Инверсии, или Один сентябрь из жизни Якова Брюса. Встреча возле шпиля святого Петра. Библиотека журнала «Вторник»

Глава 1

Этой ночью он снова подумал о том, что быстро привык к своему новому месту жительства. Быстро… Три года… Для него, московского домоседа, обладающего к тому кое-чем, что весьма существенно отличало его от других людей, три года было действительно «быстро». За это время он привык к Балтике, своему новому дому на берегу Рижского залива. Был уверен – так произошло потому, что теперь рядом с ним была она. Все новое в жизни было легко воспринято и принято благодаря ей.

Лишь в последние годы, когда появилась она, он понял – его длинная прежняя жизнь – витиеватая в прекрасных замыслах и решениях жизнь ученого и мага, жизнь, в которой долго отсутствовала любовь, не была органичной. Не была целостной. Поэтому не была по-настоящему счастливой. Это пришло лишь сейчас… Так же, как было очень давно. С первой женой. Но та эпоха закончилась действительно очень давно. Он привык к другому. Теперь все стало иначе.

«Инверсия, счастливая инверсия», – подумал он поздним вечером, невольно ввернув в эту мысль одно из своих излюбленных слов – «инверсия». Он думал так несколько раз за сегодняшний день. Думал и сейчас, когда поднимался в свою маленькую обсерваторию. Позади остался день, в котором рядом с ним была она. Его женщина. А ночь он собирался посвятить двум своим другим «возлюбленным». Двум сестрам – астрономии и астрологии…

Он собирался поработать, по почти ничего не сделал. Не хотелось. Это было несвойственное ему состояние. Он понимал – оно возникло не потому, что очень много трудился в последнее время. Нет. Причиной был минувший день. Один из дней, который они почти весь провели вместе. Такое случалось редко из-за его занятости.

А сегодня… С утра они ходили к ее врачу. Он надеялся услышать от врача что-нибудь обнадеживающее, но этого не произошло. Наверное, поэтому ему больше, чем обычно, хотелось быть с ней. Он не вернулся в дом, чтобы заняться делами. Они долго гуляли по берегу моря. Потом пообедали в кафе, небольшое с остроконечной крышей здание которого стояло прямо посреди высоких сосен юрмальского местечка Вайвари. День выдался солнечным и, что не так часто бывает на Балтике, почти безветренным. Он будто приглашал их продолжить начатую после визита к врачу прогулку. А когда она закончилась, было уже рукой подать до ужина. До близости…

Вот такой выдался день. День, нехарактерный для него. День, полный его женщиной. День очень счастливый. Этот день родил совершенно нехарактерный для него настрой. Созерцательно-умиротворенный. Настрой оказался сильнее любви к «двум сестрам» и удивительным образом гармонировал с ночью. Эта ночь была бы совсем темной, если бы не звезды и Луна, и совсем тихой, если бы не тихий, в чем-то ритмичный шум моря и едва слышный шелест ветвей сосен, с которыми заигрывал родившийся к вечеру ветер.

Его душа отдыхала в этой прекрасной вселенной. Он любовался звездами, которые, как бывало всегда, открывали ему сокрытое для других, наслаждался негромкой мелодией моря. Вспоминал мгновения минувшего дня. Даже не подошел к телескопу. Жил своим чувством. Потом начался дождь, шум моря стал громким, почти сердитым. Но все эти перемены нисколько не изменили настрой человека в обсерватории.

Ему не хотелось расставаться с ночью, видеть бледное начало рассвета. Но повлиять на смену времен суток не мог даже он со всей своей магией. Скоро должен был начаться новый день, а вместе с ним после короткого сна и дела. Дела, безумно любимые им. Дела, которым он отдал почти всю свою жизнь. Такие ночи, как сегодняшняя, в его жизни были очень редки.

Заканчивалась ночь, прошедшая без трудового угара, без азарта исследований. Ночь, в которой властвовали чувства. Заканчивалась волшебная ночь, ставшая таковой без всякого волшебства…

Глава 2

Я обязательно прихожу сюда в самый первый день каждого своего приезда на Рижское взморье. Эти места… Мне кажется, они никогда не хотели, чтобы я уезжал, а сейчас были рады видеть меня. Такое ощущение у меня возникает всегда, когда снова встречаюсь с ними.

Они – это спасательная станция в Дубулты и курортная поликлиника в Майори. Для тех, кому незнакомы эти названия, скажу: и Майори, и Дубулты – это все части Юрмалы. Той самой знаменитой, когда-то имперско-российской, потом советской, а нынче латвийской Юрмалы. Это старинный, «дореволюционный» курорт. Поликлиника и станция – тоже старые. Обе – «бывшие». Станция с башенкой уже несколько лет как закрыта, ее обточенные временем и балтийским ветром стены сейчас обтянуты каким-то пятнистым материалом цвета хаки (во всяком случае так было, когда я писал эту книгу – прим. автора). Деревянное, с большими окнами и красивым куполом здание поликлиники – в прекрасном состоянии, недавно отремонтировано. На нем висит табличка: «pardod» (продается – латышский, прим. автора).

Станция и поликлиника – эти мои символы Юрмалы – оставались все дальше и дальше. Несмотря на довольно сильный прохладный – уже был сентябрь – ветер, я медленно шел по широкой, светло-желтоватой полосе пляжа. Медленно, потому что снова, как всегда, в первый день отдыха много ходил и натер ногу. И еще потому, что мне не хотелось возвращаться в гостиницу, которая находилась на другом краю вытянутой на многие километры вдоль Рижского залива Юрмалы. Именно эти ее места для меня – родные, это места самых хороших воспоминаний.

Четверть века… Почти столько времени прошло с тех пор, как я и родители начали ездить отдыхать в Юрмалу. Можно по пальцам одной руки пересчитать годы, когда я не бывал здесь. Сначала с мамой и папой. Потом, когда они состарились, в основном, один. Я приезжаю сюда, они остаются в Москве, но все равно здесь, на Рижском взморье, я чувствую их удивительно добрую, хранящую меня ауру (мама и папа ушли, но это по-прежнему так – прим. автора). Чувствую сильнее, чем, например, на работе, в Москве. Может, потому что на взморье душа очищается от суеты, от всего того, что мешает увидеть мир, вглядеться в его глубину. Эта добрая аура во всем – и в старой, охраняющей берег, спасательной станции, и в курортной поликлинике, где столько лет лечили людей. Сколько раз родители проходили мимо этой станции? Сколько раз мама была в поликлинике? Бог весть…

Поле родителей… Оно вошло в ауру этих мест, которые и сами по себе – я знаю, я чувствую это! – любят меня. Поэтому мне всегда хорошо здесь. Поэтому я всегда стремлюсь сюда, к морю, берегу, соснам Юрмалы. Я люблю ее. Люблю в каждое время года, в каждое время суток. Днем, когда море голубое или с непередаваемым оттенком зеленого. Вечером или ночью, когда на далеких краях подковы залива – там, где в одной точке сходятся небо, берег и море – горят яркие путеводные огоньки маяков.

Уже начинало темнеть, я бросил взгляд на море, на курортную поликлинику и поспешил к автобусной остановке. «Обязательно приду сюда завтра», – пообещал себе.

Не пришел. Подвернул ногу. Напасть настигла меня утром, сразу после завтрака. Как говорится, споткнулся на ровном месте. Нога, особенно, почему-то коленка, болела чем дальше, тем больше, поэтому почти весь день мне пришлось провести в окрестностях гостиницы – в районе Юрмалы, который называется Булдури. Тоже очень хорошие места, но не то…

Я сказал: «почти весь день» – и не оговорился. Потому что около восьми, напившись болеутоляющих таблеток, лег на кровать и быстро, удивительно крепко заснул. Сказалось, наверное, все накопленное в Москве…

Я неплохо пишу, почти все мои повести и романы принимали и издавали издательства. Но платили они всегда мало. «Это не то, что будут читать все», – эту фразу я слышал от многих издателей. А я всегда мечтал об одном – стать профессиональным писателем. Каждый раз, начиная новое произведение, ставил задачу – подняв планку, выложиться и создать большее, чем то, что оценю я сам и небольшой круг людей. Эта задача осталась нерешенной. Несколько лет тому назад я поставил на своей мечте крест. От этого чувствовал и продолжаю чувствовать себя неудачником. По-прежнему пишу, по-прежнему издаюсь, платят, кстати, еще меньше, чем прежде.

А деньги дает работа. Я – главный редактор корпоративной газеты небольшой и не очень богатой текстильной компании. Прежде, когда была мечта, считал эту работу для себя временной. Теперь думаю, что должность редактора проводит меня до пенсионного возраста. Я ненавижу эту работу, ощущение ее неизбежности наградило меня небольшой депрессией, но я знаю, если найду другое место, которое будет также далеко от моей мечты, как нынешнее, то не стану чувствовать себя лучше.

Женщины… Раньше, когда у меня была мечта, я уделял им немного внимания, сосредотачивая себя на другом. А сейчас… Сейчас, я уверен – они чувствуют, что я не смог реализовать себя. Наверное, поэтому ничего путного – а мне уже за сорок – с ними не получилось. Все мои связи и гражданские браки быстро заканчивались. После каждого из них я чувствовал себя еще хуже, чем прежде. Чувствовал себя неудачником…

На этот раз я приехал в Юрмалу после стремительного и неожиданного для меня завершения очередных отношений, которые, я даже удивлялся этому, продолжались довольно долго и складывались, как казалось, неплохо. Видимо, из-за этого прекращение связи – это произошло не по моей инициативе – я воспринял очень болезненно.

Но в Юрмале, как бывало всегда, плохое, хотя и осталось во мне, но причиняло намного меньшую боль, чем там, в Москве. Я проснулся в хорошем настроении. Размышлял о своем начавшемся отпуске. Обрадовало и то, что почти перестала болеть нога. На улице – кромешная темень, но я уверенно сказал себе, что уже не очень рано, ведь на дворе не июль, а сентябрь. Но потом все-таки взглянул на часы.

Половина пятого утра! Еще спать да спать. Но я чувствовал – этого не будет. Выспался. Мне хотелось на берег, к морю. Я сразу подумал о том, что еще никогда не был в это почти ночное время в своих любимых местах и уже через час сел на автобус, который понесся по пустынному проспекту в сторону Дубулты.

Небольшой дождь не мешал мне, когда я еще в темноте шел по безлюдной – ни одного похожего! – улице, вдоль которой росли сосны, перемежающиеся с березами, и которая вела к морю. Чувствовал аромат сосен, дыхание Балтики. Вскоре вышел на берег, прогулялся по безлюдному широкому песчаному пляжу, подошел к спасательной станции, поднялся по мокрым ступеням на каменную площадку, на которой стоит это небольшое, впитавшее в себя время и морской дух здание. Здесь сел на скамейку, чтобы в сумерках посмотреть на море. Оно было очень шумное. Балтика волновалась.

И еще была сырость… Воздух, казалось, был пропитан влагой. Я оделся для такой погоды, но сырость оказалась сильнее моей одежды. Стало не очень уютно. А еще… Сама станция. Прежде, когда она действовала, я часто бывал здесь вечерами. Так же, как и сейчас, на берегу не было людей. И на самой станции уже никого не было. Но тогда, сидя на скамейке на маленькой, вымощенной крупными камнями площадке, я знал – станция обитаема. Просто люди на время ушли. А теперь… Теперь здание пустовало. Из-за этого мне было не по себе. Но магия почти ночного моря была сильнее. Я не спешил уходить с темного берега. Съел бутерброд с сыром, выпил крошечную бутылочку рижского бальзама (признаю только его классический вариант, а не новый, с черной смородиной), сразу почувствовав себя более комфортно.

Глядел и глядел на темное море, светлые, видимые даже в полумраке гребешки волн, слушал его шум – сегодня он был сильнее, чем обычно. Казалось, я один во Вселенной. Один на скамейке закрытой спасательной станции. Мои спутники – только далекие маяки на краях залива. Мне было хорошо. Совсем не так, как в Москве.

Действие бальзама скоро закончилось, я немного озяб, но не торопился в отель. В запасе у меня был еще термос с чаем. Скоро я собирался приступить к нему. А пока… Пока смотрел на море, думал о том, что пробуду в Юрмале еще почти четыре недели, буду почти каждый день смотреть на море, но таких минут больше не будет. Зато будет что-нибудь другое, очень хорошее. Будет почти безмятежная, очень светлая полосочка моей жизни. Очень спокойная…

Глава 3

«Не мне одному нравится это место», – подумал я, глядя боковым зрением, – иначе было неприлично – на незнакомку, поднявшуюся на площадку. Разглядеть удалось немного: каменная лестница, ведущая к станции, находилась ближе к другому краю длинной скамейки, на которой сидел я, над Рижским заливом продолжал стоять туман, и утро еще не вполне вступило в свои права.

Несмотря на все эти обстоятельства, я увидел, что эта женщина молода, стройна, на ней короткий черный плащ, а ноги – что удивило меня – открыты. Ни брюк, ни колготок, а вместо закрытых туфель или, например, кед, легкие босоножки. Эта одежда не для берега сентябрьской Балтики.

«Она не из местных», – решил я. Наверняка отдыхает здесь, раз так одета. Может, любит ранние прогулки, может, ей не спится, а может, поссорилась со своим парнем (мужем), захотела побыть одна. А, точнее, наедине с морем. Получилось не совсем так – здесь оказался я. Но, кажется, мое общество было ей не в тягость. Она села на противоположный край скамейки, и мы совсем не мешали друг другу.

Так и сидели каждый сам по себе. Перед нами была маленькая, выложенная камнями площадка, на которой еще несколько лет тому назад в ясные дни коротали время загорелые латвийские спасатели. Сейчас кое-где между камнями уже появился разноцветный – ярко-зеленый и рыжий мох. А сами камни были такими же влажными и сырыми, как и все на Балтике этим начинающимся утром.

А еще перед нами было море. Почти серое, с редкой голубизной и сединой умиравших у песчаного берега гребешков волн.

Уже светало, дождь прекратился, туман потихоньку рассеивался. Я мог хорошо видеть незнакомку. Мне показалось, что ей холодно, и она не выспалась. И еще она была очень симпатичной. Тогда я расположился на скамейке так, чтобы лучше разглядеть ее. Глядел одновременно на нее и на правую половину моря.

Темные волосы… Очень короткая стрижка. В лице – а ей, как я определил про себя, под тридцать – что-то детское. Глаза… Губы… Женское, очень сексуальное начало оставило в себе капельки детства. Губы – они немного припухлые, не накрашены. Глаза – большие и ярко-синие, не помню, когда прежде видел такие. Удивительно красивые. А возле их уголков – крошечные, едва заметные морщинки. И еще – очень белокожая. Удивительно бледная. Не то что не загорела на Балтике – а перед этим были ясные дни, – но даже совсем не обветрилась. «Наверное, недавно приехала», – решил я.

Я неплохо рассмотрел ее. Понравилась. Очень понравилась. А под тридцать, отметил я про себя, учитывая ее «детскость», это самое маленькое. Но возраст не имел для меня никакого значения – ведь она мне понравилась.

Она выглядела напряженной, расстроенной. Это подтверждало мои предположения о ссоре с любовником. Да, подумал я, у нее наверняка кто-то есть. И этот кто-то находится неподалеку. Но здесь она одна. Я – тоже один. Значит, решил я, никто и ничто не мешает попытаться завязать разговор.

*****

– Красивое, но холодное утро, – громко, стараясь, чтобы она, несмотря на шум моря, услышала меня, сказал я. – Вы, кажется, замерзли. А у меня есть теплый чай. Охотно предложу его вам.

Когда произносил этот короткий монолог, в голове была одна мысль – она поймет, что хочу познакомиться, и пошлет меня куда-нибудь подальше. Возможно, не понравился, а, возможно, ей просто не до меня. Я знал – стану переживать из-за этой не самой большой неудачи. Спокойное, безмятежное утро перестало казаться мне таковым.

Она не послала меня. Посмотрела на меня, взгляд был не беглый, а внимательный, изучающий. Судя по всему, я не вызвал у нее отторжения, потому что она улыбнулась одними глазами, коротко сказала:

– Спасибо, давайте ваш чай. Здесь очень хорошо, но мне действительно холодно.

Я подошел к ней, отдал термос, а сам снова сел на скамейку. Уже рядом с ней.

Она не сразу налила чай в крышку-стаканчик. Предпочла докурить свою сигарету. Затем очень быстро уничтожила еще одну и лишь потом поднесла к губам мой стаканчик. Кстати, количество выкуренных ей сигарет тоже говорило в пользу того, что у нее не очень хорошо на душе.

Лишь теперь, когда она была близко, я заметил, что под ее коротким, модным и, судя по всему, дорогим плащом, – несмотря на холод, незнакомка не застегнула его верхние пуговицы, – было очень открытое, обтягивающее темно-синее платье. И никаких признаков лифчика. Я был почти уверен, что груди у нее небольшие, упругие. А ноги – плащ был, наверное, лишь чуточку длиннее платья – стройные.

Она вся была красива и органична. Ей безумно шла ее короткая прическа, шел этот плащ. Одно показалось мне неорганичным. Заколка… Серебряная, небольшая, витиеватой формы, с фиолетовым камнем посередине. Наверняка старинной работы. Заколка явно была не нужна этим коротким волосам, специально для нее незнакомка оставила одну довольно длинную прядь. На ней и держалась эта заколка. Судя по этому, незнакомка дорожила своей драгоценностью. «Может, старинная, семейная. Или это такая неизвестная мне мода», – предположил я.

На незнакомке было еще одно украшение. Тонкий золотой, плотно облегающий запястье левой руки браслет. На его узком периметре были нанесены какие-то символы, знаки. Они были глубоко врезаны в красноватый металл. Некоторые походили на буквы греческого алфавита, некоторые напоминали египетские иероглифы. «Странная эклектика», – мельком отметил я.

Впрочем, мне было не до браслета и не до заколки. Хотелось разговориться с этой женщиной, может быть, пройтись с ней, положив, тем самым, возможно, начало чему-то хорошему в своей жизни.

Я подумал о том, что мама с папой, когда отдыхали здесь, любили сидеть на этой скамейке. Теперь на ней я и эта женщина… Может, сегодняшняя встреча – это судьба, и мы будем вместе? Бог весть.

Она редкими, крошечными глотками пила чай и молчала. Я тоже не знал, что сказать. Наверное, из-за мыслей о будущем. Невольно думалось – скажу сейчас что-то не то, начну не так, и ничего не получится. Возможный хороший сценарий моей жизни разрушится.

Но потом… Это было, как наитие, как озарение. Никогда не использовал свое творчество, чтобы привлечь женщин. А сейчас почувствовал – это обязательно нужно сделать. Это мой козырной туз. Это откроет незнакомке часть меня. Самую значимую для меня, самую сокровенную. И одновременно ту, которую я хочу разделить со всем миром.

Давно, – это произошло еще в те годы, когда верил в свою мечту, – я написал повесть. В ней есть описание моря. Уверен – это мои самые лучшие строки. Помню почти наизусть. Они, кстати, родились здесь, на берегу Рижского залива, они – об этом месте, где я встретил ее.

Не глядя на незнакомку, я прочел эти строки, затем посмотрел на нее и, признаюсь, немного кокетничая, сказал, цитируя замечательную строку стихотворения Юнны Мориц:

– Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…

– Это не чушь. Это прекрасно. По-настоящему прекрасно, – возразила она. И тут же спросила: – А кто это написал?

– Я. Это было довольно давно.

Она иначе, не так, как прежде, посмотрела на меня. Уже не казалась расстроенной. В больших синих глазах – теплота, неподдельный интерес. Она улыбнулась, а затем неожиданно для меня раздраженно шлепнула себя рукой по коленке:

– Да вы же замерзли не меньше, чем я! Возьмите ваш термос, там еще много осталось.

Мне было так тепло и хорошо от ее взгляда, что я уже не чувствовал никакого холода, но термос, будто невзначай прикоснувшись к ее руке, взял. А она, сделав это неотложное, по ее мнению, дело, сразу поинтересовалась:

– Вы писатель или то, что вы прочитали, родилось случайно?

Не очень люблю говорить о себе, но сегодня, в нашем коротком разговоре уже переступил эту черту. И сейчас колебаний не было. Я чувствовал: с ней надо быть откровенным. Рассказал ей о том, что писал и пишу. О своей мечте и скверной действительности. Все это вылилось удивительно легко. Я видел – она слышит каждое мое слово, она пропускает его через себя и понимает меня.

– У вас все получится. Только не надо отчаиваться, – негромко произнесла она, выслушав меня.

В ее взгляде, в ее словах было что-то очень сильное. То, от чего мне захотелось верить ей и снова поверить в свою мечту. Захотелось верить, что все изменится, и я смогу посвятить себя главному в своей жизни. Вернее, тому, что до сих пор было главным… До сегодняшнего утра. Я знал – мне очень нравится эта женщина, я хочу, чтобы никогда не прекращалось это раннее, с влажным воздухом Балтики, утро, в котором мы оказались вдвоем. Мы, огромное море и уже пустой термос, в котором только что был чай…

Вот именно – был чай! Я и не заметил, что уже выпил его. А она… Она отдала его мне, а сама мерзнет. Я лишь сейчас увидел: она снова съежилась на прохладном ветру. «Рассказываю о себе, любуюсь ей, не замечаю главного!», – я мысленно обругал себя последними словами.

– Вам холодно. Может, пойдем отсюда? – предложил я.

Сказал то, что было рождено заботой о ней. Но вложил в свои слова большее – я хочу, очень хочу продолжить общение. Для начала – хочу проводить ее.

Она все поняла, улыбнулась:

– Пойдем? Ладно, пойдем! Хотя мне очень не хочется уходить.

– Мне тоже, – признался я.

Мы сошли – незнакомка, кстати, оказалась выше, чем я предполагал, она была лишь на несколько сантиметров ниже меня, – с каменной площадки спасательной станции. На мгновение я обернулся. Начинался пасмурный сентябрьский день. Маяки, эти мои сегодняшние первые спутники, погасли. Сплошные беловато-серые облака на горизонте сливались со взволнованным морем. Мокрый от дождя песок пляжа приобрел характерный, какой-то особенный насыщенный цвет.

Сначала море оставалось все дальше от нас, а вскоре мы свернули на тропу, которая шла почти параллельно ему. Тропинка то поднималась вверх, то стремилась вниз, следуя очертаниям прибрежных – больших и маленьких – дюн. И еще она была очень неровной из-за корней сосен, которые обнажил за годы морской ветер. Моей спутнице было, мягко говоря, неудобно идти здесь в своих босоножках на каблуках. Я поступил смело – взял ее за руку. Ее ответное рукопожатие было крепким. Это означало одно – мое стремление к сближению принято и поддержано.

Мы повернули на другую, еще более узкую и такую же неровную тропинку. Я не сразу заметил невысокую зеленую ограду, калитку в ней. Моя спутница остановилась возле нее.

– И все? Мы пришли? – спросил я.

Было жаль, что чудесное утро закончилось. Но главное – я хотел продолжения. Вроде бы все складывалось хорошо, но сейчас я заволновался. Вдруг продолжения не будет? Эти опасения жили во мне считанные мгновения. Их развеял ответ незнакомки:

– Если хочешь, проводи меня до дома, – произнесла она, открывая калитку.

*****

Ей также как и мне хочется еще немного побыть со мной! И она также не хочет все обрывать, раз переходит на «ты», сама проявляя инициативу.

Участок за зеленым забором оказался очень большим. Почти весь он был в первозданном виде – дюны, сосны, редкий кустарник с алыми ягодами, вереск и мох, из которого выглядывали разноцветные сыроежки. Исключение представляла лишь оказавшаяся на нашем пути громадная, идеально прополотая грядка с тыквами самых разнообразных форм и цветов.

Возле грядки я невольно остановился. Сам выращиваю тыквы. У нашей семьи в Ярославской области есть домик с участком. Тыквы у меня порой удаются, но такого великолепия никогда не было…

– Это ты вырастила? – спросил я ее.

– Нет. Человек, с которым я живу.

Она отрывисто, почти резко произнесла эти слова. Во взгляде возникло напряжение. Я понял – невольно затронул то, о чем ей сейчас, когда оказалась со мной, хотелось забыть.

А мне еще сильнее захотелось быть с ней. Каждая минута этого утра сближала нас. Я чувствовал одно – она должна стать моей. Никто не должен стоять между нами. В этот момент я не ощущал себя неудачником. Я был мужчиной, который несмотря ни на что стремится к женщине, которую выбрал.

Никогда не делал ничего подобного в самом начале знакомства, а сейчас это вышло естественно, органично. Нежно провел рукой по ее обнаженной шее. Медленно, сверху вниз. Почти до груди. Я хотел ее. Хотел быть единственным для нее. Она не должна была думать о том человеке, который наткал сюда эти тыквы, испоганив прекрасный балтийский пейзаж. Именно испоганил! Другого слова я не смог подобрать, возненавидел эту разноцветную грядку вместе с ее фанатиком-огородником.

Но ненависть почти сразу ушла. Благодаря незнакомке. Я увидел – ей нужна, очень приятна моя ласка. Она подалась вперед, теперь стояла очень близко ко мне. Одной рукой ласково прикоснулась к моей щеке, а другой – к руке. Затем лишь, чтобы сильно прижать ее к своей груди.

Мне хотелось большего… Но допускать этого было нельзя. Я уважал эту женщину, с которой в эти минуты мы будто замерли во взаимном прикосновении. «Хоть бы оно продолжалось всегда», – подумал я. А она… В ее синих глазах было счастье. И было желание. Но я заметил кое-что еще. Ей было по-прежнему холодно.

– Наверное, нам надо идти.

Мне очень не хотелось произносить эти слова.

– Да, – едва кивнула она.

Я видел – ей очень не хотелось соглашаться со мной.

Мы миновали грядку, прошли еще немного, и я увидел большой дом. В эти минуты не рассмотрел его, жил только женщиной, которая пока что была рядом со мной.

– Вот и пришли. Здесь я живу, – сказала она.

Я почувствовал в ее словах грусть. А сам подумал о том, что «здесь» она живет не одна. Она все еще стояла рядом со мной, ее рука все еще была в моей руке, но сейчас нам надо было расстаться. «Но только ненадолго, это не должно быть надолго», – эта моя мысль была заклинанием нашего – я верил в это! – родившегося сегодня общего будущего.

– Я снова хочу видеть тебя. Чем раньше, тем лучше.

Наверное, я очень сильно сжал ее руку, когда произнес эти слова. Ее ответное рукопожатие было не менее крепким. Удивительно, но рука ее почти не согрелась. Как была холодной, когда я взял ее в свою руку на берегу, так практически такой и осталась.

– Мы обязательно увидимся, – уверенно кивнула она. – Запиши мой телефон. Где твои ручка и блокнот?

– Откуда ты знаешь, что они у меня с собой? – удивился я.

– Вообще-то, – улыбнулась она, – ты рассказал мне о том, что пишешь. Не верю, что когда-нибудь расстаешься с ними.

Она посмотрела на меня весело и вместе и с тем ласково.

Блокнот и ручка и меня действительно были (книга была написана в те годы, когда блокнотами еще вовсю пользовались – прим. автора). Я записал ее телефон.

– Знаешь что, – вдруг сказала она, – лучше я сама тебе позвоню. Давай мне свой номер.

Сначала мне очень не понравились эти слова. Они означали одно: подумав немного, она решила быть острожной. Не хочет ничего сразу менять. Но разум быстро возобладал над желанием счастья. «Иначе редко бывает», – сказал я себе. Эта мысль несколько успокоила. Я продиктовал ей свой номер, она записала его в смартфон.

Я не мог сразу уйти отсюда, стоял и смотрел ей вслед. Видел, как она шла к дому. Ни разу не обернулась, но я знал – незнакомка, нет, я уже не имел права так называть ее! – очень серьезно восприняла меня. Не только потому, что разрешила проводить до дома. Об этом свидетельствовала каждая минута этого утра.

А разрешение проводить… Это, отметил я про себя, наверняка стало возможным из-за того, что человека, с которым она живет, сейчас нет дома.

Она уже скрылась в доме, а я оставался на месте. Размышлял обо всем этом, а заодно рассмотрел и сам дом.

*****

Он был необычен, он понравился мне – этот двухэтажный дом из светло-коричневого камня, с узкими полукруглыми сверху окнами. Мне понравилась основная центральная, довольно узкая часть, остроконечную черепичную крышу которой украшали большое круглое окно и часы с белыми латинскими цифрами и также белыми стрелками на черном фоне. Немного портила впечатление широкая в основании, небольшая квадратной формы башенка с огромными окнами, завешанными красными занавесками. Эта несуразная башенка была прилеплена сбоку, к верхней части крыши, возвышаясь над домом. А так основная часть здания была замечательна. Ее крышу венчал флюгер в виде старинной пушки причудливой формы.

Хорошо смотрелись и две почти одинаковые – левая и правая – пристройки, чьи крыши были более пологими. Здесь не было часов, их место занимали круглые чердачные окна – младшие братья окна центральной части.

Будто кто-то слепил вместе три дома. Трех братьев – старшего и двух близнецов – младших. Во всем этом строении было что-то от замка – входная дверь с полукруглым верхом, узкие окна, крупный, нарочито грубо обработанный камень кладки, – что-то от уютного обиталища богатого европейского горожанина восемнадцатого века. Но в то же время было сразу видно – дом построен недавно. Крепко. Можно сказать, на века.

Я сразу почувствовал, что человек, который придумал этот дом, а затем смог материализовать его, очень хотел сделать его уютным. Дом выглядел именно таким. Уютно смотрелась даже ведущая к нему дорожка – из плитки песчаного цвета. Ее края были выложены коричневыми камнями.

Уют… Я знал, для кого создавался этот уют. Для этой высокой худенькой женщины с короткими темными волосами и прекрасными синими глазами, которая только что была рядом со мной. Для этой удивительной женщины, в лице которой осталось что-то от детства.

Я знал, что сразу она не позвонит, ведь у нее есть своя жизнь, в которой свои дела, но все равно весь день ждал ее звонка.

Глава 4

«Им хорошо, им очень хорошо вдвоем», – подумал он, глядя на стройную женщину с короткими темными волосами и высокого светловолосого мужчину. Они стояли у основания дюны, которая почти примыкала к двухэтажному дому с большими черно-белыми часами на фасаде. Это «хорошо» чувствовалось во всем. В том, что они стояли очень близко друг к другу. В том, что они держались за руки. В том, что не сводили друг с друга глаз. Он бы от всего сердца порадовался за них, если бы эта женщина не была Анной.

Его Анной.

«Это пройдет», – сказал он себе. Он верил в это, но все равно только что увиденная картина была ему очень неприятна. Умиротворение, бывшее с ним минувшей ночью, исчезло.

«Это пройдет», – он повторял про себя эти слова, успокаивал себя этой мыслью, когда шел в лабораторию, садился за письменный стол, собираясь закончить статью о происхождении энергии Солнца, которую неделю тому назад начал писать для бельгийского астрономического альманаха.

Полчаса тому назад он ненадолго прервал работу, чтобы окончательно выстроить логику статьи. Размышлял, бродил по дому. Посмотрел в окно и… увидел Анну с этим человеком. Сейчас он старался сосредоточиться на статье. Довольно скоро ему удалось это сделать.

*****

Граф Яков Брюс, часы земной жизни которого отсчитали уже почти триста шестьдесят лет, погрузился в работу. Вернулся в свою стихию. В стихию творческого труда, магии.

Он происходил из старинного шотландского рода. В этом кельтском роду, если верить преданиям, были не только воины, короли, но и колдуны – в древние языческие времена. Был в этом роду и король, который основал в Шотландии орден святого Андрея, сплотивший вокруг себя тамплиеров, обладавших тайными знаниями. Яков Брюс унаследовал качества не столько воинов, сколько этого короля и предков-магов.

Отец Брюса переселился в Россию, Яков родился уже в этой стране. Он стал сподвижником Петра I – ученым, артиллеристом, развивал в России заводское дело, вел сложнейшие дипломатические переговоры. Создал в Сухаревой башне, ставшей для него вторым домом, школу математических и навигацких наук.

Именно здесь, в башне, Брюс ставил научные опыты, занимался астрологией, магией. Именно они были главными для него. Брюс занимался этим прежде всего для себя, а потом уже для страны. Каждый год, каждый месяц, день узнавал, создавал что-нибудь новое. Ему хотелось, чтобы так было всегда. Обычная, отпущенная Господом человеческая жизнь казалась ему слишком короткой. Графу было уже за шестьдесят, когда он в своих опытах получил несколько феноменально интересных результатов. Он без колебаний применил их на себе. Решился на один из своих самых рискованных и великих экспериментов.

Вот что говорит легенда об этом человеке:

«А дело такое: мазь и настойку выдумал Брюс, чтобы из старого человека сделать молодого. И поступать надо было в следующем порядке: взять старика, изрубить на куски, перемыть хорошенько и сложить эти куски как следует, потом смазать их мазью и все они срастутся. После этого надо побрызгать этим настоем, этим бальзамом. И как обрызгал, станет человек живой и молодой. Ну, не так, чтобы вполне молодой, а наполовину. Примерно, человеку было 70 лет, станет 30». (Прим. автора: здесь и далее легенды цитируются по изданию: А. Филимон «Яков Брюс», М., «Молодая гвардия, 2013 г. Частью этого издания являются «Народные легенды о Брюсе, собранные Е. З. Барановым»).

Если верить легенде, то мазь Брюса оказалась действенной, но себя он омолодить не смог: подвел слуга, который не побрызгал тело хозяина волшебным бальзамом.

Брюс был не очень удивлен, когда через много лет после своей «смерти» услышал в трактире этот рассказ. «Вполне естественно», – рассудил он. При жизни он делал много необычного: летал возле Сухаревой башни на своем воздушном аппарате, создавал для летних праздников катки из настоящего льда. Поэтому легенда об омоложении не была чем-то из ряда вон выходящим. И это был тот случай, когда, как говорится, нет дыма без огня.

На самом деле граф Брюс не собирался омолаживаться, здоровье у него было неплохое, мозг ясен. Он сделал другое – очень надолго продлил свою жизнь. Причем осуществлено это было примерно так, как повествуют легенды. А слуга как раз был преданным, действовал точь-в-точь, как надо. После этого состоялся спектакль со смертью и похоронами – изготовить «куклу», которую похоронили вместо него, для Якова Брюса не составило труда.

Брюс сделал это после того, как после кончины Петра Великого отошел от политической жизни, сосредоточившись на любимом – алхимии, магии, астрологии, поиске древних книг. В эти годы он часто с горечью думал, как много не успел сделать. Тогда и поставил перед собой задачу получить почти вечную жизнь, которую с успехом решил. При этом, правда, не помолодел. Остался таким, каким был – шестидесятипятилетним. И был счастлив, что теперь у него впереди много лет для своих ученых занятий. Сколько точно он, правда, не знал. Но прошло почти двести девяносто лет, а он выглядел, как и тогда, перед своими «похоронами» в Немецкой слободе в кирхе святого Михаила.

*****

После «смерти» или «инверсии», как называл сделанное с собой сам граф, он работал, в основном, в известных только ему подземельях Сухаревой башни. Но проникать в подвалы приходилось уже, разумеется, не с парадного входа, а через подземные ходы из подвалов домов возле Первой Мещанской улицы (прим автора: нынче – проспект Мира). Подземелья и ходы Брюс построил тогда, когда создавал в башне школу математических и навигацких наук а, заодно, обустраивал все и для других своих дел. Ходы были необходимы для доставки в подземелья всего того, о чем не должны были знать люди. Мастеровых, причем самых толковых, для строительства граф нанимал лишь на короткие этапы работ, а затем устраивал их на хорошие должности на сибирских заводах. Поэтому все о небольшом подземном лабиринте в Москве знал только он.

Ничего не изменилось и в советское время. Так получилось (Брюс приложил к этому руку), что глубокие подвалы под Сухаревой башней остались нетронутыми, хотя саму башню в 1934 году снесли.

Основное рабочее место у графа Брюса осталось прежним, но многое другое в его жизни изменилось. Жить в своей подмосковной усадьбе в Глинках он, разумеется, уже не мог, о чем очень жалел: здесь находилась прекрасно оборудованная обсерватория, здесь была его библиотека. После «смерти» ему пришлось периодически, – чтобы у соседей не возникали вопросы, почему их сосед не стареет, – переезжать с места на место. Каждый раз обустраивать заново обсерваторию, лабораторию, многое другое. Ему пришлось жить и в старинных палатах с большими подземельями на Солянке, и в аристократическом особняке на Волхонке. Но больше всего граф полюбил небольшой деревянный флигель в Сокольниках. На протяжении столетий, он, выждав время, чтобы в окрестностях ушло поколение, знавшее его, несколько раз возвращался сюда. Ему нравились леса вокруг флигеля, нравилась относительная уединенность этого места. Раньше у графа было еще одно любимое пристанище – деревянный дом в Прасковьином переулке в Останкино. Но этого места он лишился. По меркам его жизни это произошло недавно, когда в восьмидесятых годах возле ВДНХ начисто снесли старые останкинские переулки.

В своей «новой» жизни Брюс продолжал заниматься магией и астрономией с астрологией, которые считал «сестрами», двумя сторонами одной медали, собирательством редких книг, разнообразными научными исследованиями. Свои статьи ему приходилось публиковать под псевдонимами, о чем он очень сожалел. Тщеславие не было чуждо этому человеку.

Он жил очень долго, но жизнь ему не наскучила. Не надоели ему и женщины. За столетия их, самых разных, было немало. Но Анна… Они были вместе уже несколько лет, а Брюс чувствовал одно – он все больше и больше влюбляется в эту женщину. Он даже стал принимать средство для укрепления мужской силы. Не доверяя никому, сам создал его. Препарат оказался весьма эффективным.

Брюс позволял Анне то, что не разрешал своим прежним женщинам. Взять хотя бы шум в доме. Брюс любил тишину. Теперь привык, что в комнатах звучит современная музыка. А еще Анна любила дискотеки, и граф не разу не высказался против этого. Хуже было другое: Анна Брюс – она стала женой графа – увлекалась другими мужчинами. Впрочем, граф чувствовал: ничего сколь-либо серьезного никогда не было. Этого он бы не потерпел.

Сегодня ему крайне неприятно видеть ее кавалера, но он был почти уверен, что все обойдется и на этот раз: встречи, смс, может быть, поцелуи. Ничего более. Граф не сомневался – Анна любит только его. То, что происходит с ней сейчас – флирт, танцы по ночам, она иногда бывает напряжена – скоро пройдет. Переходный период, – ей надо привыкнуть к нему, к его образу жизни, – закончится. Он очень хотел в это верить. Правда, иногда к нему приходили сомнения. Граф думал о том, смогут ли они жить вместе – люди из разных эпох. Брюсу очень хотелось заглянуть в будущее, но, к сожалению, астрология, эта страсть его жизни, в данном случае не могла ему помочь. Он мог очень многое – узнать судьбы людей, народов и государств, но одно для него было закрыто. Граф не мог разглядеть свое собственное будущее. Не видел он и то из будущего других людей, что так или иначе было связано с ним самим.

Так что сомнения насчет Анны были, и они были мучительны, но Яков Брюс отбрасывал их. Он слишком любил эту женщину и не мог представить себя без нее.

Брюс, кстати, прекрасно знал, почему Анна позволила своему новоиспеченному кавалеру проводить ее до самого дома. Была уверена, что он, Брюс, отсыпается после бессонной ночи в обсерватории, которая размещалась в квадратной башенке с огромными окнами. А граф не спал. На рассвете ему пришлось недолго, но интенсивно поработать в лаборатории. После этого он почувствовал – разгулялся, уже не заснет, поэтому и принялся за статью об энергии Солнца.

Это занятие для Брюса было намного приятнее, чем срочные дела в лаборатории. Заглянув сюда сразу после прекрасной ночи в обсерватории, он понял: предыдущий опыт не принес нужного результата, а в сроки, поставленные заказчиком, следовало обязательно уложиться. Таковы были условия контракта, подписанного Яковом Брюсом с одной из британских фармацевтических компаний.

Год тому назад Брюс, благодаря обширным связям в научных кругах, узнал о планах этой фирмы разработать антидепрессант нового поколения. Этим лекарством англичане хотели нанести контрудар швейцарским конкурентам, которые недавно вырвались вперед в этом направлении.

Брюс родился в России, считал себя русским, но все равно, как и его шотландские предки, не очень жаловал англичан. Тем не менее охотно заключил с ними этот контракт. Британцы должны были хорошо заплатить. А это было важно для Брюса. Он очень вложился в участок, дом в Дубулты. Строительство затеял ради нее, Анны, – она захотела жить у моря. Чтобы ей было хорошо, он с болью в сердце решил расстаться с родными подземельями фундамента Сухаревой башни и с флигелем в Сокольниках.

В выборе морского места жительства стремления Анны и Брюса совпали. Она была влюблена в неяркий балтийский берег. Брюс никогда не бывал в Юрмале. Но рядом располагалась Рига. А этот город он полюбил очень давно. Еще в 1710 году, когда в русско-шведской войне крепость пала. Во многом благодаря ударам возглавляемой Брюсом артиллерии. «Хорошо, что метко стреляли, не нанесли городу большого ущерба», – думал Брюс, когда проезжал по кварталам Риги во время церемониального победного шествия. Мысли ценителя красоты и командующего артиллерией…

Кстати, при Петре Яков Брюс не просто руководил пушкарями. Он в прямом смысле слова создавал русскую артиллерию. Многое сделал для усовершенствования пушек, их лафетов. Создал даже образец скорострельного орудия. В те времена дальше образца дело не пошло. Но Брюс видел перспективность такого оружия, продолжил работу над ним и после своей «смерти».

Русские пулеметы в первой мировой оказались лучшими. Отчасти благодаря конверту с чертежами, который получил один из инженеров, работавших над созданием этих пулеметов. Конверт поступил от анонимного респондента, которым был Брюс. Сейчас он уже оставил артиллерийские, пулеметные изыскания, переключившись на другие дела. Своеобразным памятником им стал флюгер его юрмальского дома.

На его втором этаже Брюс оборудовал кабинет, биохимическую лабораторию, библиотеку, а также помещение, которое он называл «тайной комнатой». В ней граф занимался магией.

И сам дом не был вполне обычным. Например, огромные часы на фасаде были вечными. Собственной конструкции Брюса. Очень давно, до «смерти», он создал такие же в Москве. На фасаде дома, где жила его жена. Те вечные часы граф считал символом семейного счастья. Думал – ему никогда больше не придется делать такие часы. Встреча с Анной показала, что он ошибся.

А на первом этаже нового дома на берегу Балтики не было ничего таинственного. Здесь находились их с Анной комнаты. Комнаты, в которых все было сделано так, как хотела Анна. Брюс верил в то, что эти комнаты станут свидетелями их долгой семейной жизни.

Кстати, у Брюса была еще одна причина выбрать именно Юрмалу. Астрология… Его расчеты однозначно показывали: это место очень благоприятно не только для семейной жизни, но и… для зачатия. После кончины первой жены Яков Брюс никогда не думал о детях, но годы с Анной изменили его. Он хотел сына или дочь, в которых разглядел бы черты любимой женщины и свои.

Глава 5

Анна всегда хотела реализовать себя. Состояться, быть самодостаточной личностью. Ради этого занялась наукой, почти написала диссертацию в области модной сейчас психологии. И свои картины, – Анна была художником, – она тоже писала ради этого. Но в отношении живописи слово «самодостаточность» она считала неполным. Картины Анна создавала прежде всего потому, что без этого просто не могла жить. Это было настолько нужно ей, что жизнь начинала казаться противной, если приходилось делать паузу в творчестве. Так было раньше – до знакомства с Яковом Брюсом…

В последнее время жажда самореализации, выражения себя в работе и творчестве вновь стала сильной. Она почти умерла несколько лет тому назад – во время внезапно нагрянувшей болезни. Не проявляла себя и в начале жизни с Брюсом – этим необычным, будто чудом пришедшем к Анне из прошлого, и, – она это отчетливо осознавала, – великим человеком. Анну захватила любовь к нему. Она даже бросила работу, чтобы больше быть с ним.

«Он велик, он действительно велик, это счастье – быть его спутницей», – с восхищением думала Анна в начале их общей жизни.

«Он велик, он слишком велик для меня», – говорила она себе сейчас. Продолжала любить его. В этой любви по-прежнему были восхищение, благоговение, но ее сила была уже не такой, что прежде. Анна все больше осознавала: она все время, всегда будет очень «маленькой» по сравнению с ним. Что будет значить ее кандидатская диссертация по сравнению с волшебством Брюса? Ничего. У Анны не было иллюзий на этот счет. Она не сомневалась: абсолютно то же самое можно будет сказать и о докторской диссертации, если она когда-нибудь сподобится ее написать.

Диссертация… Она прекратила писать ее. Понимала: жене Якова Брюса это совершенно ни к чему. Вместе с диссертацией ушло и другое. Ее картины. Анна писала их с юности. В авангардно-импрессионистском стиле. Больше всего пейзажи – городские, природу. Иногда море. Последнее редко, потому что мало видела его в жизни. Но всегда работала над ним, как над святыней. Море звало ее, очаровывало.

У Анны не было специального образования, но она знала: лучшие картины – профессиональны. Она растет, как художник. Но потом все это прекратилось. Не сразу, как вышла замуж за Брюса, уже здесь, в Юрмале. А ведь она хотела переехать сюда отчасти ради своего творчества. Хотела насмотреться на море, понять его до конца. Надеялась, что море поможет ей обрести себя в новой жизни. Здесь, в Юрмале, Анна была просто очарована магией моря, но оно не защитило ее от того, что было в душе.

Здесь она перестала писать картины. Наверное, потому что была уверена: все, что она создаст, окажется слишком маленьким, слишком мелким по сравнению с тем, что делает он – Брюс. А он и не очень-то интересовался ее творчеством, думая больше о своих делах. Вот оно, творчество и ушло.

Но Бог с ними, говорила себе Анна, с собственными достижениями. Она думала и о том, что для самореализации ей, возможно, было бы достаточно другого. Она хотела быть женщиной, которая своей любовью помогает мужчине в его деле. Возвышает его, дает возможность почувствовать себя великим в его собственных глазах. Она была готова делать все это для Брюса, мечтала о том, чтобы стать его музой. Но… ему была не нужна муза. Он был велик и без ее, Анны, усилий. Таким образом, роль женщины-музы для нее отпадала. Брюс просто любил ее, не нуждаясь в поддержке.

Чувство Анны к нему угасало, все большее место в нем занимала благодарность за то, что Брюс для нее сделал.

*****

У нее возникло ощущение вакуума. Вакуум… Из-за него она заставила себя увлечься музыкой. Стала чем дальше, тем больше ходить на дискотеки. Здесь была музыка, здесь она забывалась в стремительных движениях танца. А еще здесь были мужчины. Еще два года тому назад Анне был не нужен никто, кроме Брюса, то теперь она начала смотреть на других. Она не думала о расставании с Брюсом, но все равно была в поиске. Совершенно безуспешном. Все те, кому она нравилась, казались ей очень бледными, почти ничтожными по сравнению с человеком, который был рядом с ней.

Сегодня она почти всю ночь провела на дискотеке. Переключилась, но в конце концов ей стало казаться, что громкие ритмы выбивают из нее мозги, мысли. «Неужели такие дискотеки – это мой путь в жизни?», – с горечью подумала она и ушла из танцевального зала. Не обращая внимания на дождь, бродила по ночным улицам Юрмалы. А затем услышала шум моря. Ей захотелось прийти к нему. Она и прежде не раз смотрела на море, сидя на скамейке возле спасательной станции. Пришла сюда и на этот раз. И встретила этого человека.

Когда смогла разглядеть, поняла – ей хочется долго, очень долго быть с ним вдвоем на маленькой площадке спасательной станции, несмотря на утренний морской холод. Внешне очень понравился – высокий, волосы светлые, с рыжизной. Глаза голубые, пальцы длинные, как у многих одаренных музыкантов. Весь, как отметила про себя Анна, породистый. А его взгляд… Взгляд немного беспомощного, недовольного собой интеллектуала, очень доброго, ранимого, но в тоже время целеустремленного человека. Сейчас, подходя к дому, Анна думала о том, как он глядел на нее, как взял ее за руку, когда они шли по песчаной, мокрой от ночного дождя тропинке, бегущей вдоль моря. Она чувствовала: этот человек – не такой, как все те, с которыми у нее в последнее время возникали микро-романы. Она даже не успела узнать, как его зовут, но не сомневалась: позвонит ему. И, скорее всего, это будет не микро-роман. Но что именно?

Брюс… Одно дело – желать изменить жизнь. И совсем другое – решиться на это. Сможет ли она оставить его после того, что он сделал для нее? Сейчас Анне не хотелось думать об этом. К тому же лишь в эти минуты она почувствовала, что ей безумно хочется спать.

Анна прошла по первому этажу своего дома, обставленного так, как хотела она. С современной формы камином, без обилия мебели, чтобы не возникало ощущение тесноты, на стенах несколько картин – абстракции в ярких тонах. Среди них была и пара ее полотен. Анне нравились эти комнаты, за время, проведенное здесь, они стали для нее родными. Ей уже трудно было представить, что она сможет жить в другом месте.

Она любила спальню – если откроешь окно, слышится голос моря. Обожала столовую – комнату на первом этаже с большим (единственное такое громадное окно во всем доме!) полукруглым окном почти во всю стену. Возле окна здесь стоял старинный круглый стол. Другая мебель тоже была сделана еще в девятнадцатом веке. Анна обожала пить кофе в столовой – благодаря окну сосны и дюны казалась ей очень близкими. Она была рядом с ними в любое время года.

Сейчас Анна не думала о кофе. Ей, правда, очень хотелось есть, но желание согреться было еще сильнее. Она пошла в душ, сделала для себя почти кипяток. Согрелась, а потом… Потом ласкала себя, думая о человеке, которому так не понравились, – это было видно по его лицу – тыквы Брюса. Анна знала: дело в ревности!

Она не ласкала себя с тех пор, как встретила Брюса. Но сегодня это стало для нее естественным, она все еще жила своим неожиданным первым свиданием. И очень сильно кончила, едва сдержав в себе крик наполнившего душу счастья.

Теперь ей надо было поспать после бессонной ночи. Открыв дверь спальни, Анна не обнаружила там Брюса. «Работает», – подумала с удивлением, потому что знала – ночью был в обсерватории, и никаких срочных дел у него не должно было возникнуть. Она нашла его в лаборатории, этом огромном помещении, занимавшем почти половину второго этажа. Увидев жену, Брюс кивнул ей, отвлекшись лишь на мгновение и тут же вернувшись к каким-то своим не терпящим отлагательств действиям. Анна подошла к большому столу, на котором стояли два суперсовременных микроскопа (громадный и совсем крошечный), колбы, бутылочки и пузырьки с разноцветными жидкостями, большой алюминиевый сосуд грушевидной формы, в котором находилось что-то дурнопахнущее, газовая горелка, светившаяся синим с фиолетовыми краями пламенем, несколько разноцветных камней (самые маленькие – с орех, а большие – с человеческую голову), огромный старинный компас, молоток, три небольших ноутбука, два ножа, половина оранжевой тыквы, кусок бивня носорога, несколько гроздей черной рябины и открытая банка со сгущенкой.

Кому, как не Анне, было знать: из всего, чем был завален стол, только эта маленькая баночка не предназначалась для дела. Брюс очень любил сгущенное молоко. Из всех сладостей признавал лишь его. И то далеко не все сорта. Она невольно улыбнулась, подумав об этой маленькой слабости своего мужа.

Тем временем Брюс отставил в сторону ступу, на дне которой был какой-то бледно-оранжевый порошок, встал, стремительно – Анну всегда удивляла его легкая походка – подошел к ней. В его глазах она, как всегда, увидела любовь и внимание. И еще – он изучал ее. Хотел понять – какая она сейчас после ночи на дискотеке… Она знала – он доверяет ей, хочет верить в их общее будущее, но все равно ему не нравится такое времяпрепровождение. Хорошо, подумала Анна, что он почти ничего не знает о ее увлечениях другими мужчинами. Граф, правда, случайно видел некоторых ее кавалеров, но она говорила ему, что это просто партнеры по танцам и, в принципе, в этих словах было больше правды, чем лжи. Анна была уверена, что он верил ей.

Слава Богу, сказала она себе, при всей своей магии Брюс не умеет читать мысли, иначе ему очень не понравилось бы то, что она думала о сегодняшней встрече.

Он молчал, продолжая сканировать ее, а она… Она продолжала вспоминать то, что только что произошло с ней. Этого мужчину, который отдал ей свой чай, с которым ей было очень хорошо. Анна почему-то не сомневалась, что он очень талантлив. Наверное, в своем творчестве, думала она, он так же талантлив, как Брюс в химии, магии. Но этот человек, – она ощущала это всем сердцем, – один. Ему не хватает поддержки. Его целеустремленность подавлена. Анна чувствовала и другое – он нужен ей и потому, что в свою очередь поможет ей. Поможет стать собой. Поймет и разделит ее чаяния. Не будет снисходительно-внимателен к ее устремлениям. Как Брюс.

Анна не сомневалась: будь рядом с ней такой человек, как тот, которого встретила, многое у нее сложилось бы иначе. Он, была уверена она, более чуткий, чем Брюс. Ее картины, ее работа станут неотъемлемой частью его жизни…

Граф молча погладил Анну по щеке.

Брюс… В это мгновение она снова ощутила, как он любит ее. А она так обязана ему. И она все-таки тоже любит его.

Все-таки… Анна размышляла об этом «все-таки», когда Яков Брюс поцеловал ее в губы.

– Опять не спала всю ночь из-за своей дискотеки? – ласково спросил он после поцелуя, который, – Анна была уверена в этом, – длился ровно столько, сколько хотел он и намного дольше, чем хотела она сама.

Она лишь кивнула в ответ, невольно чувствуя свою вину перед ним. Перед этим седым, очень худым и высоким человеком с умными, проницательными, совсем не старческими глазами. Она часто видела в этих глазах любовь. Порой в них была властность, было высокомерие. А порой – едва видимая тень отчаяния.

– Иди, Аннушка, поспи, – предложил он, – а потом пообедаем.

– А ты? – Анна подумала о его бессонной ночи.

– А мне, – граф развел руками, – надо еще немного потрудиться над этим антидепрессантом для англичан. Немного затормозил. С черноплодкой – Брюс самодовольно улыбнулся – я попал в самую точку. А вот тыквы… Я выбрал не ту. Сейчас срежу другую. Поработаю с ней. Так что иди – отдыхай. А потом… Потом, я, наверное, буду свободен, и для вечера мы придумаем что-нибудь интересное. – Он немного помолчал, затем, слегка наклонив голову, поинтересовался: – Хочешь, я провожу тебя в спальню?

– Очень.

Анне было известно, что означали эти слова. Она действительно очень захотела этого, даже сейчас, после бессонной ночи и необычного утра. Она никогда не была недотрогой, знала много партнеров, но такого мужчины, как Яков Брюс, у нее не было. Она была уверена – сейчас с ним будет также прекрасно, как бывало прекрасно всегда. Она умрет от блаженства и возродится, продолжая чувствовать его в себе. Секс с ним… Она всегда, в каждую минуту, была готова к этому, очень хотела этого безумного наслаждения.

Анна невольно подумала о том, будет ли ей так же хорошо в интиме с ним, с человеком, которого она сегодня встретила. «Но жизнь – это не только секс», – сказала она себе. И больше не захотела ни о чем думать. Была будто загипнотизирована ожиданием близости, желала только ее. Они с Брюсом шли в их общую спальню.

После интима Брюс отправился к грядке с тыквами, которые выращивал из собранных со всего света семян в качестве компонента создаваемого для британцев препарата, а Анна… Она после близости заснула, как убитая. Проспала почти весь день. Когда проснулась, об обеде, о котором говорил утром Брюс, уже не могло быть и речи. Они поужинали. Сделали это в одном из небольших ресторанов Юрмалы, где было очень уютно, и где звучала живая музыка. А затем Брюс устроил праздник для Анны.

Это был фейерверк возле их дома. Анна знала – он делал фейерверки для Петра I. Когда граф впервые рассказал о них, она не была готова к чему-то необычному. Действительность оказалась несравнимой с ожиданиями. Каждый раз Анна поражалась изумительным картинам и представлениям, которые создавали на небе разноцветные – она никогда прежде не видела такую многогранную цветовую гамму! – огни.

Сегодня для нее на небе танцевали огромные синие зайцы с большими ушами и хвостами, похожими на большие оранжевые помпоны. На это нельзя было смотреть равнодушно. Анна балдела от веселого комичного танца, но думала и о том, что скоро, – нет, завтра, обязательно завтра, причем с утра! – позвонит человеку, который смог согреть ее возле моря. Ей хотелось видеть его. Ей хотелось быть с ним.

Она заметила, что Брюс ни разу не улыбнулся за этот вечер, но отнесла его мрачность прежде всего к «тыквенным» неудачам.

Глава 6

Анна…

Анна… Я повторял и повторял про себя это имя. Анна… Сейчас она была здесь, рядом со мной, на двуспальной кровати моего гостиничного номера. Давно, очень давно у меня не происходило такого. Три раза занимались любовью, и я не был уверен, что скоро снова не захочу ее. Наша близость – это был взрыв мужской силы, рожденной любовью…

Я понял, что люблю Анну, когда она через день – это было утром – позвонила мне. Чувствовал эту любовь, когда мы договаривались о встрече, чувствовал каждую минуту, прошедшую в ожидании того, что я увижу ее.

Мы договорились встретиться на пляже, в том месте, которое я называю «сердцем» Юрмалы. Сюда выходит улица Турайдес, одна из улиц Майори, на которой, кстати, находится концертный зал «Дзинтари». Заканчивается эта улица смотровой полукруглой площадкой. Она массивная, сложена из серого камня. Мне площадка чем-то напоминает нос корабля, выходящего в море. Рядом с ней, уже в самом начале широкого песчаного пляжа, установлены флаги Юрмалы, на которых изображены ее символы – небо, море и чайка.

Увидел Анну издалека. Увидел и сразу понял, почему не позвонила вчера. Во-первых, подстриглась – наверное, только женщины поймут, как ей удалось это сделать с такими короткими волосами – и, по-моему, сделала это классно. При этом ее старинная заколка и необходимая для нее длинная прядь волос остались. Почему она так дорожит этой заколкой? Я недолго размышлял об этом. Смотрел на Анну, видел только ее.

Кроме стрижки, в ней появилось еще кое-что новое: маникюр и педикюр ярко синего, под стать глазам, цвета. Она была в желтом спортивном костюме и шлепках. Я понял: она захотела стать более яркой, и это было сделано для меня.

Любовался ей, но подумал и о другом – сегодня она не замерзнет. День был солнечный, мягкий, почти безветренный. Осень, казалось, отдавала этим днем лету какой-то свой, известный только им двоим, долг. Море было почти спокойно. Лазорево-изумрудное, оно будто дремало на солнце, отдыхая от трепавшего его несколько дней ветра. Маленькие волны казались ленивыми. И еще парило. Может, поэтому на берегу было немного народу.

Она шла ко мне быстро, почти стремительно и также быстро остановилась, очень близко ко мне. Я увидел в синих глазах – спешила, тоже ждала встречи.

– Здравствуй, я – Анна, – она протянула мне руку.

– А я – Артур.

Мы улыбнулись друг другу – наконец-то узнали имена друг друга. Я, кстати, всегда стеснялся своего хотя и христианского, но все-таки, прежде всего, английского, нет, даже, скорее, кельтского имени. Но что я мог сделать с этим, если мой папа – филолог, и диссертация его была посвящена средневековой английской литературе? А сегодня никакой неловкости из-за имени не возникло. Благодаря тому, что передо мной была именно она. Анна. С ней я чувствовал себя более уверенно, чем с чередой тех, кто оказывался со мной до нее. Видел, что нравился ей таким, каков есть.

Мне было хорошо, естественно с ней. Было естественно идти рядом, чувствуя ее руку в своей, разговаривать обо всем. Одно немного напрягло – я уже тогда, при первой встрече, выложил почти все про себя, а она оставалась для меня во многом закрытой. Вопросы задавать было неловко, а сама Анна очень мало рассказывала о себе. А о человеке, с которым живет, вообще не было сказано ни единого слова. Впрочем, я воспринял это как данность, подумав о том, что, в конце концов, мы еще только начинали познавать друг друга.

Море было прекрасно в своем покое. Наверное, нам хотелось быть в гармонии с ним, поэтому шли медленно, иногда останавливаясь. Парило все сильнее, и сегодняшняя, отдыхающая Балтика совсем не спасала от этого. Я сбросил рубашку, Анна сняла шлепки, оставшись босиком, расстегнула молнию курточки своего костюма. Желание близости – оно возникло сразу, едва я увидел ее – стало сильнее.

Мы хотя и шли медленно, но уже миновали Майори, Дзинтари – все эти замечательные, непохожие друг на друга части Юрмалы. Сосны, стена которых росла за широким пляжем, становились все выше. Мы уже были в Булдури – рукой подать до моего отеля. Я очень хотел, чтобы мы сегодня были вместе. Не сразу решился, но все-таки нашел в себе силы для этого вопроса:

– Ты не хочешь зайти ко мне?

Спросил прямо. Был почти уверен – Анна поймет меня правильно, она должна чувствовать, что нужна мне не только для секса.

Я не обманулся в своих ожиданиях.

– Хочу, – коротко сказала она.

Анна не стала надевать свои шлепки, а я – рубашку перед тем, как мы вошли в гостиницу. Мы не сказали друг другу ни слова, когда оказались в номере. Только она сразу распахнула окно – уходя, я не задернул шторы, и в номере стало жарко. Открытое Анной окно почти не дало прохлады, но жара нисколько не уменьшила наше желание.

Я целовал ее губы, она отвечала мне, гладила рукой мои плечи, грудь, а я медленно, очень медленно, чтобы полнее ощутить каждое мгновение этих минут, раздевал ее. Груди Анны оказались действительно небольшими. И еще по ним было видно – она наверняка не рожала. Она была удивительно стройной. Безумно желанной. Мы очень быстро, наверное, чуть-чуть скорее, чем я хотел, желая продлить минуты сближения, завели друг друга.

*****

А затем… Затем произошла осечка. Анна была возбуждена, она хотела принять меня в себя, но ее будто заклинило, она не могла сделать этого. «Наверное, оттого, что впервые со мной, сейчас это пройдет», – подумал я. Был бы спокоен, если бы не видел напряжение, страх в ее глазах.

– Не волнуйся, – я провел рукой по ее груди, животу, плавно спускаясь вниз, – все будет нормально.

– Это из-за того, что у меня давно никого не было, кроме него, – тихо сказала она, продолжая ласкать меня.

Я балдел, кайфовал, хотя и чувствовал: в этих прикосновениях все меньше и меньше страсти и все больше и больше инерции. И еще. Несмотря на свой кайф, я сразу понял: она почему-то лгала мне. Я разглядел эту ложь в самой глубине ее синих глаз. А ее страх, напряжение… Я чувствовал, как они росли в Анне. Уже не думал о том, чтобы снова попытаться войти в нее. Просто полулежал рядом, опершись на локоть. Ласкал ее, стараясь помочь ей расклиниться, преодолеть то неизвестное, что жило внутри нее.

Неожиданно Анна вытянулась на кровати. Неестественно, будто струна. Все ее мышцы в этот миг налились судорожным напряжением, голова откинулась назад.

– Что с тобой? – испуганно спросил я.

Она не ответила. Застыла, замерла в своем напряжении, глядя в какую-то точку на потолке. Мне стало страшно за нее. Не знал, что делать, как помочь ей.

Одному мне известно, какое облегчение испытал, когда – наверное, прошло не больше минуты, которая стала для меня очень длинной – все это закончилось так же внезапно, как началось.

Напряжение оставило тело Анны. Она взглянула на меня. Теперь в ее глазах не было страха. Только любовь. Но она еще не была в порядке. Дышала часто, неровно. Положила руки на мои плечи, попросила воды. Очень быстро, жадно пила. После того, как она поставила на пол опустевший стакан, я спросил:

– Как ты? Как себя чувствуешь?

– Нормально, просто отключилась, почти потеряла сознание, – она обняла меня, – наверное, сегодня очень много была на солнце. И переволновалась, ведь близость с тобой – это для меня хоть и очень желанное, но новое. И очень важное.

Я прижал ее к себе, откликаясь на последние слова. Чувствовал, что она снова что-то недоговаривает, но не стал, не смог думать об этом. Через несколько минут она уже выглядела так, будто ничего не произошло, и я видел: она очень хотела меня. Так же сильно, как я ее…

Мы занялись любовью. Никаких проблем не было. Не возникли они и во второй раз, и в третий.

Мы кайфовали, мы – это было, как нежданное чудо – одновременно кончали. Я ощущал и знал, что она чувствует то же самое – этот первый секс делает нас близкими, родными друг другу. И что еще было прекрасно: мы открыли, как органично подходим друг другу в интиме. Почти сразу выяснилось, мы оба предельно откровенны, оба любим разнообразие в сексе. При этом дополняем друг друга – она более инициативна, ей нравится роль ведущей точно так же, как мне роль ведомого. Она обожает позу наездницы, а я люблю видеть женщину над собой.

А какой она оказалась гибкой… Это было как чудо.

– Ты занималась гимнастикой? – полушутя спросил я.

– Спортивной. Очень давно, в детстве. Но, как видишь, это не проходит бесследно.

За эти часы сексуального марафона мы выпили половину пятилитровой канистры воды, бутылку сухого вина (я купил ее накануне, предчувствуя, что у меня может появиться гостья), уничтожили все мои запасы съестного…

Лишь в нашей четвертой за этот день близости, – уже были близки сумерки, а погода сломалась, небо над Юрмалой заволокли тяжелые, слоистые тучи, – было больше нежности и ласки, чем страсти.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– И я люблю тебя, – произнес я.

За окном начал накрапывать дождь. Пока еще редкие порывы западного ветра заставляли склоняться верхушки прибрежных сосен. А мы были вдвоем в маленьком гостиничном номере. Безумно счастливые, обретшие друг друга половинки единого целого. Ощущение этого было очень сильным во мне в эти минуты.

Оно оставалось и потом, когда я провожал ее. Но оттенок его, этого ощущения, стал другим. С болью, тоской. Ведь я провожал не до дома, как в прошлый раз, а до железнодорожной станции Дубулты – в гостиничном номере Анна попросила меня об этом.

Почти весь день я не вспоминал о том, что Анна – не одна, что есть человек, с которым она проводит дни и ночи в этом красивом, немного странном на вид доме, но сейчас я не мог не думать об этом. Размышлял я и о том, что хотя мы с Анной удивительно быстро стали близки, – я всем сердцем чувствовал это, – но тем не менее она во многом очень далеко от меня. Дистанцируется. Сегодня я почти ничего не узнал о ее жизни. Не сказала она правды и о том, что произошло с ней в номере.

Впрочем, все эти неспокойные мысли были на втором плане, когда вечером, – уже начинало темнеть, – мы ехали на электричке в Дубулты. На первом была обретенная любовь к ней. К этой высокой женщине с очень короткой стрижкой и большими синими глазами. Она держала меня за руку, а ее рука была почти также холодна, как и тогда, на смотровой площадке. Не была она особенно теплой и во время нашей близости.

Я вскользь, на мгновение подумал об этой ее особенности. Главными были чувство к ней, грустное ощущение скорого расставания и желание новой встречи. Нет, не встречи, а многих встреч. Желание быть вместе. Вместе всегда? Наверное, да. Но мы встретились всего два раза, я еще не решался убрать вопрос и поставить точку после этого «всегда».

Я чувствовал, Анна тоже думает о нас. В электричке ни на мгновение не отпускала мою руку, голову положила мне на плечо…

– Я скоро, очень скоро позвоню тебе. Мне было хорошо, очень, понимаешь, – очень! – хорошо с тобой.

Она произнесла эти слова, когда поезд уже подъезжал к станции. Слева мы видели широкую полноводную реку Лиелупе, справа – построенное в позднее советское время красивое здание станции с причудливо изогнутой крышей, небольшую площадь, шоссе, за которым начинались улочки старинного курортного Дубулты. Неподалеку в той стороне возвышалась стройная кирха с высоким шпилем в обрамлении лип. И все это было в моросящем дожде и тумане, который несмотря на ветер, медленно, но верно наступал на Юрмалу со стороны моря.

*****

Мы попрощались под одним из фонарей на площади возле станции. Под ногами на мокрых плитках мостовой лежали удивительно красивые в его свете желтые листья. Яркие, но уже в едва заметных морщинках старости.

Анна поцеловала меня в губы. Затем фонарь и стареющие листья остались со мной, а она перешла дорогу, направилась в сторону кирхи. Еще минута, и я перестал видеть Анну. Балтийский вечер, – а, может быть, сама жизнь, – скрыл ее от меня.

Я вернулся в гостиницу, поужинал там же, в баре. Заставил себя. Есть не хотелось.

Тоска… Я был полон этой тоской, когда уже поздним вечером вышел на берег моря. Прохладный ветер набрал силу и рассеял туман. Балтика волновалась. На краях залива уже зажглись маяки. Мне безумно нравилась эта картина, но я смотрел на море и маяки один. Без нее. В эти минуты я понял одно, хочу видеть все это с ней. Хочу всегда видеть мир с ней. Для меня больше не осталось вопроса после слова «всегда». Я отдавал себе отчет в том, что мы только нашли друг друга, я еще мало знаю ее, так же, как и она меня, но решил – скоро, на днях, скажу ей о том, что хочу всегда быть с ней. Так решили мои любовь и тоска.

Никогда прежде так быстро я не принимал столь важных решений. Но, наверное, это потому, подумал я уже перед сном, что не встретил Анну раньше. Чувствовал: любовь к ней меняет меня.

Глава 7

Анна чувствовала себя уставшей, обалдевшей от счастья после этого дня любви. Ей казались прекрасными сосны, шпиль кирхи, резьба деревянных особняков, самая обыкновенная мокрая трава, которая в свете фонарей обрела особенный сочный цвет. Ей казалось прекрасным все, что видела каждый день, что уже стало обыденным и привычным. Она жила прошедшим днем, знала, что возвращение домой в какой-то степени заслонит собой этот день, поэтому шла очень медленно, сохраняя прожитое в себе. Не хотела ни о чем думать, кроме этого, открывшего ей новую жизнь дня.

Но ее путь не мог быть вечным, скоро она увидела силуэт своего дома, обрамленный темнотой вечера. Остановилась ненадолго – просто посмотреть на дом. Анна любила авангардный стиль. Несмотря на это ей очень нравились старомодные очертания дома на взморье. Нравилась остроконечная крыша центральной части, круглые чердачные окна, флюгер в виде пушки. И дорожка песчаного цвета, которая вела к входной двери. Анна любила возвращаться по этой дорожке к своему дому. Своему маленькому, сложенному из камня замку.

Сегодня она почти сразу обратила внимание на стрелки часов, установленных на фасаде. Все они – и часовая, и минутная, и даже секундная – были не белыми, как обычно, а казались налитыми густым пульсирующим темно-багровым светом. Так бывало всегда, когда граф собирал свои силы для того, чтобы обратиться к магии или уже сделал это. И сейчас свет в доме горел в одном-единственном окне. Закрытом плотной шторой окне «тайной комнаты».

По всем расчетам Анны этого не должно было быть – вчера весь день он продолжал работать над «английским» лекарством. Работа не была успешной, число тыкв на грядке заметно уменьшилось, но ни одна из них не стала заветной компонентой создаваемого препарата. Сегодня утром, когда Анна уходила из дома, – она не соврала Брюсу, сказав, что идет гулять по берегу! – граф срезал две громадные тыквы: желтую и еще одну – необычного для балтийских мест цвета – розовую. На пороге она оглянулась: Брюс поднимался по ступеням крыльца со своими тыквами. Было видно – тащить их не очень легко, хотя он был далеко не слабым.

А сейчас Анна знала – он занимался чем угодно, но точно не лекарством. Снова весь в магии…

Она восхищалась Брюсом, как ученым, астрологом, но не любила его магию. Ей не нравились призраки, иногда появляющиеся в доме в эти часы. Ее пугали гномы, которые несколько раз из каких-то своих тайных жилищ приходили к графу, чтобы поколдовать вместе с ним. Ее был очень неприятен холодный, просто ледяной ветер, источником которого нередко становилась «тайная комната».

Она вздохнула с облегчением, когда, войдя в дом, увидела: ничего из этих страстей нет. Знала: сейчас Брюса не надо тревожить, поэтому не стала подниматься наверх, звать его ужинать. Пошла в столовую, устроилась за круглым столом так, чтобы оказаться прямо напротив большого окна. Но сегодня Анна меньше, чем обычно, любовалась природой. Она давно не ела с таким аппетитом. Ей не хватило салата, двух кусков жареной индейки с рисом, печенья. Она взяла из холодильника сыр – балдела от латвийского сыра с тмином – сделала себе два больших бутерброда.

Вкус бутербродов показался ей прекрасным, как весь сегодняшний день. Анна хотела одного – чтобы ее жизнь состояла только из таких дней. Но для этого надо было пройти жизненную развилку. Расстаться с человеком, который до сих пор многое для нее значил. Было и еще одно обстоятельство – Артур знал о ней далеко не все. Анна уже решила – что все ему знать и не нужно. Она, разумеется, не скажет ни слова правды о Брюсе, о том, что он сделал для нее. Была уверена: Артур в это просто-напросто не поверит.

Но кое-что ей обязательно придется рассказать ему. И она знала, что это «кое-что» может ему не понравиться. А оно, «кое-что», уже почти всплыло сегодня. Тогда, когда она не смогла принять Артура в себя, а затем почти отключилась. Впрочем, она наделась – Артур примет ее такой, какая она есть. Сделает это потому, что знает, чувствует то же самое, что и она: они смогут стать единым целым. В общей жизни каждый из них обязательно воспрянет и возродится.

От этих мыслей Анну – она уже съела свои бутерброды и допивала чай – отвлек шум на втором этаже. Сначала Брюс громко хлопнул дверью, затем она услышала его быстрые шаги над своей головой. Потом раздался какой-то шум. Анна не была стопроцентно уверена в этом, но, скорее всего, это были звуки падения. Упасть там, на втором этаже, мог только сам граф. Она побежала наверх.

*****

Анна не ошиблась. Брюс сидел на полу широкого коридора, выглядел очень расстроенным.

– Не волнуйся, я в полном порядке, – отмахнулся он от Анны.

– Объясни тогда, почему упал? Что стряслось?

Она все еще была взволнована. Увидев Брюса на полу, подумала об одном: ему стало плохо. Теперь стало ясно – произошло что-то другое.

– Он удрал, – с грустью произнес Брюс.

Эти слова ничего не прояснили для Анны. Она с удивлением смотрела на Брюса, который оставаясь на полу, внимательно рассматривал пол коридора и после своей короткой реплики, казалось, совсем забыл о ней.

– Он – это кто? – была вынуждена задать еще один вопрос Анна.

– Кто, кто! – голос Брюса, казалось, состоял только из раздражения. – Неужели, неясно, кто? Жук, конечно. Кто же еще? Неужели не поняла сама? Его негде нет!

– Так ты все-таки оживил его?

Анна вспомнила: на днях Брюс показывал ей огромный кусок янтаря, в котором застыл приличных размеров жук. «Я займусь им», – пообещал он тогда. Теперь Анна знала – магия ее мужа снова оказалась сильнее законов природы. Погибший в древней смоле жук обрел вторую жизнь.

Брюс не сразу ответил ей. Продолжал поглядывать по сторонам, надеясь увидеть беглеца. Когда убедился, что этого, скорее всего, не произойдет, сказал:

– Конечно. А ты думала, могло быть иначе? – он победоносно поднял голову, его раздражение, похоже, почти растаяло. – Только он сразу сбежал, а я даже не успел рассмотреть его усы. Они такие большие и необычные. Как сабли… – Он грустно вздохнул, затем неожиданно улыбнулся. – Знаешь, а вот с тыквами все прекрасно! Одна из двух подошла, я теперь могу без спешки продолжить работу над препаратом.

– Поздравляю, – Анна подбежала к графу, обняла его, поцеловала его в щеку. – Какая подошла? Наверняка, розовая, из Аргентины? – поинтересовалась она.

Она была почти уверена, что Брюсу помогла именно диковинная тыква.

– Нет, – улыбнулся граф, – моей доброй помощницей стала наша соотечественница. Самая обычная курская желтая тыква. Ну, а раз так, – продолжал он, – раз разобрался с ней, то решил ненадолго отвлечься. Занялся жуком. Оживил-таки. Но он, – Брюс покачал головой, – оказался прыткий. Едва зашевелился, вдруг – шасть – и побежал, брякнулся со стола, рванул дальше. Бегает очень быстро, зараза! Вмиг удрал из комнаты. А здесь, в коридоре, – Брюс грустно вздохнул, – я снова не успел его поймать. Видел – он побежал к плинтусу, а там, в плинтусе, – я выставлю строителям штраф! – щель. Я бросился вперед, чтобы его схватить, даже споткнулся, а он уже заскочил в нее, в эту проклятую дырку от ржавого бублика. Теперь, – он снова посмотрел по сторонам, – подожду, может, где вылезет.

В последних словах прозвучала надежда. Она была очень хрупкой. Это подтверждали следующие слова графа:

– Хотя нет, ждать не буду, наверное, он уже на улице. А там темно. Там я его ни за что не найду.

– Наверное, ты прав, он на улице, – Анна не хотела подпитывать напрасную надежду графа. – Но, может быть, это не так плохо? Раз снова живой, пусть вернется в настоящую жизнь.

– Пусть вернется, – печально вздохнув, согласился с ней Брюс, – Но я, – снова пожаловался он Анне, – даже не успел как следует на него посмотреть.

Затем они пошли вниз, в столовую. Просто пили чай. Ведь Анна уже поужинала. А Брюс, который все еще переживал из-за жука, от ужина отказался. Довольствовался своей любимой сгущенкой. Вечернее чаепитие стало очень неприятным для Анны. Она даже позавидовала древнему жуку, ускользнувшему от ее мужа. Ей самой было некуда деться.

Она несколько раз ловила на себе пристальный взгляд Брюса. Знала – это привычное ей сканирование. И видела – Брюс понял: что-то не так. С ней не так. Скорее всего, догадался, что именно не так. Анна понимала, что это была не очень трудная задача. Ведь в ней многое изменилось. Она стала другой после этого дня. Мог ли внимательный, заинтересованный взгляд упустить это?

Ей было ясно – не упустил. Это подтверждало многое. Брюс, большой любитель чая со сгущенкой, на этот раз выглядел недовольным. Он был неразговорчив, хмуро смотрел на Анну. Дело, разумеется, было уже не в пропавшем жуке. Ведь в спальню она пошла одна. Граф отправился в обсерваторию. Это было нарушением традиции их жизни. Брюс обязательно занимался с Анной любовью перед тем, как насладиться созерцанием светил.

Она легла спать одна. Думала о минувшем дне и о Брюсе. Многое чувствовала к нему, но в этом «многом» больше всего было жалости, потому что жить Анне уже хотелось с другим.

Уже перед самым сном она задумалась о том, как может пройти расставание с Брюсом. Понимала – этот этап ее жизни не станет легким. Брюс – необычный человек. И он очень любит ее. Анна заставила себя выбросить из головы эти мысли, сказав себе, что еще неизвестно, произойдет ли расставание. Ей страшно хотелось, чтобы у них с Артуром все было не просто хорошо, а навсегда хорошо, но она понимала: они еще только встретились.

Глава 8

Брюс никогда не видел Анну такой. Она старалась не встречаться с ним взглядами, но ей не удалось скрыть себя от него. Подтвердилось то, что он чувствовал в последние дни – Анна увлечена. Увлечена очень серьезно. Это не то, что происходило с ней прежде. Сегодня, – Брюс готов был поклясться в этом всей своей длинной жизнью, – она выглядела так, как выглядят влюбленные женщины. Да, именно так. И это было крайне скверно.

Граф был уверен, что видел своего соперника – тот человек, который на днях стоял с Анной возле их дома. Сомнений в том, что это кто-либо еще, у Брюса не было, ведь тогда он смог многое разглядеть.

Сегодня граф снова чувствовал опасность. Это ощущение было сильнее, чем в то утро, когда он впервые увидел Анну с этим высоким светловолосым мужчиной. Сейчас был зол на него. Зол на Анну. Но злость ненадолго овладела им. Брюс подумал о том, что этот роман, судя по всему, продолжается всего несколько дней. «По-настоящему волноваться пока не следует», – сказал он себе.

Дело в том, что он очень хотел перестать волноваться. Ведь предстоящей ночью его ждало редкое зрелище. Граф был полон ожиданием, когда поднимался – часы на фасаде дома как раз пробили полночь – в свою обсерваторию. Она была небольшой, но вмещала в себя два современных телескопа. А еще здесь хранилась «астрономическая труба» Брюса, созданная им с помощью магии еще в восемнадцатом веке…

Этой ночью Брюс наслаждался редкой возможностью созерцать саламандр. Когда-то своей магией он создал их в подземелье Сухаревой башни. Саламандрам – этим существам с телами ящериц и почти человеческим разумом – было неуютно на Земле. Они были вялые, почти все время дремали. Скоро поняли – им нужна другая среда. И ушли в космос. Очень близкий к Земле, намного ближе, чем орбита международной космической станции, но все-таки космос.

Брюс полюбил этих грациозных, умных созданий с момента их огненного рождения. Не мог оставить их вниманием и после того, как они покинули Землю. Когда позволяли погода и расположение колонии саламандр относительно нашей планеты, Брюс обязательно находил время, чтобы понаблюдать за их жизнью. К сожалению, это происходило нечасто.

Этих волшебных существ не видели другие астрономы с современными мощнейшими телескопами. Не замечали их существования космические станции и спутники-шпионы. Их жизнь была видна лишь через волшебное стекло «астрономической трубы». Только граф Брюс мог созерцать саламандр, наслаждаться пластикой движения невероятно гибких огненного цвета тел.

Между прочим, до своей «смерти» Брюс показывал саламандр Петру I и нескольким друзьям. Так что, возможно, не только фантазия, но и передаваемые из поколения в поколение воспоминания помогли Владимиру Одоевскому написать повесть «Саламандра», один из героев которой – старый граф – чем-то похож на Брюса…

Сегодня Яков Брюс настолько увлекся саламандрами, что совершенно забыл обо всем том плохом, что пришло к нему в эти дни. Работа тоже вылетела из головы: граф не сделал ни одного замера, необходимого для его астрологических вычислений.

Он кайфовал возле своей трубы. В эту ночь ему особенно повезло. Активность солнца впервые за долгое время стала небывало высокой. Саламандры, которые, в основном, спали, когда солнце «отдыхало», не замедлили откликнуться на поток энергии. Их предки были рождены в огне огромной печи, сконструированной Брюсом, который тогда еще не был графом. И теперь только солнце, его видимые и невидимые лучи, придавало им силы, побуждая к стремительным полетам, страстным эротическим играм.

Брюс не мог оторвать от них взгляда, картины жизни грациозных созданий стояли у него перед глазами, когда на исходе ночи он выходил из своей крошечной обсерватории. Но в тоже время граф был крайне недоволен собой.

*****

«Увлекся… увлекся, как глупый мальчишка», – мысленно ругал себя Брюс, спускаясь на первый этаж. Для самокритики были веские основания. Астрологические вычисления, брошенные сегодня ради родных ему саламандр, были нужны не самому графу.

Астрологические прогнозы Брюса… Он перестал делать их для власть предержащих после того, как скончался Петр I. Человек, которого Брюс безмерно уважал. Петру была не нужна магия Брюса. Императора интересовали наука и астрологические прогнозы. Брюс сделал множество таких прогнозов для Петра. По звездам, сверяясь с переведенной на латынь Волшебной книгой, которая когда-то, если верить преданиям, – а Брюс был склонен им доверять, – принадлежала самому царю Соломону. Книга досталась графу от предков. Мужчины его рода занимались, в основном, войной, не заглядывали в старинные книги. Книги пылились в сундуках, ждали своего пытливого читателя. Им стал Яков Брюс. Волшебная книга открыла ему основы магии, волшебства. Помогла создать саламандр, благодаря ей и своему таланту Брюс открыл секрет почти вечной жизни. С ней он сверял свои выводы, сделанные из вычислений движения небесных светил, а результаты этой работы ложились на стол великого императора. Некоторые победы Петра, возможно, не состоялись бы без тайной помощи Брюса.

Для его наследников граф уже не делал никаких прогнозов. Он низко оценивал этих людей. Не считал нужным помогать им, будучи уверенным, что они все равно не прислушаются к его предсказаниям.

Но в 20-м веке графу все же пришлось вернуться к «сотрудничеству» с властью. Уже с новой. Коммунистической.

Все началось с вынужденного знакомства с Кагановичем. Тем самым усатым, внешне вполне добродушным Лазарем Моисеевичем Кагановичем – одним из виднейших сподвижников Сталина. Человеком, который в середине 1930-х годов был первым секретарем московского городского комитета компартии и непосредственного руководил так называемой Сталинской реконструкцией Москвы. Во время этой реконструкции было разрушено многого из того, что создавалось веками.

Одним из решений новой власти стало уничтожение Сухаревой башни. Брюс не мог допустить, чтобы вместе с ней разрушили тайные подвалы, где находились его лаборатории, мастерские. Это стало бы для него катастрофой. Ведь магическая сила графа была не столь велика, чтобы незаметно перенести все свое хозяйство в другое место.

Московские легенды говорят о том, что когда строители начали разрушать башню, присутствовавший при этом Каганович увидел в толпе людей пожилого человека в старинной одежде, который погрозил ему пальцем. Легенды не врали. Именно так Брюс смог обратить на себя внимание этого почти всемогущего человека. Лазарь Моисеевич, разумеется, не был испуган. Он был шокирован смелостью высокого пожилого господина с породистым, надменным лицом. Приказал охране привести его к себе. Так состоялось знакомство, во время которого Брюс, как говорится, пошел ва-банк. Он открылся Кагановичу.

После того, как граф кое-что продемонстрировал Лазарю Моисеевичу, тот не мог не поверить ему. И тут же решил попробовать привлечь к делу. Устроил встречу со Сталиным. Они, Брюс и Сталин, смогли разглядеть друг друга. Брюс увидел, что Сталин умен почти как тот, кому он когда-то служил. А Сталин понял – ему нужны предсказания этого пришельца из прошлого.

Джентльменское соглашение было быстро достигнуто. Сталин отдал приказ не трогать фундамент башни, где находился подземный лабиринт Брюса. Он также пообещал, что не будет пытаться искать сокровища графа. Ну, а Брюс… Брюс стал неизвестным никому, кроме нескольких человек, советником Сталина по астрологической части. По его рекомендациям была разработана схема метро, в частности, кольцевой линии. Количество ее станций двенадцать – равно числу знаков Зодиака. Также Граф помог выбрано место для Академии наук на Воробьевых горах. Помог он Сталину и во время войны.

Наследники Сталина оказались умнее императоров и императриц, занимавших трон после Петра. Они не забыли про Брюса. Кто реже, кто чаще, но все, как один, продолжали пользоваться его услугами.

Именно такую услугу граф должен был оказать завершающейся ночью. Звезды расположились на небе так, что это можно было сделать именно сегодня. Но саламандры… Они были прекрасны. Просьба сверху была графом забыта. «Не сделал… Придумаю что-нибудь, отговорюсь, а через несколько дней звезды снова станут, как надо», – думал Брюс, спускаясь на первый этаж. Впрочем, он размышлял не только об этом.

Анна… Брюс боялся потерять Анну. Женщину, которую несколько лет тому назад возродил к жизни.

Но сейчас Яков Брюс не хотел концентрироваться на мыслях об Анне. Не собирался он и спать. Стремился к другому. В последние дни из-за трудностей с новым лекарством и, особенно из-за неудач с тыквами, очень много работал: время для «хобби» не оставалось. «Хобби», как шутя называл это свое занятие граф, было – покупка старинных книг. Их у Якова Брюса накопилось уже намного больше, чем в библиотеке, которая досталась Империи после его «смерти». Книги были в подвалах башни, в Сокольниках, и даже здесь, за три юрмальских года, он успел кое-что накопить.

Сегодня граф собирался выделить несколько часов на то, чтобы посмотреть сайты латвийских антикварных магазинов, частные объявления о продажах. Особое внимание хотел обратить именно на эти объявления. В этом уголке Европы было немало небогатых людей, желавших недорого, а порой вовсе за бесценок, продать старые, а порой и древние книги. Граф занялся объявлениями, но азарта охотника, который всегда переполнял его во время этого занятия, сегодня не было.

Он не переставал думать об Анне, невольно вспомнил и о том, как они встретились…

*****

Тот день был февральский, но теплый – в солнце и лужах на мостовой. Может, поэтому он казался Брюсу радостным и хорошим. Они познакомились утром. Брюс закончил свои опыты в подземелье, шел по проспекту Мира. Анна шла навстречу. Как потом выяснилось, на консультацию в институт Склифосовского.

Когда Брюс увидел ее, ему сразу стало ясно: сегодня его не интересует работа. Граф никогда не умел знакомиться с женщинами, но в эти мгновения понял: если пройдет мимо нее, не заговорит, поступит иначе, будет всегда проклинать себя за нерешительность.

Брюс о чем-то спросил ее. О чудо! Он сразу почувствовал – интересен ей. Но ему не удавалось разговорить ее. Он знал, почему. Возраст – он старше в два раза. Но Брюс не отступил. И он смог сделать так, чтобы она за минуты случайной встречи смогла разглядеть его. Он видел, как рос интерес к нему в больших темных глазах этой очень молодой для него женщины.

Они несколько раз встретились, потом стали любовниками. А через месяц Анна легла в «Склиф». Обследование, проведенное по пустяшному поводу, выявило беду. Онкология. Скоро ей должны были сделать операцию. В эти Брюс либо был в ее палате, либо просто не мог ничего делать.

Операция прошла неудачно, опухоль благополучно вырезали, но сердце дало сбой. Ситуацию усугубила и неизвестно откуда взявшаяся инфекция, давшая очень высокую температуру. Анна оказалась на грани смерти.

Брюс не мог вспомнить другого случая из своей жизни, когда он так сильно концентрировался. Он смог дать себе очень длинную жизнь, мог делать другие настоящие чудеса, но спасти умирающую… Этим он никогда не занимался.

*****

Но он смог дать Анне новую жизнь. Для этого использовал многое из одного своего магического достижения.

Легенды о Брюсе говорят:

«Вот тот же Брюс сделал из цветов девушку: и ходила, и комнату убирала, только говорить не могла. Правда, долго работал, но все же сделал».

(А. Филимон «Яков Брюс», М., «Молодая гвардия, 2013 г.)

Легенды, как часто бывает, открывают нам полуправду. Брюс действительно создавал «женщин». Эти «женщины», конечно же, не были настоящими – с душой, из плоти и крови. В двадцатом веке их, скорее всего, причислили бы к роботам или киборгам. Но они были больше, чем роботы – выглядели, как настоящие, все, как на подбор, были красавицами. Все они – в этом легенды точны – были немыми. Правда, с этой «недоработкой» граф справился еще в 18-м веке. А вот с другим ничего сделать не смог: интеллект у его «женщин» оставлял, мягко говоря, желать лучшего – на уровне трехлетнего ребенка. Единственное, на что они годились, – самая примитивная работа по дому. Но именно это было очень нужно Брюсу, который жил один, и у которого никогда не находилось времени на хлопоты по хозяйству. Некоторые из созданных им «женщин» становились его любовницами. К нескольким Брюс по-настоящему привязался: тосковал по ним, когда истекал срок их жизни.

У его «женщин», кстати, была еще одна особенность: Брюс имел власть над ними – при желании мог лишить их жизни. Но этого он, разумеется, никогда не делал.

Яков Брюс сразу вспомнил о женщинах-киборгах, когда лихорадочно размышлял, как спасти Анну. Эта магия стала частью другого супералгоритма, в котором были переплетены мистика и наука, и который, как был уверен Брюс, должен был помочь Анне. Он не помнил, сколько выпил чашек крепкого кофе, пока не выстроил свой алгоритм в мелочах. После этого ему предстояло открыться Анне, рассказать ей о себе правду. Иначе она посмотрела бы на графа, как на сумасшедшего.

Брюсу удалось убедить Анну поверить ему. Это произошло благодаря силе их взаимной любви, ее желанию жить. Сразу после разговора Брюс увел Анну из реанимации «Склифа» в свое подземелье. Медлить было нельзя. Анна могла умереть в ближайшие часы.

В подвалах Сухаревки Брюс воздействовал на Анну своей магией, мастерством алхимика и ученого. Сделал с ней, как он выражался, «инверсию». Не ту, что когда-то с собой. Совсем другую. Анна выздоровела. Почти воскресла. А заодно Брюс, он, кстати, ужаснулся, когда понял это, получил над ней власть. Власть меньшую, чем над теми «женщинами», которых создавал. Он не мог лишить Анну жизни. Но если бы она или он, Брюс, выдернул из ее волос старинную итальянскую заколку с магическим фиолетовым камнем, то она, скорее всего, снова заболела бы раком. Заколка появилась в волосах Анны после «операции по спасению», была небольшой ее компонентой. Теперь заколку – это тоже было составной частью «колдовства» Брюса – надо было носить всегда, не снимая. Причем, снять ее мог только он, Брюс, или сама Анна.

Граф очень боялся, что когда-нибудь случайно – вдруг ушастый черт толкнет его под руку – выдернет эту заколку. Он старался не прикасаться к ней, мысль об этом жила в его подсознании. Это иногда, – впрочем, такое случалось, в основном, на первых порах, – мешало их интимной жизни.

После «операции» Анна изменилась. Цвет ее глаз стал синим. Дело в том, что в своей магии спасения граф использовал экстракт лепестков васильков. Он изготовил его из распускающихся, совсем юных, полных жизни цветов. Ярко-синих. Ее глаза впитали их цвет. Новая, «воскресшая», Анна стала другой еще кое в чем. Кожа ее перестала поддаваться загару, температура тела стала чуть ниже нормы. И самое печальное – у нее появилась болезнь, вылечить которую не мог даже он, Брюс.

Граф спас Анну, но кое-что очень важное он не смог для нее сделать. Продление жизни… Вот эту магию Брюс мог применить только к себе. Ему было известно, что его жизнь может оборвать только болезнь или несчастный случай. А так… Так он проживет столько, сколько подарило его волшебство. Он не знал, каков этот срок. Может быть, сто, а может, еще несколько сотен лет. Он не хотел видеть Анну глубокой старухой. Но понимал: этого не избежать. Если, конечно, они по-прежнему будут вместе…

*****

«Не идет», – сказал себе Брюс спустя двух часов попыток заняться «хобби». Эти часы он на автопилоте смотрел антикварные объявления и сайты. А сам думал об Анне. О той, которую любил больше, чем кого-либо из женщин за всю свою жизнь. И лишь на самую малость меньше, чем науку и магию…

Было всего семь часов утра. Граф знал: Анна еще должна спать. Бессонная ночь побудила графа последовать ее примеру. Сегодня он мог позволить себе спать хоть целый день. Благодаря вчерашнему прорыву в создании лекарства.

Брюс страшно хотел спать, когда шел по первому этажу к спальне. Но накатившая на него дрема сгинула, едва он увидел Анну. Она сбросила с себя одеяло. На ней была та короткая ночная сорочка, которую Брюс обожал – ноги, плечи открыты полностью, а груди… Их тоже было очень хорошо видно.

Он раздевался быстро, желая лишь одного – близости. Ласки были короткими – Брюс был уверен, что Анна еще, как следует, не проснулась, когда он вошел в нее. Так у них часто случалось. Но на этот раз Яков Брюс взял свою женщину с особенной страстью. Долей этой страсти стала злость на чувство к другому. Чувство, которое недавно начало жить в Анне. Сейчас, занимаясь сексом, Брюс безумно желал, чтобы эта близость, это слияние выбили из нее все, что стало разделять их.

Он не знал, удалось ли ему это сделать. Секс был также прекрасен, как и всегда. И Анна вела себя так, как всегда. Быстро заснула после интима? Но так тоже нередко бывало. А Брюс, несмотря на минувшую ночь, заснул не сразу. Думал о том, что происходит с Анной. Решил посвятить предстоящий день ей одной.

Но целый день посвятить Анне не удалось. Граф проснулся уже во второй его половине. Анны рядом с ним, естественно, не было. Но Брюс сразу узнал – она здесь, в доме. Просто посмотрел на свой магический золотой браслет с древним зашифрованным заклинанием. Анна носила такой же золотой браслет. Два столетия тому назад Брюс купил их за баснословные деньги у персидского купца. А этот купец каким-то образом раздобыл эти драгоценности в Ираке, на земле древнего Вавилона.

Анна не подозревала: подарок Брюса не обычный браслет. Цвет этих украшений менялся в зависимости от того, на каком расстоянии друг от друга находились граф и она.

Сейчас, судя по браслету, все было хорошо. Анна была близко. Как выяснилось, готовила. Она пообедала, а он позавтракал, а через час они уже были в Риге. Прошлись по старому городу, поднялись на смотровую площадку высокого шпиля кирхи святого Петра.

На этой открытой ветрам площадке граф рассказывал Анне о том, какой Рига была в 1710 году, когда в нее после осады вошли русские войска. Он видел: с каким вниманием Анна, которая обожала красавицу-Ригу, слушала его. Сегодня они не впервые были на этой площадке, и рассказ о былом города тоже был не первым. Но каждый день – особенный, каждый раз Рига выглядит совершенно по-разному. А Брюс – он прекрасно знал это свое достоинство – был прекрасным рассказчиком. Каждый раз немного иначе раскрывал прошлое. Каждый раз находил для своего повествования новые интереснейшие детали.

Затем, после смотровой площадки, они поужинали на открытой террасе крошечного ресторана возле кирхи святого Яна – в самом сердце старого города. В ресторане и вокруг него, в узких улочках Риги, было очень много людей. Яков Брюс редко бывал в таких оживленных местах. Он уже давно сторонился многолюдия. Отчасти из-за замкнутости, которая всегда жила в нем. Отчасти потому, что иногда ощущал – он не такой, как люди вокруг. Пришел сюда, к ним, из другой эпохи. Сейчас не очень приятное ощущение этого снова было с ним.

Но Брюс не торопил Анну. Его спутнице нравилась живая музыка ресторана, (прозвучала, кстати, и ее любимая довольно старая мелодия – песня «Рижский ноктюрн») праздничная атмосфера этого места. Ее создавали красота старинных разноцветных домов, и, разумеется, сами люди, многие из которых были туристами и настроены были «по-туристически» – радостно и приветливо.

После ресторана Анна и Брюс медленно шли к окраине старого города, где оставили свой автомобиль. Дорога домой – через ясный солнечный балтийский вечер – была очень красивой. Но и в машине Брюс чувствовал себя не вполне уютно. Автомобили были одной из немногих примет этого времени, которые граф не любил. Их BMW принадлежал Анне, и водила его только она. Любила быть за рулем. Граф видел – Анна была радостной из-за этой дороги, из-за всего сегодняшнего яркого, общего с ним дня.

Таких дней у них бывало не так много. Свое время Брюс отдавал прежде всего своим разнообразным занятиям. Сейчас он уже хотел быстрее вернуться домой. Надеялся перед сном, – а сегодня надо было хорошо выспаться, чтобы доконать формулу лекарства, – снова попытаться заняться «хобби». А, может быть, чем-либо другим. Смотря какие мысли придут в голову.

А, может быть, спросил себя граф, впредь надо посвящать больше времени Анне?

Он чувствовал – сейчас ей хорошо с ним. Но все равно душой она не только с ним.

От этого Брюсу стало грустно. Он пообещал себе: будет проводить больше времени с Анной. Сделал этого, скрепя сердце. Надеялся – это продлится недолго, увлечение Анны пройдет, их общая жизнь вернется в свою колею.

С этой надеждой уже дома, на своем второй этаже, Брюс включил ноутбук. «Хобби», в отличие от утра, шло. За полчаса он сделал заказ на одну книгу, договорился встретиться с хозяином другой. Граф чувствовал – «клюет», но заставил себя оторваться от «хобби». Данное себе обещание следовало исполнять. Время перед сном надо было отдать Анне. Они снова занялись любовью, а потом просто о чем-то разговаривали в темноте.

Опять, как во весь сегодняшний день, эти минуты были не совсем такими, как прежде. Потом Брюс – с ним такое случалось чрезвычайно редко – долго не мог заснуть.