Жировик

«Обычный человек. У меня такие же чувства, такие же поступки. Однако временами пустяковое различие кажется мне бездонной пропастью. Хотя, конечно, если подумать, это неизбежно»
Харуки Мураками, «Кафка на пляже»
Авокадо и креветки
Мерзлота лупила по стеклопакету поликлиники. Хотелось смеяться – смешного мало. Что там за ним? Один-один-два. Перерасчёт. Стужа брошенного слова врача.
– У вас ожирение, – метнула она куда-то в сторону. – Соблюдайте диету, образ жизни.
– Какой же – образ?
Каждое зеркало сообщало своё. В каждой микротрещине был спрятан мини-бар с бутылками писем – все что-то твердили, кому-то предназначались. Холодильник не закрывался, только отворял небесные врата, как Пётр. Накипь резво свёкликлась по коже. Кажется, вновь ободрал кот.
Восковые ворсинки мелькали перед глазами – ежедневная фата-моргана, напоминание о желании выпить. Что именно? Каркаде, цикорий, чайный гриб, виски, джин, вино. Слоты вновь вращались в ожидании комбинации. Ставка не зашла, три-три-семь, одноклассник словил шизофрению.
Так звали кошку или она сама назвалась. Шизофрения – проблема дуалистов. Наверняка буддисты ею не заболевают, хотя настоящие буддисты ими и не являются. Игра слова, пятнашки звука. Заигрались.
Не было ни дня, когда я бы не подравнивал длину ногтей – обсессия, ритуал, дисциплина, гигиена, предубеждение, убеждение. Привычка.
«Ты постоянно смотришь на руки. Что там?» – закадычный вопрос, более близкий, чем друг. Нет доверия, ведь само слово подразумевает очерченный круг. Закругляемся.
***ВОСПОМИНАНИЕ №1***
Тяну рыжего кота за хвост.
***ВОСПОМИНАНИЕ №2***
Дед уважал мою маму за то, что она била в ответ, когда он бил её.
***ВОСПОМИНАНИЕ №3***
Ты не виновата.
«Фонтан» Даррена Аронофски кажется фильмом всех фильмов, после которого смотреть уже ничего не надо, но, как и прежде, всё равно будет смешить фонетика словосочетания: «фильм „Пи“ Даррена Аронофски». Хорошо, что ты всё ещё такая же обезьяна в голове.
***ШТАТ ВИСКОНСИН, БЕРЕГ ОЗЕРА МИЧИГАН, БЕЗ ОБУВИ***
– Ви шуд ду самфинг эбаут ит, каз.
– Итс э грейт поинт оф вью фор сайтсиинг. Релакс фор э минат.
– Ай кэнт, каз, ай эм демократ – май кантри демандс ми ту эвоид чил моментс лайк вис. Овервайз итс такс эвейжн.
– Лайв из ал эбаут такс эвейжн.
Последний аромат
Весенний пух загнобил пространства носа. Солнечная дорога в психдиспансер: туда-обратно, мимо кладбища. Тоже солнечного, ещё не проявленного в своём тусклом смысле. Туда кладут тех, кто рождается. Это те высоты, до которых мы ещё не добрели, потому что они внизу. Человек перепутал все ординаты и зачем-то хоронит себя вверх ногами.
Отрыжка отложилась в памяти, стала неразрывной струной между ненужными воспоминаниями – о них никто не просил, а они родились. Как всё и происходит, как всё и бывает. В воспоминаниях кажется, что у человека были проблемы с желудком – или, наоборот, у желудка с человеком. Неразрывные сущности, поношенные ботинки. Тучи выгоняли белую овцу из стаи. «Нам здесь облака не нужны».
***ТЕБЕ ПОРА ВЗРОСЛЕТЬ***
Они что-то прописывают, что-то постоянно пишут, но ответ очевиден и зиждется на их языке – они просто не говорят. Речь слишком проста, письмо слегка продляет эту древнюю игру.
Русалки прекратили свою деятельность на территории России, поэтому нам остались только салки.
Девушка смотрит исподлобья – диспансер основан очаровательными пациентками. Старое правило: без лекарства нет болезни. Рукав татуировок, пальцы кистей без чернил, пастельный пенни-борд под ногой. Делегируй ходьбу кому-то другому – я прокачусь.
АТЛЕТИКА [Трудно: Успех] – Тебе удалось поднять глаза.
– Это нераскрытое убийство. Вам стоит поторапливаться, чтобы оно таким осталось.
– Мне интересны пределы своего самочувствия, поэтому я обратился к вам за психиатрической стороной вопроса. Проблемы в себе, как и в чём-либо и ком-либо, я не вижу.
Голень и арбузная доля
Мне нравятся девушки с волосами на ногах, меж бровей, под мышками – они видятся мне без заноз. Просто с другими занозами, но в менее вылизанной форме – хотя бы фигурально.
«London is dead, London is dead, London is dead».
Так мы находим применение языку – хотя бы буквально.
Когда воспоминание окропляет их веки, взгляд становится пасмурнее, наполняясь тушевыми тучами вдоль ресниц. Так это незабываемо и бессмысленно. Женская, мужская тоска – всё одно, но кажется разным. Я заглядываюсь, опять заглядываюсь.
Старый пригородный автобус, наушник слева, звуки справа. Чёрная джинсовка, вьючные волосы и врастающие глаза здесь, а их взгляд – где-то далеко за стеклом. Не важный пассажир, заиндевевший. И всё же лучшее, что можно видеть.
Снилось, как едим арбуз и занимаемся любовью. Сейчас ни сезон, ни ты рядом. Никогда было, ведь дом не покидаю. Только головой – её всегда нет в этом доме. Отчуждение, по Марксу, всё же освобождение, по мне.
Мне становится понятнее, но где же наши ребята? От дружбы до рождения, до неприхотливого движения тебя в мою сторону. Кажется, сейчас все они потерялись в берлинском сквоте под саундтрек Йеспера Кюда.
Всего лишь потребитель: я сдаю друзей, приобретаю палатку. Сажусь за пишущую машинку и промакиваю её чернилами. Кажется, больше не пишет. То и славно, ибо каждое слово поспешно и напрасно. Пиши дальше: письма, книги, песни. Пригласительные на салфетке. Сет-лист на стене туалета.
Кажется, я просто групи своих же воспоминаний, застрявших в длительных гастролях и поссорившихся уже на первой заправке. «Что за идиот возьмёт канцелярский нож и три крестовые отвёртки, но не провода для камер и микшера?»
Я хотел отремонтировать, но не запутать. По итогу ты видела своё, была права.
Забинтованная тыква
Больше всего я любил плавать, потому что это был самый вымученный мной спорт: истерика от невозможности надеть детские нарукавники на сухую кожу, тактильность плитки бассейна, постоянные проигрыши, ежедневное нежелание идти на тренировки. И вместе с тем лёгкость и несуществование других людей в той же воде, где и ты.
Первое занятие семестра, на которое по ошибке никто не пришёл, кроме тренера, – целый час штиля одиночества и всё дно в распоряжении. Десятки досок для плавания, собирающиеся в стены, и путы буйков, разделяющие дорожки.
Это вымученная привязанность, оттого и натужная графомания.
***
Рецепт бананово-орехового пирога:
– 300 грамм орехов на выбор;
– 2 средних спелых банана;
– по желанию: какао-порошок (1-2 ст. л.).
Шаг 0: подготовить духовку с температурой 180°C;
Шаг 1: размолоть орехи до состояния муки;
Шаг 2: нарезать очищенные бананы;
Шаг 3: смешать орехи и бананы до однородной массы;
Шаг 4: разложить массу предпочитаемой формой на поддон с пергаментом;
Шаг 5: поместить поддон в духовку на 25 минут – готовность проверять, протыкая массу зубочисткой, на которой не должно оставаться следов.
Это – песня
Это – песня тени и ты помещаешь в неё слог.
Это – песня света и ты помещаешь в неё кошачий клок.
Это – песня без места, поместившая в нас небосвод.
Тебе не увидеть её – это песня, тебе не услышать её – она прозвучала.
Это – песня без смысла, для неё лишь известного.
Это – песня протеста, враждебная сама к себе.
Это – последняя песня. Как её закончишь ты?
Свинья
Это просто ростовая фигура. Не стоит к ней приближаться. Делать что-либо – тоже. Просто объясняться неведомым себе языком. Накладывать штабеля друг на друга. Подрабатывать грузчиком в незнакомой подсобке. Напоминать девчонкам об их красоте. Всё, что нужно. Небывалая веха. Штандарт типографского мастерства.
Так я завёл эпос, залатав его эпоксидной смолой. Был камерным помощником в камерном театре. Не явленной третьей ногой. На вопрос «Кто там?» настоящий помощник ответит молчанием – его как будто никогда не было в процессе. Катализатор не остаётся в реакции.
Опять далеко. Опять раздевается ни для кого. Галька пляжа на выброшенном диване. Надо бы сесть, но правильнее – бежать. Куда, не ясно, не явлено.
Бойскауты не прижились в российской глубинке. Их охомутали происки лешего. Славянский миф и местная бутылка водки. Первый ром без сахара, второй роман без смысла.
Калька копии вернисажа недалеко от «Маяковской». Там всё одинаково. Много картин, много людей, которые картинятся. Одежда жмёт, но фокусирует. Пост накапливает силы, не даёт растечься, вернуться к исходному коду.
Всё ещё снится самолёт, падающий около деревенской дачи с жителями на 4 дома. Все уцелели, появились новые друзья. Катастрофа одного – облегчение другого. Бритва балансирует себя сама. Бессовестно, но эффективно.
Пока ты там, они не вернутся. Незачем, не для кого, только для себя. Каждый поступок – струна, протянутая над гарротой. Власть музыки над убийством.