Прибежище смерти

Со мною – безумное Лихо, и нет от него мне защиты.

Ф. Сологуб

I Путь к успеху

1.1 Бегство в Петроград, 1923 г

От сладкого аромата трав кружилась голова, а прямо над головой, очень низко, плыли белые ватные облака. Воздух замер и только слегка подрагивал в такт дыханию. Мыслей не было слышно из-за громкого стрекотания кузнечиков и жужжания пчел. Недалеко была пасека, и раньше матери удавалось выменять немного меда на яблоки, которые у них в огороде были в изобилии. Воздух пах тем самым, уже забытым, ароматом меда. Внизу, под бугром, раскинулось огромное зеркало Серутского озера, в котором отражались облака. Когда-то, мальчишкой, он плавал на острова, их было множество на этом огромном озере, большие и маленькие. Покрытые буйной растительностью, они так и манили его к себе. Отец охотился на одном из них на зайцев, ставил силки, и иногда брал с собой сыновей. Это было настоящее приключение.

Жара обездвиживала, и было лень даже спуститься с бугра, чтобы погрузиться в прохладные воды озера. Наконец, он стряхнул с себя ленивую горячую немочь и, набирая скорость, побежал с горы к озеру. Сначала ломая пшеничные колосья, потом по колючей, подсохшей от жары траве с желтыми бессмертниками. И, поднимая мягкую дорожную пыль, припудрившую загорелые ноги до колен, свернул на мостки, которые вели к покосившейся закопченной баньке, а дальше прятались в камышах, и с разбегу прыгнул в воду!

Прохлада проникала в поры кожи и разливалась по телу, понемногу охлаждая и принося бодрость. Пришлось на мелководье снова вскочить на ноги, и, в брызгах, пробежать пару метров, а уже в глубоком месте он быстро поплыл саженками. От шума и брызг озерные обитатели бросились наутек – ужи торопливо уплыли в камыши, а потом и зашуршали на берегу, а серая цапля, поднимая воду крыльями, медленно и тяжело взлетала, казалось, могла и передумать и плюхнуться назад. Ей тоже было томно от жары.

Ленька с наслаждением поплавал вдоль берега, то рассматривая облака, то живописные избушки на холме, над озером, и вышел на берег в мокрых, прилипших к телу портах, и рубахе с косым воротом. В мокрой одежде стало прохладно и приятно на солнце, и Ленька снова мог предаваться каким-то неопределенным мечтам, отличающимся невероятной приятностью для него…

– Лееень! Мамка зовет! – с горки с важным видом к нему спускался младший брат Афанасий, которого его отец звал по-взрослому – Панас.

– А что нужно-то? Иду.... – Леонтий нехотя встал, потянулся молодым жилистым телом и побрел к дому. Идти не хотелось, потому, что не смотря на жару, дома всегда была работа для него. В деревне трудились с рассвета до заката. А он последнее время мечтал о чем-то другом, и никак в своих приятных мечтах не связывал свое будущее с этой деревушкой, где жили его предки много лет, и ничего не менялось: ни эти каторжные условия жизни, ни занятия, которые повторялись день ото дня, без изменения, столетиями… Он любил эти места, любил лето, хотя и летом жизнь не становилась легче, только бы не нужно было страдать от холода. А зимой впадал в уныние, о котором он слышал, что это самый страшный смертный грех.

Что касается веры в бога, она тоже в деревне была своеобразной – с богом у большинства местных установились какие-то панибратские, своего рода иждивенческие, отношения. Чаще в их тяжелой жизни о боге вспоминали только тогда, когда было особенно трудно и горячо просили его о чем-то у закопченных, дешевых икон. А как все налаживалось, и поблагодарить его забывали, и в церковь не ходили. А православные праздники носили такой яркий языческий характер, и зачастую заканчивались пьянкой и мордобоем…

Леонтий, мужая, верил, что он рожден для какой-то другой, важной цели, он чувствовал в себе огромную энергию, которую, мечтал направить в иное русло, чем заготовка сена, дров и возня на огороде. И образы будущего рисовались в его мечтах в сказочно-лубочных картинках, где он то был похож то на того барина, приезжавшего в их деревню в ослепительных лаковых сапогах и новом картузе, то на господ, которых он видел в Великих Луках, важно и чинно прогуливающихся по рынку. Они почему-то напоминали Леонтию ворон, черным цветом в одежде и важным взглядом. На рынке они были явно случайными людьми и забредали сюда разве что развлечения ради. А в основном, на рынке был шустрый, деловой разношерстный народишко одетый в залатанные штаны и пестрые рубахи с поддевками…

– Где ты ходишь? Пора в лес с отцом за жердями. Поешь, и идите! – мать достала настоящее лакомство, которое им доставалось не каждый день – запеченная в русской печке, на соломе, рыба, которая слегка подсыхала и местами крошилась как сухарь, но обильно присыпанная солью, она была деликатесом. Достав с подоконника краюху хлеба, он поел, с удовольствием запив обед молоком, и отправился за отцом в сарай.

Отец, Григорий, рано постарел, усох, и чаще ходил сгорбившись и кряхтя. Сейчас он уже собрался идти и ждал сына, присев на лавку на крыльце. Тут же, под ногами, сушился собранный сегодня чеснок, от него терпко пахло. Ленька взял топор, и они заспешили в лес.

А Афанасий, пока они ходят, будет помогать матери со скотом, вместе с сестрой Евдокией. У них была корова, три овечки и свинья, а еще много кур и уток.

Жить в деревне без скотины было невозможно, почти все, что они добывали тяжелым трудом, потреблялось их небольшой, по деревенским меркам, семьей. А то, немногое, что продавали на базаре, позволяло покупать самые необходимые промышленные товары. Жили очень бедно. Но дети привыкли к бедности и не замечали ее, так как другой жизни не видели, и все вокруг жили точно также.

Ленька обожал ездить в город на рынок, где азартно торговался и выгодно продавал молоко, сметану и яйца. Мать очень гордилась его успехами.

Евдокия вошла в девичий возраст и заневестилась. Для Леонтия она была особенной – была в ней всегда какая-то недетская мудрость и чувство юмора… Мама учила дочку женским хитростям – собирать на рассвете лекарственные травы, присказкам и заговорам…

Лес, который давал им все – дрова, лес для построек, осенью грибы и ягоды; и он был для них живым существом, своего рода богом, от которого зависело их выживание.

Мужчины еле вдвоем притащили на себе столько жердей, сколько смогли унести, остальные, нарубленные, оставили в лесу на завтра. Материала нужно было много – нужно новый загон для кур справить, и забор обновить. Но это уже завтра, потому что быстро темнело.

Леонтий лег на печную лежанку, набросил на себя ватник, но сон не приходил, ныли мышцы рук и саднили царапины на ногах, а главное мысли жужжали в голове как слепни на полуденном солнцепеке.

Закрыв глаза, он подумал и вот так будет всегда? Он как отец он сгорбится, сила уйдет, волосы поседеют а он все будет жить на этом холме, как его деды и прадеды. И это с его способностями и энергией! Нет он не этого хотел! Еще слухи из города доносили вести о больших изменениях которые происходили в стране, о невероятных возможностях, открывающихся для простого народа. Все больше его знакомых убегало в город.

И проснувшись утром, он продолжал думать о новой жизни в городе, о удаче, которую он мог там поймать за хвост. Вот, уехавший три года назад хромой Митька, пишет в письме своей матери: начальником стал и его звал в Петроград.

Почему-то, традиционно, все из местных окрестных деревушек ехали на заработки и за удачей в Петроград, а не в Москву, хотя расстояние до двух столиц было одинаковое. Поэтому, все кого он знал, его сверстники и ребята постарше, тоже уехали на север, а некоторым даже довелось воевать на Гражданской войне. Они примкнули к бойцам Чапаева, которые продвигались через болота в лесах за их деревней и ненадолго останавливались в деревне. Бабы помогли провизией из своих скудных запасов голодным и уставшим солдатам революции. Тогда ребята постарше помогли красноармейцам пройти гать и выйти на большак, а там и решили уйти с ними.

Солнце только вставало. На зорьке, Ленька косил траву в низине, а ту, что скосил вчера уже нужно было ворошить. В такую погоду сена будет много, хорошее, душистое! День клонился к полудню.

– Что размечтался, вяжи!! – отец больно бросил ему вожжи в лицо. Задумавшись, Ленька не заметил, что они уже дошли до кучи нарубленных жердей по раскаленному от солнца сосняку. В лесу так терпко пахло сосновой живицей! С холма, за деревьями, на мысу, открылась голубая гладь озера. Захотелось снова нырнуть в озеро, как вчера. Пот тек по лицу, но Ленька деловито просунул вожжи под нижние жерди и, срывая кожу на косточках рук, продел и туго их завязал.

– Потащили, пока еще не очень жарко! – отец взял один конец вожжей и, упершись в землю, с рывка, они вместе потащили вязанку по пыльной дороге в лесу. У Леньки на, вздутых от напряжения, венах рук сидели слепни и больно жалили, он пытался их смахнуть, но они возвращались снова. Он понимал, груз выпускать нельзя, папка был зол!

Еле дотащили жерди до дома, помылись от дорожной пыли и сосновых иголок в озере у дома, и мама позвала есть. В избе, с маленькими окошками, казалось совсем холодно, по сравнению с жарой на улице. С яркого света не сразу разглядели, что молоко уже на столе и каждому отрезан кусок хлеба. Пока усаживались, прибежали младшие – Панас и Дуся, тоже сели к столу.

Отец, кряхтя забирался на лавку ближе к окну. Место у окна, причем с той стороны, с которой видно дорогу, было отцовским, привилегированным. Всем было очень интересно наблюдать за тем, кто может появиться в окне, других событий в деревне было мало. Дом был предпоследним в деревне Федосеево, дальше была полуразвалившаяся избушка старой вдовы. В окно можно было увидеть только эту старушку, которая редко ходила мимо них, в соседнюю деревню, к родственникам; или тех, кто шел в лес или на кладбище. На мысу, было старенькое кладбище, куда местные ребята побаивались ходить.

Отец прилег отдохнуть прямо на пол, на тканую пеструю дорожку, он вымотался и в такую жару и больше работать не мог. Пол приятно холодил и снимал усталость. Леня пошел корить жерди – если с них не снять кору, они быстро сгниют. А остальные, младшие и мама, пошли чистить и вязать чеснок в ровные косички.

Так день начал клониться к вечеру. Ленька нервничал. Он уже все твердо решил, страх его мучил, но он не хотел больше этой скучной жизни. Надо бежать! Он там найдет Митьку, и тот ему поможет. Он многое мог, умел читать и писать, в школе его хвалили за способности. Далеко не все в их деревне ходили в школу. А их, троих, родители гоняли в начальную церковно-приходскую школу за десять километров, в другое село в любую погоду. Дети обижались на родителей, считали это жестоким…

Звуки гармошки печально полились над порозовевшей гладью озера, это означало, что день закончен, и можно отправляться на боковую. Это сосед, Игнат, выпив самогона, всегда так провожал летний денек. Он сидел на крылечке, обращенном к озеру и зашитом с боков, от ветра, и выпитый самогон будил в нем лирические чувства. Никто не мог его угомонить, ни жена ни возмущенные соседи, которым хотелось отдохнуть. Но вскоре все привыкли, и воспринимали эту музыку как неотвратимое явление природы. Единственное, с чем не могла смириться Агафья, с постоянным уничтожением ее запасов самогона и браги. Смотрела на седого Игната и вспоминала, как еще недавно он был-ярко рыжий, волосы и борода колечками и заводной – искры из глаз. Она узнавала молодого мужа в быстро взрослеющем сыне – Матвейке, тоже рыжем и непутевом. Работать не хочет, бегает, как оголтелый за девками.

А в муже как будто кто-то погасил свет – он поник, и к сорока годам стал совсем седым и сгорбленным. Его постигло глубокое разочарование в своей жизни, в новой власти и в бестолковом сыне, который периодически исчезал неизвестно куда.

Все ждали от новой власти послаблений, крестьяне ждали земли в собственность, но пока ожидания не оправдывались.

То тоска и боль, то забытая молодецкая удаль и размах звучали в музыке Игната.

Ленька тихо сложил в мешок из дерюжки несколько луковиц, подсохшую краюху хлеба и пару сухих окушков, которых много прошлым летом наловили с братом – Панасом и закопал мешок в сенях, среди ветоши и старой обуви.

Ночью он ворочался на жестком настиле из досок и совсем не мог заснуть.

Когда, после четырех утра, забрезжил свет, и стали в темноте вырисовываться силуэты спящих домочадцев, он увидел ярко проступивший лик на иконке, который смотрел на него как живой. От тревоги и возбуждения резануло в животе, он тихо встал и, босиком, прихватив одежду, вышел в сени. Там он откопал свой мешок, перебросил через плечо выходные ботинки, связанные шнурками. Они были потертые старые и уже маловаты, но других не было, и эти нужно беречь. Тихо пробрался в курятник, вытащил из-под сонной курицы теплое яйцо и выпил его. Считай позавтракал. Потом посмотрел издалека на темнеющие окошки родного дома и быстро, босиком пошел по дороге. С каждой минутой его шаг становился тверже, уверенней, и радостное возбуждение разлилось по его телу.

Вот уже родное Федосеево осталось позади. Зарделось небо, солнце вставало за бугром, окружающая тишина нарушалась только тихим квохтаньем, потревоженных им кур, и лаем собаки у соседей, но и это скоро затихло.

Чтобы срезать путь, Ленька пошел через луг, и моментально ноги стали мокрыми от росы. Становилось зябко, но первые лучи солнца уже ласково грели плечи.

По мере того, как он все дальше уходил от родного дома, Леньку охватывала то радость, что он наконец вырвался, и его ждет новая жизнь; то тоска и жалость к оставшимся близким. Он сокрушался, что не оставил записку. Как они воспримут его уход? Наверное мама будет плакать, а отец рассердится, не простит. «Я заработаю, вернусь, буду помогать» – думал он, не зная что единицы, из покинувших деревню, добивались удачи, а остальные пополняли ряды деклассированных элементов, перебивающихся случайными заработками и болтающихся по ночлежкам Петрограда. Многие пополняли ряды бандитов и воров.

Он, ловкий и быстрый, на ходу вскочил в открытый вагон товарного поезда, замедлившего ход на повороте в лесу. В животе урчало от голода, и не смотря на принятое решение экономить еду, он достал краюху и стал ее немножко откусывать по краю. Загрустив, он вспомнил сестренку, Дусю, как она, еще малышкой, выделяла его, вихрастого паренька, из всех, и тянула к нему свои пухлые ручонки. Как она вкусно пахла молочком! Он уже скучает по ней.

Он не заметил, как уже жадно откусывал от краюхи, оставив только маленький кусочек горбушки. «Не то не се..» – и он отправил в рот остатки. Почувствовал приятную сытость, которая прибавила ему оптимизма. Он же едет не на пустое место! Его ждал Митька! Леня достал, уже ставший ветхим, краешек от газеты, с его адресом. Теребя этот скрученный листик он чувствовал себя сильнее.

Митька был старше Леонтия на пять лет, поэтому с детства Ленька смотрел на него с уважением и брал с него пример. Однажды Митька с братом валили лес, и большое бревно ему повредило ногу. Как ни старались, как ни лечили его, даже в город возили к фельшеру, но Митька так и остался хромым. Но это не мешало ему в жизни, он был рукастый и толковый, одним из первых уехал в город и, говорят, хорошо там устроился. Матери писал, что работает на заводе, ни в чем не нуждается. Звал Леньку к себе.

Друзей у него было не много, почитай, один – Федор. Он с детства был маленьким старичком, неразговорчивым, хмурым. Как ни встретишь его – все в делах, все с отцом, то пасут, то косят, то сеют. Но иногда он заходил к Леньке и они вместе шли вечером посидеть на завалинке, отдохнуть от работы, осенью и весной, в прохладные дни, там было теплее. Сидели молча, почти не разговаривая, но так привыкли к таким посиделкам, что когда Федька болел, Леонтий места себе не находил, скучал.

А однажды что-то как лопнуло в Федьке, и он расплакался, и говорил, говорил… Рассказывал, как отец его бьет, мать куском хлеба попрекает, что в семье больше любят старших сестер и брата. Потом всхлипнул раз, размазал слезы с грязью по мокрой мордашке и снова, как одеревенел – опять ни слова из него не выжмешь.

Все ближе они сходились с Федором, Леонтий чувствовал в нем родственную душу, уважал за сдержанность и деловитость. Федор все умел, если у Леньки что-то не ладилось, Федор без лишних слов шел и помогал, хотя и шипела ему в спину мать: «У самого дел – не переделать, а он другому, бестолковому, идет помогать», но мальчишки не обращали на это внимания.

Любил они вместе косить, сначала Ленькин лужок выкашивали, а потом вместе шли на Федькино болотце косить. У Федькиной семьи были козы, и сена тоже нужно было много.

Шли вровень, плечом к плечу, а за ними трава ложилась ровными полосами и только слышно: «вжжик, вжжик». Залюбоваться можно такой работой. Чувствовали себя при этом единым целым; воинами, сражающимися с несметным полчищем врагов…

Так и росли. Федя был всего на год младше Лени, а рос плохо, на пол головы ниже Леньки, но был коренастым, широким в плечах и очень сильным.

Вдруг раздался страшный скрежет, поезд затормозил на станции. Ленька, аккуратно, крадучись, вышел из вагона, боялся вдруг его найдут, заметят. Спрятался в ближайших кустах и ждал отправления вагона. Сколько нужно будет ждать, он не знал, поэтому боялся далеко уходить. Ботинки надел, и с мешком на всякий случай не расставался. Снова хотелось есть, но припасы трогать не было боязно. Ленька заметил вдоль дороги домики с яблонями, яблоки уже спели и вполне годились в еду. Он перемахнул через забор, и стал рвать желто -зеленые яблоки, засовывая их за пазуху. Но тут поезд тронулся, скрипя и покачиваясь, а из дому выскочил мужик с палкой и бросился к нему. Придерживая рубаху с яблоками, Ленька в два прыжка подскочил к забору, перемахнул через него и едва успел догнать поезд, вскочил в последний вагон с каким-то хламом… Уютно устроился между каких-то пустых ящиков и тряпья.

И снова стал вспоминать как они с Федькой лазили в чужие огороды за яблоками в августе, под Спас. Воровать яблоки у деревенских мальчишек считалось не зазорным, и не воровством вовсе, а своего рода традицией. Часто они большой гурьбой, как саранча, налетали на чужие огороды, порой даже морковку таскали и смородину с кустов. У голодных мальчишек съедалось все.

Он достал из-за пазухи зеленое яблоко и с трудом откусил его: «Неспелое!» – сморщился от кислоты, но яблоко доел, а остальные ссыпал в свой мешок.

А потом в один обыкновенный, ничем не примечательный день, Федька пропал. Ленька искал его везде, но его нигде не было. Пришлось идти к нему домой, что было у них не принято и вообще, после Федькиных рассказов Ленька недолюбливал его родителей.

– Что трешься у забора? Своровать что-то вздумал? – сварливо, с крыльца спросила Федькина мать, вытирая грязные руки о засаленный передник.

– Нет, теть Фрося… А где Федя? – робея спросил Ленька.

– А он тебе на што? – опять неприязненно допрашивала Ефросинья.

– Ищу, ищу, а его нет! – более настойчиво продолжал Леня.

– А ты не ищи, делом займись! Вот тут болтается по чужим домам! – она начинала злиться, и Ленька уже почти отчаялся что-то узнать, но она добавила – К тетке мы его отправили, в город. Будет ей помогать, может и учиться отправит… Одинокая она, детей нет…

Ефросинья развернулась и ушла в дом, сильно хлопнув дверью, как будто сердясь на самою себя…

Как же теперь без Федьки! Тоска! Расстроенный Ленька побрел домой, а потом долго скучал по Федьке, все надеясь, что он вернется, или хоть на побывку приедет. Почти семь лет прошло с тех пор, а Федьку он все помнил и ждал.

Раздался страшный скрежет, толчок и полная тишина. Поезд встал. Ленька проснулся и резко вскочил. Снова, крадучись, выбрался из вагона. Совершенно непонятно: приехали они или нет. Может подождать, и поезд тронется дальше? Смеркалось. Вокруг были старые, из красного кирпича здания, то ли амбары, то ли склады, много путей, рельсов… Вернулся в вагон и стал ждать. Время шло, поезд стоял, как мертвый. И вдруг Ленька услышал чьи-то голоса, они приближались к последнему вагону вдоль товарняка, громко разговаривая и постукивая чем-то железным. Он быстро выскользнул под вагон и вынырнул с другой стороны. Решил уйти подальше от этих людей. Больше всего он боялся, что его поймают и отправят назад домой. Грабителей он не боялся, брать у него было совсем нечего.

Он довольно долго шел по рельсам по ходу движения поезда, спать ему не хотелось и шел он довольно быстро, и вскоре увидел вдалеке темнеющую полосу городских домов с редкими огоньками – город… Все это выглядело так неприветливо, что его взяла оторопь…

И тут вдруг его охватил ужас – пропала бумажка с адресом в кармане! Он успел и похолодеть и покрыться потом, пока обнаружил ее в другом кармане. Отпустило! Нет, адрес он выучил наизусть, но бумажка, сама по себе, имела для него большую ценность, он суеверно считал ее пропуском в новую жизнь и единственным, что его с ней связывало.

Уже глубоко за полночь он брел по пустым улицам Петрограда, под ногами ветер носил обрывки каких-то бумажек. В деревне каждая бумажка была на вес золота шла на растопку или на самокрутки отца. Ленька поднял одну, вторую бумажку и бережно положил их зачем-то в карман.

Идти к Митьке так поздно он не решился, да и не у кого было спросить, где находиться Малая Болотная улица, поэтому он брел по дворам рассматривая все темные углы и ища места, где можно переждать ночь, и если будет возможность, вздремнуть…

Несмотря на жаркий день, в сырых каменных дворах Петрограда было холодно, сырость продирала до костей, все дверцы в подвалы и дворницкие были закрыты, а в одном дворе его грубо шуганул запоздавший с уборкой дворник. Но упорный Леонтий продолжал искать, покачиваясь от усталости и голода. И вот удача – дверь прямо на земле! Удалось поднять огромный лист металла с ручкой, который оказался люком в систему дровяных подвалов, видимо,когда грузили дрова, и его забыли закрыть.

Медленно, по металлическим ступеням, Ленька спустился в гулкое большое помещение, заполненное по стенкам аккуратно сложенными дровами. Глаза медленно привыкали к темноте, и постепенно проступали смутные очертания огромного пространства с арочными сводами. Было жутковато… Леонтий забрался в дальний угол подвала и прилег на разбросанные по земляному полу доски, и провалился в глубокий сон.

Его разбудило ощущение, что он едет на поезде, голова качнулась как при торможении. Ленька резко открыл глаза и почувствовал над собой чье-то тяжелое дыхание, и понял, что этот кто-то, за веревку, тянет из-под него мешок с остатками запасов еды. С размаху, кулаком Ленька ударил в самую середину темного силуэта над ним.

– Ой, ой! Сука, боольно! Зачем же сразу бить? Я хотел только посмотреть! – раздался по бабьи визгливый мужской голос.

– Отдай мешок! – рыкнул Ленька, почувствовав свою силу, он вообще считал себя не робкого десятка, драчливым не был, но в драках часто выходил победителем, брал не силой так куражом.

Хватка супостата ослабела, мешок остановил свое движение из-под Ленькиной головы. Затеплилась спичка и Ленька, к в своему удивлению, увидел лицо бритого господина в шляпе.

– Тиша! – сказал господин.

– Сам тише! – резко парировал Леонтий.

– Я-Тихон! Зовут меня так – Ти-ша, – представился господин. – А ты кто? Что-то я тебя здесь раньше не видел.

– Я Леонтий, Леонтий Григорьевич Семенов! Приехал издалека, отсюда не видно. Хочу работу найти, друг обещал помочь, – и Ленька откровенно, как на духу рассказал все Тихону.

– Лет-то тебе сколько? – спросил Тихон. – Не так-то легко сейчас с работой. Попробуй, может у тебя получится, а я уже давно перебиваюсь случайными заработками. А ведь я художник.

– Правда? Художник? Не видел я никогда живых художников, – Ленька с любопытством пытался разглядеть нового знакомого. – Мне уже двадцать восемь лет, двадцать девятый пошел.

– А мертвых художников видел? – усмехнулся Тихон. – Тебе больше двадцати не дашь, чубатый.

Леньке показалось, что над ним смеются, насупился: – Давай спать, рано еще. Тихон шаркая вернулся в свой угол, за куртину из ящиков, пару раз кашлянул, повозился, шурша бумагой и, видимо, заснул.

Темнота сразу перестала быть такой зловещей и пугающей – подкашливание и храп Тихона делали ее уютней. Ленька подсунул под себя еще две доски и заснул.

Ему снова снился поезд, мелькание вагонов, потом за ним кто-то гнался, а он, тяжело махая руками, поднялся в воздух и взмыл над городом, под ним были маленькие, как спичечные коробки, дома, а люди меньше муравья..

– Вставай! Надо уходить, а то нас здесь поймают, – торопливо шептал Тихон Леньке на ухо – пойдем!

– Сейчас-сейчас, – Ленька огляделся, было по прежнему темно, но спать уже не хотелось – Что ночь еще?

– Нет, здесь в подземелье темно и днем, видишь, в щелку солнце светит и здесь немного посветлее стало… Видно уже утро давно.

Для Леньки это было первое утро без петухов, и без света из маленьких деревенских окошек. Вдвоем с Тихоном они медленно двигались к выходу. Тихон чувствовал себя увереннее, видно бывал здесь, но по-стариковски шаркал ногами, пропустив вперед Леньку, который тоже сориентировался и уже бодро поднимался по ступенькам наверх. Снизу надавил на широкий люк, но он не поддавался. Неужели их заперли снаружи? Там были ушки от замка!

– Сейчас подмогну, – снизу заторопился подняться Тихон, поняв в чем дело.

Но Ленка снова надавил, поднатужился и квадратный тяжелый люк со скрипом открылся. Они щурясь от солнца выскочили из подвала и скрылись в глубине проходных дворов. На ярком свете Тихон уже не казался таким важным господином. Его, когда-то приличная, одежда выглядела потрепанной и обветшавшей, брюки из черного стали неопределенного цвета, на старом пиджаке были заплатки, но из платочного кармашка висела начищенная стальная цепочка на которой блестел окуляр монокля. Тихон щурился на свет и явно плохо видел, надвигая зеленоватую шляпу с коричневой лентой ниже на какие-то бесцветные, тусклые и невыразительные глаза. А причина его неуверенной походки была в рваных штиблетах, которые давно порвались. У правого была спереди оторвана подошва, «просила каши», и при ходьбе загибалась внутрь, создавая ту самую хромоту и шарканье.

– Нам дальше в разные стороны – тебе на Болотную, а мне, в другую сторону – на Смоленское кладбище. Я обычно там и ночую, и халтурку иногда нахожу, на памятнике надпись выбить, или еще что. Если что не заладится – приходи ко мне, на кладбище. Ты парень молодой, сильный, я помогу маленькую денежку заработать.

– Спасибо, на добром слове! На кладбище я всегда успею, – усмехнулся Леонтий в усы… Меня ждут, обещали помочь. На завод хочу, работать.

– Ну смотри… Иди, как я тебе рассказал, всех подряд не спрашивай, мало ли на кого нарвешься.. – Тихон развернулся, и Ленька долго видел его понурую спину со следами пыльных досок на спине, а потом бодро пошел вперед, откусывая кислое яблоко.

До Малой Болотной улицы Леонтий дошел довольно быстро, вход на лестницу оказался со двора, и он уверенно поднялся на третий этаж. На полутемной лестничной площадке, куда еле просачивался свет через витражные окна, было три двери, у нужной, на стене было большое количество звонков и записок с фамилиями. Дверь была приоткрыта и из щели валил дым от сгоревшей еды. Леонтий постучал в дверь, и не дождавшись ответа, вошел в полутемное пространство, завешанное сушащимся бельем. Раздвигая простыни, он продвигался по длинному коридору практически на ощупь, задыхаясь от вонючей гари.

Внезапно путь ему преградил крупный бородатый мужик со сковородкой в руке. Вид у него был устрашающий.

– Что тебе надо тут? – спросил он потягиваясь, но не проявляя агрессии и криво ухмыляясь, – видишь, остался без обеда, сжег все в дым....

– Дмитрия, Митьку я ищу. Он мне дал этот адрес, – и в доказательство достал листочек с адресом из кармана.

Мужик на листик не взглянул.

– Был такой! Да весь вышел. Пропал, даже вещи не забрал. Узелок вон стоит, вернее то, что от него осталось. Часть уже соседи растащили. Скоро год будет, как нет его, даже комната куда его поселили, занята. Хочешь посмотри, – мужик оказался разговорчивым.

– Боже мой, а что же делать теперь? Где искать? – Ленька чувствовал себя полностью выбитым из колеи. А мужик подтолкнул его к двери, где жил Митька.

Постучались и тут же, вдвоем и со сковородкой ввалились в комнату. На них с удивлением смотрела немолодая баба, сидевшая за столом, обрюзгшая с растрепанными седыми волосами в старом, заношенном халате.

– Что лезете, пьянь? – зло спросила баба, встала от стола и стала наступать на вошедших грузным телом.

– Вот к Митьке пришли. Расскажи, что знаешь, – неожиданно робко заговорил мужик со сковородой.

– Не знаю я его, не застала. И никто не знает, куда подался. Пропал, с работы не вернулся. А комната теперь моя! По закону! И не надейся, – на крик перешла баба.

– Тогда я пошел – нерешительно сказал Ленька, совершенно не понимая, что ему теперь делать и куда идти. Пошел по коридору к выходу, сопровождаемый приветливым мужиком, который по дороге поставил сковородку на закопченную дровяную плиту в огромной, проходной кухне.

– Не поминай лихом, – сказал мужик и закрыл за ним дверь.

Медленно спустившись во двор, Ленька подумал «Домой не вернусь!» и сжал кулаки. В животе сосало от голода, он давно не ел. Поэтому присел на нагретую каменную тумбу у арки на выходе из двора и достал свой неприкосновенный запас – рыбу. Хлеб давно кончился. Наспех перекусив и вытерев руки об себя, он решил посмотреть город. Не спеша пошел в сторону центра, в направлении того двора, где провел ночь. Решил, если что, снова переночует там.

Город его поразил суетой и количеством народа. Народ был разношерстный: был служивый люд, прилично одетый, спешащий по делам, красивые, богато одетые барышни, группками ходили рабочие, бедно, но чисто одетые, как он, в косую рубашку и пиджак. Но много было и таких, по лицам которых было видно, что они не ели уже не первый день.

Петроград был пугающе огромен, но Ленька привычный к пешей ходьбе бодро шел по улицам, стараясь запоминать дорогу. Больше всего его поразило новое для него чудо – трамваи. Надеялся, что скоро и он, как и многие в городе, будет ездить на работу на таком трамвае. Его мечты были прерваны мелким моросящим дождиком, жара стала отступать. Воды Невы покрылись рябью от дождя. Ленька переждал дождь в парадной, куда прокрался с черного хода, и решил уже идти в сторону своего убежища – дровяного подвала.

Его порадовало, что он так легко ориентируется, и скоро нашел нужный двор.

Но, увы!! На железной скобке висел огромный замок. Ленька его подергал в надежде, что его забыли закрыть, но – нет, он крепко заперт. Что делать? Он замер в нерешительности, но увидел приближающегося дворника, опустил голову и быстро скрылся в проходных дворах.

Как быть?? Куда ему идти! Леонтий был в полной растерянности, стоя в тени арки, выходящей на Неву, он думал, куда ему податься.

А Петроград шершавыми мозолистыми руками крепко сжимал Неву. Солнце быстро падало за горизонт. Нева надулась и покраснела. Город пульсировал людскими потоками спешащих людей.

Обойдя несколько ближайших дворов, и не найдя для себя укрытия, Ленька вспомнил о Тихоне, который звал его на Смоленское кладбище.

Немного пришлось поплутать, несколько раз спросить прохожих, и чуть раньше, чем в полночь он уже был на Васильевском острове, у запертых ворот кладбища. Ленька зло сплюнул на землю – и тут заперто!

Тогда он решил найти лазейку, двигаясь вдоль забора, а идти пришлось довольно долго и неудобно, местами держась за забор и оскальзываясь к какую-то зловонную речку с топкими берегами. Наконец, нашел подвижные прутья в решетке и проскользнул внутрь.

На кладбище было тихо и зловеще. Стало совсем темно. Ленька-то и своего, деревенского кладбища побаивался, а тут… Кругом торчали кресты, высокие надгробья, склепы. Пришлось красться между ними до центральной дорожки, которая шла от ворот кладбища, мимо церкви и дальше в глубь, в кромешную темноту. Пройдя еще несколько шагов, он увидел темный силуэт кого-то крупного, каким-то нечеловеческим холодом веяло от этой неподвижной тени. Ноги отказывались идти, но Ленька мысленно стыдил себя, и медленно тихо ступая, шел дальше. Надеялся, что незнакомец убежит, увидев его, но тень не двигалась. Подойдя совсем близко, Ленька облегченно выдохнул – статуя, ангел с крыльями.

– Надо же, как человек – тихо прошептал он.

Не мог обмануть Тихон, надо идти дальше! И за очередным поворотом он увидел вдалеке огонек и пошел на него. Решил рассмотреть, кто там. Уже стал виден маленький костерок и темные силуэты людей возле него. Запахло чем-то удивительно знакомым и вкусным. Ленька решил ускорить шаг, вспомнил, как они с мальчишками так же, ночью пасли, коней и жарили хлеб на палочках – вкусно…

Это воспоминание придало ему смелости он хотел прибавить шагу, но тут чья-то тяжелая рука легла ему на плечо.

– Ты кто? – раздался зловещий шепот прямо возле уха.

 –Я – Ленька… – неуверенно промямлил он.

– Иди, иди, рассмотрим тебя у костра, какой-такой Ленька! Небось филер!! – также продолжал шептать детина сзади, которого Леня, обернувшись, хорошо рассмотрел в свете костра. Это был высокий, бородатый мужик, летом в меховой ушанке, а на плечах – клетчатое рваное одеяло. Глаза блестят, черные волосы колечками – прям цыган.

– За нами следишь? Сейчас мы тебя ножичком, и хоронить не далече! – зло усмехнулся цыган.

– Не пугай! Я его знаю! – раздался тихий голос их глубокой тени вдали от костра.– Это деревенский парнишка, пскопской, он второй день в Петрограде.

– Ну что, обманул тебя друг? – спросил Тихон. А это был именно он. – Хорошо, что пришел! Садись, садись к огоньку, – И Тихон, шаркая подошел ближе.

– Ну если это твой знакомый, то ладно, пусть садится, – примирительно сказал цыган.

Ленька неуверенно сел на конец бревна, возле костра, и протянул к огню руки. Хотелось согреться, было совсем холодно, к тому же он намочил ноги. Он подробно рассказал Тихону и всей компании и о своих злоключениях, и о большом замке на дровяном подвале.

– На, поешь, – Тихон протянул ему огромный кусок хлеба с салом. Он пах божественно! У Леньки прямо мутилось в голове от голода, и он набросился на бутерброд, а справа ему передали алюминиевую плошку с самогоном, воняющим сивухой, и он охотно глотнул побольше. Изменилась резкость зрения, стало тепло и весело, разномастные люди у костра стали казаться невероятно добрыми и приветливыми. Цыган протянул ему картошину из костра, Ленька быстро ее съел, несмотря на то, что она наполовину сгорела в угольки, и отряхнул руки. Ему стало тут нравиться. «И совсем не страшно» – подумал он.

– Сейчас тут не страшно, а несколько лет назад тут по ночам были слышны стоны сорока мучеников, – как будто услышал его мысли Тихон, – ироды живьем священников похоронили, за то, что они не захотели отречься от бога. Земля ходуном ходила несколько дней и ночей! Да что тогда, и сейчас бывает их слышно – страшно!

– Да, это правда. Но, думаю, это собаки воют – несколько собак ночью выпускают сторожить кладбище, но они сюда не забегают, не боись! Ложись сюда, – заботливо прошептал Цыган, бросая Леньке большую доску. – Утром поговорим, что дальше.

Кольцо людей вокруг костра стало таять, все расходились на ночлег; а один худой и высокий разбросал поленья, затушил костер и улегся рядом с тлеющими углями.

– Если бы не эти угли и жаркий день, Ленька бы не смог отогреться, он и сейчас-то слегка дрожал, но потом приятное тепло разлилось по телу, и сон сморил его.

1.2 Тайная жизнь кладбища

Леонтий даже не заметил, что уже прошел месяц, как он стал членом этой коммуны сомнительных людей, которых волнами истории, личных неурядиц, ленью и пьянством прибило к этому берегу, или можно сказать, кораблю, которым стало для них Смоленское кладбище. Оно было самым старым в Петрограде, и сохраняло какую-то ауру загадки и зловещей тайны.

Наступившая осень не пугала Леонтия, именно так он просил себя тут называть, потому что к этому времени он обзавелся теплым гардеробом и кое- какими полезными вещами – бритвой, ложкой, и почти новой фаянсовой тарелкой с отбитым краем.

Ночи становились холоднее, и количество ночующих на кладбище становилось все меньше. Некоторые, беглые, возвращались в брошенные семьи, а большинство перебралось в ночлежку на Боровой. Ночлежек тоже становилось меньше, чем до революции, при царе, сейчас многие переделывали в общежитие для рабочих.

В ночлежке было теплее, уютнее и можно было помыться. Леонтий уже бывал там пару раз. Но те, кто уходил в ночлежку, все равно возвращались на кладбище, к своим. Бесследно пропала только единственная женщина – старуха Агафья, со своим великовозрастным сыном лет 15-17, остальные нет-нет да и возвращались. Агафья была одутловатая старуха с торчащими из-под платка седыми космами и наполовину беззубым, шамкающим ртом. Сын производил впечатление юродивого, все жался к материнской юбке и мычал что-то бессвязное. Им неплохо подавали в выходные, возле храма Святой Животворящей Троицы, в центре кладбища, в России всегда испытывали особое сочувствие к юродивым. Она пила горькую, а последнее время и сын пристрастился выпивать во время вечерних посиделок у костра. Говорили, она из семьи богатых купцов. Куда она исчезла, никто не знал, может к родственникам подалась, они у нее жили где-то под Гатчиной…

Только потом Леонтий узнал, что ей было чуть больше сорока лет. Всего на десять лет старше его!

Остальная братия зарабатывала кто, чем мог. Были в компании и явные карманники, а некоторые возвращались после отсидки в тюрьме за более серьезные правонарушения, большинство не гнушалось и воровством еды с могил. Если родственники приносили сухарь, или пряник на могилу, он, как правило попадал на вечернее пиршество компании. Главным их правилом было – дележка едой, тех у кого день не задался, подкармливали в складчину. Благодаря связям Тихона, удалось Леньке справить документы, но за эту услугу ему пришлось долго бесплатно отрабатывать на вокзале, возвращая долг, по ночам он разгружал вагоны. До сих пор иногда не гнушался работой грузчика: то при перевозке мебели, то опять приходил на вокзал, где его уже знали.

От тяжелой работы ныла спина, но зато окрепли мышцы. И теперь ему не было равного в драке, когда завязывались потасовки. Эту тяжелую работу, за которую платили гроши, нужно было еще завоевать! После этих драк у него на всю жизнь остался глубокий шрам над правой бровью.

Назавтра начальник, которому он помогал при разгрузке тяжелой старинной мебели, увидев его ловкость, и как он поправил ему выбитую притолоку, позвал его отремонтировать частично утраченный паркет в его огромной квартире. Чем-то понравился ему Ленька, вызвал доверие.

– Ты умеешь с деревом работать? – спросил его солидный начальник в армейской форме и фуражке, отсчитывая ему купюры за работу

– А как же, отец меня этому научил, – гордо выпрямился Леонтий, – мы и ложки можем и деревянные игрушки, и в дереве понимаем…

– Ложки нам не надо, а паркет восстановить бы нужно, его сильно попортили, – и сокрушенно вздохнув, повел Леньку в огромную гостиную, в которой уже частично, по стенам, стояла мебель. Паркет был очень красивый, большими квадратами, а в середине, по кругу, темным деревом, как ленточка пущена, да обвита вокруг букета цветов.

– Ох, красота-то какая! – не смог сдержать восторга Леонтий.

– Смотри, смотри, как попортили, – и начальник указал на несколько утраченных квадратов паркета, на прожженный угол, возле белой керамической печки, а отверстие прямо посреди цветка в букете Леонтий увидел сам, – завтра ближе к вечеру приходи, начнешь ремонтировать.

– Хорошо, да вот только инструмента у меня нету, – он вовремя сообразил и расстроился ужасно. Неужели не удастся подработать? Деньги очень нужны, он копил деньги, чтобы снять угол, пока на комнату не хватало. Скоро на кладбище оставаться будет невозможно – зима, холодно.

 –Я что-нибудь тебе подыщу, приходи, как договорились, – сказал начальник спускаясь с Ленькой по лестнице вниз, и захлопнул за собой дверь парадной. Ленька оказался один перед этим красивым домом, облицованным огромными каменными плитами, и невольно залюбовался не столько его красотой, сколько основательностью и незыблемостью.

Нужно было торопиться, успеть на кладбище затемно. Он уже давно не крался до того лаза над речкой, а его научили пробираться с другой стороны, где в досчатом заборе две доски отодвигались, и можно было почти не пригибаясь зайти. А иногда, когда работы было немного, или работа была в ночь он заходил на кладбище через ворота. На воротах, над головой, в полукруглой нише, была икона. Леонтию казалось, что Богоматерь с иконы смотрит на него укоризненно и знает, что цели у него иные, не чистые, не те, с которыми приходили скорбящие в церковь на могилки. Он истово молился, чтобы ее задобрить, и тогда спокойно проходил внутрь. Сначала шел прямо, потом до ангела, а дальше находил склеп, где на входе в него, под широкой, сдвигающейся ступенькой был припрятан его скарб и ночевал он там же, доставая ранее припрятанные доски для лежака.

А потом, когда кладбище совсем пустело и запирались ворота, можно было разжигать костер. Каждый должен был сделать вклад в дрова для костра. Иногда везло, удавалось найти сухое дерево, заранее его приметить и постепенно сжигать на костре. А иногда что-то находили неподалеку, в городе, и приносили сюда издалека.

Этим вечером многих не было – Тихон уехал на заработки, в каком-то колхозе с его знакомыми-художниками писали агитационные плакаты. Мечтал новую обувь, хорошую к зиме справить. А цыган, Ленька так и продолжал звать про себя бугая -Никифора, обленился и несколько дней никуда не ходил – грелся на лавочке возле могил. А обычно он тоже подрабатывал то грузчиком, то на похоронах, и зарабатывал больше всех, но сразу почти все пропивал. Потерял он цель и смысл жизни. А Ленька – нет. Он верил, что скоро выкарабкается и заживет! Главное – документы есть. Крестьян без документов, пойманных во время облав могли отправить назад, в деревню.

Леонтий по хозяйски разложил возле себя купленный, на заработанные им сегодня деньги, кусок сала, буханку хлеба и большую луковицу, нарезал все крупными кусками и раздал присутствующим.

Сегодня их у костра было всего семеро – цыган с Ленькой, двое друзей карманников – Сергей и Трофим, было совершенно не понятно, на чем держалась их дружба, настолько они были разные. Сергей был сквернослов, казалось, что все у него в роду были пьяницами и ворами. Он, как выпьет становился злой и агрессивный. А Трофим был тихий, задумчивый, вдвое старше кудлатого Сергея. Казалось, он случайный здесь человек из интеллигенции, он не любил рассказывать, что привело его сюда и почему он начал воровать. Правда, один раз Леонтий видел как загорелись глаза Трофима при виде дорогой дамской сумочки, руки задрожали. Азарт! Он это делал из азарта, может бывший игрок? Из разорившихся? Говорил ни с кем ему не по пути – новую власть он презирает, а старая презирала его, потому и оказался на кладбище. С Сергеем они давно вместе, до революции еще, говорили, что один раз он спасал Сергея подставившись под пули, еле поправился. Сергей это ценил.

Еще была какая-то темная личность, неразговорчивый, мрачный господин, непонятной классовой принадлежности, просил называть себя «Граф». Настоящего имени его никто не знал, да и не спрашивал, он то появлялся, то надолго исчезал. Братва думала – сгинул, а он снова приходил и приносил щедрый вклад в коллективный ужин.

Еще был один старик, весь седой и хромой. Сыновья, сказал он, где-то воюют, а он потеряв связь с ними, пришел на кладбище умирать, да так и поселился тут, то прося милостыню, то собирая старье в городе на помойках, сдавая скупщикам. Скупка старья была выгодным бизнесом в то время в Петрограде.

И этим вечером, впервые пришла женщина непонятного возраста, одета она была как монашка: огромная темная косынка до бровей, длинная юбка до земли, в руках у нее была корзинка с какими-то тряпками. Привел ее добросердечный Трофим, после того, как она почти сутки, потерянная, бродила по кладбищу. Глаза у нее были сухими, взгляд отсутствующий. Трофим ее пожалел и привел, чтобы напоить теплым и поддержать. Компании было пока не понятно кто она, и в себе ли вообще, но с вопросами не приставали, здесь это было не принято. Захочет, оттает, и сама расскажет.

Сегодня сидели молча, даже Сергей не сквернословил, неудобно было при новой гостье. От самогона она твердо отказалась, ей налили кипятка, чтобы согрелась. Чая не было. Трофим не решился плеснуть ей плеснуть самогона в воду, хотя собирался вначале из благих побуждений. Она внушала ему какую-то оторопь и уважение. А кампания самогоном не погнушалась, и истребив запасы еды, осоловела и медленно разбрелась по своим укромным местам спать, новенькая так и осталась сидеть на бревнах, заготовленных у костра. Никифор дал ей свое одеяло, ночи были холодные.

Ленька проснулся оттого, что сильно затекла нога, стал ее энергично растирать – полегчало. Но спать больше не хотелось – замерз, зуб на зуб не попадал, хотя и накрывался теплой душегрейкой, купленной по случаю на барахолке. Надо уже думать, куда перебираться с кладбища. Зимой здесь никак не выжить. Да еще облавы участились – новая власть борется в беспризорниками и неприкаянными людьми.

Ленька думал об этом и подпрыгивал, хлопая себя по плечам, чтобы как-то согреться. Сейчас бы чаю, или просто воды.

Так, задумавшись, он брел между могил и, вдруг, увидел чьи-то ноги, виднеющиеся из-за высокого надгробия. Кто же здесь спит? Явно не из наших – приличные штиблеты. Тихонько, с любопытством Ленька подкрался ближе. Он давно чувствовал себя здесь как дома и считал себя старожилом, своего рода хозяином положения, но незнакомая личность его удивляла и настораживала. Когда его взору открылась вся дорожка за могилой, он понял, что этот человек не спал, а был мертв, и давно. Несмотря на следы разложения на лице и руках и листья которыми был присыпан его щеголеватый костюм, было видно, что человек богатый и случайный тут. В метре от головы лежала его шляпа, отлетевшая при падении, распахнувшийся дорогой пиджак открыл жилетку с золотой цепочкой от часов в маленьком кармашке, а на пальце блестел огромный перстень с печаткой из оникса.

Руки Леньки так и потянулись к блестящему золоту. «Нет! Я не мародер! Надо вызвать милицию, но попозже, когда откроется кладбище. Тогда не надо будет объяснять, что они делали на кладбище ночью».

Любопытство мучило Леньку и он продолжал рассматривать покойника – не очень старый, хотя есть седина на висках и волосы поредели. Лет сорок? Жил ни в чем не нуждаясь, небольшое брюшко указывало на достаток. Ленька думал: кто это? Врач? Банкир? Медленно продираясь через кусты, шел к своим – нужно было сообщить им о трупе. Оказывается, он ушел довольно далеко от места ночевки.

Может и им угрожает опасность? У Леонтия было ощущение, что за ним кто-то следит, он обернулся, но никого не обнаружил. «Наверное душа покойника летает где-то рядом и беспокоит, смущает мою душу» – подумал он и немного напрягся.

Когда подошел ближе к кострищу, увидел цыгана -Никифора и, непонятно откуда взявшегося, его старого друга – Тишу. Они сидели на бревне и тихо разговаривали о чем-то чтобы не будить остальных.

– Эй! – издалека громким срывающимся шепотом позвал их Леня. – Я покойника нашел! Пошли покажу.

– Какого покойника? Кто-то из наших? – спросил Никифор.

– Ой! Боюсь я покойников! – громко вскрикнул Тихон.

– Сейчас, вещи сложим и пойдем, – засуетился Никифор.

– Далеко ли? Что-то мне не хочется на покойников глядеть – сомневался Тиша.

Пока они обсуждали, разбудили остальной помятый и недовольный народ. Все с любопытством потянулись смотреть на покойника, только не заметили, что монашка уже куда-то ушла, исчезла – не до нее было.

Потянулись один за другим держась за Леонтием, разными узкими кладбищенскими тропками между замшелых, страшноватых надгробий. Тихон торопился, и решил обойти большой склеп с другой стороны.

– Ох! – вскрикнул он по бабьи из-за склепа, – бегите все сюда!

Вся компания ринулась на выручку Тихона. Его все любили, он был спокойный и беззлобный. Сон у всех улетучился, и все торопливо, а Сергей бегом, подошли к Тихону.

Он по бабьи хныкал и смотрел куда-то вправо – на надгробии лежала мертвая старуха Агафья, широко раскинув руки, а чуть поодаль, скрючившись, лежал ее сынок, почти никто не мог вспомнить его имени. Огромная дырка, явно от топора зияла у нее во лбу, а кровью залило ей все лицо и седые космы, разметавшиеся вокруг. Было такое чувство, что она из последних сил пыталась закрыть собой сына, которому, похоже, просто свернули шею.

– Изверги! За что? Кто это сделал? – утирал слезы Тихон.

– Сейчас похороним страдальцев. Видно давно они тут, а мы то думали, в Гатчине, в тепле… – сокрушался цыган-Никифор.

– Нельзя так просто закопать! Нужно милицию вызвать, пусть изловят душегуба. А то и нас всех тут по ночам передушит, как кутят.. – неожиданно подал голос Трофим.

– Никакой милиции, – зло, как змея, зашипел Сергей. – Сначала нас всех изловят, а душегуба навряд ли поймают.

– Целых три покойника, наверно убийца был не один. – продолжал Трофим, – а если целая шайка? Нам с ними не управиться.

– Да, Сережа, надо милицию. Дед должен их вызвать. Его все тут знают, когда он милостыню просит, на него в милиции никто и не подумает. А если, к примеру, Никифор пойдет, на него подумают и сразу заарестуют! – здраво рассуждал Трофим.

– А меня не заарестуют? – заволновался дед и инстинктивно стал, черной от грязи, пятерней расчесывать свою седую бороду, наверное, чтобы выглядеть благообразнее.

– А если тебя и арестуют, то это к зиме только хорошо – посидишь месяцок -другой в тепле, в камере, и кормить будут. А к лету, глядишь, разберутся, да и отпустят.

Дед задумался и на его лице появилась блаженная улыбка, наверное представлял свою жизнь в кутузке.

– Пошли посмотрим, что еще за труп, про которого Леонтий говорил, – подал голос Сергей, видно согласный с таким раскладом. Правда, увидев бедную Агафью, все забыли про то, зачем шли за Ленькой.

– Да тут уже близко, – Леня встал повыше чтобы сориентироваться, и уже, издалека, увидел ноги покойника.

Все медленно, с трудом отрывая взгляд от жуткой картины мертвой Агафьи, потянулись за Ленькой. Встав в ногах у покойника, все реагировали по разному: Граф задумчиво нахмурился, Никифор чесал в затылке, А Трофим с опаской поглядывал на Сергея, который сразу приметил перстень и золотые часы. А Тихон снова утирал слезы что-то бормотал о бренности жизни и наших напрасных ежедневных хлопотах, раз жизнь как скоротечна и хрупка.

И тут Сергей, быстро, умелой рукой выдернул часы с цепочкой из кармана покойника, и медленно, с неприятным скрипом стал скручивать перстень с разбухшего пальца покойника.

– Что ты делаешь?!!! – Трофим пытался оттащить своего неуправляемого собрата от покойника, – Это же мародерство! Грех-то какой! А милиционеры на тебя и убийство повесят, сгноят на каторге!!

– Не подходи! – зло оскалился белыми зубами Сергей, – Вам-дуракам да на такие часы за всю жизнь не заработать! А тут манерничают – золото им не нужно! Да я вам завтра такую проставу сделаю – век будете вспоминать! А кто болтать будет – зарежу. Хотите, чтобы милиция золото украла?

Сергей говорил серьезно, и ни у кого не возникло желания с ним спорить, нависшие над ним Тихон и Никифор в растерянности отступили. А Сергей уже по хозяйски рылся в карманах пиджака мертвого господина. Нашел бумажник и вытряхивал в ладонь монетки.

– Смотрите братцы, а слева на жилетке дырочка и малое кровавое пятнышко. Проткнули его чем-то. Дед милицию вызовет, они разберутся. – Обернувшись на Сергея с нажимом сказал Никифор. Дед вздрогнул, как его упомянули и задрожал, как осиновый лист.

– Не грози мне, себе дороже будет! Может ты сам его и заколол? «Хоронить, закопаем» – это ты у нас помешан на похоронах. Дай тебе волю ты и всех нас похоронишь – усмехнулся Сергей.

 –Не болтай ерунды! Скажи еще и Агафию – я! – басил Никифор цыган. Он был намного выше и вдвое шире в плечах карманника Сергея и не боялся его. – Да, подрабатываю на захоронениях, жаль редко зовут – заработок хороший. Зато не ворую!

– Ты это про меня!! Да для нашей тонкой работы мозги нужны, а у тебя их нет! – зло огрызался Сергей.

 –Хватит -хватит брехать, как псы. Пошли горячего кипятку попьем, позавтракаем, и подумаем, что делать, время бежит быстро, скоро ворота откроют, народ пойдет, – успокаивающе сказал миротворец – Тиша.

Они пошли к кострищу не спеша, каждый был погружен в свои мысли. Граф первый вернулся к кострищу, как только Сергей начал по карманам трупа шарить, он брезгливо скривился и ушел. А Ленька с ужасом думал о том, что теперь разрушиться их дружная компания, почти семья, и теперь каждый будет подозревать другого, если не упекут всех в кутузку.

– Нам надо всем где-то схорониться. А то в милицию затаскают и все будут виноваты, дед все расскажет, глядишь его да и отпустят. – предложил Ленька.

 –Все, да не все! Понял дед! Смотри у меня! Выдашь – убью, – потом Сергей смягчился и сказал – Мы ж с тобой тут пуд соли съели, почитай года полтора тут, одной семьей живем. К тому же я поделюсь, накормлю всех до отвала.

– Два, – тихо сказал дед.

– Что два? – встревожился Сергей. Уж не торгуется ли дед?

– Два года уж минуло, как мы тут живем, – задумчиво сказал дед. – Как сгинули мои сыны.

– Не забудь, – сказал Никифор, – Неизвестно-то теперь когда свидимся, когда все утихнет. Сегодня-завтра сюда точно идти нельзя, опасно.

После выпитого вчера самогона всем хотелось пить, зажгли несколько сухих веток, согрели воду из реки Смоленки и каждый достал, то чем был богат и немного перекусили. День впереди был длинный и не всегда удавалось поесть до вечера.

Расходились по одному. Первым ушел Граф, как то церемонно поклонившись быстрым шагом скрылся среди могил. Никифор решил далеко не ходить – будет отираться с дедом у церкви в ожидании работы. А дед, не спеша собравшись, пошел искать милицейских.

Сергей с Трофимом, неразлучная парочка, тоже скоро ушли. Сергей с подозрением озирался, а в глаза собратьям по несчастью не смотрел. Может все-таки была у него совесть?

Ленька сходил за своим барахлом, завернул его в узелок, а по дороге помог Тихону спрятать и замаскировать следы их пребывания: смешали угли с землей, забросали их листьями, которые осенью тут в изобилии, разбросали доски, которые были лежаками. Довольные, они осмотрели бывшее жилье, и вместе двинулись к выходу.

1.3 Паркет и ложки

– Тебе есть куда идти? – Тихон спросил Леньку прежде чем расстаться. То ли он чувствовал свою ответственность за него, то ли от доброты душевной продолжал заботиться о своем протеже.

– Ты заметил, я уже давно на кладбище не ночую? – продолжал Тихон, – Отвыкать от этого надо, а то так и останешься там навсегда, к тому же душегубы там завелись. У тебя теперь документы есть, так что ищи хорошую серьезную работу. Вот я нашел! Наша артель теперь будет оформлять всю агитацию, снова спрос появился на художников. Малюем плакаты, красноармейцев, да пузатых буржуев у них на штыках, не гнушаемся и ремонтом, малярными работами, лишь бы не голодать. Обещали меня скоро прикрепить к рабочему общежитию. Может и тебя смогу пристроить. Ты куда сейчас?

– Вроде тоже договорился о работе у одного начальника – паркет чинить, – Ленька важно выпрямился, а о жилье договориться не догадался, побоялся.

– Вот и хорошо! Вот и замечательно! Торопишься? – спросил Тиша, – А то зайдем в трактир, тут рядом, я тебя хорошим завтраком накормлю? Я же с заработков приехал – деньги есть!

Ленька возражать не стал, живот давно свело голодом. Вчерашние запасы еды сразу же и закончились.

В трактире Ленька с удовольствием поглощал тарелку наваристых суточных щей с ломтем хлеба, а Тиша день как начинал, так и заканчивал рюмкой. Уже по его потрепанному виду можно было сказать о его дружбе с бутылкой. Но Ленька не решился пожурить его, тем более Тихон с таким невероятным удовольствием опрокинул первую стопку, и сразу налил вторую, глаза его заслезились, нос покраснел. Вид у него стал счастливый довольный и расслабленный.

– Вот так крутишься, суетишься – а тебя раз, спицей – и нет тебя. А потом ничего не будет, ни тревог, ни горестей, ни водки.... – загрустил Тиша.

– Как ничего? А рай? Ад? – спросил Ленька подбирая крошки.

– Нету н-и-ч-е-г-о! – продолжал Тихон, – а уж за что бабу безобидную убили с ее ребенком? Да еще так жестоко?

– Ну вот, связался ты с этой агитационной бригадой, и в бога не веришь? Или потому, что не разрешают верить теперь? А богу-то не обидно, верили, верили, и вот – перестали …? Обидно… – рассуждал Ленька.

– Никогда я не верил! И отец мой не верил, и дед, – сказал, как отрезал, живописец-агитатор и растопырил пальцы в неотмывающейся краске, – Еще что-нибудь съешь?

– Спасибо, брат, сыт! Давно горячего не ел. Уважил ты меня, – Ленька довольно щурился.

– А я еще выпью! – он долил остатки водки в стопку, облизал край графинчика с последней, повисшей, каплей и, быстро, не глотая, плеснул водку в горло, – Вкусно…

Допил, но так ничего и не съел. Завернул недоеденный бутерброд в тряпочку сомнительной чистоты и сунул в карман. Они двинулись по улице к центру, обоим нужно было перебраться с Васильевского острова, где находилось кладбище.

– Может туда зайдем, смотри, еще трактирчик? – обрадовался Тиша, увидев зеленую вывеску с надписью «Казенная винная лавка».

– Нет, ты как знаешь, а мне надо идти. Дорога длинная а работы лишиться не хочу, вдруг опоздаю… – деловито рассуждал Леонтий.

– Ну, как хочешь, – пригорюнился, Тиша и поплелся рядом.

– А ботинки-то у покойника были так хороши! Мои снова износились, не новые были, на подошве дыра… А ведь они ему больше не нужны? – невпопад, грустно сказал Тиша.

Обменявшись адресами, они расстались. Ленька почему то почувствовал, что видит Тишу последний раз, вернулся и крепко обнял его. А Тихон смахнул пьяную слезу и ушел. На этот раз чутье обмануло Леонтия, и он еще встретит Тихона, и довольно скоро.

Часы на Невском показывали полпятого, к месту новой работы он пришел пораньше, и задумался, что значит «ближе к вечеру». Он решил полчасика отдохнуть на чугунной скамейке, а потом уже идти и стучаться в дверь.

Скучая, он стал рассматривать толпу. Его не покидали мысли о событиях на кладбище. Недолго думая, смышленый Леонтий пришел к выводу, что Агафья с сыном увидели что-то, за что поплатились жизнью. Они больше остальных забредали на старые участки кладбища в поисках оставленной на могилах еды, рассматривали надгробья, собирали продукты, если их удавалось найти, то конфетку, огарок свечи, то яйцо на Пасху… Грех это! Мародерство. Но все равно их жалко, нарвались на жестоких убийц. А богатый господин с часами никак не вписывался в его версии.

«Пожалуй пора!» – скомандовал сам себе Ленька и скоро уже толкал тяжелую дубовую дверь парадного, быстро поднялся и постучался в квартиру. Дверь в квартиру была такая высокая, если смотреть наверх, то падала кепка, зато был виден удивительной красоты кружевной потолок с лепниной.

– Ктой-то там, – раздался дребезжащий старушечий голосок из-за двери, – входи, дверь открыта. В полумраке прихожей стояла маленькая, сухенькая старушка, очень похожая на тех деревенских старушек, к которым привык Леня. И сразу почувствовал к ней симпатию и предвкушение чего-то хорошего.

– Я к начальнику, паркет чинить. Он говорил вам? Я и не спросил как его зовут, неловко вышло…, – говорил Ленька, боясь пройти. И напачкать страшно и ботинки стыдно снимать – уж очень неприличные у него портянки.

– Осип Сергеевич его зовут, он при должности, а чем занимается, мы, простые люди, и не разумеем. Я – Настасья Викентьевна, все зовут просто – Викентьевна, его теща. Делать мне нечего, вот он мне поручил тебя ждать. А ты не менжуйся, проходи в ботинках, – тоненьким голоском рассказывала теща. Видно было, что она разговорчивая и приветливая женщина.

– А меня зовут Леонтий, Ленька. Забыл я про инструмент спросить, у меня ж ничего нет, даже топора, – сокрушался Ленька, проходя в гостиную.

– Принесли, принесли все, голубчик. Вон, смотри, в углу ящичек. Только я не знаю – все ли. А материалу нет, хозяин сказал чтоб ты сам нашел и купил, он завтра деньги отдаст.

Леня разложил на полу несколько стамесок, топор, два молотка, рубанок, кусок столярного клея, и завязанные в серую рогожку гвозди, разные: там и обувные и мебельные с круглыми головками и длинные и короткие, много. Целое богатство.

– Хорошо! Пойдет! – похвалил он инструменты.

– Ой, забыла же сказать – Осип Сергеевич просил тебе передать, что сегодня не придет, работает, не жди его. Но если хочешь, можешь тут переночевать – в углу поставили топчан набитый соломой. Не бог весть какие условия, но зато время не теряется на дорогу, можно завтра с утра начать спозаранку, – приветливо скороговоркой ворковала старушка, и ее голос создавал теплый уют, обволакивал.

У Леньки от радости, что есть где перекантоваться ночью, заколотилось сердце. На кладбище ведь возвращаться опасно, да и холодно уже там.

Воодушевленный, он принялся за работу. Говоря по-честному он не был краснодеревщиком, а для этой работы требовался высококлассный мастер, художник -реставратор, но понимая это Ленька все же взялся – он верил, что научится, справится, сможет не хуже. Невероятный авантюризм и самонадеянность подталкивали его.

В инструментах нашел пеньковую веревочку, с важным видом, под любопытным взглядом Викентьевны, замерил недостающие и сгоревшие у печки половицы, убедившись, что они одинаковые и квадратные, завязал узелки на веревочке, а затем замерил отверстие по центру узора.

– Пошел я, Викентьевна, материал искать, тут особая древесина нужна, как найду, так и вернусь, – отрапортовал Ленька и отправился сам не зная куда…

Он не только не знал, где можно купить нужное дерево, но и денег у него не было совсем, на его покупку. Поэтому он пошел сначала по дворовым помойкам искать, но к его удивлению, там ему не удалось найти нужного, более того, там уже работала мафия бездомных, которые бдительно следили не попадет ли что-то полезное для них в мусор, и сортировали его. Часть попадала на барахолки, а часть использовалась самими бездомными.

Боясь с ними связываться, Ленька пошел искать по парадным, чердакам и подвалам и нашел там много интересного.

Уже в кромешной темноте он принес в квартиру, где его ждала Викентьевна, несколько длинных дубовых досок, которым было не меньше ста лет, еще несколько красивых кусочков темного дерева, разных оттенков, часть дверцы шкафа из массива груши и красивую старинную латунную лампу, настоящее сокровище. Латунная полуобнаженная красавица держала патрон лампочки и ее обвивал нескромный плющ – залюбуешься, такого чуда он не видел никогда.

Хоть Ленька и не был краснодеревщиком, но понимал, что дерево нужно брать старое, высохшее, тогда оно не будет коробиться и усыхать, к дереву Ленька относился с уважением, берег и любовался каждым кусочком.

– Леонтий, иди, поешь. Ты хорошо потрудился. Время позднее, пора ужинать и спать. Сейчас тебе накрою и пойду, я тут рядом живу, в соседней парадной, только вход со двора, – скороговоркой бормотала Викентьевна и включила верхний свет, одна тусклая лампочка в огромной хрустальной люстре слабо осветила гостиную. На высокую, грубо сколоченную табуретку она положила льняное полотенце с двумя синими полосками по краю и аппетитно разложила кусочки хлеба, нарезанную солонину, кусок черствого пирога и соленый огурец.

Это было настоящее пиршество! Даже дома не всегда он уходил сытым от стола, только осенью и до середины зимы еще что-то оставалось, а потом приходилось подтянуть пояса. Вручали остатки сала, сушеные грибы и рыба.

– Красота! Спасибо! – Ленька придвинул табуретку к тюфяку и удобно расположившись, начал есть.

– Водки нет! Не велено давать, – строго сказала Викентьевна, – Замкни дверь за мной, пойду. Завтра приду. А как Осип Сергеевич завтра, не знаю, – Ленька увидел как она, неуверенно спускалась по лестнице, одной рукой держась за перила, а в другой несла старенькую корзинку с вязаньем, времени она не теряла. Он захлопнул дверь и закрыл ее на задвижку изнутри и накинул на петлю огромный крюк. Вот делали же замки! Как в сейфе.

Ленька вернулся к своему пиршеству и к своим мыслям. Но они имели сейчас совсем другой, чем вчера, оптимистический окрас. С наслаждением откусывая сладкий пирог, Ленька представлял себе своих друзей по несчастью, как они там? Нашли ли убежище?

А за окном, как поднялся ветер. И в квартире было тепло и уютно! Давно он так не спал. В доме, и почти на кровати.

Но прежде чем заснуть, он пошел осмотреться в квартире. Больших комнат было две, они были проходные, а в две другие, поменьше, вход был из коридора. В конце коридора – туалет и ванная, большая на львиных ножках и в ржавых подтеках! Леня, не надеясь, попробовал открыть воду. В кране раздалось бульканье, шипение, потом полилась ржавая вода, она потихоньку превратилась в прозрачную, чистую воду. К огромной радости, он увидел в углу ванной маленький коричневый обмылок.

Ленька не мог упустить такую возможность – обмылся, постирал и развесил свои вещички на трубах. Ээх! Хоть и холодная вода, но так хорошо! Потихоньку стал согреваться, сложил аккуратно остатки еды, на завтрак, завернул в газету и сразу заснул.

Всю ночь ему снились кошмары. Спал урывками, тому что Леня боялся поздно проснуться и пропустить приход Викентьевны, вдруг и она увидит его хозяйство в ванной и выгонит его. Не подумал он, что накрепко заперся изнутри. Поэтому все время просыпался, озираясь, и не сразу понимая, где находится. То он видел огромную летучую мышь, которая гналась за ним на кладбище, и превращалась в Графа, зловещего в огромном цилиндре; то увидел Агафью которая улыбалась и грозила ему пальцем, не обращая внимания на огромную, зияющую дырку во лбу.

Окончательно проснувшись, он огляделся вокруг. Как хорошо – тепло и спокойно, совсем не так как вчера, когда он проснулся на кладбище. Встал и отправился в ванную, с наслаждением умылся ледяной водой, попил из-под крана, забрал высохшие вещи и оделся. Возвращаясь в гостиную увидел в маленькой комнате на стене часы с маятником, было шесть часов утра.

Поев, взялся за работу. Его терзали всякие сомнения: может не торопиться работать? Он боялся снова оказаться на улице. В то же время он очень хотел попробовать как у него получится, сумеет ли он? Ведь раньше он никогда этим не занимался, хотя он и не врал Осипу Сергеевичу, когда говорил о ложках, да корзинках… Вчера еще черт его подзуживал как-то взять с хозяина денег за материал, который достался ему бесплатно, и немного разжиться деньгами. Но он отмел эти мысли уже вечером, когда его так хорошо покормили и доверили ему остаться в этой квартире.

Он аккуратно выскребал мусор, налипший в полость, куда должен был лечь кусочек доски, квадрат, выпиленный по мерке с узелками… Работа оказалась интересной и захватила его целиком. Его очень напугал резко прозвучавший звонок в дверь. Это пришла Викентьевна со свертком в руках и корзинкой, висящей на локте. От свертка распространялся вкусный аромат.

Настасья Викентьевна огляделась, увидела опилки, уже вставленную одну половичку и осталась довольна.

– Леонтий! Иди поешь, пока тепленькое. Уже время обеда, – Она стала накрывать на вчерашнее полотенце, положив ложку и открыла поставила что-то похожее на горшочек из которого шел пар, – Ну, как тут спалось? Я забыла тебе показать где тут удобства. Нашел? Стара я стала, все забываю, зачем-то таскаю собой вязанье, хотя можно было оставить его и здесь.

А Ленька все думал, как признаться, что мылся, стирал. С души отлегло.

– У меня есть своя ложка! – Ленька достал ее из своего узелка, – Спал я прекрасно, тепло, обмылся в ванной.

Суп оказался чем-то вроде куриной лапши, попадалась и крупа, картошка и кусочки курицы с жирной кожей. Ленька накрошил в суп остатки вчерашнего подсохшего хлеба, с удовольствием поел теплого супа и принялся за работу.

Викентьевна села поодаль в старинное вытертое бархатное кресло и внимательно наблюдала за Ленькой, а он заметив такое внимание, начал сноровисто строгать, примерять и работа пошла. Потом он поочередно приложил куски дерева к середине орнамента и подобрал подходящее по цвету. Викентьевна потеряла к нему интерес и вся ушла в вязание.

Так незаметно день стал клониться к вечеру, когда вдруг в дверь раздался стук, старушка побежала открывать.

– Ну как у вас дела? – прогремел с порога бас хозяина и раздались его уверенные шаги.

– Хорошо-хорошо. – задумчиво говорил он рассматривая разложенные квадраты вместо утраченного паркета. – Где материалы достал?

– Пришлось полазить по подвалам и чердакам, – ухмыльнулся гордо Ленька, – вон, даже лампу красивую нашел, с богиней. Могу вам ее подарить. – расщедрился он. Уж очень хотелось ему понравиться хозяину.

– Тебе самому лампа пригодится, я почти договорился, чтобы тебе дали угол во временное жилье, а там может работать или учиться пойдешь, тогда и что-то получше найдешь, – степенно, с расстановкой рассказывал Осип Сергеевич.

– Вот уж спасибо вам большое! – обрадовался Леонтий, – за мной не станет, а я уж отработаю.

– Погоди-погоди благодарить, еще рано, но пока ты все ремонтируешь глядишь, дело сладится. Еще что-то с окном не так, закрывается плохо, теща покажет. Нет ко мне никаких вопросов, просьб? – спросил хозяин, – А я вот тебя Леонтий спросить хочу: имеешь ли активную политическую позицию? Хочешь ли ты вступить в коммунистическую партию?

– Да, да, конечно хочу! Но возьмут ли меня? – неожиданно для самого себя ответил Ленька, так как, от него хотели услышать.

– Вот и правильно! Вот и хорошо. С течением времени, если будешь стараться, глядишь и исполнится твоя мечта, – расплывшись в довольной, снисходительной улыбке сказал хозяин. – Заприте за мной, я спешу.

Леонтий не сдержался и подошел к окну, посмотреть как Осип Сергеевич медленно пошел в темноте, по бульвару, глядя на этого человека его душа наполнилась чувством благодарности, и одновременно темная сторона Леньки почувствовала жгучую зависть «Мне бы так: степенно идти по бульвару на службу, сытно есть и ждать обустройства такой большой, богатой квартиры! Будет и у меня все! Землю буду грызть, а будет!» Ленька сверкнул глазами и энергично взялся за работу, а скучающая Викентьевна вязала в кресле и, не останавливаясь, говорила:

– Опять на работу пошел. А мы сейчас с двумя дочками в соседней парадной живем, но квартира-то похуже этой, маленькая. Я в той квартире еще с мужем жила, он ремесленником был, потом разбогател, но в революцию, от волнения помер, бедный – сердце у него. Вот старшенькая, еще в первую мировую, и познакомилась с Осипом, он еще тогда только начал надежды подавать, был одном в революционном кружке, с Троцким, или с Зиновьевым, я все путаю. Мне тогда не понятно было – хороший он жених или нет, бедный был, голодный. А она – люблю, и все! А теперь он большевик! Коммунист! Может я что лишнее говорю? Не обессудь, – она положила клубок и вязанье и пошла налить себе воды, – Леонтий, пить хочешь?

– Нет, – я уже попил, – Пробормотал Ленька, с любопытством слушая Настасью Викентьевну.

– А младшую никак не могу замуж выдать, ветер у нее в голове. В девках засиделась – ей уж двадцать минуло! А где ж сейчас приличного человека найдешь, да и непонятно все, либо беден, как церковная мышь, либо кроме собраний ничего знать не хочет, для семьи не годится! Вот Осип – все в семью! Об Аглае заботится, не нарадуюсь, – все говорила и говорила старушка. И Леньку стало смаривать под ее разговоры…

Так прошла неделя, другая, и не только паркет был готов, но были еще и отремонтированы латунные кремоны на окнах, подтесано неплотно закрывающееся окно, откуда холодный осенний воздух задувал в уже привычное для Леньки жилище. Он уже привык и к сидящей над душой Викентьевне, но работа была сделана, и он попросил расчет.

– Иди сюда Леонтий! – Услышал он с порога приветливый голос Осипа Сергеевича, – У меня хорошие новости для тебя!

Ленька заспешил в прихожую, где не спеша раздевался хозяин. Он долго вытирал грязные сапоги об тряпку у двери и, посмотрев на Леньку сказал:

– Сначала посмотрим, как ты справился.

Ленька заробел. Наверное никогда он в жизни еще так не волновался, он чувствовал, что от того, понравится или нет его работа хозяину, зависит его дальнейшая жизнь. И к тому же он вложил всю душу в этот паркет, отремонтировав его, он долго его полировал, тер ветошью и найденным огарком свечи и любовался результатом.

– А что? Красота! Молодец, мастер! Научился понемногу… А говорил – «ложки», – Припомнил, усмехнувшись, Осип Сергеевич. Ленка зарделся от похвалы, никогда такого за собой не замечал, и еще больше смутился. Хозяин проверил, как закрываются окна, походил степенно по комнате.

– Теперь о новостях: мой знакомый из Коломны просил, чтобы я прислал тебя, у него какие-то тоже плотницкие работы, попроще, не паркет. Пойдешь? Не подведешь меня? А главная новость – еще вчера тебе выделили жилье не так далеко отсюда, хотел тебя отвести, но поздно освободился. Дойдешь сам? Я тебе бумажку с адресом дам, и вторую бумажку с адресом моего знакомого, не подведи, помоги ему, и денежку малую заработаешь, – довольно поглаживая подбородок, убеждал Осип Сергеевич.

– Спасибо, Осип Сергеевич, благодарствую, – обрадовался Леонтий,– работа мне очень нужна, обязательно пойду.

Хозяин опустил руку в карман и достал несколько купюр и монеток и протянул их Леонтию:

– Бери, заработал!

– Спасибочки, хозяин. Отработаю, постараюсь, не подведу, – Леня смущенно взял деньги и сунул их в карман. Потом собрал весь свой нехитрый скарб и надел стеганую душегрейку.

– Какой я тебе «хозяин», лучше называй меня товарищ Осип. Прошли времена хозяев! Собирайся, вместе выйдем, пока нам по дороге, я тебе путь укажу; и ты с нами можешь уходить – обратился он к теще.

– Нет, мне надо немного прибраться, и я скоро приду, торопливо засуетилась теща, собрала сверток с остатками еды и сунула Леньке, – Не забывай нас, заходи. Может еще какая работа будет. Иди, мил человек, поздно уже, у тебя в новом жилье ничего нет, а так придешь, – поешь, – заботливо суетилась Викентьевна.

– Повезло тебе, должны были тебе дать угол в коммунальной квартире, делили бы комнату со старушкой. Уже разгородили ее шкафами, а три дня назад старушка представилась, так, что ты теперь – полноправный хозяин комнаты. Бери ключи! – и хозяин протянул два ключа, связанные веревкой и два обрывка бумаги с адресами.

– А почему ключа два? – удивился Ленька, распихивая все по карманам и с наслаждением ощупывая деньги в одном из них.

– Один от квартиры, она на четверном этаже, а второй от комнаты, – ну до встречи, – Осип Сергеевич повернул направо, а Леньке указал дорогу налево.

Дом Леонтий нашел не сразу, пришлось поплутать немного. Потом, найдя вход во дворе с нужным номером квартиры на табличке над дверью, зашел на узкую черную лестницу, быстро поднялся на четвертый этаж и встал перед дверью. Задумался. Можно открыть своим ключом, да как то неловко, он еще не чувствовал себя здесь хозяином, и неуверенно постучал.

Прошло время, а никто дверь не открыл. Он постучал сильнее, и не надеясь, что кто-то откроет, достал ключ побольше и со скрипом открыл дверь, она нехотя поддалась, а потом резко распахнулась, и он столкнулся нос-к-носу с лысым плюгавым мужичком, который так запоздало отреагировал на стук.

– Ты кто? – почти одновременно воскликнули оба. Мужичок осознал комизм ситуации и начал смеяться, хлопая себя по коленкам. Смеялся все сильнее, по нарастающей, вытирая слезы, он дрожал всем телом. А Ленька остолбенел и стоял молча, но постепенно тоже стал фыркать от смеха.

– Так кто ты? И почему сам открыл? – приходя в себя спросил мужичок.

– Зовут меня Леонтий, можно – Леня. Я теперь тут буду жить с вами. Вот и ключ у меня есть. Покажешь пустую комнату? – озирался в полумраке коридора Ленька.

– А, ты вместо Федоровны, старушки, что умерла недавно? Не знал, не знал… Проходи, сейчас проведу, все покажу. Приятно нормального человека увидеть, а то тут чет-те с кем приходиться жить, – к концу фразы мужичок говорил тише и двигался вперед по узкому коридору, заваленному барахлом так, что кое-где приходилось идти боком, – А, а меня Борисом кличут, Борькой. Работаю на невских верфях разнорабочим.

– Не разнорабочий ты, а пьянь! – подала голос вышедшая из комнаты, величественная, крупная баба в папильотках с чайником в руках. – Спасу нет от него!

Обогнав мужчин, она поплыла дальше по коридору как большой крейсер, а смешливый Борька за ее спиной состроил козью морду. Потом он резко остановился и указал Леньке на дверь.

– Заходи, хозяйничай, – сказал он, но уходить не торопился и ждал, пока Ленька мучился с ключом. Дверь распахнулась, и глазам Леньки открылась чарующая картина: светлая прямоугольная комната, метров десяти, угол при входе отделен старым высоким шкафом, видно для Леньки, ближе к окну стояла кровать с железной панцирной сеткой, но без матраса, были еще два старых, чуть живых венских стула, маленький квадратный столик и шаткая низкая этажерка.

– Матрас бабкин есть, мы его у выхода в кладовку бросили, никто не захотел брать от покойника… Хочешь, забери, сейчас покажу. А потом дверь закрыли, нам сюда никакого доступа. Если тебе что не надо, можешь мне отдать – пригодиться, – все не уходил Борька, и Леня начал медленно теснить его в коридор.

– Хорошо, хорошо, договорились. – не церемонясь, Леонтий подталкивал непрошеного гостя к выходу.

– А обмыть? Новое жилье обмыть же нужно!! – снова сунул нос в дверь Борька.

– Обязательно, но не сейчас, мне скоро работать! – примирительно но настойчиво сказал Ленька и закрыл дверь за соседом.

Оставшись один, он почувствовал невероятную радость – у него было свое жилье в Петрограде. А вокруг целое богатство – мебель! А на остальное он потихоньку заработает.

С огромным трудом, в три приема, он подвинул шкаф к стене и заглянул внутрь – старушкино постельное и столовое белье было сложено ровными стопочками, от от долгого хранения оно кое-где пожелтело, слежалось и пахло то ли нафталином, то ли духами.

Леонтий разложил свои вещи, из узелка, рядом с найденным чайником и кастрюлькой, на нижнюю полку шкафа подвинув собранную покойницей в узелки ветошь. Все пригодится.

Потом он достал купюры из кармана и расправил их на коленке. Целое богатство!! Хотелось закатить пир, пригласить соседей, познакомиться, но решил покупать только самое необходимое. Долгая нищета сделала его расчетливым и запасливым.

«Еще и подушку бы купить, еды, что-то еще из теплой одежды на барахолке…» – думал Леонтий. На середину стола поставил лампу с богиней и невольно залюбовался получившейся красотой. Как хотелось кому-нибуь рассказать о своей удаче, о новом жилье! Как там родители? Надо как-то связаться с ними. Что сейчас поделывает Тиша? Хорошо бы найти его, поделиться радостью.

Решил завтра на работу не идти, а потратить день на обустройство быта и знакомство с соседями.

Спал он на новом месте отлично, без снов, на всякий случай запер дверь на ключ, а деньги снова спрятал в карман.