едва не выпадает из моих рук. Шепот продолжается, и мне кажется, что с каждым сказанным словом температура в моем кабинете падает.

– …восемнадцать, двести двадцать два, сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести двадцать два, сто тринадцать, сто пятьдесят пять, двести восемнадцать, двести двадцать два, сто тринадцать, сто…

Это она — вот первая моя мысль. Я вернулась обратно в детство, а моя мать, расхаживая взад-вперед, бормочет, словно мантру, своим страстным хриплым шепотом странную последовательность чисел, словно выплевывая их из своего рта. Проходит не меньше чем полминуты, когда мне наконец открывается ужасная истина.

Это не она. Это я. Едва узнаваемая, но все же – я.

Выключив воспроизведение, я сцепляю пальцы в замок, чтобы унять явственную дрожь в руках. Как это могло случиться? Я этого не помню. Это были письма. Я диктовала письма. А не это. Не ее числа.

– Вся запись состоит из этого, – нервно произносит Розмари. – Весь час.

Я с трудом выдавливаю смешок. Ее числа из моих уст.

– О, думаю, я знаю, что произошло. – Во рту у меня так пересохло, что кажется, меня сейчас стошнит. – Это медитативная техника. Вчера я практиковала ее, чтобы уснуть, и, вероятно, случайно записала поверх писем.

А я вообще диктовала эти письма? Или только думала, что сделала это? Как я могу этого не знать?

– Тогда ладно.

Несмотря на несколько сюжетных дыр в моей истории – зачем мне держать в руках диктофон, если мне было не уснуть, например, – Розмари облегченно улыбается:

– Но какая досада!

– Сегодня я надиктую их заново перед конференцией с мистером Уивером. Идет? – на моем лице застывает оскал улыбки, словно нарисованная гримаса.

– Я принесу тебе немного печенья и кофе. Ты пропус- тила обед.

– Чудесно.

Дождавшись, пока Розмари покинет мой кабинет, я подавляю рвотный позыв. Голова идет кругом.

Это числа моей матери.

Задолго ли до своего сорокалетия она перестала спать?

Задолго ли до той ночи она начала сходить с ума?

13

«Я не схожу с ума», – в тысячный раз повторяю я про себя, вылезая из машины; запаску уже заменили новым дорогостоящим колесом. На миг устало привалившись к своему авто, я мешкаю, прежде чем направиться к входу. Нужно рассуждать логически. Должно быть, я впала в полусонное состояние, пока диктовала письма, и стала думать о ней. Вот и все. Несмотря на то, что недавно я в собственном кабинете в красках расписывала Мишель преимущества терапии, мне не хватает силы воли, чтобы обратиться к специалисту по поводу самой себя. Мне просто нужно выспаться. Сегодня я это сделаю. Сегодня все будет по-другому, и я лягу спать пораньше.

– Что скажешь?

Появившаяся в дверном проеме Хлоя кружится вокруг себя, пока я доедаю одну из фахит, которые семейство оставило мне на ужин. Я прищуриваюсь.

– Это случайно не…

– Платье тетушки Фиби. Она заезжала сегодня. Выглядит круто, правда?

Хотя моя семнадцатилетняя дочь скорей умрет, чем позаимствует что-то из моего гардероба, мини-платье расцветки тай-дай она обыграла точь-в-точь так, как делала это Фиби: надела его в паре с черными легинсами. Фиби выбирала платье, словно заранее зная, что Хлоя захочет оставить его себе. Возьми с полки пирожок, тетушка Фиби, тебе зачет. Она была здесь. Снова. И снова не предупредила.

– Выглядишь сногсшибательно.

– Я собираюсь к Эми. Возможно, останусь там на ночь.

– Хорошо. Напиши, когда доберешься, и дай знать наверняка.

Когда она перестала спрашивать у нас разрешения и стала ставить перед фактом?

– Идет.

Хлоя уже на полпути к двери и свободе.

– Фиби заходила? – оглядываюсь я на Роберта. Это не должно выбить меня из колеи. Мы же сегодня с ней так хорошо пообщались. Но почему после прошлого раза она не сказала мне, что придет?

– М-да. – Роберт наскреб достаточно начинки, чтобы хватило еще на одну фахиту для себя, и теперь уселся напротив. – Привезла платье, поиграла с Уиллом минут пять. В общем-то, и все. Едва зашла. – На сушилке стоят две перевернутые кружки. Она пробыла у нас достаточно, чтобы выпить чаю, что в моем понимании несколько дольше, чем едва зашла. – Сегодня в школе случилась неприятность, – переводит разговор Роберт. – Уилл обмочился.

– Что? – Все мысли о Фиби мгновенно улетучиваются. – Но почему?

Он уже сто лет не писался. Уилл быстро приучился к горшку – быстрее Хлои и определенно быстрее, чем мальчики в среднем. С тех пор, как ему минуло три с половиной года, у нас не случалось никаких инцидентов.

– Затрудняюсь ответить. Очевидно, это случилось на большой перемене, во время обеда, – откупоривая бутылку пива, неуверенно продолжает Роберт. – Он не желает об этом говорить. Фиби тоже не смогла ничего из него вытянуть.

– Я должна пойти и поговорить с ним.

Тяжкий груз вины за мой жизненный выбор давит на плечи. Даже моя вечно отсутствующая сестра была здесь и пыталась помочь моему ребенку, пока я торчала на работе.

– Он спит, Эмма. С ним все будет в порядке.

– Он вообще ни слова не сказал?

– Практически. Только то, что у него кружилась голова.

– Вчера он тоже жаловался на головокружение.

В моем мозгу немедленно калейдоскопом разворачиваются картины одна мрачнее другой – то, что, как тебе кажется, никогда не произойдет с твоим собственным ребенком.

– Может, он заболел?

– Он сказал, все уже прошло. – Роберт смотрит на меня тем самым взглядом, который должен показать мне, что я преувеличиваю и слишком трясусь над ребенком. – С ним все хорошо. В школе такое случается.

– Что сказала учительница?

– Не стала делать из мухи слона. Сказала, он играл с Беном, когда это случилось.

Вот теперь все встает на свои места. Мою тревогу сменяет волна гнева – нервное истощение избавило меня от полутонов.

– С тем Беном, который столкнул его в воскресенье с батута?

– Ладно тебе, это была случайность, Бен – нормальный парень.

– Тебе не кажется, что тут слишком много совпадений? Тебе нужно завтра еще раз поговорить с учительницей. Пусть разберутся с Беном.

– Я знаю, как решать школьные вопросы, Эмма, – злится Роберт. – Это же моя работа, помнишь?

– Можно подумать, ты станешь жаловаться на ребенка своей лучшей подружки Мишель.

Я все еще злюсь на то, что он сплетничал с ней о нашей интимной жизни, а еще больше меня злит тот факт, что я даже не могу ему это высказать.

– Да что с тобой такое? – вскакивает на ноги Роберт. – Завтра я поговорю в школе. Не нужно грубости. С Мишель я тоже поговорю, если хочешь.

– Я хочу, чтобы ты сам этого хотел! Не могу понять, почему эта ситуация тебя не задевает.

– А я не могу понять, почему тебя она задевает настолько сильно.

Глядя на свой неоконченный ужин, я прикусываю язык. У меня нет сил на очередную ссору.

– У меня был длинный день, – произношу я вслух. Числа моей матери. – Уиллу придется пару дней пропустить, и меня это огорчает.

В некоторых вещах мужчины весьма ограниченны. Роберт, может быть, и поднимет этот вопрос в школе, но я же его знаю – он примет любые их объяснения за чистую монету, и все будет сведено к дежурному «мальчишки есть мальчишки», рассосется и забудется. Уиллу пять. Когда тебе пять, случиться может всякое.

– Не делай меня виноватым, – подхватив свое пиво, тихо произносит Роберт уже на пути к себе в берлогу. – Я стараюсь изо всех сил.

На столе напротив меня остается его грязная тарелка, а сковорода все еще стоит на плите. Что, правда? Я впадаю в задумчивость. Ты и правда стараешься?

Ненавижу неопрятные кухни. Так было всегда. Еще один отголосок прошлого с ней.

Скрипя зубами, я принимаюсь наводить порядок.

14

И снова ночь, и снова я не сплю.

Мой пристальный взгляд прикован к чулану под лестницей. Это не черная дыра. Она меня не засосет. Темно, правда. Но это всего лишь чулан. Мои икры онемели от вынужденной скрюченной позы. Генри Гувер стоит на своем месте, по одной стене с клюшками для гольфа. Просто чулан. Закрыв дверцу, я распрямляю ноги, и ток застоявшейся крови тут же наполняет затекшие конечности покалыванием. На этот раз я приняла две пилюли «Найт-Найта», но вот, пожалуйста, я все еще здесь. Сна ни в одном глазу.

Я отправляюсь обратно в кухню, чтобы ополоснуть свою кружку. Задняя дверь заперта. Я знаю это, потому что уже проверила ее, когда спустилась вниз около десяти минут второго. Новый уклад жизни – новые тревоги. Отставив в сторону кружку, я перевожу взгляд на белую защитную панель за раковиной – стильную и очень дорогую. В нашей семье у нее двойное назначение – обычно Роберт записывает на ней все напоминалки на грядущий день. Стоматологи. Врачи. Трудовые будни. В самом низу я замечаю надпись «Пригот. к вечер. по пвд д. р. Эммы». М-мм. Я стираю эту строчку. Все прочие напоминания стираются вместе с этим, и вот я уже стою, уставившись на белоснежную пустоту. Это зрелище успокаивает меня. Я просто истерзана. Все идет не так, как надо. Спустя некоторое время я делаю глубокий вдох. Лучше будет вернуться в кровать и снова попытаться уснуть. Я. Должна. Стараться. Лучше.

Ступая по полному теней темному коридору второго этажа, я словно слышу далекое эхо. Быть может, то откликаются призраки меня самой, бредущие в противоположном направлении? Я – вчерашняя и я – завтрашняя? Вчера на ступенях, ведущих в тот дом, застал меня Некто… иль то был Никто?[7] Я дрожу. Я так устала.

Внезапно я ощущаю острую потребность еще разок заглянуть к Уиллу. На самом деле в этом нет необходимости. Уилл в порядке. Тем не менее, замешкавшись у его двери, я бросаю взгляд на часы: 2.21 ночи. Я должна зайти к нему в комнату. Должна. Это навязчивая идея. С тех пор, как я спустилась вниз, ничего не могло случиться, но мне необходимо быть в его комнате. Я сдаюсь и проникаю внутрь. Не знаю, что я хочу там увидеть. Он спит точно так же, как спал раньше. Склонившись над его кроватью, я любуюсь сыном. Как быстро он растет!

Наконец я добираюсь до собственной постели и укладываю голову на свою холодную подушку. Мне хочется плакать. Я так хочу спать!

– С тобой все хорошо? – повернувшись вполоборота, спрашивает Роберт.

– Я ходила в туалет, – отвечаю я.

– Ложись спать, – бормочет он.

Если б только это было так просто. Перевернувшись на живот, я изо всех сил впиваюсь пальцами в бока подушки, чтобы только не закричать.

Пролежав таким образом с час, я сдаюсь и с колотящимся сердцем снова спускаюсь вниз. Может быть, на диване я быстрее смогу заснуть. Пока в кухне закипает чайник, я снова принимаюсь пялиться в окно, но никакой угрозы не замечаю. Паранойя, Эмма? Тебе это никого не напоминает?

Заваривая ромашковый чай, я ловлю себя на том, что моя рука уже тянется к бутылке с водкой. «К чертям собачьим», – решаюсь я и добавляю бухло в чай. Водка в половину четвертого утра – не самая блестящая идея. Мне это известно, но все прочие идеи у меня закончились. «Найт-Найт» продемонстрировал полную несостоятельность, так что сгодится все, что поможет мне расслабиться. Я с нетерпением жду, когда же начнет светать. Мое крошечное, спасительное окошко сна.

Намереваясь вернуться в гостиную, я понимаю, что замерзла. Стоп. Мне казалось, что я стерла все записи с защитной панели. Я сделала это! Я думала, что оставила ее чистой. Я уверена в этом. Однако, глядя на панель, сейчас я убеждаюсь в обратном. Там есть еще надпись. Моему взору предстают неровно нацарапанные цифры. О нет.

1 5 5 2 1 8 2 2 2 1 1 3 1 5 5 2 1 8 2 2 2 1 1 3

Нет-нет-нет.

15

К своему удивлению, на рассвете я все-таки смогла уснуть на час-другой, несмотря на собственный страх – я схожу с ума, но сейчас все равно чувствую себя полумертвой. Меня немного подташнивает, да еще и из носа потекло. Впереди маячит бесконечно долгий день. Мне потребуется много кофе, а может даже кусок торта или ролл с беконом, или вообще и то, и другое, чтобы зарядиться энергией по пути на работу.

Работает радио, а Роберт накладывает нам завтрак и в спешке упаковывает детские обеды в школу. Мне кажется, все это производит излишне много шума. Все, кроме Уилла, который до сих пор непривычно молчалив. Мой малыш определенно сам не свой. Мне следовало бы наслаждаться этим редким утром без спешки – сегодня нет судебных заседаний, а до одиннадцати ко мне никто не записан на прием, однако тревога и усталость превращают меня в натянутую до отказа пружину.

– С тобой все хорошо, обезьянчик? – взъерошиваю я темные волосы сына. Мой мальчик, пошел не в светловолосых отца и сестру.

Уилл кивает, не поднимая головы от своего альбома. Красной шариковой ручкой он быстрыми движениями что-то рисует. Несмотря на любопытство, я не пытаюсь заглянуть. Пару минут назад Роберт предпринял было такую попытку, но Уилл тут же захлопнул обложку, зло дернув плечом. Роберт насыпает хлопья в тарелку Уилла. Он и сейчас выглядит уязвленным, так что приходится прикусить язык и не напоминать ему о необходимости поговорить с учительницей о Бене. Взяв на себя крошечную родительскую обязанность, я включаю тостер. На самом деле мне невдомек, какой у них распорядок по утрам. Я завтракаю с ними не чаще раза в месяц, и то если повезет. Иногда меня охватывает чувство вины за то, что я недостаточно переживаю по этому поводу.

– Можешь передать молоко?

В бутылке, которую я вытаскиваю из холодильника вместе с маслом и джемом, молока осталось на донышке. – Эта кончилась, – сообщаю я. – Сегодня же должен прийти молочник, так?

Роберт должен понимать, что я переживаю из-за происшествия в школе, особенно учитывая настроение Уилла. Почему он просто не может сказать, что ничего не забыл, и собирается поговорить с учительницей? И тут на меня снисходит озарение, и заряд бодрости прогоняет сон. Аллилуйя, черт побери! У меня сегодня есть время заняться школьными делами. Проблема решена. Я не люблю скандалы, но сейчас, когда моя бессонница усугубляется тем, что кто-то издевается над моим ребенком, я намереваюсь либо доискаться до истины, либо, по меньшей мере, обеспечить безопасность Уилла на сегодняшний день.

Когда Роберт распахивает заднюю дверь, чтобы принести с крыльца молоко, в кухню врывается освежающий утренний ветерок. Я мысленно прикидываю, как лучше преподнести мужу свое решение, но тут снаружи раздается удивленный вопль боли:

– Черт побери! Твою мать!

– Сиди на месте, – командую я Уиллу, которого папин крик заставил встрепенуться и отвлечься от своего рисунка, но к тому моменту, как я оказываюсь у задней двери, Роберт уже ковыляет обратно.

– Что случилось?

Челюсти Роберта стиснуты от боли, и я поскорей подвигаю ему стул. Он, по своему обыкновению, вышел наружу босым, а теперь там, где он прошел, тянется кровавый след. Присев на корточки, я вытаскиваю большой осколок стекла из его подошвы, чем вызываю новый приступ брани.

– Папочка?

– Все в порядке, – с присвистом выдыхает Роберт. – Почему бы тебе пару минут не посмотреть мультфильмы на айпаде?

Возможно, Уилл сейчас ведет себя несколько странно, однако ему не нужно повторять дважды, когда речь заходит о дополнительном времени у экрана. Бросив на нас последний обеспокоенный взгляд, он подхватывает свой альбом и спешит в гостиную.

– Держись.

Я судорожно шарю в буфете в поисках аптечки первой помощи. Порез выглядит хуже, чем есть на самом деле, но все равно ничего хорошего в этом нет.

– Гребаное молоко, – сквозь сжатые зубы цедит Роберт. – Кто-то разбил бутылку. Все стекло было за калиткой. Как будто кто-то специально его там разложил.

– Что значит разложил? – Крепко ухватив его за ступню, я лью анестетик на рану. Роберт дергается. Заживать будет долго, но швы не понадобятся.

– То и значит. Кто-то, мать его, специально насыпал там стекла!

– Считаешь, это снова те недомерки?

Если бы он настроил камеры, мы смогли бы узнать наверняка. А я бы выяснила, кто порезал шину. Быть может, теперь, когда пострадал сам Роберт, он все-таки займется этим.

– Возможно. Мелкие куски дерьма.

– Оставайся дома и отдохни. – Прикрыв рану салфеткой и пластырем, я аккуратно оборачиваю ногу Роберта бинтом и, наклонившись вперед, целую его рану, как если бы он был ребенком. – Мне сегодня не нужно на работу до десяти. Я сама отвезу Уилла в школу.

Роберт прав – осколки разбитой бутылки кто-то разложил у самой калитки. Призрак матери у меня в голове услужливо отодвигается, чтобы я могла получше все разглядеть.

Разве не было тогда у нас дома целой кучи молочных бутылок? Они высились башнями еще с тех пор, когда к нам ходил молочник, и башни эти все росли. Помните, что я говорила? Мы же не хотим их разбить. Осколки могут поранить ваши ноги. И тогда вы не сможете ходить в школу. Совпадение. Только и всего. Упоротые подростки и совпадение.

16

– Не переживай за папу. – Уилл тихо сидит на зад- нем сиденье. – С ним все в порядке. Порезы иногда выглядят гораздо серьезнее, чем есть на самом деле.

Он кивает, не отрывая взгляда от окна. Нет, это не мой болтун-попрыгун. Как учительница могла не обратить на это внимания? Уилл и правда иногда становится непривычно тихим – когда ему было два годика, Фиби однажды даже обмолвилась, что у него старая душа. Но нынешнее его состояние не проходит уже несколько дней. Головокружения.

– Плохо себя чувствуешь? Ты какой-то тихий.

– Все хорошо.

Уилл избегает на меня смотреть.

– Голова не кружится? – Он не отвечает. – Уилл?

– Нет.

– Если ты не заболел, тогда что случилось? Ты же знаешь, мне можно все рассказать. Для того и нужны мамы. – Я терпеливо жду, но ответа не получаю. – Так что случилось вчера? На большой перемене?

– Со мной произошла неприятность.

Уилл все еще не смотрит на меня, но, по крайней мере, начал говорить.

– На тебя это не похоже. – Мы подъезжаем к школе. Хвала небесам, сейчас еще рано, так что излишнего внимания не будет. – А Бен был рядом? Вы же с ним дружите? – ненавязчивым тоном пытаюсь я выудить информацию из несговорчивого ребенка.

– Он тряс меня.

Меня внезапно захлестывает волной ярости. Я же знала, что все не так просто. Я знала. Я паркуюсь. – Тряс тебя? Почему?

Уилл снова пожимает плечами, но у меня больше нет необходимости на него давить. Мне достаточно услышанного. Крепко взяв сына за руку, я протискиваюсь сквозь ворота спортивной площадки, мимо женщины, которая в шутку говорит Уиллу, что у папочки, должно быть, сегодня выходной. У нашего папочки каждый гребаный день – выходной, – думаю я, отвечая женщине сдержанной улыбкой.

Уиллу приходится напомнить мне дорогу в свой класс – очередной укол совести для вечно отсутствующей карьеристки, и вот зрелище маленьких стульчиков и парт заставляет мое сердце сжаться. Иногда мне кажется, что Уилл слишком быстро растет, но это место напоминает мне лишь о том, что мой сын – все еще маленький и хрупкий человечек.

Учительница, мисс Рассел, выглядит так, будто сама только недавно встала со школьной скамьи. Подняв взгляд от своих записей, она расплывается в улыбке.

– Миссис Эверелл. Доброе утро.

– Муж сообщил мне о вчерашнем инциденте, – говорю я. – Я очень обеспокоена.

– Не переживайте. Это был несчастный случай. Такое случается. – Мисс Рассел переводит взгляд на Уилла. – Почему бы тебе не повесить свою курточку? А потом можешь помочь мне с разбором цветов, если хочешь.

Нагнувшись, я целую Уилла в щеку прежде, чем он успевает убежать, и сын нехотя обнимает меня в ответ.

– Он сказал, что Бен Симпсон тряс его. У нас раньше уже случались проблемы с Беном. – Явное преувеличение, но меня этот факт не волнует. – Они уже ссорились в субботу.

– В самом деле? – Учительница выглядит сконфуженно. – Бен может набедокурить, но вообще-то он не из числа хулиганов.

– Может быть, вы не замечаете этого, потому что находитесь здесь, пока они играют снаружи?

– Дети всегда находятся под присмотром, и…

– Я бы хотела, чтобы сегодня Уилл оставался в классе на переменах и во время обеденного перерыва, пока вы не разберетесь, в чем тут дело. Он просто сам не свой. Хотя я и не жду, чтобы вы знали детей так же хорошо, как их родители, не заметить этого вы просто не могли.

– Он действительно как-то притих, – подтверждает мисс Рассел. Она очень высокая. Даже стоя на шпильках, мне приходится задирать голову, чтобы смотреть ей в глаза. – Само собой, я во всем разберусь. Пожалуйста, не переживайте, миссис Эверелл. Уверена, это было…

– Прошу вас разобраться во всем и принять меры к тому, чтобы это не повторилось. – Я маленькая, но грозная. – Не хотелось бы писать жалобу.

– Разумеется.

Мисс Рассел обескуражена, а я, уже развернувшись, чтобы уходить, чувствую угрызения совести. Склочная, избалованная, претенциозная мамаша-карьеристка, вот какое впечатление я произвожу. Точно так же я повела себя с несчастной Кэролайн, которая привезла мне кошелек. Никогда в жизни я не могла бы подумать, что стану такой.

– Прошу прощения за резкость, – уже мягче говорю я. – У меня аврал на работе, а это просто вишенка на торте. А еще у меня эти дни.

И несколько этих ночей.

Мисс Рассел улыбается, радуясь перемирию:

– Прекрасно понимаю вас.

Должно быть, выгляжу сконфуженно теперь я, потому что учительница, кивком указывая на мой тонкий свитерок, тихонько сообщает:

– Мне кажется, это изнанка.

Глядя на лейбл, торчащий из бокового шва, я с трудом выдавливаю из себя смешок.

– О, благодарю вас.

Очередное воспоминание нашептывает о себе в моей голове, которая полнится его затхлым и сырым дыханием. Мы с Фиби спускаемся по лестнице в тот последний день, в руке у меня зажата открытка на сороковой день рождения матери. Мой взгляд скользит по телу – школьный джемпер одет наизнанку.

Еще разок наскоро чмокнув вернувшегося Уилла, я устремляюсь в коридор, чтобы там переодеть свитер как следует. Что-то со мной сегодня не так. Дело не только в усталости. Числа. И не в одном Уилле. Разбитые молочные бутылки. Тут что-то другое. Сука. Порезанная шина. Я устала, и терпение мое лопнуло, но дело все равно не в этом. Наизнанку. Меня охватывает тихий ужас. Она в больнице. Мой день рождения приближается. Фиби была права. Я боюсь. Я не хочу быть как она. Не хочу совершать то, что она совершила. Не хочу сойти с ума, как она. Не хочу, чтобы во мне была дурная кровь.

Миновав спортивную площадку, я направляюсь к машине, как вдруг у себя за спиной слышу знакомый голос:

– Поторопись, Мэтью, не копайся. Не то я опоздаю на йогу. И бога ради, заправь свою рубашку, Бен.

Метнувшись за дерево, я наблюдаю за тем, как Мишель суетливо затаскивает двоих мальчишек в школу, а затем, взглянув на часы, прямо по бордюру спешит обратно к своей машине. Я остаюсь в своем укрытии еще на пару мгновений. Мэтью побежал прямиком в школу, а вот Бен медлит, шатаясь между двумя входами в здание, которые сто лет назад отделили мальчиков от девочек.

– Прошу прощения, – обращаюсь я к доброжелательной женщине у ворот. – Я оставила ключи от машины в школе.

Она не оборачивается, чтобы удостовериться, что я вернулась в здание. Что не может не радовать. Потому что идти туда я как раз и не собираюсь.

17

Вздрогнув, я просыпаюсь, не имея ни малейшего понятия, ни где я, ни даже кто я. Яркий свет. Жесткое сиденье. Мерцающий экран компьютера. Вот дерьмо. Я молниеносно выпрямляюсь. Работа. Я нахожусь на рабочем месте. А когда? Какой сегодня день? Который час? Это мне снится? Не дав мне времени собрать мысли в кучу – клиент на двенадцать тридцать отменился, так что я решила воспользоваться образовавшимся окном, чтобы разобраться со счетами, как я теперь понимаю, – и отлепить пересохший язык от нёба, сквозь туман моего недопонимания доносится голос:

– Эмма? – Энгус Бакли, старший партнер, мой босс, стоит в дверях моего кабинета, и вид у него озадаченный. – С тобой все хорошо?

– Да. Да, прошу прощения. Все нормально. Просто задумалась.

– А мне показалось, ты спишь.

Его короткий смешок сигнализирует о том, что Энгус вовсе не уверен в обратном.

– Мне нужно было размять шею. Пыталась купировать головную боль. Чем могу быть полезна? – Невзирая на то, что я до сих пор не вышла из этого отвратительного, зыбкого состояния между сном и явью, я ослепительно улыбаюсь.

– Паркер Стоквелл. Хочет подкинуть нам еще работенку в коммерческой сфере. Предлагает встретиться за ужином в четверг. Нам троим. Он заказал столик в Элдерфлауэр Гарден.

– Нужно поговорить с Робертом… – Я замечаю, как мрачнеет босс. – Но я уверена, что проблем не возникнет, – бодро заканчиваю я.

– Отлично.

Чудесно. Вечер в обществе Паркера Стоквелла. Едва за Бакли закрывается дверь, я снова откидываюсь на спинку кресла, прекрасно сознавая, что Стоквелл – наименьшая из моих проблем. Я заснула на работе. Когда смысл случившегося доходит до меня, сердце пускается в галоп. Это уже хуже, чем тогда, в машине. Тогда по крайней мере я приняла осознанное решение закрыть глаза. На этот раз я работала. А потом – просто вырубилась. Погасла, как лампочка. Как долго я проспала? Сейчас двадцать минут второго. Значит, я пробыла в астрале около получаса. К счастью, больше никому не пришло в голову заглянуть ко мне в кабинет. Даже не знаю, что подумала бы обо мне Розмари после инцидента с диктофоном.

Краткий сон подарил мне некую ясность. Всего пять ночей без сна, а кажется, что уже целая жизнь. Долгий, мучительный кошмар моей жизни. Мне вдруг вспоминается мой резкий разговор с учительницей Уилла. И мое… Так, ладно. Пора положить этому конец. Так дальше продолжаться не может. Это закончится моим увольнением. И разводом.

В дамской комнате я усердно плещу в лицо водой, изрядно намочив волосы, а затем наношу легкий макияж. У меня в сумочке только старая тушь, которая склеивает ресницы. Под глазами темные круги, а с участков сухой кожи на лбу осыпается пудра. Я выгляжу неряшливо – сыплюсь снаружи точно так же, как изнутри.

Ты не похожа на нее, – говорю я своему усталому отражению. Отражение скептически оглядывает меня, и меня совсем не радует то, что читается в глазах зеркального двойника. Есть только один способ избавиться от этого. Ты должна пойти к ней. Пока еще можешь. Фиби была права. Ты должна обрести мир, пока и в самом деле не довела себя до сумасшествия.

На выходе из уборной я сталкиваюсь с Элисон.

– Выглядишь ужасно, – напрямик заявляет она, пока я пытаюсь протиснуться мимо.

– Мигрень.

– Не знала, что ты ими страдаешь. – На ее лице маска сочувствия, а во взгляде сквозит полнейшее неверие в мнимую головную боль. – Должно быть, ты слишком много работаешь.

– Я в порядке, – резко обрываю ее я. – Но все равно спасибо.

Выйдя из дамской комнаты, я направляюсь прямо в кабинет Бакли. Нужно сделать это сейчас, пока я не передумала.

18

Расписываясь в журнале, я замечаю, как у меня дрожит рука. Вдоль по коридору я спешу к Фиби, которая уже поджидает меня у двери палаты. Ее палаты.

– Что ж, должна сказать, твое сообщение меня порядком удивило, – объявляет она на этот раз не в своей ироничной манере. Кажется, она искренне рада. – Но я не могла поверить до этой самой минуты. Ты в самом деле здесь!

– Это не повторится.

Меня тошнит, но сна нет ни в одном глазу благодаря адреналину, циркулирующему в моей крови. – Это разовая акция.

Я бросаю на Фиби свирепый взгляд, словно это она силком затащила меня сюда, а не я сама это предложила.

– Мне подождать снаружи? – интересуется Фиби. – Или предпочитаешь, чтобы я пошла с тобой?

– Ты можешь побыть где-то в другом месте? Тебе вообще не нужно было приходить. Я буду не в своей тарелке, если ты останешься торчать здесь. Мне необходимо уединение.

Мои пальцы яростно ощипывают кутикулу. Каждый раз, когда отрывается очередной лоскуток кожи, меня пронзает острая боль. Я не делала так с самого детства.

– Как угодно, – пожимает плечами Фиби. – Я подумала, что тебе может понадобиться поддержка. В таком случае схожу домой на часок.

– Кстати, где ты живешь? – спрашиваю я. На Фиби фирменное поло паба «Хэнд энд рэкет»[8]. Не могу представить Фиби работающей в баре, где нужно мириться с поведением опоек. Она для этого чересчур хороша. Но если Фиби здесь всего на пару месяцев, возможно, эта работа тоже временная.

– Не так уж далеко отсюда. – Фиби наклоняется и чмокает губами, почти что – но только почти – дотянувшись поцелуем до моей щеки. – Иди туда и убедись, что больше бояться нечего.

«Ей-то легко говорить», – проносится у меня в голове, пока я провожаю глазами Фиби. Дойдя до конца коридора, она улыбается медсестре, которая выбирается из-за своей стойки и выходит следом за моей старшей сестрой. Фиби не может расслабиться рядом со мной, зато с незнакомцами всегда на короткой ноге. Я чувствую укол зависти. Перед Фиби уже не стоит проблема сорокалетия. И она никогда не боялась, что это у нее в крови. В отличие от меня. Ее наша мать не пометила как потенциальную сумасшедшую. Я ощущаю крайнюю степень одиночества. Я напугана так же, как когда мне было пять, только теперь никто не держит меня за руку, пока я собираюсь с духом, чтобы увидеть маму.

Я делаю глубокий вдох. Мне уже не пять. Я успешная женщина, у меня чудесная семья, и я с этим справлюсь. Я хватаюсь за ручку двери, поворачиваю ее и вхожу в палату.

Жалюзи закрыты, в палате тепло, и горит неяркий свет. Аппарат возле кровати в ровном темпе издает глухое «у-у-уш», а затем щелчок.

Я перевожу взгляд на лежащее в кровати тело. Вот и она.

По подушке рассыпались волосы – у нее они до сих пор длинные, только теперь не темно-каштановые, а серо-стального цвета. На ввалившемся лице выделяются скулы. Глаза закрыты – наконец она может поспать. Поверх одеяла лежат руки-веточки, под бледной пергаментной кожей проступают яркие голубые вены. Кулаки ее сжаты – только так в этом хрупком остове, покрытом обвисшей кожей, и можно узнать мою мать. Где-то глубоко внутри она все еще пребывает в неистовстве.

Я удивительно спокойна, словно переступив через порог и очутившись в этом временном портале, все свои тревоги я смогла оставить снаружи, в реальном мире. Быть может, это все потому, что видеть эту дряхлую незнакомку для меня настолько сюрреалистично, что я попросту не воспринимаю, что это и впрямь она.

На прикроватном столике ваза – букет жизнерадостных цветов выглядит неуместно ярким на фоне стены цвета магнолии. На карточке, прикрепленной к букету, тоже цветы. «Поправляйся скорее!» – а внутри написано: «Дорогой мамочке с любовью от Фиби**».

Я оторопело смотрю на нарисованные поцелуйчики. Как она может? Я помню, как рисовала поцелуйчики на той открытке в тот самый день. Перед тем, как пойти в школу. Перед тем, как она…

Я хватаюсь за перила и начинаю подниматься, с трудом переставляя ноги, затекшие от долгого пребывания в тесноте. Очередная холодная вспышка молнии заставляет меня подпрыгнуть – мне всего пять, и я очень боюсь. Но коридор второго этажа пуст, хотя я слышу какой-то шум – странные звуки, которые я не могу распознать. Звуки слышны со стороны нашей с Фиби спальни.

– Мамочка? – тихонько зову я.

Я опускаю карточку. Моя рука дрожит. Я сама дрожу – не от страха, от ярости. Мамочка. Она была всем, чем мать быть не должна. Несмотря на то, что теперь от нее осталась лишь оболочка, которая сейчас лежит в этой кровати, я до сих пор ощущаю отголоски страха, который испытала той ночью.

Планшет с протоколом ее лечения висит над кроватью, и я наклоняюсь вперед, чтобы заглянуть в записи. Там полно медицинских терминов, которые я не понимаю, однако, переведя взгляд немного выше, я читаю:

Камера внутреннего наблюдения Хартвеллской лечебницы для душевнобольных зафиксировала нанесение пациенткой увечья самой себе 24.06. в 01.13. Пациентка была обнаружена в 02.00 во время дежурного обхода и без промедления доставлена в Центральную больницу Лидса.

Сдвинув брови, я смотрю на дату.

24.06 в 01.13.

Двадцать четвертое июня. Прошлая пятница. Значит, она сделала это в ночь с четверга на пятницу. Прошлый четверг. В тот день завершился судебный процесс в деле об опеке Стоквелл против Стоквелла. Моя первая бессонная ночь – я проснулась среди ночи и никак не могла заснуть. Я помню все это совершенно ясно. Помню, что у меня возникло паническое ощущение – в доме кто-то есть – и я посмотрела на часы.

Часы показывали 01.13.

Мое сердце принимается скакать вприпрыжку – я снова возвращаюсь к записям на планшете. 24.06 в 01.13. Я проснулась от ужаса как раз в те минуты, когда моя мать решила размозжить себе голову о зеркало.

Как это вообще возможно? Это совпадение – пытаюсь я уговорить сама себя. Однако ужас, который я испытала, проснувшись той ночью, свернулся кольцами где-то под ложечкой. Что со мной происходит?

Ее рука молниеносно вздымается с кровати, и ледяные пальцы смыкаются вокруг моего запястья. Я слышу собственный вопль – исполненный паники, едва слышный, полупридушенный звук, и, спотыкаясь, отскакиваю назад, все еще не веря в происходящее. Но она держит крепко – под ледяной кожей белеют костяшки пальцев, хотя в остальном ее тело остается мертвенно-бледным и неподвижным.

Нет, мамочка, нет! Воспоминания теснятся вокруг меня, и мне кажется, что сейчас она снова потащит меня в тот чулан под лестницей, сжимая, словно в тисках, а я буду кричать, умоляя ее не делать этого. В панике я уже не различаю, где мое прошлое, а где настоящее – так они смешались. Я сейчас потеряю сознание. Нет, мамочка, прошу тебя, нет!

Ее веки внезапно распахиваются. Белки под ними желтушные, налитые кровью. Ее взгляд отыскивает меня. Пытаясь освободиться, я слышу собственное свистящее дыхание. Мое лицо горит. На этот раз она точно утащит меня во тьму, в эту черную дыру, из которой не может выбраться сама. Я уже слышу, как мой крик набирает силу, но тут, так же внезапно, как схватили, ее пальцы отпускают мою руку. Рука ее безвольно падает вдоль тела, словно вовсе не шевелилась. Глаза снова закрываются.

Едва переводя дух, я вжимаюсь в кресло для посетителей. Аппарат, поддерживающий в ней жизнь, продолжает издавать шипение и щелчки. В недоумении я обвожу взглядом палату. Здесь никого нет. Я задираю голову – на потолке нет камер слежения. Никто ничего не видел. Потирая запястье, я все еще ощущаю холод ее пальцев. Она лежит так мирно, словно ничего не произошло. Может, так и есть? Может, это начало моего сумасшествия. Превращения в нее.

01.13. В тот миг, когда началась моя бессонница, она разбивала себе голову.

Я ошибалась. Она все еще пугает меня. Может быть, ее пальцы и отпустили меня, но сама она отказывается сделать это.

Когда через короткое время я, спотыкаясь, миную сестринский пост, за стойкой никого не оказывается. Я отчаянно нуждаюсь в глотке свежего воздуха и в том, чтобы поскорее убраться отсюда без всяких записей. Я спешу прочь из здания, по пути задевая женщину, идущую в противоположном направлении, и даже не замедляю шаг, чтобы принести извинения. До своей машины я успеваю добежать за считаные секунды до того, как ноги напрочь отказываются мне служить. Волна жара окутывает мое тело, и черные мушки начинают клубиться на периферии зрения. Я просто уверена, что сейчас отрублюсь. Включив кондиционер на полную мощность, я направляю струю воздуха в лицо и принимаюсь глубоко дышать. Холодный пот на моей коже постепенно высыхает.