Вопреки

Юный Джеймс

Предисловие

«Вопреки» – неяркое, незвучащее, невыразительное слово.

Согласно словарю В.И. Даля, это наречие означает наперекор, супротивно, напротив кому, противно чему, назло; несмотря на, невзирая.

Однако это слово описывает резкий поворот на жизненном пути человека.

Наперекор судьбе люди принимают наиважнейшие решения в жизни. Супротивно мнению общества человек совершает неожиданный поступок. Невзирая на общепринятые семейные ценности, возможно любить, тосковать и ценить только одного родного человека.

Новый Орлеан

Лето 1927 года. Улицы вечернего Нового Орлеана слепили гуляющих яркими вывесками кабаре, ресторанов и магазинов, оглушали звуками тромбонов и саксофонов, ревущих самую популярную музыку того времени – джаз.

Джаз был настолько популярен, что его уже не воспринимали как жанр музыки, он стал эпохой. Он изменил социальное положение темнокожего населения страны, стал танцевальным наркотиком для молодёжи, открыл множество талантливых исполнителей, ввел новую моду в одежде и прическах.

Днём джаз приглушенно звучал из множества окон жилых домов города, но его истинное время наступало с закатом солнца. Увеселительные заведения главных улиц заполнялись девушками в сверкающих укороченных юбках, мужчинами с набриолиненными волосами по последней моде, шампанское лилось рекой, а паркеты содрогались от танцев сотен ног.

Рестораны и бары боролись за самых популярных исполнителей и танцовщиц. На стенах каждого заведения красовались плакаты с известными музыкантами и группами обворожительных девушек, застывших в головокружительных позах зажигательного танца.

Рёв моторов автомобилей, оглушительные звуки музыки, цокот каблучков по тротуарам, звонкий смех женщин, клубы дыма дорогих сигар, блеск платьев и сияние улыбок создавали ощущение праздника каждую ночь.

В один из таких вечеров вдоль ресторанов, баров и кабаре шёл, опустив голову мужчина, сильно отличающийся от публики, преобладающей в это время на шумной улице города. Он был без шляпы, одет в недорогой, поношенный, но чистый чёрный костюм и пыльные ботинки. В воротничке его рубашки белела колоратка.

Молодой пастор Джеймс возвращался на окраину Нового Орлеана в небольшую протестантскую церковь, где он служил, жил в полуподвальном помещении, которое также оборудовал под обувную мастерскую.

Кратчайшая дорога, ведущая из магазина, где он всегда приобретал обувные гвозди, до его церкви пролегала как раз через самую шумную улицу. Он часто пользовался этой улицей по вечерам, так как днем был занят служебными обязанностями младшего пастора в церкви. Время на починку обуви для семей прихода и всех, кто к нему обращался за помощью, оставалось только вечером, а порой и ночью.

Пастор Джеймс был молодым человеком двадцати трёх лет, выше среднего роста, физически развит, с крепкими руками и мозолистыми ладонями, шаг быстрый, но мягкий. Лицо его не отличалось миловидностью: средние высоты лоб, крупный заостренный нос, глубоко посаженные печальные голубые глаза, тонкие губы. Русые слегка волнистые волосы средней длины, обрамляли его непримечательное лицо.

Он шел ускоренным шагом, погруженный в свои мысли, стараясь не замечать всеобщего блеска, шума музыки и криков толпы. Он не презирал этого веселья, не осуждал празднующих людей, просто это всё ему было не нужно. Он хотел спокойствия, служения Господу, помощи людям и чего-то ещё, чего он сам пока не понимал.

Вдруг ему пришлось резко остановиться и поднять голову, чтобы не столкнуться с парочкой, вбегающей ему наперерез в одно из кабаре. В этот момент его взгляд упал на плакат, наклеенный на стене у входа. На афише были изображены темнокожий саксофонист и группа танцовщиц – обычное приглашение на джазовый концерт в какой-то вечер – ничего нового. Но что-то зацепило его взгляд.

Пастор подошёл поближе, чтобы рассмотреть. Блестящий золотой саксофон, вздернутый к потолку, в руках крепкого темнокожего музыканта средних лет. Нет, не то. Пять девушек в концертных коротких ярко-красных платьях обняли друг друга за талии и вскинули одновременно ножки в танце. Опять не то. Девушки коротко подстрижены в тон моде, две блондинки, три брюнетки, яркий макияж, озорно улыбаются. Вот оно. У одной брюнетки с усилием вымучена улыбка, глаза чуть увлажнены, брови сдвинуты к середине лба. Может она устала? Больна? Чем-то расстроена? Кто-то её обидел? Могу ли я ей чем-то помочь, поговорить, спросить?

Ведь это не рисунок, это фотография, на которой запечатлены истинные эмоции людей в данный момент. Насколько мысли этой девушки далеки от танца, её работы, её обязанностей, что даже зная, что фотографируют, она не смогла от них отвлечься? Физическую боль можно на секунду превозмочь для яркого образа на фото. А душевную? Можно?

– Да что это со мной? – буркнул пастор себе под нос, встряхнул русой головой, переложил сверток с гвоздями в другую руку и ускорил шаг, удаляясь в скудно освещенную часть города, где в это время царили тишина, покой и мир между сердцем и разумом.

Детство Джеймса

Джеймс Генри Кёртис родился в небольшом городке на ферме в ста сорока километрах от Нового Орлеана. Семья из четырех человек жила за счет доходов со своего клочка земли, кроме того, отец был главным пастором в местной церквушке с приходом в пятьдесят человек. Мать Джеймса заботилась о муже, Джеймсе и маленькой дочке, весь день работала в поле, содержала дом и двор в порядке. Джеймс с детства помнил её уставшей, с грубыми руками и вечно склоненной в пояснице спиной.

Матери не стало, когда Джеймсу было десять лет, а ей тридцать два, умерла при родах второго сына, ребенок тоже умер. Отец был сам не свой от горя, всё время проводил в церкви, забросил ферму, поле. Землю и дом продал за бесценок властям и переехал жить с двумя маленькими детьми в пристройку к церкви.

Там Джеймсу, только привыкшему к открытым полям и чистому воздуху, посещавшему церковь по воскресеньям и то после настоятельных пинков родителей, пришлось помогать отцу по службе, чтобы отрабатывать свой кусок хлеба. Он подметал пол в церкви, протирал скамьи, раскладывал Библии. Он один исполнял все обязанности по дому: готовил еду, стирал одежду, содержал каморку в чистоте. Отец всегда был теперь в церкви, молился и вёл службы.

Главной отрадой в жизни юного Джеймса была его сестренка, Лея. Двухлетняя белокурая егоза, вечно смеющаяся, прыгающая и жизнерадостная. Порой казалось, что она и не помнила, что когда-то была мама, а хмурый тёмный человек, приходивший в их комнату, чтобы поесть и поспать, – её родной отец.

Она верила в Бога, как во что-то сверхъестественное из сказок, которые ей читал Джеймс. А для Джеймса она была чистым ангелом, наполнявшим его нелёгкую жизнь светом, возможно, Божьим.

Одним из жарких летних дней пятилетняя Лея качалась на покрышке колеса, привязанной веревкой к ветке большого дерева позади церкви. Раскачавшись, что было сил, она взмывала всё выше к зеленой кроне дерева. Ветер играл в кудряшках волос, развевал синее легкое платьице, солнечные зайчики прыгали на её пухлых ручках и ножках.

Джеймс стоял у пристройки и колол дрова. Он всегда переживал, что сестренка может упасть и пораниться.

– Лея, ради Бога, не раскачивайся ты так сильно!!! – прокричал он.

– Всё хорошо, Джей (только она его так называла)! Смотри, я лечу! – и она распахнула руки.

Лёгкий летний ветерок подхватил голубую ленточку из белокурых волос, а заодно и душу ангела.

Похороны Леи состоялись на следующий день. Отец её отпел разгрызенными в кровь губами. Все прихожане церкви простились с маленькой егозой и оставили её лежать под тем самым деревом, которое она так любила.

Джеймс не перестал верить в Бога, ведь ангелы должны жить на небе, рядом с Ним. Только вот света в этом мире для Джеймса уже не было, печаль на долгие годы поселилась в его глубоко посаженных голубых глазах.

Через год не стало отца, и в четырнадцать лет Джеймс остался один, другой родни он не знал, да и родители никогда не рассказывали о своих семьях.

Отъезд

Первое время Джеймсу помогали люди из прихода и просто неравнодушные жители городка: кто дровами, кто едой. Он продолжал жить в пристройке, содержал в чистоте церковь и ухаживал за могилкой Леи.

Через полгода власти прислали нового пастора, он приехал со своей большой семьей, которая поселилась в домике недалеко от церкви, и Джеймс осознал, что у прихода начинается новая жизнь, а он здесь совершенно лишний.

Новый пастор предлагал Джеймсу остаться и также помогать ему в церкви, но юный Джемс уже не ощущал себя здесь как дома, ему надо было двигаться дальше. А куда? Что он умеет делать? Немного читать и писать. Устроиться разнорабочим? А кто возьмёт на работу совсем еще молодого парнишку?

Он решил уехать в ближайший город и научиться какому-нибудь ремеслу, чтобы хватало на кров, кусок хлеба и маломальскую одежду. Попрошайничать и воровать он никогда не смог бы, вера не позволяет, а работать руками он любил. Когда его руки были заняты хоть каким-то трудом, мысли об одиночестве, тоска по Леи немного утихали.

Он рассказал пастору о своём решении, тот его удерживать не стал, дал денег на дорогу и на первое время, немного еды. Джеймс собрал свои нехитрые пожитки: библию, смену белья и голубую ленточку Леи. Вся его одежда и обувь были на нем: брюки, рубашка, жилет, легкая куртка и ботинки, подошвы которых были привязаны веревками к носам ботинок.

На прощание пастор перекрестил Джеймса и дал рекомендательное письмо знакомому пастору в Новом Орлеане.

– Джеймс, ты едешь в большой незнакомый город, – сказал пастор, – первым делом отправляйся к пастору Нилу, поживешь у него, он устроит тебя своим подмастерьем, научишься делу. Не забывай усердно молиться и приезжай к нам время от времени, мы будем тебя ждать и ухаживать за могилкой твоей сестры.

– Спасибо, пастор Том. Я обязательно буду приезжать, – ответил Джеймс и пошел к единственному родному, что он оставлял здесь, возможно, на долгие годы.

Он присел у того самого дерева, облокотившись спиной на его могучий ствол, опустил голову между согнутых колен и с болью в сердце вздохнул.

– Прости меня, сестренка, не уберёг я тебя, ты была смыслом моей жизни, а теперь я не знаю для чего живу. Я уезжаю в Новый Орлеан. Помнишь, ты очень хотела туда поехать полюбоваться на красивых женщин, гуляющих по набережной, искупаться в океане, посмотреть фокусников на бульваре, поесть мороженого в кафе. Но еду туда я один, без тебя, моя малышка. Но ты всегда в моих мыслях и в сердце.

Тяжело поднявшись, юный одинокий Джеймс побрел в сторону железнодорожной станции на поезд, который увезет его прочь от прежней жизни в ту новую, которую он даже представить себе не мог.

Первые впечатления

Джеймс первый раз ехал на поезде, раньше он видел эти железные махины, выпускающие клубы пара, только когда они пролетали с грохотом мимо их фермы. Плавно раскачиваясь, вагон убаюкивал пассажиров, и только Джеймс был погружен в свои мысли.

Он был еще совсем юн, вся жизнь впереди, большой город, новые люди, впечатления, первая любовь, развлечения, которых нет на ферме, в дальнейшем семья, дети.

Но не об этом думал Джеймс. Он хотел побыстрее пробежать полгорода от станции к церкви пастора Нила, изучить ремесло, тихонько работать где-нибудь на окраине города и приезжать наведывать Лею в свой старый городок.

Гудок поезда, известивший о прибытии на станцию Нового Орлеана, разбудил пассажиров, и вагон наполнился шумом голосов, стуком снимаемых с полок чемоданов, корзин и коробок, лаем крохотной собачонки и радостными криками детей.

Джеймс вышел из вагона последним, остановившись на верхней ступеньке, он осмотрел перрон. В разных направлениях сновали носильщики с полными тележками чемоданов и саквояжей, выкрикивая что-то нечленораздельное, от чего толпа расступалась. Женщины разных возрастов, кокетливо придерживая шляпки, лавировали между групп курящих работников станции, грудами чемоданов и монолитными скамейками, чтобы поскорее пробраться к выходу с вокзала. Встречающие своих вторых половинок мужчины с цветами в руках выкрикивали имена жен и бросались их обнимать и кружить после разлуки.

Такого скопления людей, производивших различные действия и создававших суету, Джеймс не видел никогда. В его городке пятьдесят человек собирались только на службу в церкви, и молились, как единый организм, монотонно и все одинаково.

Шум толпы, лязганье тележек, ароматы цветов и духов, запах крепкого табака, многоцветие пальто и шляпок помутнили сознание Джеймса, и он чуть не рухнул с верхней ступени вагона прямо на перрон под ноги работника станции.

– Эй, пацан, осторожнее! – крикнул работник, подхватив Джеймса, – с тобой всё в порядке?

– Эм, да, спасибо, немного голова закружилась, – пролепетал Джеймс, – подскажите, пожалуйста, как мне побыстрее добраться до протестантской церкви пастора Нила.

Работник скользнул взглядом по одеянию Джеймса.

– Самый быстрый способ – это, конечно, на автомобиле, минут пятнадцать езды. Но, я думаю, что личного автомобиля у тебя нет, нанять тебе не на что, и раз ты спрашиваешь, как добраться, то тебя не встречают.

– Всё так, – вздохнул Джеймс.

– Так отправляйся пешком! Выйдешь с вокзала, повернешь сразу направо и по набережной минут сорок пешком, упрешься в пирс и поворачивай налево в город, там сразу увидишь свою церковь. Заодно и голову проветришь морским бризом. Главное, чтобы ботинки твои дошли, а ты парень молодой, дотопаешь, – и он смачно приложился ладонью по спине парнишки, что тот опять чуть не упал.

– Спасибо, – ответил Джеймс и поспешил к выходу с перрона.

Вырвавшись с шумного вокзала с одурманенной головой, Джеймс метнулся направо к веющей морским свежим воздухом набережной.

Было около четырех часов вечера, когда он вступил на вымощенную набережную Нового Орлеана. Он никогда не покидал пределы своего городка, поэтому с удивлением рассматривал всё вокруг. Оказывается, все дороги не земляные, а пешеходные зоны не травяные, поэтому женщины и мужчины в начищенной до блеска обуви неторопливо прогуливаются по набережной, не перескакивая через лужи и ухабы, как у них на ферме.

Одежда, в которую были одеты горожане, потрясала своим многоцветием, дороговизной тканей и совершенно неудобными для сельского жителя фасонами. Все мужчины и женщины носили головные уборы. Шляпы мужчин отличались только цветом. На дамах же шляпки были с широкими полями и с короткими, украшенные перьями и цветами, с вуалью и без, зеленые, белые, красные, желтые, синие, оранжевые и бог весть какие еще. Джентльмены обязательно в костюмах и с тростью, дамы – в перчатках до локтей и в платьях с подметающими набережную подолами.

Зажмурившись от ряби в глазах, Джеймс отвернулся к океану. Это зимнее стальное бескрайнее водное пространство поразило его своей умиротворенностью. Не отрывая взгляда, он смотрел на чуть колышущуюся на мелких волнах лодочку и нахохлившихся сонных чаек. Эта картина успокоила его, он вдохнул полной грудью соленого прохладного воздуха, запахнул потуже свою тоненькую курточку и, поежившись, быстрыми, но мягкими шагами направился в сторону церкви.

Пастор Нил

Церковь пастора Нила он нашёл без труда. То ли после перенесенных первых впечатлений от большого города, то ли от подступающего с океана промозглого холода Джеймс, не поднимая головы и не обращая ни на что внимания, пронёсся по набережной, повернул налево у пирса и через две минуты был на пороге пристройки к протестантской церкви.

На его стук дверь открыла полная женщина лет сорока, одетая в черное платье свободного покроя и в капоре того же цвета, цвет лица у нее был землистый с колючими карими глазами, длинным носом и вздёрнутым подбородком.

– Слушаю, – сказала она.

– Добрый вечер, меня зовут Джеймс, я к пастору Нилу от пастора Тома. Вот письмо от него, – и он протянул женщине конверт.

– Хм, – хмыкнула она, но конверт взяла, – пастор Нил сейчас в своей мастерской, обойдешь церковь с другой стороны и спустишься в подвал. Там его и найдешь, – и захлопнула дверь.

Джеймс пожал плечами и пошёл обходить церковь.

Дверь, ведущая в подвальное помещение, была приоткрыта, и оттуда доносилось лёгкое постукивание. Джеймс протиснулся в дверь и начал осторожно спускаться по темной каменной лестнице. Когда он шагнул в помещение, его ослепил яркий свет ламп. Как только его глаза привыкли к освещению, он огляделся. Это было скорее полуподвальное, чем подвальное помещение средних размеров с маленьким зарешетчатым окошком, выходившим во двор церкви на уровне земли.

Слева от двери стоял деревянный топчан, накрытый грубым суконным покрывалом, слева вдоль всей стены располагался длинный верстак с множеством слесарных инструментов, баночек с гвоздями, лотков с кусками кожи и ткани. В помещении держался устойчивый запах дерева, металла и какого-то химиката.

Посередине мастерской, сгорбившись над перевернутым деревянным муляжом человеческой ноги, натягивая на «ступню» сапог, сидел седовласый мужчина. Губами он крепко сжимал маленькие гвоздики, а на коленях лежал небольшой молоток.

– Здравствуйте, пастор Нил, – поздоровался Джеймс.

Мужчина поднял голову и внимательно посмотрел на гостя. Лицо пятидесятилетнего пастора было настолько светлым, что Джеймсу показалось, что яркость ламп уменьшилась, голубые глаза излучали тепло и любовь, он широко улыбнулся, и гвоздики посыпались на пол.

– Добрый вечер, сынок, проходи, садись, – ответил пастор и указал на топчан.

Джеймс присел на край кровати и с любопытством уставился на деревянную «ногу».

– А что это такое? – спросил он.

– Это специальное устройство, с помощью которого я чиню обувь, – ответил пастор, – это, например, женская «ножка», а вот там, он указал в угол комнаты, стоят мужские и детские, разного размера в общем.

– Здорово! – сказал Джеймс.

– Ты принёс обувь для починки? – поинтересовался пастор.

– У меня нет другой, кроме этой, – парнишка вытянул ноги, показывая свои ботинки.

– Э-э-э-э-э, сынок, так не пойдет, снимай, сейчас всё поправим, – сказал, улыбаясь, пастор.

Джеймс начал стягивать ботинки и вдруг опомнился.

– Пастор Нил, я же приехал к вам из небольшого городка, где служит пастор Том, и письмо от него привез.

– О! дружище Томас! Как у него дела? Как Эмма, дети? Да ты снимай, снимай ботинки!

Джеймс протянул ему изношенную обувь и поджал под себя ноги.

– У него всё хорошо, церковь хорошая, приход у нас небольшой, но люди замечательные.

– Ой, я очень рад! Пастор он толковый, людям понравится, – сказал пастор Нил, вертя в руках ботинки Джеймса, – сейчас починим, побегают ещё.

– Я письмо от него привёз, – повторил Джеймс, – только отдал его женщине, которая мне открыла, наверное, это Ваша жена.

Пастор чуть поморщился.

– Да, жена, её зовут Долорес. Ну, отдал и отдал, потом прочту. Так какими судьбами в Новый Орлеан?

И Джеймс рассказал светлому пастору историю всей своей недолгой жизни, не утаивая своё горе и надежды на обретение самого себя здесь, в большом городе.

– Да, сынок, Господь порой посылает нам очень тяжелые испытания, но Он отправил к тебе Томаса, и это неспроста, я уверен. Мне очень жаль, что ты потерял всю свою семью.

Пару минут оба молчали, погруженные в мрачные мысли.

– А Томас здорово придумал! – вдруг воскликнул пастор, – ты хочешь научиться ремеслу, а мне нужен помощник. Служба и дела церкви отнимают большую часть моего времени, а починку обуви я бросать не хочу, да и помощь для людей это великая, не все могут себе позволить новую обувь.

Научу тебя хорошему ремеслу, не переживай, жить вот только у нас негде. Пристройка к церкви маленькая, ютимся водоём с женой. Но если ты не против, то поживёшь здесь, мы с тобой приведем комнату в порядок, будет тебе и жильё, и мастерская вместе. Ну как? Согласен?

Джеймс улыбнулся и с энтузиазмом закивал.

За всеми этими разговорами пастор ловко подбил гвоздиками подошву ботинок Джеймса, протер их и отдал парнишке.

– Вот и готово. Завтра найдем тебе еще пару, на смену, да и курку потеплее, зимы у нас не суровые, но всё-таки прохладные. А теперь пойдём наверх, время ужина.

Долорес

– Долорес, знакомься, это Джеймс, – пастор слегка подтолкнул вперёд парня, когда они зашли в жилище пастора и его жены.

Женщина стояла к ним спиной, накрывая на стол. Не повернув головы, она буркнула:

– Виделись.

Пастор поморщился.

– Садись, сынок, сейчас горяченького поедим. Замерз, небось, да и с дороги устал. Молодой организм должен крепнуть. Садись, садись, не стесняйся. У нас всё по-простому, но с душой. Да, Долорес?

– Я сготовила на двоих, – опять буркнула та.

– Господь велел делиться, – мирно, но недовольно сказал пастор, садясь за стол – что сегодня нам Бог послал?

На столе стояла миска с тушеной капустой, тарелка с жареной тыквой, немного тушеной говядины, хлеб и графин с водой. Всё горячее, только что приготовленное, запах стоял умопомрачительный, и у Джеймса громко заурчало в животе.

После произнесенной молитвы они поужинали в тишине. Джеймс поблагодарил хозяйку и был удостоен единственным «Угу».

Пока Долорес убирала со стола, пастор взял в соседней комнате из комода подушку, одеяло, пастельное бельё и полотенце.

– Пойдём, Джеймс, в мастерскую, обустроим тебе ночлег.

Спускаясь в новый «дом» Джеймса, пастор начал свою историю:

– Ты на неё не сердись, сынок, она, конечно, женщина с дурным характером, но работу по дому выполняет исправно, такую уж мне Бог послал.

Я был направлен на службу в Новый Орлеан двадцать лет назад, город новый, никого не знаю, власти предоставили мне домработницу, чтобы я не отвлекался на домашние дела, а занимался исключительно церковью. Мне было тогда тридцать лет, ей двадцать, шустрая девчушка готовила, мыла, стирала, на рынок постоянно бегала. Так прошло пять лет, я к ней привык, она ко мне тоже, вот и поженились. К сожалению, детей у нас так и не получилось. Вот самое тяжёлое. Она очень переживала, а потом как-то очерствела ко всем людям, особенно к детям.

А я детей очень люблю! По воскресеньям на службу приходит много семей с детьми, порой родители не могут за ними уследить, они сбиваются в стайку и озорничают. Родители злятся, смущаются, что детки мешают проведению службы, а мне за радость видеть улыбающиеся личики. Ты, кстати, как относишься к детям?

– Да вроде нормально, я сестренке часто читал сказки, играл с ней, заплетал косички, – ответил Джеймс.

– Ты был хорошим братом! Ладно, укладывайся спать, завтра займёмся твоим жилищем. Вот тебе ключ от этой двери и еще один от входной в подвал, запрись на ночь. У нас тихий райончик, но бережёного Бог бережёт. До завтра!

Пастор перекрестил Джеймса и отправился к себе.

* * *

– Долорес! Где письмо от Томаса?

– На столе в спальне.

– Почему оно вскрыто? Ты его уже успела прочитать?

– У тебя есть какие-то секреты? Твой обожаемый Томас прислал нам «подарочек» в виде лишнего рта. Что ты на это скажешь?

– Боже мой! Долорес! Ты – жена пастора. Ты должна быть примером для всех женщин нашего прихода. Нам Бог послал сироту, он вырос и воспитывался в пасторской семье, а не в подворотне за кабаком. Парень из церкви отправился прямиком в церковь, не искал легких денег на набережной, очищая карманы богатых людей.

– Я за ним буду следить!

– И он не лишний рот, а мой будущий помощник! Он хочет изучить ремесло, я его обучу обувному делу, и у меня появится, наконец-то, время для тех проектов, которые я давно запланировал для нашей церкви.

– Твоя починка обуви не приносит нам никакого дохода! Одни расходы на гвозди, кожу и что-то там еще.

– Неужели ты думаешь, что я занимаюсь этим ради выгоды? Я служитель Господа, я помогаю людям. И не только духовно! Многие из наших прихожан бедны, и их дети должны ходить в рваных башмачках?

– О Господи! Опять ты про детей! Я устала, ложусь спать.

Светлый пастор помолился перед сном, поблагодарил Бога и друга, что послали ему Джеймса, и с улыбкой, планируя следующий день, уснул.

Новый дом

Джеймс был уверен, что долго не сможет уснуть. Прощание с родным городком, поездка на поезде, впечатления о большом городе, мысли о новом доме, незнакомые люди, которые теперь станут его семьёй, непривычные запахи мастерской и наконец полный желудок сморили молодой организм очень быстро.

Он проснулся как обычно в пять утра. Умылся, оделся и вышел во двор церкви. Ночная тьма еще не отступила, но со стороны океана уже была видна светлая полоска неба, а над водой простирался утренний туман. Город ещё спал.

Утро в своём городке Джеймс начинал с зарядки и бега, но желания пробежаться в большом каменном незнакомом городе у него никакого не было. Поэтому он сделал пару упражнений во дворе и направился к груде поленьев, которую заприметил ещё вчера, когда обходил церковь в поисках пастора.

Топор был воткнут тут же, в широкий спил увесистого дерева, служившего основанием для колки дров. За час работы практически без остановок юный Джеймс наколол все дрова и сложил их в поленницу под навесом у пристройки к церкви.

– Вот это да-а-а-а, – сказал незнакомый голос позади Джеймса, – какой молодец!

Это был местный молочник, развозивший свою продукцию по утрам в этом районе.

– Доброе утро! – поздоровался Джеймс.

– Доброе утро, молодой человек! Тебя нанял наш пастор?

– Нет, я теперь здесь живу и помогаю пастору. Вот решил для начала дров наколоть.

– Это здорово! Он очень хороший и занятой человек, ему помощь понадобится. Вот, держи молоко, передай пастору и скажи, что я в воскресенье обязательно приеду на службу. Ну бывай! – сказал молочник, вскочил в свой автомобиль и, позвякивая стеклянными бутылями с молоком, умчался дальше.

– Чего расшумелся? – на пороге пристройки стояла недовольная Долорес, – сначала долбил чем-то по головам спящим людям, теперь орёшь под окнами.

– Доброе утро. Я просто хотел помочь, – потупился Джеймс.

– Вот скажут, что делать, то и делай, – огрызнулась та и ушла в дом.

Джеймс так и остался стоять на улице с бутылками свежего молока в руках. На его счастье на улицу вышел пастор.

– Доброе утро, сынок!

– Доброе утро, пастор!

– Видел, видел, что ты с утра уже натворил! – улыбнулся пастор с озорными искорками в глазах.

– Простите, пастор, я не хотел вас разбудить!

– И слышал я тоже всё! Мистеру Блэку большое спасибо за молоко, буду его очень ждать на проповедь. А Долорес не слушай, мы рано просыпаемся, она с утра что-то пекла, я готовился к проповеди. Так что пойдем есть.

На столе стояла тарелка с грудой оладий, сметана и молоко.

– Вот, Долорес, корми работника! С утра уже такую тяжелую работу проделал. Дров тебе теперь надолго хватит, – и он подмигнул Джеймсу, – спасибо большое, сынок!

Джеймс просиял и сел с удовольствием уплетать оладьи.

Весь день они с пастором чистили, скребли, мыли, красили, делали перестановку в новом жилище Джеймса. Перебрали все инструменты, что-то починили, что-то выкинули. К концу дня, сидя на последней ступеньке темной лестницы, они с удовлетворением рассматривали результаты своих трудов.

Комнатка преобразилась, перегородка разделила её на две части: в дальней, у окна была поставлена настоящая кровать, рядом тумба со светильником, на противоположной стороне письменный стол и книжные полки над ним, рядом умывальник и платяной шкаф; в второй части, ближе к выходу, – мастерская, все инструменты по градации висят на крючках, прибитых на настенный стенд, также сделаны полки для разных баночек и лоточков, отдельная ниша для муляжей ног и, наконец, удобное рабочее кресло, которое подарил торговец мебелью, прихожанин церкви.

– Не ожидал я, что так может выглядеть моя каморка! Я теперь тоже хотел бы тут жить, – устало рассмеялся пастор.

– Мне очень нравится! Пастор, а когда Вы начнете меня учить чинить обувь? – спросил Джеймс.

– Вот завтра и начнём, заодно сходим в город за гвоздями, покажу тебе хороший магазин. А теперь ужинать, молиться и отдыхать. Завтра нас ждёт новый интересный день.

Подмастерье

В течение последующих нескольких месяцев пастор всё свободное от основных обязанностей время проводил в мастерской, обучая Джеймса ремеслу обувщика.

Паренёк погрузился с головой в эту работу, приобретая всё больше навыков и умений. Они починили всю обувь, которая копилась у пастора на протяжении долгого времени. Пастор много раз предлагал Джеймсу лично отдавать починенную обувь хозяевам, чтобы тот услышал заслуженные слова благодарности. Но Джеймс отказывался, упорно налегая на отточку малейших деталей своей новой профессии.

Он практически не выходил из мастерской, порой теряя счёт дням и ночам, пастору приходилось насильно его кормить и укладывать спать.

Долорес им не мешала, её устраивало, что юнец не сидит с ними за общим столом, а накормить его можно было и плошкой супа с хлебом один раз в день. Иногда она спускалась в мастерскую, чтобы просто из женского любопытства понаблюдать, чем так увлечены эти мужчины. И каждый раз она удалялась через пару минут, презрительно хмыкнув.

Джеймс познакомился со всеми продавцами обувной фурнитуры в городе, со всеми обувщиками, которые раскрывали мальцу секреты починки того или иного вида обуви. Он всегда делился новыми знаниями с пастором, теперь они оба учились.

Через полгода Джеймс столкнулся на набережной с мальчишкой-чистильщиком обуви и рассказал ему о пасторской мастерской, тот – своим клиентам-мужчинам, а те, в свою очередь, жёнам, которые никак не хотели расставаться со своими любимыми туфельками, у которых оторвалась пряжка или расшатался каблук. В этом был какой-то модный шарм: по вечерам до упаду отплясывать в ресторане, а на следующий день чинить туфли в церковной мастерской, внося тем самым пожертвования из своих капиталов на дела духовные. Ходили слухи, что некоторые леди специально ломали каблучки, чтобы навестить ставшую известной мастерскую и быть замеченной в церкви.

Но Джеймс не замечал этого ажиотажа, его интересовал сам процесс. С людьми, приносившими обувь, он старался не встречаться, ему нравилось одиночество и компания пастора. За делом они часто беседовали о религии и об улучшении церкви. Пастор несколько раз заводил разговор о Леи, но глаза его подмастерья быстро наполнялись слезами, и он уходил в себя, всё также остро переживая своё горе.

Дела церковные

Так прошло несколько лет. Джеймс стал настоящим профессионалом, работа спорилась в его молодых и ловких руках. Пастор всё реже помогал ему по починке обуви, занимаясь службой. У него уже давно накопилось множество дел, на которые наконец-то появилось время.

Он пытался помочь своему приходу не только духовно, но и улучшить жизнь небогатых прихожан. Уже много лет он хотел разгрузить родителей, которым необходима была помощь с их детьми, не достигшими школьного возраста. Работы в тихом районе Нового Орлеана было много, но вся низкооплачиваемая, а нанимать нянечек никто не мог себе позволить.

Поэтому пастор Нил решил организовать небольшой детский садик, где проводили бы время детишки прихожан, пока родители зарабатывали крохи на жизнь. Светлый пастор учил их религиозным постулатам, рассказывая о Боге в доступном для маленьких ушей слоге; приучал любить природу, помогая ему в небольшом плодовом садике, где ребята белили деревья, собирали упавшие яблоки и груши, подметали дорожки и бегали за стрекозами и бабочками.

Когда пастор отлучался по служебным делам или вёл службу, с ребятами с удовольствием возился Джеймс. Семнадцатилетнего паренька дети любили беззаветно, и он отвечал им душевной теплотой старшего брата. Ребят он учил колоть дрова, делать мелкий ремонт нехитрых бытовых предметов, каждое утро занимался с ними зарядкой. Девочкам он показал, как плести венки из полевых цветов, шить из цветных лоскутков куколок и различных зверушек.

По воскресеньям, когда церковь наполнялась семьями прихожан, желавшими послушать проповедь своего любимого пастора, дети с весёлыми возгласами окружали Джеймса, и он рассаживал их на задних скамьях церкви, чтобы те не мешали проведению проповеди и не задували свечи своими смешками.

Привыкшая во всём подражать «старшему брату», малышня покорно сидела с Библиями на маленьких коленках, вслушиваясь в сказочно-бархатный голос пастора Нила. Эта атмосфера напоминала Джеймсу о своём детстве, когда он также по воскресеньям слушал проповеди отца, мама сидела рядом, а задорная Лея у него на коленях. Он любил эти несколько часов покоя, вся семья была рядом, не обременённая заботами и работой: мама, чуть склонив на бок голову и слегка улыбаясь, смотрит с любовью на отца; Лея, прижавшись к груди брата, мерно посапывает, а слова отца о любви Господа ко всем людям наполняют теплом сердце юного Джеймса.

Сейчас он стал взрослее и чувствовал ответственность за примерное поведение вверенных ему малышей по время воскресной службы. Поэтому он внимательно следил, чтобы маленькие ножки не стучали о скамьи, детский шёпот не раздавался с задних рядов церкви, шелест страниц Библии был в такт перелистыванию Священного Писания в руках взрослых.

Светлый пастор не был приверженцем пения псалмов, он считал, что в тишине, нарушаемой только потрескиванием свечей, он может научить прихожан, что быть угодным Богу необходимо не только и не столько исполняя церковные предписания, сколько честно и добросовестно выполняя мирские обязанности, так как они фактически становятся для человека его призванием.

Трудное решение

Пастор Нил стал для Джеймса не только учителем в обувном ремесле, но и его духовником. Юноша всё больше погружался в учение Библии, внимательнее слушал речи светлого пастора, изучал методы проповеднической работы и необходимые ритуалы при проведении служб.

Наставник с удовольствием наблюдал, как его подмастерье постигает науку пасторской работы, как дела духовные и дела мирские на благо людей помогают парнишке преодолевать одиночество, в которое тот хотел себя заточить.

Не добившись успеха в общении Джеймса с клиентами мастерской, пастор был рад, что юноша всё чаще стал заниматься с детьми, а также немного разговаривал с их родителями. На все увещевания пастора, что ему надо побольше гулять в городе, ходить в кино на популярные фильмы со смешным усачом в котелке, в кафе, на ярмарки, знакомиться с публикой, с девушками, Джеймс отвечал, что у него много работы в мастерской и вообще нет настроения. Особенно парнишка смущался и начинал немного заикаться, когда пастор знакомил его с молодыми прихожанками, старшими сестренками тех детей, которые посещали церковный детский сад. Общение с противоположным полом Джеймсу давалось нелегко, будь то Долорес, девушка-продавец в магазине, пекарне или даже почтальон. Зато он прекрасно ладил с детьми, быть старшим братом у него получалось лучше всего.

Однажды, возвратившись из соседнего города со встречи духовных лиц,

пастор застал интересную картину: на пеньке по середине сада сидел Джеймс, а в полукруге напротив него, усевшись прямо на траве, – дюжина детей с открытыми ртами. В руках юноша держал книгу, по объему напоминавшую Библию, но к плотной обложке Книги была искусно прикреплена тонкая обложка из детских сказок с красочными лесными жителями, отдыхающими на солнечной полянке.

– И все лесные звери стали почитать и поклоняться только Богу, так как поняли, что только Он смог спасти их друга, – закончил фразу Джеймс и захлопнул книгу.

– Джеймс, а Бог спасает только животных? А детей? – спросила девчушка с большими распахнутыми глазами.

– И детей, если такова будет Его воля, – ответил, помрачнев, юноша.

Пастор сделал шаг вперёд из тени дерева, скрывавшего его присутствие. Он хотел оборвать продолжение болезненного для Джеймса диалога.

– Добрый день, мои хорошие! – поздоровался он, присев на колено и распахнув объятья.

– Пастор Нил! Пастор Нил! – дети наперегонки метнулись к священнику, пытаясь успеть обхватить его шею первыми.

– Ах, вы мои золотые, – и пастор по очереди поцеловал макушки всех ребят, – время обеда, а ну бегом за стол.

Дюжина румяных личиков разом обернулась на беседку, расположенную на заднем дворе церкви (еще одно новшество пастора), где уже был накрыт обед, и стремглав метнулась к ароматным плошкам с супом.

– Поговорим, сынок? – пастор повернулся к Джеймсу.

– Конечно, – ответил тот, и они направились к скамейке, недавно сделанной Джеймсом и детьми и установленной в тени большой груши.

– Здорово ты придумал, как рассказать детям о Боге, – начал пастор, – наклеить обложку от детской книги на Библию – это замечательная мысль. Я рассказываю детям о Господе и его деяниях, но когда они видят скучную на вид книгу, то теряют всякий интерес к её содержанию.

– Да, заставить их просто усидеть на месте и то непросто, особенно, когда стоит такая замечательная погода, – улыбнулся Джеймс и подставил лицо легкому дуновению морского бриза, немного освежающему в этот жаркий день.

– Ты же знаешь, что согласно нашему Учению любой верующий имеет право свободно читать и толковать Библию, каждый христианин – священник, но это не означает, что каждый может исполнять священнические обязанности в церкви, для этого существуют пасторы.

– Пастор Нил, я не хотел вас расстроить, я не пытался вас заменить, просто ребята попросили им почитать сказку, а я решил на примере вызволения из западни зайчика рассказать им о силе спасения Господом, – пролепетал Джеймс.

– Да ты меня не понял, я тебе не в укор всё это говорю. Я вот что подумал, сынок. За эти годы, проведенные в нашей церкви, ты научился многому у меня, и я сейчас не про обувное мастерство. Не думал ли ты стать пастором?

– Пастором? – в голосе Джеймса зазвучали искреннее удивление и какая-та нотка надежды, – а это возможно?

– Мы можем попробовать. Сегодня на встрече я говорил с пастором Кевином о тебе, он руководит богословской школой, тот не против тебя принять на обучение. Учёба займет два года, будешь изучать теологию, историю и философию. Если у тебя всё получится, и ты зарекомендуешь себя, то по окончании обучения члены руководящего совета рассмотрят твою кандидатуру на должность, для начала младшего пастора. Это называется рукоположение.

– Я бы хотел связать свою жизнь со служением Господу, – ответил Джеймс, – а далеко эта школа?

– Она находится в Хьюстоне, в соседнем штате. Да, далековато от нас, но ты будешь приезжать к нам на праздники и на целый месяц летом.

– А как же наша мастерская? – встрепенулся Джеймс, аж подпрыгнув на скамейке.

– Не переживай, я потихоньку буду чинить обувь, дела церкви налажены, свободное время теперь у меня есть.

– А дети как же? Я не могу их оставить. Кто ими будет заниматься, когда вы в отъезде? А по воскресеньям они разнесут вашу церковь во время службы!

– И про ребят не переживай. Ты зря думаешь, что они всё те же озорники, которые пришли к нам в первый день. Ты их научил послушанию и уважению к церкви, а старшие ребята уже давно берут с тебя пример, они уследят за малышами.

– Пастор Нил, и вас я оставить не могу! Вы останетесь совсем один, без помощника. Кто вам дров наколет? По саду поможет? А вдруг сломается что-то, кто починит?

– Не забывай, Джеймс, – улыбнулся светлый пастор, – у нас очень добрые люди в пастве, обязательно мне помогут со всеми хозяйственными делами, – ну что? В путь?

– Да! – воодушевленно воскликнул Джеймс.

Влюбленный молодой пастор

Опять отъезд

Спустя две недели после этого разговора, ранним прохладным утром Джеймс стоял на пороге церкви пастора Нила и прощался со своим наставником. Долорес не соизволила выйти проводить юношу.

Отправляясь во второе в своей жизни дальнее путешествие, Джеймс уже был лучше подготовлен к нему. У его ног стоял коричневый довольно приличного вида чемодан, в котором кроме Библии и голубой ленточки Леи были аккуратно уложены смены белья, брюки, рубашки, пальто, несколько пар обуви, полотенца и бритвенные принадлежности. Также он взял с собой небольшой саквояж с инструментами, потому что не хотел за два года разучиться обувному мастерству, а пастор Нил уверил его, что в богословской школе обязательно пригодятся его навыки.

Эмоционально тяжелое прощание с детьми прошло накануне под плач малышей и крепкие рукопожатия старших ребят. Джеймс заверил их, что будет обязательно приезжать, а они пообещали ему писать и отправлять рисунки.

А сейчас на него с печалью смотрели теплые глаза светлого пастора. Джеймсу показалось, что за последние дни, посвященные его сборам в дорогу, наставник постарел на пару лет и осунулся. Этот добрый неродной человек стал ему отцом, лучшим другом, старшим братом, наставником, учителем, защитником и духовником. Им обоим было мучительно расставаться: один опять уезжал надолго в незнакомое место, второй добровольно отпускал часть своей души, юношу, ставшего ему сыном, которого так и не даровал Господь.

– Я не буду давать тебе никаких наставлений, Джеймс. Ты и сам понимаешь важность принятого решения, ты выбрал этот путь неспроста, я уверен. Поэтому, я желаю тебе пройти его с честью, а Бог поможет, – сказал пастор.

– Спасибо, пастор, спасибо за всё, что вы для меня сделали за эти годы, я никогда этого не забуду, и ни за что вас не подведу! – ответил юноша.

– Да что же ты так прощаешься, будто навсегда? Ты едешь на обучение в соседний штат, а не в другую страну. Давай повеселей! Новое место, достойные люди, лучшие знания, которые позволят устроить всю дальнейшую жизнь. И всего-то за два года! –пастор подмигнул и прижал к себе парнишку.

– Да как-то грустно опять уезжать, но я готов! – Джеймс покрепче обнял своего пастора и улыбнулся.

* * *

Перед поездкой в Хьюстон Джеймс решил повидать пастора Тома и навестить могилку Леи. За эти годы, которые он прожил в Новом Орлеане, ему нечасто удавалось вырваться в родной городок. Он никогда надолго там не задерживался: приезжал утренним поездом, проводил несколько часов на могиле и спешил обратно в маленькую мастерскую, свою крепость. Каждый раз возвращаясь в большой город, он замыкался в себе и заново переживал трагедию, наложившую печать горестной пустоты на его сердце.

И в этот раз он прогостил пару часов, благо городок был по пути в Хьюстон, а поезд шёл в ту сторону только два раза в день. Рассказав пастору о принятом решении, получив благословение, возложив цветы на зелёный холмик у родного дерева, Джеймс отправился вечерним поездом в следующий этап своей жизни.

Школа

Здание богословской школы располагалось на отшибе Хьюстона и представляло собой невзрачное, двухэтажное, серое, продолговатой формы сооружение с множеством окон. Никакого сада вокруг него не было, только несколько таких же серых каменных скамеек под небольшими, скудно ветвистыми деревьями, которые не отбрасывали никакой тени.

Джеймса, привыкшего к небольшой, но аккуратной церкви пастора Нила, утопающей в пышной зелёной растительности сада, создающего впечатление живительного оазиса в просоленной каменной пустыне, удивило это безжизненно тоскливое пространство.

– Мрачно конечно, но мне подходит, зато не буду ни на что отвлекаться, – пожал плечами Джеймс и направился к главной двери школы.

Его быстро определили в комнату на трёх человек, которая должна стать его домом на два года. Она располагалась в левом жилом крыле здания на первом этаже и была меблирована тремя кроватями, тумбочками, шкафами и письменными столами. Соседи его ещё не приехали, и он занял отдельно стоящую в удаленном углу кровать.

Занятия должны были начаться через несколько дней, поэтому Джеймс посвятил это время исследованию доступных помещений школы. Столовая уже работала, и первым делом он отправился туда, так как съел только одно яблоко и кусок хлеба в поезде по дороге в Хьюстон. Приём пищи происходил в большом светлом зале, заставленном длинными столами и скамьями вдоль них. За столом посередине зала сидели четыре юноши, заканчивающие свою трапезу, Джеймс прошёл мимо них, кивнул, и, взяв тарелку с кукурузной кашей, сел поодаль от них.

Далее он заглянул в несколько незакрытых школьных классов, абсолютно одинаковых, рассчитанных на двадцать-двадцать пять учеников и отличающихся только тематикой преподаваемых дисциплин. В одном классе на стенах висели портреты писателей и поэтов, в другом – философов, в третьем – географические карты.

Больше всего юношу поразила библиотека: огромный круглый двухэтажный кабинет с двумя входами и выходами с первого и второго этажа. Стены библиотеки оказались единым книжным шкафом, вплотную заставленным фолиантами. Окон в кабинете не было, скудное освещение давали десять ламп, размещенных на небольших столах посередине помещения. Слева и справа от входа вдоль шкафов тянулись две длинные деревянные лестницы, передвигающиеся за счет полозьев, прикреплённых у основания шкафа и под потолком. Пахло в библиотеке деревом, старой бумагой и пылью.

Джеймс, задрав голову, с неподдельным удивлением рассматривал невероятную архитектуру комнаты.

– Что-то хочешь взять почитать? – неожиданно прозвучал старческий голос откуда-то из глубины гигантского шкафа.

– О Господи! – вздрогнул Джеймс.

– Нет, не Он, – хихикнул голос, и одна из лестниц начала двигаться к середине шкафа.

Кряхтя, с неё спускался очень сутулый человек маленького роста, покрытый с ног до головы пылью, напоминая любой из экземпляров, стоявших на полках этого хранилища. Спустившись, запыленный горбун довольно проворно повернулся и посмотрел на Джеймса.

– Приветствую тебя в святая из святых, молодой человек! – поздоровался седовласый мужчина неопределенно пожилого возраста с мутными очками на носу.

– Добрый день! Вы меня напугали, – ответил Джеймс.

– А чего тут бояться? Книги, мыши да паутина, – улыбнулся старик, – тебя как зовут? Новый ученик?

– Меня зовут Джеймс. Я только сегодня приехал из Нового Орлеана, – ответил юноша.

– О-о-о-о-о, город моря, музыки и красивых женщин, – мечтательно произнес старик.

– Э-м-м, наверное. А вас как зовут? – поинтересовался Джеймс.

– Меня зовут мистер Фокс. А среди учеников, да и преподавателей, меня называют Фолиант. И все уверены, что я этого не знаю, – опять хихикнул старик, – ученики сменяются, а прозвище моё остаётся, но я не обижаюсь, мне даже нравится. Я всю жизнь работаю в этой библиотеке и, наверное, уже и правда похож на своих подопечных.

– У вас очень интересная работа! Я никогда не видел столько книг! Их, наверное, и за всю жизнь не прочесть. А место тихое и какое-то волшебное.

– Я рад, что тебе понравился мой кабинет. Ты приходи ко мне почаще, поболтаем о том, о сём, а то ребята прибегают, схватят нужную книгу, и только их и видели.

– Спасибо, я обязательно буду заходить, – завороженно, будто находясь под воздействием магии древних знаний, заточенных в священном пыльном саркофаге, прошептал Джеймс и вышел из библиотеки.

На следующий день приехали его соседи, два восемнадцатилетних брата-близнеца из маленького городка под Хьюстоном. Познакомившись с Джеймсом, они остались довольны, что их кровати стоят рядом, а молчаливый парень с глубоко посаженными печальными голубыми глазами обустроился поодаль.

Новый путь

Совсем скоро начались занятия. В школу набрали пятьдесят юношей с близлежащих штатов, по двадцать пять человек на класс. Формы одежды в школе как таковой не было, но в обязательном порядке она должна была быть черных, коричневых или темно-серых тонов. Все ученики были из пасторских семей или выходцами из небогатых, но честных слоев населения, каждый верил в Бога и хотел стать пастором, чтобы продолжить семейную традицию или выбраться из нищеты, так как власти платили служителям церкви достойное жалование.

И эти две тёмные людские массы передвигались в течение дня из кабинета в кабинет, тихонько переговариваясь, стараясь не нарушать чинного умиротворения богословской школы и опасаясь отчисления за малейший проступок.

Их дни походили один на другой: в шесть часов утра утренняя молитва перед завтраком, с восьми до пяти – обучение с часовым перерывом на обед, с пяти часов свободное время, за которое надо было успеть не только выполнить задания учителей, но и справиться с работой, возложенной на каждого в зависимости от решения пастора Кевина.

Школа существовала практически автономно, наёмный труд был только у поваров. Все хозяйственные заботы были распределены межу учениками: чистка общественных помещений и кабинетов, уборка посуды со столов и её помывка, стирка в прачечной, находившейся тут же в здании, приведение в порядок территории вокруг школы и другие. Единственное место, куда не допускались для уборки обучающиеся – библиотека, Фолиант был категорически против.

Пастор Кевин, зная о профессиональных навыках Джеймса, устроил его в школьную слесарную мастерскую, где тот чинил не только обувь преподавателей и учеников, но и занимался мелкой починкой мебели, хозяйственных инструментов и другой утвари.

В первый год обучения юноши изучали историю, философию, географию, введение в пастырскую аскетику и богослужебное чтение.

По результатам экзаменов к концу первого года осталось тридцать претендентов на рукоположение, Джеймс был среди счастливчиков. Ему довольно легкого давались теологические дисциплины, а с мирскими помогал новый друг – Фолиант. Они часто и допоздна засиживались в библиотеке, подготавливаясь к урокам и обсуждая жизнь за пределами школы. Мистер Фокс редко бывал в самом Хьюстоне, а в Новом Орлеане последний раз был в молодости. Он в подробностях расспрашивал у Джеймса о набережной, кинотеатре, современной моде, ресторанах и подпольном казино, о котором читал в газетах. Но Джеймс мало о чём мог поведать старику, только о церкви, обувных магазинах и немного рассказал про вокзал.

– Да уж, Джеймс, ты вёл не менее затворнический образ жизни, чем я. Но я уже давно старик, а ты еще совсем молодой парнишка. Вот и сейчас, после занятий не бежишь общаться с ровесниками, а проводишь вечера со старым книжным червем или закрываешься в мастерской, – постоянно твердил Фолиант.

– Мне так спокойнее, – бубнил Джеймс.

– А не должно быть спокойно в твоём возрасте, – настаивал старик – вот получишь образование, вернёшься в Новый Орлеан, и что дальше? Опять только церковь и мастерская? Тебе надо жениться. Женщина сможет исцелить твою сердечную рану и заполнит пустоту в душе. Иначе ты сам себя скоро сгрызешь.

– Угу, – был всегда один и тот же ответ парня.

Джеймс часто получал письма от пастора Нила и детишек. Наставник очень гордился учеником, дети писали о своих успехах, присылали рисунки.

Юноша приезжал навестить их на День Благодарения и Рождество, провел весь август в Новом Орлеане. А потом отдохнувший, румяный, с просоленным от морского бриза лицом вернулся в школу на заключительный год обучения.

Его соседи по комнате, братья-близнецы, тоже успешно сдали экзамены, поэтому они остались жить втроём. Джеймса это вполне устраивало, он не любил перемен. Мистеру Фоксу он привёз кипу газет Нового Орлеана, тот был безмерно счастлив и опять начал расспрашивать о новостях из большого города. Ответы Джеймса были скудны и несодержательны, на что Фолиант прочитал очередную лекцию о прелестях молодости и необходимости расширения кругозора по отношению к девушкам.

Второй год обучения был разделен на две части: в первом полугодии подробное изучение Писания, во втором – практические занятия по пастырским проповедям. Большинству учеников этот год дался проще, и по окончании осталось восемнадцать человек, в том числе и Джеймс.

И вот, наконец, настал самый главный день в жизни учеников – назначена дата личных собеседований с членами руководящего совета и церковными лидерами протестантских церквей.

На это важное мероприятие приехали пасторы Том и Нил, они были приглашены как главные пасторы своих церквей. Само собой, в виду личной заинтересованности, они не экзаменовали Джеймса. Наэлектризованная, нервная, томяще-мучительная атмосфера стояла во всех коридорах школы. Юноши в чистых наглаженный костюмах, начищенных ботинках, ходили из угла в угол в комнате ожидания с заложенными за спины руками. Джеймс стоял, облокотившись плечом на откос окна, сложив руки на груди, и смотрел на голые безжизненные ветви деревьев. Он думал о Леи, эти мысли помогали ему успокоить прыгающее в груди сердце.

Он был вызван предпоследним. За последние несколько часов Джеймс увидел у одноклассников широкий спектр эмоций: раздражительный смех, импульсивное постукивание ботинком, улыбки радости и слезы огорчения. Он настолько изнервничался и устал ждать, что был готов к любому решению коллегии духовных лиц. Однако всё прошло идеально, как потом наперебой рассказывали пасторы Том и Нил, Джеймс же мало что помнил, голова его была как в тумане.

На следующий день прошла официальная церемония рукоположения для семи успешных юношей, получивших чины младших пасторов.

Молодой пастор

Ранним осенним утром на перроне вокзала Нового Орлеана был замечен молодой человек лет двадцати, выше среднего роста, с глубоко посаженными голубыми глазами и русыми слегка волнистыми волосами. Он шёл быстрым широким шагом к выходу с вокзала. Девушки и молодые женщины, мимо которых он пролетал, удивленно оглядывались ему вслед и, прикрывая ротики ажурными перчатками, увлечённо перешёптывались.

Младший пастор Джеймс официально прибыл на службу в единственную в городе протестантскую церковь, которой руководил пастор Нил. Молодой пастор был одет в новый черный костюм, того же цвета рубашку и ботинки, в воротнике рубашки резонансно белела накрахмаленная колоратка.

Он предпочёл пройтись привычной дорогой по набережной до церкви, а не брать в аренду автомобиль, хотя на этот раз мог себе это позволить за счёт пасторского жалования. В это время дня на набережной было немноголюдно, несколько рыбаков и пара пожилых людей, выгуливающих собак. Волна трепета взволнованных леди от новоприбывшего свежего молодого пастора ещё не успела докатится до этой части города, поэтому Джеймс беспрепятственно добрался до места службы.

Долгожданная встреча с пастором Нилом прошла очень тепло, чего нельзя сказать о Долорес. Она была уверена, что Джеймс, успешно сдавший экзамены и получивший должность, отправится в другой приход, подальше от её обители. Но пастор настоял, что ему необходим помощник не только в мастерской, но и при проведении служб.

Джеймсу выделили комнату в густо населённом доме в другом районе Нового Орлеана, однако, он отказался от неё в пользу комнатушки-мастерской. Теперь он был финансово свободен и мог не беспокоиться о недовольно-презрительном выражении лица жены светлого пастора во время общих трапез.

Женщина, которая раньше «питалась» неловкостью, смущением и обескураженностью парня, зависимого от её мужа, теперь потеряла рычаги управления юнцом. Ей не хватало чувства превосходства над кем-либо, а так как она общалась только с мужем и Джеймсом, вариантов иных жертв у неё не было. Недолго думая, Долорес нашла пищу для «поддержания жизнедеятельности» своей тёмной безликой души – она решила следить за каждым шагом младшего пастора и, уличив его в какой-нибудь серьёзной ошибке, отправить на другой конец света.

Вопреки её ожиданиям, повзрослевший и возмужавший Джеймс продолжил затворнический образ жизни, не нарушая церковные каноны, личные принципы и общепринятые правила приличия.

Так шли годы, младший пастор исправно выполнял свои служебные обязанности, чинил обувь и занимался с малышами в церковном детском саду.

Небывалый ажиотаж, охвативший милых дам Нового Орлеана, от приезда молоденького стеснительного пастора в не отличавшийся особой праведностью город давно прошёл. В первый год его службы стаи добродетельных мамаш водили на смотрины своих пока еще кротких дочерей. Не получив ничего кроме благословения, девушки отправлялись обратно в отчий дом или, чуть изменив маршрут, – под крышу более весёлых заведений – многочисленных кабаре и ресторанов.

Во второй год, прознав о целомудренности младшего пастора, ярыми последовательницами протестантского учения стали замужние молодые женщины, уставшие от винного запаха своих благоверных и желавшие испытать что-то такое, чего уже не мог предложить им порочный город. После нескольких воскресных проповедей, прерываемых гулом пёстрой неподобающе одетой толпы лихих прихожанок, пастор Нил корректно прекратил парадные шествия в свою церковь.

Третий год прошёл намного спокойнее, только изредка прилетали в открытое окно мастерской записки с пылкими признаниями в любви или приглашениями на свидания. Ухмыльнувшись, светлый пастор собирал с подоконника нераспечатанные, густо пропитанные духами конвертики и отправлял в печь.

Годы всё больше подводили здоровье пастора Нила: он начал хромать и жаловался на боли в спине. Проповеди он проводил уже более короткие и чаще всего, сидя на стуле. Мысли о необходимости преждевременного выхода на пенсию не пугали светлого пастора, он не переживал, что оставит приход на незнакомого человека, они с Джеймсом не раз обсуждали, что тот встанет во главе церкви. Мучительно терзало сердце пастора только одно обстоятельство – одиночество его воспитанника. С выходом на заслуженный отдых каждый пастор и его семья получали жильё и достойную пенсию, но не могли продолжать жить в здании церкви.

В один из вечеров, чиня очередную пару обуви, пастор решил прервать молчаливую монотонную работу и перейти к жизненно важному разговору.

– Сынок, я хочу серьёзно с тобой поговорить, – начал он.

– Конечно, – ответил Джеймс, не отрываясь от работы.

– Как мы с тобой и обсуждали, в скором времени я покину свой пост, а ты достойно продолжишь моё дело.

– Вам опять нехорошо? – резко поднял голову Джеймс.

– Нет, нет, я неплохо себя чувствую. Вот только очень за тебя переживаю.

– А что со мной? – приподнял бровь молодой человек.

– Тебе необходимо жениться. Ну не может человек прожить одиноким волком. Ты не справишься в одиночку с церковью, садом, детишками и домашними делами. Тебе нужен помощник, жена.

– Надо тогда обучить нашему ремеслу какого-нибудь мальчишку из прихода.

– Дельная мысль. А убираться, готовить для тебя и детей тоже он будет? А на рынок бегать?

– Сам справлюсь.

– А вот и не справишься. Если не найдешь хозяйку в дом, то власти в обязательном порядке пришлют тебе домработницу, чтобы ты не отвлекался от духовных дел. Таков закон.

– Ну и отлично, меня устраивает.

– Ничего отличного в этом нет, поверь мне. Привыкнешь к ней, как я к Долорес, вот тебе и «отличная» жизнь. Может быть хорошая, добрая попадется, а если нет? Зачем на жребий властей полагаться?

– Пастор Нил, ну некогда и негде мне жену искать, – взмолился покрасневший Джеймс.

– То, что некогда – может и верно. А вот негде – слукавил, – подмигнул пастор, – ладно эти замужние вертихвостки паломничества к тебе устраивали, тут я тебя понять могу. А сколько к тебе достойных девушек знакомиться приводили? А ты? Перекрестил и свободна. Хоть бы в личики взглянул разок.

– Так я смотрел, когда благословлял.

– Ну и?

– Так они все одинаковые.

– А тебе какая нужна? Особенно красивая или с изюминкой, чтобы твой взгляд задержался?

– Не знаю, не думал. Вот увижу и сразу пойму, – задумчиво произнес Джеймс и вернулся к работе, показав тем самым, что обсуждение некомфортного для него вопроса окончено.

Такой ответ вполне устроил старого пастора. Раньше Джеймс избегал подобных разговоров, а сейчас сделал первый шаг в нужном пастору Нилу направлении.

Первая встреча

Очередным летним вечером Джеймс возвращался в свою мастерскую от знакомого продавца обувной фурнитуры. Как обычно, его путь пролегал по самой оживлённой, сияющей вывесками улице Нового Орлеана. Он шёл уверенным шагом, не обращая внимания на шумиху, господствующую каждый вечер в вечно весёлом, пьяном, обольщающем городе.

Поравнявшись с кабаре, на афише которого несколько недель назад он заметил запавший в душу образ танцовщицы, молодой пастор замедлил шаг, чтобы ещё раз рассмотреть лицо девушки. В течение прошедших недель её влажные от слёз глаза, боль или тоска, завуалированные улыбкой, не давали покоя заскорлупленному сердцу юноши.

Погруженный в раздумья о судьбе незнакомки, Джеймс застыл у плаката и пытался в деталях запомнить черты её лица. Ураган музыки, запаха табака и дамского смеха от резко раскрывшейся двери кабаре выхватил пастора из его мыслей. Из заведения, заливисто чирикая, выпорхнули шесть девушек в концертных блестящих платьях. Они, шумно переговариваясь, выбежали подышать свежим морским воздухом в перерыве между выступлениями.

– Уф-ф-ф-ф! Мои ноги не выдержат сегодняшнего вечера, – пожаловалась одна.

– Да брось, Кэти! Ты специально так отплясывала перед тем жирным прокурором, – он с тебя глаз не сводил, – засмеялась вторая.

– А я с его туго набитого купюрами кармана! – в ответ расхохоталась Кэт.

Тут они увидели молодого пастора, остановившегося около кабаре. Эта картина их удивила: все в городе знали о застенчивости и целомудрии молодого священнослужителя.

– Пастор Джеймс, вы к нам на огонёк? Милости просим! – воскликнула Кэт, и пять кокеток окружили несчастного.

– Нет, нет, что вы?! – вспыхнул Джеймс, – я мимо проходил.

– Да что вы так смущаетесь, милый пастор, – залепетала одна из кокеток, взяв его под руку, – давайте хотя бы поговорим. Нам очень не хватает культурного общения, – рассмеялась она и чмокнула пастора, оставив ярко-алый след губной помады на его и так пылающей от неловкости щеке.

Джеймс вырвался из кружка прыснувших от смеха девушек и стремглав побежал прочь от кабаре. Через несколько метров он резко остановился. Облокотившись спиной о фонарный столб, прикрыв глаза, стояла ОНА – девушка с афиши и из его недавних мыслей. Она была одета в такое же, как и у тех кокеток, блестящее укороченное платье, черные подстриженные под каре волосы обрамлял красный ободок с воткнутым в него пером того же тона. В одной руке, прижатой к талии, она держала крошечную сумочку, в другой опущенной вдоль тела руке дымилась тонкая сигарета с отпечатком алой помады на фильтре.

Джеймс застыл, как завороженный. Оказывается, ОНА существует, такая живая, тонкая, красивая. Испугавшись своих мыслей, младший пастор потупил взор и не спеша двинулся мимо неё.

– Пастор Джеймс, – услышал он тихий, шёлковый, нежный голос, окликнувший его.

Он остановился, медленно повернулся и взглянул на девушку. Она стояла в той же позе, не открывая глаз.

– У вас помада на щеке, – продолжил чарующий голос.

– С-с-спасибо, – заикаясь, вымолвил чуть охрипшим голосом Джеймс и начал обстукивать карманы пиджака в поисках платка.

– Вот, держите, – девушка достала из сумочки платок и протянула ему, – можете оставить себе.

На него смотрели уставшие, цвета морской волны глаза.

– Возьмите, я вам говорю, – повторил идеальной формы алый ротик, сверкнув белоснежным рядом мелких зубов, и девушка настойчиво впихнула платок в руку Джеймса.

– Вы на девочек не обижайтесь, они хорошие и совсем не злые, – продолжила девушка, – а то, что они предложили вам зайти в кабаре, так это была шутка, пусть и совершенно неуместная.

– Да, да, я понимаю, – готов был на всё согласиться околдованный пастор, лишь бы слышать этот голос вечно.

– Вы меня извините, но пора возвращаться к работе, перерыв окончен. Всего вам доброго, – она слегка улыбнулась и побежала внутрь кабаре, цокая каблучками.

Очарованный пастор ещё пару минут стоял, как вкопанный, и смотрел на дверь, спрятавшую за собой мимолётное видение. Очнувшись, он вытер со щеки помаду найденным в кармане своих брюк платком и выкинул его в ближайшую урну. Платок девушки он аккуратно сложил и убрал во внутренний нагрудный карман пиджака, поближе к сердцу.

* * *

Каждый вечер они с пастором Нилом пили чай и играли перед сном в шахматы, в тёплое время года – в беседке, зимой – в мастерской. Светлый пастор уже расставил фигуры на доске и ждал Джемса со свежезаваренным чаем.

С одурманенной головой и стеклянными глазами младший пастор промчался мимо беседки в сторону своей комнатушки, даже не взглянув на наставника. Удивленный пастор проводил взглядом юношу и, кряхтя поднявшись со скамьи, похромал в сторону мастерской. Он застал Джеймса, сидящим на кровати, локти его упирались в согнутые под прямым углом колени, а пальцы крепко впились в русую шевелюру. Он раскачивался из стороны в стороны и тихо подвывал, как безумец.

– Господи, что случилось? – с придыханием воскликнул пастор Нил, прижав руки груди.

Джеймс не отвечал, всё сильнее раскачиваясь, он упал на колени, закрыл лицо руками и застонал.

– Джеймс! У тебя что-то болит? Ответь же, сынок, – взмолился пастор и обхватил руками вздрагивающие плечи юноши.

Джеймс поднял голову, на пастора Нила смотрели совершенно незнакомые, полные страха глаза его воспитанника.

– Всё! Я пропал, – лишь смог вымолвить парень и рухнул в забытьи к ногам светлого пастора.

Тяжелые дни

Следующие три дня светлый пастор не отходил от кровати Джеймса, тот метался в беспамятстве, всё его тело покрывала ледяная испарина, жар никак не спадал. Даже Долорес бегала из кухни в мастерскую с тазиками холодной воды, мисками живительных отваров и плошками обжигающего горло бульона. Она не могла позволить ему умереть и лишить её долгожданной квартиры в более комфортабельном районе Нового Орлеана.

Врач приходил каждый день, впрыскивал в вены юноши какие-то лекарства, замерял температуру, советовал очередные травяные примочки и уходил, пожав плечами. Он не мог поставить врачебного диагноза болезни Джемса, рекомендовал молиться и уповать на волю Всевышнего.

На четвёртые сутки молодой пастор начал приходить понемногу в себя, жар спал, появился аппетит. Через пять дней непонятной болезни Джеймс уже мог сидеть, недолго ходить по крохотной мастерской и читать Библию. Через неделю он начал выходить в сад, подолгу сидел на скамье в тени большой груши, односложно отвечал на вопросы пастора и постоянно сжимал в руке кружевной платок.

Этот небольшой кусочек ткани стал для Джеймса наваждением: он ежеминутно вдыхал тонкий аромат духов, исходивших от платка, целовал его уголки, нежно поглаживал шелковую ткань, трепетно складывал и убирал за пазуху. Однажды, не заметив, он обронил платок, пастор Нил поднял его и прочитал вслух вышитые монограммы «А.С.». Джеймс с ужасом в глазах выхватил своё сокровище и спрятал в нагрудный карман. Устыдившись несвойственного ему порыва, юноша искренне попросил прощения у пастора, но, ничего не объяснив, поплёлся к себе в мастерскую.

Однако светлому пастору ничего не надо было объяснять, он уже понял причину недомогания, молчаливости и раздражительности Джеймса, а также с удовольствием поставил диагноз – влюблённость.

Полностью оправившись от болезни, Джеймс с особым рвением приступил к починке обуви. Он стал чаще отлучаться в магазины для покупки тех или иных необходимых запчастей. Раньше поход за пределы церкви доставлял ему немало моральных усилий, он старался выходить в город раз в две, а то и три недели, покупал полные свёртки фурнитуры и спешил домой.

Теперь же, практически каждый день, по вечерам, он устраивал себе променад за десятком гвоздей или несколькими шнурками. Его прогулки занимали всё больше времени, уходя, лицо его было оживлённым и загадочным, но по возвращении Джеймс был угрюм и молчалив.

Спустя месяц после первой встречи с видением молодой пастор очередной раз возвращался в церковь по дорогой ему улице. После болезни Джеймс неделю ходил мимо кабаре, надеясь увидеть её, подолгу стоял в тени на противоположной стороне улицы, а, чтобы не привлекать к себе внимания, вытаскивал колоратку из ворота рубашки. Однако ни одна из девушек так и не появилась. У него появилась мысль, что, возможно, они выходят с задней стороны здания с чёрного хода, и отправился проверить свою идею. Как только он подошёл к афише, то заметил небольшое объявление, написанное от руки, которое гласило: «Уважаемые клиенты! Приносим свои извинения, наша труппа «Новоорлеанский бурлеск» отправилась на гастроли по соседним штатам». У Джеймса отлегло от сердца: с ней всё в порядке, она скоро вернется. А скоро ли? Он несколько раз прочитал объявление, но продолжительность гастролей, а также дата их отъезда не были указаны.

Молодой пастор со спокойной душой отправился домой, решив прогуляться следующий раз мимо кабаре через несколько недель. Но он и не подозревал, что вторая встреча произойдет совершенно в другом месте и при других обстоятельствах.

«Новоорлеанский бурлеск»

Всеобщее безумие охватило Штаты в начале двадцатого века. Это было время сухого закона, безнаказанного разгула мафии, подпольных казино, контрабанды оружия и алкоголя, зажигательного джаза, умопомрачительных женских нарядов и, конечно же, бурлеска!

Атмосфера раскрепощённости, царившая в бурлеск-шоу, опьяняла не хуже самого крепкого виски, кружила головы достопочтенных представителей власти, уничтожала общепринятые нормы морали, а порой даже разрушала крепкие семейные узы.

Практически в каждом ночном заведении города выступали группы девушек, развлекающих публику демонстрацией своих роскошных тел во время пения и откровенных танцев. Новый Орлеан не стал исключением, в одном из самых популярных в городе кабаре выступала труппа «Новоорлеанский бурлеск», состоящая из шести танцовщиц. Все девушки приехали в большой город из отдалённых глубинок разных штатов в поисках свободы, денег и, если повезёт, мужей.

Они познакомились на пляже Нового Орлеана и решили, что дешевле будет снять одну небольшую квартиру в отдалённом районе города, где днём в гостиной оттачивали движения танцев и по началу самостоятельно шили себе концертные платья.

Девушки отличались характерами, пристрастиями, а также предпочтениями к мужчинам и вину, но их объединяла заложенная сельским воспитанием доброта и забота о ближнем. Кэт, Грейс, Молли, Джина, Ники и Анна дружно защищались от назойливых клиентов кабаре, веселились, грустили, смеялись и плакали все вместе. После каждого выступления они обсуждали новых ухажеров, но никогда не вторгались в лично-интимные миры друг друга.

Ведя ночной образ жизни, с утра девушки спали, а днём ходили по магазинам, кафе, ярмаркам, крутили романы с ночными кавалерами, а к вечеру возвращались на репетиции в кабаре.

Не смотря на дружественную остановку, лучшими подругами стали Кэт и Анна. Они были настолько разными, что окружающим казались немыслимыми тёплые отношения, завязавшиеся между ними.

Вечно весёлая, хохочущая, громкая, кутящая, прожигающая свою жизнь Кэт сбежала из многодетной семьи, где она была младшая из одиннадцати дочерей. Насмотревшись в детстве на тяжкий фермерский труд старших сестер, в семнадцатилетнем возрасте, украв у родителей немногочисленные сбережения, она устремилась на юг в поисках идеальной жизни.

За счёт миловидного личика и неудержимой энергии Кэт крутила романы с самыми богатыми клиентами кабаре: прокурором, начальником полиции, известным бизнесменом и главным мафиози в городе. Кавалеры её обожали, она дарила им чувство молодости, вечного праздника и неиссякаемой мужской силы. Они засыпали её деньгами, украшениями, дорогими нарядами, самыми модными шляпками и сумками. Улыбающееся личико Кэт виднелось в окнах баснословно дорогих автомобилей, она обедала в лучших ресторанах города, каждый день возвращаясь к подругам с огромным букетом роз. В то же время её ненавидела вся замужняя часть города, обманутые жёны кричали ей вслед оскорбления, сочиняли и распускали самые непристойные сплетни о ней, грозились её покалечить или даже уничтожить. Кэт иронически смеялась им в лицо, и в этот же вечер в её объятьях отдыхал очередной гранд.

При всём своем бесшабашном образе жизни Кэт делилась с подругами не только пикантными подробностями похождений первых лиц города, но и благами, которыми её одаривали ухажёры. И только с Анной она становилась обычной сельской девушкой, которой не чужды слёзы обиды и досады, муки совести от сворованных у родителей денег, тоска по брошенным сёстрам и боязнь остаться незамужней и одинокой.

В противовес своей подруге Анна была спокойной, милой, кроткой, воспитанной девушкой. Она была единственным ребенком в семье, выросла в любви и заботе обоих родителей. Отец работал на металлургическом заводе небольшого городка всю жизнь, пока не получил травму, из-за которой не смог продолжать содержать семью. Тогда мать устроилась санитаркой в местный госпиталь, и семья скатилась за нижнюю границу бедности. На семейном совете пришлось принять очень непростое решение – отправить шестнадцатилетнюю Анну в ближайший большой город, Новый Орлеан, где ей обещали место секретаря в местной администрации после полугодовалых курсов обучения. С тяжелым сердцем, с невысыхающими от слёз глазами хрупкая Анна оставила любимых людей и покинула родной дом.

Она закончила обученье с отличием, однако, как это всегда бывает, на её должность была назначена очередная любовница высокопоставленного чиновника. Скрепя сердце, Анна написала письмо родителям, что принята на должность секретаря, жалование приличное, даже предоставили жильё, а при офисе есть кафе, где работники питаются бесплатно. Поэтому практически всё жалование она будет ежемесячно направлять им, а себе оставлять небольшую часть для мелких нужд. В ответ она получила письмо, в котором родители сообщали, что очень гордятся своей умной дочкой, уповают на её благоразумие в большом городе и молятся о её здоровье. Это письмо довело Анну до истерики, и она решила во что бы то ни стало найти работу с достойной оплатой.

Для бедной, одинокой, миловидной девушки сразу нашлась работа в порочном городе. Естественно такой вариант Анна отвергла и для начала устроилась вечерней посудомойкой в одном из ресторанов. Деньги платили совсем небольшие, но она умудрялась большую часть отправлять родителям. По утрам она вырезала из газет объявления о приеме на работу, днём ходила по немногочисленным собеседованиям или на пляж. Там она и познакомилась с пятью девушками, которые предложили создать модную девичью группу.

Грэйс и Молли в детстве пели в церковном хоре, а Джина раньше занималась хореографией, поэтому они все переехали в маленькую квартирку и начали готовиться к выступлениям. Первый год их приглашали на разогрев в небольшие ресторанчики на окраинах города, потом девушки нашили эффектные костюмы, поставили удачные номера и влились в полноценную ночную жизнь дорогих кабаре. Так появилась самая популярная труппа в Новом Орлеане – «Новоорлеанский бурлеск».

Единственное, что огорчало Анну, – это необходимость продолжать врать родителям. Деньги она зарабатывала приличные, но отправляла только ту часть, которую должен зарабатывать секретарь. Остальную сумму откладывала на будущее: на жизнь без танцев и похотливых пьяных толстосумов.

Но после двух лет успешных выступлений Анну постиг удар – в одной из газет, которые выписывал её отец, он увидел статью и фотографию с головокружительными красотками в шоу-бурлеск, в одной из девушек он узнал свою кроткую дочь. Анна получила от родителей письмо, в котором в болезненных для сердца словах описывалось разочарование в единственной дочери, разрыв семейных уз и просьба никогда больше им не писать, не приезжать и не присылать деньги. Анна первым же поездом помчалась к родителям, но на порог «заблудшую» дочь не пустили.

Долгожданная встреча

После двухмесячного турне труппа «Новоорлеанского бурлеска» вернулась в город. Девушкам предоставили недельный отпуск перед началом нового сезона выступлений в кабаре. Молли и Джина поехали к родным, Грэйс и Ники сняли для отдыха загородный домик, и только Кэт с Анной остались в городе – дома их видеть не желали, а от предложения Грэйс и Ники составить им компанию они отказались.

Днём лучшие подруги прогуливались по набережной, ходили по магазинам, обедали в кафе, а вечера проводили раздельно: Кэт с очередным ухажёром, а Анна дома, читая книгу или чиня свои концертные наряды, которые требовали ремонта после длительных гастролей.

В один из вечеров, когда Анна взяла в руки книгу и чашечку чая, Кэт с недовольным лицом разглядывала пару своих туфель.

– Нет, это сплошное расстройство! Как же я так смогла?! – бубнила красотка себе под нос.

– Что случилось? – спросила Анна.

– Мои любимые туфли! Я хотела их сегодня надеть с новым платьем – они прекрасно бы сочетались.

– И что тебе мешает это сделать? – снова спросила Анна, отпив горячего чая и с любопытством глядя на подругу.

– Каблук сломан! Ты представляешь?

– Возьми другие, у тебя их целый шкаф.

– Придётся, – с грустью в голосе произнесла Кэт, – но они идеальны! Где я теперь такие куплю?

– Дай сюда, – Анна покрутила туфельку в руках, – ничего смертельного, отнеси в ремонт, всё поправят.

– Сегодня уже поздно, а завтра – воскресенье, мастерские не работают! И знаешь, что самое ужасное? У меня завтра вечером свидание с мистером Смитом!

– Даже не буду спрашивать, кто это, я уже запуталась в твоих кавалерах, – с ехидством в голосе улыбнулась Анна.

– А я на следующий день и не вспомню о нём, – рассмеялась Кэт и подсела к подруге на диван, – Анна, милая, выручай, сходи завтра в мастерскую пастора Джеймса, он не откажет страждущей девушке, а я на такую не очень похожа, да и приличного наряда у меня нет.