ЭГО

I

Яркий свет прожектора слепил глаза Веты, а шум на площадке был настолько громким, что казалось, барабанные перепонки вот-вот лопнут. Люди с аппаратурой сновали вокруг, их голоса сливались в единый гул, который заполнял студию до краёв. Операторы с камерами, ассистенты с ноутбуками, стажёры, держащие стаканы кофе, носились туда-сюда, создавая впечатление хаоса.

Вета стояла за телевизионной камерой, щурясь и выстраивая кадр. Она решала, с какого ракурса лучше всего показать ведущего, и это привычное действие успокаивало. «Сейчас вылетит птичка», – пронеслось в её голове с лёгкой иронией. Но здесь, на съёмочной площадке, люди готовы были пойти на всё ради камеры, даже если это значило выставить на показ свой дефицит внимания. Вокруг неё мелькали разодетые брюнетки, их сменяли столь же эффектные блондинки, и Вета задумалась: это разные люди или один и тот же клон, просто с другим цветом волос? Современная медицина творила чудеса, но человеческое безумие, казалось, ушло гораздо дальше.

Щёлк. Кадр захвачен. Щёлк. У него нет ни единого шанса выбраться. Вета перевела взгляд на другую часть сцены. Там ведущий утреннего шоу, держа в одной руке чашку кофе, другой рукой лениво полировал зубы салфеткой. У него был вид человека, который одновременно опаздывает и ничего не боится. Через пять минут эфир начнётся, и он станет лицом утреннего телевидения.

Она огляделась. Никого знакомого в радиусе пяти метров. Никого, кто мог бы сварить этот чёртов кофе вместо неё. Ближайшие полтора часа она будет сидеть за камерой, следить за проводами и кадром. «С добрым утром, Москва», – подумала Вета. Это был лишь слоган. Никакого доброго утра в нём не оставалось.

Четыре минуты до эфира. Команда бегала по площадке, словно муравьи в панике. Настраивали свет, звук, проверяли суфлёры. Монтажёры за ноутбуками вносили последние правки, сменяя зелёный фон на что-то более приличное. Вета подманила к себе стажёра.

– Принеси кофе, – отдала она короткое распоряжение. В голосе слышалась пассивная агрессия, но это был понедельник – и другого тона от неё ожидать было невозможно. Стажёр исчез, и Вета перевела взгляд на сцену. Гости уже начинали занимать свои места. Всё это было предельно рутинным и одновременно раздражающим.

Через пару минут стажёр вернулся с белым стаканом с зелёным логотипом. «Исключительно мой айс-латте», – подумала Вета. Но прежде чем она успела сделать глоток, на её плечо легла рука. Знакомая рука с серебряным кольцом. Эта рука уже касалась её волос, когда они готовились к экзаменам, кружила её в воздухе после защиты диплома и вытаскивала её из-под обломков машины. Свиданий она стала сторониться, да и машин тоже. Если ходить пешком, то жизнь, кажется, протекает куда неторопливей. Можно просто идти по району ВДНХ, дыша каким-никаким воздухом, и совершенно выбиваться из этого бешеного ритма столицы. Вета вздрогнула и обернулась.

– Эй, малая, о чем задумалась? – голос парня звучал достаточно бодро, если учесть, что он опять всю ночь провел везде, где можно, но не дома. Девушка подняла глаза и пристально посмотрела на него. Оставалось загадкой то, как его вообще пропустили на студию в таком виде: белая футболка была измята и надорвана на горловом вырезе, черная шапка плохо пыталась скрыть его торчащие во все стороны волосы, уже покрытые жиром, будто бы их не мыли целую неделю. Трехдневная щетина прекрасно сочеталась с грязью на кроссовках, завершая весь этот образ примерного среднестатистического московского бомжа. Но этот «бомж» ходил в кожаной куртке, купленной в ЦУМе еще на прошлой неделе, а из его кармана приветливо выглядывал новый телефон в компании с блоком недешевых сигарет.

– Ты понимаешь, что если бы не этот кофе, – Вета кивнула на стакан, – ты бы уже летел с Останкинской телебашни? – сказала она спокойно, но в её голосе звучала ледяная угроза. Брат брат отодвинулся от девушки на добрых сантиметров десять, зная, что облажался, и что до добра это вряд ли доведет. Но не здесь. Аппаратура всегда стоит космических денег.

Он поднял обе руки, показывая, что сдается, и что с удовольствием перенесет смертную казнь на неопределенный срок. Надеялся ли она на усталость девушки или же на присущую ему удачливость, но факт оставался фактом: он умудрялся выбираться из ситуаций похуже, чем просто какая-то неимоверно рассерженная сестра.

– Сдаюсь, сдаюсь, – шутливо произнёс он и сразу улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой, сводящей с ума не одно женское сердце и не одну женскую юбку.

– Жень, ну я же просила хотя бы предупреждать, если ты снова решишь променять домашний уютный диван на ванный коврик у Данила в гараже. Я понимаю, у всех нас разные фетиши, но если ты чувствуешь себя котом или кем-то ещё, то в следующий раз я сдам тебя в приют. – Она сделала глоток из стакана, чтобы хоть как-то прийти в себя после бессонной ночи, проведённой за разгребанием почты, написанием своих статей и названиванием Жене на выключенный мобильник. В принципе, можно было бы купить в автомате дешёвый энергетик и смешать его с кофе, сделав своеобразный «напиток студента», но это слишком плохо сказалось бы на сердце. Университет Вета закончила уже пару лет назад, но коллеги до сих пор иногда задавали вопросы о том, как долго она работает на студии. Казалось, что вся команда в Останкино уже выучила наизусть: ей далеко не восемнадцать. Дело было не в невнимательности окружающих, а в её внешности. Она выглядела заметно моложе своих сверстниц, что нередко сбивало с толку новых сотрудников.

"Если стереотипам и было суждено появиться, то точно не на пустом месте, иначе в них бы не было смысла." – воспоминание о прошедшем времени пролетело в голове очень быстро, заставив выпить ещё пару глотков горького кофе. “Если стакан пессимиста наполовину пуст, то мой опустошён полностью. Может быть, какой-то умник уже описал этот темперамент в какой-то умной книжке, но мне слабо верится, что то сборище наигранных оптимистов, которое я вижу каждое утро перед собой, тянет на общество взрослых людей.” – философские мысли, носящиеся в голове никак не соотносились с пессимизмом утра понедельника.

Ещё через минуту вся площадка застыла в нелепом напряжении: проверка оборудования, подготовка гостей, уточнение сценариев. Всё это как будто намекало на серьёзность процесса, но на деле выглядело скорее фарсом. Труды десятков людей сводились к продаже собственного лица, а иногда – и не только лица.

Вот, например, Максим Кельмин – ведущий утреннего выпуска. Молодец, красавец, мужчина в самом рассвете сил. Его тёмные волосы, слегка вьющиеся на концах, обрамляли узкое лицо, которое казалось идеально созданным для камеры. Бежевый пиджак был небрежно наброшен на плечи, но это не выглядело как недостаток. Скорее наоборот: его образ словно бы подчеркивал лёгкую небрежность, которая делала его ещё более обаятельным. Максим, держа кружку с кофе в одной руке, другой лениво листал сценарий, демонстрируя смесь раздражения и мнимого дружелюбия.

Его коллега и напарница, любовь всей съёмочной площадки и камер, сидела рядом, терпеливо дожидаясь, пока визажисты завершат «картину Да Винчи» на её лице. Конечно, это был самый обычный макияж, но её идеальный образ словно требовал подобного внимания. Белая блузка сидела на ней безупречно, подчёркивая все достоинства фигуры.

Казалось бы, что здесь может быть не так? Однако Вета, наблюдая за ними из-за камеры, не могла отделаться от странного чувства. Слишком много нестыковок. Например, как в двадцать пять лет можно стать главным ведущим канала? Максим был талантливым журналистом, но Вета сомневалась, что именно его профессионализм привёл его сюда.

Её мысли унеслись к тому моменту, когда его лицо впервые исчезло с пятого канала после бессмысленного, но забавного репортажа о голубях у центрального фонтана. Какой-то магией – или вмешательством могущественных «эльфов» – он оказался на новом месте, обойдя всех коллег на четыре шага вперёд. Если в этом мире и есть волшебство, то Вета явно не понимала его правил.

Яркий свет прожектора всё так же не давал сосредоточиться, а вокруг продолжалась привычная суматоха. Вета огляделась по сторонам, но след её брата, Жени, снова пропал. Скорее всего, ему позвонили с работы, которую он давно привык успешно прогуливать. Она даже не удивилась бы, если бы в тот же вечер в их ящик упало очередное «письмо счастья» о его увольнении. Впрочем, это было бы вполне заслуженно. Хотя, где ещё его компания найдёт такого «гения» программиста, который умудряется быть одновременно ещё и полным раздолбаем?

Её размышления прервал стук по столу. Она подняла глаза и увидела знакомое лицо. Конечно, кто же ещё это мог быть, как не Валера – вечно ухмыляющаяся рожа, которую она наблюдала уже не первый год.

– Ну здравствуй, Валер, – сказала Вета, с трудом скрывая раздражение. – Какими судьбами тебя занесло в этот гадюшник с утра пораньше? Нет, я понимаю, ты тоже тут работаешь, но почему-то всегда думала, что рекламный отдел у нас этажом повыше.

Её голос звучал привычно саркастично. Валера лишь усмехнулся в ответ. Идеальная улыбка, не считая двух зубов, которые он обещался вылечить, но вечно забывал о записи. Он поправил свои светлые волосы, уложенные в каре, и чуть наклонил голову, как будто собираясь сказать нечто значительное.

– Да ладно тебе, – ответил он с лёгкой небрежностью. – Я ведь прекрасно знаю, что ты по понедельникам готова устроить геноцид, во вторник – казнить всех, кто остался жив, а к пятнице уже спорить с барменами на бокал Хеннесси.

Парень снова улыбнулся и наклонился к самому уху:

– Не переживай, тот самый анонимный гость тебя не сдаст, ему не выгодно, так как в противном случае ты будешь готовить только на себя целую неделю.

– Ахах, я и так в последнее время готовлю только на себя, потому что Женя снова забыл, что у него есть довольно-таки неплохая квартира. Но это самый оригинальный намёк на ужин за этот месяц, засчитываю, всё равно ты сволочь, – девушка рассмеялась и даже опрокинула пластиковый стаканчик с кофе. Благо, он уже был пустой.

– Ну а если серьёзно, то что ты тут забыл в мою смену? – она сфокусировала взгляд на его лице и лёгкой щетине, потом перевела на глаза, а затем на кончик носа.

Валеру Она знала с самого детства. Вместе ходили в садик, вместе сидели за одной партой в школе, вместе были на одном факультете в университете. Можно было бы предположить, что дальше у них по сценарию «вместе поженились, вместе купили мебель для кухни и так далее, список бесконечный». Но это не так, хотя мебель для кухни они тоже покупали вместе, как ни странно.

“Хотя мне сотни раз говорили о его чувствах в отношении меня, я вообще не представляла его рядом с собой. Да и не могла представить. Образ был настолько туманным, что вообще нельзя было понять, что и как. Какими будут наши возможные отношения? Что я в них буду делать? Что он? Непонятно. Пока меня устраивала роль Валеры как лучшего друга и товарища, ну а он не особо и возражал. Без понятия, какие он преследует скрытые мотивы, но сейчас мы здесь. На первой студии. Ждём сигнала режиссёра на начало съёмки выпуска утренних новостей.” – проносилось у нее в голове.

– А…,– он торопливо почесал свой затылок, что свидетельствовало только о том, что кое-кто сейчас собирается мне соврать. Своеобразный синдром «Пиноккио», когда человек начинает делать разные лихорадочные движения, если хочет соврать или врёт.– Я так, мимо крокодил, решил заскочить, на тебя глянуть, чтобы понять, стоит ли давать твоему брату политическое убежище на случай ядерной войны, – он усмехнулся и по привычке исковеркал слово «проходил», это осталось у него с самой школы и это было определённой фишкой «не для всех».

– А откуда ты знаешь про наступающую ядерную войну? – девушка с недоверием подняла бровь и уставилась прямо на парня. – Только честно.– она пыталась продырявить его взглядом, словно в состоянии читать чужие мысли.

Сделав глубокий вдох и успокоив свою руку, парень произнёс:

– Видел я его, выходящим из здания несколько минут назад. Он говорил по телефону и, казалось, куда-то очень торопился. Надеюсь, не на очередной мордобой.

– Ну, значит, сегодня опять его либо не ждать раньше рассвета, либо посадить под домашний арест, приковав наручниками к батарее. – Вета подвинулась ближе к камере, ожидая отмашки режиссёра.

Парень заметил переключившийся фокус моего внимания и поспешил ретироваться, предварительно погладив её по голове:

– И всё таки, дай парню хотя бы маме привет передать перед смертью, уверен, он понял свой косяк и впредь будет хотя бы звонить.

– Ага, но я все равно уже трясу чемоданчиком.– сказала Вета, уткнувшись в камеру. «ТРИ. ДВА. ОДИН. МЫ В ЭФИРЕ!»

В зале повисла тишина, словно кто-то нажал в настройках профиль «Без звука». Всё внимание камер и работников было направлено именно на сцену. Прозвучала мелодия новостного интро, и все мысли с разговорами отошли на второй план. И даже фигура парня, идущего к выходу из студии, его опущенная голова и странная улыбка каким-то своим мыслям, не обратили ничье внимание на себя.

За окном сгущались серые облака. Где-то, как обычно, капал небольшой дождь. Эти осадки выпадали на окраинах города, но никак не хотели бежать ближе к центру. Хотя в утренних новостях по радио сообщали высокую вероятность грозы. Такая погода была крайне характерна для Питера. Было бы даже странно, если бы её такой здесь вовсе и не было. И эта вся прелестная картина серых облаков, вкупе с одним из каких-то мостов и реки, которую зачем-то прозвали Невой, была прекрасно видна из окон седьмого этажа.

Я прошёлся до ванной. Звук льющейся воды из крана сильно ударил по ушам, мигом отозвавшись болью в висках. Сначала я бы подумал, что это с похмелья, но закрытая бутылка «Хеннеси» так и стояла нетронутой. Я не пил ровно столько, сколько позволил своей музе уйти прохладиться, а после и вовсе пропасть без обратного адреса. По законам жанра, я должен был запить именно от этого, но что-то пошло не так. И это «не так» сейчас смотрело на меня сонными глазами из отражения зеркала. Мешки под глазами еще не выглядели особо поношенными, недельная щетина, правда, давала о себе знать в компании засаленных, отросших немногим выше плеч, волос, но даже это было исправимо. Бодрящий душ не уберёт мою извечную мигрень, но хоть придаст этому безобразию более человеческий вид.

Раздевшись, я снова получил шумом по ушам, а душ окатил меня с головы до ног ледяной водой, будто местный ЖЭК только и делал, что топил ледники. Так или иначе, говорят, контрастный душ полезен. Тонкие ручейки капель стекали по телу и суматошно разбивались о плитку в ванной. Я чувствовал каждое движение на своем теле просто из-за разности температур. И перед каждым своим падением эти холодные капли словно врезались в каждый миллиметр тела. Вместе с водой в сток утекали и воспоминания вчерашнего вечера, да и всей прошлой недели в принципе. Хотя это скорей всего были лишь обломки воспоминаний, потому что даже вода состоит из частей. Неделя без сна, чтобы в каких-то конвульсиях написать что-то стоящее. Десятки разорванных листов рукописей пронеслись перед глазами. Несколько банок чернил уплыли в сознании в сточную канаву. А в памяти снова всплыла сломанная в порыве злости и отчаяния печатная машинка. Я вздохнул и опёрся руками о стенку ванной:

«Что ж, я надеюсь, у вчерашнего меня не хватило сил сжечь всё к чертям, как Гоголь свой второй том».

Теперь отражение в зеркале было больше похоже на мужчину лет тридцати, хотя мокрые длинные волосы и щетина всё ещё не особо смотрелись на этом бледном худощавом лице. Да и полотенце на бедрах слабо дополняло образ ожившего Христа. Так или иначе, нужно начать этот день хоть с чего-нибудь. Кружка чёрного кофе как раз подойдёт. «Крайне надеюсь, что там в шкафу остался тот самый кофе, от которого меня не вывернет наизнанку».

Но… Как назло, всё, что находилось на кухне, было лишь зачерствевшим хлебом. Заветная банка исчезла в небытие, а вместо неё на столе стояла другая, один лишь вид которой комом вставал в горле, вызывая целую логическую связь ругательных слов. Этот мерзопакостный кофе мне задарил один сосед после своего возвращения из жарких стран. По идее, этот кофе должен был соответствовать вкусом своей цене, но каждый раз, когда я решался открыть эту банку, больше от безысходности, я убеждался в полном отличии заявки от реализации. Кинув быстрый взгляд сначала на стол из темного дерева, на котором стояла банка, затем на шкаф, в котором уже давно не стояла другая, а потом снова на стол, я принял пока что единственно верное решение подойти к раковине и набрать себе воды. По дороге наткнулся на валяющиеся листы бумаги, над которыми я поиздевался вчера. Мысли о насилии над литературой были не мои, но почему-то каждый второй пытался мне это доказать и записать на коре головного мозга. Странно, что среди всех десяти, кто читал, пятеро отозвались более или менее положительно или сносно. Остальные же бросали едкие замечания, приправляя тем, что было бы неплохо мне не заниматься ерундой, а пойти сделать что-нибудь полезное. Тем не менее, рукопись была готова, за исключением тех многочисленных правок, о которых мне твердили в издательстве каждую неделю:

«Мы не можем это оставить. Ваше высказывание об обществе в первой главе, о боге во второй и намёк на власть в третьей совершенно не проходят в допустимые рамки. Наше издательство не готово лишиться материальной поддержки и быть порванным на британский флаг, только потому что какому-то местному писаке захотелось почувствовать себя одним из живых классиков. Вы отказались от нашей редакции, поэтому вы либо сделаете всё как нормальный человек, либо напрочь забудьте о своем имени на обложке, Виктор… Как вас там зовут, – кричал каждый раз низкорослый мужик из кабинета приёмки.»

В этих повторяющихся из недели в неделю фразах уже появлялось нечто родное. Словно слышать от матери «Я тебя люблю», так и здесь постоянно слышать о том, что нужны правки. А ведь это еще и не середина всей истории. Подумать только, потребовалось всего полгода, чтобы редактор наконец выучил мое имя, а сам добрался в своей бесконечной критике почти до середины.

Допив воду и поставив стакан обратно, я вспомнил о своем ненадлежащем виде. Волосы уже успели высохнуть, щетина никуда не делась, а полотенце так и норовило соскочить с тазобедренных костей. Мне не особо хотелось бы щеголять в таком виде перед открытыми окнами, поэтому пришлось спешно ретироваться в спальню, чтобы через минут десять идти в сторону Невского, держа в руках кипу правленых листов.