Красная штора Болоньи

John Berger

The Red Tenda of Bologna

© John Berger, 2007 and John Berger Estate

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2025

Джузеппе

Камиль Коро. Деревья на горе. 1856

Начну с того, как я его любил, в какой мере, с какой силой и до какой степени непонимания.

Эдгар был старшим братом отца. Родился он в 80-е годы XIX века, в те времена, когда королева Виктория стала императрицей Индии. Когда Эдгар впервые поселился у нас, мне было лет десять, ему – уже за пятьдесят. Но я воспринимал его как человека без возраста. Меняющегося с годами, конечно, не бессмертного, но нестареющего, не привязанного к какому-либо периоду в прошлом или будущем.

И потому, будучи мальчишкой, я мог любить его на равных. Что и делал. Согласно стандартам моего воспитания, он был неудачник. Стесненный в средствах, не женатый, невзрачный и, по-видимому, лишенный амбиций. Он управлял очень скромным агентством по трудоустройству в Южном Кройдоне.

Главной его страстью было писать (и получать) письма. Он писал друзьям, дальним родственникам, незнакомцам и людям, которых когда-то повстречал в своих странствиях. На его туалетном столике всегда лежал альбомчик с марками. То, что он знал, или думал, что знал о мире, завораживало меня. Подростком я восхищался его альтернативным взглядом на вещи, его одновременно убогой и по-королевски величавой неуступчивостью. Мы редко прикасались друг к другу, редко обнимались, самые близкие контакты осуществлялись через подарки. В течение трех десятилетий мы руководствовались одним и тем же негласным и неписаным законом: любой подарок должен быть небольшим, необычным и вдобавок исполнять определенное желание другого.

Томас Смилли. Без названия. 1890–1913

Вот выборочный список наших подарков друг другу:

– Нож для вскрытия конвертов.

– Пачка бретонских галет.

– Карта Исландии.

– Мотоциклетные очки.

– «Этика» Спинозы в бумажной обложке.

– Полторы дюжины устриц из Уитстабла.

– Биография Диккенса.

– Спичечный коробок с египетским песком.

– Флакон «Текилы», туалетной воды с ароматом мексиканской пустыни.

– А еще яркий шелковый галстук, который я повязал на куртку его полосатой фланелевой пижамы. Он тогда умирал в больнице. Я смеялся, чтобы не зарыдать. И он знал, отчего я смеялся.

К тому же мне нравилась его невозмутимость. Он верил вообще и в частности, что лучшее еще впереди. Убеждение, которого трудно придерживаться в ХХ веке, разве что закрыв на многое глаза. Он повсюду носил с собой три пары очков – каждая с особыми линзами. Для исследования всего подряд. Он умер в 1972-м.

Был ли он самым уступчивым человеком из тех, кого я встречал, или самым настойчивым и независимым? Возможно, он был и тем, и другим. Во всяком случае, никогда не оправдывал ваших ожиданий.

Он упражнялся в пельманизме, в эсперанто и был пацифистом. Ездил на старомодном велосипеде с багажником, к которому привязывал книги, обменявшись ими с кем-то или взяв в публичной библиотеке Восточного Кройдона. У него было целых три читательских билета в эту библиотеку, так что в любой момент он мог взять, по крайней мере, дюжину книг.

Перед тем как сесть на велосипед, он защипывал зажимами брюки чуть выше лодыжек, тем самым становясь немного похожим на индуса, хотя кожа у него на теле была бледная и для мужчины даже слишком нежная, такую французы называют le pain au lait[1]. У него не было водительских прав, правда, в тридцать лет он два года водил карету скорой помощи на Западном фронте во время Первой мировой.

Всякий раз, встав рядом с ним – в прямом или переносном смысле, – я чувствовал себя увереннее. «Время покажет», – говорил он таким тоном, что я не сомневался: да, покажет то, что мы оба наконец-то будем счастливы увидеть.

Другой его страстью, помимо писания писем, были путешествия. В те времена многие путешествовали, но туризма как такового еще не существовало. Путешественники, богатые и не очень, сами планировали свои перемещения. Он был непритязательным, но упорным путешественником и верил, что путешествия расширяют сознание. Среди множества прочитанных им биографий я помню биографию Томаса Кука, основавшего первое турагентство. Еще была биография Берлиоза, чья музыка, по словам дяди, была, par excellence[2], музыкой путешествий. Bien sûr[3]. Он улыбался с какой-то особой гордостью, когда употреблял французские или (реже) итальянские фразы.

После раннего ужина в нашей столовой он поднимался наверх и читал в своей крошечной спальне, часто до рассвета. Комнатка была в два раза меньше, чем купе в спальном вагоне. Там был радиоприемник и пишущая машинка, на которой он двумя пальцами печатал письма и записывал мысли. Как правило, вечера в моем детстве и отрочестве заканчивались тем, что я заходил пожелать ему спокойной ночи, и порой мне казалось, что нас по меньшей мере трое в комнате, где помещался один-единственный стул с прямой спинкой (я всегда сидел на краешке кровати, когда мы беседовали). Третьим был либо автор книги, которую читал дядя, либо один из его любимых персонажей. Именно в этой тесной каморке я узнал, что печатные слова при чтении могут вызывать чье-то физическое присутствие.

Большая часть того, что читал мой дядя, была связана с путешествиями, которые он планировал или из которых вернулся. Шли годы, он побывал в Исландии, Норвегии, России, Дании и Индии. (Быть может, я преувеличиваю. Быть может, кое-какие из этих путешествий так и остались в планах и в тех тихих разговорах, что мы вели в его кабинете в Южном Кройдоне.) Но он точно ездил в Египет, Гренландию и Италию.

Дядя отправлялся на юг изучать историю, а на север (который предпочитал) – чтобы побыть на природе.

В Италии он встретил двух наших родственниц, учительниц музыки в Риме. Перед поездкой во Флоренцию читал «Культуру Италии в эпоху Возрождения» Буркхардта и неделями думал над тем, что именно и в какой последовательности следует посмотреть. Планируй работу и работай над планом. Позже он был очарован Болоньей.

Ричард Дикин. Без названия. 1855

Адольф де Мейер. Стекло и тени. 1912

К тому времени я уже учился в художественной школе и напомнил ему, что Болонья – город Моранди. Не успел я это сказать, как в мгновение ока увидел, что он и Моранди вполне могут поменяться обувью и никто из них не заметит разницы! Оба были не женаты, и оба в разное время жили с оставшимися в девицах сестрами. У обоих в очертаниях носов и ртов угадывалось стремление к близости, отнюдь не плотской. Оба любили одинокие прогулки, и многое во время этих прогулок вызывало их любопытство. Единственной разницей можно считать то, что Моранди был великим художником, а дядя художником не был, зато был страстным сочинителем писем.

Сказать ему это было бы великой дерзостью, поэтому я просто несколько раз повторил, что он должен посмотреть картины Моранди, коль скоро отправляется в Болонью.

– Такой тихий человек этот Моранди, – сказал мне дядя по возвращении.

– О чем ты? Его уже нет. Он умер в прошлом году.

– Знаю. Я просто видел его картины с горшками, ракушками и цветами. Всё очень обдуманно и очень тихо. Он мог стать архитектором, ты не находишь?