Самый последний последний день
Си
Прохлада внутри чрева ветхой «сталинки» отдавала хлоркой и сгнившими досками. Майк выпал из темного подъездного тамбура в калейдоскоп разноцветья и с удовольствием вдохнул майский воздух. Опьянительно! А еще день-другой, – и сирень распустится.
– Здрасьте, дядь Миш! – безразлично кивнул подросток со скамейки. Не дожидаясь ответа, он уткнулся в смартфон.
– Привет, Ромка, – чуть приподнял уголки губ Майк и помрачнел.
Майк избегал встречать Ромку вот так: сидящим на этой чудом ещё не развалившейся скамейке; сидящим ровно там, где Майк однажды встретил его девять лет назад… Но разве можно обвинять соседского мальчишку? Ведь тот и сам не подозревал, что одним своим видом уже запустил чудовищный мазохистский триггер, который вот-вот сработает и вышвырнет сознание Майка в прошлое.
Если бы Майк только мог, он бы совершил точечную ампутацию. Спотовую. Ампутацию одного дня.
Того самого.
Последнего…
Последний день
Майк проснулся от прикосновения. Открыл глаза. Алиса лежала напротив и пальцем обводила контуры его брови; после сместилась к носу, чиркнула по сжатым губам.
– Щекотно, – улыбнулся Майк. – Что ты делаешь?
– Хочу тебя запомнить. Навсегда.
Майк крепко схватил ее за бедра, рванул и уложил сверху; почувствовал, как лоно любимой прижалось к паху. Любовное томление упругой наливающейся волной передалось ее горячему телу. Алиса отстранилась:
– Не сейчас.
– Ну, Элис!
– Ты же понимаешь, что я должна прийти в офис раньше тебя.
Перед работой пили кофе.
– Что ему скажешь?
Элис нервно звякнула чашкой:
– Ты знаешь. Зачем спрашиваешь? У Сашеньки Ильиной я ночевала. Как всегда.
– Хм-м… Вот именно – как всегда, – Майк ревниво заглянул в глаза любовницы. – Не надоело прятаться за спиной подруги? Может, легализуемся?
– Может, – пожала плечами Алиса. – Но точно не сегодня. – Майк нахмурился.
Алиса забралась к Майку на колени и крепко прижалась своими губами к его. Поцелуй вышел трогательно-нелепым, детским; нос к носу, с открытыми глазами; без всех этих французских штучек, обычно предвосхищавших их спонтанный секс.
Ветер хлестко отшвырнул створку окна и лихо пробежался по крохотной кухне, смахнув пару салфеток на пол. Пространство комнатенки под потолок залило уличной какофонией.
…«Урр-уррр», – старался голубь, наверняка, важно топчась вокруг серенькой голубки, деловито выклевывавшей березовые семена из пергаментно-желтых прошлогодних сережек.
Его перекрыл рокот пронесшегося по дороге большегруза.
– Ромка, не лезь к чужой собаке! – взвизгнул женский голос.
Алиса вздрогнула и отстранилась от губ любимого.
– Не провожай, – попросила она.
– Хорошо, не буду, – усмехнулся Майк. – Встретимся в офисе. Зонт возьми. Сегодня обещали грозу.
Алиса поднялась и коротко кивнула. Приостановилась в дверях:
– Я тебя очень люблю…
– Я знаю.
– Ничего ты не знаешь!
Элис нигде не было.
Константиныч хаотично, как дихлофосный жук, метался по кабинетам конторы, приставая к каждому: видели его Алисочку? Не видели? Когда? Где?
– Нет, не видел, – с готовностью соврал директору Майк и похолодел.
Алиса уже как час должна была сидеть за своим рабочим столом. В отделе, который Константин Константинович создал специально для жены. Для своей Алисочки.
Майк с брезгливостью посмотрел на лоснящийся мокрый лоб этого хряка. Как можно так запустить себя, когда тебе еще нет даже тридцати? Когда в твоем бэйсменте пылится целый спортзал?! Мудак!
– А что случилось?
Вместо ответа Константин отпихнул Майка, заметив в проеме двери кудрявую головку вошедшей Ильиной – той самой Алискиной подруги. Сейчас будет пытать.
– Александра, постой!
Майк проводил директора взглядом и достал мобильный. Номер Элис оказался недоступен. Во рту мгновенно пересохло.
«С ней ничего не могло случиться!
Слышишь?!
Она в полном порядке!».
Майк хлопнул крышкой ноутбука; на сегодня рабочий день был завершен…
Шлюха удивительно ярко дисгармонировала с кроватью. Омерзение вызывала лишь мысль о том, что сейчас ее бледное, наспех вымытое тело расплылось складками там, где обычно спала его Элис.
– Может тебе соснуть? – девица скептически пялилась на вялый орган Майка. – А то чо-то скучно. Водка кончилась. Трахаться не можешь. Дичь какая-то.
– Это ты – дичь! А ну-ка сползла с простыни, дыра коровья! – пьяно рубанул Майк. – Я просто не собираюсь ей изменять, поняла?! Никогда!..
– А я тут тогда зачем?! Идиот несчастный, – обиделась шлюха и стала надевать трусы.
– Да, несчастный! Несчастный! – плаксиво скривился Майк. – Она меня бросила! Одновременно со своим мужем! Понимаешь? С-сука! Она всех нас бросила!!!
Майк заметил на подушке пепельный волос Алисы, шибанул по наволочке кулаком, закрылся ладонями и с облегчением разрыдался. Одевшись, шлюха покрутила пальцем у виска, забрала сигареты Майка и ушла.
Нужно непременно умереть… Непременно сегодня, решил Майк.
Умирать было страшно.
Кровь струилась по рукам смелыми струйками и скапливалась у ног в озерцах, блестевших красной живой ртутью.
Замутило. Может быть от водки, а возможно и от осознания неотвратимости последствий глупой затеи. Вот она – жизнь! Без сожаления улепетывает из Майка через порезы, как из прохудившегося, ставшего вдруг ненужным, бурдюка! И вскоре этот бурдюк опустеет, а Элис наплевать… Она даже не узнает.
Сердце начало трепыхаться воробьем в кошачьих лапах.
Майк вдруг понял, что скоро пиздец, и сразу передумал умирать. Он даже сделал попытку спастись, но поднявшись в полный рост, рухнул. В кружащейся, мгновенно протрезвевшей голове ухнул сонм сиплых дребезжащих голосов.
Это они, сразу понял Майк, мои ангелы смерти. Свидетели позорной смерти самоубийцы. Гончие Преисподней; те, кто схватит за шиворот и приволочет к самому зловонному котлу…
– Господи, прости!.. – искренне взмолился Майк. Собрав последние капли воли, он встал на колени и молитвенно сложил руки. – Грешен!.. – воскликнул в пустую, без распятия, стену. – Нет мне прощения!..
Угасая, Майк ничком повалился на пол. Перед глазами расплывались мутные очертания мобильника, валявшегося тут же – на залитом кровью полу.
Пол и кровь тоже качались и распадались на стерео. Стерео сливалось с сожалением о бездарно потраченных годах, множилось на предсмертный горячечный бред и на выходе блеяло козлиными бесовскими переливами:
Звезда рок-н-ролла должна умереть… Без прикола…
Майк прислушался и понял – звали не бесы, а звонок.
Он вцепился в поющую трубку и приложил мобильный к окрасившемуся кровью уху:
– Алло… Саша?.. Сашенька!.. Как же хорошо, что ты позвонила!.. Поговорить? Алиса попросила? Ну, хорошо… Где я? … Я тут на полу. … Умираю. … Порезал струны души… Из-за Элис, конечно… Ильина, не голоси, слышишь? Жив пока… Ильина!.. Спаси меня, а?..
Майку казалось, что санитары тащили его бесполезное, запятнанное греховной попыткой, существо с особой брезгливостью.
– Угол! – резко командовал тот, что держал носилки в ногах и носилки врезались в давно небеленную стену подъезда; при этом голова Майка дергалась так, будто пыталась оторваться и укатиться подальше от опозорившего ее хозяина.
– Держим! – вторил санитар в изголовье Майка, ловко огибая носилками лестничные перила.
– Аккуратнее! – охала Сашенька Ильина, все-таки успевшая вызвать карету скорой помощи, и мелькавшая сейчас своей узнаваемой кучерявой головкой за сгорбленными спинами медбратьев.
Подъездные двери услужливо придерживал неизвестный сосед, заглянувший в полуприкрытые глаза Майка с долей сочувствия и живым нескрываемым любопытством.
Когда носилки вынесли вон, на уровне глаз Майка остановилось розовощекое ангельское личико, сидящего на скамейке малыша рядом с испуганной мамой:
– Здласьте, дядь Миссс! Вы сто, умилаете?
– Привет, Ромка! Наверное…– слабо улыбнулся Майк и потерял сознание.
– Миша, ну, мы идем или нет?! – выдернул из петли душивших воспоминаний голос возникшей рядом жены.
Майк по-лошадиному крупно мотнул головой, отгоняя морок и смущенно – одними губами – улыбнулся Полине:
– Конечно, идем! – Он взял жену за руку и потянул за собой. – Просто засмотрелся. Так красиво вокруг!
Ромка, вероятно всё это время наблюдавший за воскрешением Майка, прыснул и уткнулся в смартфон, тут же покрывшись безучастием к дальнейшей жизни пресной семейной пары, жившей с ним на одном – третьем «А» – этаже.
Паренёк тащился от японских аниме, тянок с их огромными глазищами-блюдцами; от суши с васаби, и вообще от всей этой восточной эстетики, а потому знал, что в Японии не существует четвертых этажей.
«Четыре» по-японски «си»; а «си» по-японски «смерть»…
Любимцы, любовницы, нелюбимые
Из торгового центра возвращались молча. Михаил делал вид, что сосредоточен на дороге. Полина – что слушает радио. Каждый занимался своим, но это своё было общим – не мешать друг другу, не залезать под кожу, молчать…
Когда Полина утром застала Мишу в оцепенении, с этими мертвыми рыбьими глазами… Она уже понимала – день уйдет на немоту, еще пара – на его возвращение. Несколько дней колкостей и желчи; но если повезет, то просто арктического холода в безграничном безмолвии ее вынужденного одиночества.
Она подождёт.
Она обязательно его дождется.
Он не объяснял, что творилось с ним в эти моменты, но Полина подозревала: наверняка, это болезнь. Тщательно скрываемая.
Шиза?.. А почему нет?..
Вот именно, что нет! – нахмурилась Полина.
Ей, как и мужу было всего тридцать четыре, и сейчас они пытались забеременеть.
Полине очень нравилось это «мы пытаемся забеременеть».
Мы!
Конечно, Полина переставала есть и спать, когда у Миши случались внезапные затмения.
Но что она может сделать? Оставить любимого человечка? Никогда! Лучше отказаться от надежды на ребенка!
Миша – вся ее жизнь. Больше, чем вся ее серая мышиная жизнь!
Вот кто она такая? Просто Полина Чернова. Поля…
До Миши – никто, пустое место с паспортом… А вместе с Мишенькой – любящая жена. Тельцова Полина Александровна. А сыночек будет Аркадием Михайловичем Тельцовым! А доченька…
В ноги ударила подвернувшаяся яма, салон тряхнуло так, что из пакета с покупками под ноги Полины вылетел свёрток поменьше.
– Когда они асфальт на дорогу вместо навоза класть начнут? Суки… – без стеснения выругался Миша и мельком взглянул на вывалившуюся покупку. – Не разбилось?
– Нет. Это… белье. Купила, пока ты в рыболовном отделе был. Кружевные трусики. Пинк роуз. Розовые…
– Угу… – Майк нервно, с запозданием перестроился в крайний правый ряд.
Полина расстроилась: Мишино «угу» – синоним «отвали».
– Наденешь? – Майк включил поворотник и притормозил перед съездом на второстепенную.
Полина робко пожала плечами.
– Если ты захочешь…
Майк дернул руль и по крутой дуге влетел во двор их «сталинки»:
– На следующих выходных давай.
Полина отвернулась к окну, чтобы спрятать кинжальную боль в глазах и коротко кивнула:
– Как скажешь.
Автомобиль клюнул капотом и затих.
– Приехали.
На выходных Миша занимался своим любимцем.
Когда-то он выковырял косточку из купленного авокадо и, проявляя завидное упорство, в итоге вырастил хлипкое некрасивое растеньице, высотой сантиметров в пятьдесят.
В субботу, прямо с утра, Миша собрался в садовый центр.
– Хочешь, я поеду с тобой? – поинтересовалась Полина, хотя уже предвосхищала ответ.
– Не стоит. Это мужское занятие, – отшутился муж.
Майк очень гордился: он выращивает дерево – а значит, следует одной из неписаных заповедей трансформации современного задрота в современного мужчину.
Полина же со стороны видела и понимала иное – мужу просто увлекательнее смешивать вермикулит с древесной золой, чем замечать ее попытки привлечь его внимание художественной плавностью линий своих довольно складных бедер. На которых красовались кружевные Пинк роуз…
Миша вернулся уже после обеда; с упаковками грунтовых смесей и каким-то ужасно дорогим самополивным горшком.
Переезд несуразного тщедушного авокадо в новый модерновый горшок прошел в нервной обстановке. Миша очень переживал, покрикивал на Полину и с каким-то ритуальным пещерным трепетом прикасался к корням зеленого уродца. Обтряхивая налипшие комья жирного грунта с некрасивой свисающей корневой мочалки, муж завороженно глядел на нее, как шестилетка на черный треугольник в женской бане.
Стыдно признаться, но в этот момент Полина завидовала авокадо. Она чувствовала, как бездушная зелёная масса, напичканная столь же бездушным хлорофиллом, крадёт все те – самые нежные – прикосновения и взгляды, предназначаемые только самым любимым…
Полине даже захотелось схватить большие ножницы для разделки курицы и беспощадно покромсать Мишиного выкормыша на радость улиткам, но внешне она оставалась беззаботной, и даже милой.
– Нравится? – перехватил ее взгляд Майк.
Полина участливо кивнула и улыбнулась.
– Мне тоже, – обрадовался муж. – Теперь о поливе можно не беспокоиться, – он пощелкал ногтем по хитрой автоматической поилке, – а вот от прямых солнечных лучей листья лучше беречь.
– Будем беречь, – пообещала Полина и не удержавшись поцеловала любимого в измазанную щеку. – У тебя всё лицо в торфе. Как у какого-нибудь древнего викинга. Иди, отмывайся!
Для кого-то одиночество – это пустота, утомительная болтовня мозга.
А Майк ценил одиночество. Он умел выстраивать из шума вихрящихся, проносящихся на огромной скорости обрывков мыслей математически-стройный порядок их орбит. Теперь собранные воедино мыслепланеты гармонично кружили по своим эллипсоидам вдоль границы таинственной черной дыры – жуткого завораживавшего магнита, способного безнадежно надежно удерживать каждый байт воспоминаний Майка. В том числе и об Элис…
Лицо оросили первые, пока еще прохладные, струи из душевой лейки. Майк поежился, закрыл глаза и с замиранием в сердце окунулся в – всегда – непредсказуемую бездну внутреннего космоса…
…Забрезжили редкие лучи прохладного, уже позднего, августовского утра. Внизу, у рвущейся сквозь низкий туман реки слышались громкие возбужденные голоса.
Майк лежал в отсыревшем спальнике и не торопился выбираться наружу – в недружелюбный промозглый сосняк. Для него этот тимбилдинг окончен.
Накануне вечером он предусмотрительно симулировал растяжение, подвернув ногу на глазах у Константина и благополучно слился с утреннего корпоративного сплава.
Майк изначально был против всей этой буржуйской трахотни́ в декорациях шипящих пенных бурунов, вёсел и хмурых лиц сослуживцев, робевших в своих утлых катамаранишках.
Лично его в корпоративных сабантуях на свежем воздухе, проводимых конторой для сплочения и пробуждения командного духа, привлекали только ночные посиделки у трескучего костра, горькая водка из жестяных кружек и… и глаза Элис.
На традиционных вечерних разборах, когда конторские собирались на лобном месте, чтобы зализать раны и разделить халву похвалы от самого́ босса, она всегда сидела рядом с Константином. Как бесподобная мертвая декорация. Но живой огонь ее глаз принадлежал сидевшему напротив Майку, как бы Элис ни прятала свой взгляд за кривляющимися языками пламени и едким хвойным дымком.
Полог одноместной палатки дернулся и был отброшен в сторону. Внутрь заглянула Алиса.
– Миша! – осторожно позвала она. – Ты спишь что ли?
– Уже нет, – отозвался Майк и приоткрыл глаза, щурясь от излишнего количества фотонов, впорхнувших в берлогу. – А ты чего не на сплаве?
– Да ну их! – уже забираясь под руку Майка и укладываясь на его плечо, прошептала Алиса. – Инструктор сказал, что уровень воды поднялся на тридцать сантиметров. Костя мне сразу запретил на плот лезть.
– А остальные, значит, тони́? Нет, ну, он все-таки мудак! И не называй его при мне Костей!
– А кем? Ты же знаешь я не люблю всё это ваше мужицкое сквернословие. Особенно, если материшься ты.
– Тогда просто говори «боров».
– Не буду.
Алиса принюхалась к спальнику Майка:
– У тебя кто-то был? Пахнет чужими женщинами!
– С ума сошла? – искренне возмутился Майк. – Это спрей от комаров! И, в принципе, какие женщины?! У меня от холода яйца ночью чуть не отвалились!.. Пока вы там в теплом домике с этим уродом… – Майк физически не смог произнести банальное «трахались», но Элис поняла и так.
– Ничего у нас не было! Он, как всегда, пережрал водки, проблевался и уснул. И вообще, я не виновата, что вы – в палатках, а топы – в номерах. Зачем ты снова это начинаешь? Самому не надоело?
– Ты что не понимаешь? – Я не контролирую себя, когда ревную! – рявкнул Майк. – Думаешь, мне было приятно видеть, как он вчера – там, у общего костра, полез к тебе в трусы?!
– Всё-таки заметил, – огорчилась Алиса.
– Конечно, заметил! Я не удивлюсь, если это заметили все!
… Боров пересадил Алису на край массивного бревна, служившего скамьей. Так он отделил жену от остальных, практически скрыв ее миниатюрный силуэт своей объемной тушей и черной мерзкой тенью.
Пухлая рука борова нырнула к пояснице Элис, а после – под резинку ее спортивных леггинсов. Майк увидел, как Алиса перехватила запястье Константина, но раздухарившийся, прилично выпивший детина был настойчив – он лез всё дальше и дальше. Ткань леггинсов бугрилась под напором его большой ладони. Майк видел, как боров пыхтя от усердия, все-таки смог полностью подсунуть руку под попку занервничавшей Элис. Она скривилась…
– Он засунул в тебя пальцы! – передернуло Майка.
– Майк, пожалуйста! – взмолилась Элис. – Во-первых, никто ничего в темноте не заметил! Во-вторых, он собирался залезть в… другую дырочку. А туда я даже тебя не подпускаю.
– Правда? У него ничего не получилось? – обрадовался Майк.
– Какой же ты, оказывается, мерзкий! – обиженно приподнялась Элис и отбросила руку Майка. – Тебя только одно интересует: успели меня поиметь или нет!
Элис поднялась на колени и, развернувшись, поползла к выходу из палатки.
– Ты куда?
– Мне пора. Скоро Константин Константинович со сплава вернется, – обиженно проворчала Элис.
Тугие, будто влитые леггинсы обтягивали крепкие округлые ягодицы Алисы. Майк приподнялся на локте, не отрывая от них глаз.
– Я все равно тебя очень сильно люблю.
Элис повернула недовольную мордашку и похлопала себя по попке:
– Вот что ты очень сильно любишь! Вот это! А я, – Алиса ткнула указательным пальцем в свой лоб, – нахожусь вот здесь! Ку-ку! Привет!
– Неправда. Я люблю даже просто о тебе думать. Люблю всех родителей, назвавших своих девочек Алисами. Представляешь?
– Не представляю!..
– Люблю не заправлять ту сторону постели, где спала ты! И знаешь почему?
– Не знаю…
– Потому, что я вижу в складках твой отпечаток. Вижу его, и шепчу ночью: «Спокойной ночи, дорогая»!..
Элис остановилась. Грациозно замерла, как кошка, готовая то ли рвануть прочь, то ли вцепиться в глаза. Продолжая стоять на четвереньках, она стянула леггинсы с бедер, спустив их до колен.
– Значит, говоришь, любишь?
– Только тебя!.. – кровь прилила к вискам Майка и гулко застучала японскими барабанами «тайко».
Тонкая полоска девственно-белых трусиков едва прикрывала киску любимой. Элис пальчиком оттянула ее в сторону, прогнулась и легла грудью на каримат. Влажные, набухшие губки бесстыдно раскрылись, взорвав воображение Майка.
– Тогда целуй меня туда! – потребовала Элис…
Дверь ванной комнаты была призывно открыта.
Полине казалось, что это был лучший момент для того, чтобы в одном халатике нырнуть в душевую кабинку – за спину Миши, под буравчики искрящихся струй, – и прижавшись всем телом сзади, вслепую, жадными пальчиками словить его плоть.
Мой! Только мой! – пронеслось в закружившейся от счастья голове.
Ладонь скользнула по напряженному стволу и пальцы сжались под основанием изрядно разбухшей головки.
– О-х-х, – ахнула Полина, невольно представив, как этот тугой и скользкий поршень врывается в ее налившееся похотью лоно.
Муж вздрогнул и резко обернулся, отчего Полине пришлось выпустить Мишино достоинство.
– Извини. Я подумала, что ты меня ждал…
Майк сконфузился; похоже, появление Полины для него было явной неожиданностью. Наверное, поэтому он вдруг брякнул нелепое:
– Ты чего в одежде?
Полина совсем растерялась. Чтобы скрыть предательскую дрожь в голосе, она даже засмеялась:
– Наверное, потому что дура! Сейчас разденусь.
Поля рванула створку душевой кабинки, но пристыженный Майк удержал ее:
– Иди сюда!
Намокшая ткань легкого халатика красиво охватила твердые торчащие соски. Майк наклонился к одному и коснулся его языком, сквозь одежду. Полину тряхнуло и она, впившись руками в мокрые волосы любимого, с силой прижала его лицо к отозвавшейся груди.
– Ещ-щ-щ-ё, – со стоном выдохнула Полина, чувствуя, как от каждого нового прикосновения его языка сладко мерцает внутри, внизу, разгоняя в крови тот сладкий яд всепрощения, который вскоре приведет к стремительной и такой оглушительной микросмерти – ее оргазму.
Так умел только Миша.
Ее Миша.
В сладкой судороге Полина упала на колени, впилась в ягодицы мужа ногтями и поймала его ртом. Он застонал.
Господи, может ли искренность любовного порыва по своей природе быть постыдной?
Так нет же, Господи! Не может!
Тогда, может быть, всё, что напоказ; что прилично и чинно – вовсе не любовь, а лишь ширма, за которой она и творится? Ведь любовь – это акт существования, живое воплощение самопожертвования, а не мертвый звук, вмерзший в ледяное изящество пустого, пусть и красивого слова.
И только эта чувственная, нагая, фонтанирующая, бьющаяся в конвульсиях, безумная гонка – когда двое пожирают друг друга, терзают, кусают и стонут от неги – не в силах совладать с желанием, и есть то самое, сокровенное, самое настоящее и неприкрытое?..
Любовь-акт?
Любовь-действие?
Любовь–движение навстречу?
Миша схватил Полину за собранные в хвост волосы и притянул наверх, к своим горьковатым от несмытого геля губам:
– Любишь?
– Только тебя…
Он поймал губами язычок Полины. Она ответила на глубокий поцелуй, и как могла крепко сжала свои бедра, сдавив лоно; всхлипнула и задрожала, с упоением и благодарностью пропуская сквозь себя первую – будто электрическую – волну наслаждения.
Миша повернул смеситель крана, остановив их личный тропический водопад и сгреб Полину в охапку.
Она любила делать это под струями воды, а Миша – на их большой – кингсайз – кровати, куда сейчас полетело ее тело…
Но кто она такая, чтобы перечить тому, кто владеет ее мыслями и телом; кто бережет ее, как большой, всемогущий великан, к которому в карман забралась маленькая мышь, которая вот уже как три года, на законных правах супруги, путешествует с ним по долинам прожитых вместе дней.
Куда идет он, туда и несет Полину.
Если Миша вдруг когда-нибудь решит высадить ее из своего, ставшего таким родным, кармана – пропахшего крепким дорогим табаком и древесным парфюмом, и уйдет, растворившись в будущем, то она больше никогда не сойдет со своего места.
Останется там же – где ее выкинули, на обочине Мишиной жизни – пока не умрет, и не высохнет, превратившись в мышемумию… В никчемный кусок серой-серой массы.
– В меня! Кончи в меня!.. – взмолилась Полина, уже взобравшись на пик, где балансировала на секундной грани, ожидая мужа.
Майк быстрее заработал ягодицами, и с рыком впустил в чистый мир Полины надежду на новую жизнь. Её мышцы завибрировали разлившимся по телу наслаждением.
– Я на небе… – заплакала Поля и зажмурилась.
Миша нежно поцеловал ее закрытые, влажные глаза, и откинулся на спину.
Сука-любовь
Почему Бог да