Под крылом чёрного ворона

Размер шрифта: 13

Сибирский приключенческий роман

Глава 1
Выстрел в спину

– Теплая волна воздуха успокаивает вас. Вы оставили у порога свои переживания и входите в дом, в свою комнату, в которой вы росли с детства. – Слова спокойные, растягиваются, как время ожидания. – Стираете пыль с книги, оставленной вами на письменном столе, и открываете ее.

Удивление, выразившееся вертикальными морщинками на лбу, над переносицей, и легкая улыбка на лице «спящего» Сергея Михайловича говорили о том, что этот старый учитель, до мозга костей математик и философ, с легкостью поддался чарам своего «волшебника» и «вошел» в тот мир, в котором когда-то жил. Идет по нему и все осматривает, затаив дыхание, что-то вспоминая, то улыбаясь, то грустя, совсем забыв о Михаиле. Теперь лицо «спящего» стало напряженным, он вроде бы всматривается во что-то и пытается в этом найти что-то нужное ему. И, похоже, находит, что-то шепчет про себя, читая, и пальцами правой руки переворачивает лист за листом невидимой книги.

Михаил оставил сознание Комарова наедине со своими видениями и, приблизившись к учителю на полшага, начал раскрытыми ладонями водить над его телом. Теплые волны, посланные правой ладонью Михаила, «омывают» грудную клетку, плечи, горло, лицо старика. И тут же эта рука, развернувшись наоборот, начинает считывать отражающиеся волны, идущие от органов, а левая ладонь утешает их буйность. Но не все удается ему сделать как хочется. В некоторых местах тела старика забили вулканы грязной лавы. Уловив их и поморщившись, Михаил подхватывает ладонями эту «кипящую грязь» и скидывает ее на пол. И не останавливается, все больше и больше делает круговые движения ладонями по часовой стрелке, нагревая смолу, покрывшую густой массой бронхи и легкие учителя. Разогреваясь, смола превращается в кипящую черную жижу и лавою вытекает из внутренних органов его организма и стекает в «графин», «подставленный» Михаилом.

Чувствуется, как его емкость тяжелеет от «смолы», наполняется по горлышко. «Запечатав» его крестами, Михаил открыл перед своим взором икону Святого Пантелеймона и начал молиться ему: «…Великий угодник Христов, терпимый, врач многомилостивый Пантелеймон! Умилосердись над Сергеем, грешным рабом, услышь стенание и вопль мой, умилостиви небесного, верховного Врача душ и телес наших, Христа Бога нашего, да дарует он исцеление от недуга, Сергея гнетущего…»

Перекрестившись, Михаил заново стал повторять молитву и, когда увидел Его, замер. Тонкие черты лица Пантелеймона, вдумчивый взгляд и – слово. Его Филиппов не расслышал, а только почувствовал всем своим телом, попавшим в небесную холодную волну, сковавшую льдом кожу, кости, дыхание, все тело. И подняла пена «графин» с плещущимся в нем через верх кипятком черной грязи, и лазурная молния ударила в него с руки Пантелеймона.

Засверкали в «графине» небесные светло-голубые искры, взбеленился кисель глубокими лазурными всплесками, и туман, вышедший из графина, разошелся по округе, заполонив и глаза Михаила. И сколько ни протирал он их, ничего ему не видно, только яркую золотую руку, приближающуюся к его лицу. И становится она ярче и ярче, до ломоты в глазах, и, как ни прикрывай их от слепящего света, ничто не спасает. И тело изнутри начинает нагреваться, сильно. Во рту пересохло, в глотке. И – погас свет…

Открыл глаза Михаил и ничего понять не может. Создается такое впечатление, что все его тело муравьи изнутри поедают, осы жалят. Замычал он от боли, и тут же что-то вышло из него темное, дымом черным, и ушло в пол, забрав с собой жар, с муравьями и осами.

Смотрит на свои руки Михаил – светлые, на ворсинках волос искорки светло-голубые. Поднес ближе руки к глазам и диву дивится, искры, словно ангелочки, чистят ему кожу и машут ему руками, здороваются. Присмотрелся внимательнее, а это и вовсе не ангелочки, а брызги светящиеся. Удивительно, и лучей солнечных нет, а как светятся, словно от него!

Сошла тяжесть с темени, с висков, с мыслей, яснее в голове стало, словно грязную раму оконную протерли до прозрачности, и свежесть пришла в дыхание и в сознание, будто из открытой форточки.

– Спасибо тебе, Божий посланник! Аминь! – прошептал Михаил и перекрестился. Поднялся с колен, вернулся к Сергею Михайловичу, а тот еще во сне находится. Хотел было его разбудить, да вовремя от груди его руку отдернул, из которой выглядывают и пытаются укусить его своими острыми жалами множество змей. Перекрестил их Михаил, и прижали свои головы змеи. А на ладони его в этот момент покрывало воздушное легло и обтянуло их кожу, приятно освежая ее. И заново взметнулись к рукам его змеи, но прокусить белесую ткань им не по силам, но не сдаются они и обвиваются между его пальцев. Сдавил свои ладони Михаил и вырвал их из тела Комарова, и бросил на пол, на котором они разбиваются на мелкие кусочки, как льдинки, и тают прямо на глазах.

И как много змей вылезает из норы своей – из груди старика – и бросаются на руки Михаилу, шипя и раскрыв свои пасти. А последняя – самая большая змея… Но, как ни пугает она Михаила своими размерами, длинными и острыми зубами, с которых капает яд, а он сильнее ее. Схватил гадюку за голову и вытягивает на свет божий, и она тут же начинает рассыпаться на мелкие льдинки-стеклышки, падающие на землю и исчезающие в ней.

«Фу-у-у!» – хотел было Михаил обтереть ладонью лоб, но вовремя взглянул на нее: грязная, вся в черной смоле, спадающей с пальцев тягучими сосульками. Подошел он к умывальнику и долго мыл руки, очищая их до белизны мылом. И только после этого пошел будить своего гостя.

– Сергей Михайлович, как вы себя чувствуете? Отдыхали? Прекрасно. У вас теперь все будет хорошо, Сергей Михайлович, чаю будете? Извините, меня долго не было…

Проснулся Комаров, свет в глазах его искрится, радость растягивает в стороны губы.

– Ой, Михаил, а как дышится легко! Мишенька, как заново родился! – И протирает выбритое до чистоты лицо Сергей Михайлович и смотрит на себя в зеркало. – Как будто и вправду помолодел, морщин на лбу почти нет, смотрите! И волосы потемнели, а были седыми, как снег. Правда, Мишенька? И долго я спал?

– Да… – с некоторым удивлением на лице посмотрел на своего бывшего учителя Михаил, – даже не подумал о том, чтобы на часы посмотреть.

– Ой, неужели то, что я увидел во сне, может стать явью? – то ли спросил у Михаила, то ли высказал свое предположение старик. – Это все ваш чай, Мишенька. Что за мед вы мне в него подлили?

– Гречишный. – Михаил придвинул поближе к старику стеклянную банку, наполненную темно-бурым медом.

– Неужели он так действует?

– Вы знаете, Сергей Михайлович, когда у меня бессонница, я его пью, он какой-то магической силой обладает, успокаивает и усыпляет, и сны необычные приходят.

– Вот так и со мной было, Мишенька, – прошептал дед, рассматривая банку. – Дорогой он, наверное, мне как пенсионеру уже не по карману.

– Возьмите его себе, Сергей Михайлович, у меня еще есть.

– Правда? Тогда я вам просто обязан за него заплатить, – стушевался старик.

– Вы, Сергей Михайлович, даже не сможете осознать, сколько я вам должен.

– За что? – смутился старик. – Ведь вы у меня учились архиплохо, и я вас называл фантазером. Помните? Да, да, Мишенька, именно фантазером, вы всегда на доске писали такое… Уж насколько я любитель пофантазировать, но так, как вы, выдумать новую формулу по решению задачки не смог бы. Хотя я в математике был против вас сильнее, – разулыбался Комаров. – И что не менее приятно удивляло меня, у нас с вами ответы сходились. Но, когда вы эту же задачку начинали заново решать, что меня еще больше обескураживало, вы никогда не повторяли придуманной формулы, а писали новую, и снова все сходилось. Удивительно, правда?

– Правда. – Михаил улыбнулся и посмотрел на старичка.

Да, да, наверное, так все и было. А вот он, Михаил, в школе про себя звал Сергея Михайловича Доктором Айболитом. Так он был похож на этого героя, сыгранного Олегом Ефремовым в фильме «Айболит‑66». Лицо вытянутое, щеки – впалые в подбородок, говорит с какой-то расстановкой окончаний в слове, словно восклицает их, как артист театра. Хотя все остальные его в школе называли Эйнштейном. Но лицо этого великого ученого физика Михаил не видел и поэтому его звал именно тем именем, которое сам ему дал. И сейчас, в старости, дед так и остался копией ефремовского доктора Айболита.

– Я до сих пор не могу понять, как вам удавалось решать задачи, создавая свою логику решения. И не только я, Мишенька, еще два прекраснейших учителя из других школ соглашались со мной, читая ваши ответы.

– Как так?

– А я запоминал, записывал и показывал своим коллегам.

– Вот как, – удивился Михаил. – Но в девятом классе я списывал.

– Я знаю.

– И поставили тройку.

– О-о-о, мил человек, математика…

– «Чистая математика – это такой предмет, где мы не знаем, о чем мы говорим, и не знаем, истинно ли то, что мы говорим».

– О-о, это говорил не я, Мишенька, а великий Бертран Рассел, великий английский математик. Но, – Сергей Михайлович поднял указательный палец вверх, – не буду затягивать ваше время, сударь. Извините. – Приложив ладонь к сердцу, Комаров немножко наклонил голову, прощаясь. – Но вы же в душе были литератором. О вас много хорошего говорила мне Ольга Степановна. Помните ее? Она говорила о вас как о единственном в классе ученике, который писал сочинения сам и не по учебнику анализировал произведения…

– Сергей Михайлович, не вводите меня в краску, – широко улыбнулся Михаил.

– И она была права, я с удовольствием читаю ваши статьи, – продолжал Комаров. – И причем всегда. О вас знает весь город, Мишенька, и я рад, что я что-то, надеюсь, тоже в вас вложил…

Но Михаил уже не слушал старика, а наблюдал, как у деда на переносице появилась пробирка, быстро наполнявшаяся красной жидкостью.

– Сергей Михайлович, вы извините, у меня сейчас ожидается встреча. Очень важная встреча, по работе.

– Да, да, да! – остановился Комаров и, положив свою руку на колено Михаилу, встал со стула. Укладывая в свой тощий портфель листки с формулами, которые распечатал ему из Интернета Филиппов, приложил руку к сердцу. – Извините, Мишенька, за то, что я так часто прихожу к вам и забираю и так дорогое для вас время, которого, как и мне в моей молодости, признаюсь, всегда не хватало.

Михаил вытащил из кармана раздражающий его бедро мощной вибрацией сотовый телефон и, отойдя от Комарова, приложил трубку к уху:

– Да, Инга, это Михаил.

– Миша, теперь я поняла, почему ты отказываешься искать Виктора. Потому что я выбрала не тебя, а его. И ты мне все время мстишь за это! – Женский голос был очень раздраженным. – Ты радуешься, что он пропал, да? Я поняла, это ты его толкал уйти на поиски «Золотой бабы», чтобы он погиб. Я поняла – это ты!

Михаил отключил звук у телефона, спрятал его в карман и, глубоко вздохнув, посмотрел на Сергея Михайловича, который, несмотря на свои семьдесят с чем-то лет, оставался по-молодецки подтянутым…

– Сергей…

– Ничего, ничего, Мишенька, вы уж меня простите, что я так часто к вам захожу.

– И правильно делаете, Сергей Михайлович. Благодаря вам я немного оттаиваю от этой постоянной контрольной, – нараспев проговорил Михаил и, взяв со стола забытую стариком банку с медом и засунув ее в кулек, открыл портфель Комарова и вложил в него мед.

– Ой, спасибо, спасибо вам, мой дорогой человечище… – Широкая, искренняя улыбка, открывающая сильно пожелтевшие неровные зубы старика, еще больше размягчала сердце Михаила. Он посмотрел в полуоткрытый шкаф и, вытащив из него железную банку китайского белого чая, насильно, не поддаваясь рукам деда, вложил ее в портфель Комарова.

И что-то успокоилось на сердце старика, и кожа на лице светлее стала, грусть ушла из глаз.

Когда дверь закрылась за учителем, Михаил с раздражением начал что-то искать у себя в кабинете, и именно по углам. И только посмотрев вправо, вспомнил, что он хотел найти – икону Святого Пантелеймона. Но ее не было там, а только на столе стояли иконки Христа Спасителя и Божией Матери.

«Так что же это произошло, новое видение?»

Протирая ладонями лицо, Михаил сел за стол и уперся в него локтями.

«Неужели это было правдой, Пантелеймон услышал мою просьбу и обратился к Иисусу с мольбой, чтобы тот помог старику? И, удивительно, после сна старик ни разу не кашлянул, а ведь до этого, что ни слово, то кашель. Сколько лет он курил? Пятьдесят, шестьдесят? Не меньше. На что же его легкие за эти годы похожи? И удивительно, не больше пяти минут он спал и – вдруг. Хотя нет, не пять, – взглянув на часы, невольно удивился их обладатель, – а больше часу. Интересно, никто в это время не заглядывал в кабинет?»

Раздался звонок сотового. Михаил взглянул на экран мобильника и, глубоко вздохнув, положил телефон на стол. Это снова звонила Инга Воробьева.

«Нет уж, сегодня вполне хватит ваших нападок на меня, Инночка».

Дома все валилось из рук. Тарелки так и остались лежать грязными в раковине, на столе – не убрана посуда, плов – пересолен. Оставив все как есть, пошел с кухонным полотенцем в зал. Фильмов по телевизору не было – рекламы, политические и экономические каналы забиты onlain о забастовках в Греции, о выборах президента во Франции, о разбившемся русском самолете в Индонезии… Только по одному из телеканалов шло что-то занимательное. Сотрудник МЧС говорит корреспонденту о том, что они, когда сталкиваются с проблемами в поисках людей, обращаются к экстрасенсам, однако это не всегда дает положительные результаты. Многие из них, считает офицер, не способны даже увидеть ауру стоящего рядом с ними человека.

– Да, МЧС России идет на все, чтобы спасти жизни людей. – К камере приближается лицо симпатичной рыженькой журналистки. – И, как вы слышали, в некоторых ситуациях даже прибегает к услугам экстрасенсов. Однако, признают спасатели, толку от этого мало, МЧС несут большие затраты, веря колдунам.

И снова в кадре появляется тот же сотрудник:

– Возможно, есть люди, которые в силу происходящих аномалий, в хорошем смысле, обладают какими-то способностями, – говорит он, – но не теми, к сожалению, которые нам нужны. Так, в прошлом году, когда в Тюменской области пропал вертолет, мы не смогли его найти и поэтому обратились к известным экстрасенсам Тюмени, Екатеринбурга, Москвы. К сожалению, и они не смогли нам помочь в его поиске. Там, куда указывали они, где он упал, его не находили. Не сбылись, к счастью, и их предсказания, что он взорвался, а сильный дождь, идущий в Ханты-Мансийском районе, где он пропал, погасил огонь, из-за чего посланные на его поиск вертолеты со спасателями обломков от машины не обнаружили. Как мы узнали чуть позже, Ми-8 после выхода из строя двигателя не разбился, экипаж смог посадить машину в тайге, никто из пассажиров и летчиков не пострадал. Их нашел не экстрасенс, а егерь.

Что-то еще продолжала рассказывать телезрителям журналистка, показывая отрывки разговоров бичей, говоривших о том, что экстрасенсы не смогли их даже вылечить от алкоголизма, от курения…

Михаил выключил телевизор и погрузился в раздумья. В чем-то эта журналистка и права. Таких людей, которые могут читать мысли, передвигать взглядом предметы, лечить людей, как Ванга или Матрона Московская, и предсказывать людям будущее, только единицы из миллионов. И это вовсе не экстрасенсы, а божьи люди, им ангелы Божьи помогают. И права журналистка, как много среди экстрасенсов шарлатанов.

«Неужели и я такой? – подумал Михаил. – Приходит ко мне человек со своими болями, я рукой проведу по воздуху рядом с его телом и указываю ему, где у него болит, что болит, а тот мне кивает, мол, правда. А змею вытащишь из его болезненного органа, и тому человеку легче становится. Хм, первым было Божье «слово». А значит, и со мной рядом ангел, который помогает мне убрать болезнь у человека. Хотя, – Михаил встал с дивана, – и это, наверное, мои домыслы, не больше. Ведь если бы не вспышка фотоаппарата Витьки Воробьева, то медведь, подкравшийся к нам тогда сзади на два-три метра, которого мы так и не услышали, разорвал бы нас на части. А после того как их Витька с Ингой сфотографировал в ночном лесу, о присутствии медведя они так и не узнали. Ну что-то треснуло сзади, мало ли из-за чего это могло произойти – ветка старая с дерева упала, или птица с испугу сорвалась с земли и налетела на ветку. Смеялись. А когда Виктор из салона принес эту фотографию, все рты пооткрывали – сзади них огромный черный медведь стоял».

Михаил вернулся в кухню, взял чашку с остывшим чаем и остановился у окна. Ночь, ни одной звездочки, накрыла своим крылом город, небо, облака, лежащие на крышах домов.

«Да, а ведь тогда никому и верить не хотелось, что сзади них стоял настоящий медведь. В институте ребята смеялись над ними, мол, монтаж сделан в «Фотошопе» так себе, на троечку, и глаза медвежьи неживые, сразу видно, поэтому их блестками закрыли».

С обиды Витька тогда на ящик коньяка почти со всем курсом поспорил: трое ребят из соседней группы поехали с ним на то место. А Витька спорщиком был всегда заядлым, сказал ребятам, что на том месте следы медвежьи должны остаться. Через час позвонил и кричит, что нашел то место, где тогда они останавливались в лесу, а в доказательство тому был смрадный запах. Медведь метрах в ста от того места, где фотографировались, лежал мертвым. Видно, от испуга у него разрыв сердца произошел. Целый курс тогда поехал в лес на медведя смотреть. А Инга… А что Инга, хвостом крутанула перед Михаилом и за звезду местную, Витьку Воробьева, убившего вспышкой фотоаппарата медведя, замуж выскочила. Вот такие дела…

Хотя, может, и не из-за этого она вышла за него замуж. Витька был сыном директора кирпичного завода, человека богатого и уважаемого в городе, а Мишка – сын вдовы. О Мишке много тогда лишнего говорили. С Афгана пришел, после контузии, мол, «крыша поехала» у человека. Поэтому и в институте к нему преподаватели относились с уважением, на балл оценки завышали, жалели, мол, Мишка-то, герой-афганец, награжден орденом Красной Звезды. Да, да…

Михаил прикрыл форточку, прислушался: несколько комаров все-таки успело залететь в кухню, поэтому нужно дверь быстрее прикрыть, чтобы они не отправились дальше в свое путешествие в другие комнаты.

Открыл кран, отрегулировал горячую воду и принялся мыть посуду.

«Вот кто-то же придумал это «Фейри», минута – и десять тарелок чистые, еще минута – и сковорода без жира сияет. Великий человек придумал эту мыльную жидкость, а может, и нет, а простой, незаметный человек. А я что за свои сорок пять лет придумал? Ну, закончил институт. После школы все мои друзья думали, что я в медицинский пойду, и сам так думал, но, когда в Афганистане на Панджшерской боевой операции у товарища от взрыва оторвало ногу, я так и не смог ему помочь. Хотя вроде бы остановил кровь, хлещущую из ноги, как фонтан, но Колька все равно умер. И вот именно тогда я и решил, идти только не в медицину. Да, да, нельзя идти в медицину, когда по твоей вине может умереть человек».

Рюмка выпитой водки прошла как вода, так и не задев хмелем сознания. Вторую можно было и не пить, хотя… Михаил наполнил водкой в третий раз рюмку и, перекрестившись, прошептал: «За тех, кто остался там». – И осушил ее.

Кусок масла на черном хлебе призывно распластался своей желтой массой под куском копченой колбаски. Но и этот бутерброд слюны не вызывал, есть не хотелось. Михаил отодвинул от себя блюдечко с бутербродом и глубоко вздохнул.

Да, уже на втором курсе, когда он подрабатывал в городской газете, отправился в больницу, чтобы взять интервью у терапевта… Нет-нет, у кардиолога. Да, да, у кардиолога. Но в отделении его не было, медсестра попросила подождать. Зашел к знакомому парню в одну из палат, о чем-то разговорились, Михаил невольно заметил у одного из лежащих на кровати какую-то серую тень, висевшую над ним. Так, мазнул ее глазами и о чем-то продолжал рассказывать знакомому. Но какая-то сила буквально заставила Михаила посмотреть еще раз туда же, и он испугался: тело у того человека начало пылать. Михаил поднялся, подошел поближе к кровати больного и увидел, что под грудью этого мужчины накалилось до красна, как сильно разогретое железо, сердце.

Вместо того чтобы вызвать медсестру, он потянулся руками к этому пылающему органу, взял откуда-то появившийся перед глазами снег и стал струшивать его на горящее в огне сердце. Оно зашипело и стало прямо на глазах остывать. Михаил завороженно, не спуская с сердца глаз, продолжал струшивать и струшивать кем-то поднесенную к нему новую порцию снега, и сердце остывало, принимая нормальный вид, и начало все сильнее и сильнее вздрагивать, а потом заработало, так спокойно, как будто шар, наполовину наполненный водой. То в одну сторону она ушла, то в другую. Тогда он сразу так и не понял, что произошло с этим человеком.

…Очнулся в кабинете врача. Перед ним сидел полный мужчина, подозрительно смотревший на него.

– Ой, извините, – пришел в себя Михаил, – и начал подниматься с кушетки.

– Вы ко мне же пришли? – видно, не в первый раз задавал ему этот вопрос врач.

– К кардиологу Александру Ивановичу Осипову.

– А, да-да, он мне об этом говорил. Вы подождите здесь, он сейчас придет. Может, вам холодной воды, чаю дать попить? – Врач, упершись руками на стол, приблизил к нему свое лицо и всматривался в глаза Михаила.

– Лучше воды, – прошептал Михаил, не сводя глаз с врача.

Дверь тут же открылась, и в кабинет зашел пожилой, худощавый мужчина. Он был высокого роста. Наклонился перед корреспондентом и, не отрываясь от его глаз, покачав головой, спросил:

– Как же вам, молодой человек, удалось это сделать?

– Извините, я корреспондент из городской газеты «Норд» Михаил Филиппов. Я с вами договаривался об интервью, скоро наступит невыносимая жара, и как переносить ее сердечникам, гипертоникам.

– Да, да, помню, – всматриваясь в Михаила, прошептал доктор. – Что вы увидели у Позднякова, когда к нему пошли?

– Кого? – невольно смутился Михаил. – А, у того, что лежал в палате?

– Да, да, – кивнул второй врач.

И только сейчас поняв, что им нужно от него, Михаил начал быстро отвечать:

– Как что? Я даже сам не пойму, Александр Иванович. Мне показалось, что человек загорелся, я к нему, а он не горит, а сердце у него так сильно накалилось, набухло и двигаться перестало, ну, я и начал его тушить.

– Чем?

– Снегом.

– А где же вы его взяли? – с удивлением посмотрел на Михаила пожилой врач, сидевший за столом.

– Так кто-то мне его поднес, – упершись спиной в стену, прошептал Михаил.

– Стоп, стоп. – Александр Иванович остановил своего коллегу, врача, насыпавшего в стакан с водой какой-то порошок и протянувшего его Михаилу. – Он здоров.

Михаил вопросительно посмотрел на обоих врачей.

– И давно вы так можете? – продолжил свой расспрос Александр Иванович.

– Я? Вы о чем, Александр Иванович?

– Вот так лечить людей?

– А я что, я, честно говоря, даже не понял, как это у меня получилось, – развел руки Михаил, не зная, что сказать.

– Мишенька, у этого человека произошел за неделю второй микроинфаркт миокарда. Понимаете?

– Нет.

– Ну вот, как вы видели, у человека сердце пылало. И вы что сделали, остужали его, сыпля на пылающее сердце снег?

– Александр Иванович. – Михаил встал, но доктор тут же взяв его за плечи, усадил назад.

– Успокойтесь. – И, положив пальцы на запястье правой руки Михаила, стал к чему-то прислушиваться. – Пульс нормальный у вас, Мишенька. Нормальный, просто я впервые вижу такого, как вы, человека. Давайте зеленого чая попьем, и я вам все расскажу, все-все, вы только не торопитесь уходить от нас. – И, кивнув своему коллеге, попросив его заняться чаем, улыбнулся корреспонденту. – Инфаркт миокарда – это одна из клинических форм ишемической болезни сердца, протекающая с развитием ишемического некроза участка миокарда, из-за недостаточности его кровоснабжения. То есть это сердечный приступ. Понимаете?

– Все, все, извините, доктор, я все это, что вы сказали, уже давно знаю. Фу, просто какой-то непонятный туман наконец-то сошел с мозга. Честное слово, даже не знаю, что со мной в тот момент произошло, – начал торопливо рассказывать Михаил. – Сначала около того человека увидел темную тень, понимаете? Словно кто-то невидимый стоял над ним. И, главное, эта тень напоминала человеческую вроде бы, ну что-то такое. Потом еще раз посмотрел, а тени нет, а вот человек, лежащий на кровати, начинает воспламеняться. Вот я и вскочил и побежал к нему и почему-то стал тушить его сердце снегом.

– Вы знаете, Мишенька, у того человека недавно погиб сын. Разбился на машине, осталось двое внучат, жена сына, которая еще находится в декрете. Понимаете? К счастью, этот дедушка, которого вы спасали, еще работает и хорошо зарабатывает, чтобы поддерживать семью погибшего сына. Но, инфаркт, а сейчас второй…

– Вы хотите сказать, что той тенью был его сын? – удивился Михаил.

– Может, и так, – присел рядом с ним доктор, – а может, и нет. Вчера хотел отказать вам, поступило шесть человек, и не менее тяжелых, чем Поздняков. А отказаться от встречи с вами почему-то не смог. Вот что удивительно!

– И что теперь?

– Не знаю, выходит, есть такие силы, которые спасли Позднякова. Выходит…

О чем они еще тогда говорили с доктором, Михаил уже не помнил, но то, что Михаил Филиппов каким-то волшебством смог «спасти» человека от инфаркта, по небольшому городу Югорску разлетелось мгновенно. Это больные из палаты слухи распустили, рассказав женам, детям о произошедшей на их глазах истории. А к концу лета, когда Михаил закончил практику в газете и вернулся в свой университет в Екатеринбург, то и там произошло с ним что-то вроде этого. Только не в больнице, а на трамвайной остановке. Он там встретил свою старую знакомую, Зину, студентку с юридического факультета, и рассказал ей о том, как провел каникулы. И вдруг услышал сзади себя громкий женский голос:

– Забери меня с собой!

Михаил резко обернулся – и замер. Совсем юная блондинка в черном шарфе, накинутом на голову, в черном платье, широко открытыми глазами смотрела куда-то вверх и кричала, словно пытаясь кого-то невидимого в небе остановить.

– Я не хочу жить без тебя! – И бросилась под идущий к их остановке трамвай. Но Михаил в одно мгновение удержал и притянул ее обессиленное тело к себе, которое уже находилось в бессознательном состоянии и повисло на его руке…

И тут же кто-то помог поддержать ему ее обвисшее тело.

– Я врач, отпустите девушку, – сказал человек в военной форме и, приподняв ее, уложил тело юной женщины на скамейку.

– Ну, ты даешь, – обняла его руку Зина. – Миша, а как ты почувствовал, что она сейчас бросится под трамвай?

– Как, как? – удивился Михаил. – Она же кричала.

– Ты чего? Она стояла тише мышки, это мы с тобой горланили на всю остановку.

– Правда? – смутился Михаил. – Она меня просто толкнула в спину, и я невольно ее схватил, думал, споткнулась и падает на рельсы.

– А-а, вот как, – успокоилась Зина. – А это правда, что тебя ранили в Афганистане в голову?

– При чем тут это? – глянул в зеленые Зинкины озера Михаил.

– А-а, так кто-то сказал мне. Ты же десантником там был?

– Где?

– Ну, в Афганистане.

– А ты хочешь за героя выйти замуж? – отвел в сторону любопытство курносой «шоколадки» Михаил.

Зинка смутилась и, широко улыбнувшись ему в ответ, стукнула своим маленьким кулачком Михаила в грудь:

– А я и не против! Делай предложение!

– А десантники по-другому и не могут, чуть что, грудью на пулемет. А у тебя пули еще остались? – И, обняв Зинку, прижал ее к себе. Навсегда, получается.

Правда, об этом узнал он через несколько лет, когда решился ей сделать предложение. Именно решился…

Придвинув поближе к себе недопитую бутылку водки, Михаил посмотрел сквозь нее.

– Ну, а что делать? Что? Допить тебя и лечь спать или…

Резкий телефонный звонок мобильника его не испугал, Михаил словно ждал его. Номер был незнакомым.

– Михаил Филиппов, слушаю вас, – представился он в трубку.

– Привет, Миша, это отец Виктора Воробьева.

– А, добрый вечер, извините, Виктор Николаевич, – встал со стула Михаил.

– Это ты извини, что так поздно звоню. Миша, нам нужно с тобой встретиться, поговорить.

– Хорошо, я не против, Виктор Николаевич. Когда, завтра? Утром, днем или вечером?

– Давай сейчас, – перебил его старший Воробьев. – Очень нужно именно сейчас с тобой поговорить.

– О Викторе? – спросил Михаил. – Да, но я выпивши, я…

– Да я уже подъехал, сейчас поднимусь, встречай. Да, а можно я с Ингой к тебе зайду?

– Нет, нет, нет, – затараторил в трубку Михаил. – Зина с детьми уехала в отпуск, я тоже скоро уезжаю за ней, через, ну… то есть к ней, и у меня здесь, в квартире, такой бардак…

Но Михаил говорил уже гудкам, барабанной дробью стучащим своими невидимыми палками ему в ухо.

Виктор Николаевич Воробьев был уважаемым человеком в городе. Лет пять назад его, директора кирпичного завода, избрали депутатом городской Думы, а недавно, после выборной кампании, стал главой города. Но для Михаила он так и оставался отцом своего старейшего друга Витьки Воробьева, с которым они жили не только в одном дворе, учились в одном классе, но и влюбились в единственную в их доме девчонку.

Удивительно, но Инга, всегда цветущая, немножко пышная женщина, сейчас была темнее тучи и сильно исхудавшая. Ее почти не узнать. Пропустив гостей вперед, Михаил подал руку Виктору Николаевичу, крупному мужчине, который своей огромной горячей ладонью, вместо того чтобы пожать руку, приобнял его.

– Заходите, Виктор Николаевич.

– Да, да, спасибо, мы по делу к тебе.

Михаил пригласил гостей в зал.

– Сейчас вас чаем угощу с медом.

– Это хорошо, – согласился старший Воробьев, – мы с Ингой к тебе не на пять минут, разговор сердечный.

– Да, да…

…Виктор Николаевич, как и Инга, к чаю так и не притронулся. В принципе, как и Михаил. История, которая произошла с сыном Воробьева, была никому непонятной.

– Ведь я его никогда не принуждал бросить свое хобби, – стукая своим кулачищем по ладони, продолжал говорить мэр. – Взрослый мужик, отец двоих сыновей, а в душе, ну, ребенок! Только что-то новое услышит из истории про ханты, так сразу бегом на раскопки, как будто и у него все это есть, вот совсем рядом.

– Да, да, – согласился Михаил. – Все мы, наверное, несмотря на свой возраст, немножко дети.

– Может, и так, – как-то по-отечески посмотрел на Михаила Виктор Николаевич.

– Мы не раз писали о его находках, – закивал головой Михаил. – За Эсской в районе поселка Агириш он с археологами нашел поселение древних ханты, или манси, а в интервью сказал, что это был другой народ, живший здесь в третьем – пятом веках и даже раньше – арийцы. Я тогда об этом не стал писать в газете, эту фразу из его интервью выбросил, так он из-за этого с экрана телевизора на меня такие нападки устроил.

– Да нашел на кого обижаться, – похлопал по колену Михаила Виктор Николаевич.

– Да я это так, с грустью. Они тогда нашли фрагменты тигля, емкости для переплавки металла с остатками золота. Это представляете, на Эсске, в болоте, откуда же там золото? Он же потом и геологов туда вызывал, и те ничего там не нашли, ни золота, ни алмазов.

– Мишенька, ну, он же простой человек, который живет своими верами, своими идеями, и он же находит поддержку среди таких же людей, как он, – растягивая слова, как наставляя, начал говорить Виктор Николаевич. – А золото, ну, честно говоря, он всегда его по крупицам собирал. Это так тебе, между нами скажу, и на реке Конде, и на берегах Эсски, и у реки Ух. И, знаешь, Мишенька, принесет этот ворох камней, тыкает пальцем в еле видные крупицы на них и говорит, что это золото. И, знаешь, доказал ведь! В Екатеринбурге ученые с ним согласились. Только больше их заинтересовало не золото, а сами камни, их история непонятна. Ручьи-то этих рек родниковые, из болот идут…

– А что же он сейчас нашел, Виктор Николаевич?

– Ой, даже стыдно говорить…

– Золотую бабу, – вступила в разговор молчавшая до этого Инга. – Уперся лбом и говорит, что Золотая баба не на реке Казыме покоится, а где-то… Виктор Николаевич, можно ему говорить? – И посмотрела на своего свекра.

– Так мы за этим и пришли к тебе, Мишенька.

– На Эсске? – улыбнулся Филиппов.

– Вот, и ты об этом говоришь.

– Так Виктор об этом тоже говорил мне. Представляете, все ученые говорят, что Золотая баба спрятана хантами в низовье Оби, на реке Казыме, а этот – нет, на Эсске. Он что, там был в то время с ними? – придавил усмешку Михаил.

– Вот и я о том же, – глубоко вздохнул отец Виктора. – Хотя я с ним тоже в какой-то степени согласен. Рядом Урал, золото в наших краях тоже было, так что и Золотых баб ханты, манси можно было иметь не одну. Ведь все начиналось здесь с язычества.

– А поиски Виктора по Эсске вы, Виктор Николаевич, вели? – решил изменить тему разговора Михаил.

– Так где только мы его уже ни искали. Каждое деревце, кустарник осмотрели за километр от Эсски с обоих сторон, каждую тропку прошли с собаками. Таких знаменитых кинологов приглашали из Екатеринбурга и Перми, и ничего. И ручей Вой прошли весь, и Большой и Малый, и Ух, на десятки километров по всей округе от него, и ничего. Неужели мишке в лапы попал или росомахе, или… я даже уже не знаю, что и думать. – У Виктора Николевича голос задрожал.

– Да уж, – вздохнул Михаил. – А я чем в таком случае смогу вам помочь, Виктор Николаевич?

– А я, Мишенька, уже и не знаю, к кому обратиться. Ты же старый друг Витькин, да еще и даром таким обладаешь, экстрасенсорикой.

– Да я же…

– Наслышан, Мишенька, наслышан, – встал с кресла Виктор Николаевич и развел руками. – Ты уж прости меня, Мишенька, за такую просьбу. Я с собой карту района принес. – И положил большой сверток на стол. Я прошу, ты не обижайся на старика, помоги. – И, приложив руку к сердцу, направился с Ингой в коридор, к входной двери.

Карта Советского района была огромной, по краям прихватывала границы Урайского, Березовского и Октябрьского районов Свердловской области. Михаил положил ее на пол и стал рассматривать очертания железной дороги, бегущей через таежные просторы к далекой Оби. У реки Эсс приостановился и провел пальцем по ее кривой синей линии, уткнувшейся в более широкую синюю змейку реки Конда. Повел над ней ладонью, потом – тыльной стороной назад, пытаясь уловить хоть какое-то изменение температуры воздуха. Сначала до реки Конды, потом назад, до озера Тор, к которому летом без мощного внедорожника никак не добраться: дороги размыло, болота поднялись, а ручьи своими бурными потоками разбили и так уже на ладан дышащие мостики. А на Торе места девственные остались, и лось непуганым был, и олень. Бывает, сидишь на лодке у берега, рыбачишь, а он тут же стоит в воде, водорослями лакомится и на тебя свысока поглядывает.

Михаил вздохнул. Да уж, здесь с Витькой они любили бывать. На той стороне озера, где Эсска впадает в Тор, несколько изб было. У той избы, что на самом болоте стояла, хозяина не было, стояла полуразвалившаяся. Ее фундамент, полы, правда, еще крепкими были, да и стены из толстого бруса тоже, только крыша просела, и то по самому верху… Чья была изба? Что-то по этому поводу Витька ему говорил. Кто, кто? А Борис Иванович Балашов! Он в семидесятых годах был председателем поселкового совета поселка Комсомольский, который в девяностых годах стал городом Югорск. Да, да, Балашов, говорили, заядлым охотником был. До этого в Великую Отечественную войну чекистом служил, потом – в Смерше, потом – в КГБ, и на старости занесло деда в таежный поселок. И глаз у него был цепкий, по-хорошему говорил, выведывал все, и любил во всем пунктуальность. Если сказал, что буду там-то и в такое-то время, то обязательно в это время и появлялся. И от других того же требовал.

…А изба его была необычной. Такие толстые бревна, из которых были сложены стены, Михаил не так часто встречал в том лесу. А какими ровными были у них края спила! Провел по ним рукой и не нащупал даже ямки или какого-то подъемчика или сучка от сердцевины. Какой же длинной должны быть пила, которой их распиливали? Метра под два-три, не меньше. А какая лестница была высокая, которая стояла у окна! Чтобы на первую рейку наступить, нужно высоко ступню поднять, почти до пояса. У Мишки это не получилось, а вот Витька с легкостью взлетел и на первую ступень, и на вторую, и на последнюю, и скрылся.

Значит, нужно по веревке к нему забираться, а то один Мишка у избы останется. А где она, эта веревка?

Зашел Михаил за избу, а там Борис Пантелеймонович что-то копает под деревом, в яме стоя по пояс. Побежал Мишка об этом сказать Витьке, а того не видно на крыше, куда же он пропал? Вернулся Михаил к Балабанову, а тот по шею уже в той яме стоит и продолжает копать, выкидывая из нее лопатой землю. И вдруг, выпрыгивает из нее и кричит: «Тащите его сюда, тащите!»

И появляются у ямы люди, лица которых Михаил никак не может рассмотреть. И подтаскивают они к ней лося. А это вовсе и не лось, а Витька в его шкуре. Он сопротивляется, не хочет лезть в яму, но его с силой туда заталкивают эти четверо. Но вдруг потемнело все вокруг, а когда начало светать, одна лосиная шкура осталась в яме. Поднял голову Михаил и увидел огромную птицу, уносящую Виктора. И не держит она его в своих когтях, а он сидит на них, истекающий кровью, и зовет за собой Михаила…

– Ты жив? – кричит ему Михаил.

– Спаси меня! – кричит ему в ответ Виктор. – Спаси от них! Спаси от них, Миша! Спаси!

Михаил осмотрелся по сторонам, но никого нет, и холодно стало…

…Первым, что сделал Михаил, когда проснулся, закрыл окно и, перед тем как идти в спальню, еще раз глянул на карту, лежащую на полу, и, прищурившись, стал рассматривать, словно что-то выискивая в ней.

«А что я ищу?» – опустившись на колени, спросил у себя Михаил. И увидел гусеницу-машину, плывущую по болоту, и сидящих в ней четырех человек. Теперь хорошо рассмотрел Бориса Пантелеймоновича Балабанова. Да, да, это именно он кричит водителю остановить машину прямо посреди покрытой водой трясины. И кричит: «Сбрасывайте его, топите!»

Четверо незнакомых людей в черных рясах поднимают связанного человека и бросают его в болото. Тот тонет и кричит: «Я ему в спину стрелял, не выживет Воробей. Спасите меня, что вы делаете?»

«Фу ты!» – проснувшись, Михаил начал массировать виски, оторвал глаза от карты и прикрыл их. Боль в висках становилась нестерпимой.

…Вот она наполнила стакан, который нужно аккуратненько поднять, чтобы не разлить яд, наполнивший его, и убрать подальше от своей головы. Михаил пальцами ухватился за змею, выглядывающую из виска, вытащил ее из головы и отбросил от себя, продолжая наблюдать, как воздух разрушал ее на мелкие части…

На мониторе сотового телефона поблескивал золотой конвертик – письмо от отца Виктора: «Выручи, найди сына».

«Да уж! – Михаил сел на диван и хотел было перезвонить старшему Воробьеву, да вовремя себя удержал, на часах только половина пятого утра. – Совсем непонятная история получается, Виктор Николаевич Воробьев. Скорее всего, не на археологические поиски собирался ваш сын, а на охоту, на лося. Что-то здесь не сходится, Виктор Николаевич, что-то вы мне не договариваете с Ингой. Это кто же заинтересован убить его и за что? Кто же ему стрелял в спину? Почему я увидел именно Бориса Пантелеймоновича Балабанова? Балабанова, местного мафиози? Хм. А ведь давно не думал о нем, и на тебе, во всей своей красе предстал, Витьку убивает. Да уж!»

Глава 2
Ведьма

В комнате было не только сумрачно, но и холодно. Напрягая мышцы груди, спины, бицепсов, чтобы хоть немного согреть свое тело, Михаил осмотрелся по сторонам. Справа от входа вся стена была закрыта светло-серыми стеллажами-пеналами с одинаковыми по размеру ящиками и наклеенными на них бирками. Левая стена от пола до потолка – книжные полки. С торцевой части комнаты, слева и справа от двери, ящики, из которых выглядывали концы множества разноцветных трубок-тубусов.

– Извини, Мишенька, – зашел в кабинет Виктор Николаевич Воробьев, включил свет и, остановившись у стены, нажал на включатель небольшой пластмассовой коробочки.

Заработал калорифер, нагоняя теплый воздух в помещение.

– На улице за тридцать, а здесь семнадцать, сейчас немножко теплее сделаю, Мишенька. Двадцать пять градусов будет, нормально?

Михаил пожал плечами.

– Ну и отлично, сейчас кофе будем пить. А это все Витькино богатство, – поджав губы и обведя руками комнату, сказал Воробьев.

– Не понял.

– Ну а что понимать, дорогой мой. Это бывшая комната Виктора, он, когда переезжал от нас, попросил ее оставить за собой и хранит здесь самые важные документы. Здесь находится все, что он не хочет показывать другим. – Виктор Николаевич, открыв один из ящиков, вытащил небольшую деревянную коробку. – Читай. – И протянул ее Михаилу.

– Четырнадцатый, нет, извините, шестнадцатый век, кольца от кольчуги. Интересно. – Михаил посмотрел на стоящего рядом улыбающегося отца Виктора.

– А вы дальше читайте, Мишенька.

– Кольца кольчуги казака отряда Ермака, поселок Пелым, сорок семь километров на северо-восток к поселку Пионерскому, на границе ХМАО-Югры, река… – И, не дочитав, открыл коробку и стал внимательно рассматривать наполовину съеденные ржавчиной тончайшие прутки-проволоки. – Даже не верится, что это железо, вернее, булатное железо, которое когда-то выдерживало топор и меч, а сейчас труха.

– Так вот, Мишенька, на каждом ящичке стоит нумерация. Там, – мэр ткнул пальцем в другую сторону стенки, – есть полка под этим номером с записями Виктора. А там, – он обвел рукой ящики с тубусами, – карты. На каждом пенале есть такая же маркировка с номером. Я, к сожалению, ничем больше помочь не могу тебе.

– А Инга, работники музея?

– Инга, говорите? Вы знаете, Мишенька, я ее не переношу. – И мэр вплотную подошел к Михаилу и посмотрел на него сверху вниз. – И вам не советую ей рассказывать об этом месте, где мы сейчас с вами находимся. Между нами, – Виктор Николаевич наморщил лоб, – они вместе уже давно не живут, разве что только в одном доме. Что создавал я для сына – все прибрала в свои руки, пытается теперь и его находки прибрать в свои руки.

– Не понял? – удивился Михаил.

– А очень просто, Мишенька. – Виктор Николаевич подошел к одному из пеналов, ткнул рукой в ящик, расположенный на первом этаже от пола, и попросил Михаила открыть его. – Вы в него в самый конец руку протяните и нащупайте коробку картонную. Там, там, нащупали? Вытаскивайте ее.

Коробка была большая, из-под обуви, заполненная ватой. Внутри нее спрятана коробочка, в которой лежала замотанная в бинтах тонкая зеленая полукруглая пластина.

– Осторожнее только, Мишенька, посмотрите в ее центр. Что там видите?

Михаил прищурился, всматриваясь во вдавленную печать посередине пластины.

– Вроде орел двуглавый?

– Так вот, Мишенька, Виктор хочет доказать, что это пластина Ермака. Вроде бы золотая она.

– Какого Ермака, Виктор Николаевич, который при Иване Грозном, что ли, с казаками Сибирь завоевывал?

– Вот, и ты грамотный, как Виктор, – глубоко вздохнул Воробьев-старший. – Там все прочитаешь про это, – махнул он в сторону библиотеки. – И многое другое узнаешь, а там и сам поймешь, стоит ли о том, что нашел Виктор, говорить с людьми вслух, особенно с его женой.

Кофе был ароматным и непривычным для Михаила по своей горечи.

– Виктор Николаевич, так сколько дней уже нет Виктора? – И только теперь начал рассматривать лицо мэра. Оно было сильно загорелым, но и шоколадный оттенок кожи не смог спрятать за своими красками множество мелких морщинок под свисающими тяжелыми мешками под глазами, множество ломаных трубок-вен, словно приклеенных к коже на висках, окрашены проседью волос, и усталость в глазах – молочной мутью заполненных.

– Сорок семь дней и семь с половиной часов, Мишенька, – прошептал Виктор Николаевич, смотря своим мутным взглядом в глаза Михаила.

– Один?

– Он почему-то мне об этом не сказал ничего. Да я и не спрашивал, потому что не знал о его сборах. И он так всегда делал, бросал в почтовый ящик письмо. Оно, Миша, перед вами на столе. – Виктор Николаевич указал подбородком на край журнального стола. – Все прочитаете, Мишенька. – И, приложив руки к сердцу, продолжил: – Мишенька, только не отказывайте старику. На все готов, только бы сын вернулся…

– Да, да, да, – закивал головой Михаил, – но я через две недели, то есть не это я хотел сказать, – смутился Филиппов. – Завтра должен вылететь в город Белоярский, там мэр района будет встречаться с коммерсантами, обсуждать вопросы по оказанию им помощи в развитии бизнеса…

– О, сейчас, минуточку. – Виктор Николаевич достал из бокового кармана сотовый телефон и, что-то быстро найдя в нем, позвонил. – О-о, всеми уважаемый президент страны Заобской-Белояркой, – с восторгом сказал он. – Да, да, угадал, это я, властелин Югорский. Ха. Да все что могу делаю, да, да. Верю, верю, что жив и здоров сын. Ты уж извини меня, Сергей Николаевич, что отвлекаю от дел. Завтра у тебя там встреча с бизнесменами вроде бы? Послезавтра?! А, ну-ну. Выручи меня, собкор окружной газеты должен быть у тебя… Да, да, Филиппов Михаил. Он здесь мне очень нужен, Сергей Николаевич. Ну что, да, по Виктору, они ж друзья с детства. А что? Спасибо. Так вот пришли мне на факс заметку по твоему совещанию с бизнесменами. Да, да, только так, поострее чтобы было написано. Ну, ты сам понимаешь, окружная все-таки газета. Та кто там тебя критиковать будет-то. Ты у нас всегда на первом месте, тебя губернатор в пример всегда нам ставит. Вот-вот. Ну а я о чем?! Просто решения, принятые на вашей конференции, чтобы все знали, как ты заботишься о людях. Спасибо, спасибо, давай, ага. Да, до свидания, дорогой. А ты, Мишенька, что-то хочешь передать мэру? – Виктор Николаевич передал телефон Михаилу.

Но Михаил, приподняв руки, замотал головой.

– Ну ладно, да он уже и трубку положил. А потом куда-то еще собираешься?

– Да, в Березово губернатор собирается приехать в середине месяца.

– А что, у него своих нет корреспондентов?

– Так, Виктор Николаевич, это же губернатор!

– И здесь все решим, Мишенька, решим. Сам все возьму под контроль, а тебя отпрошу у твоего редактора в отпуск за свой счет, то есть за мой.

– Поймите меня, Виктор Николаевич, но я ведь не тот экстрасенс, который читает карты, в звездах разбирается как астролог или там ясновидящий.

– Ты друг его, Мишенька. Ясновидящая у Инги сейчас живет, но что-то толку от нее никакого. Где уже только Витьку благодаря той ведьме ни искал. Пусто.

– А кто?

– Да все ее по НТВ показывали, лучшей экстрасенсоршей назвали, чи Феодора, чи Федора.

– Феодора, – подсказал Михаил, – очень сильный экстрасенс, с духами разговаривает, видит потусторонний мир.

– Так что, Мишенька, поможешь, а? – Глаза Виктора Николаевича обрели четкие очертания, из бело-голубого тумана выглянули зрачки, которые примагничивают к себе внимание Михаила.

– Так я же…

– Да мне плевать, кто ты, экстрасенс или простой человек. Мишенька, ты старый друг Витькин. Ну и что, что давно не виделись. Бери в охапку еще кого-то себе в помощь, и попробуйте найти моего сорванца. Попробуйте, а, Мишенька? Я вам во всем буду помогать, выделю, то есть дам и деньги, и технику, договорюсь с кем нужно, только помогите. И… – Виктор Николаевич на выдохе схватился за сердце и, отстраняя от себя кинувшегося к нему Михаила, прошептал. – Только помогите. Сейчас выпишу тебе сто тысяч рублей, нет, двести. – И, сделав несколько неглубоких вздохов, еще раз прошептал: – Только не бросайте его. Это все Инга, она стерва… И ни слова ей, что будешь искать Витьку. Не верю я ей, все под себя стягивает. Боюсь, что это она его…

«Стерва, стерва, – подвигая к себе поближе толстую тетрадь, думал Михаил. – Да просто вы ревнуете сына к ней, Виктор Николаевич. Хотя… – И, осмотрев комнату по сторонам, еще раз удивился. – Наверное, каждый из вас старается его перетянуть к себе. Вот простой пример: в этой комнате все сделано для хранения архивов, как в лучших домах Лондона. Кругом стеллажи, пеналы, изготовленные где-нибудь в Германии, Париже. Каждый стеллаж имеет свой секретный код. Тысяч на сто баксов выложился отец, чтобы сделать такое для своего сынка. Кругом сигнализация с защитой: все для сыночка. И как только Инга выдерживает этих мужиков? Дети, настоящие дети!»

Откинувшись на спинку кресла, раскрыв тетрадь, Михаил углубился в чтение.

Каллиграфическому почерку Виктора он всегда завидовал. Строчки ровные, буковка к буковке, словно на компьютере их набрали. Единственное, чем сейчас отличается у Виктора почерк от школьного, буковки в два раза по высоте выросли, значит, тоже зрение подсадил.

Пробежав глазами по нескольким листам, остановился на третьем, заинтересовал заголовок, написанный большими буквами высотой в три клеточки «Изготовление кольчужных нитей».

«Для изготовления кольчуги требовалась проволока толщиной 4 мм. Чтобы сделать ее, использовали способ волочения. Он назывался сутужным и заключался в том, что железный прут протягивали через ряд постепенно уменьшающихся отверстий в железной доске. Для этого в кузнице устраивали особое сооружение: врывали в землю два столба, на них крепили железную волочильную доску, а напротив подвешивали к потолку качели. Кузнец садился на качели, захватывал клещами просунутый в первое отверстие кусок раскаленного железа, отталкивался ногами от столбов и летел вверх, таща за собой светящуюся металлическую нить…»

«Интересно, вот как раньше проволоку делали, на качелях катаясь?» – пролистав еще несколько страниц вперед, остановился, вернулся назад, будто что-то упустил из виду.

«…Вплетая через ряд склепанные кольца и цельносеченные, кузнец начинал собирать кольчугу с плеч, кончал подолом. Грудь и спина имели более массивные кольца, бока – средние, рукава и плечи – самые тонкие. Рукава и горловину вплетали в доспех в последнюю очередь…»

«Нет, не это. А что же пропустил? А-а, вот. Обнаруженные на вершине у сопки Верблюжки на 43 км зимника на Сосьву, где протекает ручей Большой Вой, с восточной его стороны в заросшем шиповником и старой елью месте, была обнаружена трещина в земле. Это меня несколько удивило, так как сопка состоит из песка с глиной. Когда очистил слой грунта, лопата стукнула о камень, им оказалась мореная осина. Ей не менее тысячи лет. После продолжения раскопок обнаружил еще несколько таких стволов из мореной осины. И что особенно подтолкнуло меня к мысли, что именно это и есть древняя кузница: в один из стволов осины был вкручен железный толстый шуруп. Верхняя часть, где было острие, была окована широкой пластиной 12/33/6».

И все? Дальше другой заголовок: «Кода». Что же это слово обозначает?

«Кода, территориально-племенной союз ханты в Западной Сибири, по нижнему течению Оби. Оно было известно русским с XV века, как часть Югорской земли. В 1484 «Кода» признало себя вассалом русского государства и обязалось поставлять в казну дань с подвластного населения. Кодские князья Алычевы активно содействовали русской колонизации Сибири. В XVII веке автономия Коды была упразднена и оно приравнено к прочим волостям Югорской земли».

Ниже сноска: «Лит.: История Сибири с древнейших времен до наших дней. Т. 1. Л., 1968. С. 369. 33/12/6.

Ниже следующий заголовок, «РЫНДА». А это что такое? «В XIII–XVII веках при великих князьях находились оруженосцы-телохранители (рынды), которые сопровождали монарха в походах и поездках, а во время дворцовых церемоний стояли в парадных одеждах по обе стороны трона. Князь Дмитрий во время Куликовской битвы «…великое знамя черное повеле рынде своему над Михаилом Ондреевичем Бренком возити» (Никоновская летопись).

Когда рынды несли свою службу во дворце, их вооружение составлял большой «посольский топор». Он делался из булата и стали, украшался серебряной и золотой насечкой. Рукояти этих топоров украшались поясками из драгоценных металлов или золоченой медью 14/7/25».

И снова текстовка заканчивается непонятными цифрами. Михаил перевернул лист. Следующий текст начинался с заголовка «Шишак». А это еще о чем?

«Это вид защитного головного убора на Руси в XII–XIV веках – «шапка бумажная». Делалась на вате из сукна или из шелковых тканей, иногда усиливалась кольчужной сетью и простегивалась».

И все. Следующий заголовок «Мисюрка»

«Железная шапка с бармицей и наушами…»

Дальше: «Ерихонка» – это «Высокая шапка с венцом покрывавшаяся репьем – металлическим украшением. К венцу прикреплялись уши, затылок и полка, сквозь которую проходил «нос» со «щурупцем». Такие шапки носили богатые и знатные воины и отделывали их золотом, серебром, драгоценными камнями.

Все защитные головные уборы надевались воинами на шапки или толстые подкладки…»

Михаил перелистал всю тетрадь и, кроме коротких заголовков и текстов, рассказывающих о боевом снаряжении русских воинов времен XI–XVII веков, ничего не нашел, как и цифр, разделяющихся косыми полосками, как в начале тетради.

Вытерев пот со лба, Михаил допил кофе и набрал на телефоне номер старшего Воробьева, но, к большему удивлению, услышал в ответ от искусственного коммутатора, что абонент находится вне зоны связи. Как же так, ведь еще полчаса тому назад сидевший рядом с ним старший Воробьев звонил отсюда мэру Белоярского?

Интересно девки пляшут. Ну, Виктор Николаевич дает, тоже начал с сыном в войнушки играть? Ну, дети. И что же дальше? Может, из другой комнаты можно позвонить? Набрав на железной пластинке со светящимися кнопками, прикрепленной посередине двери, шесть цифр, открыл ее и вышел из кабинета. Рыжий кот, сидевший в другой комнате, увидев гостя, весь ощерился и, отпрыгивая боком от Михаила к дивану, запрыгнув на его спинку, зашипел.

Надавив на своем телефоне кнопку повторного звонка, Михаил прислушался к трубке:

– Да, Миша, – отозвался голос Виктора Николаевича на той стороне.

– Я что-то растерялся.

– Сейчас, погоди, погоди, – остановил его Воробьев.

Слышалось, что мэр с кем-то разговаривал и только через минуту-другую после этого обратился к Михаилу:

– Ты там нашел цифры?

– Да, да, о чем они говорят?

– Тогда не перебивай. – Голос Виктора Николаевича стал резче. – Вспомни, что я тебе показывал и говорил. Вот они и есть указатель тому, где тебе нужно найти продолжение твоему вопросу. – Говорил старший Воробьев скрытно, значит, рядом с ним были люди.

Понятно.

Михаил вернулся в кабинет, закрыл за собой дверь и заново раскрыл тетрадь. И что же обозначают эти цифры «12/33/6»? Посмотрел на обложку тетради. Ничего. На последней странице тоже ни одной подсказки. Задумался. И к чему Воробьеву нужны эти секреты? Неужели он действительно что-то нашел такое, что может заинтересовать бандитов каких-нибудь? Может, золотой прииск? А чего смеяться? Одноклассник Сережка Шаповалов ему как-то признался, что на берегах реки Конды он находил какие-то камни и сдавал по просьбе одному мужику, приезжающему к соседу из Нижнего Тагила. За некоторые из этих камушков получал неплохой гонорар – пачку конфет или упаковку халвы. Но потом сосед сказал, что пропал его родственник.

Точно-точно, а потом пошли слухи по поселку, что какие-то мужики всех соседей в их стоквартирном доме, как и в соседних тоже, замучили вопросами, искали какого-то Клаву. Не его ли, Шаповалова Серегу? А потом и тот сосед Серегин пропал, пошел за грибами и исчез. Что только про него потом люди ни сочиняли – и медведь его задрал, и сам потерялся и помер, и даже о том говорили, что арестанты, сбежавшие из Ивдельской тюрьмы, его убили. С тех пор Сережка замолчал, а через год уехал с родителями на Большую землю, никому из одноклассников так и не оставив своего адреса.

Может, все-таки Воробьеву удалось найти это золото? А может, то было совсем и не золото, а какой-то другой ценный камень? А если Золотую бабу?

Михаил присел у открытой дверцы пенала, перед тем как положить в него тетрадь, засунул руку поглубже и, нащупав в вате коробку со старинной медной бляхой, успокоился. Все на месте, это хорошо. Положил на вату тетрадь и только сейчас обратил внимание на бирку, приклеенную к нижней части дверцы. На ней мелким шрифтом было написано: «А 6». Погоди, погоди, это же и есть, наверное, та самая подсказка, которую он искал и о которой подталкивал подумать его отец Виктора.

На библиотечных полках бирок не было. Потеряв к ним интерес, хотел было перейти к ящикам с тубусами, как что-то его удержало у библиотечных полок. Что? Погоди-ка, может, просчитать сами разделенные стенками друг от друга полки? Начнем слева направо, снизу вверх. Так, один, два, три… десять, одиннадцать, двенадцать. Что у нас здесь? Книги, самодельные, сшитые в типографии, заполнены Витькиным каллиграфическим почерком. Взял коричневую тонкую брошюрку. Называлась «Кодское княжество». Что-то такое слышал, о чем это? Открыл и тут же вспомнил, это же он только сейчас прочитал об этом княжестве в той тетради. Кодское – это хантыйское княжество.

«Вдоль обоих берегов реки Оби, в ее среднем течении – от Березова на севере и до устья реки Ендырь на юге, было расположено около десятка городков, являвшихся главными населенными пунктами Кодского княжества – самого значительного, по мнению С.В. Бахрушина, государственного образования остяков, более пяти тысяч человек, им удавалось сохранять это свое государственное образование практически не зависимым от московских властителей вплоть до 1644 года, т. е. еще более чем полтора века после сокрушительных экспедиций по его землям ратей великого московского князя Ивана III. И еще более полувека после Ермаковых побед…».

«Что, что? – Михаил уселся в кресло. – Это что же, Витька сам сочинил? – И глянул вверх. – А нет, автор Лев Сонин. Ну что ж. Так что он пишет дальше?» – И побежал глазами по тексту.

«…Кодские земли географически расположены не очень-то выигрышно в смысле климатических условий – неудобья заболоченных таежных урманов, тянущихся вдоль левого берега Оби, переходящих к северу вообще в малопригодные для проживания болотистые лесотундровые заросли. Несколько приемлемее для проживания в кодских пределах был правый берег Оби – более высокий, почти без болот и потому, вероятно, все городки кодские располагались на нем.

Но, с другой стороны, кодские городки стояли очень даже выигрышно – в центре угорских земель, на главной дороге Западной Сибири – Оби, по которой происходило сообщение с севера на юг – от самоедов к татарам, и с запада на восток – от славян вглубь Сибири. Ну и само собой, немаловажно, что кодские земли располагались в середине почти десятка остяцких княжеств и связи между ними тоже контролировали, таким образом, правители Коды.

Под властью кодских князей находилась территория, примерно полностью занимаемая ныне Октябрьским районом Ханты-Мансийского автономного округа».

«Совсем рядом, получается, – подумал Михаил, – сколько на Ендыре рыбачил, а даже не знал, что те дикие, девственные на первый взгляд, таежные места еще лет четыреста назад были обжитыми цивилизацией. Удивительно, а сегодня нефтяниками. Да уж, если посмотреть на деревню в поселке Каменистом, то вообще жуть берет: нищета, дома полуразваленные, магазин вот-вот разъедется по бревнышкам. Фу!»

Вытерев пот со лба, Михаил продолжил читать дальше текст, переписанный Воробьевым.

«Жили кодские подданные и в укрепленных городках, и в близких к ним неукрепленных поселениях, бывших, по сути дела, сезонными промысловыми стойбищами нескольких семей. Каждое такое поселение являлось вполне самостоятельным… с законченным циклом производства. Как установили археологи, большая часть кодского населения проживала именно в этих неукрепленных поселениях. Городки же являлись военно-оборонительными, административно-политическими, торговыми и культовыми (религиозными) центрами княжества. В каждом таком городке правили свои князья, находившиеся в свою очередь в вассальной зависимости от «большого князя», имевшего своей резиденцией Кодский городок, или Нанга… Нангакар, стоявший на протоке Нягань.

Главой Кодского княжества являлся властитель из династии Алачевых. Нангакар был издревле резиденцией этого княжеского рода. Вообще городок представлял собой классическую древнефеодальную усадьбу-крепость. Князь обитал здесь в окружении многочисленной родни и челяди. Проведенная в 1627 году перепись здешнего населения зафиксировала, что в городке тогда проживало только мужского пола дворовых людей семьдесят пять человек. Надо думать, что женской прислуги у Алачевых было не меньше».

«Ладно, это, конечно, интересно, – подумал про себя Михаил, но что-то заново притягивало его продолжить читать текст. – Кодский князь в своих владениях был не только главным сборщиком налогов, самолично объезжавшим подданных для сбора даней и поминок (особая форма подати, которую давали князю его дружинники), не только главным и верховным судьей своего народа, но и главным хранителем его моральных устоев – главным сберегательным святынь своего государства. Естественно, его столица была и религиозным центром княжества. И когда в кодские земли стало проникать… христианство, то первая церковь – храм во имя Животворящей Троицы, тоже была поставлена в Кодском городке.

Остяки неохотно переходили в веру христианскую, упорно оставаясь в язычниках. В этом же городе жил и главный шаман княжества, неподалеку от православного храма располагалась и самая почитаемая кодская «кумирия», где совершались языческие обряды…»

Перелистав еще несколько страниц брошюрки, Михаил пробежал глазами по тексту:

«…Кодские обитатели исстари вели почти не прекращающиеся стычки с соседями. На севере объектами их набегов были поселения и кочевья тундровой самояди (ненцев), на юге и западе они опустошали территории вогульских княжеств. Но и единоплеменникам своим из других остяцких княжеств Зауралья воинственные кодцы спуску не давали. Не убоялись они трепать и русские поселения, едва они стали появляться на Урале. Сосьвинские остяки жаловались в Сибирский приказ в 1637 году: «… от тех кодских остяков, от их воровства, не будет никаких русским людям и им, остякам, проезду…»

Это и понятно – военная добыча (пленные, награбленное имущество) издавна были существенной статьей доходов кодских князей, поскольку именно они забирали себе большую часть военных трофеев и с годами они только приохочивались к такому способу приобретательства богатства…», – и только теперь Михаил обратил внимание на нумерацию страниц в нижнем правом углу листов. Эта страница 7. А что, интересно, написано на 33‑й странице? Не ключ ли к разгадке?

«В 1646 году Березовские служилые люди отбили на «погроме воровской самояди» у самого устья Оби русский панцирь.

На одной медной мишени его был изображен двуглавый орел, а на другой – буквы, в которых узнали инициалы князя Петра Ивановича Шуйского. Кольчугу Шуйского привезли в Москву, в Оружейную палату. Почти триста лет пролежала она там. И в 1925 году С.В. Бахрушин высказал предположение, что это и есть «низовой» панцирь Ермака. Грозный подарил «князю Сибирскому» кольчугу воеводы Шуйского – участника многих славных походов своих, убитого в битве с поляками близ Орши в 1564 году. Псковский герой был сыном этого Шуйского.

Если верно предположение С.В. Бахрушина, то, значит, в Москве хранится единственный безмолвный свидетель смерти легендарного атамана, вместе с его телом опустившийся в холодные воды Иртыша…

В ходе ясашного похода на Обь ермаковцы нашли себе союзников, в лице кодских ханты. По территории Кода далеко превосходила волости, располагавшиеся на Нижнем Иртыше. Большое племя, обитавшее на Коде, распадалось на роды. Им соответствовали 12 городков, каждый имел свою тамгу. У трех городков была тамга с изображением птиц, у других – оленя, стрелы и пр.».

Михаил закрыл брошюру и положил ее на стол. В голове все перемешалось: ручей Большого Воя, в котором Витька Воробьев нашел трещину. Погоди, погоди, не в ручье он нашел трещину, а в сопке, той, видно, что и зовут Верблюжкой, там два земляных горба высотой метров под сорок – пятьдесят. Видно, в одном из них Витька и нашел ту древнюю кузницу. Погоди-ка, так она и не настолько древняя, ей четыреста лет, получается, не больше, если она русская, а кодцы, видно, на нее напали и уничтожили за то, что кузнец не хотел им платить дани.

Прикрыв глаза, Михаил облокотился на спинку кресла. Ни о чем ему больше сейчас не хотелось думать, но мысли не спрашивали разрешения и заставляли его продолжать анализировать то, о чем только что прочитал, чтобы найти ответ на другой вопрос. А какой? Хм, почему Виктор не продолжил запись своих размышлений о той кузнице в той тетради и зачем ему тогда эти секреты – цифры, разбросанные записи по тетрадям и самодельным брошюркам и книжкам? Да неужели, как в детстве, в разведчиков со шпионами продолжает играть?

Михаил заставил себя встать, подошел к стеллажам со сложенными тубусами и начал просматривать их нумерацию.

«А вот и тридцать третий. Может, в нем есть продолжение той подсказки, что в первой тетради были?»

Тубус был заполнен картами Советского района, истыканными красными и зелеными звездочками, курсивными полосками, кружками. В серединке карт нашел небольшой лист, на котором было нарисовано несколько десятков домиков, речка. Что это, поселение или крепость? Нет, ни заборов, ни рвов. Значит, простой поселок? На берегу реки мельница. Для чего? Пшеницу молоть, рожь или рис? А может, это и есть та самая кузница?

«Да уж. – Михаил вернулся к столу и осмотрелся. – Что-то на нем он еще видел. Что? Под журналом ничего нет. А что читаю? О-о, журнал «Уральский следопыт»?»

Михаил полистал и остановился на заголовке «Я знаю, где находится Золотая баба.

«Кто же это знает? О-о-о, автор Виктор Воробьев, директор Югорского музея. Погоди-ка, погоди-ка, так это же сам Витька!» – Михаил присел и начал читать интервью:

«Золотая баба в переводе с языка народов коми звучит как Зарни ань, коми-пермяцких народов – Зарни инь, у хантыйцев – Сорни най, Калтась, Юмала, Гуаньинь. Это легендарный идол, предмет поклонения населения Северо-Восточной Европы и Северо-Западной Сибири. Большинство ученых считают, что Золотая баба – это мансийская богиня Сорни-Эква, имя которой переводится на русский язык как «золотая женщина». В сердцах древних славян она находит отклик как Золотая Богородица.

Первое упоминание о золотом идоле Севера содержится в скандинавских сагах. В 1023 году викинги, которых вел знаменитый Торер-Собака, совершили поход в Биармию. На реке Двине им удалось узнать местонахождение святилища Юмалы и тайно проникнуть в него. Пораженные викинги увидели большую деревянную статую с чашей на коленях и ожерельем на шее. На голове идола была золотая корона, украшенная двенадцатью разными изображениями. Чаша же была наполнена серебряными монетами, перемешанными с землей.

О поклонении древних коми Золотой бабе упоминается в русских летописях в связи с сообщением о смерти Стефана Пермского (1396). В Новгородской летописи 1538 года говорится о миссионерской деятельности Стефана Пермского. Стефан ходил по Пермской земле, разрушал древние святилища и ставил на их месте христианские храмы. В летописи сказано, что сеял Стефан в Пермской земле веру Христову среди народов, которые прежде поклонялись зверям, деревьям, воде, огню и Золотой бабе.

Более подробные известия о Золотой бабе появляются в книгах западноевропейских путешественников и писателей XVI века о Русском государстве. Сведения эти достаточно противоречивы. В «Сочинении о двух Сарматиях» (1517 год) Меховский помещает идола за Вяткой «при проникновении в Скифию». У последующих авторов Герберштейна – в 1549 году, у Гваньини – в 1578 году, у Флетчера – в 1591 году Золотая баба находится уже вблизи устья Оби.

Рассказ Сигизмунда Герберштейна о Золотой бабе долго ставил ученых в тупик. Он писал: «Идол Золотой бабы есть статуя, представляющая старуху, которая держит сына в утробе, и что там уже виден другой ребенок, который, говорят, ее внук».

Получается, что внутри неродившегося ребенка есть еще одно дитя. Столь маловероятная ситуация разъяснилась после находки в Приуралье бронзовой фигурки богини угров Золотой бабы. Из тела богини проступает изображение человека, а из его чрева выглядывает еще одно лицо. Перед нами мифологический образ.

Корр.: То есть, это мифологический образ, выдуманный?

В. Воробьев: Вы вопрос ставите неправильно. Скажите, как можно сказать об Иисусе – он выдуманный или настоящий?

Корр.: Он настоящий, о нем много рассказывается в исторической и церковной литературе. Он Бог!

В. Воробьев: – И вы в это верите?! Прекрасно!

Знаменитого уральского идола пытались разыскать еще новгородцы, которые во время своих походов на Югру грабили языческие святилища. Интересовались Золотой бабой и казаки Ермака. Они впервые узнали о золотом идоле от чуваша, перебежавшего в их стан при осаде одного из татарских городищ. Чуваш попал в Сибирь как татарский пленник, немного говорил по-русски, и из его слов Ермак узнал о том, что в осажденном им урочище остяки молятся идолу – «богу золотому литому, в чаше сидит, а поставлен на стол и кругом горит жир и курится сера, аки в ковше». Однако казаки, взяв приступом городок, не смогли найти драгоценного идола.

Вторично казаки услышали о Золотой бабе, когда попали в Белогорье на Оби, где располагалось самое почитаемое остяками капище и где регулярно совершалось «жрение» и был «съезд великий». Здесь же находилась тогда главная святыня сибирских народов – «паче всех настоящий кумир зде бо», однако ермаковцам не довелось его увидеть – при их приближении жители спрятали «болвана», как и всю прочую сокровищницу – «многое собрание кумирное». Казаки расспрашивали остяков о Золотой бабе и выяснили, что здесь, на Белогорье, «у них молбище болшее богине древней – нага с сыном на стуле седящая». Сюда, в Белогорское святилище, принесли и положили к ногам Золотой бабы снятый с погибшего Ермака панцирь – подарок царя, по преданию, ставший причиной его гибели…

Корр.: Виктор Викторович, прошу вас не отвлекаться от темы.

В. Воробьев: Да, да, вы правы, извините.

Так вот, никто из русских путешественников воочию таинственного идола так и не увидел, поэтому неудивительно, что рассказы о Золотой бабе обрастали слухами и домыслами в зависимости от фантазии рассказчиков. В разных источниках она описывается неодинаково: размеры варьируются от 30 см до величины в человеческий рост, изображается одетой в свободные одежды или обнаженной, сидящей или стоящей, с младенцем на руках или без такового. Все исследователи, говоря о Золотой бабе, обращают внимание на перемещения ее святилища. Северные народы опасались, что идол попадет в руки христиан и маршрут Золотой бабы полностью совпадает с направлениями распространения русской колонизации.

Первоначально, во времена Стефана Пермского, это конец четырнадцатого века, Золотая баба находилась в святилищах к западу от Урала. После похода русских войск в Пермь Великую в 1472 году, когда пермские земли официально были присоединены к Москве, лесные волхвы вынуждены были прятать кумира то в пещере на реке Сосьве, то в дремучем лесу на берегах Ковды. Затем она очутилась уже за Каменным поясом, в обском лукоморье.

После прихода Ермака священный кумир тщательно скрывали в неведомых тайниках близ низовьев Оби. А дальнейший маршрут, по которому на протяжении столетий «перемещался» идол, по одной из версий, лежит от берега реки Кызым к Тазовской губе, а оттуда – на горное плато Путорана на Таймыре.

Этнограф Носиков, в 1883–1884 годах много плававший по рекам Конде и Северной Сосьве, пишет, что в селе Арентур на реке Конде он повстречался с дряхлым стариком-вогулом (манси), который рассказал ему об идоле: «Она не здесь, но мы ее знаем. Она через наши леса была перенесена верными людьми на Обь. Где она теперь, у остяков ли в Казыме, у самоедов ли в Тазе, я точно не знаю».

До сих пор в печати время от времени появляются «совершенно достоверные сведения» очевидцев, точно знающих, где хранится Золотая баба, а некоторые даже видели ее «своими глазами».

Корр.: На совете вы, Виктор Викторович, заявили, что видели Золотую бабу. Или соврали?

На мой вопрос вначале Виктор Викторович не хотел отвечать, а потом, смотрите, что этот ученный муж, кандидат исторических наук сказал.

В. Воробьев: Да, я ее видел несколько раз.

Корр.: Виктор Викторович, я жду вашего признания. Повторите то, что вы сказали на ученом совете.

В. Воробьев: Так как у вас журнал, уважающий фантастику, скажу так. Как хотите, считайте это правдой или нет. Мне в лесу, в одном из районов, при проведении раскопок встретился старый человек. Удивила его одежда, такую в наше время не носят. Она была сделана из мешковины, выгоревшая, изношенная. В руках он держал посох.

Когда я спросил у него, откуда он идет, он начал со мной разговаривать на каком-то старорусском диалекте. Я с большим трудом понял, что он идет к Золотой бабе и несет ей крест. Он христианин, он не верит, что Она есть и имеет огромную силу. А если Она есть, то хочет узнать, правду ли говорят пермяки, что ее Лик – это Лик Святой Богородицы. Не она ли это?

Корр.: И все?

В. Воробьев: Я пошел за ним, сказав, что тоже хочу положить к ее ногам подарок. Мы нашли несколько серебряных и золотых крестов при раскопках. Это мансийская деревня, в которой жили и русичи. Рядом, на болоте, были небольшие залежи серебра и золота, из которого и были изготовлены эти кресты теми людьми. А также болванки зверей: волка, ворона, лягушки. Они изготовлены приблизительно в четырнадцатом – пятнадцатом веках.

Корр.: Так что вы хотели подарить Золотой бабе?

В. Воробьев: Один из крестов. Старец согласился, и я пошел за ним. Вы знаете, путь был недлинным, через час мы вышли на огромное болото, и старик стал как-то перевоплощаться на моих глазах то в дымку, то прозрачное существо. Это происходило неожиданно и длилось буквально по несколько секунд. То же самое и со мной происходило, но я этого не чувствовал. И даже такое впечатление складывалось, что мы временами с ним были невесомы. А потом лето резко превратилось в зиму, представляете? И я увидел огромную фигуру, стоявшую посередине болота или поля. Я ее не мог в точности рассмотреть, так как – забыл вам сказать – я не только из лета попал в зиму, но и изо дня в ночь. Это изваяние было выше двухэтажного дома.

Полная луна освещала ее, но туман, поднимавшийся со стороны ее лица, не давал рассмотреть ее лико. И когда я со старцем подошел ближе, то появилось новое видение. Вокруг этого изваяния горели небольшие костры, вокруг которых ходили шаманы. Один из них повернулся ко мне, его голова была похожа на голову ворона, но это был человек. Ростом он чуть ниже меня. Подошел ко мне, взял крест, рассмотрел его и покачал головой, мол, не тот. Я тогда подал ему второй крест, золотой, и он кивнул мне и заново вернул. А вместо рук у него было крыло, и он мне им показал куда-то в сторону…

Корр.: Вы сказали, то был человек, а не ворон.

В. Воробьев: Не перебивайте меня, пожалуйста. Я глянул туда, куда показал мне шаман, и поразился. Вокруг Золотой бабы стояли чаши, наполненные золотыми украшениями, фигурами животных, алмазами, рубинами. Я такого богатства еще никогда не видел. И когда я бросил туда оба креста, они заиграли такими красивыми красками, вы бы только это видели. Они обновились, они очистились от грязи, от темени, один стал ярко золотым, а другой – серебряным.

Корр.: Вы, Виктор Викторович, о чем-то ее попросили?

В. Воробьев: Да, я попросил у нее разрешения еще раз прийти к ней.

Корр.: А вы запомнили дорогу к ней?

В. Воробьев: Да, и я к ней приходил уже. Только пока еще не произошло того, что у нее просил. Но, вы знаете, вокруг тех мест нашел много интересных древних артефактов. Некоторые я привез на совет, позже они займут свои места в музее Академии, и вы их увидите.

Корр.: Виктор Викторович, а какие это артефакты?

В. Воробьев: Я вам их уже назвал. Это лягушки, медведи, волки, вороны. И когда их нахожу, то сразу же начинают происходить какие-то видения: ко мне приходит тот самый шаман-ворон, который сказал, что через пять лет она меня примет.

Все, извините, я, кажется, вам наговорил много лишнего. Люди подумают, что я выдумщик.

Корр.: А на самом деле как?

В. Воробьев: Я выдумщик. Сегодня же первое апреля.

P.S. Вот я и задался вопросом, дорогой читатель, не обманул ли нас, как и научный совет, наш гость Виктор Викторович Воробьев? Тем более перед нашим разговором, зная, что он не согласится нам рассказать о своих находках, я добавил ему в кофе коньяка, настоянного на золотом корне. И язык у человека развязался. И он мне несколько раз после этой встречи звонил с просьбой не публиковать этого интервью. Но разве, дорогой читатель, можно прятать сенсацию?»

Михаил закрыл журнал, еще раз глянул на его название. Да, вроде не юмористический «Крокодил» и к желтой прессе и близко не относится. Хотя и «Аргументы и факты» блещут прекрасной фантазией и юмором в своих первоапрельских номерах. Чего только ни пишут и про Ивана Грозного, и про Сталина… Ладно.

Михаил положил на стол журнал, посидел с минуту, пытаясь о чем-то вспомнить, а потом встал и пошел к выходной двери. У нее остановился, вспомнив, что интересовало его, и вернулся к столу, посмотрев на год выпуска журнала. Прибавил ему пять лет и невольно удивился, нынче как раз этот год.

«Хм. А не решил ли Витька разыграть меня? Это он любит».

Постояв у подъезда, Михаил прошел во двор и сел на свободную скамейку. Посмотрел на третий этаж, на кухонное окно, потом на балкон – вроде никто за ним не следил. Хотя зачем он гувернантке, которая убирается у Виктора Николаевича в квартире? Ей, похоже, больше интересен его телефон, с которым Клавдия Федоровна готова не расставаться часами. Она-то, в принципе, и разбудила Михаила, пытавшегося войти в транс, чтобы хоть как-то попытаться найти след старого товарища.

А его письмо вообще необычным было. Хотя это как сказать.

Михаил развернул лист – копию письма Виктора своему отцу, и еще раз – может, в десятый, перечитал: «Батя, извини, ушел в лес, не знаю на сколько, может, и надолго. Есть новая версия, и ее нужно попытаться исследовать.

Да, Мишке Филиппову передай привет. Долго с ним не виделся, соскучился. Если меня не будет больше месяца, то подключи его к моим поискам, и пусть этого никто не знает, кроме медвежатника. Он знает, кто это такой.

Спасибо, еще раз обнимаю тебя, отец, твой сын, Витя».

И все. Михаил посмотрел на рисунки, изображенные Виктором карандашом внизу письма. Мишка Витькиному таланту всегда завидовал. Тот с легкостью, как художник, набрасывал карандашом на листе бумаги кузнечика или муху. Да так точно, что казалось, будто он ее сфотографировал. И действительно, в семье, в друзьях Витьки не было художников, а когда брал в руки карандаш – глаз не отвести от его умения сделать несколько штрихов, которые принадлежат именно тому человеку, которого изображал.

Вот и сейчас письмо написал отцу очень короткое, а под ним нарисовал множество картинок, значит, что-то его подтолкнуло к этому. Что? А может, просто так, как в детстве, о чем-то думая, набрасывал на листе картинки, даже не задумываясь над ними, что в голову придет, то и писал? И вот здесь изображена оса, жалящая губу человека. Ой, как точно все отмечено: и испуг, и боль на лице парня! Летающая тарелка. А это точно она! Над озером рябь и штрихи ее света. Следующая картинка: медведь, напавший на лося. Четвертая – изба на курьих ножках. Пятая…

– Михаил, привет, дорогой!

Филиппов посмотрел сквозь слепящие солнечные лучи на человека, стоящего перед ним.

– Привет!

– Миша, как рад, что увидел тебя. Кого-то ждешь?

И только теперь Михаил узнал своего старого знакомого Федора. Фамилии его он не помнил, а скорее всего, и не знал. С Федором он познакомился на заводе строительных материалов, когда покупал доску для забора на дачном участке. Федор работал начальником цеха пиломатериалов. Человек приятной наружности, кстати, и его жена работала под руководством мужа на монтаже оконных блоков. Женщина симпатичная, как и сам Федор, люди интеллигентные.

– Миша, – присел с ним рядом Федор, – ты сейчас минут хоть на десять свободен?

– Да.

– Ну и прекрасно, пойдем ко мне, почаевничаем. Дочка из института приехала, жена торт сделала. Пойдем, пойдем. – И, ухватив Михаила за рукав, Федор потащил его к соседнему подъезду.

Жили они в двухкомнатной квартире, только это и помнил Михаил. Как-то бывал, когда покупал у них щенка спаниеля.

Дверь открыла юная леди. Обворожительной улыбкой встретив гостя, чмокнув в щеку отца и опустив глаза, отошла в сторону. Подталкиваемый в спину Федором, Михаил вошел в коридор, пытаясь погасить в себе желание рассмотреть эту юную красавицу в коротких черных шортиках, в такой же черной безрукавке-водолазке, с черными, вьющимися до плеч, волосами.

– Лариса, узнаешь дядю Мишу?

И, пожалуй, если бы Федор сейчас не назвал своей дочери Михаила дядей, то он бы продолжал стесняться, как юный мальчишка перед богиней красоты. А если «дядя», то все точки расставлены над «i». Михаил поднял глаза и улыбнулся Ларисе, которая смущенно тут же спрятала от него свои глаза и убежала в комнату.

– Ой, какие гости к нам пришли, – выглянула из другой комнаты радостно улыбающаяся жена Федора.

– Галина, это я его притащил к нам. Представляешь?

Вместо чая угостили гостя коньяком с лимоном, который снял у него напряжение и расположил к легкой, приятной беседе. Говорили обо всем: о ценах на бензин, о рыбалке, о городских проблемах. А потом о детях. Ларисе уже двадцать два года, учится на пятом курсе института, а вот с парнями не везет девчонке, и все из-за косоглазия.

– Из-за чего? Из-за косоглазия? – Михаил попросил родителей, чтобы те позвали Ларису зачем-нибудь на кухню.

Когда Лариса забежала, Михаил встал и, широко улыбнувшись, попросил красавицу посмотреть на него. А девчонка, словно и ждала этого, поддалась, сделала к нему шаг и посмотрела гостю в глаза.

– Пойдем в твою комнату, попробую помочь, – сказал Михаил и подал Ларисе свою руку. А она этого ждала, крепко сжала своими миниатюрными холодными пальчиками его ладонь, с силой повела Филиппова за собой.

В светлой комнате, кроме дивана, невысокого белого комода и письменного стола с компьютером, мебели больше не было. На это сразу обратил внимание Михаил, как и на тонкий аромат духов, напоминающий запах земляники. Но при этом отметил и другое: Лариса – девушка непростая, с характером. Затворив за собой дверь, она резко развернулась к гостю, подошла к нему вплотную, взяв его за руки, поедая его губы своими большими карими глазами, прошептала:

– Я так устала, помогите!

– Не торопись, Лара, – внимательно всматриваясь в глаза девушки, прошептал Михаил. – Это у тебя с рождения или от испуга?

– А-а? – девушка, несколько смутившись, стала делать вид, что что-то ищет в комнате.

– Хорошо, давай попробуем?

Лицо у Лары раскраснелось:

– А получится?

– Конечно, – прошептал Михаил и, взяв руки девушки, легонько помял их в своих ладонях и опустил их. – Расслабься, послушай меня. – И, поднеся открытые ладони к лицу девушки, спросил: – Чувствуешь тепло?

– Да, – прошептала Лариса, начиная быстро дышать и всматриваться в лицо своего доктора.

– А теперь слушай их тепло и отдыхай, – провел руками вокруг головы девушки и начал опускать до колен и назад, вверх. Потом зашел к ней сзади и повторил свои манипуляции: от затылка опустил руки ниже бедер и по бокам сделал то же самое.

– Ой, правда, от вас такое приятное тепло идет, – шепчет девушка.

– Расслабься, только не закрывай глаза и смотри, не моргая, на мою переносицу.

Поднеся руки к затылку, Михаил нашел там тонкую струйку тепла, представил, откуда оно идет, и «увидел» несколько «ниточек». Осмотрев их, догадался, что это всего лишь одна нить, раздвоенная на своем кончике и ее нужно срастить. Взяв «клей», он легонечко макнул в него кончик своего указательного пальца и смазал им волоски, прижал их друг к другу.

– Ой! – воскликнула Лариса и закрыла свои глаза ладонью.

– Успокойся, дорогая, все будет хорошо, – прошептал Михаил. – Убери руку с лица и закрой глаза. – И, выждав несколько секунд, продолжил: – Открой глаза и смотри мне в переносицу.

Девушка, подчиняясь своему доктору, внимательно смотрела на Михаила.

Подняв ладони, Михаил, сложив большие пальцы с указательными, «обнял» ими тонкие «трубки» молочного света. Это они, скорее всего, веточки зрения девушки? «Заморозив» их, он стал внимательно рассматривать их кончики – глаза. Они были такими интересными, словно бутоны еще не раскрывшейся розы. Нет, нет, они больше напоминали шляпки молодых подберезовиков или маслят. А с одной стороны каждого из них был открыт зрачок, да, да, глазной зрачок, и смотрели они чуть-чуть в разные стороны. И, отпустив их, прошептал:

– Ты становишься легкой, как перышко. Ветерок легонечко подхватил тебя, приподнял и уложил на диван.

Девушка, словно так и происходило с ней, отшатнулась от Михаила, сделала несколько шажков к дивану, села на него и легла на спину.

– Расслабься. Голова лежит на затылке, а глаза внимательно смотрят на мою переносицу и подчиняются только мне.

Михаил снова обхватил пальцами рук только ему видные те прозрачные трубочки со зрачками и начал двигать ими. Одна не поддавалась его пальцам, скорее всего, она стоит на своем месте, а вот вторая гуляет. Сдвинул ее чуть-чуть вправо, потом – влево, еще левее, и она во что-то утопилась и перестала поддаваться… Отошел назад и посмотрел на них: по росту теперь они были одинаковыми и зрачки ровно смотрели на него. Точно? Точно. Точно! Удалось!

Михаил, отпустив руки, не моргая, смотрел на зрачки девушки. Повел в сторону рукой и прошептал:

– Смотри на мой большой палец. – И продолжал наблюдать, как зрачки ровно уходят по глазнице влево, потом вправо, немножко вниз и вверх. Теперь они смотрят в одну точку вместе, помогая друг другу. – Закрой глаза, поспи…

Михаил встал перед девушкой на колени и, не дотрагиваясь до ее светящейся ауры, стал водить ладонями вокруг ее лица, шепча молитву-просьбу Всецарице, чтобы помогла девушке. Лариса слышала его молитву и, наверное, даже понимала его слова, это было хорошо видно по ее меняющейся мимике на лице.

И снова увидел Михаил ее глаза, через плотно закрытые веки, темно-коричневые угольки, смотрящие в одну сторону. Перекрестившись, Филиппов встал на ноги и сделал несколько шагов назад, уступая место родителям девушки, которые, как оказалось, уже некоторое время стояли за ним и наблюдали за происходящим.

– Пусть поспит, глазам нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу, – прошептал он.

– А долго? – спросила Галина.

– Минут пять.

И вот, наконец, ожиданию пришел конец. Михаил с родителями Ларисы внимательно прислушивались к тихим шагам девушки, вышедшей из своей комнаты и остановившейся около большого зеркала в прихожей. И потом быстрые ее шажки в кухню, где сидели родители с гостем.

Прикрыв руками от яркого света глаза, Лариса раздвинула пальцы, убрала ладони с лица и посмотрела на мать.

– Ой, – вздрогнула от неожиданности та. – Лара, у тебя все восстановилось! Больше нет косоглазия!

…Еле-еле отбился Михаил от попыток Федора с Галиной всунуть ему в знак благодарности какие-то деньги, часы и еще что-то.

– Это не мне нужно говорить спасибо, – в сотый раз повторял он, – а Деве Марии, услышавшей ваши мольбы. А Ларка, – улыбнувшись девушке Михаил подмигнул, – забудет о своей проблеме и встретится с прекрасным парнем, который станет ее мужем.

– Правда? – Девушка, как малышка, бросилась к Михаилу и, обняв его, повисла на шее.

– Правда, правда. – Глубоко вздохнув, Михаил потихонечку отстранил от себя юное создание. И, еще раз пожав руку Федору, вышел из их квартиры.

Июньские ночи белые. Все можно рассмотреть, что происходит в полночь на улице: молодежь кучкой собралась на скамейке и слушает парня, играющего на гитаре. «Забытые» родителями маленькие дети играют в догонялки. Михаил, зашторив окна, вернулся на диван и, прикрыв глаза, стал потихонечку вводить себя в транс. Много вопросов накопилось за эти дни, которые больше и больше начинали ему мешать работать, заниматься своими повседневными делами, готовиться в конце концов к отпуску.

В дверь позвонили. То, что к нему пришла Инга, жена Виктора, Михаила не удивило. Она была несколько пьяна и весела. Войдя в комнату, она поставила на стол большую бутылку чуть надпитого «Мартини» и уселась на колени к Михаилу. Он попытался было ее мягонько отстранить от себя, но женщина не поддавалась. А, наоборот, его сопротивление ее даже раззадоривало, и Инга, сильнее обняв его, прижала губы Михаила к своим, начала их, целуя, кусать, не давая ему вздохнуть.

И все же ему удалось оторвать Ингу от себя. Но она уже не сопротивлялась, а положив свою голову ему на плечо, прошептала, что она так виновата перед самой собой, что поддалась непонятно откуда взявшемуся у нее чувству, и даже не чувству, а желанию стать богатой, все иметь, и, изменив Михаилу, бросилась на директорского сыночка Витьку Воробьева. Сколько она потеряла тогда, выйдя замуж за нелюбимого человека.

Михаил, слушая ее, не верил словам Инги. Он на всю жизнь запомнил ее радостное лицо на свадьбе. Он на всю жизнь запомнил, когда зимой со своей женой Зиной шел по безлюдному шоссе, она несколько раз проехала мимо них, медленно на своем белом «мерседесе», делая вид, что их не видела. Он на всю жизнь запомнил, как она, хозяйка магазина модной одежды, с омерзением посмотрела на него, сказав продавщице, чтобы дала ему какую-нибудь завалявшуюся вещь, мол, его жене и так ничего не идет… А вот теперь она сорвалась и, подальше закинув свою гордость, прибежала к Михаилу и упала ему на грудь, прося помощи. Михаил не верил ей, но он при этом не в силах был отказать ее рукам, расстегивающим его рубашку и ползущим по его груди, животу, ниже и ниже. Он был не в силах отказать проснувшимся своим чувствам, своей мечте ласкать Ингу, целовать ее шею, губы, груди…

Резкий, неожиданный звонок в дверь привел Михаила в себя. Он встал с дивана и, позевывая, пошел к двери. За нею стояла Инга в темно-красном коротком платье, с длинным разрезом впереди. Из огромной черной сумочки, висевшей на ее плече, выглядывало горлышко бутылки со спиртным. Это оказалось не «Мартини», а коньяк «Наполеон», один из самых дорогих коньячных напитков в их городе.

Михаил хотел было отказаться от рюмки, наполненной Ингой и придвинутой к нему, но что-то внутренне удержало его от этого поступка, и он, сделав небольшой глоток, через секунду, не раздумывая, осушил ее. Жидкость, скатываясь по глотке, сильно обжигала ее. Вторая рюмка пошла легче, а после третьей Инга без разговоров, сильно притянув к себе за шею Михаила, стала его целовать взасос. И он, как кролик, поддался этому красивому до невыносимости удаву и покорно подчинился ей, целуя в ответ ее шею, плечи, стягивая с ее груди бюстгальтер.

Но Инга, дав ему немножко свободы, вдруг резко отдернула его от себя и села к нему на колени, сильно обняв своими бедрами его бедра и сдавливая их, наползла своей грудью на его губы, заставляя его ласкать их. И Михаил, попав под ее тиски, все сильнее и сильнее сдавливал губами ее соски, груди, слюнявя их, что-то непонятное шепча и задыхаясь, все больше открывая рот, чтобы вздохнуть нехватающего ему воздуха.

Но и этот момент был недолгим. Инга соскочила с него, раздвинула ноги Михаила и, став на колени, сама начала, целуя, кусать его грудь, кожу живота, опуская свое лицо ниже и ниже, и, схватив губами его пупок, потянула его в себя. Михаил от непонятного предчувствия попытался защитить свой пупок, но ее сильные руки сковали его, и он в истерике начал что-то мычать, кричать, извиваясь от боли в ее оковах…

Инга положила голову на его грудь, снова начала руками сжимать кожу на его животе, делая круги шире вокруг его пупка, и шире… Михаил потянулся и замер в ожидании новой «экзекуции» гостьи. Но она спрятала свои коготки и начала поглаживать его кожу подушечками пальцев, все шире и шире…

…И снова истерика обоих, сопровождаемая криками, стонами, громкими чмоканьями, затащила их в тот азарт, все сильнее и сильнее ввергая их в пучину своих оргий.

В какой раз у них была передышка, он не считал. И снова Михаил, поддавшись той непонятной мощной и непоколебимой силе, отдышавшись, начал губами перебирать ее соски на грудях, все глубже и глубже «пожирая» их …

– Все, хватит, а то так и останусь у тебя на всю жизнь, – удержала за подбородок Михаила Инга. – Ой, как иногда я тебя хочу съесть, подумать только! И что ты нашел в Зинке? Только не говори ничего. Только не говори ничего, а то я тебя убью! – И, резко вскочив с кровати, стала одеваться, не давая ему вставать с нее, с силой толкая его назад.

– Все. – И сделав воздушный поцелуй, выскочила из его квартиры.

«Что это было? Сказка или фантазия? Я так ее даже толком и не рассмотрел. Как фурия, влетела в квартиру, разодрала мою одежду и разорвала мое тело. Что это было?» – прикрыв глаза, думал Михаил.

Никак не хотелось сейчас ему себя ругать, что скатился до такого низкого поступка, поддавшись забытым чувствам, занимался любовью с женщиной-мечтой, с чужой женой, женой его старого друга. И как не хотелось сейчас ни о чем думать, ни стыдить себя, ни ругать. Хоть бы эта ночь осталась между ними. Зинка для него – это жена, мать его детей. А Инга – как мимолетное влеченье…

Фужер коньяка он выпил залпом и провалился в глубокий сон.

…Утром сработал внутренний будильник, но вставать не хотелось, полежать бы еще, подумать о том, что произошло с ним ночью.

«Вот ведьма, а! Ну почему ты решила так сделать, а, Инга? Неужели ты еще любишь меня или решила меня купить и сделать своим рабом? Ах ты, ведьма, ну на кой я тебе сдался, а? Ну, что ты от меня хочешь? Инга?»

Что есть силы зажмурил глаза, будто таким способом решил наказать себя за совершенный ночью проступок. И только сейчас вдруг ощутил, что лежит не в кровати, а полусидя в кресле. Почему так? А кровать вообще не разостлана, даже не помята. Удивительно. Неужели ночью просыпался и пытался сделать все, чтобы хоть как-то спрятать следы своей подлости от кого-то?

И на столе не было бутылки коньяка, и в холодильнике, и в мусорном ведре, и в трех кульках с мусором, лежащих в прихожей. И в кухне так и осталась чистота. Что это? Неужели все то, что произошло, было сном? А может, все собрал и выбросил в окно и навел в спальне порядок и… в зале? А вот в прихожей остался грязный след от женского каблучка…

В обед узнал по местным новостям, что мэр города поздравил Ингу Воробьеву с победой в конкурсе на «Лучшее торговое предприятие среднего бизнеса». Этой награды она была удостоена вчера, часов в семь-восемь вечера, в городе Ханты-Мансийске. В принципе, за три-четыре часа после этого она могла добраться в Югорск из столицы их округа – это всего лишь триста восемьдесят километров. Так было то или нет?

Черный «мерседес» Инги с номером 007 он выделил из колонны машин сразу. Он ехал спокойно и, когда поравнялся с Михаилом, показал поворот налево, пересекая двойную линию, развернулся и остановился рядом с Филипповым. Черное окно приоткрылось, и он увидел перед собой лицо улыбающейся Инги.

– Садись! – то ли сказала, то ли прошептала она.

В машине было свежо, сиденье тут же, пытаясь расположить в себе удобнее садившегося человека, отъехало немножко назад и отпустило вниз спинку.

– Только не говори всякой чуши, – то ли предупредила, то ли попросила она.

Машина плавно тронулась вперед, набирая скорость.

И тут же он почувствовал руку Инги у себя на бедре, тяжеловатую, от которой идет приятное, растекающееся тепло по телу.

– Сегодня я тебя съем и буду это делать у всех на глазах, – шептала Инга все громче и громче, распространяя от своей ладони горячие волны по его бедру, бьющиеся о низ живота и выше, выше.

Михаил попытался что-то сказать ей в ответ, но в голове была пустота, во рту – сухость, язык окаменел, воздуха стало не хватать…

– Михаил Михайлович, вам плохо? Может, скорую помощь вызвать? – запричитала пожилая соседка.

Михаил закрыл рот и с удивлением смотрел на пожилую, седую, полноватую женщину, приблизившую к нему свое лицо.

Нет, это была не Инга, а соседка из квартиры напротив.

– Да нет, у меня все нормально, – попытался отстраниться от навязчивой женщины Михаил.

– А что ж это вы, дорогой, так тяжело дышите, с сердцем плохо?

– Да спасибо, все прошло, – соврал Михаил.

– А что ж это вы так? Нужно следить за собой. А то уперлись в машину, думала, заглядываете в нее. А это, оказалось, вам плохо. Сбежала вниз, а вы уже на скамейке сидите…

– И никого рядом не было? – перебил надоедливую соседку Михаил.

– Так вроде и никого. Женщина какая-то там стояла, глазела на мои окна. Да вон она! – вскрикнула баба Аня.

– Где? – Выдохнув и сдавив губы, Михаил осмотрелся по сторонам.

– Ой, да уже и ушла. Что, знакомая?

– Кто?

– Так та женщина…

– Да нет, – замотал головой Михаил.

– Наверное, с дружками засиделись? – продолжала расспрашивать баба Аня.

– Да, да, вы правы, – согласился с ней Михаил, пытаясь хоть на какое-то время освободиться от любопытной женщины. – Работы было много… – И, встав со скамейки, потихонечку засеменил на улицу.

А тяжесть так и не сходила с груди, расплылась, как мокрая тряпка, на кости ребра, давя своей массой на легкие и сердце.

И снова он увидел шестисотый черный «мерседес» Инги, стоящий на той стороне улицы, но уже не стал рассматривать сидящую в нем хозяйку, а наоборот, прикрыв глаза «про себя» перекрестился, еще раз, и еще. Перекрестивши свое тело со всех сторон, и снизу, и сверху, он тут же почувствовал душевное облегчение, вдохнул свежего воздуха, еще – раз, и открыл глаза только после того, как почувствовал свежесть внутри лобной части головы, снимающую тяжесть и разрывающую ее на мельчайшие части, растворяя в себе.

С той стороны не было «мерседеса», а только какая-то невысокая женщина, одетая в длинное черное платье, не спускала с него глаз.

«Ну и прекрасно, – подумал Михаил и, окрестив ее «про себя», – прошептал, да так, чтобы она видела движение его губ, – аминь!»

Как ее лицо после этого дернулось, словно кто-то неожиданно с силой толкнул ее в спину. И, опустив лицо вниз, она быстро пошла по переулку, теряясь среди людей, словно стремясь побыстрее убежать.

«Неужели это и есть та самая ведьма Феодора?»

Глава 3
Мын-Лунг

Володя так и не вышел из псарни, чтобы поздороваться с Михаилом, а продолжал медленно водить по холке Цэсы, словно что-то пытаясь найти у нее в шерсти. Собака в напряжении смотрела куда-то за сетку, скорее всего, и не смотрела, а ждала, когда ее хозяин Володя Чиж ей сделает больно. Да, да, именно этого она и ждала, догадался Михаил, так как сразу же после этой мысли лайка начала ерзать, попыталась встать на задние лапы, но Чиж цыкнув, ее тут же осадил.

– Миша, лезь сюда, помоги, – попросил он. И, дождавшись, когда Филиппов, согнувшись в три погибели, влезет в псарню, ткнул подбородком в сторону табуретки, на которой лежали скальпель, медицинские щипцы, йод, ватка. – Щипцы подай и отойди, а то еще куснет, – прошептал он и, оседлав собаку, заставил ее лечь. – Да месяц назад на мишку ходил, всех порвал кутят, оладь ему в душу, только сучку старую оставил. Боюсь уже, что крест на ней можно ставить.

– Что, ранил ее? – поинтересовался Михаил.

– Да, но не в этом дело, ей восемь лет, даст еще приплод или нет, не знаю. Кобеля соседа не подпустила к себе, когда течка была.

– А это не ее был кутенок?

– Да ее. Так он же кобель, неужели снова в Екатеринбург ехать за новой собакой, договариваться? Вот оладь ему в душу, а. Больше таких звероловов не попадалось. Все на птицу падки, а эта еще полугодовалым кутенком сразу на мишку пошла, еле спас.

Цэска, вывернув голову, начала поскуливать, но Сергеичу это, видно, было только на руку, и, опустив щипцы в ее шерсть, резко рванул ими назад. Собака, взвизгнув, успокоилась и положила свою морду на лапы.

– Вот смотри. – Чиж протянул щипцы Михаилу, а сам, взяв с табуретки вату с йодом, начал смазывать собаке рану.

В щипцах была зажата какая-то то ли кость, то ли сук от дерева, но потрогать пальцами это Михаил не решился, уж больно неприятные чувства она вызывала.

– Это обломок когтя.

– Медведя?

– Ты чего, – с удивлением посмотрел на Михаила Чиж, – рыси. – Если б мишка, оладь ему в душу, ее полоснул, то точно бы не спас Цэску. У него ж когти, оладь ему в душу, как ножи столовые.

– Ой, какие гости у нас! – Радостный вскрик жены Чижа, Веры Павловны, был настолько неожиданным для Михаила, что тот, испугавшись, вскочив с корточек, сильно ударился затылком о крышу клетки, покрытую сеткой-рабицей.

– Верка, да что ты, оладь в твою душу, – зашипел Чиж.

Но Вовка, став на корточки и вылезая из клетки, широко улыбаясь, сказал.

– Бывает же такое, напугался так, что чуть сетку-рабицу головой не продырявил. – И протянул руку Вере Павловне.

Вера обняла гостя и, подхватив его под локоть, повела к столу, стоявшему у дома.

– Как хорошо, что ты пришел, посмотри Лешку, – сказала Вера Павловна и позвала внука, пятилетнего мальчишку, копавшегося в огородной грядке. – Леша, иди сюда, дядя Миша пришел.

Пацаненок, увидев Филиппова, с радостными восклицаниями побежал к ним на встречу и, обняв Михаила, повис на его груди.

– Вот какой богатырь ты стал! – Михаил подбросил мальчугана вверх.

– Дядя Миша, дядя Миша, а там жук вот с таким рогом! – кричал Лешка. – Пошли, покажу. Только не бо-ойся его, он мой друг. Да, бабушка?

И они все вместе пошли искать в листве щавеля рогатого жука.

– Мишенька, ну как он, а? – подергивая за локоть гостя, наступала с радостными распросами Вера Павловна. – Ты посмотри, с тех пор совсем не заикается. Какой ты, Мишенька, молодец!

– Только не перехвали меня, – улыбаясь, обнял за плечи женщину Михаил. – Этого побаиваюсь, а то сглазят.

– Да кто такой дурак будет, чтобы попытаться тебя сглазить?

– Ну, это как сказать…

Вера Павловна, когда работала медсестрой в больнице, не раз приглашала со своим врачом Иваном Петровичем Михаила к себе на помощь, только больные этого не знали, так как он стоял за ширмой и лечил. Не всегда, правда, удавалось Михаилу добиться положительного результата – снять боль. Но это он считал так потому, что не является полноценным экстрасенсом, как Джуна, или Вольф Мессинг. Нет у него такого таланта. А когда один из больных в этот момент потерял сознание и Иван Петрович, имеющий огромный опыт работы, ничего не мог сделать, давление продолжало падать, Михаил отстранил врача от мужчины, лежавшего в кресле, и сказал, чтобы тот просыпался. И тот, это был молодой человек лет тридцати, тут же открыл глаза и, увидев перед собой Михаила, смутился: «Я больше курить не буду, честное слово» и, кивнув доктору, вышел из кабинета.

Терапевту Ивану Петровичу тут же стало плохо. Бросив несколько таблеток валидола в рот, он присел на стул и закрыл глаза, слушая Михаила, выполняя глубокие вдохи. С тех пор, как ни уговаривали его Иван Петрович и Вера Чиж продолжить работать с ними, Михаил отказался. А вот с семьей Чижей продолжал поддерживать теплые дружеские отношения и, более того, считал Володю своим наставником по охотничьему делу.

И все это благодаря Витьке Воробьеву. Это он его перед призывом в армию познакомил с Чижом, работавшим у его отца на автопредприятии инженером по охране труда. Съездили с Владимиром на утиную охоту, потом на рыбалку за хариусом, и Мишка втянулся в мужские дела. А после армии, как было свободное время, заглядывал к Чижам, а потом и с Зиной, своей женой…

Чай с запахом мяты, разлитый в большие стеклянные кружки, быстро остывал, но от этого его терпкие вкусовые качества нисколько не ухудшались.

– Ладно, Миша, давай ужинать пойдем, – встал Чиж и, взяв Филиппова за локоть, повел его за собой в дом. – Ты извини, браток. – И, поближе придвинувшись к нему, лисьими глазками мазнул по лицу Михаила и, прищурившись, прошептал: – В жизни такого со мной еще не было. – И, приложив палец к губам, кивнул подбородком в сторону окна. – Тут такое происходит, прямо даже не знаю, как это и назвать. Колдовство или еще как.

– В смысле, как это понять?

– Да как иду по дорожке или к собаке, или в туалет, мутить начинает, и такое впечатление, что кто-то из-за забора за мной следит такими черными-черными глазами.

– А когда это началось? – спросил Михаил.

– Та дня два как.

– Понятно. – Подняв руку, Михаил провел открытой ладонью, направленной в сторону забора, и замер. И, постояв так с минуту, сказал Чижу: – Дай-ка коробку спичек.

Минут десять Михаил ходил под высоченным забором и вкладывал спички между досок и обкладывал это место крестом, что-то про себя шепча. Вера с Владимиром бегали от окна к окну, наблюдая за Филипповым.

– И что? – встретил у двери Михаила Владимир.

– Да все вроде. Попробуй пройтись.

Чиж с удивлением посмотрел на своего старого друга и вышел во двор. Прошелся от колодца к псарне, назад, потом – до калитки, назад. Улыбнулся Михаилу и показал большой палец.

– Ты слушай, я ведь думал, что у меня «галики» пошли на старости, оладь ему в душу. Все, мол, пора собираться на тот свет.

– Ты еще совсем молод, – улыбнулся Михаил, – шестьдесят пять для тебя – это далеко не итог, ведь родители твои еще до сих пор живы.

– Точно! – пожал руку Владимир.

– Так вот это колдунья была, и меня со вчерашнего дня достает. Больше не будет. Если еще раз попытается, то все получит назад. Я поставил «зеркало».

– И что с ней произойдет?

– Не знаю, что в такой момент с ними происходит, да и стараюсь не интересоваться этим. Ну, может, ослепнет на какое-то время, может…

– Да ты что! Ну, оладь ему в душу.

– Да это я так, Вова, в шутку, – улыбнулся Михаил, похлопав старшего товарища по плечу. – Я по делу к тебе. Помощь нужна, Витька Воробьев потерялся.

– Хм, – мотнул своей большой лысиной на затылке старый лис. – А кто это тебе сказал? – обжег Михаила своими колючими глазками-угольками Чиж.

– Отец Виктора. И письмо его дал прочесть. А в нем тот просил отца извиниться передо мной, и если он будет долго задерживаться, то ко мне обратиться.

– Как к экстрасенсу? – упершись в спинку стула, продолжал обжигать своими глазами Михаила Чиж.

– Да я не обладаю таким качеством, чтобы искать руками потерявшихся людей. Володя, ты лес знаешь как никто, да и Витьку, где он может в нем быть.

– А где это письмо? – спросил Чиж.

– Вот, – и Филиппов подал ему свернутый лист, – оно отксерено.

– Ну что ж, – быстро прочитав его, растянул губы в улыбке Владимир. – Здесь вот какая история получается. У Витьки, думал, совсем крыша поехала. А прошлым сентябрем встретил его в тайге, он весь грязный был, словно в глине искупался. Переночевал он у меня в избе, такое рассказал, что до сих пор не могу в это поверить, хотя он доказал это.

– Про что?

– Ты знаешь, дружище, если решил Витьку найти, то сам все, что он мне рассказал, и увидишь, оладь ему в душу.

– Володя, мне в отпуск через две недели. Справимся?

– А это уж сам решай.

– Да уж… – Михаил стал отбивать барабанную дробь пальцами по столу.

– Вера! Оладь ему в душу! – окрикнул жену Чиж. – Мы голодные.

После легкого ужина Владимир предложил Михаилу спуститься в подвал.

Филиппов хорошо знал это место – подвал, состоящий из трех небольших комнат, в нем всегда он чувствовал себя как-то неуютно – сырость, низкий потолок давит на сознание, будто в карцере находишься. В первой комнате – бутыли с соками брусничными, клюквенными, малиновыми, смородиновыми, грибы маринованные, икра овощная и грибная… Всего и не перечислишь.

В комнате напротив хранилище картофеля, моркови, капусты, свеклы, консервов мясных и рыбных, грибных. В ту комнату Михаил не любил заходить, и не из-за холода, а из-за чувства скованности в ней, будто в преисподнюю попадал. Кругом сыро, воздух липкий, лицо растягивает, словно в паутину оно попадает. Может, сейчас и не так, Чиж, как обещал, вентиляцию в подвале сделал. Из чего, интересно? Подвал находится под жилым домом, в его середине, насквозь же не потащишь из этого подвала трубы. Осмотрелся по сторонам: нет труб, значит, все там так и осталось. Тем более под той подвальной комнатой холодильник у Чижа есть, подвал метров на шесть ниже. Там ледовая камера круглый год, натуральная, и хранит он в ней и мясо, и рыбу. И куда ему столько?

Хотя это как сказать. Они нескупые, всегда готовы помочь знакомым, если у кого-то из них проблема с финансами, так принесут продуктов: картошки, лука, рыбы, мяса, консервов. Так и семье Михаила они помогли в позапрошлом году. Зарплата у Мишки упала, гонорары – тоже, так Вовка тут же, как волшебник, всего привез ему на своем старом четыреста двенадцатом «москвиче». Раза три приезжал, пока не заполнил всю квартиру Михаила и картошкой, и консервами мясными, грибными, морковью…

И когда он все это заготавливать с женой успевал? Правда, некоторые бутыли у него хранились уже много лет, но не пропадали, температурный режим все сохранял.

– Пойдем, пойдем, – наставительно подтолкнул к открытому подвалу Михаила Чиж. – По лестнице из двадцати ступенек он, несмотря на свой шестидесятипятилетний возраст, спустился, как белка с дерева, легко и быстро. А вот Михаил чуть не споткнулся о третью ступеньку, да повезло – было за что уцепиться обеими руками и удержаться – за дверцу подвала.

В овощную комнату не зашли, через хранилище соков Чиж потащил гостя в следующее помещение, где занимался обработкой шкур. У левой стены стоят три деревянные бочки, плотно закрытые крышками. Ткнув рукой в первую, Чиж сказал:

– Витькина жена заказала десять шкур медвежьих, рысьих, росомах для своих ресторанов, оладь ей в душу. Здесь две медвежьи шкуры лежат, позже займусь ими, пусть солятся, уж больно жирные, оладь им в душу. А там, – он показал рукой в угол комнаты, – шкура росомахи и рыси, той самой, что Цэску поцарапала, оладь ей в душу.

– Браконьеришь?

– А как жить в этом мире, нищенствовать на пенсии, что ли, оладь им в душу? – резанул в ответ Чиж. – Сам-то писака, а живешь впроголодь. Что, не так?

– Да, Володя, не обижайся, – вздохнул Михаил, – это я так, к слову.

– Ладно, нашел к чему липнуть. На медведя у меня лицензия была, второго с Саней добыл, что плотником в СМУ-2 работает. Подарил он ее мне, оладь им в душу. Со своим выводком наступил на медведицу, та всех щенков, кроме Цэски, задрала и идет на меня, оладь ей в душу. Я ее из карабина – первым патроном, вижу, в сердце попал, потом – вторым. Вот, оладь ей в душу, как железная, прет и прет на меня. Так уже не думая, остальные все пули в ее грудь вложил, в двух метрах от меня упала! Все, думал, последняя охота, а сам и шелохнуться не могу, прирос к земле. А когда упала, сам рядом с ней.

Санька думал, что задрала она меня, кричит, визжит, оладь ему в душу. А я поднимаюсь и не слышу его, представляешь? Смотрю, он на коленях, оладь ему в душу, передо мной стоит, глаза навыкате, безумные. И только тут стало до меня доходить, что я жив. Щупаю свое лицо, все нормально, смотрю одежду – тоже, а как понюхал – все понял, представляешь, вот как испугался. Стыдуха была. – Чиж присел на чан и искоса посмотрел на Михаила. – Так вот, зачем я тебя сюда привел. – И смотрит с таким вниманием на гостя, будто хочет от него получить подсказку.

– А, вспомнил. – И, присев у бочки, засунул руку за нее и вытащил деревянную коробку. В ней длинные черные тонкие досочки с неровными уголками. – Витька говорит, это клейма.

Михаил взял несколько «палочек» и, тут же почувствовав кожей пальцев их сыроватый холодок, согласился, что они сделаны из металла, тяжеловатые и чем-то напоминают по своей форме старые типографские литеры, из которых раньше набирались тексты в газетах, книгах, да и кегль (размер шрифта) немаленький, не менее 48 пунктов – заголовочные.

– А в чем дело-то? – смутившись, посмотрел на Чижа Михаил. – Да это, скорее всего, типографская литера, из таких в Афганистане, когда на боевых были, редакция выпускала листовки.

– Вот. А Витька, оладь ему в душу, говорит, что им минимум лет как пятьсот, а может, и более.

– Выдумки все это, – внимательнее осматривая литеру, шепнул Михаил. – Знак очень плохо просматривается. Ну а если ему столько лет, как он считает, так, скорее всего, это была печать какая-нибудь, ну, чтобы клеймо на коже оленьей ставить, к примеру. Ну, чтобы не спутать, чья выделка шкуры – Иванова или Петрова. Может, так, а может, для клейма на посуде, на мече и так далее.

– А вот смотри, сколько у меня их, – приблизил к лицу Михаила коробку, – и все одинаковые, оладь им в душу.

– Да уж, совсем разладился ты, «оладь», «оладь», – единственное, что нашел сказать по этому поводу Михаил. – И что дальше?

– Ну, это так, еще с детства к языку привязалось, – нахмурился Чиж. – А вот еще смотри, – и Владимир протянул Михаилу сверток.

Он был холщовым, и, нащупав в нем что-то твердое и тяжелое, Филиппов аккуратненько развернул его – и не мог оторвать глаз от той необычной красоты, открывшейся перед ним – икона Божией Матери, с красными и зеленоватыми отливами на очень темном металле.

– Это Всецарица Великая, так Витька сказал! – громко прошептал Владимир и тут же махнул рукой, сжимая губы, видно, чтобы «не выронить» из них свою любимую поговорку.

– Так что же ты этим хотел мне сказать, Володя?

– Это он нашел в раскопках.

– В раскопках? Ну, может, какого-нибудь купца кто-то ограбил или купил у него, да сохранилось там, где он жил, или умер, перевозя это богатство? Здесь же, говорят, веков шесть назад уж больно воинственные народы жили, кордами назывались. Ханты, манси, может, татары… – начал перечислять Михаил.

– Так и Витька в прошлом году думал, – начал спорить Чиж. – А в феврале пришел и говорит, что древний город нашел, ведь икона-то, говорит, золотая, приблизительно пятого-шестого века после Рождения Христа.

– Вова, – положил руку на сердце Михаил, – я-то в этом, честно говоря, ничего не понимаю. Виктор в этом деле ученный. Лет пятнадцать назад во все уши слушал его, огромные статьи писал про раскопки, о древних стойбищах хантыйских, их посуде, оружии. Что говорить, бедно жили люди, золота, серебра не находили. Украшения разные были, но только из зубов оленьих, медвежьих, костей, и все.

Чиж, сморкнувшись, задумался.

– Да, да, согласен, – стукнул рукой Чиж по колену. – Вот ведь как бывает. Ладно. Это, что тебе показал, меня сейчас не волнует, не мое это – Витькино. Придет, заберет, я к таким вещам, как и ты, знаю, равнодушен. О другом тебя хотел спросить. Не пойму в последнее время, что со мной происходит, неужели уже за мной пришел Мын-Лунг?

– Не понял? – с удивлением посмотрел на Чижа Михаил.

– Так это дух медвежий, так прорицательница мне сказала позавчерась.

– Какая?

– А, на почту за пенсией ходил, так она мне в подземном переходе встретилась, вроде молодая, а присмотрелся – старуха. Все машет руками и говорит, что пришел за тобой дух медвежий, уж много ты его сыновей забрал ради наживы. Представляешь, Миша, ради наживы! И, говорит, разгневался Мын-Лунг, послал за тобой своих духов, и говорит, что она их пока у себя в гостях держит. Во как.

Такого испуга на лице Чижа Михаил никогда не видел. Оно пожелтело, осунулось, дрожит, глаза вкатились – совсем старик, не узнать.

– И все?

– Все. И я его видел прямо там.

– Кого, Мын-Лунга или духа его, такой страшилище! Огромный медведь, из пасти его кровь капает, шерсть его вся изъедена молью, сыплется. А глаза красные, пасть – страшная, зубы черные, и говорит он мне, если я жить еще хочу, то должен сказать ему, где Витька. А я не знаю, где Витька золото прячет. И зачем оно ему? Когда он услышал это, как глянет на меня, сердце мое каменным стало, и говорит, смотри, не скажешь – заберу с собой. И опять эта колдунья передо мной стоит. Так и не пойму, Миша, вправду это все было или нет. Пришел в себя на скамейке, в парке сижу у строительного треста, бабки меня обхаживают, что-то нюхать дают. Да, Верка прибежала, помогла. Неужели это вправду за мной Мын-Лунг пришел?

Я сегодня утром встал, собаку пошел кормить, а под забором гадюка такая серая, чуть не укусила, да под дом залезла. Неужели это все?

– Да что-то не похоже, что за тобой, Володя, Мын-Лунг собирается прийти, чтобы наказать тебя за медведя.

– Правда?! – схватил дрожащими руками Михаила Чиж. – Это правда? Так что же мне тогда пришло в голову?

– А то, скорее всего, что ты устал. Есть у тебя какая-то мысль тяжелая, и не знаешь, как поступить с ней.

– Есть, есть такое, – зашептал Чиж. – Витька-то, чувствую, совсем другим человеком стал. Два раза спасал его в прошлом году в лесу. Такое творил, словно кто-то его с того света водит. И медведя не боится, и змей, лезет в какие-то земные трещины и говорит, что там богатства несметные. А там мороз, такой холодный, что сразу кости в лед превращает. Вот и просит меня, чтобы я сейчас оттуда медведей вывел, видно, людей туда хочет привести и раскопать те богатства.

– А той ведьме об этом сказал? – спросил шепотом Михаил

– Забыл.

– А Мын-Лунгу?

– Да ты что! – Цвет лица у Володи начал меняться, человек стал приходить в себя. – Там такой страх был, чуть не умер от ужаса. Представляешь? Даже та медведица, которую в прошлом году добыл, упала совсем рядом – это детская игрушка была по сравнению с этим духом.

– И что, бросишь теперь охоту?

– Так ты же говоришь, что ведьма пытается меня свести с ума? А для меня конец охоты – это конец жизни. Тем более Витьке кое-что обещал.

– Выгнать медведей, – напомнил Михаил.

– Что? – не понял Чиж.

– Ну, ты говорил, что нужно с какого-то места медведей выгнать.

– Ты че, – с удивлением смотрит на Михаила Владимир. – А, да-да. И Сережка Ямишкин просил, а он там рядом с Витькиными богатствами живет.

– Еще жив?

– Ха, когда у него ногу отняли, он вместо нее ствол от лиственницы поставил и бегает, как жеребец, не угнаться.

– А сколько ж ему лет-то?

– Ха, так он вроде чуть старше тебя. Еще бы, на таймене живет, щуку за рыбу не считает.

– Так это так положено у хантов, им мать – природа.

– Ты точно говоришь, что все то, что со мной произошло, колдовство всего лишь? Вот поэтому и хотел тебя, дорогой, увидеть. И Бог есть, он услышал мои молитвы и привел тебя ко мне.

– Володя, значит, Виктор жив?

– Так совсем недавно ко мне заходил, денег много принес, просил, чтобы договор выполнил, ну, – Чиж опустил глаза, словно что-то вспомнить хочет, – про медведей который, а потом еще много дел будет, так что вторая пенсия, выходит, у меня появилась.

– А про меня ничего не говорил?

– Сказал, если приду, то показать тебе это. – Владимир мотнул головой в сторону иконы и литер. – Сказал, все равно ты в это не поверишь.

– А когда это было, Володя, недавно? Ну, в смысле, когда…

– Да понял, понял, в конце апреля или начале мая. Нет, апреля, – махнув рукой, поправил себя Чиж. – А ты говоришь, его батя заволновался? А ты знаешь, лучше родителей никто не чувствует, когда дети находятся в опасности.

– Вот и я об этом.

– И что делать? Миш, у меня дел по горло, нужно отрабатывать Витькин заказ. До середины июля уже почти ничего, а убрать оттуда двух медведиц с медвежатами нужно да одного старика косолапого. Тот дом Сережки Ямишкина по осени развалил, всю зиму они ютились здесь, в городе у детей, да в землянке – там. Половину стада оленей потеряли за зиму. Как ни помочь им?

– И ты всех будешь убивать?

– Та ты что, нашел во мне Ингиного прихвостня? Ты же знаешь, деньги для меня не главное, – вздохнул Чиж. – Выгнать зверя нужно оттуда, так сказать, а то Витька археологов приведет, а он их погубит.

– Думаешь?

– А что тут думать! – Чиж посмотрел на Михаила. – В позапрошлом году местные наши Барюки под поселком Агиришем на своих снегоходах целое стадо дикого оленя уничтожили, слышал небось. Ну как нет, ты же целую статью написал про это!

– А-а, да-да, правда, без фамилий.

– Вот. Стадо уничтожили полностью и оставили, повырезав себе языки да окорока. Зла природа на человека.

– Так то были Барюки? Барюки, Барюки…

– Да не ломай себе голову, – махнул рукой Чиж, – пришлые они, наркотой торговать начали, состояние быстро себе сделали. Слышал, в прошлом году тела в лесу нашли двух молодых парней и мужика твоего возраста. Слухи шли, что их медведь задрал. Еще там рядом с ними нашли три квадроцикла.

– Да, да…

– Вот то они и есть, – перекрестившись, прошептал Чиж. – Это за ними точно Мын-Лунг приходил. Говорят, уж больно сильно их порвал.

– Так что ж ты молчал, а? Рассказал бы мне про это, а то статью написал, в окружной газете ее сократили до минимума, мол, кому нужны выдумки. А тут вот какая история. А как догадался, Володя, что это их семейство кровожадную бойню устроило.

– А след остался.

– Какой? – насторожился Михаил.

– А такой. Ведь он у каждого человека есть, след.

– Да не тяни ты!

– Только из уважения к тебе, Миша, – приложив руку к сердцу, прошептал Чиж. – Отец их трубку курит, в конце которой для зубов выемка есть, чтобы удерживать ее, если руки заняты. И трубка-то необычная, осиновая, темно-коричневая, мореная, немножко припорошенная черными брызгами, как у ягуара. Нашел я ее там и там.

– А говоришь, что боишься Мын-Лунга.

– А кто же его, Мишенька, не боится. Я ведь с детства, когда еще с отцом начал охотиться, в это верю. Отец так говорил, а в мое совершеннолетие пошел за медведем, ханты жаловались, что их кладбище роет. А с охоты не вернулся.

– Извини, – положил руку на колено Чижу Михаил. – Вот и у моего Сережки скоро совершеннолетие, а Витьке обещал помочь, и Ямишкину – тоже.

– А в помощь кого возьмешь?

– Только тебя, ты природу любишь, от плохого человека остановишь. Пойдем, а?

– Да уж. – Михаил присел на бочку и задумался. – Две недели до отпуска осталось, успеем ли?

– Кто знает. Я уже завтра иду, или подождать тебя полдня? Готов?

Михаил покачал головой:

– Я пустой. А вдруг Витьки там нет? Что я отцу его скажу?

– А его там и нет. Я за ним позже приду, туда, где до… – остановился Владимир. – А, ладно, только молчок, договорились в одном месте встретиться. А она не слышит? – вдруг спохватился Чиж.

– В подвале навряд ли, – успокоил Чижа Филиппов.

– И сотовые телефоны там не работают, не смотри на меня с укоризной. И место то непростое, где его встречать буду с Ямишкиным.

– Та-ак, может, я и не пойду с тобой, – задумался Филиппов, – а так отцу его и передам, что жив он. Хотя и обманывать негоже. – Но, Вова, а если на два-три дня позже приду, смогу найти тебя?

– Говори точное время, а то там место такое, к которому без поводыря только по временным отрезкам нужно идти и в одном темпе, чтобы не ошибиться, по солнцу, тогда не потеряешься, встречу тебя.

Глава 4
Новые узелки

Тонко нарезанные лимоны на блюдечке, присыпанные сахаром, так и просились в чашку с кофе, но Михаил не дотронулся до них. Сделал небольшой глоток горячего напитка и, почувствовав, что он уже немножко остыл, сделал глоток глубже. Вкус кофе был необычным – горьковато-кисловатым со вкусом бренди.

– А мои уехали на месяц, – прошептала Танюша, – так что я уже больше просто не могу, Миша. – И ее горячие руки начали с силой разминать его шею. – Может, останешься, а утром я тебя разбужу, а?

Сила даже нескольких капель спиртного в кофе легонько опьянила, но в то же время не расслабила, а наоборот, добавила сил, начиная разжигать в сознании танец любви. Огонь все выше и выше посылает свои всполохи в небо, через которые Михаил под барабанный бой начинает прыгать. Ах, как он страшен, этот огонь, и как он в этот же момент притягателен! А ты, словно на арене, один против быка и вокруг тысячи зрителей. «Ну что, – кричат они, – трус?» Да какой я трус. «Боишься?» – кричит вся арена, подбадривая тебя на поступок, которого ты всегда боялся.

«Не-ет!» – кричишь ты, заставляя себя сделать шаг вперед.

Но тут же подсознание останавливает тебя: «Это же предательство!» – кричит оно тебе.

«Да!» – в испуге кричит совесть. И боязнь уходит на второй план, хочется новых испытаний, или разогнаться и заново, окунаясь в желто-белые одеяла смерти, кинуться через пышущий огонь, внутрь него на ту сторону, или… Или под рев публики, под ее насмешки отказаться от этого шага и сделать еще более страшный, сказать всем: «Нет!»

Аж дух захватывает перед пониманием, что и тот поступок, и этот публика примет с овациями и с ненавистью. С чем больше – одинаково плохо. Публика – это сфера, в которой ты живешь. Но кто она – эта публика? Совесть? Да, совесть! Твоя совесть! И теряешься…

Кровь в тебе начинает кипеть и бурлить в такт этого страха, толкая тебя в его объятия. И тут же осмысляешь, что ты уже бессилен не сделать этого нового шага, пусть даже он будет правильным. Только для кого он будет правильным? Для тебя? Да!

– Танюша, погоди, погоди! – шепчет Михаил, пытаясь силой удержать ее тело, которое, как веревка, связывает его, которое, как электрический ток, колет его своими силовыми волнами и начинает управлять телом, отключая сознание, отключая сопротивляемость…

Да, да, да, именно так. Эта женщина его не слышит, она уже неподвластна ему, а только себе, все ниже и ниже опуская рычаг выключателя. Слышно по ее сильному непрерывистому дыханию, что она уже решилась на свой прыжок через огромные всполохи бушующего огня к нему. Ее руки все сильнее и сильнее разминают его мышцы на шее, на предплечье, на грудях, вводя Михаила в какой-то необычный транс, разбивая его силы сопротивления на тысячи осколков и все глубже и глубже вводя его в пьяный экстаз возбуждения.

– Танечка, нет, не надо, оставь меня…

Но женщина уже находилась в прыжке, а огонь, охвативший ее тело, превратил ее в молнию. А сопротивляющийся под ней Михаил, все больше и больше возбуждая в ней желание, интуитивно давал ей возможность буйствовать, побеждать, добиваться. Как паучиха, закутывая жертву в свою смертельную паутину, она добиралась своими зубами к его шее, к груди…

…На столе курилась новая чашка с кофе, побуждая своим ароматом подняться с дивана и присесть поближе к хозяйке, не спускающей своих глаз с Михаила. Обернувшись простыней, он встал и пошел в прихожую, но Татьяна вскочила и тут же закрыла дорогу ему своим тонким станом:

– Не пущу! – прошептала она, выглядывая из-под своих курчавых, прыгающих черных пружинок-волос, мазнула своими кошачьими зелеными глазками Михаила и, обняв его руками за шею, повисла на нем.

– Танечка, отпусти, а то я прямо здесь…

– Ну и пусть, ну и пусть, все до капельки уберу…

Михаил, с силой придавив к себе женщину, поднял ее на руках, пронес в прихожую и поставил у двери в туалетную комнату:

– Пять секунд. Замри!

Ни о чем не хотелось думать, потому что уже все, от чего он постоянно удерживал себя, совершилось. Все! Хочется рвать и метать! А что рвать? Что метать? Свою совесть. А что такое совесть? Это всего лишь чувство, какой-то единичный поступок, который можно уже завтра и не вспоминать. Да-да, не вспоминать, а Танюша, она никогда и никому об этом не расскажет. Она его совесть! Вот сравнение.

Михаил вышел из туалетной комнаты и чуть не споткнулся о Татьяну, сидящую сбоку двери. Но она, как пружина, вскочила и повисла на его плечах:

– Милый. Ты меня извини! – Горячий воздух из ее уст щекочет ухо.

– Да, да, сам не лучше, – шепчут его губы в завитушки волос, свисающих у лба.

«О-у-у!» – И как начинает в тебе сейчас заново что-то буйствовать, внутреннее, сильное.

– Все, хватит, – почувствовав ее прикосновение к спине, как к оголенному нерву, аж мурашки, побежавшие в сторону широчайших мышц, поясницы, ягодиц. – Я уже не могу, Таня. – И обеими руками с силой мягко отодвинул ее от себя. – Хватит, у нас было все двадцать лет назад, но ты отказала.

Татьяна не хотела говорить на эту тему, осознавая, что продолжение начатого «щипка» Михаила может только привести к буре, не страстей, не к скандалу, а к обиде. А зачем она нужна, ведь только из-за нее у них снова могут охладеть отношения друг к другу и опять на много лет. А ей так не хочется терять снова этого человека, друга, товарища. Ей так не хочется теперь в этом ее возрасте оставаться один на один с собой, пытаясь погружать себя в работу. В работу, которая со временем становится опостылевшей, погружающей ее в мир труб и печей, запорной арматуры и кнопок, емкостей и дизельных и электродвигателей котельной.

Как иногда ей хочется вернуть себя в те свои двадцать лет назад, когда после третьей годовщины гибели Сергея встретила его, Михаила Филиппова, у могилки мужа. Да, она слышала, что они где-то рядом служили тогда в Кабуле, в десантных войсках. Да, она помнит очертания его лица, плакавшего навзрыд и прячущего глаза от нее, когда он провожал ее Сергея в последний путь. Да, да, ведь это именно он привез «груз-200» в ее дом, в ее семью. Она все это помнит, только в какой-то вуали тумана горечи и – все.

Да она помнит, как он вместе с афганцами приносил ей деньги, детские игрушки. Да, она помнит, как он любил ее пацанят – Кольку и Родьку, водил их в приезжий цирк и в зоопарк, угощал сладостями, подарил им велосипед. Да, она помнит, как он вместе с детьми упрашивал ее стать им папой. Но она помнит своего Сережку, самого дорогого для нее человека, предать любовь к которому она так и не смогла…

Она все помнит, и слова пришедшего к ней духа Сергея, севшего на краю кровати и попросившего ее: «Выйди замуж за Михаила. Детям нужен отец, а то опоздаешь». Но она не верила его словам. Разве мог Сережа, которого уже много лет нет на белом свете, попросить ее об этом поступке? И второй раз тоже…

Она всеми силами рвала хоть какое-то представление, лезущее все чаще и чаще к ней в сознание, сказать Михаилу «да», «ДА», «ДА». Иногда она уже была почти готова сбросить с себя тяжелое платье вдовы и обессиленной упасть в объятия красивого, статного и в душе уже любимого мужчины – Михаила. И не успела, как предвидел ее любимый Сергей, приходивший к ней несколько раз во сне.

Она в компании с ребятами-афганцами пришла на свадьбу к Михаилу. Но он тогда ее так и не увидел, а она… Она из-за плечей гостей следила за каждым его движением, за каждой улыбкой, обращенной к невесте, приятной на вид светловолосой девушке. Как она завидовала ей и как она хотела сейчас быть на ее месте! И ушла, потеряв себя, после первого тоста и радостного крика гостей на торжестве: «Горько!»

А первая их встреча все же состоялась, только через много лет, когда она чуть не потеряла своих сыновей Родьку и Кольку, забравшихся на крышу многоэтажного дома. Что их туда занесло? Конечно любопытство, как дворник сбрасывает с крыши мокрый апрельский снег, сползающий своими толстыми краями с карниза и падающего пластами вниз, взрываясь на множество ледяных осколков и водяных брызг. И вот пацанята дождались своего и под гигиканье друзей через чердак залезли на крышу, нашли лопату того дворника и… заскользили вниз. И если бы не забор из толстого прута железа, тянущийся по всему краю крыши, за который схватились мальчишки, то с пятого этажа слетели бы вниз вместе со снегом.

Так получилось, что именно в этот момент через их двор шел Михаил. Услышав крики ребят и увидев болтающихся на карнизе и вопящих от ужаса детей, влетел на пятый этаж, через лестницу вылез на чердак, на крышу дома и, распластавшись на ней, сполз к мальчишкам. Первым попался к нему под руку Родька, весь посиневший от испуга, хватающийся за пуховик спасителя, как обезьянка, боящаяся упасть на землю. Но Мишка его не узнал, потащил пацаненка за собой к окну чердака и затолкал его внутрь.

Родька тогда все же упал, но на пол чердака и вывихнул плечо, но боли мальчишка еще не чувствовал. А придя в себя, только и успел увернуться от летевшего на него и кричащего братца Кольки. А вот их спаситель не полез внутрь, а так и остался лежащим на черепичной крыше, ухватившись руками за оконную раму, и никак не мог отдышаться. Ребята так и не увидели своего спасителя, так как тут же были подхвачены множеством рук, спустивших их с чердака вниз по железной лестнице на пятый этаж. Это были пожарники, потом – больница и мамин ремень.

Татьяна узнала о спасателе ее детей позже, через месяц или два, когда одна из соседок упрекнула ее за то, что та даже через газету или радио не поблагодарила парня, который вытащил с самого карниза Кольку и Родьку.

– А вон он идет, – показала баба Аня на мужчину, гуляющего с детской коляской вокруг озера.

Увидев его, Татьяна оторопела, это был Михаил…

Нет, сейчас Татьяна далеко не похожа на себя, на ту маленькую, тонкую березку, которую все время хотелось спасать от буйных ветров, тяжелого снега, ломающего ее веточки, от вод дождей, подмывающих ее корни.

Интересно, смог бы он, Михаил, с ней нормально прожить эту прошедшую часть жизни? Скорее всего, с трудом. Между ними всегда бы стоял Сергей, отец Кольки и Родьки.

А вот Зина, она, пожалуй, и стала его избавительницей, забравшей Михаила с собой, спасая его от голодной смерти на безлюдном «острове», на котором уже много лет он «тащил» свою нелегкую ношу. «Жил», как тень, со своими выдумками, что якобы обещал Сергею Воронко помочь Татьяне воспитать его сыновей.

Может, и так было, только у гроба погибшего Сергея. А так, в Афганистане он даже не знал, что они с Сергеем находятся в одной дивизии. Во-первых, они друг друга не знали, Сергей был на несколько лет старше, на дискотеках не встречались, и компании у них были разными. Во-вторых, Сергей был офицером в артиллерийском полку, а он, Михаил, солдатом разведвзвода другого полка – «полтинника». И именно поэтому их пути на боевых действиях просто никак не могли пересечься. У артиллеристов свои задачи, они всегда находились под прикрытием минимум роты, где-то рядом со штабом батальона, полка, дивизии. А разведчики – вольные ветры – горы, «зеленка», охрана и сопровождение колонн, добывание разведданных о противнике. Разведчики – это даже не тень на войне, а чистый воздух, сливающийся с окружающими запахами. А если не сумели этого сделать – то их больше просто не будет.

Нет, сейчас Танюшка стала совсем другой. Они встречались друг с другом очень редко. Тогда, когда чувствовал Михаил, что это ему необходимо. И не по своей интуиции. Он просто поддерживал отношения с ее детьми, учившимися в школе, стоявшей напротив его дома.

Они росли быстро, но с каждым годом все больше и больше становились непохожими друг на друга, что говорить – двойняшки. У Кольки скулы отца – выпирали своей мощью, сужая лобную часть головы, глаза при этом становились узкими, смотрящими вдаль. А Родька – вторая мама: тонкие черты вытянутого лица, черноволосый до смоли, взгляд вдумчивый. Вот он именно и любил Михаила, и очень сильно. Как это чувствовал Филиппов? Этим вопросом не задавался. Они всегда встречались с Родькой неожиданно, как-то сразмаху. Бегут по своим делам, и их пути пересекались. Вот встреча, а радости сколько, словами не передать. Что говорить, друзья!

А недавно узнали, что Родька влюбился в его дочь. Приятная неожиданность. И подсказала ему это его фотография, выпавшая из дочкиного учебника. Не одна. Вторая стояла на ее письменном столе, вернее, лежала перевернутой между пузырьками с туалетной водой, коробочками для теней… Любовь, как это прекрасно! И Михаил прикладывал все усилия, чтобы этого не замечать, и, наверное, тем самым смешил милых ему женщин. Все знали, что он иногда «заносил» деньги их матери. Неужели знали?

Эта мысль уже не раз приходила к нему в голову. Ну и пусть знают, но они же не знают, что он иногда «срывался»… Нет, нет, ведь они так редко это делали с Татьяной. Да и зачем, он до сих пор этому не мог найти ответа. Скорее всего, ради чувств, но не любви, а потому что он жалел эту женщину, так долго живущую без мужчины. А может, это ему так кажется? А может, из-за любви, только какой-то необычной, колдовской, которая связывала их какими-то невидимыми узами даже сейчас, когда он и Татьяна уже стали несколько располневшими.

А вот Зинка так и осталась красавицей. Видно, на роду у нее написано – быть величавой и в то же время легкой на подъем, как вихрь, вытаскивающей из «скучной» работы Михаила в леса за грибами, на рыбалки в стужу. И глаз от нее отвести нельзя, такой тонкой красотой обладает его Зинаида. Глаза быстрые, каштановые и узкие, взгляд цепкий, лоб неширокий, а губы всегда красные, словно соком моркови выкрашены. Взглянешь на нее, и что-то у тебя внутри начинает подниматься, кружить голову, и ты, уже ничего не понимая, бежишь к ней, спотыкаясь о невидимые препятствия, торопясь овладеть ею.

Да, Танюшка по сравнению с ней, как и Инга, – это всего лишь давняя память, которая легко забывается, и, когда нужно, возвращаешься к ней, только с трудом, вспоминая о совести. Эх…

– Мишенька, – прошептала Татьяна, – не оставляй меня.

Филиппов, упершись на локти, приподнялся и внимательно посмотрел на Татьяну.

– Да вроде если у Родьки с Кристинкой все получится, то породнимся…

– Да, да, – согласилась Татьяна и выпила из рюмки остававшееся бренди. – Фу-у-у! – громко вздохнула она. – Мишенька, ой, какая я была дура. А тогда мы, наверное, все были воспитаны так, – приблизив к себе рюмку и смотря через нее, то ли с собой, то ли с гостем начала говорить Татьяна. – Наверное, в свих мать или в бабушку пошла. Но я старше тебя, понимаешь? Да, да. А сейчас так хочется сильного, доброго человека, который укрыл бы тебя от всех невзгод своим крылышком. Даже пил бы и бил бы, все равно бы его любила… – И посмотрела на Михаила. – И почему у нас не слушают Жириновского? Я бы стала твоей второй или третьей женой. Возьми, а?

– Я тоже воспитан, как и ты. А Зинка – это мое все. Ведь она тогда единственная наплевала на все сплетни обо мне и согласилась стать моей женой.

– А я боялась этих сплетен, вот и оставалась для тебя каменной, а домой приходила, все ночи плакала, но никак не могла заставить себя сказать тебе «да», словно кто-то изнутри язык мой замораживал. Думала, что это Сережа.

Михаил слез с дивана и хотел было взять рубашку, но рука Таня отбросила ее в угол:

– Дай я хоть насмотрюсь на тебя, – прильнула она к нему.

– Танюша. – Михаил попытался усадить женщину в кресло, но не получилось, она не поддалась, а все сильнее и сильнее, обнимая, сдавливала его шею руками. – Танечка…

– Я так не хочу с тобой родниться! Ведь тогда я тебя потеряю навсегда. – И стала целовать Михаила в щеки, в нос, в губы… – А Колька вообще меня бесит – влюбился в старуху.

– Дети, – нашелся что сказать Михаил.

– И ты знаешь, кто она? Мэра невестка.

– Воробьева? – спросил Михаил.

– Да, да. Еще три года назад, когда он со своими дружками праздновал в ее ресторане День студента. Не знаю, как это вышло у них, но она к нему ездит в Екатеринбург, снимает ему квартиру и живет с ним, представляешь?

– Это Инга Воробьева?

– Вот так. Бабе уже далеко за сорок, а в пацаненка влюбилась и мучает его. Замужняя!

– Да уж. – Михаил сразмаху сел в кресло. – Вот это дела.

– А вчера звонит и говорит мне, что она была в Екатеринбурге, и он, знаешь, где с ней встретился? В ломбарде. Кто-то из наших попросил его узнать, где в Екатеринбурге можно кольцо золотое сдать с цепочкой и там еще что-то. Колька пришел в соседний ломбард, а там Инга стоит, сдала что-то большое такое, и полицейский ее сопровождал из ломбарда до банка. Кольку не заметила, а когда продавец начал укладывать ее драгоценность, то он так и не успел рассмотреть, что это такое. Вроде что-то похожее на статую, похожую на старика, как памятник у Хатыни. Ну, старик стоит и на руках держит погибшего ребенка. Вот. И когда этот ломбардист, или как там его называют, начал говорить по телефону с кем-то, то он сказал, что эта фигура больше килограмма золота и она бесценна.

– Так Коля после этого больше и не видел Ингу? Может, обознался? Она вчера или позавчера была награждена в Ханты-Мансийске за «Лучший товар Югры». Это ежегодный конкурс…

– Ты тоже в нее влюблен? Что-то такое о вас с ней от кого-то слышала, – сморщив лицо, посмотрела на Михаила Татьяна.

– Да нет, Танечка, мы с ее мужем дружим с детства. Вот и все.

– А-а-а. – Оттолкнув от себя на середину стола блюдце с нарезанными лимонами, Татьяна взяла бутылку с бренди и сделала из нее несколько глотков. – Как вы мне все надоели! Уходи, и больше чтобы тебя здесь не было! Уходи!

Михаил, натянув на себя рубашку, джинсы, прошел в коридор. Татьяна осталась в комнате…

«Так лучше», – подумал про себя он, тихонечко прикрывая за собой дверь. На часах было всего полдвенадцатого ночи.

На лестничном проеме ниже ему преградил дорогу Игорь Емишев.

– О-о-о, какие люди! – воскликнул он громко на весь подъезд. – Неужели ко мне заходил? Это правильно! – И, с силой взяв под руку Михаила, стал его подталкивать на пятый этаж. – А я только что жену с пацанятами отправил в отпуск, так что теперь похолостякую.

– Игорь, – попытался что-то сказать Михаил не вовремя попавшемуся на дороге однокласснику, но тот его и не слушал, а продолжал толкать вперед…

– А что, хоть мне и сорок пять, а я все тот же пацан! Помнишь, как мы сразу после школьного бала напились вина какого-то и давай выделываться? Ха! Так что тебя ко мне занесло? А-а, статья, которую тебе передали из Белоярского. Есть у меня такая, есть. Мэр сказал, чтобы я тебе ее занес, а у меня все из головы тут же вылетело. Извини, дорогой. Семью же провожал в отпуск, сам понимаешь. А там-то Машке то того, то этого не хватает, беги в магазин, то …третьего, то …десятого.

«Обошлось», – подумал про себя Михаил.

Пока Михаил листал доклад белоярского мэра, выступления кооператоров и принятые решения конференции, в голове формировался материал. В принципе, ничего нового никто на этой конференции не сказал, интерес вызывала критика двух банков. В прошлом году директор отделения много неприятного натворила, сделала семнадцать кооператоров кредиторами на сумму в тридцать четыре миллиона рублей, обещая им на следующий день их кредиты закрыть. Это ей якобы было необходимо для того, чтобы сохранить штаты. Люди поверили ей, подписали все необходимые документы, каждый на два миллиона рублей, а через день ее не стало. Исчезла женщина, то есть, как оказывается, ушла на пенсию, заранее продав свою белоярскую квартиру.

Начали искать ее правоохранительные органы, до сих пор ищут и никак не могут найти госпожу Федорову. То слухи прошли, что она в Харькове была, то в Гомеле, то в Новокузнецке… Потерялась. Вот и остались кооператоры, как говорится, «в шляпе» Федоровой.

«Может, так и статью назвать, читаться будет неплохо, и пусть хоть как обижается на него мэр, а что поделаешь, был бы там сам, еще резче статью бы написал. Да, в принципе, а мэр-то при чем здесь, не он же заставлял кооператоров соглашаться с Федоровой».

Еще на что обратил внимание Михаил – на предложение одного из кооператоров открыть небольшую мастерскую, в которой он будет выпускать национальные хантыйские и мансийские одежды, артефакты различные. Предложение хорошее, пора туристов приглашать в Югру, а что им показывать, только музеи под открытым небом? А почему бы и нет. Он просит мэра по этому поводу договориться с жителями национального поселка Казым. Стоп, стоп, он приводит в пример Советский район и город Югорск и называет историка-археолога Виктора Викторовича Воробьева, который нашел несколько древних городов и разрабатывает концепцию по созданию в этом регионе исторических памятников.

«Вот-вот, Воробьев мой старый дружище, а то, что он разрабатывает концепцию развития туризма здесь, даже не знал. Нужно поговорить с его отцом, Виктором Николаевичем, чего же он скрывал это от меня».

Раздался звонок.

– Миша, ты где пропал? – Голос Воробьева-старшего был уставшим, немножко растянутым, с покашливанием.

– Добрый вечер, то есть ночи. Я у Емишева в гостях, знакомлюсь с материалами по конференции в городе Белоярском.

– А-а, ты это, только долго там у него не засиживайся, он мне завтра будет нужен. Ну что там по сыну, что-то раскопал?

– Пока ничего. Но то, что он жив, уверен.

– Это уже хорошо, Мишенька. Ну а по-честному, ведь я знаю все, дорогой, про тебя. Так что там раскопал?

– Я не собака, чтобы нюх на него держать.

– В музее.

– Тоже дело. Тогда так, с одиннадцати меня жди там. Да, и номер карты кинь мне сейчас по сотовому, куда деньги тебе перечислить.

– Виктор Николаевич.

– Ш-ша, Мишенька, ш-ша. Как сказал, так и будет. Понял? – И пошли короткие телефонные гудки. Значит, разговор закончен.

– Миха! – раздался голос Игоря из кухни. – Стол накрыт.

От пельменей Михаил отказался, на ночь это тяжелая пища. А вот от нарезанных на дольки помидоров с огурцами грех отказываться. Водка – нормальная. После второй рюмки Михаил прикрыл свой стакан ладонью:

– Виктор Николаевич звонил, тебя ждет с утра у себя.

– Мэр, что ли? – с удивлением спросил Игорь.

– На, смотри. – И Михаил, открыв на телефоне принятые звонки, показал Игорю его номер телефона.

– Ничего себе, какой ты крутой у нас! Мэр югорский с ним по телефону разговаривает, как с лучшим другом, мэр белоярский ему весточки передает.

– Да ладно, Игорь, нашел чему завидовать. Как у тебя хоть дела, а то все я да я тебе о себе рассказываю?

Игорь все-таки изловчился и плеснул водки в стакан Михаила:

– За нас! – И, закусив, прищурившись, посмотрел на товарища. – Да все нормально, все нормально. Ну, что тебе рассказать, сколько денег нужно на ремонт теплосетей на улице Мира или сколько денег нужно на ремонт котельной? О чем еще говорить?

– Значит, все нормально в Югорске?

– Да о чем говорить, конечно, нормально. Не было б газовиков, не было бы и Югорска, сам же знаешь. Они ребята стойкие, не дали себя съесть кооператорам, как лесники.

Когда Михаил встал из-за стола, Игорь предложил ему выйти на балкон, покурить, а потом пообещал его проводить.

В доме напротив основная часть его жителей уже спала. А в одной из квартир по миганию разноцветных огней в окне было видно, что у жильцов был какой-то праздник.

– Это у сынка Балабанова праздник. Знаешь такого?

– Бориса Пантелеймоновича? – переспросил Михаил. – Это который у вас главным снабженцем работает?

– Его самого. Юбилей Федька празднует. Ему батя купил в этом доме две квартиры четырехкомнатные на двух этажах, сделал жилье Федьке двухуровневое, по лестницам ходит. Был как-то у него, красотища!

– Да уж, нам бы так жить, – улыбнулся Михаил.

– Да у меня совести бы так, как он, жить на этой земле не хватило бы.

– То есть?

– Ой, будто не знаешь, чем сыночек его занимается? – стал тише шептать Игорь.

– Игровым бизнесом?

– Раз, – заложил на своей ладони указательный палец Игорь.

– Наркотиками?

– Нет. Хотя нет, не слышал, – замотал головой Игорь. – Доставкой удовольствий. – И зажал второй палец.

– Дальше.

– Земелькой нашей торгует.

– Погоди, погоди, и куда же это вы смотрите?

– А все у него, на первый взгляд, по закону, – вздохнул Емишев.

– А что говорит по этому поводу мэр?

– А что ему говорить, Мишенька? Любимчик мэров. Что? Ведь землица та не наша Югорская. Хотя и это все слухи.

– Да, да, если бы он этими делами занимался, то разве жил бы в этой голубятне? – кивнув на дом, сказал Михаил.

– А зачем ему торопиться, батька-то его уже на ладан дышит.

– То есть?

– Да привезли его из лесу, побитого. Говорят, медведь порвал мужика, отправить в Тюмень хотели, но доктора опасаются, что сердце может не выдержать перелета.

– А где ж он так?

– Да кто-то слушок пустил, что каких-то гостей в лес повез, да на шатуна-подранка вышли, вот и порвал его.

– Шатуна? Так уже два месяца весна.

– Ну, так говорят. А если говорят, то, значит, чем-то тот мишка от своих собратьев отличается.

– Ну, а если подранок, то да. А кто же еще с ним был?

– Мишенька, о таких людях лишнего не говорят, – стукнул по периле балкона Игорь. – А его Федька, когда узнал про это, запил. Говорят, что ему таксисты только водку возят, больше никого к себе не пускает. А вчера вроде говорили, что к нему несколько парней заезжали на «форде», огромном таком, больше «хаммера». Видно, из Тюмени или из Екатеринбурга бандиты.

– Ну и…

– Все, Миша, все, жизнь покажет, как дела будут дальше складываться. Там, внизу, у его подъезда даже пара полицейских в гражданке дежурит. Что-то там не все по-хорошему, видно, происходит. И мэр наш себе места не находит. Да еще и сын его пропал. Связано ли это между собой или нет, трудно сказать. Хотя… – Игорь прикурил сигарету и, откашлявшись, продолжил: – Хотя Витька – это Витька, он с детства помешан на своих раскопках. Слышал, что он уже не раз так пропадал и после этого через месяц-два появлялся на свет божий с кучей различных находок, так сказать. Вот моя жинка за неубранную битую посуду мне уши поотрывала бы, а этот только тем и живет, что со столов наших предков ее в музей тащит, – сплюнул Игорь. – Не знаю, как его только Инга выносит.

– Да у нее вроде бизнес немаленький, а с ним и не до мужа.

– Ну, может, и так. Баба падкая на юнцов.

– Сам бы, наверное, хотел быть между ними.

– Ха, – громко усмехнулся Игорь. – Ну, кто чем болеет, тот о том и говорит. – И похлопал по плечу Михаила. – Ну ладно, не обижайся, давай немножко провожу тебя, а то если шеф вызывает с утра, то…

Звонок от Алексея Мишурина был неожиданным. Как раз в тот момент произошел, когда Михаил поравнялся с больницей.

В реанимации из шести коек было прохладно и резко пахло лекарствами. Закрыв шторой кровать, на которой лежало израненное, забинтованное до головы тело Бориса Пантелеймоновича, Алексей подтолкнул Михаила к кровати больного и встал сзади, чтобы не мешать ему.

Филиппов долго рассматривал Балабанова, пытаясь настроиться на работу с этим человеком. Но никак не мог этого сделать, в голову лезли неприятные воспоминания об Пантелеймоновиче. Вернее, антипатия, которая рождалась из слухов о нем. То, говорили, что Балабанов еще в девяностых годах выдавил в городе всех частных торговцев спиртным. Делал их инвалидами или вообще «убирал». А сейчас, говорят, стал главным поставщиком продуктов в город, содержит пару крупных магазинов, кафе, рестораны. Года три назад здесь побывали его конкуренты, но Пантелеймонович выкрутился и сейчас продолжает заниматься своими делами.

Продолжить чтение

Под крылом чёрного ворона

Глава 1Выстрел в спину

Глава 2Ведьма

Глава 3Мын-Лунг

Глава 4Новые узелки

Глава 1
Выстрел в спину

Глава 2
Ведьма

Глава 3
Мын-Лунг

Глава 4
Новые узелки