Стадии принятия тьмы

Отрицание 

«Добро побеждает зло. Значит, кто победил, тот и добрый» – твердит себе Андрей. Но сколько не говори «я хороший человек», крови на руках меньше не станет. На руках, шее, плечах, лице – не станет. Она растекается под ногами, мажет по щекам, пачкает ободок унитаза под открытым переломом позвонков. Глупо было думать, что взрослого мужчину в девяносто килограмм можно смыть, нажав на слив. Но Аббадон существо неземное, не знает еще, как тут все устроено.

Перемолотые клыками хрящи с позвонками свисают на склизких жилах с белого трона, сплющенное когтистыми лапами лицо бедолаги стало втулкой с позитивным призывом «смой меня». Правая рука смогла пролезть в сливную трубу, раздробленная скрупулёзным движением: Андрей мял ее, как пластилин, чтобы сделать гибче. Но сдался – до конца довести дело не получится, остается только умыться и выйти в окно. Сбежать, а не покончить с собой. Это не получится. Уже пробовал.

Лучше бы он оказался сумасшедшим, как думал в начале. Психом, свихнувшимся из-за скопления ртути в мозгу от неправильного питания, шизофреником – было бы легче. Потому что смириться с тем, что ты вменяем, но теперь не один в своем теле, гораздо сложнее.

И ладно демон был бы костюмом, но он имеет свое, мать его, мнение и свои моральные принципы, которые ему, Андрею Некрасову, московскому репортеру, при всей его падшей натуре, чужды.

Андрею непривычно убивать людей. Это, ей богу, не дайвингом заняться или французский выучить, как давно хотел. Своеобразное киллерство – сверх его понимания. Выходит, правда, весьма неплохо, но Андрей не соревнуется за золотые звездочки.

Некрасов сглатывает, смотрясь в зеркало – с места преступления они убрались быстро, смогли проскользнуть в окно туалета кафе в нескольких километрах, где сейчас тщательно смывают кровь с рук.

«Не ври себе. Тебе это нравится»

– Я не вру! – ударяет ладонями по кафелю раковины Андрей, рыком отвечая на голос в собственной голове.

Уже плевать, что выглядит окончательно свихнувшимся – крутящих пальцем у виска всегда можно прикончить.

«Признайся»

– Это бред! Заткнись! – голос срывается на хрип от дикого вопля, костяшки пальцев жгут осколки разбитого зеркала, принявшего на себя злость обоих существ.

Но демон не зол – он хочет признания. Чувствует хозяина и хочет, чтобы тот не вел себя как пятнадцатилетка на первом свидании, а признал, что чувствует.

А чувствует Андрей могущество. Распирающие ребра возможности изменить ход мировой истории, возможность держать чужие жизни в своих руках, возможность почувствовать себя Богом. Ведь человек был сотворен по его образу и подобию. Андрей Некрасов это превзошел.

Они объективно лучше других.

Это похоже на ментальный оргазм – чувствовать, как весь состоишь из внеземной силы, как раскаленное величие течет по венам, делая тебя неуязвимым. Это приятно – чувствовать себя таким. Приятно – быть лучшим.

«Тебе понравилось»

– Мне понравилось… – капитулирует Андрей.

Это не похоже на что-то человеческое.

Всепоглощающая мощь позволяет не прогибаться под чужими ожиданиями, дает право быть своим собственным человеком. Ну или Аббадоном. Потусторонним существом – какая разница.

Андрей повторно смывает с рук кровь, проходится по коже жестким бумажным полотенцем, досуха натирая ладони: «чистый снаружи – грязный внутри» – ирония для красивого заголовка остается невысказанной. Андрей выходит в зал, оставляя за собой красный цвет в осколках отражений.

– Если разрушение – это форма искусства, то мы самый настоящий шедевр, – бормочет себе под нос Андрей, разглядывая сбитые кулаки.

Слышит в голове одобрительную усмешку. Он научит его литературно выражаться, забыв про сухие, животные фразы. В конце концов, и демон должен у носителя чему-то учиться.

В забегаловке стоит плотный запах жареного теста и масла, забивая ноздри сладким ароматом всего, что приводит к циррозу печени и холестериновым бляшкам. Люди ленивыми мухами лопают нездоровый завтрак, заливая будущие болезни желудка кофеином, а сонные официанты стараются грубить посетителям не так явно.

– Смотри, куда прешь, мудила, – шикает Андрей на незадачливого паренька в строгом костюме.

Тот выглядит дешево – явно хочет казаться дороже, чем есть. Андрей ненавидит лицемеров. Аббадон тоже.

– Что вы себе позволяете? – взвизгивает паренек, – кто дал вам право оскорблять меня? – щетинится он, гордо вздергивая голову, но осекается, когда Некрасов кидает на офисную сошку уничтожающий взгляд.

– Во-первых, тебя, дебила тупорылого, никто не оскорблял, – нарочито ласково произносит Аббадон, наклоняясь к пареньку. Берет его за лацкан пиджака, показывая, что хозяин здесь отнюдь не он, – во-вторых, глиста вонючая, еще раз так сделаешь, и я твой палец раздроблю и по кусочкам в жопу запихаю, ты понял? – возле лица парня рычит Аббадон. Сбрасывает с лица маску враждебности, приветливо улыбаясь. – Приятного дня, молодой человек.

Молодой человек хватается за сердце, когда Андрей уходит вглубь кафе, и думает, что следующие пару дней точно не выйдет из дома.

Некрасов опирается на барную стойку, начинает рассматривать меню, пытаясь выбрать блюдо, удовлетворяющее вкусы обоих.

«Больше мяса»

– Это завтрак. Белка полно и в яйцах, – недовольно бухтит Андрей на непрошенное высказывание «соседа». Переворачивает лист меню.

«Мы можем обойтись и человечиной», – шипит призывно голос, Некрасов встряхивает головой.

– Мне хватило прошлого раза, так что заткнись и дай мне выбрать гребаный завтрак! – взрывается Андрей, обозленный тем, что даже демон в его голове находит время для юмора. У Некрасова же весь досуг уходит на самобичевание – нечестно.

– С вами все в порядке? – мелодичный голос выдергивает мужчину из спора с самим собой.

Он поворачивается на звук, проходясь по источнику пустым взглядом.

У свидетеля его срыва на «приятеля» аквамариновые ясные глаза, смотрящие обеспокоенно, волосы светлые, короткие, уложенные на манер «Мэрилин» и пальцы тонкие, изящные. Свидетель – женщина.

Она выглядит искренне обеспокоенной, у Некрасова спирает дыхание – так и не говорит ни слова, смотрит.

«Съесть ее полностью»

– Что? Нет! – глухо рыкает мужчина, осекается, глядя на удивленную девушку, – на работе такой завал, что я даже в своей голове с придурком боссом спорю, – натянуто улыбается Андрей, проглатывая вспышку удивления – достойную отмазку придумал.

Незнакомка понимающе кивает – Некрасов выглядит достаточно плохо для того, кто даже за завтраком думает о начальнике.

– Этот город и не до такого довести может, – отмахивается от оправданий блондинка.

Грудной смех разрезает белый шум, Андрей сглатывает.

«Хотя бы кусочек»

Бежевая юбка окутывает округлые бедра, струится к коленям, ловко обрываясь по изящной линии голени. Тонкие лодыжки опоясывают ненавязчивые атласные завязки босоножек, заставляя задерживать взгляд на ногах девушки дольше положенного.

Блондинка окидывает Некрасова внимательным взглядом, который тут же прячет за приветливой улыбкой. Невзначай касается шеи, опутанной тонкой золотой цепочкой, поправляет белокурые локоны, и томно прикрывает веки.

Единственное, что хочется сделать в ее присутствии – преклонить колено и поклясться в вечной преданности.

Белая блузка с глубоким декольте не выглядит пошло, только заставляет желать увидеть больше: ее вызывающая красота оставляет в нем ощущение чего-то эфемерного, неземного, никак не плотского.

Андрей всматривается в ее вроде бы обычные черты лица, не скроенные по золотому сечению, но отчетливо понимает, что красивее женщины он не встречал. Ее привлекательность искренняя, невинная, соблазнительная, похожая на блюдо свежей клубники со сливками.

Создается ощущение, что они душевно болтают уже около часа, не утаивая ничего.

Девушка хмурится, замечая маниакальный взгляд мужчины, но потом мягко улыбается, закусывая губу. Смотрит из-под опущенных ресниц и будто говорит: «Ты милый. Я вполне могу в тебя влюбиться»

Андрею хочется заорать на нее: «Беги! Беги, пока можешь, потому что другого шанса не будет! Если свяжешься со мной, дальше будут только боль и страдания! Умоляю, беги».

– Я Лилия, – протягивает руку девушка, – иногда я тоже разговариваю сама с собой, – лучезарно улыбается она, а у Андрея трескается капсула человечности внутри.

«Ты хорошая девушка, Лилия. Мы почтем за честь испортить тебе жизнь».

Неверие 

Что самое кошмарное и не поддающееся осмыслению может сделать демон в теле хозяина?

Правильно – завести отношения.

Он думает о ней постоянно – они оба. Как соло на одной клавише: не перестроить, не заткнуть. Она кажется ему чем-то запредельным. Она женственна, как никто, и все, что она делает – необычно, своеобразно, волнующе – от манеры говорить, до смущенной улыбки.

Они встретились через полторы недели у кафедрального собора в «китай городе» – он делал репортаж о вспышке вандализма, ведь человеческая работа никуда не делась, а она реставрировала витражи, как один из немногих специалистов в городе.

Андрей долго клял судьбу за паршивое чувство юмора. Демон, напротив, почти урчал от удачного стечения обстоятельств.

Им нравится запах сирени, исходящий от ее тонкого шарфа, нравится смотреть, как она закусывает в смущении губу и как смело приглашает его выпить кофе. Андрей не может противиться целой половине себя: соглашается, заказывая маккиато с большим количеством сливок, чтобы в приступе нечестной нежности мазнуть ими Лилию по щеке. Аллегория с едой в виде блондинки выходит потрясающая, демон только хмыкает – не мешает вести непринужденную беседу, ожидая своего времени.

Как она смеется, улыбается, говорит – им нравится. Он хочет раствориться в ее свете и слиться с синевой ее глаз – с Лилей он чувствует себя живым и свободным. Даже демона контролирует лучше – уживается с ним, приходит к компромиссам.

На прошлой неделе, заталкивая тело, вроде бы, женщины, в стиральную машину, удивляясь любви Аббадона с белым приборам сантехники, Андрей даже смог вставить свое слово. Когда они пережевывали куски разорванной плоти, чтобы лучше умять месиво в полуметровый диаметр барабана, Аббадон позволил оставить ступни нетронутыми. Некрасов мог утрамбовать в себе чувство отвращения, как вытекающие глаза жертвы из черепной коробки, но с воняющими ногами на языке смириться не мог, как и с разделыванием толстой кишки. Кровь – да, она хотя бы красная. Аббадон не возражал.