Остров утраченных

Размер шрифта: 13

Глава 1: Параллельные миры

Каждый дурак знает, что на Бали два времени года: сухой сезон и сезон дождей. Но никто не предупреждает, что здесь существуют параллельные миры.

Первый мир – курортный, глянцевый, с инстаграм-баунти и лавандовыми латте в кофейнях Чангу. Это то, что видит большинство. Второй – настоящий, плотный, как влажный воздух перед грозой. Его замечаешь, только если задержишься дольше положенного туристического срока. А есть ещё третий – мой собственный мир, который я привёз с собой из промёрзшей Москвы – мир, в котором Марк ещё иногда жив.

Утро началось, как обычно, с петухов. Сколько бы кондиционеров, берушей и шума прибоя ни отделяло тебя от реальности, если ты живёшь в настоящем Убуде, а не в пятизвёздочном резорте, первое, что ты слышишь каждый день – это петухи. Они орут не с рассветом, как принято думать, а когда им, чёрт возьми, вздумается.

Моя утренняя рутина была отточена до автоматизма: расчехлить москитную сетку, нащупать телефон, убедиться, что времени до первых сообщений от коллег из Москвы ещё полно, сварить кофе в гейзерной кофеварке – единственной вещи, кроме фотоаппарата, которую я привёз с собой из прошлой жизни.

Я вышел на крохотную веранду и сделал первый глоток, наблюдая, как солнце медленно подсвечивает заросли бамбука за моим домом. Где-то вдалеке пронзительно запищал мопед – балийцы любят снимать глушители, чтобы все знали об их приближении.

Прямо перед верандой, метрах в трёх, начиналось рисовое поле. Ещё месяц назад оно было изумрудным, почти светящимся изнутри. Теперь, в конце сухого сезона, поле пожелтело и наполнилось шорохами – крестьяне почти закончили сбор урожая. Каждое утро я наблюдал за пожилой женщиной в конической шляпе, которая неторопливо переходила от одного участка к другому. Она всегда была одна, но, казалось, вела оживлённую беседу с рисовыми духами.

– Пермиси, – услышал я голос и обернулся. Моя домработница Путу стояла у края веранды с корзиной фруктов. – Я принесла манго и рамбутаны от мужа. Очень сладкие.

– Терима касих, – поблагодарил я на ломаном индонезийском.

Путу улыбнулась, показав красные от бетеля зубы. Она приходила три раза в неделю, убирала дом и иногда приносила фрукты или сладости. Я платил ей вдвое больше стандартной местной ставки, но всё равно чувствовал себя неловко – мне достаточно было часа работы фрилансером, чтобы оплатить её целый день.

– Сегодня Ваш русский друг приходил. Оставил это, – она протянула сложенный лист бумаги.

Друг? У меня здесь нет друзей. Только знакомые.

На вырванном из блокнота листе красовалась записка, написанная размашистым почерком:

«Андрюха, завтра Кетут устраивает мини-праздник в своём варунге в честь скорого Ньепи. Будут кокосовый арак и какая-то местная музыка. Даже ты не можешь это пропустить. Закат. Варунг Кетута. Без вариантов. – Игорь»

Я скомкал записку. Игорь был типичным представителем первого, глянцевого мира Бали. IT-предприниматель, перевёзший свою команду разработчиков в Убуд «для вдохновения и экономии». Мы познакомились три месяца назад в кафе с единственным нормальным вай-фаем в округе. Я тогда сдавал срочный материал в журнал о путешествиях – последний проект, который я согласился делать для России. С тех пор он периодически пытался втянуть меня в местную русскоязычную тусовку.

Но Кетут… С Кетутом было иначе. Его маленький варунг – простая открытая кухня с пластиковыми столиками – находился на углу улицы, ведущей к моему дому. Именно там я впервые попробовал настоящий наси чампур и влюбился в острую балийскую еду, которая обжигала не только язык, но и душу. Кетут никогда не говорил о философии, о духовности или о «настоящем Бали» – вещах, которыми бредили приезжие. Он просто жил, готовил еду и наблюдал за происходящим с едва заметной улыбкой.

Я допил кофе, пытаясь решить, стоит ли идти на этот праздник. С одной стороны, я специально снял дом подальше от туристических мест и русскоязычных экспатов. С другой – Кетут был, пожалуй, единственным человеком на острове, с которым мне было по-настоящему комфортно.

«Без вариантов», – написал Игорь. Он понятия не имел, сколько вариантов я перебрал за последний год, прежде чем оказаться здесь.

Я вышел из дома ближе к вечеру, когда солнце уже не так беспощадно обжигало кожу. Тело под тонкой льняной рубашкой покрылось испариной почти сразу – влажность перед дождями становилась почти осязаемой.

Дорога до варунга Кетута занимала обычно минут десять, но я решил пройтись окружным путём, через храмовый комплекс. У входа в храм местная девушка раскладывала подношения – маленькие корзиночки из пальмовых листьев с цветами, рисом и благовониями. Каждый день, каждое утро – везде на острове эти подношения. Марка бы это восхитило. Ему нравились ритуалы, повторяющиеся действия, придающие жизни структуру.

«Представь, – сказал бы он, – каждый день просыпаться и первым делом создавать что-то красивое, а потом отдавать это богам? У них тут всё устроено правильно».

Я отогнал от себя голос Марка. В последнее время он звучал всё реже.

Варунг Кетута выделялся среди других разноцветными фонариками, развешанными между бамбуковыми столбами. Несколько пластиковых столов были сдвинуты вместе, образуя один длинный ряд. За ними уже сидело человек пятнадцать – смесь местных и приезжих, как и всё на этом острове.

– Андрей! – Кетут заметил меня первым. – Масук, масук! Заходи!

Он вытер руки о фартук и крепко пожал мою ладонь.

– Я думал, ты не придёшь. Всегда так занят, – рассмеялся он. – Сегодня особенный день. Через неделю Ньепи – день тишины. Надо сначала как следует пошуметь!

В его ломаном английском с сильным акцентом была какая-то подкупающая искренность.

Я сел на свободное место в конце стола, кивнув нескольким знакомым лицам. Игорь, сидевший посередине, салютовал мне бутылкой местного пива «Бинтанг».

– А вот и наш отшельник! – громко объявил он. – Ребята, знакомьтесь – это Андрей, делает охеренные репортажные фотки, но зарыл свой талант в рисовых полях Убуда.

Несколько человек обернулись с вежливым интересом. Среди них я заметил пару, с которой однажды пересекался в кафе, и ещё какого-то бородатого парня из «диджитал-номадов», вечно торчащего с ноутбуком в коворкинге возле рынка.

– Игорь, – я кивнул ему. – Рано хоронить мою карьеру.

– Да ладно, почти год прошёл с твоей последней публикации. Я проверял, – подмигнул он.

Кетут поставил передо мной тарелку с жареной лапшой и стакан с мутноватой жидкостью.

– Арак с кокосовым молоком, – пояснил он. – Сегодня твой счастливый день, мистер Андрей. Сегодня духи настроены благосклонно.

И правда, что-то такое витало в воздухе – может быть, приближение дождя, может, предвкушение праздника. Я сделал глоток арака – мягкий травяной вкус с горьким послевкусием.

За столом бурлил разговор. Русские экспаты обсуждали новый указ губернатора о запрете мопедов в некоторых районах, сетовали на рост цен на аренду и на туристов, заполонивших их «тайный» пляж. Обычные разговоры людей, которые приезжают на Бали «за настоящей жизнью», а обнаруживают себя внутри другого пузыря.

Я молча ел, наблюдая за происходящим сквозь профессиональную привычку кадрировать реальность. Вот девушка за дальним концом стола запрокидывает голову, смеясь. Вот Кетут протирает стойку, бросая быстрые взгляды на дорогу – не идут ли новые посетители. Вот маленькая ящерица замирает на стене, наблюдая за нами, как я наблюдаю за ней.

– Эй, можно к вам?

Я обернулся на голос. Рядом со столом стояла девушка – невысокая, с коротко стриженными тёмными волосами, в простом льняном комбинезоне. На плече висела видавшая виды холщовая сумка.

– Соня! – Игорь вскочил. – Наконец-то! Давай сюда, мы тебе место держим!

Он указал на пустой стул рядом со мной. Девушка села, бросив на меня быстрый взгляд.

– Привет, я Соня, – она протянула руку. – Ты не похож на других русских здесь.

Я пожал её ладонь – сухую и тёплую.

– Андрей. В каком смысле не похож?

– В хорошем, – она улыбнулась. – Ты не пытаешься выглядеть как местный и не кричишь о том, что нашёл просветление.

Кетут уже нёс ей тарелку и стакан с араком.

– Для новой подруги мистера Игоря, – произнёс он торжественно.

– Я не его подруга, – быстро поправила Соня. – Просто снимаю у него комнату на вилле.

– Все мы друзья на Бали, – философски заметил Кетут. – Особенно в сезон дождей. Слишком мокро, чтобы быть врагами.

Я невольно усмехнулся. В простых фразах Кетута часто звучала народная мудрость, лишённая наносного мистицизма, которым грешили «духовные» блогеры и инструкторы йоги.

– Ты давно здесь? – спросила Соня, приступая к еде.

– Десять месяцев.

– Ого! И как? Не надоело ещё райское наслаждение?

В её вопросе не было обычной туристической восторженности, скорее какая-то настороженность, как будто она проверяла меня.

– На Бали легко жить, – ответил я уклончиво. – Если не искать того, чего здесь нет.

– Например?

– Например, смысла. Все едут сюда за смыслом, но это просто остров с красивыми пейзажами и сложной культурой. Всё остальное люди привозят с собой.

Соня посмотрела на меня с неожиданным интересом.

– А ты зачем приехал?

Вопрос, которого я избегал даже в разговорах с самим собой. Перед глазами мелькнуло воспоминание – Марк, сидящий на подоконнике нашей московской квартиры, листающий путеводитель по Бали.

«Представляешь, там есть День Тишины, – говорил он, – когда весь остров замирает. Никто не выходит из дома, не зажигает огня, не включает электричество. Полная тишина и темнота. Я бы хотел это увидеть».

Он так и не увидел.

– Я фотограф, – сказал я Соне. – Приехал поснимать местную жизнь, да так и остался.

Полуправда лучше лжи.

– И много снимаешь? – в её голосе слышался вызов.

– Меньше, чем хотелось бы.

К нашему концу стола подошёл Игорь, уже заметно опьяневший.

– Соня, ты общаешься с самым таинственным русским на Бали! – он хлопнул меня по плечу. – Никто не знает, почему наш Андрей променял крутые съёмки в горячих точках на рисовые поля. Призраков фотографирует, не иначе.

– Игорь, – я попытался мягко осадить его.

– Да ладно тебе! – он не унимался. – Соньке можно рассказать, она своя. Тоже прячется от прошлого.

Соня напряглась.

– Игорь, может быть, не стоит… – начала она.

– Слышал новость? – перебил её Игорь, обращаясь ко мне. – Фирма, где работал твой друг, обанкротилась. Совсем недавно. Говорят, там какие-то мутки с инвесторами были.

Я замер. В ушах зашумело, перекрывая звуки разговоров и музыки.

– Откуда ты знаешь про Марка? – мой голос звучал чужим.

– Да ладно, все знают. Мир тесный, особенно IT-тусовка. – Игорь явно не замечал, как меняется моё лицо. – Я же там консультантом работал, пока своё не открыл. Помню эту историю – парень в окно выпрыгнул прямо в офисе. Такой скандал был…

Я резко встал, опрокинув стакан. Мутная жидкость растеклась по столу.

– Извините, – я бросил на стол несколько купюр. – Мне нужно идти.

Не дожидаясь ответа, я направился к выходу. За спиной услышал возмущённый голос Сони:

– Ты что творишь, придурок? Совсем с ума сошёл?

Ночной воздух ударил в лицо. Вдалеке уже громыхал гром – сезон дождей вступал в свои права.

Я почти бежал по узкой дороге, окруженной рисовыми полями. Горло сжимало так, что было трудно дышать. Марк. Его компания. Все эти месяцы я избегал новостей из России, не проверял почту, связанную с прошлой жизнью, не отвечал на звонки с неизвестных номеров. Я думал, что сбежал достаточно далеко.

«Парень в окно выпрыгнул прямо в офисе».

Как будто это было так просто – какой-то безымянный парень, строчка в новостях. Как будто это не был человек, с которым я прожил пять лет. Человек, который оставил записку «Прости, я больше не могу» – записку, которую я нашёл, вернувшись из двухнедельной командировки в Сирию. Которую прочитал и выбросил, решив, что это всего лишь очередная ссора из-за моих постоянных отъездов.

Первые тяжёлые капли дождя упали мне на плечи. Через минуту ливень обрушился, как водопад. Я остановился посреди дороги, запрокинув голову к чёрному небу. Вода стекала по лицу, смешиваясь с солёным – слёзы или пот, уже не разобрать.

Парадокс Бали: приезжаешь, чтобы сбежать от себя, а находишь себя на каждом повороте. Сколько бы миров здесь ни существовало, твой собственный всегда с тобой.

Внезапно я почувствовал рядом присутствие. Обернувшись, увидел Соню, стоящую под большим холщовым зонтом.

– Такси уже не ходят, – сказала она просто. – А в такой дождь здесь и утонуть можно. Пойдём, я провожу тебя до дома.

Я молча кивнул и шагнул под её зонт. Мы пошли вперёд сквозь стену тропического ливня – два беглеца из разных миров, случайно оказавшиеся под одним небом.

Дождь барабанил по ткани зонта с такой силой, что казалось, вот-вот пробьёт его. Мы шли почти вплотную – неловкость чужого тела, влажное тепло. Я был уже насквозь мокрый, так что не имело смысла прятаться, но что-то в этом жесте – укрытие под чужим зонтом – было важнее практической пользы.

– Игорь конченый мудак, – сказала Соня, нарушив молчание. – Уже не в первый раз.

– Он не знал, – ответил я, удивляясь собственному желанию защитить Игоря. – Откуда ему… Я никому здесь не рассказывал.

– Всё равно мудак. Есть вещи, которые чувствуешь, даже если не знаешь деталей.

Мы свернули на узкую тропинку, ведущую к моему дому. В темноте она превратилась в ручей – вода стекала по склону холма, унося с собой лепестки цветов и листья.

– Твой друг… – начала Соня осторожно.

– Партнёр. Марк был моим партнёром. Пять лет вместе.

Она чуть заметно кивнула, не выказав ни удивления, ни любопытства. Просто приняла информацию.

– Мне жаль.

– Все так говорят, – я почувствовал горечь в голосе. – «Мне жаль». Как будто это что-то меняет.

– Не меняет, – согласилась она. – Но что ещё говорить? Всё остальное ещё бесполезнее.

В этом была какая-то честность, которая зацепила меня. Не попытка утешить или пожалеть – просто признание реальности.

Мы дошли до моего дома. Верандные фонари автоматически включились, когда мы поднялись по ступенькам, создавая ореол золотистого света в стене дождя.

– Хочешь войти? – предложил я, сам не веря своим словам. – Высохнуть, переждать ливень?

Соня сложила зонт, стряхнула с него воду и прислонила к стене.

– Есть у тебя чай? Или кофе? Мне как-то резко стало холодно.

В тропиках холод особенный – он проникает в кости вместе с влагой, несмотря на высокую температуру воздуха. Я включил свет в гостиной и пошёл на кухню ставить чайник.

– Полотенце в ванной, первая дверь справа.

Пока чайник набирал температуру, я переоделся в сухую одежду и нашёл чистую футболку и шорты, которые могли бы подойти Соне. Положил их на кровать в гостевой комнате и крикнул ей об этом.

Когда она вышла из ванной, я не сразу её узнал. Без макияжа, с мокрыми волосами, в моей белой футболке, доходящей ей почти до колен, она казалась совсем юной, почти подростком. Но глаза оставались взрослыми – настороженными, с каким-то глубоким знанием, которое не дают простые годы.

– Спасибо, – она кивнула на футболку. – Удобно.

Мы сели на веранде под крышей, защищённые от дождя, но всё равно чувствуя его присутствие – запах мокрой земли, звук падающих капель, тяжёлая влажность воздуха. Я протянул Соне чашку травяного чая с имбирём и лемонграссом.

– Местный рецепт от простуды, – пояснил я. – Путу научила.

Она сделала глоток и удивлённо приподняла брови:

– Вау, огненный. Но здорово.

Мы молчали некоторое время, просто наблюдая за дождём. Странно, но в этом молчании не было неловкости. Как будто мы оба понимали цену словам и не спешили их тратить.

– Знаешь, – наконец сказала Соня, – я всегда представляла Бали как место, где ничего плохого не может случиться. Всё это дерьмо с райским островом, с исцелением, с «найди себя». Кажется, я попалась на эту удочку.

– А что случилось? – спросил я. – Только если хочешь рассказать.

Она покрутила чашку в руках.

– Ничего особенного. Классическая история. Абьюзивные отношения, из которых я слишком долго не могла выбраться. Он был… убедительным. Заставлял меня сомневаться в реальности. Потом стало физическим. – Она говорила об этом с отстранённостью человека, пересказывающего фильм. – Когда я наконец ушла, он начал преследовать меня. Мне посоветовали уехать куда-нибудь далеко. Бали казался достаточно далёким.

Я кивнул. Да, Бали кажется достаточно далёким от всего, пока не обнаруживаешь, что главное – своё собственное прошлое – ты привёз с собой.

– А ты? – спросила она. – Что случилось с Марком?

Вопрос, которого я ждал и боялся. Странно, но впервые за долгое время я почувствовал, что могу говорить об этом.

– Он покончил с собой, пока я был в командировке в Сирии. Выпрыгнул из окна своего офиса на одиннадцатом этаже. – Слова выходили механически, как будто я зачитывал полицейский отчёт. – Оставил записку. «Прости, я больше не могу». Я нашёл её, когда вернулся. Сначала подумал, что это о наших отношениях. Мы часто ссорились перед этим. Из-за моих постоянных отъездов, из-за его депрессии, которую я не замечал или не хотел замечать.

Я сделал глоток остывшего чая, чтобы скрыть дрожь в голосе.

– Он никогда не говорил о самоубийстве. Никаких признаков. По крайней мере, я их не видел. Потом выяснилось, что в его компании были проблемы. Финансовые махинации, угроза уголовного дела. Не знаю, было ли это причиной или просто последней каплей.

Соня смотрела на меня без жалости, и я был благодарен ей за это.

– Ты винишь себя, – это был не вопрос.

– А ты бы не винила?

– Винила бы, конечно. – Она пожала плечами. – Но это ничего не значит. Вина – это роскошь. Она позволяет думать, что ты мог что-то изменить. Что был настолько важен и силён.

В её словах была какая-то отрезвляющая правда, почти болезненная.

– Ты не психолог случайно? – спросил я с невольной усмешкой.

– Нет. Просто слишком много времени в терапии.

Дождь начал стихать, превращаясь из тропического ливня в обычный дождь. Мокрые листья банановых деревьев блестели в свете веранды.

– Игорь упомянул, что компания обанкротилась, – сказал я, удивляясь, как спокойно теперь звучит мой голос. – Интересно, как всё закончилось для тех, кто втянул Марка в эту историю.

– Правосудие? – Соня скептически подняла бровь.

– Не знаю. Может быть, просто знание. Всё это время я бежал от информации, от новостей, от всего, что напоминало о прошлом. Может, пора перестать.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Ты поэтому не фотографируешь больше? Чтобы не вспоминать?

Вопрос застал меня врасплох. Я никогда не связывал эти вещи.

– Я не… – начал было я, но осёкся. – Не знаю. Может быть. Последние месяцы перед смертью Марка я снимал военный конфликт. Возвращался домой с флешками, полными чужого горя, чужой смерти. А потом нашёл его записку.

Соня понимающе кивнула.

– Мой терапевт называет это «замороженным горем». Когда ты застываешь в одной точке и вся жизнь словно останавливается. – Она отставила пустую чашку. – Знаешь, что я делаю, когда становится совсем паршиво? Иду на пляж Паданг-Паданг – знаешь такой? Там нужно спускаться по узкой лестнице между скал. Внизу всегда мало людей. Я сажусь и смотрю на волны. Иногда кричу – так, чтобы перекрыть шум прибоя. Никто не слышит. Это… помогает.

– Кричишь? – переспросил я с удивлением.

– Ага. – Она смущённо улыбнулась. – По-идиотски звучит, да? Но что-то в этом есть… освобождающее. Когда все слова кончаются, остаётся только крик.

Дождь почти прекратился, лишь отдельные капли срывались с листьев.

– Мне, наверное, пора, – сказала Соня, вставая. – Игорь, конечно, мудак, но он живёт недалеко, а я всё ещё плачу ему за комнату.

– Я могу вызвать такси.

– Не нужно, правда. Тут идти минут пятнадцать. После дождя так пахнет… не хочу это пропустить.

Она ушла в дом и вернулась уже в своей одежде, всё ещё влажной, но уже не мокрой. Аккуратно сложила мою футболку и шорты.

– Спасибо, – сказала она. – За чай. И за… всё остальное.

– Это тебе спасибо. За зонт. И за… всё остальное.

Мы оба улыбнулись неловкости этого обмена благодарностями.

Проводив Соню до калитки, я вернулся в дом. Впервые за долгие месяцы он не казался мне убежищем или тюрьмой – просто домом, временным пристанищем на острове, куда забрасывает самых разных людей.

На столе в гостиной лежал мой старый фотоаппарат, покрытый тонким слоем пыли. Я провел по нему пальцем, оставляя чистую полосу на чёрном корпусе. Потом подошел к окну и поднял жалюзи.

Ночь после дождя была кристально прозрачной. Звёзды, обычно скрытые влажной дымкой, теперь сияли с неожиданной яркостью. Луна освещала рисовые поля, превращая их в серебряное зеркало.

Я взял фотоаппарат, проверил заряд аккумулятора – удивительно, но он всё ещё был частично заряжен – и вышел на веранду. Установил камеру на перила, настроил выдержку на максимум и нажал на спуск.

Тридцать секунд абсолютной неподвижности. Звёзды прочерчивали невидимые линии на матрице, рисовые поля впитывали лунный свет. Тишина, прерываемая только стрекотом насекомых и дальним лаем собак.

Когда затвор закрылся, я посмотрел на результат на маленьком экране. Ничего выдающегося – любительская ночная съёмка. Но что-то в этом было. Начало, может быть. Или продолжение.

Я сделал ещё несколько снимков, экспериментируя с настройками, пока не почувствовал, что глаза начинают слипаться от усталости. Завтра будет новый день. День, в котором, возможно, я перестану бежать.

Перед сном я открыл ноутбук и впервые за многие месяцы зашёл на свою рабочую почту. Там было 347 непрочитанных писем. Среди них два от редактора журнала, с которым я работал до отъезда: «Андрей, есть интересный проект на Бали – культурный фестиваль и подготовка к Ньепи. Если ты всё ещё там, напиши».

Я посмотрел на даты – трёхмесячной давности. Слишком поздно для ответа? Возможно. Но впервые за долгое время мне захотелось попробовать.

Я начал писать ответ: «Извините за долгое молчание. Если предложение ещё в силе, я мог бы…» – и остановился. Что я мог бы? Вернуться к работе, как будто ничего не произошло? Притвориться, что я всё тот же фотограф, который снимал войны и катастрофы без страха и сомнений?

Нет, я был уже другим человеком. И, возможно, другим фотографом.

Я стёр написанное и начал заново: «Я всё ещё на Бали. И у меня есть история, которую стоит рассказать. Не только о фестивале и Ньепи, но о людях, которые оказались здесь, убегая от своего прошлого. О параллельных мирах этого острова. Если вас это заинтересует, дайте знать».

Нажав «отправить», я закрыл ноутбук и лёг в постель. За окном продолжали стрекотать цикады, где-то вдалеке начинал кричать первый петух, предвещая рассвет. Круг замыкался. Новый день. Новый сезон.

Я закрыл глаза и впервые за много месяцев лицо Марка не появилось под веками. Вместо этого я видел серебристые рисовые поля, звёздные следы на ночном небе и тропинку, ведущую через джунгли к морю. Туда, где можно кричать, перекрывая шум прибоя, и никто не услышит.

Глава 2: Демоны прошлого

Утро началось с ответа на моё письмо. Виктор, редактор журнала, написал коротко: «Рад, что ты жив. Идея интересная. Пришли синопсис и пару снимков для затравки. Сроки горят – фестиваль через две недели».

Я сидел на веранде, прихлёбывая кофе и глядя на размытый контур вулкана Агунг вдалеке. Где-то там, за холмами и рисовыми террасами, уже началась подготовка к Ньепи. Это особенное время на Бали – канун Дня Тишины, когда остров изгоняет демонов, чтобы встретить новый год в очищенном состоянии.

«Демоны», – усмехнулся я про себя. У каждого свои. И каждый изгоняет их по-своему.

Раздался стук в дверь. На пороге стоял Кетут с плетёной корзиной в руках.

– Доброе утро, мистер Андрей! – он улыбнулся, показывая бетельно-красные зубы. – Моя жена прислала вам благодарность за вчера. Канан – особенный рисовый пирог.

– Спасибо, Кетут. Но за что благодарность? Я даже не помог с уборкой.

– Вы пришли. Это важно. – Кетут поставил корзину на столик. – Видели сегодня новости? В храме Бесаких началась подготовка. Через неделю первые церемонии.

Он замолчал, глядя на мой фотоаппарат, лежащий на столе.

– Вы снова снимаете, мистер Андрей? Хорошо. Очень хорошо.

В его словах слышалось такое искреннее одобрение, будто он был моим давним другом, а не просто соседом, готовящим мне еду пару раз в неделю.

– Понемногу, – ответил я. – Думаю снова начать работать.

– Работа лечит сердце, – кивнул Кетут. – Если вам интересно, моя семья готовит огого для процессии. Большого демона из бумаги и бамбука. Можете прийти посмотреть. Может быть, сделать фотографии?

Предложение было заманчивым. Огого – огромные устрашающие фигуры, которые несут по улицам в канун Ньепи, а затем сжигают, символически изгоняя зло. Идеальный материал для фотографий и истории.

– С удовольствием, – ответил я. – Когда можно прийти?

– Сегодня вечером, – Кетут просиял. – Адрес напишу. Это недалеко, в деревне моих родителей.

Он достал мятый чек из кармана и нацарапал на обороте адрес на смеси английского и индонезийского.

– А, и ещё! – он словно вспомнил что-то важное. – Ваша подруга спрашивала о вас сегодня утром.

– Подруга?

– Да, та девушка. Соня. Она приходила в варунг очень рано. Спрашивала, всё ли с вами хорошо после вчерашнего. Я сказал, что не знаю, но проверю.

Значит, Соня беспокоилась. Странное чувство – непривычное, но приятное.

– Всё нормально. Спасибо, что спросил, – я улыбнулся Кетуту. – Передай ей, что со мной всё в порядке. И… если она захочет пойти сегодня вечером смотреть на огого, пусть приходит сюда к пяти.

Кетут хитро прищурился:

– Передам. Обязательно передам.

День прошёл в работе. Я разбирал старые фотографии, пытаясь понять, помню ли ещё что-нибудь из своего ремесла. Странно, но навыки никуда не делись – пальцы сами находили нужные кнопки, глаза автоматически оценивали композицию, свет, баланс.

Я написал синопсис для Виктора – история о Ньепи глазами русских экспатов на Бали, о людях, сбежавших от своего прошлого на остров, который каждый год устраивает ритуал изгнания демонов. О параллельных мирах и их пересечениях. Отправил вместе с несколькими старыми фотографиями балийских церемоний, которые сделал ещё в первые месяцы пребывания на острове, когда ещё снимал по инерции, не задумываясь.

Ближе к вечеру я начал собираться для поездки в деревню Кетута. Упаковал камеру, запасные объективы, проверил заряд аккумуляторов. Всё как в старые времена, когда сборы на съёмку были таким же естественным действием, как чистка зубов.

Ровно в пять раздался звонок в дверь. На пороге стояла Соня в простом льняном платье и соломенной шляпе с широкими полями.

– Привет, – она чуть улыбнулась. – Кетут сказал, ты собираешься снимать огого и что я могу пойти с тобой. Это правда? Или он что-то неправильно понял?

– Всё правильно, – ответил я, чувствуя неожиданную радость от её появления. – Заходи. Я как раз заканчиваю сборы.

Она зашла в дом, с любопытством оглядываясь. Её взгляд остановился на книжной полке, где стояли несколько фотоальбомов и книг по фотографии.

– Вижу, ты серьёзно настроен, – она кивнула на мою сумку с оборудованием. – Возвращаешься к работе?

– Попробую. Редактор заинтересовался историей о Ньепи.

– Это здорово, – в её голосе слышалось искреннее воодушевление. – Правда здорово.

Мы вышли на улицу и сели в заказанное такси. Дорога в деревню Кетута заняла около получаса – петляя по узким дорогам между рисовыми полями, поднимаясь всё выше в горы. Воздух становился свежее, пропитанный запахом эвкалипта и каких-то цветов.

Соня всю дорогу молчала, глядя в окно. Я тоже не нарушал тишину – в ней не было натяжки или неудобства, просто спокойное сосуществование.

Деревня оказалась крохотной – всего несколько десятков домов, расположенных вокруг центральной площади с маленьким храмом. Когда мы вышли из такси, Кетут уже ждал нас, одетый в традиционный саронг и удонг – ритуальную повязку на голову.

– Мистер Андрей! Мисс Соня! – он радостно замахал рукой. – Идёмте, мы почти закончили!

Он привёл нас во двор одного из домов, где кипела работа. Не меньше двадцати человек, от стариков до детей, трудились над созданием гигантской фигуры огого. Каркас из бамбука уже был готов и обтянут цветной бумагой, создавая образ демона с выпученными глазами, оскаленными зубами и множеством рук.

– Это Бангасван – демон хаоса, – пояснил Кетут. – Каждая семья делает своего демона, но наша семья всегда делает Бангасвана. Традиция.

Я достал фотоаппарат и начал снимать. Процесс работы, сосредоточенные лица, движение рук, наклеивающих блестящую бумагу, детали огого – всё это складывалось в историю, которую я хотел рассказать.

Соня тихо стояла рядом, наблюдая. Время от времени она подавала инструменты пожилой женщине, по-видимому, матери Кетута, и та благодарно кивала ей.

– Ты не против, если я и тебя сниму? – спросил я Соню, когда поймал в кадр её профиль на фоне заходящего солнца.

Она вздрогнула и как-то странно посмотрела на меня:

– Лучше не надо. Я не очень фотогенична.

Продолжить чтение