Дзен в стиле дзинь
Всем моим любовникам,
которые из органов. Без обид. Я вас всех любила.
Ну, почти всех… Не настолько же «красная».
Я – разная.
Вынужденная аскеза
Хотя она не родилась бой-бабой, тенденции проявились уже в детстве.
Языкастая, бойкая, ушлая. Такие в любую дырку пролезут, по головам пойдут, но своего добьются. Если не хотят их ни видеть, ни слышать, они пинком откроют любые двери, заставят кого угодно играть по своим правилам. Таких мужики побаиваются, но к ним тянутся.
Если в чём-то и не везёт, такие женщины из кожи вон вылезут, но своего добьются. Заставят поверить, что они и только они достойны лучшего. Иногда могут приручить и саму судьбу.
Сколько же ей лет? Раз знает себе цену, выглядит на все сто при совсем обычной азиатской своей внешности, она довольно-таки много лет топчет землю. Одним словом, она – подполковник милиции. Обычно, не каждая удостаивается такого звания. Совсем честным путём достичь таких высот в этой сфере почти невозможно. Это потолок даже для мужчин, которым для этого нужно напрягаться только в профессиональном отношении. Это – предел мечтаний людей в погонах. О чём ещё мечтать, где не принято звёзд с неба хватать, а видеть их на своих погонах. Для этого положить всю свою жизнь с бессонными ночами, практически без выходных и с неполноценным отпуском. Без личной жизни с её маленькими радостями, обычным семейным счастьем. Им же приходится бояться 24/7 старших по званию, проверок, службы собственной безопасности, прокуратуры. Правда, компенсируют это, отыгрываясь на гражданских.
Люция Николаевна сейчас в том самом звании и в нужной должности, что впору всем её бояться, а не она кого-то ещё. Хотя, она и раньше себя в обиду не давала. С самого начала смогла себя подать правильно, что особых проблем из-за половой принадлежности не испытывала. Её яркая индивидуальность, инициативность выгодно сочеталась с обострённым чувством справедливости, которая иногда бывает востребована в правоохранительных органах. Признаюсь, эти правильные слова, которые, как правило, уместны для характеристики или резюме, перетащила со своей статьи. С неё, собственно, и началась наша с Люцией как бы дружба. Скажем, мы в течение нескольких лет были приятельницами. До поры, до времени… Дружить с подполковником, будучи гражданским, не всегда реально. Мы и не дружили, так, взаимовыгодно сотрудничали. Может, я не только пиарила, а ещё что-то делала во благо своей страны. Зачем нужны неправильные правильным, как Люция? В качестве лакмусовой бумаги, чтоб знать, чем дышат в самых низах, может.
Сама Люция, как истинный символ революции, в авангарде всего. Всё-то она знает, не только в своей сфере. Она может быть палочкой-выручалочкой в любой области в жизни, связующим звеном между сильными мира сего и простыми смертными. За годы работы у себя в «конторе» и, благодаря своей общественной деятельности, обросла нужными связями на все случаи жизни. Вся такая правильная, всё в рамках закона – блатная, одним словом.
Для неё ничего невозможного нет. Если даже не сможет помочь в каком-то одном деле, она всё вывернет так, будто что-то всё же сделала. Есть у неё привычка, от которой я сама избавиться бы рада. Что ни попросишь, она никогда не скажет «нет». И не факт, что в её силах хоть чем-то помочь. Хотя в её случае, она будет пытаться изображать бурную деятельность, имитировать подобие движухи, пуская пыль в глаза. Я же сразу в отказ. Молча, без объяснения причин. У неё слов в запасе много, с голосовым аппаратом всё в порядке. Я могу исподтишка всё это напоследок описать в письменном виде. Она предпочитает объясняться вслух в моменте. Уболтает любого. Умеет создать шум вокруг ничего. В этом равных ей нет. Потому всем кажется, что она профи во всём. Люси, мне кажется, могла бы сделать отличную карьеру в любой области. Уж, народным депутатом она могла бы быть, это точно. Может, к этому всё идёт, раз понадобилась я в своё время. У меня в этом деле опыт, нюх, азарт. Хотя я от неё переняла больше, чем она у меня. Живой пример непотопляемости, гибкости, беспринципности в своё время был мне, как никогда, кстати… Хотя мы оба родом из совка, с разницей ли в том, что она уже тогда была ушлой активисткой, горластой комсомолкой, а я частью совкового интерьера. Представители нашего поколения почти все мастера по переобуванию в воздухе. Люся у нас гуттаперчевая со времён с перестройки. Я же с физкультурой не дружила, даже через козла ни разу не перепрыгнула, какие там кульбиты с переобуванием. Вот потому молча внимала ей, в надежде перенять частичку передового опыта. Мастерство по переобуванию будет востребовано всегда.
Напрямую у неё ведь не спросишь, да она сама не выдаст тайну. Говорить она умеет, а я слушать.
– С молодёжью нынче беда. Они же без тормозов, им море по колено. Ничего, черти, не боятся.
– И не говори. Слышала про недавнее убийство? Просто так без причины убили ни в чём не повинных людей.
– Конечно, слышала, все только об этом только и говорят. Насмотрелись фильмов, вот и крыша едет.
– Типа, в убийстве есть своя прелесть, это как бы романтика. В их возрасте принято подражать.
– К чему всё это приведёт, одному богу известно.
Разговоры ни о чём, никто бы не догадался, что одна из нас подполковник милиции, занимающая ответственный пост в УВД нашей столицы.
– Мы одеваем, кормим, воспитываем, как нас воспитывали. В итоге получаем, чёрт-те что. Мой пока нормальный, тьфу-тьфу, тьфу, конечно. Третий курс. Ага. Большинство преступлений совершается молодыми. Да. По пьяни. Да, – начала Люция с вполне житейской темы, но повернула всё же на свою профессиональную.
Она, обычная вроде баба, но нутро всё же мусорское. Я вовремя сошла с дистанции, тем сохранила нутро. Так-то люблю ментов, только в начале мая. С Люсей мы спелись на взаимовыгодных условиях. Люблю я людей в погонах в мужском обличии, бабы в форме обычно раздражают.
С ней мы почти каждый день на связи. Люция с телефоном никогда не расстаётся. С него начинается рабочий день. С появлением чуда техники многим можно и на работу не ходить. Кому должность позволяет. Это полковнику никто не звонит, подполковнику милиции Люции Николаевне все звонят – с раннего утра до позднего вечера. Не знаю, выключает ли звук на ночь, а вдруг тревога?
– Непотопляемая ты наша! Здравствуй, Лючия! Как дела? – На работе её только и ждали.
– Лучше не бывает!
– Я так и думал.
Её коллега, хоть ниже рангом, с каким-то особенным интересом смотрит вслед удаляющейся по коридору УВД подполковнику. Ножки-то у неё какие! Каблуки только подчёркивают идеальную форму ног немолодой сослуживицы. Если бы все в её годы выглядели, как она, был бы цветник даже в сером царстве права при бесправии. Форма будто для неё сшита. Непонятно, это форма ей к лицу или её формы и пропорции украшают голубой мундир. Густые крашеные волосы, глаза со смешинкой, вся такая ладная, фотогеничная – весь её образ введёт вас в заблуждение. И голос у неё поставленный, хоть сейчас её в эфир.
– Вот это женщина! – Молодой человек и не думает скрывать своего восхищения, вслед еле уловимому запаху дорогого парфюма.
Попридержи, дурень, челюсть, да побереги честь мундира. Эта дама явно не про твою честь.
– Люция Николаевна? – Нарисовался ещё один потенциальный воздыхатель в гражданском, еле влезший в деловой костюм.
– Она самая.
– Леди, ничего не скажешь.
– Служба наша была бы скучна без таких вот кадров.
– Сколько ей лет, интересно?
– О, этого тебе никто не скажет. Главное, какова, остальное нас не касается.
Это он с тем молодым, у кого челюсть отвисла.
Пока Люция дойдёт до своего кабинета, сколько комплиментов она угадает в томных взглядах своих подчинённых? Это они чисто визуально для галочки восторгаются. Это в них самец говорит, так-то где это видано, чтобы подчинённые любили начальство, всех, кто старше по званию? Они бы рады её осрамить, найти явный изъян, но лучше промахи по работе. В чём счастье сотрудника? В неудачах друзей по несчастью, собутыльников по случаю. Льстить тут не принято. Приятнее, когда тебя боятся, пусть даже ненавидят. Тут каждый чувствует себя, как в тылу врага, может, даже агентом под прикрытием. Хотя, вру – настоящие прожжённые сотрудники, как одно целое. У них коллективный разум, управляемый со стороны, жизнь – общак, ничего личного и лишнего. У этой вынужденной аскезы до хрена побочек, но никто пока не умер.
Скорая на кладбище не ездит
Где-то между официозом и фасадом втиснута личная жизнь, которая как бы есть, или кастрирована напрочь.
Не в карьере же женское счастье. Хоть в лепёшку расшибись, доказывая, что счастье в общественно-полезном, это далеко не так. Судя по тому, как Люся иногда улыбается так некстати, как бы самой себе, не всё так однозначно. Словила-таки стерва кайф от чего-то личного, скрытого от посторонних глаз. Не маячит ли на горизонте фигура некоего мужчины? Необязательно в форме, но не в лохмотьях, это точно.
Живёт одна. По её словам, муж где-то на материке. Может, это он крышует «кыз» (девочку свою). Тогда это не муж, так, спонсор, опекун, покровитель. Говорит, что сын на третьем курсе. Наверняка, живёт в общаге. Возраст пограничный, хотя вид у неё отличный. На стыке, у черты может и крышу снести. «С этого места поподробней», – сказал бы на моём месте следователь прокуратуры. Но я же не при делах. Просто для прикола, будучи с нейтральным статусом, решила поиграть не в свойственные мне игры. Я тоже хочу иногда побыть в шкуре агента под прикрытием. Опасные игры – моя страсть. Это странное хобби заменяет мне чтение умных книжек, бисероплетение, нанесение узора по чужим эскизам стразами и многого другого. Короче, решила я дойти до сути, рассеять миф об успешной, видной даме. Не совсем уверена, что это мне удастся, может статься, что такова она и в самом деле.
Дома живёт работой, на работе развлекается разговорами ни о чём по телефону.
– Ну, ещё что-нибудь расскажи, а то тоскливо тут в кабинете. Сын мой? В общаге. Большие дети – большие проблемы. Всё, как у всех.
Похоже, дружит она преимущественно по телефону. Я же превращаюсь в жучка внутри её мобильного. Я тот ещё жук, могу слиться с интерьером кабинета твоего, с мебелью собственного дома, быть под сидением машины.
– Дочка ещё маленькая, у тебя всё ещё впереди…
Как вы заметили, я уже в телефоне.
– Так она уже того. Рассказывает всякое, что у меня волосы дыбом. Сходки, тусовки. Только об этом и говорит.
– Да, ну, ты что, она же девочка, – заметно оживляется Люция.
Ничто не радует так сильно, как осознание того, что кому-то хуже, чем тебе. Это на время замазывает твои огрехи.
– Уже который год живу, как на пороховой бочке. Живём внутри криминальной сводки.
– Как это? – Люция просто счастлива, может, это у неё проснулся профессиональный интерес.
– Боюсь я за неё, вдруг вляпается куда-нибудь. Не сегодня, так завтра всё может схлопнуться.
– И не говори.
– И шутки у них с подвохом. На днях дочь выдала один, по её словам, прикол.
– Какой?
– Когда хоронят, стали в гроб класть мобильник. Она говорит, надо было в свежих могилах покопаться.
– Господи!
– Слышала, что где-то гроб с колокольчиком делают. Если дёрнешь за верёвку снизу, наверху колокольчик звенит.
– И кто будет дёргать?
– На случай, если покойник оживёт.
– И кто услышит колокольный звон?
– Потому мобильник надёжнее. Если что: «Дзинь, дзинь!». Звонок с того света заказывали?
– Да ну тебя, у тебя самой шутки стрёмные. Не думаешь, что дочь вся в тебя?
– Пока хватит зарядки, есть шанс дозвониться, чтоб вынули с того света.
– Если даже оживёт покойник, вскоре задохнётся от нехватки воздуха. Скорая на кладбище не ездит.
– Да мы с тобой обе те ещё приколистки, ха-ха.
– В ногу со временем, как говорится. Не мы такие, жизнь такая.
У неё бизнес-тариф или какой-то корпоративный. Было время, когда менты бесплатно на автобусах ездили. Должны же быть хоть какие-то бонусы при такой работе. Пока же мы не видим, в чём именно работа Люции. Не похоже, что на ней она надрывается.
– Что ещё расскажешь, может, что покажешь?
– Что ещё, да ничего особенного. Всё по тихой, пока. Надо было нам с тобой как-то встретиться, посидеть, поболтать с глазу на глаз.
– Надо было бы, да сама понимаешь, работа у меня такая, что времени в обрез.
– Да твоя работа никогда не закончится. Как только ты выдерживаешь, не срываешься.
– Сколько терпела, столько и потерплю. Хотя осталось-то всего ничего. Годы-то идут, часики тикают.
Сама, небось, готова, держаться за место до последнего, стоять насмерть, лишь бы не списали.
– Может, твоя дочь как-то связана с этой гопотой, которые сотовые срывают? – У Люции свой интерес.
– Не знаю я… Да нет, просто рассказывает то, о чём сверстники говорят, – собеседница намерена идти в отказ.
– Какие сверстники? – Похоже, пути назад нет.
– Я, откуда знаю, ты, что, следователь?
– Почти.
– Что ещё? – Собеседница резко меняет тему.
Она не Павла Морозова, если даже дочь как-то замешана в делах, она не выдаст. Считай, уже выдала, Люсю не проведёшь. Есть зацепка, это уже полдела.
Павла Морозова
– Алё! Это я, Люция. Да всё по-прежнему. Слушай, как там с тем телефонным делом? Никаких зацепок, говоришь? Этим промышляют явно дети. Ну, у меня сейчас другой фронт работы. Дети сами толкать не будут, за ними ещё кто-то, – у Люции, как всегда, всё быстро.
С кем это она, не могу сказать, а то органы обидятся. Вот кто у нас Павла Морозова. Хотя это у неё профессиональное, ей можно.
– Я… Это, ладно, потом как-нибудь. Давай, ага, – всё же воздержалась все козыри выложить на стол, ибо не совсем уверена в достоверности информации.
Любой другой бы стуканул, за это бабки полагаются. Не большие, правда, но всё же деньги. Это в случае, если ты сам не собираешься сесть в тюрьму. Это – клеймо на всю жизнь. Но за бабки мать родную продашь, некогда думать о последствиях. И кто в здравом уме рассчитывает сесть в тюрьму. Если даже, есть за что, ты до последнего надеешься, что пронесёт.
Вот так и не заметишь, как рабочий день подошёл к концу.
– Да, да, а это ты? Что нового? Я на работе, где же ещё. Мобильник дочери? Известно, кто? Ты позвони в дежурную часть. 42-17-17. И что? Тогда на 02. Хотя маловероятно, что найдут. А что я сделаю? Ну, постараюсь. Звони.
Я, жучка, не успела среагировать, но догадаться несложно, что звонила та же женщина, с которой она ещё утром разговаривала. Люция у нас 911. Думала, выдать дочку знакомой, так у неё самой сотовый украли. Из подозреваемой, ну, потенциального свидетеля, та превращается в потерпевшую. Это уже неинтересно.
Пока переваривала информацию, женщина уже в машине. Отсидела в ведомстве от звонка до звонка, выскочила, как ужаленная, и уехала прочь.
– Ну, что у вас? До сих пор не приехали? Как так? Подожди-ка… – тут же переключается на вторую линию. – Кондаков! Люция Николаевна вас беспокоит. Тут вот такое дело…
Решала в действии.
– Сейчас приедут, жди. Езжайте с ними, чтоб заявление написать. Потом мне скажете, что да как.
Хорошо иметь такую подругу.
– Знаете, кто это сделал?! Так сразу бы и сказали. Подробно напиши обо всём в заявлении. Позвонишь потом.
Не прошло и минуты.
– Ну, что? Задержали? Хорошо. Подожди-ка, – теперь на вторую линию. – Это может быть связано с теме телефонными делами. Копай!
Вот так плавно работа перетекла из офиса в личку. Язык без костей, напрягаться не надо.
– Ожидаемо, это его не первый случай. Работаем, ребята!
– Да, я поняла. Значит, сбывают через хачей. Давите дальше.
Так кем она работает? У неё вроде административная должность. Или там у них всё в одной куче?
– Долго же возились с ними, всё оказалось так просто, – водила тоже в теме.
– Лавочка закрылась? Молодцы! Теперь можно и домой.
Достанут ведь и дома, она сама не прочь.
– Дочку, говоришь, опять вызывают? Наверное, что-то хотят уточнить, или, чтобы она подтвердила. Что?! Она сама в теме что ли? Хочешь сказать, что сама у себя телефон отобрала или как? Ах, до этого с ними промышляла. Ты почему сразу не сказала, ну, блин, маховик уже запущен.
– Кто у тебя? Дочка? Эй, хватит, орать! Говорит, что настучала? Скажи, что я твоя подруга, мне можно. Ты это, не паникуй, раньше времени. Ещё не вечер. Твоя дочь несовершеннолетняя, ранее не привлекалась, на учёте не состоит. Чистосердечное учитывается, слышишь? Я уже ничем не смогу помочь, раньше надо было думать. Могу только советом, если что.
В тюрьме в шоколаде тот, у кого в знакомых блатные. Если в родственниках кто-то из органов, считай, на тебе чёрная метка. На воле же не помешает иметь в запасе знакомых из другого лагеря. Настал тот век, когда одному не выжить? Как тут как не вспомнишь одну байку. У одного парня старший брат опер. Самого постоянно доставляют, задерживают не просто так, за дело. Не его одного, а оптом всех.
– Как фамилия?
– Бобров!
– Иди, свободен.
Неважно, кто ты, важно, как твоя фамилия, с кем повязан. И все ему завидуют. Их оставляют в обезьяннике, а Боброва – домой.
Я устала быть жучком. Ни днём, ни ночью покоя нет. У Люси голосовые связки стальные, а у меня нервы не такие. Всё время на связи, а как же личная жизнь?
– Ну, что? Ты не паникуй, раньше времени. Дочь под влияние попала. Штраф на тебя повесят. Ей это будет уроком. Ты бы пришла ко мне, поговорили бы. Да, да, сегодня вечером. Давай, до вечера.
Ого, наконец, познакомимся с её боевой подругой. Если честно, Люция чуток утомила. Квартира у неё классная. Но это для неё не предел.
– Хочу ещё квартиру.
Подруге не до этого. Не с того начала Люция, однако.
– У тебя сын растёт, конечно, если можешь себе позволить.
– Всё ради них.
– Оно того стоит?
Потухший взгляд, понурый вид. Подруга вовсе не боевая, какая-то она никакая. Да рядом с Люцией любая блекнет. Хотя, если присмотреться, фактура у неё ничего, природная. Сзади фигура почти девичья. Форма головы правильная, что редко встречается в здешних краях. Нетипичная якутка, одним словом.
– Ну, рассказывай, – Люция, наконец, готова выслушать.
– Что рассказывать, всё в деле отражено. Дашь денег – проблема нарисуется, не дашь денег – ещё большую проблему найдёт. Каждая их банка пива – лишний седой волос. Ума не приложу, как с ней, что делать.
– Ой, что я могу сказать? Когда всё утрясётся, отправь дочку в деревню.
– Я тоже так думаю. Только как её уговорить? Силком её везти?
– Что, совсем тебя не слушается?
– Ни во что не ставит. Я для неё пустое место.
– Не знаю, даже, что сказать… Не ты первая, не ты последняя. Времена нынче такие.
– Я бы сама не прочь пожить в районе.
– Думаешь, там переждать? Боюсь, будет ещё хуже, это надолго…
В утешение по пять капель. Подруга привычно залпом.
– И в кого она такая? Мы куролесили, но наша шальная молодость – сама невинность.
– Сами одни растили, вот и результат. Как ни крути, отцовское воспитание нужно.
– Кто знал, что так обернётся. Ну, вышла бы в своё время замуж, тем самым, ставя на себе крест. И что бы это изменило? Не я одна одиночка. Ты сама тоже…
– Я?
– Ты сына вот одна воспитала, и ничего.
– Тьфу-тьфу-тьфу.
– Мы же из милиции не вылезаем.
– До этого привлекалась?
– И не раз, со счёту сбилась. Во всех ГОМ-ах нас в лицо знают, наверное.
– Я почему не знаю?
– Ну, я же не всё тебе рассказываю. Зачем загружать своими проблемами.
– Но мы же подруги! Если бы чуть раньше сказала, могла бы всё уладить.
– Достали менты. Пока они раскачаются, убьют, искалечат. Ты прости, что я так…
– Да ничего, я привыкшая.
– Один раз они дочку избили.
– В милиции?!
– Много чего, будто ты не в курсе.
– Ну-ка, с этого места поподробнее, – будучи сама в системе, будто против них попрёт.
– Да так тебе я и выложила, потом как бы хуже не было.
– Думаешь, я на тебя настучу?
– И что ты можешь сделать? Против лома нет приёма.
– Есть для этого ОСБ.
Вот так работают профессиональные павлы морозовы. Дзинь-дзинь!
– Ты сама где?! Опять избили?
– Кого избили? – Люции невтерпёж.
– Это дочка звонит. Да я у Люции, это я ей.
– Не надо говорить, что ты у меня.
Но женщина не привыкла шифроваться перед единственной дочерью.
– Кто побил? Синяки есть? Позвони ментам. Уже? Хорошо.
– Один парень избил.
– Езжайте на Красноярова, 22, снимите побои и напишите заявление. Где побили?
– «У Виктора», где-то рядом.
– Это территория второго ГОМ. Скоро приедут, ждите.
Мать Тереза на линии. И это на общественных началах.
– У неё же телефон украли. И откуда она звонит?
– Ну, новый успела купить.
– Смотрю, вы хорошо живёте.
– Как же без телефона? У неё сразу начинается ломка, да и самой, чтоб контролировать дочку, нужен телефон.
– Хотя ты права. В наше время детей воспитывают по телефону. Их мы почти не видим. Нас постоянно нет.
Посидели ещё.
– Что-то долго её нет, – Люция привыкла, чтоб сразу.
– Давай, я сама ей позвоню.
– Ну, что, едете? Во втором ГОМе? Позвонишь потом.
– Тебе самой тоже туда надо ехать. Дочь твоя несовершеннолетняя, заявление должен подписать опекун.
– Опять? Ладно, как скажет, поеду, куда я денусь.
Засиделись в ожидании звонка, а его всё нет.
– Ты куда пропала? Мне приехать?
– Про справку не забудь, – со стороны Люси.
– Побои же ещё надо снять. А что? Его самого избили? Кто? Сами менты? Что с заявлением? Ну, ладно, звони.
– Что там? – Люция от гостьи устала.
– Она с ППС-никами. Те сами проучили парня, при ней. Так что, говорит, квиты.
– ППС-ники?
– Потому рассказывай, что ваши не применяют силу.
– Ну, за всеми не уследишь. Они сами молодые, рисуются перед девчонкой.
Дзинь-дзинь!
– Что? Это я покраснела? Как бы сама не покраснела, – однако мать с дочерью на равных разговаривают. – Ты с всё с ними катаешься? Успела выпить, небось, тоже с ними. В гараже ГОМ? Сейчас я приеду, и покажу, какая я «красная».
Люция в шоке от подруги. С такими дружить, себе только вредить. Может, подруга сама не афиширует дружбу с «красной»? Дочь тусуется с ментами, мать с подполковником в юбке – целая красная семейка.
– Ты не исчезай, звони, Ангелина.
Наконец, узнали, как подругу зовут.
Просрочки
Вот и утро наступило. За ночь что прибыло иль убыло, узнаём только из сводки МВД.
Люция с утра звонит не в службу, вспомнила про дружбу.
– Ну, что нового? – это она опять Ангелине.
– Дочки дома нет.
– Как нет? И ты спокойно сидишь и ничего не делаешь?
– Что я могу сделать? Тревогу объявить? У меня таких полномочий нет, в отличие от тебя.
– На твой взгляд, где она может быть?
– Она в надёжных руках.
– В смысле?
– Теперь её «красные» крышуют.
– Ты окончательно на жаргон перешла? У тебя что, крыша едет?
– Да со вчерашними ППС-никами она.
– Вчера с криминалом, сегодня с теми, кто против криминала.
– У молодых мозги на месте. Нам есть, чему у них поучиться.
– Например, чему?
– Искусству перевоплощения, переобувания в воздухе. Без выгоды для себя палец о палец не ударят. Время идеалистов прошло.
– Ты сама всегда за блатных.
– Ты – против них. Всегда была за «красных», вся такая правильная. Только в одном ты не преуспела…
– Ладно, чего ворошить прошлое, да ещё по телефону.
Это она меня учуяла или органы органов прослушивают? Однако у старой гвардии свои скелеты в шкафу. В своё время их тоже не понимали, обвиняли во всех грехах. Дзинь-дзинь!
– Подруга! – Это опять Ангелина.
– Что опять?
– Надо, чтобы дело закрыли.
– Ты о дочке? Вот ты всегда идёшь у неё на поводу, потому она без тормозов. Там не одно дело, а целых три. Боюсь, на этот раз я бессильна.
– Не убили же никого.
– На твой взгляд, кража – не преступление?
– Все телефоны воруют, отнимают. Из-за этого жизнь ломать? С «красными» договориться можно, при твоей-то должности.
– Я – не бог, ничего не обещаю, но куда денусь, буду стараться.
– На тебя одна надежда. За мной не заржавеет, с меня красное.
– Красной красное?
– Ты же предпочитаешь белое…
– Ты помнишь.
– Конечно, помню. Такое не забывается. Нас молодость связала…
– Ладно, ладно, я позвоню.
Это – шантаж? Если грешить, то без свидетелей. Особенно опасны так называемые подруги. Свои грехи забудутся, чужие – никогда. В любой момент можно припомнить, припугнуть этим, хоть через пять, хоть через пятьдесят лет. В личное дело не заносится, сор из избы не выносится, но в чужой памяти клякса остаётся.
С утра настроение испорчено. Подруг надо периодически менять, список вовремя обновлять, а то испортят репутацию, изгадят на чистое. Скрипя зубами, решала подсуетилась. Для этого понадобилось несколько минут. Дочке подруги в очередной раз повезёт.
Тут опять дзинь-дзинь.
– Отбой, подруга.
– Как отбой?
– Уже не надо. Сама уладила, точнее, всё само получилось.
– ?
– Нормально у неё всё. Дочку менты теперь пасут.
– Обмыть тогда это дело надо. Может, дочку потом в школу милиции отдашь?
– Пока ты в теме, почему бы и нет.
Договорились встретиться. Пропустим неважное. Вот они уже вместе.
– Ну, будем!
– За красных, прекрасных!
– И как оно – с ППС?
– Там плохие не водятся, сама прекрасно знаешь.
– Их в постели не проверяла.
– Я бы на твоём месте, не отходя от кассы, опробовала бы всех.
– Мне с ними неинтересно.
– Я бы не отказалась.
– Раньше ты так не говорила.
– Времена меняются.
Ангелина, оказывается, с начинкой. Прикидывалась овечкой, пока ей что-то нужно было. На Люцию она имеет какое-то влияние. Все ниточки ведут к прошлому – к их общему прошлому.
– Ты бы мне кого подкинула, а то всё одна да одна.
– Ну, это ты как-нибудь без меня. Они что, моя собственность, что кому-то подкидывать?
– Шуток перестала понимать? К слову, тебя теперешнюю я и не знаю. Что тебе нравится или не нравится.
– Зачем это тебе?
– Я о себе всё, а ты – ничего.
– Никто тебя за язык не тянул. Сама всё рассказываешь.
Начали с красного вина, перешли на крепкое, ибо Люция предпочитает беленькую. Разговоры ни о чём с каждой стопкой превращаются в дебаты двух ярых феминисток. Надо же им как-то оправдывать себя. Обе они одиночки, к тому же сильно просроченные.
– Честно говоря, мне сильно кажется, что дочь вся в тебя.
– Да ну, по сравнению с ней я невинная овечка.
– Так времена меняются.
– Если даже и была шальная молодость, она вся моя и не ничья более.
– Тебе бы замуж.
– Тебе бы тоже не помешало. Или у тебя есть, кто на примете?
– Мне это не надо.
Дзинь, дзинь! Люция обрадовалась звонку, впрочем, как и я. К чему эти разговоры?
– Алё! Опять ты. Ну, чем обрадуешь на этот раз? Откуда ты это знаешь?
– Кто это? – Люции всё надо знать.
– Подожди! Дочка…
– Опять! Это она тебя пасёт, а не ты её.
– Когда?
– Что опять случилось?
– Я у Люции. Чему она будет радоваться, зачем ты так. Я же не обсираю твоих друзей.
– Это она про меня?!
– Ладно, дочь, я тебе потом позвоню.
– И чем обрадовала на этот раз? Ежу ясно, ничем хорошим. Ещё и про меня что-то говорит? Чтоб ещё шпана на меня наезжала.
– Да подожди, ты. Сын Арбыкиных…
– Что?! – Люция меняется в лице.
– Да, да, он, бедный Стёпа…
– Что случилось?
– Ножом пырнули.
– Когда?
– Вроде сегодня ночью.
– Арбыкин Стёпа…
– Подруга, а тебе не кажется, что ты тогда была не права?
– Замолчи!
– Бедный, освободился, жить только начал…
– Хватит!
– Знаю, что ты не любишь возвращаться к этому, но сколько можно держать в себе?
– Дела давно минувших дней. Думаешь, это до сих пор меня терзает? Очнись, сколько лет прошло. Моя в чём вина, перед законом я чиста. Иль кого предала?
– Ну, я же тебя знаю, мне-то ты можешь не врать.
Обе резко замолчали. Зато телевизор вещает вовсю. Для разнообразия у него сегодня только хорошие новости. Мужики сегодня гуляют. В кои веки российская футбольная команда разгромила англичан. Павличенко, красавчик. Забил целых два гола! Народ ликует. Сам президент во время прямого эфира поздравил футболистов и всех россиян с этой победой.
– Стёпы больше нет.
У кого горе, кто победу празднует. Устами президента всё у нас хорошо. Есть недочёты, но над ними работают. В связи с победой даже вечная дикторша первого канала с восковым лицом вдруг улыбнулась. Видать, тётка забыла, как это делается. Лицо, похожее на студень, коряво колыхнулось.
– Только вот Стёпы нет и не будет…
Не дожил до всеобщей радости.
– Бедная Шура. Другого сына тоже покалечили, пол человека, овощ. У дочери муж сильно пьёт. У всех тяжёлая карма…
– Ладно, хватит об этом. Бог не тимошка, видит немножко. Земной суд может ошибаться, а небесный – нет.
– Хочешь сказать, что там нельзя откупиться?
Пьют уже, не чокаясь. По телевизору сплошной праздник, одна победа. То, что две бабы не патриотично себя ведут, слава богу, никто не видит. Сама не в счёт. Я же невидимка, тень, никто.
– Как бы там ни было, это же наши земляки, да и Шура – твоя одноклассница.
– И что? Мне зарыдать?
– Ты не груби, чай, не на службе. Мне на твои погоны как-то насрать. К тому же, Стёпа – мой близкий родственник. Если бы отцом Стёпы был кто-то другой, может, ты бы по-другому среагировала.
– Хочешь сказать, что я это из-за мести отправила в тюрьму сына одноклассницы? О том, что отец Стёпы надругался надо мной, знаем только мы с тобой.
– Я и тогда молчала, теперь-то подавно. Давно это было. Пора и забыть. Но негоже, чтоб сын за отца ответ держал.
– Это я его заставила своровать? Если бы по подложному делу закрыли бы, были бы ко мне претензии.
– Ну, своровал, с кем не бывает. Одноклассница Шура тебе доверилась, а ты взяла да стуканула.
– Смотрю, ты кражу совсем за преступление не считаешь?
– Дочка телефонами промышляет. Ты на неё тоже заяву накатай.
– Блин, а кто эти дела решает? Не я? Ну, ты неблагодарная.
– Спасибо, конечно, или этого мало?
Так вот почему Люция из кожи вон лезет, чтобы выручить подругу. Ангелина тупо шантажирует подполковника. У каждого в этой жизни свой собственный интерес. Доброты в чистом виде не существует.
– Знала бы ты, что именно со мной делал отец этого Стёпы, твой чёртов родственник, по-другому бы заговорила. Я могу себе позволить месть. Зло должно быть наказано. Если не сразу, так позже. Сам не смог ответить за свои злодеяния, достаётся сыну. В чём тут подвох? На бога надейся, сам не плошай. Бумеранг может и не прилететь, почему бы тебе самому не превратиться в бумеранг?
При этом Люция пьёт стопку за стопкой, не закусывая.
– Ладно тебе, дело прошлое.
– Такое не прощают. Не всё проходит бесследно, особенно, когда это изнасилование.
– Думаешь, меня не насиловали? Мы – из тех мест, где каждый второй насильник.
– ?
– Я же тебе не всё рассказываю.
– С трудом верится, чтобы ты такое утаила.
– Трудно было, как же этим не похвастаться? Но меня это не напрягает, и давно это было. Ну, изнасиловали, и за это грех на душу брать?
– За это я никого не убивала, и весь свет не возненавидела. И на мужчин аллергии нет, раз у меня сын родился.
– Но замуж так и не вышли, ибо обе знаем – ловить там нечего.
– Нырять всё же приходится…
И обе дружно захохотали. Бабы есть бабы, хоть в погонах, хоть голые – у них одно в голове. Весь смысл бабского бытия, да и нытья, это – они, и только они… Весь показной феминизм, карьеризм, все «измы» коту под хвост.
– Надо было сходить, Шуру жалко.
– Конечно, сходи. Как-никак родня.
– Ты?
– Я?!
– Ты, ты. Шура – твоя одноклассница.
– Очнись, я Шуру сто лет не видела.
На том и закончилось застолье. Ангелина вся в предчувствиях, по себе зная, что беда одна не ходит. Ушла домой, навстречу всем бедам и несчастьям. Люся осталась одна, ожидая своей участи. Как бы она не отнекивалась, всё это глубоко задело. Арбыкин Стёпа за дело сел и отсидел срок. В том, что с ним потом случилось, её вины нет. Но почему так гадко на душе? Может, она спутала вкус водки с проснувшейся совестью? Хотя совесть, обычно, даёт знать с утра с бодуна… Так-то её нет. Надо было не выжидать столько лет, чтоб отомстить за обиду и унижение, а наносить удар сразу адресату. Но она была слишком молодой. Тогда, да и сейчас не принято трубить всюду о том, что тебя изнасиловали. Но в наше время часто из этого выжимают выгоду. Позор имеет свой ценник. Зависит от того, кто тебя изнасиловал. Везёт не всем. Успешные, обеспеченные не часто насилуют.
Игра в одни ворота
Утро наступило, высохли гланды. Дзинь-дзинь!
– Это опять я.
– Ну?
– Сходила к Шуре.
– И?
– Словарный запас иссяк? Или это просто сушняк? На похороны хотя бы пойдёшь?
– И как это будет выглядеть? Похорон только не хватает для полного счастья.
– Одна же не пойду, у меня пары нет. Пойдёшь со мной, и точка!
– И с каким лицом я заявлюсь?
– Ну, какое-то с собой захватишь, благо, выбор есть.
– Б@ядь!
Но всё же пошла. С каменным лицом. Такое у Люции тоже есть. Никому до неё дела нет. Похороны всё же не смотрины. Стёпин отец умер года три назад. На Шуре лица нет. Ангелины дочь с подругой пришла. Смотрит исподлобья, как на врага народа. Накрашена, напудрена, словно не на похороны, а на вечеринку пришла. Вульгарная особа с нарисованными глазами, увидев Люцию, в сторону:
– Мусорня…
Я-то зачем припёрлась? Меня не видно, не слышно, я как бы есть, но в самом деле меня нет. И мне тоже с парой нужно было прийти?
– Ты зачем эту стукачку сюда притащила? – спрашивает дочь у матери как бы шёпотом, да всё слышно.
– Тише!
– Дура что ли?
Чтоб подполковника какая-то шпана обзывала – Люция в шоке. В другом месте она бы показала этой маляве в каком месте она дура.
Вокруг горе неподдельное, только она, как застывший истукан. Ни слов соболезнования, ни слёз. Ангелина даже выжала скупую слезу. Наверняка, назло Люсе. Старается быть в тени людей, да злые накрашенные глазки преследовали её в течение похорон. Видать, подруга что-то рассказала дочери. Не сама же догадалась, в чём прокол.
Не хотела идти на кладбище, да Ангелина так за руку ущипнула, что пришлось подчиниться. Шура на людях держится. Только под конец, когда опускали гроб, вся молча затряслась. Ангелинина дочка оказалась за спиной Люции. Как только она кинула горсть земли в могилу, снизу раздался резкий дзинь. С перепугу Люция чуть не упала на гроб в могилу.
– Б@ядь!
Шура, будто только очнувшись, начала суетиться.
– Кто сотовый положил в гроб?
– Боже!
Но поздняк метаться, гроб уже внизу. Не вытаскивать, не открывать же его. Всё, что связано с похоронами, у якутов строго. Шаг влево, шаг право – харам, грех. Они смерти до смерти боятся особенно на кладбище.
– Поминки-то могу пропустить? – взмолилась Люция.
Какое счастье, что в городе живёт. В деревне каждый день приходилось бы пересекаться с этой Шурой. Всё, забыть, стереть. Эту Шуру она больше и не увидит. Время лечит, иного, правда, калечит. У неё всё сложилось. Она смогла обмануть судьбу, заставив всё вокруг играть по её собственным правилам.
Дзинь, дзинь! Вот и сказке конец.
– Алё!
Чем могу, помогу, смотря, кто звонит и что хочет.
– Алё! Не слышно, перезвоните.
Дзинь, дзинь!
– Алё! Ничего не слышно.
Кто в такой час? Номер скрыт. Что за игры, на ночь глядя? Она ещё не ужинала. Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! Тот же аноним. Поиграли и хватит, заело что ли. Не дадут спокойно покушать, черти.
Дзинь…
– Да! – в ответ тишина.
Нашли, с кем играть.
Дзинь!
– Задолбали!
– Что с тобой?
– Это ты что ли? До этого со скрытого звонили, заколебали. Молчат, ничего не говорят.
– Поклонники, наверное, как в старые добрые времена. Каждой уважающей себя девушке, помнится, так звонили.
– Ангелина, хватит, у меня сил нет.
На нет и суда нет. Звонили весь вечер. Когда домофон ожил, Люцию чуть удар не хватил.
– Да?!
Тишина. На грани нервного срыва, так толком и не поев, выключив всё, легла. Сон не идёт. Этот «дзинь» уже в мозгу звенит. Как только начинает засыпать, Арбыкины тут, как тут. Отец всё членом трясёт, сын с мобильником бегает. В жизни старший покойник член свой не выставлял, только пихал, куда попало, ибо хвастаться нечем. Вот не бывает насильников с огромными членами. Таким бабы сами дают, а ущербные берут своё силой.
Чуть на работу не опоздала. Включила телефон. Тот сразу загорелся – дзинь. СМС-ка прилетела. Сто тысяч пропущенных, всю ночь звонили. Что за дела?! С кем-то перепутали или что?
Затем до обеда тишина, потому она успокоилась. С кем не бывает, главное, чтоб по ошибке не убили.
Дзинь, дзинь!
– Говорите! Ёб…
Началось. Работы, как никогда, сегодня много, не до телефона. Сводки, отчёт, представление, приказ. Всё через неё. Каждый раз эта рутина прерывается очередным «дзинь». Подчинённым сегодня досталось. У всех глаза круглые – что сегодня с боссом? Её уважают, оказалось, надо было бояться. Это всё сопровождается бесконечным «дзинь-дзинь».
– Да!!!
– Люсенька, это я, Ангелина. Опять дочка…
– Не до твоей дочки мне! Достали, голова кругом. Работы много, вечером позвони.
– Ладно, – сухо согласилась подруга.
На работе эти звонки не пугали. Дома, когда она одна, вдруг стало не по себе. Дзинь-дзинь!
– Кто это?!
Слышно, как демонстративно дышат, и больше ничего. Молчат и дышат, Люция еле дышит. Кто, кого – но игра эта в одни ворота. Игра в молчанку обойдётся анониму в копеечку.
– Хи-хи… – И отключились.
Не выдержали всё-таки. Это дети балуются? Откуда они её номер знают?
Дзинь! СМС от анонима! «Жди неприятностей». Они ещё и угрожают?! Где это видано, чтобы подполковнику милиции какие-то дети угрожали? Завтра она им покажет, найдёт и накажет. Мстить она умеет. Убаюканная предстоящей местью, женщина тут же уснула.
Гробовое молчание
С утра дала кое-кому боевое задание. Она на взводе, в предвкушении, сама не знает, чего.
Дзинь-дзинь! Опять?! Они на крючке.
– Уже? – оказалось, это свой.
– Выявили номер. Симка зарегана на…
– Подожди, я запишу.
– Арбыкин Степан…
– Как?!
– Вы его знаете?
– Нет, нет… Но, как?
– Зарегистрирована на этого человека.
– Понятно, хотя ничего непонятно.
– Дальше копать?
– Пока не надо.
Как это понимать, что за мистика? Арбыкины и с того света достают? Посмертная месть что ли? Этого просто не может быть и точка.
Дзинь-дзинь!
– Что за наказание? Ну, какие там новости, на том свете? О чём хотели предупредить? Так вот она я, и что?
Лучше бы обосрали по полной, чем это гробовое молчание. Дзинь-дзинь! Ну и на здоровье. Надо было вовсе выключить чёртов телефон, но это даже больше ломает. Дзинь-дзинь! Если так до бесконечности, у неё крыша съедет. Дзинь-дзинь! «Я спокойна, как удав». Дзинь-дзинь! Это – Ангелина.
– Что опять?
– Беда.
– Я сама беда.
– Из дому выгоняют.
Этого ещё не хватало, на постой что ли просится?
– В лохотрон попали. Пусти на ночлег.
– Ну, приезжай.
– Скоро будем.
– Будем? С кем?
– Как с кем? С дочерью, конечно.
– Никаких дочек и точка. Тут не приют, не ночлежка.
– Ну, что ты говоришь? Я что, родную дочь на улице оставлю?
– Нашли дуру, обзывает, посылает, ещё вещи вынесет.
– Может, и я воровка?
– Хочешь сказать, что дочка не ворует? Сама же плакалась, что у тебя же и тырит деньги.
– Хотя бы на одну ночь…
– Ладно, твоя взяла.
Уж лучше они, чем эта гробовая тишина и игра в молчанку.
Дзинь-дзинь! Как они достали! И во сне, и наяву, Арбыкины, мать их. Кому в голову пришла сия гениальная идея – положить в гроб телефон? Ей-то зачем звонить, лучше сразу в спасательную службу или в скорую, вдруг воскресят мёртвого. Она, если и решала, то только на этом свете. На том свете блата у неё нет.
Дзинь-дзинь! Как можно доставать с того света? Дзинь-дзинь! Расчёт на то, что скоро зарядка закончится. Стоп! Откуда Арбыкин-малдший знает Люсин номер? Дзинь-дзинь! Кому довериться? Некому. Весть о том, что у Люции Николаевны маразм, обрадует всех без исключения в МВД. Дзинь-дзинь! Что-то этой дуры с шалавой-дочкой долго нет. Дзинь-дзинь! Достали! Вот сдохнет сама и догонит.
Дзинь! СМС! «Я скоро буду. Арбыкин». Б@ядь! Пуская приходит, посмотрим – кто кого. Живого Арбыкина-младшего в тюрьму посадила. Мёртвого только некуда девать, раз в гробу не лежится. Сука! Вдруг он не умер вовсе? Мстить, так до конца. Она никому не скажет об его звонках. Тогда не вытащат из могилы. Ха, ха! Хотя, если бы жить хотел, звонил бы точно не ей.
Дзинь-дзинь! Как это, он не умер? Его же в морге держали. Там же не дураки работают. Или не заметили, не отличили живого от мёртвого, будучи пьяными, что не удивительно.
Тут зазвонил домофон. Наконец-то, эти явились в качестве наименьшего зла. Дзинь-дзинь!
– Звони, не звони, Арбыкин, твоя песенка спета.
Нет вечного заряда, всё скоро закончится.
– Вот и мы! – Ангелина с Нарисованным Глазом, то есть, дочкой.
– Заходите, чего уж там.
– Подожди, мы ещё вещи занесём.
– Какие ещё вещи?
– Наши вещи. Не оставлять же их на улице. Пусть у тебя будут пока.
– Была у меня квартира, стала хатой, потом и вовсе складом или камерой хранения.
– Потерпи несколько дней.
– Твоя взяла.
Вечер обещает быть томным. Нарисованный Глаз лежит тихо, с телефоном, естественно. Мать же суетится, рассказывает со смаком о том, как было, как они докатились до такой жизни. Люции охота о своей беде рассказать, да Ангелина не даст и слова вставить. Впору начать игру «Чья беда круче». Хотя при её оторве-дочери, которая Нарисованный Глаз, говорить явно не следует, особенно вставлять байки с признаками мистики. Обхохочется.
Ума палата усралась из-за какого-то телефона. Всё у неё было ровно, пока не задела говно в лице Арбыкина-младшего. У неё были счёты с его отцом, сын-то за него не отвечает. Но Люция заставила ответить. Из-за всего этого дерьма приходится спать со снотворным.
Утром проснулась с чугунной головой, словно после большого бодуна во время затяжного похмелья.
– Что ты намерена делать? – в надежде она у Ангелины.
– Искала бы новую хату, да пока денег нет.
Тогда они тут пропишутся? Это чуток хуже, чем звонки с того света. Тот свет далеко, абонент на дне могилы, и ничего он не сделает. Тут ей придётся одним воздухом дышать с Нарисованным Глазом. На работе – толпа, дома – нахлебники. Ещё немного, и она позавидует участи умершего Арбыкина. Или всё же не умершего? Одиночество для Люси не сволочь, а благо. Чтоб жить одной, наслаждаясь только своим обществом, сплавила сына родного в общагу. За что ей это новое общество?!
– Дочь твоя, когда встанет?
– Зачем, пускай спит. Не возьму же я её с собой.
Значит, квартиру оставляем воровке и всей её шайке.
– Ма, положи денег на телефон, – Нарисованный Глаз не спит.
У них телефоны есть, а ночевать негде. На телефон положить, есть деньги, а говорит, что денег нет. Как это понимать?
Только на работе немного отвлеклась. Тут вновь дзинь-дзинь.
Люция за сердце схватилась. Оно у неё каменное, не шалило никогда. Моторчик никогда ещё не подводил. Недолго музыка играла, однако.
Дзинь-дзинь! Тут же откликнулось сердце. У неё были планы. Не на пять, а на десять лет. Казалось, что мир вертится вокруг неё одной. До «дзинь». И где найти ей «дзен», чтоб противопоставить «дзинь»? Дзинь-дзинь!
– Люция Николаевна, телефон! – подсказывает шофёр.
– Что?
В телефоне тишина. Шофёр ждёт, что же она скажет, с кем это она заговорит.
– Когда? Да, да, конечно, – пришлось притвориться.
Стоп! Дома телефон молчал, будто на том конце знали, что она не одна. В машине она тоже не одна, но он заголосил. Дзинь-дзинь!
– Да. Да, да… – и сколько ещё ей так притворяться?
– А? – надо же, заговорили.
– А? – Это Люция.
– А?
«Мы – эхо»? Голос глухой, будто из преисподней… Дзинь-дзинь!
– А?
– А?
Шофёр на неё странно посмотрел. И хер его знает, что он подумал.
Так целый день «дзинь» и «А?». К концу рабочего дня она зависла, что челюсть отвисла. Сердце ноет, в висках стучит. То в жар её бросает, то в холод. Будто климакс, которым, обычно, северянки не страдают. Может, в довершение всего она заболела? Люция в жизни не брала больничный. Даже тогда, когда по больничному зарплата больше выходила. Сама не болела и от других такого же требовала. Кто уходил на больничный, считался врагом коллектива. За глаза её иногда называли железной леди. Железо ржавеет, всё в мире стареет.
Дзинь!
– Мать! – и выбросила через окно чёртов телефон.
Шофёр впёрся в руль, мечтая слиться с панорамой, открывающейся через лобовое стекло. Он просто в шоке от босса в юбке. Как бы его самого не задели.
– Притормози возле аптеки!
– Что купить? – парень готов на любой прогиб.
– Да витамины надо купить. Спасибо, я сама.
От сердца таблетку сразу в аптеке отправила по назначению. Чуть полегчало. Часики тикают, раньше и не знала, что у неё тоже сердце есть. Оно было надёжно спрятано за слоем жира. Не помешало бы путёвку в корпоративный санаторий выбить. Самой себе.
– Сейчас куда?
– Домой.
Парень промолчал. Рабочий день ещё не закончился, но начальству виднее. Если даже у женщины-часы такие заскоки, от остального мира что ждать? Похоже, у Люции Николаевны со здоровьем проблемы. Лишь бы тут в машине не откинулась. Личный шофёр, обычно, больше, чем обычный наёмный работник. Он в курсе всех твоих дел, в том числе, личных, всех проблем. Пока на зарплате, они молчат, как партизаны.
Не своё – не жалко
Дверь ключом не открывается. Что за день?! Изнутри же закрыто! Может, сын пришёл? Тут вспомнила, что в квартире дочь Ангелины осталась.
– Откройте!
Не поняла, она в свой дом просится?
– Слышите?! Сейчас же откройте дверь! Что за дела? Доколь я тут торчать должна?
На звонок никакой реакции. Стала стучать кулаком. Ноль движения внутри. Музон на всю катушку. Да там толпень! В её берлоге! Тут опять сердце дало о себе знать. Сейчас бы прилечь, успокоиться, обдумать, наконец, обо всём. Вызвала бы милицию или Ангелине позвонила – телефона нет. Что делать?! Торчать тут вечно или подыхать?
– Немедленно откройте!
Кричит, пинает в дверь – ни ответа, ни привета. Соседи явно через глазок смотрят и тоже молчат.
– Можно от вас позвонить? Домой не могу попасть. – Стала к соседям стучаться.
– Вы разве там живёте?
– Живу, конечно.
– Не знаю, не знаю. – Старуха, по голосу, дверь не открыла.
Она их не знает, и они её. Вот к чему приводит, когда живёшь по принципу «дом – крепость» или «моя хата с краю». Сдохнешь и не заметят.
– Ну, хотя бы дайте позвонить. В милицию.
– Ещё чего, тем более в милицию. – Старуха – кремень.
– Вы же вроде якутка. Пожалуйста, откройте. Сердце, к тому же, заболело, впору скорую вызывать.
Старуха молчит.
– Пожалуйста…
Старуха дверь на второй засов закрыла. Всё, приехали. Люция застыла, опёршись спиной к двери собственной квартиры. Тут дверь резко открывается вместе с хозяйкой квартиры. Какой-то шпингалет пулей вылетает. Он вниз, а дверь, выплюнув сей окурок, обратно закрывается. Женщина не успела даже среагировать.
– Открой-ка дверь. Это я, Люция, – и голос у неё не свой, тихий, почти заискивающий.
– Кто?! – Слава богу, это голос Нарисованного Глаза.
– Деточка, открой, пожалуйста, у меня что-то с сердцем.
– Ты кто?
– Как, кто? Люция.
– И чем это докажешь? Люция Николаевна на работе, а мама сказала, никому не открывать.
– Да, что с тобой?! Быстро открой!
Вместо ответа включили музыку на всю мощь. Сердце на это сильно взбунтовалось. Женщина медленно стала оседать. Тут шпингалет с пакетами нарисовался.
– Деточка, я – хозяйка этой кв…
– Что? – шпингалет, типа, русский. – Некогда мне, мамаша. Это я, я.
Дверь приоткрылась и молодой ад проглотил курьера. Люция воздух ртом ловит, да никак не надышится. Не думала, что придётся подыхать в подъезде дома, как бомж. Вчера весь мир был в кармане, сегодня она – никто.
– Люсенька, что ты тут сидишь?
Откуда-то издалека слышен до боли знакомый голос.
– Люся, вставай. Господи, что с тобой? Выпила?
Не хватало ещё, что её за пьяную приняли.
– Моя квартира…
– Твоя, твоя, куда она денется. Вставай, зайдём.
Думала, ангел во плоти, оказалось, это всего лишь Ангелина. Значит, ещё не умерла.
– Ангел…
– Да, это я. Давай, зайдём домой.
Она дома! Рядом – подруга. Какое счастье – жить, оказаться в своём доме среди своих. Уложили на диван. Нарисованный Глаз – сама забота, мини-мать Тереза.
– Ты почему не открывала?
– Кто не открывал? – Подруга понять не может.
– Изнутри закрыто было. Я в квартиру попасть не могла… Целая толпа тут гудела.
– Какая ещё толпа?! Доча, ты в своём уме?
– Я что ли? Я ни при делах. – Нарисованный Глаз сама невинность.
– Музыка на весь дом, голоса… – У женщины сил нет на разборки.
– Нет, ничего не было, я спала.
Может, у неё мозг заклинило? Из-за этих звонков крыша едет? Думала, у неё иммунитет, броня, оказалось, так легко её развести. Всё, что у неё было, что она всю жизнь строила, во что свято верила, превратилось в иллюзию, мираж. Везде обман, всюду подвох. Мир вокруг неё не вертится, а её вертит, как хочет. Вроде ясно мыслит, как всегда, но уже без огонька, без задоринки. Что за провал в памяти? Галлюцинаций только не хватало. Мысли какие-то мрачные.
– Я вызову скорую.
– Только не скорую! – Она ещё не овощ.
– Так и умереть недолго.
– Я даже ни разу больничный не брала.
– За это медаль не дадут, с моторчиком не шутят.
– Вроде полегчало. Надо было сыну позвонить.
– И что скажешь? Мол, умираю, спаси? Зачем отвлекать студента?
Сына только вот вспомнила, а ведь кроме него у неё никого и нет. Чужие люди хозяйничают у неё дома. Ладно, Ангелина, ей могла бы довериться. Дочка её – та ещё штучка, будущая сучка. И что это было? Неужели это всё ей померещилось? Вроде бардака нет.
Дзинь! У неё же телефона нет!
– Я тебе звонила столько раз.
– Да я телефон потеряла.
– Как же без телефона в больничке?
– Ты собралась в больницу меня упечь?
– Не помешало бы тебе обследоваться, подремонтировать моторчик, отдохнуть чуток, наконец. Без тебя мир не рухнет.