Волхв

Размер шрифта: 13

* * *

Пролог

Крупные клеверные головки раскачивались перед лицом, обволакивая запахом незрелого мёда. Над головой вздрагивали нежно-зелёные кончики крепких дубовых веток – нынешняя уже поросль. Гой[1] Воинко – разведчик дружины русичей тихонько, не щевелясь, втянул ноздрями цветочный аромат. И не ощутил его. Напряженный взгляд, спрятанный меж былок, тело дрожит, словно выгнутое крепкой рукой копьё, и тревога в душе. Что-то не так.

Напротив дубового леска, саженях в ста, возвышались стены-колья храма Белбога, обвитые повиликой. По краю арочного входного проёма с рунами под сводом, славящими Бога Света и освещающими входящих, шелестела мелкая подсохшая листва. Воинко слышал, что в прежние лета храм стоял без ограды, открытый на все стороны света, сверкая на солнце золотыми и серебряными украшениями – подношениями русичей. Но в один срок огромное стадо туров, сорванное с места непонятной для человека тревогой, покатилось на восход, поднимая пыль до самого неба. Волхв, гостивший в дальнем селении, где лечил упавшую с седла дочку местного боярина, спасти божий престол не смог. Стадо туров наводнением пронеслось через незащищенное оградой капище, сровняв храм с землёй. После того случая и появился вокруг светлого места высокий частокол.

Что-то беспокоило Воинко, что-то неуловимое, словно касание лёгкого ветерка влажной щеки. Ощутив неясную тревогу при приближении к родным местам, он оставил коней привязанными к дереву в чаще, а сам, сделав солидный крюк по заросшему дикотравьем дубняку, оказался перед храмом. Здесь и залёг в густом клевере напротив входа.

Высоко, в голубой бескрайности утопал хищный сапсан, вольно раскинувший упругие крылья. По левой стороне, если повернуть голову и приподняться, можно было разглядеть соломенные крыши родного села Воинко – Хотмы, вытянувшегося вдоль широкой реки Донец. Ещё закругляя путь через дубняк, Воинко глянул сверху на крайние дома. И ничего подозрительного не заметил. По привычке отыскал камышовую крышу своей избы в окружении яблонь и груш. Как-то там сейчас матушка? Отец погиб в стычке с хазарами, когда парень только ходить выучился, с той поры так вдвоём и живут.

Какая-то баба, покачивая пустыми ведрами на коромысле, спускалась под откос к речке. На другой окраине мальчишки запускали змея. Треугольник мирно трепыхался на ветру, угадывающийся солнечный лик улыбался в складках ткани. Вроде ничего тревожного. Но вот здесь…

Три дня, меняя коней, Воинко неспешно двигался к дому. Шёл спорой рысью. Сильные, высокие русские жеребцы, легко выдерживали темп, тем более что Воинко старался почаще пересаживаться на заводных. Останавливался один раз в день у ручья или родника, встречавшихся тут изобильно. Ослабляя подпруги, выгуливал недолго, пока не остынут. Напоив, отпускал на луг. Пока кони хотя и без удовольствия, но методично объедали подвяленную на жарком Ра траву, спокойно перекусывал сам. В заплечном мешке ещё оставалось немного вяленного мяса да кусок овечьего сыра. К ночи искал место где-нибудь у перелеска. На широкой залитой лунным светом степи его могли увидеть издалека, а вот в тени кряжистых дубов или высоченных ясеней парень оставался незаметным для любого самого пристального взгляда.

Коней отпускал пастись, спутывая. Обученные животные держались неподалёку от хозяина, иной раз напоминая о себе тихим всхрапом, словно говоря: «Не волнуйся, мы рядом». Умные жеребцы днём в степи замечали следы стремительных волков, сторожась, а ночью нет-нет, да и замирали, расслышав далекий вой. Разведчик, угадывая сквозь сон мягкий шорох копыт, не просыпался.

Атаман отправил Воинко с опережением отряда вёрст на тридцать. Парень второй раз участвовал в охранном походе. В прошлый раз всё прошло спокойно, за более чем сорок дней – срок, который требовался бойцам для обхода своих земель, отмеренных чертой, пропаханной былинным Ильёй, не встретили никого из вражеского стана хазаров или залётных степняков. Воинко держался уверенно, а за особые таланты – волчий нюх и острый глаз птицы-хорса – его прозвали почётным именем Рысь.

Теперь атаман доверил отроку ответственное дело – прокладывать путь. За ним с небольшим отставанием двигался передовой отряд разведчиков. Когда степь разбегалась до ококрая, не зажатая перелесками, на самой границе видимого, он угадывал движение бойцов, издалека казавшихся легендарными полканами – полулюдьми-полулошадьми. Бойцы шли ровно, не опасаясь засады, зная, что даже подстреленный из-за куста вражеской стрелой в самое сердце, Воинко, прежде чем уйти в Ирий, успеет уронить знак опасности на пути отряда. Знак – зачарованный амулет с живущим в нем духом Чура – бога-охранника, с виду всего лишь серый камушек – Воинко всю дорогу зажимал в кулаке. Камень обладал способностью впитывать тревожное настроение хозяина, живого или мёртвого, и передавать его на большое расстояние. Отряд разведчиков позади сплошь состоял из характе́рников, для которых ничего не стоило уловить тревогу, испускаемую камнем, за две-три версты. Но пока Рысь был спокоен – спал и камень.

Воинко вспомнил слова волхва Бронислава, от которого атаман и получил амулет, посетив жилище старца вместе с несколькими воинами перед походом.

Сидя на лавке, устало опустив узловатые кисти меж колен, заросший как ствол ивы, несколько лет пролежавший в воде, белоголовый, но до сих пор не седой, несмотря на свои сто пятьдесят лет с гаком, волхв негромко изрёк:

– Амулет – ваша защита, ваше спокойствие в степи. Но больше я рассчитываю не на камень, а на родовые силы, на помощь Богов – суть предков наших. Они помогут в трудный миг. Без их защиты, да без вашей отваги и опыта дедов ваших, этот амулет не больше, чем речная галька. Помните – ваша сила – это вы сами. Прислушивайтесь к своим чувствам – они не обманут.

Столетний помощник Бронислава, шустрый и по случаю серьёзный Матвей вручил воинам заговорённые камни, приговаривая обережную скороговорку: «Вот, камень-аладырь, вражду почует, как ясырь».

Воинко переложил амулет в другую руку, и потная ладонь шоркнула о штанину.

«Что же случилось с Брониславом? Стоящий нескольких воинов, он владеет такими приёмами, до которых Воинко ещё расти и расти. В крайнем случае, волхв мог отвести врагу глаза. Если его убили, то только расслабленного, не ожидающего удара. А это означало, что среди русичей завёлся предатель. – Гой мотнул головой, отгоняя неприятные мысли. – Нет, не может быть».

Будь волхв жив, Воинко почувствовал бы его даже за сто шагов. А уж старик его и того дальше. Уже бы вышел за частокол, щурясь на Ра, насмешливо призывая парня подойти, а не протирать штаны в траве. Но сейчас гой не слышал Бронислава, он вообще ничего не ощущал, кроме непонятной и незнакомой тревоги. Камешек в руке ощутимо потеплел. Воинко только крепче сжал его.

Отложив в сторону лук, перекинул через голову колчан со стрелами. Там они не понадобятся. Ещё раз пристально окинул взглядом стены, арочный вход. Тихо. Как-то даже слишком тихо.

«Надо решаться. Так и до листопада досидеть можно».

Миролюбиво жужжали две пчелы-труженицы, примеряясь к клеверной головке, на крепкой травинке замер, словно умер, голенастый кузнечик. Воинко, теперь не отрок безусый, семнадцати лет от роду, а опасный для врага боец Рысь, беззвучно выдохнул. Мысленно пробудив дремлющие до поры силы Рода, не потревожив кузнечика, пополз. Ритмично извиваясь, как учили, парень двигался ко входу в храм. Чем ближе к утопленному в зелень проёму, тем тревожней на душе. В один момент он даже приостановился, прислушиваясь к собственным чувствам. Внутри – там, где жил сгусток души, разливалось чувство опасности. Разведчик чувствовал, как оно заполняло клеточки тела, дрожащего в предвкушении схватки, ощущал, как нагревал кожу ладони оберег, и невольный страх рождался около Ра-сплетенья.

«Нет, я не испугаюсь. Ни за что! Чтобы ты не пророчил, Чернобог. Белбог всё равно сильнее, и ни тебе с ним тягаться». Крепко сжав зубы, Воинко упрямо двинулся дальше. И странно, только переборол себя, как страх отступил, оставив лишь капельки пота на лбу под обережной повязкой, придерживающей длинные волосы цвета соломы-половы, за которые русичей его племени иногда называли половцами. У входа Рысь пружинисто вскочил на ноги. Не глядя выдернув из ножен на поясе нож, попытался что-нибудь разглядеть через узкую щель входа. Пусто. Плоский камень с отпечатком ладони Белбога, подсохшие цветы – приношения у подножия, за ним – частокол, и всё. Горячий амулет едва не выскользнул из потной ладони. Опасность! Присев, Воинко осторожно уронил камень в траву немного в стороне – куда смог дотянуться. Одними губами три раза выговорил девиз русичей, помогающий в бою: «Ура, Ура, Ура», – пальцы покрепче зажали нож. И, больше не колеблясь, нырнул в проём.

Уже в прыжке, кувыркаясь через голову, краем глаза заметив силуэты выстроившихся вдоль стен врагов, понял, что проиграл. Его ждали. Одним незаметным движением успел скинуть нож в сапог.

– Шустрый малый.

Напряжённый голос, которому его владелец попытался придать сарказм, оглушил.

Не вставая, гой метнул взгляд по кругу. Выстроившись вдоль частокола, ухмылялись смуглые воины. Хазары! Десяток. В руках натянутые до половины луки. Нечего и думать о сопротивлении. И что самое страшное: у забора небрежно кинуты два бездыханных тела – Бронислава и какого-то белокурого мальчишки, лет пяти. Так вот как они застали волхва врасплох! От сердца отлегло: нет, не может быть среди русичей предателей! Наверняка хазары подкараулили отрока у села. Притащив сюда, зажали рот, чтоб не кричал, и втолкнули в капище. Увидев мальчика, Бронислав замешкался, и этого хватило ворогам, чтобы выпустить две стрелы, сейчас торчащие из тела волхва.

Предводитель хазар – толстый мужик с животом-тыквой, свисающим между расставленных ног, что особенно удивило Воинко – у русичей толстых не было, в тёмно-зелёном походном суртюке, подпоясанном ремнём, на котором болтались ножны дорогой работы, восседал на камне Макоши, поигрывая золотым кулоном с ликом Богини судьбы. Воинко даже хмыкнул про себя – не стоит так с великой Богиней, да к тому же женщиной – не простит.

– Ну что, парень?.. – дёрнув кадыком, десятник спрятал кулон в пухлую суму, где, похоже, уложены были и остальные драгоценности храма.

«Нервничает, – понял Рысь. – Что это он, меня, что ли, боится? Это с десятком лучников-то?»

– Разговаривать будешь? – хазарин обвёл воинов торжествующим взглядом, словно пересчитав. Они, наглые, сильные, уверенные в превосходстве над негрозным с виду бойцом русичей, ухмылялись. И даже ослабили луки, а некоторые и вовсе опустили. – Жизнь сохраним.

Хазары хохотнули.

Гой скривил губы, сдерживая ярость.

– Пошёл ты…

Не сильно удивленный, предводитель картинно всплеснул руками. Пузо волнообразно заколыхалось.

– Нет, ну ты смотри. Я же как лучше хотел. Жизнь обещал, а ты, значит, неблагодарный, грубишь. Ну, ну, – он кивнул ближайшим лучникам. – Взять его.

Воинко напрягся. Он понимал, живым не оставят в любом случае, зачем им свидетель?! Если уж пришёл черёд отправляться к предкам, чего он по большому счету не боялся – все там будем, – то уйдёт не один. Хотя бы вот этого здорового, кривоногого, шагнувшего в его сторону с глупой ухмылкой на лице, но заберёт с собой, а если повезёт, то и ещё кого-нибудь прихватит. Вот второй, тощий, тоже шагнул. Ну сам судьбу выбрал.

Ладонь незаметно мазнула по коленке, пальцы тронули за голенищем деревянную рукоятку ножа.

Хазары, ухмыляясь, приблизились к русичу. Перекинув косичку-пейсу за ухо, громила протянул руку, намереваясь ухватить застывшего, словно камень, пленного за шиворот. Воинко вскинулся, и нож, с противным хрустом разрезая мышцы и царапая кости, вошёл в грудь хазарина на всю длину. Словно наткнувшись на невидимую стену, враг замер. А в следующий момент осев перед русичем на колени, ткнулся лбом в подошву его сапога. Тощий хазарин оказался проворней. Откачнувшись в сторону успел отбить окровавленное острие, птицей взметнувшееся к тонкой шее. Но русич уже на ногах. Вторым движением, по всем правилам русбоя запутав ложным махом противника, успел воткнуть нож в выставленную для защиты руку. Выпустив ставшую скользкой рукоятку, Воинко прыгнул головой вперёд, будто в омут, на визжащего от боли врага. Рысь не услышал щёлкнувшей тетивы, только почувствовал, как что-то раскалённое вошло в плечо, земля попрыгнула, и он неловко повалился на поверженного хазарина. Вражеская шея хрустнула, и парень затих подмятый русичем. А потом пришла тьма.

* * *

Воинко слышал голоса, они пробивались в сознание, словно через толстый войлок. Говорили рядом, но о чём, он долго не мог понять. Или думал, что долго. Гой возвращался в сознание медленно, шажками. Сначала почувствовал, что связан, затем вернулись ощущения, накрыла боль в плече, тупо ныла голова. Похоже, по ней ударили чем-то тяжёлым. Он с трудом открыл глаза, и… память стремительно вернулась, а сознание прояснилось.

– Очнулся, кажись, – знакомый голос звенел от сдерживаемой ярости.

Ничего не изменилось. Так же стояли у стен враги с опущенными луками, сидел на камне их предводитель, вот только хазаров стало меньше на два, и взгляды оставшихся в живых были теперь не такие расслабленные. Сам же Воинко почти висел на верёвках, привязанный к жертвенному столбу – лику Белбога. Через силу парень укрепился на ногах.

Зло глянув на очнувшегося русича, десятник выдавил:

– Двоих парней моих убил, скот. Ты думаешь, подвиг совершил? Ничего ты не совершил. Хотел бы своим помочь – себя убил. А так, все равно заговоришь. Знаю, ваши основные силы в походе, село без прикрытия. И сейчас ты нам поведаешь, сколько в Хотмах воинов и откуда лучше зайти, чтобы застать врасплох. Нам нужны ваши побрякушки и ваши женщины – за них хорошо платят в Саркеле. Ну, говори, пока я добрый. Скажашь, умрёшь быстро, без мучений.

Воинко с трудом проглотил вдруг ставшую густой слюну:

– Пошёл ты.

Гой Рысь знал, как сделать, чтобы его тело перестало чувствовать боль. Это умение было одним из самых главных в тех знаниях, которые русичам передавал волхв. Нужно было представить, что предмет, причиняющий боль, это лёгкое пёрышко, от которого телу становится щекотно. Конечно, научиться этому невероятно сложно. Снова Воинко вспомнил добрым словом погибшего волхва и его помощника деда Матвея, гонявшего их – молодых бойцов – до седьмого пота. «Может быть, наши успеют, – мелькнула мысль. – За мной Креслав и Ставер идут, мои одногодки, уже опытные…» Сильнейший удар под дых прервал размышления Воинко, заставив согнуться, насколько позволяла верёвка. Задохнувшись, он опять чуть не потерял сознание. Следующий удар в лицо сломал нос, губы залило кровью. Мучитель – крепкий с широкими плечами и волосатыми руками – оглянулся на десятника, ожидая приказа. Судя по тому, что хазарин снова ударил русича, на этот раз по рёбрам двумя руками, сложенными в замок, приказ последовал. В боку у Воинко что-то хрустнуло, и он, усилием воли превращая поток боли в лёгкое щекотанье, хрипло рассмеялся. Кровь выступила на губах. Откашлявшись, он сплюнул в сторону врага. Не попал.

Волосатый, готовивший следующий удар, от непостижимости смеха, замер. И вопросительно оглянулся на десятника. Кто-то подошёл поближе, край рубахи русича задрался. Хазары внимательно осмотрели бок парня. Рана как рана: набирающая по острым краям синеву красная вмятина, явно сломанные рёбра – два или три. Почему же он смеётся? Сошёл с ума? Не похоже. Серые глаза чисты, без мути. Взгляд твёрдый, ни грамма страха. Какой-то не такой пленник. В лёгком замешательстве приблизился десятник. Запустил ладони за пояс, широко расставил ноги напротив. Чуть склонив голову, внимательно всмотрелся в лицо русича. Воинко устало опустил голову. Ему были отвратительны их ощупывающие скользкие, как шкура лягушки, взгляды. Губы еле слышно прошептали: «Белбог, отомсти за меня». Десятник, увидевший движение губ и не разобравший ни слова, принял за слабость: «Просит пожалеть». Кивнув волосатому, отошёл на два шага, чтобы не забрызгало кровью.

А в следующий момент произошло непонятное. Замахнувшийся хазарин бросил за спину дикий взгляд. Медленно прогибаясь назад и оседая, закинул руку за плечо, пытаясь ухватить торчащее из-под лопатки оперённое древко. Но глаза закатывались, рука слабела, он неловко осел, и уже мёртвое тело рухнуло на утоптанную землю. Всё длилось какие-то мгновения.

Просвистело ещё несколько стрел. Никто из хазар, принявших их острия грудью, не успел осознать произошедшее. Преодолевая боль, Воинко повернулся. Через частокол вооружённые блестящими короткими клинками, прыгали сосредоточенные русичи из передового отряда. Креслав, невысокий расторопный крепыш, бежал к раненому. Рядом десятник повалился на колени, умоляюще задрав руки. Но уже заносился над ним нож. А ещё Воинко увидел: в стороне, немного выше забора, завис над землёй высокий старик с длинным посохом в руке. Он был сед, аккуратная борода клином развевалась ветерком, грозный взгляд из-под нахмуренных бровей показался знакомым. Их глаза встретились. Воинко на миг поблазнилось: старик ободряюще улыбнулся. Ему улыбнулся. Или не поблазнилось.

– Благодарю тебя, Белбог, – Рысь поморщился: волна нестерпимой боли накатывала в боку и в плече. Но стон сдержал. Он из рода русичей, ему нельзя показывать слабость. И потерял сознание.

Слова. Снова распадались на звуки слова. Словно из тумана вырастали фразы, огромные, тяжёлые, сдавливающие грудь и почему-то лицо. Рядом кто-то говорил. Ему хотелось, чтобы он замолчал. Так больно! Воинко с трудом разлепил веки. Над ним в комнатном сумраке нависала густая борода, бугры мясистых губ, окаймлённые белыми завитушками, ходили ходуном.

– Белбог, это ты? – голос Воинко прозвучал еле-еле.

– Очнулся, – обрадовался кто-то.

Женский голос. Матушка!

– Слава Белбогу, – пухлые губы шевельнулись и отпрянули, а вместо них выросло тревожное лицо матери.

– Сынок, ты у своих. Всё позади. Скоро будешь здоров, дед Матвей вторые сутки от тебя не отходит.

– А где Белбог?

– Белбог? – она растерянно оглянулась.

– Бредит, – донёсся уверенный голос деда Матвея.

– Может, не бредит, – не согласилась мать. – Кто-то же вырвал из рук мальчишек змея и понёс навстречу нашим. Да так, что они забеспокоились и поскакали быстрей. Ветра-то почти не было. И на лошадей наткнулись… Случайно, что ли? А потом уже амулет к храму привёл. Очень вовремя. Чуть бы опоздали… – Она снова склонилась к сыну. – Белбог всегда с нами. А ты поспи. Теперь можно. Хворь отступила. Поспи сынок.

Воинко тихо улыбнулся.

– Он с нами. Я его видел, – парень приподнял голову. – Мама, я хочу стать волхвом Белбога. Как только встану на ноги.

– Хорошо, хорошо, сынок. Вот поднимешься, тогда и поговорим. Правда, дед Матвей?

– Желание понятно. Обсудим.

Без сил откинувшись на подушку, Воинко закрыл глаза. И почти в тот же момент заснул. Безмятежно и мирно, как засыпал когда-то крохотным дитём на мягких любящих руках матери.

Глава 1

Плавно покачиваясь, телега катилась по слегка примятой траве – малоезжей полёвке, пробитой по залитому солнцем увалу. Выше тянулись стройные сосны, улетающие вершинами к облакам. Внизу раскинулась Верёвка – заваленная камнем речушка, в два шага перейти можно. По мокрым булыжникам отважно прыгал голенастый мородунка[2]. Трудень, гнедой с длинными ногами и пегим вкраплением под грудью, не торопясь, натягивал постромки, степенно вышагивая по едва угадываемой дороге. Выехали с утра, ещё на камнях роса лежала. Сейчас уже полдень, а половину пути не преодолели. Вдовец Несмеян Донсков – маленький, шустрый старичок с аккуратной полуседой бородкой, уютно расположившись полулежа на солидной охапке сена, оборачивался к своему слушателю – шестнадцатилетнему пареньку Горию – худенькому, но широкому в плечах. Серьёзные серые глаза парня задумчиво смотрели по сторонам, а пальцы то и дело шевелили завивающийся пушок на подбородке: подражая взрослым, парень будто оглаживал несуществующую заросль. Свесив ноги, он покачивался в такт движению. Дед говорил тихо, и чтобы его слышать, юноша то и дело наклонялся.

Шумел ветер, качая и путая цветущие ветки жимолости и шиповника. Горий втянул носом цветочный аромат: «Как пахнет!» За околицей Коломны, села, где он вырос, вроде тоже полно всякого диколесья, той же жимолости, но все же не тот дома запах. Парню казалось, что здесь, в горах, аромат цветущих кустов более насыщенный и яркий. Буквально вчера он с другом Родиславом, конопатым и добрым увальнем, что приезжает частенько из города погостить у деда Богумира, бегал на сопку за селом – яйца птичьи поискать. Разорив по дури два гнезда, тут же на костре спекли найденные четыре яичка, сами не наелись, но зато накормили досыта сотни две комаров. А по возвращении Гор получил ещё и подзатыльник от Несмеяна за порушенные жилища для пернатых.

Выше по склону в кустах багульника засвистел свиристель. Горий видел не раз, как эти лесные птахи, запрокидывая клювы, покачивают бледно-розовыми хохолками, когда поют. В горячем воздухе навязчиво звенели комары, успокаивающе гудели осы, прыгая на фиолетовых метёлках негнущейся солодки, и густел хриплый голос старика:

– Ты, Гор, парень смышлёный. На лету схватываешь. Учиться у старика легко тебе будет. Он, тудымо-сюдымо, кожедубец знатный. Его сыромять в городе на «ура» разбирают. Ремесло нужное, и тебя, и семью твою прокормит. Да и то сказать, умение сироте много более нужно, чем обычному мальчонке с отцом-матерью. С меня какой прок? Сегодня жив, а завтра подойдёт срок – и к праотцам отправлюсь. Тебе же жить да жить. Ты не думай, старик хороший, тудымо-сюдымо, из ведунов. Белбогу капище хранит, то ты и сам знаешь. Потому на него варяги и косятся. О чём-то, видать, догадываются или доложил кто, но точно, надо думать, не знают. А слухи – они что? Они слухи и есть. То ли так, а то ли и нет, – повернувшись к внуку, дед хитро прищурился. – Старик-то, тудымо-сюдымо, ох, не прост. Они же за ним следить хотели. Ан не вышло.

Горий заинтересованно склонился к деду.

– А почему не вышло?

Дед довольно хмыкнул:

– Я же говорю, не прост старик. Ну да ничего. Вот поживёшь у него, поучишься малёха, сам поймёшь. Потворника[3] он давно ищет. Про тебя спрашивал, ещё когда ты голозадым по дому бегал. Понравился ты ему чем-то. Он же кого попало не возьмёт в обучение. Ему приглянуться надоть. Я вот не слыхал, звал он кого после тебя, нет?.. – Несмеян почесал за ухом, вспоминая. Не вспомнил. – Да, был бы ты уже лет десять в учениках… Я тогда не отдал. Моложе был, думал, сам на ноги поставлю. А тут, это сааме, хворь налетела, сердце прихватывает чего-то, – дед помрачнел на мгновенье, и снова морщины разгладились мягкой улыбкой. – Ну да с Божьей помощью справлюсь. А может, и Воинко поможет.

Где-то рядом раздался возмущённый крик: «Крь-кррь-крррь-крюйу», и над головами людей метнулся мородунка. Дед с интересом проводил кулика взглядом. А тот, развернувшись почти на месте, ещё раз прошёлся с пронзительным криком над телегой. Нырнув перед мордой жеребца, исчез в траве. Трудень никак на кулика не отреагировал. Больно надо на всяких птичек внимание обращать.

– Гнездо защищает, – одобрительно закивал дед. – Хорошая птаха. Тудымо-сюдымо, полезная.

– А чем полезная?

– Чем? Да хотя бы тем, что мимо неё тихо не пройдёшь. Обязательно всех в округе переполошит.

– Значит, если кто за нами пойдёт, мы сразу узнаем?

– Э, смышлёный какой, – дед поёрзал, подтягивая под бок тюк со свежей бычьей шкурой. – Вроде никому не говорили, что на Горючий камень собрались, но мало ли что.

Спрыгнув с телеги, Горий зашагал рядом.

– Это понятно. Осторожность не помешает. Дед, а как старика-то зовут? А то я только Светлый слышал.

– Старика? – задумчиво протянул Несмеян, – А по-разному кличут. Светлый – это как обращение. А так, для своих, с кем дружен, он – Воинко, это его мирское имя. Для всех вообще он – Белогост. Так старика стали звать, когда появился у нас с идолом на телеге. Тудымо-сюдымо, лет шестьдесят назад. Как только через все заставы и городки прошёл? Издалека ведь пробирался. Так его и называй – Белый гость. Тут и Белбога поминаешь и ему, как светлому гостю, уважение высказываешь. Особенно по-первости. Ну а дальше он сам подскажет, как кликать.

– Дед, а он знает, что я приеду?

Несмеян не спеша подтянул онучи[4] на лодыжках:

– Знамо, ведает. Он всё ведает.

– Так уж и всё?

– А вот, тудымо-сюдымо, скоро сам узнаешь…

Дорога заползла под кроны высоченных сосен. Речка осталась позади, дед с внуком углубились в чащу, поднимающуюся по склону. Через густые кроны солнце почти не пробивалось, и травы сразу поредели. Вместо них дорогу теперь указывал слегка примятый мох с крапинками ещё не спелой черники и брусники. Дохнуло разогретой смолистой корой. Телега лениво запереваливалась по неровностям. Дед тоже сполз с возка. Крепкой рукой придерживая вожжи, пристроился рядом. Внук забежал к нему сбоку:

– Деда, а сколько ему лет?

Несмеян поправил сползший клок сена:

– А никто не знает. Когда я мальцом бегал, он уже стариком слыл. Мне, тудымо-сюдымо, восьмой десяток, так что считай.

Горий присвистнул:

– Так ему, может, годков сто пятьдесят?

– Не меньше.

Приглушённое расстоянием, но узнаваемое «крь-кррь-крррь-крюйу» долетело до слуха людей.

– Мородунка! – дед встревожено оглянулся.

Горий тоже забеспокоился:

– Деда, ты чего?

Не отвечая, Несмеян впервые за весь путь дёрнул вожжи:

– Ну, Трудень, шире шаг, – он ещё раз оглянулся. – Скоро подъём, с телегой там не проедёшь. Пешком надоть. Ты уж держись за мной, не отставай.

– Не отстану. А что там, деда?

– Идёть, тудымо-сюдымо, кто-то за нами.

– А кто?

– Да кто ж его знает. Может, лось воды вышел попить, а может, тот лось на двух ногах.

Беспокойство человека передалось и животному. Задрав морду и, сторожко прижимая уши, жеребец оскалился.

Старик ласково погладил по напряжённой шее:

– Но, но… Труденёк, не балуй. Тише, тудымо-сюдымо.

Конь, пофыркивая, зашевелил ушами.

Лес густел с каждым шагом. В стройные ряды сосен замешались тонкие ели и корявые лиственницы. Потемнело, и комары атаковали людей с новой силой. Всё трудней приходилось и жеребцу. Мох на скользких камнях сменили редкие лишайники. Корни деревьев, змеями расползающиеся по каменистому ложу в поисках хотя бы ямки с землёй, буграми переплетали чуть заметную тропинку. Рассыпающиеся камешки шуршали под копытами и ногами. Чтобы не оступиться, шагали сторожко. Трудень переносил копыта степенно, стараясь попадать между корней. Движение замедлилось. Перед первым крутым подъёмом дед, изредка настороженно оглядывавшийся, остановил телегу:

– Распрягай пока, а я отлучусь ненадолго. Надо, тудымо-сюдымо, проверить.

Прислушиваясь к чему-то, Несмеян передал вожжи внуку. Вполголоса помянув Тарха Перуновича и сотворив перуницу[5], осторожно свернул с тропинки. В три прыжка преодолев нагромождения камней, исчез. Всё произошло так быстро, что Гор даже не успел спросить, куда это дед собрался.

На склоне Несмеян разогнался. Уже невидимый с тропинки, быстро перебирая ногами, посеменил под откос.

Пожав плечом, парень потянулся к супони. Умело развязал. Посматривая по сторонам, взялся за хомут. Ему хотелось распрячь Трудня до возвращения деда. Чтобы тот, едва заметно улыбаясь, сказал: «Ну, ты шустрый, я и обернуться не успел, а конь уже охаженный».

На бегу Несмеян умудрился зацепиться за крупный камень, из-под ног полетел мелкий камешник, и он остановился. Он на месте. Тропка здесь круто поворачивала, скрываясь между высокими, выше человека булыгами. Отличное место для засады. Несмеян выбрал подходящий валун. Расслабленно кинув руки вдоль тела, старик прижался к прохладному камню спиной. Пройти по переплетённым корням и каменной крошке бесшумно невозможно – хоть человеку, хоть сохатому, и он рассчитывал услышать преследователя или преследователей.

Несмеян только и успел привести в лад сбитое на бегу дыхание. Отмахнувшись от обнаружившего новую жертву комарья, старик прислушался: на тропинке скрежетнули камни. «Саженей десять», – определил он, тихонько вытягивая из ножен на поясе нож. Пальцы нащупали коловрат на груди: «Тарх[6] не оставь».

Шорох повторился громче – кто-то приближался. Старик уже не сомневался: никакой не зверь – человек. Слишком уж неумело двигался. Зверь ходит по-другому, мягко, выбирая куда лапу или копыто поставить. А этот топает, как стадо коров. Точно не лесной житель. Выходит, горожанин? А раз из города, то послан варяжским наёмником Тагром – сотником княжеской дружины. Или попом Никифором. Нынче они самые ярые преследователи старой веры. Уже много лет не оставляют надежды подчистую истребить засевших в уральских камнях волхвов. На совести этой парочки гибель нескольких ведунов. А вот до Воинко пока добраться не могут. Самого старика, они, сильно захоти, наверное, взяли бы, но ворогам надо капище. За его уничтожение князь хорошо заплатит. Да и дары на капище часто богатые копятся. Лихим людям всё едино: Богу, не Богу. Загребут и не покаются. Но вот туда им путь закрыт. А Белогост, они знают, не выдаст, под любыми пытками. Единственный способ – проследить. Но пока Белбог не спит – отсекает преследователей. Старик дорожки за собой так путает, что ни один лиходей не распутает. «Но как же, тудымо-сюдымо, они нас вычислили? Надыть, апосля покумекаю».

Шорох повторился, уже ближе. Приближаются. Надо пропустить гостя. Или гостей? До слуха долетел слабый шепоток. Разговаривают. Значит, не один. По следам тележным идут, выродки. Застучал дятел почти над головой, да так резко и неожиданно, что Несмеян вздрогнул. Но разума не потерял. «Ага, а вы, ребятки, настороженные да прячитесь ото всех, наверное, тоже испугались, да покрепче моего». Выждав пару мгновений, вдохнул глубоко. Перекатываясь с пятки на носок – бесшумно, выскочил из-за валуна. Две пригнувшиеся спины замерли в сажени от него. Задирая головы, люди шарили взглядами по кронам деревьев.

Один быстрый шаг, и он уже рядом. Пока не обернулся, Несмеян молча ткнул ближайшего в бок ножом и, оттолкнув согнувшееся тело, бросился ко второму. Но того нахрапом взять не вышло – опытный тать. Не дожидаясь, пока старик приблизится, ворог изловчился, и здоровенный кулак вылетел навстречу. Несмеян, не ожидавший такой прыти от горожанина, гагнул, челюсть хрустнула. Ноги подлетели, и он грохнулся всем весом о жёсткую подстилку. Сосны вдруг поплыли, и силуэт человека размазался по хвое.

Пришёл в себя Несмеян от того, что кто-то тяжёлый, воняющий потом и чесноком, упал сверху, и горло сжало, словно стальными тисками.

Напрягая последние силы, старик попытался приподнять насевшего варяга. Где там! Такого здорового он и в молодости, когда был не в пример сильнее и ловчее, не смог бы скинуть, а сейчас и подавно. В глазах потемнело, сосны заволокла сизая дымка. Титаническим усилием воли, вдруг вспомнив детский не совсем честный приём, применяемый очень редко, только, когда враг сильней и побеждает, а на кону не просто победа в кулачном бою, а жизнь, он подтянул колено между ног варяга. И сразу понял, что попал. Руки врага ослабли, задохнувшись, он начал валиться на бок. Сорвав ещё пытающиеся цепляться пальцы с шеи, извернувшись, Несмеян скинул воина с себя. Тот медленно сворачивался калачом, перекосив рот и выпучив глаза. Рука нащупала выпавший нож и, кое-как упёршись рукой в камни, другой воткнул его в туго лопнувшее горло врага. Там булькнуло и, варяг, вытянувшись на буграх, ухватился ладонью за рану. Ноги заскребли по тропинке. Кровь залила лишайники, растеклась в узловатых сплетениях корней. Варяг был мёртв, только его мозг ещё не знал об этом.

Дождавшись, пока тело перестанет дёргаться, дед, покряхтывая, поднялся. Саднила придавленная шея, стучало, как загнанное, слабое сердце, кашлялось и плыли бледные полосы по сосновым и еловым стволам. Придерживаясь за камень, Несмеян сполз вниз. Грызли комары, но он долго не обращал на них внимания. Наконец, губы его скривились, ладонь растёрла защемившую грудь. Два тела неподвижно скорчились на залитой кровью тропинке. Зашумел лес, и в его звуках уже не ощущалось опасности. Снова застучал дятел над головой. Старик приподнял голову. Прищурившись, углядел нарядную птицу на сосне. «Благодарю тебя, Тарх Перунович».

И почти сразу отлегло.

Устало оттолкнувшись спиной от валуна, старик поднялся. Качнувшись, шагнул. Выдохнув, склонился над первым врагом. Молодой, только-только жидкая бородка отросла. Башмаки остроносые кожаные, с двойной подошвой – точно, горожанин. Простая посконная[7] рубаха, небогатый, скорее всего из прислуги. На груди в распахнувшийся вырез рубахи вывалился крест с новым богом, распятым. «Как же можно носить на теле образ страдающего человека? Он же из тебя силу пьёт через свое мучение. Вот и выпил. А если бы они голову вашему Богу отрубили? Пенёк с топором носили бы, что ли? – он тяжело вздохнул. – Нет, никогда не видел, как и второго – здорового, матёрого варяга в мягких узорчатых сапогах с перевязью. На боку короткий меч, хорошо, что не успел достать. Под дорогой рубахой, вышитой золотой нитью, кольчужка – иди он позади, а не тот из прислуги, ножом бы ничего не сделал. Повезло. Воин. Из дружины князя, похоже. На шее только ладанка. Не идейный, значит. Так, деньгу заработать приехал в наши края. Варяг – он и есть варяг, без роду и племени. Где платят, там и родина. Оба не наши. Пришлые. Ну, видать, тудымо-сюдымо, так на вашем роду написано».

Ухватив первого врага под мышки, попятился. Надо их за камень, чтобы воргу[8] не поганили. Хотя, здесь в глуши день-два, и от варягов и костей не останется, всё лесные жители погрызут, растащат. На это Несмеян и рассчитывал. «Когда в городе хватятся пропавших, уже не найдут. Поди, и в какой стороне искать-то не ведают. Мы же никому не говорили, куда пойдём. Из села выехали, будто в город, а потом уж свернули. Как же они нас вычислили? Не иначе, направление знают и на тропе где-нибудь в кустах сидят. Плохо дело, надо старику сообщить». Кинув второе тело, наклонился, снимая с вражеского пояса меч: «Внуку трофей, пригодится». Распрямился, отирая пот со лба. Прислушался. Обычные звуки наполняли лес. По дереву пронёсся рывком поползень, замер. Увидел человека, смешно повертел серой головкой, разглядывая его через черную полоску, забежавшую на глаз-пуговку. И помчался дальше по стволу, куда-то вверх по своим делам.

Палец прошёлся по ножнам. Кожа ощутила холод хорошо выделанной бычьей шкуры. Железные бляхи крепились лишь у основания и на самом конце. Старик вытянул меч. Покачал в руке, проверяя балансировку. «Однако, хорош!» Голомня[9] засеребрилась, заиграла в ровном свете подлеска волнистым узором – ёлочкой. «Вот это оружие! – восхитился дед. – Дорогой внуку подарок будет». Для верности щёлкнул ногтём по гибкому металлу. Долгий ровный звон подтвердил догадку. Харалужский клинок! Довольно улыбнувшись, старик сунул оружие обратно в ножны. Развязав пояс, пропустил его через кольцо ножен. Приладив на боку, ещё раз придирчиво оглядел место сражения. «Ни за что, тудымо-сюдымо, не найдут. А кровь – она первым дождиком смоется». Успокоившись, Несмеян зашагал по тропе, по пути с удовольствием замечая, что следов телеги почти не заметно. А пройдёт дня три, их и вовсе не останется.

Гор ожидал в тенёчке, спрятавшись в густой еловой поросли. Завидев деда, с улыбкой вышёл навстречу, ведя Труденя в поводу. Старик устало присел на телегу:

– Молодец, – нашёл Несмеян силы похвалить внука. – Правильно сделал, что сховался. Шли за нами.

Внук скинул улыбку:

– Кто?

– Ведомо кто, недруги наши. Варяги. Не даёт им покоя капище Белбога. Всё, тудымо-сюдымо, дорогу отыскать пытаются.

– А ты их?..

– Да, – старик опустил голову.

– И что мы им, православные, сделали, что они за нами, как за ворогами, охотятся?

Старик хмыкнул:

– А теперича они себя православными называют.

– Как так? – не понял Горий. – Это ведь мы мир богов наших – Правь – славим, а не они?

– А христиане говорят, что, мол, они Христа своего правильно славят, оттого тоже православные.

– Ну, дают. Как же это можно нашу Правь переиначивать?

– Можно, внучок, можно. Тем, у кого ни чести, ни рода нет, кто от своих богов и предков отказался, им всё можно… Потому как потерянные души.

Возмущённо качнув головой, Гор прижался щекой к морде послушно замершего коня:

– Но ведь наши боги им отомстят, правда, деда? И за моих папу и маму тоже.

Старик помрачнел:

– Отомстят, тудымо-сюдымо. Когда-нибудь. Тёмное время на Руси. Ведуны говорят, на много столетий. Уснёт Русь, забудет славу свою и имена предков, которые Боги наши. И будет спать, пока русичи снова о Макоши и Велесе не вспомнят. Не начнут Белбогу требы носить. А вот как вспомнят, тогда и возродится Святая Русь, новым светом озарится и поведёт за собой все белые народы. Так в Ведах сказано. Но правда эта никому не нужна.

– Что же нам делать, деда?

Дед мягко спрыгнул с телеги:

– К старику идти, тудымо-сюдымо. Он, поди, заждался.

– Трудень с нами пойдёт?

– С нами. Не оставлять же его волкам на поживу.

Несмеян закинул раздутый сидор, в который упаковал шкуру, на плечо. Почесал за ухом жеребца, косившего глазом на травяную подстилку:

– Пошли, а то скоро смеркаться начнёт, а нам ещё топать и топать.

– Деда, а можно твой меч посмотреть? – внук, на ходу накидывая лямки котомки за спину, пристроился сбоку, разглядывая кожаные ножны.

– Почему мой? Твой это меч. – И остановил уже потянувшегося с горящими глазами к оружию внука. – Придём – отдам. А пока, тудымо-сюдымо, у меня побудет.

Горий тяжело вздохнул. Пропустив деда вперёд, зашагал следом. За спиной потянулся к траве непослушный Трудень.

Глава 2

К вечеру вышли на хребет. На высоте метался холодный ветер, а в ямах на северных склонах ещё светлел серый ноздреватый снег. Жара осталась позади, в долине. Придерживаясь за спину, старик опустился на остывший валун. Неспешно развязал сидор. Порывшись, извлёк из него два мятля – домотканых плаща из грубой ткани. Один протянул внуку, второй накинул на плечи. Укутавшись, обвёл взглядом окоём:

– Красота какая!

– Да! – застегнув последние палочки мятля на груди, внук присел рядом. – Дойдём-то скоро?

Трудень, не найдя травы, прошёлся мокрыми губами по камням: может, хоть лишайник какой попадётся.

Внизу бескрайним морем стелилась тайга. Расползаясь по террасам и меняя оттенок на более яркий по мере снижения, лесное море водопадом стекало в долину, а там – у горизонта – дымка постепенно растворяла деревья. Извилистая речушка Илыч прорезала тайгу по всему видимому пространству, деля на две половины: ближнюю и дальнюю. Осиновые, еловые и берёзовые вершины разнообразили почти сплошной сосновый ковёр. По правую руку вырастал из тайги сказочным исполином величественный Горючий камень, его тупое наконечие светлело под низкими облаками в вечернем сумраке. Комары не беспокоили: здесь на вершине их и так мало, а к вечеру на крепком ветру и вовсе пропали.

Дед Несмеян вдохнул полной грудью. Опёршись на валун, не торопясь поднялся:

– Потерпи внучок, до распадка спустимся, там родник, у него заночуем. Ворги здесь уже нет, но я путь знаю, – он оглянулся. – Ночи светлые, не заплутаем.

Горий легко поднялся следом:

– Идём тогда уже.

– Торопишься. Поди, проголодался как волчонок.

– Ну, не то чтобы как волчонок, – смутился парень. – Потерплю.

– Ничё, придём, я кашу сварганю. Осторожней, тудымо-сюдымо, здесь осыпи.

Спускались, как и шли: впереди старик, за ним Горий, ведущий в поводу тормозящего копытами коня. К середине спуска над головами сомкнулись тяжёлые еловые лапы. Разлапистые сосны и неряшливые лиственницы окружили путешественников. Как-то само собой сбавили ход, наслаждаясь тихим лесным сумраком и хвойными ароматами. Десятка через три саженей на каменистом голом плато деревья ненадолго расступились, и Несмеян замер.

– Стой, – он принюхался. – Тудымо-сюдымо, дымом тянет.

Запах поднимался от распадка, где путники собирались переночевать.

Горий тоже повёл носом:

– Вроде пахнет.

– Не вроде, а точно пахнет. Кого это Боже нам на пути послал? Ты, вот что… – Он внимательно осмотрелся, – вон там уступчик проглядывает, в ёлках. Там посидите тихо. А я разведаю.

– Деда, можно я с тобой?..

Закрепляя тюк с кожами на спине жеребца, Несмеян строго глянул на внука:

– А коня на кого оставишь?

Горий покраснел:

– Я не подумал, деда.

Парень, потянул повод, разворачивая Трудня к ельнику. Дождавшись, когда они удалятся саженей на пяток, дед положил ладонь на оберег, рельефно выступающий под рубахой. Коротко прошептал славу Тарху Даждьбогу. В следующий момент он уже спускался по камням, обходя распадок по широкому кругу.

Нагромождения булыг вынуждали пробираться осторожно, не дай бог зашуметь, неведомый странник сразу услышит. В густом лесу, наконец, появились проплешины, на одной из них он задержался, проверяя меч и нож. Поразмыслив, отдал предпочтение мечу: у родника хватало места для замаха. Несмотря на почтенный возраст, старик владел оружием справно. Как собственно и почти любой русич, с детства обученный воинским искусствам.

Подобрался удачно: не покатился ни один камушек, ни одна веточка не треснула под лаптём. Не раздвигая веток цветущего, обдающего резким пряным запахом, ярко-сереневого багульника, медленно осмотрелся сквозь его узорчатую листву. Широкая спина в белой рубахе заслоняла маленький костерок. Старик чуть подался вперёд, присматриваясь, и… застыл на вздохе.

– Ну, и чего ты там таишься, выходи ужо.

Не сразу Несмеян избавился от короткого столбняка. Наконец, смущённо возвращая меч в ножны, с шумом выбрался из кустов.

– Воинко, тудымо-сюдымо! Как ты меня напугал.

На Несмеяна с лёгкой усмешкой смотрел высокий старик с крепкими руками и подтянутой фигурой. Волосы цвета золы шевелил ветер. Длинная борода, тоже седая, обвязана верёвочкой, чтобы за ветки не цеплялась. Удобно устроившись на валежине, старик помешивал варево в котелке.

– Вот уж не знал, что ты такой пугливый.

– Я же тебя за ворога принял. Чуть не прибил даже.

– Ну, это ты заливаешь, прибить меня не просто. А вот подкрался хорошо, я не услышал. Если бы не вёл вас взором, врасплох застал.

Несмеян, довольно улыбаясь, подошёл поближе:

– Умеем кое-чего.

– Это хорошо, что умеете. Что так долго-то?.. Я уже заждался. Решил – пойду навстречу, подсоблю, вот кашу приготовил. Надоть, голодные.

Склонившись над котелком, Несмеян втянул горячий аромат гречневой каши:

– Ах ты, вкуснотища-то кака. А у нас с утра маковой росинки во рту не было.

– Чего так?

– Торопились к тебе засветло поспеть. Да вот, малость не успели.

– Ладно, потом обсудим, как шли и что видели. Шкуру не забыл?

– Как ты просил. Правда, одну только захватил. Больше не донести.

Старик кивнул, соглашаясь:

– Давай за внуком. Он там, поди, извёлся, тебя ожидаючи.

– Ага, – легко согласился Несмеян, – счас приведу.

Качнулись кусты запашистого багульника, и Несмеян исчез.

Проводив друга задумчивым взглядом, ведун снова сосредоточился на внутреннем взоре. Поймал взглядом парящего коршуна, мысль молнией метнулась к птице, и старик слился с сущностью гордого хищника. Теперь зоркие глаза коршуна стали глазами Воинко. Под ногами раскинулись знакомые места, пади, взгорья. Разглядел спешащего Несмеяна, и Гория с конем, спрятавшегося в ельнике. Закинул взгляд ещё дальше, насколько мог увидеть коршун и… успокоился. Никого из людей в пределах десятка вёрст не наблюдалось. От глаз коршуна ещё можно спрятаться под деревьями, но от взгляда волхва никакие заросли не укроют.

Поблагодарив птицу за помощь, он вернулся к костру, щурясь: глаз не сразу возвращал человеческое зрение. Ответно махнув крылом, коршун скрылся за скалой. Ведун потянулся ложкой к котелку, несколько крупинок гречки зацепились за её край. Дунув, острожно попробовал. Каша подошла. Приподнявшись, старик снял котелок. Завернув в серую свиту[10], чтобы не остыла, уселся, поджидая гостей.

На этот раз путники не скрывались, и их приближение Воинко услышал загодя. Захрустели камни под обуткой, зашуршали ветки кустов черёмухи, и на полянку вывалились старик с Гором. Над плечом Гория покачивалась морда жеребца. Трудень пытался ухватить губами складку плаща. Парень нехотя отпихивал нахальную морду плечом.

– Здрав будь, Светлый.

– И ты здрав, Гор. Давненько тебя жду.

– Так всему своё время.

– Каков пострел!

Смущённый Гор отпустил коня, и тот уткнулся мордой в сочный травостой. Воинко протянул юноше берестяное ведёрко:

– Пока каша не остыла, сбегай к ручью – он вот там, вниз по ворге.

Кивнув, Горий заторопился тропинкой вниз.

Подкинул сухие ветки в костерок, Воинко повернулся к Несмеяну:

– Значит, шли за вами.

Несмеян не удивился осведомлённости волхва, они давно знали друг друга, и Воинко не в первый раз демонстрировал необычные способности. Кивнув, Несмеян покосился на заросли:

– Шли.

– Думаешь, следили за вами из деревни?

– Нет, – дед почесал переносицу. – Скорей всего, сидели на тропе в засаде. Похоже, знают примерное направление на капище.

– Я так и думал. К нашему счастью, они считают, что светлое место находится на той стороне хребта. Там и ищут.

– Ну и нехай ищут.

– Опасаюсь я князя. Злой, умный. Попы ему голову заморочили. После пропажи двух своих людей, как бы дружину сюда не перебросил. На наши сёла с огнём не пришёл…

Несмеян повесил голову:

– Это он может. Мы, тудымо-сюдымо, посопротивляемся, но супротив его наемников не устоим.

– Уходить придётся. Навстречу солнцу, на восток. В Асгард, на Иртыше который. Там наши, одноверцы. Помогут на первых порах.

– Многие не захотят. Не верят, что наш князь на своих же, русичей, войной пойдёт.

– Надо убедить.

– Легко сказать… Может, ты сам по сёлам пройдёшь, с людьми поговоришь? Тебя уважают, послушают.

– Может, и пройду. На Купало собираюсь с отроком в Коломны, пусть попрыгает с девушкой своей через костёр очистительный, да и сыромять в город пора доставить. Кузьма ждёт материала, говорит, не хватает. Что-то последнее время дружина княжеская упряжь только и заказывает. Не к добру это. – Он помолчал, что-то обдумывая, и будто с плеч упала тягомотина. – Ну, ладно, то дела следующие.

– Добро, – отозвался Несмеян. – Заходи, родичи рады будут. Волхва-то нашего нет теперь.

По тропинке с полным ведром родниковой воды поднимался улыбающийся Горий. Мокрые пшеничного цвета космы облепили высокий лоб – парень уже умылся. Старики потянулись личными кружками к ведру. Зачерпнув, напились. Горий полил на руки сначала ведуну, потом деду. Оставшуюся в ведре воду отставил для Трудня. Тот потянулся к берестяной посудине. Гор легко оттолкнул коня:

– Ну тебя, не остыл ишшо.

Светлая ночь опустилась на уральскую землю. Размытые вечерние тени обрели чёткость, резкость. Из низины следом за отроком прилетел гнус. Выбрав полено посырей, Несменян кинул в огонь – дым немного отгонит ненасытную тварь. Ведун достал из небольшого мешка с перевязью на горле ржаной каравай:

– Ну, гости, пора и отужинать, чем Бог послал, – он отхватил от каравая три щедрых куска. Раздал. Ложка, полная горячей каши, перевернулась над тарелкой, протянутой Гором. – Завтра на хуторе я вас по-настоящему попотчую. У меня на льду хариус и таймени. И десяток крохалей припасён – на озере в силки попались. Но сначала баньку истоплю.

Выложив последнюю кашу в свою тарелку, старик хватнул горячего. Задышал, как рыба на берегу. И промычал:

– Приятно отужинать.

– И тебе того же, – закивали дед и внук.

После недолгой трапезы Воинко уложил в костёр два коротких сухих бревна. Пламя ожило, обволакивая дерево. Поёрзав, завернулся в плащ, и огонь согрел спину. Гор поставил перед конём ведро. Запихнув в узкое жерло еле уместившуюся морду, жеребец сипло потянул, а парень погладил коня по длинной гриве. Дед тоже укладывался. Гор опустился на траву за его спиной. Подложив под голову котомку, натянул до макушки плащ, чтоб комары не донимали. Дед с внуком так устали за длинный насыщенный событиями день, что, как только головы коснулись мягких дорожных сидоров, глаза закрылись сами собой.

Потрескивал чуть слышно огонь, поскрипывала какая-то сушина неподалёку, да иной раз тонко звенели комары. А на высокой скале, ухватившись когтистыми лапами за каменный выступ, вертел головой коршун. Воинко оставил птицу в охранении.

Старики проснулись первыми, на заре. Низкое солнце, угадываемое по осветившимся вершинам деревьев, поднималось где-то за клыкастыми вершинами гор. Дул свежий ветерок, раскачивая ветки черёмухи. Зябко передёргивая плечами, поднялись. Несмеян растолкал внука. Тот живо подскочил, потирая заспанные глаза. Втроём встали рядом. Ощущая трепетное утреннее тепло, исходящее от далёкого светила, как по команде, подняли руки. Утреннюю тишь разорвало приветствие русичей: «Ура! Ура! Ура!» Ещё постояли, дыша глубоко и набирая в грудь свежести и бодрости солнечного заряда. И Воинко повернулся к гостям:

– Ну что, русичи, двинули с божьей помощью? – и, не дожидаясь ответа, потянул с земли собранный сидор.

Наскоро умылись. Накинув мятли, застегнули на все палочки – прохладно с утра. Не забыли тщательно убрать следы пребывания на полянке. На ходу подбирая остатки каравая и запивая водой, вышли.

Дорога на хутор Воинко заросла молодым березняком. А кое-где попадались и стройные пушистые кедры. Спасибо запасливой кедровке, закапывающей в мох каждый год тысячи орешков на зиму да забывая про многие из схронов. Но даже по частому молодняку идти было сподручней, нежели по заваленной буреломом окрестной елово-пихтовой тайге.

Привычные к нагрузкам ноги быстро взяли нужный темп, и потекли мимо дремучие заросли непроходимой тайги. Двигались молча, и только когда солнце повернуло на вечер, Несмеян произнёс первую за день фразу:

– Версты две, тудым-сюдым, осталось.

Воинко кивнул, соглашаясь.

– Хорошо, что забыли в городе про эту дорогу, – загудел неспешно ведун, пробираясь между тонких стволов. – Почитай, лет двадцать здесь никто из чужих не ходит. Только наши. Как сожгли варяги хутор, так и забросили воргу. Некому стало её торить. Капище-то я успел словом прикрыть, а вот людей не смог. Не по силам мне то. Три семьи, что жили у нас, – все погибли. Знатный род прервался, – горько вздохнул старик. – Пытали последнего мужика, что в живых остался, путь на капище, словно врага какого, калёным железом жгли – не сказал. Правда, разбойники сами маху дали: народ из домов повыгоняли, факела в избы полетели, а крыши-то соломенные, враз вспыхнули. Ну, народ и не стерпел – все как один бросились на варягов. Те не ожидали. Сперва попятились. Но потом взъярились и ответили. Словно змеи лютые, на детей, баб, мужиков набросились – все с ними бились. А как опомнились, в живых-то уж почти никого и нет. Притащили к ним израненного Жданку, – он покосился на Несмеяна, – твоего возраста мужик. Да бабу из Воробьёвых. Ну, баба та сразу померла – только разок стукнули, не жилец была. А над Жданкой вдоволь поиздевались. Эх, – вздохнул ведун, – хороший род был, ярый. Сколько ещё родов потеряем, сколько смертей да боли Русь примет, пока они своего Исуса[11] нам навязывать будут, одним богам известно.

Дождавшись паузы, Горий встрял с вопросом:

– А правда, в ведах будто сказано, что надолго эта беда пришла и не будет от неё скорого избавления русичам?

Воинко покряхтел неодобрительно:

– В ведах много чего сказано. И такие пророчества есть. Но ещё там сказано, примиренье двух вер будет на нашей памяти. Родится будто светлый человек, который станет великим при жизни и объяснит всем, мол, учение Христа, настоящее, не то, что по заказу писалось… Оно по сути наше, ведическое, и нет в нём противоречий с родноверием. И будут время мира на земле русской и процветание.

– Что, и воевать на нас никто не пойдёт?

Хмыкнув, Несмеян обернулся к внуку:

– Вот это ты сказанул, тудымо-сюдымо. Разве оставят Русь в покое? Не бывало такого и не будет.

– Правду говорит Несмеян. Я и без вед могу сказать, охочих людишек до наших богатств вокруг очень уж много. Но самое главное, чего они боятся, потому-то русичей и сничтожить хотят, это вера наша светлая. Как и сама Русь. Ты же знаешь, русь – это светлое место. Поди, слышал, старушки говорят, пойду, ящичек с россадой на русь вынесу?

– Вестимо, слышал.

– Не случайно нашу землю Русью-то назвали. Люди здесь русые, и земля русая, значит, светлая и чистая. И вера наша светлая, от природы потому что. От бога Рода. А им, чёрным душонкам, Русь понять не дано, вот и ярятся они, не знают, какую смерть русичам выдумать. Да только не получится у них ничего. Выживет земля наша, вопреки всему выживет.

В этот момент, почуяв жильё, всхрапнул позади Трудень, и залаяла приветственно вдалеке собака. Почти тут же в расступившемся молодняке показались соломенные крыши приземистых строений хутора.

– Прибыли, – окинув серьёзным взглядом изрядно заросшее пространство впереди, Воинко незаметно для гостей нахмурился. – Проходите пока вон в ту избу. А я ненадолго отлучусь – проверю, что тут в мое отсутствие делалось. – Не дожидаясь ответа, волхв скорым шагом скрылся в густом ивняке, окамляющем прясло.

Проводив уважительным взглядом Воинко, Несмеян уверенно отправился к указанной избе, сложенной из широких кедровых стволов. Тем более что других жилых помещений поблизости не наблюдалось. Рядом, саженях в тридцати, рядком выстроилось несколько хозяйственных построек, таких же степенных и ладно скроенных, как и изба: два сарая, мастерская с широким навесом. Под ним на формах сохли выделанные и одна почти свежая шкура. За мастерской две небольшие кладовые под одной крышей, наверное, для материала и продуктов, а на близкой окраине под вербами угадывалась симпатичная банька с пристройкой. Судя по зарослям ещё зелёной кислицы[12], там и ручеёк. У ивняка среди жёстких дудок выглядывали крыши-горбушки десятка колод – ульев. Но больше всего Гория поразили остовы печек, словно закоптелые корабли, плывущие по крапивным островам – остатки сожжённых изб когда-то богатого хутора.

Увидев ставшее серьёзным лицо внука, Несмеян прокряхтел:

– Да, тудымо-сюдымо, что вороги наделали… И не подумаешь, что свои – русичи. Хуже, чем с хазарами.

У резных перил крыльца парень обернул повод за балку коновязи. Разорив крошечную сложенную поблизости копёнку[13], кинул в ясли охапку свежескошенной травы. Трудень осторожно опустил морду, пробуя угощение. Трава пришлась по вкусу, и он неспешно захрумкал котовником и клевером. Скинув с натруженных плеч котомки, путники присели в теньке на крылечке. Солнечные блики гуляли на потной шкуре жеребца, жужжали комары и пчёлы. Дед Несмеян, поглядывал в сторону ивняка, куда скрылся Воинко. Горий с интересом осматривался:

– Интересно, а он всё время один живёт?

Несмеян неохотно оторвал взгляд от ивняка:

– Последние два десятка лет точно один. А до этого людей здесь много было.

– Я не об этом. У него что, жены никогда не было?

– Почему не было. Волхвам никто жаниться не запрещат. Говорят, была и у старика семья, да все погибли ещё в тех краях, откуда он пришёл.

– А откуда он пришёл?

– Откуда-то с юга, с каз-сачих земель. Сожгли там капище. И село, у которого оно стояло, тоже порешили. Вот дед, тудымо-сюдымо, и перебрался много лет назад. Думал в эти края попы не доберутся. Куда он подевался? – старик не сумел скрыть беспокойство.

В это время крепкая фигура Белогоста показалась на окраине. Рядом, в высокой траве скакал широкогрудый чёрный кобель. Опередив старика, пёс подбежал к Горию. Вильнув хвостом, аккуратно понюхал подставленную ладошку. Удостоверившись в мирных намерениях человека, уселся рядом, вывалив горячий язык.

– Признал, – Несмеян потрепал невозмутимую лайку по загривку, – тудымо-сюдымо, подружитесь.

Широкими шагами приблизился ведун.

– Михайло Иванович в гости захаживал. Бойка, – он кивнул на собаку, – спугнул. Но не далеко ушёл – вокруг ходил, пока нас не учуял. Следы совсем свежие, а поносную кучу наложил у колод, где у кобеля лёжка. Наверное, Бойка приснул, а потом перед косолапым и выскочи, вот тот и обделался со страху. Ну, ничего, я думал, кто посерьёзней наведывался…

– А Мишка что, не серьёзный? – поинтересовался Несмеян.

– Мишка свой, с ним мы договоримся как-нибудь, Бойка, если что, поможет. А вот с гостями, что крестами да топорами обвешаны, посложнее будет. Что-то я заговорился, – ведун протянул руку. – Божьем именем сыт не будешь. Гостей на пороге держу, хорош хозяин.

Внутри домика светло: три слюдяных окошка в горнице, разделённой перегородкой, густо лили свет на некрашеные половицы. Вдоль стен приткнулись две скамейки, посередине комнаты возвышался массивный, из кедра, стол, вокруг ровно выстроились табуретки и лавки.

В красном углу, покрытом охрой, у подножия искусно вырезанного маленького, с куклу, деревянного кумира Белбога высилась горкой свежесрезанная трава. Ведун щёлкнул кресалом, и к скрученному жгутом фитильку, вставленному в крынку с жиром, словно приклеился тоненький огонёк.

– Проходите, располагайтесь, – ведун указал на стол. – А я сейчас соберу поесть, да баньку затоплю. С дороги первое дело голод утолить, да попариться – пыль дорожную смыть.

– Да мы сильно есть не хотим, – поскромничал Несмеян, но волхв решительно поднял руку:

– Ничего не знаю. Пока не поедите, дел не будет, – и вышел из комнаты.

Несмеян кивнул внуку:

– Сходи – узнай, может, тудымо-сюдымо, чего помочь надо.

Горий охотно выбежал вслед за волхвом. Бойка как будто поджидал парня – увязался следом, подпрыгивая и пытаясь лизнуть в лицо. Гор уворачивался, посмеиваясь.

От помощи Воинко не отказался. Одобрительно качнув головой, спустился по ступенькам в неглубокий погреб. Вскоре Горию в руки ткнулась объёмная тарелка с заливным из нельмы. Покряхтывая, ведун выбрался из ямы, в одной руке – две запечённые утки со льда, в другой – кувшин сладкого сбитня.

– Пошли, отнесём, да ещё вернёмся – зараз всё не забрать.

Кинув любопытный взгляд в подвал-ледник, заполненный птицей и рыбой, Горий уважительно причмокнул: «Да, старик на все случаи запасся». Воинко уже направлялся к дому, и Горий поспешил за ним.

Пока ведун готовил печку, парень напоил коня. После натаскал в баню воды из ручья, к нему тропка спускалась в окружении редковатых кустов кислицы и густых зарослей черёмухи. Из любопытства парень кинул в рот получёрную ягоду, и губы скривились: вяжущая и кислая – не поспела ещё. Затем по подсказке Воинко уложил размякать берёзовый веник в корыто с разогревшейся водой. Оглянулся, радостно вздыхая. Такая домашняя работа завсегда в радость. Вроде всё переделал, что старик наказал. Улыбнувшись, Горий вприпрыжку поскакал к дому.

Несмеян, пока шли приготовления, успел задремать, сидя за столом и уронив голову на руки. При появлении старика с внуком он вскинулся, и ладони заполошно потёрли глаза.

– Хватит спать, замёрзнешь, – глиняная тарелка с нарезанным хлебом стукнула донышком о доски стола.

Выложив угощение и усадив гостей по разным сторонам от себя, Воинко степенно поднялся. Склонив голову, коротко проговорил:

– Будь сия страва чиста и здрава, от Богов да Земли даждена. Хлеб да соль!

– Жива хлеб ести! – хором отозвались Несмеян с Гором.

Ведун сел первым, за ним опустились на лавки гости.

Похватав торопливо, Горий убежал следить за баней. Немногим позже поднялись и старики. Они ещё походили по хутору, о чём-то тихо беседуя. Постояли молчком перед сожжёнными домами. Повздыхав, направились к весело дымящей баньке.

Вечером, напарившись до огненной кожи и невесомости в теле, собрались в горнице. Ведун к тому времени успел накормить Бойку и кинуть овса в ясли. Полная тишь висела за окном. Мерцал в углу у Белбога слабый огонёк, раскидывая загадочные тени по бревенчатым стенам, неспешно лилась беседа.

– С этой бедой нам самим не справиться, – гудел низкий голос Воинко, и качалась на стене округлая тень его бороды. – Если до осени власть не поменяется, придётся или самим на восток уходить, к одноверцам, или за помощью к ним же обращаться. Страшно сказать, из всех земель наших, что Рода-прародителя славили, половина разве что осталась. Новгородцы пока крепко держатся, литовское княжество Исуса не признает, Полоцк стоит, аз-саки Дона обряды наши блюдут и гораков к себе не пущают, а те уже натворили дел, показали себя. В моей земле по Донцу ещё горят костры единоверцев, да надолго ли? Оглядел я недавно края наши на закат: где лежали деревни свободных русичей, ныне пожарища, по ним только крапива и лопухи поднимаются. Города опустели, в некоторых одни попы, да варяги сидят. Они говорят, слово Божие несут диким славянам. Но что это за слово, которое книги наши, где мудрость предков и знания собраны, велит сжигать, а тех, кто их читать умеет и толковать людям, – ведунов – от плеча до пояса рубить? Наша вера мирная, мы их не трогали, когда в силе были, а они что делают? Только власть над умами сильных людей взяли, так сразу же война и началась. Род на род идёт, брат на брата. Эх, – он закусил губу. – Горько мне это видеть.

Несмеян покосился на внука:

– Вот слушай, что мудрый человек говорит, да на ус мотай. Будут и тебя, тудымо-сюдымо, в новую веру тянуть, так не поддавайся.

– Не поддамся, – Горий твёрдо глянул на ведуна. – Лучше умру, но предков своих не предам.

Воинко вздохнул:

– Вот так и гибнет люд – внуки богов наших.

– Но многие поддаются же, – Горий потянулся за чашкой со сбитнем. – Христиане тоже ведь наши были когда-то.

– Были, – кивнул волхв, – и остаются нашими по образу и по обычаям, и по душе. Заплутали только, поддавшись горакскому краснобайству. Доверчивые, не поняли, что не наша эта вера, чужая, навязанная, чтобы сломить гордый дух русича. Настоящий Христос ведь никогда не говорил: «Рабы божии». Это, так сказать, его ученики придумали.

– И «Блаженны нищие духом» не говорил? – отхлебнув, Горий поставил чашку.

– Не говорил. Почти всё ему приписали. Он нашу, ведическую весть нёс, да переврали всё сыны Сима.

– Да… – Несмеян почесал в затылке, – тудымо-сюдымо, куда ни кинь – всюду клин.

– Это ещё не клин, – поправил его Воинко, – клин будет, когда последнее капище на нашей земле уничтожат, а этого, верю я, никогда не случится.

– Откуда знаешь? – Несмеян выпрямился, разминая затёкшие мышцы.

– Сон видел, – улыбнулся Воинко. – И ещё в нём сказывали, что спать пора. А то засиделись. Тебе, Несмеян, завтра домой отправляться после обеда, а ты не отдохнул даже.

Ведун кивнул в сторону другой комнаты, где гостей ждали две широких лежанки, заправленные охапками душистого сена.

– Помолимся, други, да ляжем. Завтра дела ждут многие.

Горий хотел спросить, что за дела ждут, но сил на вопрос не хватило. Широко зевнув, он встал рядом со стариками на вечернюю славу. Привычные слова «Славься Пращур-Род, Род Небесный…» мячиком отскакивали от сознания, и, проговорив бездумно за стариками молитву, он почти без сознания добрался до лежанки. И заснул, едва коснувшись пахнущего луговым разнотравьем сена.

Старики ещё долго укладывались, о чём-то тихо переговариваясь в темноте. Горий их уже не слышал.

Глава 3

Городской торжок мерно гудел, сновали туда-сюда лоточники с подносами, торгующие за гроши пирожками со стерлядью и яйцом, с печенью и капустой, петушками на палочках и кедровыми орехами в карман. Особенно громкие голоса доносились из соседнего ряда, где приезжие из литовского княжества напористо торговали лошадей. Высокий, долговязый Клёнка Смагин, привычно согнувшись над почти готовым сапогом под навесом небольшой будки – мастерской, которую поставил лет десять назад в самом дальнем углу торжка, доводил последние швы. Сапоги получались изящными и просто красивыми, во всяком случае, Клёнка видел их именно такими. Он сапожничал с детства, переняв мастерство от отца, а тот от деда, и работу свою любил, к каждому башмаку или сапогу подходил творчески, с выдумкой. Вот и здесь, несмотря на то, что заказ поступил от такого же, как и он сам, небогатого горожанина Кучи Мамина – коновала с соседней улицы, обувку он делал на совесть. По канту голенища раскинул узорную вязь из жилы, на боку вышил блямбу с силуэтом рожаницы Лады – знаком хоть и старой веры, и поп за него не похвалит, ежели увидит, конечно, но уж больно к душе русича лежащей. Подтянув последний стежок, Смагин перерезал толстую нитку из конского волоса.

Отложив инструмент, Клёнка поднял почти готовый сапог перед собой. Прищурился на яркое солнце, проглянувшее мимо голенища. Очередная обувка выходила что надо. Любой узнает его работу. Таких самобытных сапог ни здесь, в городе, ни в соседних сёлах, слободе, и даже дальних городках никто не делал. С мягким голенищем на тройной прошитой подошве, куда он для крепости и музыкального скрипа подкладывал кусочек бересты, носи – не сносится. Клёнка был Мастер, он знал это и уверенно держал уровень. Наверное, потому и заказов имел на полгода вперёд, да не только от своего брата – таких же, как сам: ремесленников, охотников, бортников, прислуги и наёмных работников у купцов, но даже от дружинников князя, которые платили литой серебряной монетой.

Оставался последний штрих. Привстав, достал с полочки напротив короткий сапожный нож с ручкой, обтянутой жилами, и косым лезвием. Установив сапог на подставочку у колен и, почти не примеряясь, – опыт сказывался – обрезал ободок по кругу каблука. Вот теперь всё. Ещё раз критически оглядел уже готовое изделие. Сложив два сапога вместе, кинул в плетёный короб. Поднялся, разминая затёкшую поясницу. Настороженно выглянул в приоткрытую дверь. И только сейчас заметил, что торжок затих, а большинство лавочек закрыто. «Не иначе опять на площади что-то деется», – сапожник поморщился.

Последнее время там постоянно что-то происходило. То собирали пойманных разъездами по дорогам староверов, устраивая показную порку, после которой русичей, не желающих менять веру, насильно крестили в огромной лохани. Известно, до порки доходили далеко не все. Особо упорствующих, а таких в лапах княжеских варягов оказывалось большинство, просто резали в подвале пыточной, а то и прямо на месте встречи, если в глазах несломленного родновера угадывали ярый ответ. Понимали, такого ничем не проймёшь. Легче прибить сразу. Так и делали. То главный поп из гораков Никифор с пузом и хитрыми бегающими глазками произносящий русские слова с южным византийским выговором, собирал всех мужчин города старше четырнадцати лет. Поднявшись на специально для него сколоченный из плах ящик со ступеньками, нудно тянул про Исуса и богоизбранный народ, страдающий за распятие Христа.

Клёнка не мог понять, зачем батюшка так-то распинается? Жалеть их, что ли, надо? Повидал он на своем веку жидов всяких – заезжали в город иногда – ничего такого, что могло бы его расположить к ним, Клёнка в облике высокомерных, чернявых, с тонкими косичками на висках и затхлым запахом давно не мытых тел, жидов не обнаруживал. К тому же они старались правдами, а больше неправдами заработать больше, чем полагалось по товару, продавая всё, что попадало им в руки: ножи из Златоуста, меха норки и соболя, неведомо где и на что выменянные, иголки с сучёными нитками и ещё много чего. Они охотно давали серебро в долг. Причём Клёнка только от них узнал эти странные условия, возвратить надо было больше, чем взял. И многие шли на добровольную кабалу, завлечённые необычно действенным краснобайством бывших хазарцев. Святослав, в свое время навёл там, на волжских рубежах, порядок – освободил родственных русичам аз-саков, половцев, берендеев от иудейской власти, изничтожив их наёмное войско, а больше рассеяв. Не шибко-то горячи оказались наёмники кровь за золото проливать. «Когда-нибудь и у нас появится свой Святослав, приняв в себя бессмертную душу великого воина, – размышлял Клёнка. – Тогда и здесь родится великая победа над ростовщиками и всеми, кто русичам вольно, как деды завещали, жить не даёт».

Но пока, к счастью для горожан, жидам запрещалось жить в крепости постоянно. Правда, они и здесь нашли выход. Наезжали в город на положенные два дня. Потом покидали его, устраиваясь где-нибудь неподалёку. Если лето, то прямо на телегах ночевали, зимой просились в трактир при дороге. Переждав двое суток, возвращались снова на разрешённые князем следующие два дня. Бывало, так месяцами жили, то выезжая, то возвращаясь.

Несмотря на то что толстые иголки в обувном деле ломались часто, и он периодически ощущал их нехватку, покупать у наглых торговцев Клёнка брезговал. Да и знал, что как ни строжись – оберут. Не зря про них говорили: «Жид обманом сыт».

Обычно он дожидался торгового каравана из Новгорода, который приходил раз в два-три месяца, и уже у своих, русичей, по честной цене приобретал всё, что надобно.

Клёнка был христианином во втором поколении. Его отец сапожник Богумир – заядлый книжник, прививший тягу к чтению и детям, в отличие от старшего сына невысок ростом и нелюдим, уже в зрелом возрасте попал под поголовное крещение в городской лохани, отведав перед тем батогов от князя. После того он, как было велено, нацепил на грудь крест, однако от старой веры, никому в том не признаваясь, так и не отрёкся. Да и как от неё отречься, когда в доме мирно уживались две его жены – две матери Клёнки. Попу он сказал, что одна из них сестра жены, просто прижилась у них, поскольку своей семьи не завела. Никифор, конечно, вряд ли поверил, но объяснение принял, так как знал, вторую жену русич из семьи даже под угрозой смерти не выгонит. А такое объяснение устраивало и официальную власть, и вновьобращённых жителей города. Самое интересное, что отец Клёнки честный во всем, вплоть до мелочей, как все русичи, не соврал ни на руну. Жёны его и правда были сёстрами, и одна из них, появившаяся в доме на два года позже, если следовать логике слов, действительно легко прижилась в семье.

Новая вера навязывалась тяжело и держалась некрепко, на мечах варягов – наёмников князя, и на кострах, уничтожавших целые селения. Это не нравилось ни самому князю, подданных-то меньше становилось, а значит, и ежегодной дани, ни новой церкви, представителей которой, в основном пришлых гораков, не мог не настораживать глухой ропот, поднимающийся после каждой акции устрашения, даже среди самых преданных христиан. К тому же праздники почти все остались прежние – как ни пыжились и не стращали попы, на Купала все городские высыпали на берег речки, и там крутились до утра хороводы, прыгали через костры пары, и, как водится, выбирались суженые. На Масленицу по-прежнему жгли чучело зимы-Мары и весело с зеленью наломанных веток берёз и клёнов, засыпая полы в избах и церквях, отмечали обновлённую троицу. По-старому – Рода-Сварога-Велеса, по-византийски – Отца, Сына и Святого духа, что по понятию большинства русичей было одно и то же.

Клёнка Смагин был женат уже на одной женщине – Марфе, родившей ему семерых детишек. Из них до отроческого возраста дожили четверо. В эти дни они гостили у деда с бабками, под старость от греха подальше перебравшихся в село Коломны, верстах в пятидесяти от города, к сродственникам.

Клёнка быстрым шагом миновал растянувшийся на добрые полверсты торжок, непривычно пустынный и тихий. Уже приближаясь к площади, услышал высокий голос Никифора, далеко разносящийся над притихшим народом. Клёнка ускорил шаг, и вскоре из-за крайних изб появились люди в кафтанах из простой пряжи, больше сотни. Сапожник тронул за плечо знакомого мужика из литовцев с широкой русой бородой:

– Чего тут опять?

Тот, не оглядываясь, с досадой молвил:

– Книги жечь будут.

Недоуменно вскинув брови, Клёнка Смагин прислушался к попу.

– Сатанинские знаки, – уверенно вещал Никифор, прикрывая глаза от яркого солнца ладонью, – насылают на нас мор и болезни. А на скот порчу. Только огнём можно уничтожить дьявольские письмена. – Повернувшись спиной к горожанам, он неловко полез по крутым ступеням.

«Сейчас грохнется», – услышал Клёнка чей-то насмешливый голос и, привстав на цыпочки, узнал вытянутый затылок коновала Кучи Мамина.

Смагин уверенно ввинтился в толпу. Хотелось увидеть, какие именно книги обрекли на сожжение. Благодаря отцу, он неплохо разбирался в рунице и глаголице, умел читать и светлые «образные» книги. Народ, узнавая уважаемого в городе сапожника и книжника, охотно сторонился, и мастер быстро пробрался в первый ряд. По краям книжной кучи топтались два дружинника, сам князь – серьёзный и задумчивый с короткой воинской бородкой зыркал серыми колючими глазами в отдалении на высоком стуле среди знатных горожан. Клёнка зацепил чью-то ногу, и, чуть не упав под усилившимся напором толпы, опустил голову. К сапогам сиротливыми щенками приткнулись две книги в толстой кожаной обложке. «Сказание о походе на Русь великого Александра», – прочитал он вполголоса, замечая, как кто-то по соседству, тихонько двигая ногой, подгребает одну из книг под себя. Смагин мельком глянул на дружинников. Они хмурились, недобро посматривая на приближающегося с факелом в руках Никифора. За ним, ссутулившись, да так, что лица не видно, шагал незнакомый чернец в глухом капюшоне. С противоположной стороны, гордо задрав подбородки, тревожно поглядывали по сторонам три помощника Никифора. Смагин знал их. Один, с волосами чуть ли не прозрачной светлости здоровый широкоплечий с тяжёлым взглядом из-под густых бровей, варяг Глеб. Рядом с ним, ниже его на голову, семенили, не поднимая глаз, братья Ярькины, местные. Сволочи! Они, похоже, и собирали книги по всем сундукам и схронам староверов.

Глеб хищно оскалился навстречу попу.

Пожилой крестьянин в лаптях и длинной крапивной рубахе, из распахнутого ворота которой выглядывал на шнурке крестик, громко и уверенно спросил:

– Ну, и чему ты, выродок, радуешься?

Взглядом выхватив из толпы мужика, Глеб повернул к нему обнажённый меч. И даже сделал шаг вперёд. И замер неуверенно – неизвестно, как поведут себя горожане, если пришлый варяг вытянет мечом плашмя по спине неучтивого смерда. Выставив оружие острием на мужика, Глеб зло прищурился:

– А тебе что, грязные книги поганых язычников жалко?

Мужик растерялся:

– Но так там же про нас, про предков, дедов наших писано, что так-то?

Смагин решился. Наклонившись, схватил две крайние книги, одну ту самую, со сказанием о походе Александра, название другой углядеть не успел. И, не распрямляясь, развернулся. Горожане молча раздвинулись, пропуская пригнувшуюся фигуру, и ряды вновь сомкнулись. Похоже, там, у кучи книг, ничего не заметили или сделали вид.

«Больше мне тут делать нечего», – потолкавшись, Смагин выбрался на свободное место. Раздумывая, куда податься, заметил, как ещё несколько человек отделились от толпы вслед за ним. Оглянувшись, в одном из поспешивших покинуть площадь узнал коновала:

– Что не остался смотреть?

Куча Мамин несколько потеряно кивнул товарищу:

– А что я тут не видел? Как они знания предков жгут… Я в этом участвовать не собираюсь, – он заметил оттопыривающуюся рубаху Смагина. По-новому взглянул на приятеля, пальцем с кривым ногтём почесал перегородку носа и… ничего не сказал.

Уже прошагав с десяток сажень в другую сторону по улице, Клёнка окликнул удаляющуюся фигуру коновала:

– Куча, сапоги готовы, можешь забрать.

– Заберу, – тот раздосадовано махнул рукой, мол, не сейчас.

Поудобней устроив книги под рубахой, Смагин ускорился. Позади сразу несколько голосов отчаянно охнуло, и ропот перекрыл треск рванувшего по бересте, деревянным табличкам и хорошо выделанной коже пламени.

Постепенно народ заполнял торговые ряды. «Гады, – услышал он обрывок разговора. – Это ж надо додуматься – книгам войну объявить!» «А что ты так за них переживаешь? – отозвался собеседник, – то же язычников книги, не наши». «Всё равно, как-то не по-божески это, не говорил Христос, что надо книги жечь».

Завернув за угол, Смагин оказался перед мастерской. Выдернув деревянный штырь, который запирал дверь больше от ветра, чем от незнакомцев, достал тяжёлые книги из-под рубахи. В лавке нерешительно огляделся: «Куда же их спрятать?» Только теперь он понял, что совершенно не представляет, как уберечь книги от чужого глаза. Свои тома он уже давно переправил в Коломны. Да и там старик не держит их на виду, укрыв на заимке. Сапожник понимал: оставлять книги здесь смертельно опасно. Не дай бог найдут, и самого порешат, и родных, если дома в тот момент окажутся. Варяги не сильно вникают, кто виноват, кто прав. Тянут всех под одну гребёнку. «Наверняка кто-то видел. Вот и коновал, похоже, о чём-то догадался. Парень он вроде ничего, но бережёного, как известно…» Решительно вытащив новые сапоги из короба, Клёнка аккуратно уложил на их место книги. Сверху кинул кусок грубой ткани. Подхватив короб под мышку, вышел из мастерской. Сосед Полкан – торговец сладостями – что-то мрачно бубня под нос, накидывал через голову перевязь лотка.

– Полкаша, присмотри за лавкой.

Полкан кивнул, нервно выравнивая толстыми пальцами ряд сладких петушков. Клёнка прислушался. Сосед еле слышно материл княжеских халуёв. Ему тоже не нравилась придумка попов – книги жечь.

– Там готовые сапоги лежат. Ежели Куча Мамин придёт, отдашь ему.

– Хорошо, а ты куда собрался, надолго? – Полкан не смотрел на соседа.

– Я? – Смагин на миг задумался. – Я в слободу, проведаю аз-саков, готовые сапоги отнесу, да заодно – они у меня ещё несколько пар хотят заказать – так мерки сниму.

– Добро, – кивнул Полкан, сплёвывая и не особо прислушиваясь к объяснению Клёнки. – Отдам, если спросит.

Отработанным движением поправив лямку, он повернулся, так и не взглянув на Смагина, к постепенно заполняющемуся торжку.

Всю дорогу из города Клёнка, почти не смотревший по сторонам, обдумывал, куда же деть книги. Полкану это он так, наугад ляпнул. А куда же на самом деле топать? Ехать к родителям опасно. Это же можно подставить родных людей, если по дороге споймают. И так попы косятся. Куда отправиться, он сообразил уже на самом выходе из городских ворот. Конечно, к Вавиле – кузнецу из слободы. Клёнка догадывался, что тот поддерживает тесные отношения со староверами, а крест, висящий на шее, служит ему больше для отвода подозрительных глаз, нежели для прямой надобности.

Выбравшись из-под тени высоких бревенчатых ворот, кивнул знакомому стражнику на посту. До слободы от города не больше пяти вёрст.

Глава 4

Укатанная тележная дорога, в этот час пустынная, пружинила под длинными ногами Смагина. Полупрозрачная пыль, завихряясь в крошечные буруны, поднималась за его подкованными сапогами. Задрав голову, Клёнка приложил козырёк ладони к бровям. На небе ни облачка. И так с самого утра. А после полудня солнце вообще словно сошло с ума – так пекло, что хоть бросай все дела и лезь охлаждаться в мелькающую за деревьями небольшую речушку Иню. Жаль, некогда, надо спрятать книги. Стерев со лба крупные капли пота, Смагин прибавил шагу. До спасительного леса, где в тени высоких сосен заманчиво разливалась прохлада, оставалось полверсты, когда впереди из-за деревьев показался княжеский разъезд – десяток дружинников в кольчужках, с мечами и топорами. За спиной у каждого выглядывала дужка лука.

Бежать было поздно. Заметив Смагина и о чём-то переговорив, они подхлестнули лошадей. Покрепче обхватив короб, Клёнка мысленно перекрестился: «Пронеси, мать-богородица, святая дева, – подумав, уточнил: – Ладушка, мать богов наших».

Дружинники уже подъезжали. Одёргивая коней, конные окружили щурявшегося на солнце Смагина. Дохнуло густым потом, конным и человеческим, крепкий запах нагретой кожи шибанул в ноздри. Он-то этот запах отличит от любого.

– Привет, Смагин, – его окликнул знакомый десятник – здоровый рубака с лихим русым усом. – Куда в такую жару собрался?

Сапожник заметил и ещё одного знакомца – добродушного крепыша с длинными волосами, подхваченными на лбу перевязью, ему Смагин делал сапоги в прошлом году. «Как же его зовут? – напряг память Клёнка. – Кажется, Никита». Тот, узнавая сапожника, приветливо кивнул. У Клёнки немного отлегло. «Может, и пронесёт. Главное, держать себя уверенно». Чуть улыбнувшись, Смагин приподнял короб:

– Вот, сапоги несу в слободу. Ваши ребята заказывали.

Десятник цепко взглядом словно взвесил короб:

– Никита, проверь.

Смагин обмер. В этот жаркий день ему вдруг перестало хватать воздуха. Бросило в пот, запылали щёки, и чтобы не показать дружинникам раскрасневшееся лицо, он наклонился над коробом, в этот момент жутко пожалев, что не захватил с собой готовые сапоги Кучи – было бы что показать. А так, похоже, всё. Приехал. Если его задержат и доставят в город, там быстро сообразят, откуда у него книги, и тогда или в холопы захомутают или голову под топор.

Медленным шагом подъехал гнедой Никиты. Конь невольно заслонил его от десятника, и Смагин чуть выдохнул. А ведь, кажись, могёт повезти. Ежели Никита смолчит». Дружинник не торопясь вытащил из-за пояса топор, и его длинная ручка приподняла кусок тряпки, прикрывавшей поклажу. Мгновение он рассматривал содержимое короба, затем опустил тряпку.

– Хорошие сапоги делает Клёнка. Кому-то ещё повезло, – громко сказал он, разворачивая коня.

Бойцы оживились, и Смагин понял, что эти мгновения для них тоже прошли в напряжении.

– Ну, паря, топай дальше, – десятник погладил коня по шее. – И больше нам не попадайся, – он хохотнул. – Шучу, не боись. Двигай, хлопцы. А то мы так домой до вечера не попадём.

Дружинники одновременно тронули лошадей, пыль взметнулась под копытами малыми облачками. Дождавшись, пока всадники удалятся на почтительное расстояние, Клёнка вздохнул всей грудью – пронесло. Оттирая капли пота со лба, повернул к лесу. Произошедшее надо было обдумать.

Почему Никита его не выдал, Смагин примерно догадывался – к книгам родноверов, несмотря на все поповские вопли о бесовщине, якобы упрятанной в них, большинство русичей относилось с уважением. И это уважение не смогли перебить ни князь с прихвостнями, ни горакские проповедники.

Книги стоили очень дорого, и тот, у кого они появлялись, будто бы поднимался в иерархии горожан на одну ступень. К владельцу книги заходили с гостинцами, чтобы вечерком послушать счастливца, обычно с удовольствием читавшего берестяные или кожаные страницы гостям. В книгах рассказывалось о былых временах, образами. А тех, кто такие встающие в воображении картины видел, считали любимцами богов. Смагин образы видел.

Клёнка, хоть и считался христианином, но принять все порядки, которые ему и его соседям по городу навязывали власти, не мог. «Взять, к примеру, вот эти книги, – рассуждал он, срывая травинку на лесной обочине и зажимая её зубами. – Ну, какая там может быть бесовщина? Испокон веку кто-то умел читать такие книги, а кто-то не умел.

Это как в сапожном деле, не все же могут себе сапоги точать. Что же из-за этого всю обувку перевести надо? Церковники не умеют видеть, вот и злятся, завидуют». – Выплюнув травинку, Клёнка оглянулся.

Толстые сосновые стволы поскрипывали, чуть покачиваясь на упругом ветру, где-то вдалеке перекликались кукушки. Комарики изредка присаживались на шею и голые руки Смагина, но как-то ненавязчиво, и он легко избавлялся от них, щёлкая кровопийцев ладошкой. Дорога после городской суеты и сидячей работы казалась лёгкой, и он сам не заметил, как впереди сквозь деревья проглянули крайние прясла слободских усадеб.

Слобода – небольшой пригород, где издавна селились ремесленники и аз-саки, которых всё чаще называли по-новому – казаки, и разные служивые люди. В своё время слобода первой встречала вражеские дозоры. Враги застревали в неожиданно горячей битве, а город, предупреждённый сигнальными кострами, успевал подготовиться к осаде.

Последние лет двадцать вороги в эти края не заглядывали, и слобода постепенно превратилась просто в небольшое село. Хотя караулы по-прежнему бдили на вышках, разведчики периодически выходили в ближние походы, постепенно превратившиеся в учебные. Давненько не слышали эти места у подножья великого Уральского камня звона скрещивающихся мечей и тугого спуска натянутой тетивы.

Усадьба Вавилы стояла на дальней окраине слободы. Пока Клёнка миновал широкие улочки, иногда здороваясь со знакомыми и незнакомыми слобожанами, навстречу ему раза три с гиканьем и свистом (куда родители смотрят?) пронеслись на полном скаку пяток мальчишек лет десяти на грозного вида скакунах, без сёдел. Клёнка незаметно качнул головой: «Ох уж эти казачата, хлебом не корми, дай поноситься сломя голову».

Вавилу Смагин увидел издалека. Невысокий, но необычайно широкий в кости. Лоб перетянут запотелым головотяжцем, обрамляющим густую белокурую шевелюру. Слегка прищуренные умные глаза, как обычно, серьёзны. В неизменном кожаном переднике, одетом на голую грудь, он отдыхал в тенёчке под рябинкой у кузни, раскрытую дверь слегка покачивал ветер. Из её горячей глубины доносилось шипение раскалённого металла, опускаемого в воду. Заметив Смагина с коробом, Вавила, улыбаясь, поднялся навстречу.

Смагин согнулся в полупоклоне.

– Клёнка, – обрадовался кузнец, раскрывая широкие объятья, – вот уж не ждал, какими судьбами занесло? Проходи в дом, сейчас Светозару кликну, пусть квасу принесёт.

– Благодарствую, Вавила, не откажусь.

Кузнец обернулся на кузню:

– Светозара, заканчивай там, гость к нам пожаловал.

Светозара, крепкая, под стать мужу, с двумя густыми длинными косами, прихваченными по бокам к поясу, появилась в проёме двери, отряхивая мокрые руки:

– А, Клёнка, рада видеть. Пожалуй в дом, – ответив на учтивый поклон, направилась по тропинке к дому.

– Вот, – рассказывал Вавила на коротком пути из кузни до крыльца – десяток саженей, – у меня вся семья в помощниках. Сына-пострела Светозара отпустила побегать с казачатами, а сама встала на его место мне помогать.

– Ну да, – оглянулась жена, – когда же ему ещё побегать как не сейчас, пока малец. Вырастет, уже и сам не захочет. А подержать пруты и я могу – невелика сложность.

Пропуская гостя, Вавила улыбнулся в усы.

Изба кузнеца – просторная и светлая – Клёнке понравилась давно, ещё когда они познакомились, лет пятнадцать назад. Вавила, молодой, но уже мастеровитый гой[14], незадолго до этого прибыл из далекой задунайской Болгарии. О себе коротко рассказывал, что османы убили родителей и братьев, один он спасся. И так как больше его с тем краем ничего не связывало, кинув котомку за плечи, отправился на север к единоверцам. По дороге насмотрелся на гораков, огнём и мечом навязывавших новую веру. И потому искал места, куда попы ещё не добрались. Думал, здесь, в уральских предгорьях спокойно. Да только ошибся он – лет этак на пятьдесят. Именно тогда впервые гораки принесли сюда греческую веру.

«Ты, паря, оставайся у нас, – сказали тогда старики, выслушав его. – Гораки и у нас лютуют, но мы к ним приспособились – крест носим на шее, а в душе Род со Сварогом живут. Мастеровые люди нам нужны, так что не ищи лучшего, где хорошее есть. Дом всем миром сварганим, а работы у тебя будет немерено – рядом город, там и доспехи нужны, и подковы, и наконечники для стрел.

Так и прижился в слободе Вавила. Нацепил крест, чтобы дружинники княжеские в его сторону не косились, и стал себе кувалдой махать. Вскоре женился, а потом и сынок подоспел.

Оставив короб у порога, Клёнка перекрестился на красный угол с маленькой иконкой Матери-Богородицы на подставочке.

Хозяин усадил гостя в передний угол на лавку, сам опустился рядом. Светозара подала кувшин брусничного кваса, искрящаяся жидкость запенилась в плошках:

– Угощайся, Клёнка, квасок с ледника, самое то с дороги.

– Благодарствую, Света, достаток этому дому, – он опрокинул полную плошку и только поставил на стол, как хозяин налил опять:

– Пей, коли нравится. Пока мы тут с тобой погуторим, хозяйка нам сейчас обедать соорудит, – он оглянулся на улыбающуюся жену.

– Сейчас принесу. У нас как раз стерляжья уха к столу.

Проводив удалившуюся Светозару взглядом, Вавила повернулся к Смагину. Пододвинул к себе вторую кружку:

– Ну, что у вас там, в городе, нового?

Смагин с удовольствием глотнул ледяного кваску:

– Ничего хорошего. Сегодня попы книги жгли.

– Как жгли? – хрустнул кулаками Вавила. – Да кто ж им позволил?

– А кто им запретит, коли сам князь попов поддерживает? Собрали целую кучу – по всему городу несколько сроков собирали, и Никифор подпалил. Я вон только две, – он кивнул на короб у двери, – и успел от огня уберечь.

Тяжело поднявшись, Вавила достал из короба увесистые тома.

– «Сказание о походе Александра на Русь», – прочитав на обложке первой, поднёс к глазам вторую. – «Про Буса славного и великую землю его Русколань». Да-а-а, – он аккуратно положил книги на стол. – Как же у этих поганцев руки-то не отсохли, такое богатство да в костёр?

Клёнка поиграл желваками:

– Так они и у христиан поддержку растеряют. Нельзя у нас так. А князь не понимает. Ему что попы на уши нашепчут, то он и делать рад. Своего разума у человека, будто совсем нет.

– Что делать думаешь с книгами? В городе их оставлять нельзя. Раз уж они так за них взялись.

Клёнка кивнул:

– Я тоже так думаю. Потому тебе и принёс, ты уж посоветуй. Может, у себя оставишь?

Кузнец почесал подбородок:

– У меня нельзя, я на плохом счету у попов – в церковь не хожу. Могут и нагрянуть. Но куда деть я знаю. Есть у меня один знакомец, за хребтом у Горючего камня живёт, на бывшем Васильчиковом хуторе. К моему соседу шорнику Кузьме иногда ходит, первоклассную сыромять сдаёт. Так вот ему такие книги можно отдать смело – не пропадут.

– А почему на бывшем?

– Так сожгли его, ещё лет двадцать назад. Мне этот человек и рассказывал. Капище искали Белбога. Не слышал?

– Не слышал. Как-то мимо прошло. Я же всё с сапогами, иногда, что на соседней улице делается, не ведаю.

– Ну вот теперь ведаешь.

– Неужто из-за капища людей не пожалели?

– А кто людей жалеет, когда боги промеж собой разбираются?

Клёнка помрачнел.

– Негоже так. Люди-то причём?

– Это ты так думаешь, хоть и христианин, а другие считают, что староверов только огнём исправить можно, в смысле, сжечь. А капище они так и не отыскали тогда.

– Капище мне не жаль, а вот людей зачем порешили – не пойму.

– А потому и порешили, что веру отцов своих не предали.

Сапожник опёрся на скрипнувшие плахи стола:

– Не понимаю, что происходит. Мы же все внуки Даждьбожьи, чего поделить не можем? Христос учил, хорошим людям объединяться надо в борьбе со злом. А у нас все наоборот – русичи – почти родственники, а ненавидят друг друга, как чужие.

– Это хорошо, что ты это понимаешь, плохо, что высокие мужи наши до этой простой истины додуматься не могут.

Чуть покачивая крутыми бёдрами, вошла Светозара с чугунком ухи в руках. Вавила подтянул под закоптелое дно деревянную подставку. Замолчали. Клёнка потянул носом:

– Какой запах! У нас в городе уха так не пахнет.

Зардевшаяся Светозара зачерпнула полный половник:

– Скажешь, Клёнка, тоже. Уха – она везде уха.

– Неправда твоя. У вас на природе всё вкусней, чем в городе.

Женщина налила две полные глиняные тарелки. Вавила тем временем нарезал каравай, прижимая его к груди.

– А себе что не налила? – Вавила замер с занесённой ложкой. – Садись с нами.

Светозара стянула с плеча узорчатое полотенце:

– Нет, побегу. У меня там заготовки остывают – хочу глянуть, что получилось.

– Ну беги, раз такое дело, – кузнец усмехнулся, разворачиваясь к гостю. – Как дитё малое. Первые стрелы мне помогла сделать – вот и невтерпёж.

Махнув подолом, разукрашенным оберегами-коловратами, Светозара умчалась. Мужики глухо застучали деревянными ложками.

После обеда Клёнка собрался уходить. Вавила не удерживал гостя:

– За книги не переживай. Я как передам, тебе сообщу.

– Узнай у него. Могу ли я когда к нему зайти – почитать?

– Узнаю. Думаю, не откажет старик.

– Ну, тогда здоровые будьте. Светозаре поклон передай, да скажи: уха у неё замечательная. Я лучше нигде не пробовал.

– Передам, ей приятно будет.

Коротко раскланявшись, они расстались.

Глава 5

Раскинув широкие, как у всех зрелых соколов-кречетов, крылья, рарог[15] Бранко оттолкнулся от руки в толстой кожаной перчатке. Над высоким разнотравьем луга мелькнула стремительная тень. Проскользив десятка два саженей, сокол включил крылья, с каждым мигом приближаясь к жертве. Перед ним, путаясь в густой траве, сумасшедшими прыжками улепётывал к лесу заяц. Князь Владислав резко опустил сжатый кулак, с которого только что сильная птица бросилась в погоню за добычей. Перехватив повод, резко поддал пятками под рёбра жеребцу. Тот даже присел в первый момент от неожиданности. И уже набирая с места в галоп, скосил недоумённо сливообразный чёрный глаз на хозяина: «Чего это он? Мог бы и помягче, я конь понятливый».

Князь не сомневался: русак обречён. Так уверенно и сильно заходил на дичь молодой рарог, что было понятно: зайцу не уйти. Правда, тот ещё не знал об этом. Нарезая зигзаги, косой упорно приближался к спасительным ёлкам. В диком переплетении разлапистых веток он бы легко нашёл укрытие. Сокол налетел на русака как ураган, сметая неодолимой силой. Князь приподнялся на стременах, невольно переводя жеребца на медленную рысь, чтобы лучше видеть битву в траве. Заяц пару раз с разбегу перевернулся, мелькая белым брюхом, и, не дожидаясь момента, когда кречет, рухнув, прижмёт его когтями и весом, изловчился, и крепкие задние лапы сильно махнули навстречу птице. Удар пришёлся в мягкое подбрюшье. Сокола отбросило на пару саженей в сторону. Бранка пискнул сильно и возмущённо – его ещё так крепко не били. С возросшей силой, не обращая внимания на боль в брюхе, сокол бросился в новую атаку, но заяц уже летел по прямой к первым ёлкам. Птица запаздывала. Ещё мгновение – и косой укрылся в спасительной тени ельника. Хищник, навернув круг перед колючими лапами, уселся на нижнюю ветку, склонив её почти до земли.

Владислав поморщился. Натянул поводья, удерживая жеребца на месте сильной рукой. По бокам заворачивали лошадей товарищи князя и приближённые. Потрава не удалась. Князь поднял сжатый кулак в перчатке. Учёный сокол, заметив призывный жест, сорвался с ветки. Снова мелькнула над лугом тень, и, ловя равновесие откинутыми назад крыльями, рарог опустился на выставленную руку. Владислав натянул на глаза птицы кожаный клобучок, расшитый золотой нитью, и птица успокоилась. Подъехавший сокольничий пересадил сокола на свою перчатку. Друг детства, поджарый и гибкий воевода Бронислав с широко разлетевшейся в разные стороны клиньями бородой, для друзей – Броник, участливо молвил:

– Не переживай, Владик, наша охота ещё впереди. Мы сейчас по гриве пройдёмся, что за лугом начинается. Там наверняка Бранка кого-нибудь возьмёт. Не зайца, так куропатку выбьет.

Владислав поднял голову, вглядываясь в темнеющее небо:

– Нет, Броник, на сегодня хватит. Нет удачи, а без неё только коней мучить. Да и погода, похоже, портится.

В последний час ветер заметно окреп, на светлое недавно небо выплыли, словно из рукава волшебника, низкие тучи, и затихли птахи над лугом.

Бронислав окинул горизонт задумчивым взглядом:

– Пожалуй, да. Не зря сегодня так парило.

Князь приподнялся в седле:

– Поворачивай коней, други, едем на заимку.

Сын Алексей – крепкий с широкой шеей и плечами, на которые падали волнистые волосы, чем-то неуловимым похожий на отца, удало размахнув рукой, гикнул. Несколько конников повторили его жест. В сопровождении друзей Алексей вырвался вперёд, сразу переводя лошадь в галоп. Князь невольно залюбовался статью и лихостью сына, но для приближённых нахмурился:

– Молодёжь, один ветер в голове.

Бранислав поддакнул – его сын тоже только что умчался с наследником.

В отличие от молодой поросли, Владислав с десятком товарищей поехали шагом. Порывы ветра трепали гривы лошадей, начинало что-то капать на головы. Небо темнело. Зато исчезли так докучавшие комары и слепни. В этот момент князь наслаждался прохладой, отрадной после раскалённого дня, проведённого в седле. Сегодня они охотились с молодым соколом, делавшим первые шаги в сложной науке хищника, и большой удачей похвастаться не могли. Пару крякв – весь результат напряжённого дня. К вечеру рарога впервые выпустили за зайцем да ещё и «в угон»[16], не удивительно, что он не справился.

Владислав не спешил. К тому же до заимки оставалось не больше трёхсот сажен, а запаренным животным надо бы остыть. Вспомнился последний неприятный разговор с Никифором. Тот застал князя в самом благодушном настроении после тренировочной схватки на мечах с одним из дружинников. Владислав вышел из учебной сечи победителем и, несмотря на то, что – подозревал – напарник слегка поддался, было приятно почувствовать себя лучшим.

Никифир вошёл в палаты решительно и хмуро. С порога бросил отрывисто:

– Здравь буде, княже.

Владислав улыбнулся навстречу протоиерею:

– Здравь будь, Никифор. Заходи, сейчас сурью[17], кликну, принесут.

Присев на стул рядом, Никифор шумно выдохнул:

– Не до распитий мне.

– Что так?

– Твои городские, так называемые христиане, опять к соколиному камню бесовскому пошли – требы класть. Сколько им уже говорю, что от дьявола те камни – никто не спорит, а как выходят из храма – так к валуну поворачивают. Что мне делать, скажи? Как отучить их от старых привычек?

Представив известный валун с контуром соколиной головы на боку, у которого сам не раз оставлял дары по молодости, князь не нашёл в себе твёрдости.

– Зря ты так уж сердишься, брат мой. Этому валуну сотни лет, а то и больше. И ведь, ты знаешь, он и правда помогает. Матушку мою от лихорадки избавил, когда она водицей на камне освящённой облилась. Да и другим тоже.

– Не по-христиански это, – протоиерей упрямо наклонил голову. – Все камни и капища – от дьявола. Запретить надо.

– Да как же я запрещу? Меня никто и не послушает. И взбунтоваться могут. Одно дело – к вере их привечать, другое дело от святого камня, который для них и тебя, и меня, вместе взятых, более уважаем будет, отвадить. Не выйдет. Всё равно пойдут. Только вред греческой вере нанесём. Сгоряча-то такие дела не делаются. Надо чтобы попривыкли, потом как-нибудь, может, и сладим.

Никифор недовольно тряхнул чернявыми редкими кудряшками, окружившими проплешину на затылке:

– Не то ты, князь, рекёшь. И за истинную веру слабо болеешь. Не всей душой.

– Это я-то не всей душой? А кто книги для тебя несколько сроков собирал по всем сундукам? С народом перессорился? Не я ли?

– То книги, а то дела. Почто Коломны щадишь? Там язычники – враги наши оплот себе свили, недавно настоятеля позорно выставили, а ты как будто не видишь. А?

Помрачнев, князь поднялся. Враскачку приблизился к окну. Ответил, не оглядываясь:

– Коломнами по осени займусь. Вот урожай соберут, в казну долю отмерят, тогда и пойду на них.

– Всё выгоду ищешь, княже? В истине нет выгоды, там правда. И правда эта говорит о том, что ты плохой христианин.

Князь резко обернулся:

– А что ты будешь есть зимой, если я не дам им урожай собрать? Небось, без хлеба за стол не садишься? А подумал ли ты, горак, в тот момент, когда им рот набиваешь, что хлеб язычники поганые вырастили, которых ты за людей не считаешь? Не погано такой хлебушек есть-то? А горожане, – он кинул руку в сторону городских улочек, – если я все наши сёла, где язычники поганые живут, а они везде, почитай, живут, в пожарища обращу, голодом сидеть будут? Оголодают, с меня же первого спросят. И на спрос этот кровью отвечать придётся. И мне, и тебе. Понимаешь ты это?

Разгорячённый князь замолчал, а протоиерей медленно поднялся:

– Не пойдёшь, значит, на Коломны?

– Пойду, но осенью.

Засопев, Никифор гневно поправил рясу. И, не поднимая головы, быстро вышел из палат.

Сейчас князь снова переживал тот разговор, мучаясь сомнениями – правильно ли поступил, те ли слова сказал? Может, надо было послушать его? Леший с ним, с урожаем, если эти язычники так уж Никофору поперёк горла встали. Не пропадём с Божьей помощью, – придержав мягкую ветку лещины, обрубил её кинжалом. – Ну да что теперь расстраиваться. Сказанного не воротишь, а до осени подождать всё равно надо, так правильно будет. Никуда попы не денутся, потерпят.

Выждав момент, когда тропинка расширилась, вмещая двух всадников, Бронислав пристроился рядом с князем, почти касаясь стремени. Тот повернулся к другу:

– Ну, Броник, как тебе рарог?

– Хороший будет рубака, – Бронислав улыбнулся в широкие усы. – Попервой вышли, а уже, чай, не пустые возвращаемся.

– То верно. Птица неплоха, а опыт – дело наживное.

Низкий лапник перегородил дорогу, и соратник князя выехал вперёд. Приподняв упругие ветки, пропустил Владислава. Обернувшись, князь кивком поблагодарил Броника. Тот снова невозмутимо пристроился рядом.

Несколько саженей ехали молча. Бронислав незаметно хмурился, изредка кидая на князя изучающие взгляды. Он давно готовил этот разговор, а так и не придумал, как начать. Да и опасался, как рассерчает Владислав. Не дело воеводе неприятные вещи князю говорить, но в то же время кому, как не другу детства, правду молвить. Не казнит же. «Эх, была не была», – Бронислав мысленно перекрестился:

– Княже, – начал он медленно, – тут такое дело…

Владислав ободряюще улыбнулся. Давно заметив мысленные метания друга, последние минуты он терпеливо ждал, когда тот решится. Владислав знал, по-пустому Броник не потревожит:

– Говори уже, что там у тебя? Вижу, не просто так мне ветки поднимаешь.

Бронислав вопреки обыкновению не улыбнулся шутке. Вздохнув, заговорил, глядя на дорогу:

– Никифор, слышал я, собирается с твоей дружиной в Коломны наведаться.

Князь коротко обернулся на друга:

– Ну, собирается, так не сейчас же.

– Не надо бы туда ходить.

Владислав нахмурился:

– Ты что же это, язычников поганых пожалел?

Бронислав вернул прямой взгляд:

– Ты меня, Владик, не первый день знаешь. Я за тебя горой в любом твоём деле. Особливо, если оно на пользу земле нашей.

– А это, значит, не на пользу?

Бронислав упёрто тряхнул широкой бородой:

– Я ходить вокруг да около не умею. Не на пользу Руси убийство русичей и княжеству убыток прямой. Поскольку с дыма берём[18]. Третью часть. А после нашей дружины в деревнях одни головёшки. А с них ты фигу без масла и возьмёшь.

Князь сердито прищурился:

– Ты же слышал, что Никифор брешет – язычник, хуже разбойника, и только смерти достоин. А в Коломнах одни язычники и живут. По весне они попа нашего палками выгнали. Такое простить надо, по-твоему?

– Может, и простить. От Коломны княжеству только польза. Сколько они нам по осени муки присылают? На два месяца городу с хлебом жить, это точно. А если посчитать, сколько мёда, мехов, рыбы от них идёт, да какой? Сплошной бело да краснорыбицы. Уничтожим мы Коломны, меньше станет язычников, как ты говоришь «поганых», а вместе с ними и прибыли лишимся. Кто нам её восстановит? Никифор со своей братией, что ли?

Князь мрачно молчал, а Бронислав разошёлся, не замечая недобрых взглядов, которые властитель бросал исподлобья.

– Ты пойми, княже, я не за язычников переживаю, их я, как и ты, на дух не переношу. За княжество душа болит. Наши отцы начали эту войну со староверами, и потихонечку побеждаем мы, с божьей помощью, – Бронислав перекрестился. – Но устал народ от этой долгой войны своих со своими. Даже верные христиане роптать начинают на методы Никифора. Давеча, на площади книги жгли. А какая в них корысть-то? Только то, что деяния предков в них описаны, да премудрости разные, которые наши деды да прадеды собирали. Так я наблюдал, не было на площади одобряющих взглядов. Никому то дело не понравилось.

Тропинка между тем вывернула к заимке – пятистенной избе с пристройками. У конюшни с распахнутыми дверьми фыркали и подрагивали потной кожей рассёдланные лошади Алексея и его подручных. Сами парни, ухватив по клоку сена, натирали верных друзей. Князь с решимостью в глазах обернулся к Брониславу:

– Не трону тебя только потому, что друг ты мне с детства. И много мы с тобой бед видывали, и по малолетству и когда постарше стали. Не подвёл ты меня ни разу ни тогда с разбойниками-язычниками, когда схлестнулись мы с ними на смерть, ни когда в лесу зимой от шатуна дёру давали. А потому скажу тебе, как думаю: ты эти крамольные речи брось. Мне и без тебя крамольников в тереме хватает. И запомни – я язычников поганых прощать не намерен. И Никифор меня в том полностью поддерживает.

– Да твой Никифор, – начал было Броник, но князь предостерегающе поднял руку.

– Всё, больше никаких разговоров, тем паче прибыли мы.

Бронислав покорно склонил голову, от чего широкая борода его сплющилась о крепкую грудь.

– Ну, что вы тут, хлопцы? – князь бросил повод в руки подбежавшего смерда. – Прохлаждаетесь? Так-то вы князя встречаете? – Легко спрыгнув с гнедого, он с мягкой улыбкой оглядел склонившихся в поклоне приближённых. – Ну, будя, будя, не на приёме иноземных гостей, чай, на охоте. А на охоте, да на рыбалке все равны. Правду я говорю? – Он придержал сына Алексея за плечи, заглядывая в синие родные глаза.

– Правда, батя, – тот выдержал открытый взгляд.

– Один ты меня понимаешь, – отчего-то грустно молвил Владислав, и словно очнувшись, отпустил сына:

– Пошли в дом, что ли? Гулять будем.

Глава 6

На сваоре – восходе солнца по самой росе Воинко повёл деда с внуком на капище. Воздух, насыщенный испарением земли, как перед грозой, вдыхался тяжело, будто через льняную прослойку. Несмеян всю дорогу только и успевал вытирать пот, смешанный с раздавленными комарами, на лбу и щеках. Горий же горным туром скакал с камня на камень. Разбежавшись, легко перескочил узкую расщелину, словно пытаясь доказать старикам, что визит к Белбогу сегодня вполне заслужил, во всяком случае, сил у него достаточно на любое испытание. Однако во второй половине пути приуныл и парень. Он ещё пытался шустрить, но уже как-то нехотя, без прежней прыти, то и дело останавливаясь перевести дух. Наконец, выдохшись, занял место за стариком, думая теперь только о том, чтобы не отстать. И лишь удивительно выносливый Белогост, казалось, вовсе не замечал духоты и тяжёлой дороги. Он, походя, выдерживал направление по одному ему ведомым приметам. И, не прилагая видимых усилий, предводительствовал маленьким отрядом, по пути ещё успевая негромко рассказывать о капище. Даже Несмеян, уже бывавший там, давно перестал следить за дорогой и, не будь рядом опытного проводника, заблудился бы.

От хутора до божьих хоромин неблизко – вёрст семь никем не мерянных, да не по тропинкам – давно уже миновали те времена, когда на светлые места силы вели утоптанные стёжки. Теперь и самой худой не держат, стараясь передвигаться по самым дремучим буреломам, каменным осыпям и мшистой чащобе.

Завернув в старый осинник, зашагали ещё медленней. Заваленный гниющими стволами деревьев, он казался непроходимым. Несколько раз перебирались, проваливаясь и путаясь в тонкой жалистой крапиве, через нагромождения поваленных толстых осин. А где-то почти ползли под зависшими над землёй деревьями. Глубокий овраг, перегородивший путь, с опаской преодолели по мощной лесине, брошенной через него. Дальше в прозрачном от жары сосняке двигались уже вольно – под ногами только мох да редкие бруснички.

Воинко, каждый раз старающийся пройти до капища другой дорогой, незаметно для путников кружил по лесу, не хуже лешего. А в тёмном кедраче, за которым начинался крутой подъём, он внимательно проследил, чтобы гости шагали в стороне друг от друга, дважды не наступая на чужой след.

– Наши родноверы сюда теперь только по большим праздникам да посвящениям ходят, – ведун аккуратно отвёл ветку волчьего лыка с редкой завязью. – Рад бы их почаще встречать, да опасно стало. Слышал я, в Новогороде попы недавно капище Перуново разорили, так Перун, рассказывают, обещал отомстить. Люди слышали. А у нас под Синюшным камнем Велеса храм изничтожили. Ведун в засаду попал, похоже, на их стороне какой-то сильный чёрный маг теперь действует – прикрыл своих разбойников кругом невидимым. Нас пока Белбог хранит, слава ему, Всевышнему.

Внезапно остановившись, ведун задрал голову, придержав шапчонку. Высокая скала – Горючий камень, заросший по южному склону ёлкой и сосной, здесь голый, круто вздымался к облакам. Еле угадываемая тропка терялась в гиблых красноватых лишайниках и сыпунах, кривясь меж хаотично накиданными божьей рукой валунами.

Ведун первым шагнул на каменные завалы. Дед с внуком, обдираясь о твёрдые грани и соскальзывая, поспешили за ним. Похоже, Воинко знал здесь каждый уголок. Не глядя, он ставил ступни на единственно верные выступы и впадинки. Горий, как только сообразил присматриваться к ведуну, сразу ускорился, но от Белогоста всё равно отставал. Последние сажени, выбившиеся из сил, они преодолевали почти по-пластунски – тут уже была набита слабая каменистая тропа, увидеть которую, впрочем, изгои не могли – действовало заклятье ведуна.

Несколько раз он останавливался, молча поджидая их – перед светлым местом произносить пустые слова считалось дурным тоном – Белбог рядом, слышит. На вершине обнаружилась широкая площадка, саженей пятьдесят на сто, заросшая низкой бузиной, недавно осыпавшей снежинки-соцветия. Тут же поднималась на десяток приземистых кедров роща, за ней и жило капище. Роща оказалась чиста, ни тебе поваленного деревца, ни каменного завала. А вот и капище. Его окружали густые калиновые кусты, волхвами любимые, тоже отцветшие, которые Воинко лет десять назад, выкопав на террасе внизу, посадил здесь, устроив, таким образом, живую изгородь. За лета кусты разрослись, и сейчас кумир Белбога полностью укрывался за зелёной стеной.

Шагнув в узкий проход, почти незаметный в густой листве, Воинко поманил Донских. Горий впервые попал в капище Белбога. В храме Макоши, что издавна стояло на селе, он бывал частенько. Там же, когда ему исполнилось двенадцать лет, Дары[19] украсили голову парня васильковым венком, символизирующим вступление в возраст, когда мальчику наступала пора получать тайное, неизвестное никому, кроме волхва и его самого, имя. В тот заветный день Гор и узнал его – настоящее, защищённое от наговоров и сглазов.

Войдя через заросший проём вслед за дедом, парень с любопытством огляделся. Капище саженей двадцать в поперечьи. В центре высился болван из потемневшего от времени дуба, в правой руке он сжимал железный пруток. Гор уже знал, Белбог – судия. Искусно вырезанные глаза его смотрели на вошедшего строго и изучающе, будто бог желал понять – натворил ли человек уже чего-нибудь или ещё не успел. В углу чуть пониже торчал второй болван – Чернобог, неразлучный брат и противоположность Белбогу. Его грубо вырубленное лицо выглядело устрашающе.

У ног Белого идола на широком помосте уложены рядами золотые и серебряные украшения, здесь же высохшие полевые букеты, кусок вяленого мяса – охотник выделил от добычи. Всё – приношения Богу, накопившиеся за долгое время. У Чернобога – в основном, сено и коренья – символические подарки. По кругу перед помостом выглядывали из земли жировики-лампы. Горий заглянул за спины идолов, там парил искусно сделанный крылатый конь в полроста Белбога. Сразу же зачесался язык спросить – зачем он Белбогу, но торжественность обстановки заставила проглотить вопрос. Сегодня его ждал важный ритуал: на глазах у божества он должен принять в руки меч и с этой минуты стать мужчиной-воином.

Быстро переодевшийся в белую до пят рубаху, Воинко повесил на шею каменный лазоревого цвета образ Бога Рода с кудрявым подростком рядом – Белбогом. Указав пальцем, поставил волнующегося юношу в центр круга, ограниченного жировиками, дед Несмеян уже суетился вокруг, зажигая. Закончив, Донской-старший, выполнявщий роль представителя и поручителя за внука перед Богами, бережно, словно дитя, поднял на открытых ладонях трофейный меч.

Внезапно Воинко преобразился: только что спокойно-рассудительный старик, он вдруг помолодел, грудь развернулась, лицо нахмурилось. Пропев гимн Богу, волхв, крепкий светлый муж, принял меч из рук Несмеяна. Жестом приказал парню встать на колено. Внутренне трепеща, Гор опустился, и оружие плашмя прижалось к темени. Губы Воинко быстро-быстро зашевелились, под конец он возвысил голос, и парень разобрал слова: «Да не подведёт меч господина свово, как и он не подведёт его, да будет крепка Совесть наша и да будут все деяния наши во славу Предков наших и во Славу Рода Небесного и ипостаси его Белбога! И слово наше крепко, аки камень алатырь.

Тако бысть, тако еси, тако буди!»

Подняв юношу взглядом, Воинко торжественно вложил в протянутые руки очищенный молитвой меч. Зардевшийся Горий двумя руками высоко поднял оружие над собой.

– Не посрамлю славу русичей, Богами-предками данную. Тако ести!

В этот момент ему показалось, небесный луч, вырвавшийся из-за проплывавшего облака, зайчиком скользнул по лезвию меча. Долю мига он играл на металле красками. Затем, преломившись на грани, снова метнулся в бездонную ввысь. От того луча меч вдруг отяжелел и раскалился, как уголь из печи, и Горий от неожиданности чуть не выронил клинок. Ему пришлось напрячься изо всех сил, чтобы удержать оружие в руках. Медленно, не подавая вида, как ему больно, парень опустил меч к ногам. Обожжённые руки саднили, очень хотелось, собрав ладони вместе, подуть на них, как в детстве, но парень крепился. Он же теперь мужчина, воин, а воину негоже показывать на людях слабость.

Дед Несмеян незаметно оттёр слезу с заросшей щеки.

Ведун как-то незаметно преобразился, и перед Донскими вновь стоял заботливый мудрый старик. Подойдя к юноше, нет, теперь к мужчине, волхв приобнял растроганного парня:

– Поздравляю Гор, теперь ты воин Веры. Конечно, правильнее было бы у Перуна благословение на оружие получить, да где он ныне? Разорили святое место изверги. Белбог старше Перуна, тот ему внуком приходится. Ну да Дед[20] на нас не в обиде. Луч он прислал – видел же. Значит – принял тебя в светлое воинство. Теперь можешь всем говорить, что сам Белбог твое оружие очистил и к бою подготовил. Так что применяй меч только супротив ворога, а не против беззащитных. Против детей, стариков и женщин разрешается его в дело пускать, только если они на тебя первыми с оружием в руках напали. А с врагами в открытом сражении или засаде будь в меру жесток и в меру великодушен, если враг того заслуживает. Ну, – он отпустил Гория, поглядывающего подозрительно замутнёнными глазами, – вот и всё. Подождите меня за оградой.

Несмеян вышел первым, за ним, не отрывая взгляда от меча, из зарослей выбрался Гор.

За кустами калины шумел ветер, парил почти на уровне людей над долиной коршун, высматривая белок или скворцов в высокой листве. Светлый кедрач, казалось, приветственно махал ветками новому воину. Скольких бойцов, выходящих из заветных ворот, видел он за свою жизнь?!

Где-то вдалеке, в долине за Горючим камнем, раздался приглушённый расстоянием медвежий рык, и эхо его растеклось по гулкому пространству. Несмеян поднял голову:

– Гон у косолапых, самая пора любиться. Нервничает Михаил Потапыч, соперников ищет, кости размять охота, тудымо-сюдымо. Как бы нам под горячую лапу не попасть, а? – и оглянулся.

Рядом замер Белогост, с озабоченным видом прислушиваясь к отзвуку рыка:

– Не нравится мне этот косолапый.

– А почему? – вложив меч в ножны, Горий цеплял их за кольцо к поясу. – Мишка, как мишка.

– Может, и так. А может, и нет. Скоро узнаем. Ну, русичи, двинули обратно. Нам бы к обеду успеть, дела дома есть. Как бы шкуры не пересохли на такой жаре.

Пропустив ведуна, Несмеян пристроился следом. Горий, украдкой подув-таки на красные ладони, гордо придерживая рукоятку меча, потянулся за ними.

Вниз тропинка ссыпалась под ногами каменистой пылью, люди сдерживались и осторожничали. Но никто не упал и не оступился, видно, Боги благоволили. Остановившись под первыми кедрачами, огляделись. В сажени густую хвою придавила свежая медвежья куча. Воинко тревожно зыркнул по сторонам. Шумел кедрач, качались лёгкие ветки с длинными иголками. В стороне подрагивали былки малины, обсиженные дикими пчёлами. Рядом прошуршал в траве мелкий зверёк, мелькнув в нечастой зелени чёрными полосками, бурундук. Несмеян, что-то заподозрив, тоже внимательно всмотрелся в темнеющие заросли. И с непониманием оглянулся на ведуна:

– Что-то не так?

Белогост молча поднял руку, отметая вопросы. Подождал немного, прислушиваясь. Тревожно повёл плечами. Двумя пальцами нарисовав круг перед собой, напряженно замер, выставив обе ладошки. Несмеян и Гор тоже не двигались, поглядывая обеспокоенно. Что-то происходило. Воинко словно застыл, став похожим на идола Белуна. Вдалеке снова рыкнул медведь, затрещал валежник, шумнуло в малиннике и качнулись его верхушки. Косолапый, затаившийся там, удалялся. Он двигался как-то неуверенно, нарезая полукруг, поворачивая в одну, затем в другую сторону. Сжав рукоятку меча, Горий незаметно для себя оскалился. В этот момент он жаждал боя, пусть даже с медведем, но чтобы яростного и смертельно опасного. Дед Несмеян верно понял внука. Неслышно шагнув к парню, с мягкой улыбкой положил руку на плечо. Тот резко обернулся. Оскал медленно сползал с лица. Несмеян наклонился к уху внука:

– Будя, охолонись. Боя не будет, не жги понапрасну ярое сердце. Старик сам справится.

Горий будто очнулся. Выпрямившись, смущённо улыбнулся, но ладонь сжала рукоять меча ещё крепче.

Шумно выдохнув, волхв опустил ладони. Встряхнул их, поморщившись:

– Ищет капище колдун. Влез в голову медведю и под его личиной ходит – выискивает у скалы тропу. Как я сразу не понял?! Он же ещё на хутор ко мне наведывался. А потом, видно, следил за нами, да у камня след потерял – заклятье сработало. Не такой, значит, он и сильный. Плохо, однако, что колдун совсем близко к капищу подобрался, – старик удрученно качнул головой. – Теперь нужно ждать гостей. Думаю, дня через два-три прибудут засаду ставить. Ну да ничего. Кто ведает, того врасплох не застанешь. Пошли, други. А то я что-то проголодался.

В осиннике Горий, обогнав деда Несмеяна, зашагал рядом с ведуном, молча пиная высокие хвощи. Тот еле заметно улыбнулся в усы:

– Ну, говори, гой, вижу же – спросить хочешь.

Поправив меч на поясе, Горий оглянулся на деда. Тот сосредоточенно поглядывал под ноги. Парень решился:

– Я Белбога первый раз видел. Понятно, почему у Свентовита белый конь – он на нём угодья объезжает, а у Белуна он зачем? Что значит?

Воинко кивнул, принимая вопрос. Задумавшись на несколько секунд, ответил протяжно:

– Ты знаешь, что у Белбога есть противоположность – Чернобог?

– Конечно, знаю.

– Так вот, Сварог так распорядился, что Чернобогу священный конь не положен, он без него обходится, потому-то часто и не успевает испортить деяния Белбога, отравить их чёрным. А светлый Бог потому же везде успевает первым и всегда в конце концов побеждает зло.

– Но как же так? Они же враги. Чернобог чёрный Бог, он зло несёт людям, разве не так? Почему бы Белбогу не сразиться с ним и не победить навсегда?

– Я когда молодой был, тоже так думал. И тоже не понимал, зачем он с ним возится? Только с летами понял, что зло такое же неотъемлемое качество мира, как и добро. Вся жизнь строится на противопоставлении их в душе. Всевышний дает нам право выбрать, на чьей стороне сражаться. Выбрал чёрное – он не осудит, но тогда другие силы тобой руководят – разрушительные. А Белбог им сопротивляется, как может. Вот так и живём.

– Так кто же из них всё-таки главней?

– Нет среди них главного. Поймёшь с годами, а сейчас просто послушай.

Проглотив следующий вопрос, Горий приготовился внимать ведуну.

– Есть такая быль о сотворении мира. Я тебе её перескажу. Слушай, значится. Летели по небу над бескрайним окиян-морем три рарога-сокола. Один впереди, два сзади. Первый – главный, сам Род Вседержитель, а рядом с ним Чернобог – слева и Белбог – справа. Чернобог нёс в клюве ком земли, а Белун – сноп колосьев. Долго летели. И вот устал один сокол и выронил из клюва ком земли. Упал он в окиян и сомкнулись над ним волны. Тогда Чернобог по Воле Рода обернулся Серым Селезнем и нырнул на дно моря-окияна. Отыскал землю и взметнул её островом Буяном. А Род поднял на этом святом острове гору Меру и на её вершине дуб появился.

После этого воссел Род-Сокол на вершине Дуба, отныне и до Конца Времен. И пришла пора действовать Белбогу. Обернувшись Сизым Орлом, он взмыл под Небеса. В Небо бросил зёрна; звёздами его глаза на мир смотрели зорко. Зёрна пали в чернозём, полны ярой силой, пестуемы день за днём Батюшкой Ярилой…

После этого повелел Род Вседержитель Белбогу и Чернобогу наделить всё сущее в мире душами, кои суть частицы Самого Рода, как и Он Сам – безсмертные. Дал он им волшебный молот и повелел бить им по Камню Алатырю, что лежал на вершине Мер-горы у подножья Дуба. Обратились они в могучих великанов и стали бить по Камню Алатырю. Ударил чудесным молотом Белбог: разлетались золотом искорки живые. Ударил чудесным молотом Чернобог: вороны взлетали, змеи расползались…

И с тех пор у живущих на стезе Прави (правая сторона) души похожи на золотые искры, а у ходящих стезями Кривды (левая сторона) души – суть вороны чёрные да змеи ползучие. – Волхв прокашлялся. – Ну, понял что-нибудь?

Горий одновременно с ведуном перешагнул высокую валежину, перегородившую путь. Несмеян, опередивший собеседников, уже поджидал их на той стороне.

– Понял, – отозвался парень. – Это как день и ночь, которые мирно меняют друг друга по воле Рода.

– Да, это как живая и мёртвая вода. Одной живой ты павшего друга не оживишь, нужна ещё и мёртвая для крепости телесной. Один – Белбог отвечает за содержание Яви, другой – Чернобог поддерживает Навь. Одно без другого не существует. А главный храм Белбогу стоит на острове Буян в городе Аркона, и требы кладут ему денно и нощно волхвы. Вот так вот.

– А ты?

– Что я?

– Ты же тоже ему служишь? И не на острове, а здесь, в наших горах.

– Не служу, – Воинко смиренно склонил венчик седых волос на затылке. – Не слуги люди Богам нашим – друзья, дети, внуки. А я более сотни лет его воин. Как только собрались разорить вороги капище у моего родового села – Хотмы, так я за него и воюю. И хоть не дело ведунов воевать, но выбора нам князья другого не оставили. Если не сопротивляться, то очень быстро ляжешь в мать сыру землю рассечённым до пояса и Богов Русских подведёшь. Защищая Белбога, я всех наших богов защищаю и спасаю от уничтожения и забвения. И людей наших. После смерти душу погубить без костра легко: не будет у неё пути в Ирий. Заблудится в межвременьи и тогда всё, скитания ей вечные. – По-стариковски тяжело вздохнув, Воинко, будто очнувшись, оглянулся. – А ведь мы, ребята, пришли. Надо же, и не заметил как.

Навстречу уже скакал вприпрыжку Бойка, задирая морду над высокой травой. Учуяв хозяина, пёс рванул напрямик, и вскоре гибкое серое тело вилось вьюном у колен хозяина.

После сытного обеда старики выбрались из прохладного дома на тёплое крылечко – кости погреть. Покряхтывая, присели на ступеньку. Горий убежал к ручью – проверять остроту меча на молодом ивняке.

Жара давила. Солнце, зависнув над оголённой – безоблачной – землёй, жгло нежалеючи. Шумно вздыхал перед яслями по соседству Трудень, мягко постукивали копыта. Где-то далеко перекликались синички, а за пасекой цокали орешники – клёсты. Прошуршав крыльями над головой, села на ветку молодой берёзы, поднявшейся из золы погорелого двора напротив, кукша. Склонив набок тёмную головку, внимательно рассмотрела задравших головы стариков. Распушив оранжевый хвостик для равновесия, выдала, словно припечатала осудительно: «кже-кжек». Старики улыбнулись, но промолчали. Эта любопытная и временами нахальная птичка им хорошо знакома.

– Что кукша-то у тебя, не хулиганит?

– Да как не хулиганит? Случается. Давеча сушеного нырка унесла, в кусты запрятала – насилу сыскал. А так ничё, весёлая птаха. Не так скучно с ней.

– Оно, конечно. Не один всё-таки. Вон у тебя скоко живности собралось: и собака, и пчёлы, и кукша своя есть.

– Так оно да, – ведун расстегнул верхнюю палочку рубахи. – А погода-то меняется. Парит. К дождю. Да не к простому дождику, а к ливню. Может, даже с ураганом.

– Да-а, – протянул Несмеян, выбирая подходящую ветку из нескольких поднятых. – Что-то точно намечается.

– Думаю, незачем тебе сегодня идти, да и нужен ты мне. Задержись малость. Как у тебя со временем-то?

Несмеян, выстругивавший из деревянной заготовки только ему понятную фигуру, прервался ненадолго:

– За хозяйством пока племянница присматривает. Думаю, ещё пару дней потерпит. Она баба понятливая – знает, просто так не задержусь.

Ведун удовлетворенно опустил голову, длинные космы упали на лицо. Он откинул их ладонью:

– Сегодня вечером гостей ждать будем.

Несмеян поднял недоумённо бровь:

– Каких гостей? Добрых, аль не очень?

– Недобрых. В отсутствие князя Никифор сам наёмников к нам отправил. С ними и маг идёт. Война будет.

– А князь куда подевался?

– На соколиной охоте наш «опора и надёжа». Не до дел ему мирских. Хотя, будь он в тереме, вряд ли что изменил. Никифор нынче такую силу забрал, какую и мы – ведуны над князьями никогда не имели, да и не стремились иметь. Сам знаешь, нам достаточно общения с Богами. Что нам князь? Перед вечностью все равны.

– Дак, чего, нападать на нас сегодня будут, что ли?

Ведун замер, к чему-то прислушиваясь. Опустив голову, сжал ладонями виски. Несмеян молча достругал палочку. Спрятав нож в ножны на поясе, ковырнул ею в зубах. Иногда он поглядывал на ведуна, ожидая, когда тот выйдет из транса. Опять затарахтела кукша, нахально присев на балку навеса прямо над головой стариков. Несмеян погрозил ей пальцем. Сорвавшись с места, птица нашла другое место – на коньке сарайчика, временно приспособленного под конюшню. Наконец ведун шевельнулся, медленно приподнимая ещё мутноватые глаза. Хрипло проговорил:

– Идут изверги, топоров семь, с каким-то человеком в клобуке – не разглядел его. Не княжеские дружинники – греки и варяги – наёмники. Похоже, Никифор с магом своё личное войско завели. Наверное, князю не доверяют, или он, по их мнению, не слишком решительно с нами – родноверами – борется.

– А далёко?

– В пяти верстах от хутора. Теперь понял, это же их маг и ведёт. Хутор он ещё давеча разведал, медведем. Но откуда узнал, варнак, что капище рядом? Ладно, о том опосля думать будем. Сейчас надо оборону организовывать. На хутор их пускать нельзя – последнее разорят.

– Схожу, внука позову, – озабоченный Несмеян поднялся, готовый выдвигаться к ручью.

– Не спеши. Я ему мысленный посыл отправил. Если услышит, сам придёт. Заодно и проверим, на что способен.

Старики замерли у крыльца. Кукша снова пересела поближе. Спланировав, устроилась на коновязи. И перышки чистит. Разволновавшись, Несмеян почти не замечал ничего вокруг. Сосредоточившись взглядом на уходящей в заросли ивняка тропке, он нетерпеливо ждал: услышит внук или нет? Если услышит, значит, способен к обучению у волхва, а вот ежели глухой, то ведун может и забраковать Гория. Поневоле запереживаешь. В мыслях-то уже гордился внуком – ученик ведуна! А тут ещё, оказывается, не всё и решено. Поднявшийся ветер занёс бороду набок, и Несмеян сообразил, что предсказание ведуна начинает сбываться. Он оглянулся. Деревья вокруг хутора качали верхушками, словно мальчишки битой при игре в лапту. Заметно потемнело небо. По серому пространству неслись перекрученные перуновой силой облака. Надвигалась буря.

– А вот и Гор, – довольный голос волхва оторвал Несмеяна от созерцания изменений вокруг.

На взгорке показался парень. Он шагал неспешно, по пути мечом сшибая головки разросшегося репейника. Незаметно выдохнув, Несмеян махнул ему рукой и Горий, вложив меч в ножны, зашагал быстрей.

– Ну вот и услышал парень меня. Будет с него толк. Если, конечно, сейчас отобьёмся. Хотя теперь, втроём-то, мы с врагом быстро управимся, – не то пошутил, не то серьёзно проговорил волхв.

Глава 7

Старики и Горий устроились в густых кустах бузины, окруживших гряду низких, по колено, валунов за полянкой, где Воинко недавно встречал деда и внука Донских. Буря разгонялась, будто сбитый булыжник, летящий под откос. Деревья метались из стороны в сторону, склоняясь чуть ли не до земли. «Стрибог гневается», – отметил шёпотом Несмеян. Тяжёлые капли холодного, здесь, на высоте, дождя глухо забарабанили по листве, высокая трава наполнилась шуршанием и шорохами. В шуме леса растворились все остальные звуки, и выглядывающие из-за камней Воинко и дед с внуком врагов заметили раньше, чем услышали.

– Вот они, – Несмеян сполз пониже, прижавшись к валуну плечами и головой. Потом вопросительно глянул на спокойного ведуна. – Семеро и колдун. В открытом бою нам с ними не совладать.

– А мы и не будем с ними в открытую рубиться, попробую глаза отвести. Нам бы колдуна этого прищучить, без него гораки, как котята, слепые будут. – Волхв тоже спустился ниже, а его крепкая ладошка прижала голову высунувшегося Гора:

– Ты чего это разухарился, никни.

Парень послушно вжал голову в плечи. Развернувшись, Несмеян осторожно выглянул через щель в камнях.

– На колдуна не смотри, – прошептал ведун.

Старик кивнул.

Греки приближались к кострищу, которое родноверы разводили несколько дней назад. Шагали гуськом. Все, кроме возглавлявшего процессию мага, были вооружены тяжёлыми топорами, упрятанными по-походному в кожаные чехлы, закинутые за плечи. На поясе у каждого болтались по одному, а у кого и по два ножа.

– Хорошо подготовились, изверги, – Несмян комментировал, не отрываясь от наблюдения. – Топоры-то у всех боевые, да топорища какие потёртые! Видать, не раз в деле бывали. По наши головы приготовлены. Это они ещё не ведают нашей поговорки.

– Это какой?

– Не разводи усок на чужой кусок!

И тут маг что-то почувствовал. Он вскинул голову, прислушиваясь и медленно разворачиваясь на месте. Несмеян беззвучно сполз, прижимая палец к губам. Ведун замер. Со стороны могло показаться, что старик заснул. Наваливаясь спиной на камень, он прикрывал ладонью густые серые брови. Седая борода на скулах подрагивала, будто ведун разговаривал. Догадываясь, что Воинко творит волжбу, Донские тоже застыли, боясь разрушить древнюю магию. Через короткий срок Горий нетерпеливо поёрзал. Широко открытыми глазами вопросительно поглядывая на деда, потянул меч из ножен. Несмеян показал внуку кулак. Нехотя толкнув меч назад, парень насупился.

Ветер завывал, скрадывая звуки. Дождь усилился, и засадники быстро промокали: простая рогожа пропитывалась влагой, словно губка. Что творилось на поляне, можно было только гадать. А гадать старый боец Несмеян не любил. Оглянувшись на неподвижного Воинко, он решительно поджал губы. Запахнув покрепче ворот рубахи с родовой вышивкой по краю, медленно приподнял голову.

На поляне тихо. Молчаливые воины расселись на валежине, на которой ещё недавно отдыхал ведун. Маг откинул клобук. Подставляя лысину зачастившим каплям, настороженно оглянулся. Его определенно что-то беспокоило. Совсем рядом прокричала старая знакомая – кукша. В вышине промелькнул розоватый комок перьев, и птица, прошумев крыльями, упала на качнувшуюся еловую ветку ближе к кострищу. Задрав головы, гораки одобрительно заулыбались. Вряд ли бойцы знали, что их навестила кукша, в южных краях она не живёт, но воинам было приятно заметить красивую птицу. Переступив лапками, любопытная нахалка смешно закхекала, будто закашлявшийся старик. Зашевелившись, гораки обменялись фразами. Поднял руку чернец, и все замолчали, видимо, его авторитет не вызывал сомнений ни у кого.

Незаметно притих дождь. Сбавил напор и ветер, теперь покачивались только вершины деревьев, да дрожали листья бузины то ли от холода, то ли их тревожили последние крупные капли, сбивающие дождинки, замершие на ветках и листве. Кхекнув ещё раз, кукша сорвалась с ёлки, показав воинам цветной хвост. Быстро махая тяжёлыми крыльями, она понеслась над укатывающимся в долину хребтом, в противоположную сторону от хутора. Резко повернувшись, маг коротко скомандовал подъём. Бойцы послушно поднялись, оправляясь.

– Туда, – маг кивнул подбородком в сторону улетевшей кукши.

Пропустив хмурых гораков, он пристроился в хвосте колонны.

Только когда отряд удалился саженей на тридцать, и понурая спина идущего последним чернеца полурастворилась в густом ельнике, Несмеян позволил себе облегченно вздохнуть. И тут же застыл, не двигаясь. Неожиданно остановившись, чернец крутнулся на месте, сразу возвращая резкость фигуре. Снова откинув клобук, прислушался. Мысленно ругнувшись на себя, Несмеян замер, перестав даже дышать. Очнулся волхв и, вытянув руки в разные стороны, тихонько опустил ладони на плечи обоих Донских, призывая к осторожности. Горий, и так не шевелившийся, в этот момент превратился в изваяние.

Поводив головой, словно замершая цапля на болоте, колдун успокоился. Ссутулившись и упрятав руки под плащом, он наконец-то шагнул, и спина в чёрной сутане скрылась за отвисшими еловыми лапами.

Несмеян, на этот раз почти не дыша, бесшумно сполз за камень. Ведун ослабил хватку, но руки пока не убрал:

– Пусть отойдут подальше, – прошептал он.

– Светлый, можно я выгляну? – Горий провёл ладонью по густым волосам под головотяжцем, и на лицо стекли тонкие ручейки воды. Он тряхнул головой, словно пёс, сбрасывая брызги.

– Выгляни, – уже полушёпотом разрешил волхв. – Слава Белбогу, уходят варнаки.

Ветер по-прежнему шумел, но уже не так сильно. Закуковала кукушка где-то в стороне ушедшего отряда, и там же возмущенно стрекотнула сорока.

– Провожают гораков, – прокомментировал Несмеян, поправляя мокрую задравшуюся рубаху.

Осторожно поднялся ведун. Вытянувшись, он пристально смотрел вслед отряду. Подскочивший Горий запрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из уха:

– Ух, словно искупался.

– Пошли, други, надо торопиться, пока колдун не спохватился и не повернул своих убивцев в нашу сторону.

Одновременно выбрались из зарослей. У кострища было натоптано, мокрые угли матово поблескивали под выглянувшим солнцем. Несмеян недоверчиво покосился на ведуна:

– Как же он повернёт, ежели уже ушёл. Значится, ты сильнее оказался, сумел глаза отвести.

– Суметь-то – сумел, но тут я один бы не справился. Вы силами поддержали, да кукше благодарность – вовремя она меня услышала. Я давно колдуна по хребту направлял, да он сопротивлялся крепко – не хотел внутренний голос слушать, подозревал что-то. Матёрый! Кукша – она как последняя капля, помогла нам куда надо вражину направить. Похоже, он решил, что по его колдовству птица путь указала.

– Ну, пусть так и дальше думает, – Горий ковырял палкой траву у валежины. Склонил голову, что-то разглядывая. И быстро наклонился, что-то ухватив. – Смотрите-ка, чего я нашёл.

На его ладони бугрился каменный… лик Белбога.

– А ну-ка, дай глянуть, – Несмеян протянул руку.

Горий аккуратно, двумя пальцами, подал лик. Дед просветил камень на солнце, и горный лазурит заиграл красками.

– А ведь такие обереги я знаю, взгляни-ка, – он опустил прищуренный взгляд, протягивая находку Воинко.

Тот зацепил оберег за шнурок:

– Моя работа. Я его одному родовичу делал. Погиб он на хуторе двадцать лет назад.

– А как же он здесь очутился? – Горий погладил пальцем гладкую поверхность камня.

– Это и мне интересно. Скорей всего, гораки обронили. А это значит, кто-то из них был тогда, когда народ побили. Убивец идёт среди них, – ведун закаменел лицом. – Интересно кто? И ещё непонятно – он что, забыл дорогу на хутор?

– Может ты и его здесь с понталыку сбил, как колдуна.

– Может быть, – волхв задумчиво повертел оберег.

– Что думаешь делать? – поинтересовался Несмеян.

– Однако пойдём помаленьку. Пока вороги не очухались да за оберегом не вернулись. Сдается мне, что не просто так они с ним ходят. Вдруг убивец и правда плохо дорогу помнит. А колдун видать косолапого там, уже на гребне, нашёл, недалеко от хутора, и потому, как идти туда через перевал точно не знает, – ведун положил руку на плечо Горию. – Тебе везёт. Сам Белбог своё благоволение высказал. Никому другому не дался, а к тебе пошёл.

Горий смущенно улыбнулся:

– Получается, что этот лик им очень важен?

– Получается так. Через него колдун дорогу выискивает. И ведь выискал бы, если бы не мы.

– А разве так можно?

– Всё можно, ежели умеючи. Ну да хватит балаболить. Несмеян, оглянись внимательно – не оставили ли следа.

Старик послушно завертелся. Горий тоже пригладил ладонью разлохмаченную траву. Помятые травинки не спешили укладываться. Парень подумал и махнул рукой: всё равно здесь гораки сидели, могли и они придавить.

Ещё раз оглядевшись, Несмеян ушёл к месту засады. Склонившись почти до земли, так что из-за валунов выглядывал только оттопыренный зад, недолго поторчал там. Устранив за камнями, насколько сумел, следы пребывания, собрался уже возвращаться, но в этот момент волхв неожиданно напрягся. Подняв руку, приказал старику движением ладони присесть. Сам тоже согнулся, не забыв надавить на затылок несопротивляющегося Гория:

– Уходим быстро, они возвращаются. – И толкнул парня к кустам. Махнул рукой Несмеяну, очерчивая круг, по которому ему догонять. Посомневавшись несколько мгновений, кинул оберег в траву. И, не разгибаясь, побежал в сторону зарослей: из-за деревьев со стороны хребта выходили двое наёмников. И только успел прижаться спиной к толстоствольной сосне, как вороги появились на краю поляны.

Двое тёмных с кудрявыми бородками византийцев одного роста и даже одной комплекции – широкие в плечах, узкие в талии, шагали напористо, настороженно поглядывая вокруг. Пальцы крепко сжимали топорища на плечах. Не дожидаясь, пока они приблизятся на опасное расстояние, волхв махнул рукой Гору, призывая того идти следом, и сам бесшумно тронулся с места.

Морось не утихала. В ботах хлюпало. С каждой ветки, стоило её тронуть, падали крупные холодные капли. И почти обязательно попадали за шиворот. Горий поднимал плечи, голова крутилась на шее, будто на шарнирах, разгоняя мурашиков на спине. И только волхв, казалось, вообще не замечал неудобств. Шагал себе и шагал. Парень, поначалу пытавшийся уворачиваться от потоков воды, скоро, промокнув насквозь, перестал. Запахнув потуже плащ и нагнувшись, спрятал озябшие ладони под мышками. Он уже полчаса двигался за широкой спиной ведуна и, чтобы не отстать, приходилось то и дело переходить на трусцу. Ещё дальше – парень несколько раз оглянулся – мелькала среди молодых стволов фигура деда. Но пока догнать он или не хотел или не мог.

В стороне, там, где вдоль старой просеки поднимался густой ельник, раздался короткий недовольный рык. Горий обернулся на звук и… влепился лицом в твёрдую, словно деревянную спину стремительно остановившегося ведуна. Тот даже не пошевелился. Потерев щёку, Горий тоже замер.

– Тихо, – прошептал Белогост. – Не шевелись.

Команда была лишней – парень и так боялся даже переступить. А вот Несмеян слов волхва, как и медвежий рык до этого, похоже, не слышал. И продолжал приближаться, не особо заботясь о тишине. Парень хотел жестом как-то дать понять деду: нужно остановиться, но старик на него не смотрел. Волхв покачнулся, сжимая ладонями виски. Он попытался что-то сказать Горию, но побелевшие губы не послушались, и ведун медленно осел. Растерявшийся Горий беспокойно оглянулся. Что происходит с ведуном? Как же дать знак деду?

Расстояние быстро сокращалось. Старик находился от внука шагах в двадцати, когда, наконец, поднял голову, встретившись глазами с ожесточённым взглядом Гория – парень был готов действовать. Он замахал руками, сигнализируя деду об опасности. И в этот момент из-за ближайшей ёлки стремительно, словно брошенное сильной рукой копьё, на Несмеяна выскочил здоровый медведь. Подпрыгнув, зверь в мгновенье ока оседлал старика. Следующие секунды полностью выпали из памяти Гория. Ведун потом рассказал парню, что он, бешено закричав что-то похожее на «айя…а…а», сломя голову бросился на медведя, выхватывая меч из ножен.

Эта психическая атака и спасла Несмеяна. Косолапый не мог не оглянуться на резво приближающегося паренька, хотя бы из любопытства. И то, что Потапыч увидел, ему не понравилось. Распахнув огромную пасть, медведь свирепо зарычал. С вытянутой нижней губы капала слюна, острые зубы в палец Гория блестнули кинжалами. В следующий момент, раскидывая капли пены из раскрытой пасти, упёрся всеми лапами, готовясь к прыжку. Парень уже заносил меч для, наверное, последнего в жизни удара. Что для матерого зверя удар юноши, который он к тому же уже просчитал? Отмахнётся как от надоедливого паута. Но вмешалось провидение в виде Несмеяна.

Кровь заливала глаза. Старик ничего не видел, но рука знала, что делать. На ощупь вытянув из чехла нож, ориентируясь только на жуткое рычание, от которого сводило судорогой губы, он приподнялся на другой руке, и голодный клинок свирепо впился в зверя. Говорят, Боги покровительствуют смелым: нож вошел в ухо косолапого. Тот бешено мотнул головой, на короткие сиги[21] потеряв ориентацию от боли.

Ставшая скользкой рукоятка ножа вырвалась из руки старика, и он без сил повалился на землю. В следующий миг меч Гора обрушился на взъерошенный загривок медведя. Острый край, легко разрубающий гвозди, вошёл глубоко, скользнув между позвонков, и в звериной шее появился кровавый зёв. Уже умирающий косолапый успел махнуть лапой, и страшный коготь зацепил парня. Гория крутануло, и потворник, не выпуская оружие, отлетел в сторону. Молодые деревца согнулись, удерживая малый вес парня. Спружинив, они же помогли с лёгкостью подскочить. В горячке схватки он не почувствовал боли и даже не понял, что ранен. На напряжённых ногах Гор шагнул к зверю, ещё не догадываясь, что короткий бой окончен. Медведь лежал на боку, откинутая голова со страшной раной на шее не оставляла сомнения в смерти. Неужели справились? Голос Несмеяна донёсся слабо, словно через подушку. Парень, опасливо оглядываясь на мёртвого зверя, бросился к застонавшему деду. Упав рядом на колени, приподнял голову старика. Она безжизненно качнулась: Несмеян потерял сознание. Горию на миг показалось, что старик умер, потворник открыл рот, чтобы закричать от ужаса, но голос выдал лишь нечто шипящее. Словно очнувшись, парень прислонил ухо к залитой кровью родной груди. Сердце слабо, но билось. Он попытался зажать разорванное горло, и кровь пузырьками потекла между пальцами.

Позади раздались неуверенные шаги. Гор мгновенно обернулся. Пошатываясь, подходил бледный ведун. В руке болталась котомка. Неловко опустившись на колени, он твёрдо отодвинул Гора. Парень не рискнул перечить. Отпустив деда, который очнулся и пытался ладонью оттереть кровь на глазах, отполз на пару шагов.

На траве дымилась кровь. И старика, и медведя, и только сейчас Гор понял, что и его собственная. Кровоточила рана в боку. Парень наклонил голову, рассматривая её через дырку в рубахе. Несколько глубоких рваных полосок пересекали ноющие кости. Похоже, одно из рёбер или треснуто, или сломано. В целом, ничего страшного.

Ведун, быстро приходящий в себя после непонятного приступа, потянулся к котомке. Горий подтолкнул её поближе к старику. Быстро развязав горловину и порывшись, Воинко достал из глубины маленькую коробочку.

– Иди сюда, помогать будешь.

Горий с готовностью качнулся вперёд.

– Нарви сухой травы и оботри кровь на шее и голове, – раскрыв коробочку, ведун пальцем набрал густой коричневой смеси.

Парень пополз на коленях вокруг. Торопясь, надёргал свежей зелени. Ухватив приличную охапку в ладонь, подобрался к деду, который теперь лежал неподвижно, равнодушно поглядывая на суету вокруг. Склонившись над ним, Горий насколько смог, оттёр свежую кровь.

– Довольно, – дождавшись, когда парень отодвинется, ведун широкими мазками нанёс смесь на раны деда. На шее и на голове. Присмотревшись, помазал ещё и руку, чуть повыше локтя, где тоже, оказалось, кровоточил глубокий шрам.

Прямо на глазах мазь начала твердеть, меняя цвет. Кровотечение стихало. Теперь Несмеян лежал бледный, полуопущенные веки подрагивали, а сам, казалось, не дышал.

– Ты как? – ведун наложил остатки мази на бок парня. – Идти можешь?

– Могу, – Горий закивал головой.

– Тогда дуй в лес, выруби пару лесин – носилки будем делать. Несмеян сам не дойдёт.

Легко поднявшись, Горий поудобнее перехватил меч.

– Ты, меч, мне помоги, – тихо бормотал Горий, выбирая подходящую березку. – Надо деда моего – единственного родича от Мары[22] спасти. Рано ему ещё в Ирий уходить. Так что давай… – Парень размахнулся, и первая лесина с косо срезанным торцом упала у ног.

К счастью, до хутора от места схватки было не более версты. Но и эти сажени дались Горию не просто. Ныло в боку, дрожали от перенапряжения руки и ноги. Адреналин, впрыснутый в кровь услужливым организмом перед схваткой с косолапым, заканчивался, и парня трясло. Это же его первый серьёзный бой. Пусть и со зверем. Но зверем не обычным. По дороге ведун признался, что он неверно оценил силу колдуна. Удаляясь по хребту в противоположную от хутора сторону, тот, почувствовав, что делает что-то неправильно, решил перестраховаться. Мысленно отыскав ближайшего косолапого, забрался ему в голову. Белогосту и Донским просто не повезло – мишка гулял неподалеку от просеки, по которой они двигались. Колдуну не составило труда обнаружить маленький удаляющийся отряд. Сообразив, что его, мягко говоря, одурачили, он нанёс сильнейший ментальный удар по ведуну, а подвластного ему медведя бросил на самого опасного, на его взгляд, после Белогоста бойца – деда Несмеяна.

– К нашей удаче, он не принял в расчёт тебя, – ведун, чуть согнувшись, шагал впереди. – Ну а твоя сумасбродная, а потому неожиданная атака на косолапого-колдуна вообще застала его врасплох. Чернец не успел не то что ударить тебя ментально, тогда нам всем, наверняка, конец пришёл бы, но и защититься. Правда, каким-то чудом он умудрился выскочить из тела погибающего медведя. А жаль… – ведун задумался, подняв взгляд. – Было бы намного проще дальше воевать, отдай колдун концы вместе с животиной. – Ну да что теперь? Будем работать с тем, что есть… Так вот мы и спаслись, – подытожил Белогост, останавливаясь около своей избы и опуская носилки на землю.

А в следующий момент он уже пристально разглядывал незнакомых Гору охотников, приветливо поднявшихся навстречу с крыльца. Бойка, уткнувшись носом в хвост, дремал рядом. Пёс признал русичей, а кого попало он во двор бы не впустил. Значит, без зла пришли.

Их было пятеро, все чем-то неуловимо похожи друг на друга. Крепкие бородатые русичи, с луками за спинами и ножами на поясах. Все в кожаных поршах[23], расшитых на воротах рубахах и лёгких шапках из сосновых корешков, которые они, поднимаясь, скинули и сейчас мяли в здоровенных кулачищах. Среди русичей выделялся один – невысокий, но необычайно широкий в плечах, про такого говорят: сам себя шире. При этом ни капли жира. Широкие, жилистые плечи и неожиданно добродушный взгляд синих, как два озера, глаз.

– День добрый, родноверы, – заговорил мягким голосом богатырь, низко до пояса кланясь ведуну.

За ним склонились и другие гости. Не желая оскорбить охотников, нагнулся и Горий. Белогост тоже ответил на поклон и, уже немного расслабившись – свои, с интересом уставился на них.

– Мы из Ураевки, Миловы, – продолжил ширококостный. – Я – Давило, это мои братья. – Он повел рукой на спутников. – Олбран, – крайний охотник, высоченный с бородой клином, самый старший после Давилы склонил голову. – Велитарх, – кивок следующего тоже коренастого, но поуже в плечах, – Заруба и Ратигор. – Давило дождался, пока они кивнут. – Мы к тебе, Белогост, по поручению старейшин, звать на праздник Купалы. Будь добр, не откажи почуровать.

Ведун задумчиво почесал под густой бородой:

– Позже поговорим, судари, сейчас надо другу моему помочь – крепко он ранен.

Охотники живо спустились с крыльца, заглядывая за спину ведуну:

– Что с ним? Косолапый помял?

– Ага, помогите в избу занести.

Все пятеро дружно ухватились за носилки по бокам. Десять рук одновременно подняли неподвижного Несмеяна, словно он и не весил ничего. Ведун шагнул первым, распахивая двери, Миловы с носилками пристроились следом. Горий придержал дверь. Бойка крутился вокруг, словно пытаясь поближе рассмотреть, что с человеком. Ноздри его раздувались, шерсть на загривке задралась щёткой. Медвежий запах Бойка знал хорошо.

В просторной горнице стало тесно. Братья, суетясь и мешая друг другу, заполнили её почти полностью. Белогост вытащил из-под лавки крынку с намоленой водой. Скрипнула тяжёлая крышка сундука, и на свет явился туесок травяной смеси. Попросив охотников отойти, подсел к деду. Несмеян был бледен и, казалось, не дышал, во всяком случае, Горий его дыхания не слышал. Парень присел у стола, положив меч на колени. Ратигор – похоже, самый младший из братьев, всего на пару лет старше Гора, с интересом глянул на оружие:

– Твой?

– Мой, – заметив на ножнах красные пятна, Гор нарочно равнодушно прокомментировал. – Медвежьи.

Ратигор не смог скрыть приятного для парня изумления:

– Что, мечом косолапого зарубил?

– Ну, не только я один, дед помог, – он кивнул в сторону Несмеяна.

Глянув уважительно, Ратигор замолчал, прислушиваясь. Ведун, омыв заговорённой водой кровь на теле Несмеяна, теперь густо смазывал ранения смесью, что-то негромко нашёптывая. Закончив, обернулся:

– Слава богу, жить будет. Хотя лежать ему долго – крови много потерял. А тут дело такое, судари, – он быстро оглядел охотников. – Вы, я вижу, люди ратному делу обученные?

Поднялся Давило, поправляя на поясе нож:

– Обученные. Умеем разным оружием работать. Говори, кто обидел тебя, подсобим.

– Если бы только меня, я бы к вам не обращался, сам с обидчиком справился. Но они хотят Богов наших уничтожить. Капище Белбогово разорить.

Охотники подскочили, и горница наполнилась возмущёнными голосами. Старик глянул строго, и гости замешкались. Старший от смущения даже закашлялся. Ведун не обратил на это внимания:

– Скоро они будут здесь, – он поднялся на ноги, и только тут Горий понял, что волхв очень высокий. Седая голова старика почти касалась струганных плах потока. Он был на полголовы выше самого высокого из братьев – Олбрана.

– Сколько их? – Давило шагнул к двери, явно намереваясь отправиться навстречу неприятелю. Братья тоже двинулись к выходу.

– Семь их.

– По силам, – определил Давило.

– С ними сильный колдун. Ну, с ним сам разберусь. Больше я на его шутки смеяться не буду. Его очередь. Значит, так, – ведун ещё раз оглядел охотников. – Из оружия у вас только луки, так и начнём издалека. Засаду прямо на хуторе устроим.

Охотники, не дожидаясь приглашения, затопали мягкими подошвами по скрипучим доскам пола к двери. Горий тоже шагнул к выходу. Ведун остановил его:

– Гор, ты с дедом останься. Я на избу схрон наложу, не должны они её увидеть, но на всякий случай посторожи. Ты же видишь, дед без сознания, любой враг его в ирий отправить может.

Горий с сожалением вернул меч на место. Тяжело, как-то по-детски вздохнув, проводил завистливым взглядом удаляющиеся спины охотников и ведуна. Тот вышел последним, дверь захлопнулась. Тяжёлый вздох повторился. Гор понуро повернулся к непривычно тихому деду. Постоял рядом, глядя на едва заметно подымающуюся грудь родного человека. «Ты, деда, выздоравливай давай, как я без тебя?» Присев на краешек лавки, парень пригорюнился.

* * *

Охотники – опытные лесовики и бойцы – сами выбрали удобные позиции, ведуну даже подсказывать никому не пришлось. Узнав, откуда надо ждать гостей, они рассредоточились по всему хутору напротив просеки. Враги их здесь обойти не могли – не было такой дороги, и Миловы чувствовали себя уверенно. Сами они пришли с другой стороны, из-за Горючего камня, потому-то волхв их на подходе и не заметил.

Привязав собаку, чтобы не спугнула супротивника раньше времени, ведун беспокойно оглянулся. Как-то всё пойдёт? Миловы ребята вроде тёртые, но в деле не испытанные, а потому всякое может случиться. «Ну да будем надеяться, с Божьей помощью сладим». По обычаю он поднял глаза к небу, отыскивая ближайшего коршуна. Неплохо было бы окинуть его глазами окрестности. Как назло все коршуны и соколы, до которых ведун мог дотянуться мыслью, в этот час дремали в гнёздах или на скалистых вершинах, обсыхая после обильного дождя.

Так никого и не углядев, ведун пристроился за углом мастерской. Усаживаясь, расстроенно глянул на пересыхающие шкуры: ещё чуть-чуть и можно выбрасывать. «Ладно, будем надеяться, надолго не задержимся». Он прислушался к внутреннему голосу. Неосознанное беспокойство нарастало, зачесались ладони, а в носу засвербело – верные признаки приближающихся неприятностей. «Недавно прошли место схватки с медведем», – прикинул Светлый. – Скоро будут». Волхв раздвинул высокие лопухи, открывая малый просвет, невольно поёрзав плечами от порции новой влаги, посыпавшейся на подсохшую одежду. И приготовился ждать.

Небо по-прежнему скрывалось за несущимися по воле Стрибога тяжёлыми тучами. Потемнело. Вот-вот опять прольётся ливень. Он мог помешать лучникам – отсыреет тетива. «Ну да на всё воля Божья», – в который раз повторил Белогост, прикрывая глаза и сосредоточиваясь. И тут же мысленный взор увидел врагов. Выстроившись в цепочку, наёмники осторожно перебирались через остатки жердей сгоревшего тына. Позади, откинув клобук, настороженно вышагивал колдун. Они приближались со стороны Радигора – младшего из братьев.

Опустив голову, ведун напряг внутреннее зрение. Радигор, укрывшийся за невысоким плетнём у крайних ульев, наблюдал за братом Велитаром, который у сарая раскладывал на сухой рогожке рядком стрелы. Оба не смотрели в сторону приближающихся гораков. Ведун хотел уже подняться, дабы братьям какой-нибудь знак дать, но тройной крик кукушки где-то недалеко в траве остановил его. Ведун знал: после дождя никакая кукушка не сядет в пропитанную водой траву и тем более не станет куковать оттуда. Значит, сигнал – кто-то из Миловых заметил гораков.

«Слава Белбогу, не проспали, лишь бы враги ничего не заподозрили. А ведь должны знать, что их здесь ждут вовсе не с хлебом-солью. Правда, они считают, что сопротивляться на хуторе некому. Наверняка по следам у медведя вычислили, старик, мол, ранен и Гору досталось. А со мной колдун пообещал справиться сам. Значит, не очень-то вороги будут осторожничать».

Непокрытая голова высунулась из-за толстой ивы на краю пасеки. Пристально осмотревшись, воин что-то сказал, оборачиваясь. На открытое пространство неспешно выбрались несколько фигур. И застыли недалеко от ульев, будто кого-то поджидая. А вот и колдун. Ведун почувствовал, как нарастает напряжение в воздухе. Старик закрыл глаза, и ему показалось, что искры веером осыпались с неба. Его атаковали, но пока не целенаправленно, маг раскидывал ментальную сеть по поляне, отыскивая того, кто будет ей сопротивляться. Белогост, пассивно прислушивавшийся к ощущениям, приготовился. Уселся поплотней. Навалившись спиной на бревенчатую стену, упёр руки в землю, черпая в ней силы. И тут его качнуло. Всё-таки очень силён горакский колдун. На миг волхв почувствовал, как почва уходит из-под него. Повело в сторону, но Белогост удержался. А в следующий момент наваждение схлынуло. Вся сила колдовского заговора ушла в мать сыру землю и в дерево стены. Ведун поднял тяжёлый взгляд. Небольшие фигурки гораков смело выходили из леса с топорами наперевес. Старик чуть улыбнулся, услышав, как щёлкнули тетивы и туго пропели стрелы. Четверо врагов свалились замертво. Пятый крутанулся, ухватившись за кончик стрелы с опереньем, выглядывавший из груди. И тоже упал в траву. Двое оставшихся зайцами сиганули за ближайшие стволы.

Волхв почувствовал, как запаниковал колдун. Воздух буквально пропитался испуганными течениями. Маг повторил удар, но получилось слабо. Он поторопился и оплошал. Эту атаку Белогост отбил с лёгкостью. И сам перешёл в наступление. Поднявшись, выпрямился во весь рост. И мысленным посылом кинул в колдуна тяжёлый молот. Удар должен был свалить мага, и, может быть, лишить сознания. Ведун почувствовал, что попал. Он просто перестал ощущать присутствие рядом чужой мощной силы. Похоже, удалось. Между деревьями мелькнули две фигуры, поддерживающие под руки вялого третьего. Они быстро удалялись, постоянно оглядываясь. Наверное, надо было их преследовать, но старик решил, на сегодня хватит. И так, с теми, что побил Несмеян, уже как минимум семеро ушли по лунной дорожке в навь[24]. Или как там, у них, правоверных – в рай. Это много. Не стоит хутор того, чтобы защищать его большой кровью. Тем более что есть куда уйти. Ведун старался без особой нужды избегать крайних решений. Тем более, бойцы ни в чём не виноваты. Они люди подневольные, на службе у князя. Сегодня он вынужден был защищаться. Но защитившись, испытывал сожаление. Люди-то погибли. Сколько детей не родилось!

Из укрытий торопливо выбирались Миловы. Не особо осторожничая, двинулись к деревьям на краю пасеки. Волхв прислушался к потокам воздуха, густеющего в набирающей темноте, уставшие глаза удовлетворенно прикрылись: ощущение опасности стремительно слабело. Враги драпали, причём быстро. Снова зашумели верхушки деревьев, словно легкокрылый Стрибог получил разрешение у воинственного Перуна, только что правившего здесь, погонять тучи. Воинко почувствовал, вот-вот ливанет. Подняв голову к очистительному небу, улыбнулся: «Слава Богам».

И всё равно ливень ударил внезапно. Стукнуло по крыше крупными каплями, будто орехами сыпануло с лещины. Белогост простоял, не двигаясь, пока вода не омыла его с головы до ног. И только когда не осталось ни одного сухого местечка, ведун опустил руки, ещё раз поблагодарив личного Бога. Натружено ступая лёгкими сапогами, ведун направился к бане: надо было срочно смыть напластования чужой волшбы, да и охотники с дальней дороги наверняка нуждались в горячем паре. Тем более что им ещё разделывать косолапого.

Глава 8

Князь вернулся с охоты не в духе. В такие минуты челядь старалась лишний раз не попадаться на глаза. Разгулявшаяся непогодь не позволила князю проверить молодого рарога. Сокол оставил двойственное впечатление. Вроде и неплохо для первого серьёзного княжеского выезда, но ведь и полностью не показал всего, чему учили. Возможно, если бы не ураган, он бы исправил ошибки, свойственные начинающим охотникам, но не повезло. Владислав устало опустился на мягкую лавку в дорожной комнате терема. Он не умел сердиться по пустякам и не любил строить из себя раздражённого барина, даже если на душе скребли кошки. Как сейчас. На челядь он, бывало, ругался, это правда, но больше так, будто роль играл. Злости на подневольных людей не было, и не один обруганный слуга ничего более, кроме сердитых слов князя, не получал. Они это знали, но и выслушивать брань, хоть и больше ритуальную, никто особо не стремился. Потому-то князь, пару раз прокричавший в пустынный коридор: «смерд», так и не дождался услужливого топота холопьих ног. Крякнув, он потянулся к сапогам, смирившись с мыслью, что тугую обувь придётся стягивать самому.

Кое-как справившись, он босиком побрёл в другую часть терема.

Комнаты сына находились в западном пределе. Неспешно доковыляв по пустынному терему и не встретив по дороге ни одного домочадца, князь толкнул нужную дверь. И отвернулся. Картина, которой он стал невольным свидетелем, ему не понравилась. Сам князь был избран на должность из воевод, к тому времени уже женатый, себе такие вольности не позволял.

1 В русской традиции гой – русич, единоверец.

2 Кулик.

3 Ученика.

4 Обувь из кожи.

5 Так наши предки «крестились»: движение двумя пальцами зигзагом.

6 Тарх Перунович – Даждьбог – один из пантеона русских богов.

7 Грубая ткань из конопли.

8 Тайная дорога (старорусское)

9 Металлическая часть меча, клинок.

10 Верхняя древнерусская одежда мужчин. Это был длинный до икр кафтан любого цвета: красный, коричневый, бежевый, рыжий.

11 В начальные времена имя Иисус писали с одной «и».

12 Красная лесная смородина.

13 Копна сена.

14 Добрый молодец, русич, родновер.

15 Сокол (старорусское).

16 В догонку.

17 Слабое пиво.

18 Налог брали с дыма, то есть с одной печной трубы или одного дома.

19 Волховницы храма.

20 Так русичи называли Белбога.

21 Доли секунды.

22 Богиня загробного мира, смерти.

23 Короткие сапожки.

24 Мир мёртвых у родноверов.

Продолжить чтение