Разрушение иллюзии
Глава 1. Тревожное утро
В субботу спозаранку раздался звонок в дверь.
«Вроде бы никого не ждала. Кого там ещё принесло? Опять какие-нибудь установщики счётчиков или домофонов ходят? В коем веке приехала в родные пенаты на время отъезда мамы в санаторий, чтобы присмотреть за её котейкой Машкой. Думала, высплюсь от души, не надо рано вставать и готовить завтрак, не надо заниматься домашним хозяйством, но нет, ходят тут всякие по утрам… Пожалуй, затаюсь и не открою. Никого нет дома, и всё. Да и Масянька моя пригрелась в ногах, будить её не хочется» – лениво рассуждала я, нежась в постельке.
Звонок повторился.
«Вот настырные-то. Денег моих, видимо, очень хочется. Хотя рановато для них. Ладно, пойду украдкой посмотрю, кто там мне покоя не даёт» – неторопливо вставая с кровати, бурчала я себе под нос. Машка, тоже лениво потягиваясь и делая ласточку, присоединилась ко мне. Её мохнатая морда выражала полное недовольство ранним звонком. Видимо, мама спала часов до одиннадцати, и кошка привыкла к такому режиму.
Подкрадываюсь на цыпочках к двери, смотрю в глазок:
«Ба! Алька! И без звонка. Вот так сюрприз! Вычислила меня каким-то образом» – её раннее появление меня искренне удивило.
С улыбкой открываю дверь и, слегка делая реверанс, плавным жестом приглашаю нежданную гостью в дом:
– Заходите, мадмуазель.
Она, скромно переминаясь с ноги на ногу, оставалась стоять на пороге и, опустив голову, бормотала что-то невнятное себе под нос.
– Да заходи уже.
Закрывая дверь, замечаю, что её глаза такие зарёванные, зарёванные.
– Алик, что-то случилось?
– Крёс, я не хочу жить, не х-о-о-очу – медленно сквозь зубы прошептала она, сползая спиной по двери и заливаясь при этом слезами.
Её слова прозвучали в ушах, словно удар огромного колокола.
«Да уж, весело денёк начался. Вроде бы ничего такого не предвещало – она девочка уравновешенная и спокойная… и вдруг такое заявление». Я напряглась. Негу и утреннюю лень как рукой сняло.
Алька – это моя крестница. Она дочь моей одноклассницы. С её мамой Светой мы дружны до сих пор. Я крестила Альку ещё годовалую. Во время крещения, когда держала её на руках, она меня описала, хулиганка такая. С тех пор нас объединяет никому невидимая связь. Она не называет меня по имени, а придумала ласковое «Крёс». Алька была первым ребёнком Светы, родившимся в начале лихих 90-х. Света очень хотела ляльку и родила Альку.
Видя, что творилось вокруг, подруга, или вернее заботливая мама, тщательно её оберегала, я бы даже сказала, оберегала чрезмерно. Она создала для девочки «стерильную среду обитания», оградив от всех возможных трудностей и неприятностей. Мама-садовод явно передержала девочку в «домашней оранжерее», переполивала свой цветочек. Вырастила хорошую рассаду, а на лужок высадить и забыла. Результат был предсказуем: Алька выросла доброй, скромной и немного наивной девочкой. В школе она не проявляла лидерских качеств, не стремилась к выделению из общего потока, но и «забитышем» её назвать тоже было нельзя. Жизнь текла ровно и беззаботно. Ну, как говорится, что выросло, то выросло. Теперь же дождь жизненных невзгод безжалостно хлещет по её щекам, а она явно не готова к таким испытаниям.
«Странно, Света никогда не говорила мне о каких-то серьёзных проблемах в жизни дочери» – я мысленно перебирала разные ситуации из семейной жизни Светки, но не могла найти ничего, что объясняло бы её внезапное заявление: «Я не хочу жить». Для этого должно было произойти нечто поистине значительное, если не сказать – ужасное!
Алька продолжала реветь без умолку. Плач постепенно переходил в настоящую истерику, и она уже начала икать.
Лихорадочно схватив графин, я налила в чашку воды и протянула ей. Она сделала глоток, судорожно хватая воздух. Все её хрупкое тело вздрагивало, ещё глоток, ещё.
Кажется, мне удалось её немного успокоить. Слёзы немного поутихли. Обняв Альку, я тихо спросила:
– Ну, рассказывай, что случилось?
Она молчала. Было видно, как трудно ей начать откровенный разговор. В жизни Аля немногословна, а сейчас её тягостное молчание висело в воздухе словно грозовая туча. Она вздохнула, но ни одно слово не сорвалось с её губ, а в глазах читалась борьба между желанием быть услышанной и страхом открыться.
– Не хочешь рассказывать – не рассказывай. Давай просто попьём чайку. У меня есть такие вкусные печеньки. Не оторвёшься. Ты мяту любишь? – я не торопилась с расспросами, понимая, что навязанные вопросы только усилят барьер молчания.
– Угу.
– Ну и отлично!
«Надеюсь, эта травка её успокоит, ну хоть чуть-чуть. С другой стороны, пусть выплакивает спрятанные тяжёлые эмоции, а не держит внутри себя. Но что же с ней случилось? – я не понимала, с какой стороны к ней подступиться, чтобы не спугнуть, не сломать тот хрупкий мостик, который привел её ко мне. – а то закроется, и всё – пиши пропало. Клещами потом слово не вытянешь. Я-то уж её знаю».
Заваривая чайник, я осторожно наблюдала за Алькой, пытаясь оценить серьёзность её намерений. Она понуро смотрела в одну точку. Взгляд у неё был стеклянный.
«Похоже, мой поход на медовую выставку-2014, откладывается. Давно планировала сходить, но уж, как есть. Сейчас не до мёда» – решила я.
– Мне очень больно, – всхлипывая, тихо произнесла она.
Эти слова заставили моё сердце сжаться. В голову полезли страшные мысли: «Может, из института выгнали? А может, вляпалась в какую-нибудь криминальную историю и не знает, что делать, как выпутаться? Хотя вряд ли. Может, её изнасиловали, и она не сказала маме, боится, стыдно? А может… Так! Ну хватит себя накручивать. Ещё мне не хватало составить ей компанию и пуститься в рёв».
– Аль, ну расскажи, что произошло-то? Мне можно. Ты же знаешь, я никому не скажу. Давай, давай. Кому морду надо набить?
– Никому.
– Уже хорошо. Ты пей чай, пей.
Я ждала, когда подействует волшебная травка. А в памяти неожиданно в лицах всплыла история двадцатилетней давности, только участником событий была… правильно, её мама – Света. «Да уж, яблочко от яблоньки… Проблемы в Светкином семействе решаются кардинально».
Света в то время уже работала в школе и только недавно родила Альку, ей тогда годик всего исполнился, а муж подозрительно стал куда-то пропадать. Да с кем? С моей соседкой по подъезду. Я, правда, этого не замечала, но Светка включила Штирлица и вычислила предполагаемую разлучницу.
Надо сказать, что Светка моя была девушкой горячей, отчаянной, могла и коня на скаку остановить, и в горящую избу войти. Нет, не так, круче. И слона на скаку остановить, и хобот ему оторвать. Вот!
Как-то звонит мне подруга и говорит:
– Знаешь, я эту скотину вычислила и хочу прибить.
– Какую скотину? У тебя же нет коровы, – попыталась пошутить я.
– Есть одна сволочь.
И из Светкиных уст в адрес этой сволочной скотины, под которой имелась в виду та самая соседка-разлучница, полилась река такого сквернословия, мама не горюй. Я и подумать не могла, что моя подруга-педагог столь в совершенстве владеет народным сленгом. Поначалу-то я хихикнула, но потом ощутила серьёзность её намерений. Надо было спасать ситуацию, то бишь Светку. В таком состоянии она могла натворить чёрт-те что, и скотину прибить, и избу спалить, а про хобот вообще молчу.
– А как ты свой план собираешься осуществить?
И Светка поведала мне детали своего грандиозного плана:
– Я приготовила для этого тяжеленую чугунную сковородку.
– В смысле? Поджарить её хочешь?
Не оценив шутки, Светка в решительном порыве продолжала озвучивать свой план:
– Я позвоню в дверь, и когда она откроет, то я со всей силы шарахну чугуниной ей по башке! Ну, как-то так.
Света произнесла эти слова с такой силой и экспрессией, при этом чем-то грохнув по какому-то предмету, что звуковой волной из трубки мне заложило ухо.
«Боже мой, а ведь подруга говорит серьёзно». Она на взводе.
– Свет, слушай, тебя же быстро вычислят. Нам надо тщательно обдумать все детали. В конце концов, твоё алиби нужно проработать. Ты перед тем, как зайти к ней, зайди ко мне, и мы всё спланируем.
– Ща, – коротко бросила она и повесила трубку.
Я рванула к окну и стала отслеживать появление Светки у моего подъезда. А вдруг она не зайдёт? И тогда может произойти нечто ужасное. Кажется, она уже идёт, да не идёт, а прям-таки несётся совсем не девичьими метровыми шагами, размахивая пакетом в руках.
Выхожу в коридор и направляюсь к лифту. Если она не доедет на лифте до меня, то я стремглав спущусь по лестнице к этой дуре, чтобы остановить её. Лифт медленно поднимался, с каждым этажом моё сердце билось всё быстрее и быстрее. Вечность какая-то. Всё. Стоп. Лифт остановился на моём этаже. Уф-ф-ф. Я со скоростью света лечу обратно в квартиру, закрываю дверь и приникаю к глазку. В коридоре появляется Света.
Звонок, с невозмутимым видом открываю:
– Привет ещё раз, заходи.
Светка, не реагируя на мой привет, сбрасывает туфли, открывает пакет и достаёт свою тяжёлую сковородку.
– Вот она! И вот так, вот так ей, сволочи такой хочу влепить! – с соответствующим выражением лица выдаёт Светка, размахивая при этом своим орудием мести.
Я даже немного запереживала за зеркало в прихожей, так эмоционально она дирижировала сковородкой.
– Нет, Свет, не пойдёт. Смотри как надо, – я беру чугунину и делаю резкий жест над её головой, как будто сверху падает кирпич.
– Да не-е-ет, она успеет увернуться.
– Ну хорошо, а пока ты замахиваешься, она уже дверь закроет.
– Закроет, – задумчиво повторила Света.
Затем, покачав головой, бросила с досадой:
– Чёрт!
– Стоп. Давай успокоимся и всё трезво взвесим. Чай будешь?
– Давай.
– С травкой?
– Как всегда. Твой батя опять насобирал?
– Да, на сей раз аж с Петушков привёз. Есть два сорта. Какую выбираешь?
Светка задумалась, в таком состоянии выбор делать трудно.
– Давай ту, какая была в прошлый раз, ну ту, которая с холодком.
Ставлю чайник, завариваю, подсыпаю свою волшебную травку, да побольше, побольше. Надо же вернуть Светке ясность ума. Достаю печеньки, и мы начинаем чаепитие.
– Ты, как пить дать, наследишь, и тебя быстро найдут по отпечаткам пальцев.
– Это почему же? Я же дверь не открываю.
– Да, но зато ты её закроешь. Ты же не оставишь дверь нараспашку, чтобы соседи всё увидели и шум подняли, а прикро-о-о-ешь. Правильно?
– Допустим.
– Вот и всё – попалась.
– Ну и что мне делать? В резиновых перчатках идти, что ли?
– Ты меня об этом спрашиваешь, как будто я убийца со стажем.
При этих словах Светку аж передёрнуло. Я заметила, что её разум постепенно возвращается к реальности. Да-а, мятка сделала своё дело. Потихонечку за разговорами – слово за слово, Светка разомлела и даже начала улыбаться.
– А ты чего взъелась-то на неё? Как говорят, если мужик четырежды сходит налево, то по законам геометрии он вернётся в семью. Так что жди возвращения блудного попугая. Тогда и будешь думать, как с ним жить дальше и жить ли? Хорошенько подумай, поразмысли на досуге в спокойной обстановке.
– Я уже и сама не знаю. Тань, может, его лучше прибить? – делая очередной глоток, но уже с меньшей решимостью произнесла Светка.
Она смотрела на меня и ждала решения: прибить или не прибить. Вот в чём был её вопрос.
– Свет, хочется тебе руки марать? Пусть шлындает по разным доступным женщинам. Ты о себе и о дочке думай, а он ещё не раз появится на твоём горизонте, вот увидишь. Но только надо понимать, если он отец, то он и останется отцом при любых обстоятельствах. Он может быть плохим мужем, но оказаться хорошим отцом. Время рассудит.
Света моя совсем расслабилась. Даже шутить стала.
– Знаешь, Свет, через несколько лет ты будешь вспоминать этот эпизод своей жизни с улыбкой.
– Нет, не буду, очень неприятный эпизод, – она противно сморщила носик.
– Будешь, будешь, и именно с улыбкой.
Так оно и получилось. Через некоторое время блудный попугай вернулся, а она уже остыла и спокойно решила, что вряд ли у них будет крепкая семья, и ушла в свободное плавание. По прошествии многих лет мы, смеясь, вспоминаем, как разрабатывали коварное убийство предполагаемой любовницы.
– А помнишь сковородку? – иногда подмигивая, спрашиваю я.
– Помню, – заливаясь смехом, отвечает Светка.
На этот раз магическая мята тоже сработала. Алька постепенно приходила в себя, но по-прежнему не хотела рассказывать о случившемся.
«Может, она, как и её маманя, тоже имела намерения кого-нибудь прибить? А может, и прибила уже? Неужели наследственность? Может, дома поругалась? Опять: может, может, может… – мозг продолжал перебирать версии одну за другой. – Надо её разговорить, найти ту самую болевую точку. Иначе все мои потуги будут бесполезными. Возможно, она на что-то среагирует. Главное не проморгать этот момент, и тогда удастся приоткрыть завесу её чувств» – и я принялась вспоминать, как по молодости, а это было в конце 80-х и в период лихих 90-х, вляпывалась в разные истории, как выкручивалась из, казалось бы, безвыходных ситуаций, как ревела, злилась, боролась, любила, теряла.
– Аль, ты пей, пей мятку.
– Скажи, Крёс, – произнесла она, тяжело вздохнув, – почему жизнь такая несправедливая? Что я в жизни делаю не так? Почему она бьёт меня, словно дубиной, и всё чаще по голове?
– Ты думаешь, что лучше бы она долбанула тебя по жопе?
– Хм. М-да. Не подумала, ей тоже было бы больно, но зато не так обидно. Наверное, у меня чёрная полоса в жизни, – и, немного помолчав, добавила, – впрочем, как и вся моя жизнь – чёрная.
– А что в твоём понимании «больно» или «чёрная полоса»?
– Да чёрт её знает, – она снова погрузилась в свои размышления.
– Ты слышала такое выражение, что жизнь, словно зебра, имеет чёрные и белые полосы. А как ты думаешь, у тебя сейчас какая полоса? – тихонько прощупывала я почву.
– С ужасом подумала: а если сейчас у меня белая, значит, впереди будет ещё хуже.
– Это как смотреть на свою жизнь?
– Как смотреть, как смотреть… А что, надо как-то по-особенному смотреть?
– Ну, я имею в виду, ты пессимистка или оптимистка? Как в известной шутке, в которой есть доля правды: приходят на кладбище пессимист и оптимист, пессимист видит кресты, а оптимист вместо крестов – плюсы. Хотя есть и ещё одна альтернативная точка зрения, – задумчиво добавила я, а в памяти всплыл один забавный случай, произошедший с супругом.
– И какая же?
– Однажды моего супруга Алексея положили в больницу на операцию, он сильно переживал по этому поводу. Я пыталась его успокоить, но все мои потуги были напрасны. Волнение чувствовалось в каждой его клетке. У него тоже было похожее настроение, – с чуть заметной улыбкой рассказывала я. – За день до операции я подъехала на машине к больнице и попросила его выйти ко мне забрать фрукты, да и поболтать немного, чтобы нервишки успокоить, наконец. По телефону всё как-то не получалось. Он вышел. Грустный такой, идёт ме-е-едленно. Подсаживается ко мне в машину, и я давай его веселить. Но все мои потуги были тщетны. Он ни разу не улыбнулся, сидел в напряжении. Бровки домиком, глаза грустные.
Тогда я и вспомнила эту байку про оптимиста и пессимиста. А там речь-то про кладбище. Но про кладбище, как ты понимаешь, перед операцией говорить не комильфо. Только ещё больше настроение пациенту испортишь.
Вглядываюсь вперёд и замечаю аптеку, над которой красуется яркий зелёный аптечный крест. Вот, думаю, сейчас я ему тест сделаю на оптимизм и пессимизм. Мол, что ты видишь впереди? Если скажет – «вижу крест», то я прочитаю ему лекцию о том, что он пессимист и видит во всём только плохое, а надо на жизнь смотреть более радостно, с оптимизмом. Если бы посмотрел с позитивной точки зрения, то увидел бы плюс, а не крест. Но я была уверена, что плюса он не увидит.
Спрашиваю его: «Лёш, вон там впереди на углу дома, что светится?». Я уже потирала руки, но ответ убил наповал. Лёша с печальным взором, обращённым в сторону вывески, произнёс: «Аптека».
На мгновение погрузившись в мир воспоминаний, я вновь переживала тот случай, словно прокручивая старую киноплёнку. Но тихий Алькин голос выдернул меня из этого приятного оцепенения:
– Крёс, ты чего молчишь?
Алька смотрела на меня с доверием, как маленький беспомощный котёнок. И я продолжила начатую мысль:
– Жизнь вообще штука не предсказуемая, с чередой белых и чёрных полос. Алик, не стоит воспринимать чёрные полосы исключительно как трагедию всей жизни. Это, прежде всего, уникальный опыт, бесценная школа жизни, которая закаляет характер. Важно научиться видеть в сложных ситуациях не только одни проблемы, но и свои ошибки, которые привели тебя к этим проблемам, а главное – выработать навык анализировать их. Частенько мы осознаём ошибки через стресс, а надо бы через логику. Например, потеря работы может стать толчком к началу собственного дела, а болезнь – поводом переосмыслить ценности и приоритеты, начать вести более здоровый образ жизни или помогать другим, оказавшимся в такой же ситуации. Белые полосы, безусловно, приносят радость, успех и чувство удовлетворения. Ведь белая полоса ещё не гарантия вечного благополучия. Она внезапно может закончиться, и важно быть готовым к возможной следующей чёрной полосе, воспользовавшись опытом предыдущих ситуаций. Поэтому, Алька, не опускай руки. Как говорится, беды человека научают мудрости. Просто делай выв…
– Угу. Выводы делать… – резко перебила Алька, голос её звучал грустно и немного раздражённо, и через пару секунд добавила, – да, поняла, поняла.
«Прозвучало как: знаю-знаю, проходили уже, отвяжись. Похоже, я превращаюсь в дятла: долблю и долблю её. Наверно переборщила со своими экскурсами в мир психологии. Не с той стороны зашла, ну и сразу огребла от молодой поросли. Надо бы сменить тактику».
– Ну да, – немного растерянно ответила я.
– Из чего выводы делать-то? У тебя жизнь интересней была, приключений вон сколько, не то что у меня. Всё у вас было весело, а сейчас всё по-другому. По-другому, понимаешь, Крёс? – она нервно кусала губу.
– Да, неужели?! Ты ещё скажи, что у меня время спокойнее было.
– Было! Всё предсказуемо было!
– Это в девяностые-то предсказуемо? – удивлённо подняв брови, выпалила я. – Да ты просто мелкая была и про то время ничего помнить толком не можешь! Предсказуемо было в СССР, а не в 90-е.
– Слышала я про ваши лихие 90-е, когда вы с одноклассниками байки за столом травили. Всё круто, жизнь бурлила. А сейчас нудятина какая-то.
– Неужели тебе мама ничего не рассказывала о тех временах? Про Перестройку?
– Так, что-то рассказывала, но совсем чуть-чуть.
– Тогда слушай. Правда, я тоже многих деталей уже не помню, но некоторые яркие моменты в памяти всё же остались.
Алька пересела поудобнее в кресло, обняла колени и приготовилась меня слушать. А я смотрела на этот съёжившийся комочек и понимала, что ни на шаг не приблизилась к разгадке Алькиного секрета.
Глава 2. Выбор труден, но выбрать надо
– В 85-м году мы окончили школу и, как нам казалось, открыли новую главу своей жизни – под названием «взрослая жизнь». Открыть-то открыли, а в чём её суть? По нашему мнению, она заключалась в свободе действий. А не то что раньше – туда нельзя, сюда нельзя.
– Ну да, а в чём же ещё?
– Мы тоже так думали. Но во взрослом мире надо принимать решения и нести ответственность за свои поступки, а не только болтать языком, а нас к этому толком и не готовили. Да ещё и грянула Перестройка. До неё было всё стабильно и определено на долгие годы вперёд. Мы чётко знали, что нас ждёт: учёба, а затем распределение на какое-нибудь предприятие, где, возможно, мы бы проработали до пенсии или даже до конца своих дней…
Перед началом эпохи Перестройки предшествовала так называемая пятилетка вымирающих генсеков. Одним за другим покидали этот мир: Брежнев в начале восьмидесятых, Андропов в 84-м, Черненко в 85-м. И мы уже начали привыкать к таким потерям. Когда на смену старым руководителям пришёл Горбачёв, казалось бы, страна, вздохнула с облегчением. По сравнению со старыми перцами Горбачёв был самым молодым руководителем, который умел говорить без бумажки и даже улыбаться. Как сейчас сказали бы современные управленцы, с коммуникациями у него было всё в порядке. Он выходил к народу и бодро с ним общался, а не предпочитал отсиживаться в казённых хоромах или президиуме, как остальное политбюро, и лишь произносить речи с трибуны. Молодым его считали при возрасте чуть за пятьдесят. Кстати, Аль, он был единственным, кто побывал президентом СССР.
Как он говорил. М-м-м… Боже, как он говорил, да как соловей пел. Теперь точно в стране начнётся настоящая живительная перестройка и гласность, а не мертвящий застой. И народ с надеждой воспринимали всё, о чём вещал телевизор. В тот момент мы и не осознавали, что это была всего лишь морковка, щедро подвешенная перед носом на палочке: ты как ослик идёшь к ней, а она ни на шаг не приближается.
Наши родители были в напряжении, потому что их дальнейшая жизнь приобретала неопределённые очертания. Рушилось, то, что создавалось десятилетиями. А дело-то у них шло к пенсии. Что перестроит и что в итоге построит этот молодой и резвый генсек, никто предсказать не мог.
Помню, как родители на кухне обсуждали политические новости, его заграничные поездки и нескончаемые выступления Горбачёва. Отец жутко на него ругался, а бабуля поддакивала. В то время она тоже жила с нами. «Вот бог шельму метит», – поговаривал батя, намекая на родимое пятно на лысине Горбачёва, за которое его в народе прозвали «меченый». «Смотри, что делает – меняет старых бюрократов на новых» – зудели родители. Кого он там менял или на кого менял, мне, семнадцатилетней девочке, было не понятно, да и пофигу. Да и всё равно было. Главное, у меня ж теперь свобода! Главное, теперь могу говорить, что хочу и где хочу. У нас же теперь гласность! И никто не запретит. В народе даже появился стишок: «По России мчится тройка – Миша, Рая, Перестройка…». (Рая – это жена Горбачёва).
Это сейчас, обернувшись назад, понимаешь, какая же ты была бестолочь, но мне тогда казалось, что я очень даже умная, а родители просто слепые консерваторы. Мне совсем было неинтересно, что предки думали о происходящем, ведь они ничего не понимали в новой жизни, в этих грядущих переменах. Да, но на свободе надо принимать решение самим. А какое? А как? И родители тебе не могут что-либо подсказать, ведь в их жизни таких событий не было. Вот и приходилось действовать по обстоятельствам, и действовать очень быстро.
Вот такое, Аль, время было, и это только начало нашего пути. Неужели мама тебе не рассказывала, как мы с ней работали в пионерском лагере в 86-м, то есть через год после окончания школы? Прошёл всего лишь год после начала Перестройки, а первые её ростки уже давали о себе знать. Ей тогда ещё и восемнадцати не было, а мне уже исполнилось. Неужели не рассказывала?
– Не-а.
– О-о-о! Ещё то приключение. Тогда у меня не было чёткого понимания, кем я хочу быть. После восьмого класса подавала документы в торговое училище на декоратора, но моя мама была непреклонна и твёрдо сказала: «Этому не бывать!», и сама их оттуда забрала. Пришлось заканчивать десятилетку. После окончания школы решила попробовать поступить в текстильный институт. Приехала к ним с документами, там посмотрели и сказали, что не возьмут из-за состояния здоровья. По медсправке мне противопоказана работа «в вынужденной позе», у меня уже были проблемы с позвоночником. Я поверила и не стала бороться. Нет, значит, нет, не судьба. А возможно, из-за оценок не взяли, а справкой прикрылись, не знаю. История об этом умалчивает.
В школе я была твёрдой троечницей не по уровню знаний, а исключительно из-за своей лени. Однако сложилось так, что моими закадычными подружками были отличницы. В их число и попадала твоя мама.
Света уже давно сделала свой выбор кем быть, а меня штормило. Я не знала, на кого пойти учиться. Но уверена была только в одном – в институт я не пойду, потому что не сдам экзамены, а если и сдам, то плохо, и проходной балл не преодолею. Стоило ли ради этого тратить время? Больше всего меня пугал экзамен по физике и всё, что хоть как-то связанное с ней. По физике у меня была не просто тройка, а тройка натянутая. Ну не понимаю я этот предмет, хоть убей. Мозг всегда упирался и не хотел впитывать знания. Поэтому меня и штормило с будущим выбором.
Однажды, когда мы со Светой стали обсуждать, куда же всё-таки поступать, она с уверенностью гордо заявила: «Я в пед!». В то время профессия педагога была весьма престижной, уважаемой и хорошо оплачиваемой. В принципе, она мне тоже нравилась, но не из-за денег и престижа, а по-настоящему.
Я погрустнела, потому что была уверена, что она поступит в институт, а мои шансы равны нулю. Ведь тогда наши дорожки разойдутся, и дружбе конец. Но она твёрдо заявила, что ради меня пойдёт не в институт, а в педучилище, так как с моими оценками мне не видать института. Меня задела такая постановка вопроса. Хотя я-то понимала, что дело всё же не во мне, а в её неуверенности в себе.
В этот момент мимо нас проходили одноклассницы, и я спросила: «Девчонки, вы куда будете поступать?». «Мы идём подавать документы в техникум на программистов», – ответили они.
Программисты? Полиграфисты? Слова похожи. А кто такие эти программисты? Да не всё ли равно? Резко повернулась к ним: «Я с вами».
После того как, я уже сдала экзамены и прошла конкурс, оказалось, что моя будущая профессия будет связана с математикой. Меня охватила паника. О боже! Во что же я вляпалась!
Дома на меня не давили. «Главное, чтобы здоровье было» – говорил отец. Идёт, мол, девочка учиться, ну и хорошо. Но когда я им объявила, куда именно поступила, родители поразились: с моими-то оценками?
На удивление, в техникуме математика мне давалась легко и даже была чем-то интересна, но идея попробовать себя в педагогике сидела во мне глубоко и никак не хотела отпускать.
Проучившись до летних каникул, мама твоя уехала на практику в пионерский лагерь работать пионервожатой. Мы общались в пересменку, когда она приезжала домой в Москву.
Однажды, не выдержав, я спросила, можно ли мне как-нибудь поехать с ней и тоже поработать пионервожатой? Она серьёзно проработала вопрос с моим трудоустройством, и меня без соответствующего образования взяли на самую низкую, малооплачиваемую должность помощника пионервожатого. Однако это ни капельки меня расстроило. Я же ненастоящий педагог и даже не студентка педагогического, чтобы переживать о стаже или об оценке за практику.
Я прыгала от радости, что теперь смогу хоть чуть-чуть прикоснуться к педагогике. Если мне понравится, то брошу дурацкий техникум и сделаю всё, чтобы поступить в педучилище. Пусть и с опозданием на год, но это будет мой осознанный выбор, моё желание, моя мечта, моё первое самостоятельное решение.
В основном моё детство прошло не на Подмосковной даче, а именно в пионерском лагере. Мне очень там нравилось. Светлые воспоминания о тех прекрасных временах бередили душу. Наш пионерлагерь располагался в Подмосковье, на берегу Чёрного озера. Рядом произрастал сосновый лес. В лагере числилось около тридцати отрядов. К нам приезжали пионеры-иностранцы. Среди них были и венгры, и немцы из тогда ещё существовавшего ГДР. Лагерная жизнь была очень насыщенной. Куча кружков, соревнований, зарница, конкурсы сказки и песни, кино и многого чего ещё интересного. Именно в лагере я научилась шить, рисовать, вышивать, освоила макраме, аппликацию и даже инкрустацию по дереву. Но, главное, у нас была дискотека! Навыков приобретено было много, и впоследствии они все мне пригодились.
С этими радужными образами я и отправилась в Светкин пионерлагерь покорять вершины новой профессии.
Подготовка к поездке, с моей стороны, была весьма основательной. Я волновалась, а Света меня успокаивала, мол, не усложняй, там всё просто. Каково же было моё удивление и разочарование от увиденного! Действительно, всё было настолько просто, что поначалу я даже растерялась.
В лагере не было ни кружков, ни соревнований, ни кинотеатра, ни библиотеки, ни клуба – ничего, кроме спальных мест и столовой. Хорошо, что ещё туалет не на улице. Всего в лагере – пять отрядов. В моём, младшем отряде собрались дети в возрасте от пяти до десяти лет. Как же получился такой разрыв в возрасте, спросишь ты? Да всё очень просто: тем, кому пять лет, родители добавили по годику-два, типа вундеркинд вот-вот должен пойти в школу. А тем, кому по десять, наоборот, сократили возраст. В итоге средний возраст в отряде составлял примерно шесть – восемь лет, что соответствовало младшим классам.
Дети маялись от скуки, пытались себя сами чем-то занять, а пионервожатые просто присматривали за ними. Долго зреть такое действо я не могла. И затеяла вот что.
Привезла из дома в тележке на колёсиках бумагу, карандаши, гуашь, акварель, фломастеры. Многое ещё из этого оставалось с моего детства. Я тогда очень любила рисовать. Поэтому такого добра дома было завались. В добрые советские времена ничего не выбрасывалось, а бережно откладывалось в дальний ящик, по принципу «авось ещё пригодится». И этот момент настал – пригодилось.
Вынесла столы из корпуса, добыла какую-то фанеру, сделала из неё ещё столы и открыла детскую изостудию. Дети с удовольствием начали рисовать. Даже из соседних отрядов стали приходить ребята и проситься в мою изостудию. Я принимала всех.
С теми, кто не хотел рисовать, я играла в разные соревновалки. Однажды спросила, во что дети хотят поиграть с моим участием. Ответ поразил: «поиграть в говно».
Алька хмыкнула, услышав из моих уст такое «вежливое» слово.
– Пардон за эпитет, но дети Перестройки в эту игру играли, – продолжила я. – В моём детстве игра называлась гораздо скромнее, да и проще – «в стеночку». Кидаешь мячик в стенку, он отлетает – ты через него перепрыгиваешь. Но времена меняются, и названия тоже. А правила у детей были такие: если ты задеваешь мяч, то отодвигаешься на шаг назад, последняя черта называлась «говно». Если же через мяч перепрыгиваешь, то продвигаешься на шаг вперёд, и так до почётного звания «королева», а далее уже требуется хорошая реакция, чтобы удержать титул.
И вот мы уже прыгаем, прыгаем. Конечно, я в лидерах. Ну что мне стоит перепрыгнуть мячик? Думаю, а дай-ка я им дам почувствовать вкус победы. И вот, я словно по воле случая, задеваю и задеваю мячик, откатываюсь и откатываюсь назад. И наконец вот она – последняя черта. Делаю вид, что сосредотачиваюсь, но ах-ах! Какая досада – я вновь задеваю мяч. Ну, казалось бы, всё. Проиграла и выбываю, дети продолжат играть, а я бесшумно удалюсь по своим вожатским делам. Но не тут-то было. На весь лагерь раздался восторженный детский крик: «Таня говно!». Однако неожиданно о себе такое услышать.
Все, кто рисовали, побросали карандаши и прибежали посмотреть на героя. Такой минуты антиславы я ещё не испытывала. Но дети поняли, что невозможного в жизни нет, и победить можно даже такого великого профи, как я.
В столовую дети ходили не строем, а висли у меня на руках. Причём они воспринимали моё внимание как награду за свои достижения на конкурсах рисунка или в отрядных соревнованиях. А соревнования порой были самые неожиданные, например, кто первый уснёт.
На общих планёрках у директора лагеря мне постоянно делали замечания за непедагогичное поведение. Приходилось выслушивать недовольные высказывания пионервожатых других отрядов о том, что дети убегают ко мне, и им сложно контролировать своих подопечных. Мне выговаривали: «сразу видно, что у тебя нет педагогического образования», «ты не знаешь метод воспитания такой-то», «у тебя дети виснут на руках, вместо того, чтобы ходить строем», «ты не приучаешь их к дисциплине», ты… ты… В течение смены недовольство коллег в мой адрес постепенно нарастало. Тучи сгущались.
Как-то в отряде произошёл случай, который чуть не покалечил мою жизнь. Пропал ребёнок. Мальчонке было всего десять лет. Тогда, в 86-м, в окрестностях нашего пионерлагеря ошивался маньяк-педофил. По этому поводу к нам в лагерь специально приезжала милиция. Помню, нас экстренно собирали на планёрку для инструктажа и показывали ориентировку.
Наш лагерь был окружён большими кукурузными полями. Кукуруза зрела, колосилась и манила к себе. В свете полученной информации царица полей только усугубляла обстановку.
И однажды к тихому часу мы недосчитались одного ребёнка. Обыскали весь корпус, но его нигде не было. На уши поставили весь отряд, потом весь лагерь. Какой уж здесь тихий час. Детей расставили в цепочку и начали прочёсывание территории. Безрезультатно. Тогда приняли решение звонить в милицию. Мои коллеги пошли в штаб, а я вернулась в отряд.
Представляешь, Аль, какая ответственность висит на тебе в восемнадцать лет? Но не ответственность пугала тогда, а факт пропажи ребёнка. Что с ним? Страшно было подумать.
Алька заворожённо слушала.
– Ну, нашли? Живой? Или…? – её глаза стали наполняться слезами, видимо, она уже представила сию трагедию в красках.
«Фантазёрка, однако» – мелькнула мысль.
– По возвращении в пустой корпус, – продолжила я свою историю, – моё внимание привлекла неубранная кровать. Одеяло небрежно свисало до самого пола. Откинув край одеяла, я увидела свернувшегося клубочком спящего на полу мальчишку. Маленький комочек сладко сопел. Наверно, ему снилось что-то приятное. Мягко дотронувшись до его руки, я прошептала:
– Зачем ты спрятался?
Он открыл глаза и также тихо произнёс:
– Я хотел пошутить, а потом напугать, когда все уснут.
Надо сказать, и впрямь, шутка удалась. В этот момент во мне боролись разные чувства. С одной стороны, мне хотелось просто прибить его, с другой – прижать шутника к себе. Но ни то, ни другое сделать не удалось.
Отправив шутника в штаб, чтобы он оповестил всех о том, что нашёлся, я медленно направилась к кровати, почувствовав себя как-то странно. Такие ощущения мне не доводилось когда-либо испытывать. Мои ноги потеряли чувствительность, и я рухнула на кровать. И вправду, странное состояние, когда ты всё видишь, головой и руками шевелишь, а ног у тебя нет. Их просто нет! Словно находишься в безвоздушном пространстве, где нет ни границ, ни опоры. Чуть приподнявшись, я посмотрела на тело – ноги были на месте, но я их не чувствовала. Прикусив губу, от понимания своей беспомощности, по щекам покатились слёзы. Мозг мгновенно нарисовал страшную картину: ты беспомощная лежишь прикованная к кровати и медленно умираешь, а рядом сидит мама и кормит тебя с ложечки…
В отряд стали возвращаться дети. Они столпились рядом и жалостливо смотрели на меня. С тех пор ненавижу жалость! Она убивает, она истощает, она отнимает надежду. Кто-то из них даже начал всхлипывать. Ну, всё, похоронили заживо.
Несмотря на физическую беспомощность, внутри меня жила сила, способная вернуть к жизни. Через несколько часов чувствительность постепенно стала возвращаться к ногам, и вскоре я поднялась. Но сильный стресс, который я испытала тогда, жив в моей памяти до сих пор.
На этом приключения в пионерском лагере не закончились, я бы сказала, что события продолжили бить ключом. Бегающий рядом маньяк никуда не делся, да и постепенно нарастающий конфликт с руководством лагеря тоже. Я стала сомневаться в своём выборе. А вообще, моё ли это? Начались метания. Может, бросить эту затею и остаться программистом? А что – тоже интересная профессия. Но получается, что я просто испугалась трудностей и рванула в кусты? До конца смены оставалось ещё двадцать дней…
В какой-то момент в нашем отряде стали происходить странные вещи. Двое мальчишек, один пяти лет, а другой десяти, постоянно дрались. И старший, Дениска, постоянно обижал малого. С ним разговаривали мои коллеги, проводили воспитательную работу, но всё было бесполезно. Его наказывали, но ничего не помогало. Он продолжал и продолжал обижать мелкого.
Однажды пионервожатые строго предупредили его, мол, ещё раз обидишь малого, то мы тебя серьёзно накажем. Я не вмешивалась в педагогический процесс. Как говорится, плыла по течению в ожидании окончания своего срока.
Каждое утро в нашем лагере начиналось с отрядной линейки. На ней дети выстраивались в ряд, и им рассказывали о распорядке дня. Так было и в то утро. Но инцидент повторился вновь. Внезапно старшой резко развернулся и наотмашь ударил малого, тот упал на траву и закатился в истерике. Старшой сорвался с места и убежал, не реагируя на крики пионервожатых.
Мы не придали этому значения, подумав, что он просто побегает-побегает и вернётся. Но внутри всё-таки появилось некое беспокойство: а вдруг он выбежал за территорию лагеря, а ведь где-то рядом мог быть маньяк? Ни к обеду, ни к тихому часу Дениска не вернулся. Как и в прошлый раз, мы организовали поиски. На этот раз его нашли дети и позвали меня.
Мальчишка забился в беседку под лавку и плакал. Дети, стоявшие вокруг, смеялись над ним и показывали на Дениску пальцами. В тот день я впервые столкнулась с явлением, которое впоследствии стало известно, как буллинг. Тогда, конечно, никто из нас и не слышал эдакое словечко. Я попыталась подойти к мальчику и протянуть к нему руку, но он издал громкий визг, как будто его ударили палкой. Отправив детей в отряд, я осталась с Дениской вдвоём. Ребёнок, как забитый волчонок, боязливо и недоверчиво смотрел на меня из-под лавки.
– Знаешь, Деня, иногда люди не понимают, как это больно, – сказала я, стараясь вложить в свои слова всю теплоту и поддержку, на которые была способна моя молодая душа.
Разговаривая с ним на разные темы, я постепенно становилась для него не просто спасителем, но и другом. Он понемногу расслаблялся и наконец-то принял протянутую мною руку. Дениска вылез из-под лавки и категорически заявил, что в отряд не пойдёт.
Мы пошли гулять по лагерю, болтая про книги, про увлечения, про путешествия. Для своих лет парень оказался очень начитанным и разносторонне развитым. Он увлекался авиамоделизмом и даже участвовал в соревнованиях, умел играть на баяне. Мы медленно бродили по лагерю, а Дениска читал мне стихи.
Постепенно разговор перешёл на выяснение причин драк с малым. И оказалось, что этот маленький засранец исподтишка очень больно щипал Дениску за попу, за ногу, за спину. В ответ на резкую боль Дениска наотмашь толкал малого, и тот напоказ закатывал истерику. Парень показал мне много синяков. От увиденного я ужаснулась. Куда мы только смотрели?
Мы договорились с Дениской, что на линейке я всегда буду стоять у него за спиной и вести наблюдение, и как только малой его ущипнёт, чтобы он не давал сдачи, а просто посмотрел на меня. Когда Деня успокоился, мы вернулись в отряд. Поведанную Дениской историю я рассказала коллегам. Света провела в отряде профилактическую работу с детьми, но это совсем другая история.
– А почему мама этого не видела, а ты заметила? – спросила Алька.
– Мама держала в фокусе весь отряд, а это, на минуточку, тридцать человек.
– С вами же ещё третья пионервожатая была, она тоже ничего не видела?
– Эта третья на глазах детей крутила любовь с пионервожатым другого отряда, и ей было не до них. И дети всё понимали. Итак, идёт линейка, – продолжила я. – Стою неподалёку, наблюдаю за этой парочкой. Смотрю, малой озирается вокруг и осторожненько меняется местами с рядом стоящими детьми, постепенно приближаясь к Дениске. И действительно тянет руку и щипает его за попу. Тот от боли вздрагивает, но, как мы и договаривались, поворачивается и смотрит на меня. Не дождавшись удара, малой падает на траву и начинает изображать жертву.
«Ах, ты, маленький засранец!» – подхожу к нему, поднимаю за шиворот и несу в корпус. Он орёт, ногами болтает, угрожает мне, что расскажет всё старшей сестре, а та уж разберётся со мной. Сестра его тоже отдыхала в нашем лагере, только в первом отряде. А первый отряд населяли возрастные «пионеры», которым уже было по шестнадцать-семнадцать лет.
– То есть, Аль, прочувствуй ситуацию, когда маме твоей семнадцать лет и некоторым «пионерам» столько же!
– И что дальше?
– О-о-о! – протянула я. – А дальше события развивались быстро и нестандартно. Проведя воспитательную работу с маленьким засранцем, я его отпустила, и он стремглав рванул жаловаться сестре. Через некоторое время к нам в отряд буквально влетела подобно фурии его разъярённая сестра. Она орала и материлась. В тот момент меня в отряде не было, поэтому все помои в матовой форме и с угрозами вылились на головы моих коллег. Педагоги зависли. Их не учили отвечать подопечным в такой же манере. Меня тоже не учили, но я ж не педагог. Мне легче.
Света разыскала меня и эмоционально поведала о поведении сестры маленького засранца. О том, как они стояли и слушали её оскорбления и угрозы и ничего не могли сделать. Просто не имели права грубо ответить хабалке. «Безнаказанно такое оставлять нельзя!» – рассуждала я тогда. Надо сказать, что первый отряд был маленькой дружной бандой. Именно бандой, а не отрядом. «Пионеров» в лагере побаивались, они открыто хамили пионервожатым. Без разрешения покидали территорию лагеря, опаздывали к отбою, а это, после десяти часов вечера. Уединялись в кукурузных полях, курили и занимались там любовными утехами. Однажды я даже стала этому случайным свидетелем. А по округе продолжал бегать маньяк. Представь себе, что чувствовали в этот момент пионервожатые?
Света отговаривала меня идти к ним в отряд, в их бандитское логово, но, зная мой резкий характер, поняла, что это бесполезное занятие. Для меня такое поведение неприемлемо. Хамские поступки нельзя оставлять безнаказанными. В общении с такими людьми интеллигент всегда проигрывает. Если хочешь, чтобы тебя человек понял, разговаривай с ним на его языке, доступным для его понимания. Я отодвинула Макаренко с Ушинским в сторону и пошла разбираться по понятиям.
Вперёд! За правду! Подростковый максимализм, видимо, ещё не выветрился из меня. Света, переживая, чтобы я лишних дров не наломала, решила подстраховать меня и составила компанию.
Резко открыв ногой дверь, я ворвалась в палату, где сидела сестра маленького засранца и ещё две «пионерки», и басом рыкнула, чтобы все вышли, кроме неё. Она сразу начала хамить и материться. Быстрым движением руки я прижала её к стене. Речь моя была короткой и суровой.
– Крёс, ты что, дала ей в морду? – перебила меня Алька.
– Вообще-то, это не педагогично, – усмехнулась я в ответ, – Ответ был следующим: «Запомни, девочка, на каждую силу найдётся другая сила. Все твои выходки отразятся на твоём маленьком братце. Подумай об этом». Фурия зависла, её взгляд застыл. У неё был шок.
Смысл я передала кратко и вежливо, ну как могла, вежливо, языком, доступным для её мозга и ушей. Света тоже стояла как вкопанная и слушала мою речь. В тишине мы вышли из первого отряда и молча дошли до своего корпуса. Я видела, как Свету трясло от волнения. Мимика её выдавала.
– Да не переживай ты, тебе ещё только семнадцать, в других местах успеешь наработать свой авторитет, – отшучивалась я. – А этих хабалок надо ставить на место сейчас, потом будет поздно.
Поскольку я заварила всю эту кашу, то и на вечернюю планёрку было решено пойти мне одной. Тем более что сверху поступила команда, чтобы я обязательно присутствовала.
Надо сказать, что шла на эту планёрку, как Иисус на Голгофу. Я чувствовала, что меня там ждёт большой сюрприз. Скорее всего, фурия уже наябедничала. «Ну и будь что будет» – рассуждала я..
– Аль, а ты, что предприняла бы в этой ситуации?
– Не знаю, а что я могу сделать-то?
– То есть ты бы сдалась, я правильно понимаю?
– Их же много, а я одна. У них власть.
– Если ты понимаешь, что проигрываешь битву, то почему бы не рискнуть с нестандартным ходом? А возможно это шанс?
– Можно и попробовать? – вяло ответила она.
– Не-е-е, так дело не пойдёт. Что я из тебя вытягиваю слова. Ты по характеру не борец? Зачем напрягаться, если всё предрешено, так?
– Ну да.
– Пять баллов. Аль, это у нас тогда в Союзе было всё предрешено на много лет вперёд, а сейчас надо видеть и использовать свои шансы. Бороться.
– Да какие у меня шансы?
– А собственно, что у тебя произошло-то? – резко меняю тему.
Я смотрела на неё в упор: «Опять насупилась. Молчит. Не сдаётся. Упрямая такая. Чёрт возьми! Давить на неё не надо, а то совсем закроется. В общем-то, Алька – девчонка смышлёная, схватывает мысль на лету, но лени-и-ивая. И в кого такая? Маманя-то у неё – пчёлка, летает, крутится. Стоп. Речь не об этом. Чтобы оторвать попу, должно произойти что-то из ряда вон выходящее. Но сейчас вроде именно тот серьёзный случай, но попа всё равно не отрывается. Как говорится, «это другое». Конечно, «другое». В данный момент она не в том состоянии, чтобы что-то анализировать, просто у неё над логикой преобладают эмоции, не позволяющие трезво рассуждать. Эмоции. Ключевое слово – эмоции! Надо их гасить. Но думаю, что на корочку Алька мою историю всё же запишет, а потом и обдумает. В аналитических способностях крестнице не откажешь, М-да, с кондачка взять не удалось».
– Ладно, поехали дальше, – не дождавшись ответа, делаю плавный жест рукой, как бы вовлекая её в события той давней планёрки. – В кабинете директора лагеря уже все собрались, видимо, пришли пораньше, чтобы обсудить происшествие в первом отряде. Что было рассказано директору этой девицей, одному богу ныне известно. И, скорее всего, у них для меня было уже готовое решение.
Внутри что-то подсказывало, что сейчас на мне будут отрываться все присутствующие на планёрке. Впереди маячил звонкий пендель. И я пошла ва-банк.
– Вы знаете, что происходит в первом отряде?
– Знаем, знаем, наслышаны о твоём недостойном поведении. Несчастная девочка так плакала, так плакала, у неё столько синяков…
Интуиция меня не подвела. Сие не было для меня неожиданностью, но, чтобы такое сочинить, надо быть хорошим фантастом. Надо же, как она умело и изящно сманипулировала взрослыми людьми. Сплела такую паутину лжи, что эти, прости господи, педагоги как мухи попались в её ловушку. Да уж, мне ещё не приходилось сталкиваться с настолько коварными интриганками.
– А вы спросили, откуда у неё синяки? А я вам скажу откуда. С кукурузных полей. Когда, падая без порток, улепётывала от меня.
Пионервожатые раскрыли рты.
– Да-да. Именно когда вы пили чай, ваши дети занимались любовью в зарослях. Вы что их родителям скажете? Откуда у них дети через девять месяцев? Вы им про меня будете рассказывать?
Я поведала им о поведении маленького засранца в своём отряде, которого «крышевала» его сестра, позволяя ему безнаказанно себя вести. Да-да, то была та самая девица, которая выставляла себя несчастной потерпевший.
Рассказала я и про курение пионеров в той самой кукурузе. В мои школьные времена курение среди подростков не было распространено. В школе мы лишь шёпотом обсуждали тех, кто из наших одноклассников отважился попробовать сигареты. А в пионерлагере, в котором я отдыхала в детстве, курящим был только один парень – сын старшей пионервожатой. Он выпендривался, взрослого из себя строил и понимал, что ему за это ничего не будет. Но теперь же у нас наступила свобода, у нас Перестройка, и дети массово взяли в зубы сигареты.
– Вы что, хотите, чтобы они своими сигаретами спалили все кукурузные поля? Как думаете, кто тогда будет отвечать?
Я сыпала и сыпала аргументами и вопросами, на которые у них не было ответов. Меня мочили сообща всем педагогическим составом. Словесная битва продолжалась около двух часов.
Вернувшись в отряд около полуночи, хотелось по-тихому прокрасться, упасть на кровать и раствориться в небытие. У меня было такое чувство, что я побывала среди вампиров. Вспомнился фильм «Вий», поставленный по Гоголю, который я посмотрела ещё во втором классе. Фильм оставил неизгладимое впечатление на детский мозг.
После планёрки я ощущала себя как мёртвый Хома после атаки вурдалаков. М-да. Детские воспоминания нахлынули.
В отряде меня с нетерпением ждали коллеги. Поэтому, как только моя тень появилась в дверном проёме, сразу посыпались вопросы:
– Ну что, тебя выгнали?
– Нет.
– Влепили выговор?
– Нет.
– А что тогда?
– Весь первый отряд решено досрочно отправить домой.
– А как это получилось? – недоумевая, наперебой спрашивали они.
– Девчонки, давайте завтра всё расскажу, – язык еле ворочался.
На проводы первого отряда я не пошла, огромная слеза не прокатилась по моей румяной девичьей щеке. В целях безопасности детей и своих подчинённых директор тогда принял верное и жёсткое решение. А то ведь можно было ответить не только должностью, но и головкой, то есть уголовкой.
После отъезда первого отряда маленький засранец стал милым и послушным малышом. Он уже не приставал к Дениске и даже стал немного сторониться его. Как-то я спросила его, почему он задирался на более старшего мальчика. Он долго молчал, а потом изложил свою детскую мысль:
– Я просто… хотел показать, что я смелый, – наконец выговорил он. – Все же так делают.
К такому ответу я не была готова:
– И ты думал, что такой поступок делает тебя героем? Да ты просто хулиган, который всё делает напоказ!
Он покусал пухлую губку и уставился в землю.
– Скажи мне, что будет дальше, если ты нарушишь правила ещё раз? – спросила я, наклонившись ближе.
Он задумался, потом тихо произнёс:
– Меня накажут.
– Верно, – кивнула я. – Но главное – ты сам должен понимать, как ты относишься к людям, так и люди будут относиться к тебе.
Очередное утро в пионерлагере, как всегда, началось с сюрприза. Ко мне подошёл Дениска и хитро потянул меня за руку.
– Куда ты меня тянешь?
– Не скажу, пойдём, Таня, пойдём.
Мы подошли к той самой беседке, где он когда-то плакал под скамейкой. В ней сидел симпатичный импозантный мужчина лет тридцати в белой рубашке и с огромным букетом роз. «Вот тебе и на… Жениха, что ли, привел? Хорошего подобрал. Есть у тебя вкус, Дениска. Молодец!» – я уж было размечталась, да не тут-то было. Вдруг на горизонте, откуда не возьмись, появился силуэт какой-то тёти. Мать его, то есть Денискина мать. Надежды рухнули враз.
– Таня, это мой папа. Я ему про тебя всё рассказал, – довольно сказал Дениска.
– Наябедничал, значит, – улыбаясь, говорю я.
– Нет, что ты, Таня. Нет.
Я нежно приобняла его за плечо и немного прижала к себе. Вручая мне букет, Денискин папа начал торжественную благодарственную речь:
– Спасибо вам за сына.
– Да мне-то за что? Спасибо за сына, жене скажите, – я перевела взгляд на подходившую к нему тётю.
– Я хочу забрать его сегодня из лагеря, – поведал папа.
Меня решение отца не просто расстроило – это был удар, но я понимала, почему он хочет это сделать. Такое ребёнку пережить, не дай бог – и несправедливость, и буллинг.
Я смотрела вслед уходящему Дениске, а к горлу подкатывался комок. Мне очень не хотелось, чтобы этот мальчишка уезжал. Чувство потери, охватившее меня, было настолько сильным, что я едва сдерживала эмоции, чтобы не расплакаться. Но сдержаться всё же не смогла и разревелась. Так и сидела в пустой беседке, сжимая в руках букет, а слёзы текли по моим щекам и капали на лепестки роз.
– Аль, ты бы видела его глаза? Его забавные веснушки, рассыпанные по носу, как крошечные солнечные пятнышки.
– Кого? Папы?
– Да, причём здесь папа, – немного с удивлением бросила я. – Денискины глаза. В них светилась такая чистая, непосредственная радость, такая бескорыстная любовь к жизни, что сердце сжималось от нежности и тоски. В его глазах была именно та искренность, которой так не хватало во взрослом мире. И только, когда он ушёл, пришло осознание того, насколько глубока была моя привязанность к этому мальчишке. Хотя мы провели вместе всего две с половиной недели, но эти несколько дней оставили в моей душе след, глубокий и незабываемый. Видишь, я до сих пор его помню, а не папу.
Вернувшись с цветами в отряд, я спровоцировала моих коллег-пионервожатых на вопросы, что да как:
– Откуда букет?
– Из лесу, вестимо.
– Это розы-то? – с прищуром спрашивает наша третья пионервожатая, – колись давай.
– Была попытка выйти замуж, но всё закончилось банально – в беседку вошла жена. Упс!
– Ну ты её тихонечко локотком в сторону и подвинула бы, – не унималась шутница.
– Чужого не берём, – категорически заявила я, положив руку на плечо Светки, тем самым показывая коллеге, что у нас с подругой единые жизненные принципы. – На чужом несчастье своё счастье не построишь. Так нас учили родители, так нам говорили бабушки.
Нам уже исполнилось по восемнадцать лет, а Света совершеннолетней стала только в лагере. Хоть мы и были девчонки что надо, уже на выданье, но скромные, а эта шутница в наши годы уже имела богатый опыт. Мы удивлялись, откуда только эта охотница за чужими мужиками взялась-то? И где только успела будущая педагогиня приобрести такие навыки?
Денискин букет был, как бы признанием правильности моих решений, основанных исключительно на интуиции. О навыках тогда речь и не шла. Букет потом ещё долго радовал нас, покоясь в трёхлитровой банке и благоухая. Кто б мог предположить, что нам в пионерлагере будут дарить цветы?
С момента моего порыва в сторону педагогики прошло чуть больше половины смены, а приключения все продолжались и продолжались. Часто кому-нибудь приходится иметь дело с лунатиками? А мне таки довелось.
Казалось, что после отъезда первого отряда и Дениски наступили серые пионервожатские будни. И всё как-то само собой улеглось. Маленький засранец успокоился, дети рисовали, обед по расписанию, в кукурузе никто не резвился, маньяк не появлялся. Пионервожатые соседних отрядов попритихли и больше не выедали мне мозг. И вроде вся лагерная жизнь вошла в спокойное русло. Однако ночью произошло нечто, что я помню до сих пор.
У нас, у пионервожатых, не было своей комнаты, поэтому наши кровати располагались в общем коридоре вдоль стеночки. Было в этом и какое-то преимущество – лежишь и сразу видишь три детские палаты. Не надо ходить вдоль них и смотреть, спят дети или нет. Но была ещё и четвёртая палата, расположенная особнячком. Её отделяла коридорная дверь.
Вечерело. Отбой. Как всегда, уложили детей. Ходим, смотрим. Вроде шёпот прекратился, и стало слышно детское посапывание. Уже и не помню, кто из нас прикрыл эту дверь. Ну, прикрыл и прикрыл. Легли спать и мы.
Неожиданно просыпаюсь ночью от ощущения, что мимо меня что-то двигается… или кто-то идёт. Смотрю, и правда идёт к коридорной двери Петров из первой палаты. Я ему тихонечко:
«Петров, стой. Ты куда?».
Останавливается и молчит. Потом опять начинает движение. «Какого чёрта молчит?!» – я чуть громче: «Петров, стой. Куда ты идёшь?».
Опять останавливается, выдерживает паузу и потом опять движется к двери. От шёпота просыпается Света и тоже начинает наблюдать этот спектакль одного актёра. Голос у неё погромче моего будет: «Петров, стоять!».
Не останавливаясь, тот подходит к двери и замирает. Встаю и подхожу к нему. Он стоит спокойно, и, к моему удивлению, с открытыми глазами.
«Ты куда идёшь?» – негромко опять спрашиваю я.
И в этот момент раздаётся грохот по другую сторону коридорной двери. Кто-то со всей дури барабанит с обратной стороны. В голове за секунду пролетело …дцать версий происходящего типа такой: «мы не закрыли входную дверь в корпус, и сейчас кто-то посторонний стоит за ней! О боже! А вдруг, маньяк проник в отряд?».
От этой мысли по моей молодой девичьей спине пробежали мурашки, резинка, и та от страха ослабла, и пижама медленно начала сползать до колен.
Одной рукой держу штаны и прикрываю собой Петрова, другой открываю дверь. От увиденного мурашки увеличились в размерах, резинка лопнула окончательно, пижамные штаны упали ещё ниже, появилась и первая седина. В дверях стоял Петров! На мгновение почувствовалось небольшое помутнение сознания: «Нет, это всё сон. Это всё сон. Я просто устала. Нет, эти глюки всё из-за недосыпа. Я не сплю. Я не сплю…».
Да, и всё-таки это был Петров. Только Максим Петров, а не Олег Петров. Просто братья-близнецы жили в разных палатах. Они были не только близнецами, но ещё и лунатиками.
Максим также спокойно стоял с открытыми глазами. Эти братья-лунатики, как зеркальные отражения друг друга, стояли с открытыми глазами, словно двое из ларца одинаковы с лица. Мы со Светой оторопели и не знали, как себя с ними вести. Сначала, чтобы разбудить, решили их тихонечко потрясти – реакция ноль. Стоят как столбы. Потом повысили голос – ноль. Тогда попробовали развести их по палатам – они послушно пошли за нами. Уф-ф-ф!
Всю оставшуюся ночь мы со Светой не спали и ждали ещё кого-нибудь в гости. Периодически вставали и проверяли, как там они, но наши детки спали как младенцы.
На следующий день мы переселили Олега в палату к Максиму. Кстати, наше решение вызвало удивление у третьей пионервожатой. Она всё продрыхла, и проходящее мимо неё ночное действо даже не разбудило её.
Позднее мы позвонили родителям и сообщили о ночном происшествии. Мама прилетела на следующий день и забрала ребят. Она очень долго извинялась, что не предупредила нас о таком заболевании детей, как лунатизм. А нас никто и не инструктировал, как вести себя с лунатиками. Да и на первом курсе педучилища такого не преподавали. И пришлось опять интуитивно принимать решение и брать на себя ответственность за исход эксперимента.
Пижаму я, конечно, починила, резинку подтянула, но поняла, что это ненадолго. Поэтому задумалась о приобретении подтяжек. Лето заканчивалось. До конца смены оставалась неделя, и надо было уже принимать решение – идти в новую профессию или нет. Ведь скоро предстояло возвращаться на учёбу в техникум.
Последние дни смены в пионерлагере прошли спокойно, и можно было насладиться работой с детьми. На планёрки я перестала ходить, там девчонки отдувались без меня. Иногда в мой огород покидывали камушки, но мне уже было всё равно. Я была близка к принятию решения.
Смена закончилась, и я снова дома. Звонит Света:
– Ну, что ты решила?
– Я не буду поступать в педучилище.
– Почему? Тебе не понравилось? Тебе трудно работать с детьми? – Света сыпала и сыпала вопросами.
– На все твои версии скажу – не угадала. Я поняла одну вещь, что с детьми у меня будет полный контакт и понимание, а вот с руководством – нет. Оно не будет принимать мои методы и подходы, будет долбить меня и вставлять палки в колёса. И либо меня кондратий хватит, либо я добровольно уволюсь. Да и терпеть я это точно не буду. Поэтому остаюсь программистом и продолжу обучение.
Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что приняла правильное решение. Тот месяц, проведённый в пионерлагере, запомнился надолго и многому меня научил. И как работать с детьми, и как продвигать свои решения, и как отвечать хамам, как мотивировать людей, как организовывать мероприятия, а главное, брать на себя ответственность за свои решения, и много чему ещё. Да, непросто тогда пришлось. Ведь все решения приходилось принимать самой, без подсказки родителей, без советов опытных наставников и указаний мудрых начальников.
– Ну а дальше, Аль, ты знаешь. Мама твоя стала учителем. Несмотря на пережитое трудное время 90-х, когда профессию учителя обесценили, она остаётся верна своему выбору до сих пор.
Глава 3. Ария – это ж классика!
– Ни чё се, вы там с мамой зажигали, – хихикнула Алька.
– Мы и не только там с ней зажигали. Однажды мы зажгли на концерте тяжёлого рока!
– Да ладно, мама и хеви-метал несовместимы.
– Ты плохо знаешь свою мать, – иронично ответила я. – Забавная история приключилась уже после того, когда мама закончила педучилище и получила распределение в нашу школу. И как-то раз прямо в школу невесть откуда поступили бесплатные билеты на концерт. Света позвонила мне и таким конкретным учительским тоном спросила:
– Ты арию любишь?
– Люблю.
– Значит, в эту субботу мы идём на арию. С нами ещё будет одна моя коллега, заодно и познакомишься.
И начались созвоны-перезвоны.
– Ты в чём идёшь?
– А ты в чём?
– Я платье надену, ну помнишь с рюшками такое?
– А я с выпускного шёлковое бело-голубое с люрексом, которое сама шила. А коллега в чём?
– Она тоже сказала, что в платье пойдёт.
Наконец-то наступает долгожданная суббота. Мы со Светой летим к месту встречи с её коллегой и немного опаздываем. В выходные автобусы ходили с увеличенным интервалом, а мы этот момент и не учли. Чтобы доехать до места, сменили несколько видов транспорта. Про такси вопрос не стоял. Дорого. Но нас такие трудности не останавливали. Да это вообще не трудности.
И летят уже три красотки на каблуках, только платья развеваются по ветру. Вперёд! На оперу! На классику! На бегу наговориться не можем. Подбегаем к концертному залу «Дружба», что на Воробьевых горах, а там никого нет. Может, мы адресом ошиблись? Нет, всё точно пришли. Неужели все зрители внутрь зашли? Ну, думаем, уже не пустят, ан нет – пускают. Вбегаем, в вестибюле тоже никого. Нас пропускают в зал, там уже темно, но концерт ещё не начинался. Хоть бы сцену подсветили, что ли. В кромешной тьме пробираемся к своим местам. Наконец-то уселись. Сумочки положили на коленочки, ждём-с, когда поднимут занавес…
Внезапно в темноте раздаётся адский грохот и поднимается свист. От неожиданности мы вдавились в кресла. Пошёл ударник, вспыхнули прожектора. О боже, что это? Где мы? Какой-то хаотичный набор звуков повергает в дикий восторг всех присутствующих в зале. Все рюшки на наших платьях разом встали дыбом. Блики прожекторов побежали по зрителям. Весь зал оказался битком заполнен металлистами в кожаных куртках и штанах, украшенных цепями и разными бляхами, которые поблёскивали при попадании на них световых лучей. Волосы у них были взъерошены либо висели патлами на плечах. Чертовщина какая-то!
Сидевшие рядом с нами две по виду пятидесятилетние женщины растерянно переглядывались, не зная, как реагировать на происходящее. Видимо, тоже педагоги. Через пару минут их, как ветром сдуло. Вокруг нас собралась колоритная публика, которая в такт ударнику стала выбрасывать вверх «козу», что-то невнятное петь или просто орать от переполняющих их чувств-с. Мы в своих шёлковых небесно-голубых нарядах, словно «три белых коня – декабрь, январь и февраль», как-то очень резко контрастировали с беснующейся чёрной массой. Сидим молчим. Перевариваем шок. Вот тебе и опера! Вот тебе и классика!
Прерываю молчание: «Девчонки, если мы будем сидеть, как в Большом театре, то нам лучше уйти. Предлагаю со следующей песни влиться в массы. Вы как?».
Вот уже прозвучали первые аккорды гитары следующей композиции, и в едином порыве три девицы или «три белых коня», не скажу «лошади», вместе со всем рядом взвились вверх, выбрасывая «козу». О-о-у-о!
Это были неповторимые ощущения от прикосновения к коллективному бессознательному, есть такой термин у психологов. Концерт шёл два часа. И совсем не чертовщина! На два часа мы забыли про рюшки, про наши неуместные шёлковые платья, а учительницы забыли, что они… учительницы.
Так мы познакомилась с рок-группой «Ария» и её творчеством в стиле хэви-металл. Прошло уже более тридцати лет, но до сих пор мы со Светой при встрече вспоминаем тот наш культпоход на классическое пение.
– Ой, не могу представить. Мама и металлистка, – угорала от смеха Алька. Образ серьёзной учительницы и строгой мамы никак не вязался в её голове с обликом отвязной бушующей в рюшках металлистки.
– Интересное кино получается, я правильно понимаю, что ты маму видишь только с указкой у доски? И вся жизнь мимо? Но мама ведь не только учитель, но и живой человек. Молодости, что ли у нас быть не могло?
– М-да. Ну как же вы вляпались-то?
– Ну, как-как, ария – это же классика. Певец во фраке. Чёрный рояль рядом. Других вариантов вроде и быть не могло. Ан нет! Оказалось, что могло. Допустим, я тебе говорю такую фразу: «он плавно взял кисть и поднёс её к своему лицу». Продолжи мою фразу.
– …и прикоснулся губами к её нежной коже, – при этом Алька хитро поглядывает на меня.
– А у меня по тексту следующая фраза будет такой: «понюхал её, она пахла чем-то странным, он с отвращением швырнул её в мусорное ведро».
– Мне и в голову не могло прийти, что кисть может вонять, – она захохотала, – я думала, что речь идёт про романтические отношения девушки и парня.
– Ну да, ну да, а я про ремонт. У кого чего болит… Вот так и мы с твоей маманей и попали в эту ситуацию. Как говорится, в историю можно войти, а можно в неё вляпаться. Но неожиданное развитие событий – не по плану, научило меня смотреть на ситуацию с разных сторон, а не однобоко. Как сейчас бы сказали – произошёл разрыв шаблона.
К сожалению, мы привыкли ходить «по накатанной дорожке» и зачастую не задумываемся, что другие люди могут думать и действовать иначе. Ария – значит классическое пение, и точка! И кисть из моего примера – это то, о чём думаешь в данный момент: про ремонт ли, про отношения мужчины и женщины, про природу ли, про медицину или ещё бог знает про что. И не видишь других вариантов.
И мне бы в этот момент догадаться, о чём она думает. Но нет, увлёкшись своими воспоминаниями, я упустила предоставленную мне возможность.
Глава 4. Маньяк – жизнь под угрозой
Заинтересованный взгляд Альки заставил меня продолжить свои рассуждения.
– С одной стороны, автоматизм мышления разгружает мозг и облегчает тебе жизнь. Не надо принимать сложные решения, всё идёт по накатанной, не надо много думать, всё и так за тебя давно продумали и придумали. Опять же, меньше ответственности.
А с другой стороны, шаблонное мышление мешает тебе видеть проблему и мир целиком. Не даёт выйти за рамки этого самого шаблона, искать выходы из сложной ситуации. Ведь «это мы не проходили, это нам не задавали». Такое мышление мешает тебе принимать правильные, зачастую нестандартные решения. Отсюда и разочарования, и обиды, и конфликты, и не понимание поступков другого человека, да и депрессии тоже. Когда человек мыслит шаблонами, он становится лёгкой добычей мошенника. Или, того хуже, маньяка.
– Ну и что мне делать, если я такая выросла?
– Развиваться, Аль. Развиваться. Читать, путешествовать, брать ответственность, пробовать, ошибаться и анализировать свои ошибки. Ещё лучше анализировать чужие, чтобы не допускать своих. А не зарывать голову в песок, как страус. Авось пронесёт. Только, Аль – страусовая попа-то всё равно снаружи остаётся, и прилететь по ней может о-о-очень больно, а хуже того – может и каток проехать.
Ты же учишься на программиста, значит, логика – это твой первый друг и помощник. Не принимай сразу на веру всё, что тебе говорят. Подключи свой аналитический мозг, обдумай сказанное, найди аргументы «за» и «против», и только потом принимай решение. Видишь, какая цепочка получилась. Но ведь проще же не думать.
Вот давай представим такую ситуацию. Сидит на скамейке молодой, симпатичный, модно одетый парень. И у него вроде как сердечный приступ. Ты идёшь мимо него. Он, увидев скромную девушку, просит принести свёрток, который лежит под какой-то старой машиной. Мол, когда выходил из машины, обронил, и тот укатился под неё. А ему враз стало плохо, и он не в силах нагнуться и достать его. «Девушка, помогите, там мои сердечные таблетки», – жалобно просит парень. Ты проникаешься его бедой, идёшь и приносишь ему свёрток. А там наркотик! И всё – ты уже соучастница криминального преступления. Но у этой истории может быть и продолжение типа такого: появляются люди с удостоверениями, а симпатичный симулянт начинает говорить им, что это ты подошла к нему и предложила наркоту. Он не хотел, он отказывался, но ты не отставала. У тебя в руках свёрток с наркотой весь в твоих отпечатках. Не буду дальше рисовать тебе перспективы. И так понятно, что они не радужные.
– А откуда я могла знать, что там наркотики? Я хотела сделать доброе дело, помочь человеку. Ведь ему же плохо? Надо было действовать быстро. И я действовала – спасала жизнь.
– Во-о-от! Стремление сделать доброе дело – на то и был расчёт. Я вовсе не против добрых дел, но ты не оценила окружающую обстановку. Как говорят: хороший программист всегда посмотрит в обе стороны, прежде чем перейти дорогу с односторонним движением. А ты смотрела только на него. И, во-первых, не обратила внимание, что вокруг ещё есть люди. В голове сразу должен был прозвучать вопрос: почему именно я? Да потому что он молодой, и ты молодая, с виду скромная, значит, не пошлёшь его с ходу куда подальше. Во-вторых, ты не сопоставила то, как он одет, с его старой тачкой. Тебе не показалась странным такая нестыковка?
– Я не обратила бы на это внимание, ему же плохо, надо быстрее помочь – чуть раздражённо парировала Алька.
– Опять же, на то и был расчёт: на жалость, на твою скромность и его привлекательность.
– И что мне в этой ситуации надо было делать?
– Громко попросить мимо проходящих людей прийти на помощь.
– Не подумала. Хм. Да. Действительно, простое решение. Ну как ты всё видишь?
– Печальный опыт, Котёнок, – отвечаю смеясь. – Мне никто не рассказывал, как в таких ситуациях надо себя вести. Сейчас полно всякой литературы и видео. Читай и смотри – не хочу, хоть в бумажном варианте, хоть в электронном. А тогда не было ни интернета, ни таких книг. Возможно, и была где-то специализированная литература, но где ж её искать, понятия не имели. Спасала только интуиция и вырезанные из газет заметки. Перепечатанные откуда-то вручную с помощью печатной машинки статейки считались особенно ценным материалом. Мы искали, мы просто рыли информацию. Нам было всё интересно.
– А что за печальная ситуация была?
– Не просто печальная, я бы сказала – страшная, но очень поучительная история. Мне тогда было всего семнадцать. Обучение в техникуме перевели во вторую смену, и заканчивалась она где-то к семи часам вечера. Зима, темнота, почти ночь. Путь от остановки к подъезду пролегал через арку и плохо освещался. Однажды, возвращаясь после учёбы домой, совершаю свой стандартный манёвр от остановки автобуса по направлению к арке, и меня быстрым шагом догоняет парень. А я вся такая-растакая, иду в новой чёрной искусственной шубе, она искрится под фонарями. Одним словом – «Снегурочка». Он начинает со мной знакомиться и предлагает проводить. По дороге шутит и ещё успевает мне парой фраз рассказать, что он прошёл Афганистан. В общем, герой. А герои девушкам нравятся.
«Вот, собственно, мы почти и пришли. Там, за аркой, уже мой подъезд», – говорю ему.
Но войдя в тёмную арку, он резко приставляет мне в бок нож.
«Рыпнешься, зарежу, – страшно хрипит он в ухо. – Будешь вести себя тихо и делать то, что скажу, оставлю в живых».
Он взял меня под руку и потащил в сторону лесопарка, который располагался километрах в двух от дома. Меня охватил невероятный страх. Сказать, что я испугалась или сердце ушло в пятки – это, Аля, ничего не сказать. Нож чувствовался даже через шубу. Маньяк периодически тыкал меня им, как бы напоминая, что я постоянно на острие. В ту же секунду я ощутила весь холод зимы. Паника душила, и страх сковал горло. Дышать было невозможно. Губы дрожали, лицо перекашивало. Изо рта выбивался пар, сигнализируя мне, что я ещё жива. Подсознание шептало: «Таня, беги!», но ноги словно приросли к земле. Тело оледенело, руки-ноги не слушались. Я заставляла себя делать буквально каждый шаг. Попытка позвать на помощь выглядела как беззвучное шевеление губ. Сердце колотилось та, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Дома, машины, люди проплывали перед глазами, как в чёрно-белом немом кино. Я потеряла ощущение мира, ощущение жизни. Всё. Это конец.
Маньяк крепко держал меня под руку, и когда мимо проходили люди, он вдавливал нож в бок. Я боялась, не то что крикнуть, пискнуть боялась. А он тем временем изображал из нас влюблённую пару, поэтому никто и не обращал на нас особого внимания.
На подходе к лесу люди стали встречаться всё реже и реже. И как только они отдалялись от нас, лицо маньяка искажалось страшной гримасой. Он злобно кривил губы, нервно облизывая их. Казалось, его дыхание извергало огненный пар. Один только взгляд вселял в меня невыносимый ужас. Его зрачки сверкали в темноте, словно вспышки молнии. Мой мучитель явно был не в себе. Постепенно дорога становилась всё безлюднее и безлюднее, фонари стали попадаться реже и реже, а впереди надвигался мрачный чёрный лес, с его приближением силы начали меня покидать. Страх нарастал ещё больше. В голове, словно чеканя шаг, стучало: «Убьёт, убьёт… изнасилует, а потом убьёт, убьёт, главное, чтобы не мучил, а сразу… убьёт… убьет…». Фантазия разыгрывалась с огромной скоростью, через пару секунд я уже была мертва…
Мы шли вглубь леса. Стояла гробовая тишина. После двухкилометровой прогулки по свежему воздуху сознание стало постепенно возвращаться.
«Надо же что-то предпринять. Да какая разница, всё равно умирать. Лучше уж быстро и безболезненно, чем в мучениях. А вдруг, у меня есть шанс выжить? Надо что-то придумать. Надо что-то придумать. Боже, о чём я думаю!» – каждое слово пульсировало в ушах.
Впереди стали поблёскивать лучи от фонарей, и появились чёрные контуры беседок. Он потащил меня в одну из них. Уже окончательно оправившись от шока и придя в себя, я твёрдо решила бороться. Бороться до конца.
– А зачем мы так далеко шли?
– Заткнись, – злобно рыкнул маньяк.
– Я заткнусь. Но всё же, зачем мы так далеко шли? Если ты хочешь меня изнасиловать, то зачем тащить в лес на холод. Чтобы всё отморозить? Можно было и в подъезде всё сделать.
В январе морозы минус семнадцать как минимум, а в лесу аж все двадцать пять. Но я уже не чувствовала мороза вообще. Возможно, он тоже. На мою заботу об обморожении его причиндалов он никак не среагировал.
– А зачем ты мне врал про Афган?
– Потому что вы все проститутки, только и лезете на них, на этих героев.
Вот он, хрупкий мостик моего спасения. Видимо, бывшая пассия ушла к афганцу.
– Я, например, не проститутка и на тебя не лезла, ты сам на меня полез, да ещё сюда затащил. Думала, что просто проводишь, и всё. Там же в арке темно было. Я на тебя понадеялась.
Он продолжал тащить меня к беседке. Дошли до беседки.
– Раздевайся.
– Что, прям здесь?
– Я сказал, раздевайся.
Видно было, как его трясло. А уж как меня тогда трясло, только земля под ногами и чувствовала.
– Да пожалуйста, – и стала расстёгивать воротник у шубы, а воротничок был непростой, стоечкой, да ещё ремешком затягивался в металлической петельке.
– Давай быстрее.
Хрена тебе, а не быстрее. Я продолжала и продолжала возиться с воротником.
– Не понимаю, зачем надо было столько километров идти. Хм. Если тебе только это и надо. Не понимаю. Какой в этом кайф? Помоги мне расстегнуть его.
Сквозь деревья было видно, как по освещённой дорожке прогуливалась парочка пенсионеров. Я чуть повернула голову, но он заметил моё движение. Схватил за голову и приставил лезвие к самому горлу.
– Меня в армии научили одному хитрому приёму, как выключить человека одним нажатием пальцев за ушами. Поэтому не ори. Вырублю или глотку перережу, – сдавленным голосом прохрипел маньяк, заметив мою попытку дёрнуться.
Воткнув нож в беседку, он стал давить на точки за ушами, но того эффекта, про который он говорил, я не почувствовала. Идея пришла мгновенно – надо сымитировать потерю сознания и медленно упасть. А когда он приступит к своей маньячной процедуре, то можно будет со всей силы схватить его за причинное место. Ножа у него в руке, скорее всего, не будет. Пусть хоть ногами машет, хоть руками – не отпущу и всё! Мне показалось это гениальным планом спасения.
Я стала медленно сползать по его пухлой куртке, а сама сквозь чуть прикрытые глаза наблюдать за его поведением. Однако всё пошло не по плану. На его лице появилась некая растерянность. Он на мгновенье замер. Маньяк дал слабину? Неужели? Я продолжала игру и в то же время подсматривать за его реакцией: «Ну давай, давай, начинай, делай своё гнусное дело». Но он почему-то завис: «Ёлки-палки, так ведь и замёрзнуть можно».
В какой-то момент страх ушёл окончательно. Ещё несколько минут назад мне было страшно от одного его взгляда, то теперь в голове чётко выстраивалась шахматная партия. «Давай, Таня, давай. Задавай вопросы. У него есть свои слабые места. Ищи. Маньяки любят, когда жертвы сопротивляются, страдают и просят о пощаде. Не дождётся, гадёныш! Буду тянуть время» – рассуждала я тогда.
Через какое-то время, якобы придя в себя, я тихо произнесла:
– Дима, – так его звали, – а что произошло?
Он стоял на коленях, склонившись передо мной:
– Ничего, ты упала. Я вижу, что ты другая, не такая, как все эти…
Он помог подняться, отряхнул от снега мою шубу, взял за руку и повёл в сторону дома. Я не верила своим глазам, ушам, рукам, что мне удалось сбить у него агрессивную волну. Он шёл и каялся. Рассказывал, почему он этим занимается. Поведал о том, что его предала девушка, и теперь он всем им мстит. Насчёт несчастной любви меня интуиция не подвела.
– Хочешь, я сам в милицию пойду? Ради тебя пойду и сдамся.
– Я тебе не верю.
– Я докажу. Пойдём прямо сейчас.
«Ага, прям я тебе и поверила. Скорее всего, проверяет меня. Надо его убедить, что не собираюсь убегать» – мозг работал трезво, стараясь просчитывать все ходы наперёд.
Мы вышли из леса и вошли во дворы жилых кварталов. Неподалёку располагалось отделение милиции. Он взял меня под руку и пошли в направлении милиции. По дороге он рассказывал, что давно меня заметил. И это был не сегодняшний автобус. От услышанного мне становилось не по себе, но я делала вид, что восхищена его вниманием и чувствами. Но что удивительно, ведь я его ни разу не видела. Как такое могло быть?
Мы шли и болтали о жизни. Мама у него учительница, живёт он на соседней улице, и ни в каком Афгане он не был. А с девушками ему не везёт. Да и ещё, что я особенная.
– А выходи за меня, – ни с того ни с сего выпалил он.
Это было первое в жизни предложение выйти замуж. Нет, не так. Это было первое в жизни предложение выйти замуж за маньяка. Мозг подал сигнал: «Таня, ты переборщила со своими экспериментами». Теперь передо мной стоял герой-любовник и маньяк в одном лице. Смешно – герой-любовник! А ведь ещё несколько минут назад он размахивал ножом перед моим лицом.
Подходим к отделению милиции.