Городская клиническая

Глава 1

Рабочий день подходил к концу, но это не означало, что скоро можно будет уходить домой. Черняев с тоской посмотрел на часы, они показывали без четверти пять. Работы оставалось на час-полтора. И то, в лучшем случае. Нужно было подготовить три выписки пациентов на завтра.

В дверь ординаторской постучали и, не ожидая ответа, вошел парень в спортивном костюме. Обведя ординаторскую глазами, он сделал несколько шагов в сторону Мукомолова, который сидел за столом, углубившись в текст на мониторе. Глебу Николаевичу было под шестьдесят, и он с трудом осваивал работу на компьютере. Электронная история болезни давалась ему нелегко, и от этого приходилась часто обращаться за помощью к соседу по столу Горелову. Тот был молод, с компьютером был на «ты», электронную историю болезни освоил быстро без каких-то затруднений, широко используя в работе многочисленные шаблоны, поэтому времени на работу с медицинскими документами ему требовалось немного.

Глеб Николаевич после нескольких попыток назначить больному нужное лекарство, обратился к нему:

– Илья, как мне назначения забить? Не могу один препарат найти.

Илья, давно закончил работу и в оставшееся время что-то высматривал на просторах интернета. Не отрываясь от экрана, он ответил:

– Глеб Николаевич, открывайте в дневнике «медикаментозные назначения» и выбирайте, что вам нужно.

– Я выбираю, только чего-то не выбирается, будто этого лекарства нет.

– Ну и не назначайте, раз нет. Или попробуйте найти его под другим названием.

Мукомолов еще помудрил, но нужное лекарство все равно не появлялось в назначениях. Глеб Николаевич непечатно выругался.

Горшков встал из-за стола и подошел нему. Написал название лекарства, и оно появилось в назначениях.

– Вы его неправильно написали, – недовольно сказал он Мукомолову.

Мужчина в спортивном костюме, и все это время стоявший в ординаторской, обратился к Глебу Николаевичу:

– Глеб Сергеевич…

– Я не Сергеевич, а Николаевич. Можно, кажется и запомнить.

Молодой человек не обратил внимания на его замечание и продолжил:

– Когда меня выпишут?

– Хоть сейчас, – ответил Глеб Николаевич, не отрываясь взглядом от экрана монитора.

– Не понял, – парень с нескрываемым удивлением и недовольством посмотрел на врача. – Кстати, что со мной? От чего вы меня лечите?

Мукомолов наконец сделал нужные назначения в компьютере и удовлетворенно откинулся на спинку своего кресла.

– Слушайте, – повернулся он к парню, я утром был на обходе в вашей палате, и вы могли мне задать интересующие вас вопросы. Сейчас, вы видите, у меня другая работа, у меня нет времени на беседу с вами. И рабочий день у меня закончился.

– Но вы на работе. Я хочу знать, что со мной, знать свой диагноз?

Мукомолов повернулся и посмотрел на пациента.

– Журавлев?

– Ну, да.

– У вас панкреатит.

– Это чего такое?

– Железа поджелудочная воспалилась, потому что бухал без меры.

– Это мое дело, – недовольно ответил тот, – а ваше – лечить! Я налоги плачу.

– Что? – Глеб Николаевич внимательно посмотрел на парня. – Налоги?

Он придвинул к себе стопку историй болезни, лежащих на его столе, перебрал ее и вытащил историю Журавлева. Открыл первый лист и посмотрел на приклеенную небольшую бумажку, в которой полагалось отмечать, нуждается ли пациент в листке нетрудоспособности. Он развернул открытую историю болезни так, чтобы было видно Журавлеву, и пальцем указал на бумажку:

– Вы официально не работаете и вам больничный лист не нужен. И, стало быть, налоги не платите, во всяком случае, столько, сколько должны платить.

– Это вас не касается, – сказал парень недовольно. – Я хочу, что бы вы мне подробно сейчас все объяснили про мою болезнь.

– Слушай, иди ты, вот привязался. Завтра поговорим, – Глеб Николаевич отвернулся от Журавлева, давая тому понять, что разговор окончен.

Пациент достал из кармана своей спортивной куртки телефон.

– Я сейчас буду на «горячую линию» звонить, как вы с больными разговариваете!

– Звони, куда хочешь, – не глядя на него, ответил Мукомолов, – на горячую линию или на холодную. Не мешай работать. Никогда не уйдешь отсюда вовремя.

– Работайте лучше, тогда не придется на работе задерживаться, – зло сказал больной и повернулся, чтобы уйти.

В эту минуту в ординаторскую вошел заведующий отделением Сергей Олегович Бластитов. Последние слова Журавлева он слышал.

– Я заведующий отделением, – важно сказал Бластитов. – Что произошло?

– Вот, – он указал на Мукомолова, – не хочет поговорить со мной.

– Пойдемте, я с вами поговорю, – он выразительно посмотрел на Глеба Николаевича, – и приму необходимые меры.

Когда они ушли, Петр Александрович сказал Мукомолову:

– Сейчас заведет его в свой кабинет и попросит написать на тебя жалобу.

– Ну и хрен с ним, – раздраженно ответил Глеб Николаевич. – Все знают, что у него папка есть, куда он кляузы пациентов собирает. У него на каждого компромат. Держит до поры, до времени, на всякий случай. Нам же говорит: я вас прикрываю, а сам думает, при случае, начальству показать – смотрите, с кем мне работать приходится.

– Не покажет, – уверенно сказал Черняев. – Побоится, потому, что всегда спросить можно, а чего ты раньше-то молчал? Ему же первому и влетит.

Мукомолов ничего не сказал и продолжал мудровать за компьютером, пока, наконец, из принтера не полезли распечатанные листы. Глеб Николаевич с облегчением – слава Богу, все получилось – вклеил их в истории болезни, которые потом собрал в стопку и отнес на пост медсестре.

Мукомолов вернулся и стал переодеваться. Посмотрел на часы:

– Сегодня задержался на час, а думал, дольше выйдет. И Черняеву:

– А ты чего сидишь?

– Сейчас тоже буду собираться, – ответил Петр Александрович.

Мукомолов и Горелов ушли.

Черняев остался один. Еще одна выписка на завтра, и работа на сегодня сделана, можно уходить, но что-то заставляло его медлить и тянуть время.

Петр Александрович жил один. После смерти бабушки пять лет назад он переселился в ее квартиру, которую она ему завещала. Родители жили отдельно, были на пенсии, но отец еще продолжал работать.

Последнее время Черняева стало тяготить его одинокая жизнь. Он старался приходить домой позже. Иногда ради этого специально шел с работы домой пешком. Это занимало около часа.

В этом году Петру Александровичу исполнялось сорок лет. Не старость еще, но уже возраст для принятия серьезного решения. Четырнадцать лет прошло, как он окончил медицинский университет и пришел работать в больницу. Сначала в интернатуру, потом в ординатуру, после которой остался работать врачом. Через два года после окончания ординатуры он защитил кандидатскую диссертацию. Разные планы были. Но, что она ему дала, ученая степень? Мизерную прибавку к зарплате и сомнительную перспективу карьерного роста.

Нет, конечно, он не всегда был один. На последнем курсе женился на сокурснице. Вроде любили друг друга так, по крайней мере, оба думали, – однако, все это быстро прошло. Оказалось, что разные они люди. Через пару лет развелись. Жена после окончания университета вышла замуж. Слышал, жизнью своей она довольна. Работает в медицинском центре. Как-то случайно на улице встретились, и встрече этой неожиданной вроде оба рады были. А перебросились несколькими фразами, и говорить стало больше не о чем. Перебрали общих знакомых. Незаметно перешел разговор на самих себя. У Светы – так звали его бывшую жену – сын учился в десятом классе. Про мужа сказала, что не медик. Поинтересовалась, как у него самого дела. Черняев сказал, что живет с родителями, пока один, работает в больнице. Обменялись телефонами, но друг другу так и не позвонили. Зачем? У каждого давно была своя жизнь.

Черняев медленно шел по улице домой привычным маршрутом, обдумывая, как бы скоротать сегодняшний вечер. Идти в гости к знакомым поздно, и не ко времени. У всех заботы: детям в школу утром, самим – на работу. И мысль эта, пойти к кому-нибудь поздним вечером в гости показалась ему неуместной и наводила тоску.

Сразу после окончания университета знакомых было много. Перезванивались, встречались, интересовались, кто, где и кем работает. Но с течением времени обрастали новыми связями, старые знакомые забывались. Создавались и распадались семьи, рождались дети, появлялись новые заботы, и нужно было решались разные проблемы.

В его возрасте дружили чаще семьями, холостяков почти не осталось, поэтому, когда собирались компанией, где в основном были люди семейные, говорили о своих семейных делах, повседневных заботах, и тогда Черняев чувствовал себя неуютно, чувствовал себя лишним, и со временем таких встреч стал избегать.

Он зашел в небольшой ресторан по пути, куда иногда заходил после работы, если был не за рулем. В небольшом тускло освещенном зале выбрал место за пустым столиком. Подошла знакомая девушка-официант молоденькая, лет девятнадцати-двадцати. Она была высокая, с округлым приятным лицом с ямочками на щеках и немного приплюснутым носом, что придавало лицу детское наивное выражение. Длинные русые волосы были причесаны на ровный пробор и собраны в толстую косу, лежавшую на плече. Раньше ему такие крупные девицы ему не нравились, он называл их про себя кувалдами. Но сейчас ее крупная, статная фигура и приветливое открытое лицо показались ему симпатичными.

Кокошника ей не хватает, подумал Петр Александрович. И здоровья у нее, наверное, не меряно. Ему почему-то подумалось, что она не замужем. Выйдет замуж, нарожает красивых и здоровых детей, с завистью подумал Черняев.

– Здравствуйте, – сказала девушка, – Что-то выбрали? – Она взглядом указала на меню, лежащее на столе?

Петр Александрович ничего не выбрал и, встретившись с ней взглядом, отчего-то смутился. Она смотрела на него сверху вниз. Взгляд ее был спокойный и, как показалось Черняеву, чуть насмешливый. Словно, говорил, знаю я вас, мужиков, все вы на одну мерку.

Черняев быстро пробежал глазами меню и сделал заказ:

– Утку по пекински, жареную картошку и пиво.

– Все? – Спросила девушка.

– Все, – сухо ответил Черняев.

Когда он вышел из ресторана, было уже совсем темно, и дул сильный встречный ветер. Петр Александрович дошел до ближайшей остановки и сел в автобус.

Дома зазвонил телефон. Звонила Юля.

– Привет. Как поживаешь? Давно тебя не слышно.

– Нормально. Ты, как?

– Я соскучилась. Хочешь, приеду? – Голос у нее был завораживающий и томный.

– Уже поздно. Только что пришел с работы, устал.

– Всего-то восемь часов. Я сейчас приеду и взбодрю тебя.

Возражать не имело смысла. Юля настроилась на встречу.

– Ладно, жду, – ответил Черняев.

С Юлей Петр Александрович познакомился в больнице, где Юля проходила ординатуру по терапии. После окончания устроилась врачом физиотерапевтом в поликлинику, поближе к дому. Она была в разводе, у нее была дочь Маша, которая в следующем году должна была пойти в первый класс.

– Жди, – сказала Юля шутливо-заговорщицким тоном. Петр Александрович прошел на кухню. Следовало что-нибудь приготовить. Юля приедет голодная. Во всех отношениях.

Он достал из холодильника замороженные овощи, котлеты. Поставил разогревать сковородку на плиту.

Может жениться на ней, в который раз подумал Петр Александрович о Юле. Мне тридцать девять, ей – тридцать два. И сразу отогнал эту мысль, нет, она его не любит, да и он свое отношение к ней еще до конца не определил. Скорее, они оба устраивают друг друга. Ему нравилось, что характер у Юли был легкий, по пустякам она не обижалась. На жизнь она смотрела просто, без лишних заморочек. Наверное, она была бы ему хорошей женой.

Юля быстро сняла верхнюю одежду и прошла на кухню.

– Как вкусно пахнет. Я голодная, Петечка!

– Не сомневаюсь.

Юля почувствовала раздражение с его стороны и смутилась. Последнее время ей стало казаться, что в их отношениях с Черняевым что-то происходит, будто она его раздражает. Чувствовала это, но причины не находила, и старалась подстраиваться под него, старалась сделать ему что-нибудь приятное, хотела быть к нему ближе. Но Петр в их отношениях держал дистанцию: не знакомил ее со своими родителями и друзьями. В последнее время Юля стала ловить себя на мысли, что ее чувство простой симпатии к нему перерастает в нечто большее, в желание постоянно быть рядом с ним. Отсутствие взаимности с его стороны заставляло страдать ее, но она старалась не показывать вида и терпеливо ждала, что время само расставит их отношения на свои места.

После ужина, немного посидели, рассказывали друг другу события минувшего дня. Черняев посетовал на большую загруженность работой.

– Хорошо, что я в больнице не осталась работать, – сказала Юля. – В поликлинике, конечно, скучновато, зато нет такой гонки, как у вас.

Петр Александрович кивнул, соглашаясь.

– Лечим по записи. В основном, пожилые пациенты. Понять можно их, хоть какое-то занятие. Пользы от нашего лечения немного, зато и вреда нет.

И молодые полечиться любят – то нос, то ухо. Лучше бы шапки носили в холодную погоду. Одному как-то заметила, что же ты ухо пришел лечить, а сам без головного убора при минусовой температуре ходишь?

– И, что же? – поинтересовался Черняев, – Он ответил?

– Сказал, что меня это не касается. Мое дело – его лечить.

– Знакомо, – согласился Петр, – сейчас, как раз, такой пациент в отделении. Пьет водку регулярно и хочет, чтобы панкреатит ему вылечили.

Было уже поздно, Юля принялась хлопотать около мойки с грязной посудой. Он подошел, чтобы ей помочь, но она его отстранила и повернулась к нему, слегка прижавшись всем телом, чтобы он вот так почувствовал ее всю, ее желание и обещание приятного, что должно произойти совсем скоро.

Был уже первый час, когда оба, утомившись, отдыхали. Юля обычно сразу шла в ванную, но в этот раз лежала на спине, смотрела в потолок и молчала.

– Хорошо бы мне забеременеть, – сказала она так, будто это была ее давняя мечта.

Черняев не нашелся, что ей на это ответить.

– Тогда бы ты на мне женился. Я знаю.

– Подожди. – Петр повернулся к ней, – Ты сама мне говорила, что таблетки принимаешь.

– Врала. Чтобы ты ничего не опасался. Раньше принимала, сейчас – нет.

Вот это, да, подумал Петр. Интересное дело получается.

– И когда ты прекратила их принимать?

Юла молчала. Казалось, она не расслышала вопроса, думая о чем-то своем.

Черняев расценил это как нежелание продолжать этот разговор, и отвернулся, делая вид, что хочет заснуть.

– Когда поняла, что люблю тебя, и что ты не женишься на мне, если ничего такого не будет.

Она замолчала и отвернулась. Не поворачиваясь, сказала:

– Давай спать.

Черняев лежал и думал. Так неожиданно были для него ее слова, и так это было на нее не похоже. Вот, оказывается, о чем она думала все это время. Он совсем, оказывается, ее не знал! От мысли, что Родимцева может забеременеть, ему стало тревожно. Он не хотел перемен в своей жизни, скорее, он их боялся.

– Ты же говорила, что не хочешь детей иметь? – Спросил он, уверенный, что она не спит.

– Врала, – спокойно ответила она. – Чтобы тебя успокоить. Правда, раньше, когда мы познакомились, на самом деле, не хотела, не думала, что все так у меня серьезно будет. Знаешь, ты не обращай внимания, что я тебе наговорила. Считай, никакого разговора не было. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Черняев устал за день и быстро задремал, но вскоре проснулся. Юля лежала на боку, к нему спиной и тихо всхлипывала. Ему захотелось утешить ее, сказать что-нибудь приятное, но слова не находились. Он придвинулся к ней ближе и положил свою руку ей на плечо, ощутив теплоту ее тела. Она лежала спокойно, будто не чувствуя его прикосновения. Но когда он попытался убрать руку, она накрыла ее своей ладонью, повернулась к нему и тесно прижалась. Губы его коснулись ее щеки, и Черняев ощутил во рту соленый привкус.

Глава 2

Утром на обходе в одной из своих палат Черняев увидел сухонькую старушку. Черты ее лица, казалось, заострились, а глаза – запали. Накануне экстренных больных принимало другое отделение, и пациенты госпитализировались туда. Правда, когда в принимающем отделении заканчивались койки, могли положить и в другое отделение – такое было не редкостью, – но на следующий день таких пациентов все равно переводили к себе.

Раньше, еще до оптимизации, в отделениях, которые дежурили, врачи иногда хитрили, – специально задерживали выписку, чтобы не увеличивать количество свободных мест. Когда койки заполнялись пациентами, то ответственный дежурный хирург звонил в отдел госпитализации, чтобы отделение закрыли. Разумеется, такое прокатывало не всегда, но иногда получалось. Тогда дежурная бригада могла позволить себе небольшой отдых ночью.

Сейчас о таких фокусах можно было не мечтать. Закрыть больницу стало невозможно после сокращения коечного фонда. Однажды – пару лет назад, – когда это только начиналось, – на утренней больничной конференции заведующий хирургическим отделением спросил у заместителя главного врача по хирургии, Юранина Андрея Сергеевича, проводившего конференцию, куда класть пациентов, если отделение переполнено, а поступление больных продолжается? Юранин спокойно ответил ему:

– К себе в кабинет кладите. Или больше выписывайте.

Бабуля, которая поступила накануне, должна числиться за второй хирургией, стало быть, к обеду ее должны туда перевезти. Ладно, подумал Черняев, пусть пока лежит, но ее вид насторожил его. Он спросил о самочувствии.

– Живот прихватил что-то у меня, – ответила старушка, – третий день болит и не проходит.

Петр Александрович присел на ее кровать и стал пальпировать ей живот.

– Больно? – Слегка надавливая на брюшную стенку в разных местах, спрашивал он.

Старушка смущалась, непривыкшая она была к такому вниманию. Сказала, что лучше ей, что полечили хорошо, ставили капельницу, подходили разные люди в белых халатах и спрашивали про здоровье.

Звали ее Марфа Максимовна Гущина, и было ей восемьдесят семь годков. Она лежала, смущенно поглядывая на врача. Когда он надавливал ей на живот, было больно, и от этого ей было неловко, вроде как виноватая, что ее лечат, а боль в животе не проходит. Она кивала утвердительно на его вопрос, больно ли ей, иногда говорила:

– Больновато тут.

И видя его серьезное лицо, что ответы ее настораживают доктора, добавляла:

– Болит не сильно, терпеть можно.

Черняев откинул ее одеяло в сторону, одной рукой натянул вниз ее старенькую истертую многочисленными стирками ночную сорочку, а ладонью другой руки быстро провел по животу снизу вверх. Гущина вскрикнула от неожиданной и резкой боли.

– Пить хочется? – Спросил Петр Александрович.

– Ой, как хочется, – сказала Марфа Максимовна, – все во рту пересохло. Пью, а сухость не проходит.

– Покажи, ба, мне свой язык, – велел Черняев.

Старушка открыла рот, обнажив голые десны. Язык был сухой с белым налетом.

– Плохи мои дела, помирать пора? – Спокойно спросила Гущина, и то сказать: все нутро у меня горит.

– Умирать пока подождем, – нарочито уверенно сказал Черняев, сперва полечимся. Воды больше не пей. И не ешь. Мы тебе сейчас капельницу литра на полтора организуем, жажда пройдет. Дальше посмотрим.

– Спасибо тебе, – по-детски тоненьким голосом, ответила Гущина.

– Как оправляетесь? – Еще спросил Петр Александрович.

– С трудом – когда через день, а когда через два. Тогда таблетку принимаю.

– Молодец, – похвалил ее Черняев.

Он вернулся в ординаторскую после обхода и взял историю Гущиной, полистал ее. В ординаторской был Бластитов. Черняев указал на историю:

– С предыдущего дежурства.

– Ее к обеду переведут, – ответил тот. – Во второй хирургии пока мест нет.

– Не нравится она мне, возможно, оперировать придется, – сказал Петр Александрович, – пусть пока у меня лежит. Нужно будет компьютерную томографию сделать, не нравится мне ее живот.

– У нас своих дров хватает, – недовольно ответил Сергей Олегович, – всех не вылечишь.

– Если что, завтра переведем. Я сегодня дежурю. Бегать в другое отделение не хочется. Пусть будет перед глазами.

– Завтра точно не переведут, – уверенно сказал Бластитов.

– Может, вместе посмотрим? – предложил заведующему Петр Александрович. Похоже, у старушки перитонит.

– Мне некогда. Главный врач собирает заведующих.

Черняев придвинул к себе историю болезни Гущиной и стал ее листать.

Осмотр дежурного хирурга, анализы, рентген легких и все. Посмотрел анализы: лейкоцитоз был почти двадцать тысяч. Черняев быстро записал назначения и отнес историю на пост медсестре. Позвонил терапевту, попросил срочно осмотреть Гущину перед возможной операцией. Что ее придется оперировать, он почти не сомневался.

Диагноз у Гущиной при поступлении был: функциональное нарушение кишечника. Из назначений – дротаверин и поллитровая капельница физраствора.

Сделав текущие дела и подготовив несколько выписок на следующий день, он снова зашел к Гущиной. К этому времени ей сделали компьютерную томографию. Результат был неутешительный: в животе была жидкость.

Марфа Максимовна дремала. Беглого взгляда на нее было достаточно, что улучшения в ее состоянии нет. Он сел рядом на стул. Она открыла глаза, устало посмотрела на врача, но ничего не сказала.

– Как дела, Марфа Максимовна? – Спросил ее Черняев.

– Ничего, – ответила она. Черняеву показалось, что Гущина пытается улыбнуться. – Живот у меня почти не болит, только туговато мне.

Петр Александрович слегка через одеяло надавил ей на живот и ощутил твердость брюшной стенки. Он надавил еще и резко убрал руку. Она ойкнула от неожиданной боли.

– Ба, – как можно мягче сказал Петр Александрович, – нужно операцию делать. Нужно ваше согласие.

– Давай, – тихо ответила Гущина, – раз без операции никак. Помирать, видно, пора. И то сказать, зажилась я на этом свете.

Петр позвонил в операционную и анестезиологам договориться об экстренной операции. Из операционной ответили, что один операционный стол свободен, и пациентку можно подавать прямо сейчас. Он сказал постовой сестре, чтобы Гущину подавали в операционную. На операции Черняеву нужен был помощник, и он вернулся в ординаторскую.

Илья Горелов, ординатор, сидел за столом и играл в компьютере.

– Илья, – обратился он к нему. Хотел сказать ему, «если ты свободен», но, видя, что тот занят компьютерной игрой, и, стало быть, свободен сказал:

– Поможешь мне? Гущину берем на операцию.

– Гущину? Кто это? – Не отрываясь от игры, спросил Горшков. – Та, что ночью поступила?

– Да.

– Так, она за второй хирургией. Пусть они колотятся.

Петр Александрович не счел нужным с ним дискутировать.

Глеб в этом году заканчивал ординатуру и планировал остаться в больнице. Бластитов обещал ему содействие – поговорить с руководством больницы.

Осмотр брюшной полости подтвердил худший прогноз: у Гущиной оказался мезентериальный тромбоз с некрозом значительной части толстой кишки и разлитой перитонит. Нужно было решать, что делать дальше: резецировать почти всю толстую кишку или оставить все как есть, признав случай инкурабельным. Черняев попросил анестезиолога позвонить Бластитову и Юранину, чтобы пригласить их в операционную для консилиума.

– Сейчас подойдут, – сказал анестезиолог. И добавил, – пока можете зашивать.

Черняев уже решил, что будет делать Гущиной субтотальную резекцию толстой кишки, понимая, что шансов выжить у нее один на тысячу. Но если оставить все как есть и зашить живот, то не будет и его.

– Будем делать резекцию, – будто самому себе сказал Черняев.

Анестезиолог пристально посмотрел на него, всем своим видом показывая, делать тебе нечего.

В этот момент в операционную вошли Юранин и Бластитов, на ходу натягивая маски на лица. Юранин посмотрел через плечо Петра Александровича, потом на Бластитова и сказал:

– Ловить здесь нечего. Оформите как интраоперационный консилиум. Бластитов согласно закивал.

– Хочу резецировать, – сказал Черняев. – Маленький, но шанс.

Бластитов открыл было рот, чтобы возразить, но Андрей Сергеевич его опередил:

– Оперируйте.

И вышел из операционной. Бластитов с нескрываемым раздражением сказал:

– Делать тебе нечего!

И тоже вышел.

Анестезиолог посмотрел на часы и спросил:

– Сколько вы рассчитываете по времени?

– Часа полтора, я думаю, – ответил Петр Александрович.

– Значит, два.

Операция заняла час пятьдесят. Конец тонкой кишки – илеостому – вывели на брюшную стенку.

Черняев, после того, как все закончили, поблагодарил всех и вышел из операционной.

Рабочий день продолжался, и нужно было еще многое успеть.

В ординаторской Петр Александрович сел печатать протокол операции. Вошел Илья.

– На дежурство останешься? – спросил его Черняев.

– Подумаю, – уклончиво ответил тот.

Когда Черняев закончил печатать протокол, в ординаторскую вошел Бластитов. Петр Александрович подумал, что сейчас он станет распекать его за эту малоперспективную операцию, и приготовился отвечать, но он ошибся. Сергей Олегович про операцию ничего не сказал.

– Петь, – обратился он к Черняеву, у тебя будет на одну палату меньше. Рад? – Он прищурился. – У нас в отделении будет находиться кабинет доцента. Новый человек на кафедре, вроде с перспективой.

– Хорошо, – согласился Петр Александрович.

– Тебе хорошо, я понимаю, на одну палату меньше.

– А вам, чем плохо?

– Пока ничем. Главное, чтобы в наши дела не лез.

– Кто и откуда?

– Вроде, женщина. С какой-то птичьей фамилией, Сова, кажется.

– Поживем-увидим.

Бластитов вначале поопасался, вдруг на его место? Но, паразмыслив, решил, доцент кафедры вряд ли захочет поменять свое место на место заведующего отделением – слишком хлопотно.

Сова, подумал Черняев. Фамилия была редкая, и была Черняеву знакома. На одном с ним потоке, в соседней группе училась девушка с такой фамилией, звали Ольгой, и была она из успешной медицинской семьи. Отец, кажется, был профессором на кафедре фармакологии, и заодно проректором по учебной работе. Черняев в круг ее знакомых, понятное дело, не входил, дружбу с ней не водил, и после окончания университета они виделись один раз, и то случайно. То, что Сова сделает научную карьеру, никто не сомневался. У нее были хорошие стартовые возможности, и сама она была девушка неглупая и в меру трудолюбивая.

Интересно сейчас будет на нее взглянуть, подумал Черняев. Может, она и говорить со мной не захочет?

Эта мысль, так внезапно набежавшая, также и внезапно и ушла за текущими делами: перевязками, выписками, осмотрами, консультациями. После обеда он зашел в реанимацию.

Гущину подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. По-другому и не могло быть. Петр спросил у врача в палате, какой он дает прогноз.

– Какой прогноз? – переспросил тот, как будто не услышал. – Прогноз один, и он известен. Впрочем, давление пока держит без вазопрессоров. Он еще что-то сказал, но Черняев этого не расслышал.

В ординаторской был небольшой закуток, отгороженный шкафом, своеобразное место отдыха врачей, скрытое от посторонних глаз. Там стоял стол с электрическим чайником и микроволновка. Там же стоял холодильник. Это было место, где врачи могли перекусить. Здесь сидел Мукомолов. Черняев сел рядом, налил в чашку растворимый кофе, но пить не стал, погрузившись в свои мысли. Мукомолов заметил это.

– Чем-то ты расстроен?

– Петр Александрович вернулся мыслями в ординаторскую, – нет, ничего. Все нормально.

– До тебя Бластитов приходил, мозг мне вынимал. Говорил, что неправильно работаю, неправильно истории кодирую, от этого отделение зарабатывает меньше денег.

– Начальство его ругает, он – нас, – дипломатично ответил Петр Александрович. – Кодируйте правильно.

– Только и разговоров, что про медстандарты, тарифы, как нужно правильно писать, чтобы больше получить по ОМС. Столько за последний год работы прибавилось! Как они наверху не понимают, что это время, отнятое у больных? Большая часть нашей работы не связана с лечебным процессом. Сестры каждую таблетку списывают, за смену заполняют кучу журналов. Какая температура в отделении, какая влажность, когда проветривали, за время дежурства несколько сводок по количеству больных в отделении нужно отправить. Спрашивается, кому это надо и для чего?

– Кому-то, вероятно, надо, – заметил Петр Александрович. – Инструкции так написаны, что все их выполнить невозможно, поэтому всегда можно найти виноватого стрелочника. Или назначить. Контролирующий аппарат большой, и он постоянно увеличивается. Как-то нужно о себе напоминать, чем-то подтверждать необходимость своего существования и незаменимость.

– Врачи вынуждены работать на износ. – Сказал Мукомолов.

– Человек приспосабливается ко всему. Следующее поколение врачей будет работать по новым правилам. Мы вернемся к старому доброму принципу работы врача – лечить безопасно, быстро и приятно. А пока профессия врача теряет свою привлекательность. Но природа не терпит пустоты: образовавшиеся вакансии будут заняты людьми с новым мышлением и другим подходом к профессии. И, знаете что, Глеб Николаевич, не палите себе сердце и не ищите смысла там, где его нет. Раньше лечебный процесс определял врач. Теперь за него это делает чиновник. Он определяет, что, как и чем.

– Но отвечает-то по-прежнему врач, – вставил недовольно Мукомолов. – И у него нет права на ошибку.

– А у кого это право есть? В какой профессии допускается косячить, скажите на милость? Политику, экономисту или слесарю – сантехнику? При этом все склонны ошибаться и не видят в этом ничего страшного. Это для них придумана поговорка: не ошибается тот, кто ничего не делает. Но только не для нас. Для нас также нет и презумпции невиновности. Врача можно оболгать, оскорбить и даже поколотить. Наказание за это смешное, если оно вообще применяется.

Зазвонил телефон у Черняева. Звонили из приемного отделения: у Петра Александровича начиналось дежурство.

– Холецистит. Подходите, – послышалось в трубке.

– Скажите фамилию пациента, чтобы мне не бегать по приемному отделению и не искать его.

– Приходите и сами выясняйте, – был ответ в трубке.

– На всякий случай, до свидания, Глеб Николаевич, а я пойду в приемное отделение, сказал Мукомолову Петр Александрович.

– Ничего вам не желаю, – ответил тот.

Желать хорошего дежурства считалось плохой приметой.

В приемном отделении творилась полная неразбериха. Каждую минуту «скорые» подвозили больных. Толпа из сотрудников «скорой» и пациентов бурлила и накатывала в разных направлениях. Персонал приемного отделения не успевал оформлять истории болезни поступающим пациентам, брать у них анализы и направлять на исследования. Дежурному врачу в такой ситуации найти нужного пациента было не просто. Врач-координатор, который направлял пациентов к профильному специалисту, при таком массовом поступлении даже не пытался их запомнить. Его основная задача – распределить поступивших на смотровые койки, чтобы они не толпились в коридоре и не попадали в поле зрения многочисленных камер, установленных для контроля работы за сотрудниками приемного отделения.

Три медрегистратора за компьютерами едва успевали печатать истории болезней. Вся работа диспетчерской больше напоминала типографию: туда-сюда сновали сотрудники с разными бумагами в руках, гудели принтеры, выдавая горы печатной продукции. На входе в приемное отделение периодически возникали заторы из каталок. В таком круговороте найти пациента сразу было почти невозможно.

После известных реформ в здравоохранении число больниц заметно сократилось, поток пациентов заметно вырос, и нужно было как-то увеличить пропускную способность приемного отделения, чтобы пациенты здесь не копились, долго своей очереди не ожидали, и жалоб не писали. Вопрос требовал решения, и оно было найдено. Приказом начальника городской медицинской службы Свистуна Евгения Сергеевича, в больницах города была внедрена новая система приема пациентов, получившая название «экстримаж». По замыслу руководства, не больной направлялся к врачу приемного отделения, а врач к больному. Не пациент направлялся к сестре сдать анализы крови, а сестра спешила к нему. Причем все это делалось сразу при поступлении для экономии времени, еще до осмотра врача в ритме «скорей-скорей». Нужны ли были эти анализы или нет, вопрос другой. Главное – взять, снять, оформить и направить. Чтоб не светился пациент под камерой больше положенного времени, через которую зорко смотрят специально обученные люди из отдела контроля качества оказания медицинской помощи. В этом логистическом потоке осмотр врача был заключительным аккордом, хотя по здравому смыслу, должен бы быть в самом начале. Но, как это часто случается, должностные инструкции не всегда коррелируют со здравым смыслом, особенно, если их сочиняют люди, весьма далекие от практической работы, давно живущие в мире приказов, инструкций, нормативов и клинических рекомендаций.

Но дело с экстримажем сдвинулось, пробки в приемном отделении если не рассосались полностью, то уменьшились, и кое-кто из руководства за это получил поощрение по службе. Нагрузка на медиков, естественно, возросла. Но кому до этого было дело? Сами такую профессию выбрали. Хотели светить другим – флаг вам в руки. Горите и светите, точнее выгорайте. Не нравится – вас никто не держит. За воротами очередь из желающих трудоустроиться. Правда, последнее время очередь сначала сильно уменьшилась, а потом и вовсе исчезла.

Черняев в приемном отделении пациента сразу не нашел. Обратился к администратору. Та повторила сказанное ранее по телефону, что за пациентами не следит, ищите их сами. А вопрос, где искать скривила презрительно губы и отвернулась от Петра Александровича, будто он сказал ей что-то очень неприличное. Знакомая медсестра сказала, что на пациента еще не завели историю болезни, не успели, вероятно. Приходилось ждать. Обращаться снова к администратору не стал, поскольку она пребывала в состоянии сильного психоэмоционального возбуждения, и могла послать.

В конце концов, хирургический пациент нашелся. Это был мужчина лет шестидесяти, на вид еще крепкий. Он лежал на кушетке. История болезни лежала рядом на столе. Сестра уже сняла ему электрокардиограмму и убирала с груди электроды.

– Что случилось? – Спросил его Черняев.

Мужик недовольно повернул в его сторону голову, потом скосил взгляд на стол, где лежала его история болезни и сказал:

– Живот болит. – Он сделал неопределенное круговое движение рукой над своим животом.

На титульном листе истории болезни был написан входной диагноз: острый холецистит.

– Поднимите рубашку, расстегните брюки и откройте живот. Покажите язык.

Черняев щупал живот, постучал ребром ладони по ребрам справа, каждый раз спрашивая, не больно ли пациенту. Живот был мягкий, и, судя по реакции больного, безболезненный, хотя при каждом надавливании на живот, пациент изображал на лице недовольную гримасу.

Мужик, видя, что врач не собирается с ним много говорить, забеспокоился. Пациент он был опытный, ходил в поликлинику по всякому поводу, заботясь о своем здоровье, принимал разные лекарства, особенно те, что прописывал ему уролог от простатита.

– Вообще-то, у меня болезней много, – начал он, рассчитывая на долгий разговор с врачом.

Чем раньше болели? – спросил Черняев.

Мужик охотно стал рассказывать.

– Давление, проблемы с кишечником, простатит. Спина, суставы.

– Камни в желчном пузыре, когда обнаружили?

– Лет уж пять назад.

– Беспокоят?

– Последнее время. Как съешь чего-нибудь жирного или выпьешь.

– Наверное, вам операцию предлагали?

– Да.

– Отчего же не оперировались?

– Раньше не сильно беспокоило.

– Надо оперироваться. С каждым годом приступы будут чаще. Прихватит и придется вас оперировать экстренно.

– Я согласен.

– Идите в зал ожидания, я вам через десять минут принесу выписку. Соберете анализы, возьмете направление и приходите на плановую операцию.

– А сейчас нельзя?

– Сейчас нет.

– Меня же «скорая» привезла! Сказали, острый холецистит.

– Они возят всех. Это их работа. Почему вы вызвали «скорую»? Живот болел у вас?

– Не так, чтобы очень. Жена настояла. Сказала, поезжай, проверься.

– У вас желчнокаменная болезнь. Острого холецистита нет.

– Вы меня не положите?

– Нет.

– Я сейчас буду звонить в свою страховую компанию.

– Звоните.

Глава 3

Жизнь медленно уходила из Марфы Максимовны. Ее ветхое, истощенное тело еще цеплялось за жизнь, но душа уже готовилась его покинуть. Сама она не дышала – за нее это делал аппарат. Гущина иногда открывала глаза, но ничего не видела. Только ее усталое сердце из последних сил продолжало выполнять свою работу, но оно слабело с каждым своим ударом, и лекарства, поддерживающие его, переставали помогать. Мозг продолжал жить, но сознание угасало.

В голове проносились картины ее долгой и трудной жизни. Она снова проживала ее, но быстро, как в кино, и в обратном порядке. Гущина видела себя взрослой женщиной, и рядом с ней ее дети, муж. Сколько она помнила себя, всегда работала, без дела не сидела никогда. Работала на фабрике, потом на стройке, когда от фабрики давали долгожданную отдельную квартиру. Работала, чтобы получить еще одну дополнительную комнату. Все-таки, двое детей у нее, хотелось, чтобы места хватило для всех. В то время иногда можно было получить дополнительную жилплощадь, отработав на стройке три года. После работы тоже много дел: сготовить, постирать, убрать в доме. А еще нужно в деревню к матери выбраться, там помочь. Мать свою она никогда не забывала. Когда не виделись долго, скучала. Работы всякой за свою жизнь переделала, иной мужик столько не сделает.