Душа и архетипы в славянском язычестве. Как найти свою спицу в Колесе Сварога
Лучшая историческая книга
© Верклова Ю., текст
© ООО Издательство АСТ»
Введение (и сразу дисклеймер)
Легализовать языческих богов в монотеистическом, а тем более в атеистическом мире – не моя затея! Многим кажется, что более всех в ней преуспел Джеральд Гарднер, творец и популяризатор викки. Но рационалисты и агностики его всерьез не принимают. То ли дело Карл наш, Густав Юнг. Он умудрился сделать вид, что учение, которое он проповедует, – это никакое не язычество… Ну, как будто боги действуют не снаружи, а изнутри. А значит, это как будто и не боги, а некие психологические конструкты. В значительной степени это верно. «У бога нет других рук, кроме твоих» – этот афоризм надо понимать буквально. Мы нужны богам, чтобы они могли проявляться в этом мире и преобразовывать его.
Из этого понимания возникает понятие «душа» – еще более сложное и запутанное, чем «бог». У первобытных людей это слово означает способность дышать. Для них душа (или дух) – это признак живой материи. Но потом все усложняется. И на определенном этапе развития религиозной мысли формулируется постулат: «Бог у каждого в душе» (или «Бог в каждом из нас»). А отсюда буквально полшага до того, чтобы отождествить эти два понятия. Бог и есть душа.
Люди, опасающиеся обвинений в мракобесии, колдовстве, эзотерике и т. п., в разговорах о нематериальном оперируют словечком «архетип»: так солиднее, современнее, и атеисты не фыркают возмущенно. На Юнга опять же можно сослаться. Можно даже поверить самому себе, что отделил науку от религии…
Но давайте честно. У многих из нас само понятие «архетип» сформировано книгой Кэрол Пирсон «The Hero and the Outlaw: Building Extraordinary Brands Through the Power of Archetypes», переведенной на русский язык в начале века и вышедшей в России в 2001 году под названием «Герой и бунтарь. Создание бренда с помощью архетипов». За 20 с лишним лет эта тема развивалась и осваивалась разными спецами, перетаскивалась из сферы маркетинга в сферы общей психологии, культурологии, религиоведения и даже порой эзотерики. Поэтому местами происходят нестыковки и недопонимание на терминологическом уровне. Тем более что и сама Пирсон часто в объяснениях использует вместо слова archetype слово soul – «душа». Пытаясь прояснить ситуацию, я обнаружила, что понятие «души» вообще не слишком очевидно для современного человека – и надо, в общем, хорошо постараться, чтобы быть понятой. Вот, стараюсь…
Архетипы Пирсон – это конструкты постмодернизма. Они разработаны представителем европейской (христианской) культуры на землях индейских богов для жителей мегаполисов или вообще для обитателей виртуального пространства с целью построения брендов, хоть и с отсылкой к Юнгу. Строго говоря, это не архе-типы – не древние типажи коллективного бессознательного, а маркетинговые символы. Это универсальная схема самопрезентации для глобального мира… Того, что сейчас летит в тартарары, в полете распадаясь на фрагменты.
Вполне возможно, новый мир окажется хорошо забытым старым: в кризис людей тянет в архаику. Из глубин коллективного бессознательного, как из ада, вызываются души предков – настоящие «архе-типы», которые не связаны с нашим личным опытом и не походят на персонажей RPG (компьютерных игр-ролевок), – к этим мы более или менее привыкли и зачастую именно их образы считаем архетипическими.
Древние образы достались нам в наследство. Они внутри нас, и они знают, как выживать в любых условиях. Если апеллировать к Юнгу как к автору термина и понятия, то «архетип – объяснительная парафраза платоновского εἶδος. Для наших целей использование термина “архетип” в высшей степени уместно и целесообразно: он подразумевает, что, говоря о содержании коллективного бессознательного, мы имеем в виду древнейшие или, лучше сказать, первозданные элементы этого содержания, то есть универсальные образы, существующие с незапамятных времен»[1].
Однако, как справедливо заметил Лев Гумилев (автор концепции этногенеза), где-то человеческие характеры формировались при покорении морей, где-то – при освоении лесов, а где-то – при выживании в пустыне. Архетипы универсальны, но имеют национальные (ландшафтом и климатом обусловленные) особенности. Японский самурай – не совсем то же, что русский витязь, хотя в обоих случаях это «архетип воина». Иными словами, некая природная данность (хтонический архетип) приводит к формированию социальных паттернов (героических архетипов) – везде одних и тех же, но не без местного колорита.
На разных территориях разные типажи будут восприниматься как «положительные» или как «отрицательные». Где-то нужнее охотники, а где-то собиратели. И вот эта ландшафтно, а затем и культурно предопределенная оценочность часто не позволяет нам признать в себе свой архетип. Никто не хотел быть колдуном в средневековой Европе, никто не хотел быть пахарем в Золотой Орде.
У Пирсон, кстати, архетипа Пахаря вовсе нет. В современной западной постиндустриальной культуре куда как престижнее именоваться Творцом. И это сильно осложняет и самоидентификацию, и мировосприятие. Все считают себя творческими личностями, никто при этом не хочет пахать.
Пока оставлю термин «архетип» как модный и потому (якобы) всем понятный. Но напомню, что сама Кэрол часто использует слово soul («душа»), и оно мне кажется более верным.
В моем понимании русское «душа» довольно близко индийскому «доша»[2] и как бы намекает, что архетипические признаки проявляются не только в мыслях и поведении, но и в теле. Более того, особенности характера задаются и ограничиваются физическими особенностями. Поэтому для всякого язычника забота о душе – это, в первую очередь, телесная практика и, как ни банально, ЗОЖ.
Круто было бы пообещать, что сейчас в этой маленькой книжке я вам расскажу, что думали о душе славяне-язычники. Полноте! Я даже не могу рассказать, что думают о ней современные атеисты, хотя, казалось бы, я прожила в их окружении полвека и как минимум половину этого срока сама себя считала атеисткой.
Атеисты и материалисты, особенно те, что помоложе, могли бы опрометчиво заявить, что они не думают о душе ничего, поскольку не верят в ее существование. И это будет неправдой. Или, скажем, это будет добросовестным заблуждением.
Отрицая существование души (с популярно-атеистических или с атеистично-бытовых позиций), мы обычно хотим сказать, что не верим в некую бессмертную субстанцию, которая отделяется от тела после смерти и перемещается в иной мир или переселяется в другое тело. Иными словами, атеисты не верят в потусторонний мир, жизнь после смерти и/или в реинкарнацию, но верят в небытие либо вовсе не интересуются темой посмертия. Однако это не дает ни нам, ни им самим повода думать, что они отрицают существование души. Ходят же они к психологам (от др. – греч. ψυχή – «душа», λόγος – «учение»), изучают психическую деятельность и психологические особенности, исследуют уровни психики, а некоторые (тут уж в зависимости от профессиональной деформации и личных предпочтений) размышляют о духовности и бездуховности, душевности и бездушии… То есть все современные люди (а несовременные – тем более), вне зависимости от их философских и религиозных установок, тем или иным образом оперируют понятием «душа», но не знают наверняка, что оно означает для них самих и для других людей.
Вот примерно так же сложно (а то, пожалуй, за давностью лет еще сложнее) нам с вами будет подкопаться к тому, что думали о душе славяне-язычники. Чтобы объяснить, чем душа для них являлась, нам, наверное, придется идти от противного и объяснять, чем она для них НЕ являлась, послойно отшелушивая все версии, накопленные за прошедшие века разными народами. Слишком уж многозначный это термин! И при этом слишком ходовой, чтобы можно было совсем от него отмахнуться и подобрать что-нибудь понаучнее и посовременнее или, наоборот, поархаичнее и поэзотеричнее.
Мы говорим:
• «Заглянуть в душу».
• «Открыть душу» (а в результате – «Душа нараспашку»).
• «Пришлось по душе (или наоборот: «не по душе»).
• «Душа (не) принимает».
• «Проявить единодушие».
• «Смалодушничать» (не дать проявиться душе в полную силу).
• «Душа лежит к чему-то» (или «к чему-то тянется»).
• «Все, что твоей душе угодно».
• «В душе он такой-то» (хотя выглядит сяким)…
Язык сохранил древние представления, когда мы забыли их исконный смысл. Вся эта фразеология как бы намекает, что внутри у человека есть нечто, не проявленное (или не обязательно проявленное) во внешности, но определяющее и его поведение, и его благополучие. Что с этим «нечтом» происходит после смерти тела, мы в этой книге подробно рассматривать не будем: тема посмертия, похоронных обрядов, контактов с умершими заслуживает отдельной монографии. Здесь мы лишь краешком коснемся темы души как формы посмертного существования – просто чтобы убедиться, что у древних славян эта форма именовалась как угодно, только не «душой».
Описывая душу через Колесо Сварога, я говорю о спице в Колесе. Одной из восьми. Она – стержень нашей жизни, она и есть Душа.
Боюсь, чтобы объяснить вам, чем являлась душа для славян-язычников, мне придется сначала рассказать, что такое Коло Сварога. Тем, кто уже читал первую книгу о Коле Сварога или следил за темой в соцсетях, может стать скучно (я буду повторяться) – тогда беззастенчиво пролистывайте все, что для вас не ново. В смысле можете пролистать все «Введение» и переходить сразу к первой главе. А для тех, кто впервые погружается в тему, я сейчас постараюсь коротко и без лишних сложностей объяснить, о чем, собственно, речь.
Что такое Коло Сварога
Говоря о язычестве, я обычно имею в виду не просто набор разрозненных этнических религий, а целую философскую систему, охватывающую буквально все сферы жизни. У разных народов эта система проявляется в разных именах и в несопоставимых, на первый взгляд, традициях (ибо на каждом небе свои боги), но сам принцип согласования человеческих ритмов с природными – основа языческого мировоззрения.
Коло Сварога – универсальная схема, объясняющая практически все мироустройство для древнего и даже для средневекового человека. Да, теперь уж и для современного, если он перестал отождествлять «язычество» с «мракобесием».
Само название «Коло Сварога» можно (условно) считать моим авторским: нет нигде никаких подтверждений, что у кривичей, вятичей, радимичей, словен и соседствующих с ними племен (славянских и угро-финских) было учение с таким заголовком. Я лишь исхожу их того, что славяне считали Сварога отцом. А колесо (коло) для всех цивилизаций, где его в принципе успели изобрести, было символом движения и повторяемости.
В. В. Иванов, В. Н. Топоров – ведущие исследователи славянской мифологии, – ссылаясь на Ипатьевскую летопись, определяют Сварога как отца Солнца (и, соответственно, деда всего подсолнечного мира): «Сего ради призваша и богъ Сварогъ и по сем царствова сынъ его именем Солнце, его же наричуть Дажьбогъ… Солнце царь, сынъ Сварогов еже есть Дажьбогъ».
Современные родноверы возводят имя Сварога к индоевропейскому svarga – «небо, небесный» и почитают его, собственно, как Отца-Небо, отца трех огней: солнца (Даждьбога), молнии (Перуна) и земного огня (Огнебога). В общем, признают его верховным божеством славян.
В символике современных славянских родноверов широко используется так называемый Крест Сварога – цветок с 8 лепестками. Как пишет волхв Велеслав (один из основателей и бессменных лидеров родноверческого движения в России, автор самого термина «родноверие»), этот крест «трактуется как символ направленной во все стороны света созидательной мощи Бога-Творца, расширяющегося Творения»[3]. Часто, особенно при изготовлении амулетов и оберегов, этот символ вписывают в круг – вот вам и Колесо (Коло) с 8 спицами.
Будем честны, совершенно такой же символ я видела на камнях античного храма Гарни (I в. н. э.) в Армении. Традат, великий государь Великой Армении, построил и посвятил храм не кому-нибудь, а богу Солнца, греческому Гелиосу, и это в очередной раз нам намекает, что колесо с 8 спицами или цветок с таким количеством лепестков – символ солярный. Влияние эллинизма в Гарни несомненно. Влияние славян (в первом-то веке нашей эры!) – столь же несомненно исключено. Как исключено оно, кстати, и у шумеров с вавилонянами за тысячу лет до нашей эры, а у них на межевых камнях такая красота тоже присутствует.
Крест Сварога – символ славянских родноверов.
Используется в вышивках и амулетах.
По сути, Крест Сварога представляет собой прямой и косой кресты, наложенные друг на друга. Словосочетания «восьмиконечный крест» я сознательно избегаю, чтобы не возникало путаницы с православным крестом, который и выглядит совсем иначе, и наполнен другими смыслами, но, говоря о «восьмиконечном кресте», обычно подразумевают именно его. Поэтому давайте придерживаться этой терминологической условности: не восьмиконечный крест и даже не Крест Сварога, а Коло (или Колесо) Сварога. Тем более что семантика круга в этой фигуре столь же значима, как и семантика крестов. Двух крестов – прямого и косого.
Лепестки цветка (или секторы круга) имеют самостоятельное значение: если весь круг – символ Сварога, неба, то каждый из лепестков (секторов) – символ одного из богов пантеона (Сварожичей).
В разных языческих системах эта схема может называться по-разному – и вся целиком, и отдельные ее «лепестки». Вы наверняка знакомы с викканским или кельтским календарем? Или с Багуа? С Колесом баланса? С шумерской звездой Иштар? С мандалами, в конце концов?
Не было для древнего человека более простого узора, чем крест. А потом – два креста, наложенных друг на друга. Этот узор легко вписывался в круг (коло) – и тогда круг начинал лучиться, буквально на глазах превращаясь в солнце.
В южных широтах колесо может делиться не на 8, а на 12 секторов – это объясняется особенностями аграрного цикла и легкостью подсчета лунных фаз. Если рассматривать колесо как круглый (неслучайное определение) год, то от одного зимнего солнцеворота (рождения нового солнца) до другого умещается 12,5 рождений луны. Но до того как человечество разобралось с солнцеворотами (особенно в тех широтах, где один зимний месяц принципиально не отличается от другого), оно простодушно делило год на 4 части: зима, весна, лето, осень – смерть, возрождение, жизнь, умирание. Между этими большими вехами есть переходные (демисезонные) периоды – когда будущее еще не наступило, но уже ощущается и можно успеть к нему подготовиться. 8 лучей делят год на равные и понятные части.
В общем, человечество с самого своего детства живет по законам Кола. Коло накладывается на календарь, на часы, на схему человеческого тела… Ну и вот, на представления о душе – тоже.
Будучи язычником и в равной мере почитая всех богов, вы реализуете земную миссию одного из них (говорят же: «У бога нет других рук, кроме твоих»). И в процессе реализации транслируете в мир именно его архетипические качества – это и есть душа. Как видите, в данном абзаце это слово обозначает одновременно и архетип, и призвание (миссию). Но чего оно только не обозначало за время развития человечества!
Основные (старшие) боги пантеона символизируются одной из спиц Кола (или одним из лепестков, если мы рассматриваем крест-цветок, без круга). Для территорий условной Московии (то есть для нашей ландшафтно-климатической зоны) это будет выглядеть примерно вот так:
Географические ограничения, как ни странно, действительно очень важны. И они в значительной степени объясняют, почему славянские архетипы не всегда (даже по количеству) совпадают с пирсоновскими или, скажем, древнегреческими. Об этом мы с вами подробно поговорим в первой части книги.
По современным представлениям, боги – это архетипические образы в мифах разных народов – антропоморфные воплощения стихий, или человеческих качеств, или социальных событий, или даже ремесел.
Разные стихийные (климатические) условия – разные боги, разные методы адаптации людей к окружающей среде – и, соответственно, разные национальные характеры и архетипы. Колесо Сварога, трансформируясь в колесо архетипов, будет выглядеть вот так:
Почему именно так и каким образом архетип соотносится с душой (то есть зачем в заголовке книги два этих слова стоят рядом) – обсудим прямо в первой главе. А во второй части книги будут даны описания всех душ (архетипов) по Колесу Сварога и алгоритм, который позволит вам заглянуть в собственную душу.
Зачем нам душа (в этой книге)
Во времена глобальных трансформаций люди (не все, но многие) наконец осознают, что не могут контролировать внешний мир. Наиболее рассудительные из них, как говорил Юнг, понимают, что «любого рода внешние исторические условия <…> мы должны рассматривать не поверхностно, но как решения, порожденные бессознательным».
Упс! А что такое «бессознательное»? По Юнгу, если мы говорим об индивидуальном, не коллективном бессознательном – это некая врожденная данность, совокупность характеристик, формирующих образ. Юнг называет их то архетипами, то проформами… Они не контролируются сознанием, а включаются и проявляются сами при возникновении соответствующих обстоятельств. Сдается мне, это и был новый термин для понятия «душа» в эпоху резкого отделения науки от религии.
По Фрейду, бессознательное – вместилище всего, что не желает принимать сознание. То есть поп-психология обычно все упрощает именно до такого уровня. Фрейд ведь сказал: «Вытесненное мы рассматриваем как типичный пример бессознательного». Однако потом он подумал-подумал и добавил: «Все вытесненное – бессознательное, но не все бессознательное есть вытесненное. Даже часть “Я” может быть бессознательной»[4].
И вот в такие исторические моменты, как сейчас, понимая, что практически ничего из происходящего вокруг не укладывается в сознание, но при этом, несомненно, придумано и затеяно людьми, мы начинаем копать вглубь.
Постепенно мы смиряемся с тем, что не можем перекроить этот мир или хотя бы «вернуть все как было», и начинаем в себе (как в отдельной личности и как в представителе человечества) искать предпосылки происходящего и аналогии. Признаем мы это на сознательном уровне или нет, но человек – модель мира в миниатюре. Что происходит в нас, то происходит в мире. Если слишком многие люди одновременно загоняют и запрещают некое древнее проявление в себе, то оно потом все равно выпирает наружу – через других людей, менее послушных запретам, а то и через всех. «Первобытное или нет, – говорит Юнг, – человечество всегда стоит на грани поступков, которые оно совершает само, но не контролирует. Весь мир хочет покоя, и весь мир готовится к войне. Человечество бессильно против человечества, и боги, как и прежде, определяют его судьбу»[5].
То есть, заныривая в бессознательное, мы на самом деле ищем того бога, который через нас играет миром. Нам кажется, что вот эта глубинная архаичная сущность, будучи извлеченной на поверхность, позволит нам выжить, как помогала нашим не очень осознанным предкам в древние времена, где не было еще света, вайфая и ООН. А кризисы уже были.
В темные дофрейдовские времена мы бы сказали, что люди пытались «заглянуть себе в душу» или «раскрыть свою душу». В особо мрачные исторические периоды ее, душу, усиленно спасали (бывало, что в ущерб телу)… С учетом современных языковых и социальных тенденций люди, избегая религиозного термина «душа», берутся «исследовать свой архетип», а то и вовсе «дизайн» – так нам пока понятнее, чем «бессознательное» (и уж тем более – чем душа или бог).
Моя первая книга о славянском язычестве (и вообще о языческом мировоззрении) называлась «Боги и архетипы древних славян». Подозреваю, едва ли не половина аудитории купила ее именно из-за слова «архетипы» (вторая половина – из-за древних славян, и лишь особо интересующиеся – из-за богов).
Архетипы, по Юнгу, – это что-то вроде платоновских идей – древнейшие универсальные образы, существующие в коллективном бессознательном.
Но «архетип» для большинства из нас – это все же маркетинговый термин по Кэрол Пирсон – база потребительского поведения. Поэтому, например, в соцсетях, употребляя это словечко или используя архетипические ярлычки типа «воин» или «любовница», я всякий раз поясняла, что вот здесь можно трактовать и «по Пирсон», а вот тут – почувствуйте разницу.
На самом деле модное слово я вынесла в заголовок именно для того, чтобы читателям было понятно, о чем речь. И это тоже «управление потребительским поведением». Оставь я там только «душу» – стали бы вы читать? Вы бы решили, что я вас в секту заманиваю. И книжку в магазинах выкладывали бы в разделе религиозной или эзотерической литературы. Так исторически сложилось: для читающей аудитории понятие «архетип» яснее, чем «душа». «Душа» отдает эзотерикой и мистикой – поэтому отпугивает. Насколько взаимозаменяемы эти понятия? Вопрос чрезвычайно сложный!
Душа – это лишь иногда архетип (психологический, социально обусловленный феномен) – паттерн поведения или узнаваемый образ (персонаж).
Как я уже сказала, славянское понятие души ближе, пожалуй, к индийским дошам, чем к европейским архетипам, поскольку душа неразрывно связана с телом и обуславливается его анатомическими и физиологическими особенностями.
Но, едва начав говорить о «телесных» особенностях, мы непременно упремся в тему «генетической предрасположенности» – а значит, не сможем игнорировать сходность понятий «душа» и «гений» у древних римлян. А где у римлян гений, покровитель рода, там у славян – чур с теми же функциями. И здесь мы вынуждены будем увязывать понятие души с темой наследственности, родовых сценариев, а также посмертия и загробного мира.
Есть нюанс. Где у римлян гений, там у греков даймон (или, чего уж там, демон). А где у греков демон, там у русских бес. Таким образом, поблуждав в лабиринте трактовок, душа превращается в Тень – то есть опять в архетип. Только не тот, который принято раскрывать и демонстрировать, а, наоборот, тот, который мы предпочитаем не замечать и скрывать. Круг замыкается, мы возвращается к фрейдовскому «бессознательному» в значении «вытесненного».
Поэтому давайте я тут, во введении, сразу сформулирую как постулат: душа – это проявление одного из основных богов в человеческом теле.
Боги проявляются в нас – и именно эту проявленность мы называем душой. Я бы могла на этом и закончить… Но тогда бы рухнула сама идея язычества. Зачем нам 8 богов, если душа – это лишь один из них? Все остальные – как раз архетипы. Включаются в соответствии с требованиями момента, но не составляют нашу сущность и не формируют нашу личность. Древний человек сказал бы, что в такой-то ситуации ему помог такой-то бог, и даже не заморачивался бы дополнительными объяснениями: он вообще не стремился отделять происходящее снаружи от происходящего внутри.
Разницу между душой и архетипом можно объяснить почти по Фромму: Душа – это «быть». Архетип – «иметь». Причем «иметь» не в сугубо материалистическом смысле, но и в более широком – обладать некими навыками, не данными от рождения и даже не предполагаемыми по праву наследования. По-русски это хорошо передается через тот же корень: у-меть.
Архетип – это навык, которым вы можете воспользоваться в моменте для решения данной конкретной задачи, то, что имеете, умеете или хотя бы пытаетесь продемонстрировать. Это божество, на чью поддержку уповаете здесь и сейчас. Ясно, что в драке надо проявлять перунические (воинские) качества, даже если в душе вы мирный пахарь. А ухаживая за девушкой (или соблазняя мужчину), надо включать архетип Лады (любовницы)… Да он и сам включится, даже если от природы вы великий ученый, отшельник и, скорее всего, таковым останетесь.
Душа – это ваша суть. Ваше «есть».
В этимологическом смысле это тоже занятная игра слов: «суть» в древнерусском языке – это глагол «быти» во множественном числе. То есть некий перечень качеств (условно: сила, ум и красота) суть вот этот человек. Его суть. Она не изменится, чем бы он ни обладал, чему бы ни научился, в какие бы наряды ни переоделся. И даже если лишить его всего, Душа (суть) будет проявляться не только в поступках и характере, но и в особенностях здоровья, во внешности. И она определяет талант и/или предназначение.
Я бы сказала, что смена архетипов – это процесс качения Колеса жизни. Душа – главная спица в колесе, жизненный стержень. Она удержит, даже если все остальные повылетают.
Можно ли вместить в себя все 8 спиц одновременно? Можно! В качестве архетипов (архетипических проявлений), но не души.
Душа – понятие зыбкое, ускользающее, неконкретное. В разных исторических эпохах и в разных землях ее пытались объяснить через разные феномены. И обычно сравнивали с чем-то уже известным (или противопоставляли ему). Собственно, этим я и собираюсь заниматься на протяжении всей книги. Чтобы к концу ее вы могли заглянуть себе в душу и делать все, что вашей душе угодно. Именно душе и именно вашей. Думаю, когда вся поп-психология говорит об «истинных желаниях», она имеет в виду именно это.
Часть I
Что такое душа
Чтобы понять, чем является душа в Колесе Сварога, надо сначала понять, чем она НЕ является. Перед первобытными людьми и даже перед людьми раннего Средневековья такого вопроса не стояло. Вот есть я, есть 8 богов (на самом деле сначала 4, потом 6, но об этом отдельно поговорим). Какой-то из них выбрал меня и таких же, как я, чтобы проявиться в этом мире и менять его, по своему замыслу. Вот эта проявленность бога в человеке и есть душа.
Но современному человеку этого не понять. За прошедшие тысячу лет что только душой не называли! Мы тут даже пытаться не будем охватить все существующие философские концепции от античности до наших дней. Возьмем только самые растиражированные представления, используемые буквально на бытовом уровне, и, отстраиваясь от них, постепенно поймем, чем была душа для кривича, вятича или радимича до прихода на Русь мировых религий.
Глава 1
Душа и архетип
Пытаясь описывать душу как спицу в Колесе Сварога, я вынуждена буду вернуть вас к понятию «коллективного бессознательного», а значит, снова к теме юнгианских архетипов. И тут мы с удивлением обнаружим, что некоторые образы универсальны для всего мира (идет ли речь о персонажах, явлениях или событиях), что позволяет, например, гуру нашему, Владимиру Яковлевичу Проппу, трактовать русские сказки через еще сохранившиеся в начале ХХ века инициационные обряды и обычаи индейцев Америки. Но некоторые другие – довольно специфичны и обусловлены климатом и ландшафтом.
Очевидно же, что для выживания в тропиках нужны иные качества, чем для выживания за полярным кругом. А на побережье океана людям требуются иные качества и навыки, чем в высокогорьях. Неслучайно первые боги любой культуры, любого народа – это боги стихий. Тех стихий, от которых максимально зависит выживание. Где-то с большим почтением относятся к морозу, где-то к пустыне; где-то к лесу, где-то – к морю, где-то к вулканам, а где-то к муссонным ливням…
Антропоморфизм («очеловечивание») богов проявляется там и тогда, когда человек обживается в предложенных условиях достаточно, чтобы хоть иногда обращать свой познавательный интерес на самого себя. Первичные архетипы, которые формируются в первобытном обществе, одинаковы для всего мира вне зависимости от климата: особым почтением пользуются матери – женщины, через которых новая жизнь приходит в мир. Поэтому широко распространенное представление о том, что все первобытные общества были матриархальны, не лишено оснований. И образ богини-матери для человечества настолько важен, что проник даже в мировые монотеистические религии.
Кто-то рожает, а кто-то должен рожающую женщину защищать от внешних опасностей и подкармливать – даже в животном мире так заведено. Это залог сохранения популяции. Поэтому еще два древнейших архетипа – Охотник и Собиратель – формируются на этом же, еще доисторическом этапе развития общества.
Примерно тогда же боги стихий берут на себя дополнительный функционал: становятся покровителями какой-то сферы человеческой деятельности – так, собственно, и формируются первые архетипы. Чтобы ты стал хорошим охотником, в тебе (или через тебя) должен проявляться бог охоты. Чтобы ты был удачливым и кропотливым собирателем, твоим телом изнутри должен управлять бог собирательства. Через многократно рожающую женщину, несомненно, проявляется Великая Мать или богиня плодородия.
Мы не можем сказать о каком-то мужчине: «Это бог охоты», – или про какую-то женщину: «Она богиня плодородия». То есть можем, но это всегда немножко гиперболизация, подразумевающая, что на своем векторе развития человек достиг сверхчеловеческого (божественного) уровня. В древности, когда люди в богов не просто верили, а даже с ними общались, они бы так не сказали.
Представление о богах (которые, напомню, изначально всегда – боги стихий) существует само по себе. Бог трансцендентен, он существует вне человека, за пределами человека, но может проявляться в человеке. Собственно, только в человеке он и может проявляться.
Вот эта проявленность – то, что делает стихию (бога стихии) узнаваемым для людей, – и есть душа. На этом уровне «архетип» – прообраз специальности или социального статуса – вполне может считаться синонимом бога, души или призвания.
На бытовом уровне я, пожалуй, смогу объяснить это еще проще. К определенному возрасту человеческий детеныш должен освоить некий набор навыков или продемонстрировать физические характеристики, в соответствии с которыми племя сочтет его пригодным для выполнения одной из пока еще немногочисленных социальных функций. Это признание называется инициацией, и ему обычно предшествует череда испытаний, пройдя которые человек, собственно, и обретает душу.
Инициация архетипа
Это важный момент. Смею утверждать и настаивать, что в природных религиях (сейчас нам важнее рассматривать язычество именно как природную, а не как этническую систему) душа выдается не от рождения. От рождения выдается жизнь (витальность) – она есть и у зверей, и у птиц, и у насекомых, и даже у земноводных – способность дышать (а также двигаться, расти и размножаться). В общем, современная биология и сейчас весь этот набор определяет как признаки живой материи. Душа же – характеристика чисто человеческая. Человек обретает ее, лишь пройдя одну или несколько инициаций.
У славян инициаций, по всей вероятности, было три:
• В 6–7 лет. Потеря первых молочных зубов. Выдача одежек в соответствии с возрастом (до этого мальчики и девочки бегали в одинаковых рубашках), пострижины или заплетание (первые стрижки и прочие ритуальные манипуляции с волосами, характерные как для пола, так и для рода деятельности по родительской семье). Первое приобщение к «родовому» архетипу или, если так будет понятнее, к династической профессии: мальчиков из семьи воинов впервые сажали на коня, из семьи пахарей – допускали к пашне.
• Около 13 лет. Менархе (первые месячные) у девочек, появление усов и бородки у мальчиков. Инициация, проведенная после и в ознаменование этого события, означала, что отроку можно доверять выполнение неких функций уже без контроля старших. Смена костюма и прически была сигналом о том, что девушка или юноша готовы к сватовству. Собственно, вот этот отрезок – от второй инициации до вступления в брак (по-римски или по-научному говоря, пубертат) – считался периодом закладки души. Человеческое существо выглядело достаточно крупным и сильным, чтобы один из 8 богов мог через него проявляться в мире. Иными словами, отрок в период пубертата выбирал свой вектор развития, проявлял те или иные паттерны поведения, демонстрировал особенности анатомии и физиологии – и племени становилось понятно, для каких функций он наиболее пригоден.
• После бракосочетания (в среднем – в 15–19 лет). Вьюнишник, третья инициация, признание человека взрослым и имеющим значение для племени. В зависимости от брачной локальности, третья инициация для одного из супругов становилась также обрядом принятия в род. Вернее даже – для его перерождения в новом роду. И в этом плане, действительно, можно сказать, что душа давалась от рождения. Но только на тот момент физическому телу человека было уже лет 15–20.
Брачная локация – это место, где будет жить молодая семья после свадьбы. В некоторых культурах было принято, чтобы они уходили в дом (или в поселение) матери жены – такая система называется матрилокальностью (от лат. mater – «мать»). И на этом сюжете, по мнению В. Я. Проппа, строятся сказки, где герой (мужчина) в поисках жены или невесты отправляется за тридевять земель, проходит через лес, там попадает в избушку Бабы-яги и у нее получает ценные указания, чтобы перейти к настоящей инициации уже на территории «Кощея» – в ареале обитания другого племени. Баба-яга – это женщина из рода (будущей) жены. Она удостоверяет половозрелость претендента и знакомит его с обычаями территории, на которой ему предстоит жить.
Опять же, в зависимости от «радиуса поиска» эта последняя инициация при переходе молодого человека в другой род может быть более или менее травматичной. Одно дело – соседнее племя со сходными обычаями и поклоняющееся тем же богам (а значит, располагающее сходным набором архетипов). В этом случае Баба-яга выступает в роли дарительницы – снабжает героя ценными инструкциями, магическими предметами и содействует его принятию на новом месте как есть, в готовом виде.
Другое дело – переход на достаточно отдаленные территории или в достаточно позднем возрасте. В этом случае герой должен умереть (развоплотиться), чтобы в его восстановленном после специальных обрядов (возрожденном) теле могла развиться новая, более свойственная новой территории душа. Поэтому в сказках иванов-царевичей и прочих искателей приключений разрубают на куски, сжигают в огне, варят в котле и т. п.
Более распространенный и принятый на протяжении всей эпохи Средневековья и Нового времени вариант брачной локальности – патрилокальность (от лат. pater – «отец») – когда жена уходит в дом мужа и его родителей. Женские функции в эпоху племенного строя, Античности и даже Средневековья не так сложны и многообразны, как мужские, и главным женским архетипом остается Мать, поэтому дополнительная, переходная инициация (если не считать таковой дефлорацию), скорее всего, не проводилась. Однако для невесты свадебный обряд становился обрядом символических похорон. Она умирала для своего рода, ее оплакивали, потом перевозили через реку (или какой-то еще водоем, считавшийся границей миров) – и она заново «рождалась» в доме мужа. И какой-то период жила там без права голоса (в буквальном смысле: родственники мужа с ней не разговаривали, и она не имела права разговаривать с ними) – то есть заново, но по ускоренной программе, переживала свое рождение, ребячество (приучение к быту) и отрочество, свои 13–14 лет, когда в человеке растет душа. «Какой-то период» – это либо полгода (по народно-православным меркам – от Покрова до Вьюнишника по календарю, то есть от октября до апреля-мая); либо год после свадьбы; либо до рождения первенца.
Косвенно отношение к людям, не прошедшим последнюю инициацию, как к существам без души, подтверждается особенностями похоронных обрядов у славян и рядом суеверий, связанных с ними. В двоеверии (или, как еще иногда говорят, в народном православии) детей до 6 лет (то есть не прошедших даже первую инициацию) хоронили совершенно особым образом и, как правило, без тризны и поминания. Ритуалы различаются в разных культурах и даже в разных славянских землях, но суть в том, что они всегда редуцированы, обеднены, по сравнению с похоронами взрослого, и даже не похожи на, собственно, погребальный обряд. Похороны подростков, прошедших вторую инициацию, но не успевших выбрать себе пару, обычно предварялись имитацией свадьбы – таким образом как бы ускорялось утверждение души, чтобы умерший мог стать чуром и перемещаться между мирами. Об этом мы подробнее поговорим с вами в четвертой главе.
Сейчас нам важно понять, что душа, по языческим представлениям, формировалась в отрочестве – ровно так же, как в этот период формировалось, трансформировалось и обретало завершенные характеристики тело. Собственно, без тела душа существовать не может – и об этом мы тоже отдельно поговорим в следующих главах.
Первобытная четверка
Обращаясь мыслями к древнейшим, самым архаичным временам, мы с вами обнаруживаем три универсальных архетипа, сформировавшихся еще на этапе первобытного общества и свойственных в одинаковой мере всему миру, вне зависимости от климата, ландшафта и позднейших культурно-исторических наслоений. Это Мать, Охотник и Собиратель.
Эти три образа определяют человеческую сущность, которая будет проявляться в любых обстоятельствах. Каждый читающий эти строки сейчас без всяких дополнительных вводных (даже никогда не встречая живьем людей с указанным родом занятий) может представить себе типичного охотника, типичного собирателя и типичную мать.
Жизненная функция Матери – производить новых людей, то есть увеличивать человеческий род, чтобы он заселял землю. Ну и, по возможности, обеспечивать их выживание – кормить собой и прикрывать собой же от опасностей. Больше она ничего не должна делать.
Задача Охотников и Собирателей – кормить матерей и младенцев.
А вот паттерны действий у них кардинально различаются. Охотник – тот, кто рывком, за один раз добывает большую тушу, которой потом все племя может кормиться несколько дней.
Собиратель каждый день, каждый миг в трудах: по штучке выискивает и складывает корешки, орешки, ягодки, грибочки… Чтобы обеспечить тот же объем и ту же калорийность пищи, которую приносят Охотники за один выход, Собирателям приходится трудиться непрерывно.
Можно сказать, что Охотникам свойственна стратегия рывка, а Собирателям – стратегия маленьких шагов.
Мать – это, с одной стороны, тактика выжидания (пока ты носишь ребенка, ты больше ничего не можешь предпринять, только ждать, когда он выйдет на свет). С другой стороны – тактика самопожертвования: кормить – собой, прикрыть, если что, – тоже только собой.
И практически в каждой древней культуре довольно рано появляется еще один типаж. Назовем его Шаман – тот, кто общается с силами природы, пока они еще не стали богами. То есть Шаман – это посредник между людьми и высшими силами в дорелигиозную эпоху. Это пока не колдун, не маг, не волхв, он появляется в человеческом обществе и закрепляется в коллективном бессознательном еще на том историческом этапе, когда люди не знали богов. Или, по крайней мере, пока их боги еще не стали людьми. То есть, в трактовке Фрейзера, на этапе магии, а не религии. Шаман – это посредник между тем и этим светом в эпоху, когда других посредников нет.
Люди умирали всегда. В доисторические (первобытные) времена они умирали рано и часто. То есть вопрос утилизации трупов и построения культуры посмертия надо было решать задолго до того, как начали складываться первые мифы.
Грубо говоря, Шаман (как архетип) – это антипод Матери. Она приводит людей из небытия в этот мир. Он помогает им его покинуть и уйти в небытие. Архетипически Мать и Шаман – это люди, имеющие доступ к тайному знанию, которое не доступно ни охотникам, ни собирателям. Это изначально образы, связанные с потусторонним, со смертью. Мы подробнее вернемся к этой теме, когда будем анализировать все архетипы (души) в отдельности.
Соответственно, эти двое наделяются правом решать за всех. Отсюда, кстати, подчеркнуто уважительное отношение к матери даже в патриархальных монотеистических обществах. Матриархат, впрочем, заканчивается на таких ранних этапах человеческой истории, что многие ученые в принципе сомневаются, что он когда-либо существовал.
Свою добычу Охотники и Собиратели приносят в общий котел: на то вам и первобытнообщинный строй. Все принесенное делится на все племя. Каким образом делится? То ли поровну, то ли по-социалистически: кто больше трудозатрат вложил, тот больше и получил. А может, утилитарно: у кого больше перспективы выживания, того в первую очередь и кормят… Но это мы с вами сейчас так можем рассуждать, дожив до XXI века и пережив очень много философских и социальных теорий. А у них там, в древности, это все было на уровне каких-то сверхзнаний, интуиции. И это сверхзнание не каждому дано.
Шаман – человек, который отвечал за смерть и переход, умел заглядывать за грань жизни, – тот самый персонаж, который может решать, кому из племени жить, а кому умереть. По сути, на него ложится ответственность за выживание всего племени, а не каждого отдельного человека. Племя рассматривалось как единый организм. И его биологическая роль заключалась в том, чтобы максимально размножиться и вытеснить конкурентов со своей территории. «Ответственность за выживание племени» в доисторических условиях – это ответственность за распределение пищи и организацию обороны. Таким образом, Шаман (это условное название, и позже в книге мы будем называть его Колдуном) становится одновременно и Правителем (вождем, князем).
«Совмещение и разделение гражданской и духовной власти происходило в разных географических локациях в разные исторические моменты. В дореспубликанском Риме, например, цари были одновременно понтификами (верховными жрецами). В Древнем Египте фараоны тоже бывали по совместительству верховными жрецами (обычно Амона). В общем, в развитых языческих системах вождь и жрец – это две стороны одной медали (или два конца одной оси)»[6]. То есть когда мы говорим о самых первых архетипах, то вправе смешивать образы шамана и вождя (Колдуна и Князя в Колесе Сварога; Мага и Правителя в системе Пирсон-Марр (PMAI)). Впоследствии, как мы увидим, по мере усложнения и структуры общества, и человеческой психики эти два персонажа разводятся до противоположности, превращаясь в две крайности на одной оси.
Шаман и Вождь – персонажи (архетипы) эпохи магии. Колдун и Князь – эпохи религии. Принципиальная разница в том, что первые два взаимодействуют напрямую со стихиями и «эйдосами», а вторые – с богами, прося их как-то повлиять на стихии.
Останавливаюсь на этом так подробно, чтобы подчеркнуть: у древних славян не было шаманизма. Во всяком случае на том историческом этапе, когда появляются первые сведения о славянских племенах (примерно V век нашей эры), это уже племена с собственной религиозной системой и со своими богами. Поэтому, говоря именно о славянских архетипах, мы, наверное, не можем пользоваться термином «шаман». «Колдун» или «жрец» – вернее, хотя и небезусловно. Но, коль скоро типы славянских магов не являются темой этой книги, то не будем больше на них задерживаться. Просто фиксируем, что Колдун – это персонаж, имеющий доступ к потустороннему.
Надо понимать также, что для совсем древних обществ охотник и воин – это приблизительно одно и то же. Не очень важно, защищает он своих соплеменников от диких зверей или от чужих людей. Да и добыча самой калорийной пищи – это всегда убийство. Так что представления об охотнике и воине в коллекивном бессознательном более или менее совпадают: это некто с оружием, способный и убить, и защитить. Для славян это будет Перун – бог, управляющий огнем и перунами (молниями-стрелами), получающий добычу сразу одним рывком.
Однако, с другой стороны, охотник – тот, кто лучше всех понимает зверей, может вступать с ними в контакт и даже управлять ими. Скотий бог, бог-скотовод… То есть Велес! Мы в конце концов видим опять две крайности на одной оси. Расслоение древнейшего архетипического образа на два противоположных. У нас это Перун/Велес. У Пирсон, кстати, похоже: Воин/Заботливый.
С расщеплением собирательства все не так однозначно. Этот способ пропитания подразумевает постоянный, кропотливый, изо дня в день труд. В аграрную эпоху человеческой истории собиратели, что-то понимающие в растениях, в циклах вегетации и плодоношения, в основном становятся земледельцами. Я назвала этот архетип «Пахарем» (и уже сама привыкла к этому термину), но, строго говоря, он не вполне корректен. В каких-то культурах (в том числе, кстати, и в славянской) речь с большей вероятностью шла о скотоводстве: трава – единственное, что у нас тут хорошо росло, так что скотоводство не исключало оседлости (вернее, не обязательно предполагало кочевье). Так что пахарь в значительной степени сливается со «скотьим богом». Справедливо было бы назвать этот архетип просто Тружеником. Но русскому человеку, выросшему на былинном эпосе, «пахарь» понятнее: это наш основной культурный герой, богатырь Микула Селянинович. Его архетипическая характеристика заключается не только в трудолюбии, но в противопоставлении и воину, и колдуну-князю.
В системе архетипов Пирсон-Марр, заметьте, такой типаж отсутствует. Совсем. Молодая американская культура, построенная завоевателями, не то чтобы совсем не нуждалась в «трудягах»… А просто не было смысла их учитывать в маркетинговых расчетах, а значит, незачем вводить в систему архетипов (которая на самом деле есть система формирования потребительского поведения).
Однако у Пирсон в более поздних работах, там, где архетипов не 6, а 12 (в том числе в той первой книге, которая была переведена на русский и с которой началось на Руси всеобщее архетипирование), прописана дихотомия «Сreator/Destroyer»[7] – «Созидатель/Разрушитель». На мой взгляд, это дублирование оси «Пахарь/Воин», но с добавлением этических оттенков. Проблема в том, что в дальнейшем, когда в ее работах стало гораздо больше маркетинга и брендинга, чем антропологии и психологии, Пирсон заменила Destroyer сначала на Outlow (Преступник или, возможно, Мятежник), а потом и вовсе на Revolutionary (Революционер) – так он и значится теперь в знаменитых тестах PMAI[8]. На русский эти архетипы были переведены как «Творец» и «Бунтарь», а это, согласитесь, стирает исходный (архе) смысл и ретуширует противопоставление.
Мы вот-вот подойдем к сопоставлению и даже к совмещению пирсоновских архетипов с Колесом Сварога… Но, позвольте, еще пару абзацев посвящу универсальным типажам и особенностям формирования славянских архетипических образов (коль скоро мы уже все равно начали говорить о пахаре Микуле).
Если рассматривать развитие русской мифологии через призму былинного эпоса, то нас будут в первую очередь интересовать так называемые «старшие» богатыри – именно они и есть архетипические образы, они тот самый миф, который, как говорил Пропп, отражает не исторические события, а исторические явления.
Их всего трое – не запутаешься. Все остальные типажи – более поздние, и их даже можно отслеживать по эпохам: сначала все базовые архетипы заменяются воинами на службе князя, потом появляются купцы (гости), потом калики (страннички).
Святогор. Он порожден самой Землей, но тяжел и могуч настолько, что Земле его трудно терпеть на себе. Он воин, но такой сильный, что у него даже нет врагов. Был один (еще при рождении) – Скимен-зверь или Индрик-зверь, – но и тот предпочел исчезнуть. В этом плане первый воин, как мы с вами уже отметили, – это скорее охотник. Он противостоит зверям, а не людям. Святогор – это мужчина, обеспечивающий защиту самим фактом своего существования.
По происхождению и функциям этот образ близок Перуну: могучий воин, рожденный матерью-землей. Но, в отличие от последнего, сохранен в мифах (былинах) христианской эпохи.
Волх Всеславич – волхв, волшебник, оборотень – Колдун и по совместительству князь. Как я уже говорила, разделение светской и духовной власти – довольно позднее и не повсеместное явление. Волх может превращаться в любого зверя, поскольку сам – сын древнего Змея. Рожден смертной женщиной (княжной) от хтонического существа. Волх владеет тайнами природы и может изменять ее. И по признаку оборотничества и родству со Змеем Волха условно можно отождествлять с Велесом. Но лишь условно. Потому что сейчас мы с вами говорим о тех незапамятных временах, когда Колесо Сварога (во всяком случае в социально-архетипической его трактовке) не было еще разделено на 8 лепестков – только на 4.
На каком-то этапе своей жизни и Святогор, и Волх встречаются с третьим богатырем – с божественным Пахарем.
Микула Селянинович – единственный из богатырей, кому подвластна тяга земная. Ни Святогор не может поднять его сумочку, ни Волх забросить в кусты его сошку. Судя по всему, он не сын матери-Земли, а ее любовник («его мать-Земля любит») или брат, равный ей. Во всяком случае никаких сказаний о его появлении на свет не сохранилось. Придется принять как данность, что он был всегда – столько же, сколько сама Земля. Что примечательно, именно его дочери (Микулишны) в поздних былинах стали женами новых богатырей и узаконили преемственность поколений в богатырском эпосе.
Речь идет именно о преемственности. По сути, три богатыря при князе Владимире – это те же древнейшие типажи, только военизированные с учетом веяний времени. Смотрите.
Илья Муромец – крестьянский сын. Его исходная архетипическая сущность не востребована, он лежит на печи. И вдруг ему предлагается «профессия – родину защищать». Приходят калики, отпаивают и говорят: «Иди, бейся-ратайся». А он еще перед отправкой покупает себе неказистого жеребчика и откармливает-выхаживает его до состояния богатырского коня. Ну, не скотий ли бог!
Добрыня Никитич – потомственный воин, тут без разночтений.
Алеша Попович – из семьи служителей культа, из попов. То есть из тех, кто по основному функционалу – посредник между людьми и богами. Колдун в нашей систематизации.