Исповедь камикадзе

Аэропорт

Здание аэропорта ничем особенно не удивляло. Обычное трехэтажное, панельное строение с большими окнами и множеством стеклянных дверей внизу. Единственным удивительным было то, что здание это стояло как бы на отшибе, в стороне от других жизненных объектов, как будто есть только оно, а вокруг пустота. В том смысле, что, конечно, растения, люди и животные, несомненно, существовали в округе, но других жилых, крупных домов не было. Эдакий портал в неизвестность. Хотя, видимо, такова сущность всех подобных заведений: вокзалов, морских, речных портов.

День был светлый, как говорится хороший. Несмотря на разгар июля, погода стояла мягкая, не изнуряющая. Летная была погода. Ветерок слегка колыхал зеленые листики на деревьях, растущих рядом с аэропортом, их шелест шептал как будто: «Порхайте, порхайте!». Солнце светило неярко. Словно ласковая мать оно нежно гладило головы своих чад.

Эх, двери аэропорта – крепки ваши петли. Открылись, закрылись, открылись, закрылись, нет вам усталости, нет вам сносу. Кто-то выходит из вас устало, медленно, кто-то, поторапливаясь, но все же с усилием. Тянут они за собой тяжелые чемоданы, словно бурлаки баржу. Сил кричать на идущих-бегущих рядом детей своих, почти нет. Сцапать крепко руку ребенка своей, сбросив перед этим тяжеленную сумку с ненужным барахлом на землю, другой не переставая держать ручку «гроба» на колесиках, да дернуть её (руку ребенка) слегка, для придания спокойствия дитяте. А она, в смысле дитятя, возьми да расплачься. Вот и пришел момент для философских вопросов типа, а зачем они нужны дети, отпуск? Можно понять ребенка, несколько часов лёта с заложенными ушами в неудобном кресле – не сахар. Хочется побегать, порезвиться. И чего родителям не нравиться? Шли бы себе и шли.

Кто-то выходит налегке, чемоданчик в руке. Коммандировашный. Вышел, не спеша, озирается по сторонам: где же тот, кто его встречает? Посмотрел на часы, нахмурился, губки к уголку рта подвел, с ноги на ногу нетерпеливо переминаться начал, пот на лбу выступил. Семенит, семенит к нему девчонка: «Пал Василич, Пал Василич, пробки на дорогах…». Пробки. Небось, маникюр два часа делала. Пробки. Ничего в ответ не сказал ей Пал Василич, резко развернул лицо к машине, твердой походкой пошёл к ней, всем видом давая понять: некогда, дел по горло, поехали куда-нибудь перекусим, потом в гостиницу и спать.

Те, кто входят в аэропорт в большинстве своем спешат. Они резко выскакивают из, быстро подъезжающих автомобилей, долго не могут захлопнуть дверцу и потом, несутся груженые к дверям аэропорта, и кажется, сейчас створка резко откроется выходящим, и бегущий, ударившись об неё, рухнет со всем своим скарбом к подножию здания, как молящийся в храме перед причастием. Но ничего, с божьей помощью проскакивает. А что внутри? Скопище разных людей с озабоченными лицами, снующих друг между другом. Кто-то стоит, кто-то сидит, кто-то бьёт бесконечные поклоны перед указателем, пытаясь сообразить, куда ему свои стопы направить. Суета, суета.

Вот оно заветное окно-справочная. Сложен и извилист путь к нему. Добыть бы у бабы Яги клубок заветный, что дорогу может показать. А уж коли дошел, вот тебе ещё одно приключение – очередь недвижимая, похожая на небольшой пикет, разрозненно стоящих людей, упёрших руки в бока, и с тревогой на лице ждущих приговора: улетят, не улетят.

Зал ожидания. Можно сесть в мягкое кресло, сложить перед собой горку из собранных вещей, расслабиться, немножко передохнуть, и ждать, когда девушка нежным, металлическим голосом позовет на регистрацию, а там …там, проверка документов, магнитный контур (уберите металлические предметы), рентген, осмотр, упаковка багажа, взвешивание, сдача багажа, накопитель, автобус, трап, размещение в салоне и УРА!!! – Земля прощай, в добрый путь. Всего ничего.

В накопитель люди налегке заходят. И в руках легко и на душе намного легче – многое позади. Оглянись товарищ вокруг, посмотри на людей. Ты думаешь, это просто люди? Э, нет. Тебе ещё с ними в одном самолете лететь, на какое-то время они твоими соседями станут. Вы будете жители пространства отдельного от Земли. Ты не задумывался об этом? Нет? И молодец, и не надо. Пусть лошадь думает, у неё голова большая. Какое там думать! Присесть, закрыть глаза. Баночку пива холодненького в буфете. Подойти, сказать: «Девушка, мне пива баночку из холодильника, пожалуйста». Девушка подаст, улыбнется, сумму назовет. «Ого, ну у вас блин и цены» – только и скажешь. Привыкай дорогой к новому порядку цен. Ты видимо в отпуск летишь, раз денег у тебя много, если пошёл в накопительском буфете пивко покупать. Так что, привыкай к легкому расставанию с суммами, с которыми в обычной жизни расставался медленно и расчетливо.

Люди в накопителе разные и в то же время чем-то похожие. Вот один, не торопясь, пьет охлажденное пиво из баночки, медленно пропуская ледяную жидкость через разгорячённое горло, смакуя и улыбаясь. Что ни говори, а высокая цена продукта придаёт ему непередаваемо приятный оттенок вкуса.

Две женщины в сторонке. Одна другой что-то рассказывает с интересом, разводя и сводя руки и наблюдая внимательно за реакцией собеседницы, ища одобрение в её глазах. Та в ответ кивает, опускает глаза вниз, выдыхает, мол: «Да, да конечно», но, скорее всего, имеет про себя свое мнение да не высказывает, боясь перевести наставление в спор и возможно ругань. О чем они говорят? Разве это важно? О воспитании детей, о приготовлении пищи, о том, как сложно жить в наше время, о знакомых женщинах, которые попали в неприятность «…а я вот так и думала, что так получиться, так этой стерве и надо…». Какое это счастье, что бог наградил женщин способностью провести нескучно время, поговорив ни о чём. И время быстрее летит, и напрасно не пропадает: мысль работает, язык ворочается, удовольствие появляется. И ведь что характерно, наверняка после расставания они не вспомнят, ни то, что как кого зовут (вероятно, они даже этого не знают), а и тему разговора. Скорее всего, сам факт разговора забудут.

А пока, «умная» делится мнением, вторая слушает, время от времени в сторону смотрит, та ей уже надоела видать хуже горькой редьки, но не уходит, и не потому, что приличия не позволяют, а потому, что худой разговор всё же лучше доброго молчания.

Другое дело разговор мужской. Короткие фразы, короткие замечания. Долго, мучительно думает мужчина о том, с чего разговор начать. Не менее долго и тщательно размышляет, как ответить. И вообще часто не клеится. Но и здесь есть спасительная штука. Штука эта – анекдот, или байка. Мужчины сочинители сильные. Молчат, но стоит кому-нибудь анекдот рассказать, как вот уже и смеются мужички, кто-то, что-то из своей жизни вспоминает, и пошло, и поехало.

Нельзя не вспомнить исключительную по своей силе метафору Толстого Льва Николаевича из «Анны Карениной». Собралось светское общество, а в то время (19 век) телевизор ещё не придумали, и люди с целью развлечения встречались для общения. Представители высшей касты (князья, дворяне) только друг с другом якшались, и вечерами у кого-нибудь в особняке, или усадьбе сходки устраивали. И вот на одной такой сходке (светский раут, что ли называлось?) собрались светские львы да львицы, что говорить, сплошь красавцы да красавицы, одеты богато, на дамах украшения дорогие, кавалеры щеголи важные. Но, как говорила хромоножка Лебядкина из «Бесов» Достоевского Ф. М.: «Богатства много, да веселья нет».

Стоят они, бедолаги рядом друг с другом, а разговор никак не получается. И тогда они прибегают к верному средству – злословию. И разговор, – если не ошибаюсь, – занялся, как костерок от спички. Правда в нашем случае спичкой является не злословие, а юмор, анекдот. Это я о мужском разговоре продолжаю.

Вот и компания молодых мужчин. Один какую-то байку травит, да так выразительна его мимика, жесты, куда там народным артистам. Другие слушают и вдруг, как по команде начинают от смеха содрогаться, кивать, мол, точно, точно. Так оно и есть, брат.

Дети. Дети – светлые создания. Куда их не помести, не будет им скуки. Тем более если ребенок не один. А их вон, целых трое в середине помещения. Двое, похоже, брат с сестрой, а третий посторонний, но они играют друг с другом так, как будто с рождения друг друга знают. Вот в салки начали. Бегают друг за другом, кричат: «Голя, голя», поскальзываются, дальше бегут. Радость. Мальчишкам лет по пять, а девчонка уже большенькая лет восемь, если не больше, а всё одно, бегает как шальная. Родители шикают, цыкают, одёргивают, пальчиком грозят, шепотом говорят: «Тише вы, посидите спокойно, щас в самолёт пойдём», но нет укорота детскому веселью. А говорят: с годами человек не меняется. Меняется, и ещё как! Ведь и мы, взрослые когда-то такими же были. Что же сейчас, куда ни придём, везде маемся? Что с нами случилось? О чём это я? Ах, да, о том, что объединяет этих людей. Чувство нетерпения, наверное желание поскорее уже в самолёт сесть, непроизвольные действия, направленные на то, чтобы время убить. А вот, как раз и автобус.

Начали

Вечерело. Было уже прохладно. Люди одетые легко, кто в футболках, кто в легких куртках ёжились от несильных порывов прохладного ветра, неизбежного спутника широких пространств, таких как летное поле, например. Долго ждали трап. Кто-то зевал, кто-то притоптывал, сложив на груди руки крендельком, пытаясь согреться. Практически все озирались по сторонам, выискивая лестницу на колесиках. Вот и трап. Люди неорганизованной толпой бросились на штурм, потрясая перед собой билетами. Постепенно, постепенно, один за одним, не торопясь, они поднимались по ступенькам вверх, чтобы там, наверху исчезнуть из поля зрения остальных во чреве стальной птицы. В самолете тепло, и, несмотря на тесное пространство, как-то по-домашнему уютно. Все, слава богу, находят свои места, не скандалят. Кто-то смотрит в иллюминатор на летное поле и огоньки других самолетов проезжающих невдалеке, кто-то играется с ремнями безопасности, кто-то читает правила поведения в самолете, заботливо положенные в отсек на задней стороне, впереди стоящего кресла. Самолет гудит, разогревается, придавая общей атмосфере некую таинственность и предчувствие необычного. Играет радио, что-то иностранное, но приятное на слух. Вдруг все замолкает и из динамика слышится мужественный голос: «Уважаемые пассажиры, Вас приветствует командир экипажа самолета и т. д.». потом стюардесса расскажет, где расположены запасные трапы, и спасательные жилеты на случай внезапного приземления на воду. Дальше попросят пристегнуть ремни безопасности, перевести спинки кресла в вертикальное положение и приготовиться взлету. Загудит яростно, затрясется ероплан, так и покажется; еще секунда и выстрелит он в небо, подобно пуле, но нет, тронется потихоньку с места, как будто малыш великан потихоньку его за веревочку тянет. Растет скорость, замирает сердце, у кого-то уши начинает закладывать. Все быстрее, катится, быстрее, и… взлет, словно земля под колесами вниз ушла, а самолет как двигался вперед, так и продолжает, не заметив этого, удаляясь от твердого основания, как будто все одно ему, что по поверхности, что по воздуху мчаться. Полет проходит нормально на высоте десяти тысяч метров. Уже можно кресла отпустить, кто-то уже кемарит, стюардессы разносят теплые пледы, водичку повезли, жить можно. Прошло где-то около часа, как вдруг со своего места встал смуглый молодой человек, приятной внешности и начал говорить внятно, четко проговаривая каждое слово, не слишком громко, но при этом так, чтобы его услышали большинство пассажиров. Одет он был в легкие светлые брюки и в тон к ним рубашку с короткими рукавами, на голове – белая бейсболка. Вот что он сказал:

– Уважаемые пассажиры, близок момент очищения. Я послан, чтобы сообщить, что в багажном отделении находится взрывное устройство, которое сработает через десять минут. Мы все погибнем. Создано оно таким образом, что даже если до него можно было бы добраться, отключить невозможно. Но Аллах милостив. У вас есть время помолиться перед смертью, если кто верующий; попрощаться с родными, близкими, может сообщить кому-нибудь что-то важное, не теряйте время.

Тон его был настолько спокоен и выдержан, как будто он сообщал какая погода за бортом. Нет ничего страшнее подобной интонации. Сказал и сел, опустив лицо вниз, локти уперев в колени, переплетя перед своей грудью пальцы рук. Губы его бесшумно шевелились, глаза были закрыты. Если кто-нибудь захотел прислушаться, он бы услышал что-то арабское, типа: «Алла, бесмилла, рахман…», но не уверен, шепот не всегда внятен. А прислушаться можно было вполне. После того, как он закончил свою речь, прошла, наверное, минута тишины, такой, что, если бы самолёт гудел бесшумно, создалось ощущение, которое возникает при ситуации внезапного выключения телевизора. Говорят, такие минуты вечностью кажутся. Но ничего не вечно. Постепенно, постепенно начал нарастать ураган паники. Кто-то побледнел и покрылся мелкими капельками пота, кто-то закричал, кто-то резко встал со своего кресла и тут же медленно сел, кто-то рыдал, кто-то закрыл лицо руками и сидел тихо. Новость разнеслась по самолёту так же быстро, как эпидемия чумы в средние века и казалось, даже вентиляторы над головами пассажиров знали о своей участи и дрожали от страха. Пилоты – храбрые люди, такая профессия. Они уже привыкли к ощущению, что каждый полет может оказаться последним, и относятся к этому спокойно. Так же как самураи, считающие каждый новый день крайним в жизни и готовые умереть в любой момент. Да, они уже передали информацию на Землю, там уже начала работать служба безопасности, выясняя причины этого факта, и пытаясь найти других участников теракта. Пилоты же приняли решение, совпавшее с мнением центра – вести корабль в сторону большого водоёма. По расчетам они должны были успеть к ближайшему. Не на жилые же объекты падать?

Ой, что творится в салоне: словами не описать. Вот один за голову схватившись, по проходу бежит, дети рыдают, кричат, мать, как может, старается их успокоить, словно курица пытается закрыть своими руками-крыльями своих цыплят.

Стюардесса Леночка сидит криво на корточках, прислонившись к стене в переходе между салонами, в глазах безумие, слёзы, тушь растеклась. Одной рукой о стену опирается, как будто упасть боится. И ведь можно её понять, можно, жених вчера колечко подарил. Оксана – черноглазая, бойкая девчонка, ходит твёрдой походкой между рядами кресел, выполняя свой долг стюардессы, успокаивает, убеждает: «Без паники, успокойтесь, он обычный сумасшедший, всё нормально, причин для волнения нет». Хотя внутри сердечко ёкает, и ещё как ёкает, но по виду никогда не скажешь. Вот так-то оно, люди – они разные бывают.

Неподалёку от террориста сидел молодой мужчина лет тридцати пяти, сорока. Был он сухощав, одет в дорогой костюм. Через открытый ворот белой рубашки в тонкую сиреневую полоску можно было видеть толстую золотую цепочку. В основании узкого лица находилась небольшая бородка. Всё это время он сидел спокойно, устремив свой взор вперёд, чуть – чуть, прищурив глаза. Только кисть правой руки, лежащая на колене, находилась в постоянном движении, пальцы то сжимались, то разжимались, массивный золотой перстень на безымянном пальце, вдавил кожу ближних почти в кость, даже немного поцарапал её, но человек, по-видимому, этого не замечал. Лишь эта деталь (движение пальцев) выдавали внутреннее волнение. Терпение кончилось, он резко встал и быстро подошёл к возмутителю спокойствия, сильно схватил за плечо, тряханул и сказал:

– Ну, ты, чмо. Быстро пошёл и обезвредил свою бомбу на х… У меня в Алтуфьево бизнес, я пацанам деньги везу. Если я не долечу, знаешь, что будет, знаешь! Если не пойдёшь, я тебя вот этими руками, – он расположил перед собой руки ладонями вверх, слегка начал покачивать ими вперёд и назад, как бы привлекая всеобщее внимание и утверждая серьёзность своих намерений, – этими руками порву.

– Путь мести очень сложен, – тут же раздался негромкий, спокойный голос из-под бейсболки, – выбравший эту стезю, должен хорошо подумать, прежде чем встать на неё. Ибо в конце пути его может ожидать разочарование. Чувство греха и жалость к невинным жертвам, пострадавшим в результате выполнения мести, могут испортить ему всю дальнейшую жизнь. Конечно, я понимаю, жизнь обошлась с тобой сурово, и ты имеешь право мстить ей, как считаешь нужным, но помни, путь отмщения подобен тёмному лесу, и на нём легко заблудиться, и ещё, вступивший на эту дорогу должен понимать: сойти с неё он не сможет никогда.

Речь оборвалась, так же внезапно, как и началась. Всё это время подошедший слушал с закрытыми глазами. Его руки медленно опустились, словно сомнамбула он подошел к своему месту, рухнул в кресло. Упер локти в колени, положил лицо в ладони и тихо зарыдал.

Алик

– Ой, девчонки, и почему молодость проходит? Будь моя воля, я бы всегда молодой оставалась, – распевно сказала молодая девушка, потягиваясь, разводя руки в стороны. В конце концов, она их выпрямила, на секунду напряглась и сладко зевнула, засмеялась. Они сидели в крохотной комнатке женского общежития, она и две подружки Катя и Валя. Девушку звали Лиза. Была она, прямо скажем не из худышек. Полнота её была умеренной, она ей шла, была к лицу, украшала. Во всём облике этой особы чувствовалась теплота, нежность, мягкость. Она была небольшого роста, и всё же представить её худой было сложно, это бы не украсило. Чёрные глазки смотрели весело, на щеках играл румянец, который после выпитой рюмки стал ещё ярче и соблазнительней, роскошные волосы были заплетены в косу. Лучшее же в ней были брови, чёрные, не слишком тонкие, их причудливый изгиб придавал лицу вместе с другими не менее правильными и приятными чертами особенное очарование. Точно художник подошёл к лику и одним росчерком нарисовал линию сначала над правым, потом над левым глазом. Пухлые, алые губы снова раскрылись:

– Ну, что подруги, давайте ещё по рюмашке. Чё-то вы сегодня грустные какие-то.

– Да, нет, мы ничего.

Твёрдой рукой Лизавета взяла бутылку портвейна, и тёмная жидкость лихо забурлила в мутные рюмки толстого стекла.

– Давайте подруги, за то, чтоб было плохо тем, кому мы не достались!

Звонко встретились рюмки, с трудом, несмотря на сладость, заливалась жидкость в рот. Подруги выпили до дна, сморщились, Валя руку к губам приложила.

– Ну, чё вы ей богу, спирт, что ли пьёте? – сказала Лиза, хватая ломтик огурца, – Закусывайте, закусывайте, чё сидите?

Девчонки начали осторожно брать с тарелок нехитрую снедь, соленья, привезённые деревенскими родственниками, подцеплять вилками из сковороды, стоящей в центре стола, картошку жареную на сале.

– Эх, хорошо, – блаженно протянула Лиза. – Сейчас бы мальчишек сюда.

– Да, откуда им взяться то мальчишкам? Общежитие то женское, – подала голос Катя высокая, худая девушка, с несколько вытянутым лицом и непропорционально большим носом.

Она сидела в коротком халатике, закинув одну красивую ногу на другую. Руками она упёрлась в края сидения стула, поскрипывавшего при сильных качающих движениях. Спину она держала прямо, словно балерина. Подруга её Валя сидела на краю кровати рядом с Лизой. Бог не наградил её особой статью и выразительной внешностью. Была она небольшого роста, худенькая, щуплая, светлые жидкие волосы собраны назад в хвостик. Она всё время пыталась натянуть низ халатика на подростковые, неровные колени, но безуспешны были попытки эти, халат предательски стремился убежать от коленей повыше на бёдра. Соседка же её сидела барыней, по-царски, откинувшись, на большую подушку в васильковой наволочке, приставленную к стене.1

– Ну, как там у тебя с этим, как его …Коля? – обратилась «барыня» к Катерине.

– Толя – смеясь, поправила подружка.

– Точно, Толя. А я всё Коля да Коля. Хотя Коля ему бы больше подошло. Простой как валенок, но ничего Катька, пацан видно нормальный, не упускай шанса. Сколько ты уже с ним крутишь?

– Щас вспомню, – завела вверх глаза собеседница, пытаясь вспомнить, не переставая при этом хрустеть огурцом, – а, ну да, уже два месяца. Дискотека то у нас на восьмое марта была, там и познакомились.

– Дала уже ему? – не церемонясь, спросила Лиза.

– Да ну тебя Лизка, – махнула на неё рукой Катерина, опустила вниз глаза и покраснела.

– Ой, ну надо же какие мы скромные, фу ты, ну ты, девочки-целочки. Не тяни ты с этим. Мужики не любят, когда их… ну понятно. Не заметишь, другую найдёт, посговорчивей.

– Да мы с ним ещё ни о чём таком.

– Ладно, рассказывай. Мужику одно надо, уж я их породу изучила. Сначала цветочки, слова ласковые, за ручку осторожно возьмёт, потом смелее, а как дело сделал, вжить, и поминай, как звали. Ну и что? И ничего. Один ушёл, другой пришёл. Жить в удовольствие надо, а не целку из себя строить. Состаришься, не заметишь, потом только старым пердунам нужна будешь.

– Не права ты Лизка, не такой он.

– Ага, не такой, пальцем деланный. – Она вдруг замолчала, внимательно посмотрела на подругу – Или влюбилась? Эх, девчонки, девчонки, любовь-морковь, она только в книжках да в кине бывает, а в жизни… Да, что вам объяснять, не знаете вы ещё правды жизни. И чё вас в город понесло? Сидели бы себе в селе, сиськи коровам дёргали.

– Тебя вот понесло – возразила Катерина.

– Ну – на секунду задумалась бывалая – я может, для другого рождена. Чувствую я в себе силу, характер. Чую – большая у меня дорога в жизни. Вот техникум окончу, поработаю маленько, и в Москву поеду, в актрисы поступать. Что ж такой красоте в захолустье пропадать что ли?

– Ага, ждут тебя там в Москве. Много там таких актрис, сама знаешь, – весело поддела её Катя.

Ничего в ответ не сказала ей Лизавета. Посидела немного со странной полуулыбкой на губах и обратила свой взор на Валентину.

– Ну, а ты, чё сидишь мышкой серой? Наливай.

Валя несмело взяла бутылку, начала разливать.

– Чё себе так мало льёшь? Полнее, полнее, вот.

– Да, я как-то, чё-то уже и голова у меня.

– У всех голова. Говори тост.

– Ой, ну не знаю – засмущалась Валя – чё и сказать то. Давай лучше ты, у тебя лучше, давай.

– Ну, что ж – подобралась Лизавета, одной рукой она держала руку, другой упёрлась в бок, глубоко вздохнула – за любовь девчонки, хоть и нет её, а вдруг…она негаданно нагрянет, когда её совсем не ждёшь.

Она манерно запела песню из известного старого фильма, томно посматривая на своих подруг.

Прошел год, и вот наша героиня сидит в маленьком кабинете заведующего родильным отделением, рассматривая с интересом плакаты анатомического содержания, а также картинку, изображающую младенца с разбитой головой и надписью «Аборт – это убийство».

– И что вы за матери такие? Сколько работаю, никак в толк взять не могу, – начал устало-раздраженно, еще далеко не пожилой, статный мужчина с грустными глазами, одетый в небрежный белый халат поверх зеленой хирургической формы.

Лиза опустила глаза, руками обхватила коленку ноги, которую предварительно закинула на другую. Стопа вместе с тапком опускалась и поднималась. Лизавета уже неоднократно сталкивалась с ситуацией, когда старшие старались ей что-то внушить, обвиняли, порой даже руку прикладывали, и было за что, но она уже научилась относиться к подобному, как к неприятному, и в то же время неизбежному событию, которое как и всё в этой жизни имеет свое начало и свой конец, дело только во времени. Переубедить её было невозможно, чужие слова пролетали мимо неё, едва касаясь, ушей.

– Да, пойми ты, дура. В жизни может так получиться, что больше детей иметь не сможешь. Вон посмотри, сколько людей маются, сил сколько, денег врачам отдать готовы, лишь бы забеременеть, а ты? Родила здорового ребёнка, расти да воспитывай. Сын же, мужик будет – подмога в старости.

– Здоровья то у меня много. Бабушка вон десятерых родила. И чё? И ничё. И я ещё рожу, дурное дело не хитрое. А что воспитывай, это вы зря. Как мне одной в общежитии, на стипендию? Мужа нет. Сама еле концы с концами свожу, а тут еще обуза, его же жалко.

– А ты думаешь, ему в дет. доме лучше будет?

– Сказали бы спасибо, что аборт не стала делать.

– Спасибо, – сказал раздражительно заведующий, разведя руки в жесте безысходности.

Они немного помолчали, на какое-то время в кабинете повисла тишина, слегка перебиваемая звуком, работающего вентилятора.

– Ну, и что? Всё-таки, будешь отказ писать?

– Буду.

– Ну, ладно, дело твоё – сдался уговаривающий и протянул женщине чистый листок бумаги, – имя то хоть придумала?

– Да. Было бы хорошо, если бы его Альбертиком назвали. Альберт – сказала она протяжно, вслушиваясь в музыку слова, – красивое имя.

– Красивое, – заключил заведующий.

Ночью дул сильный ветер. Кто-то разбил окно в комнате, а так как был уже отбой, ребята не решились будить взрослых дежурных и придумали закрыть разбитое окно подушкой. Но, то ли плохо заткнули, то ли подушка не лучшее средство в этой ситуации, холодный зимний ветер постоянно просачивался в помещение, и больше всех от него досталось Альберту, который спал ближе всего к окну. Поток зябкого воздуха никак не давал ему уснуть, как бы он не зарывался в свое худенькое одеяльце. Когда пришло время подъема, Алик уже чувствовал слабость и жар. С большим трудом он заставил себя раскрыть глаза и подняться с постели. Руки и ноги слушались плохо, он взял полотенце и пошел медленной, шатающейся походкой, сквозь суету просыпающегося детского дома, в комнату для умывания. В коридоре ноги подвели, пришлось облокотиться о стену, и тут на него напал кашель. Сколько он не пытался откашляться, кашель не отпускал. Здесь его увидела нянечка Марфа Васильевна. Её всегда веселое, радостное лицо тронула озабоченность:

– Господи! Да, что это с тобой, сердешный?

Она быстро подбежала к Альберту, взяла его за руку, повернула к себе.

– Да, ничего, спал плохо, – ответил он ей и удивился тому, насколько грубым стал его голос.

– Да ты горишь весь. – Приложила она свою ладонь к его лбу. – А ну, пошли-ка со мной. А, вы чего смотрите? Марш умываться, – распугала она стайку любопытных детей-зрителей.

– Ты из какой комнаты?

– Из шестой.

Она обняла его за плечи и, придерживая, не спеша, повела в комнату. В окне красовалась подушка.

– Ах ты, боженьки мои, хулиганы чёртовы, окно разбили, – всплеснула она руками. – Так. Что ж делать то?

Она немного подумала:

– Ага. Давай-ка, одевайся, и пойдем ко мне в дежурку, у меня там тепло, чай тебе с малиной организую, полежишь там у меня, а я пока в медицинский кабинет сгоняю.

– Ну, что опять такое? – раздался недовольный голос входящей мед. сестры Варвары, которая величала себя всегда не иначе как фельшер. Это была грузная, некрасивая женщина, с грубыми, мужицкими чертами лица. Неновый, белый халат сел от многократных стирок и сидел на ней в облипку. В сравнении с ним форма нянечки смотрелась намного опрятнее. Движения Варвары были резкими и грубыми, впрочем, как и вся она. Прямолинейность и смелый натиск были её сущностью. Казалось, она находилась в постоянной готовности к суровой битве со своими извечными врагами болезнями. Что говорить, дети её боялись, как огня, но безропотно подставляли свои голые попки под шприц, безоговорочно, сдаваясь на милость непреодолимой силы. Поэтому Альберт даже не успел испугаться, когда Варвара с маху села на краешек диванчика, на котором он лежал, и достаточно чувствительно прижала его тазовой частью своего тела.

– Язык, – приказала она, предварительно положив на лоб пациенту холодную ладошку, которая как ни странно была маленькая.

– Так… – приложила правую руку к подбородку «профессор», уложив локоть оной руки в ладонь левой. После некоторого раздумья продолжила:

– Ну, всё ясно, простуда! Щас, – она достала из нагрудного кармана футляр с градусником. Нежно и трепетно вынула инструмент из футляра, долго рассматривала деления. И вдруг, взяв его крепко в кулак, начала сотрясать его так, как будто Салтычиха девок своих дворовых кнутом стегает.

– Сколько прошу градусник нормальный купить. Нормальные все побили окаянные. А этот, час стряхивай, не стряхнёшь.

Остановившись, посмотрела на деления:

– Перестаралась маненько, ну ничего – и быстрым, точным движением воткнула температурный стержень в Альбертову подмышку.

– Ну, рассказывай герой, как заморозился?

– Окно у них в палате разбили, они подушкой закрыли, а ветрище то, ветрище… – пустилась в объяснения нянечка.

– А, чё Степаныч то не застеклил?

– Дык ночью ж.

– Ах ты, паразиты – лихо шлёпнула себя по коленке Варвара. – Небось, охломоны городские. Всё дела с ними тёмные крутите. – Погрозила она в сторону Альберта. – Доведут они вас до кутузки.

Помолчали немного.

– Ну, чё, пойду я? Убираться мне, – сказала нянечка.

– Иди. Ну, что, горемыка, давай сюда. Посмотрим. Так. Ух, ты – тридцать девять! На-ка аспиринку съешь – она выдавила ему на ладошку белую таблетку из бумажной упаковки, и Алик запил её остывшим чаем с малиной, который ему так и не удалось попить.

Потом, дядя Фёдор Степаныч, работавший водителем на казённом УАЗике и по совместительству учителем труда, отвёз их на убитом москвичонке директора в городскую поликлинику. Потому, как УАЗик находился в ремонте. Решение об обращении в поликлинику было вынесено Варварой после того, как она услышала кашель, а слухательной трубки у неё не было, и послушать больного она не могла.

В поликлинике его послушал врач, и даже рентген сделали. Пневмонию исключили. Порекомендовали покой, много пить и греть ноги в тазике.

– Уж, с этим-то мы справимся, – улыбаясь, и часто кланяясь, сказала Варвара доктору.

Алик поправился. Фёдор Степаныч в тот же день застеклил окно, неспешно сделав замеры, принеся потом стекло, ознакомив, интересующихся с работой стеклореза. Все операции он подробно комментировал учащимся, так как: «В жизни всё пригодиться может». Вообще был он человек незаменимый, мало ли что может произойти: где выключатель сломается, где ручка у двери.

При дет. доме находилась небольшая столярно-слесарная мастерская, в которой руководил дядя Фёдор Степаныч, как его звали дети. Он обучал мальчишек нехитрым приёмам ручного ремесла. Однажды, когда Алик усердно обрабатывал напильником металлическую деталь, зажатую в тиски, в мастерскую вошла девочка. Она вошла робко, несмело, аккуратно прикрыв за собой дверь. Двигалась по мастерской в направлении Алика, осторожно ступая, рукой держась в районе груди за шерстяную кофту, накинутую на простое платье. Голову её украшала белая косынка. Наш герой стоял к ней в пол оборота и повернул лицо в её сторону, когда услышал звук открываемой двери. Бросил быстрый взгляд, и тут же, потеряв всякий интерес, усердно занялся своей работой.

– Мальчик, мальчик – услышал он рядом с собой тихий, несмелый голос.

Сделав недовольное лицо, и, придав голосу такую же интонацию, сказал:

– Ну, чего тебе?

– Где Фёдора Степановича можно найти?

– Там – небрежно махнул он рукой в сторону подсобки, где Фёдор Степаныч предавался чтению своей любимой газеты «Советский спорт». Через некоторое время они вышли из подсобки и быстро пошли в направлении двери. Проходя мимо Алика, наставник на секунду приостановился, взглянул на его работу, кивнул и пошел дальше. Прошло какое-то время, час, или больше, но работник никак не мог избавиться от образа этой девочки и от странного ощущения смеси холода и жара, которая пробежала по его спине, когда он услышал её голос. Как ни тряс он головой, пытаясь сбросить наваждение, это ему не удавалось.

Свету недавно перевели из другого дет. дома, Алик хорошо знаком с ней не был. Тем более, что была она на год младше и ходила в седьмой класс. Ближе они познакомились на танцевальном вечере, одном из таких, которые старшие ребята устраивали для себя по случаю праздников. Света стояла скромно в сторонке, прислонившись спиной к стене, и смотрела куда-то вниз. В центре актового зала значительная группа ребят лихо отплясывала под заводную музыку, вылетающую из магнитофона: «Розовые розы, Светке Соколовой…» Воспитатели вели себя по-разному, одни сидели на стульях, другие, заложив руки за спину, медленно прохаживались по периметру зала, внимательно наблюдая, за танцующими. Алик был не любитель танцев, и всё же, лениво переминался с ноги на ногу в компании своих закадычных друзей. Свету он заметил сразу, как только вошел. Решил больше на неё не смотреть, но каждый раз ловил себя на том, что голова предательски поворачивает глаза в её сторону. Когда включили медляк, ноги сами повели его к ней. Какое-то время стоял нерешительно, потом, испугавшись, что так и танец закончиться может, сказал:

– Ну, ты это, гм, потанцуем что ли?

Она молча оттолкнулась от стены, мягко положила одну руку ему на плечо. Второй обхватила локоть и начала медленно двигаться в танце. Партнёр был не лучший, танцевать явно не мастак. От волнения он так сильно сдавил её талию, что девочка поморщилась, и. поняв: ей больно, ослабил хватку. Движения его были неуклюжи, пару раз он наступил ей на ногу, и если бы в зале горел яркий свет, после завершения танца все бы увидели, как невероятно покраснело лицо Алика. Свете же было приятно, несмотря на неудобства. Это был её первый танец с мужчиной. Может, ей просто не с чем было сравнивать?

Они стали встречаться, дружить, ходить за ручку. Малышня бегала за ними, показывая пальцами: «Тили, тили тесто, жених и невеста!». «А ну» – резко поворачивался к ним Алик, грозя кулаком, и дети со смехом разбегались в разные стороны. И потом, после дет. дома, когда она училась на швею, а он в техническом училище, они много виделись, ходили друг к другу в гости в общежития. Жизнь складывалась удачно. Света после училища устроилась в ателье, Алик на завод фрезеровщиком, они поженились, сыграли скромную, но очень весёлую свадьбу в общежитии на деньги, которые бережно копили целый год. Стали жить в комнате на подселении, в тесноте да не в обиде. Через полтора года родилась первая дочка Аленка. Жили они дружно, душа в душу. Мелкие бытовые ссоры тонули в море всепоглощающего чувства, имя которому любовь. Но видимо, кто-то там, на верху не устаёт посылать людям испытания и ни спрятаться от них, ни откупиться. Жизнь постепенно, сначала незаметно, потом более явно начала тяжелеть. Сначала выросли цены на продукты и предметы первой необходимости. Потом, начались трудности в покупке детских вещей, и вдруг все товары, как по мановению злого волшебника, исчезли с прилавков магазинов. Было даже странно заходить в эти магазины, смотреть на пустые стеллажи, полки, на скучающих продавцов. Парадокс: продавцы есть, товара нет. Казалось, мир сошел с ума. Далее началось ещё хуже. На заводе стали задерживать и без того скудную к тому времени зарплату. Дошло до того, что люди работали без заработка по нескольку месяцев. Предприятие начало работать не целую неделю, многие цеха закрывались, людей сокращали, иные уходили сами. Большинство же боялось увольняться из страха не получить заработанное. В отношении информации, по поводу зарплаты, можно сказать, что ситуация напоминала полный вакуум. От непосредственного начальства добиться вразумительного ответа не было никакой возможности. Начальники цехов и участков только недовольно отмахивались от рабочих, как от надоедливой мошкары. Доведенные до отчаяния люди, собрались в группу, и пошли на свой страх и риск к кабинету директора. Возглавляла процессию комсомолка-активистка Анечка.

Собралось немало, человек тридцать. Пятеро прошли в приёмную. Остальные остались ждать снаружи, среди них был и Алик.

– Вы, по какому вопросу товарищи? – обратилась в надменном тоне секретарша директора, дама бальзаковского возраста, в очках и с химией на голове. – Геннадий Алексеевич сегодня не принимает, запишитесь на приёмные часы и приходите.

– Нет, мы требуем, требуем – громко и чётко проскандировала Анечка – чтобы директор вышел к нам и разъяснил. Когда нам выплатят зарплату, и когда прекратится этот бардак.

– Потише, барышня, вы не в лесу – попыталась успокоить её страж директорских дверей.

– Доложите – более спокойным голосом попросила девушка.

– Вы, что себе позволяете? – возмутилась секретарша. – Немедленно выйдите из помещения, иначе рискуете получить выговор.

Анечка вытянулась в струну, побледнела, глаза её расширились, дыхание перехватило, руки вытянулись по швам, пальцы сжались в кулаки. Все присутствующие замерли. Казалось, она сейчас вцепится в шантажистку, и что будет дальше предсказать страшно. Так бы оно и случилось, если бы в ту же секунду не открылась дверь в кабинет директора, и в приёмную не вошёл невысокий мужчина в сером костюме тройке. На лице его была улыбка миротворца. Он начал говорить, сопровождая свою речь жестами, словно плыл брассом:

– Что за шум? О, Анечка! Что-то ты давно не заходишь. Что случилось?

– Мы зашли узнать, когда зарплата?

– Ах, да, да, – заторопился директор, потирая руки, – но вы поймите, страна в тяжелом положении и…

Не успел он докончить, потому что девушка его перебила:

– Геннадий Алексеевич, выйдите и скажите народу, – указала она на дверь из приемной.

– Конечно, конечно, пойдемте – пошел на выход директор.

И никто не обратил внимания на секретаря, а зря, глаза её выражали черезвычайное удивление, рот был полуоткрыт, она сидела, не шевелясь будто памятник. Мадам была явно в ступоре. Начальник вышел в коридор и слегка опешил, не ожидая увидеть столько людей. Подобрался, сделал серьёзное лицо:

– Товарищи, я гарантирую, через неделю, максимум через десять дней мы начнём гасить долги по зарплате.

– Ага…

– Опять одно и то же…

– Сказки…

Начался гомон нестройных голосов.

– А почему до этого не платили? – прорвался сквозь шум ясный голос.

– Товарищи тише, соблюдайте тишину, вы же взрослые люди, спокойнее – призвал к порядку директор, толкая воздух перед собой ладошками вперед. – Страна переживает сложный период переходной экономики, неизбежны сбои, но это все временно, временно товарищи.

– Сам-то, небось зарплату получает – раздалось смелое заявление.

– Это уже базар-вокзал начинается, товарищи, – продолжил главный – давайте, организуем собрание трудового коллектива, выберем президиум, дадим слово, желающим высказаться…

И в этот момент Алик понял – просвета не будет.

С целью экономии он шел от завода до дома пешком. Идти приходилось минут сорок, и тяжел был этот путь. Не потому, что появлялась физическая усталость, а потому, что мучили мысли. Вот придет он домой и что? Жена посмотрит вопросительно: «Ну?». Опять разводить руками? Деньги, деньги, где же вас взять? Занять? У кого? У кого можно было в долг взять, уже взял. Ещё просить стыдно. Друзья – та же голь перекатная. Хорошо у кого родители есть, помогают. А тут? Кому ты нужен в этом мире, сирота казанская? На глаза навернулись слёзы, и в душе закипела злость. «Эх, мать, что ж ты меня бросила! Расстреливать таких матерей надо. Попалась бы ты мне сейчас, задушил бы, не пожалел». Проходя мимо ресторана, он увидел иностранный автомобиль, а рядом с ним двух коренастых мужчин в малиновых пиджаках. Массивные золотые браслеты на их запястьях весело играли в лучах заходящего солнца. Они курили, и что-то весело обсуждали. «Эти точно картошку, да овес не едят, вон, морды какие, хоть прикуривай» – подумал он и быстро пошел мимо.

Дома он сидел на кухне, и, понуро свесив голову, медленно чистил картофель в мундире.

– Ну, что, зарплату опять не дали? – начала жена, приправив голос, нотками легкого раздражения.

– Нет.

– Ну, и че ты сидишь?

– А что мне делать?

– Не знаю, иди вагоны разгружать, там, еще что-нибудь. Другие мужья как-то зарабатывают. У тебя семья, её надо кормить. Ты не забыл?

– Вагоны разгружать? Зачем тогда на завод ходить?

– А, я не знаю, зачем ты туда ходишь? И вообще, что бы я про твой дурацкий завод не слышала – перешла она на крик.

– Тише ты, соседи услышат.

– Услышат? А вот и хорошо. Пусть все слышат, как взрослый, здоровый мужик у жены на шее сидит. Я и в ателье и дома, всю ночь за машинкой, сил больше нет. А этот сидит себе спокойно ест и не давится, паразит, – осеклась она, села и заплакала. Алик остановил трапезу, медленно встал, вышел из кухни, через некоторое время хлопнула входная дверь в квартиру.

Он очень долго ходил по городу, пока совсем не стемнело. Стало очень прохладно. Алик вспомнил, что уходя, накинул свою болоневую курточку на рыбьем меху прямо на майку и удивился тому, что это его нисколько не волнует. Ну, холодно, ну и что, это уже не важно. Он долго смотрел вниз с высокого моста на темные воды ночной реки, в них отражались звезды, ярко светившие на небе, придавая этой ночи особую торжественность. Редкая машина проезжала через мост. Темнота внизу манила.

– Кораблика ждешь? – услышал он рядом с собой негромкий, мужской голос. От неожиданности он дернулся, сразу не нашелся, что ответить, настолько внезапно было это событие. Обернувшись, он увидел плотного мужчину лет сорока, в сером костюме и галстуке бабочке, венчавшем белую рубашку. Мужчина подошел поближе, от него пахло смесью алкоголя и туалетной воды. Они долго смотрели друг другу в глаза. В какой-то момент Алик опустил голову вниз.

– А я вот, из ресторана смылся, устал. Юбилей у меня, сорок лет. Братва напилась, парни они конечно хорошие, но двух слов связать не могут, пить с ними… Деревянные они какие-то. «За тебя Гарик, за тебя» – вот и все. Я понимаю, они конечно от души, да и когда им было культурно развиваться? Жизнь у них с детства нелёгкая. Кстати, Игорь – подал он собеседнику руку.

– Альберт – представился Алик во время рукопожатия.

– А, на морды эти барыжские, смотреть не могу – продолжил мужчина с брезгливостью в голосе – сальные рожи. Смотрят, улыбаются, а дай волю, задушат и не задумаются.

После некоторой паузы:

– Чё-то холодно – поежился Игорь. – Пошли в машину.

Алик замялся.

– Пошли, пошли Альберт, не бойся, не украду.

В машине было тепло и просторно.

– Ну, рассказывай…

– Как заморозился? – перебил его Алик и улыбнулся, вспомнив забавный эпизод из детства.

– В смысле?

– Да так, ничего.

– А-а.

– Что рассказывать? – ненадолго задумался он. – Мужику на жизнь жаловаться…

– Вот, что – вставил слово Игорь – я, когда из ресторана уехал, загадал, ну их к дьяволу всех. Первый, кого на пути встречу, с тем праздник и отмечу. О, стихи! Так что, человеку в день рождения отказывать нельзя. Сейчас поедем на одну квартирку, выпить, закусить там есть, там и поговорим. Ты как я вижу, никуда не торопишься.

– Нет.

– Вот и лады. Поехали Миша – отдал он распоряжение водителю. И они двинулись вперёд по пустынной дороге сквозь тишину ночи.

Таким образом, в жизнь Алика вошел криминал; собирали дань с предпринимателей, кутили в кабаках, делили город на зоны, стреляли друг в друга. Два раза Алик лечился от огнестрельных ранений. Слава богу, больших последствий для здоровья они не принесли. Судьба сделала очередной виток, и бытовые проблемы ушли на второй план. Большая трехкомнатная квартира, большой холодильник, заполненный дефицитными деликатесами через край, что еще нужно? Жена начала предъявлять другие претензии: то, что он редко бывает дома, рискует, говорила, чтобы завязывал с этим делом, потому что могут, или убить или посадить. Алик был правой рукой босса, был ему очень предан и не раз рисковал своей жизнью ради благополучия главного.

У них со Светой родилась еще одна дочка – Сонечка. Алик души не чаял в своих детях. Они были для него свет в окошке. Радостно бежали дочери к отцу, и, крича: «Папка, папка!», вытягивали вверх вои ручонки, настаивая на том, чтобы он взял их на руки. На кухне они пили чай, одна сидела на правой, другая на левой коленке отца, и наперебой рассказывали ему новости жизни школьной и детского сада. Потом папа долго и весело играл с ними, звонко смеялись девчонки, когда он катал их на своей спине, будто лошадь. На ночь он читал им красивые сказки про принцев и принцесс, после долго, молча, любовался их светлыми, уснувшими лицами.

Однажды Алик остался с боссом наедине и услышал:

– Вот, что дорогой. Времена меняются. Хватит уже в казаки разбойники играть. Серьезным делом пора заняться. Есть возможность небольшой заводик в Москве купить на ваучеры – гы, гы! Будем производить продукцию, реализовывать. Короче бизнес.

Так Алик оказался в златоглавой, и начались нелегкие будни заместителя директора завода. Работа была тяжелая, особенно сперва, когда приходилось вникать во многие, ранее незнакомые дела. В тоже время она была не такой рискованной, как прежняя. В какой-то момент ему в голову пришла странная мысль – найти свою мать. Для чего это было ему нужно? Я думаю, он бы сам затруднился ответить на этот вопрос. Может для того, чтобы увидеть человека который произвел тебя на свет, может почувствовать, что такое материнская любовь, может, чтобы попытаться понять и простить? Несмотря на свой статус и немалые возможности, поиски своей родительницы оказались делом непростым. Сначала он узнал, что пропал архив детского приюта, находившийся в подвале, где случилось затопление. Потом он поехал по род. домам своего городка и разузнал адреса акушеров, которые работали во время его рождения. Идея была безумной, но Алик не отступился. На этом пути его ждала удача, почти сразу он вышел на того зав. отделением, который проводил беседу с его матерью. Это был уже седой, старенький человек, сохранивший к счастью бодрость ума и духа.

– Вам кого? – услышал Алик негромкий голос с другой стороны двери.

– Семенов Григорий Валентинович здесь проживает?

– Это я, а вы кто такой?

– Я…Вы работали тридцать лет назад акушером?

Послышался звук открываемого замка, дверь отворилась:

– Проходите.

– Вы будете удивлены молодой человек, – начал постаревший доктор в процессе пития чая на кухне – но маму вашу я помню хорошо. Знаете, в старости картины прошлого становятся более четкими и ясными. Вы, как только сказали, что вас зовут Альберт, я сразу все вспомнил, как будто это было вчера. Внешность у нее запоминающаяся была.

– А кто она, откуда?

– Этого я не знаю, но ниточку вам одну дам. Вообще я считаю, это очень похвально, что вы мать хотите найти. В жизни ведь разное бывает, н-да, а тут все-таки мать, родная кровь. Так вот, – спохватился он – есть у нас в городе общежитие одно женское в районе нашего род. дома. Частенько оттуда мамаши, или на аборт приходят, или от детей отказываются. Я думаю, там должны вам помочь. Лиза ее звали.

– Лиза?! О! Эту профуру я помню. Я как раз в общежитие работать устроилась. – Эмоционально среагировала женщина комендант на вопрос. Вид у нее был строгий: с такой, не забалуешь. – Помню, на вахте сидела, а у нас строго, после десяти вечера к дверям лучше не подходи, а она в полпервого явилась, да еще пьянющая. «Открой, – говорит – Варенька, я тебе че-то интересное покажу». Я ей:

– Общежитие закрыто, приходите утром.

– Ну, открой, не пожалеешь.

– Если не уйдете, вызову милицию.

– Ну, хоть к стеклу подойди.

Подхожу, а улица хорошо освещается, и вижу у нее в руке флакончик духов. Она и говорит:

«Французские». Я стою, как парализованная, а руки сами дверь открывают. Она бегом мимо меня, флакон в руку сунула и ширсть на лестницу, а там комендантша спускается, бессонница ее мучила. Ох, и был мне тогда нагоняй! – медленно покачала она головой.

– А как мне ее сейчас найти? – сгорал от нетерпения Алик.

– Катерина, подруга ее, заместителем у меня работает. Они тесно общались. Потом, когда Лиза в Москву переехала, переписывались.

Такова ирония судьбы, иногда мы ищем что-то для нас очень важное в далеких далях, тогда как, на самом деле, оно близко, стоит только руку протянуть. Наш герой долго искал дом гостиного типа на окраине Москвы. В коридоре несло смрадом, желтая, покоцанная, деревянная дверь в конце его была не заперта. Алик осторожно открыл ее и медленно вошел, подавляя в себе чувство отвращения от сильной смеси запахов перегара, табака и блевотины. На сетчатой кровати, накрытой ворохом какого-то тряпья, сидела старая, седая женщина, опустив бессильно руки на колени и свесив голову вниз. Услышав шаги, она медленно выпрямилась и посмотрела в сторону Алика: «О, какой красавчик» – сказала она хриплым голосом. – «А Федюня где? Пошел за водкой, и нет его. Как за смертью посылать». Ее морщинистое, страшное лицо было опухшим, кожа желтой, и только брови, красивейшие черные брови, напоминали о былой красоте. Они как будто сгорали от стыда и молили бога дать им возможность убраться с этого ненавистного лица.

– А ты че стоишь, как вкопанный? Проходи, садись, щас Федюня придет. Водку пьешь? – прохрипела она.

«Красавчик» стал потихоньку отступать назад, и если кто-нибудь, мог бы видеть его, он обязательно обратил внимание на то, как сильно расширились его глаза.

– Ты куда? Да стой ты.

Но Алик уже шел быстрым шагом по коридору в сторону лестницы. Только уйдя далеко от этого дома в неизвестном направлении, он остановился, начал глубоко дышать, и долго не мог надышаться.

После этого случая Альберт много времени не мог прийти в себя, был рассеян, временами раздражителен и груб, но время лечит, и постепенно он оттаял. Спокойствие длилось недолго. Интересно, кто придумывает сценарий жизни? Почему небеса порой так жестоки к человеку? Казалось бы, только-только, ценой невероятных усилий и жертв он пришел в себя, и на тебе, новый удар. Говорят, человек сам кузнец своей судьбы, и у него всегда есть выбор. Был ли у Алика выбор быть брошенным матерью и жить в дет. доме, или воспитываться в семье. Кто-нибудь предоставил ему такой выбор? Может, возможность принять решение была у него в тот момент, когда у босса случилось несчастье?

У него украли сына. Мальчику было десять лет. Охранники долго ждали его у автомобиля, чтобы забрать со школы. Одноклассники, выходя, говорили, что его попросил остаться после урока учитель. Однако прошло больше часа, но ребенок не появлялся. Тогда один охранник пошел разведать обстановку, но, как ни странно, он узнал, что урок давно закончился, и все ученики и учитель покинули школу. Гарик был в ярости. Все были подняты на ноги, но ни ребенка, ни учителя найти не удалось. Оказалось, он недавно устроился в школу, жил в съемной квартире, по месту прописки о таком гражданине ничего не знали. Поиски не давали никакого результата. В течение двух недель, никто ничего не слышал ни о мальчике, ни о похитителе, и вдруг, начались звонки. Гарик взял упорно звонящий мобильник во время важного совещания и в волнении сказал: «Алло». В трубке он услышал молчание, подумал: «Бывает». Через час звонок повторился, и отец кожей почувствовал – началось:

– Говори сука, не молчи. – Начал он зловеще. – Ты покойник падла, я тебя из-под земли достану. Слышишь? Только тронь его и будешь распятому Христу завидовать. Понял? – орал он в трубку, и слезы ручьем катились по лицу.

Через месяц Алик пришел в кабинет босса по его приглашению к нему в кабинет. Начальник сидел один во главе длинного стола и жестом пригласил вошедшего сесть на близко стоящий стул. Лицо босса было мрачнее тучи.

– В общем, так, горе у меня Альберт, – начал он. – Ты же знаешь, сын у меня один. Сколько мы с Маринкой его ждали, врачей обошли, чтобы он у нас появился, а тут, какая-то сволочь… Вот живу я, пашу как лошадь, денег помойка, недвижимость. Дальше больше будет. А, жить мне сколько? Лет десять, ну двадцать, и что? И кому это все, для чего это все?

Алик смотрел вниз, в ответ смог только глубоко вздохнуть и слегка пожать плечами, всем видом выражая искреннее и глубокое сопереживание.

– Звонит, говорит: «Помнишь Сидоровых?» Кто такие Сидоровы? Да, много мы с тобой в свое время народу побили, много, но ведь я не виноват, время такое было, нельзя по-другому было жить. Сумму выкупа назвал, охренеть можно, но ничего, мне ради ребенка ничего не жалко. Я всех обзвонил, сроки сжатые. Макара помнишь?

Алик кивнул.

– Обещал лимон дать. Значит так, я тебе, как себе доверяю. Мы вместе пуд соли съели, ты мне, как брат. Полетишь сегодня к Макару, в аэропорту кейс получишь, с таможней договорятся и сразу назад.

– Конечно.

– Все иди.

Алик уже подошел к двери.

– Подожди – услышал он голос босса.

Начальник медленно встал, подошел к нему и начал говорить, глядя прямо в глаза. В глазах главного был лед:

– Я дал приказ за твоими следить, за женой и дочками. Деньги не привезешь, им не жить.

Молча, Алик покинул кабинет. «Что ж – подумал он – с волками жить, по-волчьи выть».

– Мужчина, мужчина, вам плохо? – услышал он легкий прибалтийский акцент. Кто-то аккуратно хлопал его по спине.

В соседнем кресле, рядом с Аликом сидела блондинка с короткой стрижкой, приятными и в то же время необычными чертами лица. Скулы были широковаты, надбровные дуги несколько выдавались вперед, однако, легкий загар на лице и бирюзовый цвет глаз сглаживали эти, пожалуй, недостатки. Алик немного успокоился, перестал рыдать, вытер глаза и выпрямился.

– Да нет, уже лучше, спасибо.

После небольшой паузы соседка продолжила:

– Это ужасно, умереть молодой.

Сосед не был настроен на диалог, тем более на такую сложную тему, поэтому промолчал.

– Мне страшно – выдохнула девушка и крепко прижалась к Алику. Он почувствовал, как быстро бьется ее сердце, рука машинально начала гладить девушку по голове. А самолет продолжал двигаться по небу.

Инга

– Вставай дочка, вставай, сегодня праздник – услышала она приятный голос отца и почувствовала мягкое прикосновение сильной руки к плечу.

Сквозь пелену, просыпающегося взгляда, постепенно начали проступать черты его улыбающегося лица. До боли родными были эти голубые, глубоко посаженные глаза и нос картошкой, и, постоянно вихрастые, пегие волосы.

Она не сразу вспомнила, что сегодня день, которого она так долго ждала, и, который, несмотря на праздничность, вызывал в душе ее противоречивые чувства. День этот был, первое сентября. Противоречивыми же чувства были потому, что с одной стороны, мама и папа рассказывали, как это будет здорово: придут нарядные дети с цветами в сопровождении счастливых, улыбающихся родителей, будет торжественное настроение, будут поздравлять, все станут веселые и радостные; с другой, ей не давали покоя язвительные замечания старшего брата Йонаса с ухмылкой говорившего о занудных уроках, домашних заданиях, которые отнимают время у телевизора и дворовых игр, о злых учителях и тому подобное. Маме и папе Инга верила больше, но все же, слова брата, как она ни хотела этого, не казались ей полной выдумкой.

Легкий, уже осенний ветерок, заносил в комнату остатки воспоминаний о лете. На спинке стула лежала выглаженная коричневая форма, а поверх нее, белоснежный кружевной фартук. После завтрака она надела форму и долго смотрела на себя в зеркало и не могла насмотреться. Боже как красиво! Наверное, так выглядят принцессы из сказок. И у них обязательно есть такие большие, красивые банты.

– Инга, давай быстрее, мы опаздываем – позвала мама.

И вот они идут всей семьей по уже проснувшимся, озаренным ласковым солнышком, улочкам Каунаса. Она держится за крепкую руку отца, в другой руке несет большой букет гладиолусов, ощущения от ранца за спиной непривычны и призывают к серьезности. То там, то тут можно видеть девочек и мальчиков, хмурых и улыбающихся, маленьких и взрослых, идущих медленно и спешащих, в сопровождении родителей и без, в форме и без формы, двигающихся в одном направлении и в разных. У мальчиков ботиночки до блеска начищены. На подходе к школе ребятни нарядной еще больше становится, а в самой школе и вовсе переполох. Все взволнованы, знакомые друг с другом дети никак не наговорятся, спеша поделиться впечатлениями от каникул. Из одного помещения школы в другие быстро ходят учителя, на лицах их отражается радость вперемешку с заботой. Родители стоят неподалеку от своих чад, смотрят, улыбаясь по сторонам, слегка кивают, встречаясь взглядом со знакомыми.

Прошло какое-то время, и всех позвали на торжественное построение. Взволнованные дети стояли рядами в помещении спортзала и внимательно слушали торжественную речь директора Марты. Потом прозвенел первый звонок, и все разошлись по классам под веселые звуки песни, исходящей из колонок музыкальной аппаратуры: «Первоклассник, первоклассник. У тебя сегодня праздник!»

На свой день рождения Инга пригласила не только ребят, знакомых с ней до школы, но и новых друзей. Среди них были Миша и Оля, брат с сестрой, двойняшки. Их отец занимал высокий пост в учреждении, занимающимся строительством жилых и нежилых объектов. К слову сказать, учреждение это было шефом школы и брало на себя часть материальных затрат по обеспечению учебного процесса, поэтому учителя особенно благоволили к двойняшкам. У учебного заведения никогда не было проблем с ремонтом, одной из головных болей подобных организаций.

Нарядные дети заходили потихоньку, в небольшое помещение прихожей, где их встречала именинница и кто-то из родителей. На ней было одето аккуратное, голубенькое платьице с пояском. Рукава были короткие и плотно обхватывали плечи. Красивый белый кружевной ворот поддерживал тоненькую шейку. Вьющиеся волосы прелестно ниспадали с одной и с другой стороны, соединенные вместе у самой головы чудными голубыми ленточками. Свежее, чистое личико ее украшала искренняя улыбка детской невинности. Она радовалась, и, казалось, как будто облик ее светился, словно ангел спустился к нам с небес.

Миша и Оля Ковалевы зашли осторожно, озираясь своими детскими глазенками по сторонам, постепенно привыкая к новой обстановке. У Инги они были впервые.

– Здравствуйте – сказала именинница.

Гости кивнули.

– Папа познакомся, это Миша и Оля, мои одноклассники, я тебе о них рассказывала. А это мой папа Андрис. – Обратилась она уже к вошедшим.

– Очень приятно. – Сказал папа. – Значит это ты, тот самый Миша?

Миша засмущался.

– Давайте подарки и проходите в дом, несколько повелительным тоном попросила хозяйка праздника, и Оля незамедлительно протянула ей среднего размера сверток, а Миша гвоздики.

Школьная жизнь, как впрочем, и жизнь в целом, не проходит без забавных случаев. Один из таких произошел недавно в классе, в котором учились обозначенные выше персонажи. Теперь мы поймем, почему же Миша «тот самый», а потом к столу, к столу.

Дело было на перемене, в тот самый период первородного хаоса, который начинается внезапным, быстрым открыванием дверей классов после громкого звонка, и выбеганием оттуда неконтролируемой своры трудноописываемых существ в школьной форме. В последствие, эти отдельные массы встречаются, перемешиваются, и начинается что-то невообразимое. Кто-то друг за дружкой гонится, кто-то беседует, громко хохочет, кто-то на ногу ближнему наступить норовит. Мало кто спокойно у стеночки стоит, или на скамейке присаживается. Непросто учителю из класса в другое помещение через коридор сквозь буйство эмоций и действий пробраться. Приходиться лавировать, куда там водителю в час пик на городской дороге. Непростое испытание нести в этот момент стопку книг, или тетрадей из одного помещения в другое: уронишь, не соберешь.

Первоклассники с трудом привыкали к такому порядку вещей, и поначалу даже побаивались выходить из класса на перемену, но постепенно начали осваиваться, и чувствовали себя более спокойно, а некоторые принимали живое участие в играх и во всем этом бесшабашном мероприятии под названием школьная перемена.

В классе был один мальчик Алеша. Был он среди всех самый маленький, в школу его отдали с шести лет, потому что день рождения у него справляли в октябре. Папы у него не было. Жил он с мамой и бабушкой. Почти всегда молчал, других детей больше сторонился, на уроках вел себя неактивно. Чувствовалось, что пребывание в школе ему не совсем комфортно. С другой стороны, не каждый человек чувствует себя хорошо в незнакомой обстановке сразу. Чаще всего он адаптируется медленно и сначала ведет себя осторожно. Человек рано начинает понимать, что мир далеко не всегда бывает к нему добр и радушен, в нем есть место и для коварства и для несправедливости и еще много для чего. А Алеша? Может он, и в садик не ходил?

Он тихо стоял в сторонке, наблюдая за происходящим. К нему подошел второклассник Мартин в сопровождении двух своих товарищей. Был он мальчик крупный. Маленькие глазки венчали округлости пухлых щек, на голове ежик светлых волос.

– Привет – обратился он к Алеше.

Тот ничего не ответил и смотрел на подошедшего с испугом.

– Что молчишь? Первоклашка? – продолжил Мартин.

Алеша кивнул. Незаметно вокруг них начала вырастать аудитория любопытных школьников. Мартин был знаменит, и многие кто знал его, могли поспорить, что добром дело не кончится. А уж кто будет пострадавшим, и говорить нечего. Что скажешь, человеку интересно посмотреть на страдание другого, видимо для того, чтобы получить порцию удовольствия от осознания того факта, что не он сам в положении страдающего. Наверно, такова природа людей. Что ж, все замерли в ожидании интересной развязки.

– Ты знаешь, – продолжил протяжно крепыш, пытаясь втиснуть свои большие руки в узкие кармашки брюк – в школе фальшивые монеты появились. Это не ты их случайно принес? Дай-ка мне их посмотреть, а то милиция приедет, хуже будет.

Алеша безропотно вынул из формы все деньги, которые мама дала ему на завтрак, и отдал Мартину. Тот некоторое время смотрел на монеты, потом нахмурился и проворчал:

– Ну, точно, это они. Ладно, не бойся, в милицию не пойду. Сам разберусь. – И отвернувшись, собрался уходить.

– Стой! – услышал он голос одного из толпы.

Сделав удивленное лицо, он медленно повернулся в сторону говорившего:

– Ну? – сказал обманщик грозно, то ли спросил, то ли оскорбил.

– Отдай – сказал тот же голос, который принадлежал Алешиному однокласснику Мише.

Миша, кстати, был ненамного больше страдальца. Все стоящие рядом были поражены и со страхом смотрели на противника крепыша. После недолгой игры в гляделки, Мартин расслабился, улыбнулся:

– Ага, разбежался – и опять повернулся уходить.

Миша подбежал к обидчику, схватил за плечо, и когда тот развернулся, стукнул его в живот. «Ой!» – раздалось в толпе. Кто-то закрыл лицо руками. Мартин согнулся, придерживая живот рукой, а когда выпрямился, все увидели на лице его слезы:

– Ну, ты получишь – сказал он сквозь них и побежал в кабинет директора, к своей маме Марте Гражидене.

Многие в школе знали, что у Мартина мама директор, поэтому он многое мог себе позволить безнаказанно, и никто не осмеливался дать ответ. Миша не знал этого факта, и, после, рядом прошуршавшего шепота: «Ты че, это же сын директора», стоял, оглядываясь по сторонам в некоторой растерянности. Все смотрели на него, как на обреченного. Миша не знал, что Мартин был директорский сын, в противном случае, он быть может и не осмелился поступить подобным образом.

Буквально через несколько секунд дверь в кабинет директора открылась, и оттуда вышла крупная женщина с покрасневшим лицом, за руку она вела всхлипывающего своего сына. Она быстро, широкими шагами подошла к ребятам в направлении, которое ей указал своим пальчиком сынок. Он же кое-как телепался, с трудом поспевая за маменькой, держась за ее руку, словно маленькая машинешка, буксируемая мощным гигантом грузовиком.

– Кто? – спросила она своим громким, хорошо поставленным голосом.

– Вот он – слабенько, отворачиваясь куда-то в сторону, пролепетал, «невинно» обиженный, и направил указательный пальчик свой на Мишу.

– Как тебя зовут мальчик?

– Ковалев…Миша.

– Ты, в каком классе занимаешься?

– В первом – говорил Миша, потупив взор.

– В кабинете каком? Где вас учитель учит? – повысила тон директор, и Миша почувствовал, как у него задрожали колени. Он показал в сторону кабинета.

– Пошли.

И они пошли в класс, где к очередному уроку готовилась молоденькая учительница, еще не избавившаяся от восторженной наивности, начинающего педагога, верящая в детей и в свое дело. А дети смотрели им вслед соболезнующим взглядом. Учитель слегка опешила, увидев процессию из директора, ее сына и своего ученика. Сердце подсказало неладное.

– Садитесь – сказала Марта повелительно мальчикам, указав на первую парту – и вы сядьте – разрешила она девушке, которая стояла, нервно перебирая пальцами, находясь в состоянии крайнего смущения.

Все сели кроме директора.

– Посмотрите, какое безобразие. Ваш ученик бьет другого на глазах у всех – начала она.

– Не может быть, Миша скажи, зачем ты это сделал? – раздался несмелый, тонкий голос со стороны учительского стола.

Миша молчал и гордо смотрел перед собой, наверное, так вели себя партизаны на допросах в гестапо.

– Видите, молчит хулиган. Его нужно обязательно наказать, вызвать родителей в школу – продолжала взволнованная мать.

Звонок уже прозвучал, но дети не решались заходить в класс. Вдруг со стороны полуоткрытой двери кабинета раздался детский голос:

– Он у меня деньги забрал.

– Кто? – одновременно спросили директор и учительница, поворачиваясь на голос.

– Вон тот, толстый.

– Это правда? – после некоторой паузы спросила Марта своего сына.

Вместо ответа он смотрел на нее, сощурившись, наклоняя голову на бок, пытаясь, как бы вжать ее в тело, но безуспешно, затылок настиг хлесткий удар тяжелой материнской руки.

– Дома поговорим – сказала она по-литовски и быстро вышла вон.

Однако же мы отвлеклись, а ведь день рождения в самом разгаре. Дети сидели за столом, пили абрикосовый сок с мякотью и, молча кушали со своих небольших тарелок салатики и голубцы, а также маринованные огурцы и помидорчики. Рыба на столе была представлена в ассортименте. Миша увлекся куском копченой ставриды и выложил свои локти на стол, в чем немедленно был уличен «старшей» сестрой (она была старше его на полчаса), и был бит по одному из локтей довольно невежливо, что впрочем, не спасло кусок от Мишиного старания.

– Ребята – прервала тишину Инга, и все остановили есть, обратив к ней все свое внимание – давайте поиграем в интересную игру.

В руках именинница держала листок бумаги с написанным текстом.

– Сейчас Йонас раздаст вам всем конверты. Вы их сами выбирайте, чтобы на удачу. Я буду читать вопросы по порядку, а вы по очереди вынимайте из конвертов ответы и тоже читайте. Брат именинницы пошел со стопкой конвертов по гостям, каждый из них делал случайный выбор и брал один себе. Несколько дольше, чем у других, он задержался около Мишиной сестры Оли, с которой не сводил глаз в течение всего праздника. Это произошло так, мимоходом, почти незаметно. Хотя это не совсем в строчку, но если я не опишу эту девочку, будет как-то не так. Для своего возраста она была, пожалуй, слишком высокая и выглядела старше своих одноклассников. Темные, чистые, средней длины волосы аккуратной шапочкой ложились на голову. Кожа была смуглая, черты лица правильные, приятные, в ушах маленькие желтые сережки, что для девочек ее возраста было большой редкостью. Вид она имела серьезный, все повадки ее говорили об опеки над «младшим» братом, как будто она заменяла ему мать. Ну, все, переходим к игре.

– Итак, первый вопрос – начала Инга. – Отвечает Йонас.

Брат сидел рядом с сестрой.

– Как называется твоя любимая книга?

Отвечающий небрежно открыл конверт и, громко, почти с достоинством прочитал:

– Работа не волк, в лес не убежит.

Все засмеялись. Йонас сидел, откинувшись на спинку стула, в руке держал бумажку, помахивал ей и тоже улыбался.

– Точно, точно, – сквозь слабый смех донеслись слова отца – на своем столе так порядок и не навел.

– Ну, папа?! – обиделся сын.

– Что ты, в самом деле – слегка пихнула локтем в бок Андриса его жена. – Ты поел? Иди-ка на кухню, пусть дети без нас повеселятся.

– Да я…

– Иди, иди…

Родители ушли, и атмосфера как-то сразу полегчала.

– Теперь ты читай вопрос, а следующий пусть отвечает, и так по кругу – дала в руки брата листок с вопросами именинница.

– Так, – встал Йонас – какое было твое слово учительнице, которая уронила тяжелую сумку? Да хватит есть – толкнул он жующего рядом малыша.

– А? Что? Я что ли? – сказал тот набитым ртом. – А, вопрос какой?

Это событие само по себе вызвало приступ хохота у окружающих.

– Читай ответ, блин – устало попросил Йонас.

– Ага, щас – отвечающий начал открывать конверт и долго не мог достать оттуда бумажку.

– Вот.

Он некоторое время непонимающе вглядывался в нее и выдал:

– Что тебе снится крейсер Аврора?

Все так и покатились от хохота, потому что он сказал это таким неуверенным голосом, и выражение лица его было таким рассеянным, что без смеха нельзя было смотреть. Да, и, честно говоря, тема сна оказалась кстати. Видя, что другим смешно, и сам стал тихонько подхихикивать.

– Садись Аврора, – весело сказал Йонас, хлопая товарища по плечу – спи дальше.

Тот сел, и тут же приступил к продолжению трапезы.

– Куда? – остановил его сосед. – Теперь ты читаешь. – И всунул ему в руки листок.

Тот начал непонимающе водить глазами снизу вверх и обратно по написанному, подливая масло в огонь всеобщего веселья.

– Здесь – ткнул пальцем в нужное место Йонас, давясь от гогота.

– А-а… Что сказали тебе родители на просьбу купить велосипед? – обратился он к Мише.

– Не зная броду, не лезь в воду – отвечал тот по бумажке.

– Да, долго тебе велосипеда ждать – раздался чей-то голос, сквозь гомон смеющихся невнятных комментариев.

Следующий вопрос читал Миша, обращаясь к сестре.

– Как ты ответишь, если девочка, или мальчик предложат тебе дружить?

Все замолчали и внимательно посмотрели на Олю, как будто ждали ответа от нее самой, или же ответ был жизненно важным.

– Без труда не вытянешь и рыбку из пруда – прочитала она по шпаргалке.

– О-о-о… – раздалось со всех сторон в знак одобрения, а может быть наоборот, выражая мысль, мол, посмотрите какая гордая.

Следующий вопрос был адресован девочке, сидевшей рядом с Олей:

– Что тебе сказал доктор, когда у тебя болел живот?

– А нам все равно, а нам все равно.

Всеобщее ха-ха-ха в ответ.

Дальше:

– Какой был твой ответ на вопрос учителя: «Что у тебя нарисовано на парте?»

– Солнечный круг, небо вокруг, это рисунок мальчишки – прочитала, несколько запинаясь, следующая участница мероприятия.

Потом:

– Когда учитель поставил тебе двойку, каким было твое возражение?

– Яйца курицу не учат.

Ха-ха-ха.

– Какой был твой ответ на вопрос учителя: «Куда впадает река Волга?»

– А пока, пока, по камушкам река течет.

Все еще раз засмеялись, удивляясь тому, как удачно совпал ответ, и хлопали даже от этого в ладоши. Последней отвечала Инга, вопрос был такой:

– Какая мысль пришла тебе в голову, когда тебя вызвали к доске?

– Что упало, то пропало.

– Ну, и ладно – сказал кто-то.

Все облегченно вздохнули. Несмотря на то, что игра оказалась интересной, все чувствовали некоторое утомление, а кто-то и желание продолжить трапезничать, чего делать во время развлечения было как-то неудобно. Какое-то время молчали. Поднялась подруга Инги, которая жила в одном с ней дворе, но учились они в разных школах, и торжественно подняла стакан с соком:

– Дорогая Инга, мы все тебя поздравляем с днем рождения, и я тебе желаю быть красивой, счастливой и быть хорошей подругой.

Именинница стояла, как и тостующая, со стаканом в руке, и, улыбаясь, внимательно на нее смотрела, ловя всей душой, тепло искренних пожеланий, и, боясь упустить хотя бы каплю этого тепла. Все встали и начали чокаться неказисто подражая взрослым. Потом они еще покушали, очагово обсуждая интересные моменты прошедшей игры. Следом танцевали под жутко дефицитную пластинку «Бони М», которую на день рождения подарил ее дядя Николас, на взрослом дне рождения, бывшем накануне, купив ее недавно в Чехославакии, где находился в командировке.

Была такая страна и называлась она Советский Союз. Многие народы жили одной большой семьей: Грузины, Таджики, Украинцы, Прибалты и проч. По поводу радости из-за многонационального устроения, в стране проводились различные мероприятия. Одно из них было намечено и готовилось быть воплощенным в жизнь в той самой школе, где училась наша героиня. Называлось это мероприятие: «Фестиваль дружбы народов». Суть его состояла в том, что каждый класс готовил костюмированное представление, изображающее танец, песню, или постановку из жизни народа одной из республик. Намечалось провести мероприятие в актовом зале в присутствии учителей и родителей.

По коридорам школы лихо бегали казахи, молдаваны и чукчи в основном русско-литовского разлива. В класс к сестре зашел Йонас, учившийся на два года старше, в черном халате с патронтажем в районе груди и с бумажной папахой на голове.

– Да-а… – начал Леха, глядя на него – грузин из тебя точно, как из коньков ласты.

И правда, белобрысое, прибалтийское лицо, плохо вязалось с костюмом гордого горца.

– На себя посмотри – ответил «грузин».

Алешины худосочную грудь и талию, одетых в куцую рубашку, вышитую на груди, продолжали широченные красные шаровары.

– Это что, – продолжал Йонас – вот у Мартина класс, вообще узбеки, обхохочешься. Представляешь, толстая физиономия Мартина, а сверху малюсенькая тюбетейка.

Картина показалась всем настолько комичной, что все попадали со смеха. Вообще обстановка была веселой.

– У вас какой номер? – обратился кто-то к гостю.

– Мы «Сулико» поем, потом лезгинка.

– На грузинском поете?

– Не-е, на русском.

– А-а.

– А, вы?

– А мы, гопак танцуем.

Некоторое время постояли молча.

– Ну, ладно хлопцы, пойду я к своим, а то, там уже репетируют наверно.

– Иди генацвали.

– Так ребята, – бодро сказала, вошедшая через какое-то время, классный руководитель Леночка – давайте еще раз порепетируем.

Она подошла к маленькому кассетному магнитофончику, который располагался на столе в углу кабинета, перемотала, нажала на пуск, и пространство заполнила неспешная, с перекатами мелодия украинского танца. Леночка обернулась к центру комнаты, сложила руки на груди и начала качать головой в такт музыки, внимательно наблюдая за танцорами, и, что-то бормоча себе под нос.

Первыми на сцену вышли ребята старших классов и исполнили молдавский танец «Жок», забавно подскакивая в хороводе, и, синхронно поднимая и опуская руки, сомкнутые вместе.

Потом чукчи витиевато кружили вокруг беснующегося шамана с бубном. Не обошлось и без накладок, но где их не бывает. «Узбеки» потеряли арбуз, сделанный из папье-маше. К слову сказать, арбуз тот играл ключевую роль в их постановке. Они разыгрывали сценку из историй о славном защитнике бедняков – Ходже Насретдине. В сценке этой, в начале, злой бай забирает у бедняка за долги последнюю ценность – доброго коня. Об этом узнает Ходжа Насретдин, и, слыша от, впавшего в горе, обиженного старика, что арбуз – это последнее, что осталось в его владении, обещает совершить чудо и превратить сладкий плод в коня. Бедняк верит Насретдину и дает тому арбуз. Так вот этот-то арбуз и потеряли. Все сбились с ног. Пришлось срочно менять порядок выступлений, и некоторые выходили на сцену, одетыми наспех. Кто-то впопыхах перепутывал реплики, движения в танцах были не всегда синхронны. Ну, и что? Это же дети. А, родителям да учителям разве важен высокий класс выступлений? Однако, настроение выступавших было несколько подпорчено, и если бы не аплодисменты в конце выступлений, было бы совсем грустно. Итак, представление «узбеков» висело на волоске. Наконец какой-то умник придумал заменить арбуз баскетбольным мячом, завернутым в ткань. Это, конечно, не то, но лучше, чем ничего. Решили обойтись мячом. И вот: Ходжа Насретдин входит хитрым манером в доверие к баю и делится с ним радостью, по поводу того, что является обладателем волшебного арбуза.

– А внутри этого арбуза, вместо косточек, зреют золотые монеты – говорит он баю. – И не далее, как сегодня вечером арбуз полностью созреет, и тогда, клянусь Аллахом, я приду в свой дом и с размаху разобью его об пол. С каким удовольствием я буду собирать эти монеты!

– Я радуюсь за тебя почтенный – говорит ему бай – однако ты же не можешь знать наверняка, пока не разобьешь, растут там монеты или нет.

– Я чувствую мудрость в твоих словах, но у меня нет почвы для сомнений. Этот арбуз я выменял у одного доброго человека на коня, примерно такого же, какого ты держишь в поводу. Он в свою очередь, получил его в долине джиннов от одного из них. В глазах этого человека я видел честность. Не думаю. Что такой может обмануть.

– Не обижайся на мои слова незнакомец, но, во-первых, я старше, во-вторых, я желаю тебе только добра. Я думаю, ты наивный человек. Это говорит о чистоте твоей души и помыслов. С другой стороны, тебя легко обмануть. Подумай сам, разве какой-то конь может стоить арбуза полного пусть незрелых, но золотых монет?

– О, горе мне! Я стал жертвой подлого обмана. Что же мне делать?

– Я тебе помогу. Аллах велит делать добро. Давай я дам тебе коня, а ты мне арбуз.

– Не знаю, как и благодарить тебя благодетель.

– Ого, какой тяжелый – говорит бай, беря арбуз – как будто точно полный золота. Молись за меня в мечети.

Потом пришла сцена, когда бай входит в свой дом с арбузом. Бая, конечно, играл Мартин. Он вышел неспешно на середину сцены и со словами: «Да чего же глупы эти простые люди», забыв, что в руках его мяч, с размаху бросил его об пол, а силушки у него, несмотря на полноту, было немало. Мяч оттолкнулся от пола, вырвался из тряпицы и лихо запрыгал по сцене. Бай смотрел непонимающе на это все, а речь его автоматически и уже совсем неэмоционально продолжалась:

– Вай, мошенник, обманул. Это же самый обыкновенный арбуз.

Хохот в зале стоял неописуемый. Вот, что бывает, когда актер глубоко погружается в образ. После праздника все расходились по домам веселые и жизнерадостные. Инга долго не могла найти брата в кутерьме послепраздничных сборов. Наконец она увидела одного из его одноклассников и обратилась к нему с тем, не видел ли он ее брата.

– Да вон там, за углом твой грузин с украинкой шушукается. Инга забежала за угол и увидела следующую картину. Ее подруга Оля стояла, заложив руки за спину, прислонившись к стене. Рядом, напротив, лицом к ее лицу стоял Йонас, уперев вытянутую руку в стену в нескольких сантиметрах от Олиной головы. Они о чем-то беседовали, глядя друг другу в глаза. Когда Оля увидела подбежавшую подругу, она отвернулась в другую сторону. Йонас смотрел на сестру с неудовольствием:

– Чего тебе?

– Там родители…, мы уже домой собрались, а тебя… найти…

– Щас иду.

Инга отошла.

– Ну, что? Может, пойдем куда-нибудь завтра? – начал ухажер.

– Куда?

– Ну, не знаю, погуляем, в кино сходим.

– Давай – сказала она как-то нехотя, пожимая плечами.

– Оля! Вот ты где, а я тебя ищу, ищу – раздался рядом голос Миши.

– Пойдем – обратилась она к брату, вырываясь из окружения.

– Я позвоню – прозвучало им вслед.

Иногда интересно понаблюдать за природой. Вот, казалось бы, теплый, ясный день, на небе ни облачка, и вдруг, небо тучами затянет, и зарядит сильный дождь да еще с градом, ветер в ураганный превратится. Нелегко человеку в такой момент без прикрытия на улице остаться. А главное, почему так? Ведь ничего, ничего не предвещало плохого? А, вот бывает так в мире, вроде все в порядке, и вдруг, казалось бы ни с того, ни с сего сгущаются тучи, на улицах мирных городов «появляются танки».

Внезапно, в одночасье, народы, жившие одной семьей, и, любившие друг друга, заявили, что вовсе они никого не любили, а притворялись под давлением русских, которые являются ни кем иным, как народом оккупантом, заставлявшим другие нации плясать под свою дудку. России припомнили многое, в том числе насильственное переселение народов во время правления Сталина, который был грузин. Потихоньку, полегоньку в средства массовой информации республик стали проникать национал-патриотические настроения, выросшие в недалеком будущем в серьезную заваруху в стране.

То тут, то там в нероссийских городах, начали организовываться спонтанные митинги, и кто-то гневно, брызжа слюной, орал в мегафон: «Русские оккупанты прочь! Возвращайтесь на свою родину, много мы от вас настрадались. Независимость! Независимость!» Где-то правящим кругам приходилось применять силу, где-то стреляли, где-то убивали. Поздним вечером страшно было выйти на улицу, а ночью, даже находясь в собственной квартире, сложно было уснуть из-за чувства страха и крайней неуверенности в своей защищенности. По улицам ходили толпы молодых недружелюбно настроенных людей, вооруженных палками и камнями. В открытые форточки залетали звуки драк, крики о помощи, звон разбивающихся витрин и окон, вой сирен то ли милицейских, то ли пожарных машин, то ли скорой помощи.

Уже повзрослевшая, русская девушка Оля, сидела в гостях у своей прибалтийской подруги Инги. Вечернюю комнату скудно озарял свет настольной лампы. Оля сидела на стуле, опустив голову вниз. Инга стояла, скрестив руки на груди, и с серьезным выражением на лице смотрела в окно. Они долго молчали.

– Как-то странно все – почти шепотом, еле слышно сказала русская.

Глубокий вдох подруги был ей ответом. Тревожное, мучительное молчание начало продолжаться. Обе хотели что-то сказать друг другу, очень хотели, слова, казалось, готовы вот-вот вырваться из груди, но подруги сдерживались, видимо из-за боязни, что слова воспримутся не так, и будет еще хуже.

– Мы через неделю уезжаем – прервала молчание Оля. – Все, что было можно продать, продали. Папа знакомому квартиру продал, правда, за недорого. У нас в Росси родственники, у них пока будем жить.

– Как устроитесь, напиши.

– Конечно.

– Ну почему, почему все так?! – не выдержала Инга. – Ведь все хорошо, все нормально было. Ладно бы война, но сейчас, в мирное время, почему такое?

– Я пойду, а то поздно уже.

– Подожди, – хотела остановить ее подруга – не уходи, поговорим еще, я тебя потом провожу, останься.

– Хорошо.

В комнате вновь воцарилось молчание. Инга медленно отошла от окна, подошла к подруге, прижала ее голову к себе, и начала не спеша гладить ее по волосам:

– Мне тебя будет очень не хватать.

Из остальной части квартиры послышался голос брата Инги:

– Где, где она?

Он влетел в их комнату, резко затормозил, медленно выпрямился и холодно посмотрел на Ольгу:

– Вон из моего дома, дочь оккупанта, возвращайтесь в свою Россию – зло прошипел он и пальцем указал на дверь.

Слезы брызнули из глаз Ольги, она быстро и плотно прижала ладони к лицу. Всхлипывая, она пошла к двери, медленно переступая ногами, как будто увязла в тягучей грязи.

– Йонас, – крикнула Инга – как ты можешь?

– А как они могут? – не уступал по громкости сестре брат. – Как они могут издеваться над нашим народом?

– Что? Что она тебе сделала? Как она над тобой издевалась?

– Ты не понимаешь. Они очень долго угнетали наш народ, искореняли наш язык, культуру, заменяли ее своей, заставляли работать на себя. Но, слава богу, национальное самосознание не умерло, и пришло время его реализовывать.

– Это не твои слова.

– Да, не мои. Ну и что? Какая разница, если они эхом отдаются в моем сердце. Если эхом отдаются, значит, все равно, что мои.

– Вы же любили друг друга.

Брат отвернулся от прямого взгляда сестры:

– В жизни человека, – начал он, несколько погодя – возникает момент, когда он должен делать выбор. Для меня, любовь к Родине дороже.

– Любовь к Родине? Посмотри, как ты одет: коричневая рубашка, на плече эмблема, как свастика, ты настоящий фашист.

– Молчи, дура!!! – воскликнул Йонас, подошел и ударил Ингу по щеке. – Мы патриоты, люди горячо любящие свою Родину и свой народ, готовые отдать жизнь. Не смей называть меня фашистом.

Это была большая ссора. Брат с сестрой долго не разговаривали, старались не сталкиваться друг с другом в небольшой квартире, нервно огрызались на попытки, волновавшихся родителей сдвинуть вражду в сторону перемирия; делали все возможное, чтобы пораньше улизнуть из дома и вернуться попозже. Время шло, обстановка в стране со временем стабилизировалась. Инга стала менее критично относиться к словам брата о патриотизме. Часто слыша по телевидению и вокруг себя, мнения авторитетных людей по поводу этого вопроса, стала находить рациональное зерно в словах брата. Они не устраивали, какой-то конкретный акт примирения, но их отношение друг к другу, пусть медленно, не сразу, но смягчилось. Ни она, ни он в последующем старались не вспоминать этот грустный эпизод. Письма от Оли не было.

Герхард

Герхард не смог найти себе лучшего занятия, чем озираться по сторонам и наблюдать за другими пассажирами. Кожа на его лице пошла пятнами, впрочем, как и всегда в моменты особенного волнения, лоб покрылся холодным потом. На секунду его взгляд остановился на белокурой девушке, уткнувшейся в плечо, сидящего рядом молодого мужчины. Плечи ее вздрагивали. Мужчина гладил ее по голове и, вроде бы, даже целовал в волосы, а, может, шептал, что-то успокаивающее: губы его как будто шевелились. Понять наверняка в этом сумасшедшем гуле было невозможно. «Наверное, муж и жена» – подумал Герхард, и тут же повернул голову в другую сторону. Не увидев ничего интересного, он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, достал платок из внутреннего кармана пиджака, промокнул лоб, положил платок обратно. Мысли хаотично роились в голове. Пассажир постарался успокоиться и сосредоточиться, используя приемы, которым он научился у психоаналитика. Но, как ни старался, ничего не получилось. «Вот бы тебя сюда! – думал он про психоаналитика. – Сладко же ты поешь о том, что в мире нет ничего такого, о чем стоило бы переживать и испытывать сильный стресс, отнимая силы и время у того, что для нас на самом деле важно». Мысли разбегались, одна не успевала закончиться, как появлялась вторая, а затем третья. Общий же смысл фраз, приходящих в его голову, можно было выразить одним коротким словосочетанием: «Во влип!» Конкретно такое выражение к нему не пришло, потому что человек думал по-английски. «Ну, Костя, ну удружил! Съезди Гера на Кавказ, развейся. Природа там красивая, горы, чистый воздух. Русский поэт Лермонтов любил там бывать. В свое время богатые люди туда на воды выезжали, здоровье поправить, и ты минералки из источника попей, оздоровись. На фига мне оно нужно это здоровье?! Теперь то!»

Герхард немного говорил и понимал по-русски в силу необходимости работы в России. Некоторые жаргонные выражения ему нравились особенно, было в них что-то такое, необъяснимое, как будто в одном коротком сочетании звуков содержится масса смысла и эмоционального наполнения. «На фига» – было из этой категории. Он часто слышал это выражение, общаясь со своими русскими партнерами и знакомыми. Ему долго не могли объяснить, что оно значит, вернее, как может жест, выражающий нет, стать основой для сленгового заменителя слова зачем. В последствие он узнал, что примерно так же обстоят дела с другими подобными словосочетаниями, и перестал делать попытки разгадать тайну этих выражений. Звучание их ему очень нравилось. Он нередко замечал, что те русские, с которыми он общался, в моменты эмоционального возбуждения, чаще применяли сленг, и даже мат, особо нецензурный жаргон, нежели обычные литературные слова. У некоторых это выходило особенно замечательно. Какие-то жаргонные выражения Герхард запомнил, знал их значения, и, иногда, удивляясь потом себе, непроизвольно использовал в своей речи. В данный момент он немного сожалел, что знал мало русского сленга. После его использования на душе как-то легче становилось. А, на душе было неспокойно. Он сомневался. Нет, конечно, он расслышал и, кажется, правильно понял, что сказал тот, в белой бейсболке, да и поведение окружающих указывало на истинность понимания. Но все же, может, показалось? Может, не все так страшно? Интересно, если бы он не знал языка, ему бы легче было? Навряд ли. А может это просто сон? Обычный страшный сон? Вот он сейчас проснется у себя в гостиничном номере и подумает: «Зачем я вчера так напился? Почему русские так пьют?» Он открыл глаза и понял, что это не сон, и что-то сильное сдавило ему грудь, захотелось кричать.

Он сумел взять себя в руки. Вспомнил слова отца: «Помни сын, ты из рода Зуммеров, и, что бы, не случилось, ты не должен сдаваться. Понимаешь? Твой дед, Генрих, был немецким коммунистом. Когда в Германии начался фашизм, он со всей своей семьей эмигрировал в Америку. Это очень сложное решение – покинуть родину, но он был вынужден сделать это. Да, я понимаю, Америка была капиталистической страной, а он был коммунист, но главное, эта страна была свободной, она и сейчас остается такой, и каждый житель ценит эту свободу, и благодарен за это стране. Жизнь была тяжелой. На чужой стороне, без знания языка, с маленькими детьми на руках, но отец никогда не сдавался. Он работал, не покладая рук, не спал ночами, брался за любой заработок, и все это для того, чтобы я смог получить образование и реализовать свои способности, иметь работу, чтобы ты никогда не знал, что такое нищета и голод. Я всегда помнил, что для меня сделал отец, и какие бы препятствия не возникали на моем пути, какие бы соблазны не появлялись передо мной, я не позволял себе расслабляться и раскисать, иначе бы отцовское страдание не имело смысла. Я рассказываю тебе это все не просто так. Я хочу, чтобы ты знал, как нелегко мне достались те возможности, которыми я сейчас обладаю. Помни о своем деде, и о том, что он для нас сделал, и обязательно передай эту историю своим детям. Нельзя сдаваться, что бы, не случилось. Как бы не было тебе плохо, если тебя спросят: «Как дела?», найди в себе силы улыбнуться и ответить: «Все в порядке», и невзгоды отступят».

Детей у Герхарда не было, и передавать отцовское напутствие было некому. Горька была сейчас ему эта мысль. Слишком много времени заняла учеба, потом стажировка, потом карьера. Приходилось работать сутками, чтобы добиться сегодняшнего положения, иной раз времени не хватало на сон, что уж говорить о знакомстве с девушками, а тем более о женитьбе, создании семьи. Приближаясь к сорокалетию, Герхард, все чаще стал задумываться о браке, детях. Однажды, у него возникла мысль поближе познакомиться с адвокатшей, похожей на киноактрису Мишель Пфайфер. Ее звали Линда. Впервые они увиделись в небольшом итальянском ресторанчике, куда он пригласил ее для обсуждения одного делового вопроса за бизнес-ланчем. В их фирме, занимающейся операциями с ценными бумагами, возникли затруднения юридического толка, и он был отправлен на деловую встречу с адвокатом, представляющим контору, с которой у фирмы была договоренность на случай возникновения подобных ситуаций.

Он немного задержался из-за этих вечных Нью-Йркских пробок. Выйдя из такси, он быстрым шагом пошел в направлении места встречи и спешно вторгся в уютный зальчик небольшого ресторана. Улыбающийся человек в белоснежной курточке, работавший распорядителем, учтиво ему поклонился и плавным жестом указал в направлении столика. За столиком одиноко сидела женщина в сером пиджаке. Она склонилась над открытой папкой с документами и внимательно их изучала. Фигура ее была стройной, что не могло не радовать Герхарда. Полные женщины были не в его вкусе. Несмотря на то, что сам он был далеко не из худых, и любил побаловать себя излишком мучных и жирных блюд, ему не нравилась, а иногда и вовсе раздражала склонность многих его соотечественников к полноте. Это было в пику его самозабвенному патриотизму. Наблюдая в зеркале ванной комнаты за своим большим животом, он немного переживал, недолго; на некоторое время возникала мысль заняться физическими упражнениями, бегать по утрам, посещать спорт. зал, пить поменьше пива, но осуществиться этим благим намерениям было не суждено. Полные женщины ему не нравились. Однако, свою очередь, он был уверен, что от полных мужчин дамы должны быть без ума.

Несколько секунд, рассматривая женщину за столиком, он прикидывал свои шансы на успех, на мгновение нахмурился от кольнувшей мысли, что опоздал, это было дурным тоном в деловом мире; пригладил волосы, выровнял дыхание и уверенно подошел к столику.

– Гхм, гхм… – издал он.

Дама отвлеклась от документов и обратила свои серо-зеленые глаза, защищенные очками в тонкой, элегантной оправе, на подошедшего. «А она не дурна!» – пронеслось в его голове.

– Разрешите представиться, Герхард Зуммер – начал он, подавая ей руку – это я назначил вам встречу.

Женщина немного привстала, протянула ему свою изящную ладонь:

– Линда Уолш – последовала сухая фраза.

«Может поцеловать (руку)? – мелькнуло у «кавалера», но, встретившись с серьезным и холодным взглядом, он решил ограничиться рукопожатием. Они присели.

– Прошу извинить меня за опоздание, эти пробки – начал он оправдываться несколько торопливо и сбивчиво. Видя, что дама снова обратила свое внимание к документам, остановился. Прошло немного времени.

– Вы уже сделали заказ? – спросил он.

– Да, я заказала лазанью – ответила визави, не отвлекаясь от бумаг.

– Лазанья? О, превосходно! Никогда не мог запомнить названия этих итальянских блюд (он соврал), за исключением пиццы, пожалуй. Но пицца уже скорее американское блюдо, нежели…

– Странно.

– Что странно?

– Вы приглашаете человека на деловой обед в ресторан, рассчитывая произвести приятное впечатление на него. Значит, вы не поведете его в малоизвестное место, где смогла бы произойти неприятная неожиданность, могущая повлечь за собой ухудшение настроения приглашенного, – она сделала небольшую паузу, вдохнула – и, где вы бы сами чувствовали себя неуверенно. Выходит, вы хорошо знаете этот ресторан, возможно, являетесь завсегдатаем. Вы должны быть хорошо ознакомлены и с блюдами и с их названиями, не так ли? – Она посмотрела на него, слегка кивнув своей маленькой головкой в сторону, и, растянув при этом губы в тонкую, язвительную полуулыбку. Точно такая же улыбочка посещала лицо его школьной учительницы Марты Хеллер, когда та ставила его в тупик перед всем классом.

– У вас железная логика – сделал комплимент Герхард, добавив в голос немножко обаяния и белой зависти.

– Спасибо, у меня в университете было отлично по этому предмету.

– А по каким предметам у вас было не отлично?

– Ни по каким.

– Я почему-то так и подумал. А, вы знаете, у меня в университете был один забавный случай… – наклонился он, улыбаясь, и входя в раж.

– Мистер Зуммер. Мы не на свидании. Приберегите свои байки для молодых сотрудниц. Делайте заказ.

Герхард повернулся в сторону и увидел стоящего рядом официанта, который терпеливо ждал окончания диалога.

– Мне, мне – заторопился он и стал суетливо открывать меню – принесите лазанью.

– Что будете пить?

– Вы не против, если я закажу бутылочку хорошего вина? – спросил он у Линды.

– Я заказала кофе – бросила она ему, не отвлекаясь от перелистывания документов.

– Тогда, – посмотрел он на официанта и увидел в его глазах сочувствие – бокал бургундского, пожалуйста.

Официант молча поклонился и спешно направился в сторону кухни.

– Итак, мистер Зуммер – заставила обратить на себя внимание Линда, и Герхард быстро повернулся к ней.

– Да, да?

– Пока не принесли заказ, я бы хотела обсудить с вами некоторые детали нашего дела.

– Конечно.

И она начала занудный, юридический треп:

– Согласно, параграфа такого-то, статьи такой-то…, юридическое лицо, доверившее вашей компании право на операции с ценными бумагами…… учитывая факт искового заявления…

«Интересно, носит она лифчик, или нет?» – думал Герхард, глядя в районе ее груди на тонкую, светло-бежевую водолазку, одетую под пиджак. Округлости не были выдающимися, но и назвать грудь плоской было нельзя. В любом случае все выглядело вполне соблазнительно, мальчику нравилось.

– …так как, в данном случае, должны быть учтены интересы третьих лиц, …не исключается возможность встречного иска, …действие статьи распространяется на все вышеперечисленные случаи…

Герхарду вдруг сильно захотелось овладеть ею прямо здесь, на столе, на глазах у всех. Воображение рисовало манящие картины. Вот он останавливает ее руку, листающую бумаги. Она, удивленно, и в то же время, с тайным желанием смотрит на него, рот ее полуоткрыт, его руку со своей она не стряхивает. Он медленно начинает приближать свои губы к ее губам, она, при этом, слегка отклоняет голову назад и закрывает глаза, в позе ее нет и намека на сопротивление. Он жадно впивается в мякоть ее губ, их языки начинают яростно переплетаться…

– Мистер Зуммер, вы меня слушаете? – окатило его холодным душем.

– Да, да конечно.

– Каково ваше мнение?

– Мое мнение? Мое мнение… – он сделал задумчивый вид, начал хмурить брови, смотреть то вверх, то в стороны – мое мнение таково, что нам несут заказ.

– Я не об этом. Каково ваше мнение относительно моего видения ситуации?

– Насчет вашего видения? – спросил он, не отвлекаясь от процесса расставления блюд и собственного выбора между вилкой и ножкой фужера с вином. Фужер победил. Он слегка взболтал вино, прикрыв глаза, с наслаждением понюхал и пригубил. С удовольствием слегка крякнул и продолжил разговор:

– Отличное вино, зря отказались. Ваше видение мне нравиться. Знаете, это редкий дар – представить сложные вещи, таким образом, что они кажутся простыми, элементарными, как дважды два. Я абсолютно и полностью согласен с вашим пониманием проблемы. Конечно, дабы не прослыть полным олухом, мне бы хотелось добавить что-нибудь от себя, но, поверьте, будь я даже умным, как Эйнштейн, мне пришлось бы сильно потрудиться, чтобы внести в вашу речь хоть толику чего-нибудь путного. А говорить глупости не в моих правилах. Примите мои поздравления, вы проделали огромную работу.

– Вовсе нет. Спасибо за похвалу, – начала она, сбиваясь, несколько удивленно, пытаясь подобрать слова – но, случай вполне типичный, ничего сложного, просто речь о том, какие цели преследует ваша компания, какие результаты ее бы устроили, на что вы рассчитываете?

– Не нужно, не нужно умолять свои заслуги. Уж мы то с вами знаем? что типичных случаев в нашей работе не бывает.

– Это так, но… – прошло небольшое время тишины – тогда приступим к обсуждению стратегии.

– Непременно, но сначала, я бы хотел выпить за успех нашего дела, и давайте поедим. Нехорошо решать важные вопросы на голодный желудок (он и в самом деле проголодался), а разговаривать с набитым ртом, по меньшей мере, невежливо, а по большей, может повредить здоровью, так учила моя мама.

– Хорошо, давайте поедим.

– За успех! – приподнял он фужер, лицо его сияло. От нахлынувших чувств он осушил его залпом. Они покушали, им принесли десерт.

– А здесь неплохо готовят, не правда ли? – сказал Герхард, сыто улыбаясь.

– Да. И все таки, стратегия.

Ему нравилось, что тон ее голоса несколько смягчился.

– Я готов выслушать ваши предложения.

– Я думаю сделать акцент на пунктах 16 и 17 настоящего договора – она подала ему договор.

Герхард долго и внимательно изучал, указанные пункты.

– У меня нет никаких возражений, это разумно. Я думаю, дело выгорит – он вернул ей копию. – Скажите, а вы не читали случайно «Путешествия Гулливера»?

– Вы, вероятно, имеете в виду произведение Джонатана Свифта? – она немного напряглась, и в голосе появился металл.

Он кивнул, несколько растерявшись.

– А именно, третье путешествие, где герой попадает на летающий остров? Там, если я не ошибаюсь, говориться, что адвокаты – это люди, которых научили при помощи разных хитрых приемов и витееватых фраз доказывать, что черное это белое, а белое это черное. И они способны убедить в этом кого угодно, даже судей.

– Нет, нет, я вовсе о другом хотел… – пытался исправить ситуацию Герхард.

– И вам бы хотелось, – не дала она ему закончить – знать мое мнение на этот счет?

Говорила она выдержанно, спокойно, даже с расстановкой:

– Мое мнение таково, что у каждого своя работа, и, если человек делает ее честно и добросовестно, она не может стать объектом для иронии.

– Абсолютно с вами согласен.

– Если уж мы закончили деловую часть нашей встречи, и вы хотите поговорить на отвлеченную тему, то, почему нет? У меня есть немного времени, – посмотрела она на часы – поговорим о литературе. Что касается Гулливера, мне больше нравиться его четвертое, последнее путешествие. – Она немного отвлеклась на десерт. – Вкусный десерт. Так вот, там описываются такие неприятные, волосатые, дурно-пахнущие существа, не помню, как они назывались, но, такое корявое слово.

– Йеэху – напомнил Герхард. Наклонив голову, и, слегка покраснев.

– Похоже. Они не умели говорить и занимались только тем, что ели и сношались. – Она замолчала и доела десерт.

– Приятно пообщаться с образованным человеком, который озабочен не только своей профессией – с улыбкой сказал Герхард.

– Мне тоже.

– Может быть, мы могли бы еще когда-нибудь встретиться?

– Мистер Зуммер, у вас шнурок развязался – четко сказала она, взяла свой портфель и начала удаляться от столика, стуча каблучками.

«Не может быть!» – пронеслось в его голове, и он ринулся под стол. «Черт возьми, точно – увидел он развязавшийся шнурок. – Но, как она могла увидеть сквозь стол?» Некоторое время он перебирал в руках концы шнурка, и, вдруг, понял, что шнурок завязан, ему просто показалось.