С Рождеством. Дэвиду, с любовью

Самая смелая роль – быть собой настоящей.

От автора.

Посреди бесконечных дел и переживаний, теперь, когда я впервые ощутила в руках шелест страниц моей первой книги, мне так отчаянно захотелось праздника. Золотая осень торжественно подошла к своему концу, меня окутала тоска, а бесконечный северный дождь лишь усугубил это состояние. И тогда я нашла выход в том занятии, что вызывает во мне необычайный трепет. Взяла в руки тетрадь и начала записывать.

P.S. Этот роман является художественным произведением, все события и персонажи которого вымышлены. Любое сходство с реальными событиями индустрии кино, а также с действующими или работавшими в прошлом представителями кинематографа, случайно.

1

19 декабря 2004г.

Я зашла в ближайшую кофейню. Монет, которые я нашла в кармане, должно хватить на чашку какао среднего размера и булочку.

Лондон тонул в предрождественской суете. Украшенные гирляндами улицы, витрины магазинов, сверкающие праздничным убранством, и особое, ни с чем несравнимое настроение – всё это обычно заряжало энергией. Но сегодня я едва замечала праздничную атмосферу.

Театр Олдвич – настоящая легенда лондонской театральной сцены.Он всегда напоминал мне Гринготс1 – старый, с колоннами, он как будто хранил в себе отголоски того самого театра, в который я когда-то влюбилась и выбрала свою профессию. Родители не особо радовались моему выбору, они хотели, чтобы я выучилась на юриста. Но, в конце концов, смирились. А после того, как недавно я получила роль (свою первую!), мама наверняка будет гордиться мной.

Я – девятнадцатилетняя студентка Королевской академии драматического искусства, до сих пор не могла поверить своему счастью. Получить роль в «Площади Вашингтона»2 в Вест-Энде3 – настоящий подарок судьбы, о котором мечтали все мои однокурсники.

Я прибежала сюда прямо с занятий, спотыкаясь от волнения на каждой неровности. Надеюсь, мое недолгое отсутствие останется незамеченным. Сегодня у нас композиция, и я очень рискую, отправляясь сюда, а не на урок. Сердце мое колотилось в бешеном ритме, а в голове крутились обрывки текста, который я должна была безупречно знать к первой репетиции.

Внутри театр поражал своим величием даже в утренней тишине. Я на мгновение остановилась, впитывая запах старого дерева, пыли и чего-то неуловимо театрального.

– Наверх! – окликнула меня женщина с планшетом. – Прямо и налево, там уже собрались.

Я кивнула и, крепче сжав потрёпанную сумку с текстом пьесы, направилась к указанному месту. С каждым шагом внутреннее напряжение нарастало. «Я справлюсь, я справлюсь».

Репетиционный зал уже гудел от голосов. А в дверях стоял он… О боже. Высокий, красивый, крепкий. Дэвид Николс. Тот самый Дэвид Николс, чья звезда стремительно взошла на театральном небосклоне Лондона после главной роли в нашумевшей постановке «Бури». Двадцать семь лет, талант, признанный критиками, и внешность, от которой замирало сердце не только у театральных критиков, но и у всех женщин в радиусе километра. И я знаю, что в ближайший год мы будем видеться почти каждый день и его большие ладони будут лежать на моей талии. От этих мыслей мне трудно дышать.

– А, вот и наша Кэтрин, как я понимаю, – громко произнёс Дэвид, взглянув на меня.

Все взгляды обратились ко мне. Я почувствовала себя так, словно под ногами разверзлась пропасть. Особенно когда встретилась глазами с Дэвидом. В его взгляде читалось любопытство и что-то ещё – то ли лёгкое удивление, то ли интерес. Мы не встречались на прослушивании. Так вышло, что меня взяли в постановку в самый последний момент. А Дэвид был утвержден первым, в его кандидатуре никогда не было сомнений.

– Приятно познакомиться. Дэвид, – он протянул мне руку. Его голос оказался глубже, чем мне представлялось. – Наслышан о тебе. Говорят, ты произвела фурор на прослушивании. Элеанор? Его рукопожатие было крепким и тёплым. По руке пробежали мурашки.

– Да, и мне приятно, можно просто Эл, – тихо сказала я, и почувствовала, как щеки заливает румянец. Я никогда ему не признаюсь, что видела каждую его работу. Три раза ходила на «Бурю», дважды – на «Гамлета» в Национальном театре, не говоря уже о том сериале, что мы с девчонками смотрели в прошлом году на нашем маленьком телевизоре в комнате общежития.

Режиссер хлопнул в ладоши, привлекая внимание собравшихся, и возвращая меня в реальность:

– Итак, друзья мои, начнём с читки. Устраивайтесь поудобнее.

Нас посадили за стол в форме буквы «П», так чтобы все видели друг друга. Я, разумеется, оказалась напротив Дэвида, что совсем не помогало сосредоточенности. Я раскрыла свой экземпляр пьесы, испещрённый пометками, но слова расплывались перед глазами.

– Начнём с первого появления Морриса и Кэтрин, – объявил режиссер. – Дэвид, Элеанор, страница двадцать три.

Я лихорадочно перелистнула страницы. Дэвид, напротив, выглядел абсолютно спокойным. Он чуть наклонился вперёд, и когда начал читать, его голос наполнил всё пространство:

– «Мисс Слопер, позвольте представиться. Я Моррис Таунсенд, брат вашей очаровательной подруги».

Когда объявили перерыв, я почувствовала странную смесь облегчения и разочарования. Мне хотелось продолжать, оставаться в этом мире, где мы были Кэтрин и Моррисом.

– Ну что? Есть химия, по-твоему? – неожиданно спросил Дэвид, вдруг оказавшись рядом.

– Да, я думаю это то, что нам нужно, – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Ты всегда так нервничаешь на первых репетициях?

– Да, но… это вообще моя первая репетиция. Школьные постановки не в счет.

– Ты шутишь? Тогда ты хорошо держишься, – лицо Дэвида озарила улыбка.

– Спасибо, – выдавила я. – Но не то, что ты в «Буре». Ты был потрясающим Просперо.

– О, благодарю, – в его глазах мелькнуло удивление. – Но ты, должно быть, перепутала. Я играл Фердинанда.

Жар стыда охватил меня с головы до ног.

– Конечно, Фердинанда. Извини, просто… нервничаю.

– Не стоит, – улыбнулся Дэвид, и в уголках его глаз появились тонкие морщинки. – Первый день всегда самый сложный. Потом станет легче. Знаешь, – неожиданно серьезно произнёс он, – я помню своё первое прослушивание. Я был примерно твоего возраста и так нервничал, что забыл половину монолога. Но режиссёр всё равно дал мне роль. Сказал, что увидел во мне что-то настоящее.

– И что это было? – спросила я.

– Уязвимость, – просто ответил Дэвид. – Способность быть искренним перед чужими людьми. Это самое сложное в нашей профессии и самое важное.

В этот момент я почувствовала, что все изменилось. Дэвид больше не казался мне недостижимой звездой. Он был коллегой, возможно, даже будущим другом.

После репетиции я вышла на улицу и, наконец, расслабившись, не смогла сдерживать улыбку. В моей голове звучал голос Дэвида, перед глазами стояло его лицо, а сердце… сердце билось в каком-то новом, неизведанном ритме.

Сидя у окна в кофейне я достала из сумки блокнот, вырвала из него белоснежный листик и ровными буквами вывела:

«С Рождеством. Дэвиду, с наилучшими пожеланиями!»

Завтра, тайком подложу ему рождественский пряник с запиской в карман пальто.

В этот день началась история, которую мне предстояло прожить за пределами сцены. История, в которой я еще не знала своей роли.

2

24 декабря 2005г.

Когда последние аккорды оркестра затихли в огромном зале, я почувствовала, как всё тело наполняется чем-то невесомым. Аплодисменты нарастали волной, заполняя каждый уголок пространства, словно перезвон колоколов. Я стояла на сцене, сжимая в руке искусственную розу и смотрела в зал, сквозь слепящий свет софитов.

– Поклон, – шепнул Дэвид, стоявший рядом, почти не разжимая губ.

Его рука легко коснулась моей поясницы – мимолётный жест, от которого по спине пробежала дрожь, совершенно не связанная с прохладой декабрьского вечера, проникавшей даже сквозь толстые театральные стены.

– Прости, забылась.

Все синхронно склонились перед публикой. Это был наш последний спектакль перед Рождеством – кульминация трехмесячного марафона ежевечерних представлений. Завтра театр закроется на праздничные каникулы, а сегодня зал был полон до отказа. Горожане, уже пропитанные предрождественским настроением, пришли насладиться классической постановкой перед тем, как погрузиться в семейные праздники.

Когда занавес наконец опустился в третий раз, я позволила себе выдохнуть. Обмениваясь объятиями с коллегами, я улыбалась так широко, что заболели щёки. Дэвид, поймал мой взгляд через плечо режиссера и подмигнул.

– Ты была великолепна сегодня, – сказал он, когда мы встретились уже за кулисами. – Особенно в сцене расставания.

– Спасибо, – краска залила мои щёки. – Ты тоже был… необычайно убедителен.

Мне хотелось сказать гораздо больше. Например, что каждый раз, когда он произносил слова любви, что-то внутри меня пульсировало, пусть это и были всего лишь реплики из пьесы. Или что его глаза в финальной сцене вызывали настоящие слёзы, а не актерскую имитацию. Но вместо этого я просто улыбнулась, приобняла его и поспешила к своей гримёрной, чувствуя спиной его взгляд.

В гримёрках царил праздничный беспорядок. Кто-то из технического персонала развесил гирлянды и небольшие рождественские украшения над зеркалами. В углу даже стояла крошечная искусственная ёлочка, украшенная дешёвыми игрушками из супермаркета.

Легкий грим, превращавший меня в юную аристократку начала века, теперь казался мне неуместно тяжелым и густым, скрывавшим мои истинные черты. Я потянулась за салфетками и кремом для снятия макияжа, когда в дверь постучали.

– Можно? – В проёме показалась голова Марты, костюмерши, с которой мы успели сдружиться за все это время.

– Конечно, заходи.

Марта, яркая блондинка с россыпью веснушек на носу, прошла в комнату, неся костюм на вешалке.

– Потрясающее представление! – воскликнула она, аккуратно вешая платье. – Я видела, как женщина в третьем ряду рыдала во время вашего последнего диалога.

– Правда? – Я не могла сдержать довольной улыбки. – Значит, мы справились.

– Более чем, – Марта опустилась на соседний стул. – И, кстати, не только старушки были тронуты твоей игрой. Я видела, как Дэвид смотрел на тебя после спектакля.

Я замерла с ватным диском у щеки.

– Он просто профессионал, – голос мой звучал беззаботно. – Мы хорошо сработались за этот сезон.

– Сработались? – Марта фыркнула. – Милая, между вами такой огонь, что удивительно, как декорации не загораются.

Я отвернулась к зеркалу, надеясь, что подруга не заметит, как моего смущения. Да, между нами действительно было особенное взаимопонимание на сцене. Но за её пределами? Дэвид всегда был приветлив, но никогда не переходил границы простой дружбы. Мы часто созванивались, пару раз виделись за пределами работы. Могли долго болтать между репетициями. И всё же…

– Знаешь, – я вытирала последние следы театральной косметики, – я думала написать ему небольшую записку. Рождественское поздравление и, возможно… намекнуть.

– На что? – Марта подалась вперёд с широко распахнутыми глазами.

– На то, что мне бы хотелось… – запнулась, подбирая слова, – ну ты понимаешь.

Я потянулась к своей сумочке и достала маленькую открытку с зимним пейзажем, которую купила ещё неделю назад, но всё не решалась подписать.

– Думаешь, это слишком? – я спросила неуверенно.

– Подруга, да ты втюрилась!

– Нет! – звонко парировала я.

Марта открыла рот, чтобы ответить, но тут дверь гримёрной снова распахнулась, и в комнату влетела Джессика, ещё одна актриса из труппы. Её глаза сияли, а щёки раскраснелись, словно она только что увидела нечто шокирующее.

– Девочки! – воскликнула она, едва переводя дыхание. – Вы не поверите, что я только что слышала!

Я и Марта переглянулись.

– Что случилось? – спросила Марта. Если дело касается сплетен – Марта Гэттис будет впереди всех.

Джесси драматично прислонилась к двери.

– Я только что была возле гримёрки Дэвида, – сказала она заговорщическим шёпотом. – И слышала, как он разговаривал с Кларой. И…Он пригласил ее на свидание сегодня вечером. Сказал, что у него столик заказан где-то. И это в сочельник!

Я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Клара была молодой девушкой, но в постановке играла тетку моей героини. И играла настолько хорошо, что в отзывах критиков ей доставалась ни одна пара хвалебных строк. Дэвид встречался с ней несколько лет назад. И об этом я узнала лишь недавно, в разговоре который лучше было не заводить.

– Ты уверена? – спросила я, спустя несколько секунд явно затянувшегося молчания.

– Абсолютно! – Джесси кивнула. – Он сказал, что сегодня идеальный вечер для двоих, потому что завтра они оба уезжают к своим семьям на праздники.

Мое сердце сжалось. Я медленно опустила открытку на столик, чувствуя, как глупо и наивно теперь выглядят мои планы.

– Ох, Эл, – Марта положила руку мне на плечо, всё поняв без слов.

– Всё в порядке, – я натянуто улыбнулась. – Я рада за него. Правда.

Джесси, внезапно осознав, что, возможно, только что разбила чьи-то надежды, смущённо прикусила губу.

– Прости, я не знала… – начала она.

– Нет-нет, всё хорошо, – я махнула рукой. – Это всего лишь глупая фантазия. Мы работаем вместе, только и всего.

– Но мне казалось, что он…– начала Марта.

Я повернулась обратно к зеркалу и начала расчёсывать волосы, пытаясь скрыть разочарование. В отражении я увидела, как Марта и Джессика обменялись обеспокоенными взглядами.

– Послушайте, девочки, – я повернулась к ним с решительной улыбкой. – Завтра Рождество. Последнее, что я хочу – это грустить из-за мужчины, который даже не знает о моих чувствах. Давайте лучше выпьем по бокалу шампанского за окончание сезона.

Марта с облегчением улыбнулась и потянулась к ключам в кармане.

– У меня как раз есть бутылка в холодильнике в костюмерной. Сейчас принесу!

Когда девчонки вышли за напитками, я снова взглянула на открытку. Глупо, конечно. Я даже не знала, что собиралась написать. "С Рождеством, ты мне нравишься"? Как школьница!

Я вздохнула и потянулась за ручкой. Возможно, я не могу признаться в своих чувствах, но это не значит, что я не могу поздравить коллегу с праздником и поблагодарить за прекрасную совместную работу. В конце концов, мы с Дэвидом действительно создали нечто особенное на сцене. Но сделать это нужно было деликатно, в моем стиле.

Я открыла открытку и начала писать, стараясь, чтобы почерк не выдал моего волнения:

"Дорогой Дэвид,

Спасибо за этот удивительный сезон. Желаю тебе светлого Рождества и всего самого доброго в наступающем году!

С любовью. Э."

Я перечитала написанное. Достаточно нейтрально, чтобы не смутить его, особенно учитывая его планы на вечер. Аккуратно закрыв открытку, я вложила её в конверт, и подписала его имя на лицевой стороне.

В этот момент в гримерную вернулись Марта и Джессика с бутылкой шампанского и тремя бокалами.

– Нашла! – торжественно объявила Марта, демонстрируя запотевшую бутылку. – Директор оставил по бутылке для всей труппы. Сказал, что мы заслужили.

Джессика уже разливала пенящийся напиток по бокалам.

– За лучший сезон в моей жизни, – провозгласила она, поднимая свой бокал.

– И за новые начинания, – добавила Марта, многозначительно взглянув на меня.

– И за Рождество, – тихо закончила тост я, стараясь улыбаться. Сделала глоток и почувствовала, как пузырьки шампанского защекотали горло. Может быть, это поможет забыть о разочаровании.

– Что это? – спросила Джессика, заметив конверт в моих руках.

– Просто поздравительная открытка, – я старалась звучать непринужденно. – Для Дэвида. Профессиональная вежливость, ничего более.

– Ты все равно собираешься ее отдать? – Марта выглядела удивленной.

Я кивнула:

– Конечно. Было бы странно не поздравить коллегу с Рождеством, особенно после такого интенсивного сезона вместе.

Ещё утром я мечтала о совсем другом разговоре, о другой записке – той, где я, наконец, призналась бы ему в своих чувствах.

– Я отнесу ее к остальным подаркам в общей комнате, – сказала я, вставая. – Вернусь через минуту.

Выйдя в коридор, я на мгновение прислонилась к стене и глубоко вздохнула. Вокруг кипела обычная послеспектакльная суета, усиленная предпраздничным возбуждением. В воздухе витал запах хвои от установленной в фойе театра огромной ели. Техники разбирали декорации, персонал обменивался подарками и поздравлениями. Мне показалось странным, что меня никто не ищет. Актриса, что исполняла главную роль, не должна была оставаться в стороне от праздника.

Я направилась к общей комнате, где на большом столе уже возвышалась гора разноцветных пакетов, коробок и открыток. Постояв секунду в нерешительности, я положила свой конверт с краю, стараясь не представлять, как Дэвид будет его открывать – возможно, уже после свидания с Кларой, счастливый и окрыленный их воссоединением.

– Элеанор! – раздался знакомый мужской голос за моей спиной.

«Надеюсь, он не заметил, как я положила конверт».

Я обернулась и увидела Дэвида, уже переодевшегося в обычную одежду – темно-синий свитер и джинсы. Его волосы, освобожденные от сценической укладки, непослушно падали на лоб, делая его еще более милым.

– Привет, – надеюсь, мой голос звучит нормально. – Уже уходишь?

– Да, у меня… планы на вечер, – он улыбнулся, и в его взгляде промелькнуло что-то, похожее на смущение. – Ужин, в Вилтонс4.

– Ого! В сочельник. Это сильно. Свидание?

– Возможно, – Дэвид замялся. – Подарки забрала?

– Не уверена, что для меня что-нибудь найдется здесь.

Дэвид не смотрел на меня. Он осторожно осматривал стол в поисках подарков. Взял в руки пару блестящих пакетиков. И наконец-то протянул руку к моему конверту. На секунду мне показалось, что он хочет его открыть, прямо здесь, при мне. Но он осторожно положил его в наружный карман своей сумки.

– Мне пора, сказал Дэвид, бросив взгляд на часы. – С Рождеством тебя, Элеанор.

– С Рождеством, – эхом отозвалась я.

Уже в самых дверях Дэвид обернулся и с улыбкой добавил.

– Все же поищи подарок, вдруг кто-то захотел тебя поздравить.

– Поищу, я обещаю.

Он улыбнулся в последний раз и вышел, оставив после себя лёгкий аромат сандалового одеколона.

Среди фантиков, конфетти и пакетиков я нашла маленькую коробочку с моим именем на бирке. Я взяла подарок, чувствуя, как слегка дрожат пальцы.

Осторожно развязав ленту, я открыла коробочку. Внутри лежал изящный серебряный браслет. Тонкая и прекрасная работа. Я задумчиво повертела его в руках, и внезапно заметила что-то, чего не увидела раньше. На внутренней стороне была крошечная гравировка. Пришлось поднести украшение ближе к свету. Тонкими буквами по металлу были выведены слова: "Э+Д. Друзья – за кулисами и повсюду".

Я медленно на усталых и непослушных ногах вернулась в свою гримёрную, где Марта и Джессика всё ещё потягивали шампанское.

– Что это? – воскликнула Джесси, заметив коробочку в моих руках.

– Подарок от Дэвида, – ответила я, прислонившись к стене и чувствуя, как к горлу подступают предательские слезы.

3

22 декабря 2006г.

И снова подступающий канун Рождества. Город укутался в мерцающую праздничную дымку. Я стояла у окна своей маленькой квартиры глубоко на севере Лондона, на съем которой мне наконец-то удалось заработать моей незамысловатой, по мнению моих родных, профессией.

Последний год в Королевской академии подходил к концу, открывая дорогу к новым горизонтам. Съемки в одном из самых популярных британских сериалов также должны были этому поспособствовать.

Телефон молчал. Мама далеко в Бирмингеме, готовит рождественский ужин для своих таких же как и она одиноких подруг. Может, нужно было поехать домой? Марта сегодня на корпоративе. А Дэвид…

На столе лежало недописанное письмо. Я уже устала перечитывать его, менять слова, зачеркивать абзацы. Письмо предназначалось ему. Иначе и быть не могло.

Рождество – время чудес и откровений. Но также время тоски и невысказанных чувств. Особенно когда за окном не снег, а непрекращающийся дождь.

Я решила, что рождественское письмо – единственный повод просто выразить то, что так долго таилось в сердце. Без ожиданий, без надежд, без подробностей. Просто несколько слов восхищения его талантом, игрой в недавней экранизации романа Бронте.

О новой роли Дэвид рассказал мне почти год назад, сразу после праздников. Разумеется, я порадовалась за него. Не могла не порадоваться. А затем наш спектакль закрыли. Так бывает, даже если представление было успешным. Постановки в Вест-Энде долго не живут. В основном полгода -год, не более.

Наше театральное время закончилось, но дружба лишь стала набирать обороты. Мы созванивались, из-за работы слишком редко виделись, но оба были рады, что нам удалось сохранить хоть толику того доверия, что зародилось в Олдвиче.

Я взяла чашку остывшего чая и сделала глоток. Горьковатый противный вкус напомнил о времени, что я провела в тяжелой задумчивости. Снова взявшись за ручку, я решительно зачеркнула последний абзац.

"Дорогой Дэвид", – банально начиналось послание.

"Твое воплощение мистера Рочестера в недавней экранизации потрясло меня до глубины души"…

Я часто представляла себя на месте героини Бронте – такой же гордой, независимой, но страстно любящей. Разница была лишь в том, что в романе чувства оказались взаимными, а моя история застыла на стадии безмолвного восхищения.

В квартире было тихо, только часы мерно отсчитывали секунды. Я откинулась на спинку стула, вспоминая наш короткий разговор пару недель назад. Дэвид тогда похвалил работу в сериале – случайно увидел эпизод накануне. Он много говорил о литературе, увлеченно рассказывал о роли Рочестера, и о том, как он встревожен предстоящей работой.

Это было совсем недавно, но я уже забыла, как звучит его голос.

"Рождество – время, когда мы можем быть немного сентиментальными", – продолжала я в письме. "Поэтому я решаюсь сказать – твой талант освещает тёмные зимние вечера ярче любой рождественской звезды. Спасибо за то, что делишься им с миром, и со мной".

Остановилась. Не слишком ли откровенно? Не читается ли между строк то, что я пытаюсь скрыть?

Я поднялась и подошла к окну. Дождь усиливался. Семейные пары, держащиеся за руки, дети, показывающие на яркие украшения – все они неспешно передвигались по вечернему городу. Странно, но одиночество, которое обычно давило на плечи в такие моменты, сейчас казалось почти уютным. Тайное чувство к Дэвиду согревало меня изнутри.

Вернувшись к столу, я дописала заключительные строки: "Пусть новый год принесёт тебе дни наполненные творчеством и радостью. С Рождеством, Дэвид. С любовью. Э.».

Запечатала письмо в конверт, написав адрес его дома в Илинге. Никаких сердечных признаний. Только искренние слова, путешествующие сквозь рождественский Лондон к человеку, который, возможно, когда-нибудь поймет, что я хотела сказать.

Письмо лежало на столе, запечатанное и готовое к отправке. Я провела пальцами по конверту, ощущая под кончиками пальцев шероховатость бумаги. Странно было доверять свои чувства клочку бумаги, когда слова застревали в горле каждый раз, когда я оказывалась рядом с Дэвидом.

Неразделенная любовь – какое банальное словосочетание для чувства, которое выжигает изнутри. Я тихо рассмеялась своим мыслям. Сколько ролей влюбленных я уже разыграла на уроках или на сцене? И каждый раз было ясно, что в финале персонаж обретет счастье. Какая ирония, что в реальной жизни никаких гарантий счастливого конца нет.

Телефон на тумбочке завибрировал. Сообщение от Марты: "Корпоратив отстой. Как ты там? Могу приехать».

Я улыбнулась. Марта всегда чувствовала, когда мне особенно одиноко. "Буду рада. Привези что-нибудь сладкое", – набрала я в ответ.

4

23 – 25 декабря 2007г.

«Дэвид! С Рождеством и наступающим Новым годом! Надеюсь, в следующем году ты найдешь то, что так давно ищешь. А именно большую квартиру, где мы сможем зависать между съемками. С любовью. Э.»

Я так устала. Дорога домой еще никогда не была так утомительна. Поезд, поезд, такси, – казалось, путь домой в Дадли становился все длиннее с каждым годом. Снег падал крупными хлопьями, но тут же таял, в Бирмингеме было тепло. Интересно, чем занимается Дэвид? Дошла ли до него моя очередная открытка, моя очередная шалость?

– Приехали, мисс, – произнес водитель, вырывая меня из задумчивости.

Моя жизнь во многом изменилась, добавились новые проблемы, немного известности, занятость и меланхолия, но неизменным осталось одно – отношения с матерью. Эти отношения оставались сложными, словно недописанный сценарий, в котором обеим актрисам не хватало верных слов.

Небольшой домик с красной черепичной крышей выглядел точно так же, как и в детстве. Разве что изгородь стала аккуратнее, а в саду появились новые розовые кусты, укрытые на зиму. В окнах горел теплый свет, и я на мгновение замерла перед калиткой, собираясь с духом.

Дверь распахнулась раньше, чем я успела постучать.

– Эл! – моя мама – Маргарет, женщина шестидесяти лет с короткими, аккуратно уложенными седыми волосами, заключила меня в объятия. – Наконец-то!

Вдохнула знакомый аромат маминых духов – легкий, с нотками лаванды. Как странно: этот запах всегда ассоциировался с домом.

– А ведь я не задержалась, – я отстранилась и внимательно вгляделась в лицо мамы.

Что-то изменилось. Морщинки вокруг глаз стали глубже, а под ними залегли тени, которые не могла скрыть даже искусно наложенная косметика. Мама всегда следила за собой, и эти признаки усталости казались чужеродными на ее лице.

– Проходи скорее, чай уже готов. Я испекла те булочки с корицей, которые ты любила в детстве.

Дом встретил меня теплом и уютом. В гостиной жужжал электрический камин, а на журнальном столике громоздились стопки книг – мама всегда читала несколько романов одновременно. Я заметила среди них несколько медицинских справочников, но не придала этому значения.

Моя старая комната теперь служила гостевой. Плюшевые медведи и школьные грамоты уступили место нейтральным картинам и книжным полкам, но кровать осталась прежней – с тем же скрипом и мягким матрасом, который помнил форму моего юношеского тела.

– Как прошли съемки нового сериала? – спросила Маргарет, разливая чай по чашкам из старого фарфорового сервиза.

– Закончились три недели назад. Постпродакшн5 займет еще пару месяцев.

– Дэвид тоже снимался, если я правильно помню?

Краска прилила к щекам от упоминания его имени.

– Да, но у него была главная роль. А я так, третье лицо, мы даже в кадре вместе не были.

– Но я думала, что после награды…

– Я тоже так думала, мам… Расскажи лучше о себе. Как книжный клуб? Все еще встречаетесь по четвергам?

– Теперь по средам. Мы недавно читали роман той молодой писательницы, о которой ты рассказывала летом. Сильная проза, хотя несколько мрачновата для моего вкуса.

Разговор тек спокойно и непринужденно, словно между нами не было тех лет отчуждения, когда я, получив первую серьезную роль, почти перестала приезжать домой. Мы много говорили о новых фильмах, о маминых подругах, саде, о книгах и музыке – обо всем, кроме того, что действительно важно.

***

Утро встретило запахом свежезаваренного кофе и тишиной. Последние месяцы были сумасшедшими. После такого недолгого взлета, что увенчался в мае премией BAFTA TV6 за лучшую драматическую роль, с предложениями было глухо. Дэвид выбил мне небольшую роль в сериале BBC по роману Диккенса. Но если честно, от ролей в костюмированных драмах я стала уставать. Мне хотелось играть, погружаться в чужие жизни, проживать их на экране. А не просто носить огромные юбки и пышные прически.

– Я помню, как ты устраивала представления в гостиной. Заставляла меня и отца быть зрителями, раздавала самодельные билеты…

Мы сидели с мамой на кухне, пили кофе и ловили лицами солнечные лучи, что пробивались в небольшое окно над раковиной.

– А потом папа ушел, и зрителем осталась только ты, – тихо добавила я.

Воспоминание повисло тяжелым облаком. Мне было одиннадцать, когда он ушел. И это стало первой трещиной в наших с мамой отношениях. Невысказанное обвинение, которое я никогда не произносила вслух, но которое все эти годы жило во мне: если бы мама была другой, он бы не ушел.

– Эл, – мама внезапно взяла меня за руку, – я хотела поговорить с тобой кое о чем важном.

Я видела это выражение лица раньше – когда мама сообщала о разводе, когда говорила о продаже их старого дома, когда рассказывала о смерти знакомых. Я напряглась.

Мама глубоко вздохнула.

– Я не хотела говорить по телефону. Такие вещи нужно обсуждать лицом к лицу.

– Ты меня пугаешь.

– У меня рак, Эл. Поджелудочной железы, – ответила мама на выдохе.

Слова упали между ними, как камни в тихий пруд, разбивая гладкую поверхность нашего хрупкого утреннего спокойствия.

– Что? – я почувствовала, как комната начинает кружиться вокруг нас. – Нет, это… Когда ты узнала?

– Три месяца назад. Я прошла первый курс химиотерапии, но врачи не слишком оптимистичны.

– Три месяца?! – внутри меня поднималась волна гнева. – И ты молчала все это время?

– Я не хотела отвлекать тебя.

– Отвлекать? – я почти закричала. – Это не какая-то мелочь, мам! Это твоя жизнь! Моя мать умирает, а я даже не знаю об этом!

Слезы хлынули из глаз. Мама обошла стол и обняла меня, крепко прижимая к себе.

– Я не умираю, по крайней мере, не сегодня, не в сочельник, – сказала она с той спокойной решимостью, которую я всегда в ней уважала. – У меня есть время. У нас есть время.

– Сколько?

– Врачи говорят, от полугода до года. Но врачи часто ошибаются.

Я закрыла глаза, пытаясь осознать услышанное. Год. Возможно, меньше. Как это может быть правдой? Моя мать, всегда такая сильная, такая независимая, не могла просто… исчезнуть.

– Что я могу сделать? – отстранившись и вытирая слезы, спросила я.

День только начинался, а мир уже никогда не будет прежним.

Вечер опустился на пригород Бирмингема, укутав маленький дом теплым одеялом спокойствия. После тяжелого разговора я целый день чувствовала себя опустошенной. Мама дремала в своей комнате – теперь я понимала, почему она была такой уставшей все время.

Руки машинально потянулись к телефону. Я знала, кому хочу позвонить. Дэвид всегда отвечал мне, независимо от времени суток или собственной занятости.

Найдя его контакт, я несколько секунд смотрела на его фотографию – черно-белый снимок с последней совместной читки сценария. Дэвид улыбался, запрокинув голову, и на его шее виднелся небольшой шрам от детской травмы, о которой он рассказал еще во время Олдвича.

– Эл? – его голос, слегка хрипловатый, с едва уловимым норфолкским акцентом, который проявлялся, когда он уставал, заставил сердце сжаться. – Что случилось? Или ты просто хотела меня поздравить с Рождеством?

– Почему ты думаешь, что что-то случилось? – я попыталась пошутить, но голос предательски дрогнул.

– Потому что сейчас почти полночь, а ты звонишь, а не пишешь сообщение, – в его тоне слышалась улыбка, но и беспокойство тоже. – А поздравления ты шлешь не раньше рождественского полудня.

Глубокий вдох, к горлу подкатывает ком.

– Мама больна, Дэвид. Очень серьезно больна.

В трубке повисла тишина, нарушаемая только его дыханием.

– Рак, – я продолжила, произнося слово, которое весь день кружилось в голове. – Поджелудочной железы. Прогноз… не очень хороший.

– Эл, – его голос стал мягче, – мне так жаль. Когда вы узнали?

– Я – сегодня. Она – три месяца назад. Я должна была заметить! В последний раз, когда мы виделись, она выглядела уставшей, но я списала это на возраст. Боже, как я могла быть такой слепой?

– Ты не была слепой, ты была занята своей жизнью. И, судя по всему, твоя мама именно этого и хотела – чтобы ты продолжала жить, не беспокоясь о ней.

– Но теперь все изменится, – я вытирала слезы.– Я собираюсь остаться с ней. Может быть, не насовсем, она против этого, но я буду приезжать чаще. Намного чаще.

– Конечно, – согласился Дэвид.– Я бы на твоем месте поступил так же.

Наступила пауза, наполненная тем, что нельзя было выразить словами. Я слышала, как где-то на заднем плане у Дэвида играет музыка. Я застала его в разгаре рождественской вечеринки.

– Я могу что-нибудь сделать? – спросил он, наконец.– Приехать, может быть?

Мысль о том, что Дэвид мог бы быть здесь, рядом, была одновременно утешающей и пугающей.

– Нет, не нужно, – быстро ответила я.– Мы не настолько близки.

«О боже, что я несу!»

– Ты мой друг, и тебе сейчас тяжело.

Я закрыла глаза, представляя его лицо – серьезные серые глаза, упрямую линию подбородка, морщинки в уголках глаз, которые появлялись, когда он улыбался.

– Спасибо, но я справлюсь. Просто… можно я буду тебе звонить? Когда станет совсем тяжело?

– Эл! Я думал, это очевидно.

– Даже если будет три часа ночи, и я просто захочу поговорить о том, какая отвратительная погода в Бирмингеме?

– Особенно тогда, – рассмеялся он. – Я люблю слушать твои жалобы на британскую погоду. У тебя это так драматично получается.

Я нажала кнопку завершения вызова и несколько секунд смотрела на потухший экран. Разговор с Дэвидом всегда действовал как лекарство – успокаивал и придавал сил.

Дверь в мамину спальню была приоткрыта, и через щель пробивался тусклый свет ночника. Она спала, книга лежала на одеяле, очки сползли на кончик носа. Я тихо вошла, сняла с матери очки, отложила книгу и поправила одеяло. В тусклом свете ночника лицо Маргарет казалось умиротворенным, почти безмятежным. Никаких следов боли или страдания – просто женщина, спящая в своей постели.

Я осторожно наклонилась и поцеловала мать в лоб. Такой знакомый жест, но не мой. Когда-то давно, в детстве, именно Маргарет целовала меня на ночь. Теперь роли поменялись, и от этого осознания что-то сжималось в груди.

Сон не шел, хотя усталость давила на плечи. Мысли кружились в голове, не давая покоя. Я снова взяла телефон, пролистала сообщения от агента, проигнорировала несколько пропущенных от коллег по съемкам и открыла галерею фотографий.

Последний снимок с Дэвидом был сделан месяц назад на закрытой вечеринке после какой-то премьеры. Мы стояли близко, его рука обнимала меня за талию, а я смеялась, запрокинув голову. Со стороны мы выглядели как пара, и мне в глубине души ужасно хотелось, что бы о нас написали в желтой прессе. Но мы были просто друзьями. Близкими друзьями.

***

Рождественское утро встретило ясным, морозным солнцем. Я проснулась раньше матери и решила приготовить завтрак – что-то, чего я не делала в этом доме с подросткового возраста.

Поиски в кухонных шкафах обнаружили запасы органических продуктов, безглютеновой муки и других ингредиентов, о которых я раньше не задумывалась. Мама явно следила за своим питанием. Возможно, даже до болезни.

– Что ты делаешь? – голос Маргарет застал меня врасплох.

Мне пришлось обернуться. Мама стояла в дверях кухни, завернувшись в теплый халат. Она выглядела отдохнувшей, но все равно слишком хрупкой.

– Оладьи с черникой. Твой рецепт, хотя я не уверена, что помню его правильно, – я натянуто улыбнулась.

– Молоко нужно вливать постепенно, – мама подошла ближе и заглянула в миску с тестом, – и ты забыла ваниль.

– Точно! – драматично хлопнула себя по лбу.– Знала, что что-то упускаю.

За завтраком мама рассказывала мне о своем книжном клубе и соседях, избегая темы болезни. Я не настаивала, понимая, что матери нужно время.

– А как Дэвид? Ты говорила с ним после приезда?

– Да, вчера вечером. Он передавал тебе привет, – ответила я, отводя взгляд.

– Передавал привет? – мама подняла бровь. – Или это ты только что придумала?

– Мам!

– Что? Я просто спросила. Вы двое ходите вокруг да около уже сколько? Три года?

Я тяжело наигранно вздохнула. Мать всегда была проницательна, когда дело касалось чувств. Тем более моих.

У меня не нашлось ответа. Мысль о том, чтобы признаться Дэвиду в своих чувствах, одновременно пугала и манила. Я столько раз представляла этот момент, но всегда находила причину отложить его на потом.

– Я подумаю об этом, – я сделала паузу. – Но не сейчас. Сейчас я хочу сосредоточиться на тебе.

Мама кивнула, принимая решение.

– Кстати, завтра собирается книжный клуб, – сказала она, меняя тему. – У моей подруги Сары в гостиной. Хочешь пойти со мной?

– В книжный клуб? – я удивленно подняла брови. – Ты уверена? Они же набросятся на меня с вопросами о кино, знаменитостях и … я не знаю, большом городе и о той штуке, что я привезла поставить тебе на полку.

– О, безусловно, – мама рассмеялась. – Они месяцами готовились к твоему приезду. Джин даже составила список вопросов.

– Боже, – я обессилено простонала, но улыбнулась. – Хорошо, я пойду. Но только если ты обещаешь спасти меня, если они станут слишком настойчивыми.

– Обещаю, – торжественно поднимая руку, произнесла мама.

Мой телефон завибрировал на кухонном столе. Сообщение от Дэвида:

"Как ты? Как прошла ночь?"

Я улыбнулась, быстро набирая ответ:

"Лучше, чем ожидала. Идем с мамой на прогулку. А завтра состоится публичная казнь моих актерских талантов. Позвоню вечером".

Его ответ пришел мгновенно:

"Буду ждать. Береги себя (и свою маму тоже)".

5

30-31 декабря 2008г.

«Дорогой Дэвид!

Пусть это Рождество принесет тебе тепло, радость и моменты, наполненные счастьем. Я надеюсь, что волшебство праздника согреет твоё сердце, а грядущий год будет полон удивительных моментов. С наилучшими пожеланиями и тайной надеждой на скорую встречу. С любовью, твой лучший друг, Элеанор»

Крытый каток Алли-Палли7 сиял яркими огнями, отражавшимися в ледяной поверхности катка. Потолок окрашивался то в розовый цвет, то в лиловый. А сквозь большие арочные окна пробивались лучи уходящего зимнего солнца. Рождество уже прошло, но праздничная атмосфера все еще витала в воздухе, согревая сердца посетителей. Люди скользили по льду, смеялись, падали и снова поднимались. В такие моменты жизнь казалась легкой и беззаботной.

Я поправила колючий шарф, обмотанный вокруг шеи, и бросила взгляд на часы. Дэвид опаздывал, как обычно. Мысль заставила меня улыбнуться. За время нашего знакомства я позволила себе опоздать лишь раз. В тот самый, когда я встретила его в дверях репетиционной и уже не хотела никогда забывать о том, что он существует.

– Прости за опоздание, – знакомый голос заставил обернуться.

Дэвид стоял запыхавшийся, с растрепанными волосами и улыбкой, от которой у меня всегда замирало сердце. На нем была темно-синяя куртка и джинсы – никаких дизайнерских вещей, никакого пафоса. Просто Дэвид, которого я знала еще до того, как его имя начали печатать на первых полосах светских газет.

– Ты всегда опаздываешь, – я старалась, чтобы голос звучал непринужденно. – Я уже привыкла.

– У меня ужасный график, – он махнул рукой и посмотрел на каток. – Надо что-то делать с моим менеджером, иначе его тайный план моего «убийства» исполниться в ближайшее время. Что ж, готова показать, как ты умеешь падать?

Я шутливо ударила его по плечу.

– Я, между прочим, с шести лет на коньках, мистер Голливуд.

– О-о, простите, мисс Олимпийская Чемпионка, – он театрально поклонился, заставив рассмеяться.

Мы направились к пункту проката коньков. Стоящая там девушка явно узнала Дэвида – ее глаза расширились, а руки слегка задрожали, когда она принимала у него оплату. Я удивилась, что она не стала брать автограф. Я бы на ее месте свой шанс не упустила. Дэвид стремительно набирал популярность по обе стороны океана, а моя карьера буксовала. За последний год в портфолио добавилась лишь пара эпизодов в британских сериалах. Ничего сравнимого с головокружительным успехом Дэвида, который после десяти лет упорного труда внезапно получил роль в блокбастере и буквально проснулся знаменитым.

– Ваш размер? – девушка смотрела на меня, но ее взгляд то и дело возвращался к Дэвиду.

– Сорок один, – ответила я нарочито холодно. Я не заметила удивленного взгляда Дэвида, в котором так и читалось: «Я думал ты миниатюрнее».

Мы вышли на лед. Дэвид сразу же схватился за бортик, его ноги разъезжались в разные стороны.

– Напомни, почему я согласился на это? – простонал он, пытаясь удержать равновесие.

– Потому что ты обещал, что мы проведем этот день вместе, прежде чем ты снова улетишь в свой Лос-Анджелес, – Я протянула ему руку. – Давай, я тебя поддержу.

Дэвид благодарно ухватился, и я почувствовала знакомое тепло, разливающееся по телу от этого прикосновения. Я осторожно покатила вперед, аккуратно увлекая его за собой.

И тут я задумалась. А как давно я была на настоящем свидании? Мне двадцать три, я миловидна и умна, у меня не должно быть отбоя от ухажёров. Вот только за учебой, попытками построить карьеру, а теперь и маминой болезнью я совсем забыла и что такое «секс», и что такое «настоящее свидание».

Хотя кого я обманываю, по сравнению с «Ним» все остальные сразу же отправились бы в раздел «недостойных».

– Ты же знаешь, что я бы предпочел провести этот день где-нибудь на твердой земле, – проворчал Дэвид, но в его глазах плясали веселые огоньки. – Например, в каком-нибудь уютном пабе.

– Успеем еще, – я широко улыбнулась. – Сначала научу тебя не падать. Представь, что завтра в таблоидах появится заголовок: «Звезда Голливуда убился о ребро конька на знаменитом катке».

– Это будет не самый страшный заголовок обо мне, – хмыкнул он, постепенно обретая уверенность в движениях.

Постепенно Дэвид освоился и уже мог скользить самостоятельно, хоть и не очень уверенно.

– Как твоя мама? – спросил он, когда мы сделали несколько кругов по катку.

Больше улыбаться не хотелось. Здоровье матери было больной темой последний год

– Я все ждала, когда ты спросишь. Без изменений, – я ответила тихо. – Врачи ничего толком не говорят, она продолжает лежать в больнице. Ну, хотя бы здесь, в Лондоне, со мной рядом, я бы не смогла постоянно мотаться… – я не закончила фразу, просто пожав плечами.

Дэвид сжал мою руку. В такие моменты я особенно остро ощущала, почему влюбилась в него. Дэвид всегда умел найти правильные слова, а я всегда могла найти поддержку в его словах и в его руках. Но могло ли это продолжаться бесконечно долго?

Я знала о его мимолетных романах, но отчетливо понимала, что настанет момент и он найдет её – ту с кем он пойдёт дальше, оставив меня – своего друга на обочине этих отношений.

– Расскажи лучше о своих голливудских приключениях, – попросила я, желая сменить тему. – Каково это – работать с настоящими звездами?

Дэвид закатил глаза.

– Они такие же люди, как мы с тобой, Эл. Просто с большими гонорарами и эго размером с Эмпайр-стейт-билдинг8, – он усмехнулся. – Честно говоря, иногда я скучаю по нашему театру в Вест-Энде. Там было… подлиннее.

– Ты мог бы остаться, – произнесла я тихо. – В Лондоне тоже хватает работы. По крайней мере, я думаю, что ты точно сможешь рассчитывать на лучшие предложения.

Дэвид задумчиво посмотрел вдаль.

– Мог бы, – согласился он. – Но лучшее, не всегда хорошо для конкретного человека. Для меня во всяком случае. Пока я предпочту метания между Лондоном и Нью-Йорком.

Кивнула, стараясь не показывать разочарования. Я понимала его – кто бы отказался от такой возможности? Но эгоистичная часть души хотела, чтобы он остался в Лондоне, ближе ко мне.

Может быть, сейчас? Может быть, это тот самый момент, когда, наконец, нужно рассказать ему правду о своих чувствах?

Но прежде чем я успела собраться с мыслями, мимо на огромной скорости пронесся подросток, чуть не сбив нас с ног. Момент был разрушен. Дэвид рассмеялся, и напряжение исчезло.

– Кажется, молодежь намекает, что мы слишком медленные, – сказал он. – Что скажешь, устроим соревнование? Кто быстрее сделает круг по катку?

– Ты проиграешь, Голливуд.

– Посмотрим, – он подмигнул. – На счет три. Раз… два… три!

Мы неслись вперед, смеясь и подзадоривая друг друга.

В такие моменты время словно останавливалось. Не было ни болезни матери, ни тревог о будущем, ни боли от неразделенной любви. Был только лед под ногами, и он рядом – смеющийся, настоящий, близкий.

– Как насчет того горячего шоколада, который ты обещала? – спросил Дэвид, сдавая коньки.

– Я обещала? – я приподняла бровь. – По-моему, это была твоя идея.

– Детали, – отмахнулся Дэвид. – Главное, что мы оба согласны, что горячий шоколад сейчас необходим для выживания.

– Когда ты улетаешь? – не знаю, зачем я спросила его, я бы все равно не смогла бы изменить его планы.

– Послезавтра, – ответил Дэвид, поправляя ремень. – Съемки начинаются через неделю, но мне нужно время, чтобы акклиматизироваться и пройти последние примерки костюмов.

Я кивнула, чувствуя знакомую тяжесть в груди. Каждый раз, когда он уезжал, становилось все труднее прощаться. В городе я оставалась практически одна.

– На этот раз надолго? – с надеждой спросила я.

– Месяцев на шесть, – вздохнул Дэвид.

Шесть месяцев! Половина года без него, без этих редких, но таких ценных встреч.

– Что ж, значит, у меня будет время посмотреть все сезоны «Друзей», которые ты мне рекомендовал, – отшутилась я.

– А как же работа?

– Работа? Есть пара предложений, и я…

– Я могу организовать встречу с Кёртисом, – перебил меня Дэвид.

– Нет, только не это. Меня уже тошнит от сплошного викторианства, – Дэвид разбудил во мне недовольство.

Я почувствовала, как усталость наполняет меня. Я понимала, что Дэвид действует из лучших побуждений, но ничего сделать не могла. Вся моя жизнь готова была сложиться как карточный домик. Пить какао мы не пошли. Настроение уже было испорчено.

– Проводить тебя домой? – спросил Дэвид, поднимая воротник куртки.

– Не нужно. Я еще хочу заехать к маме в больницу.

– Я могу поехать с тобой, – предложил он. – Давно не видел ее.

Мама всегда любила Дэвида и была бы рада его видеть. Но в последнее время ей становилось хуже, и я не была уверена, что это хорошая идея.

– Лучше в другой раз, – мягко сказала я, положив руку на его предплечье. – Сегодня не самый удачный день для визитов. Но я передам ей привет от тебя.

Дэвид понимающе кивнул.

– Конечно. Тогда увидимся завтра? Я хотел пригласить тебя на ужин перед отъездом.

– В Новый год? – я удивленно улыбнулась. – Почему нет. Напиши, когда и где.

Мы обнялись на прощание, и я позволила себе на мгновение прижаться к нему чуть крепче обычного, вдыхая знакомый запах его одеколона. Затем мы разошлись в разные стороны – Дэвид направился к стоянке такси, я – к ближайшей станции метро.

В больнице было тихо и пахло антисептиком. Я прошла знакомым маршрутом к палате матери. Маргарет лежала на кровати, бледная и осунувшаяся, но при виде меня, ее лицо осветилось слабой улыбкой.

– Элеанор, дорогая, – произнесла она тихим голосом. – Я не ждала тебя сегодня.

– Решила заглянуть после катка, – я поцеловала мать в щеку и села рядом на стул. – Как ты себя чувствуешь?

– Как обычно, – Маргарет махнула рукой. – Врачи говорят, что все стабильно. Лучше расскажи, как прошел твой день с Дэвидом?

Я улыбнулась. Я знала, что все стабильно. Стабильно плохо. Но мама не должна была прочитать этого на моем лице.

– Хорошо. Катались на коньках. Ничего особенного.

– И ты все еще не сказала ему? – проницательный взгляд был полон понимания.

Мы уже не раз обсуждали эту тему.

– Нет, мама. И не скажу. Он улетает послезавтра в Лос-Анджелес на полгода. Какой смысл?

– Смысл в том, чтобы быть честной с собой и с ним, – мягко сказала Маргарет. – Ты мучаешь себя уже столько лет, дорогая. Может быть, пришло время отпустить это чувство – либо признавшись ему, либо двигаясь дальше.

И она как всегда была права.

Мы поговорили еще немного – о возможной роли, о планах на будущее, о новых лекарствах. Я старалась быть оптимистичной и веселой, не желая расстраивать мать своими тревогами.

– Я приду завтра. Может быть, принесу твой любимый черничный пирог из той пекарни на углу.

– Не балуй меня. И, Эл… – мама задумалась, – подумай о том, что я сказала. Завтра у тебя будет потрясающий шанс все исправить.

По дороге домой я размышляла над ее словами. Может быть, действительно признаться Дэвиду? Что самое худшее может произойти? Он скажет, что не испытывает подобных чувств ко мне, и наша дружба станет неловкой, а потом постепенно сойдет на нет…

Риск был слишком велик. Дэвид был не просто объектом романтических чувств, он был лучшим другом, опорой, человеком, который всегда был рядом в трудные времена. Потерять эту связь было бы слишком болезненно.

День был насыщенным, и теперь я хотела только одного – принять горячую ванну и заснуть. Но сил не осталось. Добравшись до кровати, я уснула, как только положила щеку на подушку.

***

С утра горячий кофе из скромненькой машины и теплая ванна. Если бы я принимала ее вчера, то наверняка бы там и уснула. Днем – «свидание» с Дэвидом. Я выбрала своё лучшее платье из тех, в чем можно было пойти в ресторан для романтического обеда. Целый час простояла у зеркала, пытаясь себя убедить, что поступаю правильно. Из макияжа только тональный, тушь и помада. Волосы собирать не стала. Я хотела заехать в больницу лишь вечером. Поздравить маму с Наступающим и наконец, рассказать, что я призналась Дэвиду в своих чувствах. Осталось проверить автоответчик. Мигающий красный свет показывал, что есть новое сообщение. Я нажала кнопку воспроизведения.

«Мисс Каннингем, это доктор Харрисон из Королевской больницы. Пожалуйста, перезвоните мне как можно скорее, независимо от времени».

Сердце сжалось. Звонки от врачей в нерабочее время никогда не предвещали ничего хорошего. Дрожащими руками набрала номер больницы.

– Королевская больница, чем могу помочь? – ответил женский голос.

– Это Элеанор Каннингем. Мне звонил доктор Харрисон по поводу моей матери, Маргарет Каннингем.

– Одну минуту, соединяю.

Когда такси остановилось у больницы, я бросила водителю купюру, не дожидаясь сдачи, и побежала ко входу. Промчалась мимо приемного отделения к лифтам, нажимая кнопку с такой силой, словно это могло заставить лифт прибыть быстрее.

В отделении реанимации меня встретила медсестра, которая проводила к доктору Харрисону. Врач стоял у поста медсестер, просматривая какие-то бумаги. Увидев меня, он отложил их. Ему не нужно было ничего говорить. Я все знала…

– Мисс Каннингем, – начал он серьезным тоном. – Мне очень жаль, но ваша мать скончалась двадцать минут назад. Мы сделали все, что могли, но ее организм был слишком ослаблен болезнью.

Я слышала слова, но они не имели смысла. Как мама могла умереть, если еще вчера они разговаривали о черничном пироге? Как весь мир мог рухнуть за такой короткий промежуток времени?

– Я хочу ее видеть.

Доктор кивнул и провел в небольшую палату. Там, на больничной кровати, лежала мама – такая спокойная, словно просто заснула. Я подошла и взяла ее руку – холодную, неподвижную.

– Вам нужно подписать некоторые документы, – сказала тихо медсестра. Я не помню, сколько времени прошло, – И решить… о похоронах.

Похороны. Еще одно слово, которое казалось нереальным, невозможным в контексте матери.

Следующий час прошел как в тумане. Я подписывала бумаги, отвечала на вопросы, принимала соболезнования от персонала, который узнавал меня. Все это время я чувствовала себя отстраненной от происходящего, словно наблюдала за всем со стороны.

Когда все формальности были завершены, я вышла из больницы. День постепенно перетекал в вечер. С неба начал падать невесомый снег, но теперь он казался не волшебным, а холодным и безжалостным. Я стояла на ступенях больницы, не зная, куда идти и что делать.

Инстинктивно достала телефон и увидела множество пропущенных. От Дэвида и Марты.

Я набрала номер Дэвида. После первого же гудка он ответил. Ждал моего звонка.

– Эл? Что случилось? – его голос звучал обеспокоенно, и я вдруг осознала, что возможно он все это время прождал меня в ресторане.

– Мама умерла, – ответила я, и эти слова, произнесенные вслух, сделали случившееся окончательно реальным.

Я просто осталась стоять на ступенях. И через двадцать минут дверь такси распахнулась и Дэвид, запахивая на ходу пальто, выскочил навстречу. Увидев его выходящим из такси, я почувствовала, как внутри все ломается. Я всегда умела, держала эмоции под контролем, это была моя работа, но сейчас…Он выглядел сногсшибательно. В белоснежной рубашке с расстёгнутым воротом, с укладкой и глазами, полными боли. И это меня добило окончательно.

Он молча обнял, крепко прижимая меня к себе, и я, наконец, позволила себе по-настоящему заплакать – громко, отчаянно, выплескивая всю боль и горе, которые накопились за этот страшный день. Он ничего не говорил, просто держал, позволяя выплакаться.

6

31 декабря – январь 2009-2010гг.

Декабрь выдался особенно холодным, но не это заставляло мое сердце сжиматься. Прошёл год с тех пор, как я потеряла маму, но боль утраты всё ещё ощущалась так, словно это случилось вчера.

Я провела пальцем по запотевшему стеклу, рисуя невидимые узоры. В отражении было мое лицо – бледное, с тёмными кругами под глазами. Двадцать четыре, а чувствую себя гораздо старше. Актерская карьера, которая когда-то казалась такой многообещающей, застыла на месте, как и моя жизнь.

Телефон завибрировал, выводя из задумчивости. Сообщение от Дэвида:

"Встретимся в нашем кафе через час? Нужно поговорить".

"Буду", – коротко ответила я и отправилась собираться.

Через сорок минут я уже сидела в уютном кафе "Старый фонарь", где мы с Дэвидом встречались каждую неделю, если он был в Лондоне.

Мы так и не поговорили тогда. Горе от потери матери заслонило для меня все вокруг. А потом он уехал. И я ждала его возвращения целых полгода. Без его помощи я бы точно не справилась, ни с продажей дома в Дадли, ни с возвращением в обычную жизнь. А «Старый Фонарь» за это время стал для нас своеобразный убежищем.

– Прости, опаздываю, – Дэвид ворвался в кафе, стряхивая влагу с непослушных каштановых волос. Несмотря на растущую известность, он оставался всё тем же скромным парнем. А я тихо любила его.

– Всего пять минут, – я улыбнулась, – это даже не считается опозданием по твоим меркам.

Дэвид заказал себе виски, мне – бокал белого, и сел напротив меня. Я сразу заметила, что что-то не так. Обычно оживлённый и разговорчивый, сегодня он казался напряжённым.

– Что-то случилось? – молчание затягивалось.

– Я получил роль, – наконец произнёс Дэвид, крутя в руках стакан.

– Это же замечательно! – но энтузиазм моего восторга быстро угас, когда я увидела выражение его лица. – Или нет?

– Роль в новом проекте Скорсезе.

Мартин Скорсезе? Один из величайших режиссёров современности? Для любого актёра это был билет в высшую лигу.

–Что?! Дэвид, это… это потрясающе! – я протянула руку через стол и крепко сжала его запястье. – Я так горжусь тобой!

– Съёмки в Лос-Анджелесе. Долгосрочный контракт, – продолжил он, встречаясь со мной взглядом. – Мне придётся переехать в Америку, Эл.

Вот оно что. Улыбка застыла на моем лице. Дэвид уезжал. Уезжал на другой континент. И нет, не на полгода, уезжал навсегда. Навсегда?

– Когда? – только и смогла спросить я.

– Через три недели, – тихо и спокойно ответил он.

У нас оставалось всего три недели.

– Ты должен ехать, – твёрдо сказала я, справившись с первым шоком. – Это шанс всей жизни.

– Я знаю, но… – Дэвид замолчал, словно подбирая слова. – Я не хочу оставлять тебя, Элеанор. Особенно сейчас.

Я знала, что он имеет в виду. Сегодня годовщина смерти мамы. Он специально позвал меня сегодня сюда. Последние месяцы были особенно тяжёлыми. Без поддержки Дэвида я бы не справилась.

– Я буду в порядке, – солгала я. – Правда.

Но Дэвид слишком хорошо меня знал.

– Я вижу, что ты не в порядке, – мягко сказал он. – Ты почти не спишь, отказываешься от приглашений на прослушивания. Марта звонила мне на прошлой неделе, сказала, что ты не отвечаешь на ее звонки.

Я не хотела этого разговора, не сейчас.

– Я просто… я не могу сейчас думать о работе, – я бормотала, потому что не знала¸ как ответить правильно.

– Тебе нужна перемена, Эл, – Дэвид наклонился ближе. – Новое начало. Может, тебе тоже стоит уехать из Лондона?

– А как же моя квартира? Работа? – я понимала, что это слабые аргументы. Квартира была съёмной, а работы у меня и так не было уже несколько месяцев. – Это безумие.

– Иногда немного безумия – это именно то, что нам нужно, – улыбнулся Дэвид.

Когда мы вышли на улицу, то заметили, что десятки людей двигаются в сторону центра. Новогодний салют на Темзе должен был известить начало нового года через несколько часов. Мы же направились в другую сторону, подальше от толп, наслаждаться тишиной и компанией друг друга.

– Знаешь, – сказал вдруг Дэвид, останавливаясь под уличным фонарём, – даже если мы будем на разных континентах, ничего не изменится. Мы всё равно останемся друзьями.

– Обещаешь? – тихо, искренне спросила я.

Мы стояли так близко, что еще мгновение и все бы закрутилось так, что уже невозможно было бы остановить. Несколько движений, и он бы поцеловал меня. Я это чувствовала. Хотя и не видела в его глазах такого же безудержно влюбленного блеска, что столько лет таился в моих.

Дэвид взял меня за руки:

– Клянусь. Расстояние ничего не значит, ни для меня, ни для тебя. Я лишь хочу попросить тебя о помощи.

***

В пустой квартире, где еще недавно кипела жизнь, царила особая атмосфера – смесь ностальгии и предвкушения.

Я приходила помогать Дэвиду уже три дня подряд. Мы снова, как и тогда работали бок о бок, упаковывая его жизнь в коробки, смеясь над старыми фотографиями и вспоминая общие истории.

Картонные коробки выстроились вдоль стен пустой квартиры, словно молчаливые свидетели уходящей эпохи. Я сидела на паркете, скрестив ноги, и методично перебирала стопку старых журналов, которые Дэвид собирал годами. Солнечные лучи, проникающие сквозь незанавешенные окна, окрашивали комнату в теплые золотистые тона, создавая почти волшебную атмосферу.

– Не могу поверить, что ты хранил все эти выпуски National Geographic, – я улыбнулась, проводя пальцами по глянцевой обложке с изображением Эдинбургского замка.