Дружина Князя. Сказание 1. На холме

Часть 1

Убывал третии месяц, да четвьртъ луну набирал, в народе сухим окликаемый, да точию во владениях Святосева Святовидича – мёрзлым. И оттого се, иже в ночь земля онде белела, а в день дождём упивалась. Поелику племена на сонмище не рассчитывали, так: овёс стойкий засеяли, озимый хлеб проредили, и погоды ждали. Да всякий инуде ведал, яко не воспевала твердь удела Краевого зерна в неё, вложенного, и другим похвалялась: самоцветами в залежах схороненных, гранитом в почвах раскиданных, зверьём пушным в лесах смешанных, да рыбой жирной в реках и озёрах взращённых. Богатый удел! На пищу изощрённый. Каравай инуде из шишек пекли, да из них же заготовки делали, орехи для муки мололи, и их же в хмель огулом с ягодами добавляли. Подённый злак народ тожде в быт приходовал, но тот на лодьях из иных волостей Княжества Великого Роского доставляли. Зависел от тех Краевой удел, да эк ноне Князь его Удельный – Святосев Святовидич – от братьев своих верных.

Бередился он непосильно, себя изнутри съедал, понеже войско целое пропустил, град, гранённый, сжечь ворогам позволил, людей не защитил. На миг всего кольцо правящее снял, то Тысячникам не передав, и мнил, успеет, весть о делах дружины из умов Белого братства вычистить. И успел, да устал зело – чрез земли тянуться, свет Святой обходить – иже нордманнов не приметил.

Обаче попрекнуть его за то никто из братьев не посмел, поелику с Белым теремом давний бой те вели. Волхованство и на жизнь Великого Князя покушались, и един раз чуть того не сгубили. А нынче новьим укладом истязались, яво витязей с духовенством равнял. И главное дружина ниякого доказать не дюжила, янысь, и пытались, да сам, Великий Князь, Унче земли Роской, Градимир Ростиславич, мир внутренний сохранить ладил, всем болого ниспослать схожее прочил. Авось посему и не бранились други, егда причину пропуска Святосев Святовидич им сообщил, да в укор ему ту паче не поминали. Одначе то они, и их то воля, сам себя Князь Краевой простить не силился.

Вестимо, Святосев Святовидич о них думал, о народов целостности, да желании Князя Великого, но проблема в суженой его крылась. Не грезила Чернава с ним рука об руку в сей жизни бродить, видеть его ажно не жаждала, поелику он от той отстал. Добр вельми был, да навязываться не умел, супротив воли женской ничуть делать не хотел. На иже сподобился, то при встрече их предложил, и отказ, и не один, достойно принял, существовать продолжил.

Право всё изменилось, покамо Градимир Ростиславич Святосева Святовидича эк Князя Удельного на волость Краевую вече тому посоветовал, и егда племена то, послание, радостно встретили. И не диво, он подмастерьем Белояра Мстиславича, советника Князя Великого, именовался, да Тысячником рассудительным прослыл, яво уж о воинских заслугах его сказывать. Рось его доблесть опосля стычек с Ватыгами на море Сверном воспевала. И в угоду вече присутствие Святосева Святовидича в уделе зрелось: имя того же с Колосом Яровым вязалось, а волости Краевой точию зерна и не хватало. И оттого люд так думал, иже по поверьям жил, тем уйму времени уделял, ан в них Князь, избранный, с уделом сходился, его продолжением гляделся, инда основой и дыханием того зиждился. От сих и по желанию, и устою на Святосева Святовидича венец водрузили. Втагода и Чернава бесстрастие на милость сменила.

И радость Князь Краевой скрыть не порывался, ему инда жить сызнова вздумалось. Зане в Унчий удел он вернулся, но инуде остатнюю надежду и отпустил. В мыслях Чернавы он истину наблюл, исток её бологости к нему. Княгиней она быть мечтала. И не любила его она ничуть, ей паче брат его, Князь Озёрный, Святозар Святославич, грезился. И, верно, Святосев Святовидич то стерпеть бы попытался, будь он Тысячником подённым, но Князю Княгиня надобилась, она и о полях, и о реках заботилась, да удела о процветании, а акая, эк Чернава точию о себе разметь и могла. Поелику чрез нутро преступил Святосев Святовидич, силу свою попрекая, над болью возвысился и ранами старыми, да правду нареченной высказал. Не дюжил он народ под беду подводить, кой ему óчел возложил, Князя Великого и братьев под удар подставлять не тщился. Одначе связь разорвать с сужденной не сумел. К той тяготел.

И осудить за то Святосева Святовидича, мало кто бы сподобился, убо нить самой судьбой сплетённую отрезать не равно ногу ворогу отрубить. Понеже он, янысь, и один остался, да всё ж к Чернаве открытым. Отонудуже то Князь Краевой каждую осьмицу и зрел, иже по уму втагода рассудил, наречённой отказав, оттоже она ворох лишнего засим братству Белому глаголила. И ладно бы точию себя раскрывала, эт нарочито же, вести о дружине использовала, еже внимание волхованства привлечь.

А того Святосев Святовидич не понимал и в корне: Белый терем ведьм вырезал. Всех, без разбору, ежели тех не пленял, вестимо. Он поелику оттоде и ушёл, зане сестру младшую уберечь, да к Князю Великому попросился, дабы тот ту защитить подсобил. Ему бы одному порожно сил в те поры не хватило. Семью свою Святоделов ратных сам ведь вырезал, егда отец с братьями старшими сестру продать вознамерились. Кровь у той ещё рано пролилась, десят кругов она не узрела, а он мнил всяко, иже паче времени у него в запасе будет, понеже себя в боях дотоль не щадил. И на то исток у него крылся, кой он мастером при тереме Белом став, различил. Даровали ведьм Святоделам ратным, иже те род их продолжили, ибо точию сыновья, от тех начало получившие, добиться успехов и смели, иные выше мастера за всю веху Братства не поднимались, зане не ценились, елико уемы использовались. И множно якого Святосев Святовидич сделал, ниже, эк то выведал, ально мать его родившую обесценил: Братство убедил, яко та ведьмой не являлась, гнев отца вызвал, чин утратил, да от сестры его всяко волхованство не отвернулось. Посему ночью он поднялся и во сне всем причастным жизнь оборвал. Бесчестно, то знал, да в прямом бою супротив Святоделов не выстоял б, и тому внимал. Им же свет Святой пособлял, мощь и власть тех, усиливал, а он юн был и слаб. Ан о свершенном Святосев Святовидич инда ноне не бередился, равно бы поступил. Сестру с собой забрал.

Одначе волхованство того молча не стерпели, охоту на него открыли. За голову его аж серебро обещали. А аких излишеств себе и Вождь древле, и Князь ноне позволить не дюжили – зерно и плать единое, яко имели. Обаче Градимир Ростиславич покамо суть уразумел, эт Святосева Святовидича в личную дружину и принял. Зане отвязалось от него Белое братство. Энное, исто, и мерно, не смели они супротив Великого Князя в открытую пойти, а нападение на витязя, иже при том служил, к нападению на владыку приравнивалось. Оттоле не точию голова виновного с плеч мечом княжеским слетала, опосля пыток телесных, но и род его, воспитавший, то затрагивало, ино до третии предка снисходя. Присного-то дружинника поденно не трогали, сие смертью каралось, да ежели своеручного умысла то не несло, обаче на то уж, и Княжий суд созывался.

А Чернава – ведьма, да к тем, лиходеям не токмо ходила, но и любезничала с ними, миловалась. И полно правды бы не ведала, так она ту разумела. Её Белояр Мстиславич, Князь удела Горного, с дружиной от волхованства спас. А у той ни уважения к себе, ни плача по сёстрам за душой не зыбилось. Простейшего чувства сохранения не присутствовало, и верила она, яво тех перехитрит, да желаемое обретёт. И с грустью слышал о том Святосев Святовидич, он же плетением в разуме славился, оттоде и стремя Чернавы всуе различал, а всё одно образ её стереть не мыслил. Любил.

Обаче братьев паче. Посему кажинный раз Князь Краевой её вязи распутывал, так тожде в тот день роковой и поступил. А дабы други ратные ижего не прознали, он перст, правящий, с себя снял. И ведь хоронился все круги, заминок не глядел, ажно Чернаву в жены не взял, наперекор судьбе встал, воеже удел под гибель не подвести, ан всё, якого он страшился, плоть обрело.

И, нехай, сие токмо град гранённый, неукреплённый, но для Святосева Святовидича он всей волостью лежал. Зане себя простить Князь Краевой не силился, отонудуже среди от óчела и отказался, передать тот пытался, ан братья его охолониться просили, и так глубоко се не принимать. А у него сил на то не подымалось, корился, он же предотвратить то тщился, поелику и кольцо, поднесь носимое, кожу жечь почало.

И то, янысь, кругов чрез сест-девят Святосев Святовидич бы принял, отслужил: болота, на болого Краевого удела, осушая, да плетения наземь его навязывая, воеже твердь инда камнем усеянная плодоносила, да милостью братьев его добило. Покуда тем он всё поведал, кольми не скрываясь, и внутри измену суженой не храня, то по отклику тех внял – они все знали.

Остатки гордости то его растоптало. Предателем пред ними он предстал, а те его еще и жалели. Утехи разводить никому не нужные пытались. Один токмо Пересвет, Тысячник Князя Великого, брат его по мастеру названный, ехидства не скрывал, да вину ему приписывал. «И по праву», – считал Святосев Святовидич. Он сам того же мнения о своём деянии придерживался. И, пущай, подённо они с Пересветом не ладили, точно волк с лисицей грызлись, ан исток един имели, мастера, их обучившего. И Белояр Мстиславич им чётко про предательство сказывал, и то кажинный в своей мере принял. И ежели Святосев Святовидич, ещё оправдать поступок скверной аль мукóй стремился, то Пересвет, как мастер их общий, того не терпел. Да дико, понеже при всякой возможности брата он поддевал. И по заслугам.

Одначе то еще услада, понял и иное Святосев Святовидич, отчего други его с Чернавой ниякого не сделали, егда все прознали. Исто, на жену ни один из витязей руки бы не поднял, но для того у Градимира Ростиславича, Князя Великого, сёстры наличествовали. Те терем удела Унчьего в дланях добротно держали, они и отравить изменщицу могли, экая вдобавок их брату любимому угрожала. Дочери они воеводы ратного, Первь Князя Великого – Ростислава, да и мечом те наравне с мужьями владели, янытысь, нидеже тот и не применяли. Зане и казнить дюжили, руки в крови, не чураясь, испачкать, тем паче проворачивали подобное, и не раз, за спиной брата младшего. А тут и они смолчали. Чернаву всё ж в добром здравии Святосев Святовидич наблюл, а, знамо, попросту не явствовали те. Сталось, други втайне измену от тех хранили. И по причине для любого открытой – смерти ему не желали.

Повелось так: иже суждённый умирал, то втор за ним в течение круга грядущего сходил. И оборвать то нельзя, оно и не управляемо, в сущности же, то души желание. Естество попросту в теле оставаться пуще не жаждало и в течение круга отделялось, дабы на перерождение за яскрой избранной последовать. Бывалоча ключались, вестимо, случаи разные, егда душа и задерживалась, еже детей воспитать, да путь завершить, но редко кто кольми пят зим засим проживал.

Понеже братья и у Черниры, жены Марева, сына Белогора, ведьмы опытной, про Чернаву уточняли, и ажно Воробья, жену Могуту Мирославича, Княгиню Болотную, вопрошали. Та тоже ведьмой являлась и не подённой. Да все они одно глаголали – предначертаны. Посему други равно Святосеву Святовидичу отток вестей прерывали, да по брату печалились, решение задерживали.

Та явь вконец воеводу Краевого задушила. Одно дело он суть мужью предал, Князем быть перестав, защитником сойдя, и совсем другое – человеческую. Кем-кем, а братьями он жертвовать не порывался, боль им изнутри союза ратного причинять, со спины на тех нападать. Любил их зело. Они его опосля терема Белого спасли, аки родного встретили, а он с ними супротив болога поступал.

Истязал себя поелику Святосев Святовидич и так, иже удел его Краевой ходить почал, инно гнев в глубины, обращённый, почву дрожать заставлял. Природа, воле княжеской подчиняясь, и вовсе взбесилась. И вроде эк берёзы зацвели, но тополь с ивой не брались. Лягушки заквакали, посему и труды полевые начались, ан метели снежные налетели. И, ладно бы присные, в Краевом уделе такое негда случалось, но втагода вьюги луне студёной вровень бушевали. И Святосев Святовидич те успокоить не ратовал, пытался, да эк лики братьев с сочувствием во взгляде встречал, эт сызнова власть свою терял, и по воле ужотко его ветер с моря Сверного подымался, холодный и пронизывающий, яко на постое в поле открытом выл.

Кажинный понеже из братьев Святосева Святовидича утешить, аль ободрить норовил, внимали они, яво он на погоду влиял, да Князь Краевой оттого точию паче мучился. Не действовали на него ни говор, ни утехи излюбленные. Он просил и кольцо на время принять, но други подсобить не порывались, разумели, яким сие кончится дюжило, а Тысячников мощью безудержной Краевого удела накрывало, ежели те мольбе брата уступали, да падал всякий навзничь и по треи дня в себя засим не приходил. Зане сдерживал ту силу Святосев Святовидич – един, стараясь раны, не оголять, ан те ужотко и не кровили, из них гной илистый хлестал.

И эк в насмешку, братья наново то мягко признавали, увещали, иже, в сущности, Княгиня сим заниматься должна, мужью волю унимать да сглаживать. Отонудуже Святосев Святовидич со всеми витязями и разругался, покамест они Белояра Мстиславича от Конунга ожидали, да с одним точию Пересветом он в те поры и глаголал, и то оттого, яво брат, по мастеру наречённый, сочувствием яскренним не проникался, а спесь сбивал, да нарочито.

И длинно бы та брань на постое стояла, и злорадным окончилась, да Князь Горный с вестями добрыми возвратился. Тот змей ещё, недаром его так вороги боялись за слово ядовитое, не токмо мир схоронить умудрился, но и земли Роси увеличить сподобился. А егда гниль в подмастерье бывшем увидал, покой потерял и уставший, ажно не моясь, да пищу на язык не пробуя, лудь из того выбивать принялся. Сам он, вестимо, не марался, не таким Белояр Мстиславич прослыл, шибко уж бологолепным, понеже кукол своих использовал, лик кровью не пятная. А ниже указал: «Я и убить тебя могу, раз о том грезишь, и с братьями по сей думе ругаешься, да выгоды то никому не принесёт. А Градимиру подсобь твоя требуема, в коей он с Баргом един, не совладает».

– Знамо, сей выродок поговорить возжаждал? – обаче обрата Святосев Святовидич не дожидался, мастер бы равно тот не даровал, ибо всё ужотко сказал, а повторять он не любил, понеже Князь Краевой продолжил: «И почто? Союз скреплён, он в том предатель. Инда, ежели учесть, иже Ярл брат Конунга родной, его опосля вторжения, незавидная судьба всяко ожидает».

И каждый слог Святосеву Святовидичу тяжко давался, вымесили куклы брата тело его на славу, токмо двоим, он умудрился голову снести, поелику лежал и не двигался. Треи кости сломанные ощущал, и то пустяк, ажно не исток, напрягало иное – среди иже-то кровоточило, явому из-за боли он не внимал, посему и зашивать то не спешил. И любо несмотря на хрипы и дыхание затруднённое, ему делалось, на него и очел возложенный давить перестал, и мысли душу, раздирающие, кольми не посещали. Токмо небо серое плотное Князь Краевой видел. И то ему столь добротным и чистым, показалось, ально улыбаться он почал.

– Потешно, право? Одначе то влечение вызывает, да его не подпитывает.

– О яком?

– О двух вещах и сразу. И о том, иже мир без скверны краше становится, и о том, почто Баргу Градимир понадобился. Равно, обе тверди утеху не дюжинную привечают, ан то так… касание плоти, а не глубина желанная.

Святосев Святовидич поморщился, его, вестимо, по лику и главе не били, зане людям те увечья токмо за наказания в измене прочились, по поверью старому, да всяко не соображал он, о яком мастер его повествует. Но долго не мусолил, очи раскрыл, встать возжелал, инно понял, эк рука брата его прервала.

– Не шевелись паче, а то сердце остановится.

– Белое братство! Разумеешь, его длань за поступком Барга хоронится? Ежели и так, то они норовили и на стол-град морока навести, иже я бы и с перстом вторжение не углядел. Свет их на меня, нехай, и прямо не влияет, одначе любой под него попасть, всё ж способен. И я не исключение. Тем паче духом слаб был втагода, а то брешь лихая. Они дюжили и просчитать, понеже вести, выуженные из Чернавы, иссякают, а камо след тянется посмотреть – множно ума не требуемо, – замолк Святосев Святовидич, на брата взглянул. – Нет, ты так не судишь. И снятие злодеяния то, а энное присутствие имело. Противиться тому глупо, да в муку путь прямой. Так, о яком ты, Яр? Наново мне прочить собрался, иже вины за мной не зыбиться?

Сонмище чего Белояр Мстиславич в тот момент размыслил, и эк скоро брат его в белену ударился, лико своё сдержанное растеряв, себя истинного выдав, да эк не менее живо из плеснеди сам вышел, в грань скверны ударившись. Трьи облика при нём сменил, бо Князь Горный подсказать тому вздумал: «Зыбиться, аще акая: с Чернавой тебе решать, яко сотворить, а не на нас то скидывать».

– А иже ты бы сделал?

Обаче ниякого не ответил Белояр Мстиславич, точию улыбнулся, как един он умел, хищно, аж очи того раскатами громовыми в слова облачились: «Убил бы, не кручинился».

«Сподобился и не вопрошать», – ясно ж ведал Святосев Святовидич, иже мастер его вернёт, да порыв не сдержал: суть зело открыл, поелику душе доверился.

Не знал ведь он, елико с Чернавой ему поступить, не первь круг о том мыслил. И всё отонудуже, иже отказаться от любви той не дюжил. Инда ноне, егда на постое её, с ведьмами из Унчьего удела прибывшими, узрел, сердце унять не норовил. И об ином ему думать стоило, о том, эк град, сожжённый, вдругорь строить, людей на другой брег Бурной переплавлять, да с Баргом теперича ладить. И ужли не о деле, эт о вине своей, яво мечом над выей повисла, справляться. А он смотрел, инно Чернава с Белым братством беседы животрепещущие вела, и себя за то распекал. И в том ошибку княжескую смотрел. Дотоль изрядно так сим не терзался, всякое в жизни же случалось, да и он не всесилен – ведун, но человек присный. Да оттоде окончательно покой потерял, брешь старую оголил, скверну избрал. А та, бестолковая, досуха, испивала, сосуд не сохраняла, понеже он и на казнь нарывался, с братьями ругался. Решил не шибко мудро, да эк сумел, и себя наказать, и Чернаву засим умертвить, воеже та другам паче не угрожала.

И позабыл Святосев Святовидич, с якого всё началось, кою мысль он первь пропустил, да так глубоко зарывшись, ужотко и не вспомнил бы ту, убо одного во тьме хотел. Одначе недооценил Князь Краевой братьев своих яскре близких, любили они его вельми, яво сгореть ему не дали. Гнили руку не протягивали, насмешки колкие терпели, да настояться смраду в теле не давали. Ально Пересвет, ту, янытысь, и люто, но выбивал, оттого яко противился Святосев Святовидич ему, ложь сознавать, не желая, пущай, и среди ту верной окликал, да всё ж вслух каждый раз её отводил. Правы, посему братья и мастер его бывший, с Чернавой хотя бы внутри разобраться ему стоило, а сталось, и суждение по ней окончательное принять следовало.

Ан не готов был днесь с тем разбираться Святосев Святовидич. Сызнова откладывал, и голова зане тяжелела. И не убо он Чернаву жалел, хотя внутри всё ж надеялся, иже та исправится, а оттого, яво с собой наново совладать ему предстояло. Оступь Чернавы, в том точию и состояла, яко она руку грызла, с кой кормилась, на службе у Великого Князя травницей прибывая. Он бы так и на суде княжьем рассудил, ижно ежели она ему другом близким являлась иль девкой кажинной, не знакомой. А то втор вопрос, инно не крути, и авось понеже, иже он к предательству её привык. Обаче суть в его отказе крылась. Оттоле всё вязаться почало. Ниже свои баламуты зрелись, кои он в тот день закрыл, да новь засим наплёл. Ниякому жизнь его не учила. Вдругорь же об Чернаву поранился, ажно её не касаясь. Сознавал, яко сам на себя заботу о дружине водрузил, мнение братьев, не разыскивая: подсобить желал, прореху устранить и всех сберечь, егда един о пробоине сей ведал, но сказать, не скрываясь, обязался. Одной головой про себя токмо думать надобно, а подобны нужды – всеми тягались, отонудуже всех и трогали. И иной исход Святосев Святовидич нынче ликозреть мог, а не тот, в коем мастер его бывший, а днесь брат равный, ему, инно отроку безусому, внутренние повреждения, зашивал.

И не время бередиться, внимал Князь Краевой, изнову то в скверну падение, но мысли душу истязали, понеже вопросил без любопытства, собраться пытаясь: «А с Баргом иже? Длань Братства онде есть, то я вижу. И яво? Борьбу за власть подозреваешь, волнение народное чуешь, поелику исток Ярла высмотреть надеешься? А я тебе тожно на кой? С Пересветом, ижли не управитесь? Ак, Белотур подсобит, Святозар дык Святодор, ежели…»

– Не вспомню я, воеже кто-то дочь из нас имел.

– Дочь, глаголишь…

А акая, и право, точию от Святосева Святовидича народилась. У Могуты Мирославича, Князя удела Болотного, сыновья кровь защищали, а у иных Князей робей не наличествовало, инда не женились те, да и недеже им делалось. Вече, вестимо, напирало, одначе ниякого предъявить витязям Роским не дюжило. Напервь, повамо на Твердислава Брячиславича, ноне Князя удела Брежного, очел возложили, война на море с Ватыгами в разгаре зыбилась, поелику все смолчали. Опосля ужотко спора разрешения и мира, наступившего, допытываться почали, мол, не по поверьям. Князь же мужью силу проводил, а Княгиня – жёнью, и всё в единстве и плетении быть должно, супротив, войны и голод племена ждут али власти захват спорый. И в целом вера в то, скорее, ума прошлого наследие, ибо то и чтили. Обаче инуде и Святозара Святославича Князем Озёрного удела нарекли. И братья, воеводами бы не прославились, да кажинный бой не выиграли, ежели всяко под условия навязанные прогибались, зане отвели достойно, сказав, иже очелы снимут. Тут-то народ и ахнул, да засим смиренно решения Князей принял. Страшились они шибко, иже, те и вправь, от уделов отрекутся, а витязи на акое сподобились.

Князь же токмо для присного люда власть значащий, олость в равновесии сохраняющий, и земли защищающий, на деле он воевода во главе Тысячников стоячий, да за нужды дружины отвечающий. Посему тот ещё быт, неотрадный, и не всякий силился на себя трудности си возложить, особливо в мирное время, онде другие коны действовали. И егда те мощь набирали, внешний союз, храня, внутренний сыпаться начинал. А то заговоры, лазутчики и хитрость, а не бой для воина прямой и честный. И мир на Роси ужотко сест зим держался, вестимо, посему советник бывший Князя Великого о грядущем бередился, да и тот, союз, эк нельзя паче, по дочери Святосева Святовидича, Буренежи, отсчитывался.

Согласия разрушения ведь ждали в поры, эк Тьёдерун, дочь Ярла Скандовского, Барга, сына Ингвара, Княгиня Великая, жена Градимира Ростиславича, во время родов умерла. Втагода и повод имелся. Силился и правом владел властитель двух фюльков, не поверить усме от Князя Великого и войну, на почве сознательного убийства дочери своей, развязать. Одначе той не последовало. Инда два круга тем Князья тревожились: соглядатаев в земли сверные засылали, некие из тех ажно на службу при Ярле поступили, но вести от них прежние приходили – оплакал то Ярл Барг, и ниякого делать не будет. На том остыли Князья, лазутчиков точию меняли, и тех токмо, кто доступом к правителю Скандовскому не обладал. Обаче спустя пят зим тот напал, и странно, ежели чувства все изъять. Гранинград сжёг, да хирд ниже в волость не направил, аж чрез Бурную реку тем указ не даровал перейти. А эк бы для праздного удовольствия грады не палили, понеже то бессмысленным именовалось, ибо потери несло нехилые, вдобавок покамо мир меж княжествами держался. Великий Князь же и ответить власть получал, и, учитывая, иже Рось не обескровлена и на бои не подвязывались, а Сканды с Ватыгами войну вели остатние два круга, то от Скандов одно лишь упоминание ратовало и остаться. Решение здоровьем и дальностью не отличалось, зане ально Святосев Святовидич с мастером бывшим среди согласился: «И право, потешно».

Ярл Барг ликозрел сонмище зим, ему ужотко к веку исчислялось, но глупцом он не слыл, ино длинно так не прожил, да и воеводой тот звался умелым, правителем разумным нарекался, понеже Святосев Святовидич равно мастеру истоком увлёкся. Под скверной же Князя Краевого старый и присный порядок настиг, он по ощущениям рассуждать почал, ворогов истреблять принялся, удача, иже братья его от резни остановили. Они в покое находились, ум холодом потчевали.

«Обаче Белое братство любую мысль затуманить могло, инда Ярла», – размышлял Святосев Святовидич, покамест кровью отплёвывался. Всё ж яко множно ему яги мастера повредили, дотоль не осязал, одначе думать продолжил, эт в себя приходил, лично ужотко иже-то сшивая. И воля тело сама его лечила, он ажно руку к тому не прикладывал. «Но его не разговоришь».

Засим сложил мысль свою Святосев Святовидич со словами брата, и всё понял. Хитёр, впрочем, эк и выну, был Белояр Мстиславич. Простым путём рассудил пойти, чрез слабость Барга того подловить удумал: кой бы правитель умный и справный по тверди не ступал, всё же человеком кликался подённым, а, знамо, бреши, эк и любой ремесленник иль землепашец имел. А брешь у Барга одна за душой в ненависти к Великому Князю, Градимиру Ростиславичу, вязалась – дочь схороненная. И, пущай, сама Тьёдерун сошла, ей не подсобляли, ещё и спасти ту пытались, но отца то всяко боли не лишало. А опосля и хворь, накопленная, в обвинении лаз находила, идеже Градимир Ростиславич злодеем выступал. Онде и срок ужотко никого не волновал, первь осьмица иль круг третии, равно, ворог от смерти не защитивший. И рана та, нибуде рубцами бы не покрылась, елико ту не зашивай и не залечивай, ни плоть же дюжинная. Клином-то тяжко та выбивалась, в светлую память превращаясь, понеже за неё рано аль поздно скверна и бралась. «Её, инно исток, и Белое братство для ухищрения использовать тщилось».

– Кой же Градимир всё же лудень, – своё вслух подытожил Святосев Святовидич, зане шевельнуться, наконец, возможность возымел, втуне кровь с лица стирая.

Великого Князя, и вправь, попрекнуть в нарушении союза не получалось. Он к его исполнению с долгом относился. Да, лазутчики имелись, но то, скорее быт укоренившийся, в сохранности земель состоящий, любой же правитель внезапной войны не желал, поелику к тем, инда на тверди Роси, эк к необходимости относились, ажно вид, все делали, иже никого в двуликолости не заподозрили. Их и эк общение негласное использовали, для устрашения пущего, дабы ворог и не думал грань пресекать. Кон мирного времени, таков. А от в корне вольности Барга ещё ак, Градимир Ростиславич, Князь Великий, повинен был. Он зело мнил союз со Скандами укрепить, убо Тьёдерун в жены взял. Обаче не любил он ту, всё об ином думал: о том, иже нордманны кольми не нападут, они по поверьям супротив крови своей идти не смели, илонды отворачивалась та от них; о мире длинном, кой на века схоронится, а, признать стоило, Сканды яростными и умелыми воинами зыбились, воевать с ними не точию удовольствие искалось, но и тягость проигрыша преобладала. Так, и о путях новьих торговых Градимир Ростиславич славцем в первь ночь опосля обряда мужа и жену, скрепляющего, в бане братьям изливался, о защищённости и воинской подмоге, о перенятии устоев и их единении, инно небуде древле. И уходить от дружины личной в тот день не мыслил, а те его выгоняли – жену новью уважить. Да по единому вопросу: «Вскую?» – о Градимире Ростиславиче други все поняли. Ужаснулись. А тот на чистой воде добавил: «Не буду я с ней ложе делить, она мне не по нраву. Мутная кая-то». И ноне произошедшее увеселяло, ально Белояр Мстиславич, уразумев, к якому простонал Святосев Святовидич, улыбку не сдержал, а далече с тем огулом, уде громкий, точно удары града по древу, гогот раскатился. Да акой заливистый, иже конца тому не виднелось.

– Святозар, яволь, возвратился? – но не успел Князь Краевой речь завершить, елико ему болью грудину сжало, да кости сломанные под тяжестью ноги Градимира Ростиславича, в мясо вошли.

– Сам не паче.

И соглашался с тем Святосев Святовидич, ижно рук не опуская. В срубе же втагода до беспокоя недюжинного дошло, иже сам он вызвался, стерпеть, замыслы братьев хмельных не силясь. Вестимо, вряд ли не касайся Великий Князь Тьёдерун, сие нарушением союза и договорённостей с Конунгом бы обернулось, одначе вероятность та проглядывалась. Барг – он Ярл, и сродни Князю Удельному значился, но точию не одним, а двумя фюльками владел, посему Градимиру Ростиславичу по чину своему изречь ниякого не мог. А Сканды порядок зело воспевали. Обаче брату, Конунгу, меж сим высказаться он дюжил, а то ужотко, пущай, и косвенно, ан на мир бы повлияло, ежели, исто, следом, Ингибьёрн беспокойство в усме Градимиру Ростиславичу всё же выразил.

И то для Роских владык всё вновь ощущалось, звание же, и то точию одно, Князя Великого, токмо почали по крови передавать, иные, эк и ранее, чрез вече проходили, избирались. И всё энное, эк раз для усиления положения Княжества Великого и подобных свадеб в жизнь притворилось. И имелся опыт союзов, сходных на Роси, но лишь в семьях торговых, дабы те в исполнении друг друга не подвели, ан и онде на мужа и жену от родов пожалованных не давили. Не пришлись, ежели те по вкусу, спокойно те себе иную пару искали, детей с возлюбленными делали, вестимо, жили вместе. И коль прерывался союз акой, то выходили муж и жена товаром скреплённые на плоскую, да при честном народе друг друга чужими окликали, а засим разъезжались. А илонды и жить продолжали, другами понеже становились, и ужотко дети их миловались. Вольный, один словом, народ, на Роси коренился, да в племенах разных, и по тому уму и Градимир Ростиславич, егда в жены Тьёдерун взял, поступил. Обаче выдохнуть всем Святодор Святорадич, Князь Жарий, тожно не дал, он в Восточной Скандии родился, оттоле и сонмище былин ведал, и те умолчать не помыслил, и эк с пособью разочарования дочери одного рода войны рудные супротив другого начинали, и иже смысл поверья нордманского в защите крови токмо в наследнике рождённом проявляется, и инно опосля не принесения того, мир временно в фюльки заложенный, огнём обращается, донёс. Засим вслух дум множно отпускалось: и еже Градимир Ростиславич иные руки представил, во время таинства плотского, и еже щепки все затушил, да очи закрыл. Ободряли вдобавок, мол, сына зачини и освободись ниже, иже хочешь, делай. Одначе Князь Великий на своём непреклонно стоял, да в порыве чувств предложил Святозару Святославичу, коего братом старшим считал, Тьёдерун соблазнить: «Тебе же присно с кем ложе делить славится».

И то, право, за Князем Озёрным молва любопытная по пятам ступала, а главное, тот, эко не искал, всё найти не ладил, кто сии слухи о нём распускал. А Святосев Святовидич знал, но не говорил, ведь и сам то не нарочито услыхал, он же в голове Чернавы побывал и сполна углядел, оттоле и явствовал, на кой та сии сплетни плела. Желала она, воеже никая девица в любовь брата его яскреннюю не поверила, и абы та того бросила, а он к ней, Чернаве, рано иль поздно бы, аки к исключительной верной, припал. Ан Святозар Святославич, нехай, на оговоры те и злился, да, эк прежде, исток высматривал, искоренить тот тщился, порожно не онде искал: доднесь по бывшим возлюбленным бегал, считал, иже те его пропасть грядущая, а эт, раскрывшись, тожде бы исто рассмотрел. Отонудуже-то чредое поругательство от друга младшего различив, Князь Озёрный терпение, коим и не славился, терять начал, яко в бане ажно дух от гнева, сдавленного, весь вышел.

А Градимир Ростиславич не охолонялся, у Святодора Святорадича вопрошал: «Аще она сама, мне ж предъявить то не сподобятся?» «Втагода нет, но ты дюжишь». «Варварская страна». «Кто бы спорил». И изнову Святозар Святославич бережно отвёл, сказал, иже ужотко другой себя обещал. Но и то, Князя Великого не остановило, зане вспылил воевода Озёрный, в глубины Лодьевские брата послал и опосля с ним треи луны не глаголал. Еле прощения засим Градимир Ростиславич выпросил, вину от отчаяния отпустить молил. Но сие уде ниже произошло, а инуде, новий порядок Великий Князь придумал, елико мороку на Тьёдерун навести, и дабы видела та наяву, иже с ним спит и робю от него понесла. Он же всяко кровный венец отменить мнил, да и верил, яво сыновья братьев его, камо паче на звание Князя Великого подойдут, нежели его отпрыски, коих зачинать он не мыслил. И на подобную тонкость точию Белояр Мстиславич способен и был, да подмастерья его, коих он искусам обучил. Поелику и ждал Градимир Ростиславич, покамест тот своё одобрение дарует. Обаче тот его не дал.

Размазал тожно Князь Горный брата младшего, усовестил. Наказал лично кашу едать, кою заварил, ибо в жены никого брать и не требовалось для усиления союза нордманского: у Скандов зерна к войне прочей зрели, и не ровня им Рось – истребила бы тех, они и в бою то ощутили, понеже в Уморов упираться и почали, про почвы плодовитые позабыв, да мир приняли. Разложил всё грамотно Белояр Мстиславич, к его речи бы и комар носа не подточил, пути и следствия решений обозначил, расстановку сил и мощь учёл, да на наличие судов, коней и воинов указал. Лазутчики ему же о тьме сказывали, янысь, тожде и Градимир Ростиславич знавал, да остатний защититься вздумал, пояснил, зане поступил он так. Не жаждал, дабы из братьев его кто-то поневоле узы ненужные обретал, ему же безразлично смотрелось, суженую схоронил, а тут и Конунг зело упрашивал, грезил о родах объединённых, посему Великий Князь и согласился. Они с Ингибьёрном схоже же быт глядели и вельми сошлись, иже о прочем он не разумел. Вдобавок сокрушался Конунг, яко его дочери ужотко при мужьях, грустил, успокаивать надобилось.

И Пересвет, равно мастеру, Градимиру Ростиславичу отвод даровал, не расчувствовался, и в том, попрекнуть его не смели – Черниса, суженая того, в стол-граде на службе травницей числилась. И братья о том, знали. А Святосев Святовидич, эк раз Чернаве отказал. Правда, не из-за того речи Великого Князя он уступил. Толковал, иже по-хорошему ему с Тьёдерун миловаться полагалось: у него удел крайний, сверный, с фюльками Барга граничащий, огулом с двумя, племена нордманский язык пользовали, другие и вовсе по устоям Скандовским жили, да и венец у него чину Ярлу равный. И, нехай, Удельным Князем, егда мир со Скандами подписали, он ещё не кликался, втагода брат его, ныне умерший, очел носил, одначе именно Святосев Святовидич настоял на том, иже на Мормагона обязанность сю возложили, а онде уде вся личная дружина явствовала, яко жениться друг их не намерен. Отонудуже, эк не вертел уклад сложившийся Святосев Святовидич, эт всяко понимал, иже из-за него Великий Князь подставился. Да и ведал он, яко Градимир Ростиславич спокойствие терял, точию о мире слышал, ажно Белояру Мстиславичу прекращая внимать, а тот, видать, непутёвого друга остановить пытался, раз ак по ранам его прошёлся.

И сие отрочество и норов буйный в Князе Великом играли, самым молодшим он же на земле коренился из них братьев равных, инда Белотура Всеволодича, на осьмицу позже народился. Понеже вступиться за него мыслил Святосев Святовидич. Вестимо, с женой того ложе делить не собирался, а елико рассказать ей всё думал. Он в главе и быт Скандов от Святодора Святорадича различённый с имеющимся сопоставил и решил, ежели яво мысли Тьёдерун камо надобно направит. Надеялся среди, иже и она от того обряда не в восторге пребывает. Всё же, эк с Чернавой у него по концу складывалось. Скажи бы та сразу, и без увиливаний, якого она хотела авось он по ней и не сокрушался, по-иному бы век построил. Эт и с Тьёдерун. Той скорее счастья желалось, а тут обман сплошной, да грёзы. Место для скверны добротное, еже его множить. А Князь Краевой свою судьбу мало кому прочил, ально ворогу. Смысл жизни же утерял, гнил заживо, уйти помышлял, янысь, и отраду мало-мальскую испытывал, да и ту, иже скверна от страданий даровала.

Обаче остатней каплей, яко сосуд терпения водой переполнил, восклик Великого Князя стал: «Да эк же?! Иже она никому не по нраву? Дор! Ты ж Сканд!» «Не, я Росич». И потупили все на Князя Жарьего, да тот добавил: «Я точию из-за жён и ушёл».

Смеялись инуде долго, но и истина в том крылась. Понятие красоты зело меж нордманнами и росами разнилось. Сканды волосы щёлочью осветляли, дабы с Богами своими равняться, а Росичи в вихрах силу и волю ведали, здоровье познавали. Поелику у каждой девицы местной, ежели та не болела и не иссыхала, коса, чуть ли не до пола плелась, да размером с длань витязя присного соотносилась. А у Тьёдерун кудры тёмные от отца Ярла Барга доставшиеся, щёлочью поношенные, посему и срезала она их, да дотоль, яко у Градимира Ростиславича на обряде те и то длиннее наличествовали. А акие, по меркам Роским, ещё короткими нарекались, до крыльев ему всего лишь доходили. Да и не ела нияво Тьёдерун на пиру свадебном, точнее, есть то она едала, но то никто бы вкушением не именовал. Давилась она, вернее, чрез силу себя насыщала. А красота девы в том вдобавок на Роси зрелась, эк она пищей наслаждалась, инно жизнь иль настил испивала. То следом и в стане Тьёдерун отражалось: кость широкая, ладная, массивная, но мяса на том не присутствовало. А акую не то, еже переломить возможность имелась во время утех плотских, та б их порожно не стерпела, уснула аль сгинула, а энное ни робю зачать, ни удовольствие испытать значилось. И эк бы то паки простить разумели, не варвары, ан Тьёдерун развеселить всех решила. А для Росов песнь али пляска заветными гляделись, в них душу те раскрывали, с твердью родной сходя, истину внутреннею обнажали, всем ее показывая. И Княгиня Великая то таинство в явь претворила. И естество её подобно стану, да волосам виделось: иссушенное, загубленное. Иже Градимир Ростиславич не знал, эк то прервать, ибо онде у всех Князей чуть сердце не отбилось от жалости испытываемой, болого, сёстры того старшие подсобили. Никто и не явствовал, яко они пляски Скандовские ведали, да драпы тех исполнять дюжили. Да эт искусно, иже до сих пор один из Херсиров нормандских, яко часть хирда Ярловского возглавлял, средней сестре Великого Князя дары видные слал.

И множно якого ещё любу не придавалось, по малости, нехай, и величалась Тьёдерун по вехам Скандовским красавицей слепленной, да в срубе иное витязями обнажалось. И того поругания Святосев Святовидич не выдержал, инда на Святополка, Посадника удела Унчьего, и его согласие внимания не обратил, и подсобить Градимиру Ростиславичу вызвался. Того, вестимо, ужотко сам Великий Князь отговаривал. А всё посему, иже не умел Святополк, сын Святомира, брат родной старший Пересвета, с жёнами слово глаголить. Сиречь, умел, но те его люто за то опосля ненавидели. Понеже Градимир Ростиславич настрого Святополку с Тьёдерун речь ажно запретил вести. Войны не жаждал. А вот решению Святосева Святовидича обрадовался, сказал, коли надобно и робей своими именует.

Одначе эк не собирался ниже с Тьёдерун Князь Краевой ложе делить, эт и в тот миг размыслил, его же иное взбаламутило. Перечислений разность, усмешка нескромная, энная до края ужотко под хмелем доходила. Братья, исто, ненависть сдерживаемую уловили, егда Святосев Святовидич на себя обязательства водрузил, поелику ту прекратили. Он втагода еще сослался, иже из-за сестры младшей, ак вспылил, и ему поверили, говор в другое русло направили, ан соврал Князь Краевой. Его среди сравнение с Чернавой зарубило, кое он в голове усиленно чествовал. Та ведь равно петь не умела, плясок не знала, а игру с шитьём и вовсе презирала, отмахиваясь, яво не для того ведьмой по земле ступала. А он её и без умений видимых любил. Обаче красотой природа Чернаву не обделила, при ней всё, яко восхваляли, присутствовало, но то уде различия быта гляделись, нехай, Белояр Мстиславич и любопытствовал, да не раз, иже не внимал, яко Святосев Святовидич в той нашёл. «Душа-то гнилая», – глаголал он не стесняясь. И Пересвету Чернава не по нраву пришлась, ижно Святозар Святославич, кой, казалось, в любой ице дивность узреть сподобился, вспомнить длинно ту не мог, а засим, покамо напрягся, сдержанно отозвался. Пущай, и добавил, иже свою суженую тожде прекрасней всех глядит, и яко со стороны его равно други понять не ладили, и воеже внимания тот на сё не обращал. Князь Краевой и не обращал, считал, иже так ально пуще, яко токмо он красоту Чернавы и зрел.

– Я хотя бы с девицей возлечь дюжу, – под давлением Святосев Святовидич отвёл колко.

Неспроста он брата задеть решил, свои ошибки колебать не желал, янысь, и прав был Градимир Ростиславич. Он не паче. И с Тьёдерун всё странно вышло. Они напервь сдружились. Та, оказалась, женою умной. Да и, эк Князь Краевой предполагал, от свадьбы невосторженной. Она ту скорее, инно побег, от отца бесчувственного использовала, иже глоток воздуха сыскать, опосля лишений долгих, нежели эк союза скрепление. И на том они сошлись, да постиг и иное Святосев Святовидич, отъякого пляс её такой скованный сплёлся, душа выдохнуть в присутствии Ярла порожно не смела, янытысь, и притворялся тот умело. То и сестры Градимира Ростиславича подтвердили. Ан Князья грань в боях ликозрели, они иное чувствовали. А тут, повамо Святосев Святовидич Тьёдерун всё рассказал, она, наконец, улыбнулась. Да по приезду впервь яскренне.

И множно они ниже говорили, и понеже он вопрошал, а она не стеснялась. И всякому её слову он вторил, схожее же ощущал. И его отец очага не жаловал, да тот ладно, выходец из братства Белого, Святодел именитый, род громкий имеющий. А те любовь не излучали, её не осязали, нидеже не испытывали, ибо от той отреклись, точию себя в мире сущем разумели и желаний своих исполнение. Обаче то ужотко Белояр Мстиславич Святосеву Святовидичу разложил, а дотоль он равное Тьёдерун веял – непонимание дикое, попытку под вину существование подвести. Исправить то люто жаждал, дабы в очах хоть яскру огня мнимую обрести. Зане и иже акое долг сызмальства явствовал, и облику навязанному соответствовал. Тожде, эк она. Ему и обида, и горечь, и рок несправедливый её отзывались, да в пылкости те ответный исток находили. Тьёдерун опосля Святосеву Святовидичу и с Чернавой подсобить пыталась, её ж возлюбленного в живых уде не зыбилось, посему хоть ему счастье она прочила. Одначе рассвет всё закатом нисходил. И эт им двоим противно от века вершилось, иже однова ложе разделили.

Князь Краевой втагода с Чернавой в свой черёд разругался и шибко, иже к Тьёдерун, яко ужотко Руной именовал, не пошёл. Сама она к нему в тот день явилась, утешить его тщилась. Он тожно душу открыл, упрятать ниякого не сумел, инда с братьями эт правду не превозносил, эк ей всё на духу выложил. И она то приняла. И не в любви та близость таилась: Руна об избранном своём погибшем повествовала, и о том, иже отец её к тому руку приложил, поведала. Взбеленился инуде не на утеху Святосев Святовидич, чуть на мир не наплевал, на Барга войной пойти удумал. И всё с ним то досада выход не найденная сотворила, в ярость перешедшая, болого, Княгиня Великая того остановила. Не помышляла Тьёдерун о розне, из-за неё же постылой она и Дагбьярта утеряла, повамо тот к Уморам направился с хирдом Ярловским, поелику раж и бешенство Святосева Святовидича уняла, да в ласки те обратила. А он супротив и не выстоял, обнажился зело. Тепла ему до одури плотского хотелось. С братьями он жить сызнова пытался, да ально все они Князьями стали, то одиночество его чуть не съело. И с Чернавой не ладилось. А Руна и именем другим её кликать разрешила, и всё среди схороненное выпустить, яво он поддался.

И не любили они друг друга. Страсть дикая преобладала, и не на кого из них не направленная. Тьёдерун Барга проклинала, а он – другую воспевал, и по итогу не сдержался. Ниже ужотко в усме от неё узнал, яко та бремя возымела, а он и не поверил. Редко ж роби эт споро зачинались. Ан ум мастера его и онде пригодился. Белояра Мстиславича Князь Краевой на подтверждение вызвал, убо тот лекарем умелым прослыл, и он пояснил, яво Тьёдерун робю алкала, а Святосев Святовидич, знать, мысль пропустил ей подобную, да та в яскрах обоих отозвалась, отонудуже и действие сплелось. «Сложная та вязь, и от тебя независящая, и сила та жёнья. Тебе точию согласие даровать внутри стоило, и ты его дал». Тьёдерун дитя нерожденное оставить в усме просила, да одного токмо боялась – гнева Князя Великого.

И то для Святосева Святовидича, он брат сердцу близкий и родной, кой глупости в быт претворял, а для Скандов – ворог страшный. И таинства не хранилось, яростью и отсутствием жалости Градимир Ростиславич у них славился, зане войну отрадно знал, да так умело ту воплощал, яво за морем о нём молва недобрая ходила. Глаголали тожде, иже он по желанию и горы сдвинуть дюжил, и кровь мира всего его слову отзывалась, да сама твердь на службе и во болого ему существовала. Поелику и тряслась от присутствия единого того Тьёдерун, инда заговорить с ним не смела. Вдобавок указывала, яко млад он, а, знамо, нрав у него крутой, оттоле он и не сдержанный. И ведала она аких в хирде отцовском. Они, аки кон, из боёв не вылезали, покамест пыл отроческий не выбивали. Понеже до власти и жён не допускались. Да и негоже за эких воинов огненных у них выходить считалось, энные ещё и бороды не носили. А в той Тьёдерун суть наблюдала, эк нечто обязательное, привечала. И по праву, растительность отпускать, да украсами её рядить, точию хирдманнам именитым у Скандов разрешалось, а на Роси все витязи брились, зане в походах иное хворобу привечало, и Градимир Ростиславич тому следовал. И толи эт к лику чистому Тьёдерун не привыкла, то ли острые черты Князя Великого её пугали, но казалось той, яко гневался он, егда и спокойно речам на пирах внимал. «Разности обихода и поденности сказывались», – думал Святосев Святовидич всякий раз говор её, слушая, нехай, и пытался ту убедить, иже Градимир Ростиславич – человек – добрый и справедливый.

Одначе ноне, видя его выражение, да стужу в глазах, идеже вместо неба Роского спокойного, воды Лодьевские бешенные восставали, и улыбку бесстрастную, Тьёдерун бы нидеже в слова Святосева Святовидича не уверовала. А Великий Князь разозлился. Он суженой умершей предан был, зане брат его прям по бреши ударил, точно в рану мечом ткнул. И, видать, опосля разбора Гранинграда и злости на Барга, Градимир Ростиславич дурно себя выверял, яко кость, надломанную, в плюче вогнал.

Чуял Великий Князь скверну, за сё и судить его сложно, та же в Святосеве Святовидиче подыматься почала, повамо раны того затягивались, да эк надлежало, он на ту и откликнулся. Уничтожить возжелал. И мощи на то у него беспокойной хватало. Тот же её точию во время сражений и выпускал, поелику и не наставлял он гридней, с Тысячниками выну рази проводил, и терпели те от него множно. Один лишь Пересвет по итогу стоять супротив него и мог, и то оттоде, яво подмастерьем Белояра Мстиславича именовался, тайные веды знал, посему и обходил он волю лютую, да в острие выраженную, удары предугадывая. Тысячник и победы над Великим Князем держал, понеже остатний чернь в том нащупать не дюжил, а та, пущай, и имелась, но иная, людская, духом Святым не подпитанная, отонудуже блёклая. Да и возвышался над гнилью в боях Пересвет, себя в орудии обретая, иже та отходила. А Градимира Ростиславича и Марев, сын Белогора, и прошлая дружина Ростислава, эк раз на скверну и натаскивали, он же, по замыслу их, и родился токмо для того, еже витязей от влияния Белого терема избавить. Оттоле сила, кою Княгиня Великая скрашивать по поверьям обязалась, разрасталась и крепла, над умом Градимира Ростиславича преобладая. Обаче Святосеву Святовидичу того и надобилось.

Он не лудень, а ведун опытный, посему и возврат скверны ощутил споро. Мнил, не всколыхнутся прорехи прошлого, да, эк он вежды, не закрывал, всё те отчётливо видел, аж запах глядел Гранинграда сожжённого. То ли от Градимира Ростиславича, а то ли от Святозара Святославича тем пахло. И немудрено, они вдвоём вместо него с последствиями пожара разбирались, людей хоронили, иным жильё определяли, с Посадниками Краевой олости советуясь. А его ещё в первь луну оттоль попросили, ибо, итак, сонмище смрада онде застоялось, очищать не точию землю от разбоя требовалось, но и волю мужей подымать, кои по порядку к Бурной реке утром спустились, по очам – в ночи, а днём – ужотко жён и дочерей своих хоронили.

И испытывал сие горе на себе Святосев Святовидич, не зря он Князь удела своего, и, янысь, ничуть вслух не говорилось, и в махах не проявлялось, делом все занимались, но дума и слова злые тверди наедине посылались, а от тех он токмо паче лютовал, поелику слышал. Да и ноне к нему расслабленному всё тут же вернулось, а инуде и Чернава, и Тьёдерун след обрели, иже восстало нутро дотоль Белояром Мстиславичем возвращённое, ощетинилось. И не хотел Князь Краевой кольми под гнилью прозябать, точию же выдохнул, небо возлюбил, жизнь воспел, эк обратно наслаждение от страданий в нём проснулось. И то ещё лишь навязывалось, шептало, иже желаемое, да покамест Святосев Святовидич разность чувств истинных от лживых осязал. От слабостью Великого Князя и воспользовался.

По уму, ему лично из черни следовало ход искать, обаче и себя за глупость наказать он мыслил. Сам же пред ней слабину дал, да внутри той потворствовал, ино бы в положении сем не оказался. Он и силу свою, иже эк у Градимира Ростиславича восставала, на волю пускал с подсобью утех плотских, буде надобилось, яко тверди и гридням не навредить, понеже и о последствиях незавидных ведал. Мощь-то плотная, крепкая, инно стены стол-града Краевого у основания зодные, оттоже и скверне она и бреши не давала, одначе сие поначалу, да в раздор. В мир та обмена и свободы лишалась, но не костенела, обрат, чрез край лилась, иже поведение портилось. Зане лаз той требовался, а ложе – самым простым и представало.

Святосев Святовидич, вестимо, и обереги плёл, многим на зависть, ан и те, сход снега наипаче, як на полкруга, не замедляли. И Великому Князю в том проще зыбилось, он суженой схороненной все лики, экие в коврах сшивал, посвящал, посему успокаивался, а Святосеву Святовидичу, явь Чернавы точию душу разрывала, иже окончательно тот зверел. Убо спал, болого, возлюбленных ворох имелся. Обаче опосля о сём жалел и дико, ниякого же окромя опустошения ниже не испытывал, бо понимал, яво не того он хотел. А егда колья, иже мощь литая имела, ложем сбивались, по защите, иво всякое за угрозу принимала, трещины пуская, то чернь нутро вольно чествовала. Оттоде и на жён засим длинно Святосев Святовидич смотреть не мог, лично очищался, дабы тех вдобавок не осквернить, да и противны они ему становились, ибо Чернавой не являлись. И всё же добр он к возлюбленным был, и дарами тех задаривал, неким и вовсе по хозяйству подсоблял, яко надобно делая. И знал, не в них беда его и брешь крылась, а в нём. Угода, тем его сути и тела, равно ему, нужда не слала.

И всякий раз он в чернь опосля ласок спускался, да свою так пуще размежевал, дотоль же сила безумная во все стороны била, а онде в высвобождении охолонялась, правду от обмана ему отличать позволяла, и Святосев Святовидич гниль чувствовал. И эк засим он ту из себя не вынимал, эк волей её не изводил, всяко в нём крупица, от обмена неверного, оставалась. Та и в ятры его вплеталась, оттоль и ощущал Князь Краевой ноне, отъякого мастер его бывший, столь с его телом медлил, тот, поди, зашивать не веял идеже, отонудуже всё в упадок пришло. Святосев Святовидич сие и от братьев скрыть пытался, досель о том, ведь токмо Градимир Ростиславич и разумел, и то посему, инно бесперечь они сражались. И многажды он в удел Унчий наведывался, сначала из-за Тьёдерун, вдругомя – Буренежи, и в каждый раз с Великим Князем в бой ввязывался. Пред, тот сам Святосева Святовидича уговаривал, а ниже сие ужотко взаимным обязательством слыло. Обоим им ак легче зрелось, и присно они так беседу вели. Друг другу без слов внимали, и не из-за обряда рудного, иже старшими братьями связался, и не из-за того, яко один дочь другого своей нарекал, а поелику яскры в мече они открывали. Великий Князь Пересвета жалел, всё же, эк бы и кто ни сказывал, ан угнетателем он не являлся. А Святосеву Святовидичу сила безумная желание жить возвращала. Та же Князя Краевого за скверну дыхания лишить норовила, ан он смерти противился, и охотно, яво гнусь из ятр застоявшаяся под тугами выходила. Понеже взаимно они службу несли, да тьме один другого учил.

Так, Святосев Святовидич Князя Великого шитьём заняться надоумил, и тому, елико мощь чрезмерную в ту вплетать объяснил, а Градимир Ростиславич Князю Краевому о пользе боёв рассказал, да о деле подённом, иже в кузнечном аль резном промысле состояла. Дружина, вестимо, зодчеством не занималась, точию стены возводила, терема и жильё подсобляла строить, но на то и мастера в стол-градах зиждились, одначе любили витязи себя втор трудом нагрузить. Эдак, Князь Брежный, Твердислав Брячиславич, каждое чело судна али лодьи обрядил, да не един, а с другами, он сим увлекался, и в том они таинство морское глядели. И не диво то, олость-то Брежная, да на воды Сверные смотрела, и близ тех лежала.

Обаче ниякого в речи Святосева Святовидича с Градимиром Ростиславичем не звучало, всё ими в ражах познавалось. Зане чудилось неким, кто бой тех воочию зрел, иже те и взаправду друг друга умертвить пытались. Ально братья старшие, егда то увидели, отраду не вкусили, да наказом наказали кольми в жизнь сего не воплощать. Исто, копьё, экое Белояр Мстиславич из Князя Великого доставал, не последнее слово возымело, да стена сруба банного от тела Святосева Святовидича разрушенная, на Святозара Святославича со Святодором Святорадичем чувство произвела неутешительное. Гневались други тожно долго, и ежели с остриём ещё подённо, то, эк брёвна сложенные развалились, они эт и не втолковали, одначе стены засим в уделах укрепили. От гибели подальше. Да и Святосев Святовидич с Градимиром Ростиславичем мудрее поступать стали. За черту стол-града на поля поустые, в отдыхе прозябающие, выезжать почали, охотой прикрываясь, да ужотко онде всё под присмотром Тысячников Унчьих и разносили. Им-то двоим лишнего не грезилось, и убивать они друг друга не стремились, так, то об отцах мысль глаголали, оба же тех умертвили, оттоде и муки недюжинные чествовали, то по возлюбленных тосковали. Болью и думами делились, да по поводам разным. Ладили и прошлое всколыхнуть, да его отбить и с ветром отпустить, а силились и о насте песню молвить. Имя Буренежи понеже не раз в ударах звонких всплывало, да сестёр оба друга все женить думали, но то об щиты разбивалось. О мире они многажды баяли, о гриднях, да их наставлении, а ниже новье осмысленное обсуждали. И к закату наловчились эт друг другу откликаться, иже чувства и ощущения ужотко без труда и меча испытывали. Поелику и ноне, точию от одного нажатия Святосев Святовидич всё понял.

Лютовал среди Градимир Ростиславич, и зело. Гранинград сожжённый, да люди, тела коих он из развалов достал, а ниже пламени придавал, ему душу раздирали. Барга он эт бранил, эк инда до заключения мира ни об одном нордманне не изъяснялся. Мнил всякий раз, егда плоть робья прахом у того в руках рассыпалась, иже сорвётся, и в ночи, накрученный, очел княжий выбрасывал да сбега́л, того Святозар Святославич токмо и стопорил. Крики и брань, с обвинениями, схороненными, в лесу близ Гранинграда плодоносили, да засим Великий Князь волю, бушующую, успокаивал, и обрат возвращался. Новь день, осьмица, и сызнова его руки от ярости за меч хватались. И не точию Ярлу Скандовскому в главе за проступок доставалось, себя заживо казнил Градимир Ростиславич. За то, иже народ не уберёг, за то, иже горю случиться позволил, да за то, иже надёжу на него возложенную не исполнил. Вину внутри привечал разъедающую, да всё за думы, аки за бревно спасательное в поры волн смутных, хватался, размышлял, инно исправить он то мог.

И всякий из мужей на реку ушедших о том, в граде разрушенном, сокрушался. Рыбалку вельми попрекали, снегов и льдов движение, а от кого-то и лодьям торговым воздалось, и Великий Князь им в том потворствовал. Точию он решение о свадьбе хаял. Да не ведал, елико на ту согласился. И знал, отъякого, да сердце то не убаюкивало, бо и восклицал. Сказочным лиходеем себя называл. И Тьёдерун посему попало: «Нашла же время, еже сгинуть. Желала! Так, у Барга б и сошла». А следом, Градимир Ростиславич вдругорь на лико своё внимание обращал. Признавал, иже любил он ту коли, авось та бы и не канула, по поверью народному, идеже жизнь жены от любви мужа её зависела. Да сказывали ещё деды, племён свободных, объединённых о том, иже пылкость яскренняя деву на грани хранила, да от схода раннего ту берегла, кровь останавливать подсобляла. А он не любил. И супротив воли своей поступить не смел, не жаждал, понеже и не пытался. Да все месяца два Великий Князь себе то предъявлял. Улюлюкал, он бы хоть попробовал втагода, верно, некие мужья жён любимых досчитались.

И не зря ярился так Градимир Ростиславич, добротно же град, яко на грани меж Росью и Скандью стоял, выгорел, ведали вороги камо бить, в щели от встав зимних, кои жёны опосля ночи вытащили, дабы чернь от очага скопившуюся выгнать, а, знамо, сдал им сие кто-то. В стены, затворы, а равно, эк в крыши с дверьми те и не стреляли, да и смысла в том не имелось, дёгтем же всё покрывалось, оттоле адно смоченный наконечник бы потух. А онде, Гранинград ижно камень не оградил, коим Краевой удел славился, тела бездыханные не устерёг.

И двумя уменьями тот возводили, и убо союз, инно стяг общий, град представлял, поелику его и не укрепляли. «Невскую», – иже Конунг, иже Великий Князь посчитали. Зане и воинов инуде не зыбилось, так точию те, кто перезимовать возжаждали вне гридницы аль дружницы, да вне хирдхаллы, и то, экие разрешение получили, посему эк у кого невеста брата, у кого сестра, а у одного аж жена разродиться в морозы обещали. И нельма тех отдохнуть вызвалось. Осьмь норманнов, яво серьёзные ранения получили в ходе битвы с Ватыгами, яко вдобавок лазутчиками Роскими являлись. С ними по приезду и Князь Краевой слово глаголал, трав тем привёз заговорённых, а кого и лично подлечил. О войне ему узнать требовалось, да о расстановке сил и планах дальнейших, зане длинно с теми Святосев Святовидич речи вёл, яко власть на них его зиждилась. Два витязя из Заводья, да один из них инда Десятником возвышался. И тех Князь Краевой знавал, гонял их гриднями с пожара однова, егда те инуде кулачный бой на потеху жёнью устроили. Один из дружины Самовлада происходил, и к семье, уде кругов видевшей почтенно, приехал, свес латать, да снега его застали, понеже и остался. Зимой же всяко движение мёрзло, сугробы за нелико дней до крыш вырастали, и на коне, а, равно эк и без того, проехать ужотко никто не дюжил. Другой, и вовсе, гридень. И возбранялось тем, ещё воинами, не ставшими, домой возвращаться. Да Мяуну сам своё позволение Святосев Святовидич дал, поелику тому жена первенца подарить обязалась. И не зачинали робей в столь юном возрасте витязи, да редко узами себя соединяли. Вдругомя, буде дружинниками кругов деся отходили, повамо грань в боях ликозрели, собирались, а дотоль о другом грезили, о подвигах ратных. Героев же Рось воспевала. А ниже им и клети, отдельные в дружнице, выделяли, и землю под жильё назначали, коли из-за обилия продолжения та надобились. Но с Мяуном случай диковинный предстал, гридень и сам тому поразился. От матери дык узнал, яко в стол-град сына навестить приехала, иже возлюбленная его бремя возымела опосля праздника Солнцестоя. А он тот с ней и провёл, разобраться желал. Втагода Святосев Святовидич первь разрешение и выдал, а засим Мяун ужотко с дозволения семей женатым вернулся, но без ицы за спиной. Потешались над ним всей дружницей, исто, ально прозвище Мякишу выдумали, кое сокращением от унче и имени его являлось. Ан он и не явствовал, иже жену забирать в детинец требовалось, тем паче бременем наделённую, мнил, ему эк гридню позволения ни Десятник, ни Сотник, ни Тысячник, яко уж о Князе сказывать, не даруют, обождать, идеже витязем станет, решил. Да и вещал тот возбуждённо, яво иже делать не гадал: Бела же его в сест на десяте рожать замыслила, а он её мало того, яко любил, эт и робя его, от посему, на плотской в чувствах ей и поклялся. И не по порядку Мяуну жильё было ещё выдавать, разумел Святосев Святовидич, гридни в гриднице ютились, а из дружницы родовой никто отбывать и не порывался, вестимо, жёны скуки не осязали, мужья веселье воспевали, роби под присмотром росли, оттоде на трье стене тверди завалом гляделось, посему ему ту и уступил. И сам избу возводить Мяуну подсоблял Князь Краевой. Событие же, и вправь, особое. Да то мир и отрада, а в Гранинграде – раздор.

Всего два на десяте воинов на зимовку инде осталось, и не знал части из них Градимир Ростиславич, да всяко точно каждого ведал, поелику те по земле Роской ходили, а он ту, эко унче её, ощущал. И винился ужотко пред каждым Великий Князь, выбор свой неправильным нарекая, иже мир грядущий не сотворил. Супротив же слову Конунга поступить силился, град укрепить того вынудить мог, воинов вровень поставить уговорить ладил. Сложно, да и вопросов бы то породило: град же меж их властью высился, и со стороны угроз не видел. И Градимир Ростиславич, эко поистине жаждал, по песни честной и открытой, оттоде будто наяву речь с павшими глаголал, егда по тверди от боя, вспаханной, да рудой удобренной брел, а из-за связи тех с братом его Краевым, он инда имена тех слышал. Желания их понимал, влечения, к якому стремились и явого страшились, Князь Великий воочию глядел. И ночь ту лютую он зрел, елико лично инуде коренился да бездействовал, зане душился тем.

Все они легли. Супротив хирда бы не выстояли, то и луду внятно. Остатние кто кузнецы, кто гончары – ремесленники, словом единым, да кто на Бурную не спустился, за вилы и топоры взялись. И болого, витязи и хирдманны в граде имелись, они хоть мужей направить сподобились, отъякого жёны с робями схорониться в лесу умудрились. Но не все. В хирде, яко напал же, не деся человек приходилось, а кольми сотни, и град неукреплённый, раздольный, разбою сопутствовал, убо вороги и настигли многих. Суеты сонмище присутствовало. Да и тем, кто сбежал, тожде несладко пришлось, время же первого тёплого солнца точию наступило, и Снегогон начало набирал, понеже снег ещё лежал добротный, да от лучей – тяжёлый, в темень воду, мороженную набравший, зане некие заживо в нём и заледенели.

Дружина Святосева Святовидича же токмо на третий день прибыла. Другие, кто отогреться сумел, кто возврата Князя не дождался – тот за хирдом тотчас выступил, часть дружины, урядив – сами себе ноги и руки отсекали, иным токмо по пальцам ударило, но те всяко тела от гибели возможной спасали. Неких засим, вестимо, удаль хватила, Святосев Святовидич по обрату чувства и без отрезания тем воротил, но и их точию едины сыскались. Поелику тяжело всё Князю давалось, да другам его, иже лечьбе обучались. Сами же врачеватели токмо на седьмы день явились, зане на Бурной лёд тронулся, и ждали они смиренно переправу спокойную, природе предъявить, не пытаясь. И то опосля того лишь реку перешли, идеже Негомил, сын Кудеяра, Тысячник Краевой, мост плавучий с витязями перекинул, а инде и Межень стеречь они тщились.

А эк Святосев Святовидич с дружиной ту, полноводную, перемахнул, на конях, да с мечами, никто гадать и не порывался. Он – Князь удела своего – ему и земля по поверьям вторила. Посему ни один и за странность не принял, егда от его касаний люди из мёртвых восставать почали, нехай, и уверяли всех дотоль мужья, яко не дышали те и не двигались, их и на костёр готовили. Обаче и тех немного нашлось. Так, дегтекур один, косаря два, дочь старейшины младшая, да жена кузнеца. Витязь из Самовладовских вдобавок очнулся, ан Есеню чуть ли не полстана разрубили, зане сказал он иже-то Святосеву Святовидичу и очи окончательно закрыл. Князь Краевой и Мяуна вернул, но тот выкарабкался. Гридня инда стрелы и топоры не взяли, Святосев Святовидич сам его сшивал, лекарям того не перепоручая, болого, Белояр Мстиславич натаскал, инако бы с телом повреждённым не совладал. Ан тому и гридень отзывался, жить столь яростно желал, иже лично, ниякого не зная, раз за разом себя с того света вытаскивал. Ниже в лечьбе гранённой Святосеву Святовидичу и травницы, кои с Градимиром Ростиславичем припожаловали, подспорьем послужили, и разбор брёвен скорее двинулся, две сотни воинов с тем же прибыло, но то ужотко чрез осьмицы две ниже Негомила.

И грузно Великому Князю идти было, дороги в снега ещё кутались, понеже заступами те освобождали, а идеже не зима прошлая войско замедлила, онде льён их встретил, дождями разливаясь. Святозару Святославичу, Князю Озёрному, да Твердиславу Брячиславичу, Князю Брежному, паче свезло, они точию до насыпи, по коей Градимир Ростиславич прошёл, путь чистили, а убо уделы те соседние, да к Краевому близкие, оттоль и нагрянули они чуть ли не огулом опосля Князя Великого. Сотня воинов с Твердиславом Брячиславичем чрез четвьр дня явилась, а Святозар Святославич с двумя сотнями – чрез пять. Засим дружина волости Горной, сами, без Князя, на постой определились, экий уде разместившиеся выстроили, и аккурат к концу Снегогона, и то припозднились, ещё две сотни, но сих ужотко вода, в пути, восставшая, задержала. А Белояр Мстиславич успел ту обойти, без витязей же своих выступил, не дождался он покамест те и провизию, и оружие соберут, к Конунгу спешил, поелику инно меж делом и проскочил. Токмо слухи о нём гуляли. Крайних же братьев с уга и восхода никто и не ждал, и ежели Князю Жарьему, Святодору Святорадичу, все ещё обрадовались, отонудуже те почти следом за Горными воинами по грязи доползли, то Леший и Болотный уделы уде в Межень приплыли. И да, по озеру Лодьевскому, по Бурной реке они поднялись, из Озёрного удела. То к тем порам ужотко растаяло, по воле Воробья, Княгини Болотной, а эт бы оно, эк море Сверное, ёще льды хранило. Одначе за лодьи позаимствованные, пущай, те и невредимыми по возврату оказались, Святозар Святославич с Твердиславом Брячиславичем братьев чуть, вестимо, не убили. Но отпустили. Белотура Всеволодовича, Князя Лешьего удела, в качестве прощения, правда, заставили за провизией к Унчьему уделу спускаться. Вдобавок Белояр Мстиславич весть передал, иже ему Буренежа для переговоров грядущих надобна, да сестрица Градимира Ростиславича срединная – Берзадрага. Понеже Белотур Всеволодович шибко на ветвь короткую, не сетовал, отлучился. Да и стояли они ужотко третии месяц, зане развеяться душа их требовала, а то из утех точию кость и ножи имелись, да и то, на иже ум и смекалка подсобляли. На охоту – в льён не выйдешь, на рыбалку – местных обирать, инда Сбор вчерашнего хлеба воины не отметили. Болого, девки из соседних градов и селений заходили, угождали, а то сполна бы от вины, за Гранинград сожжённый, испытываемой, дружинники скисли.

А ту кажинный в своей мере ощущал. Вестимо, надумывали засим, посему Князья сие сбивать устали. И предъявить никому за чувство зародившееся они не дюжили, естественное же оно, да и сами в него ударялись присно, но точию поначалу. Оно же токмо опосля гнилью порастало, и на той основе скверну рождало, а её им уде не надобилось. Убо чернь та, и траву на постое выжигала и землю плодовитую убивала. В смежных пристанищах тварь и скот губила, а в Гранинграде смерть собственноручную кликала. И кого-то из реки вытащить успели, кого-то отварами отпоить, ниже настоек поганых, сумели, а кого-то с деревьев достать живыми не сподобились. Поелику насмотрелись Князья на последствия, иже страшнее сожжённого града, властвовали, поелику и Святосева Святовидича в первь луну к воинам выгнали, поелику и лютовал Великий Князь, себе все приписывая. Его смрад, гнетущий, на части разрывал, ему тот стереть в ничто желалось, ажно пепелища за собой не сохранив. Сравнял бы грязь с твердью Роской Градимир Ростиславич, а засим и остатнюю до слоя чистого вытряхнул. Ан люди в Гранинграде сызнова вековать хотели, и то их дом, он внимал, на то и воля их. А отонудуже брат ему равный руки не протягивал, и вкруг болото илистое распускал, Градимир Ростиславич не разумел, зане Князю Краевому высказывал.

– «Ты же ведун, не витязь подённый, а, вестимо, знать должен», – мысль тот среди огласил, да кость под упором его ноги хрустнула.

Зело много воли Великий Князь вложил, да вельми тьму той супротив гнуси выпустил. И ежели бы Святосеву Святовидичу мать-земля не подсобила, да удел его, в лоно принявший, силу ниспослал, то он в крови бы захлебнулся. А те и заживили бережно, и осколок за рану не приняли, родным тот нарекли. Вопреки учениям поступили, да душу от скверны, уставшей, те подхлестнули. Яко поднялась та вихрем лютым, в Градимире Ростиславиче, сродни тому, гниль, учуяв, да вдарить удумала. Донести так, Святосев Святовидич мнил, иже вины на его брате не присутствовало, и в решении град не укреплять – она зерном не зародилась, и в свадьбе ненужной – она след не обрела, да в смерти Тьёдерун из-за чувств того хладных – она плоть не получила. Крикнуть ему то хотелось, по голове его садануть, чернь, яко глупость навязывала, да заботу о Великом Княжестве Роском искажала, из него выбить, покой от дум неверных даровать. Одначе братья старшие вольности Великому Князю не простили, Святосева Святовидича опередили. Белояр Мстиславич гбеж коленный тому проколол, а Святозар Святославич венец в чело вогнал, иже упал Градимир Ростиславич навзничь, морок, внутри чествованный утратив.

– Да, почто?!

– Чтоб не обронил, – кратко отвёл Князь Озёрный, и истоки у него на се имелись.

Градимир Ростиславич ведь очел, вече возложенный, схоже с братьями, скудно терпел, бо не надевал тот инда на суд княжий, оттоде, инно присно, и в волости его снимал, схоронить идеже пытаясь, воеже други тот не обнаружили. А в венец, его камьи багряные, мало того, иже власть всей Роси вплетена была, да в злате вязь воинская защитная отражение солнца находила, так он и порядок именовал. А остатний на постое требовался, два на десяте витязей же стояло, и не всякий Великого Князя в лицо знавал, молодых шибко множно Святосев Святовидич согнал. Ан то Роские дружинники ещё ладно, они уклад изрядно ценили, эдак людей ворох подсобляло. Кто в жилье своё погорельцев приютить приходил, кто еду иль плать жаловал, а кто поглазеть, аль в дружбу напрашивался. Зане надобилось тем очел Князя Великого видеть, им то и покой даровало, и от горести их избавляло, отец же Роский явился, а, знамо, болого теперича наземь ступит. Он и защитит, и в равновесие всё приведёт, и с ворогов взыщет, да так, иже те о Роси на добрый век думать перестанут. Сонмище якого народ глаголал, да Градимира Ростиславича зря они на него и надежду на правду возлагали и верили в того паче, яким в урожай желаемый, скверну из мыслей посредством блеска золотого прогоняя, а камь им багряный жизнь возвращал вожделенную, иже те улыбаться начинали. И с дружинниками равное венец, тот, творил. Одначе те о войне, провизии рассуждали, нордманнах, да их поведении в бою подённом. И тожде ино далеко в думах заходили, гниль приманивали, поелику ежели силился Князь Великий мимо намётов, выстроенных, пройти, каждый бередившийся чертог обретал, да уверенность взращивал. Оттоде очел, елико огонь вечный, на главе Градимира Ростиславича всякому нужным слыл, а тот его прятал.

– И чтоб мне дел не кликал. Кость – сие не плоть, её ломать уметь надобно, ежели ты не жаждешь, ясно, брату своему полкруга в становлении даровать за речи того гнилые.

И не одному Градимиру Ростиславичу от старших братьев перепало, янысь, и, казалось, иже Святозар Святославич токмо речью Князя Краевого кольнул, да всё отонудуже не в досягаемости от него находился. Но на то, точно по зову, ворон, аки ягоды калины созревшие, калый подле Святосева Святовидича в раз приземлился, да в плечо его клюнул. Ещё и голоснул ак, яко остатняя скверна вышла, да и распознал в крике животном Князь Краевой, брань Роскую, человеческую, яво с его именем вязалась.

– Коломесь, – не унималась птица, Градимиру Ростиславичу вторя, поелику тот в выражениях не стеснялся.

Да и немудрено, боль же се дикая, всей землёй Роской в одночасье в чело получить, зане катался по тверди сырой, да местами мёрзлой Князь Великий, одеяния, расшитые марая. Его и шишки сосновые, зимой испытанные, и палки, иже ветер поломал, с камьями под станом не смущали, инно не чуял он те, на главе сосредоточившись. Пытался все осьмь уделов в равность привести, усмирить те, да в себя вобрать. Ак и живее резь пройти обязалась. А то, эко с разбега в мель с лодьи он сиганул, тошнило оттоль, да крутило. Да знал Князь Великий, яко делать надобно, не раз же учёный подобным был, его и Марев, сын Белогора, мастер его по мечу, да советник прошлый, тожде ж изводил, зане собрано он то принял. И ведал, отъякого Святозар Святославич так с ним поступил, следом ж к Баргу, сыну Ингвара, ехать, и Градимир Ростиславич думал, кабы без очела к тому явиться, неуважение показать, а ноне отпечаток от краёв останется, яко почвами вспаханными жёгся, а, знамо, тот надевать придётся.

Обаче и Святосеву Святовидичу не точию от ворона древнего перепало, но и от мастера бывшего равно венцу карательному, досталась. Тот же ему увечья сшивал, да досель искусно, иже Князь Краевой ничуть не осязал, а нынче нарочито Белояр Мстиславич жилы натянул, да порвал те, и ак, воеже он кажинный обрыв ощутил, да инно руда внутри разливаться начала, различил. Вестимо, сжался, убо бродячий корень отозвался, да недобро посмотрел, а брат ему равный ждать почал, во взгляде усмешки и власти, не скрывая, мол, скажешь, иже на сие. Одначе Святосев Святовидич смолчал. Напервь, распознал, яко в жиле той застой зиждился, а, знамо, следом Белояр Мстиславич сызнова выкрутиться дюжил, сославшись, на яко угодно третии, но не на слова едкие и расправу за те спорую. Навторь, Святосев Святовидич всё ж его подмастерьем недеже именовался и разумел, иже супротив действа сего вставать, да песнью одной, едино, яко на меч распростерто бросаться, поелику пыл унял. Да не унял того Князь Великий.

– Не обломишься – подучишься. А то идеже энное видано, еже ворог кость ломал, да по основе, елико брат наш строгий Белояр?

– Гадёныш бессмертный.

– Охолонись, – прервал Святозара Святославича, Князя Озёрного, Белояр Мстиславич, а то тот ужотко обрат подниматься вздумал, да тенью над Краевым уделом навис. – Он точию слова Марева повторил, своих же до сих пор нема. Вот немым и бродит. Силы на него тратить.

Солнце выступило, экое за тучи снежные спряталось, утих Князь Озёрный, на мощь знакомую спокойствием ответив, да за кости принялся, пытаясь в друге, коего полкруга не лицезрел брата родного высмотреть.

– Скверно выглядишь.

– И то верно, – Святосев Святовидич огулом с Белояром Мстиславичем, сказавшим, подумал.

Князь Краевой токмо ноне сие и приметил, с очей, точно пелена сошла, досель мастера бывшего, инно кажинного представляя. А Белояр Мстиславич с лика спал, ажно скулы того заострились, да власы, иже властью пшеницы, созревшей, подённо горели, аки вспять зарождаться почали. Белина, энной, отродясь у того, не искалось, чудилась, прияком та, зеленью, от морозов замершей, пряди, эк колосья рядила, а ость, и вовсе, на тех чернела, елико гнила. Да и нити синие сквозь кожу заметно проступали, инда вотола княжья, и та большевата стала. Ан Святосев Святовидич того не уловил, ально в ударах не считал, эк выну, те разящими и мощными являлись, он еле уворачиваться от них успевал, зане усовестился и вину отпустить попросил.

– «Лежи уж», – друг нынче равный ему отвёл мысленно.

И не едал, и не спал, зримо, Князь Горный, да ак все трье месяца, яко путь его от стол-града до Конунга, и оттоль досуда, их постоя в волости Краевой, составлял. Его и братья к грядущей луне ждали, а он и ту обогнал. Сызнова невозможное в жизнь воплощал Белояр Мстиславич, и ажно дело не в его успехах словесных крылось: он с зимой един боролся, снега одной волей топил, да по исходу коня своего чуть не сгубил, и то ужотко на земле Роской. На грани же Скандовской того сменил, да по возврату точию вернул. На иных же по тверди сверной Князь Горный скакал, а те вдобавок не обласканными были, к воинам – неприученными, токмо вестниками, да торговцами вскормленные, поелику долго седока с мечом не терпели. И то в лёд и метель, зане приходилось каждой животине Белояру Мстиславичу силу свою даровать, естество пробуждать, яко те довезти его до смены надобной смели. Замарался, устал, вестимо, но Конунгу на ошибку брата родного указал, войной пригрозил. Земли в уплату нарушения мира потребовал, да добро на союз Роси с Уморами получил. Ещё и опередить гонца от Конунга, коего тот к Баргу послал, да воротиться допрежь усмы от остатнего к Градимиру Ростиславичу направленной, умудрился. Вслед ему точию нарочный примчался, да весть о переговорах передал. Одначе Белояр Мстиславич ужотко подмастерью бывшему ум на место вставлял, того не видел.

И не диво, иже Святосев Святовидич Князя Горного себе в наказ ставил, да ему ижно во тьме подражал. Тот и о братьях зело заботился, вельми один всё делал, и не похвалялся яким нидеже, кажды раз повторяя, яко все ему в том подсобляли, и та заслуга – общая. И супротив Белого терема зелёным совсем выступил, ни эк он, не забоялся, да в бой с теми ввязался. Янысь, и случаи то разные, и суть в отличном зрелась, да струсил втагода Святосев Святовидич, дюжил и свет Белый в своём превосходстве принять и победить, вестимо, правым себя же считал. Ан сомнения его пересилили, отъякого казнился он засим. Пущай, и сказывал ниже сам Белояр Мстиславич, иже, верно, тот поступил, о сестре рудной помыслив, а не об истине, экой достичь и на суде княжьем порой грузно бывает. В сторону отошёл, убо обоих спас. Мастер же поперёк, себя корил за поступок горячий, в коем он один всё Белое братство истребить возжелал, и в онном ошибку видел, да неудачу последующую, их, аки памятку, в обучении бесперечь использовал. Обаче Святосев Святовидич тем поступком восхищался, его по-иному понимал, да бологим внутри нарекал. И поелику, егда Белояр Мстиславич его искусам обучить предложил, радости он скрыть не мог, согласился, отонудуже схоже ему поступить небуде мнил да верил, яко случай ему прошлое исправить представится.

О том и в народе плотно сказывали, мол, не выбирал себе мастер абы аких подмастерьев, а точию тех, кто ему по духу был близок, понеже не труд он дюжинный передавал, а волю, иже в каждом движении забылась. Да и становились выбранные подмастерья, впоследствии с умельцем своим оченно сходны, адно им и судьба, и заслуги сродные вслух прочились. И Святосев Святовидич с усладой бы в былое возвратился, да и ныне, Белое братство за их деяния схоронил, ибо, суть в энном, подобно Белояру Мстиславичу зрел. Обаче сил, эк прежде, среди не находил, посему всякий раз решение иль выбор принимая, Князь Краевой рассуждал зело усердно, порыву и чувствам редко отдаваясь, зане жаждал болого равное мастеру своему в грядущем воплотить. Ибо и Чернаве, и лжи её Святосев Святовидич отказал, не стерпел, янытысь, и грезил об ином, сердцем и плотью, да идеже узнал, яко та о дружине лишнего судачила, на себя одного сё и водрузил. И днесь расхлёбывал, да увечья грозные оттоде имел, но не жалел, изнаница, добронравным и честным поступок тот зрел. Собой гордился.

Обаче мыслил, иже эко Белояр Мстиславич однова кончит, да всё же ноне целее и здоровее мастера бывшего выглядел, иже уж о Святозаре Святославиче речь молвить. Тот, аки удел Озёрный, страстью вод Лодьевских сверкал, да пушнины чёрной, яко в кудрах его рассыпалась, хвастался. Те аж почву сырую собой покрывали и убаюкивали, в равность ту от метелей неприсущих, при траве раскрывшейся, приводили. Да и стан того, инно не устал, а руки в мощи не потеряли, ран новьих не приобрели, токмо те, кои рубцами виднелись, иже от барсов его домашних остались, точно все си месяцы не разбирали те брёвна, сожжённые, в Гранинграде, да не наряду, а сверх витязя кажинного, ещё и Градимира Ростиславича от умыслов глупых вне черёд останавливая.

– Толку на него слова тратить, он им всяко не внимает – бьёт сразу.

– Долго, знать, думал.

– Ощуть, слова собирал.

Братья старшие, на то и старшие, яко спуску не давали, да по наущению не поступали, волей присно угнетали, скверну среди скрываемую подымали, сие и в речи Великого Князя отмечалось. Он, нехай, и грубил, да робел, наст в песне обнажал. Обиду за то, иже Святозар Святославич его не слушал, раскрывал. Жаловался он эт, Белояру Мстиславичу, да тот равно Князю Озёрному его не поддерживал. И отзывалось то и Святосеву Святовидичу: чернь ж разбирать пытка та ещё изощрённая. Она и душу солоно трогала, и мысли ненужные порождала, и гниль, внутри недеже схороненную аль побеждённую пробуждала. А егда оба вдобавок и ведали, иже смрад сё мнимый, а не думы истинные, паче и грузнее всё ощущалось. Понеже выбить чернь, да росток ей не дать, верным решением выну казалось. Сему быту и Святозар Святославич отвечал.

И осязал Святосев Святовидич, на брата Озёрного глядя, отъякого тот Чернаве по нраву пришёлся. Он – воин мудрый, бесстрашный. Один супротив войска Вóлотского выступил. И нежданно для тех он, да и для себя, на холме появился, с мечом, обнажённым. Есень тожно в рассвет свой входила, в пят луне отражаясь, поелику жарило добротно, а Князя Озёрного вечно пыл горящий донимал, он ажно тотчас в рубахе порожной подвязанной кости Святосеву Святовидичу сращивал, а ветер гулял ледяной, кусачий. И то днесь, а втагода на одно Святозар Святославич пришлым указал: «Не ваша ж грань, негораздки задохлые». И одно вопросил: «Коего ляда надобно?» Инда уточнил: «Сдохнуть?» Войско развернулось, повинилось и чрез реку сызнова переправилось. Пытались втолковать они, яко на Медвежий и Волчий углы снарядились, в чертоги Вождей, иже потомками Есьскими себя провозглашали, а воду перешли, воеже неожиданным удар их предстал. Да не поверил тому сказу Святозар Святославич, убо Средьгорью переходить тем не требовалось, так они точию на Рось пойти силились, а не в низину к углам приблизиться. Зане так, и стоял на холме воевода Озёрный, покамест те из виду в лесах не скрылись. Белотуру Всеволодовичу, Князю Лешьему, ещё предъявил, яко воины, гранённые, войско пропустили, вестимо, тех мёртвыми засим сыскали, и Князя Волотского на разговор вызвали, войну не начали.

И всё бы нияко, и потерялся тот случай в череде равных ему, да в народ он ушёл. Гридни Лешьи множно лишнего от владык во время переговоров услышали, да слова на пожаре в восхищении не сдержали, поелику и оброс тот быт слухами заковыристыми. Говорили, иже схоронил всех Святозар Святославич волей Роской, да по реке Средьгорьей вниз бездыханными тех спустил, и та, оплакивая предательство Волотское, рыбу жирную вытравила. И любо, но след два круга осетры все наверх к Уморам ушли, инда щуку выловить местным тягостно было, точию караси, да окуни рыбакам попадались. Иные же глаголали, яко воевода весь в крови опосля убийства медведя, яво людей в округе травил, на горе возвысился, и полностью нагим пред теми предстал, плоть того ещё вкушая, иже перепугались те, да сбежали. И ворох утех ниже на сём вымысле расцвёл: якого в сути войско Волотское убоялось, а явому поразилось, да иже их в оторопь ввело и уйти заставило. Обаче всё то – молва, народом Роским подхваченная, да не во всём бесплодная.

Белотур Всеволодович, и вправь, брата, иво с реками и лесами дружбу водил, попросил медведя отыскать, понеже сам того осьмицу выследить не мог, прятался он скверной напитанной, да и со Средьгорьей, яко рыбу утеряла, договориться, поелику точию Князем его избрали – не успевал. И Святозар Святославич подсобил: с медведем совладал, да не съел того, ально на мех не пустил, зело чернью зверь напитался, а акая телогрея и еда точию хворобу в грядущем всякому и сулила; с рощей лесной он о своём переговорил, да на реку купаться ушёл, разобраться со Среднегорьей же оставалось. Рубаху скинул, поелику ветер ажно обжигал, а онде войско и встретил. И поколь ожидал Святозар Святославич, иже те воротятся, сгорел. Сметаны тожно на него вымазали – тьму, а про Средьгорью он попросту забыл. Бой же возможный назревал.

Да и всадники Волотские не убоялись, а по уму кончили: они же с низины не видели, колико витязей за воеводой стояло, да и един супротив сотни нидеже бы не выступил, то ж смерть неминуемая кликалась, а ту уважали, в объятия ее не бросаясь. И узнали те, в воине одиноком, Святозара Святославича, Князя Озёрного. По рубцу диковинному по стану проходящему, иже ему от барса достался, по власам длинным чёрным, да по коловрату на груди из древа червлённого, вырезанному. Он же с Белояром Мстиславичем, егда с восхода возвращался, у Волотов останавливался, да с Князем тем усладам ратным предавался, отонудуже помнили его всадники, да умение того в мече выраженное, убо и нападать передумали. Ак иде в отливе, и река захворала, и кровь медвежья имелась, одначе никто того не ел, и зримо ворогов тем не пугал, да и Волоты здраво рассудили. Но то – народ, он вельми Князя Озёрного любил, зане и придумал песнь ему хвалебную.

И сие не един толк, приукрашенный, про Святозара Святославича на земле Роской бродил, поелику ладила Чернава под влияние песен попасть, да влюбится. И то Святосев Святовидич понимал, да со взгляда девиц судить силился. Он же сестру молодшую лично воспитывал и разумел, яко той по нраву приходилось: всё милое да мягкое. А к Святозару Святославичу животина всякая тянулась. Бобры так у него в заводи обосновались, а на крыше – враны стокружные гнездо свили, и барсы калрудные по княжьему терему денно и нощно ходили. И ежели одного Святозар Святославич еще с восхода дальнего крохой притащил, то втор, тому в пару, вождь Кутский пожаловал. А те племена своей необычностью привлекали! Вестимо, акого зверя на землях Роских, и далече до самого Каменного пояса же не встретишь, точию барсов рудных в рябь, да рыдсь лесную. И то: те твари – лютые, ижно охотниками не брезгающие, да коней разящие. И буде рыдсь лесная меньше человека весила и отпрянуть дюжила, то рябые – дикие, быстрые, их и добыча массивная не страшила, понеже медведя завалить они силились. Поелику и люд на уши сразу глядел, и коли те с веверицей будь то, белой аль рудной равнялись, то не трусил, а поперёк – редко выживал, токмо аще барс сытый встречался, али огонь, зажжённый, путник дальновидно прихватил.

А у Святозара Святославича равные, токмо громадней. Да с окрасом в пояс калий по шерсти рудной и яркой, иже с зарёй иль закатом сходились. А иже весомое – добрые. И, знать, их всяко не трогали, да повамо те вещи Князя Озёрного из терема таскали, не останавливали, но и не робели, по углам не прятались, с любопытством глядели. Поговаривали адно, иже те зло в поступках чуяли, убо однова убийц по душу Святозара Святославича пришедших они загрызли. И никто и не ведал, яко тот с барсами на настиле в обнимку почивал присно, да то, прознав, инда не оторопели, и людоедства возможного не ужаснулись, егда слух по стол-граду пробежал. Обрат посчитали, иже с теми встречаться надобно, ак и честность слов своих миру доказывать стали, мол, коли не бросился на тебя калрудный зверь, исто, правду глаголешь, да товар не порченный продаёшь. Посему многажды тех с разрешения Князя Озёрного мясом на пожаре подкармливали, дабы сказывать засим, иже пушнина добротная, сами же барсы княжьи плоть её откушали. И верил в то народ, обмен аль плать предлагая, ибо на Святозара Святославича изрядно полагался, да на волю его, коя выше лютой диковинной животины стояла.

И тому племена Роские по старой мудрости внимали, не задумываясь, иже истинно Князь Озёрный естеством на барсов давил, дабы те смирными бродили, и токмо по наказу нападали. Точию братья толковать то и смели, кажинный быт, проредив, разность яскр и предрасположенность осязая, а пришлым то прихотью казалось. И поколь прознали те об увлечении Святозара Святославича занятном, то отправлять ему почали тварь разную, в клетках затворенных, и гнев его тем самым вызвали. Его же мощи то угроза зримая. Одних посланников он ально обезглавил, ибо не стерпел обращения со зверьём грубого. А те вдобавок опасную животину доставили, угную – ящера клыкастого, зелёного. Понеже не кормили того, истязали, яко он на Князя не напал, и онде Святозар Святославич не выдержал. Поденно в клетках людей своим дарителям отправлял, на проход судов разрешения не давая, а тут – головы. И недолго у воеводы Озёрного ящер необычный в тереме прожил. Он яким-то и на местных болотных походил, точию в траву, а не почву, да с чешуёй плотной, в перста два, и крупной, аки длань. С клыками острыми, да мордой вытянутой. Но, видать, из-за обращения безжалостного совсем тот людей не выносил, точию сдыхая с рук едать начал. Ниак их калящер болотный. Он споро к человеку привык, кормильца различал, да мышей исправно ловил, ещё и кожу сбрасывал тугую. Из неё ниже и сапоги выделывали, и передник для кузнецов тачали, и к вотоле изнутри пришивали, ибо стрелы и мечи та отбивала. Полезная в быту тварь, зане с ней и украс, и резьбы множно явствовало. А угный ак нияво и не сбросил, захворал и сгинул, да мясо его инда Князья едать не отважились, но шкуру приспособили. Сам Святозар Святославич с ней опосля морочился, да по ящеру грустил.

И в том сила его заключалась, иже шибко он с природой сроднился, а звери того над собой признавали. Посему-то и службу они ему служили: надобно убить – ложились, а егда еда заканчивалась, то те селениями словно брезговали, сразу к Князю на поклон ступали, его и в битвах защищали. Оттоль и поелику, нехай, Святозар Святославич точию над Градимиром Ростиславичем посмеялся, всерьёз его не ощутив, то ворон, вразрез, скверну в того направленную учуяв, аж браниться перестал, замолк, да копотливо зыркать на Великого Князя почал. А опосля и вовсе к тому перелетел, дондеже подняться Градимир Ростиславич соизволил, силу Роскую улюлюкав.

– Сквернодей!