Побег из Зазеркалья

Пожар разгорался стремительно. Маленькое двухэтажное здание поселковой школы вспыхнуло и разгорелось словно сухая солома на ветру. Одна искорка в износившихся от времени проводах, и вот уже пылает целое здание, построенное еще до войны.

Прожорливые и безжалостные языки пламени вырвались из окон первого этажа. Жадно облизывали фасад школы. Пытались добраться до высоких деревьев, что мирно росли по соседству.

В этот жаркий летний день посетителей в школе было мало. Завуч и двое учителей успели выбежать в школьный двор до того, как пламя захватило холл и поглотило лестницу на второй этаж. Они же позвали на помощь. Но пожарные были еще в пути, а жители поселка только хватались за ведра.

А летняя школа, состоящая из разновозрастной ребятни, эдакой солянки классов от первого до одиннадцатого, уже была заблокирована на втором этаже.

Шла третья неделя моей работы в должности учительницы рисования. И сегодня была моя очередь следить за ребятишками.

Удушливый запах гари и перепуганные крики коллег появились одновременно. Велев малышне оставаться в классе, я вышла в коридор. Дверь кабинета ИЗО располагалась в самом углу здания. Уже понимая, что стряслась беда, я побежала по коридору.

Запомнить всех коллег по именам и лицам я еще не успела, но ориентировалась в школе прекрасно. Благо, что ее миниатюрный размер никакой путаницы не предполагал.

Лестница, идущая от входа на второй этаж и делившая здание на две ровные половины, была единственным путем к спасению. И в тот момент, когда я подбежала к ней, она с треском, поднимая миллионы огненных искр, рухнула вниз.

Тамара, учительница по химии, бросившаяся нас предупреждать, страшно закричала. Но я видела, что она успела вовремя отскочить.

Задыхаясь от дыма, я бросилась обратно в свой класс. Заперла дверь. Перепуганные дети забились в угол. Они кашляли и начинали задыхаться. Но каждый из них видел спасение во мне.

Густой едкий дым пробивался сквозь старые доски пола. Жар пылающего на первом этаже пламени был столь силен, что стало невозможно стоять на месте.

Я бросилась к окну. О правилах спасения при пожаре я знала не больше, чем о молекулярной физике, то есть ровным счетом ничего.

Но все же где-то в закоулках задымленного сознания билось вспоминаемое с детства правило о том, что окна открывать нельзя.

Раздался страшный треск. Перекрытия держались из последних сил. Счет пошел на минуты.

Страх сковал детей, когда начался пожар, он же заставил их зайтись в зверином крике теперь.

В кабинете не было ровным счетом ничего, что могло бы нам помочь. Разве что выцветшая схема эвакуации на двери, но какой от нее теперь прок?

Пот заструился по лицу. Смахнув его нетерпеливо, я приблизилась к детям. Стараясь говорить громко и не закашляться, быстро объяснила нехитрый план старшим. Вцепившись в малышей, они кивнули.

Оставаться в здании было нельзя. Прыгать со второго этажа на первый – идея хуже некуда. Но внизу буйным цветом росли кусты сирени, дотягиваясь едва ли не до подоконника кабинета ИЗО.

За их пушистой кроной я с трудом, сквозь дым и слезы, углядела завуча, Елену Степановну, размахивающую изо всех сил руками. Жаль, что у нее не было крыльев, способных затушить огонь.

Сеня, девятиклассник с веснушками на румяных щеках, тоже ее увидел. Кажется, она была его теткой.

Бросившись к соседнему окну, он потянул на себя задвижку. Мы переглянулись. Скомандовав малышам, подбежала ко втором окну и я.

– Давай!

Стекла в старых рамах дрогнули и затрещали от столь небрежного обращения. Поток свежего воздуха ворвался в класс. Бушующее пламя разъярилось пуще прежнего. Здание затрещало еще сильнее.

До этой секунды мне казалось, что все самое страшное в моей жизни уже произошло. Но нет. Я ошибалась.

Сеня, с совсем не детской самоотверженностью и храбростью, помогал своим друзьям вскарабкаться на подоконник и спрыгнуть вниз.

Я хватала малышей и, стараясь целиться в пушистую сирень, выбрасывала их, словно они были кулями, в окно. Один за другим они падали на ветки, подминая их под собой. Я видела, что Елена Степановна и учителя разделились, заняв пост у каждого из окон. Я видела, что несколько местных жителей успели добежать до места трагедии и теперь принимали детей. Они что-то кричали нам, но звук их голосов не долетал до класса.

Ухватив за лямки комбинезона, я, с совершенно не свойственной мне силой, легко подняла и вышвырнула на улицу третьеклашку. Обернулась назад и поняла, что смышленая девчушка была последней.

Перехватив шатающуюся раму, я прохрипела:

– Теперь ты.

Сеня заколебался, но я толкнула его от себя. И бравый малыш полез на подоконник. В кабинете химии что-то взорвалось. Дом пошатнулся. Потеряв равновесие, малыш полетел вниз, словно подбитая ласточка.

Я лишь в ужасе проследила за ним взглядом, неспособная помочь хоть чем-нибудь.

Зато его Ангел Хранитель не дремал. Приземлившись на переломанные ветки, Сеня прокатился по ним, будто по горке, аккурат в руки ловящего его старика.

Усевшись на подоконник, я собралась последовать чужому примеру. Правда, в то, что мое падение будет благополучным, я не верила. Но все же это лучше, чем добровольно гореть заживо.

Но едва я перекинула ноги, как Елена Степановна закричала дурным голосом:

– Оленьки! Оленьки не хватает!

Я обернулась. Кабинет заволокло дымом, но все же он пока неплохо просматривался. И только сейчас я увидела, что дверь приоткрыта. Сердце застыло в ужасе.

– Прыгай! – закричал кто-то истошно.

Как и всегда, послушаться я и не подумала. Нырнув обратно, я устремилась в коридор. Но не дойдя и до середины класса, зашлась в страшном кашле. Голова закружилась. Я бы непременно рухнула в обморок. Но природное упрямство, за которое мне столько раз по жизни доставалось, вновь взяло верх.

Разглядев сквозь пелену дыма свой стол, я подползла к нему. Схватила сумку. Выпотрошив содержимое на пол, неслушающимися руками открыла бутылку с минералкой. Тут же вылила ее на свой шарф. Прижала к лицу. Стало чуточку легче дышать.

Поднялась и поспешила прямиком в бушующее пламя.

Большая часть коридора уже была в огне. Огненные языки жадно поглощали стены коридора, двери кабинетов. Пылала библиотека. И от дыма ее небольшого собрания было совершенно невозможно дышать.

Отчаянно борясь с кашлем, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, я остановилась. По счастью, первоклашка Оленька убежать далеко не смогла. Забралась в соседний кабинет. И сидела в самом уголочке под партой. Сквозь черный дым, под гнетом невероятного жара, я бы вряд ли смогла ее углядеть. Но сегодня она пришла в очень ярком платьице, и пятно ультразеленого цвета я смогла заметить даже издалека.

Откуда ни возьмись во мне проснулась неведанная сила. Я бросилась к ней. Перебросив через плечо, ринулась обратно. Девочка не сопротивлялась. Надышавшись дымом, она потеряла сознание.

Едва я оказалась в кабинете, как одна из балок в коридоре треснула и рухнула, подминая под собой большую часть пола, пробивая здание насквозь. Стены зашатались. Что-то страшно загудело, затрещало.

Лишь чудом не упав на ходящем ходуном полу, я добралась до окна. Всеми силами прижимая к себе ребенка, вновь забралась на подоконник.

За несколько минут, что меня не было, успели прибыть пожарные. Ничего уже толком не видя и не понимая, я все же разглядела их форму, расслышала голоса. Отвратительное чувство дежавю страшной болью отдалось в груди.

Прижав малышку что есть силы, я прошептала:

– Не в этот раз… Только не опять… Пожалуйста…

И спрыгнула вниз.

Способность дышать еще не вернулась ко мне. Едкий дым так разъел глаза, что я толком ничего не видела. В голове стоял страшный хаос. Чувства отказали все разом.

Все, на что я была способна, это прижимать к себе ребенка в нелепой попытке защитить его от беснующейся стихии.

Гомон голосов. Крики. Боль. Жар огня. Вой сирен. Все смешалось. Перепуталось.

Кто-то схватил меня и поволок куда-то. Я отчаянно хотела вырваться, но сил на это не было. Я пыталась закричать, но могла лишь кашлять или хватать воздух.

Все же в этом гомоне я смогла различить вполне отчетливо:

– Я врач! Отпусти девчонку! Я помогу!

И только тогда ко мне пришло осознание того, что я уже не в пылающей школе. Потратив все оставшиеся силы, я разжала руки. Отпустила малышку. Кто-то тут же выхватил ее. Но я не сопротивлялась. Знала, так надо.

«Все хорошо… Все будет хорошо», – вспышкой света пронеслось в сознании. И прикрыв веки, я уступила тьме.

Я пришла в себя неожиданно. Так бывает во сне, когда снится, что падаешь. Резко распахнув веки, я в бессмысленном ужасе уставилась в потолок.

Я отлично помнила, что было со мной до того, как тьма победила. Сразу осознала и то, что наступает ночь. Но где нахожусь, не понимала совершенно – бывать здесь раньше мне не доводилось.

Школа, где мне довелось работать учительницей рисования, располагалась в крохотном поселке между Петербургом и Москвой. О существовании поселка сего я узнала совершенно случайно, оказавшись здесь по воле Судьбы – жизнью моей она вертела как хотела, так и сюда зачем-то привела.

Но местечко это оказалось славным, жители дружелюбными, и я осталась. В том, что я все еще здесь, было понятно даже моему затуманенному дымом сознанию. Сквозь тюлевые занавески можно было без труда разглядеть знакомые крыши домиков, очертания центральной улицы. Виднелась даже гладь озера, где я купалась по утру перед уроками.

И все же комната была мне незнакома. С трудом приподнявшись, я свесила ноги с высокой перины. Дав себе возможность передохнуть, осмотрелась.

Обычная деревенская комната. Чистая. Нарядная. Повсюду цветные половички, вязанные крючком салфетки. А в углу на колченогом столике дремлют ноутбук и стопка любовных романов в мягкой обложке. Сквозь приоткрытое окно струится свежий воздух с ароматами сада.

На небе ночная дымка. Но часов поблизости нет, и сколько времени я проспала, неясно.

С осторожностью спустившись на пол, я прислушалась к своему организму. Похоже, пожар не слишком мне навредил. Пламя меня не коснулось. Сил на пол чайной ложки и дурная голова – вот и все последствия.

Я машинально коснулась головы. Там, под темными тяжелыми прядями волос, скрывался свежий шрам. Тогда мне тоже «повезло». Но отчего-то я не радовалась.

Углядев у двери зеркало, я приблизилась. Зеркала я не любила – мне не нравилась та, что смотрит на меня с зеркальной глади. Но пугать приютивших меня в своем доме людей не хотелось.

Светлое платье оказалось сплошь перепачкано сажей. Отвратительный запах дыма пропитал всю меня. Вспомнилось озеро, и отчаянно захотелось нырнуть в его теплые глубокие воды.

Но вместо этого я попыталась оттереть сажу со своего лица. Зазеркальная я наблюдала за моими попытками с привычной грустью. В темных глазах за пушистыми ресницами тоска, алые губы забыли вкус улыбки. Вкус поцелуя любимого.

Темные волосы разбросаны по плечам, спускаются до самой поясницы тяжелым покрывалом. При падении они высвободились из тугого узла, в который я старательно завязала их поутру.

Чуть смуглое лицо сейчас непривычно бледно. И от этого, должно быть, глаза сияют так лихорадочно. Опасно.

Оставив попытки привести себя в порядок, я отвернулась поспешно. Еще раз оглядела комнату, на этот раз в поисках своих босоножек. Не преуспела.

Покинув убежище, неуверенно вышла в коридор. Мысли мои прояснялись, но сил больше не становилось. Немного пошатываясь, но держа спину прямо, я отправилась на звук голосов.

На просторной террасе ужинала семья. Трое мужчин, трое женщин. Едва я появилась, как разговор оборвался. Образ девицы, день напролет драившей замок по приказу злой мачехи, мне не шел. А гостеприимных хозяев и вовсе расстроил. Всплеснув руками, ко мне бросилась Елена Степановна.

– Изабелла!

Ее примеру тут же последовали остальные. Усадив за стол, они окружили меня. Что-то говорили, зачем-то касались. Пытались то ободрить, то утешить, то похвалить. А мне хотелось сбежать отчаянно. Но это было неважно.

Куда важнее другое.

– Как дети? Оленька? Сеня?

– Все благополучно, – охнула Елена Степановна. По ее чуть пухлым, усеянным морщинками, щекам покатились слезы. – Обошлось, слава Богу!

– Мама, ну что ты…, – тут же заволновалась ее младшая дочь и поспешила усадить разволновавшуюся Елену Степановну на диван у стены.

Хотя у самой тоже все глаза от слез опухли. В школе она работала учительницей русского языка и литературы, а ее сынишка-пятиклашка ходил на мои занятия. Во время пожара его не было на уроке по чистой случайности – перенесли запись к стоматологу на день раньше и пришлось ехать в райцентр.

Старшая дочь хозяйки тут же подала ей стакан воды. Елене Степановне нельзя было нервничать, и об этом знали все.

Супруг завуча и мужья ее дочерей неуклюже топтались в стороне. Не зная, чем помочь, они заметно погрустнели, застыдились. Но за происходящим следили зорко, стараясь быть хотя бы на подхвате.

Когда все немного успокоились и пришли в себя, мы пересели за стол. Дочери Елены Степановны заварили свежий чай. Не сговариваясь, все члены семьи продвинули мне кто-варенье, кто конфеты. Чувствуя неловкость от их заботы, я смущенно благодарила каждого. Но все внимание сосредоточила на рассказе хозяйки.

Длинной ее повесть не была. После того, как я отключилась, меня перенесли в дом Елены Степановны.

– Фельдшер хотел тебя в больницу отправить. В райцентр. Но мы отбили. Там такие врачи, что лучше сами выходим…

– Спасибо, – промямлила я. С некоторых пор я отчаянно боялась появляться в людных местах и тем более учреждениях.

Дети, что было важнее всего, не пострадали. Прибежавшие родственники разобрали их по домам. Тех, у кого взрослые были на работе, увели друзья. Все сложилось благополучно. Никто не пострадал. И Оленька пришла в себя, едва оказавшись на свежем воздухе.

– Школу не восстановить, – пригорюнилась хозяйка. Вся ее семья подавлено замолчала, но говорить об этом пока не решалась, опасаясь за слабое сердце Елены Степановы.

В былые времена я легко исправила бы эту несправедливость. Но теперь могла лишь скорбно молчать.

– Выключи ты его, – вдруг сердито буркнула старшая дочь хозяйки. – Надоели уже, ей Богу. Одно и то же целый день. Нашли цирк!

Я машинально проследила ее взгляд. На стене веранды беззвучно работал телевизор. Показывали новости.

– Журналюги эти мимо нас в соседнюю деревню ехали. Там гусиную ферму кто-то из местных открыл, вот и позвал их.

– Ага, и вместо того, чтобы помогать детей спасать, они за камеры схватились. Что за люди?!

Все внутри меня словно похолодело. От ужаса я далеко не сразу смогла заговорить. Заметив произошедшие во мне перемены, гостеприимные хозяева расценили их по-своему.

Решив, что кадры моего в обнимку с Оленькой падения из окна напугали меня, заставив вспомнить о пожаре, поспешно выключили телевизор.

Но это было не так. Я боялась вовсе не увиденного. Сила, внушавшая мне страх, была куда сильнее и опаснее любого пламени.

Я нервно убрала за ухо упавшую прядь. Стараясь казаться естественной, поднялась. Руки предательски дрожали, я поспешно убрала их за спину.

– Ты так побледнела, – охнула Елена Степановна. – Того и гляди в обморок упадешь. Тебе нужно срочно прилечь!

– Все хорошо, – заверила я, пятясь к выходу.

Мне нужно было срочно бежать, а не прилечь. Моя неловкая попытка улыбнуться еще больше насторожила хозяев. Все разом бросились уговаривать меня остаться. А я физически ощущала, как отпущенное мне время истекает.

Все же я смогла высвободиться, не обидев Елену Степановну и ее семью. Точнее, обидев несильно. Они охотно поверили в мою усталость и желание привести себя в порядок. Убедить их в том, что провожать меня не нужно, оказалось труднее, но и с этим я справилась. Ведь дом моей подруги, где я жила с момента появления в поселке, был совсем рядом.

Едва скрывшись за забором гостеприимного дома, по обе стороны которого росли шикарные высокие кусты жасмина, я припустила к себе.

В столь поздний час поселок неизменно спал. Но сегодня в некоторых домах еще горел свет – свидетельство дневных переживаний.

Однако дом моей подруги находился в самом конце улицы, укутанный ночными сумерками, спрятанный за кронами деревьев и кустов небольшого сада.

Стараясь не замечать, как сильно кружится голова, я побежала. Длинные мои волосы развевались словно пиратский флаг на корабле, несущемся прямиком в смертельную бурю.

Оказавшись в саду, я остановилась. Прислушалась. Тишина стояла невероятная. Подобное здесь было редкостью, ведь совсем рядом проходила железная дорога и гулкий перестук колес был столь же естественен, как воскресный звон церковных колоколов и утреннее щебетание птиц.

Мне стало чуточку легче. Быть может, я и вовсе потревожилась напрасно. Вполне возможно, что это были местные новости и о репортаже уже завтра никто не вспомнит. Никто не узнает.

Эта мысль придала мне сил. И все же я уже знала, что в поселке не останусь. Заберу паспорт, рюкзак с нехитрыми пожитками и в путь. Неважно куда, главное подальше.

С деньгами у меня было хуже некуда. Но это не беда. На дорогу хватит. А дальше… Дальше как-нибудь справлюсь. Что-нибудь придумаю.

Это не беда. Беда, беда, беда…

Приободряя себя подобным образом, я поднялась по скрипучему крыльцу. Домик достался Рае от тетки, которая наведывалась сюда только в грибной сезон. Похожий на старый, немного покосившийся скворечник, он был окружен запущенным садом и высоченными кустами сирени. Скрипя каждой своей дощечкой, он все же стоял крепко. Дарил прохладу в жару и бережно хранил в подполье ненужные вещи хозяев. Внутри он состоял из небольшой кухоньки, двух спаленок и предбанника. А сердцем его, пылавшим жарко, была небольшая печка, любовно побеленная хозяйкой.

Оказавшись внутри, я вдохнула ставший привычным аромат сада, земли и чужих ушедших лет. В домике было темно, но я достаточно хорошо ориентировалась, чтобы не тратить время на возню с лампочками на кухне. Они работали из рук вон плохо, но никаких проблем мне не доставляли. Весь световой день я проводила в саду, а вечером читала у окна или под желтым светом настольной лампы в комнате, которую Рая называла моей.

Словно опытная беглянка, я держала свой небольшой рюкзак собранным всегда. В нем было все, что потребуется. Документы, деньги, сменная одежда. Забросила за плечо – и ищи ветра в поле. Видя его, Рая хмурилась, а мне так было спокойнее.

Не подвела и интуиция, приготовления были вовсе не напрасны.

Обдумывая дальнейшие действия, я прямиком направилась к окну. Там на старом венском стуле дремал мой рюкзачок. Не мешало бы позвонить подруге, но мой мобильный пропал в пожаре. Просить о помощи кого-то из местных я не стану – незачем навлекать на невинных людей беду.

«Позвоню, как устроюсь, – решила я, но не слишком веря, что это случится скоро, поспешно поправила саму себя. – Нет, лучше с какой-нибудь станции. А то будет волноваться понапрасну». Мы взяли за правило созваниваться каждый вечер. Сегодня я звонок пропустила, и это очень плохо. Не хватало еще, чтобы она примчалась меня проведать и угодила в историю.

В шаге от окна, в шаге от спасения я замерла. Сквозь вихрь мыслей и неподвижную тишину дома я почувствовала что-то… неладное.

Замерла. Прикрыла веки. Все еще надеясь, что показалось, я знала точно – он рядом. Я чувствовала его каждой клеточкой. Каждой частичкой своей перепуганной, сбившейся с пути души.

Уловив едва ощутимое движение справа, я обернулась. Словно злая тень, будто дух павшего ангела, он неслышно показался из тьмы.

Я отшатнулась. И больше не смогла сделать и шага. Он приближался ко мне как неизбежность. Словно проклятье, настигшее беглеца.

На ночном небе взошла луна, и света ее хватало, чтобы разглядеть друг друга. Мне хотелось кричать от безысходности. Но с губ не срывался даже шепот.

Он был привычно спокоен и молчалив. Лишь опасно и незнакомо мерцали его темные глаза.

Слезы затуманили мой взор. Я отвернулась, не желая, чтобы он видел их. Боясь смотреть на него.

Он прошептал с тихой нежностью:

– Ну здравствуй, цветочек мой аленький.

От звука голоса его я вздрогнула. И в тот же миг он резко вскинул руку. Я не успела понять, что произошло.

Вдруг страшная усталость навалилась на меня грузом неподъемным, подметая под собой, будто рухнувшее в пожаре здание.

Покачнувшись, я упала прямиком в его объятия. Подхватив меня на руки, он склонился к моему лицу и прошептал:

– Засыпай, баю-бай…

Я боялась проснуться. Боялась, потому что знала, что увижу, открыв глаза. И все же притворяться вечно невозможно.

С трудом приоткрыв отяжелевшие веки, я зажмурилась. Лучик солнца игриво осветил мое лицо. Но свет его оказался слишком ярким. Болезненным.

Я зажмурилась и уткнулась лицом в подушку. Не знаю, что за гадость вкололи мне в ту ночь, но уснула я накрепко, а теперь, будто вампир, боялась солнца.

– Это пройдет.

Его тихий голос прошелестел где-то вдалеке. Ступая почти неслышно, он приблизился. Сердце замерло.

И напрасно. Задернув шторы, он отошел. Знакомая боль эхом отдалась в груди. Наступила тишина. Словно мир остановился.

Со второй попытки получилось лучше. Я села в кровати. Тревожно огляделась.

Я в своей спальне. Нашей спальне.

Просторная комната на втором этаже особняка выходила окнами в сад и на реку. Здесь всегда было много света, воздуха. Сейчас же я чувствовала себя узником, совершившим побег из темницы, но возвращенным назад вопреки всем стараниям.

Мой муж расположился в кресле на другом конце комнаты. Он частенько наблюдал оттуда за моими сборами, приготовлениями, выбором нарядов.

С невесть откуда взявшейся смелостью я посмотрела на мужа. На его лице привычное спокойствие, близкое к равнодушию. В уголках губ едва уловимая насмешка.

В облике его ни намека на приторную сладость выдуманных принцев. Его красота неброска, но губительна. И дело вовсе не в тонких аристократических чертах умного лица, а в…глазах. Кажется, с нашей первой встречи я знала, что могу навсегда сгинуть в его темных как уголь глазах, обрамленных по-девичьи пушистыми ресницами. И в том была одна из множества причин, почему нам было так непомерно тяжело вместе.

Но все же за полтора месяца, что мы не виделись, в его облике произошли некоторые перемены.

Густые иссиня-черные волосы, подстриженные на классический манер, посеребрились на висках. И я знала, что это моя вина.

Давид сказал спокойно и буднично:

– Выпей воды, тебе станет легче.

Я поспешно отвернулась. Послушно взяла стоявший на прикроватной тумбочке стакан с минералкой. Я все еще чувствовала едкий запах дыма, но все теперь казалось неправдоподобным. И мой побег, и нелепая попытка начать новую жизнь.

Я вертела в непослушных пальцах опустевший стакан. Не зная, что с ним сделать, разбить о стену или поставить на место, поблагодарила мужа за заботу. Молчала. Смотреть в его сторону больше не осмеливалась.

Я неплохо умела играть в молчанку. Кажется, у меня даже был талант. Но превзойти в этом мужа не смогла бы никогда. Это была его игра. Одна из многих. И он владел ей в совершенстве.

Легко поднявшись, он сказал:

– Приготовлю кофе. Спускайся.

И ушел. Будто так и надо. Будто ничего не случилось.

Я до боли закусила губу. Некоторое время сидела безмолвно, будто оглушенная. Но жалость к себе еще никого не спасала.

И я заставила себя встать. Послушно пошла вслед за ним. Но передумала. Мое перемазанное сажей платье сменила брючная пижама. Обычно я надевала ее, когда болела. То, что из всего моего обширного гардероба муж выбрал именно ее, казалось странным. Подобные мелочи не должны были его заботить.

Натянув джинсы и толстовку, я стянула волосы в хвост. Меня немного знобило, и хотелось укутаться потеплее.

Особняк из белого камня с садом, больше напоминавшим парк, муж приобрел сразу после нашей свадьбы. Семь лет назад.

Все интерьеры я продумала сама до самых незначительных деталей. Этот дом был моим детищем. Я знала каждую его линию, каждый уголок, царапинку. Но сейчас не видела ничего, кроме ступеней лестницы. Да и те нечетко.

Спустившись вниз, я направилась в кухню. Аромат крепкого кофе витал в воздухе.

В светлой кухне, едва не дотягивающей по размеру до бального зала, было просторно и пусто. Как будто кто-то спрятал все вещи хозяйки, когда она покинула свой дом. И теперь место, в котором теплел очаг дома, превратилось в картинку из каталога. Пусть и красивую, но все же картинку.

Поставив две чашки на столик у окна, муж кивнул на стул. Словно собачонка, я послушно исполнила команду, села напротив. Нервно касаясь пальцами горячей кружки, я не поднимала глаз. Муж неспешными глотками пил обжигающий кофе.

– Давид, я…

– Очень бледная.

Я притихла. Муж всегда умел уходить от темы, которая была ему не интересна, от разговора, который казался ему лишним, и вытряхивать из собеседника все, что считал нужным. И все это без лишних усилий, с ловкостью фокусника. Я так и не освоила эту науку. Для меня она была сродни магии.

Но я обещала себе, что буду сильной. Не сдаваясь, попробовала вновь:

– Нам нужно поговорить…

– По дороге в клинику и поговорим.

– Клинику?

По спине пробежал холодок. Муж, конечно, почувствовал мой страх. И не удивился. Ведь в прошлый раз, когда он решил, что мне нужна медицинская помощь, я оказалась в психушке.

– У всего есть последствия. А с тобой много всего произошло. Я хочу убедиться, что ты в порядке. Бояться нечего. Мы поедем вместе. И вернем домой тоже вместе. Сегодня. Я буду рядом.

Это вовсе не утешало. Скорее даже пугало. И он отлично это знал, но вовсе не собирался менять решение.

Не притронувшись к кофе, я побрела вслед за мужем. В голове полнейший кавардак. Я цеплялась за мысли, словно утопленник за соломинку, и с тем же успехом шла ко дну. Оттого, должно быть, так и не смогла начать разговор. Давид и вовсе не собирался ничего обсуждать.

Припарковавшись у четырехэтажного здания клиники, он обошел машину и любезно открыл дверь с моей стороны. Протянул мне руку.

Я замерла испуганно. Это было глупо. Ведь Давид был отлично воспитан и этот жест всего лишь привычка.

Расценив мое поведение по-своему, муж повторил:

– Бояться нечего.

Амплуа спятившей истерически мне было не любо. Храбро вложив свою ладошку в его, я спрыгнула вниз из высокой кабины джипа.

Его горячие пальцы сомкнулись. Высвободиться он мне не позволил. Не отпуская повел ко входу в клинику.

Сеть клиник, частью которой являлось здание сие, принадлежала мужу. И это была лишь крошечная песчинка его империи, обширность которой я вряд ли смогла бы описать, даже очень постаравшись.

Виктор Строганов, отец Давида, создавал свой бизнес, как строят некоторые государства – от шатра в чистом поле до мировой державы. Скончавшись, он передал все единственному сыну. И Давид отца не подвел.

Развивая оставленные ему владения столь же успешно и стремительно, как Македонский завоевывал новые земли, Давид довольно скоро превзошел своего отца. Но, в отличие от великого полководца, познавшего всю горечь неудач, Строганова-младшего они обходили. Возможно, его планида была добрее.

Или не досаждало замыслам тщеславие. Давид относился к деньгам как к инструменту, не более. Жадность ему была не знакома. А бизнес он воспринимал как бесконечную шахматную партию. Не терял интерес, но и рабом азарта не становился. И в этом таилась одна из многих причин, почему обыграть его было практически невозможно.

У самого порога нас встретил заведующий клиникой. По случаю нашего визита заведение закрыли, полностью очистив от пациентов.

Едва ли не в пол поклонившись, заведующий шагнул ко мне. Старался карьерист напрасно, Давид не терпел фамильярностей, а раболепство и вовсе не выносил.

Не отпуская моей руки, муж легко завел меня за свою спину. Он ненавидел, когда кто-то крутился рядом со мной. Его бы воля, сидеть мне вечно в высокой башне за семью замками. И сдается мне, все вновь к этому идет.

– Ирина Николаевна наш лучший врач, пожалуй, лучше всего будет начать с нее… – тем временем пел заведующий.

Из-за спины мужа видеть его я не могла, только слушала без особого интереса слащавый голос. Обернувшись назад, с тоской посмотрела на летнее небо. Белоснежные облака таяли столь же неотвратимо и стремительно, как моя свобода.

Несколько часов спустя, протащившись по множеству кабинетов, повалявшись на множестве кушеток, покружившись в неведомых аппаратах и сдав едва ли не целую банку крови, я была отпущена с миром.

Все это время, послушно следуя командам врачей, я не забывала смотреть по сторонам в поисках выхода. Но сбежать так и не решилась. Уверенность в том, что дальше ближайшего перекрестка я не уйду, меня не покидала. К тому же теперь я осталась без паспорта.

Едва прейдя в себя, я обыскала всю комнату, но все документы исчезли без следа. А значит мой побег стал еще более невозможен. Хотя, казалось бы, куда уж больше?

Усталая и несчастная я вернулась в кабинет заведующего. О медицине в нем напоминали только грамоты и дипломы на стене. В остальном же он ничуть не отличался от рядового офиса в любом бизнес-центре.

Подняв глаза от ноутбука, муж посмотрел выжидающе. На приеме у первого врача он был со мной. Внимательно слушал мои сбивчивые ответы. Хмурился. Но молчал. Ни он, ни я так и не решились поговорить о том, что случилось в ночь аварии.

– Меня отпустили, – буркнула я.

Давид захлопнул крышку ноутбука и небрежно отбросил его в сторону. Неспешно приблизился. Смотрел изучающе, будто лучше рентгена и МРТ был способен распознать таившуюся угрозу.

Я вспылила:

– Что еще? К гинекологу сходить?

На губах его показалась злая усмешка. И он спросил вкрадчиво:

– А надо?

В тот же миг во мне словно фейерверк взорвался. Но Давид знал меня слишком хорошо, да и реакция у него была отменная. Поймав мою руку в сантиметре от своей щеки, больно сжал запястье.

Засмеялся тихо и зло. И сказал насмешливо:

– С возвращением, детка.

Дверь кабинета с шумом открылась. Незадачливый заведующий выбрал не лучшее время, чтобы показаться на глаза. Попав впросак, бедолага замер в нерешительности.

Давид усмехнулся. Поцеловал мою руку, отчего на коже, кажется, останется ожог.

Не отпуская меня, взял ноутбук и потащил по коридору к выходу. Обратно тоже возвращались в молчании. А едва переступив порог особняка, я спрялась в спальне.

Довольно долго я нарезала круги в глухом негодовании. Когда же занятие сие меня окончательно вымотало, я не придумала ничего лучше, чем набрать ванну с пушистой пеной и раствориться в ней на последующие полчаса.

Мне стало легче. Не знаю, помогла ли горячая вода или взяла верх усталость. Но я успокоилась. Завернулась в халат и устроилась в кресле, которое так любил Давид.

В отличие от кухни, в спальне после моего исчезновения ничего не изменилось. Все стояло на местах в идеальном порядке. Как будто он ждал, что я вернусь…

Слезы отчаянья и стыда упали тяжелыми каплями на нежный шелк халата. Но я не заметила их. Устремив невидящий взгляд в цветущий сад, я пала под тяжестью воспоминаний.

Почти два месяца назад он прислал за мной в Швейцарию. Именно там, в элитной клинике высоко в горах, я и была заперта.

Томясь в роскошной палате под бдительным оком вышколенного персонала, я считала дни своего заточения. В отличие от осужденных за свои деяния преступников, я не знала, как долго продлится мое заключение. И приговор мне озвучен не был. Ведь все делалось для моего «блага». Точнее того, что мой муж считал благом для меня.

Но случилось несчастье, и Давид решил забрать меня в Петербург. По дороге домой я мучилась неизвестностью. Однако ни одна из самых страшных моих теорий не сравнялась с реальностью.

Заболел отец. С тех пор, как не стало мамы, сердце часто его тревожило. Не избежал он и операции. Но в этот раз врачи признали свое бессилие. Давид вызвал меня, чтобы попрощаться.

Он сказал мне об этом по пути из аэропорта, где встретил меня, в дом родителей. И я послала его к черту, не веря ни единому слову. Но стоило войти в спальню отца, как поняла, что муж был прав.

Отец скончался в ту же ночь. Он говорил, что ждал меня. И это была правда. Он не хотел уйти, не повидав меня напоследок.

После похорон я осталась в Петербурге. Должно быть, Давид не решил, что делать со мной дальше. Мне же все стало безразлично. Будто спящая красавица, уколовшаяся об острую иглу веретена, я погрузилась в странный сон, не отличая реальность от сновидений. Не замечая, как сменяют друг друга дни.

Давид же продолжал заниматься своими делами. И бизнес вынудил его отправиться в Москву. Он планировал вернуться одним днем, но переговоры затягивались. Оставлять же меня одну он боялся.

Несмотря на возражения, заставил приехать к нему. Сильный туман парализовал работу Пулково, но и здесь мой муж-упрямец нашел выход. Билет на последний экспресс решил проблему.

Но в столицу поезд так и не прибыл. По пути произошла страшная авария. Я не должна была выжить. У меня не было шансов. Но Судьба распорядилась иначе.

Но все же для Давида я предпочла умереть. Каким бы ужасным и жестоким не было мое решение, я считала его правильным. У меня была на то причина. И так бы все и оставалось, если бы не случился пожар в школе и не проезжали мимо журналисты.

Теперь же я вновь оказалась запертой в золотой клетке, ключик от которой муж держал накрепко.

Утро следующего дня не принесло ничего хорошего. Я долго не выходила из своей комнаты в надежде, что муж отправится по делам и нам не придется видеться. Небольшая передышка мне бы не помешала. В мыслях творился страшный кавардак, а в его присутствии все становилось еще хуже. Я совершенно терялась, а временами и вовсе была не способна думать. Но Давид никуда не спешил, и напрасно я прислушивалась в желании услышать шум отъезжающей машины.

Смирившись с неизбежностью, я спустилась вниз. Сосредоточенно стуча по клавиатуре ноутбука, он работал на террасе. Подобное было непривычно, делами он предпочитал заниматься в кабинете, а не на свежем воздухе.

Но не успев толком удивиться, я оценила выбранное им место. С точки зрения стратегии (или тактики?) оно было оптимально. Не покидая плетеного кресла с мягкой подушкой, он прекрасно видел лестницу, миновать которую не могла я. А выглядело все довольно невинно, даже не придраться.

Тяжко вздохнув, я направилась на кухню. А едва достала банку с кофе, как появился и он.

– Я стал подумывать, ты объявила голодовку.

– Я много сплю. Видимо, та гадость, что ты вкачал мне в поселке, еще не выветрилась.

Он равнодушно пожал плечами и также спокойно добавил:

– Не беда. У тебя есть еще несколько часов, чтобы подготовиться.

– Подготовиться к чему? – насторожилась я.

– Сегодня к нам приедет твоя семья. Пора поведать им радостное известие – ты воскресла.

Фарфоровая чашка выскользнула из рук и вдребезги разбилась о пол. Осколки разлетелись в разные стороны. Давид нахмурился.

– Белль …

От звука собственного имени я вздрогнула. Словно ступая по треснувшему льду глубокого озера, я обошла мужа. Пошатываясь, поднялась к себе.

Просить его остановиться было бесполезно. Он уже все решил. И я не знаю, желал ли он наказать меня или пытался напомнить о том, что мне все еще есть кого терять. Но это было жестоко. Даже для него.

Муж ошибался, когда говорил, что приедет моя семья. Моей семьей были родители. Я не любила их, а обожала. Каждой клеточкой своей души. Мы жили лучше, чем написано в любой самой славной сказке. И так было до того самого дня, когда не стало мамы.

С ее уходом все переменилось. Отец замкнулся, стал нелюдимым. Я видела его боль, но ничем не могла помочь. Абсолютно ничем. Казалось даже, он тяготится мною, моими попытками вырвать его из плена воспоминаний, вернуть в реальность. Реальность без мамы была ему чужда. Жизнь без нее пуста. Холодна, как пронизывающий петербургский ветер зимой. Тогда я этого не понимала.

А он тратил слишком много сил, чтобы, заботясь обо мне, создавать видимость привычной жизни. Старательно улыбался. Изображал радушие. Скрывал проблемы с сердцем.

Думаю, ему стало проще дышать, когда Давид забрал меня из нашего дома. Он боялся, что, если его не станет, я останусь одна на всех ветрах. Почему-то родители считали, что я не способна позаботиться о себе сама. В этом они были похожи с мужем.

Давид тоже верит, что без него я не смогу. Как бы не так.

Еще у меня есть сестра. Ни много ни мало четвероюродная. Лара старше меня на двенадцать лет, и в детстве мне казалось, что именно по этой причине она меня не любит. На самом деле все было куда проще – она терпеть меня не могла и причины для это были не нужны.

Зато меня обожала ее мать. А я души не чаяла в тетушке. Помнится, я даже всерьез верила, что она волшебница. И иначе как феей не называла. Они были очень дружны с мамой. Потому, должно быть, Лара и жила целых два года в нашем доме, после того, как не стало тетушки. И это, надо признать, было испытанием для всех нас. Особенно для меня, ведь пока родители не видят, она частенько позволяла себе всякие пакости. Но я все равно надеялась, что она меня полюбит и мы будем дружить также, как дружат сестры в моих самых любимых книжках.

Мое желание понравиться сестре сыграло со мной жестокую шутку. Но об этом я не хочу даже думать.

Однако мои желания Давиду безразличны. И Лара вместе с мужем и сыном приедут на ужин. Наша встреча неминуема примерно также, как рандеву айсберга и «Титаника».

Еще по возвращении в дом мужа я поняла, что он отпустил всю прислугу. Не могу сказать, что меня это огорчило. Ибо в помощи я не нуждалась, а дом и сад, за которыми невозможно было уследить в одиночестве, вполне могли пережить некоторое время без тщательного пригляда. Однако мне было немного грустно, что я не повидаюсь с Полли, нашей чудесной домоправительницей, которую побаивались все. И даже сторонился Давид.

Полли, Полина Романова, пришла в дом Строгановых, когда Давиду едва исполнилось десять. Невысокая, пышная, невероятно шустрая и всегда румяная блондинка сразу же взяла под свое крыло как хозяйство семьи, так и ее домочадцев.

Работала она не покладая рук, никогда ни о чем не забывала и относилась очень бережно к людям и вещам. Несмотря на бесконечную занятость, она успевала хлопотать и о собственном доме. Растила двух румяных дочерей и с нежностью журила своего доброго, но не поспевавшего за темпом жены, мужа.

Мое знакомство с Полли состоялось накануне свадьбы. Кажется, я привязалась к ней еще до того, как успела встретить. Но теперь радовалась, что ее нет в особняке.

Не уверена, что смогла бы смотреть ей в глаза после всего того, что случилось.

Приготовления к ужину я намеренно проигнорировала. Но прячась в студии, я видела, как приехала машина с логотипом ресторана, который так нравился Давиду, и шустрый персонал, неся разнообразную снедь, скрылся в особняке.

Потеряв интерес к происходящему, я пробежалась взглядом по своей студии. По задумке архитектора, построившего особняк, здесь должен был располагаться зимний сад. Просторное помещение на втором этаже, занимавшее значительную часть крыла здания, подходило для этих целей идеально.

Возведенные полукругом стеклянные стены были украшены французским балкончиками с витыми чугунными решетками и увенчаны прозрачным куполом, сквозь который в комнату вливался поток света. Я любила свою студию в любую погоду, ведь она всегда была хороша. И вид, открывавшийся сразу на три стороны света, завораживал меня неустанно. Я проводила здесь большую часть своего времени, ведь это место было и моим замком, и моей крепостью. Так было всегда, но не теперь.

Я тяжко вздохнула и присела на краешек софы. Проведя пальцами по нежно-бирюзовому велюру, прикрыла веки. Мне вновь стало казаться, что я погружаюсь на дно глубокой реки. И тяжесть ее вод давит на меня нестерпимо, не оставляя шанса вздохнуть, выбраться. А где-то наверху смыкается лед неподъемную толщею.

Послышалось шуршание шин по дорожке из гравия. Уже зная, что увижу, я все же подошла к окну. Объехав по кругу величественную клумбу с гортензиями, машина сестры остановилась у самых ступенек. Пожелав себе быть сильной, я отправилась встречать гостей.

Ступая по коридору, я слышала их голоса. Но сердце мое стучало так громко, что слов разобрать не получалось. Впрочем, в этом не было нужды. Я понимала, о чем они говорят. В чем винят меня.

Давид заметил меня первым. Не сводя глаз смотрел, как я приближаюсь, спускаюсь по лестнице, держась за перила. Если он ожидал увидеть во мне раскаянье, то напрасно. Я жалела лишь о том, что мой побег провалился.

Выбирая наряд для ужина, я не мудрствовала. В отличие от Лары, я никогда и никого не пыталась поразить. И доказывать что-либо никому не желала. Я нравилась себе такой, какая есть, и чужое мнение мне было безразлично.

Так и сейчас, я выбрала простой сарафан цвета незабудок и длинные серьги с бирюзой. Заплела длинные волосы, оставив их лежать тяжелой косой на плече. Вот и все мои приготовления.

Сестрица же явно успела побывать в салоне красоты, где обзавелась замысловатой укладкой и стильным макияжем. Дорогое платье было из последней коллекции, а туфли стоили целое состояние. В ушах переливались бриллианты, а на правой руке сверкал излишне крупный изумруд.

Впрочем, все это ей несказанно шло. И дорогие стильные наряды, и аромат денег с нотками успеха. Лара знала это лучше всех.

Как и то, что ее красота стоит дорого, а желающих отдать за нее если не душу, то полцарства найдется немало. И ее муж – успешный чиновник в прошлом, а ныне преуспевающий банкир, был одним из них. Она выбрала его за легкий характер и предсказуемость. За это же и не терпела его.

В такт моим шагам позвякивали тяжелые серебряные браслеты на запястьях. Я любила серебро и искусно выполненную работу одаренных мастеров. Наполняя свой ларчик, я привозила диковинки из разных стран, и со временем он превратился в пузатый сундучок из темного дерева, обитый серебром и украшенный разноцветными самоцветами. Откуда я неспешно доставала украшения, подбирая их к наряду. По первости муж считал это странным, привыкнув, что жены его партнеров увешаны драгоценными камнями как новогодние елки. Потом привык и стал усердно пополнять мою коллекцию. Но все, что дарил он, все же приходилось держать в сейфе.

Но все это в прошлом и теперь не имело никакого значения.

Сестрица волновалась, и это было непривычно. Но тщательно продумала, как будет развиваться встреча, как будет она блистать в диалогах и паузах. И это уже вполне типично.

В этом тоже мы были с ней не похожи. Я любила театр лишь на сцене, а она не видела без него жизни.

Так во всем. Даже внешне, мы были похожи разве что цветом волос, но и это еще в подростковом возрасте Лара исправила. После долгих экспериментов она осталась шатенкой, что несомненно было ей к лицу.

Впрочем, осознание того, что сестрица мне не ближе любой прохожей, пришло ко мне поздно и стоило слишком дорого. Но за наивность, равно как и глупость, всегда приходиться платить дорогой ценой. Заплатила и я. Сполна.

– Белль! – приложив руку к груди, охнула сестрица.

Бросилась ко мне. Но вдруг остановилась. Наши взгляды встретились. Лара заметно побледнела.

Я не прятала глаз. Ведь я дала себе слово быть храброй.

Обогнав мать, ко мне подбежал Киря. Племянника я любила. Славный мальчишка. Совсем недавно ему исполнилось пять, но я сидела под замком в психушке и пропустила его праздник.

Склонившись к малышу, я крепко его обняла. Он что-то забавно лепетал, а мне слышалось, как трещит моя никчемная броня.

– Изабелла, – шагнул ко мне Федор, муж Лары. – Очень рад тебя видеть… в добром здравии.

Федор смутился и сбился на полуслове. Он был хорошим человеком, и именно поэтому последние наши встречи были мукой для меня.

– Что ж, – громко сказал Давид, и от звука его голоса я содрогнулась. – Все к столу.

Киря посмотрел на меня удивленно. Потянул за руку и тихо, чтобы никто из взрослых не услышал, спросил:

– А мороженое будет?

– Не знаю, малыш, – призналась я, переходя на шепот. – Но, если что, я знаю, где хранят конфеты.

В столовой уже все было готово к приходу гостей. Угощенья были великолепны. Но вряд ли кто-то почувствовал их вкус.

Федор неловко ерзал на своем месте. Бледная и непривычно молчаливая Лара царственно сидела подле него. Расположившийся во главе стола Давид мало интересовался гостями, но с меня глаз не спускал. И пламя пожара казалось райским садом по сравнению с тем, что я чувствовала рядом с ним.

Первым не выдержал Федор. Кашлянув, он спросил робко:

– Как ты, Белль? Мы так…переживали за тебя.

Давид зло усмехнулся:

– Так переживали, что даже похоронили.

– Напрасные хлопоты, – зябко передернула плечами я.

Очередная злая усмешка Давида. И заботливое Федора:

– Неудивительно, что эта ужасная трагедия так повлияла на тебя! Увидев подобное, вовсе не сложно сбиться с пути. Я до сих пор помню те ужасные кадры с места крушения…

Федор не имел ни малейшего понятия о том, о чем с таким пылом вещал. И это хорошо. Ведь я бы злейшему врагу, худшему из злодеев, не пожелала бы оказаться в самом эпицентре двух несущихся навстречу друг другу поездов.

Но объяснять что-либо я даже не пыталась. События той ночи часто являлись ко мне в кошмарах. Но говорить о случившемся вслух я была не в силах.

А в оправданиях своего поступка не нуждалась вовсе. Я сбежала не из-за катастрофы. Она была лишь удачным поводом исчезнуть из собственной жизни.

Федор меж тем разошелся. Поглощенный воспоминаниями о хрониках увиденных репортажей, он с жаром рассуждал о причинах и жертвах, о последствиях и утратах. И тяжелая гнетущая тишина на него не давила – он не заметил ее.

– Заткнись же ты уже!

Окрик Лары прозвучал будто свист хлыста в ясном небе. Я вздрогнула. Федор посмотрел на супругу в замешательстве.

Нервно схватив бокал с алеющим на свету бордо, она сделала быстрый глоток. Тряхнула упрямо головой. Она сидела аккурат напротив меня, и я чувствовала, как кипит в ней ярость. Замерев неподвижно, я желала лишь, чтобы этот ужасный вечер кончился. А еще, чтобы сестрице хватило ума доиграть давно заученную партию.

Но ни то, ни другое не спешило сбыться. Сверля меня взглядом, Лара криво усмехнулась. Небрежно повертев бокал в руке, спросила с усмешкой:

– Ты еще не понял? Наша блаженная принцесса, наконец, прозрела!

Щеки мои запылали. Но надежда все еще теплилась в сердце. Не таясь, я посмотрела на сестру. Она вздрогнула. Но жажда крови, желание реванша были сильнее благоразумия и расчетливости.

Бури не миновать. И бесполезно надеяться на чудо.

Склонившись к сидевшему рядом со мной Кире, я спросила предательски дрожащим голосом:

– Хочешь порисовать в моей студии?

Личико ребенка оживилось. Глаза радостно засияли. Но Лара зашипела в глухой ярости:

– Не смей обращаться к моему сыну!

– Дорогая, ты что? – растерялся Федор.

На его слегка пухлых щеках появилась краска стыда. Но сестрице не было до этого дела. Чуть склонив голову к плечу, она спросила Давида приторно-сладко:

– Еще не понял? Она все знает. Все знает о нас!

В этот миг я почувствовала себя той самой фарфоровой чашечкой, что разбилась сегодня вдребезги. Все внутри меня со звоном разбилось, раскрошилось, разлетелось. Но об этом знала только я. Остальные же видели лишь неподвижно сидящую на своем месте Белль.

И в зыбкой страшной тишине прозвучал растерянный голос Федора:

– Я не понимаю… Что все это значит? Лара, о чем ты?!

Сестрица сорвалась. Словно оркестр грянул в пустом зале. Слова срывались с ее губ и, будто острейшие кинжалы, летели в каждого, кто имел несчастье находиться рядом. Много лет она хранила свою тайну. А теперь не знала удержу.

Словно во сне я поднялась. Положила на стол накрахмаленную салфетку, что все это время так отчаянно сжимала пальцами под столом. Ни на кого не смотря, ни с кем не прощаясь, ушла. Тихо прикрыла за собой дверь столовой. Словно опустила занавес над сценой, где пели панихиду моей прошлой жизни.

Пронзительный голос сестры и ее ужасные слова не долетали до второго этажа. Но едва оказавшись в своей спальне, некогда нашей с Давидом спальне, я начала задыхаться. Пошатываясь, я из последних сил вышла на балкон. Вцепилась руками в кованую решетку.

Прохлада летнего вечера, легкий ветерок с озера укутали меня. Зажмурившись накрепко, я почувствовала, как слезы обожгли мои щеки. Тут же смахнув их нетерпеливою рукой, я приказала себе успокоиться. Я дала себе слово, что справлюсь с этим. И нарушать его не собиралась.

Присев в плетенное кресло, я заставила себя дышать. Успокоиться. Взять себя в руки.

На удивление я справилась с собой довольно быстро. И когда в вечерней тиши раздался шум отъезжающей машины, и даже тогда, когда послышались шаги мужа, я не дрогнула.

– Белль!

Голос Давида звучал тревожно. Я почувствовала его страх. И это было дико само по себе.

Заприметив открытую дверь, он выбежал на балкон. Но заметив меня, сбился с шага.

– Белль…

– Не надо. Я не желаю ничего знать.

Давид тряхнул головой, будто своевольный конь роскошной гривой. Шагнул ко мне и, ухватив за плечи, выдернул из кресла.

– Больно.

– Когда ты узнала?

– Ты точно хочешь спросить об этом?

Муж сжал меня еще сильнее. Я не пыталась вырваться – бесполезно.

– Все не так. Не так, как кажется.

– Я не желаю ничего знать.

– Она никогда и ничего не значила для меня. Никогда и ничего!

– Тем хуже для тебя. Для вас обоих.

– Все случилось до того, как я узнал тебя.

– И семь лет забывал рассказать, что спал с моей сестрой?

– Это ничего не значило!

– Повторяешься.

– Не веришь мне? Но…

Вскинув руки, я взяла его лицо в свои ладони. Легонько сжимая ледяными пальцами его кожу, заставила посмотреть на меня. Приподнялась на кончиках пальцев, чтобы мы были чуть ближе друг к другу. Лучше видели друг друга. Сказала тихо, как когда когда-то шептала в ночи:

– Неважно. Все это уже неважно. Я больше не жена тебе.

Давид склонился ко мне, как если бы желал поцеловать, и прошептал в ответ:

– Этому не бывать. В раю или аду – неважно. Мы будем вместе. Иного не дано.

Две недели спустя

Крохотная искра породила огонек. Я бросила спичку на потемневшую от засухи последних дней землю. Вспыхнуло пламя. И яркий огонь стремительно и весело помчался по бензиновой дорожке, что я старательно начертила для него.

В тот же миг я бросилась по склону жиденького бора, что таил ужасную, похожую не то на плешь, не то на рану поляну, что оставили во время вырубки. Вскоре в этом небольшом лесопарке будет построен очередной квартал и не останется ни деревьев, ни следов варварства строителей. Ну а пока здесь не гуляют жители нового района и не суют свой нос в чужие дела бдительные старожилы. И это прекрасно.

Вскоре бензиновая дорожка привела огонек к машине мужа. Пламя перекинулось на бензобак, и грохнул взрыв. Не сдержавшись, я обернулась. Остов джипа пылал. А на водительском месте явственно виднелся силуэт мужчины.

Поправив лямку рюкзака, я поспешила прочь. Этой ночью у меня еще уйма дел. И некогда отвлекаться на сожаления.

Вовсе не радуясь тому, что сезон белых ночей еще не завершился, я вернулась домой. Особняк мирно спал и знать не знал, что за стенами его неминуемо рушится мир.

Вбежав по лестнице, я бросилась в ванную комнату. Брезгливо стянув с себя одежду, сгребла ее в мусорный пакет. С остервенением натирая мочалкой тело, приняла душ. Мокрые волосы затянула в узел. Спешно переоделась в джинсы и толстовку.

Подхватив пакет, бегом помчалась к домику садовника. Одноэтажный домик, одна часть которого была сплошь увита виноградом, а другая – розами, хранил в себе множество полезных для сада вещей. Но сейчас меня интересовала огромная бочка, что пряталась за ним. Убедившись, что она пуста, я порадовалась. Бросила в нее пакет, а заодно и рюкзак. Вылила целую бутылку жидкости для розжига барбекю.

Одной спички хватило, чтобы пламя вспыхнуло быстро и яростно. Убедившись, что работа пошла на лад, а также впервые за все время жизни здесь порадовавшись обширной территории сада, я поспешила в дом.

Порывшись в кладовке горничной, я натянула резиновые перчатки. Вооружилась щетками и разномастной химией. И принялась за уборку.

Утро началось с череды телефонных звонков. Первый прозвенел в начале десятого. К десяти телефоны стали звонить беспрерывно. Не мудрствуя лукаво, я отключила телефон особняка и переключила на беззвучный свой мобильный. Не мечтая больше о сне, перебралась в студию.

Первым явился Буров. Я видела, как его машина появилась на дорожке, но даже не подумала встречать гостя. Впрочем, иллюзий о том, что «дорогой» гость отправится восвояси, тоже не испытывала.

Николай Буров был давним соратником отца Давида. Его единственной заботой была безопасность семьи и бизнеса. А обширный опыт работы в спецслужбах и чутье зверя отлично помогали в этом.

И только глупец мог бы посчитать, что возраст притупил его нюх или хватку. Разменяв шестой десяток, Буров добавил к ним недюжую мудрость, но не растерял ни ту, ни другую.

– Здравствуй, Белль, – появившись на пороге, поздоровался он бархатным голосом.

Равнодушно мазнув взглядом по его широкой фигуре, я вернулась к работе. Одна из балконных дверей была открыта настежь – сегодня было душно. Приблизившись к витой решетке французского балкона, мой гость замер. Ему не нравилась моя студия. Слишком много света. Слишком много пространства. Неподобающее количество свободы. То ли дело бронированный со всех сторон бункер где-нибудь под землей.

В школе, а затем и студенчестве у меня было хобби – я бесконечно рисовала людей, чьи лица казались мне интересными. Не обязательно красивыми. Вовсе нет. Интересными.

Так вот, у Бурова не было ни единого шанса попасть на страницы моего альбома. Ибо был он типичным. Абсолютно типичным представителем племени силовиков.

Занимаясь самбо с самого детства, он приобрел фигуру и поступь профессионального борца. Годы распутывания хитроумных головоломок и схем одарили его глубокими складками на лбу и вечным недоверием во взгляде.

На заре нашего знакомства с Давидом я всерьез побаивалась его. Он казался мне эдаким злым советником короля, что легко и без всякого сомнения запрет королеву в высокой непреступной башне. А для верности еще и дракона сторожить приставит. Тогда я не знала, что такие, как он, лишь исполняют приказ. Приказ короля.

– Я звонил.

– Я не хотела разговаривать.

– И все же придется.

– А надо ли?

Буров усмехнулся. Обернулся и с интересом посмотрел на меня. Из всех людей на планете только он знал, что сделал Давид. И только поэтому я не могла выносить его взгляд.

Буров шагнул вперед, а я вся сжалась. Он, конечно, заметил это. И больше попыток приблизиться не делал. Все тем же бархатным голосом спросил:

– Твой муж не приехал в офис. На звонки не отвечает.

– Меня это не заботит.

– Как давно ты его видела?

– Я бы предпочла не видеться вовсе.

– Когда ты последний раз говорила с ним?

– Мы не разговариваем.

– Изабелла, – с нажимом произнес он. Я нахмурилась.

Чем быстрее он получит свое, тем быстрее уйдет. Одно плохо, ненадолго.

– День, может, два назад.

– Поточнее.

– Зря стараешься. Здесь, как в заколдованном замке, время остановилось. Каждый новый день похож на день вчерашний. И все они одинаково безнадежны.

Буров поморщился. Прошелся по студии. Отчаянно хотелось, чтобы он оказался где-нибудь за две-три планеты от меня.

– Его кто-нибудь искал?

– Ты.

– Кроме меня.

– Никто не приезжал. Если ты об этом.

Вспомнив, что телефоны я игнорирую, Буров кивнул. Но не успокоился.

– Он говорил тебе о своих планах?

– Вопрос не по адресу.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что есть женщины, которые знают планы Давида лучше меня. У них и спрашивайте.

Буров остановился. Посмотрел на меня как-то странно. Будь его воля, он бы уже вытряс из меня все, что хотел. Но позволить себе подобное не мог. И это явно его расстраивало.

Но он старался казаться добряком. Заглянул через мое плечо и спросил:

– Новый проект?

– Прежний. Не успела закончить.

У меня всегда было множество проектов. Но больше всех я любила иллюстрации к книгам. И в этом нет ничего удивительного, ведь мои родители держали книжный магазинчик, среди полок и стеллажей которого я и выросла.

– Что за сказка?

– «Красная шапочка».

Буров бросил на меня быстрый взгляд. Потер колючую щеку. И сказал:

– Дай мне знать, когда Давид объявится.

Я кивнула в знак согласия. Хотя ничего подобного делать и не собиралась.

Выход гость нашел самостоятельно. Я же сосредоточилась на работе. А вернувшись к реальности, поняла, что уже наступил вечер.

Потерев усталые глаза, я призадумалась, чем себя занять. Голод подсказал ответ. Но делать заказ на дом мне не хотелось. Вместо этого я направилась в гардеробную.

Увлеченно передвигая вешалки, я остановилась на платье из струящегося шелка пастельно-лавандового цвета. Перебрав украшения в сундучке, выбрала длинные серьги, которые привезла из Индии.

Присев на мягкий пуфик, робко касалась флакончиков и баночек на туалетном столике. Все было на своих местах. Все так, будто я и не покидала этой комнаты. Вновь возникло странное чувство, будто время здесь остановилось.

Неуверенно и даже робко взглянула на свое отражение. Та другая я, томясь в темнице зазеркалья, смотрела на меня темными грустными глазами. И время обернулось вспять в холодную ночь начала весны, когда она была заточена.

Той ночью я уснула, едва коснувшись головой подушки. Особняк встречал гостей по-королевски, и на правах хозяйки бала я старалась уделить время всем и каждому.

Приемы в особняке проводились очень редко, только по особому случаю или для особенно ценных партнеров мужа. Ни Давид, ни я не любили шумные мероприятия. А пускать в дом чужих людей еще меньше.

И в этом была одна из причин, отчего я так устала. Не дождавшись мужа, я забралась под одеяло и провалилась в глубокий сон. А среди ночи проснулась, будто от удара. Присев в кровати, я тревожно прислушалась. Давида рядом не было, и отчего-то это напугало.

Включив свет, я тут же зажмурилась. Спросонок ночная лампа казалась мощнее любого прожектора. Часы показывали начало пятого. Я нахмурилась.

Готовясь к крупной сделке или важным переговорам, муж частенько полуночничал, и я считала своей святой обязанностью подобного не допускать. Усталость в бою не союзник.

Закутавшись в длинный халат с нежной кружевной отделкой, я отправилась в кабинет. Он располагался на первом этаже, выходя огромными окнами на озеро.

Дом мирно спал, лишь в коридорах едва ощутимо горели бра на стенах. Но их слабого света было недостаточно, чтобы осветить все закоулки большого дома. Да этого и не требовалось. Бесшумно ступая босыми ногами, я спустилась вниз. Машинально отметила, что умничка Полли проследила за тем, чтобы нанятая по случаю торжества бригада уборщиков привела особняк в порядок. Все было прибрано и едва ли не сияло чистотой. Как и всегда.

– Это жестоко!

Голос сестры растревожил ночью тишь. Я замерла в изумлении. Лара обожала торжества. Каждое она воспринимала как вызов, стараясь затмить любую даму. Зная о пристрастии сестры, я приглашала ее и на балы, что устраивались в особняке. После торжеств, когда разъезжались гости, она и Федор всегда оставались на ночь. Но гостевая спальня, где они обычно останавливались, была на втором этаже. И делать здесь ей совершенно нечего. Разве что и Лару одолела бессонница.

Заранее беспокоясь о мытарствах близких, я шла на свет, падающий в коридор из приоткрытой двери кабинета. Но войти так и не осмелилась.

Потянувшись к дверной ручке, я замерла словно громом пораженная. Скрытая во тьме коридора я отлично видела разыгравшуюся сцену.

Забившись в угол мягкого кресла, Лара закрыла лицо ладонями. Горько всхлипнула. Но тут же резко вскочила и бросилась к мужу. Давид стоял подле своего стола. Лицо холодное, безучастное. А в уголках губ насмешка.

Схватив за грудки, Лара обратила к моему мужу заплаканное лицо. Он недовольно поморщился.

Сестра воскликнула с надрывом:

– За что ты так жесток со мной?

– Оставь эти сцены для своего мужа, – поморщился он и попытался высвободиться. Но она еще сильнее вцепилась в тонкий хлопок его рубашки.

– Ты же знаешь, я не люблю его и никогда не любила! Одно твое слово, и…

– Мне плевать.

Лара громко всхлипнула. Застонала не то с болью, не то с истомой. Обхватив его обеими руками, прижалась все телом.

Она была хороша и отлично это понимала. Несколько слезинок не испортили ее личико. А полупрозрачный пеньюар открывал все достоинства фигуры.

– Скажи, скажи, что все еще хочешь меня…

– Я не настолько люблю свои ошибки, чтобы помнить о них до конца жизни.

– Ошибки? Я – ошибка?

– Кто же еще?

– Но ты… ты же был счастлив со мной!

– Не обольщайся, – одним резким сильным движением разбив кольцо ее рук, усмехнулся Давид. – Я никогда не видел разницы между тобой и всеми остальными. Что одна гулящая девка, что другая. Все на одно лицо.

Лара вздрогнула. Побелела от ярости. Спросила со зловещим шепотом:

– Это я гулящая?

Давид равнодушно пожал плечами. Похоже, эта сцена была вовсе не нова. И изрядно наскучила ему.

– А она, что же, лучше? Твоя идеальная Белль? Моя чертова сестрица!

– Осторожно, – тихо сказал Давид. И Лара побледнела еще больше.

Но как бы зла она ни была, все же не теряла разума. Быстро сменив тактику, вновь бросилась к нему. Пеньюар ее распахнулся, обнажая пышную грудь.

А едва она приблизилась, как Давид выбросил вперед руку. Схватил ее за плечо. Прошептал ей что-то и отшвырнул в сторону. Не удержавшись, она рухнула на пол. Распластавшись у его ног, некрасиво зарыдала. Муж посмотрел на нее с нескрываемым презрением, поморщился в досаде.

Вернулся за письменный стол. Не отрывая глаз от экрана ноутбука, бросил:

– Тебе пора. И не забудь закрыть за собой дверь.

Я ушла столь же тихо, как появилась. Пошатываясь, поднялась в нашу спальню. Заперлась в ванной комнате. Едва стоя на ногах, ища опоры, вцепилась руками в раковину.

Слез не было. Одна лишь боль. Страшная. Непобедимая. Всепожирающая.

Я посмотрела на свое отражение и не узнала себя. В этот самый миг Белль, которой я была, словно провалилась в Зазеркалье. И та другая я, что поменялась с ней местами, мало напоминала мне саму себя.

Это было страшно. Но не страшнее секрета, что я узнала сегодняшней ночью.

Вернувшись в постель, я закуталась по самый нос в одеяло. Что-то страшное и опасное росло и крепло в моей душе. Будто зернышко зла, оно прорастало на щедрой почве, вытесняя все доброе и светлое, что раньше было там.

И когда муж вернулся, привычно лег рядом и обнял меня, я уже знала простую истину, о которой никогда и никто не говорит.

Иногда злая колдунья, проклявшая прекрасного принца, имеет на это полное право. Ведь это он сделал ее такой. Превратил из прекрасной принцессы в злую ведьму, что не знает пощады и чувствует только страшную боль. Боль, от которой не спасает даже месть.

Захлопнув пудреницу, я спрятала свое отражение. Поправила распущенные волосы. Подхватив сумочку, спустилась вниз. В гараже было несколько машин, и пропажа моей и мужа особых проблем не доставила.

Взяв из ключницы ключ от кабриолета, я помчалась в центр, на свет его огней.

Выбрав для ужина небольшой ресторанчик на крыше, я разместилась у самого края за маленьким столиком. Любуясь городом, я всматривалась в его купола и крыши, чувствуя, как скучала по нему.

Смакуя каждый глоточек прохладного белого вина, я наслаждалась этим вечером. И обретенной свободой. Свободой с горьковатым привкусом вины.

Это чувство все еще было мне незнакомо. Его новизна будоражила кровь. Волновала.

Попав из родительского дома сразу в дом мужа, я не успела насладиться свободной жизнью. Если честно, раньше это никогда меня не тяготило. И попыток что-то изменить я не предпринимала. Даже и не думала о подобном.

Но теперь все было иначе. Все переменилось. А я прежде всего.

И около месяца назад, такой же теплой летней ночью, я познала, какова свобода на вкус. Странное это было чувство.

Сидя на ступеньках крыльца покосившегося домика, затерянного где-то между Петербургом и Москвой, я чутко прислушивалась к себе. Замотанная в бинты и обколотая обезболивающими, я пока еще туго соображала. Боль притупляла и без того затуманенное сознание. Но этот новый вкус я все же уловила со всей ясностью.

Тогда-то я и решила, что дороги назад нет. И если раньше меня мучили мысли о том, что нужно связаться с мужем, совесть вопила о несправедливости и жестокости моего поступка, то той ночью все стало иным. Простым и ясным. Так бывает, когда решение принято и отступать некуда.

Так бывает, когда горят мосты.

Последующие два дня прошли без событий. Мне несколько раз звонил Буров. И каждый наш разговор был как под копирку с предыдущим. Более меня никто не тревожил. И проводя день в студии, вечерами я уезжала в центр. Ужинала в одиночестве и с удовольствием, но старательно избегая любой ненужной встречи или пустого разговора.

Под конец третьего дня, вернувшись в особняк, я застала незваного гостя. Уже поднявшись на две ступеньки вверх, поняла, что что-то не так. Сделала несколько шагов назад и заглянула в гостиную. Из холла она просматривалась прекрасно, как и незнакомец сидевший в кресле мужа.

С интересом наблюдая за моей реакцией, он помахал мне ручкой и улыбнулся еще шире. Я озадачилась еще больше.

Если он ожидал, что я испугаюсь, то напрасно. Похоже, лимит страха я изрядно превысила и теперь мало чего боялась. Но это не точно.

Легко поднявшись, он шагнул в мою сторону. Убедившись, что бежать я не собираюсь, приблизился без всякой спешки. Отвесил небольшой поклон и заявил:

– Герман Камф, рад знакомству.

Я радостных чувств не испытывала, оттого продолжала таращиться на незнакомца и молчать. Немая сцена затягивалась, и ему это не нравилось. Чуть подавшись вперед, он попытался ухватить меня за руку. Желал ли он пожать ее или запечатлеть поцелуй – не знаю. Но с некоторых пор я не терпела, когда ко мне прикасались.

Резко отшатнулась и буркнула:

– Что вам здесь надо?

Незнакомец закатил ясно очи к потолку. Тряхнул густыми белокурыми кудрями, которые, сомнений нет, очень любили женщины. Как и чуть пухлые алые губы, и глаза синевы небесной.

Камф был красив и отлично это знал. Умело пользовался. Но считал вовсе не преимуществом, а нормой жизни. Ведь он заслуживал только самого лучшего. Во всем.

Он улыбнулся обаятельно, той самой улыбкой, что по силе была равна стреле купидона, и сказал:

– Давно мечтал увидеть ту самую Белль, сумевшую приручить самого Давида Строганова…

Его небесно-голубые глаза таили множество веселых смешинок, но было в них что-то еще. И это что-то не оставляло иллюзий о том, насколько опасен мой гость.

Минута в его обществе, и я уже не сомневалась, что с этой же очаровательной улыбкой, элегантно орудуя ножом и вилкой, он с удовольствием и смаком слопает любого, кто посмеет ему помешать.

– Теперь я понимаю, почему мой друг прятал свою прекрасную розу за семью замками…

Его болтовня меня раздражала. Но я старательно не подавала вида. Он проник в особняк как фокусник, и это явно лишь один из многих его талантов. Мне же не хватит сноровки даже для того, чтобы добежать до ближайших соседей.

– Давида нет. Сожалею.

– О чем?

Дурашливая улыбка показалась на его лице. Было не понять, издевается ли он надо мною или правда не понимает.

– О том, что вы не застали друга. И зря проделали свой путь.

– Разве я говорил, что хочу его видеть?

– Но…

Герман резко ухватил меня за подбородок. Склонился к моему лицу и прошептал:

– Я пришел к тебе. Познакомиться. А Давид… в этой истории для него нет больше места.

Он, конечно, почувствовал, как я задрожала. Но не пожелал придать этому значения. Так кошка дает возможность мышке уйти чуть дальше, чтобы веселее было играть.

– Еще увидимся, цветочек. А пока будь умницей.

Коснувшись моих губ быстрым наглым поцелуем, он резко отступил. Отвесил очередной поклон и, насвистывая веселый мотивчик, вышел через парадную дверь.

Я тут же бросилась включать охранную систему. Была бы поумнее, сделала бы это раньше. Но сдается мне, Германа подобным не остановить.

Утро началось прескверно – явился Буров. Хмурый и заметно уставший он рыкнул с порога:

– Какого черта ты к телефону не подходишь?

– У меня нет времени на болтовню.

– Это ты так о своем муже печешься?

– Благополучие Давида больше не моя забота. Пусть его девки стараются. Ну или вы, раз он вам платит.

– Спятила?

– Само собой. Разве нормальных в психушке запирают?

– Это был санаторий.

– Ага, расскажите это шизику, который каждую ночь с Кантом спорил о том, что есть сущее и безгранично ли бытие. Иногда так расходился, что весь этаж будил.

– Белль, – неожиданно мягко произнес Буров. – У тебя есть причина сердиться на Давида. Он виноват, я не спорю. Но сейчас не то время, чтобы вспоминать былое. Мы должны…

– Должны? – усмехнулась я. – Лично я ему ничего не должна.

– А тебя не смущает, что твой муж, вполне возможно, попал в беду?

– Уверена, ты с этим разберешься. И замнешь по-тихому все, что он натворит.

Вновь став самим собой, он свирепо сверкнул глазами и сказал:

– Даже не сомневайся.

Я передернула плечами. Сейчас мне было даже неуютнее, чем обычно в его присутствии. Если честно, Буров начинал меня пугать.

– А теперь подробнее и по порядку расскажи мне о вашей последней встрече.

– Я уже рассказывала. Много раз.

– Повтори. От тебя не убудет.

Хотелось послать его к черту, но не рискнула даже мысленно. Забубнила монотонно заученное:

– В пятницу утром мы позавтракали вместе. Я не хотела его видеть, но он притащил поднос в спальню. Деваться было некуда. Сказал, что к вечеру я должна быть готова. Какой-то очередной прием… Я попыталась отказаться. Но ему до этого дела не было. Велел быть готовой к шести. Мы поругались. Он уехал. А мне пришлось ехать на Невский за платьем. Все.

– Тебя не встревожило, что он не приехал вечером?

– Скорее обрадовало. Я хотела развестись, а не шляться по светским тусовкам, изображая былую любовь.

Проигнорировав мои слова, будто не слыша их вовсе, Буров продолжал допытываться:

– Ты с кем-нибудь еще встречалась в тот день?

– Нет. И ты это знаешь. Надсмотрщик, которого Давид приставил ко мне, наверняка докладывает и тебе, и ему о каждом моем шаге.

– С этим небольшая загвоздка.

– Почему мне уже неинтересно?

– Денис исчез в тот же день, что и Давид.

– Меня должна волновать судьба шофера?

– Не обязательно. Но, как минимум, тот факт, что он не приезжает за тобой, должен быть любопытен.

– Вовсе нет. В гараже полно тачек. А пригляд мне без надобности.

– С этим я бы поспорил.

– Тебе не пора?

– После того, как Денис отвез тебя в особняк, вы общались?

– Я звонила ему на следующий день. Мне нужно было съездить в лавку художника. Он не ответил. Я прекрасно справилась без него.

– Он не перезванивал?

– Мне все время кто-то трезвонит.

Вспомнив свои безуспешные попытки дозвониться, Буров поморщился. Но сдержался.

– С тобой пытались связаться?

– Кто?

– Кто угодно?

– Ты считаешь, у меня будут требовать выкуп за мужа? – фыркнула я. – Напрасные старания. Все деньги принадлежат Давиду. Я бедна как церковная мышь.

– У тебя есть наследство от родителей.

– Ты имеешь в виду долги? Так ведь и они принадлежат Давиду.

Буров посверлил меня долгим тяжелым взглядом. Наверное, мне следовало превратиться в пепел. Но как бы хорош он ни был, Давид давно его превзошел. Так что, дядя не впечатлил. Хотя я и понимала, что этот человек вполне способен превратить мою жизнь в череду бесконечных неприятностей.

Когда же ему надоело, он буркнул недовольно:

– Держи меня в курсе. И Бога ради, отвечай на звонки!

Развернулся и, громко маршируя, вышел. Я вздохнула с облегчением. И совершенно напрасно, так как уже вечером он вернулся вновь. Да еще с дурными новостями.

– Что-то ты не выглядишь счастливым…

– Помолчи!

Я осеклась. Нахмурилась. Но перечить не стала. Кожей чувствовала, что сейчас Бурова лучше не злить.

Посторонилась и пропустила его в дом. Не тратя время на формальности, пошла на кухню. Заварила крепкий кофе. Все это время он внимательно следил за мной. Но тоже молчал.

Поставив два чашки на стол, я села напротив и попросила:

– Рассказывай.

– Давид погиб.

Если он ожидал рыданий и стенаний, то напрасно. Помолчав, я спросила:

– Ты уверен?

– Его машину нашли на Севере. Кто-то из местных шастал по стройплощадке и наткнулся на нее. Позвонил ментам. От машины мало что осталось, потребовалось время, чтобы определить владельца.

– Не понимаю… какая стройплощадка? Он попал в аварию?

– Машину подожгли вместе с водителем. Был ли это твой муж или кто-то другой, предстоит выяснить следствию.

– Это шутка такая?

– Я похож на шутника?

Буров был похож на запредельно рассерженного медведя, готового в любую секунду броситься на врага. Глаза его налились кровью. Но голос был спокоен, слова тщательно подобраны.

– Этого не может быть. Глупость какая-то.

– Отчего же ты так думаешь, а Белль?

– Оттого, что никто не желал смерти Давиду.

– Ой ли?

– Ладно, меня можешь оставить в списке подозреваемых, – поморщилась я. – Большое наследство и …старые грехи. Не отказывай себе в удовольствии.

– Ты напрасно считаешь, что я желаю тебе зла. Я на твоей стороне.

Машинально потерев запястья, я усмехнулась:

– Я помню. Ты очень помог.

Буров отвернулся. Долго смотрел в окно. А потом сказал тихо:

– Давид был мне как сын. Он вырос на моих глазах. Его отец научил его управлять империей. Но война в нем воспитал я… И если в той машине действительно был он… я изничтожу того, кто сделал это. Изничтожу.

В правдивости слов Бурова я не сомневалась. Он вполне способен умыть кровью наш город, поддавшись жажде мести. И на пути к правде.

Вполне очевидно и то, что моя жизнь для него не преграда. И я действительно первая в списке на истязание.

– Завтра в девять я заеду за тобой.

– Зачем?

– Поедем на беседу к следователю.

Подобная перспектива никак не могла меня порадовать. Буров мою реакцию отметил, но ничего не сказал. Поднялся и ушел не прощаясь. И сдается мне, он знал гораздо больше, чем пожелал мне рассказать.

Настали тяжелые времена. И это лишь начало.

Выйдя в сад, я запрокинула голову вверх. Но небо было безучастно. Равнодушно.

Следующим утром Буров прибыл минута в минуту. В полном молчании мы отправились в путь. Вопросы пчелиным роем, жужжа и жаля, кружились в моей голове. Но и одного взгляда на Николая было достаточно, чтобы понять – желание придушить меня едва ли не сильнее скорби, что поселилась в его сердце. И я сочла за благо промолчать. Таращилась в окно и пыталась предугадать, чего ждать от жизни.

Когда же я поняла, куда именно мы едем, то не сдержалась и возмутилась:

– Ты говорил, нас ждет следователь!

– Так и есть.

– Тогда почему мы едем в морг?

– Потому что именно там он нас и ждет.

– Я не пойду.

Буров резко ударил по тормозам. Возмущенные водители, лишь чудом избежавшие удара, засигналили со всех сторон. Не ожидая подобного, я пребольно ударилась головой. Еще не оправившись от предыдущего сотрясения мозга, я, кажется, заработала новое.

Буров схватил меня за шкирку и дернул на себя. Зашипел свирепо:

– Пойдешь! И расскажешь все как было. Поняла?!

Сквозь боль и еще сиявшие после удара искры я посмотрела на него. Скривила губы в усмешке и спросила:

– Или что?

Подобного он не ожидал. Все эти годы я была для него аморфным существом, не приспособленным к жизни и не имеющим особой ценности. Он не понимал привязанности Давида ко мне и, уверена, был рад, когда я исчезла из жизни его воспитанника.

Теперь же все переменилось. Я переменилась. И Николаю еще только предстоит узнать насколько.

Горячие капли упали на его огромную руку. Он не заметил. Но когда кровь струйками потекла из моего носа, резко отпустил меня. Вытащив из кармана пиджака платок, швырнул мне в лицо.

– Вытрись.

– Благодарствую, – хохотнула я и приложила измятую ткань к лицу.

Показывать меня следователю в таком виде Буров не желал. Заехав на парковку морга, остановился, ожидая, что я приду в норму и видимость порядка и благоденствия будет восстановлена. Но все пошло не по плану.

Одновременно с нами на парковку въехал «Форд». Из него показались двое мужчин. Один из них, тот что постарше, с Николаем был знаком. Направился к его «Мерседесу» и приветливо улыбнулся. Тут он заметил меня. Нахмурился.

Буров знал, что прятаться уже нет смысла. Я и вовсе ничего не собиралась скрывать от следствия. Выпорхнула из машины и, придерживая окровавленный платок у лица, подошла к мужчинам.

Если кто-то ожидал, что я стану причитать и сокрушаться по любому из имеющихся поводов, то напрасно. Подобное в мои планы не входило.

Следователя звали Сергеем, а его помощника Юрием. Второй и шагнул ко мне, желая помочь:

– С вами все в порядке?

– Не особо. А как у вас дела?

Юрий посмотрел на меня как-то странно. Знай он, что я гостила в психушке, ему было бы проще. Но пока он это не раскопал и не понимал, как себя вести. Вмешался его босс.

– Позвони Диане. Пусть принесет аптечку.

Юрий кивнул и достал мобильный. Его босс сказал сухо:

– Пойдемте.

Бывать здесь мне уже доводилось. Дважды. В день похорон мамы, а потом и папы. Воспоминания эти все еще ранили. И, наверное, так будет всегда. Но проблемы дня сегодняшнего отвлекали от прошлого. В этом, пожалуй, был единственный плюс обрушившихся на меня неприятностей.

Вчетвером мы вошли в небольшой кабинет, заставленный книгами и папками со всех сторон. Кабинет был пуст. Как и письменный стол, приткнувшийся у стола. Рядом с ним стояло нарядное кресло с высокой спинкой в английском стиле. Здесь оно было совершенно неуместно. Но именно в него меня усадил Сергей.

Появилась хозяйка кабинета. И стоило ей войти, как все переменилось. Кажется, даже воздух стал иным. Пряным, свежим, с нотками шампанского.

Не знаю, как так случилось, что столь красивая и неординарная женщина нашла свое призвание в подобном заведении. Но в том, что не заметить ее или даже просто пройти мимо было невозможно – спору нет.

Диана обожала тридцатые годы прошлого века. Будь у нее машина времени, непременно перенеслась бы туда. Но за неимением оной, она впитала в себя всю прелесть ушедшей эпохи и ее красоту. И при этом она вполне органично вписывалась в реалии своей жизни и окружения. Привлекая еще больше внимания, вызывая еще большее влечение.

Ее иссиня-черные волосы, уложенные по моде той эпохи, оттеняли светлую кожу. Губы подведены ярко-алой помадой в цвет лаку на ногтях. Черные стрелки на глазах накрашены идеально, а нарисованная родинка над верхней губой игрива и очаровательна.

Медицинский халат скрывал несомненные достоинства ее фигуры. А длинные ножки в чулках со стрелочкой украшали туфельки «Мэри Джейн».

Без всякого интереса взглянув на присутствующих, Диана прошла к столу. Поставила аптечку и посмотрела на меня.

Первым с охватившим всех мужчин (и даже Бурова) волнением справился Сергей. С несвойственной робостью прошелестел:

– Доброе утро, Диана.

– Доброе, – ответила она равнодушно.

Натянула на тонкие пальчики медицинские перчатки и ласково коснулась моей щеки. Я послушно отпустила платок, давая ей возможность осмотреть меня. Он сплошь пропитался кровью и улетел в мусорную корзину.

Проследив его полет, Буров сказал недовольно:

– Девушка перенервничала.

Не удостоив его и взгляда, Диана спросила:

– След от удара на переносице тоже последствия стресса?

Буров счел за благо промолчать. Следователи обменялись многозначительными взглядами.

Сделав все необходимое, она бережно отерла мое лицо влажной салфеткой. Приложила лед, завернутый в полотенце и велела:

– Держи крепче.

Закончив со мной, Диана присела за свой стол. Посмотрела на следователей выжидающе. Несколько заискивающе Сергей спросил:

– Не возражаешь, если мы здесь опознание проведем?

Я тихо охнула. Юрий поспешил вмешаться:

– Опознание будет проходить по вещам покойного.

Диана кивнула и куда-то позвонила. Не прошло и пяти минут, как в кабинет протиснулся сутулый парень и положил на ее стол прозрачный пакет. В нем болтались несколько обгорелых предметов.

Должно быть, моя реакция на увиденное сказала присутствующим все, что нужно было знать. Но сухой язык протоколов требовал большего.

– Да, это вещи моего мужа. Обручальное кольцо, часы…все принадлежало ему.

Диана достала из ящика бутылочку минералки. Открыла ее и поставила на стол. Сказала наставительно:

– Маленькими глоточками.

И покинула свой кабинет. Сергей же, обращаясь к Бурову, велел:

– Подождите, пожалуйста, в коридоре.

– Но…

– Мы позовем, когда потребуется.

К подобному Николай не привык. Но сейчас было не то время, чтобы спорить.

Обманчиво ласково следователь спросил:

– Когда вы видели вашего мужа в последний раз?

Посыпавшиеся на меня вопросы ничуть не отличались от тех, которыми так долго досаждал мне Буров. И ответы мои были точь-в-точь тем, что уже произносила.

Но теперь каждое мое слово было записано на бумагу и стало частью уголовного дела. А я превратилась в подозреваемую в убийстве. Теперь уже официально.

В том, что муж был убит, следователи не сомневались. Опираясь на заключение Дианы, они знали, что убитый был вначале застрелен, затем помещен в машину, которую впоследствии подожгли. Пожар, по мнению следователей, был нужен для того, чтобы уничтожить улики и помешать следствию.

Сергей и Юрий уверяли, что во всем разберутся. Я в этом сомневалась. Но демонстрировала святую веру в силу их ума.

– Вы можете идти, – порадовал наконец Сергей.

Но я продолжала сидеть на месте и таращилась в пол. Расценив по-своему, он спросил:

– Вас отвезти домой?

– Нет, спасибо.

Положив на кончик стола подтаявший лед, я поднялась. Следователь нахмурился. Протянул мне свою визитку.

– Если у вас возникнут какие-либо проблемы, сразу звоните мне.

– Спасибо, – вновь поблагодарила я.

Мы оба прекрасно понимали, что наша встреча вовсе не последняя. И о том, что он сможет меня защитить, тоже никто иллюзий не испытывал.

Но все же, когда Буров поднялся навстречу мне, следователь сказал:

– Николай, есть разговор.

Буров нахмурился и вошел в кабинет. Я же мысленно поздравила следователей с тем, что теперь у них как минимум двое подозреваемых.

А пока старый вояка был занят, я поспешила скрыться. Вызвав такси, откинулась на спинку заднего сиденья и прикрыла уставшие веки.

Память как заведенная прокручивала одну и ту же сцену. Раз за разом. Вновь и вновь. Я видела, как муж приближается ко мне. Забившись в угол, я сжимаю в руках пистолет. Но пальцы мои дрожат так сильно, что трудно его удержать. Давид же все приближается. Что-то говорит.

Мне не разобрать его слов. Я лишь знаю, что спасенья нет.

И вскинув руку, я стреляю. Один выстрел. Второй. И на белоснежной его рубашке расползается алое пятно. По инерции сделав еще шаг, он замирает. Падает навзничь как подкошенный…

Как известно, слухи – самый быстрый способ коммуникации. И тот факт, что уже к обеду о гибели моего мужа стало известно всем и каждому, лишь подтверждает это.

Но я не жаловалась. Понимала, что это неизбежно. Как и то, что девять из десяти человек решат, что его смерть мне на руку. Еще бы, в одночасье стать наследницей всего состояния великих и могучих Строгановых.

Злые речи меня волновали мало. Полиции я тоже опасалась не слишком – хорошие адвокаты за большие деньги непременно помогут несчастной вдове. А вот лишнего внимания к своей персоне мне не хотелось. И потому я очень радовалась, что у особняка не выстроилась вереница репортеров, жаждущих сенсации.

Более того, журналисты по неведомой мне причине и вовсе проигнорировали столь значимое событие. Не было ни единой газеты, сайта или телеканала, где бы упоминалось убийство мужа. Это несколько удивляло. Но я списала все на усердие Бурова, решив, что и от него должна быть какая-то польза.

И все же происходящее действовало на меня куда сильнее, чем я бы того хотела. Вернувшись из морга, я неприкаянно бродила по особняку. А потом разозлилась, нарядилась и поехала в свой любимый ресторан.

Но на этот раз ужин задался не слишком. Еще не принесли заказ, как ко мне без всякого приглашения подсел слегка лысеющий коротышка лет пятидесяти. Мы виделись на каком-то приеме. Но даже под пытками я не смогла бы вспомнить, кто он и чем занимается.

Сложив губки бантиком, коротышка пропел:

– Мои соболезнования вдовице.

– Благодарствую сердечно.

Повисла пауза. Вероятно, в голове моего собеседника уже был сценарий этой встречи. Но все шло не так, как представлялось. А перестройка требовала времени.

Я не торопила. Пригубила вино и сказала:

– Я помню ваше лицо. Но не имя.

– Всеволодом Уваровым меня величать.

– Очень рада вновь познакомиться.

– Серьезно?

– Что?

– Рада?

– Должно быть иначе?

Коротышка прищурился и сказал:

– А ты забавная.

– Не очень. Чувством юмора меня не слишком наделили.

– Зато всего остального отсыпали будь здоров.

– На щедроты Судьбы не жалюсь. А вы?

– Что? – опешил он. Я легко пояснила:

– Хотели бы поиграть с Судьбой?

– С чего ты взяла?

– Интуиция.

– Как у ведьмы?

– Надеюсь, что нет. Их она подводила. Костры тому свидетели.

Уваров тихо хрюкнул и уставился на меня. Глазки его блестели хитро, а я гадала, как бы половчее избавиться от этого надоеды. Но уже понимала, что будет это непросто, оттого являла собой пример покорности.

– Не похожа ты на убитую горем вдову.

– Я вообще ни на кого не похожа. Только на саму себя.

– Потому Давид по тебе с ума и сходил?

– Домыслы. Рассудок моего мужа был ясен как небо в погожий день.

– Был? – Уваров усмехнулся. – Уже в прошедшем времени?

– Разве об ушедших говорят иначе?

– Что, даже не всплакнешь?

– Я переживаю горе по-своему. И не терплю публичности.

– Я слышал, художники все с приветом. А ты, говорят, талантлива. Значит, и вовсе того.

– Мерси.

Уваров сверлил меня взглядом, но с какого края подступиться не знал. Чертыхнулся и решил не мудрствовать.

– Ты ведь понимаешь, что одной тебе с этим не справиться?

Я посмотрела на равиоли с соусом песто, что только что подал официант, и с уверенностью сказала:

– Сдюжу. У меня хороший аппетит.

Уваров поморщился, глазки заблестели зло. Интересно, как он умудрился сколотить состояние? Ведь его лицо – открытая книга. Все мысли словно маслом написаны.

– Я не об этом!

– О чем же?

– Бизнесе Строгонова!

– О!

Сеня дернул щекой. Я стала раздражать его несказанно. Но не настолько, чтобы он покинул мой стол и присоединился к девице с глубочайшим декольте на вечернем платье, с которой явился в ресторан. Девица, к слову, метала в нашу сторону свирепые взгляды, и это начинало раздражать.

– Тебе потребуется помощь. Совет знающего человека.

– Не думаю.

– Серьезно? – усмехнулся Сеня.

А вот и он. Оскал желающего крови противника. Не волчий, конечно. Но и шакалы могут ранить смертельно.

– Я вовсе не собираюсь вникать в дела мужа, – принялась объяснять я. – Мы уже все обсудили с Николаем. Он согласился взять все эти хлопоты на себя. Я очень ему благодарна. Очень! Ведь бизнес – это совершенно не мое. Я человек творческий. И именно творчество – мое призвание. А не все эти цифры, переговоры… Б-р-р-р…

– Буров, значит, в деле…

Я кивнула в такт размышлениям Сени. Имя старого вояки, к слову, произвело на него впечатление. И не самое лучшее. По неведомой мне причине он его боялся. Но аромат чужих денег был столь пленителен, что отступать мой сотрапезник не собирался.

Вытащил из кармана визитку и протянул мне. Буркнул сердито:

– Позвонишь, когда созреешь.

Я посмотрела на белый прямоугольник и проблеяла:

– Не понимаю…

Уваров резко наклонился и прошипел зло:

– Слезами кровавыми плакать начнешь и поймешь. И тогда я буду именно тем, кто согласится тебе помочь. Ну а пока ешь свои пельмени и не умничай.

Уваров так осерчал, что даже не пожелал остаться. Быстрым шагом он пересек террасу и скрылся в закрытой части ресторана. Его спутница растерянно похлопала накладными ресничками и бросилась следом.

Я же сосредоточилась на угощении. И с большим удовольствием продолжила ужин в одиночестве.

Но все же хандра меня настигла. Не желая возвращаться в пустой дом, я колесила по ночному городу. Без цели. Не чувствуя времени.

И в какой-то момент я обнаружила себя в переулке по соседству с Летним Садом.

Небольшой трехэтажный дворец в стиле барокко был обращен фасадом на Миллионную улицу. Он был построен по заказу семьи любимой камер-фрейлины императрицы. И несколько поколений знатного рода проживали здесь свою жизнь. Кружили на балах, уходили на войну. Крестили детей и прощались с ушедшими.

Революция разбросала по свету членов семьи, разворотила роскошные интерьеры их дома. Но, на общем фоне вандализма и поругания, дворцу досталось не так уж и сильно. Он был отдан на нужды армии, и потому значительная часть убранства сохранилась в относительном порядке.

А перестройка дворец не пощадила. Его богатые залы были перекроены под офисы, разделены перегородками. Собственники и арендаторы сменялись нескончаемым потоком. Но каждый из них оставлял «шрам» на убранстве дома, пополняя собрание уродств и вредительств.

В этот период мой отец и купил здесь небольшое помещение. Скорее всего, в имперские времена в этой части дворца было одно из помещений для слуг. Прислуга попадала во дворец через черный вход, минуя великолепные дубовые двери парадного.

В девяностые один из новых собственников отгородил треть первого этажа, перестроив его под тихий офис с собственным выходом в переулок.

Отец же задумал открыть в этих стенах книжный магазин. Времена для подобного бизнеса были не самые лучшие и уж точно не спокойные. Но его это не остановило. Уже год как они с мамой были женаты, и он считал своим долгом обзавестись делом, которое будет кормить семью. И радовать его и молодую жену.

Продав доставшуюся от бабушки и дедушки квартиру, он осуществил желаемое. Но это было только начало.

Папа и мама не хотели, чтобы их книжная лавка походила на все остальные. Это было бы слишком просто. Уйдя с головой в каталоги исторических зданий, они неустанно искали подходящие интерьеры в фотографиях старинных библиотек. И вдохновляясь чужими творениями, они создали собственный, ни с чем не сравнимый мирок.

Книги были страстью отца. Он превратил их в дело жизни. Но по профессии он был краснодеревщиком. Причем отличным. И обустраивая свою лавочку, он проявил себя как искусный мастер.

Превратив дачу в мастерскую, он, не зная усталости, вырезал стеллажи для книжных собраний. Столики и кресла для посетителей. Даже мебель для небольшой каморки мамы, где она вела дела лавочки, была собственноручно выполнена им.

Когда же обустройство книжной лавочки было закончено, посетители потекли полноводной рекой. Многие из них приходили только посмотреть на убранство невиданного магазина. И их надежды усладить свой взор неизменно оправдывались.

Ведь в лавочке родителей действительно было на что посмотреть и чем полюбоваться. За тяжелой дверью, отреставрированной папой, таилось величественное убранство библиотеки. Вытянутое прямоугольное помещение родители разделили на три небольших зала резными узорчатыми сводами боковых стеллажей. И идя по анфиладе, можно было легко пройти насквозь всю библиотеку.

Не существовало одинаковых стеллажей. Все они были уникальны, но сливались в едином ансамбле. Полки каждого украшали вырезанные рукой папы гирлянды из цветов и растений. А по бокам, словно под заклятием невиданной колдуньи, замерли прекрасные русалки, страшные гаргулии, хитрые драконы и невиданные чудовища и звери, которых отец оживлял, вдохновляясь иллюстрациями сказок и старинными картами.

В первом зале располагался небольшой прилавочек, увенчанный старинной кассой в стиле модерн. Кассой никогда не пользовались. Но она была отличным дополнением к интерьеру. А новомодный атрибут, как именовал ее современную последовательницу папа, стоял под прилавком, невидимый взору посетителей.

Во втором, самом большом зале, были расставлены четыре резных стола, на отполированных дубовых и березовых столешницах которых стояли тяжелые лампы с плафонами из цветного стекла. Лампы были старинными, но купленными на барахолке за бесценок. Все как одна были в ужасном состоянии, и маме стоило немалых трудов вернуть им былое великолепие.

Третий зал скрывал за ширмой из красного дерева рабочий кабинет мамы. Папа именовал этот закуток каморкой. Но обожал, усевшись в кресло в викторианском стиле, болтать здесь с мамой или читать мне книги. Тут же таились самые ценные издания лавочки.

Обязанности мамы и папы распределились сами собой. Каждый занимался тем, что больше всего любит. Папа следил за лавочкой, чиня и ремонтируя все, что требуется. Общался с покупателями и вел бесконечные переписки с коллекционерами и ценителями. Мама же занималась бухгалтерией, педантично и бережно ведя все записи, оплачивая счета и общаясь со всевозможными инстанциями.

А я никакой пользы не приносила. Спала в люльке, что смастерил папа, за ширмой и видела сны. Потом научилась ходить и принялась резво бегать по залам, часто гневя посетителей. Но родители меня за баловство никогда не ругали. Вместо этого они читали мне все новые и новые книжки. И каждая услышанная история была интереснее предыдущей. Должно быть, поэтому школьные годы стали мукой для меня. В серых скучных стенах, где говорили так много зазубренных формальностей и заставляли быть как все, мне было бесконечно душно. Речи большинства моих учителей казались мне ужасными, скучными, в никакое сравнение не шедшими с теми удивительными вещами, что рассказывали мне книги.

Я часто прогуливала уроки. Но ругали меня разве что для порядка. Без всякого стремления переубедить или исправить. Да и прогулы мои проходили на глазах у родителей, меж полок обожаемых книг.

Пожалуй, не было человека счастливее меня, когда школьный ад наконец закончился. Я выпорхнула вольной птичкой прямиком в академию художеств. И этот новый мир понравился мне несказанно. Были в нем нехорошие углы и темные тени, но все они не значили ничего по сравнению с тем, что открывалось пред моими глазами.

Тогда и я смогла внести свой вклад в дело родителей. Отец часто что-то менял в лавочке, то переделывая, то усовершенствуя собственное творение. И вдруг ему разонравились резные панели, которыми был зашит потолок. Закидывая голову вверх, он хмурился и жаловался, что они «убивают» свет. Мама заверяла, что ничего подобного не видит. А он хмурился еще больше, ведь ее каморка освещалась только электричеством. Лучи солнца не достигали ее.

И тогда я предложила заменить темное дерево на роспись. Глаза папы загорелись до того, как я успела закончить свою мысль. Только поздний час удержал его от поездки за красками.

Но наследующий же день, так удачно совпавший с началом каникул, мы затянули стеллажи маленького зала в пленку. Мама затянула мои косы в свой старый платок. И работа закипела.