Брусиловский прорыв. 1916 год

Начало года: Нарочская операция

Несмотря на очевидные успехи стран Центрального блока в кампании 1915 г., перспективы борьбы по-прежнему внушали опасение военно-политическому руководству Германии и Австро-Венгрии. С одной стороны, за 1915 г. Восточный фронт был отодвинут еще на 250–300 км на восток от Берлина и Вены. Турки сумели удержать Дарданеллы, нанеся при этом ряд поражений англо-французским войскам: блокада Российской империи продолжалась. Была окончательно уничтожена Сербия, что передало в руки немцев значительные ресурсы Балканского полуострова.

Но с другой стороны, отсидевшиеся в 1915 г. в своих окопах англо-французы наконец-то перевели экономику на военный лад, привлекли к участию в войне свои многочисленные колонии и доминионы (только Канада дала Великобритании до 600 тыс. добровольцев). Французы насытили свои армии техническими средствами ведения боя, в особенности пулеметами и тяжелой артиллерией. Англичане, в свою очередь, вышли на завершающий этап формирования своих сухопутных вооруженных сил, которые к середине 1916 г. уже могли быть переброшены на материк из метрополии.

К тому же оставалась и пусть понесшая ряд поражений, но все еще могучая Российская империя. Не сумев вывести Россию из войны, германцы убеждались, что русские также не теряли времени зря. Перевод экономики страны на военные рельсы, союзные поставки, очередные массовые призывы в армию означали, что русские продолжат упорную борьбу и в 1916 г. Император Николай II, лично занявший в августе 1915 г. пост Верховного главнокомандующего, невзирая на поражения, все-таки не пошел на сепаратные переговоры через многочисленных посредников, с которыми входили в контакт германские представители. Все это означало, что война на два фронта станет характерным явлением и в кампании 1916 г.

Между тем резервы Германии к началу 1916 г. исчислялись всего в 25 резервных дивизий[1]. Следовательно, на активные действия одновременно на двух фронтах немцы не могли рассчитывать. Поэтому в германской Главной квартире вновь, как и зимой 1915 г., встал вопрос о том, где предпринять нанесение главного удара, а где ограничиться стратегической обороной. Помимо прочего, активность действия подразумевала владение стратегической инициативой, так что место, время и фронт удара следовало выбирать как можно быстрее, пока союзники сами не перешли в наступление сразу и на Западе и на востоке.

По мнению начальника штаба Полевой Ставки германского командования Э. фон Фалькенгайна, в 1916 г. англо-французы должны были непременно перейти в наступление. Возросшая мощь западных союзников во всех отношениях (от людей до техники) позволяла им развернуть широкомасштабные наступательные действия. В то же время наступательная инициатива русских была существенно подорвана. Но ведь и понесшие большие потери австрийцы, всегда служившие для германцев громадным подспорьем в операциях на востоке, уже не обладали той силой, что в 1914 г.

Поражения 1914 г. и тяжелое наступление 1915 г. не прошли даром для вооруженных сил Двуединой монархии. Кроме того, австрийцы в 1916 г. готовились к решительному наступлению в Италии, решив ограничиться на Восточном фронте обороной. Поэтому широкомасштабное наступление на Москву или Киев окончательно распылило бы австро-германские армии по бескрайним русским просторам. Объединенное наступление на востоке не имело значимых перспектив. Удар по Петрограду, даже в случае успеха, не сулил больших дивидендов, так как это потребовало бы использования не только всех наличных резервов, но и новых перебросок германских войск из Франции, где союзники по Антанте деятельно готовились к наступлению. Маловероятное занятие немцами Петрограда означало выход англо-французов на Рейн и поражение Германии в войне.

Таким образом, у немцев, как и в 1915 г., по сути, не было альтернативы. Они в любом случае обрекались на решительное наступление на западе так же, как годом ранее должны были бить на востоке, чтобы спасти Австро-Венгрию от крушения. Теперь же опасность нависала над самой Германией.

Сознавая это обстоятельство, генерал Фалькенгайн отчетливо понимал, что на наступление по всему фронту против англо-французов у него теперь уже нет сил. Операции 1914–1915 гг. окончательно подчеркнули, что немцы теперь способны лишь на удар на ограниченном участке фронта, так что следовало бить там, где противник будет непременно защищаться: иначе говоря, следовало бить по тому пункту, который в любом случае подлежит обороне со стороны неприятеля. В таком случае можно было, пользуясь своим техническим превосходством и качеством войск, вынудить врага втянуться в своеобразную борьбу на истощение, что, возможно, сможет заставить противника пойти на сепаратные переговоры. Этим местом был избран важнейший политический и оперативно-стратегический район системы французской обороны – крепость Верден.

Уже 8 февраля 1916 г. представитель французского командования в русской Ставке П. По передал начальнику штаба Верховного главнокомандующего (наштаверх) М. В. Алексееву письмо французского главнокомандующего Ж. Жоффра с просьбой об оказании помощи. Накануне, 7 февраля, 5-я германская армия кронпринца Вильгельма бросилась на Верден. К этому времени немцы значительно расширили фронт атаки по реке Маас, так как план захвата Вердена ускоренной атакой провалился, и обе стороны втянулись в кровопролитные изнуряющие бои на большом фронте вокруг Верденского укрепленного района. Положение французов под Верденом было критическим, но генерал Жоффр не терял уверенности в своих силах, поэтому главной его просьбой стояло не допустить перебросок германских войск с Восточного фронта под Верден, дабы не произошло перелома в пользу немцев.

Всего через три дня, 11-го числа, в русской Ставке прошло совещание высшего командного состава: кроме членов Ставки (Верховный главнокомандующий, наштаверх, генерал-квартирмейстер) в совещании приняли участие командующие всех фронтов, военный министр и главный полевой интендант. На заседании М. В. Алексеев довел до сведения присутствующих просьбу французского союзника и отметил, что русский план удара по Австро-Венгрии в направлении на Будапешт совместными действиями союзников из Галиции (русские) и от Салоник (англо-французы) был отвергнут французами. Причина – сохранявшееся с начала войны желание французского командования искать решения борьбы исключительно на фронтах, где стоят немцы. В этом случае – в Бельгии и Северной Франции.

Таким образом, союзники, отказавшиеся после провала Дарданелльской операции 1915 г. от «стратегии непрямых действий», если пользоваться терминологией Б. Лиддел-Гарта, настаивали, чтобы и русские также наносили удары, прежде всего по немцам. При этом вящее неравенство русских армий с германцами в технических средствах ведения борьбы и качестве войск и командования отвергалось англо-французами как несущественный фактор. Главное – перемалывать германские резервы, пусть и с большими в сравнении с немцами потерями. Совещание высказалось за скорейшее проведение операции армиями Северного и Западного фронтов в общем направлении на Вильно. Генерал Алексеев также отметил, что, кроме русских, помочь французам под Верденом некому.

Дело в том, что англичане отказались помочь французам отвлекающим немецкие резервы наступлением на Сомме. Так что мало того, что германское командование теперь могло усилить свою 5-ю армию за счет ослабления пассивных участков фронта, но и за счет перебросок на запад закаленных боями 1915 г. ветеранов из России. Не оказав должной помощи русским в 1915 г. (ни одна германская дивизия, вплоть до середины сентября, когда наступательные операции немцев увязли в белорусских болотах, не была переброшена на запад), теперь французы вновь просили удержать на востоке все те силы, что стояли там к началу нового года.

В свою очередь, русская Ставка по-прежнему охотно шла на поводу у союзников, непременно одобряя те решения, что принимались на межсоюзнических конференциях. Казалось бы, что совместное планирование должно соблюдать выгоды всех участников коалиции в той или иной степени. Но надо отметить, что, во-первых, эти решения всегда предусматривали приоритетность Западного (Французского) фронта перед всеми прочими. Это обстоятельство признавалось непререкаемым просто потому, что Западный фронт, с точки зрения лидеров коалиции, англо-французов, был главным.

Необходимо оговориться, что поскольку русские, бывшие в финансовой зависимости от союзников, также считали главным именно Западный фронт, то он и оставался таковым на протяжении всей войны. Ведь предоставление русской стороне кредитов для покупки вооружения шло под существенные проценты, хотя русская кровь во имя требований союзников предполагалась «бесплатной». Иными словами, и долги придется отдавать с процентами, и требования кредитора выполнять. С каждым годом войны эта зависимость усиливалась, так как союзники спешили связать Российскую империю, которая после победы естественным ходом дел становилась наиболее вероятным гегемоном в Европе, обязательствами, характерными для второразрядной державы.

В результате сложившейся системы взаимоотношений внутри Антанты русское Верховное командование не сумело настоять на переносе основных усилий коалиции на восток, где противник был скован необходимостью действовать на огромном пространстве, и где поэтому операции заведомо носили широкий размах и позволяли перейти к маневренной войне, в которой у Антанты, обладавшей большим человеческим ресурсом, было явное преимущество. Если в позиционной войне австро-германцы могли положиться на свое превосходство в технике, то в маневренной войне это сразу же утрачивалось, и единственным преимуществом коалиции Центральных держав становилось только качество командования.

Во-вторых, межсоюзные решения выполнялись самими западными союзниками лишь тогда и в той мере, когда им самим это было выгодно. В отличие от русских, выполнявших общекоалиционные обязательства, практически вне зависимости от собственной выгоды, согласно предварительно достигнутым договоренностям, англо-французы вовсе не отличались жертвенными порывами. Так, в середине 1915 г. на первой англо-французской конференции, где присутствовали и русские представители, было предположено помочь русским, изнемогавшим под неприятельскими ударами в Польше и Галиции. Однако французский главнокомандующий Ж. Жоффр просто принял это «к сведению». Лишь в конце сентября, когда германское наступление на востоке уже выдыхалось, французы сделали попытку предпринять наступательные операции в Шампани и Артуа.

Такое положение создавалось потому, что французы и британцы давали русским то, чего у них не было: военную технику, промышленное оборудование, финансовые займы. Пользуясь своим преимуществом использования ресурсов всей планеты за счет многочисленных колоний, англо-французы умело рулили русской политикой и стратегией так, как это было выгодно им самим.

Если сильно корить англичан все-таки нельзя, ибо в 1915 г. они имели на материке только экспедиционные силы, развернув мощные сухопутные армии лишь к лету 1916 г., то французам понадобилось целых два месяца, считая с первых умоляющих просьб о помощи, чтобы оказать русским хотя бы минимальную выручку. Надо ли говорить, что никакие обязательства морального порядка не могли оказать влияния на генерала Жоффра и французское правительство? Что было бы с Францией, начни русские вторжение в Восточную Пруссию не в августе, а в октябре 1914 г.? Где тогда остановились бы германские армии: на Марне или, быть может, на Луаре, а то и на франко-испанской границе?

Теперь же, как и всегда, когда помощь требовалась западным союзникам, все было наоборот. Бесспорно, спасая союзника, русские спасали и себя. Но вот потребовать от союзника аналогичных действий также было бы неплохо. Как и всегда, русские сразу же откликнулись на просьбы союзника: 7 февраля немцы начали наступление на Верден, а уже 5 марта русские предприняли наступление на озере Нарочь.

Тенденцию русской зависимости от англо-французов отметили и враги в лице Э. фон Фалькенгайна: «Не было никакого сомнения, что атаки со стороны русских были предприняты только под давлением их западных союзников и для их поддержки. Никакой ответственный начальник, не находящийся под внешним принуждением, не мог бы столь малоценные войска вести против столь прочно оборудованных позиций, какими располагали немцы. Если бы даже были достигнуты первоначальные успехи, их нельзя было использовать при состоянии дорог в это время года…» Можно добавить к этому, что «ответственные начальники» в лице генералов А. Н. Куропаткина и А. Е. Эверта как раз очень охотно поддержали вынужденное под давлением союзников решение Ставки о производстве Нарочской наступательной операции.

В течение десяти дней, 10–15 марта, русские армии Северного и Западного фронтов безуспешно пытались штурмовать германские позиции. Неподготовленная к наступлению местность, фактическое отсутствие артиллерийской поддержки, вообще недостаток времени для организации удара привели к тому, что операция захлебнулась в крови. Русские потеряли до 90 тыс. чел., в том числе 20 тыс. – убитыми. Армии Северного фронта – около 60 тыс. 10-я германская армия потеряла в 9 раз меньше.

Эти сто пятьдесят тысяч убитых и раненых – жертва русских для облегчения положения своих союзников под Верденом, в 1915 г. не пошевеливших и пальцем в наиболее тяжелые для русских войск летние месяцы Великого отступления. Действительно, немцы приостановили свой натиск на Верден на целых две недели, что позволило французам перегруппировать свои силы, а также подтянуть резервы и технику. А. А. Керсновский отметил: «Двести тысяч русских офицеров и солдат окровавленными лоскутьями повисли на германской проволоке, но сберегли кровь тысячам французов. К апрелю 1916 г. за Верден легло в полтора раза больше русских, чем французов»[2].

О. Р. Айрапетов справедливо отмечает, что стремление идти навстречу союзникам в стратегических вопросах с каждым разом все более и более превращало Восточный фронт во второстепенный: «Нарочское наступление – результат ошибочного завышения приоритета союзнического долга, неправильного выбора направления главного удара, сделанного под давлением Франции и Великобритании, технической неподготовленности к операции такого масштаба. Ответственность за это можно равномерно распределить на императора, начальника штаба его Ставки и Военного министра. Кроме того, эта операция показала несостоятельность в новых условиях весьма распространенной в русской армии теории превосходства духа над техникой»[3]. Отсутствие самостоятельной стратегии – это всегда «избыточная» и напрасная кровь десятков, если не сотен, тысяч солдат и офицеров.

Неудача мартовского наступления на озере Нарочь, выявившая массу недостатков в подготовке войск и боевой технике, тяжело повлияла на сознание солдат и офицеров, лишний раз давая доказательства того, сколь трудно бороться с немцами. Борьба с могучим противником – только для сильных духом, привыкших умирать, но не покоряться неизбежности. Действенным выходом из создавшейся ситуации объективной невозможности осуществить прорыв неприятельского укрепленного фронта и затем развить успех на десятки и сотни километров в глубину мог стать перенос главного удара на Восточном фронте в кампании 1916 г. против австрийцев. По качеству своей боевой подготовки, силе духа солдат и офицеров, вооружению русские неизменно превосходили австрийскую сторону. И, главное, ни русские военачальники, ни русские солдаты не боялись австрийцев вообще: психология также оказывалась на стороне русских.

Поэтому еще в конце 1915 г., приступая к первоначальному этапу наметок оперативно-стратегического планирования на кампанию 1916 г., М. В. Алексеев намеревался сосредоточить главную русскую группировку южнее Полесья, на Юго-Западном фронте против австрийцев. Развить успех были призваны громадные конные массы. Однако под давлением союзников русское политическое руководство было вынуждено перенести главный удар севернее Полесья, в полосу обороны германских армий.

Не сумев отстоять собственной точки зрения и, главное, независимого военного планирования, русская сторона была обречена на добычу малых успехов большой кровью, подобно англо-французам. И если учесть, что русские армии в техническом отношении в большой степени уступали противнику, то эта кровь должна была бы быть еще большей.

Русская армия к весне 1916 г.

1915 г., второй год войны, стал самым тяжелым для Российской империи, взвалившей на себя непосильную ношу участия в мировой бойне. В ходе Великого отступления русских армий противнику была отдана вся русская Польша, часть Литвы, часть Западной Белоруссии и Западной Украины; сдана обратно большая часть завоеванной в 1914 г. Галиции. Была потеряна масса боевой техники: русские армии к началу 1916 г. имели на своем вооружении меньше артиллерии и пулеметов, чем в июле 1914 г.

К началу войны в русской армии числилось 5588 3-дм легких полевых орудий и 4157 пулеметов. К началу 1916 г. эти цифры составляли соответственно 4,3 тыс. 3-дм легких полевых орудий и более 4 тыс. пулеметов системы Максима. Правда, в войсках числилось еще и две сотни пулеметов системы Кольта. Также на вооружении было и некоторое количество неучтенных трофейных пулеметов[4]. Офицер 13-го лейб-гренадерского Эриванского полка вспоминал, что если в 1915 г. в полку было всего 5–6 пулеметов, то уже весной 1916 г. – пулемет был в каждой роте, а то и по два пулемета на роту[5].

Количество пулеметов к 1 февраля 1916 г.: системы Максима – 4558, Кольта – 553, Мадсена – 326, Гочкиса – 2, переделанные под русский патрон трофейные – 372, не переделанные трофейные – 521. Военное министерство ожидало поставок из-за границы до 1 июля 1917 г. – 34 850 пулеметов, а пока – поступит к 15 апреля с русских заводов – 1375, поступит с 15 апреля по 15 июня – 1200. Действительно, постепенно войска насыщались этим оружием. К 15 ноября 1916 г. в действующей армии насчитывалось уже 13 903 пулемета, в том числе 10 445 системы Максима, 1261 – Кольта, 459 других систем, 1738 – трофейных[6].

Количество пушек представляло собой следующие цифры к 1 февраля: легкие – 4587 (в ремонте – 1192), горные – 406 (13), 48-линейные гаубицы – 585 (73), 6-дюймовые скорострельные гаубицы – 297 (52), 42-линейные скорострельные пушки – 72 (38), прочие тяжелые орудия – 516, прочие крепостные старые пушки – 325[7].

Легкие орудия имели по более чем тысяче снарядов на единицу, тяжелые – около полутысячи. Избыток снарядов составляли «исключительно шрапнели»[8]. Из приведенных цифр видно, сколь велики были потери русской армии в технике за полтора года войны: за первые полтора года войны войска получили 6136 пулеметов (в том числе 1057 из-за границы) и 1703 полевых 3-дм орудия.

Главной потерей первых полутора лет войны, конечно, была кровь сыновей России. Потери в живой силе превзошли все предвоенные расчеты и ожидания. Никто не мог предположить, что человеческие потери будут так велики, и что две пятых этих потерь будут составлять пленные. С начала войны по 1 ноября 1915 г. русскими армиями было потеряно 4 360 000 чел., в том числе 1 740 000 пленными. Из этих потерь 2 386 000 (54 %) было утрачено в ходе Великого отступления с 1 мая по 1 ноября 1915 г.[9]

Проблемой стало то обстоятельство, что за данный период времени русская действующая армия утратила весь свой кадр, в том числе и в офицерском составе. В 1915 г. погибли последние кадры, что еще оставались в войсках к началу кампании. 1 423 000 чел. состава кадровой армии, бывшей до войны, растаяли еще до начала Великого отступления, в операциях 1914 г. и зимней кампании в лесах Восточной Пруссии и на горных склонах Карпат. Теперь же, в ходе кампании 1915 г., страна потеряла почти весь обученный запас, вообще бывший в стране до войны. В строю оставались единицы тех, кто проходил военную службу до войны: действующая армия приняла характер милиционной армии.

Поэтому к началу 1916 г. главной проблемой стало то, что для воспитания и обучения новых контингентов, которые, повторимся, никогда ранее не держали в руках оружия, не хватало учителей. То есть офицеров и унтер-офицеров, в своем большинстве уже истребленных в кровавом горниле боев. Так, перед войной кадровый офицерский состав насчитывал около 43 тыс. чел. Вместе с призванными в ходе мобилизации офицерами запаса и произведенными поручиками в июле – августе количество офицеров дошло до 80 тыс. Потери в 1914–1915 гг. составили 45 115 офицеров[10].

Участник войны пишет: «Число офицеров было совершенно недостаточным. В полках оставалось не более 15–20 кадровых офицеров; выбывших заменила полная энтузиазма молодежь, вступавшая в военные училища в 1914 г.; а их поредевшие ряды пополняла молодежь последующих выпусков из военных училищ и школ прапорщиков, уже носившая в себе элемент усталости от войны, появившейся в России в 1915 г. Некомплект офицеров был велик: командир роты мог радоваться, если у него было два взводных командира – часто бывал только один; на прочих взводах стояли унтер-офицеры»[11].

Причины поражений были слишком очевидны: явная нехватка оружия, боеприпасов и технических средств ведения боя. Те, кто предпочел борьбу сдаче в плен, жаждали расчета за понесенные унизительные поражения, ставшие следствием не отсутствия отваги, а кризисной нехватки патронов и снарядов. Пережив критический момент, в России вновь готовились наступать. Так, в конце января на станции Дрисса проходил царский смотр частей 1-го кавалерийского корпуса В. А. Орановского. Перед императором Николаем II прошли 8-я и 14-я кавалерийские дивизии, Сибирская казачья дивизия, 1-я и 2-я самокатные роты, сводный пехотный батальон новообразованной 124-й пехотной дивизии. Вечером 30 января император записал в своем дневнике: «Все части представились в прекрасном виде, конский состав в отличных телах. Одежда и снаряжение прямо щеголевато».

Российская промышленность, преодолев свои трудности, с каждой неделей наращивала объемы выпуска военной продукции. Многое давали и поставки союзников (хотя, конечно, и несравнимо с техническим обеспечением англо-французских армий на Французском фронте). И все-таки вооружения и боеприпасов не хватало – недаром сотни тысяч винтовок, поставленных из-за границы, немедленно поступали в войска, создавая разнообразие систем и калибров, что затрудняло снабжение частей боеприпасами. Приходилось обучать людей в тылах устаревшими винтовками, а на фронт отправлять иностранные винтовки, варьируя их по армиям и фронтам.

Нельзя забывать, что значительные потери понес и неприятель. Это сказалось уже хотя бы в том, что наступление австрийцев в Галиции и германцев в Литве осенью 1915 г. было остановлено контрударами. Неприятель явно выдохся, разбросав свои силы по необъятным просторам западной окраины Российской империи, и теперь следовало вновь идти на запад.

Зимой 1915/16 г. русские армии Юго-Западного фронта провели сравнительно удачные частные операции под Чарторыйском (8-я армия) и на реке Стрыпе (7-я и 9-я армии). Невзирая на большие потери русских, австро-германцам также был нанесен значительный урон, на ряде участков противник был отброшен вглубь своей территории. Но, самое главное, эти бои показали, что время поражений прошло: русские снова могут наступать и побеждать.

Великое отступление 1915 г., выведшее из строя последних кадровых солдат и унтер-офицеров, проблемы, связанные с пополнением армии и снабжением ее оружием, не позволили русскому командованию заблаговременно приступить к планированию операций на 1916 г. Сначала следовало укрепить армию. К 1 февраля 1916 г. численность действующей армии достигла 6,2 млн чел., к 1 апреля, незадолго до начала наступления – 6,3 млн, к 1 июля, в разгар боев на Восточном фронте – 6,8 млн (в начале войны – 3,5 млн; к 1 апреля 1915 г., перед Великим отступлением – 4,2 млн чел.)[12].

В том числе на Юго-Западном фронте к 30 января налицо было 10 268 офицеров и 603 571 солдат при 553 535 винтовках. Притом значителен был приток пополнений. С 15 января по 1 февраля фронт получил 259 маршевых рот – 64 750 чел.[13]

22 марта отвечавший за русскую стратегию наштаверх М. В. Алексеев доложил императору Николаю II свои соображения относительно оперативно-стратегического планирования на лето 1916 г. Наряду с прочим генерал Алексеев указал, что существует значительная опасность удара противника по войскам Юго-Западного фронта, ввиду незначительности перевеса русских в живой силе на этом направлении: по мнению генерала Алексеева, русские армии были вдвое сильнее противника севернее Полесья (Северный и Западный фронты) и только на шестую часть – южнее Полесья (Юго-Западный фронт). Однако австрийцы справедливо полагались гораздо более слабым противником, нежели германцы.

В связи с этим М. В. Алексеев предложил сосредоточить стратегические резервы Ставки севернее Полесья таким образом, чтобы их можно было быстро перекинуть и на Юго-Западный фронт. В докладе, в частности, указывалось, что «гвардейский отряд [два армейских корпуса], по своей громоздкости и перегруженности тыловыми учреждениями совершенно не может выполнять роль такого подвижного резерва. Соображения Юго-Западного фронта должны предусматривать возможность такого наступления противника, и фронту нужно быть готовым к отбитию удара, приняв меры к скорейшему окончанию формирования и боевой подготовки новых дивизий».

Русское командование учло опыт поражений предшествовавшего периода, проистекавших не в последнюю очередь из того факта, что противник, как правило, всегда был сильнее на направлении главного удара, хотя в целом Вооруженные Силы Российской империи в численном отношении и превосходили силы врага. Эти недостатки управления приходилось восполнять героизмом и самопожертвованием войск, то есть большой кровью. Установление позиционного фронта на востоке глубокой осенью 1915 г. и начало немцами Верденской операции на Западном фронте, наряду с полученной передышкой в операциях, позволили Ставке создать к весне 1916 г. стратегические резервы, исчисляемые в почти 30 % всех Вооруженных Сил[14].

Теперь следовало максимально выгодно распорядиться своими войсками, чтобы сокрушить противника, подобно тому, как в предшествовавшем 1915 г. австро-германцы гнали измотанные отступлением русские армии на восток. Следовало воспользоваться тем, что немцы переносили свои усилия на запад, под Верден, а австрийцы готовили большое наступление в Италии. Следовательно, уже в марте Алексеев мог быть твердо уверенным в том, что в ближайшей перспективе австро-германское наступление на Восточном фронте не повторится.

Выходило, что пассивно ожидать неприятельского удара было бы смерти подобно: техническое преимущество по-прежнему оставалось на стороне врага, хотя уже и далеко не в той степени, что в 1915 г. Мобилизация русской промышленности на оборону, проведенная в ходе Великого отступления, позволила стране дать действующей армии достаточное количество винтовок и легких трехдюймовых орудий, со сравнительно приличным запасом патронов и снарядов. Пулеметов и тяжелой артиллерии все еще не хватало, но подразумевалось, что после прорыва неприятельской обороны и перевода военных действий из позиционного состояния в маневренную плоскость превосходство врага будет нивелировано русской численностью и мощью кавалерии.

Действующая армия остановилась на зиму в тех же порядках, что были намечены в 1915 г., когда немцы переносили удары с одного направления на другое. Так как крупномасштабные боевые действия осенью шли на виленском направлении, то понятно, что армии Западного фронта имели наибольшую численность. Таким образом, русские силы распределялись соответственно стратегическим направлениям. Севернее Полесья стояли войска Северного фронта, прикрывающего петроградское стратегическое направление, и Западного фронта, обеспечивающего московское стратегическое направление. Южнее Полесья располагались армии Юго-Западного фронта, стоявшие на киевском стратегическом направлении.

Полесье, разделяющее собой Восточный фронт на две части, есть район лесисто-болотистого бассейна реки Припять. Общее протяжение Полесья по параллели равно 300 км, причем его восточная часть, которая удерживалась русскими, является гораздо более труднодоступной и малонаселенной, нежели его западная часть. В итоге в тех условиях, когда войска могли продвигаться в лесах и болотах Полесья лишь по нескольким плохим дорогам, без малейшего признака на маневр, этот район заведомо сбрасывался со счетов при определении наступательных ударов. Зато для мелких отрядов диверсионного свойства район Полесья представлял собой обширное поле для активной деятельности. Особенно труднодоступным участком стал лесисто-болотистый массив, известный под наименованием Беловежской пущи.

Отсутствие шоссейных дорог в данном районе не могло питать тылы наступающих войск, а потому ни одна из сторон не строила надежд на ведение активных действий в болотах и озерах Полесья. Единственным значительным средством передвижения в районе Полесья является железнодорожная сеть, которая чрезвычайно развита по сторонам от лесного массива, но практически нигде не пересекает его, будучи по преимуществу представлена рокадными (идущими вдоль географических меридианов) линиями.

Самой значимой линией в самом Полесье была только связь между Мозырем и Бобруйском. Помимо лесов и болот, в Полесье раскинулись целые озерные системы: между Полоцком и Лепелем, и в верховьях Припяти. Пространства данного района не просыхают летом и вполне замерзают зимой. Также этот район отличается крайней бедностью всех видов местных средств в смысле продовольствия и фуража[15].

Таким образом, нельзя удивляться тому, что в районе Полесья не могло вестись крупных боев, а само Полесье считалось условной границей, делящей весь театр военных действий на две части, к северу от которого стояли русские Северный и Западный фронты, а южнее – Юго-Западный. Соответственно, в критический момент развития наступательной операции нельзя было рассчитывать, что соседние фронты помогут друг другу непосредственной активностью, так как локтевая связь между армиями Западного и Юго-Западного фронтов отсутствовала, вследствие географического фактора. Рокитненские болота (иное наименование Полесья), раскинувшись в широтном направлении на 500 с лишним верст, позволяли маневрировать исключительно рокадными железными дорогами, которыми русская сторона была чрезвычайно бедна.

Немцы не зря остановили свое наступление именно на пороге Полесья, сохранив для своих войск пресловутую локтевую связь, опиравшуюся на железнодорожную сеть, дополненную в течение позиционного «сидения» с ноября 1915 г. узкоколейными железными дорогами. Таким образом, ведение русскими наступательных действий означало разрозненные операции впредь до возможного соединения армий Западного и Юго-Западного фронтов на западной оконечности Полесья, в глубине неприятельского тыла. Примерно – в районе крепости Брест-Литовск. Но для этого еще требовалось взломать мощную оборону противника, а затем еще и развить тактический успех в оперативный прорыв.

Со стороны противника, соответственно, севернее Полесья, стояли германские дивизии, а южнее – по преимуществу австрийские войска, кое-где подкрепленные немецкими частями. Позади австро-венгерского фронта, ближе к стыку между армиями союзников по Центральному блоку, располагалась германская армейская группа А. фон Линзингена, служившая резервной «пожарной командой» для австрийского союзника. В свою очередь, на некоторых наиболее труднодоступных участках германского фронта находились австрийские дивизии, выведенные сюда взамен отданных на австрийский фронт немецких подразделений.

Сознавая, что австрийцы по своим боевым возможностям и качеству уступают германцам, германское командование старалось сосредоточить германские войска, находившиеся в австрийской полосе ответственности, в узлах коммуникаций, прилегавших к наиболее опасным направлениям. Центром же общего фронта, разделявшим войска Западного и Юго-Западного фронтов, а также австрийцев и немцев, являлся Ковельский укрепленный район, прикрытый болотистой поймой реки Стоход.

По русским данным, на 16 марта силы противника на Восточном фронте исчислялись в 1 061 000 чел., из коих 620 тыс. штыков и сабель располагались севернее Полесья. Южнее Полесья стояли три австрийские армии эрцгерцога Фридриха, усиливаемые германской армией А. фон Линзингена. От Пинска до Немана оборонялась группа принца Леопольда Баварского: 9-я германская армия с придачей венгерских частей. В Литве и Восточной Пруссии находились три армии П. фон Гинденбурга.

Русские силы насчитывали в своем составе 1 732 000 штыков и шашек, в том числе – 1 220 000 севернее Полесья. Северный фронт А. Н. Куропаткина (466 тыс. чел.), Западный фронт А. Е. Эверта (754 тыс. чел.), Юго-Западный фронт А. А. Брусилова (512 тыс. чел.) расположились на 1200-километровом фронте от Рижского залива до русско-румынской границы[16].

В начале 1916 г. произошли перемены в командовании фронтов, которые кардинальным образом повлияли на ход будущей кампании. На должность главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта (главкоюз), вместо Н. И. Иванова был назначен командарм-8 А. А. Брусилов. Штаб-офицер штаба Юго-Западного фронта Н. Н. Тилли в своих мемуарах отметил, что Н. И. Иванов – «вздорно-властный человек», «будучи очень ревнив к власти и занимаемому посту, высказывал часто зависть и недоброжелательство в отношении людей, успехи которых могли, по его мнению, обратить на них, обходя и главнокомандующего, внимание признание сильных мира сего». Это прежде всего – Брусилов. Когда Иванов узнал о замене его Брусиловым, он впал в истерику, обвиняя Брусилова в подсиживании, и попытался оспорить свое смещение, адресуясь к командующему императорской Главной квартирой графу В. Б. Фредериксу. Иванов даже был согласен видеть главкоюзом командарма-9 П. А. Лечицкого, но лишь бы не Брусилова. Однако инициатором замены был М. В. Алексеев, который всегда был «на стороне Брусилова, расценивая его как исключительно знающего, решительного и твердого военачальника»[17]. 14 марта Брусилов получил извещение Алексеева о новом назначении.

Этой переменой император Николай II, занимавший пост Верховного главнокомандующего, подчеркивал, что желает добиться победы в предстоящей кампании: военная несостоятельность Н. И. Иванова стала вполне ясной, как только его начальник штаба М. В. Алексеев отправился руководить армиями Северо-Западного фронта весной 1915 г. Деятельность генерала Иванова во время Великого отступления, его панические настроения, усугублявшиеся с каждым новым поражением, неумение организовать армейскую операцию 7-й армии зимой 1915/16 г., отказ от наступления в кампании 1916 г. окончательно склонили Николая II к мысли о необходимости перемены главкоюза.

Тем не менее к мнению бывшего главкоюза продолжали прислушиваться. Н. И. Иванов почему-то был твердо убежден в непригодности войск Юго-Западного фронта к наступлению и способными лишь к обороне. Это мнение было тем более странным, что нажим австро-германцев осенью 1915 г. производился в основном на войска Северного и Западного фронтов. К тому же передышка зимы 1915/16 г. давала повод к оптимизму. Быть может, на мнение старого генерала повлияло сравнительно неудачное наступление войск 7-й и 9-й армий на реке Стрыпа в декабре 1915 г.?

Однако положение дел обстояло вовсе не так плохо, и на Юго-Западном фронте это превосходно знали. Так что новый главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта А. А. Брусилов, гораздо лучше Иванова знавший реальное положение дел, держался совершенно противоположного мнения. На первом же свидании с Верховным главнокомандующим в своей новой должности, в конце марта в Каменец-Подольске, где располагался штаб Юго-Западного фронта, новый главкоюз в почти категорическом тоне потребовал от императора предоставления инициативы действий и постановки наступательных задач. Этот подход как нельзя лучше соответствовал межсоюзным договоренностям и твердому решению М. В. Алексеева о широкомасштабном наступлении русских армий Восточного фронта в 1916 г.

Предварительное планирование

План действий армий Восточного фронта на кампанию 1916 г., безусловно, мог быть только наступательным. После провала германской идеи вывода Российской империи из войны в 1915 г. резервы врага перебрасывались на Запад. В феврале немцы бросились на Верден, начиная ту бессмысленную операцию, что получит наименование «Верденской мясорубки». Становилось ясно, что на востоке в 1916 г. австро-германцы ограничатся стратегической обороной. Так что единственно верный план действий – только безоговорочное наступление.

Помимо стратегии существовал и фактор престижа: русские войска оправились от поражений 1915 г., и теперь надо было рассчитаться с врагом за понесенное унижение предшествующей кампании. В действующую армию шли пополнения, техника, боеприпасы. В письме супруге от 9 февраля командарм-8 А. А. Брусилов писал: «Теперь у нас есть решительно все, что нужно: полные ряды и много запаса людей, винтовок вдоволь и сколько угодно снарядов и патронов. Войска притом хорошо за зиму обучились. Офицеров и унтер-офицеров также довольно. Одним словом, армия в таком порядке, в каком никогда не была с начала кампании»[18]. Помимо прочего, страна уже начинала уставать от войны, а потому требовалось если и не закончить войну в 1916 г., то, как минимум, получить крупную победу, дабы обеспечить внутриполитические активы монархического строя в годину тяжелых испытаний.

Также пассивное ожидание вполне могло привести к новому удару немцев на каком-либо участке фронта, что в корне разрушало наступательные планы русской Ставки. И, соответственно, наоборот – русское наступление, даже в том случае, если глубокого прорыва неприятельского фронта и не получится, логически приводило к срыву наступательных планов противника, перехватывало инициативу действий и не позволяло немцам маневрировать своими резервами между Французским и Русским фронтами.

В начале 1916 г. у М. В. Алексеева был принят на вооружение несколько иной план кампании, нежели тот, что был впоследствии доложен императору в качестве основополагающего. Первоначально генерал Алексеев намеревался сосредоточить главную группировку войск на Юго-Западном фронте. Затем должен был последовать мощный удар усиленным кулаком в Галицию и далее – на Карпаты, от рубежа Ровно – Проскуров. При этом для успеха такого крупномасштабного наступления союзники должны были предпринять одновременное с русскими наступление через Сербию и Македонию от Салоник. Пунктом встречи должен был стать Будапешт.

В тылу Юго-Западного фронта М. В. Алексеев предполагал сосредоточить всю ту конницу, что возможно будет собрать в кулак – несколько полнокровных кавалерийских корпусов. И после прорыва фронта неприятеля сто тысяч русских сабель должны были хлынуть на галицийские просторы, так пригодные для действий кавалерии[19]. Вне сомнения, при умелом руководстве, русская конница должна была просто-напросто размять копытами бегущего противника. Главное – опрокинуть врага и побудить его к беспорядочному отступлению, напоминающему бегство. Вполне вероятно, что в случае принятия такого плана штаб Ставки так или иначе приходил к мысли о создании конных армий, способных стать оперативными соединениями в тылу неприятеля, отступающего под фронтальным натиском русской пехоты.

Таким образом, целью кампании 1916 г. наштаверх первоначально ставил вывод из войны Австро-Венгрии. Бесспорно, что генерал Алексеев превосходно сознавал разницу между австрийцами и германцами. Удар по более слабому противнику вынудил бы немцев распылять свои резервы по всей Галиции, при этом не будучи особенно сильными в любой точке. Такой план безоговорочно отдавал инициативу действий в руки русских: австрийцы уже в 1915 г. не могли сражаться без помощи немцев, так неужели же они смогли бы самостоятельно вырвать у русских инициативу?

Но для достижения подобного успеха надо было заранее сосредоточить все резервы и тяжелую артиллерию на Юго-Западном фронте, так как в плане перебросок противник явно превосходил русскую сторону, ибо в его руках находились все те немногочисленные рокадные (меридиональные) железнодорожные линии, что вообще существовали на Восточном фронте. Следовательно, русские должны были использовать всю заблаговременно накопленную мощь первого удара в самом начале наступления: уступая противнику в маневрировании резервами, вся мощь удара должна была быть сразу сконцентрирована в наступающих войсках, еще при сосредоточении ударных группировок.

Можно видеть, насколько изменился подход новой Ставки к стратегическому планированию. Ведь ранее все русские планы операций, как правило, исходили из того, насколько они будут служить общекоалиционному делу. Возможно, что это и правильно, однако такой подход верен, когда все союзники придерживаются такой же стратегии. Даже понимая зависимость страны от западных держав, генерал Алексеев (безусловно, с одобрения императора Николая II) старался снизить издержки союза России с Антантой настолько, насколько представится возможным. Ведь многие русские генералы, чиновники и, разумеется, общественность продолжали считать усилия Российской империи в войне «жертвой», необходимой для общесоюзного дела.

Однако точно так же, «жертвой», только в несколько ином смысле, русских считали и англо-французы. По мере ослабления России и усиления Запада союзники требовали все больше и больше, вынуждая русских идти на неизбежные уступки (взаимное ослабление России и Германии в ходе Первой мировой войны было только на руку Великобритании и Франции), ввиду слабости нашей страны в военно-экономическом и внутриполитическом отношении. Невзирая на то, что планирование М. В. Алексеева было не только стратегически верным, но и единственно возможным для русской армии, страдающей от недостатка технических средств ведения боя, союзники отклонили план русских и вновь настояли на нанесении главного удара на Восточном фронте по Германии.

Действительно, русское планирование подлежало предварительному согласованию с союзниками. На декабрьской (6–8 числа) 1915 г. междусоюзнической конференции в Ставке французского командования, в Шантильи, состоялись заседания относительно совместных действий в предстоящей кампании 1916 г. И было решено, что «убедительные результаты будут достигнуты, если наступление армий коалиции будут проводиться одновременно или с таким небольшим разрывом во времени, что враг не сможет перебрасывать силы с одного фронта на другой». При этом союзное командование в качестве основополагающего тезиса опять-таки выдвинуло уже набившее оскомину утверждение, что, мол, французы и англичане упорно бьются с главным врагом – немцами – потому и русским также необходимо вновь наступать против немцев. Союзники будто бы забыли, что их действия еще не приносили ровно никакого результата в наступательных боях ни на одном фронте, кроме колониальных, а между тем русские всегда успешно били хотя бы австрийцев.

Англо-французы всегда выступали против планов русского наступления в Австро-Венгрию, не собираясь понимать, что разгром австрийцев гораздо вернее подорвет германскую мощь, нежели пустые удары по Германии, защищаемой превосходными и блестяще оснащенными техникой войсками. Англо-французы вовсе не собирались способствовать распространению влияния Российской империи где бы то ни было, считая уже и дипломатическую уступку Галиции и Черноморских проливов в пользу России чрезмерными. Разумеется, что, напротив, союзники считали переход в свои руки всех германских колоний, Малой Азии, Персидского залива, Эльзас-Лотарингии и Саара вещью само собой разумеющейся. Понятно, что «в активизации операций против Австрии силами русского Юго-Западного фронта и возложении важных задач на салоникские армии, они [союзники] не без причины усмотрели стремление самодержавия укрепиться на Балканах»[20]. Таким образом, подоплекой такого «непонимания» выступала Большая Политика.

Итак, направление русского главного удара было решено и без русских – только в Германию. Теперь оставалось избрать способ действий и участки прорыва неприятельских оборонительных рубежей. Помимо требований союзников в отношении непременного наступления и германская печать вовсю кричала о новом наступлении на Восточном фронте весной 1916 г. Поэтому наштаверх, на чьей ответственности лежала тяжесть оперативно-стратегического планирования, взял за аксиому тезис о невозможности обороны и желательности наступления, дабы предупредить возможный удар противника и не допустить повторения кампании 1915 г. Безусловно, Алексеев учел, что немцы не смогут одновременно наступать на двух фронтах (Верденская операция к апрелю уже набирала обороты), а австрийцы вообще не способны к самостоятельному наступлению, без германской поддержки.

Но и без чисто военных соображений для большой страны и великой державы пассивные действия всегда гибельны. Нельзя быть везде одинаково сильным, поэтому единственно правильным решением было наступление, чтобы вырвать у врага инициативу действий. Именно это решение было единогласно принято всеми союзниками по Антанте. Да и внутреннее положение Российской империи, шатавшееся вследствие борьбы между надламываемым войной царизмом и буржуазно-либеральной оппозицией за власть, настоятельно требовало победы, причем такой победы, что должна была стать залогом окончания войны. Таким образом, в этом плане генерал Алексеев интуитивно предугадал характер планирования кампании 1916 г.

Делая выводы в отношении стратегического планирования предстоящей летней кампании, в своем докладе на имя императора Николая II от 24 марта Алексеев указал, что «к решительному наступлению без особых перемещений мы способны только на театре севернее Полесья, где нами достигнут двойной перевес в силах». Ударные группировки расположенных севернее Полесья Северного (215 тыс. чел.) и Западного (480 тыс. чел.) фронтов должны были по сходящимся направлениям соответственно от Двинска и Молодечно нанести комбинированный удар на Вильно, развалив неприятельский фронт надвое.

Следовательно, главный удар должны были наносить армии Северного и Западного фронтов, как того требовали союзники. Как пишет в своих воспоминаниях командир 2-го гвардейского корпуса Г. О. Раух, «рассматривая вопрос исключительно с точки зрения чистой стратегии, следует, конечно, признать, что виленское направление представляло давление на важнейшего противника – немцев, и притом в направлении для них наиболее чувствительном и опасном, а потому являлось решением вопроса правильным. Однако оно грешило в одном – оно не вытекало из всей совокупности обстановки на пространстве всего нашего фронта и совершенно не было согласовано с требованиями тактики, а потому являлось научным решением в безвоздушном пространстве». Раух считал, что данное решение было принято под влиянием одного из ближайших сотрудников Алексеева, профессора-теоретика В. Е. Борисова, который увлекался чистой стратегией, малоприменимой на практике – «благодаря этому требования широкой стратегии получили в Ставке довлеющее значение, не считаясь достаточно с требованиями тактики, то есть практической жизни»[21].

К сожалению, дело было отнюдь не в Борисове, а в союзниках по Антанте. Вполне логично Алексеев пришел к выводу, что в кампании 1916 г., раз уж главный удар будет производиться севернее Полесья, Юго-Западный фронт должен получить вспомогательную задачу. При этом армии Юго-Западного фронта должны были перейти в наступление после прочих фронтов, дабы сковать стоявшего против себя противника (преимущественно австрийцев), не допустив перебросок неприятельских резервов вдоль фронта.

Далеко не последнее место в докладе было отведено обоснованию необходимости перехода стратегической инициативы под контроль русских. В частности, Алексеев отметил: «Возникает вопрос, как решать предстоящую нам в мае задачу: отдать ли инициативу действий противнику, ожидать его натиска и готовиться к обороне, или наоборот – упредив неприятеля началом наступления, заставить его сообразоваться с нашей волей и разрушить его планы действий». Указав, что «оборона требует такого же расхода людей и материальных средств, как и наступление», а «противник все равно не даст нам времени и возможности спокойно закончить накопление наших материальных средств», М. В. Алексеев подчеркнул, что протяженность Восточного фронта чересчур велика для успеха оборонительных действий. Таким образом, следовало «готовиться к наступлению в начале мая, чтобы упредить противника, нанести ему удар, заставить его сообразоваться с нашей волей, а не оказаться в тяжелом полном подчинении его планам, со всеми невыгодными последствиями пассивной обороны». Помимо прочего, Алексеев упомянул, что «тяжелая организация наших дивизий и корпусов», а также «малое развитие путей сообщения» уменьшают численное превосходство, вследствие чего необходимо иметь численный перевес над неприятелем на ударных участках в 5–6 раз. Что касается тактики, то наштаверх напомнил об ошибках прошлых боев, где основная масса войск в бою обычно бездействовала, части вводились в сражение «пакетами» даже в наиболее решительные моменты операции[22].

Этот доклад и лег в основу предварительных соображений по планированию операций на лето – осень 1916 г. Накануне назначенного совещания по планированию операций на предстоящую кампанию, 31 марта, генерал Алексеев доложил императору Николаю II, что британские союзники будут готовы не раньше конца июня, а потому «едва ли желательно и нам начинать решительное наступление задолго до вступления в дело союзников». Он указал, что в таком случае немцы вновь смогли бы перебросить свои резервы с запада на восток.

К предстоящим боям следовало подготовиться как можно более тщательно, так как на кампанию 1916 г. союзниками по Антанте возлагались большие надежды. Весной, чтобы создать у неприятельской агентуры впечатление, что готовится крупная операция на Балканах, по наиболее близким к фронту железнодорожным магистралям шла планомерная переброска войск и техники на Юго-Западный фронт, но большая часть этих эшелонов была пустой. В то же время отправляемые на фронт войска, равно как и перебрасываемые из глубины империи резервы, направлялись на Северный и Западный фронт через Московский железнодорожный узел.

Совещание 1 апреля в Ставке

Совещание 1 апреля окончательно определило действия армий Восточного фронта в кампании 1916 г., поставив цели и задачи перед высшими командирами, и определив характер оперативно-стратегического планирования на лето 1916 г. Именно для выработки и постановки таких целей и задач оно, собственно говоря, и созывалось. Так что само собой разумеется, что в заседаниях совещания должны были принять непосредственное участие высшие чины русской военной машины.

На совещании в Ставке Верховного командования, начавшемся в 10.00 утра, из высших военных лиц Российской империи присутствовали Верховный главнокомандующий император Николай II, полевой генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович, начальник штаба Верховного главнокомандующего М. В. Алексеев, генерал-квартирмейстер штаба Ставки М. С. Пустовойтенко, военный министр Д. С. Шуваев, бывший главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта Н. И. Иванов, главнокомандующий армиями Северного фронта А. Н. Куропаткин, главнокомандующий армиями Западного фронта А. Е. Эверт, главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта А. А. Брусилов, начальники штабов фронтов: генералы Н. Н. Сиверс, М. Ф. Квецинский, В. Н. Клембовский.

Хотя император Николай II формально и председательствовал на совещании, однако от руководства прениями он по своему обыкновению уклонился, выполняя, как и ранее, обычную функцию: утверждение своим авторитетом Верховного вождя армии и страны выводов совещания. Твердые бескомпромиссные решения были не в характере императора Николая II, да к тому же Генеральный штаб не привлекался к разработке операций, ибо с начала военных действий наиболее талантливые генштабисты убыли в действующие войска. Оставшиеся же в Главном управлении Генерального штаба кадры получили только лишь задачу материально-технического и людского обеспечения действующей армии.

Таким образом, главная роль в выработке основных положений оперативно-стратегического планирования на предстоящую кампанию отводилась М. В. Алексееву как наштаверху и ближайшему сотруднику императора на данный момент времени. Тем не менее, в связи со сложными иерархическими отношениями внутри русского генералитета, авторитет генерала Алексеева никоим образом не мог быть приравнен к авторитету самого царя Николая II. В итоге своим уклонением от выражения собственной активной позиции в отношении плана военных действий Верховный главнокомандующий существенно понижал непосредственную ценность совещания 1 апреля как практического руководства дальнейшими операциями на Восточном фронте в 1916 г.

Вдобавок и сами по себе эти совещания в Ставке не несли в себе той решительности и беспрекословности в принятых решениях, что так выгодно будет отличать Ставку ВГК периода Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Как впоследствии писал А. М. Зайончковский, «на этих совещаниях чувствовалось отсутствие единой направляющей воли, которая была способна, выяснив ясно создавшуюся обстановку, поставить определенное решение и заставить привести его в исполнение. Военный совет главнокомандующих имел характер какого-то академического собеседования, на котором произносилось много умных и дельных речей, кончавшихся, после некоторого торга, принятием согласительного решения, отдающего, как всякое такое решение, специфическим запахом полумер. Главнокомандующие отбывали с этих совещаний без твердого убеждения в необходимости исполнить указанное, а, напротив, с мыслью о том, что оно может быть и отложено. Короче, советы в Ставке оставляли широкое место для эгоистических побуждений, которые, к сожалению, не чужды даже высоким в нравственном отношении образцам человечества»[23].

С самого начала заседания М. В. Алексеев доложил, что русские армии Восточного фронта в обязательном порядке будут наступать в предстоящей кампании, а потому необходимо теперь же выработать план согласованных действий. Указав направление главного удара, который должен был производиться войсками Западного фронта (на Вильно), Алексеев добавил, что Северный фронт будет содействовать наступлению Западного фронта, а Юго-Западный фронт перейдет от обороны к наступлению, как только обозначится успех севернее Полесья.

Следовательно, с самого начала было твердо признано, что наступление станет главным видом боевых действий русских войск в кампании 1916 г., и потому не совсем понятно, почему те, кто, как будет показано ниже, выступал против наступления, не были немедленно отчислены со своих постов. В противном случае штабу Ставки следовало разрабатывать такой план операций, что соответствовал бы воле и духу высших командиров.

По окончании доклада М. В. Алексеева главкосев А. Н. Куропаткин и главкозап А. Е. Эверт высказались против наступления, предложив держаться строго оборонительных действий, раз уж войскам по-прежнему не хватает технических средств ведения боя, в особенности тяжелой артиллерии. Нехватка пушек усугублялась пестротой: в тяжелой артиллерии было 14 различных образцов пушек и 6 – гаубиц, причем «большинство пушек было старых систем, большинство гаубиц – новых. Огромное разнообразие образцов артиллерии, использовавшихся в войсках, затрудняло обучение личного состава и снабжение боеприпасами». Для устранения недостатков в снабжении «было введено обозначение батарей определенными литерами в зависимости от того, орудиями какой системы они вооружены»[24].

Главкосев и главкозап совершенно справедливо отметили, что держаться точки зрения французов не стоит, ибо союзники бездействовали все лето 1915 г., когда германцы наносили измотанным кризисом вооружения русским армиям поражение за поражением. Следовательно, теперь, когда тяжелой артиллерии в войсках по-прежнему катастрофически не хватает, что и выявила неудача наступления на озере Нарочь, новое наступление также обречено на провал. Куропаткин заявил даже, что «прорвать фронт совершенно невероятно, ибо их укрепленные полосы настолько развиты и сильно укреплены, что трудно предположить удачу». Эверт заметил, что «неудача произведет тяжелое впечатление не только на войска, но и на всю Россию… при недостаточном материальном обеспечении войск, задача на них возложенная, не может быть выполнена»[25].

Итак, главным недостатком признавалась нехватка тяжелой артиллерии, а также и боеприпасов. Эверт не постеснялся даже заявить, что, зная качество германских войск, он не сможет удержать занятой неприятельской полосы даже при трехкратном превосходстве в силах, в случае вражеского контрудара. Посему оба комфронта настаивали на строго оборонительных действиях, пока, по крайней мере, не будет достигнуто техническое равенство с врагом.

Учитывая сравнительные возможности русской и германской промышленности (все равно насыщение немцами Французского фронта техникой имело какой-то предел, после чего все резервы хлынули бы на восток), можно было дожидаться, что называется, «до второго пришествия». И опять-таки, если затяжка войны в чисто экономическом плане играла на Антанту, то Российская империя выпадала из этого ряда: накопившиеся внутри страны противоречия требовали своего скорого разрешения, а эти мероприятия откладывались императором «до победы», чтобы никакие реформы не выглядели «вынужденными», по примеру Первой Русской революции 1905–1907 гг.

Как видно, главнокомандующие русскими фронтами, превосходно понимая, что наступать, так или иначе, но придется, ибо межсоюзные договоренности предполагали наступление на всех фронтах, попытались саботировать принципы общесоюзной стратегии. С субъективной точки зрения главкосев и главкозап были правы, с объективной же – нет, так как Российская империя все равно уже взяла на себя обязательства обязательного наступления в кампании 1916 го. Экономическая зависимость России от западных союзников требовала и зависимости русской стратегии: поглощенные узкоэгоистическими побуждениями, генералы не желали понять и принять этого.

Мнения генералов Куропаткина и Эверта, высказанные на первоапрельском совещании в Ставке, только подтвердили положения доклада М. В. Алексеева царю от 31 марта. Еще тогда генерал Алексеев сообщил императору Николаю II, что Эверт считает, что удар должен наноситься на каком-либо одном фронте, так как для общего наступления не хватит сил и резервов, техники вообще и тяжелой артиллерии в частности. Сам же Алексеев полагал, что необходимо нанести «два удара на расстоянии в 125–150 верст один от другого», причем главный – армиями Западного фронта[26].

Фактически наштаверх предложил проведение стратегической операции силами по крайней мере двух фронтов. С развитием военного искусства в условиях мирового противоборства, подразумевающего использование в военных действиях многомиллионных армий, постепенно становилось ясно, что результаты стратегического значения могут быть достигнуты лишь в операциях групп армий (фронтов, по русской терминологии).

Первые попытки таких действий были предприняты еще осенью 1914 г. в ходе Варшавско-Ивангородской операции, но тогда Ставка по очереди передавала ответственность за исход событий на решающем направлении разным фронтам. Конечно, стратегическая операция силами групп армий еще не получила своего теоретического обоснования (да и сами русские фронты еще являлись слишком громоздкими для проведения подобных мероприятий оперативно-стратегического характера), но она уже нащупывалась эмпирически наиболее выдающимися полководцами противоборствующих сторон, к которым, без сомнения, принадлежал и М. В. Алексеев.

В отличие от планов генерала Алексеева, как видим, генерал Эверт склонен к старому способу: один мощный удар на всем Восточном фронте. Надо сказать, что своя логика в таких взглядах, безусловно, присутствует: неутешительные итоги Нарочской операции отчетливо выявили, что прорыв укрепленной полосы неприятеля сопряжен с громадными потерями, а качество войск и их командования может не позволить развить возможный успех. Кроме того, нехватка снарядов и тяжелой артиллерии для одновременного наступления на всех фронтах побуждали отдельных командиров заботиться о сохранении технических средств и боеприпасов, дабы не оказаться к исходу кампании в ситуации, схожей с серединой весны 1915 г., накануне Горлицкого прорыва.

С точки зрения общестратегической, взгляды Эверта и Куропаткина также были в чем-то принципиальны: союзники не торопились оказывать помощь России в 1915 г., но зато теперь, с началом Верденской операции немцев, англо-французы рьяно настаивали на русской помощи. Было бы справедливо расплатиться с такими союзниками той же монетой, что они сами платили русским. Тем более, что победа Германии в Первой мировой войне гораздо сильнее била по западным державам, нежели по русским: победа немцев так или иначе означала победу Континента над Атлантизмом. Отлично сознававшие это союзники старались одновременно и разгромить Германию, и максимально ослабить Россию, также всегда бывшую представителем державы – Континента.

Однако внутреннее положение Российской империи, где либеральной оппозицией велась антиправительственная пропаганда, где все еще не был разрешен аграрный вопрос, где вспухала гнойными нарывами масса других самых что ни на есть насущных вопросов, требовало побед. А достижение побед не было возможно без широкомасштабного наступления на Восточном фронте. Да и избавиться от подчинения союзникам русские так и не смогли, хотя теперь русская Ставка все-таки старалась обеспечить себе хоть часть независимости и самостоятельности.

Поэтому наштаверх и избрал (да, если честно, и не мог не избрать) в качестве приоритетного решения стратегическое наступление на кампанию 1916 г., а потому это решение было бескомпромиссным и не могло быть отменено. М. В. Алексеев понимал, что, в политическом отношении, после поражений 1915 г. требуется решительная победа, и желательно против Германии, а не австрийцев, которых русские и ранее успешно били.

Но все-таки оппозиция наступательным планам была слишком велика и вполне могла склонить Верховного главнокомандующего на свою сторону, что на деле сказалось бы паллиативом и компромиссом. Логическим следствием такого подхода оказывалась бы неудача и резкое ухудшение отношений с союзниками. Генералу Алексееву требовалась поддержка перед лицом императора, также решительно настроенного, и он ее нашел в лице нового главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта А. А. Брусилова, который категорически заявил, что следует наступать, что его фронт будет наступать в обязательном порядке, и если это не так – то просит отставить его со столь высокого поста за ненадобностью.

Дальнейшее обсуждение плана предстоящей кампании постановило, что общая готовность фронтов к наступлению должна быть к середине мая. Все же главный удар передавался на Западный фронт, а Юго-Западный фронт должен был способствовать армиям Эверта и Куропаткина. Следовательно, настойчивость главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта, не пожелавшего остаться в стороне от предполагавшегося широкомасштабного наступления, не только побудила планировать общее наступление по всему фронту от Балтики до Карпат, но и сломала сопротивление других главкомов, не желавших наступать в принципе. А. И. Деникин в статье 1931 г. в «Русском инвалиде» писал: «Только заявление ген. Брусилова, что он уверен в успехе и просит „или сменить (его), или разрешить двигаться одновременно с Западным фронтом“, побудило Ставку согласиться на серьезную демонстративную операцию Юго-Западного фронта, предоставив ему для такой цели достаточные технические средства»[27].

Таким образом, А. А. Брусилов должен был наступать только после успеха Северного и Западного фронтов. Однако после решительных возражений нового главкоюза (здесь его вынужденно поддержали и прочие главнокомандующие фронтами) было решено, что Юго-Западный фронт будет наступать первым, предваряя главный удар севернее Полесья. Это должно было притянуть все свободные резервы австро-германцев против Юго-Западного фронта, после чего у немцев не хватило бы людей для парирования решающего наступления на Западном фронте. При этом резервы и артиллерия с большей частью боеприпасов отправлялись на Западный фронт, армии Северного фронта получали незначительное усиление, а Юго-Западный фронт должен был рассчитывать только на свои собственные силы, так как его удар предполагался вспомогательным.

Именно поэтому, потому что Юго-Западный фронт не получал усиления резервами и тяжелой артиллерией, главкоюз и настаивал на том, чтобы наступление всех трех фронтов было бы одновременным. В таком случае немцы не смогли бы оказать австро-венграм поддержки своей техникой, а с той силой, что располагалась напротив армий генерала Брусилова, последний был полон решимости разобраться самостоятельно.

Брусилов оказался единственным, кто твердо и бесповоротно поддержал генерала Алексеева в избранной стратегии общего наступления на Восточном фронте в кампании 1916 г. Это делает ему честь и говорит о незаурядном личном мужестве полководца, понимающего, что только обороной война не выигрывается. В это время в тылу ходили слухи о неустойчивом положении Брусилова, о его вероятной замене. В письме домой от 3 апреля главкоюз опроверг опасения: «После декабрьских боев положение Щербачева свелось на нет, и он мне совсем не был конкурентом, о нем никто не думал… Единственный соперник был Рузский, а совсем не Щербачев… Мое положение прочное, государь ко мне очень милостив и вполне мною доволен»[28].

Но мало этого: именно под давлением А. А. Брусилова, решительно поддержанного М. В. Алексеевым, на 1916 г. намечалось общее наступление всех русских фронтов, то есть всей той вооруженной силы, что стояла на востоке к этому времени. Следовательно, решения совещания 1 апреля пошли еще дальше, нежели то накануне предполагал и сам М. В. Алексеев: не главный и вспомогательный удары севернее и южнее Полесья соответственно, а общий, решительный, комбинированный удар всех трех фронтов (пусть и с различным характером частных задач). И это – лишь благодаря позиции, занятой генералом Брусиловым. Без поддержки главкоюза наштаверх, вполне возможно, и не думал бы предложить и принять столь радикальный и смелый вариант.

Преимущество русских было только в живой силе, поэтому для успеха кампании требовалось отказаться от позиционного «прогрызания» фронта противника, как это делали бесполезно несшие громадные потери англо-французы, и перенести военные действия в маневренную плоскость. Точно так же русские войска действовали в 1914 г., когда численным превосходством и отвагой солдат и офицеров русские армии успешно сражались с немцами, обильно снабженными техникой. Только в этом случае единственный русский козырь получал свой шанс.

Но для ведения маневренной войны требовалось сначала успешно преодолеть оборону неприятеля. Такая возможность с высокой вероятностью на успех предоставлялась исключительно на Юго-Западном фронте, против которого находились австро-венгерские вооруженные силы. Качественная подготовка австрийских войск была столь низка, что даже при их превосходстве в технических средствах русские армии всегда били австрияков. Лишь своевременная поддержка немцев, «вкрапливавших» свои подразделения на особо опасных направлениях, позволяла австрийцам хоть как-то держаться. Однако в 1916 г. Верден и Итальянский фронт отвлекли на себя как германские, так и австрийские резервы.

То есть Ставка должна была планировать нанесение главного удара именно на Юго-Западном фронте. Сломав австрийцев, русские войска заходящим к Польше левым крылом Восточного фронта (направление на Брест-Литовск), так или иначе, вынуждали немцев отказаться от позиционной войны, в которой тяжелая германская артиллерия была самым надежным козырем обороны, и переходить к маневренным операциям. Здесь хочется сразу немного забежать вперед и отметить, что даже генерал Брусилов не смог преодолеть в себе психологии «позиционности» и в кампании 1916 г. предпочел штурм Ковельского укрепленного района маневренным действиям на львовском направлении. Так что не было в достатке нужных людей и на самых высоких и ответственных командных постах.

Но все-таки, все-таки главкозап и главкосев были обязаны в максимальной степени подготовить наступление и ударить так, чтобы опрокинуть противника. Напомним, что наступление севернее Полесья было предрешено давлением англо-французов на русскую сторону! Следовательно, генералы Куропаткин и Эверт обязаны были максимально эффективно подготовить наступательные операции армий своих фронтов. Удар все-таки имел шансы на успех: надо было только прорвать оборону неприятеля и выйти на оперативный простор.

Действительно, прорыв германской обороны сулил громадные потери, однако после его свершения парировать наступление русских противнику было бы фактически нечем: немцы были связаны под Верденом, а с середины июня еще и на Сомме. Следовательно, большая кровь на первом этапе операции должна была обернуться крупной победой русских в ходе развития дорого доставшегося успеха. К сожалению, А. Е. Эверт выбрал компромиссный вариант – нерешительное наступление и, как следствие, до ста тысяч бесполезных потерь.

Так почему не было сделано соответствующего планирования, в смысле передачи главного удара на Юго-Западный фронт? Есть несколько основных причин. Во-первых, и в-главных, усиливающаяся зависимость Российской империи от союзников вынуждала русскую Ставку подчинять свои оперативно-стратегические планы давлению со стороны англо-французов. Критическое положение союзников под Верденом побуждало М. В. Алексеева готовить сильный удар против немцев. А по совместительству этот удар вполне мог стать и главным.

Французы категорическим образом отвергли вариант совместного наступления в Венгрию через Галицию (русские) и сквозь Балканы от Салоник (союзники). Алексеев был вынужден искать компромисс между собственными замыслами удара по Австро-Венгрии и удара по Германии, чего так требовали союзники. И в данном вопросе М. В. Алексеев получил всяческую поддержку главкоюза: вопреки всему и вся А. А. Брусилов настаивал на одновременном наступлении всеми тремя фронтами, лишь разделив задачи разных фронтов на главные и второстепенные.

Как представляется, Ставка должна была бы сразу спланировать главный удар на стыке Западного и Юго-Западного фронтов, с передачей резервов и тяжелой артиллерии не только Эверту, но и Брусилову. В этом случае, на наш взгляд, достижение успеха было бы более реальным, нежели совместные действия Западного и Северного фронтов (особенно, если учесть, что армиями Северного фронта руководил прекрасный и лично смелый человек, но бездарный полководец генерал Куропаткин). Возможно, что в этом случае русскому военно-политическому руководству и удалось бы отстоять такой план перед союзниками.

Справедливо, что направление удара на Луцк оказывало наиболее эффективную поддержку итальянцам и имело наибольшие последствия для австрийцев. Но Брусилов не имел резервов, чтобы перевести тактический успех в стратегический прорыв, и потому сконцентрировался на ковельском направлении, чтобы действовать совместно с Западным фронтом А. Е. Эверта[29]. По данному вопросу блестяще высказался уже в эмиграции один из участников войны: «Брусиловское предложение давало возможность совершить красивый и победный маневр охвата: по прорыве линии противника у Луцка идти на Ковель и, обходя болотистое Полесье, двигаться на Брест-Литовск, охватывая таким образом германские силы, противостоящие Эверту. Но прорыв у Луцка надо было произвести не 2, а 12 армейскими корпусами, усиливши Брусилова за счет Куропаткина и Эверта. А дать Брусилову десяток корпусов значило бы ослабить силу того удара (пресловутый „Южный поход“), которого так желало Всесоюзное совещание. Обход через Будапешт был отвергнут, охват через Ковель был бы опротестован Парижем – остается лишь лобовой удар, то есть второй план генерала Алексеева с незначительной поправкой генерала Брусилова»[30].

Во-вторых, все-таки генерал Михаил Васильевич Алексеев не был гением. Он был лучшим стратегом Российской империи начала XX столетия, но возможно, что он и также не видел особой разницы между врагами. По крайней мере – кардинальной разницы – ведь излюбленная англичанами стратегия непрямого действия не имела распространения в России, где военачальники привыкли к выдающемуся качеству русских войск и их численности. Под влиянием союзников в России также утвердилось убеждение, что «стратегия размена» есть одна из выгоднейших форм ведения войны. А уж в том, что у Антанты солдат куда больше, нежели у Центрального блока, сомневаться не приходилось.

В-третьих, это хорошо рассуждать сейчас, глядя с высоты прошедшего времени на ошибки предков. А что было думать и делать тогда, в далеком 1916-м? Военная машина любого государства подразумевает наличие структур, которые занимаются аналитикой в отношении опыта войны, дабы приспособить его к сиюминутным нуждам и поставить себе на вооружение. Эти структуры именуются Генеральным штабом. Так вот, в России подавляющее большинство генштабистов находились в действующей армии, и потому они не могли полноценно заняться обобщением хода военных действий.

Кажется, что в таком случае можно было бы собрать нужных людей в военном ведомстве. Но и само Военное министерство представляло собой сверхбюрократическую, косную структуру, вследствие чего оно и было отстранено Ставкой от военного планирования во всех сферах. Добавим еще, что в России «наверху» традиционно не принято прислушиваться к мнению и суждению «низов». В таких случаях поступают просто: «под сукно». Так что никакие рационализаторские предложения по управлению войсками и вопросам стратегии и оператики не могли дойти до военных «верхов».

Достаточно вспомнить, что выдающийся российский военный ученый, «русский Клаузевиц», А. А. Свечин, бывший уже до войны видным военным теоретиком, по собственной инициативе попросился из Ставки в строй. Наконец, в Российской империи того периода не оказалось высокопоставленного военного гения, способного в одиночку встать наперекор всей закосневшей от времени военной машине: потому-то тогда вздыхали о «белом генерале» – М. Д. Скобелеве.

Таким образом, в конечном итоге директива Верховного главнокомандующего о предположениях относительно предстоящего наступления, от 11 апреля за № 2017, гласила, что главный удар будут наносить армии Западного фронта. Армии Северного и Юго-Западного фронтов оказывают содействие, нанося удары с надлежащей энергией и настойчивостью, как для производства частных прорывов в оборонительной линии противника, так и для поражения находящихся против них сил неприятеля. И все-таки эта директива впервые предусматривала одновременное стратегическое наступление всех трех русских фронтов от Балтики до Карпат.

Понятно, что при обозначении на ударных участках прорывов масштабного успеха противник начинал общее отступление на всем Восточном фронте, подобно тому, как отходили русские в 1915 г., и тогда уже все русские армии всех трех фронтов переходили к общему наступлению. Следовательно, стратегическое наступление признавалось как главное средство успеха в кампании 1916 г., тем более, что русская Ставка рассчитывала сломить сопротивление неприятеля уже в Галиции и Польше. Это последнее означало, что после глобального поражения вооруженных сил противника последует окончание войны, и для этого не нужно будет «походов» на Берлин и Вену. Разработанный план наступления, по характеристике военного историка, был смелой, передовой мыслью для того времени: «Однако ее осуществление на практике упиралось в нерешительность, в боязнь наступления, проявлявшуюся у главнокомандующих Эверта и Куропаткина, и безволие Алексеева, допустившего [впоследствии] торг о сроке наступления и его неоднократное откладывание; план одновременных ударов оказался разрушенным»[31].

Как видим, Юго-Западный фронт получал не только важную, но и в какой-то мере организующую задачу, так как от его действий в немалой степени зависело планирование прорыва на Западном фронте. Брусилов добился своего, поддержав Алексеева в активности Восточного фронта в предстоящей летней кампании. Тем не менее «Ставка и командование фронтом, организуя прорыв, не разработали четко выраженной идеи операции, не планировали ее по глубине и оперативно не увязывали действий фронтов и армий… Все внимание русского командования направлялось на разрешение тактических вопросов без учета средств и способов превращения тактического успеха в оперативный»[32].

Подготовка операции

Получив утверждение на самом высоком уровне – в Ставке Верховного командования, – подготовка наступления логично переносилась на прочие этажи военной машины действующей армии. Уже 5 апреля, всего лишь через четыре дня после получения карт-бланша на прорыв, А. А. Брусилов провел в Волочиске совещание с начальниками входящих в состав Юго-Западного фронта армий, то есть непосредственно со своими подчиненными. Генерал Брусилов должен был довести до сведения своих командармов результаты совещания в Ставке, решения этого совещания, и совместными усилиями разработать ту схему действий армий Юго-Западного фронта в предстоящем наступлении, что послужит костяком при составлении фронтовой наступательной операции.

И тут, как четырьмя днями ранее в Ставке, на более низком уровне, А. А. Брусилов вновь столкнулся с неверием высших командиров в собственные силы. Из четырех командармов целых два (половина!) – командарм-8 А. М. Каледин и командарм-7 Д. Г. Щербачев – объявили, что рассчитывать на успех вряд ли стоит надеяться. Командарм-11 В. В. Сахаров пассивно соглашался с точкой зрения главкоюза, и лишь заместитель командарма-9 С. А. Крылов (сам командарм П. А. Лечицкий был болен) от имени своего начальника выразил полное согласие на наступление с решительными целями.

Положение Брусилова оказалось очень и очень непростым: вновь пришлось прибегнуть к убеждениям, а то и угрозам. Когда Щербачев уже согласился, Каледин по-прежнему продолжал сомневаться в успехе. И тогда главкоюз просто пригрозил А. М. Каледину сменой или передачей главного удара в другую армию (с самого начала подразумевалось, что главный удар будет поручен 8-й армии, как стоявшей на стыке с армиями Западного фронта, наносившего главный удар вообще, то есть чтобы способствовать усилиям фронта генерала Эверта). Ни быть отстраненным, ни отказаться от главного удара честолюбивый Каледин не согласился, и, значит, Брусилов сумел-таки склонить своих подчиненных к производству наступления. После этого главкоюз безусловно заявил, что сам приказ о необходимости и неизбежности наступления обсуждению не подлежит, а потому требования к войскам будут самые решительные.

Проведя совещание с командармами по поводу решений Ставки относительно плана предстоящей кампании, А. А. Брусилов приступил к непосредственной подготовке наступления своего фронта. Главкоюз, прежде всего, исходил из поставленной перед вверенными ему войсками задачи – нанести поражение противостоящему противнику и развитием успеха попытаться отвлечь на себя часть неприятельских резервов. Эта задача, в первую голову, должна была решаться за счет тактики. А именно – прорыв фронта врага на ряде участков, дабы втянуть в сражение на уничтожение большую часть противостоящих войсковых единиц австрийцев.

Именно прорыв укрепленного фронта австро-венгров ставился в качестве приоритетной задачи. Предполагалось, что развитие достигнутого успеха в глубину будет производиться совместно с армиями Западного фронта, наносящими главный удар, и, значит, при непосредственном руководстве со стороны Ставки Верховного командования. Сознавая, что даже первая задача – прорыв – есть дело весьма трудное, что подтверждали неудачи 7-й и 9-й армий на Стрыпе и 2-й и 10-й армий на Нарочи, А. А. Брусилов полностью сосредоточился на тактической составляющей операции своего фронта. Тем более, что именно это наиболее соответствовало поставленной задаче.

Если штаб Западного фронта, наносивший удар на одном участке (но зато – мощнейший удар), должен был подумать и об оперативном развитии успеха, то штаб Юго-Западного фронта должен был, в первую очередь, озаботиться разгромом всех тех неприятельских войск, что вообще находятся перед армиями Юго-Западного фронта. При таком подходе на развитие успеха в глубину не оставалось бы ни резервов, ни дополнительной техники, так как удар должен был бы наноситься во всех четырех армиях фронта. Советский исследователь справедливо подмечает: «Операция начинается с тактического акта, чрезвычайно трудного по своему выполнению – прорыва неприятельского укрепленного расположения, исход которого может резко повлиять на соотношение сил – сразу же изменить стратегическую обстановку, то есть вызвать у обороняющегося такие потери в живой силе и материальной части, которые стоят проигрыша многодневной полевой операции»[33].

При этом подготовка операции производилась совершенно отличным от прошлого неудачного опыта образом. Если на Северном и Западном фронтах командующие избирали один участок для наступления, дабы использовать всю артиллерийскую массу по максимуму в одном месте, то главкоюз решил подготовить для прорыва ударный участок в каждой армии из четырех, плюс участки прорыва в нескольких корпусах одной армии. Таким образом, безусловно, распылялись силы русских армий, но зато одновременно распылялись и неприятельские резервы: следовательно, перевод военных действий в маневренную плоскость давал преимущество русским, имевшим общее численное превосходство.

Правда, здесь нельзя не отметить в качестве недостатка в организации предстоящего наступления, что вопрос о совместных действиях ударных групп смежных армий штабом фронта даже и не ставился. Каждая армия должна была действовать самостоятельно, что, прежде всего, отвечало задачам, поставленным перед Юго-Западным фронтом Ставкой: сковать неприятельские резервы южнее Полесья и привлечь на себя новые резервы противника, дабы всемерно облегчить главный удар, наносимый армиями Западного фронта.

Как уже говорилось, главный удар в войсках генерала Брусилова должна была наносить 8-я армия, стоявшая на стыке Западного и Юго-Западного фронтов, в общем направлении на Луцк. Следующими целями являлись Ковель и, наконец, при полном успехе прорыва – Брест. Три прочие армии «проводили вспомогательные наступления, целью которых было частично исправить линию фронта, нанести максимальный ущерб противнику и не допустить переброски его войск с собственных участков фронта. Это должно было упростить Каледину решение задачи»[34].

При этом предполагалось, что в 20-верстной полосе атаки будет сосредоточено до 150 тыс. штыков, поддерживаемых возможным максимумом тяжелой артиллерии. Дабы проконтролировать подготовку к наступлению, Брусилов лично осмотрел местность на предполагаемом направлении главного удара в 8-й армии, а на прочие участки выезжали его доверенные лица из штаба фронта.

Бесспорно, что русские военачальники столкнулись с нелегкой проблемой: организация прорыва сильно укрепленной неприятельской обороны, состоявшей из двух-трех оборонительных полос. Как говорит военная теория, участок, избранный для прорыва, должен иметь несколько благоприятных условий во имя реализации успеха. И именно это, наряду с непосредственной подготовкой вверенных им войск, и должны были учесть русские командиры.