Хроники Эларии. Прежде, чем мир рухнет

Вступление.

Стена дождя обрушилась на вымощенный дрянным булыжником двор таверны «Кривой Топор», превращая его в грязное месиво. Ветер выл в щелях грубо сколоченных стен, точно изголодавшийся зверь, а раскаты грома сотрясали прогнившие стропила. Дверь, протестующе скрипнув ржавыми петлями, распахнулась, впуская внутрь порыв ледяного ветра и трех путников, окутанных паром от собственных тел и дорожной грязью. Зал, тускло освещенный коптящими сальными свечами и жаром единственного очага, на мгновение затих. Десяток пар глаз – мутных от дешевого пива, настороженных, лишенных всякого дружелюбия – уставились на вошедших. Тяжелый запах прокисшего эля, сырой шерсти, пота и чего-то неуловимо затхлого, словно от старой крови, ударил в ноздри. Путешественники, сгорбленные под тяжестью мокрых плащей и дорожных мешков, казались инородными телами в этом угрюмом пристанище. Их одежда, хоть и дорогая когда-то, была изорвана и залатана, лица иссечены ветром и, возможно, не только им.

– Места есть? – голос одного из них, того, что шел первым, прозвучал хрипло, но властно. Он стянул с головы капюшон, открыв лицо с резкими чертами и глазами цвета грозового неба, в которых не было ни страха, ни тепла.

Хозяин, грузный мужчина с фартуком, заляпанным чем-то бурым, оторвался от протирания стойки грязной тряпкой. Его взгляд скользнул по пришельцам, оценивая их платежеспособность и потенциальную опасность.

– Заплатите – будут, – буркнул он, кивнув на единственный свободный стол в самом темном углу, у самого очага, где пляшущие тени скрывали грязь и облупившуюся штукатурку. – Пиво, похлебка. Большего не держим.

Путники молча пересекли зал под несмолкающим гулом враждебных взглядов. Они сбросили мокрые плащи на лавку, обнажив потертую кожу доспехов и рукояти оружия, выглядывающие из-под поясов. Усталость читалась в каждом их движении, но сквозь нее пробивалась затаенная энергия, напряжение загнанного хищника. Они опустились на грубые скамьи, и гул голосов в таверне медленно возобновился, хотя теперь в нем слышались приглушенные перешептывания и косые взгляды в сторону чужаков. Мир за стенами выл и стенал, но и внутри этого утлого островка тепла не было покоя – лишь временная передышка перед новой бурей.

Прошло время, отмеренное медленным оседанием пены в глиняных кружках и монотонным потрескиванием дров в очаге. Похлебка, жирная и безвкусная, исчезла в голодных желудках. Тишина, прерываемая лишь воем ветра и храпом какого-то бедолаги у стойки, становилась гнетущей. Тот из путешественников, что вошел первым, с глазами цвета грозы, теперь казался еще более изможденным. Глубокие тени залегли под глазами, а шрам, пересекающий бровь, пульсировал в неровном свете огня. Он обвел тяжелым взглядом присутствующих – сборище сломленных, озлобленных или просто равнодушных лиц. Его взгляд остановился на старике, сидящем особняком в самом дальнем углу, почти сливающемся с тенями. Старик был сух, как выветренный камень, лицо его – пергаментная карта морщин, а глаза, глубоко запавшие, казалось, видели нечто за пределами этой убогой таверны.

– Эй, дед, – голос путника прорезал тишину, заставив всех снова замолчать и обернуться. Настороженность вновь повисла в воздухе. – Ночь длинная, а дорога была еще длиннее. Может, уважишь путников историей? Расскажи что-нибудь… о старых временах. Когда мир был моложе и, может быть, чуточку чище.

В его голосе проскользнула горькая ирония. Местные переглянулись. Просить истории у Старого Калора? Это было все равно что просить змею спеть колыбельную. Но Калор, к всеобщему удивлению, медленно поднял голову. Его глаза, до этого тусклые, внезапно вспыхнули странным, недобрым огнем. Он окинул взглядом троицу чужаков, задержавшись на том, кто заговорил. Легкая, почти незаметная улыбка тронула его тонкие губы.

– Историю? – проскрипел он, и голос его был похож на шорох сухих листьев по могильной плите. – Вы хотите историю, странники? О временах, когда сами камни дышали, а боги ходили среди смертных? О, у меня есть такая история. Но учтите, не все старые сказки приносят утешение. Некоторые оставляют лишь горечь… и страх.

Он откашлялся, сухой, надсадный кашель эхом прокатился по затихшей таверне. Все взгляды были прикованы к нему. Два других путешественника – один массивный, молчаливый, как скала, другой – худощавый, с нервными пальцами, теребящими рукоять кинжала – тоже подались вперед, их усталость словно отступила перед предчувствием чего-то значительного. Старик обвел зал своим пронзительным взглядом, и даже хозяин перестал греметь посудой. Тишина стала плотной, почти осязаемой.

Старик Калор начал свой рассказ, и его голос, поначалу слабый и скрипучий, обрел силу, наполнился гулкими, почти потусторонними интонациями. Он говорил не о светлом начале, а о предвечном Хаосе, из которого возникли Они – Творцы. Не добрые отцы, но исполинские, равнодушные силы, ваявшие реальность по своему капризному разумению. «Астрия, – выдохнул Калор, и в его голосе прозвучал отголосок древнего ужаса, – разлила по небесам холодный свет звезд, свет без тепла, лишь вечное напоминание о бездне. А Таэрон… он не создавал – он рвал плоть Хаоса, воздвигая горы, как шрамы на теле мира, прокладывая долины, где скапливалась вечная тень». Он говорил о Найре, чьи воды были не источником жизни, а бездонной пучиной, готовой поглотить все, и о Велорне, чьи ветры несли не свежесть, а семена безумия. А Мордек… о, Мордек был честнее прочих. Он соткал Тьму, не скрывая ее сути, – тьму, что таится в сердце каждого, тьму, без которой свет Астрии был бы лишь слепящей пустотой.

Слушатели в таверне замерли. Их лица, обычно выражавшие лишь тупую усталость или пьяную удаль, теперь отражали смесь страха и первобытного благоговения. Они не представляли величие – они ощущали ледяное дыхание сил, которым не было дела до их мелких жизней, их страданий и надежд. Пиво стыло в кружках, огонь в очаге отбрасывал дрожащие, искаженные тени на стены, превращая знакомые предметы в нечто зловещее. Путешественники переглянулись. В их глазах не было удивления – скорее, мрачное подтверждение чему-то давно известному. Тот, что с глазами грозы, едва заметно кивнул, словно узнавая детали на старой, выцветшей карте. Мир, описанный Калором, был не колыбелью, а полем битвы титанических сил, где смертные расы – эльфы, люди, орки – были лишь случайными искрами, высеченными в ходе этой безжалостной игры.

Голос Калора упал до зловещего шепота, когда он перешел к раздору между Творцами. «Гармония? – скрипуче рассмеялся он, обнажив темные провалы десен. – Гармонии не было. Была лишь жажда власти. Магия, кровь этого мира, стала яблоком раздора». Он живописал не благородные споры, а грязную грызню богов за контроль над энергией. Астрия, лицемерно прикрывающаяся «благими целями», Мордек, откровенно жаждущий силы, Таэрон, пытающийся удержать распадающийся мир, Найра, страшащаяся истощения… Их амбиции, их страхи сплелись в тугой узел, который мог разрубить лишь меч. И меч был поднят. «Война Творцов, – глаза старика горели фанатичным огнем, – это была не битва добра со злом. Это была бойня, где каждый рвал кусок мира для себя!»

Он описывал катаклизмы – не просто землетрясения и потопы, а агонию самой реальности. Континенты трескались, как скорлупа, моря вскипали, небеса плакали кровью. Слушатели бледнели, кто-то непроизвольно крестился или бормотал древние обережные слова. Атмосфера в таверне стала душной, пропитанной страхом перед прошлым, которое оказалось куда чудовищнее, чем они могли вообразить. «И тогда, – продолжал Калор, понизив голос до заговорщического шепота, – когда мир был на грани гибели, они заключили перемирие. Не из мудрости – из страха потерять все». Создание Кристаллов и Мирового Древа он представил не актом спасения, а последней отчаянной мерой, временной плотиной перед неумолимым потоком хаоса. «Три Кристалла, – старик поочередно загибал костлявые пальцы. Исполинские кандалы, наложенные на растерзанное тело Эларии. А Древо… Древо в центре – тюремщик, страж баланса, выстроенного на руинах и крови». Напряжение достигло предела. Худощавый путешественник с нервными пальцами перестал теребить кинжал. Вместо этого он начал мерно постукивать кончиками пальцев по столешнице, выбивая тихий, тревожный ритм, который отдавался в наступившей тишине, как стук сердца обреченного.

Завершая свой рассказ, Калор говорил об уходе Творцов. «Они сбежали, – выплюнул он с презрением, – оставив свое изуродованное творение на попечение надзирателей». Аспекты – низшие божества, которым была вручена власть над регионами, – в его описании предстали не мудрыми правителями, а мелкими тиранами, унаследовавшими лишь толику силы и всю полноту пороков своих создателей. Громдар, Аспект Силы на севере, поощряющий грубую силу и бесконечные стычки. Лир’эль, Аспект Мудрости, чья тяга к знаниям породила лишь бесконечные споры за ресурсы и технологии. Крок’гар на юго-востоке, Аспект Выживания, с циничным безразличием взирающий на распространение демонической скверны, считая ее «естественным отбором». Зарила на юго-западе, Аспект Торговли, готовая продать душу мира за звонкую монету. И Найра’эль, Аспект Свободы, чья защита природы оборачивалась кровавыми конфликтами с теми, кто смел нарушить ее границы. «Они правят нами, – закончил Калор, и его голос снова стал тихим, но от этого еще более зловещим. – Правят, дергая за ниточки наших жизней, играя в свои божественные игры, пока мир медленно сползает обратно в хаос, из которого его когда-то вырвали».

В таверне воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь воем ветра за окном и тревожным стуком пальцев худощавого путешественника. Рассказ старика не принес ни умиротворения, ни ясности – лишь тяжелое предчувствие неотвратимой беды.

– Благодарю за историю, старик, – произнес наконец путник с глазами цвета грозы. Его голос был ровным, но в нем слышалась сталь. Он бросил на стол несколько медных монет – скудная плата за столь мрачное откровение.

Старик лишь хмыкнул, сгребая монеты костлявой рукой.

Путешественник поднялся, его спутники последовали его примеру. У самой двери он обернулся, его взгляд вновь впился в старика Калора, сидящего в тени, словно воплощение древней, неумирающей тьмы.

– Ты рассказал о прошлом, старик, – медленно проговорил он, и каждый слог отдавался в напряженной тишине. – А что насчет настоящего? Каково состояние мира… сейчас?

Вопрос повис в воздухе, тяжелый и полный невысказанной тревоги. Ответ, казалось, был не нужен. Он читался в потухших глазах местных, в грязи на полу, в самом затхлом воздухе этой таверны, в вое ветра за стенами – мир был болен, и болезнь его прогрессировала. И эти трое, похоже, знали об этом больше, чем кто-либо в этой забытой богами дыре.