Граниль. История Бэлли и Морна

© Аями Карс, 2025

© Горн Аарон, 2025

ISBN 978-5-0067-1056-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Это волшебная земля, где природа живет вместе с людьми и обладает сознанием. Реки поют песни танцующих гор, и их голоса наполняют воздух мелодиями, которые отзываются в каждом сердце. Деревья шепчут древние истории, и их шорох будто рассказывает о забытых временах. Семена путешествуют на крыльях воздушных потоков, стремясь найти свое место в этом мире.

Одним тихим закатным солнцем теплый порыв мудрого ветра подхватил маленькое семечко из увядающего цветка и отправил его в новое путешествие, протяжно приговаривая:

Маленькая Бэлли летела, окутанная теплыми объятиями дружественного ветра, и улыбалась. Её душа всегда была полна веры, взгляд – любви, а сердце – радости и вдохновения. Она только что завершила очередной цикл цветения, превратившись в семечко. Одновременно юное, но хранящее в себе память всех предыдущих перерождений. Каждое её воспоминание было как луч света, согревающий и наполняющий силой для нового пути. Луч, который ждут, даже если об этом еще никто не знает.

Глава 1: Башня

– «Холодно», – подумала Бэлли, приземлившись в сумерках на недружелюбно молчаливую и сухую поверхность.

– «Ветер еще ни разу не отправлял меня в такие земли. Наверное, сейчас здесь время „Холодной луны“. Как интересно!» – восторженно воскликнула она.

– «Люпина из сада под дубом рассказывала о местах, где танцуют ледяные капли и поёт хрустальное озеро. Неужели я смогу услышать его голос!» – сердце Бэлли ликовало.

Она всегда зрела в тёплых землях во времена «Горячего солнца» и мечтательно слушала рассказы других цветов о невообразимых равнинах замороженных льдинок. Цветение в садах у людей дарило ей много уютных дней, но также и пробуждало жар авантюрных приключений.

– «Брр. И всё же холодно», – ликование от неизведанных земель прерывали непривычная зябкость и отчужденность.

– «Насколько я помню из рассказов Люпины, время „Холодной луны“ длится один цикл. Мне нужно дождаться пробуждения дня, осмотреться и подготовиться к глубокому сну, в котором дремлющая почва поведает истории местных земель».

С этими подпрыгивающими, но полными планов мыслями, Бэлли плотнее прижалась к поверхности, чтобы растопить её своим светом, и стала дожидаться утра.

Утро наступало бесконечно долго, свет еле-еле просачивался через безмолвные плотные облака, словно совсем не желая появляться в этих краях. Но этого было достаточно, чтобы начать осматривать место, в которое попала Бэлли.

Исследуя место, она сделала вывод:

– «Камень. Это определённо камень. Видимо, меня занесло в его расщелину. И если я буду двигаться вперёд, то смогу увидеть окрестности».

Определив направление, Бэлли игриво представляла себя в краю каменных великанов и горящих светлячков. Ей нравилось придумывать разнообразные вариации, намеренно наполняя свое сердце предвкушением.

Но подойдя к краю расщелины, Бэлли обомлела. Вокруг не было ни каменных великанов, ни хрустальных озёр, ни равнин замороженных льдинок. Только сухая и скудная пустошь.

Взгляд упал на другие семена, находящиеся в глубоком, безжизненном безмолвии. Они, видимо, когда-то так же заброшенные сюда ветром, не смогли закрепить свои корешки и застыли, превратившись в жесткую сухую корку. А росточки, которым всё же удалось пробиться, очевидно, тоже сдались под гнетом давящего окружающего опустошения.

Этот засушенный, словно замороженный временем, вид привёл Бэлли, растущую всегда среди многоликого цветения жизни, в оцепенение. И единственное, в чём она оказалась права – это камень. Она действительно попала в расщелину башни, созданной из камня. Но это была не элегантная каменная башня, к подножию которой мог бы приходить влюблённый юноша, чтобы подарить песню возлюбленной. Нет, это была груда наваленных камней, которые, словно падая откуда-то с высоты, цеплялись друг за друга, формируя башенный столб. Заброшенный и не тронутый заботливой рукой хозяина.

– «Куда же я попала?» – вертелось в её голове.

«Нет, это совсем не пора „Холодной луны“. Природа здесь не готовится ко сну. Природа здесь мертва».

Её растерянный взгляд смотрел на небо, отчаянно надеясь уловить попутный ветер, чтобы на его крыльях улететь прочь.

Но ветра не было. Стена голых, безликих, корявых деревьев окружала всю башню по кругу и не пропускала сюда ни ветра, ни звука, ни надежды выбраться.

Было сухо, холодно, мрачно и до жути безмолвно. Иногда казалось, что в воздухе вокруг неё начинает мерцать что-то странное. Что-то, что никогда не было частью её мира, пыталось пробиться сквозь её свет. Некие тени, едва различимые в темноте, шевелились, словно живые существа, прячась за каждым углом и камнем. Они не нападали, но их присутствие ощущалось как холодное дыхание на затылке.

Медленно переводя взгляд по виду, от которого хотелось отвернуться, Бэлли, слегка дрожа, всё же сумела оторвать от своего сердца стыдливую, но ударяюще-реальную трусость и наконец глубоко вздохнула.

– «Страх – испытание для храбрых», – с верой, скачущей по ней, как водная рябь, сказала Бэлли.

– «Этому месту так не хватает внутреннего света… А моя память наполнена им».

Вдыхая в себя силу прожитых цветений, она напомнила себе: «Что ж, я уже здесь. И останусь здесь. Буду расти, согреваемая памятью соприкоснувшихся со мной жизней».

Вернувшейся твердости этого маленького белого семечка с золотыми прожилками можно было позавидовать. Несмотря на окружающее отсутствие жизни, Бэлли притянулась к камню в расщелине, прикрыла глаза и начала светиться, пуская корни, сотканные из воспоминаний прошлых цветений.

Так как прямо сейчас ей жизненно не хватало тепла, то первое, что она вспомнила, – как однажды ветер принёс её на поле, усыпанное разносортными цветами и детским смехом, растекающимся по нему.

Это бегали дети фермера, который выращивал рядом яблоневый сад. Как же там было солнечно, наполнено и пахло разнотравной жизнью!

Дети всегда помогали отцу в сборе урожая, а в перерывах убегали на поле за тигровыми бабочками, игравшими с ними. Кудрявые, покрытые веснушками братья приносили полю своей беготнёй и играми запах свободы и беззаботного детства. А отец в соломенной шляпе, зовущий их к тёплому ужину, добавлял закатному солнцу заботы.

После ужина мужчина всегда приглашал свою хрупкую жену, с персиковым цветущим румянцем на лице, на веранду, чтобы подарить ей запах томлёных полевых цветов и вид пылающих закатов. А все цветочные семьи в округе ждали их и отдавали свои сладкие ароматы, наполняя их глаза красотой соединения с миром и любовью.

Бэлли плавала по воспоминаниям о поле, согревая себя и холодный отчуждённый камень под ней. Но чувствуя, как камень равнодушно не принимает её тепла, в ней блеснул свет из другого цветения.

Там её жизнь протекала во дворе храма, где благоговение поющих голосов и людей, отправляющих свои мысли к богам, никогда не замолкали. Бэлли видела там много жизней, много судеб и много взоров, приоткрывающих миру то, что скрывается в их носителе. Она видела там опустевшие глаза покаяния, тлеющие глаза сожаления, умиротворенные глаза прощения и чистые глаза благодарности.

Цветы в том храме часто разговаривали с прихожанами, но не на людском наречии. Они общались через чувства и ароматы, которые передавали их эмоции. Души, полные жизни, во все времена понимали природу языком красоты и вдохновения. Поэтому, несмотря на то, что язык людей Бэлли знала, она никогда его не использовала. И всегда хранила в сердце те молчаливые диалоги с пожилым священником, посвятившим всего себя другим людям.

Каждый день он слушал покаяния прихожан из ближайших деревень и проживал вместе с ними их боль и радость, их растерянность и веру, их поиски и ответы, переполняясь до краёв своего сердца чужими судьбами. Храм был его домом, а прихожане – его семьей.

И вечерами, когда все расходились по домам, он в одиночестве присаживался на лавку рядом с садом. Смотрел на цветы и делился с ними светом рассказанных историй и горечью тягостных судеб, при этом ни разу не проронив ни слова. Его глаза были такими глубокими и такими беззаветно распахнутыми, словно хотели обнять и утешить весь мир.

Временами в них было больше тягости, временами – лёгкости, но всегда, несмотря ни на что, в них горел огонь веры, любви и добра. К миру, богам и к каждой душе, с которой он соприкасался.

Наблюдения за священником дарили Бэлли размышления: «Что такое свет? Как он рождается? Благодаря чему существует? Ведь он в каждом сказанном слове, в каждой подаренной улыбке, в каждом сердце, тронутом его теплом».

Его сияние было не просто внешним, а внутренним, исходящим из самых глубин души. Это цветение наполнило Бэлли пониманием, что истинный свет не только освещает, но и согревает, исцеляет и помогает другим найти путь даже в самые тёмные моменты.

Мысли грели Бэлли изнутри, когда она вернулась к реальности своего каменистого убежища. Камень под ней начал оттаивать, отзываясь на ее тепло. Корни тянулись вглубь, принося с собой силу цветущего прошлого, вдыхая в это мрачное место капельки жизни, помогая пробиться созревающему побегу в её теле.

Но не всё здесь было готово принять ее сияние. Несмотря на то, что свечение Бэлли стало чуть ярче, она замечала, что в некоторых уголках долины свет не доходит до самого дна. Там, в самых глубоких трещинах между камнями, оставались пятна мрака, которые казались живыми и шевелящимися. Эти пятна будто наблюдали за ней, медленно расползаясь и усиливая своё влияние, когда её внимание ослабевало.

«Они не нападают, но они здесь, – размышляла Бэлли, чувствуя легкое беспокойство. – Возможно, они тоже часть этого мира… Но какую роль играют в нем?»

Эти вопросы засели в ее мыслях, добавляя тревожный оттенок к ее надеждам на преображение этого заброшенного места.

Глава 2: Встреча

Старая крепость, сложенная из грубо обработанных камней, казалась живым воплощением одиночества. Ее трещины были словно шрамы, а покрывающий некоторые части засохший мох не мог скрыть укоренившейся усталости строения.

Внутри же башни в это время распахнул глаза ее обитатель. Он, окруженный мерцающими пятнами и погруженный во мрак мыслей, был выдернут из глубокого сна, подобного летаргии. Его безмолвное погружение в колодец грез прервало нечто неуютное, зудящее и нарушающее привычную отчужденность пространства.

Тени, обвивающие его, зашевелились, и он, подгоняемый их шипением, рванул наружу.

Бах! Что-то громыхнуло в башне. Мелкий песок посыпался сверху, и эхо беспощадно разбило хрупкую тишину.

– «Что за мерзость?» – заскрипел резкий и протяжный голос, возвращая Бэлли в колючую реальность.

Послышались шаги, и в воздухе повис металлический привкус, а серые тона долины стали давить на глаза. Здесь не было ни свежести, ни легкого шелеста ветра – лишь тяжелое дыхание забвения. Шарканье становилось все громче и ближе, пока оно не оказались прямо напротив Бэлли. Тут стало ясно, что этот топот производили большие черные сапоги, на подошве которых налипла сухая глина, добавляющая тяжести и шума. Выше сапог вырастали мощные ноги, закованные в потертые штаны, переходящие в широкую рубаху, залатанную бесконечным количеством разнородных лоскутов. Широкие плечи были напряжены, словно готовясь к очередному удару. А над ними возвышалась лохматая и черная, как смоль, голова и два черных живых уголька – глаза, сверлящие взглядом расщелину. В тот момент, когда их взгляды встретились, воздух вокруг словно замер, пропитавшись напряжением. Камни под башней, ранее безмолвные, начали издавать едва слышный скрежет. И даже воздух стал более холодным и плотным, словно создавая барьер между двумя противоположностями.

В своих многочисленных цветениях Бэлли встречала разных людей и всегда смотрела на них изучающе-приветливо и радушно-открыто. Если бы ее лепестки уже успели вырасти, она бы обязательно поприветствовала пришедшего гостя поклоном и одарила мягким ароматом дружелюбия. Но сейчас она только начала растить первый зеленый побег и поэтому была рада поделиться с гостем воодушевлением от зреющей жизни и вдохновением от борьбы за нее, считавшимися ею абсолютно естественными.

Поделившись своим трепещущим мерцанием с гостем, она приветливо прикрыла глаза. В ответ тень от сапога пролетела над ней и ударила прямо по её каменному убежищу.

Проскрипел голос:

– «Чёртов сорняк! Надоедливый ветер то и дело пытается закидать мой дом всевозможным мусором».

Пока тень от сапога отодвигалась и Бэлли, спрятанная в расщелине камня, как в крепости, пыталась прийти в себя, резкий голос продолжил:

– «Промахнулся?!»

И, не дав возможности оцепеневшему цветку осознать все происходящее, тень снова полетела в ее сторону, сотрясая пыль, оседающую на камне.

После второй неудачной попытки сапога и тени попасть по Бэлли, черная лохматая голова стала опускаться ниже, и ее удалось рассмотреть.

Сухие вороньи волосы до плеч напоминали ветви заросших деревьев. Густые брови нависали над двумя глазками-угольками и прятали их, словно в пещере. А сами угольки были жёсткими, как гранит, острыми, как наточенный кинжал, и бездонно пустыми, как обрыв среди морских глубин. Они приблизились к Бэлли, отвращенно сузились, и гортанный голос пробормотал:

– «Проклятое хитрое семечко! Воспользовалось несовершенством моей крепости, чтобы плодить тут свои гнусности. Ну ничего, я подожду, пока ты засохнешь, как и все остальные», – и, фыркнув, большая тяжеловесная фигура с топотом вернулась в недра башни.

Прежде чем Бэлли успела осознать всю глубину его слов, тяжелые шаги затихли вдали, а камень под ней снова вернулся к своему привычному отсутствию жизни. Она побыла еще некоторое время в оцепенении, переживая только что произошедшее. Теплота камня, которую она так старательно привносила, испарилась, словно ее никогда и не было. Вернулся прежний, отрешенный холод, обволакивающий каждый уголок расщелины.

Её сердце наполнилось множеством вопросов. Что заставило этого человека быть таким резким? Почему он так отвергает простую возможность познакомиться?

Но замерзавшие лепестки напоминали о необходимости действий. Придется отложить эти размышления до лучших времен и снова начать вливать тепло в это уже очевидно негостеприимное место.

Бэлли собрала всю свою силу и сосредоточилась на прежних цветениях. Каждый момент радости, каждое мгновение любви теперь питало её рост. В самые светлые моменты воспоминаний весь ее стебелек светился от переживаемых эмоций. Они, буквально осязаемые, бегали по коже, переливаясь солнцем, добром и улыбками. Результат не заставил себя ждать – камень снова начал отзываться мягким теплом, а её тельце подрастать и вытягиваться.

В это же время внутри башни темнота словно обрела вес. Шершавые каменные стены, давно не видевшие света даже от скромного огарка свечи и смирившиеся со своей опустошающей изоляцией, всячески поддерживали загробный холод и мрак. Ее обитатель, подобно своему убежищу, цеплялся за привычную атмосферу одиночества и устоявшуюся незыблемость. Темные сгустки, давно захватившие все мысли своего хозяина, теперь беспокоились. Они являлись его единственным окружением уже много-много лун подряд и совсем не собирались делиться сформированным уютом с внезапно появившейся внешней жизнью. Каждый теплый луч Бэлли снаружи заставлял их вжиматься в уголки комнаты, где они нашли себе пристанище, защищая своего носителя.

– «Она пришла навредить тебе», – шептали они, скользя по его коже.

– «Она пришла высмеять тебя», – настаивали они, становясь всё более назойливыми.

– «Она приведет сюда остальных и тебя вышвырнут отсюда», – уже почти кричали тени, пробуждая в своем хозяине страх.

Обитатель башни метался из угла в угол. Его мысли были путаными, как спутанные нити. Его привычные спутники нашёптывали всё громче, заставляя сердце колотиться от страха и ярости. Он знал, что этот светящийся росток – символ всего того, от чего он давно отрекся. И это пугало. В конце концов, не выдержав круговорота подкидываемых тенями мыслей он чуть ли не выпрыгнул наружу. Кинувшись к уже знакомой расщелине и, увидев, что росток едва возвышается над трещиной, он дал указание своим пальцам выдернуть зеленый побег оттуда.

И только цепкие большие пальцы коснулись крошечного стебелька Бэлли, все еще светящегося бегающими воспоминаниями, как вся тяжеловесная фигура ее хозяина резко повалилась назад, отдернув руку. Мир на мгновение словно замер, оставив после себя лишь пустоту. Его сердце сжалось от неожиданного жара, пробежавшего по коже, словно сотни раскаленных иголок пронзили тело. Темные спутники, окружавшие хозяина словно густой черный туман, врассыпную бросились в его запутанные волосы. И голос, словно его ошпарили, взревел:

– «Да как ты смеешь?!»

Бэлли снова шокировано застыла, по-прежнему позволяя воспоминаниям бегать по своей тонкой, светящейся кожице. Её свет стал мягче, словно так она старалась проникнуть через эту стену страха и непонимания.

Обитатель крепости отступил, его взгляд был полон недоумения. Он машинально приложил руку к груди, будто пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. А тени, словно встревоженные насекомые, метались вокруг него, нашептывая новые мысли.

Оторвав руку от сердца и сжав ее в кулак, он снова издал рев:

– «Я спрашиваю, как ты смеешь? Мало того, что ты проникла в мой дом, так ты еще и оскверняешь его?!»

Бэлли, не понимая, что от нее требуется, просто продолжала оставаться застывшим побегом, светящимся от своего созревания.

– «Бездумная зелень!» – рявкнув, фигура схватила валявшуюся сухую ветку и направила ее в расщелину, чтобы сковырнуть росток из нагретого места.

– «Подожди… подожди…» – раздался мелодичный, но кратко выдыхающий звук. Этим звуком оказалась Бэлли, впервые произнеся вслух человеческую речь. Для нее это было так странно – слышать себя уже не внутри, а где-то снаружи.

– «Что?» – послышалось от большой фигуры, поджавшей тонкие губы.

«Неужели кто-то из мерзкой зелени смог умерить свое молчаливое высокомерие? Твои собратья гордо предпочитали засохнуть, чем опуститься до ответа мне. Скажи, я встретил самого падшего из вас?»

Бэлли, всё ещё шокированная, судорожно пыталась сформулировать в своей светящейся голове что-то еще, но молчала, так как выражаться на человеческом наречии оказалось сложнее, чем передавать привычную природную гармонию светом.

– «Тебя снова поглотила вернувшаяся молчаливая гордость?» – обратились к Бэлли жёсткие угольки глаз.

– «Подожди…» – снова рефлекторно произнесла она.

Обитатель башни, явно о чем-то задумавшись пробормотал: «Снова подожди?»

Услышав в ответ тишину, он продолжил думать вслух:

– «Понятно. Видимо, без высокомерия вас охватывает какое-то зелёное слабоумие.. Ладно, пора заканчивать, еще мне не хватало повторяющего безумного „подожди-подожди“ в моей долине».

И сухая палка снова потянулась в сторону Бэлли.

– «Подожди…» – начала она.

– «О боги, снова…» – проговорил скрежещущий голос, продолжая тянуть палку.

– «Да нет у меня никакого слабоумия!

Дай мне немного времени, я пытаюсь привыкнуть к вашему языку. Я все-таки впервые его использую. Раньше для общения с людьми мне всегда хватало природного света, но ты его не понимаешь. Почему?» – заглядывая в черные угольки спросила Бэлли.

– «Я не собираюсь отвечать на вопросы обезумевшего растения», – буркнул скрипучий голос, опустив палку.

– «Повторяю – я не безумна. И я не просто растение. Меня зовут Бэлли. А тебя?»

Черные угольки недоверчиво сузились:

– «Я – Морн».

– «Рада познакомиться, Морн», – робко улыбнувшись ответила Бэлли.

Но Морн оставался холодным и неприступным:

– «Не разделяю твою льстивую радость и предпочитаю оставаться без подобных вторжений и знакомств. Оставь мою башню и убирайся прочь».

– «Я не вторгалась. Меня принесло сюда ветром для нового цикла цветения. И, признаться, здесь это оказалось сделать несколько сложнее, чем я предполагала».

– «Видимо, ветер тебя на дух не переносит даже больше, чем меня», – произнес Морн и вытянулся в полный рост.

«И тем не менее, твое цветение здесь никому не нужно. С тобой обошлись сурово, отправив в такое место. Но жизнь всегда несправедлива, поэтому просто смирись со своей незавидной судьбой и смиренно засохни или погрузись в безмолвный сон, или еще что-угодно, мне без разницы. Главное, больше не оскверняй мою башню своими наглыми мыслями и глупостью».

– «О чем ты? Во-первых, ветер, конечно, тот еще затейник, но мы с ним давние друзья.

А во-вторых, я ни в коем случае ничего здесь осквернять не планирую. Я лишь зрела и пыталась оживить хотя бы горстку этой холодной и безжизненной земли».

– «С этой землей все в порядке.

– Это моя долина. Моя земля. Моя башня. И ты не смеешь растить здесь свои мерзкие мысли.

Я видел… когда коснулся твоего ростка. Видел все эти отвратительные и лживые фантазии. Оставь их в своем безумном разуме и больше не смей насмехаться надо мной своей наивностью, иначе в следующий раз я все же выкорчую тебя этой палкой».

– «Так ты ви-идел?!» – протяжно и восторженно сказала Бэлли.

«Духи природы говорили, что мы можем делиться своей памятью через лепестки, но ранее мне это не удавалось.

…А что не так с моими воспоминаниями? Там так много тепла и любви…» – возвращаясь в свои мысли, умилительно мелодично заговорила Бэлли.

– «Там сплошная фальшь и иллюзия», – резко прервал ее Морн.

– «Нет же. Это все правда!» – твердо ответила Бэлли.

– «Правда?! Не рассказывай мне о правде. Ты и понятия не имеешь о том, каков мир на самом деле!» – ожесточив черные точки, рявкнул Морн, и тени поддерживающе зашевелили его локоны.

«Ты восторгаешься детьми, бегающими по полям, как будто они – воплощение чистоты и радости. Но ты не видишь, что скрывается за их улыбками, не знаешь, как они могут быть жестоки».

Бэлли слегка наклонила стебелёк, её свет стал чуть тусклее:

– «Я вижу их радость, их смех. Разве это не прекрасно?»

Морн сухо и театрально засмеялся, но голос его при этом звучал горько:

– «Прекрасно?! Вот тебе другая история про мальчика, который так же бежал по полю, но только совсем не за бабочками, а во имя спасения. Он бежал босой и избитый, держась за раненое колено, надеясь, что в этот раз ему удастся найти убежище среди вашей зелени. И что же вы, самохвальные зеленые отростки, сделали? Вы продолжали молчаливо смотреть на закатное солнце, равнодушно не обращая внимания на его слезы, страх и безнадежность. И даже когда его поймали и ваши листья окрапились красным, вы продолжали делать вид, что его там нет, лицемерно распуская блевотные сладкие ароматы и играя с лучиками солнца.

Предположу, что у тебя нет такой «памяти» из всех твоих цветений, верно? Ни у кого из вас нет! И почему же, скажи мне, заблудший светящийся сорняк?» – процедил он.

«Не потому ли, что об этом не сложишь очередную слащавую, покрытую коростой лжи историю? Вы все слепы и омерзительны!», – отдернув голову, заключил Морн.

Сердцевина Бэлли стучала так громко, что некоторые слова заглушались гулким «бух-бух-бух» внутри нее.

А тени, заметив ее растерянность, медленно стали расползаться по неоднократно порванной и залатанной рубахе Морна.

– «Молчишь?» – прошипел он.

«Неужели очарована моим рассказом? Может, даже предоставишь ему место в своих воспоминаниях? По дрожащему свечению вокруг тебя посмею предположить, что нет», – продолжал Морн, и раскаленные угольки его глаз с каждым выпаленным словом все больше погружались в темноту.

«А твой священник…» – Морн замер на мгновение и его голос стал тише.».. Он никто иной, как трус. У него просто не хватило смелости бороться со злом, поэтому он молчаливо и смиренно принял его в свои объятия. Ты считаешь, что он сделал этот мир лучше?

Такие «праведники» с распростертыми объятиями принимают любое зло и несправедливость этого мира, лишая его возможности на исправление или на осознание греховности своих поступков.

Но разве боль должна быть отпущена без расплаты? Разве тот, кто сломал чужую жизнь, должен найти утешение, а не суд? Они не очищают души – они потворствуют греху.»

Бэлли молчала. Она чувствовала, как его темные спутники начинают окружать её.

– «Они – змеиное ядро, к которому приходят сбросить зачатки разума и остатки человечности, поднимающиеся на поверхность и причиняющие неудобства. Ни последствий, ни мук совести, ни тени сожаления не остается после встречи с этими ослепляющими червями. Они собирают вокруг себя всех тех, кто хочет избежать ответственности. Люди, приходящие к ним, готовы продать свою душу за минутное облегчение, лишь бы не видеть правды о себе», – Морн сжал кулаки и сумраки вокруг него начали заполнять собой всё пространство.

«И знаешь, что самое отвратительное? Они даже не понимают, что их действия ведут к ещё большему злу. Когда они принимают чужие грехи, они дают им право продолжать творить зло. И никто не платит за это. В итоге создается бесконечный круг порока, который они сами и создали. Остаётся мир, в котором нет праведного гнева, где чудовище может спать спокойно, зная, что завтра его снова простят. Где сила превращается в бессилие, а справедливость – в тень под гнилым алтарем милосердия. И если ты не хочешь стать такой же, как они, тебе придётся принять правду. Ты должна видеть этот мир таким, какой он есть. Без иллюзий. Без надежд. Без света.»

Пока он выплескивал слова и дышал, словно сжигая глубину своих непримиримых глаз, его тени улыбались.

– «Мне… я…» – начала Бэлли.

– «Как бы ты ни подбирала фразы, они все будут пусты. Потому что не только я тронул твой росток – ты тоже коснулась меня. Но вот разница: я увидел твою память, а ты мою – нет. И почему же? Потому что ты не готова видеть этот мир таким, какой он есть. Ты цепляешься за иллюзии, потому что без них твой свет – ничто. Пустая оболочка, сияющая там, где удобно, но закрывающая глаза, когда становится страшно.

Ты готова видеть только то, что не ранит твои чувства, только то, что укладывается в твою картину мира. Если бы это было иначе, ты бы поняла меня без слов, без этих жалких попыток склеить трещины на реальности своим ослепляющим теплом.

Ты – очередная пустая трава. Хочешь что-то тут изменить, хотя сама даже не в силах увидеть мир по-настоящему».

Морн провел рукой по спутанным волосам, приглаживая своих злорадствующих спутников, которые шевелились, впитывая его мрак. Вздохнув, он бросив на неё последний взгляд, полный ледяного отвращения, и ушел в свою башню, где камни были острыми, холодными и такими же тяжёлыми, как мир, который его окружал.

Поднимаясь вверх по лестнице башни он остановился. Темнота внутри казалась привычной. Он знал – ещё несколько шагов и он снова окажется в безопасном мраке. В последний момент он обернулся к выходу, но тут же отдернул голову.

Туманные стражники вернувшись во мглу холодных стен чувствовали себя свободнее и злее. Они были недовольны, что Морн не довел дело до конца и не выдернул этот неприятный для них сорняк.

– «Она опасна», – шептали они, их голоса сливались в единый гул, как эхо из глубины его сознания.

– «Она пришла, чтобы разрушить твой покой. Ты знаешь, что будет, если она останется».

Морн сжал кулаки, его глаза сузились.

– «Я знаю, что она делает.»

Тени шевелились, их формы становились более чёткими, почти осязаемыми.

– «Ты слаб, Морн. Ты всегда был слаб. Когда-то ты никого не смог защитить, даже себя. А теперь ты думаешь, что сможешь защитить свою башню?»

Морн резко обернулся, его голос ревел от гнева.

– «Я не слаб! Я выжил!..»

Тени засмеялись, их смех был безжалостным.

– «Ты по-прежнему боишься. Вернись и вырви ее корни. Так будет правильно…».

– «Я сам решу как с ней поступить..» – кратко ответил он им.

Тени слегка притихли, но затем продолжили:

– «Мы лишь хотим защитить тебя».

«Только мы тебя приняли».

«Только мы тебя поняли».

«Кроме нас ты никому не нужен».

– «Я знаю» – ответил им Морн – «Я знаю».

Глава 3: Тишина

Бэлли раньше не чувствовала такой пустоты. Она затягивала ее куда-то глубоко внутрь, содрогая все прожилки, менявшие оттенок с золотого на холодный белый цвет. Переполненная незнакомыми эмоциями, она неожиданно распустила листочек, который изменил свой привычный цвет и выгравировал начало некоего рисунка тонкими линиями на обороте.

– «Всё оставляет след», – вспомнила она слова духов природы, рассматривая появившийся орнамент.

Разговор с Морном оставил осадок незавершенной беседы, которую сейчас она бы, безусловно, продолжила иначе, так как успела обдумать разные варианты ответов. Но следующие несколько дней она его совсем не видела, только изредка слышала топот его больших сапог внутри башни, который каждый раз содрогал равнодушные камни.

Она всё прокручивала и прокручивала фразы Морна, пытаясь ответить себе на вопрос: почему же она, коснувшись его, хоть и не по своей воле, ничего не увидела в его памяти? Его объяснение о ее неготовности видеть реальный мир было ей непонятно.

От бесконечных размышлений рост Бэлли замедлился, но не прекратился. Ее лепестки вытягивались и меняли форму. Постепенно к ней стали тянуться обвивающие башню сухие лозы. Для этого им приходилось отрывать свои старые сухие стебли, чтобы дать возможность юным стебелькам согреться ее теплом.

В один из дней, казавшимся более удушающим, чем предыдущие, Морн вышел из башни с привычным топающим шарканьем и бросил на нее скользящий взгляд. Она привычно скромно улыбнулась и застенчиво помахала ему листочком, но не удостоилась какой-либо ответной реакции, услышав только отдаляющееся: «Еще не засохла?». Она хотела что-то сказать в ответ, но фигура Морна уже скрылась из виду, и вряд ли бы он услышал хоть что-то.

Прошла уже неделя с их первой встречи. Ночи здесь были особенно тихими. Луна тоскующе освещала долину, и Бэлли начинала чувствовать, что стала тосковать вместе с ней, хотя теплота памяти всё ещё возвращала в уголки воспоминаний и давала сил расти дальше.

В ее голове становилось все больше вопросов, которые хотелось задать местному обитателю: Как он оказался здесь? Что случилось с долиной? Тени – что они такое?

И только ее фантазия снова дошла до вымышленного диалога с ним, как свет луны что-то загородило:

– «Невозможно спать под твой галдёж», – громко высказал тот самый обитатель.

– «Но я молчала», – шепотом ответила Бэлли, явно не ожидая скорой встречи.

– «Ты думала, а это очень громко», – продолжил он. «Поэтому прекрати сейчас же! Я и так проявил невиданное великодушие, оставив тебе возможность засохнуть самостоятельно, поэтому не заставляй меня спускаться повторно. В противном случае помни, палка всё ещё лежит неподалёку», – бросив предупреждение, он медленно зашагал назад.

– «Здесь очень пустынно и одиноко», – проговорила Бэлли, обращаясь к нему. – «Ты не чувствуешь этого?»

Морн остановился, его тёмные стражи колебались вокруг него, словно им было не комфортно находиться здесь. Он сделал шаг вперёд, затем назад, прежде чем ответить:

– «Я знаю. Так и должно быть. Тихо и уединённо».

– «Но уединение и одиночество – разные вещи», – продолжила Бэлли.

Голос Морна стал задумчивым:

– «Кажется, теперь я понимаю, почему ветер закинул тебя сюда. Только отсюда ему не слышно твоей бесконечной болтовни».

– «О, точно! А давай помолчим», – воодушевлённо начала Бэлли.

– «Неужели до тебя дошла моя мысль!» – раскинув руки, воскликнул Морн.

Мотая головой, она продолжила: «Нет, я не об этом».

– «Рано обрадовался», – нахмурился Морн.

– «Я предлагаю помолчать нам вместе», – радостно предложила она.

– «Это ты так нелепо грубишь мне?» – удивлённо спросил Морн.

– «Что? Конечно же, нет. Посиди со мной. Мы можем ни о чём не разговаривать и просто побыть вместе в тишине», – предложив это, Бэлли указала листочком на землю рядом с башней, предлагая ему сесть рядом.

Морн замолчал на некоторое время, огляделся, послушал тишину, окружающую их, посмотрел на свои руки, потрогал ими лицо, медленно развернулся и, уходя к двери башни, пробормотал:

– «Трава предлагает мне помолчать ночью… вместе с ней… под луной. Видимо, я обезумел и не заметил этого. Я точно обезумел…» – с этими словами он захлопнул дверь и исчез из виду.

Зайдя в башню, он размышлял:

– «Побыть в тишине вместе? Что это за глупость? Тишина – это когда я один. О чём она вообще?»

Теням тоже не нравилось предложение Бэлли.

– «Зачем ты с ней разговариваешь?»

«Она вводит тебя в заблуждение!»

Морн отмахнулся от них, но голоса продолжали преследовать.

Они шевелились, приняв форму знакомых лиц из прошлого Морна.

– «Она тебя обманывает», – шептали они.

«Она пришла, чтобы забрать то, что от тебя осталось».

– «Она засохнет рано или поздно и без моего вмешательства. Ее судьба – ее бремя», – ответил Морн, стараясь не поддаваться их влиянию.

Конечно, ему было интересно, как она умудряется расти в месте, не предназначенном для какого-либо существования. И хотя он искренне верил, что однажды застанет ее высохшей коркой, где-то в глубине души он этого не желал.

Все это время после их первой встречи он был переполнен разными эмоциями и идеями. Сначала он пытался, как и прежде, погрузиться в безмолвные грезы, но ее образ то и дело всплывал в голове. Потом ему хотелось спуститься и сковырнуть ее с нагретого места, затем вылить на нее очередную долю своей правды о мире. Как-то раз даже рука потянулась к двери, но он остановил ее. В итоге ничего из воображаемого он так и не решился сделать. Морн пришел к выводу, что комфортнее всего будет оставить все на волю времени и дождаться естественных природных процессов. Но, прислушиваясь к шорохам, скрипам и своим ощущениям от продолжающихся изменений вне башни, он с каждым разом убеждался, что она все еще там.

Следующей ночью ситуация повторилась:

– «Ты опять за свое? Пытаешься свести меня с ума?» – пробурчал Морн, загораживая лунный свет.

Бэлли молча развела в стороны лепестки, показывая, что ничего не может с этим поделать. Она чувствовала, как её сердце начинает биться быстрее, когда он появлялся. Это было странное ощущение – смесь страха и надежды.

Морн же, идя сюда повторно, был уверен, что не задержится. Так считали и его теневые спутники, которые предпочли лишний раз не встречаться с Бэлли.

«Всё это глупо: говорить с сорняком, сидеть рядом», – эти мысли сохранились у него еще со вчерашнего дня.

Но сегодня что-то мешало уйти. Он должен был уйти. Уже собирался. Но почему-то ноги не двигались, будто в землю вросли. Будто этот цветок пустил корни не только в камне, но и в нём самом.

И Морн, всё ещё не исключающий вероятность своего безумия, замер на мгновение, а затем медленно опустился на землю, прислонившись спиной к башне. Он чувствовал, как холодный камень стены проникает сквозь ткань рубахи.

«Неизведанная мне тишина, – подумал он про себя, – может быть, это то, что мне нужно?»

Когда он сел пространство вокруг стало густым и наполненным. Молча смотря на луну, освещающую его спутанные волосы, его лицо застыло. Взгляд, к удивлению Бэлли, не был таким резким и настороженным, как в их первую встречу.

– «А где твои тени?» – заметила она.

Её голос был мягким, но в нем слышалась тревога.

– «Видимо, твое предложение про „помолчать в тишине“ закончилось ещё вчера», – размахивая головой, пробормотал Морн.

– «Прости…» – шепотом ответила она, уже сомневаясь в своих действиях и предложениях.

Немного помолчав и подняв глаза выше, он всё же ответил:

– «Они всегда со мной. Внутри меня. Они часть меня.

Напоминают мне, кто я есть».

Почувствовав тяжесть в его ответе, Бэлли сменила тему:

– «А как ты оказался здесь, в этой башне?»

Морн закрыл глаза, собираясь с мыслями. Ответ на этот вопрос был для него сложным, потому что он давно не задумывался о своём прошлом.

– «Однажды я захотел покоя. Тишины. Уединения. Безопасности. Я хотел быть подальше от… всего», – он говорил медленно, делая большие паузы между словами, словно проверяя самого себя на их подлинность.

– «Здесь ты нашёл то, чего желал?» – Бэлли спрашивала из искреннего любопытства, тем более она уже успела составить целый список тем, на которые хотела бы получить ответы.

– «Да… Нет… Не совсем», – отвечая, Морн менял свои ответы, пытаясь подобрать правильные слова.

Замешкавшийся Морн вызвал в ней желание поделиться с ним сиянием:

– «А хочешь, я покажу тебе что-то из своих цветений?» – в надежде спросила Бэлли.

– «Определённо нет», – в этом ответе у Морна сомнений точно не было.

– «Но почему?» – Бэлли, которая всегда опиралась на свои воспоминания, не понимала, как от этого можно отказаться.

– «Видения сумасшедшего нравятся только самому сумасшедшему», – хотя некоторое время назад Морн и сам задумывался о своем безумии.

Он посмотрел на её светящиеся лепестки и продолжил:

– «Лучше скажи мне…».

– «Что угодно?» – заинтересовалась Бэлли.

– «Ты что, меня совсем не боишься?» – этот вопрос ему был действительно интересен – «Я опасен».

– «Ну, вообще, я могу отметить, что ты довольно большой и впечатляюще устрашающий», – описательно начала свой ответ Бэлли и её листья начали слегка мерцать, словно пытаясь подобрать нужные слова.

– «Всё понятно», – убедившись в чём-то своём, Морн замотал головой.

– «Нет, я же не договорила! Ты большой и впечатляюще устрашающий…» – продолжила она.

– « Да слышал я это, слышал!» – продолжая убеждаться в чем-то внутри своей головы, перебивал он.

– «Да наберись же ты терпения дослушать!» – взбудоражено вздыхая пыталась продолжить Бэлли.

«Всё дело в твоих глазах. Они совсем не злые и не опасные. Они, скорее… тоскующие и покинутые, и от этого бывают резкими и отстранённо холодными. Как будто когда-то давно они искали понимания и, не найдя его, остыли.

Словно цветок, который долго ждал своего часа, чтобы распуститься под ласковым солнцем. Он тянулся к свету, набирал силу, мечтая о том, как его лепестки раскроются и засияют яркими красками. Но однажды утром, когда он был готов расцвести, налетел холодный ветер, и первые капли дождя, смешанные с градом, оборвали его лепестки, не дав ему даже взглянуть на мир. Так и остался он несбывшейся надеждой – бутоном, который так и не стал цветком.»

– «Ты, оказывается, тот ещё поэт, даже странно, что ответила мне не в стихах», – с серьёзным выражением лица сухо ответил он.

– «А это прекрасная идея!»

Чтобы воодушевить Бэлли на что-то не требовалось много усилий.

– «Нет-нет. Ты безнадёжна. Лучше давай вернёмся к твоему вчерашнему предложению о тишине», – сказал Морн, блуждая по её лицу и пытаясь найти в её длинных предложениях смысл.

– «Как пожелаешь. Молчать – тоже довольно приятно», – с улыбкой говорила Бэлли, согревая пространство вокруг них.

– «С тобой я не уверен, что мне удастся это когда-нибудь испытать», – прикладывая руку ко лбу, ворчал Морн.

Он давно не чувствовал себя комфортно в присутствии другого существа, всё это было странно и чужеродно.

Бэлли провела лепестками по губам, показывая, что теперь она точно молчит. Она чувствовала, как её свечение становится всё более интенсивным, стремясь преодолеть границы тьмы, окружающей Морна.

Глядя на неё, его чёрные глаза были прикованы к мерцающим лепесткам. Он хотел сказать что-то, но слова застряли в горле. Вместо этого он просто продолжил смотреть в ее сторону, пытаясь понять, что

c ним происходит.

Он не знал, как относиться к ее вопросам. Как можно так просто спрашивать о вещах, которые невозможно объяснить? А так же он не знал, почему не оборвал разговор в самом его зачатке. Не знал, почему остался здесь дольше, чем собирался. Казалось, что с ней он и вовсе себя не знал.

Бэлли чувствовала на себе его проникающий взгляд и знала, что он испытывает те же смешанные чувства – желание говорить, но страх перед последствиями.

Так они просидели до рассвета. Когда первые лучи солнца начали пробиваться сквозь густые тучи, Бэлли медленно подняла свои листочки, словно протягивая ручки к новому дню. Её лицо расплылось в теплой улыбке, наполняя пространство вокруг мягким, золотистым сиянием. Морн смотрел на неё и чувствовал, как что-то щемяще-тёплое начинает пробуждаться, как будто после долгой зимы наступает весна.

Поймав себя на этом, он вскочил, держась рукой за край рубахи, словно бы это помогало держать равновесие. Голос был хриплым и резким, когда он бросил ей: «Я пошел».

В каждом его шаге, направляющемся к башне, ощущалась некая неуверенность, как будто он ещё не совсем готов был покидать это место.

И, перед тем как привычно хлопнуть дверью, он обернулся, ещё раз взглянув на нее. Его глаза, обычно такие холодные и бездонные, теперь выглядели растерянными, благо, что Бэлли этого не заметила. Он исчез во мраке башни, оставив её одну в предрассветной тишине.

Ещё вчера он не задумывался о том, как выглядит рассвет. Сегодня он заметил, как солнце касается камней. Это было неприятно. Это было странно. Он не должен был это замечать.

Внутри его крепости было всё так же темно и холодно, как всегда, но сегодня это ощущение стало особенно ощутимым. Морн закрыл глаза, пытаясь справиться с внезапным теплом, охватившим его грудь. Это тепло было почти болезненным.

– «Что это?» – спрашивал он сам себя, опускаясь на каменный пол и опираясь спиной о стену.

«Я болен? Она меня чем-то заразила?

Надо поискать противоядие», – плавая в своих подозрениях, он поднимался наверх, и сердце продолжало биться в странном ритме, который он не мог контролировать. Тени внутри башни никогда не замолкали, но сегодня их голоса звучали как будто издалека, не проникая в сознание.

Следующие несколько дней Морн приходил как по расписанию. Как только солнце садилось и появлялась луна, он появлялся у заметно позеленевшей стороны башни Бэлли.

Каждый вечер он наблюдал, как новые побеги и листья пробиваются через трещины, создавая маленькие островки жизни в этой заброшенной долине. Тут и там торчали молодые росточки, которые выдернуть было бы проще простого, но он каждый раз проходил мимо них, делая вид, что не замечает.

Его сердце боролось с собой. С одной стороны, он хотел сохранить эту долину такой, какой она была. Той, где ему не нужно было ни с кем общаться и где он мог оставаться наедине с собой. Но, с другой стороны, её присутствие становилось для него всё более необходимым. Он начинал замечать, что тишина, которую он так ценил ранее, теперь начинала казаться пустой без её компании. Раньше тишина была его убежищем. Может, дело вовсе не в словах, а в том, с кем ты разделяешь молчание? Может, настоящая тишина – это не отсутствие звуков, а отсутствие страха перед тем, кто сидит рядом?

Морн каждый день говорил, что предпочитает сидеть молча. Ее вопросы мешали ему, раздражали. Но ещё больше раздражало то, что он стал замечать, как сам хотел на них ответить. Он держался и не отвечал на все её расспросы просто потому, что не мог ответить себе, зачем вообще на них отвечать. Что-то определенно менялось. Слова не были главными. Главным было то, что он продолжал приходить. Может, изменения происходят не в тех, кто нас спрашивает, а в нас самих, когда мы решаем ответить?

Бэлли то и дело подкидывала ему интересующие ее темы. Чаще всего в ответ она получала саркастические ответы, разбавленные долей не прямолинейной истины. Однако эти вопросы, эти попытки заговорить с ним, стали важной частью их встреч. Так она с большим трудом узнала, что Морн родился в деревне к северу от его башни. На вопрос о том, почему он покинул её, он ответил:

– «Корабль, выброшенный на скалистый берег, уже не держат волны, но и почва не станет домом».

После этого он снова замолчал. Бэлли ждала. Но он не продолжил. Он не хотел больше говорить о себе. Между ними была трещина – слишком узкая, чтобы через неё заглянуть, но слишком глубокая, чтобы её не замечать.

Эти слова были как ключ, который начал открывать двери в его прошлое, но больше чего-то конкретного вытянуть ей не удалось.

Она не пыталась его переделать. Не пыталась понять его до конца. Просто была рядом, задавая вопросы, ожидая, но не требуя ответов. Может быть, в этом и был секрет? Иногда, чтобы приблизиться к кому-то, не нужно искать правильных слов. Нужно просто остаться.

Глава 4: Элия и Фейт

Однажды Морн вышел на улицу днём, когда солнце стояло высоко.

Это было очень непохоже на его привычный распорядок. Оказалось, он обходил всю территорию долины, и увиденное ему не понравилось. Деревья вытягивались, почва наполнялась жучками, строящими себе в земле уютные гнездышки, молодая травка игриво шевелилась в потоках проступающего ветра, и даже камни башни каким-то образом стали казаться стройнее и приветливее.

– «Я так и знал, что ты принесёшь мне кучу неприятностей, – констатировал он после обхода. – Еще чуть-чуть, и здесь начнут петь птицы. Ужас! А они слишком громкие. Прямо как ты!» – усмехаясь, закончил он.

– «Природа всегда стремится к росту, а я лишь маленькая частичка, живущая по ее правилам», – улыбнулась Бэлли.

Морн ожидал, что Бэлли, как обычно, начнет закидывать его вопросами, вдохновляя светлой стороной мира, но она лишь задумчиво смотрела вдаль, любуясь солнцем и приветствуя поклоном новые молодые побеги.

– «Сегодня ты необычайно молчалива. У меня что, праздник? Или у тебя закончилось вдохновение?» – он впервые стал ее о чем-то расспрашивать.

– «Нет, вдохновения у меня еще много», – загадочно продолжала Бэлли, но не спешила продолжать. Обычно она первая рвалась поделиться с ним рассказами при любой возможности и даже когда он отказывался, все равно рассказывала ему самые разные истории.

– «Возможно, я не понимаю намеков… Мне уйти?» – засомневался Морн, испытав даже некоторую неловкость от ситуации.

– «Нет, останься, я всегда тебе рада», – ее лучезарность и приветливость каждый раз слегка раздражали, но и подкупали одновременно.

«Я вспоминаю свое последнее цветение. Могу ли я рассказать тебе о нем?» – робко, переведя на него взгляд, уточнила она.

– «А когда тебя останавливал мой отказ? Обычно ты более бестактна», – Морн действительно считал ее разговорчивость несколько навязчивой. Хотя в какой-то момент слушать ее рассказы стало даже интересно, но сейчас он бы ей ни за что в этом не признался.

– «Просто оно особенное», – в голосе Бэлли чувствовалась трепетность.

Морн тоже это заметил и, присев рядом, добавил:

– «Если мне наконец-то не нужно будет отвечать на твои бесконечные вопросы, то я только за. Или же это очередная ловушка?» – хитро щурясь, сказал он и неосознанно, зачерпнул горсть земли, рассыпая ее сквозь пальцы.

Бэлли посмотрела вдаль, словно набираясь смелости, и заговорила:

В тот сад меня занес совсем не ветер.

Все началось с маленькой руки сына плотника. Его звали Фейт. Очаровательный застенчивый мальчик с розовыми щечками.

Когда она начала говорить, тени в башне зашевелились. Их безмолвное присутствие, обычно незаметное, теперь стало ощутимо тяжелым. Они медленно сползались ближе к Морну, окружая его, словно предвещая опасность и пытаясь заслонить от ее слов.

Бэлли же продолжала, погружаясь все больше и больше в воспоминания.

Как-то раз Фейт спонтанно протянул совсем юные семена девочке с зелеными глазами по имени Элия. Она угостила его сахарным зонтиком, отломив половинку от своего, а он, не имея возможности угостить ее чем-то в ответ, внезапно для самого себя протянул ей семена. Она рассмеялась, думая, что он предлагает ей их съесть, а он, раскрасневшись, ответил, что если посадить их в горшок и хорошенько поливать, то они расцветут и будут очень красивыми.

Так она и сделала. Рассадила все семена по горшкам и каждому дала имя. Мое тоже дала мне она. Она каждый вечер расставляла нас в круг в своей маленькой комнатке и рассказывала, как прошел ее день: что она делала, где была и что планирует делать завтра. Фейт часто приходил нас проведать и полить, хотя, конечно, Элия с этим и сама отлично справлялась, но так он находил причину лишний раз увидеть ее, говоря, что он просто хочет убедиться, что она хорошо о нас заботится. А заботилась она чудесно.

Пела нам песни и рассказывала истории, часть из которых придумывала на ходу, но от этого было только интереснее.

Я росла вместе с ней, я видела, как она становится красивой девушкой, а Фейт – крепким юношей. Годы проходили, а он все приходил проведать ее, наблюдал, как она за нами ухаживает.

Потом он стал приглашать ее смотреть на зарю и танцевать на празднике урожая. Дарил ей ленточки, которые она заплетала в волосы. В один момент их у нее накопилось столько, что она стала завязывать их бантиками на наших лепестках, говоря, что, а вдруг и нам тоже хочется наряжаться.

Спустя 8 лет после их первой встречи Фейт преклонил колено и попросил руки Элии, она, конечно же, согласилась. Когда она вернулась домой с этой новостью, то схватила горшочек, в котором я росла, и долго кружилась, смеясь и описывая как долго он заикался и подбирал слова, прежде чем вымолвил желаемое. Она была так счастлива.

Сказала, что подберет нам ленточки в цвет ее платья. И ведь правда подобрала.

Морн слушал рассказ молча, периодически морщась, от незамолкающих в его голове теней :

«Эта история не для тебя».

«Ты правда в это веришь?» – голос теней был шелковым, но холодным, как лёд.

«Она не рассказывает всего».

«Любовь всегда ломает людей, ты же знаешь».

Он отстранялся от их шепота и продолжал фокусироваться на теплом голосе Бэлли:

Фейт подошел к свадьбе основательно. Он был готов сделать для нее все, лишь бы с ее лица никогда не спадала улыбка.

За короткое время он возвел небольшой домик своими руками. У него было так много бессонных ночей, чтобы успеть в срок, что у алтаря он ждал Элию весь бледный и в царапинах, но светящийся от счастья и гордости, что смог сделать это для нее.

Про нас он тоже не забыл, огородил место для сада, построил клумбы в виде зонтиков. И так мы все вместе переехали в наш дом. Наш дом… там было так очаровательно и уютно. По стенам расползались зеленые лозы, а над дверью висел колокольчик с цветными перышками.

Мое местечко было прямо напротив кухонного окна. Благодаря этому я видела бесконечное количество вкусных ужинов и танцев под горящую свечу, а так же чувствовала аромат пряного фруктового пунша и румяных сахарных зонтиков, тех самых из детства. Из детства, которое благодаря им было и у меня тоже. Впервые у меня было такое детство.

Я впервые чувствовала свое течение жизни иначе.

Впервые жила так близко с людьми, так глубоко в их жизни, так по-настоящему, что была их частью.

Элия совсем не менялась. Она все так же рассказывала нам о своих днях, планах или, например, о том, что Фейт снова забыл корзинку с овощами на рынке, потому что торопился показать ей новую соломенную шляпку, которую для нее купил.

Как-то, облокотившись на кухонное окошко, она задумчиво смотрела куда-то сквозь всю растительность сада и говорила:

– «Знаешь, Бэлли, иногда мне кажется, что ты понимаешь меня лучше, чем кто-либо другой. Когда я говорю тебе о своих мечтах, мне становится легче. Иногда кажется, что я слишком слаба для этого мира. Но смотря на тебя, на твои лепестки, которые каждый день тянутся к солнцу, даже в дождь, я думаю: может, и я смогу.»

Бэлли на некоторое время замолчала и тяжело вздохнула.

Я заметила что-то, только когда сад стал меняться. Поначалу это было едва заметно, но с каждым днем становилось все более очевидным. Листья растений начали тускнеть, а их стебли казались слишком слабыми, чтобы держать их прямо.

Фейт тогда проводил в саду гораздо больше времени, чем Элия.