Со мною Небо и младший брат
1. Послы
Так как мой младший брат Кюль-тегин отдавал мне свои труды и силы, то я, тюркский Бильге-каган, жил на земле, охраняя моего младшего брата Кюль-тегина1.
Из надписи на памятнике Кюль-тегина
Уже смеркалось, когда вдали наконец показались тукюеские шатры. Люй Сяну следовало бы обрадоваться, но он только задернул шторку и откинулся на подушки, чувствуя себя совершенно разбитым: долгая езда в тряской повозке вконец его вымотала, и даже мысль о том, что скоро эта пытка закончится, не приносила облегчения – ведь впереди его ждал такой же долгий путь домой. Домой… если он вообще туда вернется. Он слышал что-то о том, что у варваров принято приносить в жертву умершим живых людей, чужеземцев, и хотя они с Чжан Цюйи были императорскими послами и везли императорский манифест, Чанъань осталась так далеко позади, что варварский правитель может и не обратить на это внимания. Конечно, нынешний тукюеский кэхань совсем не то, что его дядюшка, и последние десять лет на северной границе царил мир; но с варварами ни в чем нельзя быть уверенным.
Он отодвинул шторку.
– Командующий Чжан!
Ему пришлось ждать, пока подпрыгивающая на ухабах повозка не поравняется с всхрапывающим серым конем Чжан Цюйи. На мгновение Люй Сян позавидовал выдержке военачальника: тот держался в седле так невозмутимо и надежно, будто они только что выехали из ворот Чанъани. В самом начале пути его надменная самоуверенность только раздражала Люй Сяна, но сейчас он был как никогда благодарен Чжан Цюйи за то, что тот едет вместе с ним. От одного его вида Люй Сян почувствовал себя спокойнее и увереннее.
– Командующий Чжан… – он прокашлялся, скрывая неловкость: о чем бы таком спросить? – Как вы думаете, что теперь будет с тукюесцами?
– То есть?
– После смерти прежнего кэханя они чуть не лишились всего, что им удалось завоевать. Но тогда у них был Кюэ-тэгинь. А теперь его не стало. Не настало ли время им снова искать защиты у дома Тан?
Чжан Цюйи задумчиво помычал сквозь сжатые губы.
– Кто знает, – сказал он. – Пока-то они держатся. Надо послушать, что говорят в ставке. Вы ведь не знаете тукюеского, сановник Люй?
Люй Сян покачал головой:
– Только хуский2.
– Скверно, – заметил Чжан Цюйи как бы про себя. – Ну ладно. Думаю, многое будет понятно с первого взгляда.
– Кэхань? – понимающе уточнил Люй Сян.
Чжан Цюйи быстро взглянул на него.
– Да, – сказал он. – Может, нам и не придется ничего делать.
Пока Люй Сян выбирался из повозки и распоряжался носильщиками, лошадей уже распрягли и увели. Чжан Цюйи ждал его – неподвижная темная фигура на фоне алеющего неба.
В кочевье было необычно тихо. Не визжали дети, не кричали женщины. Даже собаки, почуяв незваных гостей, не заливались злобным лаем, а отрывисто гавкали несколько раз, будто предупреждая: «Не подходи, а то хуже будет», и смолкали, то ли не смея, то ли не желая нарушить тишину. Люй Сяна от всего этого мороз продрал по коже.
Чжан Цюйи вопросительно оглянулся на него, и он, спохватившись, прибавил шагу.
Сумрачную юрту кэханя освещал только догорающий очаг. В первое мгновение Люй Сяну показалось, что внутри никого нет, и он уже собирался раздраженно обернуться и спросить их провожатого, молодого воина, что все это значит, но тут в тенях у противоположной стены что-то шевельнулось, и оттуда донесся странный, как будто осипший голос. Слов Люй Сян не разобрал, но их провожатый, похоже, все прекрасно понял. Он тоже что-то произнес – несомненно, по-тукюески. Осипший голос ответил – теперь в нем как будто прозвучала повелительная интонация. Их провожатый кивнул, проворно опустился на колени и принялся раздувать огонь.
– Прошу меня простить.
Это было сказано уже по-ханьски – с неизбежным акцентом, но вполне понятно благодаря тому медленному, старательному произношению, которое отличает людей, изучивших чужеземное наречие, но не слишком часто – или не слишком уверенно – говорящих на нем.
– Я не должен был так встречать посланцев моего отца-императора. Но уже вечер, и мы не ждали, что вы прибудете сегодня. Прошу простить меня за непочтительность.
– Какая непочтительность, о чем вы! – почти машинально воскликнул Люй Сян. – Это мы должны извиняться за то, что не предупредили вас заранее о нашем приближении. Вы теперь кочуете так далеко от нас, что трудно рассчитать, сколько времени уйдет на дорогу.
– Но вы все же приехали. И за это я вам благодарен.
Огонь между тем разгорелся, а человек, сидевший у дальней стены юрты, поднялся и прошел вперед, так что Люй Сян и Чжан Цюйи наконец смогли рассмотреть нынешнего повелителя тукюесцев – Бигя-кэханя, как его титул произносится по-ханьски, а на его родном наречии – Бильге-кагана.
Он был невысок и крепко сложен, как и все кочевники, но двигался тяжело, а отсветы, пляшущие на лице, и вовсе превращали его в глубокого старика. Между тем ему еще не исполнилось пятидесяти. Вглядевшись, Люй Сян невольно вздрогнул, когда понял, что глубокие продольные морщины, прорезавшие щеки кагана – вовсе не морщины, а едва затянувшиеся рубцы. Он слышал об обычае тукюесцев резать себе лицо кинжалом в знак скорби, но никогда еще не видел, как это выглядит.
Бильге-каган, похоже, не заметил его взгляда. Он смотрел куда-то мимо Люй Сяна, мимо Чжан Цюйи – куда-то за входной полог и дальше, словно пытался отыскать что-то взглядом и никак не мог найти. Люй Сян невольно оглянулся на Чжан Цюйи. Тот, как всегда, оставался невозмутимым. Его как будто не затронуло чувство, нахлынувшее сейчас на Люй Сяна – четкое ощущение, что им здесь не место, им и тем словам, которые они с такой трепетной гордостью везли из Чанъани, потому что любые слова бессильны перед лицом такого всепоглощающего горя.
«Возьми себя в руки, – мысленно велел себе Люй Сян. – Ты – посланник государя. Ты представляешь здесь его особу. У тебя важная миссия, от исхода которой зависят дальнейшие отношения тукюесцев с домом Тан, и, если ты ее провалишь, история тебе этого не простит».
Он облизал губы и вытащил из-за пазухи футляр с драгоценным свитком.
– Великий кэхань, – сказал он. – Сын Неба великого дома Тан выражает тебе глубокое соболезнование в связи со смертью твоего младшего брата, славного полководца Кюэ-тэгиня, и шлет тебе собственноручно написанное письмо…
Он развернул свиток и принялся читать вслух, но не мог полностью отдаться этому приятному и возвышающему занятию – какая-то часть его тоскливо осознавала, что все должно было быть не так. Юрта должна была быть ярко освещена и жарко натоплена, вдоль стен должны были толпиться виднейшие тукюеские вельможи, сам каган должен был сидеть на своем месте, склонив голову, и с почтением и благодарностью принимать оказанную ему честь. А то, что происходило сейчас, никак не напоминало торжественную церемонию, устроенную со всем уважением к ритуалу и сообразно ему. Все тут не как у людей…
Дважды Люй Сян хотел прерваться на полуслове и попросить перенести их прием на завтра, чтобы обставить его как следует, и дважды у него не хватало духу так безобразно потерять лицо – причем не только свое, но, что гораздо хуже, еще и императорское. Оставалось только читать, читать и надеяться, что конец близок. Как он мечтал об этом моменте, когда будет зачитывать вслух собственноручно написанное государем письмо перед толпой благоговейно внимающих слушателей! И чем обернулась его наивная, пустая, тщеславная мечта!
– «Вспоминая, сильно сожалею; как еще можно выразить свое сокрушение? Ныне, в знак соболезнования, приношу подарок и отправляю для жертвоприношения…3»
Дочитав, он свернул бесценный свиток, аккуратно вложил его в футляр и почтительно подал Бильге-кагану. Тот молча протянул руку.
– Эту грамоту шлет тебе Сын Неба, твой отец, – неожиданно сказал из-за спины Люй Сяна Чжан Цюйи. – Тебе надлежит принять ее, стоя на коленях.
Люй Сян подавил желание обернуться – его вмешательство молчаливого военачальника поразило едва ли не больше, чем самого Бильге-кагана. Тот моргнул, как человек, только что разбуженный и спросонья не вполне понимающий, чего от него хотят; потом, дернув плечом, тяжело опустился на одно колено, встал на оба, вытянул руки вверх над головой, и Люй Сян осторожно вложил в его раскрытые ладони футляр. При этом он случайно задел пальцы кагана – жесткие и холодные. Все это тоже больше походило на насмешку над ритуалом, чем на сам ритуал. Бильге-каган медленно поднялся. Футляр он держал так, будто не знал, что с ним делать.
Люй Сян сцепил зубы. Его миссия была еще не закончена.
– Великий кэхань, – начал он, снова кланяясь. – Подарок, о котором пишет государь…
Тусклые глаза Бильге-кагана неожиданно блеснули.
– Подарок? – спросил он. – Какой?
Люй Сян невольно сжался. Ему вспомнились глупые мысли, посетившие его, когда они подъезжали к кочевью – о том, что варвары чествуют мертвых человеческими жертвами.
– Шелк, – торопливо ответил он, – золотые и серебряные сосуды, украшения…
Взгляд Бильге-кагана вновь остекленел, и Люй Сян растерянно спросил себя: он что, и правда ждал, что мы привезем ему пленных на заклание?
– Это правильно, – сказал каган и что-то резко крикнул по-тукюески. Снаружи послышались торопливые шаги. Через некоторое время полог юрты откинулся, и внутрь, пригнувшись, вошел богато одетый человек – несомненно, вельможа высокого ранга.
– Мэйлучжо, – сказал ему Бильге-каган, – прими.
– Господа, – Мэйлучжо вежливо поклонился Люй Сяну и Чжан Цюйи, и те ответили тем же. – Насколько я понимаю, вы прибыли от Сына Неба великого дома Тан? И вы привезли дары для похорон нашего безвременно почившего героя?
Люй Сян чуть не ахнул от удивления: этот человек, по виду – совершенный тукюесец, говорил по-ханьски так чисто, будто родился и всю свою жизнь провел на землях империи Тан.
– Вы совершенно правы, – сказал он. – Носильщики остались в той юрте, которую нам выделили. Вот опись всего, что мы привезли. Если пожелаете, я сам пойду с вами и все проверю.
– Благодарю, но в этом нет нужды. Мы вам полностью доверяем.
– Вы очень чисто говорите по-ханьски, – заметил Чжан Цюйи.
– Вы мне льстите, – улыбнулся Мэйлучжо. – Я учился в императорской школе, когда мы… – быстрый косой взгляд в сторону Бильге-кагана, – когда мы еще жили по ту сторону Великих песков.
«Когда вы еще жили под властью дома Тан», – понимающе заключил про себя Люй Сян. Действительно, когда-то тукюесцы были вольным кочевым народом, но потом, раздираемые внутренними противоречиями, не могли долее существовать самостоятельно и передались под руку дома Тан. Всего полстолетия прошло с тех пор, как отец Бильге-кагана поднял мятеж и увел за собою своих соплеменников на север; укрепившись там и подчинив себе окрестные племена, они сделались страшным врагом Танской империи, пока наконец при Бильге-кагане не примирились с нею, причем каган обещался почитать императора как сын отца. Последние десять лет на северной границе царил мир и покой, в чем была немалая заслуга главнокомандующего войсками Бильге-кагана – его младшего брата, талантливого полководца, чье имя на ханьском звучит как Кюэ-тэгинь, а на языке его соплеменников – как Кюль-тегин. Однако теперь, с его смертью, равновесие грозило нарушиться.
«Во всяком случае, недовольные тут точно есть», – отметил про себя Люй Сян. Он попытался поймать взгляд Мэйлучжо, когда передавал ему опись, но тот смотрел в землю – слишком упрямо, слишком подчеркнуто. Это не могло не настораживать. Неплохо бы потом поговорить с этим Мэйлучжо, раз уж он так хорошо знает ханьский – понять, о чем он думает и много ли здесь тех, кто думает так, как он.
Мэйлучжо вышел. Выдержав паузу, Люй Сян обратился к Бильге-кагану:
– На этом наша миссия заканчивается, великий кэхань. Мы передали тебе все, что поручил нам император. Хочешь ли ты передать что-нибудь в ответ?
Бильге-каган провел рукой по лицу.
– Я благодарен моему отцу-императору за участие, соболезнование и дары, – тихо ответил он. – Но ответить мне нечем – только сообщить дату похорон. Будьте моими гостями до завтра. Я напишу письмо.
Люй Сян поклонился:
– Как пожелает великий кэхань.
– Что это приключилось с вами в кэханьской юрте, сановник Люй? – вполголоса спросил Чжан Цюйи, пока они готовились ко сну. – Когда вы читали письмо императора, у вас даже голос дрожал.
Люй Сян, не оборачиваясь, ответил:
– А вы не заметили? Кэхань… – Он поморщился. – На него было больно смотреть.
– Не спешите расчувствоваться, – сухо отозвался Чжан Цюйи. – Вспомните: это Кюэ-тэгинь возвел его на престол. Без него кэхань не продержался бы и дня. Поэтому вполне понятно, что сейчас он в ужасе. Ему не на кого опереться. Сегодня с ним не было даже его старого советника.
– Значит, вы думаете, он не протянет долго?
– Почти уверен.
– Что он вам сделал? – полушутя спросил Люй Сян.
Он не ждал, что Чжан Цюйи ответит:
– Он – ничего. Но если бы не его дядя, разоривший Динчжоу, мои родные до сих пор были бы живы. Тукюесцы не умеют ничего давать, они только берут, берут, берут. Они – хищники, степные волки, и убивать их надо, как волков, пока они не сожрали всех наших овец.
– Простите мое невежество, – растерялся Люй Сян. – Я не знал…
– Вы и не должны были, – ответил Чжан Цюйи уже спокойнее. – Не бойтесь: я помню, с чем мы приехали, и не поставлю нашу миссию под угрозу. Но жалеть их меня не просите. Если смерть Кюэ-тэгиня означает конец тукюесцев – да будет так.
Люй Сян сконфуженно промолчал, и они легли в тишине.
2. Дети
– Раньше я хотел, чтобы это он был моим отцом, – сказал Ижань-тегин.
Йоллыг-тегин оторвался от текста, который проверял в последний раз, и внимательно взглянул на друга.
– Ты же не серьезно.
– Почему нет? – возразил Ижань-тегин, не глядя на него. – Не я один – многие мечтали об этом.
– Но не я, – заметил Йоллыг-тегин, возвращаясь к тексту.
– Но не ты, – согласился Ижань-тегин и искоса взглянул на него. – Ты вообще странный.
Йоллыг-тегин не обратил на его слова никакого внимания. Он уже привык, что его считают странным. Его дед, младший брат великого Эльтериш-кагана, освободителя тюрков, и неистового Капаган-кагана, умер, так и не дождавшись каганского достоинства, а его сын, отец Йоллыг-тегина, не вернулся из набега на северные окраины табгачей4. После этого война, как и власть, потеряла для Йоллыг-тегина всякую привлекательность, тем более что у правящего кагана был младший брат и двое сыновей. Возможно, он стал бы одним из бедолаг, прозябающих на окраинах кочевий – еще свободные, но уже едва способные прокормить самих себя – но Бильге-каган не забыл о нем. Он привечал его в своей юрте, не сказал и слова против, когда его второй сын, Ижань-тегин, стал проводить все больше времени с молчаливым двоюродным братом, и всегда держался с Йоллыг-тегином просто, не так, как сильные и богатые люди обычно держатся со своими дальними младшими родичами. Поначалу Йоллыг-тегин дичился, не понимая, что кагану от него нужно, но потом увидел, что Бильге-каган так обращается со всеми, будь то знатный бег, рядовой воин или посол от покоренного народа. Тогда он подумал, что подобного правителя у тюрков, должно быть, еще не бывало.
Так он занялся изучением былого – истории тюрков, когда-то правивших степью и диктовавших свои условия государству Табгач, легенд и былей, ставших песнями, сохранившихся в памяти стариков, а порой и записанных согдийскими буквами или собственным письмом тюрков. Мечтой Йоллыг-тегина стало собрать все эти записи воедино, сохранить их для будущих поколений. Как царевич из рода Ашина, он понимал, что важно и о чем не следует забывать ни кагану, ни бегам, ни народу, а как человек, стоящий в стороне от борьбы за власть, мог отличить правду от лжи. Его странное двойственное положение подходило тут как нельзя лучше, и Йоллыг-тегин был вполне счастлив, занимаясь любимым делом – пусть даже мало кто его понимал, считая, что младший царевич пренебрегает своим долгом мужчины и воина.
Но и им пришлось замолчать, когда Бильге-каган дал ему поручение, с которым не смог бы справиться никто другой.
– Дядя был… – Ижань-тегин умолк, подыскивая слово, и Йоллыг-тегин перестал читать, терпеливо ожидая продолжения. – Неудержим, – наконец сказал он. – Я видел его в деле. Он всегда шел до конца. У тебя это очень здорово описано, там, в бою с Чача-сенгуном. Но вне боя он всегда был такой спокойный, такой невозмутимый. И, глядя на него, я и сам успокаивался. Мне казалось, что рядом с ним со мной ничего не случится.
При этих словах Йоллыг-тегин ощутил то же смутное сожаление, которое охватывало его, когда Бильге-каган начинал по памяти перечислять клички и масти коней брата или вспоминал, как тот с горсткой людей отстоял каганскую ставку от наседающих карлуков. Сам он почти не знал Кюль-тегина – что у него могло быть общего с прославленным военачальником, командующим всеми войсками каганата? Но в такие моменты ему становилось жаль, что он не попытался хотя бы раз заговорить с человеком, который так же приходился ему дядей, как и Бильге-каган. Просто с Бильге-каганом было легко: он был не из тех, кто способен затаить злобу или обидеть попусту. В нем не чувствовалось обычного высокомерия знати. А сдержанность Кюль-тегина как бы воздвигала между ним и окружающими невидимую преграду, давая понять, что к этому человеку нечего лезть с пустяками. Впрочем, он как будто несколько смягчался, когда разговаривал с братом.
И поэтому сейчас Йоллыг-тегин не мог не спросить:
– А как же твой отец? Рядом с ним ты ничего подобного не чувствовал?