Семейная книга

Семейная книга

В книгах заключено особое очарование;

книги вызывают в нас наслаждение:

они разговаривают с нами, дают нам добрый совет,

они становятся живыми друзьями для нас.

Ф. Петрарка

Меня напечатали в тысяча девятьсот сорок шестом году в Государственном издательстве художественной литературы, но это не столь важно. Важнее, когда я попала в руки своей хозяйки и стала раскрываться как личность. Мне повезло – я всегда была любима. С хозяйкой мы вместе состарились, но три раза я соприкасалась с детством и юностью, когда родилась ее дочь, потом две внучки, а затем и правнук. Все читали меня, в задумчивости прижимали к сердцу, водили по страницам своими пальчиками, гладили мой коричневый переплет.

Я так их люблю, что готова жизнь отдать. Мне не жалко раскрошиться не от множества лет, а от частого использования. Я рада, что меня так много читают и перечитывают в этой семье.

Спустя семьдесят шесть лет мой корешок порван, уголки переплетной крышки потерты, истерт даже нос Александра Сергеевича на тисненном портрете, а страницы стали темно-желтыми. Но откройте меня, ощутите все еще приятный аромат бумаги, насладитесь чтением гениальных пушкинских строк, рассмотрите иллюстрации Добужинского и Бенуа и узнайте мою счастливую судьбу.

1947

Тоня

I

В конференц-зале библиотеки собралось большинство сотрудников, было много молодежи, чувствовалось оживление, поскольку все знали причину сбора – награждение тех библиотечных работников, служба которых пришлась на военные годы. В качестве награды помимо медалей вручали новые книги издательства ОГИЗ, отпечатанные с матриц Военным Издательством Министерства Вооруженных Сил СССР.

Получила увесистый том избранных сочинений А.С. Пушкина и Тоня Смирнова. Девушка взяла книгу в руки как драгоценность, улыбнулась ей, словно здороваясь, и прижала к груди. Вот это сокровище! Как же хочется поскорее начать читать, но впереди еще половина рабочего дня.

Тоня пришла устраиваться в библиотеку сразу после окончания школы, когда началась война. Двадцать первого июня тысяча девятьсот сорок первого года она вальсировала в белом платье и гуляла с подружками-одноклассницами по ночной Москве. Следом за ними шли мальчишки-одноклассники, распевая песни под гитару. А на следующий день после сообщения по радио о нападении фашистской Германии на Советский Союз планы и мечты у вчерашних выпускников рухнули. Все мальчики из Тониного класса ушли на фронт и все погибли. Сама Тоня отказалась от поступления в педагогический институт и стала искать работу. Соседка по коммунальной квартире, Варя Макеева, узнав о намерениях Тони, сообщила, что библиотеке, где она сама работала уже пару лет, нужны сотрудники и предложила туда обратиться. Конечно, Тоня, не раздумывая, пошла в главную библиотеку страны, откуда уже были мобилизованы на фронт мужчины, а некоторые из женщин переквалифицировались в медсестры.

Тогда библиотека имени Ленина находилась в историческом здании дома Пашкова – белом, ажурном, как бы парящим над деревьями.

Тоне сразу пришлось не столько вникать в библиотечное дело, сколько, что есть сил, пытаться сохранить саму библиотеку и вообще выжить. Вслед за Варей она вошла в пожарное звено и стала дежурить на крыше.

Каждый раз ее сердце замирало, когда раздавался сигнал воздушной тревоги – по всей столице слышались прерывистые звуки сирены, короткие гудки фабрик, заводов, паровозов и пароходов, помимо них раздавались звуки сирены по радиотрансляционной сети и четкие, твердые слова: «Граждане, воздушная тревога». Кроме того, в корпусах библиотеки трезвонили частые тирольские звонки, во дворе – электросирена. В этом шуме Тоня уже не осознавала, как в первые секунды замирало ее сердце, а затем начинало отчаянно стучать. Но после отбоя воздушной тревоги и радиослов «Угроза воздушного нападения миновала…» еще надо было подождать, пока стук сердца придет в норму.

Месяц спустя после начала войны, когда Тоня в пожарной форме и каске заступила в очередной раз на дежурство, случилась первая не учебная тревога. Библиотека, расположенная в центре Москвы рядом с Кремлем, была в особо опасной зоне. За два июльских дня фашисты сбросили более пятидесяти зажигательных бомб на крыши зданий библиотеки.

Налет начался двадцать первого июля в двадцать два часа и продолжался пять с половиной часов. Тоня и еще несколько человек из пожарного звена и пожарной охраны поначалу замерли, онемев от зрелища: к центру столицы рвались самолеты со свастикой, а советские, родные ястребки вступали с ними в бой, не давая им сбрасывать страшный груз. Небо было расцвечено трассирующими пулями, появилось зарево первых пожаров.

Взрывы подступали все ближе. Тоня с ужасом увидела, как вспыхнуло зарево в той стороне, где был ее дом. Тут она вскрикнула и схватила старшую подругу за руку. Варя в ответ сжала руку Тони.

«Господи, хоть бы не затронуло родителей!», − беззвучно взмолилась Тоня, даже не осознавая, что обращается к Богу.

Но дальше уже не было возможности ни молиться, ни думать – на крышу посыпались зажигательные бомбы. От железного звука, свиста, от огненных искр и вспышек вдруг пропал страх, ушло оцепенение. После судорожного тушения первой бомбы Тоня действовала как робот. В те две ночи девушкам удалось погасить все бомбы.

Поскольку Тоня как член пожарного звена жила на казарменном положении в самой библиотеке, то ей с трудом удалось отпроситься проведать родительский дом.

− Мама, папа, вы только всегда-всегда спускайтесь в метро! – просила Тоня, обнимая родителей. На этот раз многоквартирный дом остался цел, а родители Тони действительно ушли в бомбоубежище при первых звуках сирены.

− Тоня, ты сама будь осторожна, внимательна на крыше. Кто мог знать – пошла вот работать, а словно на боевом посту, − сказала мама, проведя ладонью по голове дочери, еще не видя, что та за прошедшие сутки возмужала.

− Все мы сейчас на боевом посту, − заметил отец. Он, ровесник века, мальчишкой следивший за событиями Первой мировой войны, мечтавший попасть на фронт, попал в ряды Красной Армии и участвовал в Гражданской войне. Теперь решил снова попроситься на фронт, авось пригодится старый вояка. Да какой уж старый – сорок один год.

Но его определили не на фронт, а записали в народное ополчение – Москва готовилась к битве.

Когда Тоня, также бегом, вернулась на службу, то увидела, как во дворе Варя разговаривает с солдатами. Откуда они? Тоня подошла. Оказывается, ребята – зенитчики, и они были в прошлую ночь рядом – зенитная батарея установлена на здании нового книгохранилища, построенного накануне войны. И в следующую ночь, когда снова начался массированный налет, Тоня уже различала среди звона, свиста, рева команду «Огонь!» и слышала залпы зенитной пушки.

Совсем рядом промчалась с воем фугасная бомба, раздался глухой взрыв, прокатилась воздушная волна и сбила с ног дежуривших на крыше. Но осознать случившееся не было времени – одна из зажигательных бомб, упав на крышу, мгновенно расплавила железо и провалилась на чердак. Девушки бросились за ней и быстро потушили.

А потом, после короткого, но уже крепкого (в отличие от вчерашнего) сна, нужно было продолжить обычную работу в библиотеке. От тумана в голове помогали перерывы на черный чай с сахаром. Временами чаепитие проходило с командиром и рядовыми зенитной установки, тогда становилось даже весело.

− Гарни дивчата, ох, гарни дивчата! – восклицал артиллерист Миша Самойленко, прихлебывая чай. И девушки смеялись – они-то сами себя считали обыкновенными. Миша родом был с Украины. Конечно, разговаривал по-русски, но в хорошем настроении и в хорошей обстановке любил ввернуть украинские словечки, и это очень нравилось его собеседницам.

Молодость брала свое, и вот уже через несколько дней Варя вспыхивала при встрече с Мишей. А молодой человек шире улыбался и сыпал шутками-комплиментами, обращенными уже только к ней.

А Тоня, выполняя обязанности помощника библиотекаря отдела обслуживания, в очередной раз принесла стопку книг в читальный зал и заметила среди читателей, ожидавших заказанные книги, связиста Сережу Глебова.

Тоня, не показывая виду, удивилась выбору молодого человека – он заказал том Пушкина. Конечно, этого великого поэта проходили в школе, но у молодежи большей популярностью пользовались современные авторы, которых изучали в последнем, десятом, классе.

Сережа, наверное, почувствовал удивление девушки и шепотом сообщил:

− В школе не дочитал, а у меня мама его любила, многое знала наизусть. Я тоже хочу выучить побольше и… знаешь, чтобы книга была в голове…вспоминать стихи, когда будет время между боями или в дороге.

− Мы скоро должны победить, не на тех напали! – зачем-то в окно посмотрела Тоня, нахмурив брови.

− Должны… Но победим обязательно!

Он задержал взгляд на девушке, но тут на них зашикали – нарушают тишину.

Тоня спохватилась и быстро отошла от собеседника, испугавшись выговора.

Выходя из читального зала, она оглянулась. Даже не верится, что ночью была война, а сейчас люди сидят, погрузившись в самое мирное (потому что тихое) занятие – чтение. И о ночных событиях напоминает только форма Сережи. Красивый, большой и высокий зал Пашкова дома, построенный в тысяча девятьсот пятнадцатом году, с уютными окнами в два ряда, через которые виднелись летнее небо и зелень, − именно в этот момент, словно фотография, навсегда запечатлелся в памяти Тони.

Сережа сидел спиной к выходу, девушка заметила, как он тоже повернул голову к окну. Значит, заучивает, повторяет про себя понравившиеся строки…

Но как же всем надоели фашистские налеты! Библиотеку берегли что есть сил и даже сверх сил. Бурно радовались, когда зенитчикам удавалось сбить немецкий самолет. Но ночью двадцать девятого октября фашисты сбросили вблизи библиотеки несколько фугасных бомб, взрывной волной выбило стекла, повредилась электросеть, и разорвало на две части дом, где жили Тоня и Варя. В это время отец Тони уже был в ополчении под Москвой, а мать – на ночном дежурстве в госпитале, Варя же, будучи сиротой, жила одна. Девушки «просто» лишились своего крова со всеми вещами. И их единственным домом на несколько месяцев стала Ленинская библиотека.

Впереди ждала суровая зима, а война только разгоралась. Тоня от перенапряжения и скудного питания стала худее, чем была в старших классах. Работы прибавилось: помимо основной днем и дежурств по ночам, все были задействованы в перемещении вручную фондов из Дома Пашкова в новое книгохранилище. В отсутствие механизации пришлось создать людской конвейер – длинную цепочку из людей в одну и другую сторону по лестнице. Передавали друг другу по пять-десять книг, а также ящики с алфавитным и систематическим каталогом. Еще летом были эвакуированы в Пермь около миллиона ценных рукописей и книг. Поэтому вручную оставалось перенести около девяти миллионов изданий.

Около двухсот библиотечных сотрудников ушли на фронт, кто-то стал участвовать в строительстве оборонительных сооружений под Москвой, была отправлена бригада на торфоразработки. А с наступлением холодов многим пришлось рубить лес, заготавливать дрова. В рубке леса участвовала и Тоня с Варей, научившись орудовать топором и пилой. А женщины в возрасте, пройдя курсы медсестер, ходили дежурить в подшефный госпиталь, который разместился в гостинице «Киевская». Приносили книги для раненых.

В такой обстановке, лишениях и трудах девушки успевали еще веселиться, петь и плясать. Когда им выдали новенькие полушубки, они сразу побежали к зенитчикам – показать, покрасоваться и услышать вдохновляющие комплименты. Если же устраивались на короткое время, как пауза, танцы, то все уже привыкли к тому, что Миша приглашал Варю, а Сережа – Тоню.

Но вот приближался срок битвы под Москвой. Некоторые из сотрудниц библиотеки, командированные строить оборонительные сооружения, ходили с лопатами на Поклонную гору. А потом рассказывали своим коллегам, оставшимся дежурить в библиотеке, как ложились на землю и прикрывали голову лопатой, услышав воздушную тревогу. В конце октября, в условиях приближения фашистов к Москве, в читальном зале Ленинской библиотеки едва насчитывалось десять-пятнадцать человек. Но все равно это были читатели, все равно библиотека продолжала выполнять свои основные задачи.

В ноябре случился самый пик воздушных налетов на столицу – прозвучало сорок пять воздушных тревог. И это с учетом того, что в московское небо прорывалась лишь двадцатая часть вражеских самолетов.

Тоня получала от отца заветные конвертики, приходившие ей на адрес библиотеки, пока ее мама «кочевала» по квартирам знакомых и дежурила в госпитале. Советские воины сражались так, что оборонительные действия перешли пятого декабря в наступательные. Немецкий план взять Москву в течение первых десяти недель провалился окончательно, а следом за ним и вся операция «Тайфун». Хотя перевес в людях и технике был на стороне фашистов почти в два раза.

Тонин отец сражался под Можайском. Весточки от отца в ноябре перестали приходить, но Тоня до последнего верила, что он жив. Может быть, ранен. Когда до москвичей дошел слух о прорыве обороны под Можайском, о том, что сам город уже оставлен, а в Москве началась эвакуация, то москвичи запаниковали. Но паника продолжалась всего несколько дней. Миша и Сережа рвались на фронт, просили их отпустить. Варя и Тоня решили остаться в библиотеке до конца.

Седьмого ноября прошел военный парад на Красной площади, что воодушевило не только москвичей, но и остальных граждан Советского Союза. Принимал парад маршал Буденный, известный еще со времен Гражданской войны. Тоня жалела только, что в этот день в Москве не было отца, который воевал в его конной армии.

− Эх, знал бы папа!

− Напиши ему, он наверняка с интересом почитает твое письмо, − сказал Сережа.

− Пока не знаю, куда, где он сейчас…

− Он сражается, а я тут… смотрю…

− Ты тоже несешь боевое задание.

− Что это по сравнению с полем боя!

− Это мы сейчас уже привыкли, а как в начале было страшно! Я в первую ночь налета просто остолбенела на какое-то время.

− Девчонка, − по-доброму усмехнулся Сережа.

Ребята стояли на краю крыши книгохранилища, где была размещена зенитная установка. Бушевала метель, Тоня ежилась в новенький полушубок, Сережа поднял овчинный воротник дубленки. Но девушка не смогла досмотреть до конца – ее отпустили лишь на двадцать минут. Когда закончился парад, Сережа продолжал всматриваться вдаль – танки, прошедшие по Красной площади, теперь шли по городским улицам, возвращаясь на фронт. А он так хотел бы вместе с ними!

В конце года пришла похоронка на отца Тони. Девушка держалась во время рабочих часов на людях, но как только оставалась одна днем или ночью на крыше во время дежурства, то плакала. И снова ей помогла Варя, подруга, ставшая сестрой, которая рассказала о смерти своих родителей в тридцатые годы, о своих переживаниях, чувстве одиночества и отчаяния. Но все прошло, улеглось, надо жить дальше. Хотя бы ради памяти родителей.

Новый год скромно отметили в библиотеке. И даже сделали елку для детей сотрудников. Пришел и командир со своими зенитчиками – все же веселее отметить праздник в библиотечной компании, чем в казарме.

Тоня, еще оплакивая отца, не хотела танцевать. Тогда Сережа отвел ее за елку к занавешенному окну.

− Я ведь уезжаю, хотел тебе сообщить.

Тоня еле сдержала возглас, пристально взглянув на юношу. Все-таки, уезжает…

А Сережа разволновался, хотя и старался держаться непринужденно, уверенно.

− Тоня, будем переписываться?

− Конечно!

− Хочу, чтобы ты знала на прощание: помнишь, нашу встречу в читальном зале? Ты принесла мне Пушкина.

− Помню, − Тоня опустила глаза. А Сережа тем временем теребил занавеску, не глядя на девушку.

− Тогда я решил выучить совсем не то стихотворение, которое планировал. Знаешь, какое выучил?

− Какое? – Тоня зарумянилась.

− Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты…

Тоня так засмущалась, что тоже потянулась к занавеске, но мгновенно, по-женски осознав неловкость своего порыва, обернулась к елке и начала теребить ветку с колючими иголками. Хвойный аромат стал сильнее.

Сережа не продолжил дальше, зато осмелился взглянуть на девушку, которая стояла на фоне елочных ветвей, блестевших серебристым дождиком.

Так у него она и осталась в памяти: Тоня в читальном зале со стопкой книг, Тоня в своем полушубке в метель, смотрящая парад, и Тоня в единственном скромном клетчатом платье на фоне елки, искрящейся серебром.

Весь голодный сорок второй год она переписывалась с Сережей, а Варя – с Мишей. Но однажды пришел треугольник только от Сережи, и то – из госпиталя. Он сообщал, что ранен, а Миша погиб. Их зенитную установку накрыло снарядом. Потом еще Сережа писал, что идет на поправку, перезнакомился со всеми ранеными по палате, особенно сблизился с шифровальщиком. Общее из их детства – увлечение азбукой Морзе. Оба, как мальчишки, начали передавать друг другу сообщения шифром, что разнообразило их скучный госпитальный режим.

Это была последняя весточка от молодого человека. О дальнейшей судьбе Сережи Тоня ничего не могла разузнать.

Кое-как она дожила до сорок третьего года, в котором назначили нового директора − Василия Григорьевича Олишева. Варя его знала еще до войны, когда он был начальником отдела военной литературы в библиотеке. В начале войны Олишев ушел на фронт, поэтому Тоня его увидела впервые, когда он вернулся после тяжелого ранения. Василий Григорьевич смог открыть столовую, где сотрудники стали питаться по талонам, что многих спасло от голода. Приезжали и дети библиотечных работников, с которыми взрослые делили пополам свои порции каш и макаронов.

А нехватку одежды компенсировали «формой» − носили зеленые, черные, синие и оранжевые сатиновые халаты. Позже выдали ордера на шерстяные костюмы.

Читателей прибавилось. В основном, военных. Поэтому и запросы были больше по военной тематике, техническим наукам. Но Тоня к тому времени обслуживала детский читальный зал, открывшийся к радости детворы и их родителей еще в мае сорок второго.

А с сорок четвертого года возобновилось и строительство новых корпусов, которое завершилось к шестидесятым годам. Тогда Пашков дом стали называть «старым зданием библиотеки».

В июне сорок третьего в Москве последний раз прозвучал сигнал воздушной тревоги, девушкам из пожарной бригады можно было снять мешковатую форму и перестать дежурить на крыше. Тоня в целях повышения квалификации была направлена на библиотечные семинары. Девушке нравилось учиться, тогда она твердо решила, что после войны получит высшее профессиональное образование и останется в библиотеке.

Если до войны в «Ленинке» было шесть читальных залов, с началом войны оставался работать один главный зал, то к концу войны, в сорок пятом году, было уже десять читальных залов.

Олишева стали называть директором от Бога, что было непривычно в устах советских граждан, но так сотрудники выражали свою благодарность и восхищение этим человеком.

В сорок четвертом Москва начала оживать, преображаться: расчищали дворы, озеленяли улицы, восстанавливали уличное освещение. По радио передавали об освобождении очередного города. Дело шло к победе. И Тоня тоже ожила, воспрянула, в ней пробудились молодые девические мечты и желания. Она вместе с Варей и мамой получила комнату. Правда, теперь в библиотеку приходилось ездить, но это были пустяки.

Тонина мама, которую в госпитале звали по имени-отчеству Зоей Федоровной, снова начала курить, как когда-то в молодости. Она так привыкла к кочевой жизни и работе в госпитале, что уже не могла быть просто мамой дочери, которая стала самостоятельной девушкой. И Тоня по-прежнему не видела ее сутками. Вместе с Варей они, не спеша, приезжали домой – в старое двухэтажное здание на Таганке, бывшее до революции купеческим, а теперь приспособленное для коммунальных комнат. Готовили незамысловатый ужин, в основном, из картошки. Носили еду в комнату, пили чай, сидя за столом и глядя на закат. Тогда со второго этажа над невысокими зданиями и сквозь деревья еще виднелось небо.

Иногда девушек угощала своими пирожками одинокая соседка, у которой на войне погибли муж и сын. Девушки приглашали ее к своему столу, устраивая чаепитие на троих и включая радио, по которому транслировали концерт.

На душе было и грустно, и хорошо. Жизнь продолжалась и даже налаживалась.

И если ночью двадцать второго июня сорок первого года большинство советских граждан спали, не подозревая, что началась война, то ночью девятого мая сорок пятого многие хотели бодрствовать, потому что радио не переставало работать, ждали важного правительственного сообщения, догадываясь, о чем оно будет.

В два часа десять минут знакомый голос диктора Юрия Левитана возвестил, наконец, о полной и безоговорочной капитуляции Германии и завершении Великой Отечественной войны.

Шли долгожданные, неимоверно счастливые позывные: «Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Война окончена! Фашистская Германия полностью разгромлена!».

Столицу захлестнула волна ликования: бодрствующие соседи будили спящих, в окнах зажигались огни, дворы и улицы наполнялись людьми.

Тоня с Варей тоже разбудили соседку и вышли с ней на улицу. Они втроем влились в людской поток, шумевший песнями, возгласами радости и всхлипываниями.

На рассвете, в людском море потеряв из виду соседку, Тоня и Варя дошли до Красной площади. Насмотревшись по пути, как подхватывали встречных военных, качали их на руках, обнимали, целовали.

Тот день объявили нерабочим, но девушки все равно пробрались к библиотеке и встретили там своих коллег. Днем удалось пообедать мороженым – его раздавали бесплатно. А в девять вечера из громкоговорителей, расставленных по всей столице, прозвучало обращение самого Иосифа Сталина. Затем московское небо прорезали лучи прожекторов, послышались залпы из орудий, в небе показались самолеты. Свои, но девушки вздрогнули, когда посыпались светящиеся разноцветные ракеты – память о военном времени, дежурствах на крыше, гудящем гуле, тушении упавших бомб вплелась в сознание на всю жизнь.

Начавшийся салют внешне выражал то, что было у людей внутри. Вот уже и Тоню с Варей кто-то обнимал, они сами кого-то поздравляли. Казалось, все в те сутки были равны, чувствовали одно и то же, забыв о личном, о себе, своей боли и печали. Не было с подружками Тониного отца, Миши и Сережи, но мелькавшие в толпе военные гимнастерки и фуражки стали равнозначны для девушек. Они видели уцелевших героев, но в то же время ощущали, что погибшие как будто рядом. Где? В разноцветном небе? Девушки тогда даже друг другу не признались, что смотрели в небо со странной надеждой увидеть погибших.

II

В сентябре началась учеба Тони на заочном отделении Московского государственного библиотечного института. А на работе девушку снова перевели в главный зал.

Соседка по коммуналке сокрушалась, что Тоня и Варя могут остаться без женихов – ведь так много погибло мужчин. Но судьба обеих сложилась иначе, причем, они не старались как-то ей способствовать.

В октябре в библиотеку пришел журналист, корреспондент знаменитой газеты «Известия», с заданием – написать очерк о пожарной команде, девушках, мужественно гасивших зажигательные бомбы на крыше. И так получилось, что ответить на вопросы и рассказать о военном дежурстве попросили Тоню.

При знакомстве со Смирновой Валентин Холмский, так звали журналиста, обаятельно улыбнулся. Но, начав расспросы по делу, он стал серьезен и внимателен. Сказал, что сам сначала нес дежурство на Пушкинской площади, где находится редакция «Известий», и это расположило Тоню. Спустя пару дней Холмский пришел еще раз для уточнения некоторых деталей и получения обещанной фотографии девушек из пожарного звена, которая была сделана еще в первый год войны.

Он снова был в военной форме и кирзовых сапогах, что тогда выглядело обычно для города – многие фронтовики продолжали носить форму, не имея другой одежды. Валентину за пять лет войны стал мал прежний гардероб.

− Спасибо вам, Тоня, за уделенное мне время и хороший рассказ. И разрешите вас сегодня вечером пригласить прогуляться.

Тоня растерялась от неожиданного приглашения. К тому же, красивый и статный Валентин с обаятельной улыбкой и серьезным отношением к делу ей очень понравился. Но она совершенно не думала, что сама могла ему приглянуться.

− Мне хотелось бы продолжить столь приятное и конструктивное общение, − добавил он, заметя смущение девушки, и условился ждать ее у главного входа в библиотеку.

− В каком красивом здании вы работаете! И с книгами. Это замечательно! – такими словами Валентин встретил выходящую Тоню. – А погода сегодня и вечером прекрасная.

Девушка кивнула. Действительно, октябрьский вечер выдался сухим, почти теплым. Начинало темнеть, но свет фонарей и желтые листья раскрашивали центр города.

На Тоне поверх клетчатого платья, которое она проносила всю войну, был надет плотный серый пиджак мамы. Сколько лет прослужили ей эти вещи! Она любила свою одежду за верную службу, но сейчас почувствовала себя неловко в таком виде. Военная форма очень шла новому знакомому, делая его еще краше. Ее же одежда, оказывается, как только что увидела девушка, лишь усугубляла непримечательность.

− Думаю, мороженое в этот вечер нас не заморозит.

Тоня не успела сообразить, как Валентин уже протянул ей лакомство, которое тогда продавалось на каждом шагу.

− Спасибо.

− Вы далеко живете?

− На Таганке, с подругой и мамой. Нам дали комнату недавно. А раньше я жила вон там, за станцией. Но дом разбомбили, сейчас там скверик…

− Разрешите мне это упомянуть в очерке.

− Если считаете нужным, я не против.

− Вот и вам довелось услышать звуки войны… Но я потом, попав на фронт, и наслушался, и насмотрелся.

− Воевали?

− Принял боевое крещение под Москвой в октябре сорок первого…

− Как и мой отец! Он был в народном ополчении и погиб под Можайском.

Валентин глубоко вздохнул. Как уже было не раз – начинаешь писать о чем-то или о ком-то – а за событием, незнакомыми людьми вырисовывается человеческая трагедия, судьба.

− А потом где вам довелось быть?

− Ржев и Берлин.

− Значит, дошли до самого конца.

− Получается, так. Как мы шутили, «с лейкой и блокнотом, а то и с пулеметом» дошли до Победы вместе с бойцами. Но пятьдесят шесть моих коллег погибло… А мы, Тоня, должны дальше жить во имя Великой Победы и в память погибших!

− Да-да! Строить достойное будущее.

− Будем стараться. Но уже совсем стемнело. Я провожу вас до дома.

В следующий раз Валентин зашел в библиотеку уже с номером газеты, где был напечатан его очерк. И пригласил Тоню в театр.

Затем их встречи продолжились, стали более частыми – по вечерам и в выходной день. Но подруга Варя не была свидетельницей зарождающегося романа. Она напросилась в командировку на Украину с заведующей отдела спецфондом, куда их отправили за получением партизанских газет. В «Ленинке» уже хранились такие газеты, привезенные годом ранее из Белоруссии.

Варя очень хотела увидеть малую родину Миши, где он вырос. Украина ее очаровала еще из окна поезда – просторы и белые хаты сразу стали ей близки и дороги. А затем послышалась и милая сердцу речь с мягким акцентом и «гэканием». И даже не верилось, что на этой земле могли в годы войны творить свои зверства бандеровцы, полицаи, сотрудничавшие с немецкими оккупантами.

Москвичей приняли радушно. Они познакомились не только с партийными работниками, библиотекарями, но и бывшими партизанами – пожилыми и молодыми.

Когда Варя вернулась обратно в Москву, то невольно затосковала: холодный дождь, огромные здания, шумное движение автомобилей и многолюдье – все это вдруг надавило на девушку. И та изливала свою печаль Тоне. А Тоня понимала, что причина – в тоске по Мише. И сама смущалась: по Сереже у нее нет такой тоски. Осталась только светлая память. А сердце наполняет радость от встреч с Валентином и еще какое-то чувство, от которого осень кажется весною…

Но какого же было удивление Вари, когда в вестибюле библиотеки она увидела одного из знакомых украинских партизан, Смельчакова. Он ждал ее!

− Варенька, теперь вот я в командировке. И просто не мог не повидаться с вами. Но где вы живете, я не знаю. Хорошо, что хотя бы работаете в главной библиотеке страны! Мне и адрес подсказали, и как пройти.

− Семен! Как я рада вас видеть!

− Ох, а я рад, что вы рады!

Семен взял девушку за руки, и оба засмеялись.

− Вы надолго?

− Сегодня утром приехал, завтра утром уже поезд обратно.

− Как же так? Всего один вечер… где вы остановились?

− Та нигде… На вокзале собирался переночевать. Все лучше, чем на сырой земле в лесу.

− Нет-нет, поедемте ко мне домой. Правда, я живу в комнате не одна. А с подругой. Но у нас есть раскладушка.

− Може, неудобно?

− Еще как удобно! Поедемте!

Варя взяла за руку Семена и потянула его к выходу.

Когда Тоня в десятом часу пришла домой, то с удивлением застала гостя, сидящего за столом с подругой и соседкой. Дальше общение Вари и Семена продолжилось искренней перепиской с обоюдным признанием в желании снова встретиться.

А Тоня отказала ради подруги пригласившему ее Валентину встретить Новый год у него дома вместе с его матерью и младшей сестрой. Все равно утром первого января нужно было идти на работу.

Холмский после этого не появлялся почти неделю, и девушка стала переживать – не обидела ли она его. Когда же он появился в субботу в конце ее рабочего дня, то Тоня ринулась к нему навстречу. И Валентин улыбнулся. Галантно надел на девушку полушубок, привлекши внимание окружающих.

Он пригласил ее в чайную, открывшуюся в Москве совсем недавно. Пять лет Тоня не пила настоящий черный чай, довольствуясь морковным, иногда – травяным.

− Тонечка, завтра у моей сестры день рождения. Приезжайте. Я уже говорил, что она и мама будут рады вас видеть. И, надо сказать, были огорчены, когда вы решили не приезжать в новогоднюю ночь…

− Ох, мне действительно неловко, что я отказала. Но я завтра обязательно приеду.

− Вот и замечательно. Только прошу вас – никакого подарка, никаких трат. Я кое-что приготовил от нас двоих, и мы вместе поздравим.

В тот вечер Тоня наслаждалась горячим чаем с баранками в обществе прекрасного молодого человека, которому она была интересна, который приглашал ее познакомиться со своими родными. Казалось, суровая жизнь начала превращаться в сказку.

Когда соседка узнала, куда должна поехать девушка, то вдруг заявила:

− Это же такой шанс! Твой ухажер журналист, сестра учиться на переводчика-филолога, отец был политработником. Мать, значит, наверняка интеллигентная особа. Хорошая семья, но тебе надо произвести на них впечатление.

− Как это?

− Хорошо выглядеть! Это важно для девушки.

− Ох… До встречи с ним я и не задумывалась о своей внешности…

− Пришла пора. Ну-ка, пойдем ко мне, надо кое-что решить!

Когда Варя вернулась с вечерних занятий, то с любопытством обнаружила Тоню в комнате соседки, которая оживленно строчила на швейной машинке, создавая платье из единственной шторы.

− Теперь и я, как и вы, с окном без занавески. Зато девица на выданье хороша будет!

Тоня смущалась, но не могла сопротивляться. Наверное, действительно так надо.

− Вы же мне теперь как дочки, − соседка перестала шить и повернулась к девушкам, продолжая дрогнувшим голосом, − и надеюсь, вы меня не оставите одну помирать…

На следующий день Тоня, в новом платье, с платком на голове, скрывающим прическу, которую ей тоже сделала соседка, полушубке и валенках с галошами, села в трамвай. Еще ей предстояло проехать на метро до станции «Аэропорт», где она никогда не была.

Валентин ждал девушку на самой станции. Вместе они вышли из вестибюля и оказались в новой Москве – с большими домами-кубами, которые потом стали называть «сталинскими».

− Надо же, выход из метро прямо в жилом доме! Вы живете в таком? – спросила Тоня, оглядываясь по сторонам и задирая голову.

− Не совсем, скоро увидите.

Действительно, вскоре они свернули вглубь, сразу стало тихо. Показались уже знакомые Тоне московские дворики.

− Вот наш дом. Тоже относительно новый, но не такой масштабный.

Тоня увидела пятиэтажный белый дом с бордовым основанием, построенный буквой «П». Пройти к подъездам надо было через арку.

− Как вы поняли, до редакции мне довольно удобно ездить. Впрочем, вам до библиотеки тоже было бы проще добираться, чем с Таганки.

Тоня не успела ответить, поскольку Валентин уже открыл дверь в квартиру и пригласил девушку войти первой.

− Мама, Светланочка, мы пришли.

Из комнаты показались две изящные женщины, только дочь была повыше матери.

Приятно улыбаясь, они по очереди протянули руки Тоне.

− Валентин сказал нам, что вы трудитесь в Библиотеке имени Ленина, работаете с книгами. А я изучаю английскую филологию в МГУ. Думаю, у нас будет много общих тем для разговора, − сказала сестра, пока брат снимал полушубок с Тони.

− Я тоже учусь, на заочном в Библиотечном. Институт находится в Химках, но мне туда редко приходится ездить.

− Какая вы молодец! – одобрила София Дмитриевна, − образование многое значит.

− Тоня, вы прекрасно выглядите! – воскликнула Света. А вешавший в это время верхнюю одежду на крючки Валентин с любопытством обернулся, и глаза его выразили одобрение.

Тоня, смущаясь, одернула платье и поправила прическу, забыв в ответ также сделать комплимент родственницам Валентина. Хотя они своим внешним видом привели девушку в восторг: обе в светлых блузках, с ниткой жемчуга на шее, только у матери была узкая темная юбка, а у дочери более свободная, в складочку.

− Давайте продолжим эти прекрасные разговоры в зале, − сказал молодой человек, коснувшись спины Тони и показывая на одну из дверей.

Гостья вошла в большую квадратную комнату первой. Круглый стол посредине, накрытый скатертью, а на нем бокалы, фарфоровые тарелки и столовые приборы ослепили девушку.

И пока мать и дочь носили еду и напитки из кухни, Валентин подвел Тоню к окну. Он хотел ей показать двор, видневшийся из окна. Но Тоня не могла отвести взгляд от занавесок и тюли.

− А сколько у вас комнат?

− Всего две. Эту, большую, мы называем залом. Но тут же я сплю. А поменьше комнату мама и Светланочка вместе делят. Но детство я провел тоже в коммунальной квартире.

− Тонечка, вы ведь не курите? – спросила София Дмитриевна, взяв со стола пепельницу.

− Нет…

− А мы вот все…

− Но я только в компании, − уточнила Света. – Раз Тоня не курит, сегодня и я не буду.

Света улыбнулась Тоне, Тоня ответила улыбкой. Какая обаятельно-улыбчивая семья. С ними она будет чаще улыбаться, подумалось ей.

Холмский вышел проводить Смирнову и, отсекая возражения девушки, посадил ее в такси, заплатив водителю. А на прощание впервые поцеловал, сказав, что сегодня она выглядела потрясающе и что он очень доволен – это знак уважения к его родственницам. Сам Валентин уже сменил военную форму на гражданский костюм, правда, невзрачный, но, похоже, на нем любая одежда безупречна. Помимо оживленных разговоров за столом, Света, а затем и Валентин играли на пианино, стоящем в том же зале. И теперь мелодии Шопена продолжали звучать в Тониной голове.