Вот такой сценарий

Ленинград, общежитие. Катя:

Катька убедилась, что дверь закрыта на ключ, а то обязательно зайдет кто-нибудь. Начнутся расспросы, да и насмешки, пожалуй. У них принято стукнуть пару раз, и, не дожидаясь ответа, сразу входить. А теперь, если что, она успеет зеркало на место повесить и рисунок убрать. Хотя сегодня, в воскресенье, да еще в такую хорошую погоду, вряд ли кто-то в общаге сидит – или на свиданиях, или «культурный уровень повышают», или гуляют, или совмещают первое со вторым или третьим. Но на всякий случай все-таки лучше перестраховаться.

Она собиралась нарисовать автопортрет. А что? Рисовать она всегда любила, особенно женские головки – все тетради с обратной стороны были в школе ими разукрашены. Даже учителей изображала, иногда получалось очень похоже, подружки восхищались. А недавно на практикуме по методике ИЗО их преподша учила рисовать портреты – какие там пропорции, как изобразить глаза, или волосы. И у одной девчонки, Илонки, получился портрет ее парня – точь-в-точь, будто с фотографии скопировала. Все ахнули, а преподша сказала, что это талант. Но потом, сколько Илонка ни пыталась кого-то еще изобразить (а к ней сразу, конечно, все стали с просьбами подкатывать), ничего у нее не получалось. Катьке тоже хотелось попробовать. За неимением натуры решила начать с себя. Сегодня, наконец, выдался удобный случай: воскресенье, Япик с Таткой ушли в кино, а у нее «этот день», когда лучше дома посидеть.

Вот что тут такого, зачем прятаться: сиди да рисуй. Но Кате почему-то казалось, что это дурость. Давно вышла из детсадовского возраста, чтобы сидеть да водить карандашами по бумаге. Взрослые рисуют, да. Если они художники. Не может же она себя художником считать! Даже самой смешно. Вот и решила сделать так, чтобы никто не узнал. Если вдруг что-то получится, потом покажет. А так – нечего и позориться.

Поставила напротив большое зеркало со стены, приготовила бумагу и карандаш. Долго выбирала позу: решила вполоборота, чтобы лицо было не таким круглым. Она рисовала, вглядываясь в свое отражение и вспоминая, что говорили на практикуме, и так увлеклась, что когда вдруг посмотрела на часы, то ахнула: прошло больше часа! Скоро девчонки придут, а она обещала на ужин котлеты пожарить с картошкой. Котлеты-то – это быстро, вон, пачка между рамами, а картошку вначале еще почистить надо.

Катька придирчиво глянула на готовый портрет. Смотреть старалась так, как будто это не она сама разглядывает, а кто-то другой. Вроде, похоже. Только глаз кривой какой-то. Если рисовать так, как учили, получается, что глаза будто косят и один намного меньше другого. А если как в зеркале видишь, то вообще что-то непонятное. Ладно, надо отложить и еще раз потом посмотреть, более отстраненно.

На кухне, конечно, никого не было. Она быстренько почистила картошку и поставила вариться, выложила из пачки на сковороду оставшиеся три котлеты. На улице уже стемнело, напротив светились окна корпуса общежития ЛЭТИ. В темном стекле неясно отражался ее силуэт. Катька повернулась боком, потом развернула плечи прямо. При таком повороте талия выглядела совсем уж тонюсенькой. А если еще сзади халатик рукой прихватить – то кажется, что талию можно обхватить ладонью.

Все-таки с фигурой ей повезло: и грудь не большая и не маленькая, в самый раз, и попа. А талия – вообще супер! Двумя ладошками, конечно, не обхватишь, но все равно тонкая. Все покупные юбки и брюки приходится в поясе ушивать – болтаются. Да и рост хороший – не маленькая, как Япик, но и не дылда какая-нибудь.

А ведь еще какой-то год назад, в выпускном классе, чувствовала себя и дылдой, и кубышкой. В их городке люди почему-то были в большинстве маленького роста, так что ее папа, который, в общем-то, совсем не высокий для мужчины, всего метр семьдесят, казался высоченным. Она всего на сантиметр не дотянулась до папы, а ведь девочка! В классе была самой высокой, даже самые длинные мальчишки ниже нее. Правда, к девятому-десятому классу некоторые подвытянулись, хотя бы вровень стали, но она уже успела заработать хорошенький такой комплекс. Даже сутулиться стала, чтобы хоть чуточку пониже казаться. На школьных вечерах танцевать ее не приглашали – мальчик же должен быть обязательно выше партнерши, иначе смешно! И в кино, и «дружить» тоже никто не предлагал поэтому: как пойти по улице с девочкой, которая над тобой возвышается – засмеют. Хотя мальчишки к ней с уважением относились, да и игривые взгляды нет-нет, да и бросали… А может, еще и папу боялись: в городе его хорошо знали, работал прорабом в местном стройуправлении, и летом принимал мальчиков из старших классов к себе на стройку на подработку. А нрав у папы строгий: проштрафился – получи! Так что мальчишки его побаивались.

Да и не только рост ей тогда не нравился в себе, а вообще все. Лицо круглое, большие в детстве глаза почему-то стали совершенно обыкновенными, еще и какого-то невразумительного болотного цвета, рост слишком высокий, плечи сутулые, а фигура вообще – слезы сплошные! Девчонки почти все (кроме толстушек, конечно, но их мало было) – ни попы, ни груди. А у нее что спереди – «полна пазуха», как мама говорила, что сзади сундучок. Папа-то про ее фигуру с явным одобрением заявлял, что она настоящая «донская казачка», и что в их станице у нее уже отбою бы от женихов не было – только выбирай! Неизвестно, как там в станице, а тут Катька чувствовала себя громоздкой дылдой со слишком объемными выпуклостями и круглым «никаким» лицом…

А помогла «абитура».

Сколько помнила себя, всегда хотела быть или воспитателем в детском саду, или учительницей в младших классах. Постоянно кого-то нянчила, за кем-то приглядывала – и у мамы на работе в яслях (мама работала старшим воспитателем, и дочка часто приходила к ней – помогала одевать и выводить на прогулку малышей), и братишку Димку, и двоюродных младших братьев-сестер, и соседскую мелкоту. Взрослые знали: если Катю попросить присмотреть за ребенком – лучшей няньки не найти. Да еще и в садике ей с воспитательницей повезло: все мальчики были в ту влюблены, девочки старались во всем подражать, а их родители нарадоваться не могли. Вот Катя и решила: буду такой воспитательницей, как Светлана Ивановна. Мама и учителя говорили, что у нее педагогический талант. Но когда сказала, что пойдет в педучилище, стали уговаривать в институт – мол, с таким умом, да хорошей учебой нужно обязательно получать высшее образование. Катька и не возражала – высшее так высшее. А в десятом классе случайно увидела по телевизору передачу про Ленинградский институт имени Герцена, и загорелась – хочу учиться там! И снова пришлось выдержать дружный напор взрослых, в один голос твердивших: надо идти в областной «пед»: и к родителям близко, и поступить легче. Даже направление дядя Боря, работавший в городской администрации, обещал выхлопотать. Нет, уперлась – если ВУЗ, то только «Герцена». Удалось все-таки уговорить родителей: если не получится, то на следующий год пойдет туда, где попроще.

При одной мысли о том, что дочка будет жить в общежитии во время поступления, папа пришел в ужас. Почему-то он считал: студенты – это совсем другое, жить в студенческом общежитии – нормально, а вот абитуриенты люди безответственные, только и делают, что дурака валяют, а то еще и пьют, и вообще, неизвестно, чем занимаются. Напрасно Катя ему доказывала – ведь студенты-то из абитуриентов получаются! Он и слышать ничего не желал. Студентами единицы становятся, а остальные – не пойми кто.

Выход нашелся. Их бывшие соседи по лестничной площадке несколько лет назад переехали как раз в Ленинград. Отношения хорошие сохранились, переписывались до сих пор. Вот они-то и согласились приютить Катерину на время поступления. Правда, как раз уезжали в отпуск, но, написали они, это даже и хорошо: будет Катя спокойно готовиться к экзаменам, некому мешать. А что одна поживет – так ведь взрослая уже. Абитуриентка! Привыкать нужно к самостоятельной жизни.

Так и получилось. Папа лично отвез дочь в Питер, съездил вместе в институт сдавать документы, ужаснулся толпам поступающих, и уехал обратно. А на следующий день тетя Лора с дядей Левой показали Катьке ближайшие магазины и рынок прямо рядом с домом, сходили с ней и маленькой дочкой в Зоопарк (он оказался тоже совсем рядом, в нескольких кварталах), показали, что и как – и укатили. Да и было что показывать. Дом старинный, лифт удивительный (не закроешь внешнюю железную дверь как следует – ни за что не поедет), ванной нет, просто в одном углу огромной кухни стоит на львиных ногах тоже огромная старинная ванна, занавесочкой огорожена. А если учесть, что квартира оказалась коммунальной, то вообще страшно – когда я моюсь, вдруг кто из соседей заглянет? Тетя Лора с дядей Левой посмеялись и объяснили, что никто так не делает. И вообще, коммуналка у них всего на две комнаты, то есть только одни соседи. Это, сказали они, огромное везение, есть коммуналки и на десять комнат. Их соседи даже и не живут тут. Сдают свою комнату молодому парню из Молдавии, а он дома почти не бывает – утром рано на работу уходит, поздно приходит, сразу спать ложится, а каждые два-три месяца вообще на родину уезжает, у него там молодая жена. В Ленинграде он на свой дом зарабатывает.

Месяц абитуриентского житья стал необыкновенным и неожиданно восхитительным. Она не думала о том, удастся ли поступить. Просто целыми днями снова и снова повторяла давно выученное, готовясь к очередному экзамену. Когда голова уже отказывалась соображать, шла на рыночек неподалеку от дома, в магазин. Обедала, немного отдыхала и снова учила.

Удивительным было все, начиная от полного одиночества, кроме дней экзаменов (никогда раньше она не оставалась совсем одна хотя бы на сутки). Дома у них была дровяная плита, как и у всех, а здесь газовая. Катька быстро научилась с ней управляться. Да и что там управляться-то! Это ж не дрова, которые надо то подбросить в топку, то поворошить, чтобы горели ровнее. И за кастрюлей на плите следить тоже умеючи надо. Отодвинуть от жара, или, наоборот, придвинуть. А тут: ручку повернул, спичкой чиркнул – и красота! И пламя регулируется одним незначительным движением руки.

Удивительная погода стояла весь тот месяц: утром ясно голубело небо, в тени домов ютилась сыроватая прохлада. Днем солнце вспоминало, что надо бы поработать, и изобильным сиянием заливало город. От каменных домов, от асфальта, даже, кажется, от листьев деревьев и травы веяло таким жаром, что люди старались не появляться на солнечной стороне улиц, прокладывали свои пути по теневой. К вечеру солнце начинало сердиться на никчемных человеков, не умеющих оценить его щедроты, и хмурилось сначала легкими облаками, а часам к восьми раздраженно заволакивало небо обманной легкой дымкой. Загоняло всех по домам и предупреждающе ворчало дальними громами, посверкивало зарницами. А потом и вовсе передавало свои полномочия ночи. А та злыми черными тучами пыталась влезть прямо в окна, раскатистыми громами заставляла укрывать уши подушкой, сверканием молний зажмуривала людям глаза. Под ее яростным напором, казалось, столетний каменный основательный дом вот-вот не выдержит и развалится, как детская постройка на морском берегу, и камушками раскатится по улице… Потом, напугав хорошенько и подустав, гроза выдавала последний аккорд: громыхание ливня по жестяным подоконникам.

Это тоже было для Катьки внове: у них все подоконники были деревянными, и любые дожди, даже самые яростные, только шелестели по ним. А тут стоял такой грохот, что куда там трамваям внизу! Но ей даже нравилось. Это значило: гроза ушла. И она прекрасно засыпала под этот невероятный барабанный перестук. Грозы были такими, что думалось: эта последняя, всю мощь уже выплеснуло. Но на следующий день повторялось то же самое.

А еще тетя Лора с дядей Борей оставили фантастическую вещь, и разрешили ею пользоваться: кассетный магнитофон. До этого Катька только несколько раз видела такие, да и то не близко. Она быстро разобралась, что к чему. Попробовала слушать несколько кассет и влюбилась в одну: альбом Тухманова «По волне моей памяти». Разрешала себе перерывы: одна песня. А для бешеного скока по комнате, чтобы размяться, отлично подходила «Из вагантов».

Иногда Катька позволяла себе царское развлечение: шла на остановку трамвая и садилась в первый попавшийся. Ехала, пока не надоедало, выходила, садилась в следующий. Меняла трамваи, направления, маршруты. Город открывался ей то великолепием старых домов, то громадами современных, то вдруг улыбался парком или рекой… Заезжала в какие-то невероятные дали, промышленные районы, где и людей-то почти не было. Совершенно терялась в пространстве, даже примерно не представляя, где она теперь находится. На конечной спрашивала у кого-нибудь, как добраться до ближайшего метро. А уж там-то все просто.

Странным было и то, что она совсем не скучала по родителям, брату, дому. Будто бы это была вовсе не она, Катя, домашняя девочка, а какой-то совершенно иной человек в иной реальности…

Оставшись одна в чужой коммуналке, первые две ночи Катька спала с ножиком под подушкой. Посмеивалась над собой, но клала: кто их знает, этих молдаван, слышала, что южане – все «горячие парни». А когда через два дня вечером, засидевшись за учебниками, вышла на кухню чайник поставить и там увидела соседа, который варил себе точно такой же суп из пакетиков, каким питалась и она, с вермишелинами-цветочками, то сразу успокоилась. Оказался он невысоким худеньким скромным парнишкой чуть постарше ее самой. Да и звали его Думитру, Дима – совсем как Катькиного братишку. Он и сам, оказывается, ее боялся – ведь без прописки тут живет. Катька уверила: сама такая же, «на птичьих правах». Научила его премудрости: если в такой суп добавить пару картошин, то и сытнее, и на два обеда хватает. Потом они даже по вечерам чай вместе пили на кухне: и ему одиноко, и ей – за целый день зубрежки хоть с живым человеком пообщаться. К чаю Катька жарила на большой сковороде четыре кусочка батона: два Думитру, два себе. Сверху чуть присыпала сахаром – пирожное. Он в первый день отказывался, мол, не хочет нахлебником быть, но Катька выход предложила: день его продукты (булка, маргарин и сахар), день – его.

Вся Катькина еда нехитрой была – она решила деньги экономить. Вдруг не поступит, тогда получится, что родители зря потратились на дорогу да житье тут. Завтракала чаем и булкой с маслом, на обед – суп из пакетика с картошкой и хлеб с маслом да солью, иногда с кусочком колбасы, а ужин уж вообще царский: котлета из кулинарии, макароны или картошка, и – самое главное – сладкий болгарский перец! Раньше Катя его никогда не пробовала, даже и не подозревала, что такое бывает: у них он не продавался. А тут на рынке глазами зацепилась: лежат на прилавке толстенькие, глянцевые, победительного красного цвета. Похоже на елочные игрушки, до того нарядные. Не удержалась, спросила у тетеньки, что это. Та удивилась, да и дала попробовать. Катька прямо влюбилась в душистый, сочный, летний вкус. Стоила одна штука пять копеек. И теперь она почти каждый день перчик покупала, удержаться не могла. Зато какое это было наслаждение – макать длинненькую дольку в соль, а потом хрустеть этим сочным сладким чудом. Никаких конфет не надо! И еще она позволяла себе через день: или мороженое самое дешевое, в картонном стаканчике, или пирожок с мясом. Эти жареные пирожки Катя обожала, особенно если горячие, могла бы, наверное, за раз штук десять съесть, но – экономия! Доэкономилась до того, что юбка сваливаться стала. Катька этому немного удивилась, да думала, что ткань просто растянулась. А когда через месяц вернулись Тетя Лора с дядей Левой (дочку они пока оставили у бабушек-дедушек), то тетя Лора удивленно оглядела ее, потом покрутила за плечи и сказала:

– Катя! Ты что, совсем ничего не ела тут, что ли? Похудела как! Одни глаза остались! Смотри, Левчик, во что она превратилась!

Дядя Лева тоже внимательно ее оглядел.

– Да уж! Вот это результат! Лора, а ей ведь ужасно идет. Фигурка классная, личико подтянулось, а глаза-то, глаза! Просто звезды сияют! Поделись диетой, Катерина!

Катька обидеться сначала хотела: решила, дядя Лева, по всегдашней своей привычке, «подкалывает». Но он, похоже, и не думал смеяться, а и вправду смотрел восхищенными глазами, так что Лора даже замахнулась на него полотенцем:

– Так! На Катю не заглядываться! Она, конечно, хорошенькая, но жена красивее!

– Конечно, Лорик! Ты у меня всегда лучше всех! Просто я думаю, может, мне как-нибудь попробовать месяцок одному пожить, без твоих вкусностей – тоже хочу как кипарис стройным быть, – рассмеялся дядя Лева.

– Отлично! Садимся на подножный корм. Мне же лучше – ни магазинов, ни готовки, красота!

– Ммм…знаешь, я погорячился, пожалуй, – пошел на попятный дядя Лева. – Нет уж, Лорик, не надо мне этого счастья. Катьке-то на пользу, а я и так толстый и красивый.

– Вот то-то же, – рассмеялась тетя Лора.

А Катька вечером, когда душ принимала, внимательно рассмотрела себя в зеркало. И точно: куда исчезли мясистые бока и ляжки? Откуда взялись нежно выпирающие ключицы? И щеки куда-то подевались, а глаза, наоборот, открылись, и – да, прямо сияют!

Так что теперь Катька так и питалась – в день можно потратить рубль. А еще лучше – меньше, тогда и на лак для ногтей, и на помаду, и на колготки можно накопить. Зато и в зеркало на себя теперь смотрела с удовольствием. Да и рост, оказывается, у нее никакой не большой, а очень даже средний: девчонок половина выше нее, а уж про парней-то и вообще можно не сомневаться: высоченные. Вот откуда они все такие тут взялись? А когда на первой же студенческой дискотеке среди многочисленных пригласивших ее потанцевать парней парочка оказалась заметно ниже нее (Катька это сразу видела – привыкла вычислять, не слишком ли большая разница в росте с тем, с кем она общается, не слишком ли смешно выглядит) – и немало этим не смущавшихся, она сначала изумилась, а потом решила: если человек в вузе учится, то ему есть чем гордится кроме роста. Так что и этот вопрос выбросила из головы. Наоборот, научилась расправлять плечи и избавилась от сутулости – как-то сама исчезла.

Вот бы сейчас дядя Лева с тетей Лорой на нее поглядели! Еще больше удивились, наверное. Только вот они опять переехали, еще в октябре, на Черноморское побережье – их дочке врачи рекомендовали смену климата. Звали к себе на лето, ну, посмотрим.

Катька еще покрутилась перед зеркалом окна, но уже пора было сливать картошку, да и котлеты были готовы. Скоро и девчонки пришла. За ужином рассказывали про фильм, про парней, которые к ним «кадрились» после сеанса – насилу отвязались. Не понравились, противные какие-то, липкие. Свой портрет Катька так и не решилась показать. Подумала, что лучше еще потренируется. А пока сложила его и убрала подальше в тумбочку.

***

Яна:

Яппи смотрела в зеркало. Девчонки читали – готовились к завтрашнему зачету, а она решила сделать перерыв. В принципе, в чем пойти на новогоднюю дискотеку, она уже решила – вариантов-то нет. И чем загляделась? – усмехнулась она про себя. Вот спасибо родителям за такую внешность! Миниатюрная, «фарфоровая статуэтка», как ее частенько называли: росточка маленького, тоненькая, почти прозрачная фигурка, кажется – такая хрупкая, что только дунь и улетит. А вот фигушки вам! Яппи-то знает, что прочно стоит на земле и ни в каких облаках не витает. Но иметь такую видимость очень полезно. И в транспорте не толкнут, поостерегутся, и на преподов должное впечатление оказывает. Конечно, Яппи и сама хорошо учится, голова у нее варит прекрасно. А как же иначе – разве, будь по-другому, смогла бы сама, без «блата», без рабочего стажа, прямо со школьной скамьи, как говорится, поступить в один из самых лучших вузов страны? Пусть и не на самый престижный факультет, но тем не менее!

Да и лицо – лучше не пожелаешь. Что-то японское, но в более европейском варианте. Конечно, японцы за свою ее никогда не примут, а вот все остальные постоянно спрашивают, нет ли у нее японских корней. Нет. Просто такая игра природы, и спасибо ей за это. Если внешность выбирать можно было, она и выбрала бы себе именно такую: маленькая хрупкая девочка с чуть раскосыми глазами, черными прямыми волосами, темными, почти черными глазами… Зубы вот только подкачали: от природы они у нее очень плохие – серые какие-то, а передние быстро, чуть ли не с самого детства, стали чернеть и портиться. Спасибо хорошему стоматологу, маминому другу – сделал все как надо, и никто даже и не догадывается, что ее красивые ровные белоснежные зубки не свои, а искусственные. Приходится только постоянно за ними следить, а чуть что – новые делать. Но дядя Веня говорит, что уже идут разработки: раз сделал, и можешь много лет жить спокойно.

Институт они с мамой вместе выбрали. Когда-то мама хотела, чтобы единственная дочь пошла по ее стопам: преподаватель музыки – что для женщины может быть приятнее и престижнее? Зарплата, конечно, так себе, так для зарабатывания денег женщина и не предназначена. Добыча – это обязанность мужская, а жена должна собой семью украшать, детей рожать да за домом следить. Работать так, немножко, чтобы в клушу домашнюю не превратиться, да наряды-прически было где «выгуливать», и не только в театре или на концерте, а среди своих-наших, чтобы было кому оценить и похвалить. Но мамочкины первоначальные планы провалились: хоть дочка и окончила «музыкалку», и даже могла поиграть что-нибудь под настроение, но со слухом у нее, честно говоря, было так себе. А как красиво все начиналось: девочка с флейтой! Но…нет. И «художку», как и положено девочке из интеллигентной семьи, Яппи тоже окончила, рисовать ей нравилось, и даже неплохо получалось. Но однажды в недобрый час их учитель сказал, что художницей ей не быть, мол, «Божьей искры нет», а вот рисовальщицей – вполне. Или учителем рисования. Тут уж Яппи воспротивилась: ах, не «искрит»? И не надо! И, как только в художке аттестат получила, в дальний шкаф его положила и пообещала себе торжественно, что больше никогда в жизни рисовать не станет.

Тогда мамуля стала думать. Медицина отпадает: дочка крови боится, а уж шприц увидит – передергивается вся. Переводчиком – ни за что не хочет языки зубрить. Написать по-английски напишет, что там по школьной программе положено, прочитает – тоже поймет, и на этом все. В стюардессы – там тоже язык иностранный нужен, да и не пустит она дочку, слишком опасно. Остается педагогика. В школу с Яночкиным росточком не пойдешь – никакого авторитета не будет. Значит, в дошкольное. Так Яна именно дошколят терпеть не может! Тогда так: надо высшее образование получать, а потом методистом в саду или даже РОНО работать. Тем более что на уроках школьных по профориентации делопроизводство изучала. И учительница очень ее хвалила, говорит, работа с документами – это Яночкино. Она даже печатать слепым методом научилась играючи.

Идем дальше: где лучший дошкольный факультет? Москва да Ленинград. Москва далеко, да и едут туда отовсюду, колхоз прямо. А вот Ленинград – то, что надо: поближе, город интеллигентный, красивый, с историей. Учиться там – счастье. И звучит как: «Моя дочь получает высшее образование в Ленинграде»! Или: «Окончила институт имени Герцена»! Так и решили. Конкурс, конечно, был огромный, и Яна, даже с ее отличным аттестатом, боялась, что не пройдет, но – получилось. Не зря два последних года в школе только и делала, что зубрила, учила, повторяла… А уж сколько дополнительной литературы по предметам перечитала, сколько сочинений написала, которые потом их «русичка» (спасибо ей) правила!

Какое красивое слово «абитуриент»! Я – абитуриентка: говоришь себе и даже дух захватывает. Ленинград – это отдельный восторг, не влюбиться в него невозможно. Пока мамусик гуляла или бегала по магазинам, Яппи честно учила, но иногда они, тайком от папы, давали себе возможность понаслаждаться – то в Русский музей на весь день уходили, то в Эрмитаж. Остальное – решили на потом оставить, когда студенткой станет. Если станет. Конечно, раньше они семьей ездили несколько раз на экскурсии, но что экскурсии – все бегом-бегом, и показывают не то, что ты хочешь увидеть, а что в программе. Да и как рассмотришь что-то, когда на посещение Русского музея – хорошо если два часа! А про Эрмитаж – вообще ничего и говорить. За день несколько залов только и успеешь пройти. Картину ведь можно бесконечно рассматривать: чуть встанешь по-другому – опять что-то новое открывается. А еще угадывать: вот здесь художник так краску положил, а вот здесь так смешал…

Так что ей повезло и с вузом, и с городом. И с девчонками-сокурсницами тоже. Мальчик-то у них на весь курс всего один, и тот какой-то прибабахнутый. Ну, а какой еще парень на дошкольный факультет пойдет?

На «абитуре» Яппи жила на съемной квартире вместе с мамочкой: родители ни за что не захотели отпускать ее одну, да еще и в общежитие. А раз у мамы как раз был отпуск, то она и поехала с дочкой – присмотреть, поддержать, обиходить, накормить вовремя. Хотя что там кормить-то? Яппи никогда не отличалась хорошим аппетитом, да и просто вкусом к еде – ела что дадут, только очень мало, «птичкиными» порциями, как сокрушалась мама. Просто ей неинтересно есть, скучно. Зачем тратить время на еду, когда можно почитать, погулять, да чем угодно заняться? И как можно сказать про еду: я люблю то-то и то-то? Любить можно, например, фильм, песню какую-то, а не котлету или яблоко. Мама, когда дочь малышкой была, переживала, что та мало ест, что маленькая да худенькая, пыталась всеми правдами и неправдами впихнуть в нее еды побольше да пополезнее, изобрести какое-то блюдо, которое вдруг заинтересовало бы ребенка, купить что-то повкуснее, даже по врачам ее водила – все напрасно. Врачи объявляли, что ребенок абсолютно здоров, прописывали то порошки, то микстуры, от которых не было никакого толку. Пока один пожилой профессор не сказал, чтобы отстали от ребенка и предоставили ей наконец право есть столько, сколько ей самой нужно. Пусть съедает по чуть-чуть, но регулярно. И вообще, он добавил, ни один здоровый ребенок не умрет с голоду, если у него есть еда. А еще посоветовал накладывать в тарелку маленькую порцию, третью или даже четвертую часть обычной.

Мама послушалась и убедилась, что дочка, когда ненавистный суп наливаешь в тарелку на донышко – сама возьмет ложку и съест с удовольствием. И с остальным так же – на целую котлету смотрит, как на врага, а половинку дашь – лопает, и еще как! На повторной консультации, когда мама взволнованно попросила профессора объяснить такой феномен, то только улыбнулся:

– Смотрите, какая она у вас маленькая. Она просто боится такого количества еды. А небольшая порция не пугает ее. Не волнуйтесь, что не наестся – тогда просто добавку попросит.

Так и стали делать. Когда Яппи в детский сад пошла, мама заранее предупредила воспитателей и нянь о такой особенности дочки. Правда, в первый же завтрак те решили сделать по-своему: положили полную тарелку каши. И уговорили съесть всю, мол, детки-то едят. За что тут же и поплатились: Яну вырвало этой кашей обратно в тарелку. Взрослые испугались, решили, ребенок заболел, вызвали медсестру. Та посмотрела девочку, ничего особенного не увидела. Позвонила маме узнать, как себя чувствовал ребенок дома. Та тут же прибежала – благо занятия в музыкальной школе позже начинались. Мигом оценила обстановку, отозвала няню с воспитательницей в раздевалку и что-то там стала говорить. О! Мамуля могла своим нежным тихим голоском убедить кого угодно в чем угодно! Няня с воспитательницей вернулись в группу разве что хвостиками не виляя, и больше никогда Яну едой не «доставали».

Да, в детстве Яппи была Яной, Яниной, Яночкой. Но со временем, когда стало понятно, что ее рост так и будет всегда миниатюрным, ей стали надоедать сравнением с Яниной Жеймо. И восхищались ролью той в «Золушке». Смотрела Яппи эту сказку. И фильм дурацкий, и Золушка – полная идиотка. Надо же – попала на королевский бал, нарядили ее принцессой, так она песенку глупейшую поет про нелепого жука, и хороводы пляшет! Принц, конечно, обалдел от такого нестандарта, вот и ходил за ней – игрушку себе нашел. А эта дурында, мало того, что туфлю умудрилась потерять, так еще и на сестрину ногу помогла ее надеть! В общем, и Янину Жеймо, и заодно свое имя Яппи возненавидела. Даже заявила родителям, что поменяет его, как только исполнится 18 лет. Но тут папа взмолился, чтобы она этого не делала: назвал ее Яниной в честь своей любимой мамы, рано умершей. Ладно, Янка согласилась – пусть в паспорте так будет. Но звать ее будут…да вот хоть так, как в классе кличут за разрез глаз и черные волосы с глазами – Японкой. Японку потом сократила до Яппи – стильно, коротко, необычно. И теперь всем так и представлялась. А на недоуменные расспросы просто ничего не отвечала – Яппи, и все!

И еще в детстве Янка была уверена, что у всех людей есть хвостики, просто у многих они не видны. Но она ясно понимала: вот человек хвостиком виляет – хочет подружиться, или чувствует себя виноватым, или просто радуется. А вот хвостик поджал – испугался. У самой-то Янки хвост был очень даже виден, даже не хвост – хвостище: ее Коса. Коса чувствовала все Янкины эмоции: когда Янка злилась – Коса дергалась, как кошачий хвост, когда пугалась – поджималась и старалась вжаться между лопатками, когда радовалась – так и норовила раскачиваться из стороны в сторону. Мама смеялась, говорила, что это детские фантазии, что ничего не видно, но Янка-то все это ясно чувствовала! Коса была всегда, и всегда она была ниже пояса. Янка росла – и Коса росла. А потом Янка почти перестала расти, а Коса продолжала. И выросла такой, что при ходьбе, если ее не подвязать, била сначала по попе, а потом уже и под коленками. А если косу распустить, то волосы спускались намного ниже коленок. Коса всегда ужасно мешала – вечно за что-то цеплялась, а у мальчишек во все школьные годы было любимое развлечение – подкрасться, дернуть за ленту, которой приходилось подвязывать Косу, и смотреть, докуда она достанет. Во время купания приходилось обматывать Косу вокруг шеи, и еще лентой перехватывать, иначе не поплаваешь. А уж сушиться потом! Мучение! Сидишь рядом с мамой на покрывале, как болванчик, вокруг распущенные волосы все место занимают, и сама будто в шатре – жарко! Да еще и люди вокруг вечно ахают, разглядывают, вот, мол, девочка маленькая, а какие волосы длинные и густые… Сколько раз Янка просила стрижку ей сделать, ну хоть немного обрезать, папа ни за что не разрешал. Сказал: до окончания школы – никаких стрижек!

Зато на другой же день после вручения аттестатов Янка отправилась в парикмахерскую. Не тут-то было! Все парикмахерши сбежались: восхищались волосами, их густотой да длиной, возмущались Янкиным решением отрезать Косу. Велели маму привести. Янка паспорт показала, что не малышка неразумная, а вполне взрослый человек – ни за что не стали резать! И во второй парикмахерской повторилось то же самое, и в третьей.

– Ладно, – решила Яппи, – без вас обойдусь.

Пришла домой, расстелила на полу перед трюмо простыню и взяла большие кухонные ножницы. Распустила Косу. Волосы опустились ниже колен, обняли ее всю… Они были как только что срезанная трава – еще живые, прохладные, но уже какие-то вялые. Коса чувствовала, что ее сейчас отрежут, и грустила. Янка остановилась, ей вдруг стало жалко резать волосы. Но тут же почувствовала, как от них становится жарко, представила, что завтра пойдет купаться, и они не будут мешать, и решительно захватила в кулак первую прядь. Она отрезала прядь, укладывала ее в ряд на простыне, бралась за следующую… уже и руки устали, а она все резала, и резала, и резала – уже не заботясь, чтобы волосы получались одинаковой длины, стараясь только побыстрей закончить и наконец опустить руки. И к тому же почему-то начала сильно кружиться голова. Когда на простыню легла последняя прядь, у Яппи осталось только одно чувство – облегчение. Она намеренно не смотрела в зеркало – было страшновато. Убрала ножницы; собрала и выровняла пряди. Лежащие отдельно, они не выглядели такими уж длинными, и вообще казалось, что их не так-то и много. Взяла ленты и перехватила волосы в нескольких местах. Так они совсем не производили никакого впечатления, и Яппи почему-то от этого очень расстроилась. Завернула жгут из бывшей Косы в какую-то газету, вытряхнула и положила в стирку простыню… Наконец, решилась и подошла к зеркалу. Волосы теперь шапкой стояли вокруг головы, торчали неровными прядями, но даже несмотря на это, результат ей понравился. Лицо стало взрослее и вместе с тем нежнее. Теперь из зеркала на нее смотрела уж точно не девочка-школьница, а милая юная девушка.

Тут в двери повернулся ключ – пришла с работы мамуля. Яппи вышла в прихожую. Мама начала что-то говорить, но Яппи перебила ее:

– Мам! Посмотри на меня.

Мама взглянула и замерла.

– Все-таки подстриглась, – вздохнула она. И вдруг удивилась:

– Подожди, Яночка! А почему так неровно? Или это специально так, стрижка такая, что ли?

– Да нет, мамуля! Просто пришлось самой стричь, в парикмахерских не стали, – и Яппи рассказала про сегодняшние мытарства.

– Ладно, отрезала косу, так отрезала. Вот только надо теперь стрижку твою в нормальный вид привести. Позвоню-ка я тете Свете.

Мама тут же набрала тети-Светин номер. Та, к счастью, тоже уже оказалась дома, долго причитала в трубку насчет загубленной косы, и сказала, чтобы Яна немедленно шла к ней. Ловкие тети-Светины руки сделали настоящее чудо: она не просто подравняла волосы, а сделала модную стрижку с челкой, с приподнятым затылком. Теперь девушка, смотревшая на Яппи из зеркала, оказалась не только юной и симпатичной, но к тому же и стильной.

– Ой, тетя Света, вы просто волшебница! – восхитилась Яппи.

– Могём кое-что, – засмеялась та. – Да с твоими волосами работать приятно. Богатый волос, хороший. Ты не стригись больше ни у кого – испортят. Только ко мне ходи, поняла?

– С удовольствием! Такую красотку из меня сделали! Спасибо вам огромное!

Когда Яппи вернулась, папа был уже дома. Мамуля, видимо, успела его подготовить и правильно настроить, так что он даже и не ворчал. Наоборот, с интересом рассмотрев дочку со всех сторон, признал, что ей так больше идет.

– Мам, только у меня почему-то все время кружится голова, – пожаловалась Яппи. – И такое чувство, что это не голова, а воздушный шарик, и он вот-вот улетит в небо, и меня унесет.

– Да все понятно, – улыбнулась мама. – Коса-то тяжелая была, а теперь тебе от легкости так кажется. Привыкнешь постепенно.

Поэтому поступать приехала уже не малышка Яночка, а вполне себе Яппи. Девчонки-абитуриентки, которые жили в общаге, быстро перезнакомились и даже сдружились, так что когда какая-то из них получала на экзамене двойку и «вылетала», то ее было кому обнять, посочувствовать и даже поплакать вместе. Яппи тоже познакомилась с двумя приятными девчонками, но на второй же экзамен они не появились – «вылетели» сразу после сочинения. Это ей сказала смешная рыженькая Тома – она, кажется, знала все и про всех. У нее был легкий характер: на все смотрела с неиссякаемым оптимизмом и прямо-таки заражала уверенностью и весельем. С Томой они ходили в знаменитую пышечную на Желябова после каждого экзамена, вроде как даже подружились, и Яппи очень надеялась, что они обе поступят – тогда можно было бы поселиться в одной комнате. Но когда вывесили списки поступивших, Томы в них не оказалось.

– Что ж, придется годик поработать, а уж на следующий точно поступлю, – заявила она в ответ на Яппины попытки сказать какие-то утешительные слова.

А у Яппи началась другая жизнь: с триумфом вернулись домой, беззаботно пролетел август, а перед первым сентября опять с мамой поехали – пришлось взять много вещей, да и мама хотела удостовериться, что все в порядке. Собеседование, устройство в общежитие… Соседки по комнате и ей, и мамуле понравились. Катя была, как и Яппи, сразу после школы, а Наташа уже успела закончить педагогическое училище, и даже с красным дипломом, что и дало ей большие преимущества при поступлении.

Первого сентября был праздник посвящения в студенты. Вроде всё, как в школе – и торжественная линейка, и концерт – но вокруг вполне осмысленные лица, никаких бантиков и букетов, и никаких волнующихся родственников. А самое главное – атмосфера. Все вокруг – взрослые: никто не бегает, не толкается, не орет, мальчики (их довольно много оказалось, наверное, «физики», «химики», да «физкультурники») в дверь пропускают, преподаватели на «вы» обращаются.

После праздника прошло собрание группы. Оказалось, у них первые курсы будет куратор (какое солидное слово!) – милая пожилая женщина. Она сказала, что сегодня им нужно выбрать «тройку»: старосту, профорга и комсорга, и рассказала, зачем они все нужны. Девчонки сидели озадаченные. Вдруг встала самая красивая девочка из их группы, да и, наверное, изо всего курса. Яппи заметила ее еще на абитуре, а всезнающая Томка сказала, что ее зовут Илона, что поступает сюда она уже во второй раз, и что приехала аж из Анапы.

– Девчонки, – сказала Илона, – у меня есть предложение. Ведь чтобы кого-то куда-то выбирать, надо сначала познакомиться. Давайте, мы все по очереди будем рассказывать немного о себе: как зовут, откуда приехали, вообще говорить то, что сами захотите. И чтобы быстрее сдружиться, предлагаю вот что: может, кто-то хочет, чтобы его как-то определенно называли, как ему привычнее. Вот начну с себя. Я – Илона Дудкина, – она улыбнулась, – смешно звучит, правда? В школе, конечно, меня дразнили Дудкой, Илюшей и Ильюхой. Так что я терпеть не могу никаких сокращений от моего имени и прошу называть меня всегда только Илоной или Илонкой. Школу окончила в прошлом году. А приехала я из Анапы. Так получилось, что у моей лучшей школьной подруги в Ленинграде дальние родственники, мы и поехали с ней поступать. Она поступила, а я не прошла по конкурсу. Поэтому устроилась здесь на работу, а вот теперь поступила.

Она еще раз улыбнулась и села. Куратор, а за ней и вся группа, немного похлопали. Потом все по очереди стали рассказывать о себе. Идея с именами всем очень понравилась. Одна девчонка, например, просила называть ее Котя – ее так звали в школе, и ей нравится, а другая, Аня, сказала, что она в детстве очень любила сказку о Златовласке и мечтает, чтобы ее звали Златовлаской. При этом ее волосы были обычного темно-русого цвета. Все, конечно, обалдели от такого заявления, а кто-то даже и похихикал. Кстати, они потом пытались ее так называть, но быстро сократили до Златы, Анька не возражала.

Так что Яппину историю с Яниной Жеймо все уже приняли с пониманием. А когда она спросила, на кого она похожа, все в один голос сказали:

– На японку!

– Вот так и зовите, а чтобы не выглядело странно, то – Яппи. А кто Яной назовет, или даже Яночкой, покусаю! – Яппи сделала зверскую гримасу.

Народ засмеялся и тоже немножко похлопал.

Старостой вызвалась быть самая старшая девушка, Ирина. Она окончила педучилище, проработала уже три года в детском садике.

– Я была старостой и в школе, и в училище. И я очень ответственная и аккуратная, ничего никогда не путаю. Так что советую выбрать меня, – она строго оглядела группу.

Никто и не возражал. Возиться с журналом посещений, узнавать и сообщать всем об изменениях в расписании – скукота! Отлично, что нашелся человек, добровольно согласившийся взвалить на себя эту обузу.

С профоргом тоже быстро решилось – неприметная Валя сказала, что ее старшая сестра учится здесь же на четвертом курсе, и она профорг группы, так что Валя знает по ее рассказам, что это за нагрузка, и готова взять ее. Конечно, опять никто не возражал.

А когда дело дошло до выборов комсорга, встала Яппина соседка по комнате Наташа (впрочем, она просила называть ее как в семье – Тата) и предложила выбрать Илону, потому что та инициативная, смелая и нестандартно мыслящая – во как! Народ одобрительно захлопал и заулыбался.

Так что с выборами быстро закончили, а так как куратор сказала, что на сегодня в расписании у них занятий никаких нет, то все дружно пошли закреплять знакомство – пить кофе с пирожными на Невском.

***

Наташа:

Наташа повернулась к зеркалу другим боком и снова вздохнула. Хорошо, что девчонок нет, а то опять принялись бы утешать и уверять, что у нее прекрасная фигура. Да кто б спорил, прекрасная, вот только грудь! – вернее, ее почти абсолютное отсутствие. Нулевой размер, без лупы не разглядишь. В почти двадцать лет! Она в который раз вспомнила гадкий анекдот про «прыщики», который надо зеленкой смазывать, а не бюстгальтеры на них покупать, и сморщилась.

Япику вчера на вахту позвонила мама, сказала, что передала посылку с какими-то знакомыми, так что Яппи поехала передачку забирать.

Катька сидит в библиотеке, готовится к завтрашнему зачету по «Истории КПСС». Вернее, их готовит. Историю КПСС у них ведет проректор со смешной фамилией Лейкин. Весь поток в него влюблен: под сорок лет, подтянутый, симпатичный, обаятельный, одет в отлично сидящий костюм и безукоризненно подобранные рубашку с галстуком. А уж скучнейший свой предмет читал так, что хотелось его слушать и слушать – бесконечно! Так вот он сразу предупредил, что в первую сессию по его предмету будет пока только зачет, и, что если кто хочет получить «автомат» – должен посещать все лекции и семинары, активно работать и иметь конспекты первоисточников, список которых тут же и продиктовал. И какое счастье, что у них есть Валюшка с ее старшей сестрой, учащейся на четвертом курсе! Сестра предупредила, что Лейкин – вовсе не такой милашка, как кажется, и что зачет у него можно получить действительно только соблюдая эти условия. Иначе замучает так, что мало не покажется. Непременно нужно посещать все его занятия, особенно семинары – пусть хоть температура сорок – приди! И на семинарах отвечай, сама вызывайся хоть иногда – он любит, когда проявляют инициативу. «Плюсики» зарабатывай. И конспекты – обязательно, да чтобы аккуратные, четкие, желательно с подчеркиваниями разными, чтобы видно, что человек не просто тупо переписал, а работал! – наставляла она Валюшку. Все эти премудрости Валюшка сразу доносила до сведения своей группы. И еще сестра научила их схитрить – пусть три-четыре человека скооперируются и конспектируют по очереди, а остальные переписывают, но так, чтобы не понятно было, что переписали. У них своя система была: У Катьки почерк с наклоном влево (в детстве была левшой, потом переучили, но в наклоне «левшество» все равно проявлялось), Япик подчеркивала некоторые слова и фразы красной пастой, а она, Натка, писала каждую фразу с красной строки. Просмотришь бегло – кажется, что конспекты совершенно разные.

Занятия они не пропускали, на семинарах «плюсиков» достаточно зарабатывали (так что Лейкин даже удивлялся, какая активная группа), конспекты все есть, сейчас Катя последний допишет, а они с Яппи вечером перекатают. «Автомат», считай, у них в кармане. Этот зачет – последний, до экзаменов можно немного расслабиться, уж Новый год-то встретить спокойно – точно! И вот ведь везение еще: Катька недавно столкнулась в их студгородке со своим знакомым – мальчиком из параллельного класса. Оказалось, он учится в ЛЭТИ и живет в «пятерке», которая окна в окна с их корпусом. Мало того, этот Катькин знакомый играет на гитаре, и уже успел зарекомендовать себя настолько, что попал в ВИА студгородка. От радости встречи и от широкой души подарил Катьке три билета не новогоднюю межвузовскую дискотеку. Дискотеки эти славились не только на весь студгородок, но и на вузы, общежития которых были здесь расположены. Попасть туда было поголовной студенческой мечтой, но уж зеленым-то первокурсникам никак не светило, так что им, получившим заветные билетики, все завидовали. Приходили даже девчонки со старших курсов, просили продать им билеты чуть ли не за любую цену. Конечно же, они всем отказали. Еще чего! Самим хочется.

Дискотека завтра. С нарядами они уже определились. Яппи вообще на днях заявила, что ей все равно, в чем идти, но потом все-таки вытащила из чемодана черные струящиеся широкие брюки и золотистую маечку на тонких бретелях. А Катька сказала, что у нее ничего нет, кроме финского брючного костюма. Костюм, конечно, финский, и фасон Катьке идет – приталенный пиджачок, расклешенные брюки, но он кримпленовый. Какая хоть немного уважающая себя девушка наденет сейчас кримпленовый костюм!

Спасибо Таткиной маме. Мама работала в школе учителем литературы и русского, но дело не в этом, а в том, что она – гениальная портниха. Возьмет какую-то тряпочку, повертит, поколдует над швейной машинкой – и готово дело: юбка, брюки, блузка, да такие, что та, кому это предназначено, становится в мамином наряде настоящей красавицей, а любая фигура преображается в безупречную. Поэтому маму постоянно просили что-нибудь сшить. Она старалась не отказывать, если только была возможность – работа в школе отнимала много сил и времени. Но подработка была нужна: с тех пор, как умер папа, маме приходилось обеспечивать себя и дочку. Конечно, Ната помогала ей, сколько могла – делала простые операции: петли сделать, швы на оверлоке обметать. Да, у них был даже оверлок – одна из маминых клиенток, восхищенная свадебным платьем для дочки, умудрилась достать списанный в ателье, и подарила маме.

Папа умер, когда Наташа была в пятом классе. Инфаркт. А больше у них с мамой никого не было – никаких бабушек-тетушек и прочих родственников. Во время войны мама и папа были подростками и потеряли все свои семьи – кто на войне погиб, кто в оккупации. Попали оба в детдома. Оба сначала закончили педучилища, после заочно пединституты. Только папа преподавал математику и физику, потом стал завучем, а потом – и директором школы, а мама так и работала учителем. Работали в одной школе, там и познакомились. Поженились. Оба, детдомовские, мечтали иметь большую семью, чтобы было много детей. Но не получалось. Дочка родилась, когда им было уже по тридцать лет и когда начали терять надежду. Как они радовались! Хотели еще родить, вот бы сыночка – мечтали, но не случилось. Так и была Наташа единственным ребенком. Ее, понятно, очень любили, особенно папа. Называл – Тата, Татуська моя, и, мама рассказывала, лет до трех носил на прогулках исключительно на руках. Никаких колясок не признавал, боялся, что в коляске трясет… Татка его хорошо помнила. Боль утраты не стиралась с годами ни у нее, ни у мамы, только они научились эту боль прятать. Поэтому на собрании группы первого сентября Наталья и попросила ее звать Татой – пусть хоть кто-нибудь в целом мире ее так называет. Мама не могла, до сих пор слезы наворачивались у нее на глаза, когда она пыталась звать дочку так.

Натка хотела быть учителем, как мама и папа, только она задумала сразу в институт поступать, их, областной. После папиной смерти решила: надо учиться хорошо, чтобы папе там, где он теперь, было не стыдно и не больно за любимую дочку. Постепенно все заговорили о возможности золотой медали, и Натка обрадовалась: вот получу ее – точно папу порадую! Да и в институт будет намного легче поступить. Так что Натка очень старалась, впрочем, учеба ей давалась совсем не трудно. И получила бы медаль, но… в десятом классе безумно влюбилась (хотя разве можно влюбиться «с умом»?).

Был у них в классе мальчик – симпатичный, тихонький, учился средне, в общем, совсем незаметный. Да и роста совсем маленького всегда, а фамилия, как нарочно, Зайцев. Так что звали его, естественно, Зайцем. А после какой-то школьной постановки, где Ваньке, как самому мелкому, поручили роль Зайчика, – имя «Зайчик» намертво приклеилось к нему на все оставшиеся школьные годы. Впрочем, Ванька и не возражал, да он и вообще ни с кем никогда не ссорился, и, кажется, обижаться-то не умел. Зайчик – так Зайчик. Натка на него никогда и внимания не обращала – так, вертится какой-то малой под ногами, – а в девятом классе немного изменила свое мнение.

Она тогда с утра чувствовала себя неважно, но решила все-таки пойти в школу: предстояла четвертная контрольная, первая в году, не хотела пропускать. Пойти-то пошла, и даже контрошу на автомате написала, да перед третьим уроком, физкультурой, почувствовала себя настолько плохо, что решила отпроситься у физрука. Перед глазами уже все плыло, губы еле двигались, и даже ноги как-то противно тряслись. Физрук посмотрел на нее:

– Да ты больная совсем! Какая тебе физкультура! Иди-ка в медкабинет!

Наташка поплелась туда. Там их добрейшая медсестра Таньванна немедленно раскудахталась, принялась расспрашивать, мерять температуру, смотреть горло, слушать. Оказалось, у нее хорошенькая такая простуда, и поднялась температура. Так что всю физру она пролежала на диванчике в медкабинете, напоенная лекарствами. А когда урок закончился, заглянула классная, предупрежденная физруком, узнать, что с ней. Таньванна сказала, что Наташа заболела и хорошо бы отправить ее домой.

– Таблетку-то я ей дала, но все равно надо лежать в тепле и покое и нормально лечиться, – объяснила она.

Классная позвонила маме (Натка училась не в маминой школе, так решили когда-то родители). Мама объяснила, что освободиться сможет только к следующему уроку. Тогда классная, оглядев класс, объявила:

– Наташу надо отправить домой. Но, хоть ей сейчас и получше стало, я одну ее боюсь отпускать, мало ли что. Нужно, чтобы ее кто-то проводил до дому и дождался ее маму.

Вдруг Зайчик поднял руку:

– Я живу в соседнем доме и могу проводить, – сказал он. И сказал так спокойно и уверенно, что ни у кого даже сомнения не возникло, только Натка сквозь температурный туман подумала про себя:

– Да уж, провожатый! А вот если я, например, упаду на улице, что он делать-то будет? Ну, тогда и не падай, а иди, – посоветовала она себе.

Зайчик решительно забрал ее портфель. А Натке опять стало хуже, видимо, снова поднималась температура. И вдруг Ванька серьезно сказал:

– Наташа, обопрись на меня. Не бойся, что я маленький и не выдержу, я сильный.

У Натки, и правда, заплетались ноги. Она положила руку на Ванькино плечо. Оно оказалось неожиданно крепким, и идти действительно стало полегче. Хорошо, хоть их дома были совсем недалеко. А дома Ванька вдруг наклонился и стал стаскивать валенки с ее ног.

– Вань, да что ты, я сама, – вяло попыталась возразить Натка.

– Да ладно, что мне, трудно, что ли, – хмыкнул тот. – Иди ложись давай. А я пойду чайник поставлю, чаю тебе сделаю. Можно? – вдруг спохватился он.

– Конечно, – Натка сглотнула. – Пить очень хочется. Сахар и чай на столе, а в холодильнике лимон есть. И себе тоже сделай. И, если хочешь, возьми чего-нибудь поесть.

Она рухнула на диван в большой комнате и сразу провалилась в сон. Только помнила еще, как Ванька поил ее жутко сладким чаем, ложек пять сахару в чашку вбухал, наверное. Потом так же сквозь сон услышала, как пришла мама, трогала ее лоб прохладными губами…

Она проспала до самого вечера, когда мама разбудила ее, чтобы померить температуру и дать какие-то лекарства. Встала в туалет, потом снова легла. Мама принесла бульон в пиале и чай. Села рядом.