Клава и Александр

Пролог.

…. Ленивый ветер порывисто гонял по асфальту в разные стороны дорожную пыль. Серые тучи свинцовыми плитами давили на воздух и тела жителей планеты. Предрассветные сумерки только начались. Город еще спал – летом рассвет ранний. Чуть более сильный порыв ветра сорвал с верхушки содержимого мусорного бака воздушный целлофановый пакетик с ручками и парашютом повлек его вдоль улицы. Серые, облупившиеся пятиэтажки угрюмо и безучастно смотрели своими пустыми окнами–глазницами на его танец. Приблизившись к перекрестку, он столкнулся с внезапно упавшим на него лучиком солнца. В этой серой тяжелой атмосфере этот луч выглядел чем-то неожиданным и не совсем уместным. Это в туче, каким-то невероятным образом, буквально на мгновение образовалась крохотная брешь, через которую тут же проскочил, сгораемый от нетерпения, отпрыск небесного светила. Они немножко поиграли с пакетом, как два маленьких ребенка. Но тут, туча опомнилась и немедленно закрыла просвет, превратив окружающий мир в то же серое, безрадостное утро. Пакетик полетел дальше.

Остановился у дороги. Как послушный гражданин он постоял некоторое время у бордюра, подождал пока мимо него проедет утреннее такси, везущее пьяных подростков из ночного клуба, и только после этого, влекомый ветром, перелетел через дорогу. На середине тротуара он был безжалостно схвачен женской рукой.

– Пригодится – коротко и сухо сказала она грубым, дребезжащим голосом и небрежно засунула себе в карман.

Посмотрела по сторонам, повинуясь выработанной привычке, найдя что-то ценное, искать глазами нечто подобное поблизости. Но, кроме окурков и клочков оберточной бумаги ничего не было.

Как страшно может изувечить жизнь некогда милое, не лишенное очарования женское лицо. Нижняя губа была в два раза больше верхней и время от времени отвисала, открывая внутреннюю блестящую часть свою. Слюна, скопившаяся во рту, изливалась с краю. Зубы имели серо-черный цвет и были редкими. Раздутый нос. Серую, обвисшую, с желтоватым оттенком кожу лица, прорезали глубокие морщины в области нижних век. Волосы были безобразно взъерошены. Практически всю голову покрывала седина. В глазах неопределенного цвета читались усталость и безразличие, а также тупая, абсолютная покорность собственной судьбе. На ней была надета расстегнутая длинная, кожаная, мужская куртка, весьма потрепанная и износившаяся. В довершение всего от женщины пахло смесью перегара и мочи. Она несколько раз причмокнула губами, что вероятно указывало на испытываемую ей жажду.

Рядом с ней, опершись на ее шею правой рукой, стоял мужчина под стать. Лицо он имел одутловатое. Глазки казались маленькими от того, что были заплывшие. Под левым имелся след проходящего фингала. Волосы были подстрижены коротко, бобриком. На ногах он стоял неуверенно, видимо был крепко пьян, и если бы не надежная опора в виде женщины, пребывать в вертикальном состоянии было бы ему затруднительно. Как-то так повелось на Руси – не на кого мужчине опереться кроме как на женщину.

На тротуаре они стояли недолго. Тетка грубо пихнула своего попутчика в бок, приправив свое действие отборным словом. Тот встрепенулся, как ото сна, поозирался удивленно и пошел, ведомый своей подругой в глубь квартала к неизменной пристане бомжей – месту, куда более удачливые граждане выбрасывают мусор.

Часть первая.

Клава.

– Клавдия! – строгий голос отца заставил обернуться.

Личико девочки остановившейся у двери было испуганным и растерянным. Ей было на вид лет десять, одиннадцать. Нарядное, черное с серыми вставками, бархатное платье спускалось чуть ниже колен и подчеркивало стройную фигурку пояском вокруг талии. Густые, длинные, чуть волнистые русые волосы опускались почти до поясницы, у лба были захвачены изящной, черной гребенкой. Черты лица не были выразительными, но маленький нос, пухловатые губы, широко раскрытые серые глаза на круглом лице имели спокойный и приятный вид. В руках девочка держала большого, светлого плюшевого медведя. Вся она дышала непорочностью, юностью, свежестью, чем-то первозданным.

– Клавдия вернись! – негромко, но повелительно настоял отец.

Девочка опустила головку и покорно, медленно пошла обратно.

– Я хочу с тобой поговорить, а ты убегаешь. Я еще не закончил – продолжил отец негромким, но твердым голосом. – Разве я сказал – можешь идти?

Дочка молчаливо стояла рядом с родителем, опустив свою голову. Папа сидел в высоком кресле с массивными, резными подлокотниками. Это был уже зрелый мужчина сорока пяти лет. Его слегка вьющиеся, с проседью волосы аккуратно сидели на голове. Взгляд серых глаз был сосредоточен. Он упирался предплечьями в подлокотники, немного наклоняясь, вперед. Спина была выпрямлена идеально, казалось, что он готовится подняться. Внимательно смотрел на свою дочь. Нет, нет, он никогда не кричал на нее и тем более, никогда не бил. Это был человек в высшей степени интеллигентный и воспитанный. И это, несмотря на пролетарское происхождение, правда, что-то в семье поговаривали о наличии в роду лиц священного сана, но это было неточно и являлось семейной тайной.

Не будем скрывать, что причины недовольства своим ребенком у папы были. Дело в том, что они своей семьей, которая включала еще маму, находились в гостях у своих знакомых. Большая квартира, паркетный пол, сквозные комнаты. У знакомых была тоже дочка примерно того же возраста, что и Клава. И, как это часто бывает во время детской игры они не поделили куклу, причем довольно старую и неинтересную, но почему-то обе посчитали себя, в праве распоряжаться ей по своему усмотрению. Кукла представляла собой высокую девочку в длинном белом, хлопчатобумажном платье, сшитом, видимо, самой хозяйкой. Некоторое время они пытались выяснить, кто имеет больше прав на нее. Но, компромиссное решение найдено не было, они перешли к физическим действиям, а именно перетягиванию несчастной куклы. Одна держала за голову, другая за ноги. Все это сопровождалось визгами и криками, требованиями отдать. В итоге они переместились из детской в коридор, соединяющийся с гостиной и, естественно, привлекли внимание взрослых. Но, не успели взрослые подойти к месту битвы, как тонкая шейка пластмассовой красавицы не выдержала, и изящная головка оказалась в руках гостьи, а хозяйка упала на заднее место и заплакала, качая на руках обезглавленное тело куклы. Так неприятно терять, что-то пусть и не слишком важное, но то, к чему очень привык. Девочка горько зарыдала. Хозяйку быстро успокоили, пообещали наладить. Папа Клавдии взял куклу в руки, задумчиво посмотрел на нее, постукал о ладошку, сел в кресло и печальным тоном обратился к дочери:

– Клавдия, ты меня огорчаешь.

Девочка молчала, глядя в область отцовской груди и, упершись носком правой ноги в пол, качала ей из стороны в сторону. Отец продолжал:

– Ты поступила скверно. Воспитанные девочки так не делают. Ты со мной согласна?

Девочка кивком подтвердила согласие и, схватив лежащего на полу большого плюшевого медведя, побежала в сторону детской.

– Клавдия вернись!

Она вернулась.

– Я еще не все сказал. Разве я сказал, что закончил и ты можешь идти?

Возникла пауза. Папа выжидательно смотрел на дочь, приподняв подбородок. Та стояла, опустив глаза, и крепко прижимала к себе плюшевого мишку, как бы ища у него защиты. Мама Клавы, молодая женщина лет тридцати, стояла в стороне, нервно сжимая руки, и глядела своими большими, широко открытыми глазами на эту сцену. Во взгляде ее читалось замешательство и неловкость перед знакомыми, а также беспокойство за дочь и подспудное желание защитить ребенка и в то же время понимание невозможности такой защиты. По всей вероятности, эти сцены не были редкостью в их семье. Папа продолжал смотреть на дочь и, приняв паузу за согласие, продолжил:

– Правильно, не сказал. От чего же это вы сударыня решили, что можете вот так взять и сбежать. Набедокурили, так извольте держать ответ.

Хозяин дома, молодой мужчина, имевший характер мягкий и незлобливый, раскрыл руки со словами:

– Да ладно, всякое бывает…

– Нет не ладно – не глядя, отстранив его рукой, резко перебил экзекутор.– Воспитание детей дело непростое. Тут только дай расслабиться, не заметишь, как чадо тебе на голову сядет, а потом вырастет из него неизвестно что.

– Алексей – примиряющим тоном воззвала его жена.

– Что Алексей? Это все ваши нежности, милая моя. Избалованность. Все это до добра не доводит. Ребенку строгость нужна, иначе толку не будет. Со мной не сюсюкались, со мной….

Он продолжил в том же духе, но пока он продолжает, следует отметить железную выдержку человека. Несмотря на ситуацию, тон его не был повышен или истеричен. Говорил ровно, размеренно, поучительно, но ей богу! лучше бы кричал.

– …да, да дорогая так-то. И не надо на меня так смотреть.

Хозяин не выдержал, махнул рукой, мол, сами разбирайтесь и, дернув свою жену за руку, удалился вместе с ней и с дочкой в гостиную. Дочь периодически оглядывалась на происходящую сцену поучения.

– А вы барышня – обратился он к Клаве – положите медведя и послушайте. Хм, хм. Мы пришли в гости – так?

Дочка кивнула.

– А как должны вести себя гости?

Пауза.

– Клава, смотри мне в глаза, я с тобой разговариваю, а ты в пол смотришь. Ну, так как же ведут себя гости? Правильно, прилично. Разве бы тебе понравилось, чтобы твои гости ломали игрушки?

Девочка отрицательно повертела головой из стороны в сторону.

– Вот. А ты что делаешь? Ну, неужели нельзя поиграть тихо, спокойно? Почему обязательно нужно ссориться, спорить, отнимать у другого? А дальше что будет?

Девочка смотрела на папу.

– Молчишь, вот то-то и оно что молчишь. Ну и что мне теперь с тобой делать? Мы с мамой стараемся, уроки с тобой делаем, за город выезжаем, наряды покупаем, игрушки разные. И вот благодарность – поведение из рук вон.

Он потряс, в подтверждение своих слов, безголовой куклой, зажатой в правой руке.

– Ну и как мне тебя наказывать? А ты как думала? Провинилась – отвечай.

Из глаз девочки неспешно покатились слезы.

– И не надо плакать, не надо, не разжалобишь.

– Алексей, перестань издеваться над ребенком – не выдержала мать.

– Спокойно – отстранил тот ее ладонью. – Ладно – сдался отец – пока свободна, но учти, над наказанием я еще подумаю.

Отец встал, оставив куклу инвалида в кресле, и пошел к хозяевам. Девочка ринулась, утирая своими маленькими ручонками слезы, к матери, обхватила ее, прижалась лицом к животу и прерывисто зарыдала. Мать начала гладить ее по голове и шептать что-то успокаивающее.

Отец же преспокойно вернулся к хозяевам и вольно расположился в глубоком кресле. «Ох» – он развел руки в стороны и блаженно улыбнулся. Это был вид человека сделавшего что-то важное и доброе. Сцена позади больше его не интересовала.

– Нет, все-таки, что не говори, а воспитание детей – штука непростая – махнул он указательным пальцем в знак весомости произнесенного утверждения и взялся за чашечку недопитого кофе.

– Я помню, в детстве папка и ремнем бывало меня бил. «Ум-м» – издал он звук признательности кофейному вкусу.

Поставил чашку на журнальный столик и глупо улыбнулся. Растеряно посмотрел на хозяев и взглядом задал немой вопрос, мол: что это вы так на меня смотрите? Лица их были как каменные. Не то, чтобы они смотрели на него с осуждением или презрением, но было в них что-то такое. Что, пожалуй, трудно выразить словами, и вместе с тем становиться понятно, стоит лишь взглянуть. Какое-то несогласие и одновременная неловкость, мешающие дальнейшему плавному течению беседы. Прошло некоторое время, и Алексей обратился непонимающим голосом:

– Что, что-то не так?

В ответ ему было молчание. Хозяева начали отводить глаза в стороны, как-то замялись.

И вообще, дальнейшие посиделки прошли скомкано в тягостном ожидании конца. Расходились, согласно правилам приличия, в нейтральном настроении. Дверь за гостями закрылась.

– Бедная девочка – сказал вслед хозяин дома.

Прошло несколько лет. Клавдия гуляла по парку. Осенние листья бурых и желтых оттенков, покрытые хрупкой изморозью разлетались под ногами. Она шла неторопливо, одетая в длинное узкое черное пальто. На голове ее был вязаный, темный берет. Она наклоняла голову и часто смотрела вниз, как будто о чем-то задумывалась. Время от времени на губах ее появлялась загадочная улыбка. Солнышко иной раз проскакивало через пасмурное осеннее небо и озаряло улыбающееся лицо нашей героини и, казалось, что девушка способна вызывать его своей улыбкой. Хотя, возможно солнце само было причиной веселости губ.

В парке было пустынно. Ветерок и достаточно сильная прохлада не вызывали желания у людей прогуливаться на воздухе. Клавдию это не смущало. Сегодня ей хотелось одиночества. Она плавно шагала, подчиняясь ритму неслышимой музыки, под которую танцует осенняя листва. Она была вместе со своими мыслями. Деревья, окружавшие ее, качали своими ветками в такт этой музыки и тем самым сопровождали нашу героиню. Настроение было сказочным.

Внезапный порыв ветра сорвал с дерева красно-желтый кленовый лист и понес его играючи к ногам девушки. Она наклонилась, приподняла его и начала рассматривать. Лист был большой и красивый. Мелкие прожилки причудливо нарисовали витиеватый, паутинчатый рисунок. Зубчатые края трилистника были идеальны по форме, поверхность представляла плавный переход из желтого цвета в красный. Лист так и просился на картину. Клава повертела его в руке, возникло мимолетное желание взять его с собой. Но, так как он исполнил уже свое назначение – принести эстетическое удовольствие человеку, его бросили на землю, и он присоединился к своим собратьям. Природа в очередной раз скидывала свой покров, готовясь к длинному зимнему сну. День сокращался, и вечерние сумерки начали захватывать пространство. Холодало. В парке начали появляться прохожие, идущие с работы домой. Они торопились, разогревая движением свои тела. Нужно было возвращаться домой, но идти туда Клаве не хотелось. Однако, как говориться – нравиться не нравиться …, а идти приходиться.

Черная, железная решетка, прикрывавшая вход в арку, за которой располагался двор Клавиного дома, была раскрыта внутрь. Ветер подметал невидимым веником листву тротуаров и, не церемонясь, заносил ее в темноту арочного прохода. Вокруг было пусто. Клава зябко кутала руки в рукава пальто и спешила поскорей оказаться в ощущении родного места. Дверь подъезда была приоткрыта, ее половинки не подходили друг к другу плотно, одна была фиксирована, а второй играл ветер, медленно открывая и резко захлопывая. Клава миновала дверь, и каблучки ее туфель звонко зацокали по каменным ступеням лестницы. Она продрогла и торопилась к теплу, но неприятные чувства, связанные с домом на мгновение коснулись ее, и она замедлила шаг. Как раз в тот момент, когда Клава ступила на лестничную клетку, ее мать выкрикивала отцу следующее:

– … и дочь мы Клавой назвали в честь твоей мамочки дорогой!

Родители скандалили. Это явление было обычным в их семье. А в последнее время приобрело характер частого. Скандал проходил за дверями квартиры, и Клава не слышала этих слов. А началось все вот как.

Мама пришла с работы уставшая. Она со вздохом положила сумочку с плетеным ремешком на коридорную полочку, присела на маленький стульчик с чувством облегчения сняла туфли с натруженных ног. Встала и пошла в спальную. Проходя по коридору, она увидела мужа, сидящего в кресле по середине зала. Он читал газету и был обращен к ней затылком.

– Ты сегодня поздно – раздались из зала неожиданные слова. Голову к ней он даже не повернул, и осталось загадкой, как он смог определить, кто вошел в дом.

Пройти до спальни по-тихому, как ей хотелось, не получилось. Она постояла несколько секунд в задумчивости по поводу того, отвечать или не отвечать и, если отвечать то что?

– На работе задержалась – выдала она не очень уверенным тоном.

– Я звонил на работу, мне сказали, что ты час как ушла.

И опять затылок, обращенный к ней и раскрытая газета в руках.

– Алексей, давай не будем – сделала она попытку примирения.

– Нет, ну почему же не будем? – в голосе появились твердые нотки. Алексей сложил газету и встал из кресла. В воздухе запахло грозой. – Я думаю, нам есть о чем поговорить.

Кленовый лист сорвался с ветки.

Женщина обессилено прижалась к косяку и взмолила:

– Я устала от этих разговоров.

– Ты устала, ты, значит, устала! – послышались раскаты грома.

– О, господи! – женщина обреченно закрыла глаза руками и, сев на корточки, прижалась спиной к стене. А раскаты продолжались.

– А я, я не устал?! Ты.. ты вечно думаешь только о себе. Я, я, я.. А обо мне, обо мне, о муже своем ты когда-нибудь подумаешь? Или тебе безразлично мое состояние?

Он сделал паузу, набрал в грудь воздуху и стал бродить из угла в угол, как взбешенный зверь по клетке.

– Я сижу, жду тебя с работы, а тебя нет. Что я должен думать? Дома есть телефон. Ты хотя бы представляешь, чего мне стоило выбить это подключение? Сколько сил и нервов мне пришлось потратить, на какие унижения пойти?

– Не стоило унижаться – вяло произнесла она.

– Что? Что? – Не расслышал он реплики. Ненадолго замолк, но не стал заострять. – И вот, пожалуйста, на весь дом всего пять подключений и одно у нас. Казалось бы, радуйся, будь благодарна. Но нет, все, все что не делается, все напрасно. Стараешься, стараешься, выбиваешься из сил и ничего, ничего. Все так как-будто так и надо. Ни спасибо, ни слова благодарности. Только зло и невнимание. Где ты была, проститутка?! – завыл он фальцетом, потрясая кулаками и глядя вверх.

Наступила пауза.

– Тише, соседи – тихим голосом умоляла женщина. Руки ее были опущены вдоль тела, голова свесилась на грудь.

Мужчина остановился, взялся за ворот халата и покрутил головой из стороны в сторону, явно понимая, что переборщил.

– Что ты на полу сидишь? Иди, сядь где-нибудь..

Женщина зашла в зал и села на диван.

Лист упал на землю.

После «грома и молнии» наступило затишье.

– Лена – продолжил мужчина более спокойно – ты же знаешь, как я тебя люблю. Зачем ты заставляешь меня мучиться. Ну, задержалась на работе, всякое бывает. Ну, но есть же телефон, ведь можно позвонить. Я ведь переживаю. Пусть ты меня не любишь, но можно проявить хотя бы каплю уважения?

Женщина молчала, хотя в монологе возникали подходящие паузы. Она сидела, упершись ладонями в диван. Голова ее была наклонена в бок.

– Почему ты молчишь? – спросил он. – Почему ты постоянно молчишь? Я знаю, тебе нравиться, нравиться надо мной издеваться.

– Да кому ты нужен? – произнесла она уничижительным тоном, повернув голову в сторону.

– Что-о? – не понял мужчина.

– Хватит. Тебе самому не надоела эта комедия?

– Комедия?! – ощерился рот.

– У меня болит голова, я пойду, лягу. – Сделала она попытку встать. Он схватил ее за руку:

– Никуда ты не пойдешь! – Резким движением заставил ее сесть. – Значит, все, что я говорю комедия, комедия! Нет, меня просто поражает такая удивительная черствость и неблагодарность. А ты вспомни, вспомни, кем ты была до знакомства со мной. У меня голова болит, я пойду, прилягу – он неудачно ее передразнил.– Барыню из себя разыгрываем. Забыла, как коровам хвосты крутила, лимита несчастная?!

Ни один мускул не дрогнул на лице женщины. Слишком много было ударов, она научилась стойкости. Сидела тихо или, подбирая слова, или не желая реагировать. Но, предательская слеза все же проникла в глаз, и руке пришлось к ней прижаться. Мужчина продолжил, не обращая внимания на эту мелочь:

– Права была мама, когда говорила – подумай Алешенька, подумай, на ком женишься. У этих провинциалок одно на уме – в городе как-нибудь зацепиться. Задурила тебе голову, а ты и рад. Потом прозреешь – поздно будет.

– Ну, что же ты?! – женщина не вытерпела, ее голос стал громче, и она начала платить мужчине той же монетой. – Что же ты не звонишь своей мамочке дорогой, Клавдии Игнатьевне?

Она встала с дивана и пошла к нему, указывая дрожащей рукой на телефонный аппарат.

– Звони, она тебя пожалеет. Алешеньку своего…

– Не смей трогать мать!

– Да, мамочка у нас главная, мама то, мама се. Без мамочки мы никуда, а что мамочка скажет? Даже дочь мы Клавой назвали в честь твоей мамочки дорогой!

Мужчина стоял, сжав кулаки, лицо его было пунцовым от напряжения.

– Стерва!! – вырвалось из него. – Прочь с глаз моих!

Женщина ринулась из зала, но в коридоре резко остановилась, голос стал спокойнее:

– Я уйду от тебя Алексей.

Тот, не оборачиваясь, только махнул рукой в ее сторону.

Женщина прошла в спальню, не раздеваясь, упала лицом в подушку и дала слезам волю.

Клава подошла к двери, прислушалась. Вроде бы кто-то кричал, но может показалось. Родители явно были дома, но как всегда она не стала нажимать на кнопку звонка, а воспользовалось своими ключами.

Ключ легко повернулся в замке. Дверь открылась с легким скрипом. Клава осторожно, не спеша, даже с опаской осмотрела через открывшуюся щель прихожую. Медленно вошла и захлопнула дверь. На границе прихожей и зала стоял растерянный отец.

– А, это ты – сказал он безучастно и махнул руками в стороны.

Поясок его халата развязался, полы свободно болтались из стороны в сторону. В руке он держал смятую газету. Волосы его были растрепаны, стоял он какой-то нерешительный и вообще, имел жалкий вид. Так выглядит человек удивленный и до конца еще не пришедший в себя после неожиданного удара. Он поддался вперед, губы сомкнулись, как бы в преддверии слова, но что-то его остановило. Посмотрел на смятую газету и пошел, расправляя ее, в направлении кресла.

Клава разулась, сняла пальто и берет. Ей казалось, что она чувствует каким-то непонятным органом тягостную, неприятную атмосферу, поселившуюся на тот момент в квартире. Это чувство было ей знакомо. Она представляла его себе образно. Как будто жирные, черные пятна осели на стенах и медленно, вытягиваясь, сползают вниз. Как ни странно, это ее трогало мало, она уже привыкла. Человек, видимо, ко многому привыкает.

Надев коричневые шлепки, она пошла в ванную, умыться. Долго мылила руки, мыслей в голове не было. Выйдя из ванной, Клавдия услышала тихие всхлипы, исходившие через открытую дверь из находящейся близко спальни. Она осторожно открыла дверь и тихонько, на цыпочках вошла в комнату взрослых. Мама лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку. Ее тело время от времени несильно вздрагивало. Отойдя недалеко от порога, Клава остановилась и в нерешительности посмотрела на дверной проем. Потом подошла ближе и положила руку на правое плечо матери. Та перестала вздрагивать, немного успокоилась. Щелкнул механизм часов в зале, металлическая мелодия проиграла восемь тактов. Мать положила, не поворачиваясь, свою ладонь поверх ладони дочери и несколько раз слегка похлопала ею. Потом уперлась в кровать руками и со вздохом поднялась и присела на край. Тушь немного потекла, но много мокроты на лице не было, веки почти не припухли. За все время не было сказано ни слова. Мать посмотрела на дочь, хлюпнула в последний раз, утерлась рукой. Выдвинула ящичек тумбочки, достала оттуда салфетку и стала вытирать остатки слез и растекшуюся тушь.

Они сидели некоторое время рядом – мать и дочь. Клава уперла локти в колени, сделала из кистей подставку и положила на нее подбородок. Безучастно смотрела перед собой.

– Как в школе? – стараясь придать голосу спокойный тон, спросила мать.

Клава вздохнула, поправила юбку. Возникла неловкая пауза.

– Я понимаю – нехотя продолжила мама.– Все это – она посмотрела вверх, как будто ища чьей-то помощи – все это некрасиво, неправильно. Ладно мы, взрослые. Жизнь штука непростая, у каждого свой взгляд и вроде бы это и правильно…что у каждого право..гнуть свою линию. Но.. ой, что-то я совсем не про то..– она просительно посмотрела на дочь.

– Не надо мама.

Та теребила салфетку, сосредотачиваясь на чем-то.

– Нет доченька, мне надо кое-что тебе сказать, кое-что очень важное. Взрослые спорят, но вы, дети, вы же ни в чем не виноваты. – Она стала говорить громко, осеклась и перешла практически на шепот. – Вы же не виноваты, но как оградить? – Она доверительно положила свою руку на плечо дочери и легонько развернула к себе.

Прошло некоторое время. Мать и дочь смотрели друг на друга.

– Я не хочу, чтобы ты повторяла мои ошибки. Клава! Запомни, это очень важно. Сейчас ты подросток, но придет время и придет оно очень скоро, ты даже не успеешь оглянуться. Если бы ты знала, как быстро бежит время. И с каждым годом все быстрее и быстрее. И ты живешь и живешь и все думаешь, что вот-вот произойдет какое-то чудо, все надеешься, а оно не приходит. – Она ненадолго замолчала, опустив голову. Потом посмотрела на дочь умоляющим взглядом.

– Клава, не выходи замуж за нелюбимого. Кто бы что тебе не говорил, каким бы богатым он не был, что бы он тебе не обещал. С милым рай в шалаше. Кто-то смеется над этой поговоркой. Но народ – не дурак, Клава. Я это по себе поняла. Доченька! – Она порывисто обняла дочь, ее плечи задрожали – как я не хочу, чтобы ты повторила мою судьбу.

– Мамочка успокойся – Клава гладила ее по спине.

– Да, да – мать отлепилась от нее, промокнула глаза салфеткой – да, да, прости. Я сейчас.

– Давай я принесу воды.

– Нет, нет, не надо. Я уже все.. Сейчас пойду, умоюсь и нормально.

Из коридора послышались шаркающие шаги. На пороге появилась фигура отца. Он смотрел вниз.

– Мы ужинать сегодня будем? – твердо, но как-то вяло спросил он.

Мать засуетилась – да, да, я сейчас – и запорхала в сторону ванной.

Клава сидела на краю родительской кровати и смотрела на все происходящее непонимающим и одновременно привыкшим ко многому взглядом. Мы взрослые часто не осознаем, насколько непонятным и странным может показаться ребенку наше поведение, которое мы считаем бесспорным и правильным. Как, например, понять то, что человек, которого только что унизили готов угождать с усердием тому, кто унизил. Да и вообще, зачем это нужно, чтобы один человек унижал другого? Неужели нельзя иначе? Почему человек получает удовольствие от процесса подавления более слабого? Откуда это? Не от братьев ли наших меньших, от животных? Невольно приходит на ум такой термин, как естественный отбор из теории Дарвина. Более сильные уничтожают более слабых, тем самым укрепляя породу и стремясь к совершенству, развитию, эволюции. Но, для животных это естественно. Да, они убивают более слабых, но для них это вопрос выживания, сохранения рода, вида, равновесия в природе. Сложно представить себе зверя, который ради прихоти, для того лишь, чтобы самолюбие свое потешить начинает охоту за более слабым противником. Человек же часто стремится обидеть более слабого именно для того, чтобы удовольствие получить, возвыситься, сильным себя почувствовать. Не признак ли это слабости? Не достоин ли такой человек сам жалости? Нет, далеко, далеко еще человеку до совершенства.

Вот вам очередной парадокс мироздания. Никто ведь не будет отрицать, что навряд ли найдется человек, которому бы нравились конфликты, ссоры, насилие, причинение вреда здоровью. Или человек, который считал бы эти явления положительными или такими, к которым нужно и можно стремиться. Мы, конечно, рассуждаем о психически здоровых людях. Никто не хочет войны, разрушений, голода, боли. И, конечно, всем бы хотелось, чтобы на земле царили мир и благоденствие, нас окружали добрые и открытые люди, готовые понять, простить и оказать любую помощь. И мы хотим измениться, стать лучше, честнее и чище, но все-таки, продолжаем оставаться просто людьми со своими слабостями и недостатками. И все же продолжаем ссориться, скандалить, кричать на подчиненных, потом переживать, вину чувствовать, каяться, хотя бы перед собой. Не волен человек в действиях своих, когда эмоции захлестнули. Хочет, а не может себя изменить или плохо работает над собой или не знает, что нужно делать, не знаю. Но, в итоге, несмотря на благие помыслы, из века в век, человек остается человеком, рабом своих эмоций, разрушителем. В короткий срок человечество сделало резкий скачок в техническом смысле, а в отношении себя отстало. Более того, отмечается страшная тенденция к деградации человечества в интеллектуальном, нравственном и физическом плане. Куда бежать, кого винить, что делать? Этими вопросами задаются литераторы и философы испокон веку. Кто-то обвиняет во всем деньги, в том смысле, что если бы не они, не было бы социального неравенства, бедных и богатых. Не возникало бы у человека соблазна обманывать, воровать, отбирать их у других. Не формировалось бы идеи о том, что деньги в жизни главное. И не жили бы люди с единственной мыслью, как бы этих денег добыть побольше. Не искали бы наиболее легких способов получения денежных средств. Другие во всем обвиняют власть, которой выгодно управлять неразвитым обществом, готовым думать и действовать так, как им сверху скажут. Следующие считают решение вопроса о причине несовершенства человеческой натуры и жизни неподвластным для человека. И ничего другого ему не остается, как смириться с установленным порядком вещей и уповать на благосклонность высших сил, или проведения. Мы не ставим себе целью наконец-то открыть глаза людям и ответить на вопросы: кто виноват? и что делать? Мы лишь питаем слабую надежду на то, что человек способен, приложив какие-то усилия, стать лучше, стать совершеннее. Какими должны быть эти усилия пусть каждый решит сам, пусть в этом ему подскажет сердце. А до тех пор, пока все живут, не задумываясь о своем несовершенстве, погруженные в единственную мысль о хлебе насущном, все будет так как есть, суетой сует и томлением духа. Сильный будет обижать слабого, а слабый будет бежать на кухню, чтобы сильному угодить.

Ужин был приготовлен быстро, на скорую руку. Все были голодны. Ели быстро и тихо. Каждый боялся что-то произнести или спросить или посмотреть на сотрапезника. Отец Клавы смотрел перед собой и имел задумчивое выражение лица, дочка ела, опустив голову, мать беспокойно переходила взглядом с одного предмета на другой, как будто что-то искала. Она боялась не угодить, упустить что-нибудь и вызвать этим новую вспышку гнева у мужа. Что и говорить, не самая приятная картина семейного ужина. Семья за одним столом, как это должно быть душевно! В идеале, это несомненно выглядит красиво. В реальности же бывает по-разному. Первой из-за стола ушла Клавдия, сказав тихое спасибо. Вторым кухню покинул Алексей, небрежно бросив недоеденный кусок хлеба на тарелку. Через минуту из зала донесся звук включенного телевизора. Елена вздохнула облегченно, вроде бы все успокоилось. Она, не спеша, убрала со стола, помыла посуду. Вышла в коридор, заглянула в зал, дочь готовила уроки, муж сидел в кресле и смотрел футбол. Некоторое время она стояла и любовалась этой картиной. Голова болела сильно, и от перенесенного скандала на душе было тяжело. Елена прошла в спальню, нашла в ящичке прикроватной тумбочки анальгин, прошла на кухню, налила в стеклянный стакан холодной воды из-под крана и запила таблетку. Неприятно заломило нижние коренные зубы слева, но всего на секунду. Она вернулась в спальню, прилегла на кровать, закрыла глаза и через пять минут провалилась в сон.

Темнота, окружавшая ее, была густой и практически ощущалась кожей. Собственное тело казалось ей необъяснимо легким. Она ощущала себя маленькой щепочкой, качающейся на волнах безбрежного океана, только вместо воды это был густой, спрессованный воздух или не воздух, но что-то похожее. Сквозь полудремотное состояние ей сложно было определить. Она расслаблена, все естество было наполнено редким ощущением комфорта и спокойствия. Волны густого воздуха медленно качали ее на своих руках. Ей было тепло и приятно. Она лежала, мыслей в голове никаких не было. Испытывала единственное желание, чтобы эта сказка длилась вечно и никогда не заканчивалась. Со временем пришло новое ощущение. Она не просто качалась на волнах, но и медленно опускалась вниз, как тополиная пушинка поддерживаемая легкими порывами теплого, летнего ветерка. Сколько она так падала было неясно, там где она оказалась, времени не было.

В какое-то время тьма начала постепенно рассеиваться, а тело начало принимать вертикальное положение. Она мягко ткнулась ногами в твердую поверхность. Оглянулась, стало еще светлей. Легкое дуновение холодного воздуха заставило поёжиться. Она осмотрела себя – одета в длинный, черный плащ с отложным воротником, расстегнутый спереди. Под плащом черная, облегающая водолазка с горловиной под подбородок, на ногах темно-синие, обтягивающие брюки из странной ткани. Боже! – сказала она себе – это же джинсы. Страшный дефицит. Вещь, которую можно купить только у фарцовщиков и за такие деньги, которые ей никогда не выделить на себя из бюджета, строго контролируемого мужем. Взгляд перешел от себя на пространство вокруг, и внезапное чувство радости сменилось странной тревогой. Она стояла на земляной дорожке, проходящей между металлическими оградками, внутри которых содержались памятники, обелиски и плиты различной формы и конфигурации. Она находилась посреди кладбища, растянувшегося далеко в разные стороны. Взявшись за полы плаща, укрылась. Подул холодный ветер и растрепал ее волосы. Небо было затянуто, сумерки не собирались светлеть, казалось, что в этом месте такая яркость предельна. Вероятно, так бывает за полярным кругом. Посмотрела себе под ноги: редкие участки пожелтевшей травы, мелкие веточки, бурые листья украшали черный фон земли. Осень.

Она стояла некоторое время, как будто чего-то ждала, как будто что-то вот-вот должно было произойти. Она знала и ждала этот голос. И он прозвучал:

– Сегодня хороший день – принесло ветром.

Елена обернулась, позади нее метрах в двух стоял мужчина. Достаточно высокий, не особенно худой. На голове короткие, темные волосы, на щеках – легкая небритость. Одет он был в серое, длинное пальто то ли из шерсти, то ли из драпа. Руки держал в карманах. Горло его обвивал большой темно-серый шарф грубой вязки. Во взгляде его темных глаз читалась легкая радость, уверенность и заинтересованность. Он посмотрел себе под ноги, попинал узким носком ботинка землю, посмотрел в лицо женщине, загадочно улыбнулся и медленно пошел к ней.

– Прогуляемся? – предложил он без обиняков и, не дождавшись ответа, развернулся и медленно пошел вперед.

Елена поспешила за ним и почувствовала неудобство при ходьбе, она была в туфлях пусть и на низких, но все-же каблуках, а в жизни на каблуках ходила редко. И тело, как ей казалось, двигалось как-то непривычно. Догнала мужчину и пошла в стороне от него, чуть позади.

– По поводу кладбища у людей мнение неоднозначное – неожиданно начал мужчина. – Но, как правило, они боятся этого места, не особо желают сюда приходить, особенно в темное время суток. С одной стороны это правильно, ночью здесь действительно бывает неспокойно, но это редко. С другой стороны, днем…ну, я не знаю. Как-то тихо здесь, умиротворяющая обстановка.

Он остановился, потянул носом воздух:

– Воздух свежий.

Они продолжили прогулку. На их пути оказалась неглубокая канавка. Мужчина перепрыгнул через нее, обернулся, подал руку даме и помог ей перепрыгнуть. Елена внимательно посмотрела в его глаза, но ничего кроме спокойствия в них не увидела. Они пошли дальше, и некоторое время двигались в молчании. Хотя мужчина и не представился, она была уверена, что они знают друг друга.

– Более того – продолжил попутчик – здесь весьма и весьма интересно. Люди живут, умирают, у каждого свой срок, свой способ ухода. Посмотри, у кого-то памятник побольше, у кого-то поменьше, где-то скульптура, а где-то просто холмик и дощечка с номером. По датам жизни и смерти, по фотографиям, по надписям, эпитафиям можно определить какую-то часть судьбы. Какое разнообразие! Такое вряд ли можно встретить в скучной и монотонной жизни.

Елена почувствовала легкий дискомфорт, ей стало как-то не по себе, как-то нехорошо. Не то, чтобы ей стало страшно или сильно забилось сердце или бросило в холодный пот или потемнело в глазах, но как-то слегка начало подташнивать. Мужчина остановился и внимательно посмотрел на нее. Положил ей руку на плечо, стало легче.

– Извини, что-то я увлекся. Я забыл, что с непривычки…извини.

Он снял руку с плеча. Они пошли дальше.

– Но ведь ты здесь именно за этим, так что придется потерпеть. Не волнуйся, нам уже осталось недолго.

Часть пути прошли в молчании. Мужчина остановился у оградки, внутри которой торчал плоский, черный обелиск с портретом молодого мужчины со светлыми волосами средней длины, небрежно зачесанными на бок. Человек на портрете улыбался. Золотистые цифры обозначали даты рождения и смерти: 1964-1982.

– В шестьдесят четвертом рождались хорошие мальчики. Чистые, открытые, душевные, готовые объять собой весь мир и изменить его своей любовью. Истинные идеалисты. Елена опять почувствовала холодок под ложечкой, но вожатый взял ее за руку и ей полегчало.

– Хорошие мальчики – повторил он. – Такие долго не живут.

Прошло некоторое время.

– Ты был для нас светом, мы помним об этом – патетично прочитал он надпись на обелиске – какая душевная эпитафия. Альпинист, наверное, или скалолаз, таких вечно в горы тянет.

Он с сожалением повздыхал, и они продолжили путь.

– А вот красивая, молодая женщина – Остановился он у очередной оградки. – Всего тридцать лет, жить бы ей да жить. А вот не судьба. Напали, небось, какие-нибудь ублюдки, изнасиловали и убили. А может, любовник какой, из ревности погубил. Эх, не родись красивой.

Путь продолжился. Экскурсовод начал напевать себе тихонечко под нос популярную песню: «Как прекрасен этот мир, посмотри..»

– А вот – Остановился он в очередной раз. – Глеб Иванович Вешняков. Что характерно, год рождения и год смерти один и тот же, но и это не все, дата рождения и дата смерти тоже совпадают. Да, недолго же ты пожил Глеб Иванович.

Он повернул к ней свое лицо с опущенными уголками губ и покивал им, как бы в подтверждение своих слов, ожидая утвердительной реакции с ее стороны. Отвернулся и продолжил:

– Невольно вспоминается Бродский, его «Бабочка». Сказать что ты мертва? Но ты жила лишь сутки, как много грусти в шутке творца.. Н-да. Печально, печально.

Он посмотрел на нее и увидел в глазах навернувшиеся слезы.

– Ну, ну – успокоил он ее, поглаживая по руке. – Пойдем, пойдем, мы уже почти пришли.

Они дошли до выхода с кладбища. Неподалеку от него на низенькой, деревянной скамеечке сидели две грязные, оборванные женщины с одутловатыми лицами.

– Это бичи? – спросила Елена.

– Это бомжи – ответил он.

– Бомжи?

– Неважно.

У ног одной из женщин лежала белая, небольшая, эмалированная миска. Края были черными, облупленными. Вторая держала в руках алюминиевую кружку. Обе тяжело вздыхали и причмокивали губами.

– Подойди, дай им мелочи.

– А ты?

– А мне дальше нельзя.

– Почему?

Молчание.

Она порылась в карманах, в руках зазвякали монеты. Она подошла, как завороженная к нищим. Лицо одной из женщин показалось ей смутно знакомым. Та тоже пристально смотрела на нее. Елена торопливо высыпала деньги в миску и кружку и собралась быстро уйти.

– Мама? – послышался грубый, шершавый голос одной из нищенок.

Елена удивилась и повернулась обратно к ней.

– Мама? – повторила та уже уверенней и стала приподниматься и приближаться.

Ей стало страшно от того, что тело перестало ее слушаться, она стояла как вкопанная и не могла пошевелиться, а страшная, грязная женщина все приближалась и приближалась, вот ее лицо приблизилось к ней максимально, Елена вдохнула страшный смрад, и не в силах терпеть дальше закрыла глаза и полетела куда-то.

– Мама, мама – голос из грубого стал переходить в мягкий, потом тонкий.

Она открыла глаза и обнаружила себя в спальне. Рядом с ней, на краю кровати сидела Клава. Она положила руку на грудь матери и смотрела тревожно.

– Мама, мама, что с тобой? Я проходила мимо спальни, услышала, что ты стонешь.

– Нет, нет, ничего, просто дурной сон – успокоила она дочь. – Уже, наверное, поздно, что-то я задремала, был сложный день.

Клава смотрела куда-то в сторону и молчала.

– Ты уже сделала уроки?

Та покивала головой.

– Ну, иди, попей чайку, скоро будем ложиться.

Клава начала привставать с кровати. Внезапный порыв неопределенного чувства захватил Елену. Она приподнялась, спустила с кровати ноги и остановила уходящую дочь словами:

– Подожди. Иди сюда.

Дочь послушно подошла к матери. Та жадно и жарко обняла ее:

– У меня странное чувство, что мы скоро расстанемся. Доченька, как я тебя люблю – она крепко прижала ее к себе – мне так жаль, что мы далеки друг от друга. Может быть в этом есть и моя вина. Мне так хочется, чтобы мы были ближе, чтобы любили, понимали друг друга. – Она взяла дочь за плечи, немного отстранила от себя и внимательно заглянула в глаза.– А ты хочешь этого?

– Да, мамочка – она неловко обняла мать – все будет хорошо, я пойду.

– Да, да, конечно – Елена опустила своего ребенка и стала какой-то растерянной – иди, поставь чайник, я сейчас тоже подойду.

Отношения между людьми штука интересная, как в общем смысле, так и в частностях. Клава сидела на кухне, прихлебывала горячий чай из кружки и не могла избавиться от чувства удивления, непонимания и необычности происходящего. Она давно не ощущала такого интереса к своей персоне со стороны матери. Может быть в раннем детстве. Клава сидела и гадала, что же могло стать причиной изменения в поведении мамы. Откуда такое необычное внимание? Раньше такого не наблюдалось. Клава не испытывала особой радости по этому поводу, она уже привыкла к нейтральному, несколько отстраненному отношению. Это ее устраивало. Она не знала, как отнестись к нынешней перемене. Вот сейчас мама придет чай пить. Раньше она, как правило, спрашивала – все ли нормально в школе, Клава отвечала – все нормально, на том беседа и заканчивалась. А теперь чего ожидать? Она пила чай и испытывала легкое нервное напряжение, как будто предчувствуя, долгий, откровенный разговор. Ей очень хотелось побыстрее допить и уйти отсюда. Елена пришла на кухню, налила в кружку заварку и кипяток. Насыпала ложечкой сахар и стала долго размешивать его, стукая металлом о внутреннюю поверхность керамики. Клава с тревогой ждала.

– У тебя как, все в порядке? – спросила мама, закончив размешивать сахар.

– Да – ответила дочь, и небольшой груз покинул ее душу.

Они пили чай в молчании, каждый думал о чем-то своем.

– У тебя к школе готово?

– Ой, пойду, туфли помою – обрадовалась она возможности уйти из кухни. Наскоро вымыла кружку и вышла.

Утро вечера мудренее. Пришла ночь, неся за собой обязательное успокоение, необходимое человеку, чтобы освободиться от дневного эмоционального груза и подготовиться к новому дню, полному массы неожиданных впечатлений и событий.

Квартира погрузилась в сон. За окном лил сильный дождь, прохладный осенний воздух проникал через открытую форточку в комнату. Клаве не спалось. Осенняя прохлада периодически касалась ее лица и девочка ежилась, сильнее укутываясь в одеяло. Как она ни старалась, сон не шел. Старый диван, к которому она давно привыкла, сегодня казался необычно жестким. Она ворочалась из стороны в сторону, но долго в одном положении пролежать не могла и перекладывалась с одного бока на другой, то ложилась на спину, то на живот. Плюшевый, коричневый мишка с которым хозяйка не расставалась по ночам с детства, беспрерывно путешествовал в ее руке по территории постели. Черный, пуговичный глаз его раскололся от давности, но при этом медведь не потерял своей привлекательности и был незаменим. В какой-то момент девочка, на сравнительно долгое время легла на правый бок, а мишка оказался лежащим рядом на спине. Тусклый свет уличного фонаря падал на его мордочку. Если представить себе, что игрушка может содержать какое-то живительное, духовное начало, то можно было бы прочитать в выражении плюшевого лица усталость, недовольство и тихую радость от того, что перемещения закончились. Дождь за окном вдруг резко усилился. Так, что Клава от неожиданности вздрогнула. Ей очень не хотелось вставать, но она нашла в себе силы подняться с постели, чтобы закрыть форточку.

Она мелено подошла к окну, внезапно вспыхнула молния, свет ее на секунду осветил сонное лицо. Порыв ветра раскачал волосы. Клава закрыла форточку, и в тот же момент раскатисто грянул гром. Он окончательно напугал девочку и та, стремглав бросилась к дивану и чуть не упала, запутавшись в длинной ночнушке. Она зарылась в одеяло, крепко-крепко прижала к себе мишку и сильно зажмурила глаза. Прошло некоторое время. Ей начало казаться, что в комнате кто-то есть. Что этот кто-то ходит сзади и смотрит на нее и вот-вот, еще через секунду дотронется до нее, и тогда она так испугается, что у нее сердце порвется. Она боялась и просила внутри себя неизвестно кого, чтобы до нее не дотрагивались. Так, в страхе пролежала некоторое время. Неожиданно дождь прекратился, все успокоилось. Через несколько минут страх ушел, и Клаве стало казаться, что и гром и молния и боязнь были ничем другим, как дурным наваждением. Сон, тем не менее, не шел. Измученное сознание пыталось и не могло найти выход из ситуации.

«Вот бы заснуть и увидеть красивый сон, – говорила она себе – чтобы большое озеро, и большие белые лебеди плавают и кувшинки. А вода голубая-голубая и чистая-чистая, так, что на дне камушки видать. А ты сидишь на бережке, руками коленки обхватила и любуешься. Солнышко ярко светит, от воды отражается и в глаза, даже больно и закрывать приходиться. Ветерок прохладный дует, освежает. И принц в белой короне и накидке, в золотой лодочке плывет, волны плещут – шлеп, шлеп. А принц такой подплывает и руку ко мне протягивает, и я такая встаю, босиком в воду захожу, а вода холодная-холодная и я быстро-быстро к лодке подбегаю. А он такой встает, меня берет за талию и в лодку садит. А я смеюсь такая вся глупая, а он улыбается и говорит: «Здравствуй, принцесса я уже давно тебя жду», а глаза у него такие голубые-голубые, как вода в озере. И мы плывем, долго плывем. Я на воду смотрю, а под водой рыбки золотые стайками плавают туда-сюда, туда-сюда. А на небе облака белые, пушистые, небо голубое, чистое. И тут принц говорит: «Принцесса, ты такая красивая», а я прямо таю вся. И вот так бы плыла, плыла бы всю жизнь, так хорошо. А потом смотрю вперед и вижу берег, а вдалеке царский дворец. Мы подплываем, Слуги разные в резиновых сапогах в воду прыгают и лодку на берег тащат. Принц выходит и мне ручку подает, и я встаю медленно, ножкой из лодки выхожу и носочек вытягиваю как балеринка, принц меня поддерживает. А когда я на берег выхожу, он мне хрустальные башмачки одевает. Мы в карету садимся и две белые лошади и едем ко дворцу. А принц в карете меня берет за ручку и с такой любовью в глаза мне смотрит и спрашивает: «Будешь моей женой? А я отвечаю – да». И мы едем во дворец жениться. А там все такое красивое, из золота. Король с королевой нас встречают, все радуются, музыка играет, оркестр я уже в красивом бальном платье, и мы танцуем с принцем. Он в белых перчатках и сабелька на боку. А все на нас смотрят и завидуют, такие мы самые красивые. Потом ночью салюты разные. Потом у нас дети родятся, я их буду в колыбельке качать и песенки разные петь – баю бай, баю бай».

– А-ах – Клава зевнула, уже пребывая в полудреме. Эта детская фантазия подействовала сильнее снотворного. Но, она продолжала мечтать, правда образы пошли вразнобой, мысли потеряли свою стройность, все заволокло каким-то туманом, и наша героиня погрузилась в глубокий, долгожданный, приносящий отдохновение сон.

Утро пришло неожиданно, как всегда это бывает в будни. Клаве очень не хотелось расставаться с сонным состоянием, но обязанности, обязанности, которые являются неизбежной составляющей жизни, пренебрегать которыми не в нашей власти, заставляли пересиливать себя и подниматься из райского оазиса постели. Тем более, что строгий голос отца уже прозвучал: «Клавдия вставай!», и ей не хотелось ждать продолжения, так как в противном случае доля раздражения и громкость могли повыситься до сложнотерпимых уровней. Серость осеннего утра вполне соответствовала серости и обыденности утренних дел. Отец, как обычно, выпив наспех чашку дорогого и дефицитного кофе, убежал на работу. Клавдия позавтракала яичницей, собрала сумку и ушла в школу. Последней квартиру покинула мать. Жизнь продолжалась, следуя, кем-то давно заведенному распорядку. Люди уходили на работу и возвращались с работы, дети ходили в школу и возвращались из нее. Взрослые получали зарплату и занимались распределением семейных бюджетов. Дети росли. Каждый, вольно или невольно пытался отвлечься от однообразного конвейера жизни своими мечтами и фантазиями. Чьим-то мечтам было суждено сбыться, чьим-то нет. Бывало и так, что мечты одного человека сбывались у другого. Да и желания у всех разные. Кто-то хочет в люди выбиться, кто-то богатым стать, кто-то профессию по душе выбрать, кто-то замуж выйти. У кого-то мечты еще более высокого порядка – в космос полететь, например или мир изменить и все человечество счастливым сделать. Интересно, есть ли такие люди, которые вообще без мечты живут? Есть, наверное. Только не завидую я таким людям. Жизнь у них пресная, невкусная, как вареный картофель без соли. По мне, так пусть несбыточная, а какая-никакая мечта должна быть.

В жизненной суете мы часто не обращаем внимания на маленькие чудеса, которые, как ни странно происходят вокруг нас с завидным постоянством. Вернее, замечаем, но не относимся к этим событиям как к чуду, считая их заурядными или обыденными, либо даже не задумываемся о них. И напрасно. Если бы человек умел находить в самых, казалось бы простых и обычных вещах нечто таинственное и волшебное, его жизнь не была бы такой скучной, и он не стал бы пускаться во все тяжкие, отыскивая чудеса в тоталитарных сектах, у экстрасенсов или в наркотиках. Я так думаю. Вот, к примеру, не виделись мы давно со своими старинными знакомыми, а у них дочь растет. Смотрим мы на эту дочь и ничего понять не можем. Ведь вот же: всего год назад девчонка сопливая была, в куклы играла, а сейчас вытянулась, уже не девочка, но девушка, осанку строго держит, величава, такую и с женихом увидеть не стыдно. Говорят, чужие дети растут быстро, ну а здесь метаморфоза просто поразительна. И мы, конечно, подходим, киваем одобрительно, видом своим и словом давая понять, как мы рады, и как мы не ожидали, и надо же, как быстро время бежит и какая красавица и хоть сейчас под венец. Девушка нам улыбается приветливо, хотя надоели ей все уже и мы в том числе со своими однообразными ахами и вздохами и этими намеками дурацкими, и вообще, чего это вдруг родители надумали столько гостей назвать, с роду такого не бывало. Но, приличия надо соблюдать, и она улыбается, подает ручку, смущенно наклоняет головку. Проза жизни. Не будем уподобляться Теккерею и опошлять приведенную выше, несомненно красивую картину фразой следующего содержания: вы думаете, что родители взрослых дочерей прелестниц тратят деньги, устраивая званные вечера, для того только, чтобы повеселиться и прослушать пару бородатых анекдотов? Черта с два! Они хотят поскорее сбыть своих дочурок под опеку мужа. А скажем так: угловатая маленькая девочка в короткий срок превратилась в стройную молодую девушку, свежая бархатистая кожа которой нежна и очаровательна и это чудо. Нечто подобное произошло и с нашей героиней. Прошел год или чуть больше и перед нами развитая девушка подросток, вполне способная вызвать у взрослого мужчины мысли определенного направления. Да она и сама начинает чувствовать это, когда проходит по школьному коридору и ловит на себе взгляды сверстников и ребят, которые учатся постарше. Весьма нескромные взгляды, следует признаться. Но, что поделать? Жизнь есть жизнь. И в этом нет ничего противоестественного. Более того, она начинает замечать в себе перемену в отношении к этим взглядам. Если раньше они ее пугали, и она не знала как себя повести, чувствовала себя растеряно и неловко, то теперь ловила на себе ощущение, что ей приятно и даже желательно, чтобы на нее так смотрели. Все течет, все изменяется, река становится морем, маленький росток превращается в розу, гадкий утенок вырастает в лебедя.

Клава шла по длинному коридору школы, прижимая к груди классный журнал. Ей дали ответственное поручение перенести эту «святую» книгу с третьего этажа, где находился кабинет ее класса, в учительскую, что на первом. Она двигалась медленно, и осторожно озиралась по сторонам. На пути ей попадались ребята занятые своими делами. Кто-то обращал на нее свой взгляд и сразу отворачивался, не найдя в увиденном ничего интересного, кто-то провожал ее более долгим взором либо действительно заинтересовавшись, либо просто, желая сделать незапланированную паузу в своей работе. Клава прижимала к себе журнал, исходя из двух помыслов. Во-первых, ее несколько смущали некоторые изменения в организме, а именно грудь, которая быстро и незаметно увеличилась в размерах. Ей недавно исполнилось пятнадцать лет, и это обстоятельство было для нее непривычным, тем более, что одноклассницы не были отмечены подобным развитием. Она все чаще стала ловить на себе нескромные взгляды мальчиков старших классов, обращенные именно на эту часть тела. Это очень смущало и нередко заставляло краснеть. Поэтому сейчас она закрывала грудь журналом. Второй причиной было само поручение – нести важный и серьезный документ. Чувство ответственности за него вызывало неосознанные опасения и скованность, поэтому такое положение при переноске немного успокаивало и придавало духу твердости. Одета она была в коричневую юбку и серый свитерок. Обычно в школе дети носили форму, девочки коричневые платьица с черным фартуком, а мальчики синие костюмы с металлическими пуговицами. На шее располагался треугольный красный галстук, завязанный двойным узлом, что свидетельствовало о принадлежности данного человека к всесоюзной пионерской организации. Кто такие пионеры, мы сейчас рассматривать не будем. Кто-то из читателей в курсе, а кто не в курсе может навести справки. В любом случае – это вопрос исторический. Автор позволит себе только одну небольшую реплику на этот счет, не желая никого обидеть, и без какой бы то ни было примеси иронии. Это была детская организация, имевшая цель воспитать человека в системе определенных жизненных воззрений и принципов. Но, вернемся к героине. В этот день формы на ней не было, как впрочем, и на других учениках. Шло воскресенье, в школе проводился субботник. Хотя, вроде бы, по логике раз субботник, значит должен проводиться в субботу. В этом нет ничего странного. Мы имеем дело с очередным, незначительным жизненным парадоксом, на который редко обращаем внимание и который, как и любой парадокс сложно объяснить. По субботам дети учились, а субботник по определению должен проводиться в свободное от учебы время. Опять же термин. И не простой, а исторический. Я чувствую, что здесь необходимо дать кое-какие пояснения, а то, возможно, кто-то из читателей меня может не понять. Я не историк, поэтому не могу ручаться за то, что мое мнение будет истиной в последней инстанции, и мне не остается ничего другого как объяснить этот термин с позиции собственного понимания. Итак, субботник. Крайне сложно обойтись в этом вопросе без определенных исторических личностей и предварительных событий, но мы попробуем. Потому что, если начнем вспоминать известных людей, оставивших след в истории, мы рискуем выставить их в неверном свете или даже не дай бог! опорочить. Хотя, несколько исторических анекдотов так и лезут на язык. Но, к делу. Представьте себе, что руководство страны говорит своим согражданам – люди добрые, почему бы всем нам не поработать на благо свое и государства в выходные и безвозмездно? Да и дело-то пустячное, территорию предприятий от мусора очистить, в помещениях окна да стены помыть. А? Да если дружно, всем миром навалиться? Все это с задором, энергично предлагается. Ну и граждане – конечно! Ура! Выполним и перевыполним! Кто несогласный, о том и говорить нечего, а кто сомневается, тот на других посмотрит, помозгует и тоже ура! Так со временем традиция и закрепилась. Поэтому в этот день учителя и все ученики от мала до велика с тряпками и ведрами, граблями и носилками наводили чистоту в школе и прилегающей к ней территории. А Клава несла журнал, по оплошности оставленный классным руководителем на столе. А так как учительница помогала своим подопечным справиться с капризной оконной рамой, которая норовила соскочить со своего места на пол и разбиться, она попросила Клаву срочно отнести журнал в учительскую и по возможности незаметно там его оставить. На долю человека не часто выпадают такие задания, сложные и ответственные. Это нам, взрослым кажется легко, взял и сделал. А для подростка, которому взрослая жизнь представляется темным, непроходимым лесом, который потихонечку, с опаской вступает в нее, каждое непривычное и серьезное дело кажется трудным и сложно выполнимым. Можно представить состояние нашей героини, она испытывала чувство растерянности и тревоги. Подходя к тому месту, где коридор сворачивает на лестничную площадку, она увидела мальчика из своего класса шедшего с лестницы, навстречу ей. И сердечко ее забилось быстрее. Не потому что он появился неожиданно, а потому что.. для этого были свои причины. Мальчика звали Слава Худяков. Был он среднего роста, щуплый с русыми вихрастыми волосами. Рукава его свитера морковного цвета были задраны на локти. В одной руке он нес металлическое ведро с водой, от чего рука была натянута, как струна и его перекашивало на эту сторону, но он старался выпрямляться. В другой руке держал тряпку. Увидел Клаву, но взгляд его был настолько будничным, а лицо не отразило никакой новой эмоции, что можно сказать – прошел и не заметил. Девушка же несколько секунд стояла на месте и проводила своим взором одноклассника. Что же особенного было в отношениях этих людей? Пожалуй, стоит рассказать об этом поподробнее. Я уже слышу голос возмущенного читателя – когда же она наконец дойдет с этим журналом до места?! Не сердись на меня дорогой и любимый мой зритель, я постараюсь быть кратким. А наперед скажу, Клава дойдет до учительской, хотя на пути красную шапочку уже поджидает серый волк. Итак. Когда это произошло впервые? Пожалуй, она бы затруднилась ответить на этот вопрос. Но, несомненно, с какого-то времени, по началу не отдавая себе в этом отчета, стала смотреть на этого мальчика как-то по иному, однозначно выделяя его среди других. Было время, она приходила в класс сонной и сидела отупевшая в ожидании звонка, не обращая внимания на беготню вокруг. Стоило войти в кабинет Славе, она вздрагивала, словно неведомая сила заставляла ее бодриться и обращать на него внимание. Невольно выпрямлялась спина, руки аккуратно ложились на парту, голова поворачивалась и провожала его до места. Сидел он на другом ряду и немного сзади. Даже во время урока Клава не могла успокоиться и позволяла себе хотя бы на секунду развернуться и посмотреть на предмет своего обожания. Что же касается самого предмета, то нужно сказать, увы, как это часто бывает, он не обращал на Клаву особенного внимания. Впрочем, как ей казалось, также как и на других девочек. Наша героиня

была представителем скромного, не выделяющегося звена человечества. Она тихо сидела на своем месте, была замкнута, не блистала успеваемостью, но и в отстающих не состояла. Таких много, они сидят на своих местах смирно и ждут втайне своего звездного часа, скрывая свои потаенные мысли и желания глубоко в себе. Что касается внешности нашей героини, следует сказать – она не была красавицей, впрочем и некрасивой назвать ее было нельзя, некоторые считали ее вполне миленькой, рост выше среднего, фигура даже крупноватая. Волосы имела длинные, густые, слегка волнистые. Кожа смуглая. Что же такого необычного нашла она в Славе? И на это она затруднилась бы сказать что-то внятное. И в самом деле, человек выдающимся не был. Мальчик как мальчик. Не лидер, но и не тихоня, не драчун, но и не забитый ботаник. Ходил в кружок авиамоделирования. Масса таких. Но что-то было, видно, в нем такое, важное именно для Клавы, что заставляло ее душу впадать в сладостную истому в его присутствии, сердце биться быстрее, а щеки розоветь. Да и способны ли мы разобрать по пунктам наши чувства, и понять какие особенности любимого человека приводят нас в восторг и радостный трепет? Вот так обстояли дела. Клава проводила взглядом своего любимчика и смотрела вслед ему до тех пор, пока он не скрылся в дверях кабинета. Потом постояла несколько секунд, смущенно потупив голову, наслаждаясь светлым чувством в груди. И путь продолжился.

Она спустилась на первый этаж и уже была готова вступить в большое пространство холла, как услышала позади себя негромкий, вкрадчивый голос:

– Шевцова, Шевцова стой. Она обернулась и обомлела, чуть позади лестничного пролета стояла гроза и бедствие их класса, отъявленный хулиган Толстихин по кличке Толстый. Все его боялись, хотя девочек он особо не трогал, но ждать от него можно было всего чего угодно. Он держал в страхе не только их класс, но и параллельные и младшие. Ходил слух, что у него старший брат вообще в тюрьме сидит. По школе шествовал он всегда независимо, сидел розвалясь, мог нагрубить учителю. Втайне все его не любили, избегали возможностей встретиться с ним на «узкой» дорожке и были рады любому случаю избавиться от такого груза. Наверное, в каждой школе такое явление имеет место быть. Такой человек, как независимый лидер, как сторонний судия следит за ситуацией и готов всегда наказать грешника, поучить недотепу, усложнить жизнь. Короче, не напрягаясь, а возможно и не осознавая этого, держит всех в тонусе. Несмотря на свою кличку – Толстый, толстым он не был. Рост выше среднего, фигура крепкая, но скорее свидетельствующая о широкой кости, нежели об избытке жировых отложений. Он смотрел на Клаву, как удав на кролика, и та, не в силах сопротивляться магнетизму его глаз послушно шла на зов. Подойдя ближе, она увидела под лестницей еще одного своего одноклассника. Это был Радион, или Радик Кулимов по кличке Куля – неразлучный спутник Толстого. Приходился он ему тем, что в народе называют шнырь. А именно, подручным по части шухера и передачи, кому требуется, какой либо информации. Был он роста низенького, щуплый, но шустрый, с вечно бегающими глазками. Стоял он боком, смотрел на Клаву плотоядно, кривя рот гаденькой ухмылочкой.

– Что это у тебя? – без предисловия начал Толстый, ткнув указательным пальцем в журнал.

– Ж-журнал – ответила Клава, слегка отстраняясь.

– А ну, дай сюда – приказал юный маргинал.

Молодая дама была смущена смертельно. Ей казалось, что тело парализовано, а журнал прирос к груди намертво и теперь является частью ее организма. Толстый смотрел на нее не мигая, и протягивал к ней свою сильную руку. В голове Клавы поселился туман, мыслей не было, страх сковал челюсти, только голова немного подчинялась воле и, благодаря усилиям, слегка крутилась из стороны в сторону, давая знак несогласия.

– А ну, стой! – продолжил атаку неприятель.

Клава встала как вкопанная и послушно ждала приближения врага. Толстый приблизился и легким движением руки, взяв журнал за верхний край, вытащил его из Клавиных рук.

– А ну-ка, посмотрим, посмотрим – Начал раскрывать он учетную книгу, возвращаясь к исходному месту и, потеряв интерес к девушке. Клава наблюдала, как весело развевались полы его кожаного плаща.

Девочка озиралась по сторонам, в глазах ее была мольба. Она искала поддержки, помощи, но, как назло, поблизости никого не было. Тем временем, Толстый раскрыл журнал и с удовольствием облизал губы. Куля смотрел то на журнал, то на своего господина. Край этого документа приходился ему по шею. Поэтому повороты головы выглядели комично, как будто он пытался отрезать себе голову журналом.

– Ну, Куля, ек макарек, подвезло нам сегодня – вещал главарь. – А еще идти не хотел, как сердце чуяло. Ты вот что.. Э-э, стой ты куда? – Остановил он Клаву направлявшуюся к лестнице. – Сюда иди. – Та подошла послушно. – Тут постой, мы быстро, щас кое-что напишем. Так, Куля, махом беги по кабинетам, ищи красную ручку. Щас мы с тобой из троечников хорошистами станем.

– Отдай – сказала слабо девочка.

– Чо-о? – протянул он вопросительно и грубо, посмотрев на Клаву страшным, уничтожающим взглядом. Та заткнулась.

Прошло несколько секунд. Полоротый Куля с интересом смотрел то на Клаву, то на Толстого. Тот расслабился и обратил свое недовольство на шестерку:

– А ты чо стоишь, рот раскрыл? А ну, мухой.

Побежал так, что пятки засверкали.

Главный сложил журнал и быстро спрятал его себе за спину, видимо увидев кого-то впереди. И действительно, к лестнице, не спеша, подходила пожилая, седовласая учительница литературы Валентина Петровна. Она подозрительно посмотрела на детей, ничего не сказала, даже не остановилась, начала подниматься по лестнице. Толстый встретил ее улыбкой на лице и приветственно поклонился, сказав еле слышно – Здрсте. Улыбка его излучала столько света и тепла, что посторонний человек, увидев такую улыбку, обязательно сказал бы: какой приятный, воспитанный подросток. И, правда, насколько интересны бывают перемены в человеческой внешности. Только что перед нами стояла мразь, которую убить мало, и вдруг, как по волшебству перед нами ангел во плоти. Поди, разберись в людях. Некоторые животные, я слышал, тоже к маскировке прибегают. Есть все-таки в нас что-то от братьев наших меньших.

Как только прошла учительница, улыбка Толстого превратилась в кислую гримасу, он развернулся и пошел под лестницу, одновременно открывая журнал. Клава порывалась подняться за учителем, но вид хулигана заставлял смириться и отдать себя на волю случая. И случай не замедлил в своем участии.

Радик Кулимов, что называется – спалился. Метнувшись выполнять задание своего шефа, он не стал оригинальничать и начал с первого попавшегося кабинета. Дверь его была слегка приоткрыта. Куля осторожно, на цыпочках, прижимаясь ладошками и спиной к стене, подошел к ней, заглянул в просвет и, не увидев там никого, потихоньку открыл дверь и зашел в кабинет. В кабинете никого не было. Маленький безобразник высунул на секунду свою голову в дверной проем, быстро покрутил ей и, поняв, что поблизости никого нет, приступил к выполнению своей задачи. Он быстро подбежал к учительскому столу, больно стукнувшись бедром об угол парты. На секунду сжал зубы и кулаки, но путь продолжил. На столе лежало несколько ручек, и одна из них была с заветным красным колпачком. Куля обрадовался. Он схватил листок бумаги и начал быстро чиркать по нему ручкой, но, как назло она не писала. Почиркал еще, нет результата. Потряс ручкой, вынул стержень и подул в него с обратной стороны. Но, никак. За этим интересным занятием его и застукала уже знакомая нам литератор Валентина Петровна. Увлеченный школьник не заметил, как в открытую дверь вошла учительница. Она некоторое время стояла и с удивлением смотрела на манипуляции ученика. Потом потихоньку подошла поближе. Куля заметил ее лишь тогда, когда она приблизилась к своему столу на расстояние примерно двух метров. Школьник почувствовал неладное, на мгновение замер и медленно поднял глаза. Страх сковал его тело.

– Ой – выдавил он из себя.

– Ты что это тут делаешь? – спросила учительница полным удивления, грозным голосом.

– Я, я-а – начал, растягивая звуки Куля – я тут на секундочку, я это.. – и начал приподниматься, намереваясь быстренько слинять.

– Стой – приказал учитель. – Куда это ты собрался? А ну-ка, иди сюда.

Он подошел к учительнице, та обхватила рукой его плечо и постояла некоторое время, задумавшись. В голове ее начала складываться неприятная картина. Недаром большинство учителей женщины. Потому что в женщине сильно, то неуловимое чувство, что зовется интуицией. А ведь в школе не только люди знающие предмет работать должны, но и педагоги. А педагог, это несколько иное звание. Это человек, который может воспитывать, удержать от вреда ребенка, направить его склонности в положительное русло, сохранить стабильность в хаосе школьной суеты. А для этого, одного ума мало, здесь чувствовать надо, иначе поздно может быть. Валентина Петровна была наставником не просто с интуицией. Здесь была интуиция помноженная на многолетний опыт. Перед глазами возник образ притворно улыбающегося Толстихина, его руки за спиной, рядом растерянная девочка, что они делают вместе? Кулимов – закадычный друг Толстихина тут что-то торопливо ищет. Решение было принято практически мгновенно:

– Пойдем – утвердительно произнесла литератор и потянула Кулю к выходу. Тот пытался слабо сопротивляться, но понимал что это бесполезно.

Они стали спускаться с лестницы. К этому моменту в душе Толстого неприятно заскребли кошки. Отсутствие подручного казалось ему долгим и тревожило. Он нетерпеливо прохаживался из стороны в сторону, то открывая, то закрывая журнал. Внимательно оглядывался по сторонам, тихо шептал себе под нос: «Ну, где же этот Куля долбанный?» Движения становились скованными, затруднительными. Неожиданно в какой-то момент, он почувствовал безотчетный страх и, хотя был не из пугливых, быстро сунул журнал в руки Клаве и дунул из школы через задний ход. На лестнице послышались шаги, это спускалась наша парочка. Героиня стояла потерянная, держа журнал в руке.

– Так, так – начала, спустившись, учительница. – Что это у тебя – спросила она Клаву, указывая на документ.

– Ж-журнал – заикаясь, отвечала та. Нервное напряжение к этому времени дошло до критической точки и из ее глаз полились слезы. – Я не виновата. Простите, пожалуйста. Это все они. – Показала она в пустоту.

Валентина Петровна обернулась, но Куля, как верный представитель своей породы, воспользовавшись ситуацией, не замедлил слинять по-тихому. Его и след простыл.

– Вот сорванец – не сдержалась учительница. – Ну, ничего, я до него доберусь. А ты не плачь, не плачь. Ничего страшного. Все хорошо, что хорошо кончается. Пойдем со мной в учительскую, посидишь, успокоишься, там ты мне все расскажешь.

Она обняла девочку, и они пошли в сторону учительской. Несколько раз у Клавы от плача вздрагивали плечи.

В учительской никого не было. Она подвела Клаву к одному из столов и посадила на мягкий стул рядом. Девочка уперлась локтем в поверхность стола и опустила свой подбородок на согнутую кисть. К этому моменту она несколько успокоилась, только покрасневшие, припухшие глаза говорили о только что пережитом волнении. Учительница положила журнал на стол, налила из графина стакан воды и подала ученице. Та приняла стакан подрагивающей рукой и, сказав спасибо, выпила его до дна. Несколько секунд прошло в молчании. Валентина Петровна села напротив, сняла очки, подышала на стекла и неторопливо протерла их маленьким белым платочком. Водрузив очки на место, некоторое время внимательно смотрела на vis avi. Взгляд Клавы был пустым, вся поза ее обозначала обреченность, она смотрела сквозь крышку стола в неизвестную глубину. Ждала своей участи, и понимала свою вину и неизбежность наказания.

– Ну что, успокоилась? – спросила ее учительница на удивление спокойным и даже добрым голосом. Клава подняла на нее свои глаза и не увидела в облике учительницы ожидаемой строгости и недовольства. Глаза преподавателя таинственно сузились, в уголках их появились тонкие морщинки. Если бы не ситуация, такой взгляд можно было расценить как лукавство, но Клава видела в нем доброту. Так оно и было.

– Ну, что Шевцова, натерпелась? – участливо начала наставница, по-видимому, длинный монолог, призванный отразить стремление каждого настоящего педагога к нравоучению и уроку.

Та немного повздыхала в ответ и опустила лицо.

– Н-да – продолжила учительница. – Не знаю даже, что и делать. Как журнал у тебя-то оказался?

Клава молчала, отвернувшись в сторону окна. Она не была растеряна, как несколько минут назад, ее наполняло чувство усталости и какой-то опустошенности, смирения и готовности к любому приговору. Не хотелось выдавать учителя. Она понимала, что это неверно оставлять классный журнал в кабинете после урока, и если скажет правду, то у классного руководителя могут быть проблемы. С другой стороны к ней пришла мысль, что проблемы будут в любом случае. А ну и ладно, накатило равнодушие и мягкой подушкой легло на сердце, готовясь смягчить любой удар.

– Что молчишь? Небось, Галина Петровна попросила отнести?

Ответом ей было молчание.

– Не хочешь учителя выдавать? Это похвально, конечно. Говорит об особенных отношениях с преподавателем, о доверии, об уважении. Значит, ее работа не проходит даром, а находит отклик в сердцах учеников. Это дорогого стоит. Но, с другой стороны ты должна понимать, что покрывать нарушения тоже не совсем верно. Покрывая нарушения, мы в итоге им потворствуем, а разве это правильно? Речь ведь не о том, что каждая ошибка должна быть наказана, а о том, что над ошибками надо работать. А как же мы будем над ними работать, если находимся в неведении. Ты со мной согласна?

Клава кивнула, но очень вяло. И хотя смотрела на учителя, старалась не сталкиваться с ее глазами.

– Ладно – заключила та после нескольких минут выжидательного молчания – не будем давать этому делу ход, хотя нарушение и грубое. Сделаем вид, что ничего не произошло, ведь так? – обратилась она к Клаве. – Новых оценок в журнале, как я понимаю, не появилось? – Клава отрицательно покачала головой.

– Да, кстати – продолжила учительница – на-ка водички выпей, что-то я не до ума. – Налила она воды в давно опустевший стакан. Ученица не замедлила отхлебнуть две трети его.

– Ну а теперь – продолжился допрос – расскажи-ка мне о тех двоих друзьях, об этой сладкой парочке. Да, за этими глаз да глаз, ухо востро держать надо. Рассказывай.

– Они меня остановили по пути – немного сбивчиво начала Клава. – Отобрали журнал и хотели там оценки исправить – последний слог прозвучал протяжно. Нахлынувшие, свежие воспоминания вызвали слезливое чувство в груди.

– Ах, негодяи, подлецы – не сдержала эмоций учительница. – Ну, это им так просто с рук не сойдет. Давно, давно они у меня напрашиваются, видимо пришло время. Ну, да ладно, не расстраивайся, в жизни всякое бывает. А такие ситуации, знаешь, они на пользу, они людей сильнее делают.

Она немного помедлила, Клава за это время допила воду.

– Так что не переживай – как будто завершив мыслительный процесс, сделала вывод Валентина Петровна – возвращайся в класс. Классному руководителю лучше ничего не рассказывай, я сама с ней поговорю. Да и вообще сильно об этом не распространяйся, так оно спокойнее.

Клава посидела некоторое время, немного не веря, в то, что данный эпизод закончился более-менее благополучно, и ей повезло избежать неприятных нотаций и выговора. Более того, выходило так, что лично для нее никаких серьезных последствий не предвиделось. Для приличия она чуть-чуть подождала продолжения, потом привстала, спросила неуверенно:

– Так я могу идти?

– Конечно, иди – несколько недовольно и в полголоса ответила учительница. Видимо вопрос Клавы отвлек ее от собственных мыслей.

Клава встала и, сначала потихоньку, потом все быстрее и быстрее пошла в сторону открытой двери и выбежала из учительской. Возле лестницы остановилась, обернулась по сторонам, то тут, то там были редкие школьники занятые собственным делом. Она прижалась спиной к стене, закрыла глаза, сделала глубокий вдох. Ощущение тихой радости, покоя и благоденствия разлилось по телу. Она чувствовала себя, как человек, несший тяжелый груз и, наконец избавившийся от него. Внутренним чутьем Клава понимала, что ей необходимо кого-нибудь за это поблагодарить. Наверное, она поблагодарила бы своего ангела хранителя, если бы не обстановка тотального атеизма в обществе.

Время шло. Следовало возвращаться в кабинет. Она начала медленно подниматься, и вдруг в ее голове возник образ мальчика, в которого она была влюблена. То как он шел к ней навстречу с полным ведром. Ей стало радостно, и шаги ускорились. По коридору она почти летела. Резко остановилась перед ребром открытой двери, чтобы не расшибить себе лоб. Подошвы вязко заскользили по голому, бетонному полу. Немножко отдышалась и, как ни в чем не бывало, вошла в свой кабинет. Слава размашистыми движениями протирал при помощи влажной тряпки классную доску. Две девочки мыли окно. Учительница сидела за передней партой и занималась с какими-то документами, просматривала, читала, что-то писала в них ручкой. Когда вошла Клава, мальчик был первым, кто ее заметил. Он остановил свое занятие и взор его, направленный на девочку стал по-особенному внимательным. Он постоял так некоторое время, пока Клава медленно и нерешительно, закинув руки за спину, шла вперед между рядами парт. Потом он отвернулся и продолжил свое занятие, но уже совсем по-другому, с остановками, как будто параллельно этому решал в голове какой-то сложный вопрос. Учительница спиной почувствовала приближение своей подопечной, резко повернулась к ней, и с туманными глазами, остававшимися еще в только что прерванном деле, спросила:

– Ну как? Отнесла? Все нормально?

Вопросы прозвучали быстро, дежурно, механически.

– Да, все нормально – ответила Клава.

– Тогда..– продолжила учительница, подслеповато щурясь и осматривая кабинет – вы со Славой последнее окно помойте, останется пол и все на сегодня. – И сразу же углубилась в свою работу. Она проверяла рабочие тетради учеников. Клава подошла к мальчику и встала на достаточном от него расстоянии. Молчала. Тот закончил протирать доску и внимательно посмотрел на нее.

– Что-то ты долго – нарушил он тишину.

Клава только пожала плечами. Говорить она не могла. Это трудно передать, но изнутри ее распирало какое-то необыкновенное чувство. Свершилось что-то нежданное, хотя давно в тайне желаемое. Может быть и не в таком виде, но все же. Остаться, относительно, наедине с человеком, к которому ты не равнодушен, иметь возможность поговорить с ним и даже более, заняться каким-то делом, разве это не чудо? Естественно, что от нахлынувшего внутреннего восторга, пусть и тихого, у нее, что называется в зобу дыханье сперло. Тем более она не была разговорчива, ей тяжело общалось с людьми. Прошла буквально секунда и Слава продолжил:

– Ничего не случилось?

Клава на это, только смогла покачать головой из стороны в сторону. Ей было немного неловко от того, что не получалось ответить словами, но ничего не могла с собой поделать.

– У тебя глаза опухшие, ты плакала?

Клава молчала, отвернулась в сторону. Ей не хотелось, чтобы ее видели в таком неприглядном состоянии.

Эти слова отвлекли от дела классного руководителя. Она посмотрела на учеников, наводя резкость своих глаз. Так делает умиротворенный человек, которому показалось, что кто-то его окликнул. В этот момент в проеме двери показалась фигура Валентины Петровны, она подозвала свою коллегу для частного разговора. Клава поняла, что огласки не избежать. Свежие воспоминания о прошедших неприятных событиях опять нахлынули, она, неспособная сопротивляться накатившим эмоциям села за первую парту и расплакалась. Ей стало жалко себя и в то же время, она чувствовала себя виноватой, одинокой, никому не нужной. Ей казалось, никто не способен понять ее и утешить. К ней быстро подошли ее одноклассницы, начали успокаивать, гладить по голове и рукам, говорить ободряющие слова. К ее удивлению приступ прошел быстро. У одной из девочек оказался носовой платок. Клава утерлась, успокоилась и, видимо, потому что ее неоднократно спросили – в чем дело? А может быть по какой-то иной причине, возникло желание все рассказать, и она рассказала. Немного сбивчиво и коряво. Говорила она, глядя перед собой, и не видела, как в процессе рассказа сжимались Славины кулаки, а лицо его покраснело.

В процессе Клавиного рассказа случилось то, что в народе называется – на ловца и зверь бежит. В дверь заглянуло хмурое лицо Толстого. Оно оглядело своими бульдожьими глазами помещение и спросило: « Кулю не видели?» Видимо сообщники разбежались после оказии в разные стороны и теперь искали друг друга, где только можно.

Толстый тормозил. Видя, что напарника в кабинете нет, понимая, что никто отвечать ему не собирается, он, тем не менее, не торопился уходить, остановив свой взгляд на Клаве. Толстый, несомненно, не был сложной личностью, хотя и проявлял порой чудеса интуиции и смекалки, когда дело касалось темных происков, тем не менее, взгляд его отражал смесь ярких и весьма разнообразных эмоций. Здесь было и удивление и обида и злость и желание отомстить либо, на худой конец, сказать какую-нибудь угрозу или гадость. Личности, которым по той или иной причине не хватило в детстве душевного тепла и любви, озлобленные на мир, ощетинившиеся, не просто забывают поражения. Жажда мести преследует их на всем протяжении жизни. Вот и наш хулиган стоял и смотрел, хотя понимал разумом, что здесь ему ловить нечего и нужно уходить, но душа не позволяла сделать этого без предварительного плевка в сторону обидчицы или, по крайней мере, того человека, которого он таковым считал.

Но, не успел.

Нужно было видеть лицо Славы в этот момент. Весь он напрягся как пружина, и кожа на лице его казалась натянутой до предела. Вертикально опущенные прямые руки кулаками тянулись к земле и будто бы удлинялись на глазах. Он был на последней точке терпения. Кто знает, если бы Толстый не задерживал свою морду в дверном проеме так долго, возможно получилось бы сдержаться. Но, так как предмет неприязни маячил перед глазами и не собирался убираться, дух не выдержал и Слава взорвался.

– А ну-ка ты – сквозь зубы раздалось его полушипение-полуголос – иди-ка сюда гад.

Толстый как раз собирался что-то высказать и уже было приоткрыл рот. Слава его перебил. То, что услышал Толстый от Славы, было для него настолько неожиданным и невозможным, что в голове возникли сомнения – не приснилось ли ему, не показалось ли. Вот так, с удивленно расширенными глазами и полуоткрытым ртом хулиган начал медленно входить в класс. Герой не дал ему продвинуться слишком глубоко. Подошел твердым шагом к противнику. Некоторое время они стояли друг против друга и, не мигая смотрели в глаза. Толстый, видимо, находился в состоянии транса от услышанного и стоял словно парализованный. В голове его от такой наглости реально произошло короткое замыкание мозговых токов. Слава тоже был в замешательстве, что делать, но пауза затягивалась и долго такое критическое состояние продолжаться не могло. Не любил он рукоприкладства, но сейчас, в состоянии нервного напряжения, трудно себя контролировал. Правая рука сама потянулась к груди соперника и крепко, словно клещами схватила за полу кожаного пиджака. Еще не пришедший в себя Толстый никак не реагировал, а только с еще большим удивлением проводил взглядом эту руку.

– Ты, паразит – начал Слава внятным, членораздельным голосом – что ж это ты творишь?

Пришел на субботник, значит – работай как все, а отбирать чужое ты это брось, давно пора тебе выволочку сделать.

Почему в этот момент Толстый не упал в обморок остается загадкой. Сложно себе представить чувства человека привыкшего к вседозволенности и безнаказанности и вдруг столкнувшегося с таким беспределом по отношению к себе. Ладно, его грубо окликнули, что-то невероятное и фантастическое, во что не просто поверить нельзя, представить невозможно. Но, схватили за грудки, угрозы – это вообще из области нереального. Толстому на какой-то момент показалось даже, что это все он во сне видит. Но это был не сон. Постепенно шарики в голове стали устаканиваться, осанка приобрела твердость, лопатообразная ладошка покрыла небольшую руку выскочки и со словами – не шали – он крепко за нее взялся и с усилием, но не очень сложно оторвал ее от своей груди. Лицо его к этому моменту налилось краской, в глазах засверкали молнии. Слава стоял супротив него, недвижим и твердо выстаивал уничижительный взгляд. Правая рука хулигана сжалась в молотобойный кулак и начала медленно оттягиваться назад для удара, так медленно, с натягом лучник натягивает тетиву.

Девочки прижали руки к лицу и завизжали, предчувствуя страшный исход. И в этот момент в комнату вошла учительница.

– Что здесь происходит? – твердым, но слегка напуганным голосом спросила она.

Толстый остановился, посмотрел на учительницу, потом на Славу, ухмыльнулся, помотал головой, опустил руку. Жест этот говорил – повезло тебе чувак, но это еще не конец, далеко не конец, мы еще встретимся и расплата будет страшной.

Бывает так, ходит среди людей кто-то как бы страшный и сильный, кого все боятся. Но стоит кому-нибудь встать ему поперек, как сразу тот и сдувается как шарик, смирным, тихим становится. А вся его сила показная, не что иное как защитная маска, которая срывается очень легко. Однако, наш злодей, к сожалению, был не из таких. Он не просто не сломился, а озлобился. И ждать от такого пощады или того, что он забудет, плюнет и разотрет, было бессмысленно. Слава позволил себе слишком многое. Не только наехал на неприкасаемого, но и сделал это на глазах других. Такое унижение так просто не забывается. Не исключено, что если бы удар состоялся, и учительница не успела бы прервать естественный ход событий, все бы на этом закончилось и успокоилось. Но, увы, не терпит жизнь покоя. Славе следовало готовиться к большим неприятностям.

Толстый на последок оглядел всех презрительно и вышел. Учительница сделала вид, что ничего не произошло и пошла к своим тетрадям.

Слава имел потерянный вид. Девочки смотрели на него со страхом, жалея его, как жалеют приговоренного к суровому, но неизбежному наказанию. Только Клава тихонько улыбалась. Впервые в жизни из-за нее конфликтовали мальчики. Это было приятно.

Работа подошла к концу. Слава нервничал. В процессе делали все молча. Всем не терпелось закончить поскорее и разойтись по домам. Слава одел свою темно-серую плащёвую курточку, нашлёпнул на голову плоскую кепочку и пошел на выход из школы. Его не покидало ощущение скованности и в теле и в мыслях. Он шел, автоматически ступая по лестнице, не обращая внимания на окружающее пространство, не откликаясь на приветственные возгласы знакомых. Единственным его желанием было побыстрее оказаться в стенах дома, там, где он сможет почувствовать себя спокойным и защищенным. Он быстро пересек двор школы. Легкий осенний ветер забрался под куртку, шелестел редкими листьями на тротуаре перед школьным забором. Начавшиеся сумерки вносили небольшую тревогу в жизнь окружающего мира. Слава миновал ворота и направился быстрым шагом налево, в сторону дома. Неожиданно за его спиной раздался негромкий, но вполне заметный присвист, заставивший остановиться и обернуться. Прижавшись спиной к широкой колонне, являющей собой одну из сторон школьных ворот, стоял мелкий проказник Куля. Руки держал в карманах, и вид имел наглый. Слава спросил хмуро:

– Чего тебе?

Голос его прозвучал твердо, но чего стоила ему эта твердость? Неприятная дрожь прокатывалась от головы к ногам и обратно. Лицо то начинало гореть и, казалось, что со стороны оно выглядит пунцовым, то холодело и становилось, по-видимому, бледнее луны. Слава стоял и, чтобы как-то удержать равновесие крепко прижал руки к бокам. Они стояли друг против друга на расстоянии около трех метров, но никто не делал шага в сторону противника. В таком состоянии прошло несколько секунд, и как всегда в подобных ситуациях время замедлило ход секундной стрелки, и удары внутренних часов стали происходить реже, как будто механизм преодолевал вязкое сопротивление.

Сердце у Славы колотилось сильно. Чувства его обострились, в голове, как ни странно прояснилось. Он начал прокручивать возможные варианты развития событий. Например, Куля мог сказать – иди сюда, и в данной ситуации нельзя поддаваться, иначе враг почувствует слабину и начнет властвовать над тобой. Значит нужно ответить – сам иди. Все эти мысли пронеслись в голове буквально за секунду. Куля поступил оригинально. Он не стал ничего говорить, подзывать, видимо ждал, что свиста будет достаточно для того, чтобы фраер этот сам все понял и подгреб послушно. Наш мелкий проказник был человек не гордый. Если гора не идет к Магомету – Магомет идет к горе. Так он и поступил. Слава напрягся, готовый дать отпор любым действиям. Куля подходил развязано, глядя бесстыдно, с чувством однозначного превосходства перед одношкольником. Подойдя почти в упор, остановился.

– Отойдем? В сторонку – прошелестел он словами и сопроводил их поворотом головы в сторону заборного загиба.

Что делать? Отошли.

В сторонке Куля почувствовал себя в безопасности. Он долго не начинал. Смотрел на Славу с довольной ухмылочкой, предвкушая пусть не такое близкое, но неизбежное кровавое зрелище. Начал без предисловья:

– Завтра, после уроков, за бараками. Приходи, если пацан. Хэ – хмыкнул с издевкой. Осмотрел Славу в последний раз, представляя, как невообразимо измениться завтра его облик и пошел своей дорогой. Вдруг приостановился, обернулся и добавил:

– Скажешь кому, ..зда тебе.

Слава огорошенный, медленно присел на корточки и обхватил голову руками.

На следующий день вся школа знала о предстоящей драке, кроме, как это ни прискорбно, учителей. Клава тоже собиралась пойти. Она чувствовала себя принцессой, ради которой рыцари будут драться на турнире.

Погожий был денек. Один из тех редких дней в середине осени, которые напоминают об ушедшем лете. Остаток красно-желтой листвы на деревьях лениво колыхался в потоках легкого ветра. Солнце ярко слепило глаза сквозь серо-голубую пленку опустившегося низко неба. Уроки в школе шли своим чередом. Звонки меняли деятельность на бездеятельность. Слава в этот день был чрезвычайно рассеян, то и дело брал в руки карандаш или ручку, вертел, ронял на парту, снова поднимал. Слова учителей и одноклассников проникали в его сознание не более, чем если бы произносились по-китайски. Он провел бессонную ночь в тяжких размышлениях о грядущем дне. Заснул только под утро. Несмотря на бессонницу и короткий мыслительный передых, после пробуждения чувствовал себя бодро и уверенно, словно какой-то человек, сидящий в глубине него заверил, что единственно правильным путем в его жизни является преодоление препятствий, а не попытки их обойти. Хоть это и трудно, но надо. Надо. Вот оно, то слово, которое он искал всю ночь. С ним стало легче. Оно, как страховка канатоходца укрепило Славину поступь. Правда, по дороге в школу он несколько расплескал бывшую в нем твердость и уверенность. На уроках крепился. В нем жило понимание – главное дождаться окончания учебного дня, пережить ситуацию за бараками и все, дальше можно расслабиться. Считал секунды до окончания урока, потом до окончания перемены. Небеса были милостивы к нему сегодня, старались подсластить горькую пилюлю, отвели интерес учителей к его персоне. К доске его не вызывали, с места не спрашивали.

Учебный день закончился. На заднем дворе школы находился захолустный участок территории, скрытый от основного здания невысокими деревянными строениями. Здесь то и предстояло драться. Забегая вперед, следует сказать, что событие это, мягко говоря, взбудоражило школу, имело большой резонанс и в прямом смысле стало историческим фактом в летописи этого учреждения. Когда Слава, сопровождаемый двумя товарищами, вошел в назначенное место, там его уже поджидали. Толстый был одет в спортивные брюки и темную майку-безрукавку, делающую акцент на его больших надплечьях и руках. Он делал разминку, широко махая прямыми верхними конечностями по кругу. Был обращен к подходившему сопернику боком и не смотрел в его сторону. Рядом с ним, засунув руки в карманы, стоял ссутулившийся Куля. Он зябко ежился в своем тонком свитерке, хотя погода была достаточно теплой. Лицо его морщинилось от улыбки, что-то ехидное, судя по выражению глаз, поговаривал своему боссу, вместе похохатывали. Завидев смельчака, Куля несколько сосредоточился, что-то проговорил и качнул лицом в его сторону. Крепыш замедлил махи и нехотя повернул голову к Славе. Глаза его презрительно сузились. Он стоял, не меняя позы, пальцы его сжимались и разжимались. С разных сторон подходили зрители, в их числе была и Клава. В воздухе начала появляться напряженность. Слава стоял в нерешительности в нескольких шагах от своего противника. Толстый развернул свой корпус навстречу и сделал несколько коротких шагов. Куля метнулся в сторону и, не вынимая рук из карманов, стал медленно фланировать сбоку, карауля возможную опасность. Проще говоря, стоял на шухере. Соперники стояли друг против друга и тяжело смотрели в глаза напротив. Слава старался быть храбрым, но получалось не очень. Взгляд Толстого подавлял волю. Наш герой почувствовал, как начали подгибаться колени. Соперник его, вдруг, неожиданно слегка подпрыгнул, раздвинул широко ноги и, согнув их слегка в коленях начал пружинить на них. Обращен был боком. Заводил руками перед своим лицом. Слава растерялся, хотел принять какую-нибудь боевую стойку, но Толстый резко подался вперед и сильно толкнул его. Славино тело оторвалось от земли и, несмотря на большое желание сохранить стабильность, оно грохнулось на землю. Среди зрителей раздался вздох страха. Слава пытался встать, но противник быстро подпрыгнул к нему и мощным толчком вернул к земле. Начал наносить короткие рассче6тливые удары ногами по голове. Поверженный неумело защищался, растопырив пальцы рук. Но было заметно, что носки ботинок жестко вбиваются в Славино лицо и голову. Кто-то из зрителей отвернулся, кто-то ушел, но большинство загорелось агрессией, махало руками, улыбалось по-звериному, кричало ожесточенно: «Бей..давай так его, так…» Славины товарищи сделали было попытку подбежать к извергу и оттащить его от лежачего, но были остановлены зрителями, желающими насладиться кровавым зрелищем. Им было сказано что-то в том смысле, что в честную драку никто не лезет, и им не оставалось ничего другого, как с болью в сердце наблюдать за избиением своего товарища.

Как оказалось через несколько мгновений, вызволять упавшего не требовалось. Толстый отставил пинки. Видимо, хотел продлить удовольствие. Некоторое время постоял над поверженным, потом отошел и, свернув руки калачом, стал наблюдать. Слава встал и, слегка пошатываясь, поплелся к противнику. Выставил вперед руки сжатые в кулаки. Толстый отставил ногу назад, приблизился к Славе и нанес несколько коротких ударов в область головы и корпуса, тот неумело защитился. Один удар в живот прошел и оттолкнул обороняющегося назад. Слава не согнулся, но наблюдавшим было очевидно, что удар этот был не слабый. Толстый заходил упругим шагом по кругу, противники начали крутиться, сохраняя положение лиц напротив. Крепыш подскочил и выпростал вперед кулак, Слава отпрыгнул назад и урона не понес. Это разозлило Толстого, он начал наступать и теснить соперника к бараку. Слава отступал, насколько это было возможным, однако, обернувшись назад, понял, что далеко ему уйти не удастся. В голове его был сумбур. Все естество требовало бежать отсюда. Это чувство нельзя было назвать страхом в полном смысле этого слова, скорей желанием сохранить себя. В то же время присутствовала некоторая мужская гордость, самоуважение, боязнь потерять авторитет среди других мальчиков, прослыть хлюздой, стать посмешищем. Эти чувства находились в тяжелейшем конфликте. Когда конфликт этот дошел до точки кипения, Слава потерял некоторую ориентацию, остановился. Толстый тут же воспользовался его замешательством, подпрыгнул и сильно пнул ногой в район живота. Удар этот вбил Славу в заднюю стену барака. Он громко стукнулся и упал на землю. Зрители бесновались, выпучили глаза. Эпизод этот не вызвал у них сочувствия или страха за Славу, а еще больше подогрел негодование. Они выкрикивали: «Классно! Молодец! Красавчик!» Только товарищи Славы, неприятно сморщившись, отвернулись. Толстый, вопреки ожиданиям толпы не стал добивать упавшего. Отойдя немного, он тихонько свистнул своей шестерке, тот подошел. Победитель отвернулся, насколько это было возможным. Куля вынул что-то из кармана и подал ему незаметно. Одному особо любопытному зрителю удалось рассмотреть, что это был кастет. Холодок пробежал по его спине, лицо побледнело, он посмотрел на Славу сожалеющее. Серьезность и чувство ответственности сменили бесшабашный задор и веселую агрессивность. Он обернулся на окружающих, те завороженно ждали продолжения. На секунду возник позыв вмешаться и что-то предпринять, но почти сразу пропал, погашенный равнодушием. Толстый надел кастет, сжал ладонь в кулак, покрыл его второй ладонью, так, чтобы скрыть это скотское орудие. С кровожадной улыбкой начал приближаться к поднимающемуся Славе. Когда подошел близко, случилось то, чего никто не ожидал. Слава резко выпрямился и нанес быстрый, размашистый удар кулаком в лицо соперника. Опешивший от такой скорости Толстый не успел защититься, мотнул головой назад, тяжело отступил ногой, руки его раскрылись в стороны, как натянутая веревка, которую внезапно перерезали. Слава, не теряя темпа, подошел и еще раз ударил по лицу. Голова его была наклонена вперед, походкой он напоминал пьяного, казалось, он даже не смотрит на противника. Слава подходил и бил, словно это был не человек, а робот, запрограммированный на одно действие. Не давал Толстому передыху, тот только отступал и при каждом ударе отбрасывал назад голову. Руки, согнутые в локтях болтались по сторонам тела. В какой-то момент Слава перестал бить и, покачиваясь, остановился. Толстый постоял немного и рухнул на спину. Вслед за ним, завалившись на бок, упал и Слава. Девичий разноголосый визг разорвал тишину спокойного осеннего вечера.

Случай этот имел большие последствия. Приходили из детской комнаты милиции, допрашивали участников. Школа предприняла ко всем, кто был там, жесткие, репрессивные меры. Толстый в итоге оказался в колонии для несовершеннолетних. Все вздохнули облегченно. Это событие несколько разрядило ситуацию. Со временем все сгладилось и вошло в свою колею. Но след этого события остался надолго. После того, как Слава поправился, Клава начала, молча подходить к нему и взглядом, позой и жестами давала понять, что готова оказаться рядом с рыцарем, ведь это ее честь он защищал. Но Слава был равнодушен, задружил с самой красивой и неприступной девочкой из параллельного класса. Эх, женщины любят героев.

….

Клаве нравилось одиночество. Ходить, бродить по пустынным переулкам, тихим скверам, аллеям сонных парков. Здесь она могла побыть наедине с собой. Со своими мыслями. Хотя мыслей то особых и не было. Были ощущения, которые она впитывала в себя, как губка, из окружающего мира. Ощущения от ветра, перебирающего длинные волосы, ощущения от солнца, стремящегося пробраться тебе в глаз, ощущения от листьев на деревьях, двигающихся в такт твоему мировосприятию. Гулять по улице в одиночку было одним из больших Клавиных удовольствий. Никто не отвлекал, не заставлял обращать на себя внимание, не пытался проникнуть во внутренний мир. Редкие прохожие, проезжавшие мимо автомобили, имели для нее то же значение, что имеют полустанки для созерцателя мирного природного пейзажа за окном движущегося поезда. Пусть не совсем нужные, но и не особо отвлекающие от медитации элементы. Стоит ли говорить, что дома и в школе и в местах, где ей приходилось становиться частью общего, она чувствовала себя менее уютно. Поэтому каждую свободную минуту Клава стремилась оказаться один на один со всем миром. Благо, для этого всегда имели место удачные предпосылки.

В отличие от своих одноклассников и одноклассниц, которые были заняты помимо школы в различных кружках и секциях и музыкальных школах, Клава была предоставлена сама себе. Родители занимались ее развитием не особо. У каждого из них была своя жизнь, со своими прелестями и заботами. До Клавы руки доходили редко. Когда родители встречались после своих жизней в стенах общего дома, как правило, разгорался скандал. И опять на долю дочки не оставалось ни сил, ни внимания. Не особо интересовало родителей, где и чем занимается их ребенок. Ожидать чего-то плохого и вредного от такого тихого и мирного дитя было неразумно. Более того, родители были небольшого мнения о ее интеллектуальных способностях, поэтому ничего опасного в ее прогулках не видели. За уроками она часами не просиживала, но и особых проблем в школе папа с мамой не ощущали. Училась она не отлично, но учителей ее успеваемость вполне устраивала.

Бывает в жизни такой период, когда кажется, что все идет как по маслу. Что механизм под названием бытие отлажен, сбалансирован, смазан. Все шестеренки подогнаны друг к другу идеально. Все движется без помех и усилий. И возникает иллюзия постоянства такого движения. И так будет всегда. Подобные ощущения от жизни сложились в это время и в семье Клавы.

Окружающий мир для этой девушки представлялся добрым знакомым, который компенсировал ей, то непонимание и некомфортное состояние, которые она часто получала от других людей. Главное было в том, что не нужно было разговаривать. Слушать вопросы, придумывать ответы, задавать вопросы. Можно было просто, молча идти самой по себе. И Клаве казалось, что так будет всегда, картина мира останется неизменной. Можно представить себе мир добрым и хорошим знакомым. Однако, следует признать, что у этого знакомого весьма непростой и непредсказуемый характер. То ли ради шутки, то ли ради какого-то испытания, а может просто от скуки он начинает толкать в бок, ставить подножки, строить неприятные рожи, щипать, щекотить и выворачивать руки. И самое неприятное во всей этой игре то, что начинает окружающий мир свои выкрутасы очень неожиданно, как-то вдруг, когда бдительность усыплена. Особенно тяжело людям наивным и неопытным.

Но сначала не об этом.

Есть одно обстоятельство, без которого данное повествование невозможно. К сожалению, о нем нельзя сказать в двух словах, поэтому я буду говорить постепенно и поэтапно. Это будет небольшой рассказ в романе. Надеюсь, читатель простит мне такую вольность. Простил же ты Гоголю Копейкина. Итак.

Это было заметно еще в ранних классах. Шел урок рисования в третьем классе. Учительница, светловолосая женщина средних лет с рябым лицом, держала в руке огрызок белого мела и, находясь в состоянии творческого восторга, энергично жестикулировала руками, обращаясь к ученикам.

– Ну же дети, ну же!

Дети реагировали по-разному. Кто-то смотрел в сторону, делая вид, что это его не касается, кто-то проявлял легкий интерес, одна Клава рвалась в бой. Она ёрзала на месте, но при внимательном взгляде можно было сделать вывод, что парта стала для нее вдруг тесной и неудобной и она хочет вырваться из этого места наружу.

– Ну же! – пыталась раскачать класс учительница. – Как называется линия соединяющая небо и землю?

Клава сгорала от нетерпения, она посмотрела на одноклассников, энтузиазма никто не проявлял и тогда, пересиливая свою скромность, она выпростала вверх руку.

– Да Клава, говори – указала на нее художница. Та встала. На секунду шевеления и звуки в классе смолкли.

– Линия горизонта – сказала она твердым голосом, что для нее, вообще-то было не характерно. При этом на лице ее сияла улыбка.

– Правильно, молодец, садись.

Клава села довольная, ожидая взглядов одобрения со стороны одноклассников, однако тепла во взглядах не наблюдалось. Выражения лиц были строгими и неодобрительными. Девочка смутилась. Преподавательница продолжала, не сбавляя педагогического темпа:

– Линия горизонта – мелок заскользил по доске. – Если посмотрим в окно, то увидим картину, поверхность земли, которая упирается в небо, и линия эта называется горизонт. А кто мне скажет, как называется такая картина за окном? А?

Все молчали.

– Ну, кто знает?

Она стала обводить взором учеников. Лица учащихся преимущественно были опущены.

В итоге спасительный призыв был брошен в сторону Клавы. Но, выражение лица той было растерянным, как будто в ней боролись два противоречивых чувства. С одной стороны хотелось дать правильный ответ, который она знала, с другой неприятно было оказаться под неудобным отношением со стороны одноклассников. Учительница не сбилась:

– Ну, что же вы? Это же просто. Давайте вместе – пей…

– ..заж – прозвучало тихим хором.

– Правильно. Ну, ведь знаете же. Молодцы.

Послышались облегченные вздохи. Обстановка разрядилась. Улыбка вернулась на Клавино лицо. Руки начали нетерпеливо перебирать рисовальные кисти.

– Одним из основных элементов пейзажа – продолжила учительница, видимо устав вытягивать клещами знания из ученических голов – является дерево. Какие деревья бывают, вы конечно знаете.

– Береза, тополь, клен..– понеслось со всех сторон.

– Да, да, все правильно. Есть деревья лиственные и хвойные. Так какое дерево будем учиться рисовать?

– Хвойное – как будто сговорившись заранее выдали подопечные.

– Ну, хвойное, так хвойное – согласилась учительница, повернувшись к доске с довольным прищуром. Видимо, события развивались именно так, как она предвидела. Это означало, что она овладела аудиторией. Сумела настроить разные маленькие сердечки биться в унисон. Дальше сложностей с уроком не предвиделось. Главная педагогическая задача была решена.

– Начнем с основного элемента, со ствола. Итак, ствол рисуем…

Урок продолжался плавно, дети макали кисти в воду, потом в краски, руки выводили на листах бумаги линии, призванные оживить белое молчание.

Учительница ходила по классу, наблюдая за работой детей и поправляя рисунки. Она медлила подходить к Клаве, хотя и думала об этом. Она растягивала удовольствие. Так человек, приехавший издалека к теплому морю и пришедший второпях на пляж не спешит окунуться в синюю прохладу. Постоит, посмотрит вдаль на ребристую гладь, переливающуюся в бликах отраженного солнца. Прикроет козырьком ладошки лоб, посмотрит вверх на жиденькие кусочки белой ваты на ярком сине-голубом фоне. Чайка пролетит, крикнет. Сядет на мокрый прибрежный песок, не боясь тонкой пузырящейся пленки набегающего прибоя. Потянется человек, крякнет, бриз морской рубашку расстегнутую, пузырем раздует, легким холодком тело взбодрит. Расстелет человек покрывальце, шлепки сбросит, разденется. А к воде не идет, присядет, еще раз на море да на окружающих посмотрит, песок сквозь кулак пропустит. И только потом встанет медленно, отряхнется и пойдет потихоньку, на цыпочках соединяться с мировым водным пространством.

Учительница подошла и встала тихо позади Клавы. Она старалась почти не дышать, быть незаметной. Если бы это было возможно, она стала совсем невидимой. Клава единственная из учеников умела настолько глубоко погрузиться в работу, что не замечала, когда к ней подходил учитель. В отличие от других, которые чувствовали неусыпное внимание учителя и останавливались, когда тот подходил, с опаской ожидая развития событий.

Учительница замирала, наблюдая за движениями Клавиной руки. Не каждому дано было это увидеть. Ей дано. Это была работа мастера. Рука не принадлежала девочке. Казалось, что кисть сама по себе совершает путешествие по воде, краскам и бумаге. Что она живет самостоятельно, а рука только элемент поддержки. И, конечно, результат говорил сам за себя. На рисунке располагалась настоящая елка, от которой, казалось, шел хвойный запах.

Родители Клавы не обращали внимания на ее таланты. Одно время девочка старалась и втайне надеялась на одобрение и похвалу. С затаенным восторгом она приносила свои работы домой. С тайным трепетом ждала, когда родители увидят ее шедевры. Замирало сердце в момент просмотра работ. Но, кроме сухого – «Хорошо», «Молодец» она ничего не слышала. После первого знакомства с ее работами, листы клались обратно, и больше интереса к ним уже не возникало. А ей так хотелось увидеть свой рисунок в рамке на стене. Не складывалось. Не то, чтобы ее это сильно расстраивало. Несмотря на явный художественный талант, Клава не была способна на яркие эмоции. Видимо, все свои сильные душевные переживания она выливала на бумагу. Вероятно, все великие творцы таковы. С виду спокойные, но внутри бурлящие. Возвращаясь к реакции Клавы на невнимание со стороны родителей, следует сказать – она испытывала небольшое огорчение, которое быстро растворялось, словно сахар в горячем чае, в свете кроткого детского сердца.

Сама учительница говорила родителям о способностях девочки, о том, что их нужно развивать. Но художественная школа находилась далеко от дома, никому не хотелось отрывать от себя время ради ребенка, а нанимать учителя на дом было накладно.

Тогда учительница решила сама заниматься развитием таланта. Она предложила Клаве оставаться после занятий и рисовать. Та согласилась, хотя и без особого энтузиазма. Первое занятие прошло отлично и замечательно. Ее начали знакомить с передачей объема в изображении. На втором занятии Клава была рассеяна, невнимательна, больше смотрела в окно на выталкивающиеся под ярким весенним солнцем зеленые листики из веток. Это было отнесено на счет усталости и переутомления. На третье занятие Клава не пришла. Когда учительница спросила ее на уроке о причине отсутствия, та начала говорить что-то сбивчиво, о срочных делах дома, о домашнем задании, о том, что надо было срочно кормить рыбок, которых у нее, по правде, не было. Короче говоря, тот самый бред, который несет человек, притиснутый к стенке невыполнением своего обязательства. Учительница нахмурилась, задумалась, но ничего не сказала. Конечно, ей было неприятно. В каком-то смысле она жертвовала собой ради искусства, которому служила. За эти, пусть и редкие уроки ей никто не платил, она тратила свое личное время. Но как все это объяснить наивному, не знающему жизни ребенку? Она задала Клаве вопрос: «На следующее занятие придешь?», и сильно огорчилась паузе после него. Клава опустила лицо, и было заметно, что она раздумывает.

Не будем обвинять ребенка. Она была простым, рядовым представителем младшешкольного сообщества. Школу она воспринимала как необходимое, но все-таки в чем-то обременительное занятие, и, как и все ее собратья дожидалась окончания уроков, рисуя в голове картины послешкольных событий. Оставаться после уроков, пусть даже и ради любимого рисования не хотелось. Да еще «добрые одноклассники» подливали масла в огонь. Шевцова – говорили они – ты у нас отстающая, поэтому тебя после уроков оставляют. Это было обидно.

На вопрос учительницы она ответила – приду. Но сказано это было таким тихим голосом и с той интонацией, когда понимаешь – нет, не придет. Что ж – сказала себе учительница – посмотрим. Клава не пришла. Но жизнь продолжалась.

Да и вообще, как однажды сказал ее папа, когда зашел вопрос о художествах: «Что это за профессия такая – художник? Я не понимаю. Получается у тебя рисовать, ну и рисуй себе на здоровье. В удовольствие, как хобби. А учиться этому, силы, время тратить. Нет, не понимаю. Чтобы потом в парке на стульчике сидеть, портреты прохожих за деньги рисовать? Нет. Я такой судьбы своей дочери не хочу. Пусть инженером будет или экономистом. Вот это я понимаю».

На том и порешили. Правы или неправы были родители не нам судить. Но на этом наш рассказ-отступление заканчивается. Перенесемся к исходной точке, к Клаве подростку. Не нужно перелистывать страницы назад. Я напомню, на чем мы остановились. На том, что Клаве нравилось одиночество. И до определенного момента окружающий мир казался ей добрым другом. Но, мы ведь знаем, что это до поры до времени. Каждому из нас, рано или поздно, приходится столкнуться лицом к лицу с иной стороной этого друга. Неприятной стороной. Что там говорил Вольтер? Все к лучшему в этом лучшем из миров? Возможно. Вот чем отплатил мир Клаве за доброе отношение.

Я должен предупредить читателя. Чувствую, что светлая лирика в этой части главы закончилась. Поэтому. Может, остановимся?

Если нет, то пошли дальше. Только чур, я тебя предупредил.

****

– Нет, нет Костик, ты не прав – говорил Валерик. – Ты однозначно не прав. Жизнь штука… я скажу тебе интересная. А то, что девчонка бросила, так это плюнь и разотри. Сегодня одна, завтра другая.

– Падла она – сказал Костик и замолк. Он вообще был немногословен.

Два друга сидели на кухне. Серые, давно нестиранные занавески полуоткрывали немытое окно. Слабый свет пасмурного дня нехотя проникал в это тусклое, прокуренное помещеньице. Кран выдавливал из себя водяные капли, и они протестующее ударялись о мойку. Драная и во многих местах замасленная клеенка покрывала стол. На столе: блюдце с недосохшими кусками черного хлеба, два стакана граненых и мутных, полбутылки портвейна, пачка «Пегаса» и пепельница.

Костик сидел, покачиваясь на табуретке, локтями уперся в колени, подбородок положил на кисти рук, взгляд его был задумчив. Это был подросток шестнадцати лет. Но выглядел старше. Такое бывает с молодыми людьми. В силу изначальной природы, которая отражалась в грубых, неандерталоподобных чертах лица Костика, либо в силу того обстоятельства, что он с ранних лет был вынужден познать жизнь во всем ее многообразии. Либо подобный эффект был вызван совпадением этих двух обстоятельств. Родители его, если можно так выразиться, далеко не принадлежали к высшей касте. Про таких, как он говорят – из неблагополучной семьи. Папа – вечный грузчик с вечно полосатой жизнью, в которой светлая полоса неизменно сменялась полосой запоя. Мама – поломойка в том же гастрономе, что и папа. Еще она мыла подъезды, поэтому дома была редко. Любила выпить. Прелый запах алкоголя и табачный дым не выветривались из дома. Нет, бывали и спокойные промежутки, когда семья становилась похожей на семью. Мать занималась уборкой, отец что-то чинил. Раздавался стук молотка. В кухне появлялся запах жареных пирожков. Проявлялся интерес к детям (у Кости был младший брат). Их даже по-доброму журили за неважные отметки. Но, к сожалению, такие дни были редкостью. Если их сложить вместе выходило чуть больше месяца за год. А в остальном: пьянки, скандалы, отец бьет мать. Та просыпается утром, на лице синяк, идет на работу. В общем, Костик познакомился с законами естественного отбора и борьбы за существование задолго до урока биологии на эту тему. Сидеть дома с пьяными родителями было небезопасно, поэтому много времени он проводил на улице. Собственно говоря, она-то его и воспитала. В восемь лет он попробовал первую сигарету. Угостили старшие ради забавы. Костик своими детскими наивными глазенками смотрел, как ребята постарше тянут дым из бумажных трубочек. Как потом довольно улыбаются, млеют. Ему тоже хотелось получить такое же удовольствие. В его жизни было мало радости. Судьба скупилась на любовь близких, сладости, игрушки. Это стоило денег, а денег у него не было. И вот однажды, когда он, разинув рот, смотрел на старших ребят, на то, как они курили, ему предложили попробовать. « На, мол, малёк, дерни!» Мог ли он отказаться? Конечно, согласился и с радостью. Каково же было его удивление, когда после затяжки сдавило горло, начался ужасный кашель, из глаз брызнули слезы, его даже вырвало. А «благодетели» смеялись, зажимали животы, чуть не падали от хохота. Душа ребенка растерялась. Сложно описать ту гамму чувств, которая возникла в его груди. И непонимание и обида и жалость к себе и желание умереть. Правда, он быстро успокоился. Сердце замерзло, в глазах навсегда погасла радость. Он ничего не сделал своим обидчикам, да и что он мог им сделать? В следующий раз он подошел к ним уверенно и показав на сигарету коротко сказал: «Дай!» Старший несколько удивился, пожал плечами, но дал. Костик подкурил. В горле запершило, но он сдержался, слезы навернулись на глаза, но ни одна не скатилась на щеку. Через какое-то время затошнило, и закружилась голова, но он устоял. Сделал последнюю маленькую затяжку и выбросил сигарету. К нему подошли, похлопали по плечу, сказали: «Молоток!» Он развернулся и быстро пошел чуть нетвердой походкой в сторону дома. В подъезде его вырвало. На следующий раз ему предложили сигарету как своему. Со временем втянулся. За сигаретой пришел портвейн, за портвейном хулиганство и воровство. В 14 лет он потерял невинность по пьяному делу с Лялькой пэтэушницей. Короче говоря, к шестнадцати годам это был молодой, но уже вполне зрелый волк. Был у него друг, одногодка Валерик. С этим история несколько другая.

Валерик был темной лошадкой. Были они вместе давно, что называется – друзья не разлей вода. Если бы их спросили, когда и как они познакомились, навряд ли кто-нибудь из них смог дать четкий ответ. Не было такого события что, Ах! еще вчера мы друг друга не знали, а сегодня встретились и все, на всю жизнь. Как то постепенно их дружба формировалась. Но в итоге, вылилась чуть ли не в братство. О своих родителях и вообще о жизни вне компании Валерик особо не распространялся. Учился он в школе соседнего района, не то чтобы сильно далеко, но и не близко, поэтому одноклассников в соседних дворах не имел. Родители его были служащие, но где работали конкретно, достоверно никто не знал. Валерик появлялся из ниоткуда и исчезал в никуда. В гости к себе не звал, но к другим наведываться любил. Был он высокого роста, щуплым пареньком с заостренными чертами лица. Волосы средней длины ершились, сопротивляясь попыткам быть уложенными в аккуратную прическу. Одет он был более чем приблатненно, в отличие от других представителей компании. Носил невиданную по тем временам роскошь – джинсы йордан и длинную куртку из плотной ткани, выпущенную явно не фабрикой «Большевичка». Где он это добывал – было тайной покрытой мраком. Некоторые считали, что он занимается фарцой, но сам Валерик об этом не распространялся. Напрямую никто не решался у него об этом спросить. Но не только одежда выделяла его на фоне остальных. Валерик отличался грамотностью и оригинальностью мысли. Иногда такое скажет, что просто мозги заворачиваются, а иногда по поводу сложной ситуации произнесет два слова и сразу всем все понятно станет. В древние времена его бы назвали философом. При этом, несмотря на то, что Валерик во всех отношениях был на голову выше остальных, он никогда этим не кичился и не козырял. Вел себя естественно, на равных с остальными. Не совсем была понятна его дружба с таким отсталым существом как Костик. Но, у каждого свои мотивы. С другой стороны настоящая дружба, как и любовь, на лица не взирает.

Частенько они приходили в парк, что неподалеку, где собиралась небольшая группировка.

Эта парочка, да еще одна девушка по имени Светка составляли костяк компании. Еще было три более менее постоянных человека. А так, наведывались время от времени то один, то другой. Что они делали? Проводили свободное время. Курили, пили портвейн, слушали музыку – дип перпл там или бони эм. У Валерика был переносной катушечник. Общались, хулиганили по мелкому. Хипповали, короче. Иногда приходили подобные им из других районов. Порой встречи проходили мирно, порой возникали конфликты. Время от времени приходилось доказывать свою правоту кулаками. Хотя нельзя было сказать, что рукоприкладство было нормой. Костик был парнем крепким и, несмотря на свою угрюмость и тихий нрав, в нем чувствовалась физическая сила. Его боялись. В случае чего, мог накостылять – мало не покажется. Но в жизни бывают ситуации, когда кулаками дело не решить. Вот в таком непростом положении Костик и пребывал в данный момент. Была у него подруга – Юлька, не то чтобы они были однозначной парой, Костик был застенчив. Но, ни для кого секретом не было, что он испытывает к ней чувства отличные от чувств к другим представительницам прекрасного пола. Юлька была красива.

Он даже как-то неуклюже пытался ухаживать за ней. До дома там проводить. А сегодня он узнал, что ее видели с каким-то фраером из соседнего района. Как то не по себе стало. Костик впал в состояние грусти и уныния. Делать ничего не хотелось. Идти тоже никуда не хотелось. Просто сидеть дома, смотреть в окно и ни о чем не думать. Хорошо, Валерик придыбал, портвешок притащил. Выпили, полегчало. Счастье, когда в беде есть с кем словом перемолвиться.

– Ну что? Накатим по одной? – после непродолжительного, но, как им показалось, несколько затянувшегося молчания предложил Валерик.

– Давай.

Валерик подошел к столу, правой рукой смело взял бутылку и плеснул быстрым и уверенным движением портвейн в стаканы. Жидкость, ударившись о дно взыграла всплесками к краям, но не пересекла их. Закончив наливать, он тем же быстрым движением поставил бутылку на стол, заметно стукнув по нему дном. Сразу же схватил свой стакан и поднес его к груди. Призадумался. Поднял голову вверх и некоторое время смотрел в угол потолка «украшенный» изрядной паутиной.

– Вот что я скажу тебе дружище! – начал он. – Я читал в одной умной книжке.

– Хорош заливать – перебил неожиданно его Костик. – Книжки ты читаешь, тоже мне умник.

– Ну, ладно не читал, слышал от кого-то

– Ну. Так то так.

– Так вот. Все проблемы наши от того, что мы не умеем держать под контролем свои эмоции, а наоборот позволяем им себя мучить.

– Че то я не понял.

– Щас растолкую.

– Э.. погоди растолкун. Ты сейчас на полчаса зарядишь, а портвешок то греется.

Костик сидел, вяло помешивая темную жидкость в стакане.

– И рука немеет – продолжил он.

– Ах, да – спохватился Валерик, глядя удивленно на свой сосуд. – Давай за мирное небо над головой, а потом объясню.

Они чокнулись, резко выпили, зашелестели ртами, занюхали хлебушком, скушали.

– Ну вот – поставив стакан на стол, несколько измененным голосом сказал Костик. – Так оно лучше. – Он потихоньку расправил сжатые плечи, по телу прошла волна умиротворения. – Бухти – махнул он в сторону оратора.

– Ну вот смотри – положил тот щипок хлеба себе в рот и, продолжил жуя. – Например, у дедушки сердце больное.

– Так.

– Пошел он пенсию получать. Получил, идет домой, и по дороге вываливается у него кошелек с деньгами. А он и не замечает. Приходит домой, лезет за кошельком, а его нет.

– Ну?

– Вот те и ну. Начинает сильно волноваться, сердце не выдерживает и привет – обнимает Кондратий.

Прошла небольшая пауза. Валерик обернулся к окну и стал смотреть во двор. Продолжил:

– Нет, я, конечно, понимаю, что без денег никуда, они нужны и все такое. Но, стоит ли из за них так убиваться, расстраиваться. Не знаю. Спокойней как то надо, спокойней.

– Это ты к чему?

– Я это к тому, мой милый друг, что приобрел – не смейся, потерял – не плачь. Вот че ты сидишь такой хмурый? Девчонка бросила. Так ведь сказать по правде, у вас и отношений то особых не было. То, что ты считаешь, так это просто твои домыслы, ты сам себе придумал, что между вами что-то есть. А на самом деле…

Валерик посмотрел на товарища, тот сидел еще более понурый, голову опустил. Ему стало жалко его, и он остановил разоблачение.

– Ну ладно, ладно – похлопал он одобрительно Костика по плечу – не грусти. Пройдет время, все забудется. Время лечит.

– Тебе легко говорить.

– Пошли в парк.

А что же Юля? Псевдоподружка нашего Костика. Если бы она слышала вышеприведенную беседу, я уверен, она бы очень удивилась. Ей бы и в голову не пришло иметь отношения с таким парнем как Костик. Некрасивый, двух слов связать не может, одет как интернатовский. То, что смотрел на нее с восторгом и желанием, так это ничего необычного, все мальчики на нее так смотрели. Ну, проводил пару раз, шоколадкой угостил, что ж теперь – в вечной любви клясться? Нет, не ее вариант. Вот Володька из стошестой школы, это да! Только он на нее не смотрит совсем, малолеткой наверное считает. Но ничего, вот купит она себе туфли на высоком каблуке, помаду импортную, тогда посмотрим. Не было у нее к Костику никаких чувств, ни хороших, ни плохих. Пацан как пацан, рядовое создание.

А безнадежный воздыхатель со своим дружком шли узкой тропкой к парку. Тропка эта проходила между дворами и по краям густо заросла высокой травой. Лебеда, осока, пырей, крапива. То, что нередко встречается на августовской неухоженной земле. Следовало идти одному за другим, двое не помещались. В некоторых местах приходилось поворачиваться боком, так как разросшиеся лопухи и терновник наступали на пространство тропинки. Проходя мимо кустов акации, Костик сорвал стручок и сделал пикульку. Несколько раз дунул, появился хриплый, характерный звук. Валерик посмотрел на него сначала неодобрительно, как бы говоря « Че, детство в ж-пе заиграло?», но потом улыбнулся, положил дружески руку на плечо Костика и сказал: «Вот что я скажу тебе дружище! Наслаждайся жизнью. Радуйся. Не бойся проявлять свои желания, не оглядывайся на других, не отказывай себе в маленьких удовольствиях, не забывай устраивать себе маленькие праздники. Кто бы что ни говорил, как бы не смотрел осуждающе, бог с ними. Жизнь такая штука – на проблемы и печали не скупится, а вот на радость не очень. И мы были бы с тобой большими глупцами, если бы не могли себе радость доставить. Шут с ней с жизнью, не хочет радовать, ну и не надо. Мы свое счастье своими руками выкуем. Правда?»

Костик не знал, что ответить, он смотрел на своего товарища отупело. Его не весьма развитый мозг не успевал за мыслью Валерика. В итоге он так и не понял к чему Валерик выдал такую речь. Но по интонации и светлому выражению лица почувствовал, что говорит он что-то доброе, хорошее и правильное. Как было не согласиться с такими словами? Конечно, он согласился и сказал: «Правда». На что Валерик несколько удивленно, но, в то же время не снижая позитивности тона, отреагировал следующим образом:

– Ты меня радуешь приятель. Наше общение не проходит даром. Ты все чаще понимаешь меня, несмотря на сложность моих изречений. Молодец. Прогресс в людях меня всегда радует. Если так и дальше пойдет…

Что случиться, если так и дальше пойдет, осталось неизвестным, потому что речь Валеры внезапно прервалась.

– Опа! – сказал он, практически не прерываясь. – Ну, надо же! Что за народ? Да, как была ты Русь матушка страной отсталой да темной, так видать тебе века оставаться.

Они уже вышли к дороге. Вдоль гладкого, асфальтированного тротуара были высажены небольшие деревца, огороженные бордюрами.. Всю прелесть картины портила небольшая куча мусора, высыпанная, словно новогодние подарки под ствол одного из них. Валерик тем временем продолжал свою обличительную речь.

– Ну, что за люди? Ну, что тебе, трудно до мусорки дойти? Ты же культурный человек, на дворе двадцатый век. А еще собираемся коммунизм строить. Какой в ж-пу коммунизм. Средневековое сознанье. Хорошо он еще не навалил туда, а только мусор выбросил. Хотя я бы, честно говоря, не удивился бы. Нет, ну ты подумай. Люди старались, деревья садили, асфальтировали. Чтобы грязно не было, чтобы глаз радовался, а он взял и всю эту красоту к чертовой бабушке. Не, я так не могу, просто нервы вскипают.

Он достал пачку «Пегаса» из внутреннего кармана куртки, взял сигарету и прикурил от модной зажигалки с откидной крышечкой.

– Будешь? – вспомнив, что забыл про друга обратился он к Костику.

Тот смотрел на него со странной улыбкой, прищуром, как будто и был тем самым человеком, который совершил это злодеяние. Валерик достал сигареты, Костик закурил. Какое-то время прошло в молчании. На лице Валерика было написано некоторое замешательство. Он спросил Костика:

– Ты че так смотришь? Не согласен со мной что ли?

Костик как будто ждал этого вопроса. Захихикал, стряхнул пепел и оправдался:

– Да нет, нет. Все нормально.

– А че лыбишься тогда? Нет, если ты с чем не согласен, ты скажи.

Костик уже принял серьезный вид и сказал:

– Да нет, Валера, прав ты.

– Да? – Как-то недоверчиво выдал Валера. – Ну, ладно, добавил он растеряно. – Ну что, пошли?

Парк находился через дорогу. Редкие машины проезжали мимо. Они перешли на другую сторону, не переставая курить. По периметру парк был огорожен кустарником. Они не пошли к центральному входу, а протиснулись через кусты, оказавшись в тени деревьев парковой аллеи. Немного постояли, докурили, обозревая все вокруг. Загасили слюной бычки и бросили их в траву. Опавшая листва шелестела под ногами, соломенные сосновые иголки подпрыгивали от шагов. Они шли по узкой земляной дорожке к месту встречи, там их уже ждали.

Ждали их представители компании Лилька и Валек. Лилька была в синей, стежёной куртке, Валек в коричневом свитере. Белокурые волосы растрепано свисали по бокам невзрачного лица девушки. Она стояла и кутала руки в рукава. Валек, крепкий парень с кудрявой, темной шевелюрой сидел, выпрямив спину и, по-хозяйски раздвинув ноги, на поваленном стволе дерева. Курил, неторопливо выпуская дым изо рта. Рядом с правой ногой стояла полупустая бутылка портвейна, а рядом с ней небольшой граненый стаканчик. На лицах этой парочки была написана тоска. Как только они увидели подходивших товарищей, лица оживились.

– О, здорово, Валерик, Костян!

Мужчины обменялись рукопожатиями.

– Лилечка, как дела? – обволакивающим голосом поинтересовался Валерик.

Лилечка неопределенно пожала плечами, на бледных щечках появился румянец.

– Че творите?

– Да так, сидим, расслабляемся.

– Никто больше не подходил?

– Не-а.

Постояли немножко в тишине, помялись. Валек вспомнил про бутылку:

– Ну что, может по маленькой за встречу?

– Это можно – сказал Валерик и подсел рядышком на бревно. Вдохнул воздух, стал всматриваться вдаль.

Валек налил стаканчик и подал ему. Тот подержал некоторое время в руке, понюхал.

– Пей, не отравишься – поддернул его сотоварищ – тоже мне дегустатор.

Валерик усмехнулся и выпил залпом коричневую жидкость, горло слегка перехватило, но он справился. Валек подал наполовину очищенный от фольги и надкусанный плавленый сырок. Валерик занюхал, потом откусил маленький кусочек. Отдал обратно.

– Ну, ты интелиегенция, уважаю – прокомментировал Валек.

– А что брат пролетарий скажет? – обратился он к Костику.

– Наливай.

– Вот это по-нашему, коротко и по существу.

Процедура повторилась.

Прошло время. Лилечка и Костик переминались с ноги на ногу. Валек сидел барином, уперев ладони в колени. Валерик сидел рядом, обняв себя за плечи.

– Ты че, замерз что-ли? – своим грубым голосом спросил его кучерявый великан.

Валерик смерил его взглядом с головы до ног. Во взгляде этом читалось некоторое презрение и немой риторический вопрос – с кем приходиться общаться? Но отвечать ничего не стал, медленно разжал руки и уперся ладонями в бревно.

– Че-то скучно как-то – резюмировал он. – Хоть пришел бы кто-нибудь что ли?

– Лиля, ну что стоишь? Садись рядом, в ногах правды нет.

Та постепенно присела рядышком. Валерик обнял ее за плечи, она послушно прижалась.

– Вот, так-то лучше – сказал он.

– Эх – выдохнул Валек, так как будто после долгого размышления решился на какое-то действие. Налил стаканчик и выпил сразу. Залпом.

Портвейн провалился в его массивный рот как в пропасть. Он смял фольгу и бросил получившийся комок в сторону. Валерик посмотрел на него неодобрительно, но ничего не сказал. Прожевывая не спеша, Валек начал повествование:

– Ну, в общем такие дела, шомк, значит – цыкнул он сквозь зубы. – Такое дело, значит. Был я вчера в деревне. Там случай рассказывали, тракторист один – сплюнул он в сторону сквозь зубы – бухой на тракторе ехал боронить. А до этого на танцах одному городскому морду набил. Я уж не знаю из-за чего, вроде бабу они какую-то не поделили.

– Во, во – вмешался Костик – все беды из-за баб.

Лилечка опустила голову и как-то сникла. Валерик ободряюще похлопал ее по плечу.

– Ну, значит – продолжил рассказчик – захотел он, видать, утром похмелиться, здоровье поправить, да видать не рассчитал, а может самогон крепкий попался, не знаю. Короче, захмелел крепко, а ему на работу надо. В колхозе сам знаешь, полевые работы, сегодня не сделал, завтра все. Ну, едет он значит на тракторе, опаздывает, торопится. На полной скорости едет, хотя че там в тракторе за скорость – километров тридцать. Ну, вот. То ли на кочку наехал, то ли руль не удержал, свалился короче с дороги в кувет, трактор на бок. Сам жив, здоров, хоть бы что. Правду говорят – пьяного да дурака бог бережет. Да и кувет там не глубокий был. Вот такой случай.

Прошла пауза. Валек, не спеша закурил, как бы давая понять, что рассказ окончен. Молчание затянулось. Валерик посмотрел недоуменно:

– И это все?

Валек глянул озадаченно:

– Все.

– Н-да – сделал вывод Валерик – рассказчик из тебя…. не очень.

– Как это?

– Ну, а в чем суть?

Валек призадумался.

– В чем суть спрашиваешь?

– Ну.

– Премии его лишили, вот в чем суть.

– А трактор?

– А что трактор? Вытянули его Камазом. Тросом зацепили и вытянули.

Валерик начал потихоньку смеяться, его смех постепенно начали подхватывать остальные. Кроме рассказчика.

– Че ржете?

Постепенно все перестали смеяться. Слово взял Валерик:

– Видишь ли Валек – он встал, подошел к Вальку и положил руку ему на плечо – видишь ли, суть этого рассказа в другом. Смысл в том, что за преступлением всегда наказание следует, а за виной расплата.

– Как это?

– Да так это. Нечего было ему человека по лицу бить. Глядишь, ничего бы и не было.

– Ну, не скажи. Эти городские, знаешь какие наглые. Ой. Понаедут, нарядятся. А девки наши деревенские, как увидят городского, так и смотрят на него, будто им мозги поотшибало. Сами-то доярки доярками, а все туда же, в городе жить хотят. Бить их надо – взмахнул он увесистым кулаком – бездельников городских

– Ну, ты это..– урезонивающим тоном охладил его Валерик – ты сильно то не зарывайся. Умерь пыл. Я понимаю, конечно, сильные эмоции, тяжело контролировать. Но, как-то и об обществе забывать не стоит.

Валек взглянул на него извиняющимся взглядом. Мол, хватил через край, бывает. Сказал:

– Да я так просто.

– Ты ведь и сам городской.

– Я то? Я не. Вот отучусь на механика и обратно в колхоз поеду. Че я в этом городе не видел? Там тишина, покой, свежий воздух. Речка, порыбачить можно. Свой дом, огород, банька. Эх, после баньки, холодный самогончик да малосольным огурчиком закусить. Хорошо! – Он мечтательно прикрыл глаза.

– Ну, ну – парировал Валерик – посмотрим. – Закрутишь с какой-нибудь девчонкой городской. В парке погуляешь, в ресторан, в кино сходите. В театр, на концерт. Приедешь в деревню свою, она тебе болотом покажется.

– Но-но-но – начал грозно подниматься Валек.

– Мальчики не ссорьтесь! – испугалась Лиля.

– Ты деревню то мою не трожь. Это еще посмотреть надо, что болото. Вот город ваш, самое болото и есть.

– Вот сейчас мудро сказал – похвалил Валерик.– Сам может, не понял, но сказал мудро. Ты извини, что-то я тоже переборщил.

Валек примирительно осел.

– Вообще – продолжил Валерик – нам нужно уходить от антогонизьма.

Костик и Валек посмотрели на него неодобрительно. Тот сделал вид, что не заметил.

– Еще Владимир Ильич Ленин говорил, что между рабочим классом и крестьянством не должно быть противоречий, а между городом и деревней не должно быть границ. Все мы равноправны граждане Советского Союза и делить нам нечего. Памятник рабочий и крестьянка видел? – обратился он к Вальку.

– Ну.

. – Вот и мы с тобой, должны так же слиться в единое целое.

Костик захохотал:

– И кто же из вас крестьянка?

– Эх ты, грубиян. Я о высоком а ты…

– Эх – махнул на него Валерик.

Однако засмеялся вместе со всеми. Дружеский смех разрядил обстановку. В компании вновь поселился теплый дух.

Прошло немного времени, и Валек заметил кого-то вдалеке.

– Кажется, нашего полку прибыло. Все обернулись в направлении его взгляда. К ним подходили ребята из их компании. Один нес гитару, другой темную сумку из плащевой ткани.. Судя по тому, что она отвисала, в ней находился какой-то увесистый предмет. Не надо было быть экстрасенсом, чтобы догадаться, что этот предмет есть не что иное, как бутылка с горячительным напитком.

От этой мысли всем стало приятно. Сама мысль разлилась, как спиртное живительным теплом по организму.

– Во, гитара это хорошо – подытожил Валерик. – Повеселимся.

Гитара играла шизгару. Лилечка к этому времени уже встала с бревна и, держа руки в карманах, весело переминалась с ноги на ногу. Солист несколько фальшивил в аккордах. Да и гитара была «не эталон», пальцы ударяли по струнам резковато, звук выходил громким и развесистым, но публику это не смущало, главное было в настроении. Если бы эту песню слышали авторы, они навряд ли узнали текст, потому что пелось что-то типа:

– аин таин криста айс,

ёин моин фаер эйс и т.д.

Как я уже сказал, настроение было. Валерик качал головой в такт музыке, сидя на бревне рядом с музыкантом, похлопывал ладошками себя по коленкам. Валёк еле заметно покачивал головой из стороны в сторону. Даже Костик, не большой любитель музыки, песен и танцев, опершись на ствол дерева подергивал ножкой. Припев пели хором:

– Шизгара! Е бэйби шизгара!

Второй пришедший взял на себя функцию виночерпия и разливал в стаканчик принесенный портвейн и давал выпить каждому, кроме певца. И поочередно подносил желающим. Сам, однако, не выпил, пока песня не закончилась. Дождался, когда тот закончит, напоил его и только потом выпил сам. Это называется солидарность.

Певец поставил гитару рядом с собой, потер пальцы:

– Что-то зябко сегодня.

– Да, к вечеру наверно похолодает.

Прошла небольшая пауза. Валерик оборотился в сторону аллеи и некоторое время удерживал взгляд. Костик заметил это и тоже повернулся в эту сторону. По аллее медленно шла молоденькая девушка в длинном черном пальто. Подняла с асфальта разлапистый кленовый лист и стала внимательно его рассматривать.

– Кто это интересно? – не обращаясь ни к кому конкретно спросил Валерик.

– Не знаю – ответил Костик, как будто вопрос относился к нему.

Валерик вернулся к компании:

– Странная она какая-то. Я ее уже не в первый раз вижу. Ходит одна. То вокруг смотрит. То листья подбирает.

– Малахольная – сказал кто-то.

– А может ей скучно одной, одиноко? – предположил Валерик, не обращая внимания на высказывание. Лилечка, смотревшая в сторону обсуждаемого объекта с легким презрением, после этих слов отвернулась и стала смотреть вниз с видом, что это ее нисколько не касается.

– Пойти, познакомиться что-ли? – выдал Валерик.

– Да, нет не ходи. Испугается она тебя такого, разбитного – начал отговаривать Костик.