Однажды на Украине
© Прокопьев С.Н., 2025
© ООО «Издательство «Вече», 2025
От автора
Идея этой книги вдохновила меня и захватила через год после начала Специальной военной операции, это произошло ранней весной 2023-го. Толчком послужила встреча волонтёров в храме Всех Святых, куда пригласили друзья, зная мой интерес к людям, проповедующим принцип «вера без дел мертва». Волонтёрское движение в направлении СВО набирало силу, все православные приходы области в той или иной мере подключились к нему, в том числе родной мой храм Ефрема Сирина, наши прихожане лили окопные свечи, собирали пожертвования жителям Донбасса, воинам.
Тот памятный вечер в Всехсвятском храме стал знаковым. На встрече опытом делился волонтёр по имени Сергей, возрастом под шестьдесят, он успел несколько раз съездить в зону СВО с гуманитарными грузами. Первый раз отправился «за ленточку» в поисках сына-офицера, с которым утратил связь с началом боевых действий, разыскал его, после чего начал возить гуманитарку в полк, где служили триста омичей. Сергей говорил эмоционально, напористо, со знанием дела, призывал не конфеты и шоколадки отправлять воинам, им жизненно необходимы компьютеры, квадрокоптеры, деньги на снаряжение, легковые автомобили. Войска испытывают острую необходимость во всём этом для ведения современной войны. Задача волонтёров – помочь армии быстрее адаптироваться к новым реалиям, не ждать, пока неповоротливая военная машина встанет на нужные рельсы снабжения своих подразделений на передовой.
В перерыве я подошёл к Сергею. Узнав, что я писатель, он, со свойственной ему пламенной энергией, взял меня в оборот: почему не пишу о войне? О ней должны повествовать не только те, кто в окопах. Одни в тылу вкладывают свою лепту в Победу плетением маскировочных сетей, а я должен писать о происходящем в воюющей стране. Вот уже год идёт война, а большинство наших граждан по сей день не представляют её особенности, не понимают и не хотят понять, что мы, живущие вдали от фронта, обязаны активно помогать ему. «Вы, – убеждал меня Сергей, – должны вашим словом доносить до людей правду о войне. Писать о бойцах, волонтёрах, предпринимателях, не жалеющих денег на гуманитарку, обо всех, кто живёт нуждами войны!»
Надо сказать, к тому времени я уже написал рассказ, он дал название этой книге – «Однажды на Украине». В первый день СВО позвонила давняя знакомая и поведала житейскую историю, которая не могла не взволновать. Произошло это в Советском Союзе более чем за сорок лет до СВО, когда и в жутком сне не могла привидеться страшная картина – Украина полномасштабно воюет с Россией. Рассказанная история красноречиво и символично говорила о глубинных истоках братоубийственной бойни, разразившейся в XXI веке, ненависти, которая в течение многих лет пестовалась среди части жителей Западной Украины, культивировалась, передавалась от одного поколения к другому, аккумулировалась в тёмных углах сознания её носителей, в подвалах памяти, где гнездятся ангелы сатаны, и, дождавшись своего часа, выплеснулась концентрированной дьявольской отравой, начала растекаться по всей Украине с запада на восток, с юга на север.
Разговор с Сергеем будто пелену снял с моих глаз. Действительно, почему обхожу тему войны? Безусловно, не мне пространно писать об окопных буднях, сражениях, но разве война только в этом? Тот же Сергей разве не объект писательского интереса? Мой современник, отец пятерых детей всего себя отдаёт сбору гуманитарной помощи, поиску денег на закупку автомобилей для фронта, запчастей к ним, нужного оборудования, целенаправленно работает с депутатами, потенциальными спонсорами, держит связь с командованием подразделения, куда возит гуманитарку. Война выдвинула его в ряды лидеров движения «Тыл – фронту» в Омске. Разве такая личность не заслуживает писательского внимания? Сергей готовился в тот момент гнать ещё одну машину, на этот раз «Ниву», «за ленточку», набивал её гуманитаркой, при мне женщина-предприниматель передала тепловизор, ноутбук.
Я шёл из храма взволнованный, заведённый, крепла уверенность: надо браться за эту тему, собирать материал, а там – как бог даст. Как правило, вдохновляют на работу конкретные судьбы, конкретные истории, реальные события. Пусть бои за тысячу километров от Омска, но прав Сергей: война в Омске тоже чувствуется, стоит зайти в военный госпиталь, посетить кладбище, где над свежими захоронениями реют флаги.
В тот же вечер я сел за телефон и составил список, с кем встретиться в ближайшее время. Друзья-волонтёры называли священников, подразделения спецназа, воинов-земляков, кто находился в Омске на излечении или в отпуске.
Среди приглашённых во Всесвятском храме был молоденький контрактник Егор, итогом его командировки на воющий Донбасс стало тяжёлое ранение и боевая медаль. С Егора и решил начать сбор материала. Через два дня мы сидели напротив друг друга, мой собеседник рассказал о своей войне – короткой, навсегда засевшей в нём.
Десять месяцев я неотступно жил этой темой, встречаясь с теми, для кого война стала частью жизни. Добровольцы и мобилизованные, бойцы ЧВК «Вагнер» и полковые священники, волонтёры, вдова погибшего офицера-десантника, вдова добровольца. Никто не высказал упрёка: разве можно писать о войне, будучи далеко от линии боевого соприкосновения? Наоборот, было понимание – поступаю правильно. Эта поддержка со стороны людей, опалённых войной, придавала дополнительные силы, настраивала на дальнейшую работу.
Збигнев Бжезинский, влиятельный американский государственный деятель второй половины ХХ века, один из идеологов внешней политики США, грозился, что будет сделано всё, чтобы в России перестали рождаться Александры Матросовы. Ошибся ярый русофоб, тысячи и тысячи добровольцев уходят на войну не ради денег, следуя принципу: это мужской долг – защищать Отчизну. К ним относится воин, вдохновивший на рассказ «Не под юбкой сидеть». Андрей – доброволец, штурмовик. Как правило, начиная первый разговор с тем или иным собеседником, объясняю, почему, не имея прямого отношения к войне, дерзнул взяться за эту книгу, какие ставлю перед собой задачи. Андрей перебил мои объяснения словами благодарности за интерес к судьбам воюющих парней. И растрогал едва не до слёз, когда вдруг предложил внести свой финансовый вклад в издание книги. «Я понимаю, – сказал, – это требует немалых денег, готов помочь в очень нужном деле». По жизни был спасателем, многодетный отец (сыну десять дет, две дочери и того младше), на войне получил два ранения, второе – тяжёлое, и вот «готов помочь в нужном деле». Такая реакция дорогого стоит. Конечно, я отказался, но ещё раз утвердился в мысли: книга нужна.
И ещё. Уже сдал в издательство рукопись, началась работа с дизайнером, и как гром среди ясного неба – получаю предложение совершить поездку в Хабаровский край на могилу моего героя. Почтить память погибшего сына звала его мама. Зачастую случается, начинаешь углубляться в тему, в орбиту вовлекаются новые и новые люди, одно знакомство влечёт за собой другое. Так получилось с рассказом «Венчание «музыканта», в его центре – боец ЧВК «Вагнер». Герой списан с «музыканта» Димы. Рассказ сложился довольно быстро, сразу «выстрелило» композиционное решение повествования. Рассказ давно лежал в папке готовых, когда позвонил Дима: не хочу ли я познакомиться с матерью его погибшего боевого друга?
После чего я несколько вечеров разговаривал по телефону с жительницей Петербурга, Лилией Георгиевной. В книге уже были вдовы погибших воинов, к ним присоединилась мама, у которой война забрала сына. Выше я упоминал, что, работая над книгой, не раз сталкивался со случаями, когда мотивацией отправки на войну было осознанное решение: нельзя оставаться дома, когда в стране война. Не романтические юноши – состоявшиеся мужчины уходили добровольцами, умело воевали, получали тяжёлые ранения, погибали. Так случилось с сыном Лилии. Из наших телефонных разговоров возник рассказ «Жетон сына». Прошло четыре месяца, мы обменивались с Лилией Георгиевной поздравлениями с праздниками, она присылала мне фотографии Петербурга, я ей – Омска. И вдруг Лилия Георгиевна приглашает меня вместе с двумя боевыми товарищами своего Жени, с кем он воевал в Бахмуте, на другой конец России в Хабаровский край, в Лучегорск. Приглашает на годовщину гибели сына, почтить память Жени в его родном городе, в его родной школе, на его могиле. Я бросил бы всё и сорвался, но, к великой досаде, на тот момент оказался в больнице, поехать никак не мог. А само приглашение прозвучало дорогой наградой и по сей день греет душу.
Даст Бог сил, тему войны на Украине не оставлю, и у книги будет продолжение.
Жетон сына
Первое октября 2023 года, идёт второй год войны на Украине. Еду в Тамбовку к месту явления Пресвятой Богородицы. Восемьдесят лет назад шла другая война, Великая Отечественная, не сравнить с нынешней по обширности театра военных действий, протяжённости фронтов, задействованных войск – советских и немецких. Война украинская – не менее жестокая. В том далёком 1943 году под Тамбовкой Богородица поспешит на помощь девушке Екатерине, отведёт её от злых людей, затаившихся от войны в глубоком сибирском тылу. Много-много позже, через пятьдесят лет, Екатерина станет монахиней Евгенией, а ещё через десять лет перед самой своей смертью построит часовню в Тамбовке в честь иконы Божией Матери «Владимирская». Перед этим образом упадёт на колени её мама в то утро, когда материнское сердце вдруг затрепещет в тревоге: Катя в беде, что-то страшное, непоправимое грозит ей. Польётся слёзная материнская молитва к Богородице, Пречистая услышит и выйдет из леса к бегущей на верную гибель Екатерине.
Часовня станет со временем алтарём храма, вокруг него начнёт формироваться монастырская обитель, да однажды в студёный декабрьский день деревянная церковь вспыхнет, сгорит свечой до самого основания. Она обязательно будет выстроена заново, засверкает куполами, но этому быть позже, а сегодня на территории будущего монастыря освящение закладного камня другого монастырского храма и тоже в честь иконы Богородицы, её образа «Троеручица».
Впервые присутствую на Божественной литургии под открытым небом, когда нет палатки над алтарём, нет навеса. Литургия происходит в границах будущего храма, фундамент залит, линия стен очерчена. Вместо крыши – небо, низкое, суровое, сплошь затянутое серыми осенними облаками. Студёно. Жертвенник, престол, действия священнослужителей – всё на виду. Служит епископ Тарский и Тюкалинский Пётр, сослужат ему игумен Серафим и иерей Геннадий. Молящихся человек сорок. Я готовился к причастию, только что исповедался у отца Геннадия, изо всех сил пытаюсь сосредоточиться на молитве и не могу: из головы не выходит беседа с матерью воина Евгения, погибшего за полгода до этого при освобождении Бахмута.
Лилия Георгиевна живёт в Санкт-Петербурге, её телефон дал вагнеровец, воевавший с Евгением. Она – учительница начальных классов, в будние дни занята; договорились эсэмэсками, что позвоню вечером в субботу, это как раз накануне поездки в Тамбовку. Время не совсем удобное для меня, после всенощной надо вычитать каноны перед причастием, ну да что делать, откладывать на неделю не хотел. Звонил с опасением: как сложится разговор с человеком с незаживающей раной на сердце. Слава богу, получился исповедальный рассказ матери, сын которой не вернулся с войны, которую непременно со временем тоже назовут Отечественной, отправив в архив безликое, отдающее канцелярщиной «специальная военная операция». Всё те же двунадесять языков ополчились против нас, и Отечество поднялось против этой орды. Сын Лилии Георгиевны пошёл добровольцем. Не один раз она начинала плакать в трубку. В один момент скажет: «Думала, с каждым днём после похорон будет легче, а оно ещё тяжелее…» Клирос поёт: «Благослови, душе моя, Господа…», а я слышу голос Лилии Георгиевны…
Последний разговор с Женей толком не состоялся. Я ехала в трамвае с приятельницей. Уроки закончились, пока проверили тетради – уже пять. Трамвай полный, час пик, на задней площадке стоим, в салон не пройти, вдруг телефон запел в сумке. Женя обычно звонил в восемь утра по московскому времени, а здесь вечером высвечивается на экране: «Сынок Женя».
– Мамуль, здравствуй! – запела трубка.
Не знаю, что со мной в тот день было, предчувствие нехорошее или что, не могу сказать ему «здравствуй, сынок», ком к горлу подкатил, стоит. Это был наш последний разговор. Женя не дождался моего ответа:
– Мамуль, я знаю, ты плачешь, послушай меня, пожалуйста. Только не плачь, пожалуйста, послушай…
Не могу вспомнить, что после этих слов было. Всегда повторял:
«Береги себя, я очень прошу, скоро увидимся».
Простите мои слёзы, не могу сдержаться. Это было в феврале, может, числа семнадцатого-восемнадцатого, до двадцатого февраля. Я потом ему отправляла поздравления к Дню защитника Отечества по телефону, но никакой реакции в ответ. Наверное, настолько было жарко и много работы, что некогда было посмотреть мои сообщения. Или связи не было.
В салоне трамвая стоял шум, кто-то ругался, даже мат услышала, на первой площадке молодёжь ехала, оттуда смех… Стоим с приятельницей, неудобно, она тоже в возрасте… Я говорю:
– Сынок, скажи, как твои дела?
– Мамочка, у меня всё замечательно, ты только береги себя.
И тут я не выдерживаю, отчего-то тревога была на душе:
– Женя, скажи мне, пожалуйста, скажи, а как может быть на войне замечательно? Что может быть хорошего на войне?
Взгляд опустила в пол, вся в разговоре, спрашиваю его с отчаянием… И вдруг понимаю: вокруг меня тишина. Физически ощущаемая тишина, будто все исчезли. Только что спорили женщины, кто-то громко разговаривал, смеялся. И вдруг тишина. Потом приятельницу спросила: «Я что, громко говорила?» Она заверила: «Нет, тихонечко, как обычно по телефону».
Говорю Жене:
– Объясни, что там может быть хорошего? Что?.. Только береги себя, Женя, пожалуйста, береги!
Сказала это, разговор прервался, подняла взгляд от пола, а на меня все смотрят. Сразу предложили сесть, место уступили, стали усаживать. Поблагодарила, сказала: через остановку выхожу. Стою, пальто на мне с капюшоном… Не знаю, кто подал пример? Чуть не каждый, проходя мимо к выходу, кто яблочко положит, кто – конфетку, кто – шоколадку. Женщина ободряюще погладила по плечу, парень обнял за плечо: «Мамочка, держитесь! Силы вам! Только верьте, молитесь за него!»
Вышли с приятельницей на своей остановке, капюшон – полный сладостей. Куда, думаю, всё это? Тут молодая женщина подходит с двумя девочками, одна класс второй, вторая года на два постарше.
– Вы не будете против, – говорю, – хочу угостить ваших девочек.
– Ой, да что вы, – заулыбалась, – они будут счастливы.
Выгрузила всё ей в сумку. С приятельницей расстались, ей в другую сторону, я присела на скамью на остановке, посидела, потом побрела домой, так было горько на душе, слёзы душили. Это был наш последний разговор с Женей. Не знаю, почему он таким получился. Всегда мы с ним хорошо говорили. У меня сохранилось видео одного разговора. Каждый день слушаю и смотрю и каждый раз новое нахожу в разговоре, в Женином взгляде.
Домой зашла, пальто сняла, и звонит невестка Наташа из Лучегорска, это Хабаровский край:
– У вас что-то случилось?
– Нет, – отвечаю, – с Женей минут двадцать назад переговорила.
Не подаю вида, что тяжело на душе.
– Женя и мне только что звонил, расстроенный, просил переговорить с вами. Сказал: «С мамой неладно. Что-то, наверное, случилось, узнай. Я с ней так хотел поговорить, а разговора не получилось, она только плакала и плакала».
Такой был у нас с ним последний разговор. Больше я сына не слышала.
Он не говорил, где конкретно воюет. Не могла смотреть военные новости. Пыталась заставить себя и не могла. В новостях постоянно говорилось о боях за Бахмут. Там был ужас, совершенно мёртвый, разрушенный город. «Хоть бы Женя не там», – думала. А он воевал в этом пекле, в штурмовом отряде.
Владыка Пётр читает Евангелие, затем совершаются ектеньи, владыка разделил между священниками и алтарниками заказные записки о здравии и упокоении. Читают про себя. Я впервые подал заупокойную записку, в которую вписал воина Евгения. Он третий в моём скорбном списке погибших на СВО. В списке тех воинов, о ком молюсь о здравии, более двадцати имён.
В апреле двадцать второго года мы потеряли Женю. У него пятнадцатого апреля день рождения, я отправила по своему обыкновению посылку в Лучегорск. Сорок лет там не живу, но меня все знают. Двенадцатого апреля звонок из Лучегорска от знакомой, заведует почтовым отделением. Понять ничего не может, всегда день в день мои родственники забирали посылки, никогда с получением не тянули, тут который день не приходят. Спрашивает: «Не уехали твои куда?»
Звоню Жене – недоступен. Звоню невестке Наташе – не берёт трубку. Да что такое?.. На следующий день, уже тринадцатого, звоню внуку Климу – тоже не берёт трубку. У меня кошки заскребли на душе: что же случилось? Женя с Наташей очень хорошо жили. Не один раз слышала от него: «Как мне, мама, повезло с женой». Но мало ли, вдруг поругались, а Наташа не знает, как мне сказать об этом, и Женя не решается. И Клим ведь не отвечает. Я ему нет-нет, денежку на карточку брошу, молодой парень. Любит меня, уважает. Не из-за денег, конечно.
На следующий день Клим перезванивает в обед:
– Бабуль, как твоё здоровье?
– Что у вас там случилось? – спрашиваю. – Никто не отвечает.
– Ты, бабуля, только не переживай, папа в командировке.
– Когда приедет?
Внук выпалил:
– В следующую пятницу.
Разговор был во вторник.
– Папа тебе не может позвонить, – Клим говорит.
– А мама?
– У неё работы много…
Неубедительно у Клима прозвучало.
– Темните вы что-то! – бросила в сердцах.
Четырнадцатого числа открывается дверь, заходит дочь Таня с мужем Кириллом. Они живут в Кронштадте. Смотрю на дочь, она бледная. Я на диване сижу, тетрадки проверяю.
– Мама, ты только не переживай, – говорит, – всё будет хорошо.
У меня первое, что пришло в голову: авария, разбился. Женя иногда ездил в командировки в Находку или во Владивосток на своей машине.
Таня села рядом со мной, заплакала и сквозь слёзы:
– Мама, наш Женька ушёл на войну.
– Как это на войну? – не могу взять в толк.
– Позвонила Наташа, попросила сказать тебе, она не может. Несколько раз пыталась, слёзы душат. Так и не набралась смелости.
Женя Наташе тоже не отважился открыться, сказал, едет в командировку в Екатеринбург в головной офис. Из Москвы позвонил и объявил: «Наташа, не волнуйся, я вернусь. Я сейчас уезжаю на Украину». Наташа обалдела: «Ну, Женя, у тебя и шуточки. Ты что, бросаешь меня?» Чисто по-женски отреагировала, уходит из семьи, но ничего путного не может придумать. Ещё он попросил повременить со звонком мне, пусть пока считаю, мол, он в командировке.
Женя до последнего держал своё решение в секрете. Потом скажет мне в телефонном разговоре, мы так с ним и не увидимся больше, скажет, много думал с началом войны. Его дед, отец мой, всю Великую Отечественную отвоевал, дядя отца и мои братья тоже офицеры, жизнь посвятили военной службе, защите Родины. Старший сын Жени, мой внук Захар, морской офицер, на сторожевом корабле на Чёрном море, тоже в зоне СВО. Он один гражданский, и его очередь защищать страну, семью. Не мог он сидеть на диване в такое время. Сейчас везде плакаты, призывающие в армию, с номерами телефонов. Женя позвонил в Москву, его спросили: срочную служил? Ответил утвердительно, ему по-военному коротко: быть в Москве тринадцатого апреля по такому-то адресу в двенадцать часов. Он втихаря уволился с работы. Утром прилетел из Екатеринбурга в Москву, а в двенадцать дня их отправили в Грозный на подготовку. Человек сто двадцать, рассказывал, летело. Две недели готовили, а потом на передовую. Наверное, это отряд «Ахмат». Я уже стала разбираться.
Тринадцатого июня контракт заканчивается, он возвращается в Россию. А у меня с десятого июня лечение в Челябинской области. Путёвку дали как онкобольной… Надо было бросить всё и мчаться на Дальний Восток. Женя отговорил, успокоил, не срывайся, тебе надо лечиться, позже увидимся. Наташа взяла ему и себе путёвки в военный санаторий в Хабаровском крае.
Долго с Женей в тот самый первый раз, как вернулся с войны, разговаривали. «Я знаю, мама, ты тоже стала ходить в церковь. Рамзан Кадыров не имеет отношения к нашей церкви, но ты мысленно молись за него, я очень благодарен ему и его бойцам, если бы не они». Благодарен, что остался жив. «Дважды, – рассказывал, – мог уйти на тот свет. Нас, русских добровольцев, оберегали его парни. Идём на операцию – чередуемся: чеченец, русский, чеченец, русский». Однажды дорогу переходили, вдруг чеченец со всей силы толкнул Женьку, отшвырнул грубо в сторону, Женя в первое мгновение психанул, что за обращение. Оказывается, тот увидел опасность, в результате пули просвистели над Женькой, а так бы ему достались. Второй раз чеченец прыгнул на него, увлёк в воронку, начался артобстрел, мина разорвалась рядом. «Когда первый раз увидел их, – рассказывал, – не по себе стало. Бородатые все, показались угрюмыми. Но настоящие воины и люди». Даже пафосно сказал: «Какие у них сердца! Два раза Рамзана Кадырова видел. В восторге от него. Это счастье воевать с такими командирами и бойцами, не жалко и умереть рядом с ними».
Договорились, я прилечу в Лучегорск на осенние каникулы, уже купила билет на самолёт. Двадцатого сентября Женя звонит:
– Мама, двадцать второго отправка.
– Куда?
– Мобилизовали меня.
Думаю, не будь мобилизации, он бы все равно вернулся туда. Они многие говорят: дело не доделано. Кто в первый раз не сломался, их тянет на войну.
Мысль, что Женя не вернётся, пришла в начале февраля, когда Наташа мне сказала… Мы договорились ничего друг о друге не скрывать, но она несколько месяцев скрывала, что Жене дали в подчинение пятьдесят человек с судимостью, которые подписали контракт с ЧВК «Вагнер». Когда открыла мне это, я ей ничего не сказала. А дочке говорю:
– Женя не вернётся.
– Мамочка, что ты такое говоришь? Разве так можно?!
– Он не вернётся.
Папа мой воевал и рассказывал, что в Великую Отечественную тоже на передовую отправляли заключённых. Так и говорил: «Как пушечное мясо их бросали в самое пекло». Пронзило меня: вот и Женька мой так же. Он не сделает, совесть не позволит, что они пойдут, а он будет отсиживаться.
В школе за всех заступался. На всю жизнь запомнила. Я работала в школе, где Женя учился. Иду мимо кабинета директора, слышу голос Жени. Он в десятом классе был. Думаю, наверное, что-то натворил, раз к директору вызвали? Мы, учителя, в кабинет директора спокойно входили, Виктор Дмитриевич Галицкий чудесный был. Захожу, спрашиваю, что случилось, Виктор Дмитриевич смеётся:
– Да вот наш праведник пришёл за друга заступаться.
Химичка у них была из натур, которые не могут не опоздать. Это было у неё хроническое. Звонок на урок прозвенел, Женька с другом Витей сидят за первой партой, вытянув ноги. Парты маленькие, а они парни высокие. Ноги вытянули на весь проход. Химичка не заходила в класс, врывалась ураганом. Женщина большая, энергичная, она в тот раз минут на пять опаздывала, наконец дверь с треском распахивается, она влетает, Женька успел убрать ноги, а Витя замешкался, не среагировал вовремя. Их было четверо друзей, так по жизни и держались – Женя, Витя, Саша, Рома. Все были на похоронах, сейчас поддерживают меня… Химичка запинается за ноги Вити, со всего маху грохается на пол, в руках несла стопку тетрадей, журнал – это всё летит во все стороны, она падает. В классе немая сцена, воцарилась жуткая тишина. Кто-то бросился помогать химичке. Она в ярости вскакивает, колготки на одном колене порваны, подбегает к Вите, хватает его за грудки, рвёт рубаху, пуговицы летят на пол, и тащит такого верзилу к директору. «Это тебе даром не пройдёт! – грозится на полную громкость. – Я добьюсь исключения из школы!» Витя пытается сказать, не надо его тащить, он сам пойдёт, она ничего не слышит, не отпускает его.
Проходит пять минут, десять. Класс делегирует Женьку: узнай, что там такое? Мой сын рассказал директору, как было дело, никто учительнице подножку не собирался специально ставить, так получилось. Инцидент в конце концов был исчерпан, Витя извинился перед учительницей, та успокоилась.
Женькины однополчане Саша Олимпус, а также Кирим Протектор, из Дагестана парень, говорили, что Женька мог не идти в тот день на штурм. Но ему совесть не позволила их отправить, а самому остаться. И ещё – он первым шагнул к дому, в котором была засада, и получил очередь из автомата.
Владыка Пётр читает молитву, которая более года звучит в наших храмах за каждой литургией. В ней мы просим у Бога силою Его дать нам Победу. Просим помощи в одолении врагов, ополчившихся на нас, жаждущих в слепой извечной злобе погубить Россию: «Воины и вся защитники Отечества нашего в заповедех Твоих утверди, крепость духа им низпосли, от смерти, ран и пленения сохрани! Лишенныя крова и в изгнании сущия в домы введи, алчущия напитай, недугующия и страждущия укрепи и исцели, в смятении и печали сущим надежду благую и утешение подаждь! Всем же во дни сия убиенным и от ран и болезней скончавшимся прощение грехов даруй и блаженное упокоение сотвори!»
Меня поддерживают Женины одноклассники, их семьи. И вагнеровцы, с кем воевал Женя. Кирим приезжал в Лучегорск, навещал Наташу. Извинился, что не уберёг Женю. Вместе были в том роковом бою. Кирим дал себе слово встретиться с жёнами, матерями всех погибших товарищей. Уже объехал нескольких. Вежливый, предупредительный. Первый раз позвонил, спросил, всё ли у меня в порядке со здоровьем. Очень удивился, что я в семьдесят три года работаю. Говорю, буду работать, люблю школу, это моя жизнь. Коллектив у нас очень хороший, не тяжело работать. Единственное, проблемы со зрением, а надо у компьютера много сидеть. Онколог говорит: освобождайтесь от гаджетов, компьютеров. А как без них? В этом году уговорила директора, я учитель начальных классов, освободить от четвёртого класса, дать продлённую группу, это легче. Директор пошла навстречу.
Кирим сказал Наташе, что никак не может решиться на поездку ко мне, личную встречу. Я его пригласила, сказала – очень бы хотела поговорить с ним, он выносил Женю после боя.
Первым из Жениных однополчан ещё в апреле позвонил Саша, позывной Олимпус. Представился, сказал, что служил с Женей, хорошо его знает. Сейчас мы напуганы, кругом мошенники, могут хоть кем себя назвать, Саша в разговоре сказал такие вещи, которые может знать только тот, с кем Женя делился личным. Женьку называет братом. Все его так называют.
Олимпус хватил в жизни лиха. Детдомовец. В первом нашем разговоре сказал:
– Всю жизнь хотел кого-нибудь называть мамой, вы не будете против?
Я поначалу смутилась – ни да, ни нет. Он ровесник Женьке, сорок три года. По логике, если он говорит «мама», я должна сыном называть, но у меня один сын – Женька. Поначалу сердцем не приняла эту просьбу. Просто промолчала. Прошло время, сейчас называю его сынулей. Каждый день звонит, утром или вечером. Бывает – и утром, и вечером.
Психика расшатана. У них, у всех воевавших, посттравматический синдром. На него часто накатывает, видит во всём и во всех плохое. Пытаюсь переубедить, что хороших людей больше:
– Саша, ты не прав, не все такие.
Озлоблен. Вернулся с войны, никуда на работу не берут. Живёт в станице в Ростовской области.
– Выйду за ворота, – говорит с неприязнью, – парни наглые, пьяные болтаются без дела, там люди за них гибнут, Донбасс совсем рядом, а они молодые, сильные…
В первом нашем разговоре заявил:
– Не знаю, будете со мной разговаривать или нет, сразу скажу: у меня судимость, отбывал серьёзный срок, из зоны пошёл воевать.
– Ну и что, – говорю, – в жизни всё может случиться.
– Вы – второй человек в моей жизни, кто так отреагировал. Не удивился, что я зэк в прошлом. Женя тоже сказал: «Зато ты настоящий». Бывало, ругал меня, по делу ругал, не обижаюсь. Он был за справедливость всегда.
Саша благодарен Жене за эти слова: «Пусть сидел, зато ты настоящий!»
Тяжело ему, позавчера вечером позвонил:
– У меня желание сесть в машину, разогнаться, – у него машина, благо, сейчас в ремонте, – и уйти на тот свет к брату Жеке.
Говорю:
– Саша, это не выход. Жизнь лёгкой не бывает. Тебе досталось, как мало кому, столько испытал. Детства нормального не видел, рос без родителей, воевал. Остался живой после такой мясорубки, и теперь сесть за руль и врезаться в бетонную стену. Ты Женю зовёшь братом, меня мамой. А обо мне ты, сынок, подумал? Я потеряла Женю, ещё и тебя… Мы за полгода стали родными, ты меня очень поддерживаешь своими звонками, и опять я буду одна…
Мне кажется, он был выпивши. Хотя их порой трудно понять, почти все заикаются после контузии. Я ведь со многими общаюсь…
Это было ещё до гибели Жени – позвонили из Лучегорска, попросили навестить парня. Недалеко от моего дома госпиталь, парня туда привезли из Донбасса, оторвало взрывом руку. Несколько раз ходила к нему, деньги родители прислали, смартфон попросили купить. И меня затянуло. Его уже выписали, а я продолжала ходить, это стало потребностью. Пока с ним общалась, с другими познакомилась. Много ребят с Сахалина, Сибири, Дальнего Востока.
Каждую субботу, стало уже потребностью, иду. Суббота у меня выходной, и у них с десяти утра свободное время, рядом с госпиталем парк, выходят туда. В школе рассказала женщинам, тоже появились желающие. Не скажу – шефство. Напекла, например, одна пирогов и понесла. Они смущаются, начинают отнекиваться: нас хорошо кормят. Мы им ягоды летом носили, сначала клубнику, потом вишню. Они, как дети, радуются угощениям, нашим визитам. Для меня, конечно, они дети и внуки. Молоденькие – девятнадцать, двадцать лет. Безрукие, безногие выезжают на этих инвалидных колясках. Картина не для слабонервных. Человек сорок на колясках. Да молодые все… Начнут играть в футбол на инвалидных колясках. И азартно так, ну, дети и дети…
Кто без рук, их вывозят на прогулку.
В одно из первых моих посещений парень без ног говорит:
– Вы нас простите за наше уродство, беспомощность… Вот такие мы теперь.
И начал, по-русски говоря, ныть…
– Не виноваты вы не в чём, – говорю, – за что мне вас прощать.
Никогда не говорю о гибели Женьки, не козыряю этим. Тут не выдержала.
– Вы радуйтесь, что остались живы! Наоборот, вы счастливые, вернулись с войны живыми. У меня сынок лежит в земле. Погиб в Бахмуте! Все мы туда когда-нибудь уйдем. А пока цепляйтесь за жизнь, нельзя киснуть, Бог оставил вам жизнь, значит, живите за себя и за погибших парней. За моего сына…
И, вы знаете, они стали на меня по-другому смотреть, глаза заблестели. Я стала для них своей, ведь я тоже покалечена войной. Тяжело им, у многих в душе отчаяние. Редко приезжают родственники. Как-то прихожу, а женщина, возраста моей дочери, стоит и плачет-плачет. Подошла к ней, спрашиваю, что случилось.
– Я вот приехала, а сынок мой два дня назад умер…
Честно скажу, не было жалко её. За полгода она впервые удосужилась. Получилось, приехала к холодным ногам сына. Живёт в Новгороде. Рядом ведь. Не стала расспрашивать, почему полгода собиралась к раненому сыну. Люди с Камчатки, Сахалина приезжают. Парни быстрее выздоравливают, отогреваются рядом с родными. Мне парнишка один по секрету признался, без ноги он: «Тётя Лиля, мне медсестра одна очень нравится, и я ей». И счастливый. Видела потом эту медсестру, молоденькая девчонка, простенькая, а он светится, глядя на неё. Представляете, какая жизненная мотивация! Он безногий, покалеченный нужен кому-то. Само собой, осуждать легко, возможно, у матери умершего парня была очень уважительная причина. И всё одно, не могу понять: сын столько времени в госпитале, не могла найти хотя бы одного дня? С виду – обычная наша женщина. Конечно, ей было тяжело. Она ещё до конца не осознала случившееся, этот крест ей нести теперь до конца своих дней.
Не стала расспрашивать её, утешать, говорить, что сама смерть сына пережила…
После похорон Жени первый раз пошла в госпиталь пятнадцатого апреля, в день его рождения. Потом до летних каникул ходила пусть не каждую субботу, но часто. И дочь ко мне присоединяется по возможности. Я уже говорила, она в Кронштадте живёт, а работает в Питере. Бывает, кто-то из моих приятельниц присоединяется. Летом реже ходила, на месяц уезжала в Лучегорск, осенью почти каждую субботу иду в госпиталь… Он стал частью моей жизни…
А ещё хожу в Троицкий собор.
В своей проповеди после литургии владыка Пётр говорит о силе материнской молитвы на евангельском примере язычницы хананеянки, которая упросила Иисуса Христа исцелить жестоко бесновавшуюся дочь. Материнская любовь, самоотверженная вера в Господа, смирение перед Богом, сила прошения, когда всем сердцем, всей душой возносится молитва за своё чадо, неотступность оказали своё действие, дочь была исцелена. Счастливы дети, говорил владыка, которые постоянно находятся под покровом материнской молитвы. И ещё сказал: у каждого из нас, христиан, есть небесная заступница – Матерь Божия. Она слышит наши молитвы, неотступно просит своего Сына о прощении наших грехов и даровании Божией милости.
Не скажу, что изначально подтолкнуло Женю к вере. За год до войны стал постоянно ходить в церковь. Сначала один, потом с Наташей и Климом. Они не так часто, он – постоянно по воскресеньям. И в будние дни…
Я приехала в Лучегорск, обратила внимание на это. Он спросил:
– Мама, ты против?
Училась в пединституте, за крестик на шее могли исключить. В семье у нас ни одного верующего. Мужчины все военные, женщины – учителя. Всю жизнь была далека от Бога.
– Мне в церкви очень хорошо, – говорил Женя. – В душу приходит спокойствие. Могу всё взвесить, обдумать. Близких людей обрёл в храме. Батюшка наш, отец Сергий – сама любовь, внимание, уважение…
Женя старался помочь церкви. При мне забор покрасил. Свою краску принёс, кисти.
– Мама, ты бы знала, как это хорошо поработать во славу Божию. Всегда на таком подъёме делаю церковные дела.
За внука Захара теперь молюсь. Двадцать пять лет ему, два раза был в Сирии. Красивый парень, а стал, как дедушка, лысый. В тревоге живёт. На сторожевом корабле служит. За него теперь молимся – научилась, не могла раньше, а теперь молюсь. И за упокой души Жени. Недалеко от моего дома Троицкий собор. Утром иду на работу – зайду, свечи поставлю. И вечером после школы. Поплачу. Батюшка мне говорит, ты очень часто ходишь, достаточно одного раза в неделю. А мне хорошо в церкви, часть боли уходит, становится легче. Бог помогает моей душе.
Батюшка Сергий отпевал Женю. «Мой сын, моё духовное чадо», – говорил о Жене. Извещение о смерти я легко прочитала, сразу решила – явная ошибка, не Женька. Женя родился в 1980 году, в извещении стоял 1986-й. Женя воевал в Донецкой области, это я знала, в извещении Луганская область. Женя говорил, что у него в части есть однофамилец. Посчитала: путаница, сердце ничего не подсказало. Не кольнуло – это ведь Женя мой, сыночек.
В Лучегорске в военкомате нам выдали жетон его и крестик. Наташа на сорокалетие подарила Жене серебряный крестик и цепочку. Я попросила отдать мне жетон. Ничего, говорю, мне больше не надо, только жетон, который был на Жене. Мне с ним легче. Шнурок не очень аккуратно завязан, не перевязываю, как сын завязал, так и ношу, не снимая.
Этим и живу. Самое страшное, думала, с каждым днём будет легче, а оно – наоборот. Вечером накатывает… В школе забываешься, работы много, какая-то суета, домой заходишь, и такой ужас охватывает. Голова никакая, и впечатление, будто всё изнутри вырвали у тебя, осталась чёрная пустота. И тревога, не могу от неё избавиться. При дочке стараюсь держаться, а когда одна… На работе говорят: какая вы стойкая. А что, говорю, хотите, чтобы я свалилась и стонала? Не дождётесь…
Стала ненавидеть цветы, полное отторжение. Всегда любила. Первого сентября рук не хватало домой нести, заваливали букетами. День учителя – цветы обязательно, на Восьмое марта всегда дарят бывшие ученики и настоящие. Женька на день рождения дарил. Муж первые годы совместной жизни без всякого повода приходил с букетом. Сама отучила. Кокетничала, наверное, скажу:
– Не надо мне цветы, ученики вёдрами дарят, ещё и ты…
Он послушался. На Восьмое марта, в день рождения подарком отделается и всё. Один год так, второй. Я с претензией:
– Почему перестал дарить цветы? Разлюбил, что ли?
– Сама ругалась, – заворчал, – зачем трачусь, мол, без моих цветов ученики вёдрами дарят.
– Пусть один цветочек, но твой! Чисто по-женски – и не надо, и надо.
Муж умер двадцать лет назад. Не любил лечиться, вовремя не обратился к врачу, меня не послушался. Совершенно неожиданно стала вдовой…
Таких похорон, как Женькины, не видела. У меня папу, ветерана Великой Отечественной, так не хоронили. Дядя вообще был начальником Кронштадтской школы мичманов и прапорщиков. А Женю, невоенного человека, с такими почестями, да ещё наградили орденом Мужества. Митинг на центральной городской площади Лучегорска. Очень много народу собралось. Строй пограничников, офицеры Бикинской воинской части, откуда мобилизовали Женю. Мы сидим, перед нами цинковый гроб. С правой стороны от него небольшой столик для цветов, люди подходили-подходили к гробу с цветами, целая гора на столике выросла, подставили второй, третий… В основном кроваво-красные гвоздили. Мне Женькины боевые товарищи сказали, в луже крови умирал он, пока шёл бой, истёк кровью, а подобраться к нему, вытащить было невозможно. Смотрю на цветы, будто не они на столах, а кровь, и Женька мой там лежит.
После этого смотреть на цветы не могу. Первого сентября ученики идут с букетами, я в руки боюсь взять.
– Ребята, – прошу, – вон вазы, поставьте туда, пожалуйста.
После уроков пошла к девчонкам-гардеробщицам:
– Забирайте цветы, раздавайте – в библиотеку отнесите, в столовую, себе возьмите, кто хочет.
Ни одного цветочка домой не взяла. Для меня цветок – это часть страданий сына. Может, неправильно это, никому не говорила о нелюбви к цветам, вы первый. Но так и есть. Увижу цветок, и сразу картина перед глазами: мой сын умирает, истекая кровью…
Владыка освящает камень в основании церкви. Хмурое небо понемногу разъясняется, расчищает путь солнцу и Ангелу новой церкви, он занимает свой охранный пост в вышине. Невидимый, до скончания века будет стоять над храмом, над святым местом, которое являет нам пример силы материнской любви, материнской молитвы, заступничества Пречистой Богородицы.
Пресвятая Богородица, все святые, молите Бога о нашей Победе!
Командировка на войну
Данное повествование – результат разговора с бойцами спецподразделения. По условиям нашего сотрудничества не могу называть фамилий героев (да и не знаю), придумывать не хочу. Договорились: буду употреблять позывные… И те, пожалуй, изменю. Да, изменю. Все они полгода провели в зоне специальной военной операции. Каждый мог погибнуть, не один раз случалось на тоненького – или-или, но Бог миловал. Пули просвистели мимо, снаряд не разорвался, ракеты, им предназначенные, прилетели вовремя на встречу с моими героями, да те припозднились…
Первым собеседником был Игрок. В начале разговора попросил его провести экскурсию по базе спецподразделения. С готовностью согласился. Показал спортзал, тренажёрный зал, завёл в комнату с экипировкой – бронежилеты, щиты, каски, разгрузки… С помощью Игрока надел бронежилет. Тяжёлая штука, побегай-ка в ней, бегать не стал, снял бронежилет… Спецподразделение занимало первый этаж многоэтажного дома. Игрок, идя впереди, вёл по коридору от комнаты к комнате. Светлая футболка, серые спортивные брюки. Глядя на его фигуру, почему-то вспомнил Таманцева из романа Владимира Богомолова «В августе 44-го». Смершевца, контрразведчика, скорохвата, на счету которого были десятки задержанных немецких диверсантов, подготовленных в лучших разведшколах врага. Игрок с Таманцевым были одной комплекции, ничего лишнего в теле, узкие бёдра, тонкая талия, широкие плечи, внешне – не богатырь, но чувствовалась сила. И возраста примерно одного, до тридцати, когда опыт, скорость мышления, сила мышц – всё это вместе взятое наиболее продуктивно для воина-спецназовца. И все бойцы, точнее большинство, с кем довелось беседовать, были до тридцати и чуть больше, при этом не отличались гренадёрским телосложением. Игрок и его товарищи рассказывали мне, конечно же, далеко не всё, делились информацией дозированно, но вполне хватило и этого, чтобы рассказать о командировке спецподразделения в зону СВО.
Корректировщик
Эту задачу поставили на третий день, как прибыли на место. Элитный жилой дом-свечка, в один подъезд. Оперативники получили информацию: дом с началом операции брошен, жильцы сбежали, но на последнем этаже – по ночам свет. Предположительно – корректировщик-наводчик. На объект выдвинулись ближе к вечеру, установили периметр вокруг здания, группа бойцов пошла на зачистку.
Задача усложнялась тем, что в цокольном этаже в довоенную пору работало казино с отдельным входом. Приняли решение сначала зачистить цоколь, тем самым обезопасить тыл. Скорее всего, из казино имеется вход в дом, а значит, можно оставить за спиной врага. В казино бросились в глаза оборудованные лёжки и ряд мониторов, на которые выведены камеры наблюдения – лежи и следи за происходящим вне дома, а тебя с улицы не засечь. Надежда на то, что тревога ложная, ничего серьёзного, не оправдывалась, в доме, без сомнения, нечисто. Группа спустилась в подвал. Электричества не было, шли с фонарями. Как подтверждение, далеко не мирные жители обитали в здании – попалась растяжка. Двигались максимально аккуратно. Сняли ещё одну растяжку. Больше подозрительного в подвале не встретилось.
В жилой части дома на каждом этаже по три квартиры. Железные запертые двери, вскрывать пришлось каждую. Вскрыть не проблема – секундное дело, но что ждёт за порогом? Квартиры выглядели, будто хозяева уехали в отпуск, вот-вот вернутся. Жильцы не из бедных: шикарная красивая мебель, картины на стенах. Были квартиры в стадии отделки. В одной начали стелить керамическую плитку на полу кухни и бросили, в воздухе висел запах ремонта, строительных смесей… Две квартиры стояли с голыми стенами, здесь так и не начинали отделку. Одна, вторая, пятая квартира… Утомление пришло после третьего этажа. К напряжению добавлялась жара. Днём температура поднималась до сорока в тени, на солнце и того больше, к вечеру становилось легче, но незначительно. Когда ты в полной экипировке, в постоянном ожидании выстрелов… Но все квартиры выглядели безобидно – обычное жильё мирных граждан.
Как признавался Игрок, в последней квартире, считая, что будет такой же, привычно вскрыли дверь, и первое, что бросилось в глаза, – на них смотрела камера видеонаблюдения, Спартак сделал шаг за порог в прихожую, навстречу раздалось зудящее «пи-пи-пи» от видеокамеры. Игрок выстрелом погасил её, опасаясь датчика, реагирующего на движение… После операции Игрок признается Спартаку: «Услышав звук, подумал: откомандировались». «У меня самого ёкнуло, – прозвучало в ответ, – сейчас сработает мина». В прихожей на диванчике валялись два бронежилета натовского производства и короткий ствол – пистолет «форт».
Квартира трёхкомнатная, в каждую комнату вела дверь из коридора. Двери закрыты, за каждой могли ждать. «Сейчас бы щит», – не без тоски подумал Игрок. Основные средства защиты ещё лежали в контейнерах, щиты не успели достать…
Начали проверку комнат – одна, вторая… Везде чисто. На подоконнике кухни на треноге стояла подзорная труба, нацеленная на здание ВГА – временной городской администрации. Пункт наблюдения был идеальным. Через такую мощную трубу можно запросто считывать лица входящих-выходящих. Посетители администрации были под контролем. Скажем, вышла нужная персона, тут же об этом стало известно тем, кого она интересовала на тот или иной предмет. И весь жилой массив вокруг администрации, многоэтажные дома и частная застройка, прекрасно просматривался.
Средних размеров обеденный стол был приставлен к стене. На нём два бокала, печенье в керамической вазочке. По цвету жидкости в бокалах читалось – кофе. Игрок сунул палец в бокал. Сам он любил кофе с огня, мелкими глотками пил обжигающую губы, язык вкусную жидкость, так опустошал треть большой чашки, маленькие не любил, чуть остывший кофе, если была возможность, пил в рассидку, не спеша. Кофе, обнаруженный на столе, можно было пить в рассидку…
Или боевиков предупредили, что здание оцеплено, или, скорее, они услышали посторонние звуки. Осматривая кухню, Игрок обнаружил потайной ход. Дверцу в спешке не закрыли плотно, потому и бросилась в глаза. Была закамуфлирована под духовой шкаф, открываешь – а за ним вентиляционная шахта. В свете фонаря Игрок увидел вбитые в кирпичную стену скобы, служившие ступеньками. Игрок со Спартаком спустились по скобам до первого этажа. Внизу в стене зияла дыра, кирпичи выбиты, это был выход из вентиляционной шахты на улицу. Стена смотрела в сторону частного сектора, под ней густо росла сирень. Выбравшись из шахты, бойцы осмотрелись. Растяжку увидел Спартак, в свете фонаря блеснула проволока. Спешили беглецы, замаскируй тщательнее, можно было и не заметить сюрприз. Не исключено, растяжка была заготовлена заранее, оставалось только растянуть. Явно работали профессионалы.
Группа Игрока, закончив зачистку, встала в оцепление, в здание зашли оперативники.
– Слушай, а вы шкафы, диваны проверяли в квартире с потайным ходом? – спросит Игрока после операции оперативник.
– На всё не было времени, – ответит Игрок, – мы и в других квартирах только шкафы открывали, диваны, кровати нет.
Оперативник расскажет, что в квартире с потайным ходом, в спальне, под матрацем кровати лежали два автомата АК-74 с полным боекомплектом, с десяток гранат. Оперативнику было под сорок, раньше служил в спецназе, с горькой усмешкой скажет:
– Начни нацики, прежде чем нырнуть в потайной ход, воевать, могли и положить кого-то. Уберёг вас Бог…
Этот разговор состоится утром, а сразу после зачистки Игрок встанет в оцепление, его место будет напротив уличного кафе. Оно находилось на другой стороне неширокой улицы. Рядом с двухэтажным зданием несколько столиков под тентом. За одним сидели два крепких парня. Игрок пересёк улицу, его заинтересовал один из парней – он ел пиццу, запивая пивом из высокого бокала. Парень поднял голову от тарелки, их взгляды встретились. Лицо показалось знакомым, где-то видел, но где? Игрок повернулся спиной к кафе, в голове щёлкнуло – Боцман! Игрок просматривал соцсети, следил за украинскими пабликами. Среди одиозных националистов был Сергей Коротких по кличке Боцман. Парня, евшего пиццу под пиво, он видел на фото с Боцманом. Стояли в обнимку перед объективом, откровенно позируя. Бравые, уверенные в себе хлопцы.
Игрок подошёл к командиру, доложил об увиденном.
– Проверь, – коротко бросил тот.
Игрок позвал Спартака, но парней за столиком уже не было.
– Однако чухнули, – усмехнулся Спартак. – А ты молодец, вычислил.
– Мне надо было сразу…
Через десять минут начался обстрел. Один снаряд разорвался на площади перед кафе, второй угодил во двор казино. Игрок упал у забора, вжался в землю… Несколько взрывов один за другим раздались за домами. Первое, что пришло в голову – прилёт в их ПВД (пункт временной дислокации). Вернувшись на базу, они узнают: «хаймерсы» накрыли ПВД полка спецназа другого ведомства. Многоэтажное здание сложилось, погребая под стенами и бетонными перекрытиями бойцов. За первой волной последует после паузы вторая, накроет тех, кто приехал разбирать завалы, вытаскивать раненых и погибших.
Прилёт «хаймерсов»
Спецподразделение Игрока прибыло на место командировки во второй половине лета. Типичный южный украинский город. В мирное время, в сезон, он был полон отдыхающих. Рядом – Чёрное море, Днепровский лиман. Каждый день поезда привозили сотни праздно настроенных граждан. Жизнь изменилась с началом войны. Городу поначалу повезло, сдали без уличных боёв. Никаких разрушений. В первые месяцы с приходом России он жил мирной жизнью, создавались рабочие места, завозились в нужном количестве продукты, горючее, работали магазины. Рынки были забиты всякой всячиной. Овощи, фрукты, молочка из-под домашней коровки, мясные ряды со свежайшим товаром на любой вкус, прилавки с рыбой – морская, речная. Игроку пришлась по вкусу местная брынза. Сибиряки шалели от обилия фруктов, которые росли на каждом шагу, можно на рынок не ходить.
А ещё город поразил обилием фашистской символики – свастики во всех видах. Она хвастливо кричала со всех сторон: смотрите на меня, я снова на Украине. Могла быть гранёно точной, по трафарету выведенной, попадалась нарисованная нетвёрдой детской рукой. Свастика красовалась на стенах домов, заборах, деревьях. В то же время встречались здания, административные и жилые, с серпом и молотом на фронтоне – это осталось от Советского Союза. За более чем тридцать лет со времён СССР ничего в городе социально значимого не построили, новое государство не вкладывалось в его развитие, свастику нарисовать было проще.
Идиллия в городе не входила в планы Киева. Целенаправленно бомбили Антоновский мост через Днепр, стремясь отрезать этот путь из России, нарушить логистику снабжения города гуманитаркой, сильно доставалось от арты жилым кварталам. Киев чётко следовал политике держать мирное население в страхе.
Общаясь с местными, Игрок нарисовал для себя картину настроения жителей. Треть бесповоротно на стороне России, безоговорочно приняли военную операцию. Не признавали бандеровщину, её носителей из Западной Украины, коих с нотками неприязни звали западенцами. «Они ненавидят вас, россиян, ненавидят поляков и евреев, – говорил Игроку местный житель, – и нас, украинцев, кто живёт здесь, не переваривают. Молятся на Бандеру: «Бандера придэ – порядок наведэ». Немало среди населения было ждунов с их уклончивым «поживём-увидим». Довольно высокий процент мыслил украинским телевидением, которое по всем каналам, не выбирая выражений, промывало мозги, сводя к одному: резать русню! Много было запуганных. Однажды пришли проверять адрес, поступил сигнал: схрон. Обыскали дом – никого, ничего. Во дворе – погреб, открывают, а в нём прячется семья, хозяин выбрался наружу, губы трясутся, упал на колени: «Убейте меня, а детей, жену, умоляю, не трогайте!» Наслушавшись телевидения, считал: русские все звери, пришли резать, расстреливать, насиловать.
Спецподразделение проводило операции по задержанию информаторов, наводчиков, ловило зэков, коих выпустили из мест заключения с началом военной операции. Выпустили не за красивые глазки, с условием подключения к борьбе с «руснёй». Кому-то дали автомат и – на передовую, кого-то записали в партизаны, снабдив карманными приборами. Подходит такой «мирный» житель со скучающим видом к скоплению войск или военному объекту, незаметно нажимает на кнопку прибора, тот определяет точку, сигнал с её координатами уходит в геоинформационную систему, на карте отмечается местоположение цели.
Город ВСУ сдали без боя, но служба безопасности Украины успела приготовиться к партизанской войне. Игрок с бойцами часто находил схроны: автоматы, пистолеты, гранаты, патроны, гранатомёты, пулемёты. Нередко натовского производства. Оружие зарывали в палисадниках и огородах, прятали на чердаках и в подвалах. Схроны устраивались в частных домах и многоквартирных, в последних использовались диваны, кладовки. Однажды подозрение вызвала гора детских игрушек, будто специально нагребли… Под ней в бауле лежали новенькие автоматы…
Вернувшись через полгода из командировки домой, Игрок на второй день направится в Христорождественский собор. В свечной лавке купит пучок больших свечей и начнёт медленный обход храма. Подходил к иконе, зажигал свечу, ставил на подсвечник, крестился, в поклоне говорил еле слышно короткое: «Спасибо»… Постоял у икон архангела Михаила, Николая Угодника, большого образа Пресвятой Богородицы… Было утро, в церкви стояла гулкая тишина, трепетало пламя свечей, губы снова и снова шептали «спасибо»…
Это случилось накануне прилёта «хаймерсов» в здание, где расположилось их спецподразделение. За три квартала от него группа ФСБ наткнулась на диверсантов. «Фэйсы» (так Игрок и его товарищи именовали коллег из ФСБ) получили информацию о подозрительных чужаках в частном доме. Хозяева уехали от войны, в брошенном доме объявились незнакомые личности в количестве трёх или четырёх человек. Ведут себя крайне осторожно, стараются не попадаться на глаза, избегают контактов. Фээсбэшники посчитали – скорее, бездомные, ничего серьёзного. Такое случалось, в «брошенках», в пустующем жилье с запасами съестного поселялись бомжи. Всё же «фэйсы», подстраховываясь, пошли в дом с тяжёлым щитом, и не зря – их встретили огнём. Бойца со щитом затрёхсотили – ранили в руку, отстрелили пальцы. Завязалась перестрелка. Подразделение Игрока примчалось на помощь. Поставили оцепление, эвакуировали жителей из соседних домов. Обороняющихся было четверо, они заняли круговую оборону, каждый держал свой сектор обстрела. Бой вели отчаянно, грамотно, рационально, анализируя действия противника, подлавливали на перезарядке, пересмене – тут же из окон летели гранаты. Плотный, непрекращающийся огонь не давал возможности приблизиться к дому. Боевики боезапаса не жалели – было его, как потом выяснилось, предостаточно, могли долго отстреливаться, но подошла техника – два БТР, заработали пулемёты, двумя выстрелами из гранатомёта дом был сложен, торцевая стена обрушилась, стрельба прекратилась. Трое укропов навсегда отвоевались. Один лежал на животе ногами к окну, левая рука откинута, будто собрался ползти, правая под туловищем. На случай наличия гранаты под трупом подцепили его за ногу тросом, выдернули из дома. Гранаты не оказалось, но в мёртвой руке увидели пульт, схожий с брелоком. «Парни, стоять! – скомандовал взрывотехник. – Не трогать!» Оцепили периметр, задействовали кнопку пульта, крыльцо взлетело на воздух.
Четвёртого бойца в доме не нашли, зато в огороде обнаружили цепочку кровавых следов, она вела к забору. В плотном бою подранок умудрился ушмыгнуть. Он выбрался на дорогу, угрожая автоматом, остановил таксиста. Ранение было тяжёлым – боец истекал кровью, действовал на адреналине. Таксиста быстро нашли, он отвёз к дому, куда доставил окровавленного пассажира.
– Мало того, напугал, кровью салон изгваздал, ещё и не рассчитался, – твердил таксист по дороге.
– Ты чё, деньги с него требовал?
– Я что, по-вашему, больной чи шо? Не до грошей, когда автоматом в бок тычут.
– Будь рад, в живых оставил. Он ещё пожалеет, такого свидетеля не грохнул.
– Как тут не повезёшь! – оправдывался таксист. – Выходит с автоматом. Думаю, сейчас полосонёт от пуза, и будет похоронная музыка.
Подранка взяли в полусознательном от потери крови состоянии.
Через день в их пункт временной дислокации (ПВД) прилетели «хаймерсы». Под ПДВ спецподразделению отвели пятиэтажное здание, строилось в советское время для школы милиции. Поначалу заняли все этажи, но вскоре поступила команда – с верхних всем до единого перебазироваться в подвал. Работа подразделения была костью в горле СБУ, каждый день находили схроны с оружием, выявляли наводчиков, корректировщиков, агентов СБУ.
Поначалу считалось, прежде всего, следует обращать внимание на молодёжь, которая крутится со смартфонами вблизи военной техники, социально значимых объектов, у колонн с гуманитарной помощью. Оказалось, не только молодёжь, дети школьного возраста тоже снимали и отправляли видеоролики в тот же Телеграм, да и граждане пенсионного возраста передавали информацию за линию фронта. Однажды задержали дедушку, крутит педали велосипеда и снимает мирных жителей, собравшихся эвакуироваться в Россию. Взяли смартфон, а дедушка, божий одуванчик, в Телеграме в группе «Николаевского Ванька», блогера, призывавшего «давить орков», собирать информацию о скоплении военных, мирного населения, берущего гуманитарку и помогающего «свино-собакам». Когда-то «свино-собаками» немцы презрительно именовали бандеровцев, Ванёк называл так русских. Дедушка-велосипедист не только состоял в подписчиках «Николаевского Ванька», он активно общался с ним в чате. Пришлось сдать продвинутого пенсионера в ФСБ. Коллеги Игрока выявляли агентов, заточенных на вербовку и спонсирование информаторов, активно противодействовали подпольной работе СБУ в городе, отсюда по логике вещей их ПВД был обречён стать целью артналёта.
С верхних этажей здания личный состав перебрался в бомбоубежище, под него был оборудован подвал. По ночам на первом этаже в зале совещаний ночевала группа, которой в случае нападения предстояло первой принять бой. В ту памятную ночь Игрок был в этой команде. В зале стояло десятка два кроватей. По-южному быстро стемнело. То и дело где-то поблизости бухало, тряслись стёкла высоких окон. В первые дни каждый разрыв отдавался тревогой в сердце, потом это звуковое сопровождение вошло в привычку. Весь день Игрок провёл на ногах. Выявили два схрона. Один – в частном доме. Обшарили все комнаты, дворовые постройки, чердаки. Результат – ноль. По информации, что слили соседи, оружие, должно быть, перед сдачей города его привозили в зелёных ящиках в немалом количестве. Бойцы заглянули во все углы дома, слазили на чердак, тщательно исследовали двор, сад и огород – ничего. Нашли под метровым слоем строительного мусора в смотровой яме гаража, там лежали ящики с оружием.
– Если есть оружие, значит, имеются бойцы к нему, – предположил Тайсон, осматривая находку, – спящие ячейки ждут сигнала.
– Тут столько автоматов, не ячейку – отряд можно вооружить, – усмехнулся Игрок.
Второй случай того дня – однокомнатная квартира. Комната восемнадцать метров площадью, две кровати – взрослая и детская, шкаф. Казалось, где и что можно спрятать… Двуспальная кровать на ножках. Игрок пошарил под ней рукой, нащупал что-то тяжёлое, потащил – здоровенный рюкзак, полный гранатами Ф-1. Подняли матрац детской подростковой кровати – под ним полный набор: гранатомёт «Шмель», снайперская винтовка СВД, три автомата АК-74, два пистолета Макарова…
К партизанской войне СБУ готовилась основательно.
После отбоя Игрок сразу провалился в сон, стоило лишь коснуться щекой подушки. И тут же, как показалось, раздался грохот. Бросил взгляд на светящийся циферблат часов – десять минут первого, спал больше часа. Грохот шёл от окон, рушилось стекло. Оно разом вылетело из рам, с шумом сыпалось на пол. Первое, что подумал: взрыв совсем рядом. А потом здание начало сотрясаться от ударов… Шесть «хаймерсов» прилетели по их души. Были среди них, как потом оказалось, осколочно-фугасные, шрапнельные… Взрывалось на верхних этажах, трещали стены, сыпалось с потолка.
Они вскочили с кроватей, спали в футболках, шортах, схватили автоматы, надели РПС (ременно-плечевые системы). Игрок вдел ноги в тапочки, берцы обувать некогда. Выскочил в коридор, и обожгла мысль: ослеп. В глазах кромешная тьма. Ничего не видно. Нажал кнопку фонарика, луч упёрся в плотную завесу белой пыли. Шагнул вперёд и едва не провалился, посветил фонариком, у стены в полу было сквозное отверстие с полметра в диаметре. Как ещё не ухнул туда. Бойцы, двигаясь едва не на ощупь, стали переходить от кабинета к кабинету, собирая людей, кого-то приходилось вытаскивать – контузия. Прошли до конца коридора и не обнаружили дежурки, что стояла впритык к зданию. Сооружённая из стеклопакетов, она исчезла, будто не было вовсе, словно ураганным ветром сдуло. Дежурному вовремя понадобилось в туалет, а он – в здании, вернулся на место, а вместо дежурки – улица, ни стен, ни потолка, небо над головой.
– Вовремя же тебе приспичило! – потешались потом сослуживцы.
– Днём абрикосы с жадностью поел, ну и закрутило живот…
– Ну и чуйка у твоего живота, знал, когда погнать хозяина на горшок. Так бы обделался со страху, когда дежурку сорвало… Затрёхсотило бы с полными штанами…
– Едва не опозорился на всю катушку, – счастливо смеялся дежурный.
«Хаймерсы» обрушили крышу, на третьем этаже был вырван кусок стены, окна с первого по пятый этаж стояли без стёкол… Рядом с бывшей школой милиции стояло трёхэтажное здание гражданского общежития, его сложило прямым попаданием.
В здание ПВД, кроме прочих «хаймерсов», прилетела бетонобойка – бетонобойный снаряд, двигаясь строго вертикально, прошил бетонные перекрытия с пятого этажа по первый, влетел в бомбоубежище, воткнулся в пол и не взорвался. Слава военпрому Соединённых Штатов Америки. Взрывотехники обнаружили потом в снаряде двадцать три килограмма взрывчатки и провели эксперимент, отделили небольшой кусочек взрывчатого вещества, взяли детонатор, соорудили бомбочку, бросили за кирпичную стену, рвануло не хуже гранаты Ф-1. Слава военпрому США! Бетонобойка не сдетонировала ни на этажах, ни в бункере бомбоубежища.
Игрок потом сопоставит расположение отверстия в полу от снаряда с местонахождением своей кровати. Снаряд прошёл буквально в метре от его головы, между ними была стена, отгораживающая зал заседаний от коридора. С той поры будет в нём жить мысль, вдохновляющая и обязывающая, – на какие-то сантиметры сдвинулась бы траектория полёта в его сторону, обрушь стену… А взорвись, взорвался бы почти под ним…
Войдя в бункер, ракета вонзилась в пол между кроватями. Без паники не обошлось. Темнота, триста человек… Ракетный двигатель продолжал дымить, несколько бойцов бросились тушить, но тут же поняли: занятие бесполезное. Бункер быстро наполнялся едким дымом. Бойцы высыпали во двор. Прозвучала команда на эвакуацию на «запасной аэродром». Взревели моторы машин. Зная методику работы укропской арты, нужно было быстрее уезжать. Игрок с шестью бойцами остался в оцеплении охранять здание от мародёров. Было опасение, за первым налётом последует второй после паузы, выдержанной с расчётом – подгадать под начало спасательных работ. И здесь повезло – прилёт не повторился. Не исключено, оперативно ушла информация укропским артиллеристам – людей под завалами нет. Это было чудо, после такого прилёта у спецподразделения не было двухсотых, тяжёлых трёхсотых. С лёгкими ранениями и контузиями никто в госпиталь не поехал.
Трёхсотые имелись у «квартирантов». В ту ночь во дворе расположился отряд спецназа, тоже сибиряки, из соседней области. Ночевали в спальниках, троих бойцов затрёхсотило шрапнелью. Кроме «хаймерсов», прилетели ракеты украинского РСЗО «Ольха», начинённые шрапнелью в форме дротиков. Крепко зацепило спецназовца с позывным Байкал. Это был давний знакомый Игрока. Ему разворотило бок дротиком. Более полугода лечился в Москве в клинике Бурденко. Игрок несколько раз звонил ему. Слава богу, заштопали внутренности Байкала надёжно. Боялся: комиссуют из спецназа, но нет, вернулся в строй.
К трём часам ночи эвакуация закончилась, у здания осталось лишь оцепление. Ночная тишина казалась зловещей. Трудно было не думать о новом налёте. Утром, днём они группами по два-три человека будут забегать в здание, забирать вещи и, не задерживаясь, спешить с грузом обратно. В любой момент мог начаться повторный прилёт. Голова у Игрока, когда встали в оцепление и отпустил адреналин, начала раскалываться от боли. Тошнило. Болели глаза, казалось – сейчас выпадут. Звон в ушах не прошёл ни через день, ни через неделю, по-хорошему, надо было отлежаться в госпитале: знал, с контузией шутки плохи, может аукнуться со временем, но бросить своих не мог. Таблетки от головной боли помогали минут на десять, не больше, после чего боль возвращалась с той же силой… Утихла только через месяц. Вечером подолгу не мог заснуть, как ни гнал мысли о новом прилёте, навязчиво лезли в голову, пока не забывался тяжёлым сном. На двадцатилетие родители подарили ему золотой крест на массивной золотой цепочке. Со школы мечтал о таком, сколько радости было, когда мама надела на шею, поцеловала в щёку… В командировку решил не брать, вещь дорогая. Перед их отправкой в зону СВО в подразделение приезжал священник, отслужил молебен, прочитал проповедь: «Вы едете защищать Родину, веру, вы воины Христовы в борьбе против нацизма, сатанизма Запада…» – раздал крестики и иконки. Обычные копеечные крестики, Игрок купил в церковной лавке тесёмочку, вдел в ушко и с этим крестиком отправился на войну. На тело повязал матерчатый пояс, тоже священник наделил, с текстами молитв «Живый в помощи Вышнего…» и «Да воскреснет Бог…» Поясок быстро скрутился в тесёмку, так и носил всю командировку, вернувшись домой, не стал снимать. Второй крестик у него в каске. Заправил под чехол и подогнал к макушке. А третий – в бронежилете, на уровне сердца.
Наводчика, передавшего координаты нахождения спецподразделения, взяли через десять дней после прилёта «хаймерсов» в ПВД. Оказался в погонах – полицейский. Немало сотрудников, служивших в украинской полиции, устроились в российскую. Предварительно проверяли на благонадёжность, однако просачивались субъекты с двойным дном. Игрок общался с местными полицейскими. Украина деньгами их не баловала, платила так, что одному на жизнь едва-едва хватало. При работающей жене одна зарплата уходила на коммуналку, вторая – на «жили-были». «Конечно, с российской зарплатой человеком себя чувствую, – говорил Игроку местный сотрудник, – не сравнить».
Форма полицейского давала агентам СБУ нужную свободу. Всюду без подозрения вхож такой субъект. Зама командира полиции по тылу СБУ завербовала перед уходом из города. Было два типа осведомителей-агентов: первые – те, кого вынудили, припугнули, вторые – идейные. Зам по тылу был из племени последних. Украина сказала: «Москаляку на гиляку, ответил – есть!» И деньги платили, что для менталитета местных во все времена имело немаловажное значение. Зам по тылу неоднократно общался с бойцами спецподразделения. Выдавал кровати для ПВД, матрацы, подушки. Игрок приезжал к нему за постельным бельём. Лет сорока, круглолицый, улыбчивый, угодливости не было. Говорил по-русски чисто. Трудно сказать, почувствовал ли опасность, когда вошли к нему, но на лице ничего не отразилось. Возможно, решил: сибирякам что-то нужно по бытовой части. На брошенное Игроком обыденным голосом: «Привет». Ответил без волнения: «Привет».
Тут же скрутили.
От него стало известно, что диверсионная группа из четырёх человек, на которую наткнулись фээсбэшники и которая встретила их огнём, имела прямое отношение к артобстрелу спецподразделения. Перед ней стояла задача: после прилёта «хаймерсов» в ПВД добивать бойцов. В суматохе, в ночной темноте, в столбах пыли встречай автоматными очередями из-за забора выбирающихся из-под обломков. После взрывов, пережитого шока люди не сразу поймут, что к чему и откуда летят пули… Операцию СБУ готовила тщательно, стремясь нанести максимальный урон спецподразделению, которое было ей бельмом на глазу.
Но ангелы не отвернулись от наших бойцов.
Игрок это понимал. Вернувшись из командировки, пошёл в Христорождественский собор сказать Богу спасибо.
Фонари навешаны
СБУ зря хлеб не жевала, и в дьявольской изобретательности ей не откажешь. С Максом, местным полицейским, Игрок познакомился в первый месяц. Весёлый, толковый парень, из семьи корабелов – отец и мать когда-то трудились на кораблестроительном заводе. Макс тоже поступил в судостроительный техникум, но завод, как он сам говорил, задул печи, и Макс подался в полицию. С приходом наших войск, не раздумывая, как только позвали, записался в российскую полицию. В тот раз Игрок приехал в полицию, а Макс смурной, хотя обычно встречал приколами, типа: «Сибиряки, вы ещё не сварились в нашей доменной печи?»
– Ты чё как в воду опущенный? – спросил Игрок.
– Жена уехала с детьми в Николаев, говорит, насовсем.
– Ты же вещал, мол, довольна жизнью, деньги нормальные приносишь, на такси в супермаркет стала ездить.
– Была довольна, а тут начала предателем называть. Человечек у нас один завёлся, уши ей нагрел, мол, твой муж стал предателем, переобулся в воздухе за кусок хлеба, это даром не пройдёт, он в чёрном списке, а у нас руки длинные, спасайся хотя бы сама с детьми…
Не один такой «человечек» завёлся в городе, сразу несколько занимались вербовкой жён полицейских, пошедших в российскую полицию.
– Бабы – дуры, – говорил Макс, – им в уши надули: «мужья ваши кровью ответят за предательство», они запаниковали. Так-то моя нормальная, ничего не скажу, но внушаемая, если в голову что влетит, особенно связанное с детьми. Дочь чуть заболеет или сын, сразу самое худшее видит. Гадёныш подловил на этом. Собралась и сквозанула. Причём тайком – тварь эта предупредила, дескать, мужу ни в коем случае нельзя говорить. Попадись мне в руки, придушу!
И самих полицейских СБУ в покое не оставляла, звонили с угрозами, мол, уходи, пока не поздно, иначе предательской головы тебе не сносить. Мужчины ещё держались, но среди жён нашлось немало, кто запаниковал: надо срочно уезжать на украинскую сторону.
«Человечки» организовали автобус. Мамаш настропалили детей в окошки живым щитом выставить. Мирных жителей, кто был вне подозрения, не задерживали перед границей, хотите уезжать – пожалуйста, не будем препятствовать. Под эту марку один автобус с семьями полицейских ушёл в Николаев, через несколько дней – другой. Понятно, какое настроение у полицейских. И наши контрразведчики операцию СБУ прозевали, поздно спохватились. Одного «человечка» всё же повязали. Как раз того, кто жену Макса на украинскую сторону перетянул. Юлил на допросе, пытался представить себя бедным родственником. Да, дескать, работал в СБУ в мирное время, сейчас на пенсии, тут попросили-припугнули поработать с жёнами полицейских, отказаться не мог – у самого семья, сын призывного возраста. Особо, дескать, и не старался, женщины сами ухватились за возможность уехать. Со стороны поглядеть: безвинная жертва обстоятельств.
Конечно, действовали незаконно. После допроса агента СБУ Игрок предложил позвать Макса, пусть поговорит с ним по-мужски. Оставили наедине. Макс – парень не из хилых, рост за метр восемьдесят, вес под девяносто. Гарный украинский хлопец. Задушить не задушил, как грозился, но отделал по лекалам песни: «Фонари навешаны, морда стала страшная».
– Спасибо, парни, – поблагодарил Макс, потирая правый кулак, – отвёл душу. Подрихтовал гадёныша, аж кулак отбил, надолго запомнит…
Бог на стороне референдума
Киев запаниковал, заблажил при объявлении референдума о присоединении четырёх областей Украины к России. Будь его воля, стёр бы эти регионы с лица земли, дабы не допустить голосования. Российская и украинская стороны тщательно готовились, первая – во что бы то ни стало провести референдум, вторая – сорвать, помешать, запугать избирателей.
Одна из операций, которую тщательно готовила СБУ, – обнулить комплект бюллетеней. Нет бюллетеней, и никаких проблем, поднятием рук, как на колхозном собрании – «за», «против», «воздержался», – референдум не проведёшь. А значит что? Значит, накрыть ракетным ударом, тем же «хаймерсом», бюллетени! И считайте, дорогие кацапы, на пальцах своих новых сограждан.
Спецподразделению поставили задачу принять бюллетени на границе России и доставить в Херсон. Вероятность утечки секретной информации на украинскую сторону не исключалась (что и произошло в итоге), поэтому, запутывая следы, перед Херсоном на левом берегу Днепра группа разделилась на две, которые под покровом ночной темноты разными путями переправились в Херсон. Одна – на колёсах, в ней были Тайсон и Спартак, используя мостовой переход, вторая – по воде. На мост идёт пустая, его часто бомбят, ценный груз доставляется по воде на барже, затем разгружается-перегружается на машины. Все понимали, ошибки быть не должно. Украинская сторона действовала с точно такой же установкой.
Взрывы Тайсон и Спартак услышали, подъезжая к месту встречи на разгрузку бюллетеней. Подъехали, вышли из машины… Ночь безлунная, фонарей нет, осторожно идут и вдруг понимают – стоят на краю воронки. Обдало холодом: где парни? Они должны были встретиться с ними на этой площадке, а на её месте воронка. Где?
Парни элементарно опоздали. Сначала двигатель баржи не заводился, потом высматривали в темноте место, где причалить, не сразу определились.
«Байрактары» вылетели без опоздания, точно прибыли в нужную точку в соответствии с графиком движения ценного груза, сбросили свой взрывчатый груз на две тонны бюллетеней и головы парней. Но ни парней, ни бюллетеней не оказалось в тот момент в точке встречи.
– А мы торопились, – смеялся Мамай, – нервничали. Сбросили обороты, подходя к берегу, не можем понять, куда причаливать. В это время «байрактары» вышли на ударную позицию. Их операторы лучше нас знали, когда и где мы будем с бюллетенями. Площадь, где нам перегружаться, просто вынесло. У «байрактара» размах крыльев двенадцать метров, под сто килограммов полезной нагрузки…
Что тут сказать – Бог был на стороне референдума…
Ненависть
Возвращаясь памятью в командировку, Игрок вспоминал среди прочего Семёна из ДНР. Есть сравнение «кулаки с голову ребёнка», вот у Семёна такие. И весь он при среднем росте был налит силой, бугрился мышцами. Обнажённые по пояс, они стояли утром в умывальной комнате пустующего дома отдыха, куда группа спецподразделения прибыла ночью. С шипением вода вырывалась из кранов, парни, фыркая, крякая, снова и снова набирали её пригоршнями, лили на себя. Прохладная вода радовала тело, день, как и предыдущий, обещал быть жарким, когда ещё удастся вот так в удовольствие помыться.
– Качаешься? – в шутку спросил Игрок. Он закрыл кран, снял с крючка полотенце, начал вытирать голову, тело.
– Шахта накачала, – ответил, улыбаясь, Семён, – десять лет как один день оттрубил, а теперь девятый год воюю…
Через час они снова столкнутся, Игрок со своей группой сидел в ожидании телефонного звонка, Семён со своими парнями ждал машину. Игрок с Семёном в тени под деревьями разговорились.
– У меня дед был фронтовик, – сказал Семён, – от него не один раз слышал: воевать и вам достанется. Думал, чудит дед – с кем воевать, все войны закончились. Я служил в ракетной части под Красноярском. Демобилизовался, к деду приехал, сели за стол. По отцу он казацких кровей. Никогда не матерился, самым страшным ругательством, если бабушка достанет его или ещё что, было: «Сердчишше, городишше, за конишше, Одессу в спину, Дарданеллу мать!» Это он от своего отца воспринял, тот с Первой мировой георгиевским кавалером пришёл. А дед мой воевал на Великой Отечественной. Сели за стол, выпили, он давай расспрашивать про армию. Я – бравый солдат, в элитных частях служил, ракетчик. «Дед, – говорю, – ты будь спок, на страже страны офигенные ракеты, полмира махом снесём, если кто рыпнется! Они в готовности номер один в земле, в шахтах, на самолётах в небе, на кораблях на воде и под водой в подводных лодках!» Он мне: «И с ракетами твоими всё равно рыпнутся. Они же сердчишше, городишше, законишше, Одессу в спину, Дарданеллу мать, спят и видят подмять Рассеюшку под себя, мы им всю жизнь костью в горле. Я воевал с немцами, отец мой с германцами в Первую мировую, дед и прадед с турками, прапрадед с французами… Не дай Бог, конечно, да вам тоже надо быть готовыми. Не успокоятся они…» Деда в сорок первом в июне призвали, в сорок четвёртом после тяжёлого ранения вернулся домой. Я воюю в три раза больше. И когда закончу, не знаю…
В тот августовский вечер Семён ехал на автобусе домой, жена позвонила, попросила молока купить и дочери мороженого. Семён в шутку спросил: «Она заслужила?» И услышал голос дочери, рядом с матерью стояла: «Заслужила, папочка, заслужила! Обязательно заслужила…» В этот момент разговор прервался. Семён сколько ни пытался соединиться вновь, не получалось… Подумал, со связью что-то. В магазин не стал заходить, побежал домой, а дома нет…
– Жена, дочь и сын, – сказал Семён, – выдали мне их останки, похоронил и взял автомат. Нациков в плен не беру. Они знают. У меня друг пошёл в разведку, нарвались на засаду, трое погибли, его без сознания взяли в плен. Пытали, распяли… Не поленились к дереву прибить перекладину и распяли, глаза выкололи. Свои люди везде есть, мы узнали, чьих рук дело. Ночью пошли. В живых не оставили ни одного… Нелюдям на земле не место…
Для Игрока примером той ненависти, что распинает наших пленных воинов, стал случай под Новой Каховкой. Среди задач спецподразделения было патрулирование на дорогах, выставляли посты, проверяли машины. Остановили «тойоту королла» проверить документы. Дело было к вечеру, дорога пустая. Степное солнце скатилось за горизонт. Тёмно-вишнёвый автомобиль, за рулём мужчина, ещё один рядом на пассажирском сиденье, сзади женщина с ребёнком. Открылась не водительская дверь, а задняя, где сидела женщина. Надо понимать, посчитала, успеют оторваться в возникшей после взрыва суматохе. Женщина распахивает дверь, подаётся чуть вперёд, будто собираясь выйти, и бросает гранату. Левой рукой толкает от себя дверь, на лице презрение, ненависть… Правой рукой бросает гранату. Всё произошло мгновенно… Что помешало – перехлёст эмоций или ещё что – но граната ударилась в дверь, срикошетила и вернулась в салон… Гранатомётчица одним движением руки приговорила себя, ребёнка, сидевших на переднем сиденье – всех. Несколько осколков вылетели наружу, лёгкое ранение получил боец, стоявший на блокпосте…
За гранью
Это не вмещалось в сознание, не хотелось верить, но информатор говорил убедительно. Группа Игрока поехала проверять адрес. В частном секторе, в брошенном хозяевами доме обосновался подозрительный тип – соседи доложили. Группа зашла во двор, навстречу из окна – очередь из автомата. Стрелок был один, гостей не ждал, входную дверь не запер. Открыли ответный огонь, в момент, когда информатор перезаряжался, заскочили, скрутили.
Возрастом под сорок, мужик оказался из тех, кому промыли мозги за последние годы, кому из русских сделали врагов. На допросе юлил.
– Я законопослушный гражданин своей страны, – говорил оперативнику, – вы пришли на нашу землю. А если я бы пришёл к вам с автоматом?
– Ты овечкой не прикидывайся, хорошо, никого не затрёхсотил из наших, тем более не убил! Лучше давай по-хорошему.
Служил в украинской армии, с началом военных действий призвали содействовать СБУ, пообещали хорошие заработки, забросили в Херсон информатором.
– Жить-то надо, – мямлил на допросе, – двое детей у меня.
Героя из себя строить не стал, всё рассказал, потом добавил: в Николаеве есть кафе, его любят националисты и наёмники. В меню – «мясо русского».
– Чешешь, поди? – не поверил Игрок. – Может, просто блюдо так называется. Слышал, есть у вас тушенка «Мясо колорада», «Сепар донецкий томлёный»…
– Натуральная человечина! Фронт рядом, привозят убитых для кухни. Съешь врага – станешь сильнее…
«Живёт неподалёку от кафе, – рассказывал мне Игрок, – в котором постоянно по вечерам тусуются наёмники, едят, пьют. В центре города. Кафе и кафе, считал информатор, как нам говорил, у самого челюсть отпала, когда узнал про блюда с человечиной. И ведь не только свежие трупы, раненых могли привозить на убой. Ведь были же «чёрные трансплантологи». Получается, чёрные мясники тоже… Без того мы злые были на нациков за удары по мирняку. Ну, ты воюй на поле боя. Не будь мясником, при чём здесь дети, женщины… Онконцентр сложили. Поступила команда: срочно эвакуировать. Мы помчались и не успели, приезжаем, такая злость накатила… Трупы, фрагменты тел… Без того люди зачастую обречены в такой клинике. Бандеровское звериное нутро – не жалеть никого, уничтожать под корень, кто за Россию. Таких же кровожадных наёмников притянули к себе. Это ведь дикая Африка: съешь врага – станешь сильнее. Мы открыли карту, попросили показать кафе. Информатор быстро нашёл свой дом, потом указал на кафе. Хотели передать военным координаты, чтоб жахнули, но кафе не высвечивалось, дом информатора отбивался на карте, кафе – нет, глушилки, что ли, поставлены…»
– Сам-то был в этом кафе? – спросил Игрок информатора.
– Я не по этому делу, – возмутился пленный.
– Как не поэтому, если служишь людоедам?
Информатора увели.
– Не первый раз слышу про каннибализм, – сказал оперативник, собирая бумаги со стола.
Игрок с Тайсоном вышли на крыльцо. Небо закрывали чёрные тучи, собирался дождь… Николаев был в пятидесяти километрах. Час езды и… каннибализм…
Военная тайна
После эвакуации из Херсона стояли в Новой Каховке, зоной ответственности подразделения были также Алешки, Голая пристань. В то утро объезжали Новую Каховку. Ночью были прилёты, задача стояла осмотреть места поражений. Ехали на гражданской машине «Лада XRAY», и вдруг засвистели мины. Стреляли с противоположного берега, работал стодвадцатимиллиметровый миномёт. Первая линия наших окопов тянулась вдоль левого берега, была она пристрелянная, но мины ложились ближе к дороге, на дорогу. За рулём сидел Мамай, он давил на газ, выжимал из машины всю мощь. На заднем сиденье Игрок и Спартак. Вдруг впереди на обочине показалась женщина. Она стояла, будто ловила попутку в мирное время, не думая ни о каком обстреле.
– Да ложись ты! – крикнул Игрок.
Бабулька, будто услышала, упала.
– Тормози! – скомандовал Игрок.
Она лежала у линии асфальта. Кровь на щеке, на лбу. Возрастом за шестьдесят. Синяя с белым ветровка была посечена, будто конторским ножом её посекли на лоскуты. Осколки стодвадцатимиллиметрового миномета толстенные ветви деревьев косят, как траву, что им ветровка.
Игрок выскочил из машины, бросил взгляд в сторону окопов. Они были совсем рядом. Оттуда махали наши вояки – уезжайте. Как бы говоря: вы что, дураки? Сейчас накроет! Уматывайте! Игрок показал на потерпевшую, мол, не дураки, бабулю спасаем. Мина разорвалась метрах в ста с другой стороны дороги, над головой полетели осколки. Игрок схватил бабульку, с помощью Спартака втащил в салон:
– Погнали! – крикнул Мамаю.
Спартак прыгнул на переднее сиденье, Игрок открыл багажную дверь, нырнул в салон.
– Коли всё подряд! – крикнул Спартаку. – Антишок, обезбол! Надо довезти бабульку!
Для удобства в подобных форс-мажорных ситуациях шприцы с обезболивающим помечали красной изолентой, чёрной – с антишоковым препаратом. Спартак вколол и то, и другое.
Игрок начал перевязывать голову потерпевшей. Было неудобно делать это из багажника, полулёжа, полусидя…
– Придерживай, – командовал Спартаку, – как бы не завалилась… Один осколок торчал над ухом, пробил кожу, застрял в кости.
Ещё один залетел в рот. Это узнают на следующий день в больнице. Бывают и такие чудеса. Возможно, от испуга начала хватать судорожно воздух или наоборот остолбенела от разрывов с отпавшей челюстью. Осколок залетел в раззявленный рот, пробил щеку… Пока Игрок бинтовал потерпевшую, Спартак вколол поддерживающие препараты.
Игрок начал разговор, отвлекая раненую от боли, пережитого, стараясь держать в сознании.
– Всё будет хорошо, доставим в больницу, сделают, что надо, больница недалеко. Держитесь.
– Больница рядом, – согласилась бабуля.
– Как вас зовут?
– Елена, – прозвучало в ответ.
– А отчество? – Игрок опасался: как бы не потеряла сознание, всё-таки ранение в голову…
– Павловна! – ответила потерпевшая.
– Елена Павловна, как вас занесло на набережную?
– Гуляла.
– Нашли место в такое время. Куда только ваши дети смотрят, маму одну отпускают, – шутливым тоном произнёс Игрок и спросил: – Дети есть?
– Да, – ответила бабуля и непроизвольно сморщилась, Игрок, бинтуя, вызвал боль, – дочь и сын.
– Сын где?
– У вас есть военная тайна, – чётко вымолвила раненая, – вот и у меня тайна.
Ответ говорил сам за себя: сын, скорее всего, был на той стороне.
Они подъехали к больнице, Спартак побежал за носилками в приёмный покой.
– Не надо, потихоньку дойду, – пыталась старушка отказаться от носилок.
Погрузили на них, занесли бабульку.
– Мы к вам обязательно заедем, – сказал, прощаясь, Игрок. – Лечитесь.
На следующий день ближе к обеду ехали с задания, Игрок предложил:
– Заедем-ка в больницу, как там, жива-здорова наша бабулька?
– Она ещё вечером – на ноги и ушла, – сказала врач, женщина лет сорока с крупной родинкой на щеке и усталыми глазами. – Её шатает, я говорю: вам с такими ранениями лечиться и лечиться. Перевязки сами не сделаете.
– Что у неё было? – спросил Игрок.
– Восемь осколков извлекли. Один залетел точно в рот, пробил щеку, вонзился в надплечье у ключицы и вышел, пробив лопатку. Везучая ваша бабушка, войди под другим углом, в голове бы и остался.
Они распрощались с доктором, сели в машину.
– Интересная бабуля, – Мамай повернул ключ зажигания.
– Похоже, не ради того, чтобы утренним воздухом подышать прогуливалась по набережной, – сказал Игрок, – вдоль линии наших окопов.
– Сыну, может, хотела помахать рукой через реку, он не заметил мамы и жахнул из миномёта…
– Явно высматривала наши позиции и скидывала координаты тому же сынку, – усмехнулся Мамай, – и самой чуть не досталось.
– Жаль, не спросили адрес, на чаёк не мешало бы заглянуть…
– Она бы ответила: военная тайна, – живо отреагировал Игрок. – И в телефон не заглянули, фотографии не посмотрели, мы с ней как с бабушкой родной…
В этот момент раздался характерный свист, начался обстрел. Стало не до бабули с «военной тайной»…
Эвакуация
Было и такое: ушлые информаторы-наводчики ухитрялись получать деньги с обеих сторон, не гнушались. Такой деятель украинскому адресату сбрасывал координаты, подставляя под удар тот или иной объект, и нашим сообщал – куда будет целиться арта ВСУ. Что называется, никаких приоритетов, разделений воюющих сторон на ваши, наши, правые, неправые. Подход сугубо деловой, коммерческий – война войной, а гешефт, приработок или как ещё назвать (бизнесом язык не поворачивается) своим чередом. Возможно, в тот раз сработал именно такой предприимчивый гражданин Украины. Поступила информация в наше спецподразделение – готовится налёт на детский садик, срочно эвакуировать. Прыгнули парни в автобус. Получилось сверхудачно. Воспитателей вовремя предупредили, те успели оповестить кого-то из родителей, они примчались, забрали своих чад, оставшихся бойцы погрузили в автобус, увезли. Получасом позже – на одну беду в списке жертв горожан было бы больше. Точными попаданиями здание детского садика сровняли с землёй. На счастье – ни души в нём не осталось, даже хомяков и попугайчиков сердобольные дети забрали с собой. Про онкоцентр уже говорилось. Шесть этажей. Три нижних – онкобольные, верхние – пациенты с расстроенной психикой. Также прыгнули бойцы по команде в машину, были на подъезде, когда впереди за домами зазвучали взрывы. Приехали к развалинам. В воздухе висела пыль, раздавались крики из-под завалов.
Несколько раз им ставилась задача эвакуации детей на отдых, сопровождение автобусов до российской границы. К таким целям ВСУ относились с особым трепетом, снарядов не жалели, всё тот же лозунг: держать мирняк в напряжении. Вдвойне хорошо – на головы детям упадут бомбы, значит, больнее насолим русне – что за вояки, которые детей не могут защитить! Хотите выглядеть добренькими в глазах мирных граждан, мы вам благостную картину окропим кровавеньким…
В тот раз подъехали к мосту, а там места живого нет от прилётов, в дырах полотно, садись на край дыры, ноги опускай и наблюдай за течением реки. Автобус метров двадцать по мосту проехал и всё – дальше хода нет. Охрана моста подгоняет: быстрее пробегайте, в каждый момент может начаться обстрел. Бойцы начали хватать детей на руки и бегом на другую сторону.
– Страшно не столько за себя, – вспоминал ту операцию Игрок, – как за ношу. Мост давно пристрелян, начнут бомбить, наделают беды. А детям весело, смеются, заливаются, верещат, дядьки их таскают.
Боец двух-трёх малышей в охапку сгребёт, одного, что постарше, за руку и бежит, что есть мочи. Погода не для таких стартов, жара, весь в броне, с оружием, пот градом. И жутко на сердце, того и жди – засвистит в небе. При вездесущности и глазастости наводчиков информация, что идёт колонна с детьми, обязательно ушла вэсэушникам…
– Я килограмма на три похудел после тех забегов с детьми, – рассказывал Игрок, – и каждый из нас. С детьми ехали воспитатели. Одна, лет тридцати, на каблуках. Брючки, кофточка и туфли белые дырчатые на каблуках. Спрашиваю: «Проще обуви не нашлось?» Она: «Я же с детьми, мне надо выглядеть». «Не то, – говорю, – место и время вы, однако, выбрали». Как ещё каблуки не поломала. Четыре автобуса детей плюс их личные вещи переправили на другой берег. Поехали, нам через полчаса звонят: вы мост проскочили? Короче, начали бабашить по нему. Радовались, как пацаны, – успели перевезти детей.
Через месяц обратно эту же группу детей сопровождали, на границе приняли, но повезли другим маршрутом, не через дырявый мост.
Ребятишки счастливые, в Крыму отдохнули, без стрельбы, бомбёжек жили. Снова на пути речка, на этот неширокая, и понтонный мост военные навели. Но по мосту с людьми ехать запрещено. Опять на себе детей перебазировать с одного берега на другой.
– Они, конечно, помнили тот цирк с конями, где мы вместо лошадей, – со смехом вспоминал Игрок, – перевозили их по мосту в сторону России. Малявка одна услышала, как военные запретили автобусам проезжать с детьми через мост, спрашивает меня:
– Дяденька, мы опять верхом на вас будем переправляться?
– Не, – говорю, – хватит вам кататься, меняемся местами, вы нас повезёте.
– Мы маленькие…
У моста военные объяснили: ПВО предупреждает о налётах из ракетниц, одна красная – возникла ракетная опасность, две красные – ракеты идут на переправу. В колонне было четыре автобуса. Детей из трёх переправили, и тут в небо взмыла красная ракета, за ней вторая. С беспилотника укры разглядели колонну. Хорошо, остался один автобус, бойцы хватали детей по три-четыре малыша, их сумки. Мост недлинный, метров десять, и всё равно пробежать надо время. На другой стороне окопы, боец с детьми ныряет в окоп, детей собой накрывает. Вокруг разрывы. И снова повезло, ни один снаряд в мост не попал. Чуть утихло, водители побежали к автобусам, перегнали через мост, быстро загрузили детей и по газам от реки.
Игрок встретил воспитательницу на каблуках, когда эвакуировали жителей Херсона. Она подошла:
– Здравствуйте, вы помните меня, вы нас в Крым сопровождали?
– Как же – по мосту на каблуках туда-сюда бегали.
– Самое интересное, выдержали, только когда вернулась домой, один сломался.
Воспитательница была с двумя сумками.
– Куда эвакуируетесь? – спросил Игрок.
– У меня двоюродная сестра в Екатеринбурге. Пока к ней.
– Не захотели оставаться?
– Да ну, вы что?
– На этот раз в кроссовках на ту сторону едете, – кивнул на обувь Игрок.
– Опыт имеется, – улыбнулась.
– Счастливо добраться.
– А вы берегите себя, нацики – это звери. У меня соседка погибла в Одессе 2 мая 2014-го.
Спецподразделение покидало Херсон в последних рядах, военные ушли по мосту, спецподразделение пересекло Днепр на лодках и катерах. После них в городе наших не оставалось.
У Игрока было тяжело на сердце. Понимал, генералам в больших фуражках виднее, но не мог избавиться от мысли: получается, зря рисковали собой, зря зачищали город от тех, кто хотел зла горожанам, примкнувшим к России. За неделю до ухода к ним подошла бабушка. Чем-то походила на соседку, которая в Омске жила на одной площадке с его родителями. Летом в хорошую погоду часто сидит на скамейке у дома. Платочек, мелкие черты лица, добрые глаза. Вот и эта возрастом далеко за семьдесят, морщинистое лицо, старенькая куртка. Он стоял со Спартаком у машины, бабушка, здороваясь, низко поклонилась и слёзно начала просить:
– Сынки, не уходите! Я бы сама ушла с вами, у нас и родственники живут в Рязани, зовут. Да куда, дед парализованный, ходить не может, разговаривать разговаривает, просит: «Не бросай меня». Как я его брошу? Не уходите, миленькие, чувствую, без вас не будет житья в городе.
Однажды на Украине
Если что и включаю говорящее утром – радио «Вера», и то на короткое время, пока делаю гимнастику для глаз. Так было в тот четверг – двадцать четвёртого февраля 2022 года. После гимнастики часа три просидел за компьютером, затем отправился в рощу покататься на лыжах, подышать воздухом ветра, леса, воды, волшебно превращённой в снежинки. Тонким слоем белизны обновил лыжню снег, что нападал ночью, по нему лыжи катили легко, весело. В соснячке спугнул белку. Расположилась на стволе у кормушки, сделанной из пятилитровой полиэтиленовой ёмкости, что-то доставала из неё, а тут я, проворно брызнула вниз по стволу к земле, отбежала метров на пять и замерла в ожидании, когда помеха удалится на безопасное расстояние. Часа полтора провёл на лыжне, вернувшись домой, поставил на огонь чайник, включил на кухне телевизор и узнал о спецоперации на Украине, ракетных ударах, один из которых пришёлся по военному аэродрому в Кульбакино.
Кульбакино – окраина дорогого моему сердцу Николаева, откуда родом мои мама Анна Михайловна и жена Ирина, города, куда полжизни ездил летом в отпуск. Поезд из Москвы прибывал в Николаев поздно вечером, последнюю остановку перед этим делал на закате солнца в Херсоне, вагоны на две трети пустели – большая часть пассажиров ехала отдыхать на Днепровский лиман или Чёрное море.
Всего-то час после Херсона до Николаева, однако тянулся он всегда томительно долго. Наконец за окном в сумерках, по-южному коротких, появлялись дома Кульбакино, значит, можно выносить вещи в коридор. В советское время лётная часть в Кульбакино была одним из мест распределения выпускников военно-технического авиационного училища (АВАТУ), что находилось в моём тоже родном Ачинске. Кто-то из них осел на Украине. Однажды ехал с таким земляком в Николаев в одном купе. Даже нашли общих знакомых среди преподавателей АВАТУ. Звали мужчину, насколько помню, Юрием. Невысокого роста, плотный, с живыми глазами, в речи проскальзывало сибирское «чё».
– Двадцать пять лет на Украине, но так и не перестроился, – заулыбался, когда я отметил эту особенность его лексикона. – Жена у меня хохлушка, нет-нет, да заворчит: «Шо ты чёкаешь? Выискалась чёкалка на мою голову!» Я в ответ: «А ты чё шокаешь? Тоже мне шокалка!»
И вот на аэродром в Кульбакино упали ракеты.
Я допивал чай, когда позвонила Елена Николаевна. Её поминаю каждое утро, молясь о здравии родных, близких, друзей… На её имени иногда проскальзывает мысль, «надо бы позвонить», и тут же всё забывается до следующего утра. Елене Николаевне за восемьдесят, но голос в трубке по-прежнему энергичный и певучий с неизменным «вот так», которым щедро оснащает речь, расставляя интонационные акценты. Мы обменялись дежурными фразами, а потом она сказала:
– Вот так, не могла вам не позвонить. Услышала о спецоперации на Украине и сразу вспомнила Зину-москвичку, Зинаиду Прохорову, может, её история заинтересует вас. Вот так.
Елена Николаевна открыла для меня тему «русские в Китае». Те, кто строил Китайскую Восточную железную дорогу – КВЖД, кто в двадцатых годах прошлого века бежал в Маньчжурию с частями белой армии, а в тридцатых – от коллективизации. Крестьяне и интеллигенция, казаки и профессиональные военные, священники и монахи. Это был трагический исход русского народа на историческом переломе. Елена Николаевна родилась в Маньчжурии, жила с родителями сначала в Харбине, потом на станции Бухэду, в четырнадцать лет приехала с матерью в Советский Союз. В девяностые годы в Омске образовалось общество харбинцев, Елена Николаевна познакомила меня со своими земляками, «русскими китайцами». Я открыл для себя в немалой степени горькую страницу в многострадальной истории нашего народа. Написал об этом ряд повестей, несколько рассказов. И вот звонок по теме, не связанной с Китаем, она напрямую касалась Украины вчерашней, позавчерашней и сегодняшней.
Передаю рассказ, поведанный Еленой Николаевной. В нём Елену Николаевну буду называть Леной, её подругу Зинаиду – Зиной.
…В то августовское утро Зина на самую малость, минут на пять, опоздала на завод. Прилетела из Москвы утренним рейсом, он задержался, Зина только-только успела добраться домой, оставить чемодан и сразу на работу. Бурно влетела в технологическое бюро механосборочного цеха:
– Здравствуйте! – громко бросила с порога. – Это к чаю! – подняла перед собой полиэтиленовый пакет с московскими конфетами.
Проходя мимо стола Лены, наклонилась и шепнула на ухо: «Уезжаю насовсем в Москву». И приложила палец к губам, мол, тайна, никому ни слова.
Зина, несмотря на бессонную ночь, проведённую в дороге, излучала солнечную радость…
Лена Захарова пришла на авиационный завод в конце пятидесятых годов. Была ещё девчонкой, восемнадцати не исполнилось, устроилась техником в технологическое бюро механосборочного цеха. Шефство над ней взяла Зина Прохорова. Была она в два раза старше Лены, однако разница в возрасте не помешала сблизиться, сдружиться. Жили рядом, в хорошую погоду после работы частенько, дабы не тесниться в переполненном автобусе, отправлялись домой пешком, путь занимал минут сорок, хватало времени поговорить. Лена частенько пускалась в воспоминания о жизни в Маньчжурии, русском городе Харбине, любимой темой Зины была Москва.
Зина приехала в Омск в августе военного 1941 года вместе с авиазаводом, эвакуированным из столицы. За год до этого окончила школу, поступила на завод. Рассказывала Лене, как вместе с производственным оборудованием ехала на восток.
– Была восторженной девчонкой, – вспоминала, широко улыбаясь, – навстречу шли поезда с пушками, танками, солдатами, а я, дурёха, до конца не понимала – впереди страшная война. Казалось, победа не за горами. Ехали мы с командировочными удостоверениями. Командировка окончится – и домой. Понимание трагедии придёт позже, когда будем сутками сидеть на заводе, мёрзнуть, голодать, лишняя миска супа, что давали за хорошую работу, самая желанная премия. А тогда было страшно интересно в поезде. Дальше Ярославля из Москвы на восток не ездила, а тут едем и едем, и конца-края нет – поля, леса, горы Урала, реки, не могла насмотреться, надышаться воздухом дороги. Под стук колёс засыпаешь, под стук колёс ты просыпаешься… На себе почувствовала песню «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек…».
Отгремела война, завод остался в Омске, с большой неохотой отпускал москвичей-специалистов, приехавших в Сибирь в сорок первом, обратно в столицу. Зина приехала в Омск с мамой, та тоже заводчанка, работала клёпальщицей. А ещё Зина родила в сорок четвёртом году Нину. Однажды Лена спросит, кто отец дочери, по реакции подруги поймёт, данная тема ей более чем неприятна. Дочери Зина говорила, что отец погиб на фронте. Когда Лена познакомилась с Зиной, та жила в коммуналке с матерью и дочкой, потом они получили двухкомнатную квартирку. Была бы Зина одна, возможно, уехала в Москву, вырвалась с завода, но где в столице жить втроём? Поэтому смирилась с мыслью остаться до смерти сибирячкой. При этом любовь к Москве не ослабевала, столица оставалась самым дорогим местом на земле. Отпуск проводила исключительно в Москве. По натуре человек активный, много лет руководила профсоюзной организацией большого цеха, ей без труда можно было по профсоюзной путёвке поехать на Черноморское побережье или в Прибалтику, в дом отдыха, санаторий, совершить путешествие на Кавказ или в Среднюю Азию – «велика страна моя родная», Зина слушать ничего не хотела – только Москва.
– Знаешь, – признавалась Лене, – Новый год пройдёт, и сердце начинает настраиваться на Москву. Казалось бы, столько месяцев ждать, но я в мыслях уже там… И как-то веселее жить от этой перспективы. Утром проснёшься, включишь радио, оттуда: «Говорит Москва», и светлеет на душе.
Не всегда отпуск удавалось взять летом, бывало, давали весной или осенью, но неизменно Зина уезжала на поезде или улетала на самолёте в столицу. Запасалась нарядами, обязательно шила платье по сезону. В Москве не только ходила по гостям, любила посещать театры, концерты. Предварительно изучала репертуар московских театров, списывалась с двоюродной сестрой, чтобы та загодя купила билеты.
Возвращалась из Москвы окрылённой, воодушевлённой, переполненной эмоциями. Рассказывала о спектаклях с участием Олега Табакова или Владимира Высоцкого, Марины Неёловой или Татьяны Дорониной, Олега Ефремова или Юрия Соломина. Посещала эстрадные концерты, выставки. Каждый день старалась провести с пользой. Никаких телевизоров, бесцельного времяпрепровождения.
Приезжая в Москву, в первый день с утра обязательно отправлялась на Красную площадь. Сам путь настраивал на праздник. Спуститься в многолюдное метро, вдохнуть неповторимые, характерные запахи, затеряться среди вечно спешащих москвичей, так спешили только они – сосредоточенно и целеустремлённо. Войти в вагон, услышать «двери закрываются…», ощутить скорость, которую набирал поезд, отъезжая от станции, мчаться стрелой по подземной дороге. На станциях пересадки не бежала сломя голову из пункта «А» в пункт «Б», любовалась декором подземных дворцов. Так и хотелось сказать москвичам, бегущим мимо: остановитесь, посмотрите, ведь глаз не отвести, а вы не цените! Наконец поднималась на поверхность… Когда-то ребёнком привёз на Красную площадь отец. Добирались на трамвае. В памяти не осталось, с какой стороны вышли на площадь, но навсегда запало восторженное чувство от картины, открывшейся взору, – высокие башни Кремля, собор Василия Блаженного, синее небо над всем этим…
Зина была горожанкой. Если кто-то из омских знакомых начинал описывать деревенские красоты, среди коих вырос, она в ответ говорила о Красной площади, набережных Москвы-реки, ВДНХ, Ботаническом саде. На Красную площадь приезжала, как к стародавнему сердечному другу, которого не могла обойти после долгой разлуки. Любовалась многоликостью собора Василия Блаженного, мощной линией кремлёвской стены. И всё было здесь к месту: и здание ГУМа, напоминающее тульский пряник, и суровая графика Исторического музея, и брусчатка под ногами, и зелёная патина на памятнике Минину и Пожарскому.
– Двоюродный брат, – рассказывала Зина, – не может вспомнить, когда был на Красной площади! Едва ли не школьником последний раз. «А что, – говорит, – я там потерял?» Мне обязательно в каждый приезд надо. Ведь красота! Сила! Мощь! Быть в Москве и не походить по брусчатке Красной площади…
С Красной площади направлялась в Александровский сад. Летним утром он встречал запахом свежескошенной травы, идеальный газон круто забирал к зубчатой кремлёвской стене. Зина покупала эскимо, садилась на скамью в густой тени вековых дерев. Стоит ли говорить, что московское эскимо для неё было самым вкусным. Не торопясь, съедала лакомство, а потом шла в сторону Москвы-реки. На Большом каменном мосту её встречал продувной московский ветер, летевший над водной гладью. Подставляла лицо воздушному потоку, радуясь встрече с навсегда любимым великим городом.
С Петром познакомилась в Александровском саду. В Москве в тот июнь стояла жара, и хотя было ещё утро, солнце горячим диском висело в уставшем от зноя небе. Зина купила эскимо, села на скамью. В саду веяло прохладой от щедро политых газонов, за спиной высился зелёный холм, венчающая его кремлёвская стена вставала надёжной преградой от всепроникающих солнечных лучей. Зина развернула упаковку эскимо, откусила кусочек холодной сладости и услышала над собой:
– Вы, что ли, Маша-растеряша?
Зина подняла голову, рядом со скамьёй стоял мужчина с бумажным квадратиком в руке.
– Ой! – воскликнула Зина. – Это моё!
Бумага, что держал незнакомец, была пропуском в праздник. Полчаса назад нежданно-негаданно купила в театральной кассе в переходе два билета. Сумасшедше повезло. Театр Моссовета, спектакль «Странная миссис Сэвидж» с великой Верой Марецкой. Зина поначалу ушам своим не поверила, услышав от продавца: «Есть на сегодня, будете брать?» Как же не брать, конечно, брать! Такая удача, и чуть не потеряла билеты. Выронила, когда доставала носовой платок из сумочки.
– Спасибо, – сказала Зина. – Спасибо. Вы представить не можете, как выручили меня. Сходила бы на Марецкую, называется. Сколько раз пыталась, но так и не смогла на неё попасть…
– Значит, вы всё же Маша? – уточняюще спросил незнакомец.
– Растеряша – да, – в тон ему ответила Зина, принимая игру, – но не Маша.
– Коль не Маша, то кто? – приложил руку к сердцу незнакомец. – Великодушно простите моё любопытство, чужие тайны уважаю, если ваши паспортные данные секрет, останетесь для меня просто незнакомкой-растеряшей.
– Никакого секрета и тайн, – по-девчоночьи прыснула Зина и представилась: – Растеряша Зина.
– А я Петя, – мужчина протянул широкую ладонь, дабы подтвердить акт знакомства рукопожатием.
На вид было ему под пятьдесят. Густые чёрные волосы, тронутые сединой, синие глаза, тонкие губы, строевая выправка. Как оказалось – благоприобретённая – полковник. И тоже пребывал в качестве отпускника, посему никаких портупей и погон. Свободные брюки цвета кофе с молоком, белая рубаха с коротким рукавом, загорелое лицо и руки… Вскоре Зина узнала, догуливал последние дни отпуска, недавно вернулся с Черноморского побережья. Они вместе направились к Большому каменному мосту, прошлись по Берсеневской набережной, а вечером пошли в театр смотреть «Странную миссис Сэвидж» с Верой Марецкой. Через неделю Пётр сделал предложение.
Об этой встрече рассказала Зина подруге Лене в первый день, как вернулась в Омск. В обеденный перерыв пошли в столовую, Зина по дороге поведала о Петре. Он был вдовцом, жил в однокомнатной квартире в Сокольниках.
– Не москвич, – говорила Зина, – но давно в Москве, какие-то её уголки лучше меня знает.
Через месяц Лена провожала подругу. Радовалась за неё, наконец-то обрела женское счастье, пусть в предпенсионном возрасте обрела мужское плечо, мужскую поддержку, но заслуживала. А ещё возвращалась в любимую Москву. Радость смешивалась с грустью – без малого пятнадцать лет вместе, и вот настало время расставания.
Приезжая в Москву в командировку, несколько раз пересекалась с Зиной. Ходили в театр, в Третьяковскую галерею. Зина приглашала к себе домой, но не получилось посмотреть, как обустроилась на новом месте подруга, не удалось познакомиться с Петром. Командировки короткие, опять же – как не пробежаться по богатым московским магазинам.
Зина работала в очень удобном месте – на Красной площади.
В Москве идти на завод по специальности не захотела.
– Хватит с меня производства.
Устроилась в камеру хранения, что располагалась в здании Исторического музея. Мимо шесть дней в неделю двигалась очередь в Мавзолей Ленина, с сумками вход был строго запрещён, надлежало сдавать в камеру хранения. Зина их принимала-выдавала.
– Захочешь в Мавзолей, – предлагала Лене, – поспособствую, в очереди полдня стоять не будешь.
Очередь в любой день, хоть в будний, хоть в воскресный, выстраивалась многокилометровая и многочасовая. Даже если ты подгадывал к открытию метро, спозаранку приезжал к Александровскому саду, всё равно мог простоять полдня, тем более, если спал утром долго, хвост очереди мог быть у Манежа. Однажды Лена воспользовалась предложением подруги. Приехала в командировку с группой заводчан. Многие в Мавзолее ни разу не были, Лена созвонилась с Зиной, та сказала, чтобы подошли к оцеплению в такое-то время. В нужный час вышла к землякам-омичам, сказала что-то милиционеру, тот без слов пропустил. Конечно, не прямо в Мавзолей провела сибиряков, внедрила в очередь напротив камеры-хранения, но если и стояли – с полчаса, не больше. Для Мавзолея это невообразимо быстро. Быстрее только официальные делегации иностранцев попадали в святое для Советского Союза место.
Это случилось после московской Олимпиады, которая громко отшумела в 1980 году. К событию вселенского масштаба в Советском Союзе тщательно готовились в течение нескольких лет, газеты об этом, не уставая, писали, радио несмолкаемо говорило, телевидение постоянно показывало. Зина усиленно приглашала Лену в Москву на Олимпийские игры.
– Бери отпуск и приезжай, – убеждала, – билеты на соревнования достану! Ты любишь гимнастику – будет тебе гимнастика. Раз в жизни такое бывает! Увидишь, как Москва преобразилась! Столько понастроили, отреставрировали!
Лена хотела съездить хотя бы на неделю, подругу проведать, года полтора не виделись, Олимпиаду посмотреть, но не сложилось. Редко писали письма друг другу, зато постоянно обменивались открытками к праздникам. День рождения у Зины в октябре, в тот олимпийский год Лена, как обычно, отправила подруге открытку, в конце поздравительного текста просила передать поклон мужу. Через десять дней пришёл ответ тоже на открытке, на лицевой стороне которой красовался символ московской Олимпиады – олимпийский мишка, на обороте Зина в одном предложении благодарила подругу за поздравление, а во втором коротко сообщала: «Петю похоронила 15 сентября».
Он был из-под Ивано-Франковска. На фронт призвали в сорок первом. Направили на краткосрочные курсы артиллеристов, затем – на передовую. С того времени связал жизнь с армией. После войны окончил сначала командное училище, потом военную академию. Помотался по Союзу, затем осел в Москве. Все родственники жили на Украине, из самых близких – мать и родной брат. В одну из их встреч в Москве Зина весело рассказывала Лене про свекровь, та два раза приезжала при ней в Москву. Милая деревенская старушка, как спускаться или подниматься на эскалаторе, страшно паниковала. На эскалаторе ехала, обеими руками вцепившись в подвижный поручень, с замиранием сердца ожидала переходного момента, когда предстояло ступить на неподвижную поверхность. Смешно прыгала при этом, и надо было подстраховывать, дабы не упала. Характер имела мягкий, при этом категорически запрещала сыну приезжать в родное село. В этом была тверда: не надо приезжать!
Пётр отправился на родину, когда мать заболела, ноги, выработав эксплуатационный ресурс, стали непослушными, только и хватало по двору ходить.
Брат Николай был на четыре года младше Петра, жил крепко. На месте родительской мазанки, крытой камышом, из которой ушёл в свою жизнь Пётр, стояло добротное кирпичное строение. Брат встретил на высоком крыльце, завёл Петра в просторную боковую комнату:
– Располагайся.
На стене висел портрет Степана Бандеры. Обыденно, будто на фото родственник или близкий человек. Короткая стрижка, залысины, лёгкий поворот головы, взгляд в сторону от объектива.
– Убери! – посерел лицом Пётр. – Ты бы ещё портрет Гитлера повесил!
– Адольф Алоизович у меня тоже есть! – криво усмехнулся Николай. – Повесить?
– Убери! – повторил Пётр, кулаки невольно сжались. – Убери! Николай бережно снял портрет, унёс.
Всё произошло за ужином.
– Ты продался коммунякам-москалям за офицерскую пайку! – бросал Николай Петру в лицо. – И сам коммунякой стал! Ладно, война, но ты по сей день им верной собакой служишь!
Сидели за столом два мужика одного корня, круглоголовые, с крутыми плечами, у Петра чуть больше седины в густых чёрных волосах, у Николая обширнее залысины. И у одного, и у другого волнение выдавала гримаса – левый уголок рта совершал судорожное движение вверх. Непроизвольное, мимолётное. Николай тоже не за плугом ходил, был при должности для села немалой – заведовал местной кооперацией.
– Я боевой офицер! – пытался говорить спокойно Пётр. – Не по тылам отсиживался. Три года на фронте, пять ранений! И тебя освобождал от фашистского отродья!
– А я просил?! Меня он освобождал! Лучше под немцами, чем под вами, краснопёрыми!
– Конечно, – заводился Пётр, – слаще фрицам жопу лизать, сапоги чистить-подносить. Поди, тоже лизал за объедки с барского стола, плясал под их дудку?
– Ненавижу!
Братья разом вскочили, в руке у Николая оказался нож, Пётр пытался увернуться, отбить удар, нож воткнулся в сонную артерию, разорвал её. Пётр истёк кровью.
Зина была полна решимости добиваться справедливости: зло должно быть наказано, убийца должен получить по заслугам. Её племянник работал в Генпрокуратуре. Настроилась написать прошение генеральному прокурору и передать через племянника, чтобы точно дошло до адресата. Одноклассница Петра шепнула на похоронах, улучила момент, когда оказались одни, сказала, что местные правоохранители (во власти на Западной Украине было полно бандеровцев, коих Хрущёв подчистую амнистировал в пятидесятые годы) намерены представить дело как убийство по неосторожности – потерпевший сам наткнулся на нож.
– Если бы не мать Петра, – рассказывала Зина Лене по телефону, – она упала передо мной на колени и давай ноги целовать, плакать, просить не поднимать волну. Говорила: Петю не воскресишь, а если Николая расстреляют или надолго упрячут в тюрьму, она останется одна-одинёшенька. Никого больше нет, невестке, жене Николая, не нужна.
И Зина отступилась.
Такая история из советских восьмидесятых. Тех самых, когда я каждый год с семьёй ездил в Николаев. Отчаянно демократические девяностые на семь лет поставили крест на этих поездках – развал экономики, безденежье. Зато в нулевые годы отпускной путь снова проложил в сторону солнечной Украины. Казалось, так будет всегда, но наступил 2014-й, бандеровская ненависть начала ядовито расползаться метастазами по всей Украине. С детства любимый, неповторимый Николаев, с которым столько связано, не остался в стороне от липкой заразы. Украина наполнила себя ритуальными прыжками: «Хто не скаче, той москаль», речёвками: «Москаляку на гиляку!» Наконец терпение «москаляк» лопнуло, воспротивились «гиляке», по славному городу корабелов (ими были в советское время и мои родные дядя Ваня и дядя Гриша, тесть Николай Лаврентьевич) ударили русские ракеты. Били по аэродрому в Кульбакино, военной части в Солянах, «пунктам принятия решений» в центре города…
Как бы ни были прицельны ракеты, доставалось и мирным жителям – война есть война. Николаевская знакомая написала: сын со снохой уже не реагируют по ночам на воздушную тревогу, на истошный вой сирен – спят, зато просыпается шестилетняя дочь, будит беспечных родителей и ведёт в подвал, только там крепко засыпает.
Такие военные или спецоперационные будни. Нас, россиян, на Украине стали злобно именовать рашистами, ладно бы военные пропагандисты, кое-кто из родственников (не все) тоже подхватили неологизм, взяли на вооружение в свой лексикон. А я внёс в свой синодик, список тех, за кого молюсь каждое утро, убиенного раба Божия воина Петра.
Что тебе надо, грешный человече?
Русский воин
Курган – герой этого рассказа, по жизни русский воин. Владимир Катенко погоны не носит, а воин. Воевал в ДНР, Сирии, в Центральной Африканской Республике. Много лет воспитывает русских воинов. Учит мальчишек рукопашному бою, преподаёт военную подготовку. Прививает понимание – мужчина во все времена мужчина, эпоха компьютеров и гаджетов не исключение. Постоять за себя, ближних, отстоять Родину! Раньше это называлось военно-патриотическим воспитанием. Пока СВО не грянула, подобных инициатив и формулировок чурались педагогические чиновники, но добровольцы под стать Владимиру дело делали. С единомышленниками он создал Центр специальной военной подготовки «Сибирский полк». Как только пришло понимание – одной левой на Украине не победим, всё всерьёз и надолго, как только была объявлена в стране частичная мобилизация, пошёл наплыв в «Сибирский полк». Как говорится, пока гром не грянет…
У самого Владимира всё началось с русского рукопашного боя, боевого искусства под названием «буза».
– Да, счастливо получилось, – говорит Владимир, – Господь в один прекрасный момент дал направление, я окунулся в мир, где соседствует борьба и православие, это повело по жизни. А мог запросто стать бандитом.
История незамысловатая, но символичная. В армию Владимира призвал Советский Союз, а демобилизовала так называемая демократическая Россия. Уходил служивый в армию в одной стране, вернулся на гражданку в другую, где за два года всё кардинально изменилось. Сейчас это видится дурным сном, а тогда граждане выживали исключительно на мелкой торговле, норовя отхватить подешевле в одном месте, продать подороже в другом. Полчища озабоченных россиян рыскали по близлежащим странам – Китай, Турция, Польша – с безразмерными сумками, в коих на огромные расстояния перемещали немыслимо жуткие объёмы ширпотреба. Архитектурный вид всех без исключения городов Отечества в какие-то два-три года претерпел кардинальные изменения, разномастные киоски заполонили центральные улицы, вокзалы, подземные переходы, фойе театров и кинотеатров, учебных и общественных зданий. На улицах из киосков щедро лилась музыка, нередко приблатнённая (какие времена, такие и письмена, как живём, так и поём), в широком ассортименте предлагались в киосках, будочках и ларьках водка, жвачка, «Сникерс». Пей, гуляй, веселись! В народе ходила присказка: не зевай, ребята, пока демократы! В такую люли-малину вернулся Владимир из армии. Кое-кто из знакомых включился в круговорот шоп-туров с безразмерными сумками, вчерашнего солдата купи-продажный вид заработка не прельстил. В армии служил водителем в войсках ПВО и на гражданке хотел сесть за привычную баранку, однако рынок труда тоже претерпел коренные изменения – появилось неведомое доселе явление – безработица.
Будучи на жизненном перепутье, куда пойти, куда податься, Владимир столкнулся с Гришаней, вместе когда-то играли с утра до вечера в футбол во дворе, гоняли на велосипедах, а то и вино пили тайком от взрослых. Владимир пожаловался дружку, сидит после армии на мели, ни денег, ни работы и никаких перспектив – никому молодой и здоровый мен не нужен.
– Пойдёшь в бандиты? – с жаром предложил Гришаня. – В бригаду!
– Конечно! – с готовностью согласился Владимир.
Он успел просветиться: в новой стране бандиты получили статус уважаемых людей, хозяев жизни, ездят на крутых машинах, крышуют бизнес.
– Не пожалеешь! У нас классно! – нахваливал Гришаня. – За тебя словечко замолвлю – ты парень спортивный, головастый, нам такие бойцы по кайфу. Вдобавок водила-профессионал.
На следующий день Гришаня сообщил дату, время, место встречи с начальником бандитского отдела кадров. По сей день Владимир помнит дату, едва не ставшую переломной в его молодой жизни, – 14 октября. «Матерь Божья отвела, – вспоминает тот день, – ведь Покров был». Место встречи с бандитским командиром располагалось на окраине Кургана. Как и многое другое в то мутное время, автобусное движение разладилось, километра два пришлось шлёпать пешком. С утра зарядил нудный осенний дождь. Владимир, собираясь на судьбоносную встречу, оделся подобающе, мать, пока он отдавал воинский долг сначала одной стране, потом другой, купила ему кожаную китайскую куртку, норковую кепку, в то время очень модную. На все эти обновы лил дождь, зонт на встречу не взял, посчитал: бандит с зонтом – это не презентабельно.
Строение по указанному Гришаней адресу походило на советскую контору. Одноэтажное зданьице под шиферной крышей. Но входа Владимир не нашёл. Были двери с крыльцом, которые своим видом говорили, что много лет ими никто не пользовался. Даже ручка на двери отсутствовала. И крыльцо выглядело безжизненным. Другого входа Владимир не отыскал. Достал из кармана листок из блокнота с адресом, сличил с номером на здании, нет, всё точно. В голову пришла мысль: может, имеется тайный вход, неприметный с виду, организация как-никак бандитская. Сейчас часть стены оживёт, тяжело откроется секретная дверь, как это бывает в кино, высунется человек, поманит пальцем – заходи. Однако стены стояли без движения, звуков из здания, свидетельствующих, оно живёт полной бандитской жизнью, не доносилось. Владимир несколько раз обошёл строение. Заглядывал в окна в поисках бандитов. Сотовая связь ещё не раскинула вездесущие соты, задействуя в свои сети города и веси, страны и континенты. Владимир добрый час топтался у загадочной конторы, потом махнул рукой на затею с бригадой бандитского труда, вернулся в город и позвонил из телефона-автомата матери на работу, она утром радостно сообщила – нашла ему место водителя грузовика в дорожном предприятии. Утром безоговорочно отказался – какой грузовик, впереди крутые бандитские заработки.
Гришаня на несколько месяцев выпал из поля зрения, бандитская работа носила ненормированный характер для верного бойца, встретились случайно на автозаправке. Гришаня от кроссовок до тёмных очков на переносице выглядел кричаще бандитски – дорогая кожаная куртка, спортивный костюм адидас, надменный вид. Заправлял не «жигуль» или «Ниву», шикарный БМВ. Владимир наполнял бензином бак самосвала ЗИЛ-130.
– И чё, Вован, – презрительно посмотрел на авто друга Гришаня, – поди, с хлеба на воду перебиваешься?
– Всё, Гришаня, путём!
– Знаю я ваше путём! Ладно, не кашляй! Зря ты к нам не пошёл… В следующий раз столкнулись в Челябинске. Владимир возил на «Волге» директора предприятия, доставил того из Кургана в клинику на приём к врачу. В ожидании шефа курил подле учреждения здравоохранения, и вдруг Гришаня выворачивает из-за угла пешим порядком. Увидев дружка детства, стушевался. Не было в нём былого бандитского лоска. Наоборот – темно-зелёная куртюшка китайского покроя, коими Поднебесная щедро одевала малоимущих российских граждан, спортивные брюки, десятки раз стиранные, на голове кепчонка с коротким козырьком.
– Не говори никому в Кургане про меня, – заговорщицки прошептал Гришаня, пожимая руку, – в бегах я, в розыске, меня здесь нет. Молоток ты, Вован, не пошёл в бригаду. Поначалу всё было в шоколаде, потом начались дела судебные, меня подставили, два года отсидел на зоне. А теперь в розыске, никому не говори.
Больше с Гришаней не сталкивался по жизни, куда завели экс-бандита скользкие пути-дорожки, не знает.
– Уберёг меня от бандитской стези Господь Бог, – заключает рассказ Владимир, – и привёл в русский рукопашный бой. В «бузе» к вере пришёл, крестился. Начал работать с детьми, взрослыми, физкультурный институт окончил. Когда хохлы в четырнадцатом году двинули войной на Донбасс, решил – надо ехать. Я ведь русский человек, Русскому миру понадобилась защита. Тогда был моложе, всего сорок два года, вдвоём с другом, вместе в бузе занимались, рванули.
Донбасс
В четырнадцатом году мы с другом Игорем поехали защищать Донбасс. Я взял позывной Курган, в Сирии тоже с ним воевал. Недавно видос сбросили. Киево-Печерская лавра, причастие под открытым небом, по одну сторону высокого забора из железных прутьев причастники, по другую – батюшка со Святой Чашей. Прихожанам закрыли вход в лавру. И вот женщина припала к кованым прутьям забора и принимает Святые Дары. Это же ни в какие ворота не лезет – тысячелетний православный Киев, батюшка будто из тюрьмы причащает. Не скрутили мы в четырнадцатом году головёнки нацикам, в дьявольской злобе гнобят теперь Православную церковь. По статистике каждые пять минут в мире гибнет за веру христианин, с четырнадцатого года счёт пошёл и на украинских православных – убивают священников, закрывают, жгут храмы…
Я сам хохол, предки с Полтавщины приехали в Сибирь в Столыпинскую реформу. Поначалу казалось, попрыгают братья-хохлы на Майдане, подурят, порезвятся, и раньше бузили, да наступит пиковый момент, прижмут смутьянам хвосты… Хорошо думал. Круто замутили. Кулаки сжимались, когда смотрел одесский погром второго мая четырнадцатого года – в миллионном городе жгли мирных людей под видеокамеры и хлопанье в ладоши. Ни милиции, ни пожарных, гуляй, кровавая рванина… Дальше – больше, на Донбасс, не захотевший бандеровщины, двинулись хохляцкие танки, самолёты, начали бомбить мирных жителей…
Я работал в школе, отпуск летом, в июне поехали с Игорем в ДНР. На поезде до Ростовской области. На ту пору никакой централизации по добровольцам, сплошная самодеятельность. Пришли на сборный пункт беженцев, познакомились с ребятами, тоже приехали на войну и уже определились с отрядом, ждали командира. Отряд в стадии формирования, можно присоединиться, но решал командир, а его не было, отъехал куда-то. Неопределённость томила, люди гибнут, а мы прохлаждаемся в Ростове-папе. Кто-то подсказал: через Москву быстрее оказаться на передовой. Сели с другом в поезд и в столицу, оттуда с гуманитарщиками въехали на Украину. Гуманитарка предназначалась для конкретного подразделения. Нам сказали: хотите, оставайтесь с нами, нет, поезжайте дальше. Познакомились с командиром, показался толковым, остались. Получили форму, оружие, стали ездить на операции. Меня определили во взвод птуристов, в группу прикрытия. Делали доразведку, выводили на позицию для стрельбы, прикрывали. Птуристы закрывали танкоопасные участки. Выезжали частенько в пожарном порядке – звучит команда на боевой выход, пять минут на сборы и по машинам. Так с селом Красное (по-украински Красне), что неподалёку от Краснодона, получилось. Прилетаем на место – июль, пекло, мы в брониках, пять минут – и ты, как из реки, мокрый. Разведка доложила: пехота укропов большими силами с «градами», танками пошла отжимать село.
В Красное заезжаем, и сразу цель – укропский танк на горизонте. Километра три с половиной. Птуристов расстояние не смутило, зайчатся: да мы этому слону сейчас подпортим шкуру. Но хороши охотники за слонами, так собирались на охоту, что лазерный дальномер забыли. На глаз прикинули расстояние, шмальнули. ПТУРы ещё советские, ракета управляется по проводу. Первая не долетела. Вторая оторвалась и чуть беды не натворила – прямиком в огород юркнула… Забор снесла, хорошо, мимо дома прошла…
Люди были ещё наивные, не пуганные войной, мы стреляем, а вокруг мирная жизнь, будто война в кино, а не под боком – тётки ходят, дети на велосипедах гоняют. Танк возню птуристов заметил, а принцип железный: или ты завалишь, или тебя. Парни матами на мирняк орут, гонят в укрытие:
– Сматывайтесь! Вы что здесь так-перетак делаете? В ответ недовольное:
– Мы здесь живём.
Дескать, не вам, приезжим, указывать, что нам, хозяевам, делать, как себя вести.
– Уматывайте, – кричим, – сейчас танк шмалять начнёт! Не видите, вон укропский стоит!
Посмотрели, увидели, заблажили:
– Куда бежать?
Танк тем временем выпустил облако выхлопной гари и забежал в лесополку. Он прикрывал пехоту, что находилась вне нашей видимости, по балке обходила село с другого края, двигалась по направлению к нам, то есть по наши души.
Про пехоту мы не знали, командиры посчитали лишним забивать наши светлые головы такой мелочью, в них должна пребывать одна мобилизующая мысль – уничтожение укропских танков. Тем временем наша цель – Т-54 – нырнул в лесополку, пересёк её и выехал на высотку. Как и предполагалось, первым делом он нацелился уничтожить ПТУР и нас вместе с ним. Оказавшись на высотке, резво повернул башню и стрельнул. Ориентировался на автобусную остановку, рядом с которой мы стояли. Я увидел вспышку выстрела, потом звук пошёл. Снаряд прилетел в остановку. Сашка Студент и ещё двое наших птуристов имели неосторожность укрыться за ней. Что запомнилось, троица эта о чём-то горячо спорила. Ругались, когда собирались завалить танк, убегая за остановку, тоже громко перепирались. Двоих спорщиков откинуло взрывной волной, Студента задвухсотило. Остановка ещё советская, из белого силикатного кирпича. Взрыв, пыль столбом… Тут же наши «грады» заработали, но не по танку. «Грады», мы об этом не знали, стояли рядом в леске. Не самые приятные минуты пережил, когда оттуда загрохотало и полетели ракеты над головой. Били через дома в балку по наступающей укропской пехоте.
Станок ПТУРа стоял на открытом уазике, зарядить птуристы успели, выстрелить помешал танк. Первым пришёл в себя Костя, позывной Питер. Костя не побежал за остановку с другими, поэтому после прилёта снаряда проворно запрыгнул к ПТУРу. Как уже говорил, ПТУР не такой, что выстрелил и забыл, это когда ракета самонаводящаяся, наш птурист вёл ракету до самой цели. Скажу вам, азартно наблюдать за полётом. Костя ведёт ракету, ведёт… Вспышка – есть попадание. Танк загорелся, Костю интенсивность горения не удовлетворила.
– Добиваем! – кричит.
Ещё одну ракету зарядили. Костя и вторую точно вывел на цель.
Танк полыхнул, разгорелся.
– Ура! – кричим. – Костя, ты лучший!
Разведчики потом взяли командира танка, один из экипажа уцелел, но руку оторвало по плечо.
После танка нас отправили держать мост. Небольшая речушка, по берегу высоченные заросли камыша, из огнемёта «Шмель» пальнули, пустили огонь по камышу, чтобы пехота не вздумала лезть в нашу сторону. Она, слава богу, не дошла до моста, в балке встретил её отряд чеченцев. Совместными усилиями мы укропов подавили, село зачистили, взяли море пленных. Сдавались пачками.
Был момент, дед из ближайшего дома выходит. На соседней улице стрельба, мы залегли, ждём, вдруг на нас выскочат укропы. И тут дед нарисовался, выходит из калитки в затрапезных шортах, майке, тапочках, в руках трёхлитровая банка.
– Ложись! – орём на него. Даже не пригнулся.
– Спасибо, ребятки, что отстояли! У меня брат на украинской стороне живёт, у него сволочи бандеровские весь дом разграбили! Телевизор, стиральную машинку, насос из колодца достали – всё уволокли. Самогонный аппарат и тот забрали…
Банку подаёт:
– Возьмите, сынки! Сам солил!
Банка под крышку набита большими кусками сала.
– Не надо! – кричим. – Куда, дед, лезешь? Жить надоело? Слышишь – стрельба!
Пока сало не отдал, не ушёл. И плачет…
Обратно из Красного ехали на базу по темноте. Я в пикапе с двухсотым. Почти не знал его. Парни говорят, Сашка Студент погиб, а я не могу вспомнить, кто это. В морге при свете понял, кто. Всего-то надо было упасть в придорожную канаву, не стоять столбом за остановкой, да попробуй угадай. На следующий день парни поставили крест на месте бывшей остановки.
Костя Питер погиб через неделю. Был из тех, кто приехал на Донбасс начать жизнь сначала. Костя занимался в Питере бизнесом, говорил, неплохо получалось, а потом стало неинтересно: «Жить ради извлечения прибыли, когда в голове одни доллары, – не моё, мелко всё это». Вдумчивый, рассудительный, невозмутимый, смелый. Заглянем, бывало, в пивбар, сухой закон соблюдали неукоснительно, даже пиву – нет. Заходили посидеть в жару под кондиционером, попить холодную газировку, новости посмотреть, канал «Россия-24» там шёл. С Костей, бывало, заглядывали в пивбар.
– Какие книги читаешь? – спрашивал. Я отдаю предпочтение мемуарам.
Он выделял фэнтези, а ещё читал жития святых.
– Не зря в девятнадцатом веке любили в России житийное чтение. Поднимает над суетностью. Нельзя зарываться в то, что под ногами, хотя бы на краткое время подними голову к небу…
Была у Кости странность – любил ходить в ночную разведку. Один. Сказать, не хватало острых ощущений, так нет – более чем при выезде на операции. Птуристы имели дело с танками, бэшками. Дуэли в пределах видимости. А он по собственной инициативе ходил в одиночную ночную разведку. Порядки в подразделении были едва не партизанские, можно было уйти, не предупреждая командира. По темноте Костя отправлялся в тыл к укропам. Зрение имел ненормальное.
– Я вижу в темноте, – уверял, когда говорили, опасно шарашиться вслепую.
И вправду, видел, как никто другой, днём вдруг скажет:
– Парни, похоже, кто-то движется в степи.
Смотришь невооружённым глазом – ничего, в бинокль – точно, пылит дорога, а по ней колонна.
Ты ещё только коробки различаешь, он уже говорит: укропы, «вилы» на броне.
Однажды ночью обнаружил разведгруппу противника, идущую к нам. Доложил командиру. Мы выдвинулись навстречу, предложили сдаться. Укропы отказались. Отогнали их огнём на минное поле. Двое подорвались, двоих задвухсотили в перестрелке, один смылся.
Через два дня Костя ушёл по темноте и не вернулся. Разведчики наткнулись на него в лесополосе, истёк кровью. Его подранили, сам жгут наложить не смог. Был бы напарник. Я однажды попытался напроситься:
– Костя, возьми, вдвоём лучше.
– Нет, – отказал, – не хочу тебя подставлять.
Жалко парня. Не похож был на того, кто ищет смерти. И такие встречались. У одного в автокатастрофе погибла семья – жена, двое детей, он за рулём был… Лез в самое пекло…
Два месяца мы хорошо работали, рвались вперёд, думали весь Донбасс освободить, да нас стали тормозить, активные действия сходили на нет, начались непонятки. Поговаривали о договорняках наших политиков с укропами. Мы с другом Игорем заскучали и в середине августа вернулись в Омск, я продолжил работать в школе.
На Донбассе впервые услышал о ЧВК «Вагнер».
Сирия
На Донбассе впервые услышал о ЧВК «Вагнер». Наши птуристы, кроме Кости Питера, были оттуда. Друг Игорь, с которым ездили в ДНР, ещё там взял телефоны для связи и поехал в Сирию. Моя первая попытка с «Вагнером» сорвалась. Это шестнадцатый год, позвонил, так и так, хочу к вам. Меня расспросили, что из себя представляю, рассказал подробно, в ответ: подходишь, срочно приезжай в Молькино на базу ЧВК, что под Краснодаром. Загранпаспорта у меня не было. Спрашиваю – оформлять? Заверили: не парься, не теряй время, оформим на месте. И надо такому случиться, а может, Бог отвёл, одним словом, пока я добирался, правила изменились – должен быть на руках загранпаспорт. Меня так просто не свернуть с задуманного, побежал по командирам, пытаясь достучаться и добиться своего, ответ один: да, позавчера работал этот вариант, сегодня нужен загранпаспорт и никаких исключений, извините за накладку. Вернулся домой несолоно хлебавши. Устроился инструктором по стрельбе в тире. Давно мечтал серьёзно заняться стрельбой, тут предложили. Сделал загранпаспорт, полгода названивал в «Вагнер», в ответ звучало разными голосами – пока нет. Стал привыкать к этому «пока нет», вдруг – приезжайте. Снова Молькино. Так называемый фильтр, ходишь с бегунком, в котором десятки позиций, сдаёшь нормативы физо, стрельбу… Хотя и возрастной боец, но оценки получил хорошие. Потом медкомиссия с резолюцией – годен. Надо сказать, служба безопасности «Вагнера» чётко работала, пробили на полиграфе. Наконец контракт подписан, получил жетон, на нём позывной «Курган» выгравирован, и вперёд – на Сирию.
Летели из Москвы с военного аэродрома Чкаловский. Нас под сто человек, одеты по гражданке, по легенде мы строители. Тогда «Вагнера» официально не существовало. У нас даже шутка была: нас здесь нет. Всё скрывалось. Получаешь правительственную награду, сразу говорят: ребята, в военкомат с ней не суйтесь, светиться нельзя. И подписку давали о неразглашении факта работы в компании. Никто нигде не проявлялся, что мы имеем отношение к «музыкантам». Одним словом, нас здесь нет. Аэродром военный, все вокруг в погонах, стриженые, бритые, мы, как бичи, кто во что горазд одет. Рюкзаки, укутанные в чёрные мешки для мусора, чтобы не привлекать внимание любопытных, добавляли колорита разношёрстной компании.
На Ил-76 прилетели в Дамаск. Я припал к иллюминатору, любопытно, как выглядит древнейший город, после Всемирного потопа кто-то из потомков Ноя построил первую городскую стену. В иллюминаторе диковинный мир – красные горы, красная земля. Из самолёта вышли, нашу разномастную компанию сразу отделили от остальных, рассадили по машинам и повезли на базу. Не один раз видел по телевизору репортажи из экзотической Сирии – военная колонна с машинами прикрытия, сопровождаемая вертолётами, те грозно несут установки НУРС. И вот сам еду в такой колонне, у машин прикрытия пулемёты на станках, автоматчики в бронежилетах и касках. На базе нас полностью экипировали – броники, разгрузки, автоматы, патроны, гранаты, аптечки, спальники.
Впечатлил момент. В медпункт идём, стоят морские рефрижераторные контейнеры, а рядом картина маслом – гора окровавленной одежды. Почти полотно Верещагина «Апофеоз войны». Не знаю, что живописец брал за образец своего «Апофеоза», но один к одному сирийский пейзаж на картине – красно-жёлтая пустыня, горы на горизонте, на втором плане разрушенный восточный город, деревья с безжизненными ветвями отжили своё под палящим солнцем, всё мёртвое, из живого – вороньё вокруг огромной пирамиды черепов. А тут гора окровавленной одежды. Штаны, куртки, носки, футболки. Что-то в хлам разорванное, и вдруг просто отличные ботинки… Окровавленные брюки, одна штанина разрезана, похоже, полоснули ножом, снимая, а хозяин брюк истёк кровью. Вонь. Апофеоз современной войны. Рядом морские рефрижераторы, в них двухсотые… Не за этим парни летели в Сирию… Отвоевался я в Дерике – Дейр-эз-Зоре. «Вагнер» участвовал в деблокировке, зачистке города. Нас под эти штурмы набирали. Город в семнадцатом году полностью освободили, но уже без меня. Шли туда колонной почти пятьсот километров. Ехал в кузове пикапа с замполитом нашего отряда. Все в снаряге, в любой момент будь готов к бою. Дорога хорошая… Во все глаза смотрел по сторонам – библейские места… И зазвучала во мне духовная песня:
- Как ходил жа грешный человече, он по белому свету…
По сторонам бескрайняя пустыня, редкие деревья, горы закрывают горизонт, всё величественное, будто застывшее во времени…
- Приступили к грешну человеку, к яму добраи люди…
Колонна прошла мимо остатков древнего города-крепости… Может, сам Александр Македонский брал его…
- – Что тебе надо, грешный человече, ти злата, ти серебра?
Апостол Павел, призванный Иисусом Христом на проповедь Евангелия, ходил этой дорогой, обращая в христиан язычников. Ефрем Сирин подвизался на этой вечной земле, Иоанн Дамаскин…
- – Ничево не надо грешну человеку, ни злата, ни серебра.
- Ни злата, ни серебра, ни залатова одеяния.
Горячий пустынный ветер бьёт в лицо, чужой, неприветливый…
- Только и надо грешну человеку один сажень земелики.
- Один сажень, да сажень земелики, да и чатыре досыки.
Во второй раз песня пришла на память, когда летел с ранением на вертухе обратно. Пацаны-десантники фоткались, возбуждённые, скоро они будут дома, будут показывать девчонкам эти фотографии из далёкой Сирии, а я лёжа пел про себя:
- Только и надо грешну челове-е-е-ку по-ка-я-я-я-ни-я.
Когда мы прибыли в Дерик, правобережная его сторона была полностью зачищена, левую в большей части держал ИГИЛ. Стояла задача выбить фанатов. На базе в Дерике попал в свой отряд и в оборот. Это не Донбасс. Не послоняешься без дела, постоянно тренировки, занятия, свободного времени самый минимум. Что сразу понравилось – вооружение взвода. Лежит гора патронов. В ДНР надо было бежать на склад, выпрашивать, доказывать. В первый раз, когда выдали автомат, получил два магазина, больше, дескать, нет. Иду с ними, в голове: как я буду воевать? Это же начать и кончить, а дальше что – камнями отбиваться от укропов? Возвращаюсь. Кладовщик с честными глазами:
– Нет у меня, нет! Найдёшь где-нибудь.
– Да где я их найду, дурья твоя башка? Они на дороге не валяются! Вскипел не на шутку: на войну приехал или на игру «Зарница»? Автомат без магазинов, как тот деревянный. Говорю со зверским видом:
– Хоть что делай, не уйду отсюда, пока не выдашь!
Короче, выдавил из него ещё четыре магазина. Со скрипом дал и с условием, верну потом.
А в Сирии полог расстелен, на нём гора патронов, рядом гора гранат, ящики с запалами. Берёшь, что надо и сколько надо.
Командиры все настоящие вояки, в прошлом контрактники, многие прошли Чечню, Донбасс… Званий нет, только должности – командир отряда, взвода, расчёта, отделения. Идеальный вариант. Без всяких понтов – ты лейтенант, а я капитан. Командир не сидит в кабинете. Все знающие, все воюют, все на передовой. С бойцами в атаку ходят. Замполит на штурмы с нами выезжал, командир отряда, у него триста человек в подчинении, не из тылового бункера руководил.
Не все бойцы выдерживали постоянного напряга. Случалось, крышу рвало. В нашем отделении Рашад был. Хороший снайпер и дебилоид. Начал делать парням подлянки. В конце концов от греха подальше, могли ведь и обнулить, в Россию отправили. Я в первую неделю, как приехал в Дерик, стираю носки, он заходит, метров пять между нами, в руках пистолет.
– Помочь? – бросает с ухмылкой.
С чего бы, думаю, такая щедрость.
– Как-нибудь сам, – отказался нейтральным тоном.
С невозмутимым видом, будто это детская пукалка, нажимает на курок. Целится мимо, но всё одно приятного мало, пули мимо тебя в закрытом помещении летят. Раз, да другой, да третий выстрелил…
Сразу скажу, не пьяный, не накуренный. В «Вагнере» был строжайший закон – никакого алкоголя, наркотиков. Держись, если не хочешь вылететь с треском.
Рашад идёт на меня и стреляет. У меня автомат под рукой, да не успею схватить… На стрельбу в дверном проёме появился командир отделения, стоит, смотрит за развитием событий.
– И чё, – говорю Рашаду, – хочешь этим сказать? – Он опустил руку с пистолетом:
– Ладно, Курган, проехали.
Командиру понравилось моё самообладание, не струхнул, за автомат не стал хвататься, не спровоцировал на прицельную стрельбу.
Затрёхсотило меня без пуль и осколков… Поехали на штурм. С вечера совещались все командиры. После чего командир отделения нас собрал, поставил задачу – рано утром выезжаем на зачистку Дерика, показал на карте, какие дома за нами… По темну подъехали к понтонному мосту, встали в ожидании отмашки. К тому времени установили нормальную переправу через Евфрат. Поначалу, рассказывали, на лодках пробивался десант. Евфрат поболе Иртыша, не позавидуешь парням в лодках. Но отжали у ИГИЛа берег, понтонный мост навели, войска нагнали на охрану, арту поставили.
Переехали Евфрат засветло, солнце большим шаром вставало на востоке. Выдвинулись к месту, технику оставили, дальше пешком. Жилой сектор. Сирийская армия начала зачистку, но буксонула. Ещё те вояки. Он может с одним магазином в бой идти. Отстрелялся и с чистой совестью идёт в тыл на перезарядку. Любили с нами воевать, приветливые: о, рус садык. Русский друг, значит, русский воин. Знают, садык прикроет. Хороших сирийских вояк за три года войны выбили, им на смену пришли вот такие… Парни рассказывали, могли продать игиловцам свои позиции. А чё не продать – долларами платят. Продали, разбежались, ищи ветра в поле. Кроме сирийцев, воевали их союзники афганцы. В тот день подходим к месту старта, а там афганцы, поначалу приняли их за сирийцев, хотя чувствовалось что-то не то в облике… У нас был пулемётчик татарин Ренат, возрастной, даже войну в Афгане зацепил, он разъяснил: это афганцы. Ренат поговорил с ними. Улыбчивые. Угостили нас консервами. С их позиции понаблюдали пару часов за домами, которые предстояло зачищать, а потом пошли на штурм. Справа от нас двигались сирийцы, слева – афганцы. Зачищали дом за домом, кувалдой стену пробиваешь, проникаешь вовнутрь и медленно помещение за помещением проходишь. ИГИЛ – противник серьёзный. Фанатики, конечно, и воины замотивированные, уверены (не вышибешь из него) – правда на их стороне, а неверных надо убивать. Много было потерь у «Вагнера» в Сирии, постоянная карусель – двести, триста шли в Россию, на пополнение потерь прилетали новые «музыканты». На той операции я работал со снайпером Михой, прикрывал его. Он первый засёк коллегу-духа, показал рукой:
– Парни, в той стороне СВД лупит! Снайпер!
А нам именно туда идти. Патроны душара не жалел. Мы перед этим дом зачистили, готовились делать бросок к следующему, и вот незадача, идти в зону работы снайпера. Надёжнее найти и уничтожить или координаты передать арте, хотя бы спугнуть с удобной позиции. А он долбит и долбит, и не понятно, где засел. Решили повыше точку найти, понаблюдать за окрестностями. Взводный указал на недострой, дом из литых блоков, типа шлакоблоков, первый этаж выведен, второй частично. Не до строительства, когда ИГИЛ в городе.
С первого на второй этаж лестничный марш, причём открыт, стены нет. Или ещё не достроили, или такая архитектурная задумка, южный вариант. Мы втроём – Миха, я и взводный – оперативно друг за другом вбежали по лестнице, встали за небольшую стену, где только-только втроём разместиться. Часть отделения осталась внизу. И вдруг сирипупы, сирийцы, повалили. Духи зажали их, они к нам, увидели нас, обрадовались – садыки помогут. И зачем-то повалили гурьбой на второй этаж. Мы втроём еле укрываемся за стеной, они человек десять ломанули. Как оказалось, лестничный марш дух-снайпер держал под прицелом. Мы проскочили, а тут групповая цель. Он один за другим несколько выстрелов сделал. Сирийцы завизжали, закричали, мы троих к себе взяли, что первыми по лестнице бежали, двое за лестницей укрылись, остальные скатились вниз. Я одного сирипупа на себя положил. Он весь в крови, в плечо ранило. У него с собой никакой медицины – ни бинта, ни жгута, ни обезбола. Спрашиваю: есть? Стонет: нет. Да что вы за бойцы? Придётся своё расходовать, и значит, остаться без медицины при штурме. Обезбол вкалываю, жгутом плечо перетягиваю. Он визжит, плачет.
А душара фигачит. Пули долбят по стенам. Десять патронов засадит, смена магазина, снова за своё. Держит, носа не высунешь. Взводный по рации подмоги запросил:
– Парни, выручайте!
Те:
– Да мы тоже под минами сидим, вылезайте как-нибудь сами. Конец связи.
Короче, они в заднице, мы там же, и надо выбираться, пока хуже не стало. Командир взвода позаботился перед операцией, всем дымы раздал. Стоим за стенкой, я говорю: давайте разом дымы бросим, как разгорятся, сразу вниз. Так и сделали, дымы разгорелись. Взводный кричит:
– Раз, два, три, пошли!
Сирийцы поняли, ума много не надо, раз садыки дымы бросили, значит, сваливают, и раньше нас ломанулись. Взводный не успел «три» сказать, они проход забили, кто-то споткнулся, упал, на него другой свалился. Мы определились перед броском – первым скатывается Миха, за ним взводный, я третьим пробегаю линию огня. Выныриваю из-за стены, а в проходе куча мала, сирипупы визжат. У меня дилемма: бежать вперёд – у завала окажусь под пулями, стоять наверху – тоже цель, и обратно за стену – не выход. Оставалось одно – прыгать, чтобы оказаться впереди завала… На мне броник, рюкзак, автомат, РПГ «Муха», каска, и своего веса более восьмидесяти килограммов. Приземляюсь и чувствую, лодыжка не выдержала – перелом. Останавливаться нельзя. Знаю, на горячую можно пробежать какое-то расстояние. Бегу, кости хрустят, кость о кость трётся. Метров двести пробежал, сворачиваю направо, чётко знал – наши там, но взводный и остальные почему-то налево ломанулись, кричу:
– Не туда!
Развернулись. Парни увидели наши гонки, прикрыли огнём, без потерь финишировали. Я вторым прибежал. Весь в крови. Санинструктор кинулся с обезболом ко мне.
– Не надо, – торможу, – не моя кровь.
– Как не твоя, – удивился, – вся грудь залита!
– Сирипупа, – объясняю, – лечил раненого.
Шину санинструктор примотал с моей помощью к перелому и настоял обезбол вколоть. А мины летят. Я к забору отполз, смотрю, взводный ходит, голову обхватил руками, глаза чумные – подконтузило.
– Ложись! – кричу. – Не торчи столбом!
Послушался. Тут мина прилетает. Метрах в пятидесяти от меня парни у забора сидели. Ближе к ним легла. Ренату осколок в голову угодил. Забегая вперёд, скажу, слава богу, ничего серьёзного, оклемался быстро. Замполиту хоть бы что, ни царапины, а пулемётчика наглухо. Рядом были, всем по-разному досталось. Чуть утихли прилёты, наши подхватились уходить. Рената на носилках понесли, двухсотого забрали, взводный своими ногами пошёл, все уходят, меня оставляют. Кричу:
– Э, вы куда, а я?
– Вернёмся, не шуми, этих унесём.
И ушли. Скажу честно, жутко стало. Пусть зачистили район, но духам ничего не стоит снова просочиться. А я неходячий. На пузе далеко не уползёшь, и куда прятаться, в какой подвал. Если фанатики набегут – кранты… Недолго печалился, вскоре за мной вернулись. Двое повели, третий прикрывает. С боков поддерживают, я скачу на одной ноге. Возвращались по нашему пути, который до духовского снайпера зачищали. Подходим к дыре в стене, что кувалдой пробили. Понятно, мы кирпичи не убирали с прохода. Когда ты на двух ногах, прыг-прыг, нырнул и никаких проблем, а попробуй на одной. Проход узкий, вдвоём не пройти, не то что втроём. Говорю парням: отпускайте, идите сначала вы. Они проходят, я делаю кувырок вперёд через плечо, стараясь не задеть переломанной ногой о край пролома, они меня подхватывают. Идти далеко, скакал километра два, в самом конце на закуску ров, наподобие противотанкового, недавно вырытый. С одной стороны Миха-снайпер поддерживал меня, крепкий парень, а с другой – хилый парнишка. На дно рва по склону опустились, наверх поднимаемся, парнишка под моим весом по колено в песок проваливается.
Умаялись мы, все гружёные. Наконец, добрались до носилок. Сирипупов на помощь позвали. Те, расталкивая друг друга, кинулись к носилкам. Почему такое рвение – это же в тыл с передовой идти, подальше от пуль. Вшестером схватились, один командует: Аллах Акбар! – подняли меня. У нас – раз, два, три, у них – Аллах Акбар. Носилки тоже не сахар тащить, я рукой подгребаю, стараюсь помочь садыкам. Наконец вышли к «мотолыге» – МТЛБ, транспортёр-тягач, загрузили нас, трёхсотых, и в сирийский медпункт тут же, в Дерике. Должен сказать, хорошие врачи в Сирии. Грех жаловаться. Потом отправили в отряд в госпиталь за Евфрат.
Если скаламбурить – мне повезло, потому что большому вагнеровскому командиру не повезло – подорвался на мине, осколками нашпиговало, за ним вертуху прислали. Мне бы так быстро не подали, а тут вместе с ним полетел. Кстати, всё нормально с ним, по сей день большой командир. Вертухи в Дерике на стадион садились, оттуда на базу ВКС полетели.
Вот тогда я во второй раз пел, глядя на сирийскую пустыню:
- – Что тебе надо, грешный человече, ти злата, ти серебра?
- Ти злата, ти серебра, ти залатова одеяния?
На базе ВКС нас перегрузили в небольшой самолёт, на нём полетели в Химки, так Хмеймим перекрестили. Здоровенный навес, под ним пункт приёма раненых. Сестры, врачи опрос делают, записывают, как ты ранение получил. Начал я раздеваться, ё-моё, у меня граната в кармане. Заготовил, когда своих ждал под забором, чтобы, если фанаты придут, подорваться, и забыл. Медсестру прошу, возьми гранату, на кой ляд в госпитале. Она испугалась – нет-нет-нет, побежала за военным специалистом. Тот приходит:
– Что хотели?
– Гранату отдать, возьмёте?
Взял. Дальше меня по врачам повезли: снимки, антибиотики вкололи, антистрессовые препараты. МРТ сделали. Ранение определили, как тяжёлое.
В госпитале переодели, дали чистую больничную одежду. Кое-как сидя помылся, оделся в чистое, уже хорошо. В Россию лететь дали чистую военную одежду. Священник в госпиталь пришёл – православные есть? Кто изъявил желание исповедаться и причаститься, тех повёл в палату посвободнее. По-военному коротко исповедовал, причастил.
– Откуда? – спросил меня. Заулыбался, узнав, что из Омска:
– Передай привет отцу Дионисию.
Отца Дионисия знаю, военный священник из 242-го учебного центра ВДВ.
В Химках военный рай. Не сравнить с нашими базами. Чистота, никакой военной грязи. Даже воздух показался вкусным. Лежу в госпитале, вдруг музыка, песня, концерт.
– В честь чего? – у медсестры спрашиваю.
Оказалось, у большого военного начальника день рождения, привезли артистов. Живут же люди…
Сибирский полк
Владимир перенёс две операции, долго лечился, сначала в Москве в военном госпитале имени Вишневского, потом в Омске. Год находился на больничном за счёт «Вагнера», а потом отправился воевать в Центральную Африканскую Республику (ЦАР). В Африке служилось спокойнее, это не Сирия. Нога продолжала беспокоить. Через полгода контракт закончился, предложили продлить, не захотел, вернулся в Россию и сделал операцию в Кургане в центре Илизарова. В ЦАРе возникла идея создания курсов военной подготовки для взрослых – учить мужчин войне. Вращаясь в кругу военных, сделал вывод: войны с Украиной не избежать. Рано или поздно рванёт. Укропы не прекращали скулёж по Крыму, дескать, отдайте, не то заберём, целенаправленно бомбили Донбасс, усиленными темпами модернизировали армию. Пропаганда работала на превращение всей страны в нациков. Запад науськивал на Россию.
И вот война.
– Едва сам туда в начале марта двадцать второго года не отправился, – говорит Владимир. – Буквально через несколько дней после начала боевых действий мне звонят: Чиба погиб. Мой воспитанник по кадетской школе, я несколько лет работал с кадетами. Места себе не находил. Чиба в спецназе ВДВ несколько лет служил, опытный вояка. Их бросили на Киев 24 февраля. Гостомельская операция. Не хотел верить в гибель Чибы. Сам сделал запрос. Думаю, пока своими ушами не услышу. Мне говорят: 45-й полк, в котором он воевал, подтверждает гибель. Для меня Чиба как сын. Умница, работяга, готов был тренироваться день и ночь. Срочку служил в ВДВ, потом подписал контракт, воевал в Сирии. Настоящий спецназёр. Мальчишкой слушал меня с открытым ртом, когда рассказывал про бои в ДНР, Сирии. Хотел служить только в ВДВ. Я для себя решил, раз Чибу убили, сам пойду. Он рос без отца, значит, я должен воевать за него. Ведь я вывел парня на военную стезю, так бы, может, жил на гражданке. Боже, как я радовался! В буквальном смысле до слёз, сентиментальным становлюсь с годами, мне позвонили – Чиба жив! Он шёл в головном дозоре, их ждала засада, расстреляли в упор. Из всего дозора в живых осталось двое, Чиба и офицер, трое суток по лесам, лесополосам выбирались к своим. К тому времени похоронки домой отправили. Ночью нашли свою часть, а парни хохочут: «Вы чё припёрлись? Мы за вас водку выпили, а вы припёрлись!» Так что мой Чиба дальше воюет. Уже медаль «За отвагу» получил.
С Владимиром договорились, я приду на занятия «Сибирского полка». Случилось это пасмурным июльским вечером, закатное солнце закрывали плотные облака. Занятия были не совсем полевые, настоящие полевые Владимир проводит на военном полигоне, под эти вполне подходил стадион ДОСААФ. За тренировкой курсантов (назову так) наблюдал с трибуны. Было на поле стадиона человек тридцать, все в бронежилетах, касках, с автоматами. Оружие не боевое, муляжи, бронежилеты и каски настоящие. Возрастной диапазон от двадцати и старше, нескольким мужчинам явно было за пятьдесят. Две женщины. Обе в камуфляже. Одну отношу к типу, когда за невысокой, даже маленькой поджарой фигурой кроется сила, ловкость, выносливость. Такая в многодневном пешем горном походе будет наравне с мужчинами тащить рюкзак, уверенно шагать на перевал и не окажется в тягость группе. Из девчонок такого типа получаются хорошие легкоатлеты. Для метания диска сил маловато, но на беговой дорожке будет пахать на совесть. Не кисейная барышня. Вот и здесь работала чётко, гранату бросала не хуже мужчин, пусть не дальше, но ловко, снаряд летел в нужном направлении. Когда перешли к тренировке по эвакуации раненых, тащила условного трёхсотого наравне со всеми. Второй женщине было тяжелее, другой конституции, шире в кости, но тоже работала старательно.
Помните, как мы верили в быстрые наши танки, сверхточные ракеты, суворовский ум генералов… На сто процентов считали: с таким потенциалом, такой армией такая великая страна в два-три дня скрутит голову антирусскому режиму. Мы освободим братьев-украинцев от бандеровской напасти. Благодарные освобождённые с цветами встретят нас в Киеве, Харькове, Одессе, дорогом моему сердце Николаеве! После чего снова будем ездить в солнечно щедрую Украину к родственникам в гости. Но встретили нас крупнокалиберными пулемётами, миномётами, танками, штурмовой авиацией. Укропы тоже были уверены в победе, об этом напели им в уши западные кураторы, «русню», расслабленную уверенностью в свою непобедимость, на раз-два из Донбасса попрут, Крым освободят. Не зря восемь последних лет в прицелах автоматов, пулемётов и танков видели кацапов и накачивали себя ненавистью: москалей на ножи! Быстрых побед ни у тех, ни у других не получилось. Мы в Сибири живём как у Христа за пазухой, да «запазуха» не должна пребывать в наивной беспечности. «Сибирский полк» учил защищать Отчизну.
Подошел мужчина в спортивном костюме.
– Записываться пришли?
Я представился, объяснил цель визита.
– О Володе надо писать обязательно! – назвавшись Денисом, с искренним энтузиазмом сказал подошедший. – Великое дело делает. Вместе когда-то занимались «бузой», я сейчас тренирую мальчишек по рукопашному бою, клуб «Десант». В прошлом году, как только объявили частичную мобилизацию, позвонил Володе: возьмешь курсантом? Что такое автомат, гранатомёт знаю, в армии служил, стрелял. Но что меня сразу удивило на занятиях у Володи, он давал то, чему нас близко не учили в армии. Даже чему-то элементарному. К примеру, уличный бой, вы подходите к углу здания, оно слева от вас, за углом возможен враг, вы прикладываете автомат к правому плечу, выносите автомат за угол, стреляете. Всё правильно. А теперь вы подходите к зданию, и оно справа, и что? Стрелять с правого плеча, значит всем корпусом вывалиться наружу. Стрелять надо с левого плеча. То же самое при движении во вражеском окопе, поворот направо или налево. Всё решают секунды, действовать надо автоматически, не задумываясь, не этим голова должна быть занята. Мнение, что война сама научит, от лукавого, могут и убить, пока азы проходишь. Тяжело в учении – легко в бою, говорил Суворов. Когда объявили частичную мобилизацию, я пошёл в церковь, думаю, надо исповедоваться, причаститься – могут в одночасье забрать, а идти на войну следует причастившись. Брата уговорил, двойняшки мы, на пятнадцать минут он старше, не атеист, да ни разу не причащался. Тут безоговорочно согласился. В воскресенье причастились, во вторник звонят из военкомата: зайдите, необходимо данные уточнить. Грешным делом подумал – отговорка, повестку вручат. Взял младшего сына, семь лет ему. Не обманули военкоматовские, и вправду дела перетряхивают, обновляют данные, бумага в моём деле пожелтела, без движения столько лет. Несколько вопросов задали, записали и говорят на прощание: пока не призываем. Раз «пока», думаю, надо готовиться. Пошёл к Володе и за четыре месяца многому у него научился. Другая война. На передовой ты должен видеть не только справа, слева, сзади и под ногами, но и что над головой, вдруг кто-то с неба интересуется твоей персоной на предмет превращения тебя в цель. Лишний раз не высовывайся, держись в тени. Как сказал мне один афганец, побывавший на Украине, – Афган отдыхает.
В руке Денис держал полиэтиленовый пакет, попросил передать Владимиру.
– Не буду отвлекать его, а ждать некогда, передайте, пожалуйста. Он в курсе.
Денис протянул руку, попрощались.
Я продолжил наблюдать за происходящим на поле. И почему-то вспомнил, как спорил в конце восьмидесятых – начале девяностых с двумя институтскими друзьями, они в один голос утверждали – гонку вооружений затеял не Запад, а Советский Союз, без него наступит мир во всём мире. Один из друзей жил к тому времени на Украине. Очень может быть, хорошо, что не довелось ему увидеть войну России и Украины, умер раньше, царствие ему небесное. Думаю, как человек честный, русский адекватно бы оценил происходящее, а значит, ему в Николаеве, городе, который он, нижегородский парень, очень полюбил, считал своим, в журналистскую историю которого вписал своё имя, было бы ему очень тяжело. Дочь у друга в США, сын и жена чаще в Польше, чем в родном доме в Николаеве. Как такое положение дел назвать… Недавно моя племянница скупо написала из Николаева, внук с внучкой учатся дистанционно, школа не подготовила бомбоубежище. Внучка Маша очень печалится в связи с этим, девочка активная, она и спортсменка, и самодеятельная актриса, и в музыкальной школе учится – ей надо общение, аудитория, а вынуждена сидеть дома – в школе нет обустроенного подвала на случай бомбёжки.
Тем жарким летом второго года войны на Украине мы встречались с Владимиром несколько раз. Я не хотел откладывать на осень наши разговоры, а Владимир был предельно занят. Работал в загородном детском военно-патриотическом лагере, в Омск приезжал на занятия «Сибирского полка». Они начинались в семь вечера, оканчивались в девять, пока то да сё, ближе к десяти Владимир освобождался. Два раза беседовали, сидя в машине, после чего Владимир по ночи возвращался в военно-патриотический лагерь, я ехал домой, переполненный эмоциями от его рассказов о войнах в ДНР, Сирии, Центральной Африканской Республике, задачах «Сибирского полка».
– Моя задача: подготовить бойца на уровне командира отделения, – говорит Владимир. – Он должен уметь работать в группах, двойках, тройках, обращаться со стрелковым оружием. Знать тактику боя на открытой местности, особенности боя в городских условиях. Зачистка помещений, тактическая медицина, топография, работа с компасом, тактико-технические характеристики оружия. Мобилизованных, хочется верить, не бросят с колёс в бой, будут чему-то предварительно натаскивать. Но лучше здесь, в спокойной обстановке, основательно, в течение нескольких месяцев. Тренируемся посадке-высадке с техники (автомобиль, БМП, БТР), десантированию. Чтобы человек не терялся во время боя и не увлекался, что тоже важно, думал, выделял главное. Не зацикливался на себе любимом. В чём слабость неподготовленных бойцов? Попадают под обстрел, начинается паника, суматоха, утрата инициативы, ступор, кучкование, отсюда потери. Недавно мой боец приехал в отпуск, рассказывал. Он только прибыл в полк за ленточку, а там объявили ротацию, менять тех, кто на передовой. «Урал» с полным кузовом бойцов (здоровенная машина, здоровенная цель для арты) подъехал по команде взводного вплотную к передовой. Что уже вопиющая ошибка, километра за два, за три надо было спешиться. Машину засекли с воздуха, бойцы разгружаются, и тут миномётный обстрел. Паника, появились трёхсотые и двухсотые. Тяжело ранило взводного, бойцы кинулись обратно в кузов. Олег взял командование на себя, голос у него зычный. Водителю приказал отогнать пустую машину, всем бойцам рассредоточиться и оттянуться, трёхсотых забрать с собой, двухсотых можно потом, наша территория. Всего-то правильная оценка ситуации, как результат – двухсотых больше не было. Слава богу, нет потерь среди моих бойцов, человек пятнадцать уже ушло. Хотя на войне погибнуть может любой и каждый… Но слава богу.
В начале сентября поговорили с Владимиром по телефону. У меня накопились вопросы по предыдущим беседам. Ответив, Владимир доложил, что «Сибирский полк» в конце августа снарядил и проводил на войну одну из трёх боевых подруг. Когда я присутствовал на занятии, работали две из них, третья отсутствовала, она как раз и отбыла связистом в зону боевых действий. Ещё одного своего бойца-курсанта Владимир отправил защищать Русский мир.
Помоги, Господи, нашему воинству! Даруй нам Победу!
Чтобы не снилась война…
Про СВО узнал в Мексике. За два года до этого женился, мечтали с женой о свадебном путешествии, денег подкопили, полетели из зимы в лето, у них февраль, как у нас август. Счастливые, беззаботные, многолюдье вокруг, а мы вдвоём на всём белом свете. Вдруг говорят – война. Какая война? Русского телевидения нет, моего английского всего-то хватило понять – бомбят Украину. Я контрактник. Армию отслужил, помыкался-помыкался, понял – если где и есть стабильность – в армии. Контрактник я не с автоматом или в танке – кадровик. Тяжелее ручки в моём окопе нет оружия.
Возвращаемся из Мексики, выхожу на службу, через неделю телеграмма – на курсы повышения квалификации в Свердловскую область. Командировка с закрытой датой – на месяц, одиннадцатого апреля должен прибыть домой. Еду без всякой мысли. Там ставят перед фактом – в зону СВО на восполнение потерь. Времени на обдумывание нет. Отказаться в те времена контрактнику ещё позволялось, но прощай, армия, пиши рапорт на увольнение. Нас, кадровиков, собрали из разных мест Центрального военного округа. Все друг друга знаем, на сборах встречались. Никто рапорт не подал. Юру из Иркутска встретил, с его подсказки дали мне позывной Мексика. Летим в Курскую область. Комфортный Ту-154, потом на транспортных Ил-76 перебрасывали.
В армии служил в серьёзных войсках – в ГРУ, но не спецназёр, не рэмбо, сидел за компьютером. С автоматом научили обращаться, пару раз из гранатомёта стрельнул. В принципе, оружие мне не в диковинку, отец с детства брал с собой на охоту, по уткам неплохо стрелял. Нежданно-негаданно очутился на войне. По большому счёту нами затыкали дыры. Мне сунули гранатомёт РПГ-7, будешь гранатомётчиком. Выдали две противопехотные «стрелы», так именовали гранаты к РПГ, я человек запасливый, ещё две выпросил. Чехол на две гранаты, под мышкой носить не будешь, третью к двум запихнул, четвёртую носками к чехлу приторочил. С формой свои заморочки. На курсы разрешалось по гражданке, посему я так и нарядился, джинсы, пиджак, с чего бы форму надевал, – не генерал погонами козырять, сержант. Но не партизан в пиджаке, джинсах воевать, что-то мне подобрали. Берцы поносил пару дней, на третий печку ими растопил. На улице плюс десять, тяжеленные, с утра до вечера походишь, снимешь, а в них море сырости, ноги не дышат. Благо, из дома поехал в гортексах – лёгкие, на мембране, вот это солдатская обувь. И неубиваемые, по сей день хожу. Вернулся домой, в химчистке почистил, и милое дело.
Супруге с мамой не сообщил, что на войне, для них продолжал повышать венную квалификацию, с отцом не сдержался, сказал по телефону, куда отправили, попросил никому не говорить. Поначалу от него тоже хотел скрыть, да не смог, с кем-то из близких захотелось поделиться. Маме и жене писал, нахожусь в полях под Екатеринбургом. Боясь не запутаться во вранье, вёл записи, приходилось учитывать погодные условия на Урале и на Украине. В Омске минус десять, в Екатеринбурге, скажем, минус пять, в Изюме плюс десять, трава растёт, поля зелёные. Об этом не напишешь…