Балтийская гроза

© Сухов Е., 2025
© ООО «Издательство „Эксмо“», 2025
Часть первая
Операция «Гренадер»
Глава 1
9 июля 1944 года. Цель – выход к морю
Витебск освободили две недели назад в результате Белорусской наступательной операции «Багратион»[1]. Город все еще лежал в руинах, хотя многочисленные пожарища, которыми он встретил Красную Армию, были потушены, только на окраинах кое-где прорывался шаткий огонек – дымились головешки, уничтожая то немногое, что еще оставалось. В городе невозможно было встретить гражданских – гитлеровцы увели в Германию практически все местное население. Повезло лишь единицам, сумевшим скрыться в схронах и спрятаться в подвалах. А так – всецело военный город: с вереницей громыхающей техники, громкими командами командиров, колоннами уставших солдат, грезящих об отдыхе и густой наваристой похлебке.
Пехотинцы, прибывшие в Витебск первыми, по всему городу тотчас разбили палатки – некое временное пристанище, другие залатали в стенах домов пробоины от артиллерийских снарядов, убрали в помещениях расколоченный кирпич и приспособили их для жилья, а кое-кто, не особо мудрствуя, протянул брезент между деревьями и под этим шатким навесом расположился на ночлег.
Солдаты расчищали небольшие территории от каменных обломков и прочего мусора и понемногу налаживали нехитрый прифронтовой армейский быт: между развалинами обретались полевые кухни; организовали и бани: обычно в автозак с герметичным кузовом вмонтировали печь и бак с водой. В свободное время занимались личными делами: кто подшивал оторвавшуюся пуговицу, кто писал весточку домой. Работали банно-прачечные батальоны, успевавшие стирать ежедневно до полусотни тонн солдатской одежды и белья. Служили в них в основном девушки. Встречались, конечно, и мужики, но большей частью покалеченные и контуженные, не желавшие расставаться с армией. Сапожные мастерские, действовавшие при фронтах в каждой дивизии, тоже не пустовали, были загружены работой по горло. Спрятавшись от палящего солнца под каким-нибудь козырьком, а то и вовсе устроившись подле уцелевшей стены, дивизионные сапожники шили, кроили, резали и латали обувку, получая поощрение от начальства и материальное вознаграждение от бойцов. Крепкая обувь на фронте ценилась – без подошвы не очень-то и повоюешь.
Глянув в окно автомобиля, Яков Григорьевич Крейзер[2] обратил внимание на танкиста, взобравшегося на почерневший корпус подбитой немецкой тяжелой самоходно-артиллерийской установки «Фердинанд». Он наматывал на голые стопы портянки невыносимо белого цвета. Оставалось только гадать, где он раздобыл столь диковинную тряпицу, когда повсюду копоть, грязь, развороченная до самого нутра землица. По всей видимости, для танкиста это был какой-то своеобразный ритуал. Возможно, что уже на следующий день портянки поменяют белоснежный цвет на темно-серый, а то и вовсе станут черными от грязи и копоти, но сейчас он испытывал настоящее упоение, сродни счастью. Каждый боец свою малую победу отмечает по-особенному.
– Танкист! Видно, после боя где-то белоснежную скатерку раздобыл да на портянки ее порезал. Всему танковому экипажу хватит.
– Они все немного пижоны, – задорно произнес двадцатипятилетний водитель, угадав, о чем размышляет генерал-лейтенант.
Солдаты понемногу расчищали дороги, на многих улицах теперь без особого труда могли разъехаться грузовики. На широком перекрестке, стоя на небольшой круглой тумбе, несла службу задорная регулировщица в звании старшины. Увидев подъезжающую «эмку» с командующим, она показала белым флажком, что легковому автомобилю следует ехать в объезд.
Действительно, далеко впереди просматривались блоки обвалившегося дома, перекрывающие дорогу, а на тротуарах и во дворах работали саперы. Среди них были даже гражданские – обычные пацаны, каждому из которых не более шестнадцати лет. Но саперное дело они знали исправно – разминировали осторожно и умело, даже с каким-то ребячьим задором. Обезвреженные мины со смехом складывали в большую кучу, словно это не мины, а бесполезный хлам…
Трудно было поверить, что Витебск еще можно восстановить или хотя бы придать ему зачатки гражданской жизни. Но уже в первые часы освобождения от немцев в нем назначили военного коменданта и администрацию, которые активно взялись за воскрешение города. Проезжая по улице Лобазной, Яков Григорьевич увидел на фасаде дома, крепко подраненного осколками, большой четырехугольный белый щит, в центре которого был нарисован красный крест. Это был хирургический эвакогоспиталь, развернутый в составе госпитальной базы фронта. К госпиталю подъехали два грузовых автомобиля, и из зеленого кузова бойцы бережно выгружали на носилках тяжелораненых.
У четырехгранного черного рупора, закрепленного на углу уцелевшего дома, собралась плотная толпа из военнослужащих с редкими гражданскими. Приостановив на время работу, люди слушали последние сводки «Совинформбюро». Сообщения с фронта и бодрый голос Левитана радовали, внушали надежду на лучшее; и лица у слушателей были просветленными. Как же эти собравшиеся не похожи на тех, кого приходилось наблюдать в первые месяцы войны, – суровые, мрачные, унылые, в глазах безысходность. Сегодняшнее настроение вполне объяснимо: за прошедшие три года ситуация на фронте кардинально изменилась, – теперь советские войска давили немцев и уже почти подошли к границам Германии.
Якову Григорьевичу приходилось бывать в Витебске еще до войны. Первое знакомство с городом началось с вокзала – трехэтажного добротного вытянутого здания из красного кирпича с высокими панорамными окнами. На первом этаже вокзала помещались залы для пассажиров, почтовое отделение и телеграф. На втором и третьем обретались служебные помещения и жилые комнаты. Но сейчас на этом месте были только руины, подле которых проходили уже восстановленные железнодорожные пути. Вместо платформ – расчищенная от обломков узкая, вытянутая полоса. Немного поодаль – два длинных каменных ангара для ремонта поездов, крепко покалеченных взрывами. Оставалось большой загадкой, как им удалось уцелеть во время бомбардировок и при плотном артобстреле.
Ангары уже вовсю эксплуатировались: из одного торчал покореженный и помятый вагон, а из другого выглядывала почерневшая голова локомотива, и мастеровые в перепачканных солидолом гимнастерках, вооружившись разводными ключами и молотками, колдовали подле громоздких колес.
Пыхнув черным угольным смрадом, на второй путь подъехал военный эшелон, из которого расторопно повыпрыгивали солдатики в новом обмундировании, чтобы в спешке выкурить на свежем воздухе заготовленные цигарки.
Сигареты с папиросами на войне – невероятная роскошь, доступная разве что старшим офицерам, а потому курили махорку или даже самосад, выращенный на дедовском огороде. Среднеазиатский табак выдавали солдатам в качестве пайка в небольших бумажных пачках. Но и здесь была своя градация на качество – наиболее душистой махоркой считался «Укртютюн», затем предпочтение отдавалось «Крымтабаку». Чтобы спасти табак от влаги, его пересыпали в кисеты. Для солдата перекурить – это не только потребность подымить, это своеобразная церемония, когда не нужно куда-то спешить, когда можно отдохнуть от затянувшегося перегона, переговорить с такими же, как ты сам, новобранцами; поделиться небольшим опытом службы, послушать, о чем говорят другие.
Место остановки военного поезда перекрыто вешками, через которые была протянута красная лента, за ней, не давая возможности пересечь запретную зону, находилась охрана вокзала, усиленная группой автоматчиков, – вокзал являлся режимным объектом. Фронт находился неподалеку, а потому нельзя исключать появление вражеского десанта.
Пассажиры, сгрудившись на первом пути, ожидали подхода своего поезда. Видно, ожидание затягивалось, собравшиеся откровенно скучали, и множество узлов, что были прихвачены с собой в дорогу, использовались в качестве лежаков и сидений; громко капризничали уставшие дети.
Миновав вокзал, «эмка» подъехала к двухэтажному приземистому зданию, какие предприимчивые купцы выстраивали для гостиниц и прочих доходных домов. В нем располагался штаб 1-го Прибалтийского фронта. Дом выглядел целехоньким; на фасаде сохранились даже барельефы с лепными нишами. Каменные атланты продолжали подпирать тяжелый выступающий каменный карниз.
Козырнув у входа вооруженному караулу, генерал-лейтенант Крейзер вошел в просторное помещение штаба и поднялся на второй этаж, где находился кабинет командующего 1-м Прибалтийским фронтом генерала армии Баграмяна[3].
Во время оккупации Витебска в здании помещалась немецкая комендатура. От прежних владельцев мало что осталось, разве что массивные шкафы с готическим курсивом на металлических пластинках. А вот в узком дворике среди кострища валялись прогоревшие штандарты и лоскуты от немецкой формы; в обломках зданий ржавело еще не собранное покореженное оружие; под каменной аркой торчал поломанный немецкий пулемет «косторез»[4], невесть каким образом уцелевший. Ожесточенные сражения продолжали напоминать о себе рваным немецким тряпьем да поломанным стрелковым оружием, затерявшимся в развалинах и попрятавшимся в засыпанных взрывами воронках.
Штаб 1-го Прибалтийского фронта был переполнен. По его гулким коридорам громко вышагивали офицеры; из комнат раздавались оживленные разговоры, а в дальнем углу боевито стучали клавиши печатной машинки.
В приемной, исполняя обязанности секретаря, сидел грузный лейтенант в возрасте и старательно подшивал толстой иглой кипу документов.
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! – поздоровался он, заметив в дверях Якова Григорьевича. – Командующий фронтом ждет вас.
51-я армия под командованием генерал-лейтенанта Якова Крейзера за прошедший год успела повоевать на различных фронтах. В августе сорок третьего – в составе Южного фронта (в октябре переименованного в 4-й Украинский), где она особо отличилась при освобождении Донбасса и Крыма. В мае сорок четвертого ее перебросили в резерв Ставки Верховного Главнокомандования, и вот уже десятый день находилась в подчинении 1-го Прибалтийского фронта, которым командовал генерал армии Иван Христофорович Баграмян.
Крейзер был знаком с ним еще до войны. Тогда он даже не предполагал, что придется воевать под его началом, но довелось уже в самом начале войны…
В июле сорок первого года Киевский особый военный округ был преобразован в Юго-Западный фронт, и Иван Христофорович занимал должность начальника оперативного отдела штаба, совмещая назначение с должностью заместителя начальника штаба фронта, а Яков Григорьевич был поставлен командующим 3-й армией Брянского фронта, которую вскоре передали в состав Юго-Западного фронта.
В последующие фронтовые годы они не единожды встречались по службе, но столь плотной совместной работы, как в начале войны, более не было. И вот теперь судьба вновь свела их. Возможно, что такое назначение являлось личной инициативой Баграмяна, который не упускал из вида деятельного и толкового командарма. И когда 51-я армия оказалась в резерве Ставки, он запросил ее в состав 1-го Прибалтийского фронта в качестве существенного довеска к предстоящему наступлению на Курляндию.
Как бы там ни было, но предстоящей встрече с Иваном Христофоровичем генерал-лейтенант был искренне рад. В последний раз они виделись в прошлом году, что для войны значительный срок, за минувшее время оба пережили немало событий. Вот опять они вместе, и опять он под началом Баграмяна, вот только в этот раз в качестве командарма.
Распахнув дверь, Крейзер вошел в небольшую комнату и, увидев сидящего за столом Баграмяна, колдовавшего над оперативной картой, негромко поздоровался:
– Здравия желаю, товарищ генерал армии!
Командующий фронтом вышел из-за стола. Крепкий, коренастый, с располагающей улыбкой, он мгновенно вызывал доверие у каждого собеседника.
– А я уже начал волноваться, Яков Григорьевич, – крепко стиснул он ладонь Крейзера. – Как добрались? Присаживайтесь, не стесняйтесь, – показал он на стул, стоявший напротив стола, а сам расположился на прежнем месте, негромко шаркнув ножками кресла.
– Спасибо. Без приключений. На шоссе, конечно, заторы, но сейчас везде так. Да и с мостами не все в порядке. Где-то они разрушены, а где-то их восстанавливают, пришлось добираться объездными путями.
– Инженерно-саперные батальоны делают все, что могут, но ситуация действительно непростая, – произнес Баграмян с мягким армянским акцентом. – Немцы отступают, взрывают мосты, калечат дороги. Мост через Витьбу[5] разрушен. Инженеры стараются, делают все возможное. Думаю, что дня через три они его восстановят. Нужно бы, конечно, еще через Лучесу[6] движение наладить. Но все это, видно, придется оставить на потом. Сейчас не до того… Всю технику, в том числе строительную, гоним на запад. Наступательная операция развивается. Перешли ко второму этапу стратегической Белорусской наступательной операции – к Шауляйской операции. В первой половине операции вы не участвовали, но вот во второй нужно постараться. Очень на вас рассчитываю!
– Сделаю все, что в моих силах, товарищ генерал армии.
– Задача нашего фронта такая… Мы наступаем в направлении на северо-запад, идем к Двинску и далее по направлению к Каунасу и Свенцянам. Нам нужно занять выгодное охватывающее положение по отношению к группе армий «Север»[7]. То есть, по-другому, мы берем ее в крепкие клещи. Общий план таков… Мы должны пробиться на Балтику и отсечь группу армий «Север» от остальных вооруженных сил вермахта. Именно для этой цели из резерва Ставки нашему фронту было передано четыре армии, в том числе ваша, 51-я. Конечно, мы бы хотели продолжать наступление без перерыва, чтобы не дать немцам возможности отдышаться и перегруппироваться, подтянуть технику, усилить свои позиции. Но подтягивание к нашему фронту тыловых частей и дополнительных резервов для предстоящего наступления вынуждают нас сделать кратковременную паузу. Тут еще одно… 39-я армия находится на марше после разгрома немцев в Витебском котле… Там немцам здорово досталось! Ваша армия тоже только что совершила затяжной марш. Так что некоторое время придется переждать. С расположением никаких проблем не возникло?
– Все в порядке, Иван Христофорович. Армия после марша расположилась за городом. С тылами тоже все в порядке, подтянулись! Бойцы обуты, накормлены, и сейчас подразделения проходят боевое слаживание.
– Это хорошо… По донесениям разведки нам известно, что немцы ожидают продвижения наших войск на Двинск и перебросили в этот район значительную часть сил из группы армий «Центр». Сейчас Курляндская группа усиливается новым танковым корпусом, переброшенным из Румынии в Восточную Пруссию. А также в ее состав уже вошла дивизия «Великая Германия»[8]. Также по данным разведки мы знаем, что под Двинском имеется пять свежих дивизий, пришедших из тыловой зоны, а еще бригада штурмовых орудий, саперные штрафные и охранные части. И все они умеют хорошо воевать…. Так что какого-то превосходства в живой силе и технике мы иметь не будем. А тут еще немецкая авиация разбомбила склады с оружием, и наша авиация испытывает значительные затруднения с горючим. Именно поэтому она вынуждена снизить свою активность. В связи со всеми этими трудностями наступление наших войск заметно ослабло… Главная задача 1-го Прибалтийского фронта – выйти к морю! Ваша армия, Яков Григорьевич, выступает после 20 июля. Достигаете линии фронта, а там, буквально с марша, ввязываетесь в бой, освобождаете Паневежис и продолжаете двигаться к Шауляю. Разумеется, после тщательной разведки – немцы умеют преподносить сюрпризы… При дальнейшем продвижении вам очень поспособствует 3-й гвардейский механизированный корпус. И двигайтесь дальше на Елгаву! Задача непростая, по нашим данным, на подступах к городу сосредоточены танковые части первого армейского корпуса СС. А как мы знаем, воевать немецкие танкисты умеют добротно. После того как город будет взят, двигайтесь дальше. Но нам нужны надежные разведданные. У вас найдутся подходящие люди для глубинной разведки?
– Найдутся, товарищ генерал армии.
– 3-й гвардейский механизированный корпус, как наиболее подвижная группа фронта, практически под прямым углом направляется с запада на север. – Подняв со стола остро заточенный простой карандаш, Иван Христофорович прочертил на карте две линии. – Цель – выход к морю… Вы будете дополнять друг друга и усиливать тылы. А теперь давайте выпьем чаю. Не откажетесь? Я ведь большой любитель краснодарского чая, а тут как-то мне китайский подарили. Попробовал. Очень даже ничего! И к чаю кое-что найдется.
– С удовольствием, Иван Христофорович, – охотно откликнулся Яков Григорьевич, потирая руки.
– Григорий! – позвал Баграмян ординарца. На зов в комнату вошел паренек лет восемнадцати. – Организуй-ка нам чайку, как ты умеешь. Ну и к чаю что-нибудь принеси.
– Сделаю, товарищ генерал, – ответил ординарец, расплывшись в широкой улыбке, и вышел за дверь.
Глава 2
Начало июля 1944 года. Переезд в «Вольфшанце»
В середине марта сорок третьего, воспользовавшись затишьем на фронте, Адольф Гитлер принял решение поехать в Оберзальцберг. В Генеральном штабе новость встретили позитивно – офицеры надеялись, что в обществе Евы Браун, к которой фюрер был очень привязан, его уныние уйдет и улучшится общее состояние.
Но уже после взятия Киева советскими войсками в ноябре сорок третьего командующие армиями убеждали Адольфа Гитлера быть поближе к Восточному фронту, на котором военные действия развивались для Германии не самым лучшим образом. Однако рейхсканцлер не спешил переносить ставку из «Бергхофа» [9] в «Вольфшанце»[10]. Тому были свои веские причины.
Первая из них: он любил альпийскую ставку, расположенную вблизи от границы с Австрией. Величественная природа с острыми горными пиками напоминала ему родные места в Браунау-ам-Инн[11]. Была бы его воля, так он и вовсе никуда бы оттуда не съезжал. Адольф Гитлер всегда говорил о том, что чувствует себя хорошо только здесь.
Вторая причина заключалась в том, что с «Бергхофом» Гитлера связывало немало сентиментальных воспоминаний из его политического прошлого, именно с этих мест он начинал свою политическую карьеру.
Впервые он посетил Оберзальцберг[12] в 1923 году, незадолго до «Пивного путча», когда решил проведать в пансионате своего товарища по партии Дитриха Эккарта[13], и влюбился в эти места сразу и бесповоротно. Покидая Оберзальцберг, Адольф дал себе твердое слово купить здесь в ближайшем будущем какое-нибудь скромное жилище.
Двумя годами позже в небольшой хижине на территории пансионата Гитлер продиктовал вторую часть «Майн кампф» Рудольфу Гессу[14], с которым отбывал наказание в тюрьме Ландсберг[15]. Еще через пять лет, получив немалый гонорар за книгу, Гитлер за 40 000 золотых марок купил жилище под названием «Дом Вахенфельд»[16]. А в 1933 году, сделавшись рейхсканцлером, он назвал его «Бергхоф» (Горный дом). Адольф Гитлер невероятно гордился своим приобретением, проводя в нем больше времени, нежели в Берлине.
Вскоре число строений близ Бергхофа значительно разрослось. Сюда вслед за фюрером стали переезжать высшие чины Рейха, и административная жизнь Германии понемногу сместилась на одиночный выступ горы Кельштайн, на высоту 1834 м, где был построен «Чайный домик» и куда можно было добраться лишь по крутой горной дороге, давшей неофициальное название всему комплексу «Орлиное гнездо».
По-настоящему возведение резиденции началось спустя два года, в 1936 году, когда Гитлер поручил начальнику Партийной канцелярии Мартину Борману[17] строительный надзор как в Оберзальцберге, так и в самом Бергхофе. Для начала потребовалось снести частные постройки, каковых на горе было возведено немало, не имевших никакого отношения к высшей власти в Германии, с чем Мартин Борман справился блестяще. Поначалу дома выкупались за приемлемую цену, вскоре плату за недвижимость решено было значительно понизить. Случалось, что владелец жилища отказывался расставаться с фамильным имением, тогда ему предлагали переселиться в концентрационный лагерь Дахау[18]. Собственник вынужден был согласиться, а строение приобреталось буквально за гроши.
Большинство выкупленных домов, не представлявших даже малой материальной и исторической ценности, незамедлительно сровняли с землей, а вместо них на склонах и горных площадках возвели административные и государственные здания, откуда руководством рейха велось управление страной.
Здесь же, на территории «Бергхофа», были возведены каменные казармы для элитных подразделений СС, а также гостиницы для высокопоставленных посетителей, в которых проживали и личные секретари фюрера. Немного в стороне были построены здания для обслуживающего персонала и роскошные особняки для самых влиятельных лиц государства, желавших находиться поближе к рейхсканцлеру.
Строительство комплекса «Бергхофа» было завершено к дню рождения фюрера – Мартин Борман умел делать прекрасные подарки!
Гитлер высказывал немало доводов и контраргументов, почему он не желает переезжать в Пруссию, где находилась отлично оборудованная ставка. Из его уст они звучали вполне убедительно. Но первой главной причиной своего нежелания перебираться в «Вольфшанце» рейхсфюрер называл незавершенность строительства ставки, что неизменно скажется на качестве принимаемых решений, и отсутствие должного комфорта, к каковому он привык в Бергхофе. Второе основание: ему очень не нравился влажный климат Пруссии (Адольф Гитлер предпочитал разреженный горный воздух, способствующий оздоровлению). Третий аргумент состоял в том, что его личный блиндаж не был до конца достроен и система безопасности оставалась недостаточно защищенной.
Доводы представителей Генерального штаба, что именно в «Вольфшанце» рейхсканцлер отдал приказ провести операцию «Барбаросса»[19], что именно в этой ставке он руководил боевыми действиями на Восточном фронте, принесших ему наиболее значимые победы, не возымели на него действия (в общей сложности фюрер провел в «Вольфшанце» около двух лет). Гитлер посчитал их второстепенными, не имевшими отношения к делу.
Немалую роль в переезде Гитлера в Восточную резиденцию сыграли начальник оперативного отдела генерального штаба сухопутных войск генерал-лейтенант Адольф Хойзингер[20] и начальник управления сухопутных войск генерал-лейтенант Рудольф Шмундт[21], которые в один голос утверждали, что на Восточном фронте угрожающее положение и из «Бергхофа» невозможно руководить военными операциями и назрела острая ситуация для переноса ставки в Восточную Пруссию. Рейхсканцлер как мог противился настойчивым уговорам и наконец заявил, что из Бергхофа переедет только тогда, когда будет оборудован его личный блиндаж.
К следующей встрече с Адольфом Гитлером генерал-лейтенант Хойзингер подготовился весьма основательно, даже взял с собой объемный фотоальбом, куда были вклеены снимки блиндажа для гостей, который послужит временным прибежищем фюрера, пока не будет достроен его личный блиндаж. После того как рейхсканцлер пролистал весь альбом, внимательно всматриваясь в фотографии, где гостевой блиндаж предстал как настоящая египетская пирамида, в виде лабиринта из множества коридоров, переходов, жилых и служебных помещений, достаточно укрепленных как сверху, так и по сторонам, он дал свое согласие на переезд в Восточную Пруссию.
Ева Браун, узнав о намерении Гитлера покинуть Западную резиденцию, впала в глубокое уныние и даже попыталась уговорить его остаться. Гитлер, прекрасно осознавая, как ей тяжело дается расставание с ним (даже самое кратковременное), попытался утешить:
– Малютка, ты не должна терзать себя, наша разлука не продлится долго. Я скоро вновь буду здесь. Рядом с тобой.
Существовала еще одна причина, по которой Ева Браун не желала покидать Оберзальцберг, – она буквально сроднилась с Западной резиденцией, в которой вот уже почти десять лет проживали ее многочисленные подруги и родственники. В окружении близких людей Ева чувствовала себя в Оберхофе настоящей хозяйкой и прекрасно осознавала, что в «Вольфшанце» все будет совсем иначе.
– Мой фюрер, я буду ждать тебя с нетерпением.
Гитлер выглядел слегка взволнованным (он всегда был таким перед предстоящей дорогой), и, глядя на фюрера, Еве Браун думалось, что он действительно верит в то, что говорит.
Еще через два дня рейхсканцлер, а с ним и вся ставка отправились на военный аэродром под Зальцбергом, откуда вылетели в Восточную Пруссию.
Глава 3
9 июля 1944 года. Совещание в ставке
Климат Восточной Пруссии, с ее небывалой мучительной жарой, действовал на фюрера угнетающе. Едва самолет приземлился на аэродроме подле небольшой деревушки Виламово, как Адольф Гитлер пожаловался, что он сильно устает в такую душную погоду и вообще дождливый климат ему не подходит.
До ставки «Вольфшанце» фюрер в сопровождении ближнего круга добирался по железной дороге через Мазурские озера[22] и мимо болот, в самую сердцевину дремучего леса Герлиц.
За пять месяцев его отсутствия в этих местах резиденция «Вольфшанце» значительно преобразилась и разрослась. Ее было просто не узнать! Рядом со старыми блиндажами, перекрытыми многометровым железобетонным забором, выросли новые, успешно соперничавшие по высоте с соседними сопками. Восемьдесят построенных блиндажей раскинулись на площади 250 гектаров, окруженные несколькими кольцами заграждений из колючей проволоки, широкими минными полями, замаскированными наблюдательными вышками, многочисленными пулеметными и зенитными позициями.
Временно расположившись в блиндаже для гостей, фюрер решил взглянуть на своей личный блиндаж, посмотреть, как проходят строительные работы.
Укрепление блиндажа было уже завершено, и рабочие в авральном режиме занимались внутренней отделкой. Личный блиндаж фюрера представлял собой грандиозное сооружение, вмещавшее в себя несколько этажей, длинных коридоров, по обе стороны которых располагались десятки жилых комнат, помещения для личной охраны фюрера и его ординарцев; имелась личная столовая фюрера; зал для совещаний; комнаты отдыха для секретарш, а также спальня для самого фюрера, куда были проведены трубки для бесперебойного снабжения помещения кислородом, подаваемым из специальной землянки, расположенной за пределами блиндажа.
Проведенными работами фюрер остался доволен, однако сделал ряд распоряжений, касающихся его личной безопасности, без которых въезд в блиндаж, по его заверениям, будет невозможным. В первую очередь полагалось защитить вход в блиндаж массивной бетонной стеной, а на случай появления русского десанта установить между блиндажом и стеной пулеметы. На поверхности блиндажа следовало установить замаскированные пулеметные гнезда, чтобы контролировали подступы к блиндажу, а перед гостевым блиндажом, где пока временно расположился фюрер, вырыть рвы, протянуть колючую проволоку и установить крупнокалиберные пулеметы.
Фюрер не стал откладывать запланированное ранее совещание и велел немедленно собраться. В последние полгода он выглядел скверно: из крепкого и уверенного в себе мужчины Гитлер превращался в дряхлеющего старика, чего не могли не отметить прибывшие генералы. Фюрер занял свое привычное место во главе стола. Его левая рука, заметно подрагивавшая, висела плетью, а правой, ссохшейся, заметно потерявшей силы, он водил по карте, разложенной на длинном столе.
Первым докладчиком был представитель генерального штаба Адольф Хойзингер, обрисовавший в удручающих тонах обстановку на центральном участке Восточного фронта. Генерал-лейтенант уверенно сыпал цифрами воинских частей, называл численность подразделений, смело озвучивал количество погибших и выбывших по ранению. Значительный кусок в докладе уделил успехам военной разведки, благодаря которым оперативные карты пополнились новыми данными. Говорил о проблемах боевых дивизий, выведенных на пополнение за линию фронта, о проблемах в запасных частях и об их готовности защищать фюрера и Германию. Рассказывал о замыслах русских военачальников, называя каждого по именам и фамилиям, давал им короткие и хлесткие характеристики, и у каждого из присутствующих невольно возникало ощущение, что всех их он знал лично.
Умный, цепкий, не умевший скрывать правды, Хейзенгер рубил ею наотмашь, не давая фюреру разогнуться. Глядя на него, прямого, бравого, бескомпромиссного, с горделивой осанкой кадрового военного, верилось, что он родился в семье потомственного прусского военачальника, чьи предки сделали себе карьеру в противостоянии с русскими генералами. Уже крепко подзабылось, что должность начальника генштаба сухопутных войск он занял всего месяц назад после болезни генерал-полковника Курта Цейтцлера[23].
Генерал-лейтенант Хойзингер родился в семье школьного учителя и о карьере военного задумался только в Первую мировую войну, в восемнадцатилетнем возрасте, когда его произвели в фанен-юнкеры и как кандидата в офицеры определили в 96-й пехотный полк.
– Наиболее сложные дела обстоят в местах расположения группы армий «Центр»[24], – мужественно продолжал Хойзингер, не опасаясь встретиться с фюрером взглядом. – В настоящее время русские продолжают вести наступательную операцию в Белоруссии. Ими уже освобождены города Борисов и Смолевичи, а также районный центр Логойск. Думаю, что на очереди – Минск! Сейчас город обороняют одна танковая и три пехотные дивизии, три полка СС, а еще отдельные части отступающих немецких подразделений, во многом разрозненных. Эти подразделения занимают позиции восточнее Минска. Группа армий «Центр» противостоит передовым частям 3-го Белорусского фронта под командованием генерал-полковника Черняховского[25] и генерала армии Рокоссовского[26], наступающим на Минск с юго-востока. Если не дать нашим войскам отойти, возникнет серьезная опасность того, что они могут попасть в котел и будут разгромлены наступающими армиями русских. Сложная ситуация создается на рубеже реки Березины, где нашим дивизиям противостоят войска 2-го Белорусского фронта под командованием генерал-полковника Петрова[27]. Невзирая на сосредоточение крупных сил на всех этих участках, переброску дивизий с других участков фронта и контратаки наших войск, задержать наступление русских войск в районе группы армий «Центр» нам не удастся – Березина будет форсироваться широким фронтом. Передовые части русских стремительно продвигаются на Вильнюс и Гродно, в более южные направления, – остро заточенный карандаш генерал-лейтенанта легко скользил по оперативной карте, – также направляются на Барановичи и Брест-Литовск.
Приподняв голову, рейхсканцлер посмотрел на генерал-лейтенанта. Теперь левая рука Гитлера тряслась сильнее обычного.
– Вы хотите сказать, что не существует силы, которая могла бы остановить русских? Хойзингер, мне ли объяснять вам, участнику Первой мировой войны, ушедшему на фронт добровольцем, награжденному за смелость и мужество Железными крестами обеих степеней, начальнику отдела генерального штаба сухопутных войск Германии, что такое доблесть немецкого солдата! Мы, немцы, умеем мобилизоваться в самые трудные минуты для нашей страны, а главное – мы всегда бьемся до конца! Через день-другой мы вновь двинемся на восток!
Генерал-лейтенант Хойзингер слегка распрямился и немигающим взором смотрел на фюрера.
– Нам вряд ли удастся задержать русских раньше, чем они достигнут границ Восточной Пруссии.
– Вот как вы рассуждаете… Вот уже тысячу лет враг не переступал границ Германии, не произойдет этого и сейчас! Быть может, в самое трудное для нее время… Немцы всегда воевали на чужих территориях. По всей Германии мы создадим города-крепости, которые не допустят продвижения варварских колонн на запад! Это будет наша новая тактика. Прежде, отступая от городов, мы забирали с собой всех наших солдат. Здесь же гарнизон крепостей будет биться до самого конца, без права на какое-либо отступление. Города-крепости будут оставаться в тылу русских и наносить им удары в спину! Мы должны победить! Или мы все погибнем… Сама тысячелетняя история Германии сделала так, чтобы враг не сумел взять наши города. В них все сделано для того, чтобы отразить нашествия врагов. Каждое каменное строение станет фортом, каждый глубокий подвал будет складом для оружия и боеприпасов, каждая улочка станет для русских непреодолимой преградой. Каждое окно в немецком доме будет противопехотной или противотанковой точкой. Каждый немецкий город станет для русских армий могилой! Каждый город-крепость будет воевать даже в полном окружении и станет оттягивать на себя русские армии. Гарнизоны городов-крепостей должны продержаться как можно дольше. Все крепости расположены на важных магистральных путях продвижения русских войск. Чтобы идти вперед, им потребуются тысячи грузовиков и десятки эшелонов с боеприпасами, топливом, продовольствием. Наши города ослабят этот поток, а то и совсем его перекроют. Проводить доставку боеприпасов по другим дорогам русским станет невозможно или значительно затруднительно. Это приведет к потере времени и ресурсов. На узких дорогах возникнут заторы и неразбериха, и в итоге наступление русских заглохнет. И если бог будет на нашей стороне, мы пойдем в наступление и ударим русским армиям в спину из городов-крепостей. Русским никогда не взять Кюстрин, Броды, Позен, Кенигсберг, Львов… Если защитникам крепостей суждено умереть, значит, так тому и быть… Только таким образом наши герои сумеют выполнить до конца свой воинский долг и сорвут наступательный прорыв русских армий. Враг застрянет в наших городах на долгие месяцы! Я буду лично назначать комендантов в города-крепости, и это будут лучшие офицеры рейха! А за это время, выигранное у врагов, мы сумеем восстановить нашу оборонную промышленность, наладим производство снарядов, артиллерии, танков! Сумеем создать чудо-оружие!
Адольф Гитлер неприязненно смотрел на оперативную карту, на которой толстые красные стрелы во множестве приближались к границам Восточной Пруссии, свидетельствуя о том, что передовые соединения русских наступают широким фронтом. Именно здесь держала оборону группа армий «Центр».
Этой группой командовал фельдмаршал Эрнст Буш[28], получивший высокое звание более года назад за успешные оборонительные операции и удержание фронта между Старой Руссой и Осташковом в районе Демянского плацдарма, где он проявил себя как искусный стратег. Более года ему удалось удерживать Демянский выступ в расчете на окружение русских войск, вышедших из Демянска и Ржева. Все-таки из Демянского плацдарма пришлось отступить, но отход проводился организованно за реку Ловать на заранее подготовленные позиции, что сорвало первоначальные замыслы русских в операции «Полярная звезда»[29], а именно удалось остановить дальнейшее наступление Северо-Западного фронта русских и не допустить наступления в тыл группы армий «Север». Потеряв значительное количество техники, боеприпасов и живой силы, они вынуждены были остановиться на правом берегу реки Ловать. Так что Эрнст Буш вполне заслуженно был переведен в генерал-фельдмаршалы.
– В октябре прошлого года, приняв командование группой армий «Центр» Восточного фронта, Буш в Оршанском наступлении русских сумел четырежды – с октября по декабрь – успешно сорвать это наступление. А в Витебскую наступательную операцию не позволил русским армиям прорвать немецкую оборону. Почему же сейчас генерал-фельдмаршал не проявляет оперативной сообразительности, не может предвидеть замыслы противника и удивить своим полководческим талантом? Куда же кануло все его умение? Создается впечатление, что сейчас группой «Центр» командует совершенно несведущий генерал, который только и делает, что отдает русским один город за другим. Генерал-фельдмаршал Буш сделался неповоротливым, медленно реагировал на действия русских, что в конце концов приводило к военным неудачам. Даже свой штаб он перенес в Германию.
– Сейчас на нашем фронте зияют огромные бреши. Их нужно срочно закрыть, можно перебросить часть соединений с соседних фронтов, – предложил генерал-лейтенант Хойзингер.
– Что вы имеете в виду? – резко спросил фюрер.
– Например, группу армий «Центр» очень могла бы усилить группа армий «Север» в Курляндии. Сейчас там не менее четырехсот тысяч солдат и офицеров. Но существует большой риск, что курляндская группировка может попасть в котел. Уже сейчас в ходе Шауляйской операции[30] противник предпринимает попытку блокировать группу армий «Север» и нацелен на захват Шауляя и Елгавы.
– Курляндскую группировку трогать не следует! – громко возразил фюрер. – Они должны оставаться на территории России. У русских просто не хватит сил взять в котел столь мощные и хорошо вооруженные армии. А нам они еще пригодятся для массированного танкового удара вглубь России. Лучше сместить этого неповоротливого Буша с должности командующего, а вместо него назначить генерал-фельдмаршала Вальтера Моделя[31]. Он прекрасно зарекомендовал себя как специалист по оборонной войне. Сейчас для нас важно сбить наступательный порыв русских армий, и у него это получится лучше, чем у кого бы то ни было!.. А сейчас я бы хотел уйти. Я пришел на совещание сразу после приземления самолета. Морелль[32] советует мне как следует выспаться.
Гитлер поднялся и, на прощание вскинув правую руку, покинул зал совещания.
Глава 4
12 июля 1944 года «Я могу быть полезен»
Немцы сдавались в плен и в первые дни войны, когда Красная Армия отступала. Перебегали на русские позиции и позднее, когда их войска стояли под Москвой. Но в то сложное время это были единичные случаи, которые можно было пересчитать по пальцам.
Полгода назад враг стал сдаваться в плен целыми подразделениями, чему в немалой степени способствовало наступление Красной Армии по всем фронтам и агитационная работа немецких перебежчиков. Антифашисты выдвигались с рупорами вплотную к немецким позициям и, вооружившись громкоговорителями, рассказывали правду о происходящем на других участках фронта, о трудной жизни в тылу немецких граждан, призывали соотечественников сложить оружие, убеждали, что это единственная возможность остаться в живых.
Нередко антифашисты (немецкие солдаты, перешедшие на советскую сторону) подкрепляли свои высказывания зачитыванием выдержек из солдатских писем, оказавшихся в распоряжении военной контрразведки во время отступления немцев, в которых они уже не скрывали своих пораженческих настроений и во всех неудачах винили высшее военное командование и политику государства. Озвучивались весьма весомые аргументы, которые заставляли серьезно задуматься. Во время агитационной работы назывались даже достоверные номера военных подразделений, фамилии и имена офицеров, упоминавшихся в письмах, многих из которых их сослуживцы знали лично.
Агитаторов-антифашистов немцы воспринимали как худшее из зол и обрушивали на места их возможной локации тонны чугуна, железа и взрывчатого вещества, заготовленного против наступающих русских. Убыль среди немецких антифашистов оставалась высокой, что не могло остановить следующих, желавших убедить соотечественников сложить оружие, поберечь свою жизнь и строить сообща новую Германию без Гитлера и его приспешников.
Неделю назад в небольшом белорусском городке Молодечно за час до общего наступления пехотинцами 855-го стрелкового полка были взяты в плен четверо немцев. Сдались они не в густом Полесье, а на переднем крае, где могли быть убиты одной из противоборствующих сторон – немцами или русскими, – а то и вовсе случайными пулями, плотным роем летевшими навстречу друг другу.
Подняв безоружные руки перед штурмовавшей высотку группой красноармейцев, они громко, словно по команде, закричали: «Гитлер капут!» Расстреливать их не стали. Командир отделения отправил молодого бойца сопроводить пленных до расположения. Двумя часами позже перебежчиков доставили в штаб дивизии, где оперуполномоченный военной контрразведки СМЕРШ капитан Поздняков провел первичный допрос. Немцы представляли значительный интерес. Один из перебежчиков, будучи фельдфебелем[33] связи, много знал и утверждал, что из Курляндии в помощь группе «Север» движется бригада тяжелых танков. А это уже серьезно. Значительное механизированное пополнение способно переломить исход тактического сражения. Материалы допроса пленных немцев были переданы начальнику управления контрразведки 1-го Прибалтийского фронта генерал-майору Ханникову Николаю Георгиевич[34].
Военная контрразведка вновь провела подробнейший допрос с перебежчиков, оперуполномоченные в многочисленных допросах пытались выявить противоречия, но их показания выглядели аккуратными, выверенными и оставались точными даже в деталях. Ничего такого, за что можно было бы зацепиться и заподозрить в некой хитроумной игре абвера[35]. Сговорились между собой перейти на сторону русских, и когда подвернулся подходящий момент, использовали его.
Немцы оказались из 598-го полка связи группы армий «Центр». Трое из них были водителями бронемашин, а вот четвертый, фельдфебель Франц, – связист. Все четверо – выходцы из Восточной Пруссии, что не могло их не сближать. Вроде бы все лежало на поверхности, все прозрачно, никакой червоточины, что могла бы насторожить. И все-таки что-то было не так.
Генерал-майор Ханников не исключал, что переход немцев мог быть некой многоуровневой комбинацией военной разведки Третьего рейха. Хотя Гитлер уже перестал доверять абверу после просчетов и ошибок, совершенных его сотрудниками и агентами, но военная разведка нацистской Германии по-прежнему оставалась эффективной и приносила немало вреда фронту.
У рейхсканцлера Гитлера были серьезные основания скептически относиться к информации, полученной из ведомства адмирала Вильгельма Канариса[36]. Ведь именно он внушил всему военно-политическому руководству Германии некий иллюзорный образ Красной Армии, рассказывая о том, что она слаба и не имеет никакого потенциала для мобилизации ее в военное время. Вторая главная ошибка военной разведки и контрразведки Германии, руководимой адмиралом Канарисом, заключалась в том, что она не сумела правдиво донести до политического и военного руководства рейха о возможности Советского Союза в кратчайшие сроки развернуть массовое военное производство в восточной части СССР. Также недостоверно определила военно-экономический, морально-политический и духовный потенциал народов СССР. Разведка ошиблась и в своих прогнозах, утверждая, что Советский Союз рассыплется, подобно карточному домику, при первых сокрушительных ударах вермахта.
Вице-адмирал Канарис за допущенные ошибки был снят со своей должности и уже месяц как был уволен в запас. Однако профессиональные разведчики никуда не подевались: в своем большинстве они влились в состав Главного управления имперской безопасности[37] и теперь подчинялись Генриху Гиммлеру[38]. Это не означало, что без своего прежнего руководителя Вильгельма Канариса, которого не без основания называли Хитрый Лис, они стали менее изобретательными и не могли придумать изощренную комбинацию, за которой пряталось нечто большее. Не исключено, что их сдача – это какое-то звено в большой игре военной разведки.
Чтобы упредить возможный сговор между перебежчиками, их держали по отдельности в витебской комендатуре. В очередной раз допрашивая каждого из них, Николай Георгиевич старался выявить какие-то двусмысленности в их рассказах или расхождения: задавал неожиданные вопросы, которые должны были поставить их в тупик или хотя бы сбить с толку; расспрашивал об их командирах; выпытывал о частях, стоявших по соседству; интересовался семьей, расспрашивал биографии. Однако ничего сомнительного обнаружить не удалось. Ответ каждого из пленных выглядел правдивым и дополнял то, о чем было уже доподлинно известно. Походило на то, что к своей сдаче в плен они подошли обдуманно, и в их поступке было нечто большее, чем естественное желание уцелеть в кровавой бойне. Присутствовал какой-то смысл, идея, чего раньше у немцев не отмечалось. Они действительно понимали, что Гитлер – зло для немецкого народа, и, заглядывая в будущее, думали о том, как переустроить Германию.
В этот день Николай Ханников допрашивал четвертого немца – связиста из штаба полка фельдфебеля Кристиана Хофера. Внешне он значительно отличался от остальных. Был выше ростом, широк в плечах, белобрысый и с большими конопушками на аккуратном носу с маленькой горбинкой. В нем ощущалась порода, какая встречается единожды на десять тысяч солдат. Типичный русоголовый прусак, каких на фронтах войны генерал-майор Ханников повидал немало. Раньше таких парней было много в подразделениях СС. Сейчас столь яркие экземпляры человеческой породы встречались нечасто, можно сказать, очень редко – они перешли в разряд реликтов. А все потому, что большая их часть полегла в первые два года войны. Странно было видеть столь типичного прусака через три года непрерывных боев, да еще в советском плену.
Повернувшись к переводчику, крупному рыхловатому капитану, на котором мешковато сидела новенькая гимнастерка, Ханников произнес:
– Спросите у него, как его звать?
Капитан перевел и, выслушав ответ, сообщил:
– Кристиан Хофер.
– Кто его отец? Есть ли у него еще братья и сестры?
Капитан живо перевел.
Последовал незамедлительный ответ от фельдфебеля. Выслушав сказанное, капитан снова перевел:
– Утверждает, что его отец – мельник. Он тоже антифашист и ненавидит режим Гитлера. Есть родной брат, зовут Густав. Полгода назад брата посадили за политические убеждения в тюрьму Баутцена[39].
Некоторое время генерал-майор Ханников внимательно смотрел на перебежчика, словно хотел отметить перемены, произошедшие в нем за последние время. Не обнаружив таковых, равнодушно спросил:
– Что он знает о новых частях, прибывающих в группу армий «Центр»?
Переводчик поправил коротким указательным пальцем с пожелтевшим ногтем очки, сползающие на кончик носа, и перевел сказанное на немецкий язык. Внимательно выслушав ответ пленного, он повернулся к Ханникову:
– Утверждает, что ему как военнослужащему связи известно, что должны прибыть части моторизованного корпуса, а также два полка пехотной дивизии. Через неделю они займут позиции в районе города Елгавы[40].
В связи с новыми полученными данными Генеральный штаб фронта обязан был произвести уточнение на оперативных картах. До Елгавы следовало добраться раньше, чем туда войдут усиленные немецкие части. В противном случае не избежать серьезного сопротивления.
– Он готов помочь своим соотечественникам прозреть и поработать агитатором на фронте против Гитлера?
Капитан понимающе кивнул и задал вопрос пленному.
Всего-то непродолжительная заминка, которой можно было бы пренебречь, не будь это сказано во время допроса. В дознании учитывается даже наименьшая векторная составляющая.
– Если моя работа хотя бы на сотую долю секунды сократит войну, то я согласен, – с некоторым вызовом посмотрел на Ханникова фельдфебель.
Биография Николая Георгиевича была богата на события. Отслужив на царском флоте матросом на канонерской лодке «К-15», он продолжил службу в Рабоче-крестьянском Красном флоте в качестве рядового летучего отряда Николаевского флотского экипажа. Вступив в партию большевиков, Ханников был направлен в отделение военной контрразведки города Зерново, расположенного в Орловской губернии. Перед самой войной он получил должность бригадного комиссара, а на третий месяц войны за пресечение элементов паники и организацию обороны в районе Новгорода Николаю Георгиевичу было присвоено звание старшего майора государственной безопасности.
Немногим более полугода назад он получил новое назначение, за которым должно было последовать повышение в звании. По секрету ему сообщили, что документы на генерал-лейтенанта лежат на столе у товарища Сталина, дожидаясь его подписи. Не самое подходящее время, чтобы совершать какую-то оплошность. Следовало все обдумать. Мелочей в таком деле не бывает.
– Вы сдались в городе Молодечно, так?
Немец, услышав перевод, едва кивнул.
Ханникова удивляла безмятежность, с которой держался перебежчик, хотя в ней не было ничего наигранного. У фельдфебеля были железные нервы! Обычно военнопленные ведут себя иначе – одни раскисают, другие впадают в ступор, третьи сутулятся и избегают взглядов, чтобы выглядеть менее значимо. Фельдфебель же, напротив, словно хотел удивить своим немалым ростом – распрямился еще более, подбородок поднял повыше, макушкой едва ли не касался потолка. А вдруг его абвер подготовил к допросу? Ведь не могли же они не знать, что его могут допрашивать в военной контрразведке. А может, это просто устойчивая психика? Столь твердокаменные экземпляры, конечно же, встречаются, правда, крайне редко.
– Мне известно, что немцы вывезли из Молодечно в Германию семьдесят пять процентов белорусов, а всеми пахотными землями и домами завладели немцы, приехавшие из Саксонии и Пруссии. По данным нашей разведки, в одном Молодечно планировалось поселить семьи тысяч немецких колонистов! И так должно было произойти на всех оккупированных землях, – сказал Ханников.
– Это еще одна причина, почему я не люблю национал-социализм, – выслушав перевод, убежденно произнес Кристиан. – Могу только добавить, что на окраине Молодечно был организован концентрационный лагерь для советских военнопленных, почти все они были истреблены.
– В этом лагере содержали также и гражданских лиц, – заметил генерал-майор. – По нашим данным, за все время существования этого лагеря погибло более тридцати трех тысяч человек.
Непроницаемая маска на лице Кристиана Хофера чуть дрогнула, изобразив нечто похожее на сочувствие.
– Мне известно, что там было убито много евреев, – негромко ответил немец.
– А еще и довоенных активистов и оставшихся в городе коммунистов, – добавил Николай Георгиевич. – Их расстреливали методично, строго по графику, с перерывами на обед, с немецкой педантичностью. У вас есть друзья? – вдруг спросил он.
– Конечно. Без друзей на войне трудно.
– И кто же ваш друг?
– Лейтенант Брауберг из сорок восьмого пехотного полка. Мы знаем друг друга с детства. Вы хотите отправить меня в лагерь для военнопленных? – спросил фельдфебель. – Я могу быть вам полезен.
Именно так и хотел поступить генерал-майор Ханников, но после состоявшегося разговора крепко призадумался.
– Мы подумаем, как вы можете быть нам полезны. Уведите его, – приказал он конвоиру.
Глава 5
15 июля 1944 года. Подходящая кандидатура
Первое, что сделал командующий 51-й армией генерал-лейтенант Крейзер, прибыв в штаб армии (всего-то типовое двухэтажное деревянное здание, стоявшее на окраине поселка), так это вызвал к себе подполковника Сергея Стародубцева[41], командира Молодечненской мехбригады, представлявшей собой фронтовой авангард, действовавший в составе гвардейского механизированного корпуса. Его мехбригада первой ворвалась в город Молодечно, за что получила звание гвардейской. Прорвавшись через линию обороны немцев, танки, накручивая на свои гусеницы колючую проволоку и вражескую пехоту, катком прошлись по неприступным дотам и, не ослабевая натиска, принялись молотить прямой наводкой по артиллерийским батареям. Одного удальства и мастерства в боевых делах не всегда достаточно, важна еще матушка-удача, а она их никогда не оставляла. Чем ожесточеннее и дерзновеннее были танковые атаки, тем меньше потерь было в бригаде.
Родился Сергей Васильевич Стародубцев в Екатеринославе[42], успел повоевать в Гражданскую, а позже окончил Харьковскую школу червоных старшин. Дальше была Военная академия механизации и моторизации РККА имени И.В. Сталина, затем был Польский поход, а еще через два года началась Великая Отечественная война, которую он встречал в августе на Ленинградском фронте в должности командира 5-го тяжелого танкового полка 34-й армии. Прибыв на Старую Руссу, где резко ухудшилась обстановка, его полк тотчас вступил в бой с немцами и контратаковал в течение трех последующих дней. После тяжелых боев в августе сорок первого Старую Руссу пришлось оставить. Позже на своей броне Стародубцев насчитал более ста попаданий от снарядов, но его командирский тяжелый танк КВ-1 сумел выдержать все удары, а самому Стародубцеву в первом же бою удалось подбить шесть немецких средних танков.
Но этот эпизод войны он считал не самым удачным в своей военной биографии, потому что из девяносто четырех танков, прибывших в Старую Руссу, уцелело лишь девять.
Генерал-лейтенант Крейзер занимал в двухэтажном здании небольшую комнату. Его не смущал на противоположной стене наспех заделанный проем, окно, заколоченное картоном, вырванный с корнем паркет. Для работы и ночлега в комнате было все необходимое – стол с тремя стульями и кровать с панцирной сеткой, заправленная байковым одеялом.
– Разрешите, товарищ генерал-лейтенант, – произнес вошедший подполковник Стародубцев.
– Проходите, Сергей Васильевич, – благожелательно откликнулся командарм. – Садитесь!
Разместившись за столом, генерал-лейтенант аккуратно разложил карту и заговорил:
– Сейчас немцы против нас применяют новую тактику – это хорошо укрепленные города с эшелонированной обороной. Гитлер называет их города-крепости, у которых есть четкий приказ «Ни шагу назад!». Они должны умереть в своих крепостях, но не пропустить на запад советские войска. Так что впереди нас ожидают серьезные сражения. Битва будет за каждую улицу, за каждый дом, за каждый двор, к такому нужно быть готовым. Но задача командиров не только вымести из Европы всю эту фашистскую нечисть, но и сохранить жизнь нашим бойцам и командирам. В связи с этим на тебя возложена большая задача… – Генерал-лейтенант сделал короткую паузу, посмотрел в зачерствевшее лицо Стародубцева и прежним неторопливым голосом продолжил: – Задача разведки вашей мехбригады состоит в том, чтобы отыскать в немецком тылу наиболее безопасный путь, по которому в дальнейшем двинется наша армия.
– Как далеко должна зайти разведгруппа?
– Мы думаем, если разведчики пройдут сорок километров вглубь вражеской территории, это будет хорошим результатом. Если продвинутся дальше… каждый получит орден! Мы предполагаем, что разведгруппа должна передвигаться на бронетехнике, в том числе на трофейной. Задача не из легких, но других на войне, как вы не хуже меня знаете, не бывает. Кто, по-вашему, может справиться с такой задачей?
– Гвардии капитан Григорий Галуза[43], – без колебаний ответил подполковник.
Крейзер одобрительно кивнул:
– Личность он в армии известная, я бы даже сказал, геройская. Ничего не имею против, именно о нем я и подумал. Вижу, что мы думаем одинаково. Расскажите мне немного о нем. Как давно в армии, где учился?
– В армии с тридцать восьмого года, с самого начала призыва. Участвовал в освободительном походе советских войск в Западную Украину и Западную Белоруссию. Был участником советско-финской войны тридцать девятого и сорокового годов. Перед войной окончил офицерские курсы «Выстрел», где кроме тактики стрелкового дела, методики тактической и огневой подготовки изучал еще и военную разведку. На фронте с первого дня войны. Сначала командовал взводом разведки, сейчас уже ротой.
– Послужной список подходящий.
– Более лучшей кандидатуры, чем капитан Галуза, нам не найти, товарищ командующий армией. За время войны мне довелось поработать со многими разведчиками, но все они отличаются от Галузы. Хотя те тоже были хороши… Это сложно объяснить, но я бы сказал, что у Григория Галузы выработался какой-то свой стиль – смесь невероятной дерзости и наглости с каким-то щегольством! Даже по внешнему виду он настоящий аристократ, всегда ухожен, гладко выбрит, и стрижка у него какая-то неуставная, обязательно с чубом! Можно было бы, конечно, и внушение ему сделать по этому поводу, но как-то язык не поворачивается, когда понимаешь, из какого ада он вчера пришел и в какое чистилище завтра отправится. Я ведь давно знаю этого парня… Не было ни одного задания, которое бы он провалил. Григорий из тех разведчиков, кому удается выполнить буквально все! Даже то, что считается совершенно невозможным!
– А он, случаем, не из бывших, не из дворян? – улыбнулся командарм, вспомнив чубатого хлопца с каштановыми волосами. Даже честь он отдавал как-то по-особенному. Вроде бы совершал все по уставу, вытягивался, распрямлял спину, локоть держал высоко, изящно прикладывал ладонь к виску. Но вместе с тем во всех его жестах присутствовала какая-то подчеркнутая небрежность, в которой трудно было его упрекнуть, тем более уличить. Интересный, однако, парень.
– Можно быть спокойным, не из дворян, – улыбнулся подполковник Стародубцев, – с происхождением у него все в порядке. Из черниговских крестьян он. Украинец. Парень неглупый, грамотный, до армии окончил техникум пищевой промышленности. Потом еще год работал на мясокомбинате по специальности.
– Что он сейчас делает?
– Отдыхает. Вчера из разведки вернулся, километрах в пятнадцати от наших передовых позиций был. Немцы какую-то возню затеяли на линии соприкосновения, нужно было выяснить, что они там устраивают.
– И как он, справился с заданием? – спросил генерал-лейтенант.
– С заданием справился, как всегда, на отлично! По-другому у него и быть не может. Как выяснилось, фрицы там для видимости копались. Охрану выставили, окопы да блиндажи рыли. В действительности ничего там нет. Пустышка! Окопы неглубокие, в блиндаж не спрячешься. Зато в десяти километрах севернее от этой точки немцы минометные позиции организовали. Подразумевалось, что мы во время наступления эти окопы займем, а там ведь не спрячешься, и они нас минометным огнем накроют.
– Хитро! Пусть отдыхает, а вы потом растолкуйте задачу, которую ему предстоит взвалить на свои плечи. Пусть прочувствует.
– По-другому он и не может, товарищ генерал-лейтенант.
Глава 6
16 июля 1944 года. Витебск. Операция «Гренадер»
Двое суток Кристиана Хофера никто не допрашивал. В какой-то момент ему даже показалось, что о нем просто позабыли. Но уже ближе к обеду его вывели из камеры и повели знакомой дорогой по разбитому городу в сторону штаба.
В маленьком помещении на первом этаже двухэтажного здания находились уже знакомый генерал-майор со строгим лицом и круглолицый переводчик с полными щеками, явно тяготившийся и военной формой, и военными обязанностями. С первого взгляда в нем угадывался сугубо штатский человек – преподавал где-то в университете в окружении милейших дам, и мужское грубоватое общество его явно обременяло. У противоположной стены за небольшим столом затаилась стенографистка лет двадцати в звании старшего сержанта. С ручкой в руках она готовилась записывать допрос.
Русский генерал расположился около окна за широким столом (видно, доставшимся ему от какого-то немецкого начальства) и занимался вполне банальным делом – узким перочинным ножиком подправлял затупившийся карандаш. Увидев вошедших, генерал-майор указал на стул, стоявший по другую сторону от стола, и, когда Кристиан присел, заговорил:
– Наш разговор не закончен. У меня есть ощущение, что вы нам не все рассказали.
– Я вам все сказал, что знал, – возразил фельдфебель.
– Дело в том, что в сорок восьмом пехотном полку лейтенанта Брауберга не существует. Вы мне можете объяснить, почему вы солгали?
Глубокая складка прорезала середину лба Кристиана: «Немудрено, так должно было произойти. Это еще раз доказывает, что русские не принимают слова на веру, а тщательно все проверяют. Всегда приятно иметь дело с профессионалами».
– Вы правы, я действительно не фельдфебель Хофер, – на хорошем русском языке произнес пленный. Меня действительно зовут Кристиан, но настоящая моя фамилия – Шварценберг, я – майор военной разведки.
– Примерно так я и предполагал, – слегка кивнул начальник управления контрразведки фронта генерал-майор Ханников.
– Мне бы хотелось встретиться с вашим руководством. У меня есть для них нечто серьезное, что их может заинтересовать.
– А моя персона, стало быть, недостаточно компетентна для содержательного разговора? – сдержанно хмыкнул генерал-майор.
– Я должен быть уверен, что мои слова будут расценены правильно и попадут к высшему командованию.
– Что же это у вас за тайна такая, что о ней не должен знать начальник управления контрразведки фронта?
– Это не моя тайна. Я получил инструкции и следую им.
– Я не могу вам предложить кого-то более ответственного, пока не удостоверюсь в том, что тема действительно заслуживает высочайшего рассмотрения… Если сейчас наш разговор не состоится, я отправлю вас в фильтрационный лагерь, где вами займутся более обстоятельно.
– Хорошо, я вам расскажу, – после минутной паузы произнес перебежчик. – Операцию, в которой я принимаю участие, разрабатывал и проводил полковник Георг Хансен[44], он же после ликвидации абвера и смещения адмирала Канариса был назначен начальником Военного управления РСХА. На этом участке мы оказались не случайно… По его замыслу, мы должны были сдаться в плен пехотинцам 855-го стрелкового полка. Нам было известно, что именно это подразделение относится к военнопленным с наибольшей гуманностью, так что у нас был хороший шанс уцелеть. Хотя, конечно же, присутствовал риск. На войне случается всякое, никогда не знаешь, где можешь погибнуть…
– Как называется ваша операция?
– Операция «Гренадер».
– Почему вас не сбросили на парашютах?
– Я задавал этот вопрос… Мне ответили, что такие попытки предпринимались. Были две группы с таким заданием, переброшенные через линию фронта… Но после того как их забросили, о них ничего не известно. Руководство абвера посчитало, что русские им не поверили и расстреляли. А к солдатам, попавшим в плен на поле боя, русские относятся благосклонно.
– Так что вы хотели сообщить?
– Двадцатого июля будет покушение на фюрера. Для его ликвидации уже все подготовлено. Во главе заговора, кроме руководителей разведки и контрразведки (прежде они входили в абвер), стоят и немецкие генералы.
Новость ошарашила Ханникова, но лицо его оставалось безмятежным, не дрогнул ни один мускул! Контролировать эмоции – одна из сильных черт характера генерал-майора. Он был готов услышать о планах наступления группы армий «Центр»; не исключал и того, что Шварценберг может раскрыть немецкую агентурную сеть в Советском Союзе в обмен на гарантии свободы. Но о таком…
В том, что сказанное являлось правдой, генерал-майор Ханников не сомневался. Как разведчику ему было известно, что самые невероятные вещи, в которые трудно порой поверить, являются зачастую подлинными. А тут на признание перебежчика накладывался его персональный типаж, сотканный из черт характера: улыбка, жесты, взгляд, тембр голоса и еще многое другое свидетельствовали о том, что Шварценберг не простой человек, а имеет глубинное дно, до которого не докопаться. И все же определяющая черта его личности заключалась в том, что он действительно ненавидел Гитлера и желал пойти на контакт с противником. А если это действительно так, то ему не с руки лукавить. Ложь будет раскрыта, дальше ему веры никакой не будет.
Стараясь не выдать своего волнения, Ханников раскрыл блокнот, перевернул исписанные страницы и записал: «Серьезно. Проверить». Неторопливо захлопнул блокнот и положил его в полевую сумку.
– И кто с вами поделился сроком покушения на Гитлера?
– Первый раз инструктаж со мной провел адмирал Канарис. Затем он передал меня полковнику Хансену.
– Кто из высшего командования рейха состоит в заговоре?
– Генерал-фельдмаршал Вернер фон Бломберг[45]. С тридцать третьего по тридцать восьмой год он был министром имперской обороны. На совещании, незадолго до войны с Советским Союзом, фон Бломберг и командующий сухопутными вооруженными силами генерал-полковник Вернер фон Фрич[46] открыто выступили против планов Гитлера, задумавшего нанести сокрушительные удары по соседним странам: Франции, Польше, России. Уверен, что его преждевременный уход в отставку далеко не случаен… Оба высших чина понимали, что реализация плана Гитлера приведет Германию к грандиозному поражению, куда более страшному, чем то, что произошло со страной в 1918 году. Практически после этого совещания их военная карьера закончилась. Обоих генералов грубо скомпрометировали и отправили в отставку. Есть еще ряд офицеров, входящих в заговор против Гитлера, о которых я могу поведать только вашему министру.
– Вам известно, кто должен устранить Гитлера и где именно это произойдет?
Слегка приподняв голову, перебежчик произнес:
– Да. Мне известен даже час, когда именно это произойдет.
– Вот даже как… И все-таки, как вы можете доказать, что связаны с заговорщиками? Меня интересуют факты. Вы можете их назвать?
– О том, что я сейчас вам расскажу, знает лишь ограниченный круг людей…
– Я внимательно слушаю.
– Мы уже не однажды предпринимали попытку уничтожить фюрера. Мне известно лишь о некоторых покушениях на Гитлера, а их было немало. В последних из них принимала участие наша команда… Могу рассказать, что произошло тринадцатого марта сорок третьего года… В это время Гитлер посещал Смоленск. Генерал-майор фон Тресков[47] и юрист фон Шлабрендорф[48] подложили в его персональный самолет ящик с коньяком, в двух бутылках находилась взрывчатка. Но взрыва не произошло. Мы предположили, что взрыватель не сработал из-за слишком низкой температуры в багажном отделении, так как самолет поднялся на большую высоту. Гитлеру очень повезло… Тогда было принято решение, что генерал-майор барон фон Герсдорф[49] взорвет себя вместе с Гитлером в Берлине на выставке трофейного советского вооружения. Но фюрер по каким-то причинам покинул экспозицию раньше запланированного времени, как будто бы предчувствовал предстоящее покушение. Я еще тогда подумал, что у Гитлера обостренное чутье на опасность… Позже фон Герсдорф рассказывал нам, что он едва успел деактивировать детонатор, ведь могли быть большие жертвы среди военных. Но мы намеренно пошли на такой шаг, только чтобы уничтожить Гитлера… Был еще один случай, когда покушение должно было состояться. Адольф Гитлер захотел осмотреть новое обмундирование для офицеров и унтер-офицеров вермахта и распорядился, чтобы на осмотре присутствовал в качестве главного эксперта опытный фронтовой командир из младшего офицерского состава. Было решено воспользоваться этим обстоятельством, и мы организовали дело таким образом, чтобы этим человеком стал гауптман[50] Буше[51], убежденный противник Гитлера. Намечалось, что он взорвет себя вместе с Гитлером во время примерки, используя две замаскированные мины, спрятанные в карманах шинели. Все было спланировано наилучшим образом, у фюрера не оставалось ни единого шанса, чтобы уцелеть. Мины должны были разнести в клочья Гитлера и бедного Буше! Эшелон, в составе которого находился вагон с одеждой, уже подъезжал к Восточной Пруссии, но был внезапно атакован британской авиацией и полностью разгромлен! Случилась одна из тех непредвиденных ситуаций, что не единожды спасали Гитлеру жизнь. Демонстрация нового обмундирования не состоялась. – Губы Шварценберга плотно сжались, образовав упрямую белую линию. В твердости характера майору не откажешь. – Порой мне действительно начинает казаться, что у Гитлера есть какое-то высшее предназначение, как он сам о себе говорит. Его нередко спасают некие высшие силы, вот только я никак не могу понять, для чего они это делают?! Я вам привел достаточно доказательств, чтобы вы мне поверили, или мне продолжить?
– Вы не ответили на мой вопрос, где именно планируется покушение на Гитлера?
– Оно должно состояться в его восточной ставке «Волчье логово» в интервале с пятнадцатого по двадцать пятое июля. Но, скорее всего, устранение Гитлера произойдет именно двадцатого июля.
– Какова цель этого покушения?
Майор знал больше, чем говорил. Фразы из него приходилось вытаскивать буквально клещами.
– После устранения Гитлера мы рассчитываем заключить с Россией перемирие, – твердо произнес Шварценберг.
– Нам бы хотелось знать имя человека, который устранит Гитлера.
– Имя ликвидатора я могу назвать человеку, от которого зависит принятие политических решений, или хотя бы тому, кто может повлиять на них.
– В таком случае мы подождем. И как только состоится покушение, можно будет поговорить.
– Вы совершаете ошибку. Ваше политическое руководство должно узнать о покушении раньше, чтобы иметь маневр для принятия решений, – возразил Шварценберг.
– Хорошо, предположим, я вам поверил, но где доказательство того, что немецкие генералы активно выступают против политики Гитлера? Во всяком случае, такого мы не наблюдаем.
– План по устранению фюрера организован тремя офицерами: полковником фон Квирнхаймом[52], генерал-майором фон Тресково и полковником фон Штауффенбергом[53]. Идея заключается в том, чтобы после убийства Гитлера обвинить его в устранении группы его ближайших приближенных. Это даст весомый повод для ареста политической верхушки НСДАП, СС, гестапо и службы безопасности. В первые же минуты мы, военные, намереваемся взять в свои руки всю исполнительную власть.
– Предположим. С кем же из политиков вы советовались по осуществлению своего плана? У него имеются сторонники?
– Они у нас есть…. В первую очередь, это Карл Герделер[54], который всегда выступал против агрессивных планов Германии, справедливо считая, что Гитлер толкает страну в пропасть, и всегда выступал за решение внешнеполитических задач исключительно мирными средствами. Потом группа Сопротивления в лице политических деятелей Юлиуса Лебера[55] и Вильгельма Лейшнера[56]. Имеется еще ряд людей, но вряд ли вам что-нибудь скажут их фамилии. Большего я вам сказать не могу.
– А что по поводу троих пехотинцев, перешедших на нашу сторону вместе с вами? Они тоже из военной разведки?
– К операции «Гренадер» солдаты не имеют никакого отношения. Эти парни – обычные вояки, которые воюют уже не первый год и очень устали от войны. Им хочется вернуться к своим семьям и зажить так, как было раньше. Вот только они не могут понять, что как прежде уже не будет. Рубеж был пройден в тот день, когда Германия начала воевать с Россией. Военная контрразведка давно за ними наблюдала. Им было известно, какие разговоры ведут солдаты между собой, содержание их писем, отправленных на родину, в которых они высказывали недовольство политикой Гитлера. Военная контрразведка решила использовать их в своих интересах. Во всяком случае, это лучше, чем если бы они находились в концентрационном лагере Дахау… Когда я предложил солдатам сдаться и убедил, что это единственная возможность выжить перед наступлением русских, они не особенно долго размышляли.
– Вы разговаривали с солдатами как фельдфебель связи?
– Конечно.
– И они ни разу не усомнились в вашем истинном лице?
– Даже не заподозрили. Все мы устали от войны.
Сказанное очень походило на правду. Дивизионные военные контрразведчики допрашивали немецких солдат несколько дней подряд, даже продержали их двое суток без сна, рассчитывая, что они сломаются или дадут какую-то слабину, после чего примутся давать правдивые показания. Но все предпринятые усилия оказались тщетными, при каждом допросе пленные немцы без конца твердили одно и то же: «Хотели жить и вернуться домой в Германию, поэтому перебежали на вашу сторону и сдались!»
– Уведите его! – приказал генерал-майор конвоиру, стоявшему в дверях.
– Мне нужно поговорить с вашим командованием, – повторил Кристиан. – Вы мне не ответили, состоится ли такая встреча?
– Ничего не обещаю. У нас еще будет с вами время для беседы.
– Не забывайте, покушение намечено на двадцатое июля. Времени осталось мало.
– Не сомневайтесь, не забуду, – произнес Николай Георгиевич. – Ты все записала, ничего не пропустила? – спросил он стенографистку, когда караульный вывел из кабинета пленного.
– Так точно, товарищ генерал-майор, – ответила старший сержант. – Не пропустила ни одного слова.
– Давай мне сюда стенограмму, я ее пролистаю.
Стенографистка поднялась со своего места, положила на стол генерала несколько страниц, исписанных аккуратным женским почерком, и в ожидании смотрела на Ханникова.
– Ты вот что… Как тебе здесь при штабе?
– Служу, товарищ генерал-майор. Меня все устраивает.
– Может, тебя обратно отправить, все-таки на фронте не мед.
– Товарищ генерал-майор, – обиженно надула губы девушка. – Я что, провинилась в чем-то? Вы так и скажите.
– Да ни в чем ты не провинилась, – отмахнулся Ханников. – Молодая ты, тебе бы детишек рожать, а ты здесь… Жалко мне вас, баб! В любую минуту снаряд может прилететь, и что тогда?
– Товарищ генерал-майор, я же все правильно делаю, у меня почерк хороший, в школе у меня одни пятерки были. Я и связисткой могу служить, курсы окончила…
– Ладно, иди к себе! Работай! Не хватало еще, чтобы у меня здесь разревелась.
Стенографистка вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Перевернув страницу, Ханников принялся вчитываться в содержание (возможно, во время допроса упустил какие-то существенные детали). «Такую информацию нельзя держать в столе, она должна попасть на самый верх, и чем раньше это произойдет, тем лучше будет для дела, – размышлял генерал-майор. – Вряд ли сообщения немецкого майора хоть как-то повлияют на окончательный результат войны, но способны значительно изменить ее течение. Слишком тяжела ноша, будет лучше, если кто-то другой взвалит ее на свои плечи. В Москву нужно отправить, а уж там пусть решают, что дальше с ней делать».
Некоторое время он соображал, как следует поступить наилучшим образом. «Стенограмму можно передать в Москву с курьером; другой вариант – можно привезти ее самому. Но самое разумное, если сначала переадресовать сказанное по ВЧ первым лицам. Пожалуй что, так…. А теперь следует подумать, кто сумеет грамотно воспользоваться полученными данными и, быть может, передаст их самому товарищу Сталину».
Наиболее влиятельной фигурой в правительстве после Сталина был народный комиссар внутренних дел СССР Лаврентий Павлович Берия[57], прекрасно разбиравшийся во внутренней обстановке в стране и в ее политических течениях. Он был наделен и другими полномочиями, с которыми справлялся блестяще. Например, два месяца назад он был назначен заместителем председателя ГКО СССР[58] и председателем Оперативного бюро. Если перечислять все обязанности, которые ему вменялись, они уместились бы в толстую тетрадь убористого текста, но в приоритете находилось наблюдение за работой всех наркоматов оборонной промышленности. Кроме того, товарищ Берия являлся постоянным советником Ставки Главного Командования Вооруженных сил СССР и в качестве уполномоченного ГКО нередко выезжал на фронт с поручениями.
Как начальник управления контрразведки фронта генерал-майор Ханников нередко общался с генеральным комиссаром государственной безопасности Лаврентием Берией по высокочастотной связи. Последний раз такой разговор произошел десять дней назад, когда офицеры отдела контрразведки «Смерш» Наркомата внутренних дел хотели арестовать подполковника Пинского, заподозренного в работе на немецкую разведку. Но, как позже выяснилось, этот подполковник также находился под пристальным вниманием Главного управления военной контрразведки «Смерш» под командованием комиссара государственной безопасности 2-го ранга Абакумова. Разлад между двумя контрразведками зашел настолько далеко, что пришлось вмешиваться высшему командованию. Дело подполковника Пинского было решено передать в управление контрразведки 1-го Прибалтийского фронта. И вот сейчас Николай Георгиевич решил вновь позвонить генеральному комиссару государственной безопасности.
Подняв трубку, он позвонил в приемную Лаврентия Павловича, привычно представился и затвердевшим голосом распорядился:
– Соедините меня с товарищем Берией.
Глава 7
17 июля 1944 года «Привезите его в Москву!»
Лаврентий Берия, пребывая в глубокой задумчивости, перечитывал отзыв академика Курчатова на разведматериалы о работах в Германии и США, поступившие из ГРУ Генштаба, из которого следовало, что Игорь Васильевич имеет особый интерес к состоянию ядерных работ в Германии и сетует на то, что информации об их деятельности крайне мало. Проявляет немалое любопытство и к американскому урано-графитовому котлу[59], запущенному в эксплуатацию в конце сорок третьего года, который должен давать один грамм плутония в сутки. Академик хотел бы в ближайшее время получить фотографии этого котла. Вот только как объяснить ученому, что подобного рода информация строго засекречена и разведчики добывают ее с большим трудом и колоссальным риском для собственной жизни. Если получится сфотографировать этот чертов котел через пару месяцев, то можно считать, что разведчики совершили подвиг!
Прошло уже два года, как Председатель Государственного комитета обороны Иосиф Сталин подписал распоряжение о возобновлении работ по урановой тематике. А в марте прошлого года Игорь Васильевич Курчатов[60] был назначен научным руководителем работ по использованию атомной энергии – правительством ему были предоставлены чрезвычайные полномочия и всемерная поддержка руководителя страны. В том же году Курчатов был избран действительным членом Академии наук СССР, что должно было придать разворачивавшемуся проекту большую емкость и значимость.
Первые корпуса лаборатории разместились на окраине бывшего Ходынского поля, в прежние годы они служили стрельбищем. Однако выделенных корпусов оказалось недостаточно: предстоящие исследования требовали возведения новых объектов, современных помещений, а также большого полигона для испытаний. Под поставленные задачи требовались талантливые ученые, способные заниматься комплексно в разных разделах физики, могущие рассчитать развитие взрывного процесса в урановой бомбе; умеющие разделять изотопы, а также осуществлять еще множество важных и второстепенных вещей, которые не разглядеть поначалу, но они обязательно выявляются в процессе кропотливой и сложной исследовательской работы.
Академик Курчатов настаивал на привлечении к работе ученого с мировым именем Петра Капицы[61], долгое время работавшего и проживавшего за границей, а также Льва Ландау[62], успевшего побывать в заключении по политическим причинам. Игорю Васильевичу обещали, что первый вопрос будет решен. Сложнее обстояло со вторым ученым. Лаврентий Берия упрямо предлагал подыскать замену Ландау, но Курчатов твердо стоял на своем, веско аргументировал свои доводы и с помощью карандаша и формул доказывал, что второго такого ученого отыскать невозможно. И вообще, существует ли другой Ландау?!
Особая важность в атомном проекте придавалась созданию ядерного реактора, с помощью которого можно было осуществлять управляемую самоподдерживающуюся цепную реакцию деления урана, сопровождающуюся выделением энергии. Однако создать реактор без получения урана, графита и других материалов очень высокой степени чистоты было невозможно.
Час назад Лаврентий Павлович как председатель Специального комитета при ГКО СССР по урану получил подробнейшую записку, подписанную народным комиссаром химической промышленности СССР товарищем Первухиным[63] и академиком Курчатовым, в которой они настаивали на организации работ по поискам и добыче урана, потому что только на первый этап работы потребуется 100 тонн урана!
Берия отложил справку в сторону. Проблема. Где же взять такое огромное количество уранинита? Такой минерал следует искать, а геологов для таких целей недостаточно. Тысячи геологов сейчас ходят по всей стране в поисках каменноугольного кокса, необходимого для выплавки чугуна, а также используемого в литейном производстве, в химической и ферросплавной отраслях промышленности. Геологи-нефтяники занимаются поисками нефти, а это в первую очередь моторное топливо – бензин, керосин, солярка, столь необходимые для фронта. На Урале и в Сибири геологи ищут и разрабатывают новые месторождения берилла, меди, свинца, молибдена, вольфрама, никеля, магния, без которых немыслимо производство боеприпасов и боевой техники. Теперь под новую задачу, поставленную ГКО, следовало найти геологов, способных в кратчайшие сроки отыскать значительные месторождения уранинита.
Лаврентий Павлович взялся за телефонную трубку, следовало дать поручение Малышеву Илье Ильичу[64], председателю Комитета по делам геологии при СНК СССР, чтобы он произвел подбор специалистов для поисков и разведки месторождений, содержащих радиоактивные элементы, как вдруг телефон залился длинной трелью.
Подняв трубку, он произнес:
– Берия слушает.
– Здравия желаю, товарищ генеральный комиссар государственной безопасности, вас беспокоит начальник управления контрразведки 1-го Прибалтийского фронта генерал-майор Ханников.
– Та-ак, слушаю вас, товарищ генерал-майор.
– Около десяти дней назад ночью на нашу сторону за час до общего наступления перешел перебежчик. Во время допроса выяснилось, что он является немецким профессиональным разведчиком и входит в антигитлеровскую группу военных, которая задалась целью отстранить Гитлера от должности и взять власть в свои руки. Эта группа уже неоднократно предпринимала попытки убить Гитлера, однако всякий раз эти попытки заканчивались неудачей. В этот раз они намерены ликвидировать Гитлера 20 июля в его ставке «Волчье логово» в Пруссии.
Очень неожиданный поворот. Берия прекрасно был осведомлен о том, что внутри военной верхушки Третьего рейха, поддерживаемой абвером, с 1938 года существует группа заговорщиков, планирующая устроить переворот и сместить Гитлера от власти. Разногласия между фюрером и генералитетом усилились, когда со службы были уволены военный министр генерал-фельдмаршал Вернер фон Бломберг (герой Первой мировой войны, награжденный высшим военным орденом «За заслуги») и главнокомандующий сухопутными войсками генерал-полковник Вернер фон Фрич, утверждавшие, что Германия не готова к войне, и активно сопротивлявшиеся подготовке страны к военным действиям.
Воспользовавшись отставкой высокопоставленных генералов, Адольф Гитлер еще более укрепил свою власть. С того времени немного находилось охотников, чтобы перечить фюреру.
На столе у Берии лежали три сообщения от разных источников о том, что в число заговорщиков входят главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич[65], переведенный в декабре сорок первого года в резерв после провала наступления на Москву, и генерал-полковник Франц Гальдер[66], начальник Генерального штаба сухопутных войск с 1938 по 1942 год, отстраненный от должности в связи с провалом стратегии немецкого командования в битве на Волге и Северном Кавказе.
Гитлер обладал обостренной подозрительностью и без колебания отправлял в отставку всех тех, кто, по его мнению, не внушал доверия. Имелись и другие влиятельные офицеры, входившие в антигитлеровский заговор, но они были куда меньшего калибра, а потому интересны именно эти два высших армейских чина.
Вряд ли генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич и генерал-полковник Франц Гальдер пойдут на сотрудничество с Советским Союзом, но их можно было использовать втемную. Может, это исторический шанс, которым не следовало пренебрегать?
– Как зовут вашего перебежчика? – спросил Лаврентий Павлович, выдавая свою заинтересованность усиливающимся грузинским акцентом.
– Перебежчик назвал себя майором Кристианом Шварценбергом. Отлично говорит по-русски. Из прибалтийских немцев. Молод.
– А он назвал имя человека, который будет убивать Гитлера?
– Он сказал, что может назвать имя этого офицера человеку, принимающему политические решения.
– И как же они предполагают убить Гитлера?
– Все детали он обещал сообщить только этому человеку.
– Вы уверены, что перебежчик действительно немецкий разведчик и отправлен к нам для переговоров?
– То, что он из внешней военной разведки, не вызывает никаких сомнений, я понял это в первые же минуты допроса. В его поведении, в разговоре, в словах немало деталей, отличающих его от людей других профессий. На мой взгляд, область его интересов не тактическая разведка, а именно стратегическая.
– Возможно, – буркнул Берия. – Может, он пытается подсунуть нам дезинформацию? Дело наиважнейшее, должна быть исключена всякая ошибка!
– Уверен, что это не так, – твердо произнес Ханников. – Мы проводили анализ разведывательной информации, полученной от нашей прифронтовой агентуры, и проведенная аналитика всецело совпадала с тем, что он сообщил. Некоторые вещи он даже дополнил. Если желаете, могу рассказать, какие именно…
– Не нужно, мне достаточно вашего мнения, – прервал Лаврентий Павлович. – Привезите этого перебежчика в Москву, мне нужно его допросить.
– Завтра же он будет у вас!
– Завтра может быть поздно. Мне надо переговорить с ним сегодня.
– Через шесть часов он будет у вас.
– Вот это совсем другой разговор, – ответил Берия и положил трубку.
Глава 8
17 июля 1944 года. Москва. Неожиданная удача
Лежа на спине и заложив ладони под голову, Кристиан Шварценберг размышлял о произошедшем. Через крошечное мутное стекло под самым потолком тускло пробивался сумрачный свет. Наверняка этот глубокий подвал прежде использовался в качестве погреба для вина. Но местная власть приспособила его для своих тюремных нужд, пробив в стене узкое оконце.
Аналитики абвера чего-то не учли, если он оказался здесь. Хотя просчитали верно, что его будет допрашивать главный контрразведчик 1-го Прибалтийского фронта генерал-майор Ханников, которого он узнал по фотографии, показанной полковником Хансеном. Аналитическим отделом даже был составлен психологический портрет генерала, который убедительно доказывал, что начальник контрразведки фронта не оставит без внимания информацию о заговоре в ближайшем окружении Гитлера и сообщит об этом вышестоящему начальству. Не исключалась вероятность того, что в этот же день в виде краткой записки протокол допроса попадет на стол Сталину.
Но часы тикали, а ничего не происходило. Его даже не беспокоили, хотя важна была каждая минута. Как будет разворачиваться война в последующие месяцы, зависело от того, как поступят русские. Вот он, гребень истории, ее становой хребет: шаг вправо – наиболее благоприятный для страны результат, и Германия заживет без Гитлера, заключив мирное соглашение с Советским Союзом; шаг влево – и трудно даже представить, в какую трагедию для всего немецкого народа выльется недальновидность фюрера.
А может, у русской контрразведки такой тактический прием держать в полнейшем неведении своих заключенных: пусть понервничают, понаделают ошибок!
А вдруг аналитический отдел пришел к неправильным выводам, и русских совершенно не интересует ни возникший заговор против Гитлера, ни его дальнейшая судьба? Анализ и прогнозирование ситуации – дело весьма тонкое и зачастую рискованное: кроме сбора важной информации следовало перепроверить ее на достоверность и только после этого можно использовать, с учетом возможных погрешностей. Даже в этом случае нет гарантии, что все пойдет по заготовленному плану.
Полученная информация о генерал-майоре Ханникове получила высший индекс надежности (о нем узнали много любопытного, в том числе о его личных пристрастиях, о его семейной жизни; буквально разложили характер по полочкам), гарантировавший успех операции. Но что-то не заладилось, двигалось с большим скрипом, дело могло и вовсе застопориться. Не исключалось, что на одном из этапов исследования личности Ханникова (впрочем, как и других офицеров военной контрразведки 1-го Прибалтийского фронта) произошло ее некорректное интегрирование, приведшее к искажениям психологического портрета, и он вовсе не тот человек, каким видело его руководство абвера. Не исключено, что Ханников проявил излишнюю осторожность и не доложил о важном перебежчике Лаврентию Берии. Если это действительно так, то все остальное пойдет вкривь и вкось!
В коридоре послышался чей-то приближающийся тяжелый шаг, остановившийся прямо перед металлической дверью. В замочной скважине с грубоватой наглостью заскрежетал ключ, и в дверном проеме предстал надзиратель:
– На выход! Руки за спину!
Кристиан поднялся, заложил руки за спину. Конвойный защелкнул на запястьях наручники и столь же властно скомандовал: «Вперед!»
«Дождался, – зашагал по коридору Кристиан. – Очередной допрос. Видно, решили уточнить какие-то данные. Уже хорошо. Значит, дело понемногу двигается». Прошли до конца коридора, где он раздваивался и расходился в противоположные стороны. Но вместо того чтобы повернуть направо, где располагалась допросная, свернули налево, прямиком к выходу.
«Что бы бы это могло означать?» Стараясь не думать о худшем, майор Шварценберг спустился по ступенькам на побитый осколками асфальт, к ГАЗ М-1, стоявшему у самого входа.
– Вперед! К машине! – скомандовал конвоир.
Из «эмки» расторопно выскочил гибкий, как луговая тростинка, лейтенант и широко распахнул перед арестованным заднюю дверцу салона.
– В машину давай! И чтобы не дергался! – строго предупредил он и, дождавшись, когда арестованный займет свое место в задней части салона, юркнул на пассажирское кресло рядом с водителем и громко приказал: – Трогай!
Стиснутый с двух сторон охранниками (слева сидел грузный старшина с равнодушным мясистым лицом и широко поставленными глазами; справа – возрастной сержант с вытянутым лицом и маленькими колючими глазками), Кристиан Шварценберг смотрел прямо перед собой на узкую расчищенную дорогу, пытаясь понять, куда именно его везут. «Если хотят расстрелять, то уж как-то больно хлопотно, такое плевое дело можно было бы осуществить во дворе комендатуры или в первой подвернувшейся подворотне. Значит, нечто другое. Придется подождать, ситуация должна проясниться в ближайшие минуты».
Легковой автомобиль, дребезжа на стыках рессорами, живо прокатился по понтонному мосту на другой берег реки и помчался по проселочной дороге в сторону аэропорта. «А вот это уже новость!»
На краю взлетного поля стоял пассажирский линейный самолет Ли-2. Здесь же группа военных, очевидно, пассажиры, среди которых Шварценберг узнал генерал-майора Ханникова. «Эмка» аккуратно, очертив овальный круг, выехала к краю поля и остановилась. Лейтенант выскочил из салона и едва ли не бегом заторопился к генерал-майору. Приложив руку к козырьку и основательно вытянувшись, отчего стал еще гибче и тоньше, доложил о прибытии. Начальник управления контрразведки фронта легким кивком головы принял доклад, что-то произнес в ответ, и лейтенант быстрым шагом заторопился к машине. Распахнув дверцу автомобиля, он сказал:
– Выходи! И чтобы без всех этих абверовских фокусов, я этого не потерплю! – И для пущей убедительности положил ладонь на кобуру.
– Я понял, – произнес Шварценберг, выбираясь из машины. – Это не в моих интересах.
Под присмотром строгого лейтенанта он подошел к генерал-майору, и Ханников произнес:
– Вашей информацией заинтересовались в Москве. Человек, с которым вы встретитесь, обладает большим влиянием. Я даже не думал, что он захочет с вами поговорить, так что считайте эту встречу большой удачей, для вас все могло бы обернуться иначе. Расскажите ему все, что знаете, и он решит, что делать с вашей информацией и как с вами поступить в дальнейшем… Советую вам ему понравиться. Считайте мои слова напутствием.
– Как его зовут?
– Вы его и так узнаете… – усмехнувшись, ответил Ханников. – Мы летим вместе, но вас к нему доставят уже без меня. За вами приедет специальная машина.
Заглушая разговор, заработали лопасти самолета.
Механик, стоявший у трапа, замахал рукой – пора загружаться.
Кристиан Шварценберг в сопровождении лейтенанта и грузного старшины направился к трапу.
Глава 9
18 июля 1944 года. Москва. Разговор с народным комиссаром
На военный аэродром прилетели в непроглядную темень. Освещена была только взлетная полоса, по которой самолет, попав в легкую болтанку на бетонном покрытии, сбавляя скорость, вырулил к зданию аэродрома. Ночное небо было неровным: между густыми скоплениями звезд просматривались глубокие черные провалы. В сторонке, спрятавшись за вуалью перистых облаков, тускло пробивалась луна.
Сошли с трапа, где их встретила женщина лет сорока в строгом темно-синем костюме в сопровождении двух крупных мужчин в штатском. Лицо у нее жестковатое, хотя и не лишенное привлекательности. Такую даму невозможно заподозрить в проявлении нежных чувств, и тем более трудно представить, что она может получать их. Наверное, она даже не догадывается, что на свете есть любовь.
Женщина уверенно подошла к генерал-майору Ханникову, показала взглядом на двух дюжих молодцов в гражданской одежде, стоявших от нее по правую руку, и что-то произнесла. Николай Георгиевич внимательно и с подчеркнутым почтением выслушал женщину, после чего одобрительно кивнул. Под присмотром двух дюжих караульных майора Шварценберга посадили в легковой автомобиль М-1 и без промедления вывезли с аэродрома. Кто была эта женщина, для майора Шварценберга так и осталось загадкой. Но факт сам по себе весьма примечательный.
До города с полчаса ехали в безликой темноте. Оставалось только удивляться зоркости водителя и тому, как ему удавалось в тягучем мраке рассмотреть дорогу и не споткнуться колесами о какую-нибудь глубокую яму. А далее как-то внезапно выросли массивные пятиэтажки. Кое-где, словно маяки в кромешном море, в их окнах мигал свет.
О том, что это была Москва, Кристиан понял, когда за типовыми домами и частными строениями, стоящими на улицах, похожих на замысловатые лабиринты, показались помпезные высокие здания, одетые в гранит, словно в крепкую кольчугу (результат генеральной реконструкции русской столицы, о которой много писали в Германии в середине тридцатых годов). Роскошно. Величаво. В то время Берлин и Москву связывал период романтических взаимоотношений.
Русские склонны к созданию грандиозных проектов, порой создается впечатление, что они рассчитывают удивить своими глобальными замыслами весь мир: отсюда строительство огромных гидроэлектростанций, перекрывающих самые большие реки Европы; широкие транспортные магистрали; разводные да подвесные мосты. Даже стены залов Московского метрополитена выложены дорогим красивым гранитом и скальными декоративными породами. Видно, рассчитанные на то, чтобы до скончания века удивлять всякого, кто спустится в прохладное глубокое подземелье. Никто тогда и подумать не мог, что через каких-то пять лет русским и немцам придется воевать.
Город понемногу выползал из темноты и закутывался в легкий плащ сумрака. «Эмка» остановилась у аккуратного трехэтажного здания с балконами и двумя роскошными скульптурами, нависающими у самого входа. Атланты внимательно и подозрительно созерцали гостей. Фасад был окрашен в неброский темно-желтый цвет. На фоне соседних домов он выглядел сиротливо.
– Выходи, – грубовато поторопил брюнет. – И не балуй, – напомнил он строго. – Мы этого не любим.
– Понимаю, – ответил Кристиан Шварценберг и вошел через распахнутую дверь в ярко освещенный подъезд следом за рослым охранником. За ним, держась на расстоянии шага, последовали еще двое сопровождающих.
По гранитным высоким ступеням поднялись на лестничную площадку второго этажа, на которой было четыре двери, выкрашенные в одинаковый темно-коричневый цвет. Охранник уверенно подошел к той двери, что слева, и надавил на кнопку звонка, отозвавшуюся птичьей третью. Дверь тотчас приоткрылась. В дверном проеме стоял коренастый, мускулистый полковник, будто бы сплетенный из корабельных канатов. В ответ ни благодарственного слова, ни приветственного кивка, ничего такого, что обычно происходит при встрече, – конвоир просто перешагнул порог квартиры, увлекая за собой и остальных. Прошли в просторную прихожую с массивными черными дверями по обе стороны. У дальней двери стоял еще один полковник – долговязый, с костистым неулыбчивым лицом. Распахнув ее, он бесцветно произнес:
– Проходит немец и полковник, остальные ждут.
Майор Шварценберг прошел в просторную комнату, залитую ярким светом, за ним шагнул мускулистый полковник. В помещении не имелось ничего такого, что могло бы указывать на длительное проживание. От нее так и тянуло казенщиной. Одна из конспиративных квартир, где проходят неофициальные встречи, о которых никто, кроме самого узкого круга людей, не должен знать. На голых стенах ни одной фотографии или портрета, что могли бы внести в нее хотя бы какой-то уют. Некоторое негативное впечатление слегка сглаживал громоздкий старинный шкаф с закрытыми стеклянными дверцами, через которые были видны толстые книги в красных и черных обложках. У окна за столом сидел полноватый мужчина в светло-сером костюме и внимательно взирал на вошедших.
– Присаживайтесь.
Полковник, стоявший позади, слегка подтолкнул Шварценберга вперед и занял место у самых дверей.
– Вы фельдфебель?
– Нет, я майор военной разведки.
– Но на вас форма фельдфебеля.
– Именно в этой форме я переходил линию фронта. Другой у меня нет.
– Понятно… Мне сказали, что вы владеете русским языком, – произнес мужчина с заметным грузинским акцентом, когда Шварценберг устроился на краешке стула.
– Это так, – ответил Шварценберг, во все глаза разглядывая сидящего человека, чей портрет он не однажды видел в газетах. О подобной удаче можно было только мечтать.
– Вы знаете, кто я такой?
– Знаю. Вы народный комиссар внутренних дел Лаврентий Берия.
– Верно. Мою фотографию вам показывали в абвере или в Главном управлении имперской безопасности?
– И там, и там… Операцию «Гренадер» задумал и спланировал абвер, но после его роспуска разработкой в стенах РСХА занимались бывшие офицеры абвера, включенные в Главное управление имперской безопасности. Аналитики предвидели, что мне предстоит встретиться с народным комиссаром внутренних дел Берией, и показали вашу фотографию. Но кто вы такой, я, конечно же, знал еще с середины тридцатых годов.
– Фотографию Ханникова вам тоже показали? – хмуро поинтересовался Лаврентий Павлович.
– Да. Ханников не назвал себя, но мне было известно, что он генерал-майор и является начальником управления контрразведки 1-го Прибалтийского фронта.
– Несмотря на все промахи абвера, эта служба была весьма активна. На мой взгляд, Гитлер допустил большую ошибку, когда снял адмирала Канариса с должности.
– Мы тоже так считаем.
– Кто сейчас вместо Канариса?
– Полковник Хансен. После ликвидации абвера двенадцатого февраля сорок четвертого года он назначен начальником Военного управления РСХА.
– Он также участник заговора против Гитлера?
– Да. Именно он проводил со мной последние инструкции перед переходом на вашу сторону.
В какой-то момент майор Шварценберг почувствовал, что ему на плечи навалилась тяжесть. Не хватало даже сил, чтобы пошевелить рукой. Мысли спутались. Прошла долгая минута, прежде чем он снова пришел в себя.
– Давайте без прелюдий… Вы проделали долгий путь, так о чем вы хотели со мной поговорить?
– Я хотел поговорить о будущем Германии. Война не может продолжаться вечно. Гитлер ведет Германию и весь немецкий народ к катастрофе. Наша цель – спасти Германию, а для этого мы должны уничтожить Гитлера и заключить мировое соглашение с Советским Союзом. К сожалению, дипломатические каналы между нашими странами не работают. Прежние контакты между разведками также прерваны. Нам оставалось пойти на такую маленькую хитрость, чтобы связаться с руководством Советского Союза.
– Вы многим рисковали, этой встречи могло и не быть, – сдержанно заметил Берия.
– Мы осознавали риск и были готовы к нему. Абвером были отправлены три группы за линию фронта, но ни одна из них не добилась цели. Скорее всего, они уничтожены… Внутри генералитета Германии, в высших чинах разведки, а также в министерстве иностранных дел против Гитлера созрел серьезный заговор. Фюрера планировали сместить еще в тридцать восьмом году, неоднократно организовывали на него покушения и позже, но всякий раз ему удавалось каким-то непостижимым образом избежать смерти. Однако в этот раз все определено: Гитлера не станет 20 июля, он будет убит в своей ставке «Волчье логово». И с этого часа мир станет другим.
– У вас есть какие-то полномочия говорить от имени всех заговорщиков?
– Каких-то письменных заверений у меня нет – было бы слишком опасно носить их с собой. Но я отправлен по распоряжению тайной организации «Движение Сопротивления»[67], теневого кабинета Германии, чтобы донести позицию будущей власти Германии на готовность идти к мировому соглашению с Советским Союзом или к каким-то иным переговорам.
– В чем заключается суть вашего мирового соглашения?
– Например, один из вариантов – после устранения Гитлера можно прекратить боевые действия между нашими странами.
– Если вы настолько осведомлены, как меня убеждаете, то вы должны знать имя человека, который должен устранить Гитлера, – строго подчеркнул Лаврентий Берия.
– Об уничтожении фюрера 20 июля знает лишь самый ограниченный круг людей, я вхожу в их число… Мне раскрыли имя этого человека, для того чтобы придать большую достоверность моим словам. Устранить Гитлера взялся полковник Клаус Филипп Штауффенберг[68].
– Впервые слышу это имя. Он из разведки?
– Он из вермахта, боевой офицер. Я с ним знаком… Полковник Штауффенберг принадлежит к одной из старейших аристократических семей Южной Германии. О таких говорят – «баловень судьбы». Улыбчив, обаятелен. Он из тех людей, кому доверяешь всецело, едва с ним пообщавшись. Воспитывался в духе католического благочестия, монархист, патриот. Получил отличное образование. Родился на территории Швабии. Его семья самым тесным образом была связана с королевским домом Вюртемберга[69], а его отец был приближенным короля Вильгельма II[70], последнего короля Вюртемберга, занимал при его дворе высокий пост. Где бы ни учился или ни служил Клаус Штауффенберг, он всегда оставался лучшим. Окончил военную академию Генерального штаба в Берлине. Доблестный вояка! Смел, отважен. Принимал участие в оккупации Судетской области, позже участвовал в Польской и Французской кампаниях. В марте сорок третьего был откомандирован в Северную Африку, в десятую танковую дивизию, чтобы обеспечить отступление генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля[71]. А в апреле получил тяжелейшее ранение во время британской бомбардировки. В госпитале ему ампутировали простреленную правую руку, безымянный палец и мизинец левой руки, а еще удалили левый глаз. В какой-то степени ему повезло и в этом случае, другой с такими ранениями умер бы уже несколько раз, а ему удалось уцелеть и продолжить службу.
– Вы много знаете о полковнике Штауффенберге, – сдержанно заметил Лаврентий Павлович.
– Я восхищаюсь им! Он настоящий патриот Германии.
– Почему убить Гитлера должен именно Штауффенберг?
– Он оказался наиболее удачной кандидатурой из всех рассматриваемых… Первого июля Штауффенбергу присвоено звание полковника, и его назначили начальником штаба армии резерва. В этом качестве он может присутствовать на военных совещаниях как в ставке Гитлера «Вольфшанце» в Восточной Пруссии, так и в резиденции «Бергхоф» под Берхтесгаденом[72].
– Предположим, что так оно и есть в действительности. Ваши первые действия после устранения Гитлера?
– Еще с весны сорок второго года генерал пехоты Ольбрихт Фридрих[73] разработал план, названный операцией «Валькирия»[74], рассчитанный на случай чрезвычайных ситуаций и внутренних беспорядков, к примеру восстание подневольных рабочих из Восточной Европы. Фюрер ознакомился с ним подробнейшим образом и одобрил его. Ольбрихт предложил воспользоваться им в случае переворота, тем более что само название «Валькирия» не вызовет ни у кого подозрения. Двадцатого июля план должен вступить в действие. После устранения Гитлера армия резерва займет ключевые объекты в Берлине, разоружит СС и арестует нацистское руководство.
Лаврентий Берия поднял со стола пенсне, нацепил его на крупный нос, внимательно посмотрел на майора Шварценберга и сдержанно заметил:
– А разве на этот счет у командующего резервной армией генерал-полковника Фромма[75] не будет никаких возражений? Насколько нам известно, он вполне лоялен к Гитлеру.
– Когда ситуация изменится, мы полагаем, что генерал-полковник Фридрих Фромм присоединится к нам. Если же откажется… в этом случае он будет смещен, а командование армией возьмет на себя генерал-полковник Эрих Гепнер[76]. Дальше нами планируется обеспечить блокировку связи со ставкой фюрера, это зона ответственности генерала войск связи вермахта Эриха Фельгибеля[77].
– И как же планируется сформировать правительство?
Задрав полы френча, майор Шварценберг надорвал подкладку и вытащил из него клочок бумаги, сложенный вчетверо. Развернув его, произнес:
– Мне сказали, что я могу показать это письмо только в крайнем случае. Кажется, он настал… Это письмо генерал-полковника Людвига Бека[78] к руководству Советского Союза, оно же удостоверяет мои полномочия. – Он положил листок на стол. – На первом этапе решено сформировать временное правительство. Генерал-полковник Людвиг Бек должен сделаться главой государства, Карл Фридрих Герделер – канцлером, а генерал-фельдмаршал Эрдман фон Вицлебен[79] – верховным главнокомандующим.
– И какие же задачи ставит перед собой предполагаемое правительство?
– Прекращение войны, это первоочередная задача… Договориться с русским правительством о заключении мира. Восстановление правового государства, каковым оно было до избрания Гитлера, а также проведение демократических выборов. Над планом послевоенного устройства Германии очень серьезно работали Герделер и Бек. Они предлагают, чтобы устройство посленацистской Германии основывалось на консервативных монархических взглядах. План государственного устройства предполагает две палаты: нижняя палата будет формироваться в результате непрямых выборов, а верхняя, в которую войдут представители земель, – без выборов, а главой государства должен быть монарх! Германия не станет вступать ни в какие союзы, у нее должен быть нейтральный статус.
– А вы не боитесь, что ваш план станет известен Гитлеру?
– И каким образом? – искренне удивился перебежчик.
– Скажем, через нас. Вы уверены, что мы не передадим ваш план Гитлеру? При желании мы сумеем изыскать такую возможность, – зловеще сверкнув стеклами пенсне, произнес Берия.
– Это самое смешное, что мне доводилось слышать, – усмехнувшись, ответил Шварценберг. – Вам это не выгодно!
– Как раз наоборот. Сейчас наши армии наступают, и мы не заинтересованы останавливать боевые действия. Когда-то мы просили у Гитлера перемирия, он отказал нам. Сейчас ситуация прямо противоположная. Мы заинтересованы в том, чтобы посадить Гитлера на скамью подсудимых, чтобы нацизм никогда более не повторился. Если вы убьете Гитлера в результате заговора, то ситуация может развиваться по непредсказуемому пути, что нас совершенно не устраивает. А для следующего поколения немцев Гитлер и вовсе может стать «мучеником». Наша же задача – всецело извести национал-социализм.
– Мы этого хотим не меньше вашего, с самого начала прихода Гитлера к власти. Но получилось иначе… Мы – солдаты и должны были исполнять преступные приказы нашего политического руководства. Гитлер все равно будет убит… Хотите вы этого или нет… Если вы нам откажете, то в этом случае мы предложим наш план вашим союзникам – американцам и британцам.
На какую-то минуту Берия призадумался, после чего уверенно ответил:
– Американцы ничего не сумеют решить без нашего участия. Основное поле сражения проходит в Европе, а не в Тихом океане и не в Юго-Восточной Азии… Если мы ответим положительно на ваше предложение, как вы думаете сообщить о нашем решении вашим сторонникам?
– По рации… Я выйду на нужную волну, сообщу кодовое слово, и операция «Валькирия» вступит в новую фазу.
– Я вас понял. Нам нужно подумать, тем более что до двадцатого июля у нас еще есть время, – заключил Лаврентий Павлович. – Я распоряжусь, чтобы вас хорошо накормили.
– На выход! – произнес коренастый полковник, шагнув в глубину комнаты. – Руки за спину!
Майор Шварценберг поднялся, слегка шаркнув ножками стульев по начищенному паркету, заложил руки за спину и, слегка ссутулившись, тяжелой походкой зашагал к двери.
Глава 10
18 июля 1944 года. Москва. Разговор со Сталиным
Уже прошло два месяца, как генерального комиссара государственной безопасности Берию назначили заместителем председателя ГКО СССР. Новое назначение Лаврентий Павлович воспринимал как высочайшее доверие Сталина, возглавлявшего Государственный комитет обороны. Теперь он был вторым человеком в государстве, имея доступ к Иосифу Виссарионовичу в любое время дня и ночи.
Размышлял Лаврентий Берия недолго – главу государства следовало незамедлительно проинформировать о заговоре немецкого генералитета против Гитлера. Он нажал на кнопку под столом, дверь тотчас же распахнулась, и в комнату, распрямив плечи, вошел статный капитан.
– Готовьте машину! Еду на Ближнюю дачу[80] к Верховному.
– Есть! – приложив руку к виску, произнес ординарец и, четко развернувшись, покинул кабинет.
С началом войны Иосиф Сталин для своего постоянного места жительства выбрал Кунцевскую дачу и с тех пор в Москву наведывался крайне редко. Часто его приезды совпадали с решениями по наступательным операциям советских войск. Решались в Москве и гражданские дела: в сентябре прошлого года Иосиф Виссарионович встретился в Кремле в своем рабочем кабинете с митрополитами, которые просили главу государства о содействии проведения Архиерейского собора, где планировалось избрание патриарха, а также открытие новых церквей и духовных учебных заведений. Ни одна из просьб митрополитов не была отклонена. А для избранного патриарха и Патриархии товарищ Сталин выделил в Чистом переулке особняк, в котором до войны проживал германский посол.
Свой приезд в Москву Сталин подгадал под событие, потрясшее всю столицу: немецких военнопленных под конвоем провели двумя маршрутами по центральным улицам столицы – Горького, Садовому кольцу, Ленинградскому шоссе, Большой Калужской улице… Москвичи, собравшиеся вдоль дорог, хмуро, с молчаливой ненавистью взирали на колонны немцев в потрепанных мундирах, каждый из которых мог быть убийцей их сына, брата, отца…
Толстые облака накрыли землю в четыре толстых слоя. Нечеткий кругляш луны освещал перистые облака, мягкий свет падал на кубы зданий, на узкую полоску дороги, которая, извиваясь между строениями, уводила далеко за город.
Легковой автомобиль Лаврентия Берии миновал КПП № 1, подле которого, вытянувшись в полный рост, предстала личная охрана Сталина из восьми человек. Далее темная асфальтовая полоса, стиснутая с двух сторон плотным смешанным лесом, уводила ко второму контрольно-пропускному пункту. Здесь лес был значительно разрежен, а ветки, вырубленные на высоту человеческого роста, предоставляли возможность осмотреть близлежащее пространство и высокий забор дачи, покрашенной в темно-зеленый цвет.
Немного в стороне, между КПП № 2 и забором, располагалась площадка для автомобилей, посыпанная мелким хрустящим гравием. В эту ночь она оставалась незанятой. Значит, кроме него, посетителей у Хозяина[81] не было.
Лаврентий Берия в сопровождении ординарца вышел из машины и направился к зданию. Всякий раз, проходя через пункт охраны, генеральный комиссар государственной безопасности покорно демонстрировал свой пропуск. Сегодняшний день также не стал исключением. Капитан из государственной безопасности, находящейся в подчинении начальника охраны Сталина Николая Власика[82], прекрасно осознававший, кто перед ним, взял из рук Берии пропуск, внимательно его рассмотрел, затем поднял трубку телефона и доложил:
– Товарищ комиссар госбезопасности третьего ранга, прибыл товарищ Берия, – выслушав ответ, офицер произнес: – Проходите, товарищ генеральный комиссар государственной безопасности, товарищ Сталин ждет вас.
Турникеты на контрольном пункте образовывали специальный шлюз, позволяющий в случае необходимости блокировать нарушителя режима. Нельзя было сказать, что такое правило существовало только на бумаге – в прошлом месяце между турникетами «застрял» генерал артиллерии. Не возмущаясь, с холодным выражением лица, он без всякого сопротивления предоставил охране возможность надеть на себя наручники и был отправлен в Лефортово.
Слепив нечто похожее на улыбку, Лаврентий Павлович прошел через контрольный пункт на ухоженную территорию дачи. Криво усмехнувшись, он подумал: «Что они будут делать, если однажды я вдруг забуду пропуск?»
Весь личный состав охраны Сталина находился в полном подчинении начальника 1-го отдела 6-го управления[83] НКГБ СССР комиссара госбезопасности 3-го ранга Власика, ответственного за обеспечение безопасности товарища Сталина. Хотя все сотрудники личной охраны главы правительства состояли в штате государственной безопасности, в действительности Лаврентий Берия, второй человек в государстве, распоряжаться ими не мог. Для охраны Сталина его личность не имела особого значения – он являлся одним из посетителей первого лица государства, которого следовало тщательно проверить, прежде чем пропустить на охраняемую территорию. Исключений не делалось ни для кого.
Был случай, когда Лаврентий Павлович не сразу был допущен к Сталину, ему не разрешили выходить даже на территорию дачи, и он около часа в тревожном ожидании просидел в деревянной сторожке под присмотром молодого крепкого лейтенанта.
Лаврентий Павлович прошел через контрольный пункт и вышел в сад. Иосиф Виссарионович особенно любил это место и нередко прогуливался по его тропинкам. Особенно ему нравились террасы, которых было несколько на первом этаже, в том числе застекленных; по всей территории были построены беседки в расчете на то, что глава правительства захочет отдохнуть в них во время прогулки, или просто для того, что переждать кратковременный дождь.
Особенно Иосиф Сталин полюбил прогулки после вынужденного пребывания в бункере, когда немцы едва ли не ежедневно совершали налеты на Москву.
Двухэтажная Ближняя дача, покрашенная в травяной цвет, не выглядела большой. Каждая комната в здании со вкусом обставлена оригинальной мебелью, большую часть помещений занимала библиотека. В одной из комнат стоял красивый рояль, в другой – камин. Но большая часть жилья, несмотря на красивую мебель, выглядела нежилой, и Сталин заглядывал в комнаты редко, довольствуясь уютным кабинетом.
В этот раз Лаврентий Берия также застал главу правительства в своем кабинете сидящим за письменным столом, заваленным различными военными картами.
– Присаживайся, Лаврентий. У тебя что-то срочное?
Берия устроился за столом на удобном мягком стуле с высокой спинкой и положил на зеленое сукно папку из коричневой кожи, в которой находился протокол допроса Шварценберга.
– Товарищ Сталин, несколько дней назад нашей дозорной группой были задержаны четыре перебежчика, одним из которых оказался немецкий военный разведчик, офицер. По его признанию, он входит в группу «Движение Сопротивления». Их цель: отказ от агрессивной политики Гитлера, свержение его режима и установление консервативного монархического строя. В этой папке запротоколирован допрос. Желаете взглянуть, товарищ Сталин?
– Ты мне ее оставь, Лаврентий, а сейчас расскажи о том, что он сообщил.
Подробно, не пропуская малейших деталей, Лаврентий Павлович рассказал о состоявшемся разговоре с немецким перебежчиком. Сталин не перебивал, достав пачку «Герцеговины Флор», он вытащил из нее три папиросы и, порвав над пепельницей тонкую папиросную бумагу, ссыпал лимонно-желтый табак в чашку курительной трубки и запалил табачок от оранжевого огонька зажженной спички.
Поднявшись с кресла, Иосиф Виссарионович некоторое время мягко расхаживал по кабинету в кожаных сапогах, ухватив трубку за чубук. Иногда он останавливался, чтобы посмотреть на Берию, живо пересказывающего содержание допроса, а потом, едва кивнув, вновь отправлялся в круговое путешествие по кабинету.
Тема о заговоре немецких генералов в окружении Гитлера для Сталина не являлась новой. О заговорщиках в вермахте и в абвере, планировавших антинацистский переворот, ему докладывали еще в конце тридцатых годов по разным каналам. Наиболее активно заговорщики начали действовать в сентябре тридцать восьмого года и были весьма близки к устранению Адольфа Гитлера. Участники заговора намеревались ликвидировать канцлера после его приказа о нападении на Чехословакию и планировали создать кабинет временного правительства, а затем в ближайшие сроки провести в Германии демократические выборы. В их программу вмешались интересы большой политики: при содействии Великобритании, Франции и Королевства Италия состоялось подписание Мюнхенского соглашения[84], по которому германские войска в начале октября тридцать восьмого года оккупировали всю территорию Судетской области Чехословакии, отменив тем самым планировавшийся переворот.
Иосиф Виссарионович сел в кресло и задумался. Было над чем поразмышлять. Сделав глубокую затяжку, он выдохнул сладковатый дым, распространившийся по всему кабинету, и произнес:
– Мы не станем препятствовать группе «Движение Сопротивления», даже если заговорщикам удастся устранить Гитлера… Хотя я совсем не уверен, что у них что-то может получиться… На стороне Гитлера все равно останется значительная часть генералитета, которая ему многим обязана, и они будут стоять за него и за его политику до самого конца. К тому же еще неизвестно, как население Германии воспримет смерть своего лидера… Но однозначно можно сказать, что в случае устранения Гитлера в Германии начнутся широкие волнения, что будет нам только на пользу и поможет более успешно завершить Белорусскую и Шауляйскую операции[85]. Им будет уже не до нас… А мы между тем освободим оккупированные немцами земли и накажем всех тех, кто развязал эту кровавую бойню и принес столько горя на нашу землю… Если им не удастся устранить Гитлера, то он не пожалеет никого из заговорщиков. В этом случае будут уничтожены даже самые опытные и боевые генералы, внесшие немалый вклад в завоевание наших территорий. Такими решениями он только ослабит свою армию, что тоже будет нам на руку. И пока они будут уничтожать друг друга как крысы, запертые в бочке, мы будем продвигаться вперед. И нас уже ничто не остановит. Мы войдем в Берлин, отловим Гитлера, всю его банду, совершавшую военные преступления на наших территориях, и будем их судить. И от нашего суда не уйдет никто!
– Если мы откажемся, то они могут договориться с нашими союзниками о прекращении боевых действий, – заметил Лаврентий Павлович. – Мы можем пойти на хитрость и сделать вид, что нас заинтересовало их предложение.
Иосиф Виссарионович слегка поморщился:
– Союзники не пойдут на такой шаг. Совсем не тот случай, чтобы договариваться с фашистским режимом, тем более что сейчас перевес на нашей стороне, и мы уже стоим на границе Германии. Мы загоним эту фашистскую гадину в логово и там ее уничтожим! Кстати, ведь даже среди заговорщиков немало генералов, которые совершили преступления на нашей земле. Лаврентий, тебе известно о том, что в группу «Движение Сопротивления» входит генерал пехоты Карл-Генрих фон Штюльпнагель?[86]
Это был вопрос, на который Лаврентию Павловичу трудно было ответить. Он мало что знал о генерале Карле-Генрихе фон Штюльпнагеле: в середине сорок первого года 17-я армия под его командованием оккупировала территории Киевской области и Донбасса; впоследствии он был назначен командующим войсками оккупированной Франции.
Можно было бы ответить на вопрос Сталина утвердительно, но в этом случае он опасался дополнительных вопросов, которые могут открыть его неосведомленность.
– Я мало что о нем знаю, товарищ Сталин, – признался Берия, – но я дам соответствующее поручение, и завтра на вашем столе будет лежать полная информация о генерале пехоты Штюльпнагеле.
– Не нужно, – отмахнулся Иосиф Виссарионович, – я и так о нем знаю предостаточно и не упускаю его из вида. – Верховный подошел к окну и распахнул его настежь. В комнату стремительно ворвался замешенный на запахе дельфиниума поток свежего воздуха, выдув табачный дым. – Еще в тридцать пятом году он опубликовал меморандум, в котором соединил в одно целое идеи антибольшевизма с антисемитизмом. Генерал Штюльпнагель является военным преступником! И забыть это мы не смеем… На советской территории, оккупированной семнадцатой армией, которой командовал Штюльпнагель, совершалось немало кровавых преступлений. Он не только потворствовал злодеяниям, но и подписал еще множество приказов, разрешающих репрессии против гражданского населения в отместку за действия партизан. Он сам и штаб его армии теснейшим образом взаимодействовали с айнзацгруппами, в том числе в ходе массовых расстрелов евреев. Своим подчиненным он высказывал идею, что все евреи – это коммунисты, а все коммунисты – это евреи. Так что весь путь семнадцатой армии генерала пехоты Штюльпнагеля отмечен массовыми захоронениями гражданского населения, чего ни забыть, ни простить мы не можем. И никаких компромиссов с такими, как он, быть не может!
Лаврентий Берия лишь кивал, осознавая, что Сталин получает данные от нескольких разведок, в том числе от Главного управления контрразведки «Смерш» Виктора Абакумова. И о группе «Движение Сопротивления» ему известно куда больше, чем может показаться. Вряд ли он когда-либо упускал ее из вида.
– Мы продолжаем собирать материалы по этим преступлениям, – заговорил Лаврентий Павлович. – Многие из карателей уже предстали перед судом.
– Мне известно, что третьего июля генерал-квартирмейстер Вагнер[87], генерал-полковник Линдеман[88] и еще ряд других генералов провели совещание в отеле «Берхтесгаденер Хоф». Они обсуждали ряд вопросов, в том числе чтобы провести переговоры о порядке отключения правительственных линий связи генералом Фельгибелем после взрыва, а также обсуждался вопрос о заключении с нами мирного соглашения… И что я хотел бы сказать, генерал-квартирмейстер Вагнер прекрасно был осведомлен о всех военных преступлениях, которые клика Гитлера планировала провести в отношении населения на оккупированных территориях. И еще. Будучи генерал-квартирмейстером, он несет значительную долю ответственности за оккупационную политику в тылу. За политику голода в отношении гражданского населения и прежде всего за скудное питание советских военнопленных, в результате чего сотни тысяч из них погибли от голода. И как же в таком случае мы будем с ними разговаривать о мире? Нет! Каждый из них должен понести наказание за все свои бесчеловечные преступления! А что там произойдет двадцатого июля, мы с интересом понаблюдаем. Но вряд ли это как-то скажется на наших убеждениях и на наших победах…
Глава 11
20 июля 1944 года. Восточная ставка Гитлера. «Полковника Штауффенберга арестовать»
День выдался жарким и очень душным. Оно и понятно – самый разгар лета! В это время в Пруссии оно всегда такое злое. Другое дело Оберзальцберг, там температура даже в самый пик лета не превышает двадцати двух градусов, идеальное место для жизни! Ни тебе комаров, ни прочей кровососущей напасти, и потом, как это здорово – засыпать в прохладе разреженного горного воздуха!
Совещание было назначено на двенадцать часов дня в зале собраний, представлявшем собой вытянутое деревянное здание. Но фюрер задерживался, и собравшиеся генералы, понимая, что Гитлер еще не совсем оправился от затяжной поездки, решили запастись терпением.
Наконец Адольф Гитлер вышел из блиндажа для гостей, больше напоминавшего сопку с разросшимся ельником, и в сопровождении личного адъютанта штурмбаннфюрера[89] СС Отто Гюнше[90] направился в зал. Остановившись, он посмотрел на маскировочную сеть, висевшую между блиндажами. К ней было пришито множество веток, приклеены листья, комьями лежала спрессованная земля. Маскировка была настолько мастерски сооружена, что за все время ее существования над Ставкой не пролетел ни один вражеский самолет-разведчик. Инженеры постоянно держали закамуфлированную сеть под наблюдением и еженедельно что-то подправляли в необычных нагромождениях: пришивали новые куски материи, заменяли старые, придавая сооружениям более естественный вид. С высоты птичьего полета маскировочная сеть походила на неровный рельеф, рассеченный сопками. В действительности же каждая из возвышенностей являлась блиндажом, мало уступающим по комфортности самым изысканным гостиницам. На всей охраняемой площади, составляющей 250 гектаров, был проведен свет, инженеры уверяли, что его свечение безопасно и его невозможно увидеть даже с близкого расстояния. Возможно, что так оно и было, но вот солнечные лучи умудрялись пробиваться через маскировочную систему, оставляя на бетонном покрытии размазанные на земле тени.
Совещание проводилось в прежнем составе: начальник штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта генерал-полковник Альфред Йодль[91], начальник Генерального штаба люфтваффе генерал авиации Гюнтер Кортен[91], начальник оперативного отдела Генерального штаба сухопутных войск генерал-лейтенант Адольф Хойзингер, генерал пехоты вермахта Рудольф Шмундт, контр-адмирал Карл-Йеско фон Путткамер[92] и несколько старших офицеров. Через распахнутые настежь окна было видно, что фюрер приостановился, что-то сказал сопровождавшему его Гюнше, а потом ускорил шаг.
Он вошел в прохладу деревянного здания, внимательно осмотрел строй генералов, вытянувшихся в приветствии, и, небрежно вскинув руку, произнес:
– Давайте не будем терять время и сразу приступим к делу. Начнем с вас, Хойзингер. Хочется услышать обстоятельный доклад о положении наших войск на центральном участке фронта. Вы готовы?
– Так точно, мой фюрер!
– Тогда приступайте. Мы ждем!
Разложив на столе оперативную карту, генерал-лейтенант Адольф Хойзингер начал доклад.
– Ситуация на фронте продолжает оставаться сложной. В настоящее время мы уже потеряли Витебск, Оршу, Могилев, а также Бобруйск. Минск, на который мы возлагали большие надежды и превратили его в город-крепость, уже находится глубоко в тылу русских. Восемь дней военный комендант Вильнюса генерал-лейтенант Штагель[93], командуя немногочисленным гарнизоном, мужественно руководил отражением атак советских войск, превосходящих гарнизон по численности и вооружению. На восьмой день он отдал приказ остаткам своих частей форсировать Вилию и отступать в Польшу, а сам во главе небольшого арьергарда[94] еще сутки прикрывал их отход. Потом в город, подавив остатки сопротивления, вошли русские… Генерал-лейтенант Штагель покинул его в числе последних. В настоящее время колонны русских танков приближаются к городам Шауляй и Елгава. На этих участках у нас не сплошная оборона, – показал Хойзингер на наиболее уязвимые места. – Нам никак не удается восстановить свой фронт. Русские войска уже приближаются к границам Пруссии. Во многих местах зияют значительные бреши, и у нас не хватает ресурсов, чтобы хоть как-то прикрыть их. А неделю назад русские начали мощное наступление против группы армий «Северная Украина». Наступление советских войск развернулось по фронту на двести километров. Русским удалось вклиниться в нашу оборону и прорвать на всю глубину позиции «Принца Ойгена»[95], то есть до пятидесяти-восьмидесяти километров глубоко эшелонированную оборону на участке 1-й танковой армии группы армий «Северная Украина», – показал Хойзингер укрепления, проходившие к востоку от Львова. – На подконтрольной нам территории находятся многочисленные населенные пункты, превращенные в города-крепости, которые должны остановить наступление русских. Советские войска форсировали Западный Буг и окружили в районе Броды группировку, насчитывающую до восьми дивизий. В настоящий момент на подступах к Львову ведутся бои, – очертил он указкой продвижение русских армий.
Выступающих и приглашенных на совещание в коридоре встречал адъютант генерал-фельдмаршала Кейтеля[96] капитан Йон фон Фрайенд, дежуривший в этот день в ставке. Полковник Клаус Шенк фон Штауффенберг протянул ему свой портфель и попросил:
– Поставьте портфель, пожалуйста, у стола поближе к фюреру. Знаете, после ранения я очень скверно слышу, будет очень неловко с моей стороны, если я не расслышу его вопросы.
– Прекрасно вас понимаю, господин полковник, – сочувственно протянул адъютант. – Вы ведь докладываете сразу после Хойзингер?
– Именно так.
– Встаньте чуть правее Хойзингера – и будете поближе к фюреру, а я поставлю портфель перед вами.
– Благодарю вас, – стараясь спрятать чувство облегчения, произнес полковник Штауффенберг.
Шагнув вперед, капитан Фрайенд распахнул дверь перед генералами. В зал для совещаний вошли генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель в сопровождении генерала от инфантерии, представителя от сухопутных войск в штаб-квартире фюрера Вальтера Буле[97], за ними шагнул полковник Генштаба Клаус Шенк фон Штауффенберг. Закрыв дверь, капитан Фрайенд направился к столу и поставил портфель перед полковником Штауффенбергом, стоявшим рядом с Гитлером, и тотчас отошел к окну, где находился штурмбаннфюрер СС Отто Гюнше.
Появление генералов не вызвало удивления, они являлись постоянными членами Генерального штаба. Впечатление произвело появление полковника Штауффенберга (все взоры обратились к нему) с ампутированной правой рукой и с черной аккуратной повязкой через голову, закрывающей его левый глаз. Всякий раз при его появлении присутствующие испытывали некоторую неловкость. Большинство из присутствовавших генералов успели повоевать в Первую мировую войну в невысоких офицерских званиях, вынесли на собственных плечах все тяготы боевых действий, некоторые из них даже имели нашивки за ранения, но им посчастливилось избежать столь удручающей участи, какая выпала на долю бедного Штауффенберга, весьма неплохого малого из старинной аристократической семьи.
Более года назад, воюя в Северной Африке в армии генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля, он получил жесточайшие ранения, но сумел выкарабкаться и остаться в армии. Сравнительно недавно полковник Штауффенберг был назначен начальником штаба главнокомандующего запасной армией генерал-полковника Фромма и постоянно пребывал в Берлине, где локализовался штаб. В ставку фюрера Клаус Штауффенберг наведывался нечасто, лишь в тех случаях, когда требовалось доложить о состоянии дел в резервной армии. Сегодня был тот самый случай.
Рейхсканцлер Адольф Гитлер, едва взглянув на вошедших генералов, вновь продолжил изучение оперативной карты. Дождавшись, когда все займут места у стола, генерал-лейтенант Хойзингер продолжил доклад. Полковник Штауффенберг встал, задвинул свой портфель под стол и, сославшись на то, что ему нужно срочно позвонить, вышел из зала совещаний.
– Уже сейчас можно сказать, что попытка русских с ходу взять танковыми армиями Львов не удалась. Им придется обходить город с севера и юга, где их будут встречать наши части. Даже если они попытаются войти в город, то их встретит многочисленный и укрепленный гарнизон, усиленный «Пантерами» 8-й танковой…
Договорить генерал-лейтенант Хойзингер не успел – в зале неожиданно прогремел сильнейший взрыв. Взрывная волна опрокинула и переломила тяжелый дубовый стол; разметала по сторонам присутствующих; расколотила крышу зала совещаний. Послышались стоны раненых, кто-то громко захлебнулся в предсмертном хрипе. Гюнше и Йон фон Фрайенд, стоявшие у открытого окна, взрывной волной были выброшены через оконный проем на улицу. Просторное помещение наполнилось гарью и дымом; известь, поднявшаяся плотной завесой, забивалась в легкие, затрудняла дыхание.
Генерал-фельдмаршал Кейтель, стоявший едва ли не вплотную с Гитлером, увидел только вспышку, а потом все куда-то провалилось. На какое-то время он перестал существовать, а когда открыл глаза, увидел, что помещение наполнилось черным едким дымом. Он ничего не слышал, от боли раскалывалась голова, только осознавал, что получил серьезную контузию, но руки и ноги оставались целы. Прошло какое-то время, прежде чем Кейтель начал различать звуки, а потом пространство разом наполнилось стонами и криками. Через плотный горький дым просматривались тела, лежавшие на полу. Прямо перед собой он увидел раненого генерал-полковника авиации Гюнтера Кортена, судя по залитому кровью френчу, ранение у него было серьезным. Глухо постанывая, генерал некоторое время пребывал в сознании, а потом смежил веки и затих.