Виктор Тархов. Интервью после смерти

Вместо предисловия

Я никогда не был другом или близким человеком Виктора Тархова. Нас не объединяли ни бизнес, ни общие интересы. Мне были непонятны его цели и упрямость в их достижении, ему была чужда моя легковесность и способность без сожаления отказаться от того, что дается чрезмерными усилиями. Мы и общались-то с ним недолго.

Так получилось, что в 2010 году, когда развернулась борьба за кресло мэра Самары, как политтехнолог я воевал в команде Тархова. Сидел вместе с ним в окопе, ходил в атаку, метал гранаты в супостата и кричал неистовое “Ура!”, когда мы ломили, а враг гнулся.

Предвыборная кампания была сложная, нелинейная, и от того захватывающая и интересная. Тархов был тогда неудобен многим. Упрямый, жесткий, своевольный, ломающий своей прямолинейностью принятые политесы и правила. Его отрезали буквально от всех возможных каналов коммуникаций с избирателями. Он практически не имел возможности сказать людям хоть что-нибудь. Зато много говорили о нём. Плохо говорили, зло. Тархова бичевали, обличали и распинали каждый день. Его хотели уничтожить.

Помню, нам удалось получить возможность обратиться к аудитории в эфире одного из местных телеканалов. На все про все было выделено 10 минут эфира.

Сказать надо было очень много. И сделать это нужно было ярко, доступно, сущностно. Другой такой возможности могло больше и не быть.

Зная свободолюбивый нрав Виктора Тархова и его презрение к написанным кем-то речам, мы все очень волновались: были уверены, что он, как обычно, скажет только то, что считает важным. А большая часть из необходимого, в силу нехватки времени, так и останется непроизнесенной.

Я тут же засел писать речь для нашего несгибаемого патрона. Двое суток, как прикованный к скале финский пулеметчик, я строчил словами, выкидывал их пустые гильзы, и снова строчил. Затем садился перед зеркалом, снимал с руки часы, клал их перед собой на стол, как это всегда делал Виктор Тархов, и имитируя его ритм, интонации, акценты и паузы в речи, пытался обкатывать все это на слух.

В тот момент я старался быть Тарховым. Честно скажу, – мне не понравилось. Слишком тяжело и одиноко. И тем не менее. Когда Тархов прочитал эту речь на камеру без единого своего добавления, у нашей команды была немая пауза. Никто не верил ни своим ушам, ни своим глазам.

Выходя из студии, Тархов положил мне руку на плечо и как-то внутренне удовлетворенно то ли спросил, то ли констатировал: “По-моему хорошо получилось. Толково”.

После этого я предложил Тархову написать книгу. О нём. И показать в ней, кто же он такой на самом деле, какой он настоящий. Не описательными фигурами речи и лозунгами, а его поступками, принципами, его сутью. Без украшательства, как есть. А там – пусть люди сами судят, что хорошо, а что плохо.

Как политтехнологу, мне это виделось хорошим способом представить одиозную фигуру Тархова максимально широко, развенчав те мифы и слухи, которыми его буквально завалили оппоненты. И в этом я видел победу.

Как человеку, мне была интересна личность Виктора Тархова. Мне хотелось узнать и понять его – сложного, мятежного, идущего к одному ему известной цели.

Как писателю, мне нравилась задача. Проникнуть, дойти до самой основы человека, прожить вместе с ним его жизнь.

Тархову идея книги понравилась. И мы начали. Долгие часы бесед, воспоминаний, рассказов. А еще мы спорили. О людях, об убеждениях, о том, что такое честь, нужна ли в наше время совесть, за что не жалко отдать жизнь. Тархов был человеком, для которого эти понятия не были эфемерными, он жил с ними каждый обычный день.

В итоге книга была мною написана, придирчиво откорректирована Тарховым, но так и не издана. Так сложились обстоятельства.

Потом, уже спустя долгое время после окончания того выборного марафона, я несколько раз спрашивал у Тархова: “Виктор Александрович, ну давайте выпустим книгу-то. Интересно же получилось, как Вы говорите – “толково”. На что Тархов неизменно отвечал: “Нет, Юра, еще не время, мне есть, что еще сказать. Вот когда скажу, – тогда и выпустим”.

Чудовищная в своей невероятности трагедия, случившаяся с Виктором Тарховым и его женой Натальей, к несчастью, отменила тот наш уговор. Поэтому предоставляю слово Виктору Тархову. К сожалению, последнее…

С уважением, Юрий Салихов, 2025 г.

…Я часто слышу, как обо мне рассказывают различные истории. Что-то из этого – правда. Но большая часть – это выдумки и нелепица. Со временем я привык к этому. В своей жизни я повидал многое. Меня невозможно обидеть чей-то глупостью или враньем. И я никогда не обращал на это внимания. Но недавно я понял, не обращать внимание – это неправильно. Это поощряет ложь, помогает злу. Все просто. Люди должны знать правду. И пусть сами решают, что с ней делать.

Виктор Тархов, 2010 г.

…Очередное совещание в компании «ЮКОС». Сидим, обсуждаем, спорим. И вот Михаил Борисович Ходорковский[1] – на тот момент один из самых крупных акционеров – раз, второй, третий позволил себе сказать: «Да ладно, эти ваши заводики». Я все это выслушал, а потом говорю ему: «Миш, еще раз скажешь «заводики» и будешь продолжать гнать ту же ахинею про большие расходы на собственное топливо – встану, выну стул из-под своей задницы и тресну им тебя по башке при всех. Дальше ты побежишь на меня жаловаться. Ты же сопротивляться мне не сможешь – я ведь в два раза больше тебя, я просто не в твоей весовой категории. После этого меня поругают, осудят, я перед тобой публично извинюсь, но неделю ты будешь ходить с расквашенной физиономией. Вот если хочешь, давай это сделаем».

После этого – все. Как рукой сняло. Подпольная кличка у меня тогда была «Бульдозер» и со мной рекомендовали не связываться…

Самарец

…Первое детское воспоминание – вообще то, что помню – моя родная бабушка Апполинария, баба Липа. Жили мы на Фрунзе, 175, напротив Драмтеатра. Мне тогда было чуть больше трех лет, и баба Липа водила меня в сквер Пушкина. Сквер в то время был совсем заросший, но бабушка расстилала какое-то одеяло, мы на него садились и она мне что-то рассказывала. Помню, было хорошо и легко.

Потом помню уже после войны. Во дворе нас было много погодков – чуть старше, чуть младше. Такая армия саранчи. Мы любили погонять в футбол, ну и, конечно же, играли в «войнушку» – в «наших» и «фашистов». У меня тогда было три закадычных кореша – Мишка Яковлев, Гришка Павлов и Вовка Сафронов. Гришка у нас всегда был «немцем», потому что он был очень похож на кинематографических немцев: сивый, с вытянутым лицом, нос горбинкой. И вот однажды мы заходим к нему в дом и слышим, как Гришка со своей бабушкой говорит на немецком языке. Честно сказать, мы обалдели. Выяснилось, что он действительно немец. Но когда об этом узнали другие пацаны, Гришку стали буквально травить его происхождением. Мы с Вовкой и Мишкой решили, что друга бросать нельзя и перешли в его «армию». Обижать Гришку мы не позволяли. И дрались на смерть с любыми обидчиками. Нас потом даже прозвали «Витька и три мушкетера».

Наш район тогда представлял собой систему проходных дворов. Слово «курмыши» я помню с детства. Мы отлично знали всю эту сложную систему. И это знание нам очень помогало. Если мы где-то набедокурили и за нами кто-то гнался, то поймать нас было невозможно, мы просто растворялись в этих лабиринтах. Единственный человек, который был способен выловить нас – это участковый милиционер. Его все знали в лицо и побаивались. Он поддерживал порядок во всем, знал все наши хитрости, и за это мы его уважали.

А еще была Волга. На ней мы пропадали с утра до ночи. В то время рыбы в Волге было просто огромное количество. Прямо на пляже рыбаки ловили стерлядь. Иногда мы просили: «Матушка, судака бы». Матушка спускалась ровно два квартала, до Ульяновского спуска, там стояли рыбаки с удочками. Она выбирала судака, покупала его за сущие копейки и подавала нам к столу.

Помню еще, как узнал, что такое натуральный товарооборот. В то время рядом с пивкомбинатом располагались бондарная фабрика, где делали бочки для пива, и папиросная фабрика. И вот в обеденный перерыв там начинался, как это сейчас говорится, «бартер». С табачной фабрики несли россыпью папиросы, назад возвращались с пивом, тут же оно выменивалось на бочки. В общем, такая большая натуральная ярмарка. Все это дело прозвали «Самарское Дно».

При этом там всегда стояли пивнушки, толпились мужики. Пиво было в дефиците, и нужно было вовремя прийти, занять очередь. Публика собиралась специфическая, часто – спившиеся люди. Однажды мне показали мужика, который первым в самарском цирке сделал двойное сальто – весь испитой. Был еще поэт, у которого стихи покупал сам Григорий Пономаренко. Помню, на меня это произвело сильное впечатление – такие талантливые люди и так распорядились своей судьбой…

Затем была школа. Наш класс представлял собой своеобразную “сборную солянку”. У нас учились и «обкомовские» дети, и дети простых работяг из городка энергетиков. Была и откровенная шпана. Я помню, был у нас такой Яшка. Парень сложный, гонористый, с детства про него говорили «оторви и выбрось». Уже учась в институте, мы с ним повстречались в одной интересной ситуации.

Дело было так. Как-то раз, мой институтский приятель Лешка Лебедев попросил помочь ему вставить новый замок в дверь квартиры. Приехали к нему с долотом, отвертками, в общем, со всем, что нужно. Ну, думаем, давай сначала выпьем, а уж потом начнем.

В итоге, мы этот несчастный замок трое суток вставляли. А потом, с чувством выполненного долга, ушли. Это был район, где сейчас стоит штурмовик ИЛ-2. В то время там был небольшой жилой микрорайон, улица Первая Продольная и пустырь. И вот мы с Лешкой уже по темноте идем наискосок по пустырю, к троллейбусу. Навстречу нам идут трое. Лешка – никакой, «навставлялся» замок, что называется, до бровей. Значит, я один против троих. Присматриваюсь по сторонам, что бы потяжелее взять. Нашел дубину. Уверенности прибавилось.

Подходят. Ну, сейчас начнется. И тут один говорит: “Ба, Витька!”. Смотрю – Яшка. Вот ведь, думаю, дуракам везет. Попался бы кто другой, нас бы с Лешкой нахлобучили от всей души.

Поговорили мы с Яшкой, и действительно, я понял, что жизнь свою он так и пустил через пень колоду. Жалко мне его тогда стало, как и тех людей, с пивнушки…

…Мои родители никогда не вмешивались в учебу – как учишься, так и учишься. Тебе жить. Правда, по большому счету я им особо и не досаждал. Безобразничать – безобразничал, бывало, с уроков удаляли, но в целом, как у всех.

Когда родителей вызывали в школу, ходила всегда матушка, отец никогда не ходил. Отец у меня был хозяин в доме. Человек он был суровый, но никогда пальцем меня не трогал. Зато матушка могла и полотенцем «пригреть» – была очень скорая и на суд, и на слово.

Был, правда, у меня в школе, уже в старших классах, провал с учебой. Виной всему волейбол. Тогда им все повально стали увлекаться. Я занялся волейболом всерьез, и учебу буквально забросил. Правда через какое-то время все же взялся за ум и наверстал упущенное. Помогла мне в этом Людмила Александровна Шевцова, кандидат наук из политехнического института. Она и сейчас жива, слава Богу. Она с нами, школьными охламонами, три года мучилась. Мы занимались у нее в лаборатории в политехническом институте, изучали маленькие химические хитрости – склянка Бунзена, обратный холодильник Либиха, эксикатор – все это оттуда. И органическую химию она нам преподавала, укрепляла наши школьные знания.

Кстати, именно Шевцова круто повернула мою судьбу. Дело было так. По окончании школы иду я на выпускной бал. При полном параде – рубашка, галстук, костюм. В общем, весь из себя красавец. До школы остается ровно квартал, и тут сверху по улице Рабочей спускается пара – Людмила Александровна Шевцова с мужем. Поздоровались, она и говорит: “Витя, поздравляю с окончанием школы, ты конечно к нам учиться придешь?” А я собирался поступать в Авиационный институт. С детства тянуло к самолетам. А тут – такое. Она мучилась со мной три года, а я ей скажу: «Нет, извините, к вам ни за что не пойду?» Я и говорю: “Конечно к Вам, Людмила Александровна, только к Вам”.

Ну и пришлось свои планы поменять. Сдал экзамены. А как не сдашь? Меня наш двор по-своему воспитывал – попробуй пообещать и не сделать, холку намылят тут же. Вот так я стал химиком…

Волейболист

…Первые полгода в институте были очень тяжелыми. И я сам был в этом виноват. Лекции я позволял себе пропускать, думал, ерунда – потом почитаю учебники, книги, в общем, сам во всем разберусь. Но когда глянул на эти книги, например, на “Органическую химию” страниц эдак под 900, с кучей формул, то понял, – это труд, который осилить очень не просто и кавалерийской атакой здесь обойтись не получится.

Экзамены-то тогда я сдал, но для себя сделал вывод, что лекции надо слушать. И после этого мне действительно стало проще – вошел, так сказать, в ритм. А вольностей с учебой больше себе не позволял.

Увлечение волейболом я не бросил. С удовольствием играл за наш славный Политехнический институт. На соревнованиях за первенство города Политех выставлял не одну команду, как другие ВУЗы, а всегда две. Политеху это позволялось. Наверное, только потому, что председателем нашего спортивного клуба был Лев Григорьевич Ориенбах – настоящий фанат и рыцарь волейбола. В итоге в финале мы всегда сходились двумя нашими командами, разорвав всех остальных в пух и прах.

Помню, однажды мы играли с медицинским институтом на их площадке. Мы были уверены, что порвем их, как старую газету. Но игра не шла, у нашей команды не было настроя. И вот наш тренер Валерий Иванович Черняев, видя такое дело, сделал минутный перерыв. Собрал он нас и говорит, печально так: “Недолго мучилась старушка в бандитских опытных руках…” Он нас этими словами до того развеселил, что мы три партии подряд вогнали чуть ли не в ноль, и в итоге выиграли. Вот что значит настрой для команды и уместное слово руководителя!

А вообще, волейбол – это спорт, который дисциплинирует, учит быстро думать и принимать решения. Я был в команде «разыгрывающим». Мое дело было определить, кому отдать пас, «растащить» чужой блок под сеткой, ну и выстраивать стратегию игры так сказать изнутри.

Еще в волейболе надо уметь сдерживаться. Был у нас такой олимпийский чемпион, заслуженный мастер спорта Игорь Клачихин. Так вот он был как вскипевший чайник, совершенно не умел себя держать в руках. А волейбол – игра интеллигентная, противника рукой никак не коснешься. Так он, когда эмоции его уже совсем переполняли, пока судья отворачивался, в качестве разрядки просто плевался в соперника через сетку. Представьте, заслуженный мастер спорта, олимпийский чемпион и – тьфу через сетку! И смешно было и стыдно за него…

С волейболом у меня вообще много разного связано. Например, когда я уже работал в “ЮКОСе”, был у нас первый вице-президент Виктор Иванович, до этого председатель КГБ, а затем и ФСБ – это уже при Борисе Ельцине. Ну, дядька такой правильный, солидный, генерал-майор. Он у нас в компании вел правовую часть и занимался документооборотом. У меня с ним в целом были нормальные отношения. Но когда я над ним над ним слегка подтрунивал, он как-то по-детски на это обижался и дулся.

Так вот он тоже был волейболист. И как-то раз мы договорились сыграть. Приезжаем вечером в спортивный зал. Он отбирает себе в команду лучших игроков, а худших оставляет мне. Я понимаю, что сейчас они нас разделают, как младенцев. Надо что-то срочно придумать. Ну и придумал. Перед нашей подачей громко обращаюсь к своему подающему: «Подавай прямо в Большого, он один хрен принимать не умеет». «Большим» я назвал Виктора Ивановича, не будешь же на площадке его по всем регалиям величать.

Наш подает. Попали. И раз – у «Большого» неудачный прием! Я тут опять громко: «Я же говорю, он играть-то толком не умеет. Подавай точно в него, не ошибешься!». Виктор Иванович прямо взвился весь и давай на своих орать: “Не так стоишь, не так свистишь, куда смотришь!” – в общем, занервничал сам и выбил из колеи команду. Тот матч в итоге они проиграли. Потом, правда, он со мной на работе два дня не разговаривал. Ну, думаю, взрослый ведь ты дядька, умный, а «покупаешься» как ребенок…

А вообще, волейбол многому меня научил и много для меня значит. До сих пор с удовольствием смотрю по телевизору все матчи. Наверное, поэтому в свое время и ввязался в создание профессиональной волейбольной команды “Октан” в Новокуйбышевске. Помню, как это было. Приехал ко мне Толя Андриянов – тренер, Лёва Оськин – мой заводской зам., и Виталька… – в свое время очень известный волейболист. Мы просидели у меня на даче часов до двух ночи – спорили, ругались, доказывали что-то друг другу. Но после того, как выпили на четверых три бутылки водки – сразу обо всем договорились. И тогда мы серьезно занялись “Октаном”…

Студент

…В студенческие годы, естественно, ухаживали за девушками. Идем однажды с приятелями с занятий из института. И вот одному из нас, Вовке, сейчас он кандидат наук, большой человек, загорелось: “Пошли-ка, пацаны, на танцы”. В Струковском саду была танцплощадка.

Пришли, долго присматривались, выбирали, кого бы пригласить на танец. И вот Вовка дерзко пригласил самую красивую девушку. До сих пор как вспоминаю, так смех разбирает: Вовка – с романтической и отчаянной мордой – одной рукой обнимает девушку, а другой у себя за спиной прячет портфель и тубус с чертежами, и так они танцуют…

Мы же технари, у нас эти причиндалы всегда с собой были…

…В юности дрался часто. За справедливость, за своих, за девушку. А как же, святое дело! Правда, иногда влипали в разные ситуации. Вот однажды идем, нас три или четыре человека было. И видим, прямо возле обкома партии мужик колотит бабу. Мы его скрутили. Не били, но скрутили. И тут баба как заверещит: “За что вы его бьете, изверги! Не троньте мне мужа!” А тут и милиционер как на грех подоспел. Баба эта к нему на шею со слезами: “Родненький мой, спасай! Душегубы бессердечные мужика моего убивают! Застрели их из пистолета!». Милиционер, слава Богу, вменяемый оказался, разобрался в чем дело.

После этого я не то, чтобы в такие дела не вмешивался, но старался быть аккуратнее…

…На пятом курсе нужно было защищать сразу три курсовые. А нас срочно направили в командировку, на студенческую выставку. Вернулись, а времени для подготовки уже совсем не осталось. Мы втроем с приятелями уселись у меня дома и за двое суток каждый, не смыкая очей, сделали по три проекта. На третий день утром пошли, защитились, получили нормальные оценки. Прихожу домой, смотрюсь в зеркало – а под глазами два четких полукруга от недосыпа. Упал на кровать и проспал ровно сутки.

Потом приходит к нам приятель, который с нами ездил, Женька, и говорит: “Ребята, помогайте мне”. Отвечаем: «Мы тут ночами не спим, работаем до изнеможения, а ты, сукин кот, в это время с девками гуляешь, и мы тебе должны помогать?!» А он свое: «Помогайте, вы же друзья мне!». И смотрит, гад, жалобно так.

Ну ладно, делать нечего, надо и правда помогать. Взяли себе по одному проекту, приходим к нему домой. Женька тоже с нами вроде как сидит. А вечером, ближе к семи, он и говорит: “Я отлучусь, мне тут по делу надо” – опять, видимо, по девкам рванул. Такой вот был неугомонный у меня товарищ. В общем, сделали мы ему все три курсовых проекта. Дружба – дело святое…

…У меня был приятель, Славка, мы с ним вместе учились. На улице Садовой, где сейчас Камерный театр, раньше был кинотеатр “Первомайский”. Взяли мы билеты, а до начала сеанса еще сорок минут. Решили пока пройтись по улице, прогуляться. С нами был еще один приятель, уже не помню, как его звали. Вот идем мы втроем по улице, живописные, как три богатыря с картины Васнецова. А надо сказать, что Славке страх как нравилось называть себя “городской комсомольский отряд по борьбе с хулиганством”. Так вот, идем, смотрим – стоит мужик и никого не стесняясь забивает в папиросу анашу. Славка говорит: “Давай возьмем его!” Ну, подошли, взяли его под руки, стали выводить на дорогу, там недалеко был опорный пункт милиции. И вдруг сзади крик: “Миш, зови-ка Ваньку с ломом!”

Ну, думаю, все, – «прощай любимый город». Сейчас нас – таких молодых и смелых – этим ломом и пригладят вдоль самолюбия.

И вдруг на наше счастье визг тормозов – останавливается милицейский газик. Надо же, повезло так повезло! А то бы влипли в историю, борцы с наркомафией.

Не буду говорить, в каких именно выражениях мы потом благодарили Славку за тот поход в кино и эту его «комсомольскую борьбу с хулиганством»…

…Мне с первого курса нравилась одна девушка в группе. Я видел, что тоже ей нравлюсь. Но она была очень гордой и неприступной. Ну, думаю, раз ты такая гордая, то и Бог с тобой, найду другую. Но не тут-то было. Зацепила она меня всерьез. К концу четвертого курса мы начали с ней встречаться и довстречались до того, что после окончания института поженились. И сейчас это моя единственная и любимая жена…

Работяга

…По окончанию института, когда я выбрал местом работы город Новокуйбышевск, все очень удивились – крутили пальцем у виска и говорили: “Куда ты лезешь! Зачем тебе эта клоака?” В то время Новокуйбышевск действительно был городом-изгоем. Но мне нравилось, что там есть настоящее живое предприятие.

На заводе меня направили во второй цех – цех пиролиза. Там все очень серьезно. Температура в реакторе 830 градусов, давление пирогаза на выходе 40 атмосфер, открытое применение огня и тому подобное. Все это дело мощнее тротила в 13 раз. В общем, работа серьезная, не для слабаков.

Начинал я не очень здорово. Месяца полтора пробыл инженером-стажером – болтался по цеху и всем только мешал. Мне это дело быстро надоело и я попросился в рабочую смену. Моя первая рабочая должность называлась “кочегар котлового утилизатора”. Позже я стал аппаратчиком пиролиза.

Мой первый начальник невзлюбил меня после одной истории. Как-то утром он подошел ко мне, встал за спиной и смотрит, что и как я делаю. Я на это реагирую нормально – начальник интересуется, как работает подчиненный, все в порядке. А он, естественно, все наши приборы измерения и контроля не знает, его конечный результат интересует. И вдруг его взгляд привлек один прибор – абсолютно второстепенное оборудование с простой функцией. Он за ним минут пять пристально наблюдал. Потом поворачивается к старшему оператору и говорит: “Что-то здесь нехорошо”. А там ничего плохого по определению быть не может. Старший как-то смутился и ко мне: “Слышал, что начальство говорит? Что-то у нас тут плохо”. А я говорю: “Он вам х… сморозил, а вы его и слушаете. Все у нас в порядке. А если начальство тут поруководить желает – пусть сначала матчасть изучит”.

Начальник цеха после этого меня в упор не замечал. А за глаза стал называть гладиатором. Наверное, еще из-за моего внешнего вида. Летом жарища, от печи так и парит, поэтому роба до пупа расстегнута…

…Где-то в это время у меня родилась дочь. Квартиры в Новокуйбышевске у нас, естественно, не было, и каждый день я мотался на работу и обратно из Самары. Друзья приезжали, продолжали крутить пальцем у виска, говорили: “Ну что ты там застрял, поехали к нам на «Нижнекамскнефтехим», мы там уже начальники смены. Да и с жильем у тебя сразу все решится». А я все аппаратчиком торчал.

И стал я подумывать – а может, и правда плюнуть на все, да и поехать куда зовут? Ведь нам, пролетариату, терять нечего, кроме своих цепей. Но как раз в этот момент я попался на глаза Лидии Ивановне, доктору наук, которая вела все мои курсовые проекты. “Вить, как дела?” Отвечаю: “Все нормально, работаю”. – “И кем же?” – “Аппаратчиком”. – “Как так? Ты что, с ума сошел! Почему аппаратчиком?!” Дело в том, что учился я действительно хорошо и в институте мне прочили неплохую карьеру.

После этой встречи вызывает меня секретарь парткома Владимир Ефимович Попов. А мне тогда что-то совсем трудновато было – дочь разболелась, на работе запарка, в общем, жизнь загоняла немножко. Пришел к нему, даже побриться не успел. Он мне и говорит: “Пойдешь работать в седьмой цех”. А мне что седьмой, что двадцать седьмой. Работать везде готов.

В седьмом цехе где-то с полгода я также проработал аппаратчиком, тоже по сменам. А затем меня назначили начальником смены, это уже инженерная должность. И практически сразу после этого мне выделили в хрущевке, на первом этаже, двухкомнатную квартиру! Вся семья была на седьмом небе от счастья.

Помню, зашел я в этой связи оформить какие-то бумаги в профком. И наблюдаю такую картину: профорг сидит, подперев щеку рукой, окно открыто, он смотрит в это окно, а прямо перед ним на полу валяется женщина, кричит благим матом, что-то ей позарез нужно. А он сидит и вдаль смотрит. Вот, думаю, выучка какая у человека, терпеливый какой, сволочь. С тех пор на дух не переношу таких вот «терпеливцев»!..

…В мою бытность начальником смены случилось у нас ЧП. Ночью звонит старший оператор, и из его слов я понимаю, что все очень серьезно. Короче говоря, надо останавливать цех. В противном случае рванет так, что чертям тошно станет. А дело было зимой, 30 декабря. Срочно вызвал всех, остановили цех, отремонтировали что надо, все запустили вновь.

И вот потом, когда меня уже назначали директором завода, мне в отделе кадров говорят: “Виктор Александрович, а ведь в твоей биографии пятна есть”. – «Вроде никого не убивал, не грабил, какие такие пятна?» – “Так ты же цех останавливал 30 декабря, это теперь тебе до гробовой доски пятно»…

…Прошел еще год, из начальника смены я вырос в главные технологи. К тому времени, в общем-то, я уже во все вник и был человеком достаточно опытным. А поначалу приезжал в выходные дни в цех и лазил по установке, чтобы знать ее наизусть и помнить с закрытыми глазами.

Я даже сейчас помню номер на третьем этаже сепаратора пропана. Номер 76. Вот на фиг мне это теперь надо? Не знаю…

На производстве, конечно, всякое бывало. Но вот что хорошо было в том седьмом цехе – так это атмосфера. Такая творческая, дружеская что ли. Мы все были единомышленниками. И благодаря этому всем работалось легко и приятно.

Но вот однажды в субботу мне звонит диспетчер и говорит, что сейчас приедет директор завода. А директор был когда-то начальником этого цеха. Он прошелся по цеху, а затем увел меня в ту его часть, где никто никогда не ходит. Там кроме трубопроводной эстакады больше ничего нет, и ходить там незачем.

Идем мы с ним, значит, в полумраке по отмостке здания, а там есть одно место, где предохранительный клапан находится точно на уровне лба. Подходим к этой трубе директор мне и говорит: “Как ты считаешь, я себе лоб разобью?” Я ему отвечаю: “Ну если глаз нет, обязательно разобьете, а если есть – то чуть-чуть наклонитесь и левее возьмете”. Он как-то так сразу заулыбался и говорит: “Иди-ка ты во второй цех начальником”. Это туда, откуда я начинал. Я говорю: “Спасибо за доверие, но мне это на х… не надо ”. – “Мне отказывать?! Да ты хоть понимаешь, что ты сейчас на себе крест поставил?” – “Догадываюсь. Но даже если это и так, то все равно не надо. Меня здесь все устраивает. Я знаю, какая атмосфера во втором цехе и какая здесь. Не пойду”. – “Ну, значит вечно будешь торчать в этом своем седьмом цехе!”. – “Вот и спасибо вам за это”. На этом мы с ним в тот раз и расстались. Но разговор этот у нас продолжился позже…

Когда я уже стал заместителем начальника седьмого цеха, у нас с начальником случился конфликт. Идет вечерняя планерка, звонок от старшего оператора установки М1. Он спокойным тоном говорит: “У нас тут такие-то и такие-то проблемы». Я понимаю, куда нужно бежать и что делать. Выбегаю, оборачиваюсь, а начальник за мной бежит. А ты-то зачем, думаю, туда направляешься, раз я уже побежал?

Забегаю к операторам, вместе с ними привели все в норму. Затем уже спокойно пообщался со всеми. Следом заходит мой начальник и начинает глазами по приборам шарить. Я беру крючок в руки – он килограмм восемь весит, и говорю: “Вот дать бы тебе им, начальник, прямо по башке”. И мы с ним сцепились. “Ты зачем за мной шел – проверял? Ты не веришь, что я разберусь с этим несчастным котлом? Как тогда с тобой работать?!”

Работяги смотрят – два начальника сцепились. Еле нас растащили по разным углам ринга. Я говорю: “Если ты мне даже в мелочах не доверяешь, то больше я с тобой работать не буду, при первой возможности ищи себе нового зама”.

Проходит месяц, второй, а тут как на грех во втором цехе, куда меня директор начальником сватал, случилась серьезная авария. Хлопнуло – будь здоров. Слава Богу, никто не погиб.

На профессиональном жаргоне никогда не говорится “взрыв”, говорится “хлопок”. А еще не говорят “пожар”, говорят “мы сгораем”. Это такие особые суеверия. Ну как помочиться на переднее колесо самолета, без этого не полетишь.

Так вот, собрали нас всех в кучу и сказали: «Цех надо срочно восстанавливать». С утра до ночи торчали в этом цеху, за три недели управились. Хотя треть рабочего класса за это время смылась – раньше ведь проблем с трудоустройством не было. А некоторые ушли, потому что просто испугались – осознали, наконец, где работают и что может произойти.

И вот как-то иду я с завода домой и на остановке встречаю грустного-прегрустного начальника производства второго цеха – там, где все это произошло. Звали его Саша Малиновский, он был постарше меня года на три. Я говорю: “Как дела?” – “Да, хреново. Особенно с кадрами. Никак не могу найти начальника цеха”. Говорю: “А что ты мне эту должность не предлагаешь?” А он в ответ: “Так ты же не пойдешь, ты, говорят, даже в лучшие времена самого директора с этим предложением ко всем чертям послал». Я ему: “Ну, директора, может, и послал, а вот ты меня точно не спрашивал”.

В общем, на следующий день рано утром звонит диспетчер: “Тархов, срочно зайдите к директору завода!”. Захожу. Он мне: «На, ознакомься с приказом, подпиши и иди принимай хозяйство. Назначил я тебя все-таки начальником второго цеха?» – и сам так хитро на меня смотрит. «Назначили» – говорю, – «Вы же директор». И тоже улыбнулся. В общем, мы друг друга поняли…

…Во втором цеху я был, ну не знаю, как гвоздь в заднице! Мне все там надо было восстановить по полной программе, укомплектовать, все начистить, отдраить, отполировать. А где взять для этого материалы, оборудование? Ведь куда ни плюнь – сплошной дефицит. Мне нужны были задвижки, сланцы, отводы, переходы, да мало ли еще чего!

Ну, в общем, решили мы своими силами обойтись. В цехе была трехколесная тележка – надежная, как весь гражданский флот. В шесть часов вечера я собираю у себя всех ИТР, с рукавицами, в робах, и мы «идем на дело». Мы точно знали, где и что брать. Сегодня, например, идем за отводами – все идем, ни одного штрейкбрехера.

Конечно, было в этом что-то аморальное. Но никаких особенных угрызений совести, честно сказать, никто не испытывал. Почему? Да ведь завод государев и мы для его же блага и тащим. Не к себе же на дачу, в конце концов.

Таким вот образом мы хорошо оснастились и даже чуть переоснастились. Кстати сказать, цех с тех далеких времен практически и не изменился…

…Были и комичные эпизоды, куда без них. У нас была печь – в целом хороший проект, надежный. Но там имелся небольшой недостаток. Как его устранить – мы придумали. Но чтобы эту придумку осуществить, по тем временам надо было исписать тонну бумаги и получить вагон разрешений. А нас тогда курировал исследовательский институт органической химии. И был там такой кандидат наук Генрих Львович. Головастый мужик. Несмотря на то, что кандидат, он и водку пил, и матерился – будь здоров. И, между прочим, до хрена чего полезного внедрил в отрасли. Его за одно это на руках надо было носить!

Так вот мы с ним договорились, что наша идея, как этот недостаток устранить, будет как бы наша с ним общая. А за это он распишет ее в журнале нефтехимии и нефтепереработки.

Он по-честному все сделал. Журнал с удовольствием принял материал, напечатал. А мы сразу же после этого устранили недостаток описанным в журнале способом. Все по науке, не придерешься!

Явился наш главный инженер с журналом в руке. А он не в курсе всего этого был. Но мы-то его уже ждали. Говорит: “Объясните-ка мне, голуби мои изобретательные, что все это значит”. Я говорю: “Юрий Иванович, дорогой, это же ваша идея! Помните, три месяца назад мы беседовали на эту тему у вас в кабинете?” Он в недоумении говорит: “Не помню”. – “Как не помните? Вы же еще про потолочный кран говорили, вырежьте, мол, его, и все”. А он свое: “Хоть убейте – не помню!”. – “Зато мы хорошо помним! Мы его тут же и вырезали”. Так и ушел он от нас в недоумении.

В итоге это наше усовершенствование дало весьма неплохой результат. Со временем мы оформили все как положено. И даже продавали потом это изобретение во многие страны. Нас даже медалями наградили…

Директор

…Два года я проработал начальником цеха, а потом заместителя главного инженера по производству забрали с повышением и меня поставили на его место. Так я стал первым замом главного инженера. Мое дело было производство: сырье принял, прогнал через весь завод, получил товарный продукт, отгрузил. То есть я занимался уже не конкретно каждым цехом, а целым заводом.

Два года я проработал на этом посту. Генеральным директором завода тогда был Владимир Ефимович Попов. Он любил хорошую компанию, любил хорошо отдохнуть. Меня туда звали, но я, честно говоря, этой компании как-то сторонился, потому что там были разные люди. И очень многие Поповым откровенно пользовались.

Это был, пожалуй, единственный человек, чей прямой взгляд я выдерживал с трудом. Про него такая шутка ходила: «размажет человека по стене, как художник кистью, отойдет, посмотрит, вернется – и штришок добавит». Очень волевой человек был.

Так вот, как-то в субботу вечером пришел я с работы, и захотелось мне отдохнуть на природе. У меня в то время был катер – самый простой. Беру я жену, дочку, кошку – а куда ж ее бедную девать? Колпак двигателя был с прорезью, и кошку я накрывал этим колпаком. Дышала она там нормально, а иначе начинала беситься. И говорю: “Мы сейчас пройдем мимо турбазы тихонько, чтобы нас никто из начальства не заметил, – и сразу к острову”.

Объезжаем турбазу, подходим к острову, смотрю издалека – два мужика сидят. Ну, сидят себе и сидят. А видно было плохо, смеркалось уже. И только мы пристали к берегу, разглядел, один из них – Владимир Ефимович Попов, от которого я пытался уйти. И он так спокойно говорит: “Ну вот и Виктор приехал”. А второй оказался начальником ремонтно-механического цеха. Он парень молодой, моложе меня, мне 32 года было, а ему где-то 28. Помню, он очень хорошо играл на гармони и был у него такой коронный номер – ему ставили рюмку водки на гармонь и он прямо оттуда ее выпивал. И вдруг Попов ему говорит: “Володя, отойди, дай нам поговорить!” А затем ко мне обращается: “Ну, что делать будешь? Кого в замы к себе возьмешь? Я говорю: «Не понимаю я вас, о каком заме вы толкуете?» Он: «Ладно тебе, я уже все решил, ты – директор завода. А кто у тебя замом будет?” И говорит это все так, как будто даже не стоит обсуждать, все решено. Я говорю: “Давайте сначала поговорим”. – “Нечего тут говорить, вопрос уже решен, я все согласовал в министерстве”. Так я и стал директором завода…