Без права быть собой

– Что, Мещерский, завидуешь?

На уходящей до горизонта широкой бетонной полосе раскинул серо-стальные крылья гигант, плавные очертаниями огромной белки-летяги прерывали только небольшие кили хвостового оперения. Инопланетный корабль – ни больше, не меньше.

– Какие характеристики. Закачаешься. На сверхзвук переходит без форсажа. Полностью цифровая система управления. Система зажигания – плазменная. Фюзеляж – новейший углепластик. Видит всё на четыреста километров! Сечёшь? Это тебе не твои задрипанные МиГи.

Комаровский пролил в мою душу ушат чёрной, как безлунная ночь, зависти.

– Зато мои МиГи летают до трёх Махов, а твой даже до двух не дотягивает, – бросил я в сердцах.

– Летают, – протянул Комаровский. – Да только не с твоими птенцами желторотыми.

Да уж, знал Комаровский, чем меня задеть. У него в эскадрилье матерые волки, которые сейчас будут летать на истребителях пятого поколения, а у меня – молодые пацаны с налётом до двадцати часов и анахроничные МиГ-25.

И зачем меня вообще понесло в лётчики? Стал бы инженером, как хотел отец. По его настоянию я сдал документы в МАИ. Начал учиться, но втайне от родителей по-прежнему занимался в аэроклубе. Когда отец обнаружил обман, пришёл в ярость. Готов был меня выдрать. Но я знаю почему. Он сам мечтал быть пилотом, но здоровье подвело.

– Если будешь себя хорошо вести, Мещерский, я тебе тоже дам покататься, – ухмыльнулся Комаровский, похлопав истребитель по обшивке с такой гордостью, словно был хозяином «племенного рысака».

По приставной лесенке он забрался в кабину и помахал оттуда рукой. Двигатели издали львиный рык, заставив содрогнуться землю, вырвались два ярко-оранжевых факела. И многотонная громадина, пробежав всего полкилометра, задрала нос и на удивление легко взмыла вверх.

– Ох, лихо. Красотища, – с нескрываемым восторгом воскликнул один из техников, плотный седой дядька в тёмно-синем комбинезоне. Его суровое обветренное лицо светилось по-детски непосредственной радостью.

Под рокот моторов истребитель Комаровского кувыркался в небе, зависал вертикально. Кружил в вальсе, словно кленовый лист. Делал мёртвую петлю, вращаясь вокруг своей оси. Взмывал свечой вверх и словно иглой вышивал изящный узор на сизом небе, оставляя дымный инверсионный след. Показывал во всей красе, на что способна машина, а мне оставалось только завидовать.

– Да, так только НЛО летают, а не самолёты, – протянул второй техник, худосочный парень. – Правда, Михалыч?

Дядька важно кивнул, не отрывая взгляда от неба.

Я не стал дожидаться, когда Комаровский посадит машину и направился к двухэтажному зданию на занятия с моими ребятами.

Солнце, плюхнувшись в густую пену облаков над горизонтом, выплеснуло на небо фиолетово-багровые потёки. Стало быстро темнеть, и пронзительный ветер бесцеремонно пробирал насквозь. Я поёжился, подняв повыше меховой воротник куртки, и ускорил шаг. Добравшись до здания, провёл магнитной карточкой, прошёл внутрь. Начал подниматься по лестнице, как вдруг погас свет, и здание тряхнуло так, что посыпалась штукатурка.

Мигом я слетел вниз, выскочил наружу и с облегчением заметил, что истребитель Комаровского все ещё в воздухе. Но что это, черт возьми? Его мотало из стороны в сторону, словно утлую скорлупку в сильный шторм и это явно были не фигуры высшего пилотажа. Комаровский потерял управление? Едва выровняв машину, он пронёсся над аэродромом и сел.

На небе отплясывали кадриль волны изумрудного света. Откуда-то издалека шел нарастающий шум, казавшийся жужжаньем пчелиного роя, но быстро стал густеть, заполняя пространство грозным рокотом. Из-за серебристого лунного серпа вынырнула плотная группа самолётов, по очертаниям совершенно не похожих на те, что базировались на нашем аэродроме. Крылья вздёрнуты широкой буквой «V», словно крылья чаек и торчащие, как птичьи лапы, шасси.

– Это ещё что за чертовщина? – услышал я рядом возглас Комаровского.

– У тебя все в порядке? – поинтересовался я, на миг отняв бинокль.

– Электроника отказала к чёртовой матери.  Ты видел это? – он махнул рукой в сторону приближающейся армады. – Откуда это взялось?

– Не знаю. Не пойму что-то,  «лаптёжники» что ли?

– Чего?!  Какие картёжники? Чего ты несёшь?!

– Да не картёжники, а лаптёжники. Так «Юнкерсы-87», немецкие пикирующие бомбардировщики называли во время Второй мировой.

– А ну тебе виднее, – на его лице появилась брезгливая гримаса. – Ты ж у нас «немец».

Я поморщился. На базе всё знали, что один из моих предков был немцем, который после лагеря для военнопленных не стал возвращаться в Германию, а остался в Союзе. Напоминание об этом почему-то злило, словно я был человеком второго сорта.

Густая вуаль ночи наползала на самолёты, укутывала ангары, высокую башню с антеннами, но ни один огонёк не загорался ни в окнах, ни на взлётно-посадочных полосах. И тут с жутким воем пространство распорола вспышка света, земля вздрогнула. Фейерверк вспышек в сопровождении канонады взрывов. На фоне полного молчания наших зениток.

– Они бомбят! Бомбят! – заорал Комаровский. – Подонки!

– Поднимай свою эскадрилью, – крикнул я.

– Ты идиот, Мещерский? – взвизгнул Комаровский. – Мы не взлетим в темноте, без связи!  Смотри: все антенны стоят.

– К черту связь! Они на Москву полетят. Мы остановить должны! Понимаешь?! – я схватил его за плечи, потряс, вглядываясь в расширенные зрачки парня, в которых плясали рыжие отблески огня. – На Москву!

«Юнкерсы», с душераздирающим воем, спикировали на аэродром, сбросив беспорядочно часть бомб. К небу взвились густые столбы дыма,  языки пламени  отразились в тёмных глазницах окон, фонарях самолётов. Мимо, высоко поднимая ноги, как цапля, пробежал худосочный парень, который с таким наслаждением наблюдал за полётом Комаровского. У стены ангара – хрупкий силуэт секретарши Светы, прижимая к груди пухлую папку, она заворожённо наблюдала за пожаром. На круглом личике светилось удивление пополам с восторгом, словно она присутствовала на съёмках фильма.

Суматоха начала усиливаться. Но я почему-то мыслил на удивление трезво и ясно. На каком истребителе лететь? МиГ-25? Нет, у него только ракеты. И тут меня осенило. Мой МиГ-31! Я кинулся в ангар, чуть не сбив с ног старшего техника Борисенко. Бледный как мел, в круглых выпученных глазах застыл смертельный всепоглощающий страх.

– Это война, товарищ полковник?  Да? – едва слышно пробормотал он, сжимая и разжимая дрожащие пальцы. – Война?

– Не знаю! Успокойтесь! Быстро проверьте мой МиГ-31.

– Но я… я не знаю, как найти… остальных.  Техников.

Показалось, что он пьян и едва стоит на ногах. Но я быстро понял, техник просто напуган до полусмерти. Ещё мгновение и свалится без сознания.  Никакого толка от перепуганных людей.

Бегом я добрался до МиГ-31 с бортовым номером «003», выведенным белой краской. Из-за больших прямоугольных воздухозаборников он получил кличку «чемодан из гастронома», что всегда было предметом для шуток, но сейчас в голову бы не пришла мысль сострить, как обычно делаю, когда пытаюсь расшевелить моих ребят.

За восемнадцать лет службы я взлетал бессчётное количество раз, но когда оказываюсь в кабине, ноги и руки холодеют, охватывает внутренняя дрожь. А сейчас и подавно. Надо взять себя в руки. Надо! Оглядываю привычным взором приборы-будильники на выкрашенной тёмно-голубой краской панели. Ручка управления ложится в ладонь как влитая. Я отпустил тормоз, дал газ, и привычный рёв двигателей заставляет страх мгновенно улетучиться.

Конец взлётной полосы теряется в чернильной тьме. Только отсвет пожарищ на бетонке. Ничего, опыт ночных вылетов у меня тоже имеется. Я начал набирать скорость. Вот уже двигатели на взлётном режиме. Всё больше и больше удаляюсь от света, вплываю в море тьмы. Совсем ослеп, не вижу даже земли под крылом самолёта. Но затаив дыхание, плавно беру ручку управления на себя, и, ощущая всем телом, как МиГ легко оторвался от бетонки.

Набрав высоту, я сделал разворот и устремился в погоню за «Юнкерсами». Сквозь прорехи облаков вижу цепочку бомбардировщиков. Насчитал двенадцать штук.  Немного, да и летят невысоко, не торопясь. Лёгкая мишень для ПВО. Но хреново, если попаду под «раздачу» своих же зениток. Но я не заметил ни одной вспышки рядом, ничего.

Пикирую сверху в хвост ведущего «Юнкерса», ловлю в перекрестья прицела и даю очередь. Бомбардировщик взрывается и оторвавшимся крылом задевает идущий следом. Первый, объятый пламенем, падает вниз, а из второго вырываются клубы чёрного дыма и огня. «Юнкерсы», явно не ожидая атаки, теряют строй, рассыпаются, как бусинки из разорвавшегося ожерелья, бортовые стрелки беспорядочно отрывают огонь.

Зловещие силуэты «Юнкерсов» на фоне тёмно-серых облаков, фейерверки трассирующих пуль. Но моему МиГу это как укус комара. Чуть набрав скорость, бросил самолёт на ближайшего «лаптёжника». Короткой очередью из пушки убил стрелка и нанёс удар по правому крылу – там должны быть бензобаки. Потянулись белые струйки дыма. Подбил! Подбил! Забилась в голове ликующая мысль.

Через пару минут я просто потерял голову, вошёл в азарт, крутясь вокруг медлительных бомберов, нанося один удар за другим.

И вдруг на фоне светлеющего неба возник мерцающий силуэт массивного объекта: два серебристых треугольных крыла, разделённые квадратными воздухозаборниками по центру. Я никогда не видел ничего подобного. Да, такого ублюдка выстрелами из пушек не собьёшь.

Прикинул расстояние – и решил рискнуть. С крыльев сорвались ракеты Р-77. Оглушительный взрыв, ослепляющая вспышка разорвала небо и в зияющий просвет, будто хлынула густая жаркая лава. Мой самолёт начало с силой затягивать внутрь как в омут. Я лишь услышал собственный гортанный крик, боль пронзила тело, и сознание померкло.

***

– Генрих, Генрих, очнись!

Я открыл глаза и увидел перед собой совершенно незнакомого парня с длинным лицом и смешными оттопыренными ушами. На вид лет двадцать пять, не больше, но уже с сильными залысинами, что делало лоб просто карикатурно огромным. В тёмно-голубой форме. Вроде ничего особенного. Но тут волосы зашевелились у меня на затылке – на мундире над карманом  у него был вышит серебристыми нитками орёл, держащий в лапах нацистский крест.

Парень взял со стола фуражку с таким же серебряным орлом. Пригладив волосы, надел. Шум отодвигающихся стульев и я осторожно огляделся. Кровь ударила в голову. Кресты, кресты вокруг. На фуражках, мундирах. Я ущипнул себя за руку и чуть не вскрикнул от боли. Незаметно оглядел себя: на мне такой же мундир, подпоясанный кожаным ремнём, кобура, галифе. Взяв со столика одиноко лежащую там фуражку, я направился к выходу и краем глаза зацепил грифельную доску, аккуратно расчерченную мелом на две части. Слева столбиком были перечислены имена, рядом с ними двухзначные числа. И в самом верху имя: Генрих Гроссер и напротив – трёхзначное число.

Огромное поле, заросшее изумрудной травой, ограничивал с одной стороны высокий густой лес. Сквозь маскировочную сетку угадываются очертания «Мессершмиттов» и «Юнкерсов».  Что за черт, как меня сюда вообще занесло? Или я сплю?

На бетонной полосе выстроились в два ряда лётчики в тёмно-голубых мундирах. Вытянулись в струнку. И ноги помимо моей воли понесли туда, где в правом ряду зияло свободное пространство. Я не успел даже обдумать странный поворот в собственной судьбе, и что это за неведомая сила превратила меня в лётчика Люфтваффе, как раздался шум мотора, и на плац вырулила чёрная машина.

Распахнулась дверца, показалась массивная фигура в светлом длинном плаще. А за ней – немолодой мужчина в двубортной шинели. Чёрная фуражка. Мерзкие усики на одутловатом лице. Кошмар столетия: Геринг, главнокомандующий Люфтваффе, и Гитлер.

В голове сразу забилась мысль: надо успеть вытащить пистолет из кобуры. Отомстить за миллионы жизней, загубленных этими мерзавцами.

Когда прозвучало имя Генриха Гроссера кто-то несильно, но довольно ощутимо толкнул меня в спину и я машинально сделал шаг вперёд. Значит, Гроссер – это я. Замечательно. Чеканя шаг, я приблизился к нацистским бонзам, лихорадочно соображая, как застрелить обоих, и Геринга и Гитлера. А может прихватить на тот свет ещё кого-нибудь, прежде чем меня убьют. От напряжения на глазах выступили слезы, задрожали пальцы. И я едва слышал, что вещал этот напыщенный индюк в белом плаще:  «гордость нации», «великий ас», «страна гордится» и тому подобная пропагандистская шелуха. Но чем больше я рассматривал красные лоснящиеся щеки и пухлый подбородок Геринга, опухшее лицо и сутулые плечи Гитлера, тем сильнее с досадой осознавал, что у меня не будет возможности вытащить пистолет. Тем более, я не знал, заряжен ли он.