Дети железа

1 июля 2425 года. Челнок «Ворм-1». Хвост Великого червя.

В свои 86 лет Адам Барри Фёрст прекрасно знал, как пользоваться саркофагом для чтения, но по-стариковски привык следовать порядку действий. На упаковке только что доставленной посылки было написано: «Перед использованием ознакомьтесь с инструкцией». Открыв книжечку, он опустил с морщинистого лба на нос потертые очки и прочел:

«Для того чтобы вдохнуть необходимую вам книгу, ее следует поместить в книгоприемник, который находится снаружи на левой стенке саркофага. Выберите необходимую ампулу с текстом и поместите ее в книгоприемник. Плотно закройте его (до щелчка) и нажмите рычаг. Открыв стеклянную крышку-купол, лягте внутрь на спину лицом вверх. Закройте плотно крышку-купол и запустите впрыск текста с интерактивной панели. Сделайте глубокий вдох и наслаждайтесь чтением, вдохнув в себя выбранный вами текст».

Дочитав, Адам Барри Фёрст достал из аккуратной упаковки потрепанную временем ампулу и вставил ее в приемник. Это была его любимая книга «Старик и мальчик». События книги происходили перед наступлением глиняной зимы. Герои повествования были близки Барри Фёрсту: мальчик и старик откликались в его сердце искренней любовью.

В спальном боксе было тесно: небольшой откидной столик у стены напротив входного люка, два узких топчана по краям и узкий, не более одного метра проход между ними. Высокий стальной потолок украшала единственная звездочка, дарящая немного света и немного тепла его скромному жилищу. На большее он и за всю жизнь не заработал, откладывая ценные капли для своей мечты. Тем не менее на новенький саркофаг капель не пожалел. Ранее, чтобы предаваться любимому занятию, он отправлялся в платные отсеки, где саркофаги для чтения сдавались в аренду. Но после того как похоронил Эмили, убрал ее лежанку, освободив местечко для собственного саркофага.

Адам Барри Фёрст, как и многие, кого он знавал, родился и вырос здесь же, в хвосте Великого червя. Его отец, механик-проходчик, почти не появлялся дома, тратя время на тяжёлую работу и добывание капель. Мама, вечно уставшая и беременная женщина, постоянно что-то стирала или плакала. У Барри было четыре сестры и три брата. Жизнь его не баловала, и уже в тринадцать он отправился с отцом во тьму штолен и переходов. Механизмы не сразу приняли Адама за своего, ворча при его приближении и нервно поскуливая и плюясь смазками в спину. Барри долго приноравливался к тяжелым баллонам, которые отец просил таскать вместо него, и к неудобным гаечным ключам в огромном стальном чемодане. Спасало любимое развлечение: получая хотя бы минутку свободного времени, он тут же мчался в отсек с саркофагами для чтения. Он укладывался в один из них и, надышавшись ароматом книги, проваливался в нее с головой. И даже когда отца однажды придавило валом на утреннем обходе, и его тело утилизировали за обшивку Великого червя, а мама, сшив ему оранжевый комбинезон, выпроводила из семейного бокса в «свободное плаванье», он все равно не прекратил чтение. Он не держал злобы на судьбу, на маму и на постоянно голодных братьев и сестер. Все, кто родился и вырос в районе хвоста Великого червя, были одинокими угрюмыми людьми, понимающими и принимающими факт, что за все в этой жизни следует платить, а капли сами по себе со стального потолка не падают.

В это утро он решил опробовать новенький саркофаг и подышать любимой книжкой. Захлопнув крышку-купол, он запустил впрыск текста внутрь саркофага и сделал глубокий вдох. Текст быстро впитался в кровь, и Адам Барри Фёрст увидел хорошо знакомых персонажей.

***

Старик и мальчик

Мальчик стоял, прислонив ладонь ко лбу, и всматривался, щурясь, в линию горизонта. Его внимание привлекала песчаная гряда, отделяющая кромку леса от безжизненной равнины, на которой находился их дом. В один из дней трава до гряды сначала неожиданно потемнела, а затем высохла, превратившись в мертвые, ранящие ноги прохожих обрезки. Мальчик смотрел на свежую зелень леса и думал о том, что если эта странная зараза переберется через песочную гряду, лес тоже превратится в кладбище. Старая мадам Лоуш в очереди за питьевой водой на городской ярмарке говорила, что это мать Земля мстит людям за их поганое отношение к ней. В округе начали происходить странные вещи: реки стремительно высыхали, чистые голубые озера в считанные дни превращались в вонючие болота, трава умирала, земля трескалась, становясь безжизненной глиняной пустыней. Что-то происходило с климатом, но что именно?

Все началось в то утро, когда отец мальчика вышел на крыльцо и, подняв глаза к небу, открыл рот от изумления. Прямо над ним кружила огромная стая черных птиц. Сотни ворон закручивались в адскую воронку против часовой стрелки, издавая неистовый крик. Соседи тоже стали выходить из своих домов и, тыча в небо пальцем, восклицали: «Смотрите, смотрите, что там!»

А потом они стали падать. Сначала из черного циферблата вывалилась одна птица. Отец мальчика подошел к ней и, пошевелив пыльным ботинком, удрученно плюнул в землю. Тут же рядом упала еще одна, потом еще и еще. Потом начался дождь из мертвых ворон. С этого дня трава и начала сохнуть.

Мальчик внимательно осмотрел кромку леса и, убедившись, что там все пока хорошо, вернулся в дом. Отца не было; уехал засветло в город, чтобы раздобыть питьевой воды. В скрипучем деревянном кресле у окна сидела его пожилая мать, бабушка мальчика, и дремала, прикрыв глаза. Ее косматые седые брови подрагивали, когда она неожиданно всхрапывала и дергала при этом головой из стороны в сторону. Мальчик подошел к старухе и, поправив плед, сел напротив. Пожилая женщина открыла глаза и откашлялась.

− Не издох еще мир? – таким же скрипучим голосом, как ее старое кресло, спросила она и, рассмеявшись, добавила: – Слава богу, я еще не издохла, иначе в доме совсем бы дурно пахло.

При этом она залилась яростным захлебывающимся смехом, переходящим в кашель.

− Ты все время говоришь глупости, − отозвался мальчик, − людям отмерен срок, и покуда ты свой не отжила, умирать не придется.

− Много ты понимаешь в людях, – заскрипела старуха в ответ. – Людишки становятся все более мерзопакостными, это я тебе точно говорю. Все соседи того и гляди норовят чего-нить утащить из вашего с твоим папашей двора. И поверь мне, стоит лишь отвернуться, половина из них запросто воткнут тебе кухонный нож меж лопаток или вдарят по твоей макушке чугунной сковородой. И все лишь для того, чтобы войти в твой дом и забрать новенькую кофеварку. Ну или еще какую дрянь, что, впрочем, не особо важно. Современный человек способен перегрызть глотку за початую бутылку грушевого самогона, это я тебе точно говорю. И с годами люди лучше не становятся, да уже и не станут.

− Откуда же, бабуля, нам с тобою знать, что ожидает человека и человечество в будущем? Лучше будут наши потомки или хуже, кто ответит на этот вопрос честно?!

Старуха недовольно покрутила плечами и брезгливо отвернулась к окну:

− Людишки будущего где-нибудь лет так через триста станут бегать голышом и пулять друг в друга стрелы и копья, питаясь человеческим мясом и запивая пинтой крови. Это уж поверь мне, сынок.

Мальчик недовольно сморщил нос, явно не соглашаясь с мнением бабушки.

– Старик, к которому я хожу за гряду голубых гор для обучения, говорит мне об ином, – возразил мальчик.

– Что может знать твой умалишённый старик! – она резко обернулась к мальчику лицом и заиграла желваками на скулах.

– Старик сейчас затворник, но поверьте, сударыня, в свое время он многое повидал и способен иметь представление о будущем.

Старуха вновь лающе откашлялась и, нахмурив косматые брови, произнесла в ответ:

– Ну-ка удиви меня, сынок, о чем таком тебе рассказывает этот старый таракан.

Мальчик охотно извлек из внутреннего кармана блокнот и, открыв, зачитал вслух:

«Многие считают, что эгоизм рано или поздно проглотит все живое на Земле, не оставив места даже простому обыкновенному человеку. Что тогда можно предречь человечеству, кем будут наши потомки? Люди будущего видятся мне иными. Нет, это не сильные великаны и великие герои сражений. Это простые жители, мужчины и женщины своего времени, живущие в абсолютном единении со всем, что их окружает. Отринув своих старых богов, они уйдут жить в леса, горы, болота, реки и озера, став частью природы. Человек будущего научится растворяться в воде и становиться ветром. Он сможет быть кем угодно: травой, ручьем, деревом или камнем. Меняя формы и обличия, человек будущего станет частичкой живой вселенной. Оставив тягостный груз – свое тело, он сможет воспарить над миром и перестать наконец страдать. Он станет понимать свирепого льва и кроткую антилопу, грациозного жирафа и сонную черепаху. Перестав ожидать от старых богов мнимого спасения как подачки в выходной день на церковном крыльце, он сам станет богом, превратившись в частичку окружающего мироздания. Он прекратит искать в себе причину неудач и сам станет причиной преобразования в иное душевное и духовное состояние. Он скинет стесняющую его разум кожу и отдаст свои кости бездомным псам. Мясо с его костей обглодают шакалы и грифы. Но ему не о чем будет сожалеть, ведь все, что он оставит себе, будет вечно пребывать в нем. Побыв корнем, стволом и кроной дерева одновременно, он вдохнет в себя злобу и эгоизм умирающего мира, выдохнув в него любовь. И именно тогда он услышит, о чем шепчут звезды и как камень говорит с камнем на проселочной дороге. Он будет крохотной частичкой вселенной и самой вселенной одновременно. Он умрет для прошлого, став по настоящему живым».

− Ну и что это за собачья радость? – ехидно спросила старуха.

− Старик учит меня, что человек будущего будет свободен, разве что-то в этой идее плохо? – спросил мальчик.

Старуха вновь неистово рассмеялась.

− И ты, и твой папаша уже свободны! – выкрикнула она, будто боясь, что именно этого мальчик не услышит. – От денег, от чистой воды, от созревания нового урожая и вкусной похлебки.

− Скоро мне нужно будет идти к старику на обучение, − немного обидевшись, произнес мальчик и, решив прекратить общение на эту тему, спросил: – Вскипятить тебе травяного чая?

− Лучше расскажи, зачем ты притащил с городской ярмарки этого красного пластикового коня на колесиках? – ответила вопросом на вопрос старуха.

Мальчик не ожидал, что она заметит его новую игрушку, и растерялся.

− Что молчишь? Отец не позволяет тебе завести в доме какую-нибудь скотинку, вот ты и обзавёлся пластмассовым другом. Я права? Ну, отвечай мне, сынок!

Мальчик подошел к деревянному креслу и, еще раз поправив плед, улыбнулся. Когда они с отцом в последнее воскресенье прошлого месяца были на городской ярмарке, папа сам подвел его к шатру с игрушками и, указав на красного коня на нижней полке, попросил продавца показать его. Затем достал из потертых карманов оставшиеся от покупок монеты, взял коня и протянул его мальчику.

− Думаю, что он станет твоим другом, – прошептал отец и сквозь слёзы добавил: – Прости меня, сыночек, но живую кошку или собаку нам не прокормить.

Тогда мальчик прижал к груди этого красного пластмассового коня, и бешеный стук рвущегося из детской груди сердца отозвался в полой пустоте игрушки, создавая иллюзию живого.

***

1 июля 2425 года. Челнок «Ворм-1». Отсек виртуальных путешествий.

Пальцы подрагивали от волнения, когда он перебирал ими по капсулам как по клавишам старинного рояля. Когда Адам Барри Фёрст дотрагивался до замызганной стеклянной поверхности одной из них, слева от капсулы появлялась интерактивная голограмма девушки-консультанта.

− Выбрав эту опцию, вы отправитесь на берег Атлантического океана. Вам будет доступна часовая прогулка вдоль прибрежных дюн. Из бонусных опций − морской ветер с брызгами в лицо и натуральные крики чаек.

Он нервно извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо клетчатый носовой платок и вытер взмокший от напряжения затылок.

− Скажите, пожалуйста, что такое крики чаек? Не припомню, хотя читал об этом когда-то, – он отчего-то сделал несколько нерешительных шагов назад.

Девушка-консультант вывела на экран текст, где, видимо, подробно рассказывалось о чайках. Очков с собой он не захватил и поэтому решил понажимать на другие капсулы.

В свои 86 он наконец был готов осуществить мечту всей жизни: отправиться наверх. Реальное путешествие на поверхность было невозможно. Покойная супруга Эмили любила повторять: «Дурачина Адам Барри Фёрст, ты никогда не заработаешь порядочных капель, чтобы увидеть эти свои траву и лес». При этом она подбоченивалась и презрительно смотрела не него, чуть спустив очки на кончик носа.

На мечту Адам Барри Фёрст потихоньку начал откладывать, когда ему исполнилось 22 года. Теперь, когда необходимое количество капель было собрано, оставалось выбрать опцию с нужной капсулой, лечь в саркофаг путешественника и вдохнуть долгожданный бриз с Атлантики, почувствовать брызги на своем лице. Он много читал об этом, но вот чтобы пережить, как в настоящей жизни…о таком лишь мечтал.

«И чаек, − размышлял он, − кем бы они ни были, услышать и увидеть уже этих чаек».

Как и отец, Адам Барри Фёрст трудился обходчиком-механиком. За десятки лет, проведенных среди механизмов, его глаза основательно привыкли к темноте, а уши к вечному скрежету. Вся техническая часть челнока не требовала освещения, на котором и так серьезно экономили, и поэтому механизмы всегда пребывали во тьме. Иногда он просыпался среди ночи и, ворочась в спальном боксе, не мог вновь уснуть без этого трения металла о металл. Челнок постоянно разворачивался по часовой стрелке, и с годами некоторые шестерни и валы истирались или, ржавея, приходили в негодность. Сначала они начинали молить о помощи, издавая пронзительный визг, похожий на болезненный фальцет. И если такие как Адам его не слышали, механизму грозило серьезное повреждение, а это могло повлиять на движение всего челнока.

Каждое утро Адам Барри Фёрст облачался в комбинезон и куртку оранжевого цвета, удобные сапоги с мягкой подошвой. Надевал шлем обходчика, увенчанный инфракрасными увеличительными окулярами-трубочками для рассматривания мелких деталей, и, взяв чемодан с инструментом и рюкзак с двумя отцовскими баллонами изумрудной пыли с распылителем, шел слушать свой участок Великого червя. Адам Барри Фёрст вот уже более сорока лет отвечал за один из множества участков его хвоста. Для начала он бесшумно шёл по стальным перекрытьям и рифлёным лестницам и переходам, прислушивался к работе механизмов. Иногда любил протиснуться сквозь опасно крутящиеся шестеренки к внутренней обшивке челнока и осторожно прикоснуться к его движущейся, как будто живой поверхности. В такие мгновения казалось, что Великий червь – на самом деле живой организм, а такие как Адам − паразиты, живущие в его чреве. Услышав крик о помощи, он спешил туда. Обследовав зовущий его участок, он принимал решение: если механизмы требовали замены, он подключал мыслеформатор и отправлял в голову челнока информацию о требуемых новых деталях. Но, как правило, все ограничивалось элементарным обслуживанием. Адам Барри Фёрст включал один из баллонов за спиной и направлял струю изумрудной пыли на «кричащий участок». Все микротрещины пропадали, механизм основательно смазывался, начиная вертеться.

Старик без сожаления потратил значительное количество капель на саркофаг для чтения. Особенно его интересовала литература, где авторы как будто вспоминали прошлое или описывалась тогдашняя Земля. Адам прекрасно понимал, что никто из них не может помнить, как на самом деле выглядела настоящая трава или небо. Но он зачитывался этими книжками, потом подолгу стоял у вращающегося края Великого червя и, бороздя по его обшивке кончиками пальцев, плакал и представлял. Он воображал свое собственное море и себя, стоящего у его кромки. Он не знал, какого оно должно быть на самом деле цвета, как пахнуть, как шуметь. Иногда ему казалось, что море должно издавать такой же крик о помощи, как его механизмы. Иногда оно было в его фантазиях глухонемым и, осторожно облизывая его босые ноги, шевелило пенными губами, пытаясь что-то сказать. На ощупь, как казалось Адаму, оно было теплым и скользким, а иногда наоборот очень холодным и твердым.

В какой-то книге он прочел об одном из морей эпохи до глиняной зимы:

«Красное море − одно из самых удивительных и живописных морей на планете. Оно очаровывает своей кристально чистой водой, невероятными оттенками синего, богатым подводным миром и величественными коралловыми рифами. Цвет Красного моря меняется в зависимости от времени суток и глубины. На мелководье вода переливается всеми оттенками бирюзы, а вдали приобретает насыщенный сапфировый цвет. Особенно прекрасно море на рассвете и закате, когда солнечные лучи окрашивают его в золотистые и розовые тона.

Красное море славится своим уникальным подводным миром. Здесь обитают сотни видов рыб – от ярких рыбок-клоунов и крылаток до грациозных мант и дельфинов. Коралловые рифы, словно подводные сады, поражают разнообразием форм и цветов».

Адам Барри Фёрст закрывал при этом глаза, стараясь представить себе это самое Красное море.

Но более всего он любил мысленно прогуляться по лесу. Он четко видел тропинку, обрамленную зеленью и высокими деревьями. Он подходил к каждому из них и, обнимая ствол, прислонялся к коре, прислушиваясь, как неведомые соки из земли поднимаются к кроне. И он слышал, как дерево сонно шепчет ему о том, что он здесь желанный гость и что лес рад видеть его. Он наклонялся и причесывал траву ладонью. На ней оставалась роса и… маленькая божья коровка. Она переползала с указательного пальца на центр ладони и, осторожно поправляя лапки и перебирая тонкие крылышки под защитным панцирем, готовилась к взлету. Она смотрела в глаза Адаму, а он смотрел на неё. Он плакал и шептал: «Божья коровка, улети на небо, принеси нам хлеба, чёрного и белого, только не горелого». Он вычитал эту прибаутку своих далеких предков в одной из книг. Он не знал, что такое хлеб: белый, черный, горелый или не очень, все равно. Но он выучил стишок наизусть.