Зеркала и отражения

Размер шрифта: 13

Серия «Исторический детектив»

Глава 1

В конце февраля 1894 года начальника сыскной полиции Вощинина истребовал на аудиенцию петербургский градоначальник генерал-лейтенант фон Валь. В вызове не было ничего странного: мало ли какой вопрос возник у главы города – ведь именно ему поручено соблюдение спокойствия и искоренение преступности. Но что-то засосало под ложечкой у Платона Сергеевича – какое-то нехорошее предчувствие, когда знаешь, что за тобой нет никаких провинностей, но всё-таки чувствуешь себя замешанным в чём-то предосудительном.

В обычае начальника сыскной полиции было самолично, по понедельникам, докладывать о наиболее важных происшествиях, случившихся за неделю; в остальные дни он предоставлял отчеты к полуденному часу. И вот вызван во вторник личным адъютантом генерал-лейтенанта, капитаном Славским…

Платон Сергеевич, высокий господин с сединою на висках, только тяжело вздохнул и провёл пальцем по бритой щеке.

– Я готов.

Ничего хорошего от такого вызова начальник сыскной полиции не ожидал. Скривился в первую минуту, словно выпил целый стакан лимонного соку. И сразу же поинтересовался целью столь спешного «приглашения».

Капитан пожал плечами, с хитринкой улыбнулся и произнёс:

– Не имею чести знать.

Вощинин растерянно посмотрел на рабочий стол, не зная, какие бумаги на всякий случай (вдруг понадобятся!) прихватить. Потом тяжело вздохнул и последовал за адъютантом.

Генерал-лейтенант фон Валь стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел на Александровский сад. Деревья с голыми ветвями выглядели сиротливо и карикатурно на фоне белого снега. Фонтан скрыт до тёплых дней.

Виктор Вильгельмович пальцами потеребил бакенбард, нахмурил брови, словно сердился на кого-то. Но пенять было не на кого, как только на себя самого. Вызвался у министра послать чиновников сыскного отделения для дознания об исчезновении людей в Тихвине. А там, как известно, место паломничества. Столько народу каждый год бывает, а здесь такое.

– Сам виноват, – прошептал он самому себе.

Мысли прервал стук в дверь.

– Виктор Вильгельмович, – адъютант приблизился, словно зверь на охоте: ни скрипа сапог, ни шороха мундира. Голос тихий, вкрадчивый. – Господин Вощинин прибыл.

Фон Валь резко обернулся.

– Зовите.

Платон Сергеевич, в ожидании адъютанта, украдкой перекрестился.

– Привела нелёгкая. – Лицо передёрнулось, но тут же вернулась вымученная улыбка.

– Господин генерал вас ждёт. – Капитан отступил на шаг в сторону, пропуская начальника сыскной полиции, и закрыл за Вощининым резную дверь.

Виктор Вильгельмович приветливо улыбнулся.

У Платона Сергеевича перехватило дух, и он осипшим голосом произнёс:

– Здравия желаю, ваше превосходительство.

– Платон Сергеевич, избавьте меня от официальности. – Улыбка на широком лице фон Валя стала шире, так что зашевелились густые усы и бакенбарды, словно жили отдельной от хозяина жизнью.

– Дорогой вы мой, как ваше здоровье? Как здоровье супруги? – тараторил Виктор Вильгельмович, скрывая некоторую неловкость в многословии. И, не дождавшись ответа, предложил: – Вы садитесь, – указал рукой на массивный стул и сам опустился в кресло по другую сторону стола.

– Благодарю, – опять у Вощинина дрогнул голос. Уж больно ласковым казался сегодня господин генерал. Как бы не принесла такая милость больших неприятностей!

– Я вас позвал… – генерал поднялся с кресла, Вощинин вскочил вслед за ним. Виктор Вильгельмович поморщился, но помахал рукой – мол, сидите, дорогой начальник сыскной полиции, сидите, не надо показывать служебного рвения, ещё успеется, – по очень важному делу.

Фон Валь оперся костяшками пальцев на столешницу.

Платон Сергеевич обратился в слух, приготовясь к речи градоначальника.

– Сегодня утром состоялось совещание у господина Дурново, – фон Валь говорил о министре внутренних дел, действительном тайном советнике, – где присутствовали господин Плеве, Николай Иванович, Николай Николаевич…

Генерал назвал товарища министра тайного советника Плеве, директора департамента полиции генерал-лейтенанта Петрова, вице-директора Сабурова.

По названным лицам, да и по времени совещания можно было судить, что решались важные вопросы, если не сказать первостатейные. Но… судя по хорошему настроению градоначальника, утреннее заседание прошло в довольно мирной обстановке.

Вощинин с пониманием закивал.

– Вопросы решались… впрочем, это не столь важно, – перебил сам себя фон Валь, – но есть некоторое обстоятельство, которым обеспокоен государь. И теперь вопиющий случай стал предметом внимания. – Виктор Вильгельмович неожиданно сменил тему и застал врасплох собеседника. – Вы, господин Вощинин, бывали в Тихвине?

– Увы, не доводилось, – только и сумел выдавить из себя полицейский чиновник.

– Значит, вам выпала возможность посетить те места. Сможете поклониться иконе Божьей Матери.

Лицо Платона Сергеевича вытянулось. Не хотелось покидать столицу в такое время. Зима, морозы, снега намело, скорее всего, по пояс, промелькнуло в голове. Да и есть незавершённые дела не только по службе, но и жене обещал. А тут…

– Благодарю за доверие.

Градоначальник засмеялся, но тут же оборвал себя, словно отрезал масла тёплым ножом. Снова опустился в кресло.

– Вот, посмотрите, – протянул он несколько листов.

Вощинин сперва не смог прочитать ни строчки – буквы сливались. Потёр пальцами переносицу.

– Прошу прощения, – оправдываясь, произнёс Платон Сергеевич, – что-то сегодня… – не стал продолжать, потёр пальцами виски.

– Понимаю, – кивнул с сочувствием градоначальник. – Вы можете взять бумаги с собой, чтобы подробнее ознакомиться. Только не затягивайте, ибо государь будет интересоваться этим делом, – Виктор Вильгельмович указал пальцем на зажатые в руке собеседника бумаги, – ежедневно, так что происшествия необходимо расследовать как можно скорее.

Хотя самочувствие не очень-то и беспокоило Вощинина, но это «происшествия» резануло слух, словно неосторожное движение при бритье острым лезвием.

Не «происшествие», а именно «происшествия».

Обстоятельство не слишком обрадовало начальника сыскной полиции, и он сразу же начал перебирать в памяти фамилии сотрудников, раздумывая, кого из них взять с собою.

Градоначальник уловил нотки упаднического настроения Вощинина, пожевал ус. Виктор Вильгельмович сейчас только ощутил мимолётный укол совести – ведь это он на совещании у министра вызвался помочь новгородскому губернатору. Тайного советника Мосолова знал с тех времён, когда тот занимал должность высшего должностного лица в Вологодской губернии. Почему вызвался помочь, ответить не мог даже самому себе.

– Платон Сергеевич, вы направьте в Тихвин самых опытных чиновников, которые способны в кратчайшие сроки разыскать преступников и принести покой в губернский город.

– Да, – Вощинин не скрывал приподнятого последними словами градоначальника настроения, – непременно.

– Ваш помощник…

– Господин Шереметевский, – начальник сыскной полиции проявил бестактность, перебив собеседника, но сам того не заметил, – видимо, самый даровитый из чиновников. Я бы сказал, прирождённый талант по розыску преступников. Он блестяще умеет плести сеть, в которой непременно оказывается разбойник.

– Вы так его хвалите, что… – намёк был произнесён, и фон Валь, хитро улыбнувшись, не стал продолжать. Поднялся, показывая тем самым, что аудиенция окончена.

Платон Сергеевич вскочил.

– Самых опытных, – градоначальник прищурил глаза. – Я надеюсь, что вы, ознакомившись с документами, – он указал рукой на бумаги, которые держал Вощинин, – командируете в Тихвин самых опытных и… даровитых. Но прежде чем ехать на место происшествий, вашим сотрудникам надлежит навестить губернатора Мосолова в Новгороде, ибо это он обратил внимание на столь возмутительное событие.

Возвращаясь с Гороховой на Офицерскую улицу, где в здании Казанской части располагалось сыскное отделение, Платон Сергеевич несколько раз пытался начать читать документы. Но не смог: во-первых, экипаж нещадно трясло по мостовой, а во-вторых, слова казались какими-то шевелящимися гусеницами. Уже в кабинете Вощинин сел за стол, некоторое время не шевелился и даже закрыл глаза. Попытался посетовать на градоначальника за столь внезапный вызов, но не вышло. Перед закрытыми глазами представал Виктор Вильгельмович, грозил пальцем и приговаривал: «Самых опытных и… даровитых! Вас там быть не должно».

Почему «не должно», Платон Сергеевич не понимал – ведь он назначен на должность самим государем!

Потом всё-таки взял себя в руки и начал читать:

«М. В. Д. Новгородского губернатора по канцелярии

февраля 19 дня 1894 года

№ 1276

Совершенно секретно

Его Высокопревосходительству

Господину Дурново».

Вощинин положил бумаги на стол перед собою. Всё равно буквы разъезжались, словно ноги коровы, загнанной на лёд. Помассировал переносицу, но облегчения это не принесло. Пришла новая мысль, и Платон Сергеевич вызвал полицейского, нёсшего службу в отделении, чтобы тот нашёл господина Шереметевского.

В ожидании его прихода начальник сыскной полиции столицы откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Ко всем прочим неприятностям ему вдруг показалось, что горячая игла вонзилась в макушку и начала продвигаться вглубь.

– Платон Сергеевич, вызывали? – послышался знакомый голос исполняющего должность помощника. Вощинин не заметил, как задремал. Тут же встрепенулся и указал рукой на стул:

– Садитесь, Леонид Алексеевич. – Платон Сергеевич поморщился, чувствуя новый горячий укол в макушку.

Шереметевский росту был среднего, хотя казался намного ниже из-за того, что имел плечи циркового атлета. С гладко выбритого лица взирали на собеседника умные проницательные глаза. Леонид Алексеевич сел на стул и, закинув ногу на ногу, приготовился слушать начальника.

– Вот, – Вощинин пододвинул в сторону помощника несколько листов бумаги – как успел заметить Шереметевский, от новгородского губернатора.

– Можно? – указал глазами.

– Читайте, Леонид Алексеевич, читайте.

«Довожу до Вашего сведения, что в городе Тихвине сложилась крайне тревожная обстановка, которая требует немедленного вмешательства. К сожалению, собственными силами решить задачу не представляется возможным из-за отсутствия в губернии специалистов, то есть чиновников, занимающихся дознанием преступлений. Ибо таких вопиющих происшествий в губернии никогда не случалось.

И дело не в самом происшествии, а в том, какое общественное мнение может возникнуть в связи с трагической ситуацией. Поэтому прошу Вашего указания цензорам на пресечение попытки осветить события, происшедшие в Тихвине, в свете, не слишком выгодном нашему правительству».

Шереметевский поднял взгляд, но Платон Сергеевич замахал рукой – мол, читайте дальше. Леонид Сергеевич покачал головой: слишком много воды в донесении. Но последующий текст вызвал неподдельный интерес, и исполняющий должность помощника начальника сыскной полиции перечитал его дважды.

«Июля 23 дня прошлого года в шестом часу утра у стен Тихвинского Богородичного Успенского монастыря найден труп девицы, предположительно двадцати – двадцати пяти лет. Согласно протоколу вскрытия убийство произошло накануне вечером или поздней ночью, девица была задушена. Произведённым следствием личность убитой установить не удалось.

Августа 16 дня найден женский труп к юго-востоку от того же монастыря в кустарнике. Возраст жертвы двадцать – тридцать лет. Личность установить не удалось.

Сентября 12 дня в месте, где найдена предыдущая жертва, обнаружено женское тело. Возраст тот же, личность, как и ранее, не установлена. Убита накануне удушением.

Сентября 25 дня новый труп: девица того же возраста, не опознана, найдена рядом с тем местом, где обнаружена девица 12 сентября».

Далее Шереметевский пробежал глазами по бумаге от новгородского губернатора, выхватывая из текста только даты.

«Октября 9 дня, ноября 21, декабря 22, января…»

Леонид Алексеевич нахмурил брови и посмотрел на начальника сыскной полиции.

– Как говорится, «Чудны дела твои, Господи!».

– Вы правильно подметили – чудны.

– Как я понимаю, предстоит командировка в Тихвин?

– Совершенно, верно.

Шереметевский продолжал держать листы в руке.

– Когда?

– Вам решать. – Платон Сергеевич пристально посмотрел на своего помощника.

– Сколько человек я могу взять с собою?

– Сколько вам необходимо.

– Хорошо. – Леонид Алексеевич поднялся.

– Градоначальник просил вас сперва посетить губернатора, а уж потом…

– Опять ненужные политесы, – не удержавшись, пробурчал Шереметевский.

– Мы с вами, Леонид Алексеич, на государственной службе, вот и приходится блюсти, как вы выразились, политесы. Вам же пойдёт это на пользу. Даже если господин Мосолов навяжет своего человека, легче будет найти общий язык с уездными властями. Вы же сами знаете, что иной раз они склонны замалчивать некоторые сведения, боясь, что те повредят им.

– Я понимаю, но суть в том, чтобы они не мешали дознанию.

– У вас уже есть мысли по поводу прочитанного?

– Дело кажется мне довольно странным, особенно в отношении жертв. Все в одном возрасте, не установлены имена и фамилии, все найдены недалеко от монастыря…

– Вы полагаете, что может быть замешан кто-то из братии? – Вощинин насторожился.

– Платон Сергеевич, – поморщился Шереметевский, – я бы не стал делать столь поспешные выводы. Не всегда первые впечатления правдивы. Вы же сами об этом знаете. Здесь другое приходит в голову. Тихвин – городок сам по себе невеликий, но вот паломников туда съезжается довольно большое количество. Нет возникло ли у кого из них злого умысла?

– Да, вы правы, но что-то всё равно связывает всех девиц с монастырём, – улыбнулся Вощинин. И неожиданно поинтересовался: – Кого вы намерены взять с собою?

– Скорее всего, Якова Яковлевича и, пожалуй, надзирателя Турского.

– Леонид Алексеевич, вы меня без ножа режете. – Хотя с минуту назад Платон Сергеевич и обещал отправить с исполняющим должность помощника всех, кого тот затребует, но тотчас же про данное слово позабыл – ведь Шереметевский забирал из отделения если не самых лучших, то самых головастых. – С кем я тут останусь?

– Платон Сергеевич, не прибедняйтесь. У нас в сыскной проходных людей нет, – подсластил Шереметевский горькую пилюлю неприкрытой лестью, – все как на подбор.

– Вот поэтому вы и берёте лучших. Ладно уж, ступайте, – отмахнулся начальник сыскной полиции.

Леонид Алексеевич справился, в котором часу отбывает поезд на Новгород. Потом предупредил дежурного чиновника, чтобы тот поставил в известность надзирателя сыскного отделения Турского о неожиданной командировке, и чтобы Турский прибыл на вокзал к восьми часам утра следующего дня.

Титулярный советник Коцинг даже не удивился, когда исполняющий должность помощника сыскной полиции самолично прибыл на набережную Английского канала, где находился кабинет чиновника для поручений.

– Доброго дня, – поприветствовал коллегу Леонид Алексеевич. – Надеюсь, срочных дел в производстве нет?

Коцинг вскинул брови в знак некоторого удивления и замешательства.

– Дел, как всегда, хватает, – ответил он, ожидая, чем изумит Шереметевский.

– Разрешите? – Леонид Алексеевич указал на стул.

– Пожалуйста.

Исполняющий должность протянул чиновнику для поручений папку с серыми тесёмками, в которую успел заранее переложить доклад новгородского губернатора.

Яков Яковлевич, беззвучно шевеля губами, медленно прочитал документ. Положил на стол, снова взял, но читать не стал.

– Удивительно, – только и произнёс он.

– Вы о чём? – поинтересовался Шереметевский.

– Я о самих преступлениях, – Коцинг смотрел на исполняющего должность помощника сощуренными глазами. – Удивительно, что девицы одного возраста. – Некая догадка появилась в его голове.

– Меня не изумит, если они и похожи друг на друга.

– Это в каком смысле?

– Допустим, все с длинными светлыми волосами, или тёмными. Суть не в этом, а в том, простите… – Яков Яковлевич прикусил нижнюю губу, потом, не зная, с чего начать, всё-таки продолжил:

– Складывается впечатление, что действовал один убийца. Не знаю, то ли хотел наказать девиц за распущенность, то ли это месть за отвергнутую любовь. Не знаю, как выразиться, но…

– То есть, по-вашему, кто-то осерчал, подобно лондонскому убийце, о котором несколько лет назад писали газеты…

– Да-да, – перебил собеседника Коцинг, – именно так.

– Вполне возможно, Яков Яковлевич, но, чтобы у нас… – Леонид Алексеевич пожал плечами и даже покачал головой. – Не очень-то верится. Обиженный свою невесту зарезал бы или задушил, как Дездемону, но, чтобы так лишить жизни десяток девиц… Это какую обиду надо иметь!

Шереметевский поднялся.

– Яков Яковлевич, завтра в восемь вам надлежит прибыть на Николаевский вокзал. Сперва предстоит навестить новгородского губернатора Мосолова, а уж потом выехать в Тихвин.

– Но это же потеря времени! – возмутился Коцинг.

– Таково распоряжение нашего с вами начальства.

– Вощинина?

– Берите, дорогой, выше.

– Неужели министра?

– Именно его, но за этим делом следит государь. Его Величество не заинтересован, чтобы вокруг монастыря, в котором хранится одна из чтимых икон, поднимался ненужный шум. Вы же представляете, чем грозит газетная шумиха.

Коцинг только кивнул.

До Новгорода добрались без особых проблем, тем более что Шереметевский настоял на покупке билетов в вагон первого класса. Всё-таки едут производить дознание по приказанию министра внутренних дел. Что скупиться?

На вокзале гостей из столицы поджидал Аполлинарий Андреевич Попов, занимающий должность старшего чиновника для поручений при губернаторе. Это был господин довольно высокого росту, а из-за своей природной худобы казался ещё выше, словно пожарная каланча.

Аполлинарий Андреевич окинул пристальным взглядом петербургских гостей, словно пытался проверить их на прочность. Надзиратель Гурский почувствовал себя неуютно – видимо, из-за незначительного чина и должности, хотя не только принимал участие во многих дознаниях, но и задерживал опасных преступников – и стрелявших в него, и пытавшихся воткнуть под ребро нож.

– Здравствуйте, господа, – неожиданно на губах чиновника для поручений при губернаторе появилась улыбка, и лицо сразу же преобразилось, стало добродушным и отчего-то счастливым.

– Здравствуйте, – ответил Шереметевский и вскинул брови, давая понять, что неплохо было бы чиновнику представиться.

– Простите, – тот щёлкнул каблуками и качнул головой, – чиновник для особых поручений при губернаторе титулярный советник Попов. – И тут же добавил: – Но можете меня величать Аполлинарием Андреевичем.

– Шереметевский Леонид Алексеевич, – улыбнулся петербургский гость, потом указал на стоящего рядом господина: – Яков Яковлевич Коцинг, а это господин Гурский Роман Сергеевич.

– Очень приятно, господа. Хотя повод не слишком подходящий, но поверьте, я рад поработать с вами. – Попов дал понять последней фразой, что именно он будет надзирать за петербургскими чиновниками. – Что ж мы стоим? Прошу за мною. Леонид Алексеич, можно вас так называть?

– Да ради бога.

– Леонид Алексеич, когда вы хотите выехать в Тихвин?

– Сразу же после аудиенции у господина Мосолова.

– Сразу? – Лицо чиновника помрачнело.

– Ну, не сразу, а после обеда. – Улыбка так и не сходила с лица Леонида Алексеевича.

До губернаторского дома доехали довольно быстро.

Попов заметил:

– У нас не столичные масштабы – город хоть и губернский, но не самый большой, поэтому всё у нас рядом. Два шага – и на месте, иной раз нет резону ехать в экипаже, – теперь чиновник сделал попытку пригладить неловкость, которую допустил некоторое время тому назад.

Канцелярия новгородского губернатора занимала двухэтажный дом постройки прошлого века в стиле новомодного тогда классицизма, но в начале века резиденция была перестроена и превратилась в заурядное серое здание с белыми окантовками вокруг окон и дверей.

Тайный советник Мосолов состоял в должности губернатора Новгородского края десять лет и чувствовал себя полновластным хозяином, который не один раз объездил доверенную ему губернию вдоль и поперёк. Александр Николаевич не уезжал, как некоторые руководители, каждый год на три-четыре месяца за границу, а занимался благоустройством края. О преступлениях в Тихвине ему доложили всего месяц назад – то ли опасались гнева, то ли попросту по извечной российской привычке «само как-нибудь образуется». Сердиться было поздно, поэтому Мосолов самолично посетил Тихвин, поговорил не только с местным предводителем Буткевичем, уездным исправником Тренёвым, судебным следователем Подгурским, но даже с протоиереем Тихвинского собора Болотовским. И всё без толку: одни отговорки, а следствие так ни на шаг и не продвинулось. Даже не смогли узнать имена и фамилии девиц. Вот тогда-то в губернатора словно зверь вселился – десять лет о таких преступлениях и слыхом не слыхивали, а тут каждый месяц, и не где-нибудь, а возле монастыря, где находится одна из семи самых почитаемых нерукотворных икон. И домолчались до такой степени, что дальше некуда. Только глаза прятали – мол, «недоразумение».

Ну да, десяток убийств – недоразумение!

Александр Николаевич сразу отписал министру и попросил помощи. И вот теперь решал, как приветствовать петербургских чиновников – идти навстречу или сидеть на своём месте, как государь, чтобы показать, кто в губернии хозяин и перед кем надо отчитываться о ходе следствия, – пока не открылась дверь, и старший чиновник для поручений не оповестил о приезде сыскных агентов.

Господин Мосолов поднялся из-за стола и пошёл навстречу Шереметевскому, о котором успел навести справки в столице.

– Здравствуйте, Леонид Алексеевич. – На лице губернатора появилась добродушная улыбка, и он протянул руку исполняющему должность помощника, потом кивнул остальным: – Здравствуйте, господа. Прошу, – и указал рукой на стулья, стоящие вдоль стола.

– Благодарю, – кивнул Шереметевский и скосил взгляд на слегка оробевших Коцинга и Турского.

Когда скрип стульев утих, первым нарушил молчание губернатор:

– Я понимаю, как неприятно, когда отрывают от служебных обязанностей…

Шереметевский хотел было что-то сказать, но Мосолов поднял руку, останавливая неначавшуюся речь.

– Знаю по себе, но, видите ли, господа, в Тихвине сложилась довольно щекотливая ситуация. Вы можете мне возразить, что в большом городе регулярно совершаются преступления. Здесь я с вами соглашусь, но в нашем конкретном случае не совсем так. К иконе Тихвинской Богоматери устремляются паломники почти со всех уголков России, так что обеспечение их безопасности – первейшая задача властей. Тем более что никто не должен чувствовать угрозы для жизни, а если так пойдёт дальше, то невозможно будет сдержать прессу, и тогда… Вы представляете, что может тогда произойти? – Александр Николаевич посмотрел в глаза Леониду Алексеевичу.

– Представляю, – ответил Шереметевский, и по его лицу пробежала тень обеспокоенности. – Слухи слишком перевирают истинное положение дел. Начнут говорить не о девицах, а о том, что в Тихвине появилась шайка, которая грабит и убивает всех подряд. Они оставят пятно не только на местных властях, но и… на высшем руководстве, которое не может навести порядок и справиться с бандитами в одном-единственном городе, а пятно ляжет на всю империю.

– Именно так, Леонид Алексеевич. – Новгородскому губернатору нравились люди, которые схватывали его мысль с полуслова, и к таким он начинал испытывать симпатию. – Поэтому я вас попрошу, господа, провести расследование в кратчайшие сроки и без разглашения лишних сведений людям, не имеющим отношения к вашим действиям.

– Простите, господин Мосолов…

– Называйте меня Александром Николаевичем, – губернатор бесстрастно посмотрел на петербургского чиновника.

– Александр Николаевич, вы требуете соблюдения секретности, но, простите… За наших агентов, – Шереметевский кивнул на Коцинга и Турского, – я отвечаю в полной мере, но увы, хотя Тихвин – небольшой уездный город, среди обывателей найдутся люди, стремящиеся поделиться с ближними или знакомыми своими знаниями. Здесь мы бессильны. Некоторые вещи невозможно утаить, здесь важна степень открытости сведений, а открытость эту, я надеюсь, мы сможем ограничить. По крайней мере, попытаемся.

– Вам виднее, – Мосолов всё-таки поморщился, но тут же добавил: – Я полагаюсь на ваш опыт. И попытайтесь. А теперь, господа, к более земному. Мне бы хотелось, – господин Мосолов выделил последние слова, – чтобы вы держали меня в курсе всего расследования. Сами понимаете, что мне надо докладывать не только министру, но и самому государю, – Александр Николаевич поднял указательный палец вверх. – Поэтому с вами в Тихвин отправится господин Попов. Смею надеяться, вы уже познакомились с ним? – Леонид Алексеевич кивнул. – Тогда позвольте мне пожелать вам удачного и скорейшего окончания дела. Засим не смею вас более задерживать, – добавил губернатор, показав тем самым, что аудиенция завершена.

Аполлинарий Андреевич держал перчатки в правой руке и хлопал ими по ладони левой.

– Вы, господа, не притомились после дороги?

– Нет, – категорически ответил Шереметевский, – не притомились, но вот отобедать было бы не лишним. – И пояснил: – Мы сегодня кроме пустого чаю ничем не трапезничали.

– Так за чем же дело? Тем более что до Тихвина придётся нам ехать на перекладных, сперва по железной дороге, а далее… – и махнул рукой.

Леонид Алексеевич покачал головой.

– Теряем время. А иным способом не добраться?

– Господин Шереметевский, простите, но мы живём не в Европе, а в грешной России, так что… – и чиновник развёл руками. – Тем паче что наш тихвинский Лекок с июля прошлого года следствие довершить не может. Даже личности девиц и те не соизволил установить, а вы об одном дне…

– Аполлинарий Андреич, не скажите, каждый день важен. Пока мы здесь, в Тихвине, возможно, новое преступление происходит.

– Вполне может происходить, но, как я понимаю, всё равно мы с вами не в состоянии его предотвратить?

– Верно, не в состоянии.

– Вот, господа, утренним поездом и отправимся в Тихвин.

– В котором часу?

– В седьмом, а к полудню будем на месте.

– Что ж, нам не приходится выбирать. Вы по должности знаете всех чинов в губернии? Так?

– Так, – старший чиновник смущённо улыбнулся.

– Тогда с вас, Аполлинарий Андреевич, рассказ о вашем тихвинском Лекоке.

– Хорошо. Только, господа, не обессудьте, что приглашаю вас не в ресторацию, а в простой трактир.

Уже позже, когда голод перестал тревожить и выпитая лишняя чарка способствовала не мрачности, а весёлости, Шереметевский напомнил губернаторскому чиновнику для поручений о «тихвинском Лекоке».

– Никакой он не Лекок, – попытался отмахнуться Попов, но так просто от вопроса исполняющего должность помощника было не уйти.

– Так что вы хотели о нём сказать?

Аполлинарий Андреевич скривился.

– Исправником в Тихвине шестой год состоит Андрей Иванович Гречёв, человек, конечно, достойный, но к сыскному делу, увы, отношения не имеющий. Если, допустим, застанут преступника над трупом с ножом или с топором, то он целую историю вам расскажет, как это он в одиночку выслеживал злоумышленника. Здесь ждите таких подробностей, какие в голову не приходили господину Габориоту. Он и личности убитых девиц выяснить не мог по причине того, что не знал, с какой стороны к делу подойти. Вы и сами завтра его увидите.

– А помощник его?

– Михаил Васильевич Беляев – так тот только и ждёт, когда срок подойдёт, чтобы выйти в отставку. Каждого дела боится, чтобы, не дай бог, без пенсиона не остаться.

– Что, некого было командировать в город для ведения дознания?

– Некого, Леонид Алексеевич, некого, – повторил Аполлинарий Андреевич. – А судебный следователь Подгурский – так он стал исполняющим должность только с месяц тому назад, а до той поры место считалось вакантным. Никто не хотел взваливать на себя труд по поиску преступников. – Чиновник помахал рукой в воздухе, выписывая ею кренделя, и констатировал: – Уездное болото. Они бы всё похоронили под сукном, если бы не Руфим Иосифович Сеневич.

– А это что за птица?

– Городской врач. Между прочим, лучший в нашей губернии. Ну, по крайней мере, таковым его считают местные жители. Это он поднял шум вокруг убийств. Будь он попокладистей, так и списывали бы убиенных как погибших от несчастного случая либо наложивших на себя руки.

– Не питаете вы, Аполлинарий Андреевич, уважения к тихвинским властям, – засмеялся Шереметевский.

Попов, не принимая весёлого тона собеседника, со всей серьёзностью ответил:

– Не питаю.

Дальше исполняющий должность помощника начальника сыскной полиции столицы расспрашивать про тихвинские власти не стал. Просто спросил:

– А вы сами какой линии в следствии придерживаетесь?

Аполлинарий Андреевич зажал губами ус, словно пытался им закусить только что выпитую рюмку чёрносмородинной наливки, в которой больше было спиртного компонента, чем ягодного. Потом всё-таки набрался смелости.

– Я, конечно, не чета вам, сыскным агентам: вы, – окинул взглядом петербургских гостей, – провели не одно расследование, и опыта у вас в таких делах, видимо, столько, сколько у наших губернских полицейских вместе взятых не имеется. Но вот что показалось странным. Все мёртвые девицы найдены около Тихвинского мужского монастыря. Кажется, кто-то настойчиво хочет привлечь к нему особое внимание. Не знаю, с чем это связано, но складывается у меня такое впечатление. Тем более что там хранится такая реликвия…

– Кто-то из местных?

– Не знаю, – откровенно ответил Попов. – Но согласитесь, что это неспроста?

– Возможно. Ничего более существенного сказать не хотите?

– Я же сказал вам, что я не полицейский и никогда расследованиями не занимался. Конечно, было бы интересно, но увы, я даже не знаю, с какого узелка начинать.

– Но вы же размышляли о преступлениях? – то ли подсказывая, то ли направляя старшего чиновника для поручений, спросил Шереметевский.

– Ну да, – Аполлинарий Андреевич густо покраснел. – Господа, вы… вы… – Потом отёр рукой лицо. – Мне кажутся странными несколько обстоятельств: место убийств, выбранные жертвы… – Он нахмурился. – Пожалуй, это – больше всего.

– А вы говорите, что не склонны к дознанию, – засмеялся Коцинг, – а сами, любезный, уловили самую суть. Сами же упомянули: место. Место действительно примечательное. Я, конечно, там ни разу не был, но представляется мне, что монастырь расположен на берегу реки. Значит, с этой стороны к берегу могла подойти лодка, так?

– Так, – нетерпеливо бросил Шереметевский, – но вы, Яков Яковлевич, рано делаете выводы. Вот завтра увидим с вами места преступлений. Я надеюсь, ваш Лекок в состоянии будет указать не на карте, а на месте, где совершены убийства?

– Нет, наш Лекок до этого своими мозгами не дошёл, а вот Руфим Иосифович не только составил карту, но и заставил Гречёва сделать фотографические карточки или рисунки тел убиенных.

– Вам этот Сеневич фотографические карточки или рисунки не отсылал?

– Нет, он, видимо, надеялся, что всё-таки к нам пришлют сыскных агентов из столицы. Простите, если разочаровал.

– Нет, Аполлинарий Андреевич, мы прибыли к вам выполнять наш долг, поэтому у нас нет никаких к вам претензий. Хотелось бы, чтобы в Тихвине нам откровенно отвечали на вопросы, а не утаивали то, до чего мы всё равно докопаемся.

– Чем могу. – Попов, хотя и был немного навеселе, но голову сохранил довольно ясную, поэтому решил, что говорить лишнего не стоит. Ведь он сам напросился у Александра Николаевича на командировку в Тихвин. Хотел в краткие сроки провести расследование и вернуться «со щитом» в губернское управление. А вышло иначе: провёл почти неделю в уездном городе, расспросил почти сотню обывателей, монахов, полицейских (это, не считая исправника и его помощника, предводителя дворянства и церковного начальства), а всё без толку. Так ни на йоту и не продвинулся, только прислушался к Сеневичу.

«Аполлинарий Андреич, – вкрадчивым голосом говорил Руфим Иосифович, крещёный бывший иудей, – вот вы всё правильно делаете, но недостаточно. Девицы не опознаны, а местные власти попросту врут, прикрывая неправду отсутствием опыта в таких делах. Вы же умный человек, в университетах учились, столичные газеты выписываете – и знаете, что в Санкт-Петербурге создана ещё при прежнем государе сыскная полиция. Вот они там в ней и занимаются подобными преступлениями. У них опыт, которого в нашей губернии, даже если всех заинтересованных лиц собрать, не наберётся. Поэтому не ломайте копья, а вызывайте сразу же специалистов из столицы. Вы же имеете некоторое влияние на мнение нашего губернатора, вот вам и карты в руки». – «Вы, Руфим Иосифович, правы. Как ни прискорбно, но стоит просить помощи, иначе, чувствую, ещё хуже будет». – «Вот именно, голубчик вы мой, зовите помощь».

Об этом разговоре господин Попов умолчал, только покраснел, когда припомнил своё фиаско в Тихвине. Приехал, словно сведущий в розыскных делах дока, а уехал… стыдно вспомнить.

Более о преступлениях не разговаривали. Шереметевский решил, что лучше увидеть места убийств, карточки, почитать акты вскрытия тел. А уж потом строить планы на дальнейшее дознание.

Аполлинарий Андреевич проснулся довольно рано. У него издавна существовала такая особенность: организм сам подсказывал, когда надо подниматься. Вот и сейчас он открыл глаза за час до обычного подъёма. Голова после выпитого вчера не болела, но он всё же чувствовал некоторое недомогание. От сырого февральского воздуха шторы, закрывавшие окна кабинета (не стал вечером тревожить жену, а распорядился постелить на диване), казались тяжёлыми, словно за ночь отяжелели: ещё мгновение – и упадут. За стёклами не слышался городской шум: обыватели и торговцы ещё не проснулись. Чиновник для поручений поморщился, когда послышался редкий звон колокола с соседней церкви, почему-то напомнивший о чём-то неизбежном. Медные звуки уныло колотились о стёкла и пропадали в тяжёлых шторах.

Если бы не предстоящая поездка, Попов в такой хмурый день не пошёл бы на службу. Ослабевшее тело, а более того голова, казалось, наполнены сырой томительной тяжестью утра, а руки и ноги пронзало иглами боли.

Аполлинарий Андреевич поморщился, но умылся, оделся и приказал сварить кофе. Подобная вялость обычно охватывала его перед простудой, но чиновник для поручений считал, что прежде всего служба, а уж потом всё остальное.

На вокзал он прибыл первым.

Петербуржцы появились вслед за ним.

После того как поздоровались, Шереметевский указал на портфель, который держал в руках чиновник для поручений Попов.

– А нас не удосужились ознакомить с бумагами по дознанию.

– Но как? – изумился Аполлинарий Андреевич и скосил взгляд вниз.

– Это просто. – улыбнулся Леонид Алексеевич. – Вы вчера упомянули о том, что господин Сеневич подталкивал местные власти к ведению следствия, а это означает, что он слал телеграммы и губернатору. Так?

– Ну да.

– И потом, вы упоминали о фотографических карточках и рисунках. Это они в портфеле?

– Увы, Руфим Иосифович мне их не отдал, ждёт вас.

– Значит, по дороге мы сможем ознакомиться с бумагами, которые есть на сегодняшний день. Так?

– Так.

– Вот и чудненько.

Когда подали поезд, оказалось, что между уездным и губернским городами курсируют только вагоны второго и третьего классов.

Наконец поезд трижды прогнусавил свистком, выпуская вдоль дебаркадера белые клубы пара, заскрипел прокручивающимися колёсами, приспосабливаясь и набирая сил, чтобы тронуться с места. Сперва медленно, потом всё быстрее и быстрее загромыхал на стыках. По мере обретения скорости стук сделался равномерным и уже не мешал разговорам, хотя собеседникам приходилось повышать голос, чтобы быть услышанными.

– Девицы так и лежали, как описано в отчётах? – спросил Коцинг.

– Что вы имеете в виду?

– Их никто не передвигал до описания?

– Насколько я знаю, не передвигали, – кивнул Попов.

– То есть до описания тел никто не касался? – уточнил Яков Яковлевич.

– Вы не знаете нашего доктора! – рассмеялся Аполлинарий Андреевич. – Он бы заставил всех восстановить картину происшествия вплоть до сорванной травинки. Я, конечно же, шучу, но Руфим Иосифович не дал бы испортить место преступления или, скажем, затоптать следы, пока он не осмотрит не только труп, но и территорию вокруг.

– Занимательный ваш доктор, – похвалил местное светило здравоохранения Шереметевский, – видимо, много уголовных книг читает?

– В его библиотеку не заглядывал, так что, Леонид Алексеевич, о книгах сказать ничего не могу.

– Хорошо, значит, вы пророчите одно знакомство с интересным человеком?

– Познакомитесь и увидите. Правда, есть у нашего доктора одна неприятная особенность, очень уж он любит поучать и вмешиваться во все дела. У нас к его характеру попривыкли, а вам, простите за… – чиновник для поручений при губернаторе не нашел ничего лучшего, как сказать, – мое поучение, но в первое время не спорьте с господином Сеневичем, а только слушайте, ибо… – и он махнул рукой, не договорив.

Отчеты по очередности передавали по кругу. Первым читал Леонид Алексеевич; каждый раз у него подергивался левый глаз, словно хотел подмигнуть отошедшей в бозе девице. Потом – Яков Яковлевич, в его руках бумага задерживалась дольше. Этот словно выискивал различия или одинаковость. Последним – Гурский, то прищуривая оба глаза, то, наоборот, открывая.

– Вы заметили, господа, одну общую особенность? – то ли вопрос, то ли утверждение прозвучало от Шереметевского.

Гурский хотел что-то сказать, но только несколько раз кашлянул в кулак, не иначе боялся высказаться прежде начальства. Это заметил исполняющий должность помощника и обратился к сыскному надзирателю:

– Роман Сергеич, у тебя появились новые соображения?

– Я… видите ли, господа, – Гурский всегда немного робел, когда предстояло докладывать о пришедших в голову мыслях. Ему казалось, что начальники засмеют и не станут слушать до конца его идеи.

– Давай, Роман Сергеич, по порядку.

– При чтении отчетов у меня складывается впечатление, что описана одна и та же девица. Платье похожего фасону, светлые волосы, да и руки уложены на груди. Да, лица у каждой из них разные, но…

– Хочешь сказать, что к убийству причастна одна и та же рука?

– Возможно, и одна, – выпалил Гурский и затараторил: – Посмотрите вот сюда, – он ткнул пальцем в лист бумаги. – Читайте.

– Что? – не понял Попов.

– Ну, вот это место, – снова сыскной надзиратель ткнул пальцем в строки, где упоминалась веревка, лежавшая рядом с головой убиенной, – и здесь, и здесь…

– Аполлинарий Андреевич, Роман Сергеевич хочет сказать, что по левую сторону головы каждой из девиц лежит сложенная веревка, которой убийца душил. Не удивлюсь, что отрезана от одного и того же мотка. Одинаковые расположения тел, одинаково скрещенные на груди руки, возраст и то обстоятельство, что девицы не опознаны. Все это говорит, что убивал один и тот же человек, – подвел итог Шереметевский.

– Почему один? – возразил Попов. – А если несколько человек договорились и совершают, как бы это выразить, по одному шаблону?

– Возможно, вы и правы, Аполлинарий Андреевич, но прочтите место, как сложены веревки. Такое ощущение, что действовала одна и та же рука. Нет, дорогой новгородский хозяин, мы будем искать одного и того же убийцу. Я не понимаю, что он хотел вот этим всем, – указал на бумаги, – показать. Нам надо выяснить, и, может быть, тогда мы с вами разгадаем, для чего убийца так поступает.

– А если один убивает, а второй, как художник, делает картинку? – не сдавался чиновник для поручений.

– Это тоже не исключено, хотя… – Шереметевский на миг задумался. – Аполлинарий Андреевич, скажите, пожалуйста, когда в прошлом году в ваших краях выпал снег?

Попов посмотрел на петербургского гостя, как на неразумное дитя.

– Зачем это вам?

– Ну, когда? – настаивал Леонид Алексеевич.

– В середине ноября, я думаю, – нерешительно произнес Попов.

– А точнее?

– Ну да, в середине ноября.

– Тела же были найдены, – Шереметевский закрыл глаза и по памяти начал вспоминать, медленно выговаривая слова, – вот, двадцать первое ноября, двадцать второе декабря, вот еще в январе. Когда нашли тела, не обратили внимания, сколько следов протоптано к трупу и шла ли девица сама, или ее нес кто-то, или ее несли?

– Простите, – покачал головой губернаторский чиновник для поручений, – я не задавал таких вопросов. А в отчетах осмотра не припоминаю, чтобы кто-то об этом писал.

– Плохо, – посетовал Коцинг. – Вот тогда бы мы точно знали, один ли убийца или нет, и добровольно ли девица пошла в лес или была принесена, будучи мертвой или в обморочном состоянии.

– Простите, господа, но мне и в голову такие вопросы не приходили, хотя сейчас понимаю, они наиважнейшие. Возможно, наш вездесущий и любопытствующий доктор Сеневич не упустил возможности осмотреть места преступлений. Возможно, сделал карточки, однако если… память у него отменная. Не удивлюсь, если он с ходу вам выдаст свои размышления по поводу того, кого подозревает, и назовет фамилии всех убиенных девиц.

– Он что, провидец или, может быть, сам совершил все убийства, чтобы привлечь к ним внимание?

Попов в ответ на слова Коцинга рассмеялся. Только потом, когда петербуржцы встретились с доктором, стала ясна причина веселия.

Глава 2

Уездный город Тихвин ничем особенным от таких же городов России не отличался. Небольшой по численности, да и по занимаемой площади. Согласно последней переписи, здесь обитали 6587 человек обоего полу, из которых мужчин – 3112, женщин – 3475. Но, надо отдать ему должное, сей град принимал в год до ста тысяч паломников, имеющих желание поклониться иконе Божьей Матери, по легенде чудесным образом явившейся на берегу реки Тихвинки 9 июля 1383 года и нашедшей пристанище в Успенском мужском монастыре.

Невзирая на обещание старшего чиновника для поручений при губернаторе Попова, прибыли в Тихвин только к вечеру, уставшие, вымотавшиеся, словно целый день разгружали четырёхпудовые мешки.

Надо бы наведаться к исправнику Гречёву (как-никак главный человек в городе!), но не было никакой охоты вести под вечер разговоры о преступлениях, которые так и остаются нераскрытыми, и слушать провинциальные похвальбы: мол, искали, землю рыли, а всё без особого толку.

– Конечно, не следует так поступать, – чиновник для поручений при губернаторе сделал страдальческое лицо, словно его вели на казнь.

– Не томите, Аполлинарий Андреевич! Что вы предлагаете? Если у вас нет приличной гостиницы, то я готов остановиться сегодня хоть на постоялом дворе. Лишь бы там было чистое бельё, горячий чай и что-нибудь закусить, – усталым голосом сказал Шереметевский, тем самым выразив мнение и остальных петербургских гостей.

– Я бы предложил вам навестить доктора Сеневича. – И, заметив удивлённые взгляды сыскных агентов, быстро пояснил: – У Руфима Иосифовича большой дом. Проживает он один, не считая поварихи, по совместительству прислуги, и Фёдора, который и дворник, и плотник, и ко всем ремёслам работник.

– Предложение лестное, но уже сегодня, я думаю, и исправнику, и предводителю дворянства будет известно, что приехавшие дознавать дело остановились у человека, который, как вы сказали, не слишком ладит с властями.

– Здесь вы правы. Тогда остаётся… – Попов цыкнул и потёр нос ладонью, почувствовав, как тот замёрз. – Ну, есть тут одна гостиница, правда, не столичного пошиба, как бы это выразиться, – он опять потёр нос, – не европы, но хозяин приличный и ужин подаст не хуже, чем в «Знаменской».

– «Знаменской»?

– Ну да, – Попов показал, что не лыком шит и останавливался в этой столичной гостинице.

Шереметевский не стал говорить, что «Знаменскую» уже лет пять назад переименовали в «Большую Северную» и в последнее время шли разговоры, что нынешний владелец не прочь уступить гостиницу новому хозяину. Так что «Знаменская» – не лучший объект для упоминания о столичной роскоши.

– Распорядитесь, чтобы везли нас туда. – Леонид Алексеевич хотел нахмуриться, показать начальственный вид, но от усталости только глубоко вздохнул, отдавшись на волю чиновника для поручений при губернаторе.

Следующий день выдался по-зимнему морозный. Снег под ногами скрипел, словно высохшие сучья в лесу. Небо улыбалось бесконечной голубизной, и солнце одиноко бежало среди воздушного прозрачного моря.

Леонид Алексеевич поднялся рано. Зажёг свечи, которые время от времени шипели и стреляли маленькими искорками, но света давали достаточно, чтобы исполняющий должность начальника санкт-петербургской сыскной полиции мог снова начать читать акты обнаружения и вскрытия покойных девиц. Но не успел отложить в сторону первый лист, как раздался довольно тихий стук, более походивший на шуршание или возню гостиничных мышей.

Шереметевский сперва не обратил на него внимания, но стук стал более настойчивым.

– Кого там принесло? – прошептал Леонид Алексеевич и отпер дверь.

В коридоре стоял невысокий господин в шубе нараспашку, в руках держал меховую шапку.

– Простите за беспокойство, господин Шереметевский, но прежде, чем вы встретитесь с господином Гречёвым, мне хотелось бы с вами поговорить тет-а-тет. – Незнакомец увидел вздёрнутые в удивлении брови петербуржца и сразу же торопливо представился тем же грассирующим голосом, что и начал разговор: – Руфим Иосифович Сеневич, местный эскулап. – При последнем слове на круглом лице появилась добродушная улыбка.

– Прошу, – Леонид Алексеевич отступил в сторону, приглашая гостя в нумер.

– Благодарю, – теперь улыбка на лице доктора была слегка смущённой, – но предупреждаю вас сразу, что, принимая меня первым, вы навлекаете на себя недовольство господина исправника.

– Мне не привыкать, – петербуржец указал рукой вглубь комнаты.

Закрыл дверь.

– Я… – начал Сеневич, но тут же осёкся.

– Вы раздевайтесь, в номере довольно жарко.

Через некоторое время сидели в креслах.

– Простите, что не могу ничего предложить. Вы сами понимаете, что здесь я в качестве нежелательного лица, которое приехало донимать местные власти.

– Их полезно донять, иначе они не увидят ничего далее собственного носа. Вы простите, что вот так врываюсь к вам, но наболело. Если ничего не предпринимать, то преступления будут продолжаться и далее.

– Вы в этом уверены?

– А как же! – Взгляд Сеневича выражал заметное беспокойство. – Ранее была надежда на то, что из столицы приедут люди, которые расследовали не одно преступление и найдут злодея, но теперь некое сомнение закралось в голову…

– Вы говорили, что я навлеку на себя недовольство исправника?

– Именно так. Вы же встречаетесь со мною первым, а не с ним, представителем власти. Он вам этого не простит.

– Извините, Руфим Иосифович… – Шереметевский вопросительно посмотрел на доктора: мол, могу я к вам обращаться по имени-отчеству? Сеневич кивнул. – Но я прибыл сюда не искать расположения господина исправника, а заниматься делом, которое мне доверил господин Дурново. Поэтому если будут чиниться препятствия, то ваш Гречёв ответит перед ним.

В дверь снова раздался стук.

Сеневич вздрогнул.

– Вы кого-то ждёте? – спросил он дрогнувшим голосом.

– Нет, – ответил Шереметевский и пошёл открывать.

За порогом стоял Попов, а позади него Коцинг и Гурский.

– Проходите, господа. Разрешите представить: доктор Сеневич, а это мои помощники Яков Яковлевич Коцинг и Роман Сергеевич Гурский. С господином Поповым вы, видимо, знакомы.

– Совершенно, верно. – Руфим Иосифович с жаром пожал руку Аполлинарию Андреевичу, а потом петербургским гостям.

– Надеюсь, вы не против присутствия этих господ при нашей беседе.

– Отнюдь, я буду рад поделиться своими соображениями. Ведь это вы, – доктор посмотрел сперва на Коцинга, потом на Гурского, – будете вести расследование?

– Мы, – в один голос произнесли Яков Яковлевич и Роман Сергеевич.

Когда расселись, с минуту молчали, только обменивались взглядами. Никто не решался первым начать разговор.

– Если уж вы все у меня в гостях, – Шереметевский окинул взором сидящих, – то по праву хозяина я начну первым. То, что девицы умерщвлены одной рукой, ясно не только по отчётам и актам, а по возрасту убиенных, расположению трупов, их позам, верёвке. Здесь, по-моему, понятно…

– Это вам понятно, но не нашему исправнику, – с горячностью вставил доктор и украдкой посмотрел на Попова.

– Сейчас мы говорим о сидящих в этом номере, а здесь собрались мастера своего дела, на счету которых не один десяток раскрытых преступлений.

– Хорошо. – И доктор рассказал о своих выводах, которые почти полностью совпадали с теми, о которых говорили в поезде. – Так что всё обстоит вот таким образом.

– Понятно, – произнёс Шереметевский. – Но вас никто в Тихвине не хочет слушать?

– Совершенно, верно, никто, – вздохнул Сеневич. – Наш исправник уверен, что девицы гулящие и сами виноваты в своей гибели. А того, что обстоятельства убийства одинаковы во всех случаях, Андрей Иванович не берёт в расчёт; вернее, он больше слушает нашего судебного следователя Подгурского, – А это что за птица? – вмешался в разговор Коцинг.

– Не птица, а жук навозный, – пробурчал доктор, потом сжал губы, но не выдержал и продолжил:

– Считает себя сыщиком от бога, хотя ни одного серьёзного дела не раскрыл. Только семейные драмы, когда никого искать не надо, а сами виновники по пьяной лавочке что-то совершат и сразу же бегут каяться…

– Ну, таких и в столице хватает, – ухмыльнулся Яков Яковлевич.

– Неужели? А я думал…

– Руфим Иосифович, во всех городах живут люди, которые любят показывать свою значимость.

– Ладно, – прервал беседующих Шереметевский, – об этом поговорите на досуге. А сейчас… В выводах вы правы – скорее всего, преступник действует в одиночку или, в крайнем случае, имеет одного помощника. – Заметив любопытный взгляд Сеневича, пояснил: – Видите ли, девицы не пушинки и, как я вижу по отчётам, найдены не на дорогах, а в лесу или в поле, куда на санях или телеге не подъехать…

– А-а, – протянул доктор. – Я об этом не подумал.

– Нам Аполлинарий Андреевич говорил, что вы заставили исправника сделать не только фотографические карточки, но и пригласили художника для зарисования трупов.

– Да, карточки и рисунки у меня дома, я их вам представлю позже.

– Хорошо, а теперь, господа, пора вашего исправника навестить. – Шереметевский поднялся.

– Леонид Алексеевич, извините, что займу минуту вашего времени, но вы должны знать. Вы полагаете, что у нас в уездном городе, как и в столице, все зиждется на табели о рангах…

– А разве не так?

– Кто кого сильней и важней в уездном городе, вы, господин Шереметевский, не вполне себе представляете. Если хотите знать, кто кого в уезде старше, на должности не смотрите. Здесь местная табель о рангах, здесь правит бал не должность, а другое обстоятельство – финансовое. Первое место в городе занимает управляющий откупом. И не важно, кто он – чиновник или купец. Ему в первую очередь и честь, и уваженье, и прислушиваются к нему, когда городские решения принимаются. Это такого человека и в кумовья зовут, и на свадьбы в посажённые отцы. Каждый божий праздник после обедни – к нему на поклон, согласно местному рангу, а каждое первое число всем чиновникам он шлёт, как бы это сказать, свой презент: кому вина и пива, кому только мёду, а кому и толику наличности. Вот это самое презентование и есть табель о рангах: кому откупщик больше платит, тот чиновник важнее, и от него что-то в городе зависит. Важнее всех, конечно, у нас исправник, господин Гречёв – он так себя за десять лет поставил, что и откупщик к нему на поклон идёт, хотя тот и купается в деньгах, как Крёз какой-нибудь. После исправника в ранге становой, потом секретарь земского суда, за ним уездного. Это люди первого сорту, за ними идёт мелкая сошка – судья, казначей, стряпчий, винный пристав. А всех ниже – штатный смотритель да учителя: ими никто не занимается, и никакого к ним уважения нет, откуп им копейки не даёт, и даже к Пасхе полштофа полугару не пришлёт. Да и в гости их не зовут, разве только из милости или когда учитель на дому у кого-нибудь повыше рангом детей обучает. Вот такой у нас расклад, Леонид Алексеевич. Поэтому обиду нанести можно быстро, а вот расположение получить не всегда удаётся.

– Как вам? – поддел чиновник для поручений Попов.

– Как мне, – серьёзно сказал Сеневич, – хотя я никогда не стремился быть в списке отмеченных.

– Так кто в вашей табели о рангах стоит на первом месте?

– У нас – не чиновник и не купец, а епископ Исаакий.

– Настоятель Богородичного Успенского монастыря? – изумился Леонид Алексеевич.

– А что вы так удивляетесь? Его преосвященство чуть ли не весь город в руках держит. Правда, в последние месяцы он сильно болеет, но всеми делами заведует архимандрит Иоанникий, его, так сказать, правая рука. А монастырь – самое богатое, простите за излишнюю грубость, заведение: именно сюда стремятся паломники со всей России, чтобы поклониться нерукотворной иконе, – Сеневич скривился. – Простите, если затронул ваши чувства, как верующих. Но я вам всё рассказываю не для очернения, а для того, чтобы вы видели, кто есть кто в наших краях.

– Но ведь иерархам запрещено заниматься откупом? – неожиданно возмутился Гурский. – Запрещено, но во всяком деле есть обходные пути, если имеешь доверенных лиц. – Доктор поднялся первым. – Вы меня простите, но не смею вас задерживать. Вас, видимо, уже заждался господин исправник. Фотографические карточки и рисунки я вам представлю позднее… после вашего визита к нашему барину.

На удивление, господин Гречёв, уездный исправник и по совместительству божок местного розлива, с самого рассвета находился в присутственном месте, в своём кабинете, который он занимал почти десяток лет. Он приказал растопить печь и не жалеть дров, но через некоторое время пожалел о своем решении. Пришлось приоткрыть форточку, чтобы не заснуть в удобном кресле от размаривающей жары.

Ещё с вечера к нему прибежал запыхавшийся городовой с таким невнятным докладом, что ничего невозможно было понять. Только отдышавшись, страж порядка поведал, что в гостинице остановился чиновник при губернаторе господин Попов и с ним ещё три господина. Солидные такие, словно большое начальство. И, судя по разговорам, прибыли из самой столицы.

«Добился всё-таки докторишка, – со злостью подумал исправник, – приезда столичных господ. Теперь жди неприятностей! И отчего же они не сразу прибыли ко мне?»

– Сколько их?

Городовой вытянулся.

– Четверо.

– Четверо? – вслед за полицейским повторил Гречёв.

– Так точно. Трое из столицы, а четвёртый недавно у нас уже был.

– Чиновник для поручений Попов?

Вопрос остался без ответа.

– Ладно, ступай.

Андрей Иванович задумался. Было о чём. От губернатора приезжал для производства следствия этот самый Попов, но успехов не достиг, только от Сеневича вольных мыслей набрался и вот сейчас может подвести под монастырь… Ах да, монастырь. Надо Его Преосвященство попросить, чтобы не слишком уж усердствовали петербургские гости. Ну, задушили девиц, и что с того? Сами, видно, напросились. И из-за них здесь принимать нежеланных гостей? Дай бог, чтобы не стали совать нос в другие дела…

Принесённый чай уже порядком остыл. Гречёв с некоторой злостью поглядывал на дверь в ожидании, когда доложат о прибытии приезжих. Когда стали одолевать расслабленность и предательский сон, раздался довольно тихий стук – Андрей Иванович не любил, когда подчинённые показывали служебное рвение посредством штурма двери.

– Заходите, – голос исправника дрогнул и внезапно охрип. – Заходите! – крикнул повторно и поднялся с кресла, оправляя мундир. Потом спохватился и потёр ладонями лицо.

– Ваше благородие, к вам… – полицейский замялся, но тут же поправился: – Господин Шереметевский из Санкт-Петербурга.

– Зови, – Гречёв нахмурился.

Андрей Иванович сам не знал, как принимать гостей: с заискиванием, или сразу показать, кто хозяин в городе. Но всё-таки поднялся и пошёл навстречу входящим господам.

– Здравствуйте, – проговорил с такой добродушной улыбкой, словно всю предыдущую жизнь только и мечтал о подобной встрече. – Рад высоким гостям. Не так часто приходится принимать чиновников из самой столицы. – Исправник лукавил, но так натурально, что поневоле хотелось ему поверить, хотя в глазах его виднелись холодные огоньки. Мол, без вас жили в неге и спокойствии, и могли бы дальше так и продолжать.

– Здравствуйте, – произнёс в ответ Шереметевский, пожал протянутую руку и представился:

– Леонид Алексеевич Шереметевский, помощник начальника санкт-петербургской сыскной полиции. Вам, господин Гречёв, видимо, из канцелярии губернатора сообщили о цели нашего столь неожиданного визита.

– Да, я знаю, хотя… – Андрей Иванович метнул в Попова взгляд, словно стрелу из тугого лука, – господа из канцелярии не удосужились меня известить. Или, – сгладил возникшую неловкость, – вы опередили депешу.

– Произошло недоразумение, – поспешно произнёс Аполлинарий Андреевич и с извинениями в голосе добавил: – Всегда в наших учреждениях найдутся нерасторопные чиновники. – И протянул исправнику конверт, который до этого держал в руке. – Это от господина Мосолова вам лично.

Исправник нетерпеливо разорвал конверт и пробежал глазами письмо. Затем с интересом взглянул на Шереметевского и возобновил чтение, но теперь медленно и вдумчиво. Потом улыбнулся.

– Ну что ж, господа, я готов помочь вам во всём, что понадобится. Готов оказать всяческое содействие – конечно, насколько это в моих силах. Если уж в столице заинтересовались нашими девицами…

Леонид Алексеевич не стал разводить политесов, лишь натянуто улыбнулся, ибо беседовал по делам службы с не очень приятными ему людьми.

– Увы, это не мы заинтересовались этим делом. Видите ли, Петербург в последнее время прирос населением, и появились нечистые на руку деятели всякого рода, в том числе и убийцы. Так что нам дел хватает на своей земле, – Леонид Алексеевич сделал акцент на «своей». – Но о ваших девицах, как вы изволили выразиться, прослышал сам государь, поэтому он приказал господину Дурново разобраться в столь щекотливой ситуации, тем более в таком месте, где находится нерукотворный образ Богоматери. Поэтому я рассчитываю на вашу помощь.

– Можете мной располагать. – На Гречёва произвело впечатление упоминание о государе. Это ведь не министр, а сам… А там… может быть, и в столицу приставом переведут. Но его фантазии тут же были прерваны весьма бестактно. – Да, господин Шереметевский, я готов помочь вам, но мне всё-таки кажется, что дело не стоит внимания Государя. Девицы столь безрассудны, что порой после интрижек сами готовы наложить на себя руки.

– Возможно, – Шереметевский то ли согласился с исправником, то ли выказал скрытое пренебрежение. Так сразу и не понять. – Только больно уж девиц многовато для уездного города с населением в семь тысяч человек. Не находите?

– Всяко бывает, – согласился Гречёв, но тут же показал, что он здесь хозяин: – Так чем я могу помочь?

– Мне нужны все дела по убитым.

– Так дел-то и нет, есть акты вскрытия да отчёты, как и где они были найдены. Да, – усмехнулся Андрей Иванович, – и допросы тех лиц, что обнаружили тела. Вот и все бумаги. Девиц-то никто не опознал, да и пропавших в таком количестве у нас не случалось.

– Хорошо, господин Гречёв…

Исправник поморщился.

– Андрей Иванович.

– Хорошо, Андрей Иванович, распорядитесь, чтобы нам предоставили все материалы.

– Обязательно. – И как бы между прочим поинтересовался: – Где вы, Леонид Алексеевич, остановились?

– В гостинице…

– Леонид Алексеевич, – предложил Гречёв, – переезжайте ко мне в дом. У меня всем места хватит.

– Благодарю за ваше великодушное предложение, но у меня очень строгое начальство, – Шереметевский указал пальцем в потолок (на самом деле Леонид Алексеевич лукавил, но, как он считал, для пользы дела), – и оно дало мне указание никого не беспокоить, а проживать в гостиницах или в частных домах…

– Но ведь мой дом частный!

– Увы, в нём проживаете вы, чиновник Министерства внутренних дел.

– Почему такое… самодурство?

– Об этом я спрошу у статского советника Вощинина.

– Я не это хотел сказать, – смутился исправник.

– Я, Андрей Иванович, согласен с вами, что надо давать подчинённым толику свободы, чтобы они поступали в некоторых случаях на своё усмотрение. Начальству из больших кабинетов не всегда видны места, где мы находимся. Но в данном случае я иначе поступить не могу.

Оказалось, что все материалы по следствию находились у судебного следователя Подгурского, который незамедлительно явился в кабинет исправника. Хотя Болеслав Иванович и не питал пиетета к столичным гостям, но ему стало любопытно, кого прислали для расследования убийств несчастных девиц.

Судебный следователь завёл на каждое найденное тело отдельную папку, надеясь, что когда-нибудь они наполнятся документами. Но время шло, и надежды таяли, как утренний лёгкий туман под лучами восходящего солнца. Даже личности убиенных не удалось установить, а потом и вовсе руки опустились. Прав был доктор Сеневич, говоривший, что преступник – один и тот же человек, сродни тому из Лондона, о котором несколько лет кряду писали газеты. Но самое удивительное, что хвалёная королевская сыскная полиция так и не обнаружила душегуба, и вообще ничего. А что тогда говорить о грешной уездной полиции, способной только раскрывать дела, когда злоумышленник задержан на месте преступления или с орудием убийства над трупом?

Господин Подгурский не верил, что из самой столицы пришлют сыскных агентов. Где Санкт-Петербург с миллионным населением – а где Тихвин, ставший домом для семи тысяч человек.

Для семи. Не для семидесяти или семисот, а всего лишь для семи.

Болеслав Иванович придерживался мнения, что девицы – это паломницы, приехавшие отмаливать грехи у иконы Божьей Матери. А то, что никто не подал в розыск, так страна большая. Сколько недель надо, чтобы проехать с востока на запад? Не одну. В империи столько таких грешниц, что и не сосчитать. Вот и всплывут их имена когда-нибудь лет эдак через десять. Но кто о них будет помнить? Только родные, и никто больше.

Приезд столичных агентов сыскной полиции оказался для судебного следователя не то что неожиданностью, а непостижимым чудом. Когда услышал, сперва не поверил, а потом кинулся к столу, достал из ящика папки и любовно погладил шершавый картон.

– Может быть, и сгодятся, – прошептал он самому себе и стал ждать: либо явится посыльный от исправника, к которому должны нанести визит гости, либо сами пригласят его, как непосредственного участника следствия по столь деликатному делу.

Ждать пришлось недолго.

Прибыл полицейский от Андрея Ивановича и передал просьбу незамедлительно явиться к нему с документами.

Как и положено чиновнику, Болеслав Иванович невнятно побурчал и отправился к исправнику. Сердце так и заходилось от стука. Всё-таки прибыли столичные гости, и неизвестно, с какой миссией.

После формального знакомства Подгурский деликатно положил на край стола стопку папок и отвёл глаза: мол, рад бы помочь, но увы, прежние старания пропали всуе.

Судебному следователю Шереметевский понравился сразу. Показался открытым и сведущим в сыскных делах господином, не держащим за пазухой ни камня, ни потаённых мыслей.

– Как я понимаю, – Леонид Алексеевич положил руку на казённые картонные папки, – там только…

– Да-да, – поспешил перебить судебный следователь, – акты вскрытия, отчёты да допросы нашедших тела. Как говорится, никто ничего не видел, никто ничего не слышал, и даже никто не заявлял о пропаже родных и постоялиц.

Шереметевский вздёрнул бровь.

– И постоялиц?

– Совершенно, верно. Мне подумалось, что если местные жительницы не пропадали, то это могут быть приезжие паломницы, а они останавливаются не только в гостинице, но зачастую на квартирах. Вот я и подумал… – судебный следователь прикусил губу.

– Правильно подумали, э-э…

– Болеслав Иванович, – подсказал исправник.

– Да, Болеслав Иванович, вы шли в правильном направлении.

– Кроме этого, – воодушевился похвалой петербургского гостя Подгурский, – я разослал по уездным полицейским участкам запросные листы о пропавших в их краях девицах. Но результата пока нет, – судебный следователь развёл руками.

– Стало быть, убитые девицы из других губерний. Хотя… – Леонид Алексеевич скосил глаза на исправника, – уездные власти не всегда обращают внимание на присланные бумаги, если они не из канцелярии губернатора или не из столицы.

Андрей Иванович натужно засопел, но не стал возражать.

– Я в этом уверен, – слова судебного следователя прозвучали столь двусмысленно, что исправник хотел возмутиться, но не стал. Только скулы у него заалели.

– Что ж, господин Гречёв, – тон Шереметевского был не официальным, скорее примирительным, – не будем вам больше досаждать своим присутствием.

– Ну что вы… – Лицо исправника обрело привычный цвет, и он поспешно добавил: – Я всегда готов содействовать вашему расследованию. Мои двери для вас открыты.

Когда вышли в коридор, Леонид Алексеевич некоторое время думал, как бы задать вопрос, чтобы он не выглядел бестактным, и наконец всё же спросил, обращаясь к судебному следователю:

– Теперь, Аполлинарий Андреевич, видимо, стоит посмотреть… карточки господина Сеневича?..

– Леонид Алексеевич, – улыбнулся Подгурский, – я заметил Руфима Иосифовича у гостиницы. Надо полагать, он вас там ждёт.

Через некоторое время в номере Шереметевского стало тесно. Все визитёры склонились над разложенными на столе фотографическими карточками.

– Складывается впечатление, что это одна и та же девица. Только вот антураж немного отличен.

– Вы правы, Яков Яковлевич, меняется только природа. А лица на самом деле умиротворённые, словно их не душили, а они сами легли и отдали души Богу.

Гурский молчал, хотя по его лицу было видно, что он желает что-то добавить, но не решается – то ли не хочет перебивать своё начальство, то ли соблюдает субординацию.

– Что ты хотел сказать, Роман Сергеевич? – Шереметевский заметил нерешительность сыскного агента. Тот указал пальцем на свёрнутую кольцом верёвку, лежащую у головы каждой из жертв.

– То, о чём мы говорили в поезде. Складывается впечатление, что это делал один и тот же убийца – то ли оставлял свой знак, то ли… – Гурский пожал плечами, – по иной причине. Но оставил всё-таки один человек.

– Я тоже это отметил, – поддержал сыскного агента Коцинг. – И больше скажу. Убитые найдены двадцать третьего июля, шестнадцатого августа, двенадцатого августа, – Яков Яковлевич переворачивал фотографические карточки обратной стороной, на которой были написаны даты, – ну и так далее. Мне вот какая пришла в голову мысль. Стало быть, девицы лишены жизни накануне. Правильно?

– Скорее всего, – кивнул Шереметевский, сощурив глаза.

– Так вот, накануне каждой даты был праздник: двадцать второго июля – день Святой мироносицы равноапостольной Марии Магдалины, пятнадцатого августа – Успение Пресвятой Богородицы, одиннадцатого сентября – день Преподобной Феодоры, ну и так далее.

– Вы, Яков Яковлевич, хотите сказать, что убийца, как бы помягче выразиться, приурочил…

– Леонид Алексеевич вначале сжал губы, потом со злостью продолжил: – Да, именно приурочил или посвятил преступления праздникам? – И сам же ответил: – Именно так. Тогда мы имеем…

Глаза присутствующих нацелились на исполняющего должность помощника сыскной полиции.

– Имеем одного злодея, который по неизвестной причине обряжает девиц в одинаковые платья, душит верёвкой, относит или отвозит трупы в места, где убиенных должны обнаружить на следующий день. Да, – Шереметевский посмотрел на доктора, – Руфим Иосифович, мне рассказывали о вашей дотошности.

Сеневич метнул взгляд сперва на губернского чиновника, потом на уездного.

– Скажите, когда вас вызывали в последние месяцы на освидетельствование трупов, вы ничего подозрительного не заметили?

– Вы говорите прямо, Леонид Алексеевич, что вас интересует? Не юлите, как наши местные власти.

Судебного следователя при последних словах доктора передёрнуло, но Подгурский взял себя в руки и ничего не возразил.

– Следы.

– Я вас не понял.

– Когда вы осматривали тела, не заметили, сколько цепочек следов шло к убитым?

– Вот этого я вам не могу сказать. Я предвидел, что убийство в декабре – не последнее, поэтому предупредил, чтобы меня сразу же звали, когда обнаружат тело. Но кто меня послушал? Правильно, никто. Когда я приезжал, на месте преступления было так натоптано, словно стадо диких оленей прошло по территории.

– Я надеялся, что хотя бы сей вопрос вы проясните.

– Увы, – доктор развел руками, – хотя… Знаете, Леонид Алексеевич, а ведь вы правы: когда я осматривал труп, то рядом видел уж очень глубокие следы.

– То есть вы хотите сказать, – подхватил мысль Сеневича Коцинг, – кто-то нёс тело на плечах?

– Не мне делать выводы, – улыбнулся Руфим Иосифович, – а вам. Я лишь предоставляю вам факты. Но здесь я выскажусь: тело несли на руках. Когда я делал вскрытие, то обнаружил в желудках девиц сонное зелье…

– Их сперва опоили и в бессознательном состоянии задушили? – в голосе Шереметевского проскользнула заинтересованность. – Где-то в другом месте? И перенесли трупы? Или принесли живыми, и уже на месте задушили?

– На месте.

– Почему же вы не отразили такой факт в отчёте?

– А кому этот факт нужен в нашем городе? – Сеневич снова метнул взгляд на Подгурского.

– Я бы… – глухо произнёс судебный следователь, но так никто и не узнал, что бы сделал уездный чиновник.

– Как я понимаю, девиц давно похоронили. А где их платья? – спросил Коцинг у умолкнувшего Подгурского.

Тот опять посмотрел на доктора.

– В мертвецкой, каждое платье в отдельном мешке. Я знал, что они ещё пригодятся.

– Хорошо. Значит, Яков Яковлевич, займитесь платьями. Они же где-то куплены, притом в таком количестве. Не по одному же он покупал? В таком случае платья различались бы, а они, как я понимаю, из одного материала и одного фасона. Видимо, даже пуговицы от одной фабрики, не так ли, Руфим Иосифович?

– Я не специалист по женским платьям, – хмыкнул Сеневич, – но могу сказать, что эти сшиты в одном месте. И вы, Леонид Алексеевич, полагаете, что убийца готовился к преступлениям, поэтому заранее купил платья? Но тогда получается, что он не бедный человек, располагает достаточными средствами. Так, у каждой жертвы на шее на серебряной цепочке висел вот такой крест. – Доктор достал из кармана платок, положил его на стол и развернул. В свете свечных огоньков блеснули крест, цепочка и кольцо с красным камнем, тускло отливающим, словно капелька крови. – Такие были на всех, кроме первой.

– Возможно, в первом случае нашедший позарился и на кольцо, и на крест, – высказал предположение Роман Сергеевич.

– Ну да! – Руфим Иосифович хлопнул себя ладонью по лбу. – А я-то гадаю, почему у первой жертвы расстёгнут ворот, и рука не так положена, как у остальных.

– Роман Сергеевич, – хотя сыскной агент был и по возрасту младше, и по должности ниже, Шереметевский не имел привычки при посторонних выказывать недовольство, которое иной раз возникало, а относился уважительно, хотя и «тыкал» подчинённому, – придётся тебе найти свидетеля и снова поговорить с ним, хотя… Я сам поговорю со всеми заново, а тебе надо будет в лавках, где торгуют такими изделиями, поинтересоваться, не покупал ли кто по десять вещиц сряду. Теперь по поводу опроса. Это не недоверие вам, Болеслав Иванович, но я предпочитаю сам видеть и опрашивать свидетелей. Возможно, они смогут вспомнить что-нибудь новое.

– Спустя столько времени? – с сомнением спросил Подгурский.

Леонид Алексеевич не ответил, лишь собрал фотографические карточки в одну стопку.

– Таким образом, можно подвести некоторый итог нашего разговора. Преступник – один и тот же человек, скорее всего, местный. Он должен был знать, что не встретит никого стороннего там, где намеревался оставить девиц. Да, господа, не смотрите так подозрительно. Убийца заранее планировал и ждал праздника, а попутно подыскивал девицу. Пока не знаю, как подливал ей сонное зелье и убеждал надеть платье. Не знаю, но на эти вопросы мы с вами должны найти ответы – и тогда мы найдём злоумышленника. Вот вы, господин Подгурский, уверены, что женщины – паломницы, приехавшие замаливать грехи у образа Богоматери?

– Я не уверен, но согласитесь, похоже на то.

– Руфим Иосифович, а вы что о девицах скажете?

– Незачем им было замаливать грехи, – усмехнулся доктор, – ибо они все были невинны, как первый снег.

– Странно и непонятно, – покачал головой Шереметевский. – Значит, девицы, видимо, по собственной воле облачались в подаренные платья. И просил их об этом даритель.

– Всё равно мне не понять, – нахмурившийся Попов теребил ухо, – зачем такие сложности? Задушил, зарезал, по голове топором ударил – и вся недолга. А здесь платья, крестики, кольца… Ничего не понимаю.

– Вот теперь нам, любезный Аполлинарий Андреевич, и надо понять, что хотел этим самым показать преступник. Остаётся на сегодня последний вопрос, – Леонид Алексеевич посмотрел на доктора. – Руфим Иосифович, вы, случаем, не отметили на карте места преступлений?

– А как же, – Сеневич, будто истинный волшебник, достал откуда-то довольно толстый свёрток. Где он его держал, Шереметевский так и не понял. – Вот, – доктор расправил карту, проведя по ней ладонями. – Здесь я отметил не только места, где нашли девиц, но и даты, когда сие произошло.

Картина вырисовывалась довольно странная. Тела были найдены около двух монастырей, которые располагались по соседству друг с другом, – Успенского и Введенского. Но самое странное, что в первом находили спасение мужчины, а во втором – женщины.

Леонид Алексеевич внимательно рассмотрел карту, водя пальцем от одного из крестиков, которыми были обозначены места нахождения убитых девиц, к другому. Потом сверил даты, но не обнаружил никакой системы, словно убийца раскладывал пасьянс из женских тел без порядка, как в голову взбредёт (или не хотел быть замеченным за столь варварским занятием).

– Вы оставите мне карту? – спросил Шереметевский.

– Да ради бога, – пожал плечами доктор и добавил: – У меня ещё несколько есть.

– Благодарю. Да, ещё, Руфим Иосифович, – вы, видимо, всех девиц вскрывали?

– Да, – кивнул Сеневич, но тут же нахмурился:

– А что не так?

– Всё так. Извините, но я забыл ещё об одном обстоятельстве.

– И о каком же?

– Вы осматривали руки покойниц?

– Ну да, – с некоторой подозрительностью ответил доктор.

– Что о них можете сказать?

– Не совсем понимаю вас, Леонид Алексеевич.

– Руки крестьянок, мещанок или прачек?

– Ах, вы об этом… – смутился Руфим Иосифович. – Честно говоря, мне даже в голову эта мысль не пришла. Я не слишком пристально их… исследовал. Мне показалось, что это не слишком важно.

– Ладно уж. Что ж, господа, пора приступать к дознанию. Яков Яковлевич, вам самая трудная задача: найти продавца платьев. И мне кажется, что преступник их приобрёл в другом городе, возможно даже, губернском, или в столице.

– Такое количество наш разыскиваемый мог купить сразу на фабрике, – дополнил Коцинг Леонида Алексеевича, но тут же спохватился: – Мне задание понятно.

– А ты что, Роман Сергеевич, притих? Мысли есть?

– Кое-какие есть, тем более что Болеслав Иванович сможет подсказать.

Упомянутый Подгурский приосанился.

– Конечно, одну имеем цель.

– Вот и ладушки. Тогда в путь, господа.

Андрей Иванович расстегнул ворот мундира. Теперь ему доставляла неудобство жара. Кабинет более стал походить на баню, нежели на присутственное место. Хотелось не только скинуть форму, но и забыть о петербургских гостях и о тех неприятностях, которые, как исправник полагал, ещё впереди. Столько насильственных смертей молодых девиц – и ни одного задержанного. Да что там задержанные! Их можно целый уезд найти, а вот ни одной личности так и не установлено. А всё этот Подгурский, будь он неладен. Судебный следователь! Только штаны на службе протирает, а не преступников ищет. Хорош уезд! Ни одного толкового чиновника, одни бездари и тупицы.

Исправник хотел помолиться, но только поморщился. Хотел было повесить икону в кабинете, но посчитал такое действо кощунственным. Сюда приходят разные люди, в том числе и церковные служители. Подошёл к окну, из которого были видны луковки куполов Богородичного Успенского монастыря, осенил себя крестным знамением.

– Господи, пронеси напасти стороной. Не дай рабу твоему Андрею пропасть в геенне огненной.

Дай силы вытерпеть беззакония и поношения, – снова крестное знамение.

Знал же ранее, что стоит самому вмешаться в расследование этого Подгурского, но лень-матушка взяла верх и нашёптывала, что, мол, и так все обойдётся. Ан нет, из самой столицы пожаловали, и по глазам видно, что не с простым заданием, а хотят, ироды, то ли в отставку отправить без содержания, то ли в какую-нибудь глушь загнать, в лучшем случае – становым. К его преподобию надо бы наведаться, хотя болен епископ, которую неделю с ложа не встаёт… Хотя чем тот может помочь? Благословением на правое дело? Нет, надо к архимандриту Ионникию – с ним и столковаться можно, и помощи и заступничества в нужную минуту попросить.

Но потом настроение изменилось. «Что это я всё об этих святошах? Ничего ещё не случилось. Ну, приехали господа из сыскной полиции нам, сирым и убогим, помочь. Ведь не только девицами приходится заниматься, а всем уездом, а это серьёзнее каких-то гулящих женщин. Так что страшного ничего нет – приехали, походили, поговорили и… уехали восвояси».

Но потом исправнику захотелось навестить уездного предводителя дворянства действительного статского советника Буткевича, памятуя о бурной юности последнего. Будучи студентом Императорского Санкт-Петербургского университета, юный Миша связался с народовольцами, даже распространял печатные издания противоправительственной организации, а после покушения на шефа жандармов генерала Дренте льна 13 марта 1979 года был заключён в Литовский замок. Но папенька, имевший в Тихвинском уезде самое большое поместье и около десяти тысяч десятин земли, задействовал все свои столичные связи, и… сын отделался лёгким испугом.

По распоряжению санкт-петербургского генерал-губернатора от 9 июня 1879 года он был выслан под гласный надзор в Вологодскую губернию. Там у Михаила Николаевича достало разума понять, что детские игры завершились и пора браться за серьёзные дела, и через три года он окончил юридический факультет. Ещё черед два года, опять же стараниями папеньки, получил место мирового судьи Тихвинского уезда, на котором прослужил до 1890 года, и тогда же получил чин действительного статского советника. И вот теперь избран предводителем дворянства. Имел большой вес и связи не только в губернском, но и в столичном обществе. С Михаилом Николаевичем Гречёв поддерживал отношения, назвать которые близкими или приятельскими было нельзя, – скорее нейтральными.

Андрей Иванович знал, что Буткевич находится не в поместье, а в городе. Приехал по каким-то общественным делам и, как всегда, остановился в своём доме. Хотя и не проживал в нём постоянно, но обзавёлся, так сказать, на всякий случай. Вдруг понадобится – гостей принять, или ещё по какой надобности. Не всегда удобно зазывать приезжих в поместье.

Исправник накинул на плечи тёплую шинель и приказал полицейскому подогнать к крыльцу сани. Зима выдалась снежной, и не видно было ей конца. Когда-то ещё потекут по улицам ручейки талой воды, размывая улицы и дороги…

Михаил Николаевич оказался дома и сразу же распорядился принять исправника.

– Андрей Иванович, какими судьбами! – предводитель дворянства шёл по кабинету навстречу исправнику, протягивая руку.

Буткевич даже в домашнем халате выглядел элегантно и по столичному изысканно. Бритое круглое лицо, короткие волосы с небольшой проседью у висков.

– Здравствуйте. – Андрей Иванович торопливо пожал протянутую руку и при этом щёлкнул каблуками, наклонив голову, словно гвардейский офицер.

– С чем пожаловали? – спросил хозяин и тут же спохватился: – Может быть, чаю или чего-нибудь более приятного? – Вернулся к столу и позвонил в колокольчик.

На пороге появился слуга, Андрей Иванович так и не понял откуда. Создалось впечатление, что из воздуха.

– Послушай, дружочек! Принеси-ка нам чаю и вишнёвой. И побыстрее. – Потом повернул голову к исправнику, указал рукой на кресло около низенького стола: – Садитесь, любезный Андрей Иванович. В ногах, как говорится, правды нет. – Сам опустился после того, как Михаил Николаевич грузно сел. – С чем пожаловали?

У исправника дёрнулся кадык от такого вопроса, но теперь было не до обид.

– Михаил Николаевич, вы, видимо, слышали о том, что в городе произошло несколько тяжких преступлений? – не стал говорить «убийств», как-то не очень было уместно в таком доме, такому хозяину.

– Да, мне говорил об этом господин Сеневич.

«И здесь этот докторишка отметился», – промелькнуло в голове Гречёва.

– Мы своими силами не смогли распутать сей клубок.

– Да, я говорил и с господином Подгурским.

«И этот туда же!»

– Так вот, из столицы к нам прибыли чиновники сыскной полиции.

– Об этом мне прислал телеграмму губернатор.

Андрею Ивановичу так и хотелось вскричать: «Все всё знают, один исправник, как китайский болванчик, только головой трясёт в незнании!».

Воцарилась неловкая пауза, которую прервало появление слуги. Поставив поднос на стол, он посмотрел на хозяина. Михаил Николаевич кивнул и разлил чай по чашкам, затем с хлопком откупорил бутылку и наполнил маленькие рюмки тёмнобордовой жидкостью.

– Прошу, – указал рукой и сам взялся за ножку рюмки. – В прошлом году получилась замечательная наливка. Попробуйте.

Гречёв поднял рюмку и пригубил. Напиток действительно был ароматным и оставлял во рту вишнёвое послевкусие.

– Стало быть, столичные сыщики уже взяли след? Или только намереваются начать расследование? – Буткевича, честно говоря, не интересовало само дознание, но он чувствовал определённую ответственность. Ведь его выбрали в уезде предводителем дворянства, и хотя должность не предусматривала вмешательства в полицейские дела, спокойствие мещан было важнее. Не хотелось, чтобы распространялись по городу слухи один нелепее другого и чтобы об этих слухах приезжие гости доложили вышестоящему начальству, в том числе и самому государю.

– О! Слишком ретиво. Боюсь, как бы они не поломали в спешке ног.

– Ух вы какой! – Михаил Николаевич погрозил пальцем исправнику. – Надо было раньше, Андрей Иванович, найти преступников. Тем более вы говорили, что хотели назначить каких-то крестьян убийцами.

После пятого смертоубийства исправник Гречёв на самом деле подыскивал кандидатуры для назначения убийцами. И чтобы слухи пресечь, и чтобы народ успокоить. Но как узнал об этом господин Буткевич, было не совсем понятно. Андрей Иванович говорил об этом только судебному следователю Подгурскому. Неужели тот обо всех разговорах докладывает предводителю дворянства?

– Так и сейчас не поздно, – проговорил Гречёв, глядя в глаза Буткевичу.

– Непременно попробуйте. Не хотелось бы выносить сор из нашей избы. Мы сами за собой можем убрать. Не так ли, Андрей Иванович?

Глава 3

Шереметевский знал по опыту, что спустя несколько недель, а не то, что месяцев, как сейчас, свидетель вспоминает не то, что было, а свои рассказы сторонним людям, дополненные фантазией. Но всё равно имелась необходимость «перерасспросить», как он иной раз называл эту процедуру.

Первым опрашиваемым оказался молодой человек двадцати с небольшим лет, с рыжими, словно мех лисицы, волосами и с веснушками не только на щеках, но и на лбу. Жиденькие волосы неопределённого цвета кустисто росли на скулах. Бледные, почти прозрачные глаза смотрели заискивающе, словно хотели сами, независимо от хозяина, угодить собеседнику.

– Так, значит, ты с утра выехал? – спросил Леонид Алексеевич.

– Не, – покачал головой молодой человек, – не с утра. Я так-то встаю рано, с нашим хозяином не забалуешь. Но сперва я по приказу Матвея Семёныча…

– Хорошо, пусть будет не с утра, но час-то припоминаешь?

– Ну да, – юноша почесал затылок, словно от того зависел точный ответ. – Часу эдак в восьмом. Ага, как раз в ту пору в монастыре колокола пробили. Вот меня Матвей Семёныч и направил на Красную улицу – забрать товар. Я хотел сперва по мосту через ручей ехать, ну, тот, что по Устюговской улице, но стало времени жалко, и я мимо пруда двинул, а там дальше через ручей. Место для переезда там очень хорошее, ног и тех не замочишь. Так вот, ещё не доехал до ручья, я ж на телеге сидел, с высоты видел, так вот, глянул в сторону, а там вроде цветного мешка что-то лежит.

– Мешка?

– Ну да, я сперва платье увидел. Думаю, дай посмотрю, может, кто-то что ценное обронил. Вот, я туда, а там баба молодая. Я ж думал, прилегла отдохнуть. А оно вона как… Лежит и не дышит. Я испугался – и мигом за городовым, благо он недалеко службу несёт. Вот и всё.

– Стало быть, – Шереметевский так пристально смотрел в лицо молодого человека, что тот не выдержал и отвёл взгляд в сторону, – мешок заметил?

– Ну да, – кивнул собеседник, – мешок. Сдалека не видно. Если б я мёртвую заметил, то ни в жисть бы не подошёл. С детства покойников боюсь.

– А чего тогда с убиенной кольцо и крест снял? – Леонид Алексеевич не отводил взора, да и говорил тихим уверенным голосом.

– Я… – И молодой человек прикрыл рот ладонью, словно высказал крамольную мысль. – К-к-какое кольцо? – заикаясь, спросил он, но глаза у него забегали, и стало видно, что ему будто некуда деть руки. Словно они живут помимо хозяина.

– Вот такое, – и Леонид Алексеевич достал из кармана кольцо, снятое с одной из девиц.

Собеседник отшатнулся:

– Свят, свят, свят, – и начал истово креститься. – Не брал я ничего, не брал я… Не я это, ей-богу, не я, – он по-прежнему беспрестанно крестился.

– Не поминай Господа всуе, – покачал головой Шереметевский, – и язык, и рука отсохнут от неправды твоей. Господь всё видит и тебя накажет за твои нечестивые поступки.

– Свят, свят, свят, я… бес меня попутал, – затараторил парнишка, – бес. Он, лукавый, меня соблазнил. Я же что подумал: ей уже ни к чему, а мне деньги нужны на свадьбу. Вот бес и попутал, я не хотел, а взял.

– Значит, ты руку покойной убрал и ворот расстегнул, чтобы крест достать?

– Бес попутал, – твердил в ответ собеседник.

– Ладно уж, – Шереметевский покачал головой. – Господь сам решит, как тебя наказать. Ты мне лучше скажи: по дороге, когда к ручью ехал, никого не встретил?

– Никого, – почему-то обрадованно ответил молодой человек.

Леонид Алексеевич догадывался, что собеседнику неприятен разговор об ограбленной покойнице, и он облегчённо вздохнул, когда беседа повернула в другую сторону.

– А впереди никто не ехал? Как я понимаю, справа от дороги луг, а далее, – предположил исполняющий должность, – лесок. Так?

– Истинно так. Не лесок, а полоска деревьев.

– И там ты никого не видел?

Собеседник нахмурился, зашевелил губами, даже прикрыл глаза.

– Всадник впереди был, но я его не рассмотрел. Далеко было, да и ни к чему мне. Скрылся-то он раньше, чем я покойницу нашёл. Так что мне не до разглядывания было.

– Обрадовался, что «мешок» заметил?

Молодой человек потупился, покраснел и красноречиво промолчал.

– Стало быть, не обратил внимания на всадника?

– Так точно, – юнец поднял глаза, в которых блестели слёзы. – Я ж не знал, что надо запомнить. Ну, едет всадник, и что с того?

– Может, что приметное у него было? Конь хромал, одежда странная была, или ещё что заприметил? Ты ж глазастый, не так ли?

Молодой человек нахмурил брови, шепча что-то бескровными губами.

– Истинно так, но не заметил ничего. – И добавил с обидой: – Уж если б я знал, что надо, то запомнил бы. А так… – махнул с досады рукой. – Далеко он ехал, я и масть его лошади не разглядел, не то что его самого.

– Примятой травы много вокруг покойницы видел?

– Не, – сперва сказал, и только потом подумал. – Да я на следы и внимания не обратил. Меня страх обуял: а вдруг кто скажет, что это я её… того.

– Значит, ты осмотрелся, никого стороннего не заметил и только потом у неё ворот расстегнул?

– Да. Я что подумал: ну, не я колечко сниму, так кто-нибудь другой. Вот и позарился.

– Что ж, и на том благодарствую, но… – Шереметевский театрально умолк и, приблизив губы к уху молодого человека, зловещим голосом прошипел: – А колечко с крестиком принесёшь сегодня же.

– К-куда? – испуганно прохрипел собеседник.

– Найдёшь меня, в твоём городе несложно это сделать.

Ничего более важного ждать от такого свидетеля не приходилось.

Хоть что-то запомнил и рассказал – и то хлеб.

– Вам, Яков Яковлевич, – говорил Попов Коцингу, – не очень-то повезло с заданием. В Тихвинском уезде, да и в губернии у нас, нет ни одной швейной фабрики, всё только кожевенные заводы.

– Кожевенные, значит, – задумчиво произнёс петербургский чиновник для поручений.

– Совершенно, верно. Я вам, конечно, предоставлю список фабрик губернии, но…

– Аполлинарий Андреевич, если таковых нет, то остальные мне ни к чему. Подойдём к вопросу с другой стороны. Десяток одинаковых платьев можно сшить в какой-нибудь швейной мастерской, но это привлечёт ненужное внимание к заказчику. И любой работник не сразу забудет о таком, хотя… – Яков Яковлевич щелкнул пальцами. – Да, для десяти платьев необходимо время, а это говорит о чём?

– О чём? – повторил вслед за Коцингом Попов.

– О том, что наш малый готовился к этим убийствам задолго до совершения.

– Вы хотите сказать, что убийца больной человек?

– Не знаю, но в здравом уме и твёрдой памяти человек не готовится убивать. Ладно уж, порассуждаем позже. Теперь вернёмся к нашим баранам. – Коцинг вытянул губы трубочкой и задумался, потом, словно очнувшись от сонного состояния, добавил: – Аполлинарий Андреевич, а ведь мы упустили существенную ниточку. Обычный портной не сошьёт женского платья, здесь нужна опытная модистка. Я, конечно, не видел платьев, но мне кажется, что сшиты они профессиональной рукой. Попробуйте заставить девушку надеть не очень тщательно сшитый наряд! Притом добровольно.

– Вы хотите сказать, что платья сшиты опытной швеёй?

– Вполне может быть. Вот мы наведаемся к нашему общему знакомому Сеневичу, возьмём платье, поедем с ним к модисткам. Надеюсь, таковые имеются в этом славном городке? И там попросим дать нам исчерпывающие сведения.

Руфим Иосифович приготовил мешок, в который упаковал платье последней жертвы. Прежде чем уложить, проверил на наличие меток, которые, как ему показалось, он мог пропустить из-за того, что невнимательно осматривал платья. Но не нашёл ничего, что помогло бы расследованию.

Когда пришли Яков Яковлевич и Аполлинарий Андреевич, доктор стоял, опершись руками о стол.

– Господа, – сказал он вместо приветствия, поскольку голова ещё была занята другими мыслями, но тут же опомнился: – Простите, – и поздоровался.

Первым кивнул Коцинг.

– Мы к вам.

– А я собирался к вам, занести вот это, – и указал на платье.

– Есть что-нибудь примечательное? – поинтересовался чиновник для особых поручений.

– Ни меток, ни иных приметных бирок. Ничего. Я уж, грешным делом, подумал, что забыл посмотреть ранее. Ан нет, – погрозил в шутку указательным пальцем, – старого доктора не проведёшь.

Всё заметит, – не без хвастовства добавил Сеневич.

– Стало быть, Руфим Иосифович, нас вам обрадовать нечем. А я очень надеялся на вашу помощь, – с серьёзным видом произнес Коцинг, едва сдерживая смех. И хотя Сеневич так изменился в лице, что Попов забеспокоился о самочувствии доктора, глаза его по-прежнему блестели озорными искорками.

Аполлинарий Андреевич недоумевал, что такое происходит. Только накануне обменивались любезностями – а тут такая резкая перемена.

Доктор и Коцинг рассмеялись: каждый из них понял настроение другого, и оказалось, что разыграли чиновника по особым поручениям.

– Ну, господа, от вас я такого ребячества не ожидал, – Попов покраснел от столь неуместных шуток в таком заведении.

– Аполлинарий Андреевич, если ко всему подходить со всей серьёзностью, то можно до срока оказаться в том месте, в котором пребывают наши с вами девицы. Значит, надо показать платья нашим модисткам. Надежды мало, но мне только это и остаётся сделать. Надеюсь, – Яков Яковлевич повернул голову к чиновнику по особым поручениям, – у вас имеются списки всех модисток губернии.

– Конечно, – Аполлинарий Андреевич здесь ступал по своей территории, где знал, в каком уездном городе или посаде работают модистки. Именно они обшивали женское общество платьями и иной одеждой, так быстро входящей в моду. Отсюда и название их профессии.

– Придётся у вас реквизировать одно из платьев.

– Пожалуйста, я здесь и мешочек приготовил. Только мне кажется, что это пустая трата времени. Конечно, могла какая-нибудь из модисток сшить столько платьев…

– Я об этом подумал, – перебил доктора Коцинг, – платья могли быть сшиты быстро, если имелись помощники.

– А-а… – протянул Сеневич, – понимаю. Вы в первую очередь будете проверять швейные мастерские, где имеются рабочие.

– Здесь тоже не всё гладко, – дополнил доктора Яков Яковлевич. – Где много рабочих и подмастерьев – там много заказов. Модистка не будет держать лишних людей в мастерской. Но вы мыслите в нужном направлении. Вы никогда не хотели служить в сыскном отделении?

– Упаси бог, – не задумываясь, произнёс Руфим Иосифович, но тут же поправился: – Мне и докторских забот хватает, куда ещё сыщицких. – И постарался перевести тему на другой предмет: – Есть верёвка, но, по всей видимости, она вам не понадобится. Её в таких количествах в скобяных лавках продают, что никогда вам не найти покупателя.

– Верёвка у вас?

– Вот, – Сеневич пошарил рукой под столом и достал кусок верёвки длиною в аршин. – Я же говорю, ничем не примечательна, такие в любой лавке продают. Ну, если не в любой, так во многих.

Коцинг покрутил верёвку в руках, посмотрел на срез.

– Вы правы, отрезана от мотка острым ножом. Ничего примечательного.

– Я вот задумался: почему злодей душил девиц, а не резал ножом или не бил топором? – сощурил глаза Аполлинарий Андреевич.

– Да потому, – начали доктор и Яков Яковлевич одновременно, замолчали и, взглянув друг на друга, засмеялись.

Потом Коцинг указал рукой на Руфима Иосифовича и сказал:

– Говорите вы. Отдаю вам пальму первенства.

– Почему я? Давайте вы. – Но затем Сеневич слегка поклонился и продолжил: – Благодарю за доверие, Яков Яковлевич. На мой взгляд, причины довольно банальны: убийца боится крови или не хочет, чтобы даже маленькая капля попала на одежду. Так что выбирайте, какая из них вас больше устраивает.

– Меня устроит та, где злоумышленник боится крови, – пожал плечами Коцинг, – тем более, что в убийстве этот человек видит некое театральное действо. Именно действо – ведь он укладывает всех девиц в одну и ту же позу.

– Одним словом, педант, – сказал чиновник по особым поручениям.

– А ведь вы правы, Аполлинарий Андреевич, – задумался о чём-то петербургский гость. – Нашего убийцу может выдать не только внешность, но и манера поведения. Он, должно быть, всегда опрятен, с аккуратной причёской. Растительность на его лице либо полностью отсутствует, либо хорошо ухожена. Он никогда не позволит себе появиться на людях в помятой рубашке, пиджаке или недостаточно чистой обуви. Его гардероб должен состоять из новых вещей или таких вещей, на которых незаметны следы ношения. Но самое основное, что он не должен выделяться среди других.

– Вы, Яков Яковлевич, часом, с убийцей не знакомы? Уж очень вы его хорошо живописуете, – Попов опять прищурил глаза, глядя на сыскного чиновника, – словно, простите, за одним столом сидели.

– Что-то нашло после ваших слов, и так явственно представил злодея, что не удержался и описал.

– Но есть в ваших словах крупица смысла, – теперь доктор вертел в руках верёвку. – Представьте себе, что девицы одеты в одинаковые платья, руки сложены у них одинаково, даже волосы причёсаны, словно убийца хотел придать картине законченный вид. И последний штрих – верёвка: посмотрите, она обрезана строго перпендикулярно, без единого торчащего волоска. Может, вы, господин Коцинг, насчёт убийцы и правы. Хотя, честно говоря, такое прозрение попахивает новомодным увлечением мистическими науками.

– Надеюсь, когда поймаете злодея, тогда и проверим, верна ли ваша, Яков Яковлевич, теория или нет, – Попов явно ёрничал, но скорее беззлобно, нежели с намерением уязвить.

– Вашими бы устами… – сказал Коцинг и хитро улыбнулся.

– Я тогда откланиваюсь, Яков Яковлевич, ибо необходимо подготовить вам список всех модисток губернии.

Сыскному надзирателю Турскому по служебным делам пришлось общаться с почти тёзкой по фамилии – господином Подгурским.

– Ваше благородие, – начал Роман Сергеевич, но был тут же перебит судебным следователем:

– Болеслав Иванович.

– Простите, Болеслав Иванович. Я привык соблюдать в наших рядах субординацию, поэтому…

– Ничего, это у вас в столицах всё по регламенту, а у нас тут запросто. Вы, как я понимаю, хотели бы уточнить, сколько ювелирных мастеров в нашем городе…

– В губернии, – мягко поправил Гурский.

– Да, вы правы, в губернии. Сейчас могу сказать про Тихвин: у нас только один мастер золотых и серебряных дел, но он больше по церковным…

– А крестики девиц? – напомнил Роман Сергеевич.

– Я не подумал, – признался Подгурский.

– Вот его и нужно навестить. Вы не хотите составить мне компанию?

Болислав Иванович на миг задумался. Конечно, имелось желание посмотреть, как проводят дознание петербуржцы. Но об этом наверняка доложат исправнику, и тот затаит обиду. Представители сыскной полиции укатят в столицу, а Гречёв останется здесь.

– Нет, – ответил он слегка раздражённо, – у меня сегодня очень много дел, так что, простите, не могу. А наш местный мастер проживает на Московской улице в собственном доме, вы сразу его заметите, Роман Сергеевич.

Дом действительно оказался приметным. Каменный, в три этажа, крытый железом. Соседские же, в которых только первый возводился из камней, а второй – из брёвен, смотрелись недомерками на фоне такой громадины.

Продолжить чтение