Смерть стучится дважды

Пролог

Между жизнью и смертью миллионы шагов. Или всего один.

Я своими глазами вижу, как маленький мальчик делает этот самый шаг. Наблюдаю со стороны, из-за угла, из тени высоких зданий. Просто слежу, как за лайнером, исчезающим в штормовом океане. Или за лыжниками, сметёнными гигантской лавиной. С ужасом и оцепенением. Я могла бы броситься вперёд, но ни корабль, ни любителей высоты уже не спасти.

Как и мальчика.

Остаётся только смотреть и ждать, когда всего один шаг приблизит его к смерти.

Его загорелое личико сияет в лучах летнего солнца. Медовые глаза, две планеты из тёмного песка, щурятся под козырьком кепки. Голубая футболка с надписью на груди очень ему идёт, ведь он вытягал её до потёртостей. Ещё немного – и ткань разойдётся дырами, и тогда его родителям придётся искать точно такую же.

Мальчик вертится ужом, оглядываясь по сторонам. Словно ищет или ждёт кого-то. Несмелый ветерок то и дело норовит сорвать с него кепку, но он лишь задорно смеётся, обнажая прорехи в зубном ряду и выставляя напоказ очаровательные ямочки.

Симпатичная женщина с блестящими светлыми волосами стоит рядышком, придерживая мальчика за плечо и нежно воркуя с ним. По ней сразу видно: она счастлива в этот самый момент, в этой самой жизни. Летнее платье шелковыми языками ласкает ей лодыжки, а хулиганистый ветер путает волосы, заслоняя обзор.

К ним пристраивается высокий мужчина, широкоплечий и надёжный, как скала. Его лица не разглядеть с этого ракурса, но наверняка он привлекателен. Непривлекательные мужчины не носят таких рубашек. Он догнал свою семью, выбежав из киоска с корзиной фруктов, что-то говорит жене и склоняется к ней, чтобы поцеловать в щёку, потому что не может сдержать порыв любви.

Женщина указывает на светофор и предлагает сынишке вспомнить стишок. Отец и сын заводят хор: «загорелся красный свет – стой, малыш, прохода нет». Когда ансамбль переходит к последнему свету светофора, символично зажигается зелёный. Можно идти. Ведь этому учат нас с детства. Вот только никакие стишки и песенки не предусматривают непредвиденных обстоятельств. Не учитывают игр судьбы.

Мимо мужчины проносится подросток на велосипеде и вышибает корзину из рук. Оранжевый залп из апельсинов вылетает на тротуар, как из пушки, рассыпается, как теннисные мячики, но велосипедист без зазрения совести уносится прочь. Отец кидается спасать апельсины, мать оборачивается, думая прийти на помощь, и выпускает мальчика из виду всего на мгновение.

Белый кроссовок с расписанными фломастером рожицами первым отрывается от безопасного островка тротуара. Мальчик следует правилам и гордо идёт вперёд, как его учили.

Визг шин влетает в этот гвалт звуков нотой, прозвучавшей невпопад. Я первой замечаю чёрный джип, вылетевший на пустую полосу из-за поворота. Это чудовище из железа и бензина несётся прямо на пешеходный переход и не собирается сбавлять скорость. Для него нет препятствий – на дороге ни машин, ни людей. Только он.

Женщина, сама того не желая, выпускает руку мальчика. Пальцы один за одним выскальзывают из липкой от жары ладошки. Пускают мальчика в свободный полёт. Пара распадается, и малыш оказывается посреди пешеходного перехода совсем один. Он видит джип, как и мать, впавшая в шок, как и отец, собирающий апельсины. Как и я, но продолжаю стоять без движения, без попыток ринуться вперёд и вытянуть ребёнка из-под колёс.

Я не двигаюсь с места и только чувствую, как солёные ручьи стекают по моим щекам. Женщина слишком поздно приходит в чувства и кричит мальчику бежать дальше по переходу, но ребёнок уже во власти паники, а ей даже взрослые не всегда способны противостоять. Он оглядывается на отца, на мать с перекошенным от ужаса лицом, и решает бежать к ним.

Я хочу закрыть глаза, чтобы не видеть… Но я здесь именно для этого. Чтобы смотреть. И не пытаться вмешаться в ход событий.

Водитель замечает препятствие на пути слишком поздно. Чёрный джип пытается затормозить, но две тонны на скорости девяноста километров в час не так-то просто поддаются манёвру. Шины истошно визжат, рисуя на асфальте чёрные полосы. Словно кто-то нарисовал грифельным карандашом траекторию смерти. Моя нога машинально сама давит землю, словно от этого педаль джипа вдавится в пол и остановит железного монстра.

Мальчик почти успевает. Но судьба никогда не учитывает никаких «почти». У неё всё выверено по мгновениям.

Глухой удар. Истошный вопль. И смертельная тишина.

Я зажмуриваюсь за долю секунды до того, как бампер джипа врезается в маленькое тельце. Я больше не могу смотреть – этот сон до невыносимости реален. Из всех смертоносных кошмаров этот – самый страшный. Ведь на моих глазах сбили ребёнка. А я стояла в стороне и ничего не сделала.

Глава 1

Первой отступила тишина. Долгое молчание мира так походило на вакуум, но внезапно раздался писк. А затем ещё один и ещё. Слева что-то еле слышно гудело, откуда-то издалека доносился шелест ветра и пение птиц, а совсем рядом – чьё-то дыхание. А может, это дышала я, просто пока не привыкла к этому проявлению жизни.

Затем отступила и тьма. Кромешный мрак, затянувший меня со всех сторон, рассеялся – так заря окрашивает небо светлыми сполохами. Сначала полоска света, затем слишком яркое пятно, колющее глаза. На мгновение даже захотелось вновь провалиться туда – в безмолвное ничто, из которого я так долго выбиралась. В котором сбивали мальчика снова и снова. Но больше мне не хотелось смотреть, и я потянулась к свету. Всем телом, всем душой, до конца не понимая, что болело сильнее.

– Вам нужно лежать.

Женский голос напугал меня, но затем принёс успокоение. Тёплая рука коснулась плеча и мягко надавила, опуская моё тело в то самое положение, в котором у меня всё отекло. И как только я почувствовала чьё-то касание, пришли и другие ощущения. Ужас, сожаление и боль.

Всё тело болело, будто меня засунули в большую мясорубку и перекрутили несколько раз. Но больше всего ломило левую руку и кружилась голова. Надоедливый писк продолжал врываться в сознание и только усиливал боль.

– Лежите, – повторил тот же голос. – Я сбегаю за врачом.

Только когда глаза более или менее привыкли к свету, я разглядела, как бледно-голубое пятно обогнуло койку и исчезло где-то справа, вне поля моего зрения. С каждой секундой зрение ко мне возвращалось, как и сознание. Слепые пятна рассеивались, и передо мной появлялось всё больше и больше цветов. Бледно-жёлтые стены комнаты, бежевая занавеска, красочное буйство разных оттенков в вазах, розовая полоска, бегущая и подпрыгивающая на мониторе.

Я в больничной палате, скована болью и датчиками, так что я теперь – единое целое с целой системой бездушных мониторов. Они отслеживают каждый удар моего сердца, каждый вдох и каждый жизненный показатель. А значит, я всё ещё жива. Но почему я здесь?

Сколько бы я ни пыталась напрячь память и вернуться на несколько часов или на день назад, сколько бы ни копалась в прошлом и его обстоятельствах, я помнила только как допиваю остатки кофе и ставлю чашку в раковину, а потом как чёрный джип сбивает мальчика.

Я попыталась приподняться, упёрлась локтями в жёсткий матрас больничной койки и тут же поёжилась от боли. Слабость сковала каждую мышцу и взяла надо мной верх, так что я тут же упала на подушку и подчинилась её неоспоримой диктатуре. В некоторых больницах есть специальные кнопки для вызова персонала. Мне отчаянно понадобилась такая, чтобы вдавить её до предела, чтобы кто-то пришёл и объяснил, что тут происходит. Где я и почему так болит левая рука под бинтами. Что произошло и жив ли ребёнок…

Кнопка никак не находилась, но мои молитвы и без неё были услышаны. Дверь резко распахнулась, впуская в палату звуки больничной рутины, запахи лекарств и дрянного кофе с дежурного поста. Вместе с ними вошли двое. Низкая, широкая – комод среди людей – женщина возраста моей мамы в бледно-голубой униформе медсестры. И за ней – высокий, сосредоточенно-серьёзный доктор. Белый халат развивался за ним мантией, в руках он держал планшет, наверняка, с данными обо мне, а лицо выражало не больше, чем эти голые стены. В любой другой день, при любых других обстоятельствах, я бы обратила внимание на его пронзительный взгляд и небрежную щетину, которая очень ему шла.

Но день сегодня явно был не тот.

– Мисс Хардинг, – глубоким голосом, предназначенным для радио, заговорил он, отрывая взгляд от планшета. – Наконец-то вы с нами.

– Что случилось?

Первые слова за… сколько? Наверняка я долго пролежала здесь, так что тело забыло, как двигаться, а связки – как издавать звуки. Голос мой прохрипел смычком по растянутым струнам. Во рту пересохло так, что мне хотелось выпить целое море.

– Я доктор Рональд Эймс, – представился мужчина. – Но все зовут меня просто доктор Рон. Как вы себя чувствуете?

– Можно мне воды? – прохрипела я, и услужливая медсестра тут же подскочила к столику у окна, налила воды в стакан из кувшина рядом с целой коллекцией цветов. Розы, ромашки, астры… Так много людей принесли мне цветы? И только кто-то один запомнил, что больше всего я люблю пионы.

Я не успела вдоволь насладиться красотой их розовых лепестков. Медсестра помогла мне сесть и протянула стакан, пока врач сверялся с показателями мониторов. После двух глотков я почувствовала себя лучше. Как увядающий цветок корнями впитывала влагу, но мне было мало. Я влила в себя стакан и попросила ещё.

Терпеливо дождавшись, пока я вдоволь напьюсь, доктор присел на край кровати и сжал планшет на коленях. В самом верху я заметила своё имя и поняла, что он держит мою историю болезни. Вот только я ничем не была больна. Тогда почему я здесь?

– Сейчас я осмотрю вас, это не займёт много времени, идёт? – дежурно улыбнулся доктор, достал из кармана маленький фонарик и стал светить мне в глаза. – У вас что-нибудь болит?

– Только голова кружится. И ещё рука…

Для убедительности я попыталась поднять и повертеть левой рукой, но та сразу же дала о себе знать тянущей болью. Какого чёрта она перебинтована и отказывается мне починяться? Я сморщилась и уложила её обратно.

– Немудрено, – сделав какие-то записи, произнёс доктор Рон. – У вас перелом ладьевидной кости, но не волнуйтесь, он срастается довольно быстро. Четыре недели и рука будет как новенькая. Что-то ещё?

– Нет, ничего серьёзного, только… всё тело зудит и ноет, словно меня пинали ногами несколько часов.

Лёгкая улыбка коснулась губ доктора, пока он слушал меня и записывал данные с монитора в карту. Затем передал планшет медсестре и попросил её взять у меня кровь на анализ, а также записать на МРТ через несколько часов. Когда женщина вперевалку удалилась из палаты, доктор Рон подарил мне всё своё внимание.

– Знаю, мои вопросы покажутся вам глупыми, но вы помните, как вас зовут?

– Роуз Хардинг.

– Хорошо. Сколько вам лет? Какой сейчас год?

Понимая, что этот примитивный спектр вопросов входит во врачебную рутину, я всё же начинала раздражаться, потому что чувствовала себя в своём уме. Но не на своём месте.

– Двадцать девять лет. Сейчас две тысячи пятый. «Балтимор Рейвенс» обыграли «Даллас Ковбойс». А Эдриан Броуди получил свой второй «Оскар».

Доктор Рон улыбнулся ещё шире, а его шоколадные глаза с жёлтыми крапинками потеплели на несколько градусов. Так бывает, когда в Балтимор резко приходит весна.

– Я помню всё, доктор, кроме того, как сюда попала.

– Что последнее вам запомнилось?

– Как я пила кофе в своей квартире.

В памяти раз за разом чашка оказывалась в мойке, но потом – пробел. Словно воспоминание стёрли с плёнки моей жизни одним нажатием кнопки. Словно линию моей жизни вытерли ластиком для карандашей.

– Потом – ничего… Теперь, когда вы убедились, что я в своём уме, не расскажете, что случилось?

– Вы попали в аварию, – осторожно стал рассказывать доктор Рон, чтобы лишний раз не травмировать мою душу. – Ехали по мосту Гановер Стрит и врезались в бетонное заграждение. Вас доставили в больницу Мерси с травмами головы и руки. Как я уже сказал, у вас перелом ладьевидной кости, многочисленные травмы и ушибы, а также наблюдалось сотрясение. Вы пролежали без сознания двое суток, но теперь выглядите вполне… – он рукой обвёл моё дряхлое, болезненное тело, и усмехнулся: – Свеженькой. После такой-то аварии.

На несколько секунд я взяла паузу. Нужно было срочно уложить всё это в голове. Но новости походили на лишнюю пару брюк, которые никак не помещались в переполненный чемодан.

– Всё так серьёзно? – ужаснулась я. – Кто-нибудь ещё пострадал?

– К счастью, только ваша машина и мост, – утешительно улыбнулся доктор Рон. Для человека, который постоянно имеет дело со смертью, он слишком часто улыбался. – Не волнуйтесь, мисс Хардинг, вы никому не навредили.

– Значит… я виновница аварии? Что же случилось? Я не понимаю…

– На этот вопрос я вам ответить не могу. Только вы сами, если вспомните обстоятельства аварии.

– А я могу вспомнить?

– Память – вещь гибкая и очень непостоянная, – вздохнув, принялся объяснять доктор Рон, а я словила себя на мысли, что его глубокий голос меня успокаивает. – После таких травм, как ваша, это в порядке вещей. Вам ещё очень повезло, что вы отделались только переломом и лёгким сотрясением. После травм головы многие впадают в кому на недели, а потом не могут вспомнить своего имени. Вы же быстро идёте на поправку.

Переваривая слова доктора, я продолжала копаться в памяти, выуживая мельчайшие подробности того дня. Расспрашивала снова и снова, чтобы собрать полную картину из осколков прошлого. Но она никак не собиралась, точно несколько пазлов были утеряны навсегда. В меня не въезжали сзади, меня не подрезали и не перебегали мне дорогу. Я просто влетела в бетон на скорости семидесяти километров в час, ударилась головой о стекло, выбив его напрочь, и сломала руку, пытаясь защититься от удара.

– Погодите, а какой сегодня день?

– Двадцать восьмое марта, пятница.

– Мамин день рождения…. – прошептала я сама себе под нос. – Я ехала к родителям в Кёртис Бэй. Боже, родители! Они вообще…

– Мисс Хардинг, успокойтесь, – доктор Рон сменил тон на командирский, поднялся и настоятельно прижал меня к постели, когда я попыталась снова встать. – Вам сейчас нельзя ни волноваться, ни бродить.

Прислонившись к подушкам, я прикрыла глаза, выискивая равновесие, ось, за которую можно зацепиться, чтобы комната не танцевала перед глазами. Меня словно запихнули в трюм корабля, попавшего в шторм.

– Ваши родные всё знают, – продолжал доктор. – Им сообщили сразу же, как только привезли вас сюда. Мама сидела у вашей постели всё это время, а отец и сестра постоянно приходили и приносили передачи от ваших знакомых.

Кивок в сторону столика у окна подсказал, что все эти цветы – от родителей, Эделин и того узкого круга знакомых, с жизнями которых пересекалась моя. Их не так уж много, но ведь и счастье измеряется ни в том, сколько букетов приносят в твою палату, когда ты болен. А в том, сколько людей в это время навещают тебя. Мне до безумия захотелось увидеть маму, получить ободряющую улыбку отца, закатить глаза от привычной колкости старшей сестры. Когда жизнь пытается сбить тебя с пути, так важно пойти по старым дорогам вместе с теми, кто всегда освещал твой путь.

– Я всё испортила, – вздохнула я горечь всей этой ситуации. – Испортила мамин день рождения.

– Вы правда так думаете? – ухмыльнулся доктор Рон, у которого на каждый вопрос был заготовлен ответ, выученный не только по медицинским учебникам, но и по урокам жизни. Он машинально взял меня за здоровую руку и легонько сжал, согревая не только ладонь, но и сердце. – Вы думаете, что ваша мама огорчилась от того, что не задула свечи на именинном торте? Бросьте. Думаю, она больше расстроилась, что её любимая дочь не смогла зажечь эти свечи для неё. Потому что попала в беду.

– Я хочу их увидеть.

– Непременно. Сейчас мы вас накормим и отвезём сделать несколько анализов, чтобы убедиться, что вы и правда в порядке. А когда вернётесь в палату, все ваши близкие уже будут вас ждать, договорились?

Я всё ещё барахталась в неизвестности без спасательного круга. Меня выдернули из жизни, заставили свернуть на сто восемьдесят градусов и забыть, почему. У меня нет проблем со здоровьем, я всегда внимательна, никогда не разговариваю по телефону и не лихачу за рулём. Моя машина всегда проходит техобслуживание, потому что папа в этом деле слишком скрупулёзен. В нашей семье он – что-то вроде личного автомеханика, который поддерживает машины всех своих дам в исправности.

Что заставило меня крутануть руль и направить несколько тонн железа в бетонное ограждение моста? Перед глазами снова возник мальчик в голубой футболке, его испуганный взгляд и визг шин… Я смотрела на всё это со стороны, но может быть…

– Доктор Рон, вы сказали, что больше никто не пострадал в аварии…

– Нет, как я и сказал, всё обошлось.

– Но как же тот мальчик?

Аккуратные тёмные брови врача сдвинулись к переносице, разрисовав гладкий лоб двумя кривыми канавками. Морщины ничуть не портили обаяния доктора Рона, пока он пытался припомнить хоть что-то ещё об обстоятельствах аварии. Пока он думал, всего несколько секунд, я успела нырнуть в самую глубину, в тёмное ущелье его светло-коричневых глаз, расчесать взглядом густые ресницы на верхнем веке и уловить еле заметную ямочку на правой щеке. Когда глаза дошли до его губ, те произнесли:

– Простите, мисс Хардинг, но я не знаю, о чём вы говорите. Никакого мальчика, тем более пострадавшего в том инциденте, не было. Скорее всего, вам это просто приснилось.

Он подмигнул, похлопал меня по руке и поднялся с постели, намереваясь уходить. Десять минут, отведённые на пациента, истекли, и ему пора было бежать к следующему. Мы все для них – всего лишь пункты в нескончаемом графике посещений.

– Отдыхайте и готовьтесь к анализам.

Как только доктор Рональд Эймс отпустил мою руку, пальцы тут же стали замерзать, как и всё внутри. Будто я вышла на растерзание зимы без пальто и с босыми ногами. Так не хотелось оставаться одной. Хотелось, чтобы кто-то объяснил, что именно случилось на мосту. И жив ли тот мальчик.

А если он всего лишь плод моего воображения, то почему его смерть показалась такой реальной?

Доктор Рон вышел из палаты, оставив меня с мертвецом из снов. И только писк монитора напоминал, что хотя бы я всё ещё жива.

***

Больничная палата, но не моя. Стены цвета неба, что постепенно утрачивает свой оттенок, бледнеет и превращается в прозрачную массу. Жалюзи на окнах, из форточки не разглядеть высокого каштана, что доставал своими могучими ветвями до стекла и, покачиваясь на ветру, стучался, будто хотел войти с визитом. Ни стола с букетами, ни уже приевшегося писка монитора.

Как я здесь оказалась? Ведь только что я вытерпела мучительно долгое сканирование в капсуле МРТ и отдыхала на койке, всё ещё сохранившей мой запах и тяжесть моего тела.

Вместо меня на ней лежала женщина и глубоко дышала: её грудь, облачённая в больничный халат, вздымалась и опускалась в определённом ритме. Вдох-выдох, пока сердце послушно гоняло кровь по всем уголкам тела. Молодая, может, несколькими годами старше меня, но в гораздо более тяжёлом состоянии. Ведь я очнулась, а она всё ещё пребывала в мире грёз. Аппараты почему-то молчали о её сердцебиении, и не переводили в цифры показатели её жизни, хотя та измеряется далеко не пульсом и уровнем кислорода. Я видела, что девушка была жива, но монитор не отображал её состояние. Скорее всего, его отключили, чтобы дать пациентке отдохнуть без посторонних звуков.

Бледная, как сама белая простыня под её телом. Рыжие волосы, утратившие блеск, рассыпались по подушке ярким полотном. Тоненький нос с горбинкой вдыхал пропахший хлором и спиртом аромат больницы, а губы сомкнулись в прямую линию, слишком бледную без помады. Почему-то мне показалось, что эта девушка любила красить губы. Ей бы пошло, под цвет волос.

Но почему она в моей палате? Или… почему я в её?

Чтобы не разбудить и не вторгнуться в её орбиту, я намеревалась тихонько выйти и вернуться к себе, как внезапно в тишине за спиной что-то захрипело. Резко обернувшись, я заметила, как девушка тянет воздух, но как будто не может вдохнуть. Если девушка и переживала агонию, то по лицу ничего не возможно было сказать – оно оставалось таким же бесчувственным, невозмутимым, как будто неживым.

Что-то происходило, но я не могла понять, что именно. И не могла ничего сделать. Сердце ныло, шептало, что она умирает, что я должна вернуть её к жизни или сбегать за помощью. Но моё тело не подчинялось. Его заморозило, застопорило, заклинило.

А когда я пришла в себя и подбежала к девушке, она никак не реагировала на мои прикосновения. Она словно ничего не чувствовала.

– Сюда! На помощь! – закричала я и попыталась выбежать из палаты, да хотя бы открыть дверь и найти хоть кого-то, кто понимает в смерти чуть больше меня, но не могла коснуться ручки. Я стала призраком в мире живых или живой в мире призраков. – Помогите! Ей нужна помощь!

С дверью справиться не удалось, так что я стала кричать, пока лёгкие не загорелись, а горло не осипло.

Но почему никто не приходит? Ведь врачи всегда прибегают, если у пациентов начинается какой-то коллапс. И почему молчат мониторы? Может… Я глянула на датчик, точно такой же, какой крепили ко мне, пока я прохлаждалась без сознания. Только он валялся без дела рядом с рукой девушки. Импульсы не передавались по проводку к монитору, и тот не голосил о смертельной опасности. Врачи просто не знали, что с девушкой что-то не так.

Хрип прорвался в лёгкие в последний раз, и её грудь больше не поднялась. Артерия, которую было отлично видно сквозь тонкую кожу на худой лебединой шее, угомонилась и перестала пульсировать. Кровь закончила свой цикл и больше не текла по венам. А сердце замерло, отстучав своё.

Я задохнулась ужасом и скорбью. На моих глазах умерла девушка, но никто ничего не сделал. Я ничего не сделала. Я стояла и смотрела на тело, из которого ушла жизнь, вылетела душа, и просила о том, чтобы это оказалось сном. Страшным кошмаром, который забудется уже через пять минут после пробуждения.

– Дорогая, проснись…

Незнакомка продолжала лежать неподвижно, бледнея и всё больше сливаясь с невзрачным покровом постельного белья.

– Дорогая, это мы. Открой глаза.

Нежный голос пытался дозваться, достучаться, пробиться ко мне сквозь стену из боли, но та всё растекалась и растекалась по телу, а слёзы – по щекам. Я видела умерших на похоронах, но никогда ещё не сталкивалась со смертью вот так… Ни разу смерть никого не забирала на моих глазах.

Глава 2

– Роуз, ты меня слышишь?

Я открыла глаза. Резко дёрнулась и стряхнула сон, как муку, просыпанную на передник во время готовки.

Снова моя палата. Снова аромат цветов. И обеспокоенное лицо мамы напротив.

Смерть никогда не рассказывает о своих замыслах, а жизнь уж тем более. Она строит свои планы, вписывая нас в участники разных событий, и сама не всегда знает, какую роль кому выделить. Главного героя или второстепенного персонажа.

В то утро, когда я очнулась в палате интенсивной терапии, судьба сделала меня центром вселенной как минимум для четверых. С аппетитом проглотив больничный завтрак, я пережила транспортировку и заточение в аппарате магнитно-резонансной томографии, после чего задремала в уже привычной постели в своей палате.

Та девушка… Она просто приснилась мне. Как я и просила, она – всего лишь страшный сон, закравшийся в сознание. И скорее всего, я не забуду его через несколько минут, но хотя бы смогу вздохнуть полной грудью. Тем более, что рядом были те, кого я любила больше всего.

– Мам… – проговорила я, поднимаясь на подушках. – Ты здесь.

– И не я одна.

К постели подошёл отец, который своей фигурой заполнял всё кругом. Его добродушное лицо улыбалось мне с высоты в сто восемьдесят сантиметров, а глаза ласково глядели, точно обнимая издалека. Из-за его спины появилась и Эделин, точная копия отца, с теми же зелёными глазами и губами, которые привыкли растягиваться в улыбку. Как всегда красива и блистательна, чего не скажешь обо мне. Наверняка, если бы моя старшая сестра пережила аварию и два дня пролежала в забытье, она бы всё равно очнулась во всей своей красе, с которой можно сразу на обложку.

– Я так рада вас всех видеть.

– Мы переживали, сестрёнка.

– Ты нас очень напугала, Роуз, – поджав губы, произнёс отец. Он всегда прятал все свои чувства за улыбками. И за этой, напряжённой, выдавленной сквозь силу, прятал тревогу за дочь. – Мама два дня ночевала у тебя в палате и ругалась с персоналом.

– Потому что они пытались прогнать меня домой, – возмутилась мама и придвинулась ближе, сжимая здоровую руку. Вся моя семья будто хотела зажать меня в тисках, но боялась даже приблизиться на шаг, лишь бы не сломать моё хрупкое тело, раз уж не удалось этого сделать бетонному ограждению. – Как ты, милая?

– Могло бы быть и хуже.

– Это точно, – театрально выдохнула Эдди, которой частенько хотелось внести в обыденность нотку драматизма. – Твой «Шевроле» наполовину всмятку, ты чуть не протаранила микроавтобус и вообще просто чудом…

– Эдди, – осадил отец. – Давай полегче.

– Нет, пап, я хочу всё знать. Доктор Эймс рассказал только, что я врезалась в заграждение моста, но я ничего не помню. Расскажите мне всё, что знаете.

И вся моя семья принялась играть в переглядки. Порой взгляд значит гораздо больше, чем кажется. Он может говорить: «Я люблю тебя», «Как ты прекрасна» или же «Готова ли она?». Но я была готова ко всему, что мне предстояло услышать. Что бы ни случилось на мосту Гановер. Другую сторону событий, раз уж моя память отказывалась воспроизводить то, что видели глаза.

Дом моих родителей в Кёртис Бэе, в котором мы с Эдди выросли, – всего три спальни да небольшая гостиная, но он никогда не отказывался принимать гостей, несмотря на свои скромные масштабы. Тот день для мамы начался с лавины поздравлений, цветов и завтрака в постель, звонков и искренних пожеланий. Она всё утро радовалась долгожданному весеннему солнцу и готовила ужин с запасом – всегда кто-нибудь забредал без приглашения и оставался желанным гостем.

К четырём под черепичной крышей собрались самые близкие: Эдди в гордом одиночестве и наверняка лучшем из своих платьев, подруги мамы со времён университета, соседки со всей Хейзел-стрит, с которыми мама сдружилась только сильнее, когда её дочери разъехались по своим взрослым жизням. Не хватало только младшей, которую с нетерпением ждали, а потому не садились за праздничный стол на заднем дворике.

Звонок раздался среди гомона гостей и никого не встревожил, ведь телефон целый день надрывался от тех, кто хотел поздравить маму с праздником. А когда она сняла трубку, то не услышала тёплых слов. Только короткое и страшное:

– Ваша дочь, Роуз Хардинг, в больнице Мерси. Она попала в аварию и получила серьёзные травмы. Не могли бы вы приехать?

Утка в брусничном соусе, картофельные биточки, блинчики с рыбным паштетом так и остались остывать на столе. Гости так и не распробовали их на вкус, потому что мама чуть живая выпроводила всех вон и за две минуты собралась, чтобы ехать в больницу Мерси. Она переживала гораздо сильнее, чем стоило. Доктор Рональд Эймс сообщил моей семье, что я сломала запястье, получила сотрясение и сейчас отдыхаю. Когда приду в сознание – зависит лишь от меня.

Как же многое зависит от нас. Сама жизнь и даже смерть.

Вопреки правилам больницы мама с отцом проводили у моей постели больше времени, чем весь медицинский персонал. Если бы пребывая в своих грёзах я бы только могла почувствовать, что она рядом, что сжимает мою руку и надеется на лучшее, я бы открыла глаза гораздо раньше. Ничего нет сильнее любви, и никто не умеет любить сильнее матери.

Отец приносил ей кофе, общался с врачами, привёз сменную одежду и зубную щётку из дома, пока мама поселилась по соседству в моей палате.

– Так и знала, что не стоило мне уезжать домой, чтобы принять душ, – сокрушалась она теперь. – Ты бы не очнулась в одиночестве.

– Я была не одна, – попыталась утешить я маму. – Со мной была медсестра. И ты сама всегда говорила, что настоящая любовь и забота чувствуется даже на расстоянии. Я больше переживаю, что испортила тебе весь праздник.

– О, даже не думай об этом! – махнула рукой мама и улыбнулась сквозь набежавшие слёзы. В отличие от отца, она никогда не скрывала эмоций, и могла бы кого угодно перещеголять в искренности. – Главное, что ты цела.

– И о машине не беспокойся, – сказал отец. – Я отвёз её в мастерскую. Над ней уже вовсю работают механики. Мы тут с мамой подумали, что ты можешь пока взять нашу машину.

– Спасибо вам, но всё в порядке. Обойдусь своими двоими или автобусом. Я не настолько разбалована, чтобы передвигаться только за рулём.

Следующие полчаса мама всячески меняла тему и рассказывала о подарках, что ей подарили подруги. Папа упомянул мистера Андерсона, начальника, который заглянул с букетом и открыткой от всего штата «Метрополя», пожелал скорейшего выздоровления и посоветовал не спешить возвращаться на работу. Мир графического дизайна проживёт недельку-другую без лучшего специалиста. Только Эдди всё мялась за спинами родителей, так и не решаясь спросить то, о чём хотела. Пока вопрос не повис в воздухе сам собой.

– Как это случилось?

– Если честно, это я хотела спросить у вас…

– Может, пока не будем об этом? – встревожилась мама. – Лучше бы тебе пока не волноваться.

– Нет, мам, мне нужно знать. Я ничего не понимаю, как вообще такое могло произойти.

– Мы знаем только, что ты потеряла управление, – вмешался отец. – Полицейские показали нам записи с видеокамер на мосту Гановер. Ты ехала по средней полосе, а потом… – он нервно сглотнул. – Дёрнулась, словно почувствовала или увидела что-то. И тебя понесло к ограждению.

– Мальчик… – снова вспомнила я ребёнка, исчезающего под колёсами чёрного джипа. Наверняка именно он напугал меня. Но почему тогда другие водители не остановились? – На той записи не было мальчика лет пяти-шести в голубой майке? Его… сбила машина.

Папа опасливо глянул на маму, а та скомкано пожала плечом.

– Роуз, на мосту не было никакого мальчика, – осторожно произнёс отец, словно боясь расстроить или смутить меня. – Плотный поток машин и только. А ты видела мальчика?

Голубая футболка, белые разрисованные кроссовки. Красивая женщина придерживала его за плечо. Апельсины прыгали мячиками по дороге. Им нечего делать на мосту и тем более переходить его. Место будто отличалось.

Но я их видела. Я их слышала. Я не придумала. Иначе почему я так резко вильнула и поцеловала бетон, как сказал отец? Но если другие попутчики не видели их, если камера никого не уловила, то вероятно я схожу с ума.

Подумав об этом, я вжалась в подушки, ища хоть какую-то опору. Отец, мама и Эдди продолжали буравить меня глазами, поэтому пришлось соврать:

– Нет, я никого не видела.

Глава 3

Каждому из нас уготован бесконечный поток счастья, страданий и боли. Чувств, что под сильным напором врезаются в тебя на протяжении всей жизни. Мы, словно сито, пропускаем всё через себя и не всегда сами выбираем, что оставить внутри, а что отпустить. И в этой лавине несчастий рано или поздно забываешь о хорошем. О том, что где-то ещё случаются чудеса.

Я не верила в Санту, Пасхального Кролика или мир во всём мире, но пришлось допустить проблеск надежды на то, что всё же есть в этом мире нечто, не поддающееся объяснению. Я поняла это в ту минуту, когда через несколько часов после ухода родных, в палату бодро вошёл доктор Рональд Эймс, словно с эффектом дежа вю. Такой же самоуверенный, задорный и готовый сражаться с любым недугом, который попадётся ему на пути.

– Это просто чудо какое-то, – восторженно произнёс он. – Вы – чудо.

– Простите?

Я отложила книгу, которую привезла Эдди из моего домашнего запаса новинок, что были куплены, но так и не прочитаны. Меня давно отключили от датчиков, и монитор наконец закончил свою противное вещание. Когда та самая грузная медсестра в нежно-голубой униформе освобождала мой палец от датчика, мне вспомнилась девушка с рыжими волосами, но я тут же прогнала этот сон прочь. Слабость всё ещё сковывала тело, каждый ушиб отзывался болезненным спазмом, а перебинтованная рука сводила с ума, но я чувствовала себя вполне сносно. Однако на чудо это никак не тянуло.

– Вы поступили к нам с обширной гематомой височной доли, сотрясением и никак не хотели приходить в сознание, но… ваши анализы показали, что гематомы как и не было.

– Но это ведь хорошо?

– Это потрясающе! Настоящее чудо. Я ещё не видел, чтобы отёк спадал так быстро. Как будто вашу голову подменили. Или вы не попадали в аварию, а стукнулись о дверцу кухни.

– Ничего не понимаю… Как такое возможно?

– В медицине тоже иногда случаются чудеса, – улыбнулся доктор Рон. – Думаю, мы подержим вас под наблюдением ещё денёк-другой и отпустим.

– Было бы здорово, – воодушевилась я. – Несколько часов в этой стерильности – и мне уже хочется застрелиться. Скучаю по горе немытой посуды и беспорядку в спальне.

Смешливые искры запрыгали в глазах доктора Рона, которыми он согрел меня чуть дольше приличного. Кашлянув, он распрощался до следующего визита и наказал найти его, если вдруг почувствую себя хуже.

Но я крепла, как молодой побег, что прорывает почву и тянется к свету. Мне так хотелось поскорее выйти из четырёх стен, вдохнуть полной грудью и вернуться к той жизни, которую я чуть не потеряла. Правду говорят, что мы не ценим то, что у нас есть, пока это не отнимут. Мне словно дали второй шанс, и я не собиралась упускать его.

Через два дня скучной монотонности и не слишком интересной книги, регулярных анализов и посещений близких, доктор Рон в очередной раз скрасил моё пребывание в палате своим визитом и сказал, что я могу собираться.

– Хотя будет жалко терять такую пациентку, которую даже лечить не пришлось, – в своей смешливой манере добавил он и смутился своих же слов. – Все бы шли на поправку так быстро.

Ещё до обеда я побросала в спортивную сумку сменную пару белья, носков, книгу и ноутбук, который я даже не открыла, чтобы проверить рабочую почту или выполнить пару заказов, зубную щётку и прочие мелочи. Одной рукой проделывать привычные вещи было не так-то просто, но небольшие затруднения с простыми делами ждали меня ещё минимум три недели. Отец должен был приехать к стенам больницы через пятнадцать минут, так что у меня ещё оставалось время, чтобы подписать документы и поблагодарить доктора Рона и его верную помощницу миссис Шелтер, ту самую медсестру, что была рядом, когда я очнулась. Но когда я вышла из палаты и подошла к стойке дежурной медсестры, всё воодушевление скомкалось в липкое, неприятное чувство.

Миссис Шелтер, эта добрейшая и тёплая, как парное молоко или сама мама, женщина сидела в кресле на колёсиках по ту сторону стойки и рыдала, прикрыв лицо ладонями. Рядом кружили две другие медсестры помоложе: одна предлагала ей чай с ромашкой, другая гладила по плечу и говорила, что всё будет хорошо. Как часто мы это слышим и как редко сами в это верим.

Бросив сумку на пол, я на мгновение замерла, не зная, что делать. Мне хотелось проявить участие, отплатить добром на то добро, что миссис Шелтер сделала для меня за эти дни. Тайно подкладывала плитку шоколадки к полусъедобному завтраку. Занимала вечернюю тишину своей живой болтовнёй о внуках. Купила мне расчёску в киоске через дорогу, потому что Эдди забыла положить мою. Согласилась раздать подаренные цветы тому, кто задерживался в больнице подольше моего. Всегда весёлая, смешливая, плюющая на саму смерть в стенах этой больницы, где та по праву занимает свой трон.

А теперь всю эту жизнерадостность вытеснили из её сердца. Лицо покраснело, нижние веки распухли, а лёгкие никак не могли ухватить достаточно воздуха для глубокого вдоха. Кто-то обидел её. Пациент, член семьи или сама жизнь. А я не знала, имею ли право расспрашивать или лучше притвориться, что ничего не видела. Некоторые ненавидят жалость. Другие не приемлют безразличие.

Наплевав на чувство такта, которое мама взращивала в нас с Эдди с самого детства, я решилась вмешаться, но не успела. Оглушающий и даже грозный стук каблуков принёс с собой худую женщину в чёрном платье и белом халате, накинутом на плечи. В отличие от всего персонала причёска претендовала на звание идеала – ни один волосок не выбивался из скрученной на затылке улитки. Те, кто присматривают за жизнями и отгоняют смерти, не могут позволить себе такой роскоши. И я решила, что скорее всего это не простой доктор и даже не заведующий отделением. Наверняка главврач – только те носят такие высокие шпильки и столь строгое выражение лица.

Её появление заставило напрячься всех в радиусе целого этажа. Молоденькие медсёстры вжали головы в плечи, моя дорогая миссис Шелтер перестала плакать, и даже я еле подавила рефлексы сбежать куда подальше.

– Миранда, – холодно проговорили её тонкие губы, обмакнутые в нюдовую помаду. – Ко мне в кабинет. Живо!

И каблуки зацокали прочь, стройные ноги унесли снежную королеву больницы Мерси восвояси.

– Всё нормально, – заверяла миссис Шелтер коллег, когда я перестала смотреть вслед главврачу и вернула всё внимание ей. – Я должна ответить за свою ошибку.

Поправив форму, пригладив вихор и дважды глубоко вдохнув проспиртованный больничный аромат, Миранда Шелтер собрала всю волю в кулак и пошла вслед за начальницей. Медсёстры жалостливо помотали головами, посетовали на её судьбу и стали постепенно возвращаться к своим делам. Что горе для нас, для кого-то – лишь эпизод.

И Миранда Шелтер должна была стать приятным эпизодом, но он закончился на грустной ноте. Пора было возвращаться к своей жизни, как эти медсёстры – к своей.

– Извините, не могли бы вы дать мне документы на выписку? – спросила я через стойку.

– Я займусь, не отвлекайтесь, – встрял знакомый голос.

Доктор Рон подошёл к стойке, бросил планшет на столешницу с особой яростью и растёр лицо ладонями, как делают те, кого изрядно помотало. Его обаяние утратило какую-то искру, тело перестало гореть изнутри. Впервые за дни моего пребывания в больнице Рональд Эймс позволил себе сбросить стальную маску, стереть улыбку и показать миру настоящего врача – утомлённого, разбитого и озлобленного на саму жизнь. За её несправедливость и её повороты, в которые мы не всегда входим.

– Что-то случилось? – спросила я.

– Здесь постоянно что-то случается, – беззлобно ответил доктор Рон, но без привычного легкомыслия. – Давайте я помогу вам выбраться отсюда. Так, ваши документы должны быть где-то здесь…

Он обогнул стойку и стал рыться в ворохе бумаг, пока я со сдавленным сердцем наблюдала за ним. Нет ничего страшнее человека, который утратил надежду и самого себя, а в эту минуту Рональд Эймс выглядел безнадёжным, отчаявшимся и совсем не самим собой.

– А, вот и они. Роуз Хардинг, – пробормотал он себе под нос, пробежавшись глазами по чернилам. – Подпишите здесь и вот зд…

Но я отвлеклась от документов и перестала слышать доктора Рона. Скрипя колёсиком по плиточному полу, мимо меня проехала каталка. Санитар в тяжёлой весовой категории катил её куда-то по коридорам этажа. Может, я бы и не обратила на неё никакого внимания, если бы не рыжее пятно на белом фоне простыней. Оно бросилось в глаза, отпечаталось в поле бокового зрения и заставило меня обернуться.

Боже… Не может быть!

Девушка из сна. Рыжие волосы так же разбросаны по подушке, глаза так же закрыты, но что-то всё же изменилось. Она была бледнее обычного. Кожа как будто начала сереть и исчезать на глазах. Грудь больше не вздымалась и не опускалась, а сердце не гоняло кровь по венам. Девушка из сна была мертва. Её везли в морг. А я не могла пошевелиться – казалось, моё сердце тоже замерло. От испуга и неверия. Это ведь нереально, это…

– Мисс Хардинг?

Как я могла увидеть во сне человека, с которым не была знакома? Которого никогда не видела? И который умер, как в моём сне…

– Мисс Хардинг!

Настойчивый голос доктора Рона вернул меня в реальность. Он изучал моё лицо, выискивал любые отклонения, заставившие меня погрузиться в бессознательное, перестать улавливать импульсы кругом. Вероятно, он подумал, что проявились последствия аварии, потому и выглядел таким обеспокоенным. Забыв о документах, он покинул пост дежурной медсестры и подошёл ко мне.

– С вами всё в порядке?

– Да, просто… – ч глянула вслед девушке, но каталка как раз заехала за угол, где располагались лифты. – Та девушка… Что с ней случилось?

Доктор Рон помрачнел, взял брошенный минуту назад планшет и стал что-то в нём писать. Вряд ли это было так срочно. Просто ему не хотелось смотреть в глаза и чувствовать себя уязвимым. Мужчины вообще не особенно любят показывать то, что у них на душе. От этого они не становятся бездушными. Скорее, ранимыми и беззащитными. А такое им не по нраву.

– Умерла, – только и сказал он, быстро двигая ручкой по бумаге. – Инсульт. Такая молодая, но никто не застрахован от смерти.

– И ничего нельзя было сделать?

Я тут же пожалела о своём вопросе. Доктор Эймс за секунду вспыхнул гневом, сжал ручку и сломал её, а затем швырнул в стену, напугав не только меня, но и медсестру, возившуюся с кофеваркой неподалёку.

– Простите, просто всего этого не должно было случиться, – он тут же взял себя в руки, явно сокрушаясь, что позволил себе лишнего, снова протянул мне документы на выписку и сказал: – Я не имел права вываливать всё на вас.

– Вы переживали за мою жизнь. Почему я не могу переживать за вашу?

Мы сошлись взглядами, и доктор Рон как-то обмяк, сбросил броню и позволил себе хоть недолго, но побыть слабым.

– Это как-то связано с миссис Шелтер? Она была сама не своя и плакала, а потом какая-то женщина увела её и…

Рональд Эймс прервал наш зрительный контакт, упёрся локтями в стойку и засмотрелся в стену. Порой с ней говорить проще, чем с живыми.

– Такая глупость, недосмотр… – заговорил он негромко. – Датчики отошли, но Миранда вовремя не проверила. У пациентки случился инсульт головного мозга, а мы даже не знали, потому что она была не подключена к аппаратам. Дьявол… Такая мелочь, а стоит целой жизни. Даже двух.

– Миссис Шелтер уволят?

– В лучшем случае, – покачал головой доктор Рон, будто всё ещё не мог примириться со случившимся. – Это ошибка, халатность, так что теперь в этой больнице начнётся охота на ведьм. И Миранда первая на очереди на костёр.

Взъерошив волосы, доктор Рон швырнул заполненный планшет на стол дежурной медсестры и бросил в мою сторону:

– Как подпишите, оставьте на столе. Всего вам хорошего, мисс Хардинг.

И даже не взглянув на меня, не попрощавшись и не приняв слов благодарности за то, что опекал меня всё это время, Рональд Эймс вразвалочку пошёл прочь по длинному коридору, беззвучно ступая в удобных белых кроксах по стерильным плитам. Я ещё долго смотрела ему в спину, взрываясь осколочными гранатами внутри. Пыталась вникнуть в то, что случилось, но у меня никак не получалось.

Только через полчаса, подписав наконец бумаги и вымыв лицо ледяной водой в туалете, я вышла из больницы и села в машину к папе, который ждал уже битый час.

– Ты в порядке, Рози? – забеспокоился отец, увидев опустошение на моём лице.

Я тоже видела его в зеркале туалета, пока минут десять просто пялилась на своё отражение и приходила в себя.

Я видела смерть той девушки за несколько дней. Я прогнала этот жуткий сон, хотя могла бы спасти столько судеб. Её, Миранду Шелтер, всех, кто наблюдал за состоянием пациентки. Каким бы безумием это ни казалось, но мой сон сбылся. Это ведь невозможно, но…

Если бы я только поверила в то, что это может быть реальностью. Если бы поузнавала, поспрашивала, сделала хоть что-то.

Но я дала ей умереть. И её смерть теперь на моей совести.

***

Незнакомый мне берег, покатистый и даже резкий, убегающий из-под ног куда-то далеко вниз. Женщина со стрижкой-каре в длинной юбке и удобных туфлях стояла на самом краю, подставив лицо тёплым лучам летнего солнца. Так умиротворённо и мечтательно она выглядела в этом буйстве зелени какого-то парка, что мне самой невольно захотелось повторить за ней. Расставить широко руки, позволить ветру щекотать мои ресницы и отпустить все тревоги в даль. Где-то позади терялся шум детской площадки, лай собак и щебет певчих птиц, но в этой части парка всё было слишком спокойно. Как перед чем-то страшным.

Так умиротворяюще и очаровательно она выглядела в своей радости, наслаждении этим коротким моментом обычного дня. Не часто мы замираем, приостанавливаем стрелки часов и таймер самой жизни, чтобы ощутить солнечных зайчиков на коже и улыбнуться небу в ответ. Такие люди, которые умеют видеть красоту в мелочах, всегда вызывали у меня уважение и даже зависть. Ведь они всегда на пару градусов счастливее всех остальных.

Я наслаждалась этим зрелищем, без зазрения совести рассматривая женщину со спины. А потом она обернулась, показала мне своё лицо и вдруг оступилась. Правая нога подвернулась под неестественным углом, все мышцы лица растянулись в удивлении, а тело внезапно стало падать назад, точно её толкала невидимая рука.

Моё сердце пережило что-то вроде инфаркта. Я закричала и бросилась вперёд, лишь бы успеть потянуться, успеть схватить её за руку и дёрнуть на себя. Но когда я оказалась в сантиметрах от края, она уже летела вниз свободной птицей. Всего шаг до смерти. Нелепый, неосторожный шаг.

Нам с детства велят не подходить близко к краю, держаться подальше от обрывов и быть крайне осторожными. Но кто слушается чужих советов? Мы никогда не думаем, что с нами может что-то случиться. Мним себя неуязвимыми, бессмертными, вечными. Но ничто не вечно в этом мире. И тем более человек.

Я стояла на краю высокого берега и смотрела, как длинные юбки теряются в складках водной глади. Как волосы цвета топлёного молока медленно погружаются в тёмную толщу и постепенно исчезают из виду. Прыгнуть бы за ней, побежать бы за помощью, сделать бы хоть что-то. Но, как и во сне про мальчика, я могла лишь стоять и смотреть, как женщина тонет. Как смерть делает свой выстрел и попадает в цель, которая всего секунду просто наслаждалась солнечным днём.

Глава 4

– Ты долго ещё будешь тут прятаться?

Тёмно-серые шторы, моя лучшая находка в бесконечных дебрях «Итси», резко отъехала в сторону, и дневной свет чуть не сжёг меня, как вампира. Мир за окном ворвался в открытую форточку уличными звуками и буйством красок, наполнив тишину комнаты и разукрасив её бежевые тона весной.

Я зажмурила глаза и отвернулась, зарывшись носом в подушку, чтобы не видеть яркого солнца и свою сестру. Эдди же не отличалась снисходительностью и не стеснялась вмешиваться в мою жизнь по любому случаю. Очевидно, случай был очень важный, раз она примчалась ко мне с другого конца города в свой законный выходной и испепеляла меня взглядом.

– Я не прячусь, – пробормотала я в подушку. – Просто не хочу выходить.

– Это одно и то же.

Эдди обогнула кровать и села у моих ног, сменив язвительный тон на озабоченный.

– Ты пропала из виду, – мягко напомнила она, убирая давно не мытую прядь волос с моего лица. – Мама места себе не находит. Ты бы перезванивала ей. Или отцу. Или мне на самый крайний случай. Что с тобой такое?

В доверии есть свои минусы. Ты даёшь человеку ключи от своей квартиры, так, на всякий случай, а он врывается в твоё затворничество и мешает придаваться жалости к себе. Я провалялась в кровати два дня, успокаиваясь полумраком задёрнутых штор и пасмурным небом, затянувшим Балтимор к выходным. Не успев вернуться к нормальной жизни, я увидела новый сон. В ту же ночь. И тогда я поняла, что в какой-то миг моя жизнь перестала быть нормальной.

Солнце успело выглянуть из мрака, но не я. Завернувшись в одиночество своей спальни, я боялась выйти из неё, боялась заснуть и просто лежала, коротая жизнь за неясными мыслями и страхами. Трусливо, глупо и отчаянно, но я ничего не могла с собой поделать. Бледное лицо рыжей девушки стояло перед глазами, словно я знала её всю жизнь и помнила каждую чёрточку лица. А когда она ненадолго пропадала из виду, на её месте появлялось лицо той женщины на берегу, летящее вниз и сознающее последние секунды своей жизни.

Я проснулась в холодном поту и не могла отдышаться. Такой реалистичный сон, озноб от ужаса, чувство полного опустошения внутри. В ту ночь я больше не ложилась, боясь вновь лицезреть чью-нибудь гибель. Я чашками глотала кофе и смотрела ерунду по телевизору, лишь бы отвлечься от кошмара. Но ничего не отвлекало. Это лекарство не имело эффекта, и любой более или менее знающий психолог сказал бы, что я просто бегу от самой себя. А мне казалось: пока я здесь, в безопасности четырёх стен, та женщина не оступится, не сорвётся с берега и не полетит вниз.

– Ты пугаешь меня, – отбросив природную беспечность, тихо проговорила Эделин. – Понимаю, тебе надо время на то, чтобы прийти в себя после случившегося, но… Ты не приходишь. Ты лишь отдаляешься от той Роуз, которую мы все знали. И ты пропустила перевязку. Доктор Эймс звонил маме, потому что не мог дозвониться тебе.

– Мне просто нужно было время побыть в одиночестве, – попыталась оправдаться я, садясь на кровати. Я чувствовала себя больной, опустошённой и ни в коем случае не хотела делиться ни с кем своими снами. Никто не поверит мне. Всё спишут на пост-травматический стресс и пропишут мне баночку антидепрессантов. – Я скоро вернусь в колею.

– Ну, ты заставила меня тащиться сюда в выходной, значит, придётся вернуться в эту колею немного раньше.

Эделин бодро встала и буквально содрала пуховое одеяло с моих плеч, обнажив перед абстракциями на стене моё уязвлённое тело в полосатой пижаме. Холод тут же защекотал голые пятки и пробрался к самому сердцу.

– Что ты делаешь? – запричитала я и потянулась за одеялом, но получила шлепок от сестры.

– Сейчас ты выберешься из этой кровати, примешь душ, оденешься во что-то более приличное и пойдёшь со мной обедать.

– Я сильно в этом сомневаюсь.

– Если откажешься, – пошла на шантаж Эдди. – Я позвоню маме, которая и так встревожена аварией и твоим состоянием, и скажу, что ты валяешься тут в депрессии, ничего не ешь и…

– Ладно! Ладно! Только не пугай меня мамой.

Эделин знала, куда давить, потому что мама в нашей семье была той хрупкой ёлочной игрушкой, с которой все обращались с особой осторожностью. Лишь бы не разбить и не сломать. Она всегда особенно тяжело переживала все наши взлёты и падения, а сейчас я пала слишком низко. У мамы уже случалось подозрение на инфаркт, а оправдывать эти подозрения мне не хотелось.

Особой терпеливостью Эдди не отличалась, но смиренно дождалась, пока я смою с себя двухдневный запашок, напитаю волосы маской, уложу их феном и подкрашусь. Ей ещё повезло, что моя стрижка-каре легко поддавалась укладке, а красилась я от силы пудрой и тушью, иначе ей пришлось бы пялиться в телефон на порядок дольше. Проделать подобное одной рукой – верх мастерства, на который я была не способна без помощи. По крайней мере, пока что.

Мы не вышли из дома без одобрительного кивка Эделин. В «Грэнни Хаус», затесавшемся через дорогу от моей квартиры прямо между фотоателье и фруктовой лавкой, стекались все белые воротнички из близлежащих офисных зданий, наполняя кафе разговорами о работе, перемыванием косточек начальству и сплетнями о супругах. Но в выходные контингент становился более разнообразным, и сюда заглядывали семьи за тёплой едой и такими же тёплыми беседами.

Мы с Эдди мало походили друг на друга, хоть и выросли в одном гнезде. Но в том, что касалось наших кулинарных пристрастий, мы с удивительной схожестью выбирали одно и то же. Заказав по тёплому сэндвичу с яйцом и беконом, мы стали ждать. Выбраться куда-то из четырёх стен всё же бывает полезно, но я пока что чувствовала себя не на месте. Словно у вселенной заготовлены другие планы на мой счёт. Словно я делаю что-то не так.

Эдди старалась не обращать внимания на мою хмурость и зажатость, рассказывала о своей работе, о какой-то коллеге, которая завела булли, о распродаже экологичных кроссовок в «Оллбёрдс», которые ей были ну просто необходимы для пилатеса и пробежек.

Через двадцать минут, когда перед нами поставили тарелки с сэндвичами и кофе, я взялась за еду, только сейчас осознав, как сильно проголодалась. За два дня затворничества я сидела на диете из желатинок-мишек, тостов с арахисовой пастой и «Кока-Кола Зеро». Хорошо, хоть для сэндвича не нужно уметь орудовать ножом и вилкой – когда у тебя дееспособна одна рука, приходится ограничиваться в желаниях. После нескольких укусов я наконец почувствовала себя человеком. Таким же, как все те, кто собрался здесь и гомонил на своей волне.

– Рада, что ты не умрёшь от голода, – в своей манере насмехалась надо мной сестра. – А теперь, когда ты хоть немного отошла, не расскажешь, что происходит?

– Небольшой сбой в системе.

– Не помню, чтобы твои системы когда-нибудь так выходили из строя.

– А я не помню, чтобы любила врезаться в бетон, но всякое бывает.

Эдди улыбнулась, оставшись довольна моим сарказмом. Если мы переходили на колкости, значит всё было хорошо. По крайней мере, между нами.

– Обещай мне, что покажешь свою руку доктору и сходишь на перевязку.

– Клянусь, – скомкано прочавкала я, наслаждаясь вкусом сэндвича и жизни, которая будто вытекла из меня несколько дней назад, а теперь вливалась обратно.

– А этот твой доктор Рон очень даже ничего… Может, ты бы…

Но я перестала слушать романтические излияния сестры о Рональде Эймсе. Правое ухо уловило что-то важное в этом общем щебете. Голос диктора из дневного выпуска «Эн Би Си Ньюс». Будничным тоном он рассказывал что-то об умершей женщине, и я перестала жевать, слышать всё кругом и даже дышать.

– Сегодня утром тело сорокадвухлетней Элеоноры Финли выловили у берегов Хокинс Пойнт. Женщину выбросило приливом из залива Кёртис. По словам очевидцев, тело разбухло и покрылось синяками, отчего можно сделать вывод, что оно провело в воде не менее суток.

– Роуз, ты слушаешь? – вклинилась Эдди, недовольно хмуря носик.

– Погоди минуту…

Я встала из-за стола, подошла к барной стойке, над которой висел телевизор, и попросила одного из официантов сделать громче. Часть новостной сводки я пропустила и увидела лишь кадры того, как берег Хокинс Пойнта оцепила полиция, а за оградительными лентами собирались любители происшествий, а также стервятники с камерами и эмблемами новостных каналов. Это ведь совсем рядом с Кёртис Бэй, где уютно себе поживал домик моих родителей. Буквально противоположный берег. Труп. Боже.

Я подоспела как раз к моменту, когда на экране появились фотография погибшей крупным планом.

– Элеонора Финли – прекрасная жена и мать двоих детей…

Волосы цвета топлёного молока, очки в черепашьей оправе и тонкие губы, подведённые бежевым карандашом. Портрет словно срисован с женщины из сна. Я стояла и не могла оторвать взгляда от экрана, где стали мелькать семейные снимки Элеоноры, «любезно предоставленные семьёй погибшей».

– В обстоятельствах её смерти всё ещё остаются пробелы, – продолжала диктор. – Полиция просит всех, кто может пролить свет на малейшие детали случившегося, обратиться к детективу Грейсону из пятого участка или позвонить по единому номеру спасения. Мы все скорбим и…

– Что случилось? – Эдди возникла рядом, а новости потекли себе дальше. Минута эфирного времени – и об Элеоноре Финли забыли так же быстро, как забывают о вещах в химчистке. – Почему тебя так разволновал этот репортаж?

Язык не хотел поворачиваться во рту, словно его прибили гвоздями к нёбу. В последний раз моё сердце так колотилось в детстве, когда я боялась монстра под кроватью. Но монстры давно не беспокоили мой сон. Теперь его тревожили мертвецы.

– Кажется, я знаю эту женщину, – сказала я, кивнув на телевизор, хотя там уже рассказывали о загоревшемся складе в Фэрфилде.

– Знаешь эту утопленницу? – сестра ошарашенно уставилась на меня. – Но откуда?

Видела её падение во сне. Как было рассказать о таком? Наша с Эделин близость простиралась далеко за пределы сестринских отношений. Мы делились всем друг с другом – игрушки в восьмилетнем возрасте не в счёт, тогда Эдди готова была оторвать мне голову, если я брала её кукол. И она не просто слушала, а всегда принимала мою сторону. Как много вокруг тех, кто ставит на тебя даже при самом дрянном раскладе? Но поймёт ли Эделин? Примет ли мою сторону в этот раз?

– Прости, Эдди, мне нужно отойти, – я молнией пронеслась мимо столиков, схватила телефон со стола и ринулась к выходу, чуть не опрокинув стул, и забыла про сэндвич. Как и про сумку. Как и про счёт.

Нужен был кислород. Пусть и отравленный городским смогом, выхлопами и сигаретным дымом прохожих. Как только я выскочила из «Грэнни Хаус», голоса посетителей кафе сменились звучанием Балтимора. Вкусные запахи оладий и рёбрышек испортились какофонией парфюмерного шлейфа и забегаловок на колёсах.

Я зашла в переулок и прислонилась к стене кафе, пытаясь отдышаться, словно бежала марафон и спеклась на полпути. Всё это неправда. Так не бывает. Не в реальности. Но женщина, падающая с обрыва… Элеонора Финла, улыбающаяся с фотографии на экране… Сомнений не было. Это один и тот же человек. Мёртвый человек. Чью смерть я видела и могла предугадать. Уже во второй раз.

Пятиминутный тайм-аут пошёл мне на пользу. Я задышала ровнее и уняла пульсацию в груди. Эдди наверняка закидает меня вопросами, на которые я боялась отвечать даже самой себе.

Я бросила Эдди в кафе, окутав свой побег ложью. А мне самой нужна была правда. Открыв поисковик на телефоне, я стала пролистывать новости. По запросу на имя Элеоноры Финли «Гугл» выдал мне множество результатов, но самые свежие из них пестрили заголовками о загадочной смерти миссис Финли в заливе Кёртис.

Я перечитала их все: от кратких заметок, не больше прогноза погоды на вторник, интервью с детективами, ведущими расследование, и мужем Элеоноры. Дрожь колотила моё тело, ладони так вспотели, что палец оставлял жирные следы на экране. Город придерживался своего дневного темпа, пока я застряла в событиях из сна.

«Пока неизвестны обстоятельства, но однозначно смерть миссис Финли произошла от утопления…»

«Синяки появились позже. Только представьте, она сутки находилась в воде. Течение отнесло её на несколько километров вдоль каменистого берега…»

«Не представляю, как это могло произойти. Она с детьми гуляла в парке и отошла совсем ненадолго. Поверить не могу…»

«Элеонора – прекрасная мама. Была прекрасной мамой. Мы водили детей в одну школу, а теперь…»

Найдя страницу Элеоноры в соцсетях, я пролистала несколько десятков постов, изучая жизнь неизвестной мне женщины под микроскопом. В основном она делилась фотографиями обычной рутины сорокалетней домохозяйки: поход с детьми в аквапарк, семейный вечер за пазлами, цветы из её сада, за которыми она бережно следила, как за ещё одними чадами.

Готовлю своё фирменное – жаркое по рецепту бабушки Пэм.

Наш книжный клуб. Все любители книг, присоединяйтесь к нам по пятницам в шесть!

Решила сменить имидж. Как вам?

Каждый пост так и искрился простыми радостями. Последний она выложила около недели назад: дочь – на вид лет двенадцать – получила приз на каком-то школьном художественном конкурсе. Я чуть не расплакалась, когда поняла, что больше постов не будет. Как не будет фирменного жаркого от бабушки Пэм. Как не будет одной из участниц книжного клуба по пятницам. Всё, что мы делаем, всё, к чему прикасаемся, исчезает вместе с нами, когда мы перестаём дышать.

Новости о смерти Элеоноры Финли поглотили меня без остатка, так что я даже не заметила, как простояла в переулке минут двадцать. Пока меня не нашла Эдди. Она выглянула из-за угла и выдохнула с облегчением, точно я пропала на целый год.

– Вот ты где. Что это чёрт возьми было?

Я быстро заблокировала экран и спрятала телефон в карман, чтобы Эделин не заметила, что заставило меня умчаться с обеда и стоять в подворотне. Пока я не разберусь во всём сама, я не могу посвящать других. Может, это просто два идиотских, кошмарных совпадения. К чему волновать кого-то ещё?

– Роуз, ты меня пугаешь.

– Прости, Эдди. Мне нужно было сделать звонок по работе, но меня задержали, – соврала я слишком уж умело.

– Но ты ведь на больничном! Они не имеют права беспокоить тебя.

– Поверь, Андерсона не беспокоит, что он кого-то беспокоит.

Эдди великодушно улыбнулась и будто бы оттаяла.

– В общем, за обед я заплатила, – сказала Эдди, протягивая мне сумку. – Раз уж тебе лучше, ты выходишь из дома и работаешь на больничном, то я немного успокоилась. Мне нужно ещё в одно место, ты тут справишься без меня?

Обнявшись с сестрой, я отпустила её жить своей жизнью. А сама вернулась к смерти. Поднявшись к себе, я ещё какое-то время штудировала интернет и сидела, глядя в стену, думая о том, что делать дальше. Забыть всё, как страшный сон? Или всё же я должна пролить свет на смерть Элеоноры Финли? Оповестить мужа и родных, рассказать полиции, что в её гибели не было ни капли преступного умысла. Что подозрительный тип не столкнул её с берега. Что её утопление не было умышленным. Всего лишь случайность. Глупая, несуразная чёртова случайность.

Недолго думая, я позвонила по номеру, размещённому в одной из статей. Прямая линия детектива Грейсона из пятого участка – о нём же говорилось в новостном сюжете. Я вспомнила мужчину тридцати с небольшим с короткой армейской стрижкой и угловатыми скулами, которые несколько дней не видели лезвия бритвы.

Детектив поднял на втором гудке, спугнув меня излишне строгим голосом:

– Детектив Грейсон.

Я не сразу заговорила, разглядывая фотографию Элеоноры на экране ноутбука. Что я могла сказать представителю закона? Правду? Или соврать?

– Говорите! – настойчиво приказал голос в трубке.

– Эм, да, здравствуйте! У меня есть информация о смерти Элеоноры Финли.

То ли детектив не особенно рьяно относился к своей работе, то ли я была не первой, кто разрывал его телефон с охотой рассказать что-то об утопленнице. Мало ли сумасшедших. Но теперь я стала одной из них.

– И что вы хотели сообщить? – устало вздохнул мужчина, мыслями копаясь в чём-то другом.

Я прекрасно представляла, как прозвучит всё то, что я собиралась сказать. Да и сама пока что не особенно верила в происходящее. Но иного выбора не было. Или мне поверят, или я присоединюсь к тому списку звонивших, чьи слова не воспринимают всерьёз, кому не перезванивают и кого приписывают к психам.

– Я видела новости… – несмело начала я. – Там говорилось, что смерть миссис Финли могла быть насильственной.

– Вы звоните сообщить что-то или выведать информацию, мисс?

– Нет, я хотела просто сказать, что скорее всего… я думаю… в это сложно поверить, но Элеонора сама упала с обрыва.

– Вы думаете? Или видели своими глазами?

– Видела.

– Значит, вы были там? – тон детектива Грейсона сменился. В нём проснулся интерес, он даже зашелестел какими-то бумажками – вполне возможно, собирался записать всё, что я скажу.

– Была. Вернее, не совсем…

– Вы либо видели, либо нет.

– Мне это приснилось.

Молчание, длинной с бесконечность. Напряжение, силой в тысячи вольт. Детектив Грейсон явно обдумывал, сразу бросить трубку или отыграться на мне по полной. В конце концов, он выбрал второй вариант.

– Вы издеваетесь? Вы звоните сюда и морочите голову полиции, вы это понимаете? Знаете, сколько таких как вы? Тратят время попусту, мешают следствию! Я могу засадить вас за препятствие расследованию, вы понимаете это?

От горечи свело дёсны. Глупо было даже допустить мысль, что мне поверят. Да я и сама не могла до конца поверить в случившееся. Людям не снятся те, кого они никогда не видели. Тем более, не снятся их смерти. Может, я просто сильно устала и приняла череду совпадений за чистую монету? Может, Элеонора каким-то образом уже попадалась мне, несмотря на то что мы жили в разных местах, и между нами протянулись десятки километров? Обращалась в «Метрополь» за услугами? Мелькала в ленте в сети? Встречалась мне на улице, когда я приезжала к родителям в Кёртис Бей? Я могла и не запомнить, но память удивительна и ловка на такие вот манёвры.

– Что-то ещё? – вывел меня из ступора детектив Грейсон.

– Нет, извините. Я просто хотела помочь.

Он только хмыкнул в ответ перед тем, как на меня посыпались короткие гудки. Трубку бросили. Мои слова оставили без внимания. И, если на том берегу, кроме моего фантома, больше никого не было, полиция и родные Элеоноры всю жизнь будут мучиться вопросами. Сгорать от неизвестности, что же случилось с любимой женой и заботливой матерью? И кого винить: рок судьбы или чей-то умысел?

Глава 5

Загорелся красный свет –

Стой, малыш, дороги нет.

Жёлтый свет, смотри, горит:

Приготовься, говорит.

А зелёный впереди…

Звонок мобильника меня из кошмара раньше, чем зажёгся зелёный. Раньше, чем мальчик сделал смертельный шаг вперёд и исчез под колёсами чёрного джипа. Снова.

Потерянная после целого дня общения со смертью через экран ноутбука, я задремала прямо на диване в гостиной. Компьютер уснул со мной на коленях и чудом не шлёпнулся на пол, когда я резко дёрнулась и привыкла к тому, что перекрёсток сменился серыми стенами моей квартиры в самый удачный момент. Мальчик не успел сделать шаг к смерти. Но легче от этого не становилось, раз он виделся мне уже второй раз.

Отыскав телефон под подушкой, я нахмурилась при виде незнакомого номера. Люблю предсказуемость. Особенно, с некоторых пор.

– Алло? – сонно проговорила я в трубку, подходя к окну и выглядывая на улицу.

Вечер превратил Балтимор в серую дымку с миллионами светящихся точек. Даже в сумраке столько света. Столько жизни. Пока за кем-то не придёт смерть…

– Мисс Хардинг?

До боли знакомый голос, но пауза в несколько секунд не помогла мне определить, кто звонил.

– Это доктор Эймс из больницы Мерси.

– А, доктор Рон. Простите, я не сразу вас узнала.

– Это вы извините меня за довольно поздний звонок.

Я машинально глянула на часы. Восемь вечера – не так и поздно, но не когда тебе звонит бывший лечащий врач. Хотя, у докторов едва ли когда-нибудь бывают выходные или бывшие пациенты. Спасать других – у них в крови вместе с тромбоцитами.

Доктор Рон будто смутился, и я тут же вспомнила его медовые глаза, полные горечи в нашу последнюю встречу. Надеюсь, они повеселели с тех пор.

– Как вы себя чувствуете? Вас не было видно два дня на перевязке.

– Я думала, что сломанные руки и перевязки – забота медсестёр, – улыбнулась я.

– Я привык доводить начатое до конца, – на той стороне города доктор Рон тоже улыбался. – Так что, пока вы не снимете бинты – вы всё ещё моя пациентка. Помогает совести оставаться чистой.

Почему-то от приятного голоса Рональда Эймса, его непонятного звонка и чего-то скрытого в каждой фразе, по коже забегали мурашки. Давно мужчина не вызывал во мне такого эффекта. А ему удавалось даже на расстоянии нескольких километров.

– Так я жду вас завтра утром?

– Я приду. Раз уж на кону стоит ваша совесть. До завтра, доктор Рон.

– Доброй ночи, Роуз.

Слишком чувственно, слишком интимно прозвучало моё имя в устах Рональда Эймса. Он несколько дней наблюдал меня без косметики, в больничном халате не первой свежести и с растрёпанными волосами. Если уж даже в таких условиях он сумел разглядеть во мне что-то, то это что-то настоящее. А в моей жизни случалось не много настоящего с мужчинами.

Этот короткий разговор, не занявший и пяти минут, переключил мои мысли совсем на другую волну, как тумблер на радио. Я позволила себе расслабить плечи, очистить мысли и заполнить их предстоящей встречей с привлекательным, умным и внимательным мужчиной, пусть это и был рядовой приём в больнице. Ведь лечащие врачи просто так не звонят, чтобы справиться о здоровье.

В этом оказалась и моя ошибка. Я позволила себе ослабить позиции, оставить все эти видения позади и притвориться, что я смогу вернуться к нормальной жизни, где люди ходят на работу, встречаются с мужчинами и просто живут, а не умирают.

Ночью спокойная дрёма оборвалась – реальность вторглась в моё сознание. Первым в голову проник звук. Что-то шумное, словно рокот сопла или корабельный гудок. Захотелось вытянуть руку из-под одеяла и закрыть уши. Двуспальная кровать исчезла, стены цвета беж сменились на бетонные, пальцы перестали ощущать ткань одеяла.

Я оказалась на перроне. Словно перенеслась в пространстве и времени. Словно меня выдернула огромная рука вселенной и поставила на другое место в этом игрушечном мире.

Только не снова! Не в то мгновение, когда я только ощутила покой. В момент, полный жизни, так не хочется возвращаться к смерти. Но она сама приходит, не спрашивая разрешения и даже не звоня в дверь. Ей даже не нужно предлагать чувствовать себя как дома – ей и так чертовски здорово это удаётся.

Я уже здесь. Оставалось только смотреть, наблюдать, искать, но я пока что не знала где.

Наверняка у меня не так много времени. Несколько минут, чтобы втянуться и всё тщательно рассмотреть. И я стала оглядываться по сторонам, чтобы выяснить, где я нахожусь, сколько сейчас времени и кто следующая жертва коварной смерти…

Станция метро. Чарльз-центр, здесь в Балтиморе, в котором я знала каждый угол, как родинки на своём лице. Пол коричневого цвета в орнаменте из гексагена, столбы афиш в длинный рядок, куполообразный потолок с подобием окошек. Людей не так много, как бывает в час-пик, но достаточно для того, чтобы растеряться, почувствовать себя зажатым в тиски или учуять опасность.

Я прошла несколько шагов до центра станции и взглянула на стену над путями. «Чарльз-центр». Я была права. Бросила взгляд в самое начало тёмного туннеля, чтобы узнать время. 11:42. И скоро что-то должно случиться…

Мне хотелось проснуться или хотя бы закрыть глаза, чтобы не видеть больше ничьей смерти. Но если видения стали приходить ко мне, значит, кто-то хочет, чтобы я смотрела. Сама судьба жаждет, чтобы я вмешалась в её прописанный сценарий. А значит, я должна смотреть.

Нужно было занять удобную позицию, чтобы все кругом были как на ладони. Словно снайпер, который ищет, куда приткнуть дуло винтовки. Я двигалась мимо людей, попутно разглядывая их, как звёзды на ночном небе. Все сияли по-разному, все уникальны по-своему. Парень с телефоном в руках смотрел какой-то сериал. Две подруги листали «Космополитан» и обсуждали платья на вечеринку. Лощёный бизнесмен в костюме-тройке, с кейсом, чудом затесавшийся в метро, с кем-то спорил по телефону и возмущался, что завтра уже поздно для того, чтобы продавать акции «Бристол-Майерс» или что-то в этом духе. Плотный мужчина с аппетитом, даже прожорливостью поедал хот-дог и капал горчицей себе на рубашку. Часы на его запястье блеснули и ослепили меня, так что пришлось отвести глаза.

Я прислонилась спиной к столбу и стала разглядывать толпу. Медленно и внимательно, стараясь не упустить ни одной детали. Порой они становятся главными крючками, за которые можно зацепиться.

Земля затряслась вместе с моим сердцем. Уже несколько раз я пересекала черту с реальностью и вымыслом, но пока не привыкла к тому, что могла там увидеть. Стук поезда всё приближался и приближался, но вокруг ничего не происходило. Люди лишь сильнее кучковались у края платформы, беспечно зарываясь в телефоны, отбивая ботинками ритм музыки в наушниках или пытаясь перекричать шум, разговаривая друг с другом. Я вся напряглась. Состав подъехал к перрону, выпустил людей из душного нутра, освобождая местечко для новых попутчиков. Дверцы захлопнулись. Поезд покатил себе дальше, опустошив половину станции.

Значит, надо искать из тех, кто остался. Я взглянула на время. 11:43.

Кто станет следующей марионеткой смерти? Парень в футболке «Нирвана», который прямо на платформе покачивался на скейте взад-вперёд? Женщина с усталым видом, сражающаяся с тремя детьми? Шатающийся мужчина, который умудрился в полдень где-то отведать лишнего? Или девушка-подросток в огромных наушниках «Маршалл», которая ничего не слышала кругом и шла по самой кромке перрона?

Снова всё загремело. Земля затряслась так, словно по ней мчалось стадо буйволов. Я напряглась всем телом, заставила себя не зажмуриваться и смотреть во все глаза. Кто-то из этих четверых точно может оказаться в опасности. Смерть крутанула барабан и приставила дуло к виску одного из них, готовая нажать на курок.

Поезд приближался, оповещая всех протяжным гудком. Жёлтый свет растёкся из туннеля сперва тонкой струйкой, а затем и целой рекой. Я почувствовала то же, что чувствовала уже несколько раз перед смертью. Всплеск адреналина, полёт сердца и апогей всех чувств. Они обострялись до предела, возвышали меня над пространством и временем, сводили с ума.

Сейчас это случится…

Поезд стремительно выехал из тоннеля. В ту же миллисекунду парень на скейтборде оступился. Один из детей уставшей женщины вырвался из её рук, отчего она отшатнулась и стала искать точку опоры. Пьяный мужчина развернулся спиной к путям и опасно накренился, словно вот-вот полетит вниз. Девушка в наушниках шла так близко к пропасти с наэлектризованными рельсами и не слышала, как машинист играет на нервах пассажиров пронзительным гудком.

Кто-то из них на волоске от смерти…

Но вдруг моё обострённое боковое зрение уловило резкое движение у самого начала перрона. Молодая женщина в коричневом юбочном костюме уронила стопку папок, и те разлетелись новогодним конфетти в разные стороны, теряясь между ногами людей. Женщина кинулась ловить их, но её каблук сломался. Всего мгновение, и она потеряла равновесие, стремглав полетела носом вперёд и исчезла внизу. Её вопль, подхваченный испуганными криками очевидцев, потонул в скрежете тормозов и смертельной песне тифона.

Никогда не знаешь, для кого вырядилась и за кем пришла смерть. Я сумела вытерпеть и не закрывать глаза. Досматривать до конца.

Поезд затормозил слишком поздно, но весь перрон пришёл в движение. Каждый ринулся к краю, чтобы взглянуть: одни для того, чтобы помочь, другие – чтобы было что рассказать знакомым. Я тоже последовала за толпой, но меня мало волновали последствия смертельной случайности. Мне нужны были ответы. Дважды я уже пропустила послания вселенной и не помогла рыжей девушке и женщине на берегу. Может теперь я должна буду что-то сделать… И я стала искать хоть что-то: газету, ежедневник, загоревшийся экран телефона с числом. Я знала время и место. Оставалось узнать имя и дату.

Я почти в лихорадке металась по перрону во всеобщем рыдании и шоке, пока к месту происшествия сбегались работники метрополитена, пока люди вызывали скорую, пока водитель приходил в себя после того, как сбил человека. Расплющил, превратил в комок костей и органов. Его будут уверять, что он не виноват, что он не при чём, и это судьба вмешалась в его привычную рутину. Но разве он станет слушать? В происках судьбы мы чаще всего виним самих себя.

Вместо криков и паники я уже слышала гудки большого города за окном, сон сменялся явью, но в последний миг я успела заметить листок на полу с отпечатком чьей-то подошвы. Какой-то договор, вылетевший из рук уже мёртвой девушки. Бланк компании, помеченный в правом верхнем углу:

«Барнс и Мёрфи»

Адвокатское бюро

Зевающее солнце пощекотало меня по лицу, словно улыбнулось моему пробуждению. А мне хотелось плакать в ответ. Всё внутри переворачивалось и просилось наружу. Я помчалась в ванную и нагнулась над унитазом. Меня вывернуло наизнанку и выворачивало столько раз, пока желудок не скрутился в спираль. Пока в нём не стало так же пусто, как в душе.

Эти сны, видения, называй как хочешь, но уже дважды сбывались. Если так, то вселенная явно озабочена этими жизнями и тем, чтобы я их спасла. Но почему я? Почему она ткнула в меня пальцем и подумала, что я справлюсь? Я не могу справиться со своей жизнью, не говоря уже о чьей-то ещё.

Но та женщина на перроне метро… У неё вся жизнь впереди. Будет, если я смогу предотвратить падение. Если её каблук не сломается, если поезд опоздает или если её не окажется на той станции.

Независимо от того, хочу ли я в это ввязываться, я могла её спасти.

Осталось лишь понять, как.

Глава 6

– Я на перевязку, – сообщила я незнакомой медсестре за стойкой и для пущей убедительности зачем-то повертела сломанной рукой в воздухе.

Та ответила лёгкой болью, но я почти и не почувствовала её, думая о другом. О миссис Шелтер, которая сидела за этой самой стойкой меньше недели назад и рыдала о своей ошибке и об отнятой жизни. Где она теперь? Уволена? Готовится ответить перед судом или самим Богом?

Меня отправили в кабинет за сестринской и попросили подождать, и я ожидала увидеть кого угодно, кроме доктора Рона. Он вошёл с эффектом дежа вю, как в первый день нашей встречи. Полный сил и воодушевления, сияя улыбкой, будто не помня, в каком месте он работает. Словно насмехаясь над самой смертью.

– Мисс Хардинг, рад, что вы всё-таки решили нас навестить.

Он сел на круглую табуретку на колёсиках и подъехал к кушетке, на которой я сидела, с ловкостью того, кто проделывал этот трюк тысячи раз.

– Как ваша рука?

– Вы будете делать мне перевязку? – удивилась я. – Слишком большая честь.

– Моя смена только что закончилась, так что я могу распоряжаться свободным временем, как захочу, – улыбнулся он, совсем не походя на человека, отпахавшего ночную смену в больнице.

– И вы потратите его на меня? – спросила я, замечая, как наш диалог плавно перетекает за границы отношений врача и пациента и даже забегает за рамки флирта.

– В университете я был мастером перевязок, – шутливо стрельнул бровями доктор Рон. – Так что вам повезло, что именно я сменю вам этот кошмар.

Он придирчиво осмотрел пожелтевшие, повидавшие будней бинты и аккуратно их размотал, попутно осматривая руку.

– Всё выглядит так, как и должно выглядеть при переломе ладьевидной кости, – словно по щелчку, Рональд Эймс переключился на доктора Рона. Принялся заматывать меня, как мумию, и попутно расспрашивать о самочувствии, о боли в руке, пока не ошарашил меня вопросом: – Не позавтракаете со мной?

Я даже дёрнула рукой от неожиданности, но доктор Рон продолжал орудовать бинтами как ни в чём ни бывало.

– Обычно я приглашаю девушек поужинать, – продолжал он, не глядя на меня. Похоже, и уверенным докторам бывает боязно говорить с девушками. – Вернее, я вообще редко кого-то куда-нибудь приглашаю, потому что постоянно пропадаю здесь, а ужинать в местной столовой – не самая лучшая идея для свидания и в общем…

Он завязал бинт, положил сверху вспотевшую, тёплую ладонь и тряхнул головой, сбрасывая смущение. Наконец-то его медово-коньячные глаза посмотрели в мою сторону.

– У меня впереди ещё две ночные, так что поужинать в скором времени особо не получится, а я очень хотел бы позвать вас куда-нибудь. – Глаза блестели с надеждой и ранимостью. – Если вы не привыкли завтракать на первом свидании или…

Я заставила себя не рассмеяться – так очаровательно доктор Рон краснел перед женщиной, хотя каждый день имел дело со страшными болезнями и смертями. Я опустила правую руку на его и сжала пальцы.

– Я с удовольствием позавтракаю с вами, – улыбнулась я, чувствуя как сама наполняюсь чем-то светлым и тёплым. Как оно растекается по моим венам, как совсем недавно капельница с физраствором. – Мне же нужно как-то отплатить вам за то, что спасли меня после аварии.

Доктор Рон попросил подождать его у выхода и спустился через десять минут совершенно другим человеком. Белый халат чертовски шёл ему, но в повседневных джинсах и рубахе с расстёгнутым воротом он смотрелся ничуть не хуже. Наверняка все молоденькие медсёстры сходили по нему с ума и просто мечтали, чтобы такой мужчина, как доктор Рональд Эймс, обратил на них внимание. Но, по каким-то глупым играм вселенной, он обратил внимание на меня.

После не самой весёлой ночки я чувствовала себя разбитой и не особенно привлекательной. Нанесла минимум макияжа, пару раз прошлась расчёской по волосам и надела самое простое, что валялось в шкафу: синие джинсы и свитер с открытым горлом. Но мы же и не в ресторан с пятью звёздами «Мишлен» собирались. Всего лишь завтрак. Ничего такого.

Но как только Рональд Эймс улыбнулся мне с нижней ступеньки лестницы, открыл для меня дверь и спросил, что я люблю на завтрак, я почувствовала, что этот завтрак никак на потянет на «всего лишь». И понадеялась, что, быть может, он не окажется последним.

– С учётом того, что в холодильнике у меня протухла последняя бутылка молока, – с улыбкой ответила я. – Согласна на всё, где есть кофеин и хоть что-то съедобное.

Далеко мы не пошли в поисках подходящего для первого свидания кафе. С правильным человеком вообще долго ходить никуда не надо. В «Монинг Ти» мы оказались почти первыми клиентами и получили привилегию сесть за любой столик, а также получить свой завтрак в два раза быстрее тех времён, когда в заведениях подобного рода случается аншлаг перед рабочими часами.

О человеке можно многое понять по тому, что он выбирает на завтрак. Не знаю, что обо мне рассказали доктору Рону оладьи с горстью голубики, но его выбор мне понравился. Чисто мужской и чисто докторский. Омлет с ветчиной и овощами. Он следил не только за здоровьем других, но и за своим, так что мне даже стало немного совестно за свою углеводную бомбу. Но доктор Рон быстро успокоил меня. Кривовато усмехнувшись, он взял вилку и тыкнул в стопку оладий.

– Я тоже хотел выбрать оладьи, но подумал, что омлет и мясо – звучит более мужественно.

– Мы можем поменяться.

– Ну что вы! – деланно отмахнулся он, отламывая кусочек омлета. – Отбирать еду у женщин… мама меня не так воспитывала.

– Ну, тогда мы можем съесть всё пополам.

Я взяла нож, поставила лезвие ровно посередине стопки и с нажимом прошлась вниз, деля порцию ровно посередине. Доктор Рон улыбнулся и проделал то же самое со своим омлетом.

Никогда ещё я не делилась едой с мужчиной на первом свидании, но с доктором Роном мне было очень комфортно. Будто мы знали друг друга долгие годы, а не встретились неделю назад. Когда он смаковал кусочек моих оладий, я сказала:

– Не нужно казаться кем-то другим для меня. Со мной можно быть самим собой.

Он как-то слишком серьёзно посмотрел в ответ и второй раз за время нашего знакомства не улыбнулся. Этот откровенный момент быстро прошёл, когда мы заговорили друг о друге, как и делают люди на первом свидании. Доктор Рон рассказал о том, что его родители живут в Уилмингтоне, где он и родился, что у него есть сестра и брат, что он обожает собак и хотел бы взять кого-нибудь из приюта, но с его графиком это было бы издевательством над животным и настоящим кощунством. За этот час, пока «Монинг Ти» наполнялся людьми, мы наполняли друг друга рассказами о наших жизнях, плавно перешли на «ты», и «доктор Рон» довольно быстро стал просто Роном.

Когда же он стал рассказывать об учёбе в университете Хопкинса, а потом о своей работе, я подумала о том, как должно быть наполнена его жизнь. Целью, смыслом, удовлетворением. Каждый день он влияет на жизни людей. Спасает незнакомцев. Дарит им второй, третий, а может и четвёртый шанс. Выбивает дурь из самой смерти, пусть иногда и проигрывает.

– Почему ты захотел стать врачом? – спросила я скорее для того, чтобы понять кое-что о себе, а не о нём.

– Хотел помогать людям. Наверное, это движет всеми, кто идёт в медицинский.

– И ты доволен? Тем, что удаётся сделать?

– Не всегда, – чуть нахмурился Рон, вертя в руках салфетку. – Это война со смертью, в которой мы не всегда одерживаем победу. Это изматывает, ломает, иногда заставляет усомниться во всём, но главное, в самом себе. Но это не значит, что не стоит пытаться, верно?

Я вспомнила мальчика под колёсами джипа. Рыжеволосую девушку и миссис Шелтер, чьи судьбы изменились из-за одной нелепой случайности. Элеонору Финли, летящую с обрыва. Лицо её мужа по новостям, оплакивающего любовь всей своей жизни. Им всем нужен был тот, кто бы пытался ради них.

– Вселенная не просто так вложила это желание в мою голову. У неё был план, в который я верю. И одно я могу сказать наверняка, – улыбнулся Рон. – Сплю я очень крепко.

Я не нашла, что сказать. Мне тоже хотелось крепко спать, верить в планы вселенной и делать что-то стоящее, а не дизайны веб-сайтов.

Если эти видения о смерти стали приходить именно ко мне, быть может, у вселенной был план и на мой счёт. Мне нужно лишь в него поверить, как это сделал Рон.

– Ну а ты? – вдруг вывел меня из задумчивости Рон, заказывая нам обоим вторую чашку кофе. Похоже, домой после смены он не собирался. Впрочем, мне тоже не хотелось уходить. – Расскажи о том, кто такая Роуз Хардинг.

– О, в ней ничего особенного, – смутилась я, ведь никогда не любила говорить о себе. – Она не спасает жизни. Не делает мир лучше.

Но в ту минуту она поняла, что хочет это исправить.

Глава 7

Судьба та ещё сволочь. Она – как коварная любовница, что вмешивается в твою жизнь. Внезапно появляется на пороге и отбирает то, что ей не принадлежит. Или же возвращает то, что не принадлежит нам. Мы – её дети, её творения, её подопытные и её жертвы.

А иногда и кто-то больше. Иногда мы так сильно жалеем себя, что забываем благодарить судьбу за то, что она нам даёт. Что по её воле мы выживаем в автокатастрофе. Что по её воле гематомы в нашей голове проходят. Что по её воле мы встречаем кого-то, кого и не думали встретить и кто меняет нас хотя бы чуть-чуть.

Когда Рон Эймс схватил счёт и не позволил мне заплатить за оладьи, которые мы съели на двоих, предложил подвезти до дома, хотя сам только что провёл в больнице больше двенадцати часов, и спросил, могли бы мы завтра повторить наш завтрак, я улыбнулась не только ему, но и самой судьбе. Она никогда ничего не даёт и не забирает просто так. Она во всём находит баланс, уравновешивает плохое и хорошее, ведь именно баланс помогает нам устоять.

Согласившись на второе утреннее свидание, я, улыбаясь, поднималась в свою квартиру. Закрыв дверь, я поняла, что следует делать дальше. Мне оставили подсказки. Девушка в метро, Рон за завтраком, сама проклятая судьба с её снами. Оставалось ими воспользоваться.

Я забралась на диван и включила ноутбук. Свет экрана освещал уютную гостиную, отбрасывая жуткие тени на стены, пока солнце не могло пробиться сквозь задёрнутые шторы. Но я видела столько кошмаров во снах и наяву, что они меня ничуть не пугали. Страшило же меня другое. Опоздать к прибытию того поезда.

Я уже знала, куда он прибудет. Знала, во сколько. Оставалось лишь разузнать, кто погибнет под ним в назначенное время в назначенном месте.

В год через станцию «Чарльз-Центр» проходит более трёх миллионов пассажиров. Но мне нужна была лишь одна.

Адвокатское бюро «Барнс и Мёрфи», чей штамп я заметила на упорхнувшем листе, – единственная зацепка, которая могла привести меня к незнакомке. Я зашла на их сайт, пропустила всю ту чушь, которую обычно пишут в графе «О компании» и сразу же кликнула на «Наши сотрудники». Повезло, что у конторы таких незначительных масштабов был собственный сайт – прокрутив колёсико четырежды вниз, я увидела её. Брюнетку с перрона, за которой буквально стояла смерть с косой.

Тёмные волосы блестели и ослепляли даже через монитор ноутбука. Скромная, даже сдержанная улыбка выдавала в ней профессионала, пусть только начинающего свой путь. Родинка игриво пристроилась над верхней губой. Симпатичная, ещё совсем молодая. Про таких говорят: вся жизнь впереди. У неё же в запасе было лишь несколько дней или несколько часов – никогда судьба не отмеряла своим жертвам одинаковые отрезки времени.

– Вероника Кастильо, – шёпотом прочитала я под фотографией имя следующей жертвы, игрушки судьбы.

Адвокат по уголовным делам. В таком трепетном возрасте уже увидела все предательства и несостоятельность жизни. Сайт в один клик по имени девушки отправил меня на страницу с кратким описанием заслуг Вероники и контактными данными. Закончила Колумбийский с отличием – вторая на факультете. Я не привыкла вмешиваться в чужие жизни. О Веронике мне тоже не нужно было знать, ни какого цвета её диплом, ни сколько успешных дел она провела, ни с кем спит по ночам. Только её расписание или что-то, что поможет собрать весь пазл воедино.

«Барнс и Мёрфи» защищали конфиденциальную информацию не только о своих клиентах, но и о сотрудниках. Помимо общих сведений о Веронике, я ничего не смогла найти. И я по-прежнему не знала, в какой день случится происшествие в метро. Когда нелепые случайности сольются воедино и оборвут её линию жизни.

Я могла только попытаться вспомнить то, за что сразу не зацепилась взглядом. Отложив ноутбук, я закрыла глаза и по памяти воспроизвела станцию «Чарльз-Центр». Снова перенеслась за две минуты до того, как Вероника исчезнет под поездом. Но всё уже не виделось мне таким же чётким – словно у фотоаппарата не настроили резкость. Словно на объективе появились белые пятна. Память не могла повторить моего видения, но я постаралась напрячь все органы чувств и всмотреться.

Парень с телефоном… Нет, он смотрел какое-то кино. Девушки, листающие «Космополитан»… На обложке всегда дата выпуска, но она мне не поможет разгадать, в какой день случится беда. Бизнесмен с кейсом и грозным видом, который на повышенных тонах разговаривал по телефону. «Завтра уже поздно продавать акции «Бристол-Майерс». Может, это и могло бы помочь, если бы я хоть немного разбиралась в инвестициях. А я даже не могла рассчитать бюджет на неделю и отложить на отпуск мечты.

Память повторила всё, как во сне. Меня ослепило что-то стеклянное. Циферблат на запястье того мужчины с хот-догом. Если бы часы могли назвать мне дату… Хотя. Я отмотала кадр из памяти, словно кино по телевизору. Белая вспышка снова заставила меня сощуриться, но теперь я видела наверняка. Дешёвые «Свотчи» на резиновом ремешке, а справа маленький прямоугольник с двумя буквами и двумя цифрами. Там могла бы быть дата, но я не разглядела её во сне и никак не могла вспомнить.

Я распахнула глаза совсем не с триумфом. Я так и не узнала точно, когда Вероника Кастильо распрощается с жизнью из-за стопки бумаг и хлюпкого каблука. Но это случится в ближайшие дни, судя по тому, как скоропостижно сбывались два предыдущих сна.

Я не знала, как точно намеревалась спасти девушку. Не знала, что я вообще способна сделать.

Единственное, что пришло мне в голову – позвонить Веронике напрямую и молить бога, чтобы она мне поверила. Получится ли? Шансов один на миллион, но я всё же набрала рабочий номер Вероники Кастильо, указанный на сайте «Барнс и Мёрфи», и стала ждать.

Гудок за гудком всё глубже и глубже втыкали в меня нож недоверия. В одиннадцать утра выходного дня никто не берёт рабочий телефон, а личный ещё нужно поискать в онлайн-справочниках. Полминуты никто не отзывался, и я уже собиралась повесить трубку, как раздражённый, но всё ещё бодрый женский голос произнёс:

– Алло, я вас слушаю.

Она будто ещё спала или уже вовсю корпела над каким-нибудь сложным делом о нападении или убийстве. А может, нежилась в ванне с пеной и чашкой капучино, которые бы скрасили тяжёлые дни предыдущей недели.

– Вероника Костильо?

– Да, это я, – тональность её голоса так и намекала: «Как вы вообще смеете звонить мне в заслуженный выходной?». Но это меня не смущало, лишь бы не наступило время смерти.

– Извините за беспокойство. Вы меня не знаете, но…

– Я не беру новых клиентов, простите, – нетерпеливо перебила Вероника, мечтая поскорее вернуться к своим делам. – У меня полный завал, так что попробуйте записаться у Синтии на следующий месяц.

– Вы не поняли. Я звоню не за юридической помощью. Я хочу помочь вам.

– Извините?

– Прошу вас, выслушайте меня и не вешайте трубку сразу.

– Это какой-то розыгрыш?

У меня заколотилось сердце. Какая глупая была идея. Как будто беседа с тем детективом ничему меня не научила. Но Вероника Кастильо обязана мне поверить.

– Уверяю вас, это не розыгрыш, – сказала я как можно более убедительно. – Всё очень серьёзно. Послушайте, вам грозит опасность. В следующие несколько дней ни под каким предлогом не спускайтесь в метро. Возьмите такси или ходите пешком, но прошу, не ездите на метро.

– Вы себя слышите? Что за бред?

Я бы тоже не поверила, если бы мне позвонила сумасшедшая и сказала, что меня подстерегает опасность. Я бы посмеялась, рассказала Эдди в качестве вечерней шутки и забыла бы этот звонок, как забывают случайных прохожих, попавшихся на пути. Но я не сдавалась – я должна была достучаться.

– Вероника, это не бред. А я не сумасшедшая.

– Верится с трудом, знаете ли.

– Можете мне не верить, но просто перестрахуйтесь. Вас не должно быть на станции «Чарльз-Центр» в 11:44. А лучше вообще не суйтесь туда. Просто запомните это.

– Хорошо, безумная девушка, – потешалась надо мной Вероника. – Никакого метро завтра. И послезавтра. Всего доброго.

Ещё до того, как положить трубку, я услышала смешок. Она мне не поверила и наверняка завтра же утром будет рассказывать об этом коллегам за чашкой кофе. Сбросив вызов, я в ярости швырнула телефон на подушку, а хотелось в стену.

Должен быть другой способ.

Назавтра наш только зарождающийся ритуал с Роном продолжился. Я заехала в больницу под конец его ночной смены, пережила дрожь от касаний его мягких пальцев, когда он менял бинты и расспрашивал о руке, и пыталась сильно не пялится на его очерченный подбородок, сегодня, впрочем, начисто выбритый. Словно доктор Эймс специально захватил из дома бритву и подготовился к нашей встрече.

– Как насчёт сходить куда-нибудь на завтрак? – спросил Рон, хотя по моей улыбке уже мог бы догадаться, каким будет ответ.

Я глянула на настенные часы. 9:12. Через два с половиной часа поезд на станции «Чарльз-Центр» собьёт Веронику. Возможно… У меня было время позавтракать с мужчиной, который мне нравился, и спуститься под землю выслеживать смерть. Других идей, как уберечь следующую её жертву, у меня не нашлось.

Пока я ждала Рона на том же самом месте, что и вчера, я решила ещё раз попытать удачи и дозвониться до Вероники, но она нарочно не поднимала трубку, наверняка отправив мой номер в чёрный список. Тогда я обратилась за помощью к ноутбуку, нашла номер компании и связалась с секретарём, но та отказалась предоставлять мне расписание или личный номер Вероники Кастильо. Ещё бы – этого следовало ожидать. На расстоянии её никак не вытащить из-под поезда.

– Ты выбрал, где мы будем завтракать? – спросила я, когда Рон спустился в холл в болотного цвета ветровке, чёрных джинсах и белых кроссовках. Ему так шёл этот образ простого парня, который появлялся каждый раз, как только он сбрасывал плащ супергероя. Даже забавно, что под белыми халатами наших спасителей прячутся такие же люди, как мы, которые пренебрегают пробежками, любят оладьи с голубикой и мечтают о собаке.

Я постаралась не засмотреться на него и не потерять голову. Это отвлекало от важного. Страсть и любовь – те специи в жизни, с которыми нужно быть осторожной.

– Хочу французских тостов. С беконом.

И его внезапный порыв вышел как раз мне на руку.

– Как насчёт «Блу Мун»? – предложила я, зная его точное месторасположение на карте: в двух шагах от станции метро «Чарльз-Центр». Я успевала прожить пару часов своей жизни и вмешаться в ход чужой. – У них лучшие тосты в городе.

Сегодня утром я постаралась чуть больше и красиво уложила стрижку-каре, подкрасилась не только пудрой и тушью, но и добавила себе румян. Было немного совестно думать о таких пустяках, как внешний вид, когда чья-то жизнь стояла на кону. Но каждую минуту в мире погибает семьдесят человек. И если думать о каждом, то просто свихнёшься. А вот такие простые мгновения жизни отгоняют мысли о смерти.

Чёрный, потасканный, но ухоженный «Вольво» Рона отвёз нас по назначению. В «Блу Мун» мы заняли столик у кирпичной стены и заказали по стопке французских тостов с яйцами и беконом. Я сверилась с часами на запястье, чтобы не упустить течение времени, а главное, не упустить Веронику. До того, как тот самый поезд приедет на станцию, оставалось ещё два часа. Подняв глаза на Рона, я получила разряд тока от того, как он смотрел. Внимательно, почти изучающе, но в то же время с какой-то необъяснимой нежностью и трепетом.

– Мне нравится завтракать с тобой, – просто сказал он, выполняя мою просьбу и не строя из себя того, кем не является.

– Это только наш второй завтрак.

– А мне уже нравится, – ещё шире растянулись его губы, но потом его лоб собрался в гармонь напряжённых морщин. – Я хотел извиниться перед тобой.

– За что? – не поняла я.

– За то утро, когда ты выписывалась. Я… – Рон откинулся на спинку и отвёл глаза. – Был сам не свой. Эта девушка… Она могла остаться в живых. Я разозлился. На Миранду, на себя, на весь мир. И ты попалась под руку. Мне не хотелось бы, чтобы ты видела меня таким.

– Ты не знаешь, каким я тебя вижу. А если бы узнал, то не стал бы извиняться. – Мои слова чуть ободрили его и вернули улыбку его обаятельному лицу. – Все мы порой теряем самих себя. Но главное, вовремя найти.

Раз уж Рон сам коснулся этой темы, я не удержалась и стала расспрашивать о рыжеволосой девушке, о её смерти, о том, что случилось с миссис Шелтер и где она сейчас. Ком в горле стоял каждую секунду, пока Рон рассказывал о случившемся. Я даже не заметила, как нам принесли тосты, коря себя за то, что вовремя не послушала то, что говорят мне сны.

Миранду Шелтер уволили после двадцати девяти лет работы в больнице Мерси. Её оплошность не выносили на всеобщее обозрение и решили оставить в тени, хотя инсульт, унёсший жизнь молодой пациентки, возможно, можно было бы предотвратить.