Где прячется начало

Предисловие

Жизнь не начинается с крика новорождённого и не заканчивается последним вдохом. Жизнь – это то, что рождается внутри, когда мы впервые по-настоящему смотрим в глаза другому человеку.

Когда держим чью-то руку не из вежливости, а потому что в этом моменте – всё. Когда молчим, потому что не нужны слова. Когда чувствуем любовь – не из страха и не из страсти, а потому что не можем иначе.

Мы привыкли думать, что смысл скрывается где-то там – в достижениях, в событиях, в ярких поворотах судьбы. Но на самом деле он всегда рядом. В чашке чая, поставленной на стол. В сообщении, отправленном без повода. В том, чтобы быть рядом, когда кто-то уходит, и остаться – в чём-то его.

Смерть не является приговором. Она может стать последней чертой – а может открытием истины, которую мы так и не успели озвучить. Смерть не всегда трагедия. Иногда это признание. Признание в любви. Признание в сожалении. Признание в том, что мы начали по-настоящему жить, когда уже не было времени на долгие пути.

Эта книга – не о том, как умирать. Она о последнем прозорливом взгляде. О шансе стать собой не в начале, а в конце. О возможности оставить после себя не пафос, а тепло.

"Где прячется начало" – это не финал. Это момент, когда человек перестаёт прятаться и наконец становится таким, каким всегда мог быть: живым, честным и… по-настоящему любящим.

Глава 1. Тяжелый день.

Даниэль опаздывает. Не потому что проспал – просто не видит смысла приходить вовремя. Всё равно ничего важного не начнётся без него.

Он входит в офис, как в бар после полуночи: чуть помятый, с уверенной, ленивой походкой, будто всё вокруг – его сцена. На нём безупречное чёрное пальто с высоким воротом, скрывающее следы тяжёлой ночи. Шлейф лёгкого аромата вчерашнего вина тянется за ним, незримо вплетаясь в воздух.

Правильные черты лица, светлые, слегка кучерявые волосы, небрежно растрёпанные, словно после бурной ночи. Блистательная улыбка вспыхивает на лице – та самая, которую невозможно забыть. Улыбка, обещающая больше, чем сказано, улыбка, которая обнадёживает, успокаивает и разоружает.

В его облике было что-то странно притягательное: он словно нёс с собой частичку света, даже если сам плыл во мраке. Даже сейчас, с лёгким налётом усталости на лице, он выглядел так, будто одним словом мог утешить, вдохновить, вернуть к жизни.

Он обводит взглядом зал, где кто-то вяло щёлкает по клавишам, кто-то пьёт кофе. В этом мире правил и отчётности он всегда был чужим – слишком живым, слишком настоящим. Небрежным движением он скидывает пальто на ближайший стул, даже не замечая чужих вещей. Бросает в пространство:

– Ну что, живы?

И проходит вперёд, словно весь офис создан только для того, чтобы быть его немой аудиторией.

В обеденной зоне, возле стойки с автоматом для кофе, развалился Оливер – загорелый, подтянутый, обычно чересчур правильный для этой компании. Но сегодня даже он был другим: с растрёпанными волосами, помятым воротником и ленивой ухмылкой.

Увидев Даниэля, Оливер приподнял картонный стаканчик, как бокал:

– Вот кто вчера победил по всем статьям! Ты жив вообще?

Даниэль усмехнулся, потрогал виски, словно проверяя, на месте ли голова:

– Пока жив, но мир крутится подозрительно быстро.

Они обменялись понимающими взглядами: два слегка разбитых, но довольных жизнью мужчину. Оба в лёгком похмельном угаре, оба с отблеском вчерашних триумфов в глазах.

Оливер хмыкнул:

– Ты вчера устроил шоу века. Когда ты начал заказывать всем подряд текилу – я понял, что вечеринка перешла на новый уровень.

Даниэль прыснул от смеха:

– Главное – вовремя знать, где заканчивается трезвость и начинается искусство.

Они расселись на высоких стульях, разлив по новым стаканчикам бодрящий чёрный кофе. Разговор перетёк в извечную мужскую тему – подвиги.

– Ладно, признавайся, сколько собрал номеров? – ухмыльнулся Оливер.

– Скромно. Пять.

– Всего пять? – наигранно ужаснулся Оливер. – С твоим-то талантом?

– Я брал качеством, не количеством, – невозмутимо парировал Даниэль, отпивая кофе.

– А ты?

– Три… и одно обещание подумать. – Оливер рассмеялся. – Но ты видел Марту? Она прямо мечтала, чтобы её унесли на руках.

Даниэль щёлкнул пальцами:

– Да я бы и унес, кабы ноги не подкосились.

Смеются. Настоящее, живое удовольствие от глупостей, которые они творили.

И тут, конечно, речь заходит об офисных девушках.

Оливер склоняет голову, оценивающе глядя в зал:

– Эмма – чистый сахар. Только чуть поменьше косметики бы…

– Лена ничего, если закрыть глаза на лишние пять кило, – поддерживает Даниэль, хищно сощурившись.

– А эта блондиночка из бухгалтерии…

– Простушка, – отрезает Даниэль. – Скука смертная.

Они переглядываются, словно два заговорщика на королевском балу. Пьянящее чувство превосходства делает их шутки ещё громче.

И в этот момент мимо них проходит Она. Изабелла. Холодная, неприступная, сверкающая, как айсберг в лучах утреннего солнца. На ней тёмно-синее платье, в волосах блеск мягких волн. Она проходит, не удостаивая их даже взглядом, будто их не существует.

Оба резко выпрямляются, натягивая на лица полуулыбки.

– Вот наш главный приз, – шепчет Оливер, наклоняясь к Даниэлю.

Тот кивает, не отводя глаз:

– Кто возьмёт её на корпоративе, тот и Мужик с большой буквы.

Они пожимают друг другу руки с нарочитой торжественностью, как два рыцаря, заключающие абсурдный союз.

Смеются. И снова расходятся: Оливер уходит к своему отделу, а Даниэль, обхватив голову руками, направляется к своему рабочему столу. Там его ждёт встреча с реальностью – и с собственной головной болью.

Даниэль доковылял до своего стола, как старик после бури. Стол выглядел не лучше, чем его голова: заваленный бумагами, кружками с остывшим кофе и папками с открытыми проектами, словно поле после безуспешной битвы.

Он уставился на хаос перед собой. Тонны незавершённых дел, дедлайны, схемы, заметки, черновики… И всё это должно быть закончено сегодня. Потому что завтра – корпоратив. И завтра – подведение итогов. И завтра – вручение дополнительных премий.

С мыслящей больной головой предстояло совершить маленький подвиг.

Даниэль скривился, потянулся к клавиатуре, но с видом человека, которому предложили переплыть Ла-Манш вплавь после трёхдневной попойки. Однако он прекрасно знал одну истину: он был не из тех, кто сдувается после пары бокалов вина. Нет. Даниэль был мастером больших забегов.

Тогда как другие валялись бы под столом после одной вечеринки, он мог провести ночной марафон по барам, напиться как поросёнок, встать утром, выглядеть так, будто его переехал табун баранов – и всё равно выполнить месячную норму работы за один день. Только такие, как он, могли пить месяц за вечер – и жить, как будто ничего не произошло.

И именно это безрассудство, это весёлое пренебрежение правилами и сделало его и Оливера закадычными винишными друзьями. Тем самыми, кто понимал друг друга без слов, кто мог вместе смеяться, спорить и клясться взять самый недостижимый трофей офиса, прежде чем опять нырнуть в омут нового запоя.

Даниэль с усмешкой включил компьютер. Гулкий стартовый звук полоснул по вискам. Он зажмурился на мгновение – а затем, ухмыльнувшись, принялся за работу. Словно сам себе бросал вызов: справишься ли ты сегодня, чемпион всех вчерашних вечеринок?

Ответ был очевиден.

Глава 2. Корпоратив на максималках.

Пятничное утро в офисе было похоже на натянутую струну. Все двигались чуть быстрее, чем обычно, разговаривали чуть громче, чем нужно, смеялись там, где смеяться было незачем.

Корпоратив – как туча на горизонте: вроде праздник, а вроде катастрофа.

Столы украшены шариками, ленточками, в углу кто-то сооружает инсталляцию из пластиковых бокалов. Менеджеры шушукаются о премиях, ассистентки поправляют макияж прямо за рабочими местами, мужчины переглядываются, оценивая, кто в чём придёт вечером.

Даниэль наблюдает за этим хаосом, лениво потирая виски.

Он сидит за своим столом, который по-прежнему напоминает руины после стихийного бедствия, и щёлкает ручкой – щелчок, ещё щелчок – словно проверяя, лопнет ли этот мир от лишнего звука.

Ему всё это казалось смешным. Суета. Жажда признания. Псевдо-радость. Вино, танцы, громкие речи о достижениях года – и всё ради того, чтобы на утро остаться с той же зарплатой, теми же проблемами и новым похмельем.

Он откидывается на спинку кресла, закидывает ногу на ногу, наблюдая, как стая офисных воробьёв носится между принтерами и кофемашинами.

Кто-то шёпотом обсуждает количество премий. Кто-то спорит, можно ли пить до полуночи. Кто-то уже нервно потеет в новом костюме.

Даниэль усмехается. Для него это было всего лишь игрой. Очередной маскарад. И всё же внутри, под этой ленивой улыбкой, где-то в глубине копошилось странное чувство. Будто что-то важное должно было случиться. Но пока – нет. Пока можно наблюдать. И щёлкать ручкой в ритме этого забавного абсурда.

Оливер появляется у стола Даниэля, словно призрак доброй вечеринки. В руках – бумажный стаканчик с кофе, на лице – лукавая улыбка.

– Ты бы хоть не валялся, как портянка после марша, – говорит он, глядя на Даниэля, который раскинулся в кресле, закинув ногу на стол и лениво щёлкая ручкой.

Даниэль ухмыляется:

– Расслабление – это искусство. А искусство требует правильной позы.

Оливер наклоняется ближе:

– Не забудь про наше мужицкое пари. Сегодня корпоратив. Сегодня битва. Сегодня решится, кто первый очарует ту самую ледяную королеву.

Даниэль лениво проводит пальцем по столу, словно вычерчивая маршрут своей победы.

– Можешь начинать волноваться, друг мой, – тянет он. – Я уже на полпути к триумфу.

Оливер усмехается:

– Твой триумф пока в стадии мечты. Но посмотрим.

Они обмениваются заговорщицкими взглядами, словно два гусара перед штурмом.

Разговор естественно перетекает к рабочим подвигам:

– Сколько вчера закрыл проектов? – спрашивает Оливер.

– Все, – гордо отвечает Даниэль. – Я – машина.

– Я тоже, – хвастается Оливер. – Даже не верится, что можно быть таким продуктивным под текилой.

Они хлопают друг друга пятюнями, как два школьника, получившие пятёрку за списанное сочинение.

– Ну что, – смеётся Оливер, – сегодня снова отметим? Новые подвиги – новая бутылка.

Даниэль кивает с ленивым, почти королевским одобрением.

В этот момент Оливер замирает, прищурившись в сторону. Лукас, словно грозовая туча, медленно движется к ним, с папкой в руках и выражением лица "сейчас будет больно".

Оливер шепчет:

– О, прибавка к зарплате к тебе ползёт.

Оба давятся от смеха, стараясь выглядеть прилично.

Оливер в последний момент отступает, кивая Даниэлю в знак удачи, и уходит прочь, покачивая бёдрами так демонстративно, будто разыгрывает целую пьесу для офисных девушек.

– Павлиний павлин, – бормочет Даниэль, пряча усмешку за стаканчиком кофе.

И напрягает мышцы шеи – готовясь к наступающему урагану.

Лукас подошёл к столу Даниэля с видом человека, который нёс новости не только хорошие. Те, кто знал его дольше двух дней, уже умели читать такие настроения по выражению глаз.

Даниэль поднялся с кресла быстро, ровно. Пожал руку крепко, коротко – как мужчина мужчине. Лукас кивнул одобрительно:

– Молодец, Даниэль. Все проекты закрыты, работа выполнена отлично. Ты справился. Я это вижу.

Даниэль молчал, позволяя себе только лёгкую улыбку – ту, что всегда носил в кармане на случай подобных сцен.

Лукас ненадолго замолчал, будто собираясь с мыслями, а потом продолжил:

– Знаешь, я давно за тобой наблюдаю. Ты не просто хорошо выполняешь задачи. У тебя есть то, что редко встретишь – потенциал вести за собой. Видение. Решительность.

Он поставил папку на край стола и чуть наклонился вперёд:

– Ты мог бы сделать больше, Даниэль. Намного больше, чем просто закрывать проекты вовремя. Ты можешь расти. Но… – Лукас выдержал паузу, – твоя страсть к вечеринкам мешает тебе выйти на новый уровень.

Даниэль не моргнул. Только чуть крепче сжал пальцы на краю стола.

Лукас говорил спокойно, почти по-отечески:

– Я смотрю на это сквозь пальцы. Пока. Потому что вижу: ты стоишь большего. Но всё имеет свою цену. И однажды веселье может отнять у тебя то, что ты заслуживаешь.

Он сделал шаг ближе:

– Я знаю, ты дружишь с Оливером. Он парень не плохой… Но он уже остался там, где ему удобно. Ты другой. Ты можешь идти дальше. И если хочешь – обязан идти дальше.

Лукас выпрямился, словно подводя черту:

– Сегодня на корпоративе будет руководство. Я представлю тебя как одного из тех, на кого мы ставим. Может быть – как своего будущего заместителя.

Он вновь пожал руку Даниэлю – крепче, чем в начале разговора.

– Сегодня твой шанс показать, кто ты на самом деле. Не подведи.

Лукас ушёл, оставляя за собой странную смесь ощущения тяжести и ожидания.

Даниэль остался стоять, глядя ему вслед. В его голове, переполненной фразами вроде "давай выпьем" и "забьём на всё", вдруг зазвучали другие слова: "Ты обязан идти дальше."

И впервые за долгое время он задумался – а куда именно он идёт?

Офис, переодетый в праздник, выглядел так, словно кто-то взял будничную серость и попытался залить её ведром конфетти. На стенах висели гирлянды, в углах толпились связки воздушных шаров, из динамиков играла бодрая музыка, которую никто толком не слушал. Столы ломились от закусок, канапе, сладких напитков и дешёвого шампанского. Все были на десять процентов свободнее, чем обычно – и на пятьдесят процентов фальшивее.

Даниэль стоял у стойки, одной рукой сжимая бокал с лёгким сладким коктейлем, другой засунув руку в карман брюк. Тёмно-синий костюм сидел на нём безупречно, подчёркивая стройную фигуру и ту ленивую уверенность, которая всегда выделяла его из толпы. Лёгкие кучерявые волосы чуть упали на лоб, придавая облику ту самую каплю небрежного шарма, что часто была смертельной для окружающих.

Он лениво оглядывался вокруг, словно тигр в вольере. В центре зала, среди общей суеты, появилась она. Изабелла.

Красивая шатенка с длинными мягкими волосами, стройная, как лань, в идеальном бордовом платье, которое одновременно скрывало и подчёркивало её фигуру.

Она двигалась спокойно, без суеты, с той естественной грацией, которую невозможно купить за деньги.

На лице – лёгкая улыбка вежливости. В глазах – холодная отстранённость. Она пришла сюда не ради веселья. Она пришла из вежливости.

Даниэль задержал взгляд на ней чуть дольше, чем собирался. Что-то в её безупречной сдержанности цепляло сильнее любых броских платьев и громких смехов.

Рядом появился Оливер – в сером приталенном костюме, с расстёгнутым воротником рубашки. Кареглазый, с лёгким кавказским акцентом в облике и той самой породистой внешностью "мачо на максималках", от которой в офисе вздыхала добрая половина женского коллектива.

– Ну что, брат, – хлопнул он Даниэля по плечу, – план "захватить ледяную королеву" в силе?

Даниэль медленно отпил из бокала, чуть приподняв бровь:

– Я всегда выполняю обещания.

Оливер рассмеялся и, не теряя времени, отправился в бой, ловя на себе восхищённые взгляды офисных красавиц, словно павлин среди домашних куриц.

Даниэль остался на месте, наблюдая.

Он не спешил. Он знал: настоящая игра начинается не с первого тоста и не с первого глупого комплимента. Настоящая игра начинается, когда все маски начинают спадать.

Он допил свой коктейль, медленно поставил бокал на стойку и направился к Изабелле – в тёмно-синем костюме, с руками в карманах, с улыбкой, которая могла бы растопить лёд… если бы сама Изабелла была хоть чуть-чуть склонна таять.

Музыка в офисе гремела, будто кто-то заказал самую банальную праздничную подборку "для всех возрастов". Дешёвое шампанское, вино и конфетти сделали своё дело – люди пританцовывали, стараясь изобразить радость хотя бы для виду.

На импровизированном танцполе в центре офиса крутилась Изабелла. Она двигалась мягко, плавно, как лань, попавшая в круг света прожектора. В её движениях сквозила лёгкая обречённость: «Надо танцевать. Надо улыбаться. Надо соответствовать.»

Она не веселилась – она отбывала обязательную норму вежливости.

На краю танцпола пританцовывали Даниэль и Оливер. Не спеша. Расчётливо. Каждый из них выбрал свою тактику.

Даниэль танцевал с ленивой лёгкостью, словно ему это и не стоило усилий: одно движение плечом, лёгкий поворот корпуса – и уже кажется, что он в своей стихии. Руки в карманах, полуулыбка – небрежный король этого бала масок.

Оливер действовал более напористо: размашисто, с демонстративными па, напоминая то ли заигрывающего мачо, то ли самодовольного павлина на выпускном. И оба, словно сговорившись, начали незаметно смещаться в сторону Изабеллы.

Метр за метром. Шаг за шагом. Плавное наступление двух мужицких фронтов. Изабелла заметила. Конечно заметила. Её взгляд скользнул через плечо, поймал их навязчивое движение – и выдал всё, что она думала: «Фу. Какие бесстыжие. Началось.»

Она чуть дернулась, резко изменила траекторию танца и словно бы невзначай оттанцевала прочь, оставляя их в дурацком вакууме посреди танцпола.

Оливер первый не выдержал и громко расхохотался, ткнув пальцем в Даниэля:

– Ха! Видал, как тебя слили?

Даниэль усмехнулся, тоже ткнув в ответ:

– Меня? Это от тебя она спасалась!

Они развернулись на пятках и дружно двинулись к барной стойке, пританцовывая на ходу, будто признавая поражение без лишней драмы.

Бар принял их, как родных сыновей. Они взяли по новому бокалу и, облокотившись на стойку, начали наперебой подначивать друг друга:

– Слушай, твоя техника "пьяный павлин" реально не сработала, – хмыкнул Даниэль.

– А твоя "я тут случайно оказался, но я офигенный" – вообще провалилась с треском! – отыгрался Оливер.

Они смеялись. Их общее поражение было даже приятным. Потому что в этой игре они всё равно оставались собой – двумя бесстыжими мечтателями, для которых процесс был важнее результата.

Бар был их островком спасения после позорного бегства с танцпола. Оливер залпом осушил бокал и хлопнул Даниэля по плечу:

– Ну что, дружище, каково быть проигравшим?

Даниэль усмехнулся, качая головой:

– С таким партнёром по атаке? Мы были обречены.

Они смеялись громко, искренне, без горечи. Потому что знали: эта битва не стоила того, чтобы всерьёз её переживать.

Именно в этот момент к ним подошёл Лукас.

– Даниэль, – сказал он с лёгкой улыбкой, – пора.

Оливер понимающе приподнял бровь:

– Иди, светило.

Даниэль поставил пустой бокал на стойку, поправил пиджак и пошёл за Лукасом. Спокойно, без лишней напыщенности, как человек, который не боится, что его будут оценивать.

Они подошли к группе "шишек" – старших менеджеров, акционеров, представителей центрального офиса. Все в идеально сидящих костюмах, с ухоженными лицами, с глазами, в которых всегда светится только два вопроса: «что ты умеешь» и «что ты стоишь».

Лукас хлопнул Даниэля по плечу, как своего воспитанника:

– Позвольте представить. Даниэль – один из наших лучших. Надёжный, умный, инициативный. Моя возможная правая рука в будущем.

Даниэль пожал несколько рук, ровно, уверенно. Без заискивания, без лишнего рвения – с той самой лёгкой самоиронией, которая делает людей запоминающимися.

Краем глаза он выискивал в зале её. И увидел. Изабелла стояла чуть в стороне, с бокалом в руке. Она смотрела на него. Не отводила взгляда. И в этом взгляде было всё: лёгкое уязвление, скрытая обида, вопрос – почему он, а не я?

Она, которая всегда работала безупречно, соблюдала правила, следовала инструкциям. И он, вчерашний гуляка, весельчак, балагур – получает шанс, о котором она мечтала. Её губы дрогнули. Но через секунду она снова надела свою безупречную маску равнодушия.

Даниэль едва заметно усмехнулся, но на этот раз – с оттенком сладкой, уязвлённой победы. Он не сделал ни шага в её сторону. Не попытался показать триумф открыто. Но внутри него разливалось то особое чувство, которое бывает у мальчишки, переигравшего ту, кто посчитала его не стоящим внимания.

"Смотри, кого ты потеряла."

Он видел в её взгляде то, что хотел увидеть: Уязвлённую досаду. Молча признанную ошибку. И этого было достаточно. Сегодня он выиграл. Красиво, тонко – и до последней ноты.

Глава 3. Дорогая мама.

Утро.

Даниэль открыл глаза и на секунду не понял, где он. Потолок расплывался в лёгком тумане, голова гудела так, словно в ней устроили репетицию марша. В комнате пахло: вчерашним вином, чужими духами, усталостью. Все звуки были приглушёнными, словно он лежал под стеклянным колпаком.

Он медленно сел на кровати, провёл рукой по лицу. Щетина царапала пальцы. На тумбочке мигал экран телефона.

Вчерашний вечер вспоминался обрывками: смех, бокалы, музыка, лица, рукопожатия. Взгляд Лукаса. Похвала. Рукопожатие "шишек". И – где-то на фоне – Изабелла. Стоящая в стороне. Холодная. С чуть дрогнувшими губами, которые он запомнил лучше всего.

Он усмехнулся сам себе. Вот она, победа. Праздничная, глухая, никому не нужная. Встал. Поплёлся в ванную. Холодная вода ударила по лицу. Даниэль вцепился руками в край раковины, глядя на своё отражение.

Тёмные круги под глазами. Взъерошенные волосы. И что-то ещё – что он старался не видеть. Что-то, что давно росло в нём и сегодня дало трещину.

Он выбрал тёмную рубашку. Натянул её, словно броню. Накинул тёмные очки – не потому что свет бил в глаза, а чтобы спрятаться. Спрятать глаза, в которых больше не отражалась прежняя лёгкость.

Внутри шевелилась тяжесть. Телефон завибрировал на столе. Он взял его, взглянул на экран.

Марк.

Даниэль смотрел на звонок, как смотрят на дверь, за которой что-то скребётся. И знал – если откроет, назад дороги не будет.

Он нажал на зелёную кнопку.

– Алло, – голос сиплый, чужой.

– Даня, – голос брата был тяжёлым, скомканным, будто Марк проглотил кусок металла.

– Мамина ситуация… не очень. Врачи говорят, лучше приехать. Желательно – сегодня.

Даниэль молчал. Он слышал каждое слово. Каждую паузу между ними.

– Снова? – спросил он машинально.

– Не шутки, – тихо ответил Марк. – Я бы не стал просто так…

Связь треснула от тяжести молчания.

– Хорошо, – выдохнул Даниэль.

– Сегодня.

Он отключил звонок, опустил телефон на стол.

Комната, недавно пахнущая праздником, теперь пахла чем-то иным. Что-то закончилось. И началось другое.

Он подошёл к окну.

На улице всё было, как всегда: машины, люди, солнце. Будто мир даже не заметил, что в его жизни открылась трещина. Даниэль стоял, вглядываясь в эту чужую нормальность. И чувствовал, как всё внутри него замерло.

Сегодня он проиграл не в танце. И не в флирте. Сегодня он проиграл в самом главном – в иллюзии, что жизнь будет ждать, пока он играет.

Телефон в руке казался тяжелее обычного. Даниэль ещё стоял у окна, когда решение созрело в нём без слов и колебаний. Никаких «завтра». Никаких «подождать». Сегодня.

Он вернулся в комнату, на ходу накинул куртку, проверил, не забыл ли документы и ключи, и вышел. Дверь хлопнула за спиной так резко, что в коридоре кто-то обернулся. Мир снаружи жил своей обычной жизнью: сигналы светофоров, спешащие прохожие. А внутри него всё застыло, словно часы, у которых вырвали батарейку.

Он ехал сквозь город, будто через плёнку. Звуки становились глухими, движения – замедленными. Всё происходило не с ним. Не о нём. Он был зрителем собственной жизни. Улицы мелькали за стеклом. Одна за другой, без смысла, без цели.

Иногда он ловил себя на мысли: «Может, если не приеду, всё обойдётся.» «Может, пока я еду, она ещё жива, ещё улыбается.» Но внутри что-то холодное и острое уже знало: никакие расстояния не спасают от неизбежного.

Больница встретила его запахом хлорки и тусклым светом коридоров. Тишиной, которая не была тишиной – а ожиданием чего-то плохого.

Он шёл по плитке, слыша только эхо собственных шагов. Каждый шаг отдавался в груди глухим ударом. У стойки регистрации он назвал имя матери. Женщина в белом халате подняла глаза, что-то уточнила, кивнула и жестом велела идти за ней. Коридоры казались бесконечными. Одинаковые двери, одинаковые стены. Он будто шёл по кругу.

Наконец остановились.

– Здесь, – тихо сказала медсестра.

Даниэль сделал вдох, открыл дверь.

В палате пахло лекарствами и сыростью. Мама лежала у окна. Тонкая, хрупкая, будто ткань, оставленная на солнце. Она повернула голову, увидела его – и слабо улыбнулась.

– Пришёл всё-таки, – прошептала она.

Он прошёл к ней, стараясь не смотреть на капельницу, на тонкую кожу, натянутую на кости. Сел на край кровати.

– Как не прийти, – ответил он, голосом хриплым, чужим.

Они молчали. Боль между ними была такая тяжелая, что слова казались лишними.

Он взял её руку – холодную, лёгкую, как горсть перьев. И впервые за долгое время понял: никакие триумфы, никакие признания, никакие корпоративные победы не имеют смысла, когда стоишь вот так – перед тем, кто всегда был твоим началом.

Он опустил голову, чувствуя, как тяжелеет грудь. Не завтра. Не потом. Сейчас. Всё происходило сейчас. Палата дышала слабым светом и тяжёлым воздухом. Даниэль сидел на краю кровати, сжав в ладони её холодную руку, и молчал. Мама смотрела в окно, где жизнь шла своим чередом. Потом повернулась к нему и сказала очень просто, без трагизма:

– Мне недолго осталось, Даня.

Он сжал её руку крепче, словно мог удержать время. Но не ответил. Он боялся, что слова сделают реальностью то, что он отчаянно хотел отрицать. Она посмотрела на него внимательно, будто в последний раз пыталась что-то объяснить:

– Ты ведёшь безрассудную жизнь, сын. Я вижу. Вижу, как ты бежишь от себя. От счастья. От настоящего.

Даниэль хотел было возразить, но мама подняла ладонь, прося молчать.

– Мне жаль, что у тебя с Анной ничего не вышло, – тихо сказала она.

– Она была хорошая. Она любила тебя, Даня. И с ней я бы умерла спокойнее. С улыбкой.

Даниэль нахмурился, отвернулся к окну. Имя Анны резануло внутри, как заноза, которую давно пытался не замечать.

– Но нет, – продолжала мать. – Ты выбрал путь одинокого шута. Тратишь жизнь на бегство. На пустые вечера и ненужные победы.

Он стиснул зубы, чувствуя, как внутри начинает закипать что-то тёмное.

– Посмотри на Марка, – добавила она мягко.

– У него нет многого. Ни кожаных кресел в машине, ни блестящих домов. Но у него есть счастье. Настоящее. И я за него спокойна.

Пауза повисла между ними, тяжёлая, давящая.

– А за тебя… – она выдохнула, словно сдаваясь. – За тебя я тревожусь.

Даниэль резко поднялся.

– Не надо. Я сам разберусь, – сказал он грубо, не поднимая глаз.

В груди бушевала обида. Не на неё. На мир. На смерть. На всё, что не давало ему остаться мальчишкой, который ничего никому не должен. Мама смотрела на него спокойно. Без упрёка. Без обвинений. Только с тем тихим материнским страхом, который невозможно объяснить.

Даниэль стоял у окна, сжав кулаки в карманах. Он не хотел слушать. Он хотел жить так, как считал правильным. Беспечно. Свободно. Он хотел быть хозяином собственной жизни.

Только внутри уже начинала расти страшная догадка: может быть, он давно не хозяин. А просто беглец. Он не ответил на последние слова матери. Не обещал ничего. Не стал утешать. Не сказал ни «прости», ни «я подумаю».

Отошёл от окна, подошёл к ней. Взял за руку – осторожно, но без тепла. Склонился, коснулся её пальцев губами – не по любви, а по привычке. Прощание прозвучало едва слышно:

– До свидания, мама.

Он выпрямился, поправил воротник рубашки – машинально, будто проверял, всё ли на месте. И, не оглядываясь, вышел из палаты.

В коридоре было так же тихо. Только теперь каждый его шаг звенел в пустоте, как удар молота. Он шёл быстро, не позволяя себе думать. Потому что если бы задумался – остановился бы. А остановка была страшнее всего.

На стоянке его ждала роскошная машина: блестящая, быстрая, холодная. Та самая, о которой мама когда-то сказала: "Кожаные сиденья – не дом. Блеск металла – не счастье."

Даниэль усмехнулся уголком губ. Сел за руль. Захлопнул за собой дверь – громко, почти зло. Запустил мотор.

Город за окном двигался, как в кино: улицы, витрины, рекламные щиты, улыбающиеся люди. Жизнь шла. Жизнь не знала, что он только что оставил в больнице ту, для кого он был всем.

Телефон зазвонил. На экране – Оливер. Даниэль снял трубку, включил громкую связь.

– Йоу, живой? – голос Оливера был хриплый, но бодрый.

– Относительно, – ответил Даниэль, резко поворачивая на перекрёстке.

– Только что проснулся, – засмеялся Оливер. – И думаю: какие же мы придурки. Надо было к штурму Изабеллы лучше подготовиться!

Даниэль впервые за утро улыбнулся.

– Да, стратегия «притворись танцором года» явно не сработала.

Оба расхохотались. И на миг тишина, сдавливающая грудь Даниэля, отпустила. Как будто реальность снова стала лёгкой, терпимой.

Оливер продолжил:

– Слушай, го ко мне. Отметим твой триумф. Твой выход к «шишкам» – это была песня. Ты видел, как эта уязвлённая скала смотрела на тебя? Весь зал ахнул.

Даниэль усмехнулся, ведя машину сквозь потоки вечернего города.

– Скоро буду, – ответил он, не задумываясь.

И прибавил газу.

К Оливеру. К шуму. К лёгкости. Подальше от тишины больничных коридоров. Подальше от слов, которые так и остались несказанными.

Глава 4.

Страшный понедельник.

Даниэль проснулся от звона в ушах. Голова гудела так, словно в ней маршировали тысячи крошечных барабанщиков, не знающих усталости. Каждый звук – скрип кровати, стук сердца, дыхание – отдавался гулом в висках.

Даниэль зажмурился, но от этого стало только хуже. Комната качалась, будто он всё ещё был на палубе после ночной пьянки.

Попытался встать – и тут же плюхнулся обратно, тяжело выдохнув. Тело было чужим: вялым, набитым свинцом. Руки дрожали, как у старика. Он нащупал телефон на прикроватной тумбочке, с трудом сфокусировал взгляд на экране. Понедельник. Рабочий день.

Прекрасно.

Стиснув зубы, он набрал номер начальника.

– Алло… – сиплый голос, будто сорванный где-то на дне бутылки.

– Да? – отозвался Лукас, без особого удивления.

– Приболел, – коротко сказал Даниэль.

Пауза. Потом усталое вздохнувшее понимание:

– Ладно. Отлежись. Пей воду. И, Даня, ну серьёзно… Хватит уже пить, сколько можно.

Даниэль не нашёл в себе сил ни для оправданий, ни для шуток. Просто нажал «отбой».

Телефон упал рядом с подушкой.

Он закрыл глаза на пару секунд, надеясь, что вместе с ними исчезнет и головная боль, и горечь во рту, и неприятный привкус реальности. Но ничего не исчезло. Только глухая пустота разливалась внутри – тяжелее, чем похмелье. И когда он снова открыл глаза, ему не оставалось ничего другого, кроме как встать. Шатко, словно старик, перебрался на край кровати и натянул на себя мятую футболку.

Понедельник встретил его пустотой в голове, пустотой в комнате – и пустотой в сердце, о которой он так долго не хотел знать.

Ледяной душ лишь на секунду вернул его в тело. Кожа покрылась мурашками, сердце билось быстро, как после короткой пробежки. Он выключил воду, вытерся наспех, накинул первую попавшуюся футболку и вышел на кухню в поисках хоть какого-то признака жизни.

Кухня встретила его тишиной. Той особой тишиной, которая бывает в местах, где давно никто не жил по-настоящему. Он машинально открыл дверцу шкафа – и увидел пыль. Тонкий слой забвения на полках, будто время само зашло сюда и аккуратно разложило свои следы.

Холодильник был почти пуст. Одна банка газировки с истёкшим сроком годности. Половина лимона, высохшего до состояния камня. Пустая коробка из-под пиццы, забытая в углу.

На столе – пустые кружки, одна с высохшими разводами кофе на дне. Он стоял посреди этой немой сцены и вдруг остро почувствовал: здесь никто не живёт. Здесь только доживают. Когда-то квартира казалась ему крепостью. Символом успеха. Глянцевыми страницами мечты. А теперь это был просто контейнер – аккуратно обставленный, но пустой. Без запаха жизни. Без следов тепла.

Даниэль провёл рукой по гладкой поверхности стола, подняв лёгкое облако пыли. Отдёрнул руку, как будто обжёгся. Он порылся в ящиках. Ничего. Только бумажки, старые салфетки и какой-то рекламный буклет с акциями на бытовую технику.

Желудок свело от голода. Он вздохнул – медленно, тяжело. Будто не ему тридцать с небольшим, а девяносто, и вся жизнь прожита кем-то другим – тяжело, на износ, без передышки. Он пошёл одеваться, чувствуя, как каждое движение отзывается скрипом в суставах. Хотя бы в кафе. Хотя бы туда, где ещё делают вид, что жизнь – это кофе, булочки и лёгкая музыка.

Он натянул джинсы, футболку, куртку. Пытался вспомнить, когда в последний раз по-настоящему заботился о себе. Не мог. На секунду задержался у зеркала в прихожей. Там смотрел на него человек с усталыми глазами, с небрежно растрёпанными волосами, с сутулой спиной. Не мачо с вечеринок. Не покоритель сердец. Обычный человек. Разбитый. Уставший. Он поправил куртку и вышел на улицу.

Холодный воздух ударил в лицо, пробрал до костей. Он втянул голову в плечи и медленно потащился по тротуару. Каждый шаг давался с усилием, как будто асфальт под ногами стал вязким. Он шёл, как пожилой человек, которого жизнь придавила своими заботами и который знает: если сейчас сядет на скамейку – уже не встанет.

Кафе было недалеко – всего два квартала. Но для него это был целый марафон. Наконец, он добрался. И, цепляясь за остатки достоинства, уселся за столик на улице, где было прохладнее, но где можно было спрятаться от излишне бодрых людей.

Мир вокруг казался ярким, шумным, неправдоподобно живым. А он – чужим в этом празднике жизни. Он положил локти на стол и уткнулся в ладони. Потом медленно выпрямился, когда к нему подошла официантка с блокнотом и улыбкой "мы вам рады".

Но улыбки были не для него. Он это понял слишком хорошо.

Кофе поставили перед ним быстро. Он поблагодарил официантку кивком и обхватил чашку обеими руками, словно пытаясь впитать её тепло сквозь кожу. Первый глоток был резким, горьким, обжигающим. Горечь легла на язык плёнкой, расползлась по горлу. Он кривился, морщился – но пил. Пил, будто горечь могла очистить его изнутри.

Прохожие спешили с бумажными стаканами кофе, с пакетами из супермаркетов, с телефонами у уха. Девушка в светлом пальто, улыбающаяся в трубку. Пожилой мужчина, кормящий голубей с ладони. Подростки, смеющиеся без причины.

Все шли куда-то, бежали за чем-то. И только он сидел – вросший в этот стул, в эту улицу, в эту горечь. И тогда, словно откуда-то из глубины памяти, всплыла мысль. Тихая, точная, болезненная.

«Ты прожигаешь свою жизнь.»

Слова матери – не обвиняющие, не злые. Просто констатация факта. Просто истина, которую уже невозможно было спрятать за шумом вечеринок и блеском машин.

Даниэль сжал чашку сильнее. И вместе с этим эхом всплыло другое имя. Анна. Та, кто когда-то смотрела на него так, будто он был всем. Та, кто не пыталась его переделать, не спасала – просто любила. Молча, терпеливо, с лёгкой улыбкой. И он… Он сам выкинул это из своей жизни. Отказался. Убежал.

"Анна была лучшим, что у тебя было."

Мать не говорила это напрямую. Но теперь он слышал смысл в её словах, который тогда упрямо отказывался понимать.

"Лучшее – и ты его отпустил."

Он сделал ещё один глоток кофе. Горечь показалась не такой обжигающей. Она стала почти родной. Он отвёл взгляд от улицы, уткнулся в чашку. Как будто в ней можно было спрятаться. От памяти. От вины. От себя.

Он сидел, медленно потягивая кофе, и смотрел на улицу.

Люди спешили мимо, словно нескончаемая река лиц и жестов. Каждый – своя история, своя боль, свои радости. Иногда среди них мелькало что-то до боли знакомое. Вот – её улыбка. Та самая, тёплая, непредсказуемая. Улыбка, за которую он когда-то готов был мир перевернуть.

Вот – тот задорный смех, лёгкий, неуловимый. Смех, который стоил всех тех лёгких знакомств, всех пустых вечеров, всех одинаковых фраз в клубах.

Все те девушки, что когда-то стояли вокруг него, были словно отпечатанные на одном принтере. Одинаковые улыбки, одинаковые движения, одинаковые желания. Красивые оболочки без света внутри.

Анна была другой. В ней было что-то, что нельзя было подделать: неуловимый внутренний стержень, что-то живое, настоящее. Он не сразу это понял тогда. И ещё меньше понимал сейчас, когда было уже поздно.

Потом он вспомнил Изабеллу. В ней он тоже заметил что-то похожее. Смутное, как тень прошлого. Та же гордость в осанке. Та же лёгкая уязвимость, спрятанная за холодной маской.

Он не искал сознательно. Он просто шёл на ощупь, надеясь вновь найти то тепло, которое потерял. Но тени – это не свет. И копии – это не оригинал. Он отпил кофе, почувствовав горечь на губах. На секунду ему захотелось встать, бросить деньги на стол и уйти прочь – от этих лиц, от этой памяти, от себя.

Но он остался. Потому что убегать больше не было смысла.

Кофе был допит. Он заплатил, бросив купюру на стол, и медленно поднялся.

Шёл домой в тишине.

Город шумел где-то в стороне – там, где его сегодня не было. Мимо проносились машины, переговаривались люди, звал детей чей-то голос. Но всё это словно шло мимо него, скользя по поверхности.

Квартира встретила его молчанием. Никакого запаха еды. Никакого шороха жизни. Только холодный воздух, густой и неподвижный, как вода в стоячем пруду. Он прошёл по коридору, не раздеваясь, оставляя за собой следы тяжёлых шагов. Остановился на мгновение у пустой кухонной стойки. Потом пошёл в спальню. Разулся, не глядя. Рухнул на кровать лицом в подушку.

Комната была тёмной, но не уютной. Тьма здесь была другой – холодной, равнодушной, тяжёлой. Он перевернулся на спину, смотрел в потолок, которого почти не видел в полумраке. Ни одной мысли. Только ощущение тяжести внутри, которое ничем нельзя было заполнить.

Тишина окутала его, но это была не та тишина, что успокаивает. Это была та тишина, которая обнажает пустоту. Он закрыл глаза. И впервые за долгое время засыпал не от усталости тела – а от того, что не осталось сил чувствовать.

Глава 5. Первый обморок.

Даниэль проснулся позже обычного.

Будильник орал на тумбочке уже который раз, но он только тяжело перевернулся на другой бок, словно сам воздух в комнате стал вязким и тяжёлым. Тело ломило, суставы ныли. Голова гудела от боли, но это был не просто похмельный гул. Что-то глубже. Что-то неправильное.

Он заставил себя подняться, натянуть одежду, плеснуть холодной воды на лицо. Посмотрел в зеркало – увидел измученное, бледное отражение.

"Похмелье," – сказал он себе. "Просто похмелье."

Дорога до офиса казалась длиннее обычного. Шум города раздражал, будто кто-то крутил звук до предела. На входе его, как всегда, подкараулил Оливер.

– Ну здравствуй, старичок! – с улыбкой до ушей крикнул он, хлопнув Даниэля по плечу так, что тот едва не споткнулся.

– Что, выходные тебя добили? Надо было держаться бодрее, а не валяться!

Даниэль натянул полуулыбку.

– Ты слишком энергичен для понедельника, – буркнул он.

Оливер захохотал:

– Это опыт, брат! Опыт и закалка! А ты, я смотрю, пора тебе на пенсию. Не можешь два дня нормально пропить – куда катимся?

Даниэль усмехнулся механически, не споря. Он не хотел втягиваться в это. Слова Оливера отскакивали от него, как мячики от стены. Он шёл рядом, слушая вполуха. Каждое новое предложение Оливера звучало всё громче, всё пустее.

И внутри него впервые появилось острое желание: просто уйти. Оставить всю эту беготню, весь этот фальшивый смех – и уйти. Но он пока шёл рядом. Потому что не знал ещё, как уйти правильно.

Они зашли в обеденную зону. Оливер не умолкал ни на секунду.

– Ты бы видел меня в субботу! – возбуждённо рассказывал он, хватая кофе из автомата. – Такой улов! Сразу две красотки! Одна – блонди, вторая – шатенка, как по заказу! И ты, старик, всё это проспал!

Он хлопнул Даниэля по спине, так, что тот чуть не расплескал свой кофе.

Даниэль усмехнулся в ответ, почти рефлекторно. Каждое слово Оливера звучало, как пустой отголосок. Голос друга терялся где-то на задворках сознания, превращаясь в белую, бессмысленную статику.

Он смотрел на Оливера – улыбающегося, оживлённого – и чувствовал только усталость. И странное отдалённое сожаление. Как будто они говорили на разных языках. Как будто он давно вышел из этой игры, но вежливости ради ещё притворялся участником.

Оливер щёлкал воспоминаниями о выходных, словно листал коллекцию чужих, никому не нужных открыток.

– И в пятницу, помнишь ту брюнетку из бара? Так вот, я же сказал, что добьюсь! Ну я красавчик, а?

Он ждал одобрения. Ждал привычной шутки, подколки, смеха.

Но Даниэль только кивнул.

– Крут, – произнёс он механически.

Оливер не заметил фальши. И с новой волной энтузиазма начал рассказывать о планах на следующую пятницу. Даниэль сделал глоток кофе. И вдруг почувствовал, что больше не может. Не из вежливости. Не из усталости. Из внутренней пустоты, которая с каждым словом Оливера только ширилась. Он поставил бумажный стакан на стол, коротко кивнул другу:

– Пойду, завалюсь в дела.

Оливер кивнул в ответ, уже отвлёкшись на кого-то ещё, кому можно было рассказать о своих "подвигах". Даниэль медленно пошёл к своему столу. Каждый шаг отдавался внутри глухим эхом. Это больше не моё место, – подумал он вдруг. И сам испугался этой мысли.

Даниэль медленно пробрался к своему рабочему столу. Стул встретил его скрипом, монитор ослепил резким светом, а папки на столе навалились на сознание тяжестью нерешённых задач.

Он сидел, разглядывая экран, не в силах сосредоточиться. В ушах ещё звенела пустая болтовня Оливера. И вдруг в этом звоне раздался другой звук – лёгкие шаги. Он поднял глаза. Перед ним стояла Изабелла. В деловом костюме, с аккуратно собранными волосами, с тем спокойствием, которое не требовало ни слов, ни объяснений.

Она протянула ему руку – коротко, строго, без излишней улыбчивости.

– Поздравляю, Даниэль, – сказала она. – Ты покорил Лукаса.

Её голос был ровным, почти безэмоциональным, но в глазах мелькнула тень иронии.

– Похоже, тебя ждёт повышение.

Даниэль вяло улыбнулся, пожал её тонкую ладонь.

Но прежде чем он успел что-то ответить, она добавила, чуть склонив голову:

– Но если ты не перестанешь пить… Тебе вряд ли удастся долго удержаться.

Он вздрогнул незаметно.

Изабелла смотрела прямо в глаза. Не со злобой. Не с упрёком. С холодной ясностью человека, который привык называть вещи своими именами.

– С каждым днём ты выглядишь всё хуже, Даниэль, – сказала она тихо. – Подумай об этом.

И, не дожидаясь ответа, развернулась и ушла, оставив за собой лёгкий шлейф дорогого парфюма и ощущение сказанного приговора.

Даниэль остался сидеть, всё ещё держа руку в воздухе, будто её слова ударили физически. Он опустил ладонь на стол. Кофе в бумажном стакане окончательно остыл. И вместе с ним остыл внутри тот уютный самообман, который ещё недавно грел его: что он всё успеет. Что он ещё всё может исправить. Что времени – много.

Он сидел за столом, уставившись в экран монитора, словно тот мог сам по себе решить все его задачи. Пальцы медленно скользили по клавишам, но ничего не складывалось в осмысленные строки. Мысли скакали в голове, разбиваясь о невидимую стену.

Всё казалось липким, тяжёлым, бесконечно далёким. Краем глаза он увидел, как к нему подходит Лукас. Подмышкой – папки, ещё тёплые от печати. На лице – сосредоточенность человека, привыкшего требовать без лишних вопросов.

– Даниэль, – сказал он, кладя папки на стол.

– Вот проекты, которые нужно будет добить к концу недели. Пару презентаций надо пересобрать. И ещё посмотри эти расчёты, там подвох с отчётами.

Голос Лукаса казался странно глухим, как будто сквозь толстую стеклянную стену. Даниэль кивнул автоматически. Пытаясь собрать в кучу разбегающиеся обрывки фраз.

Лукас продолжал говорить – про сроки, про отчёты, про клиентов. Даниэль моргнул. Однажды. Потом ещё раз.

Мир перед глазами качнулся. Голова заполнилась странным гулом, словно в ушах взорвался невидимый динамик. Он попытался сфокусироваться, ухватиться за смысл. И услышал последнее:

– Ты всё понял?

Даниэль открыл рот, чтобы что-то ответить. Но слова не успели родиться. Мир сорвался вниз. Он попытался подняться, но ноги не слушались. Тело вдруг стало чужим, непослушным. Стул скользнул из-под него. Папки с проектами полетели со стола, рассыпались вокруг, как осенние листья. И вместе с ними он сам рухнул на пол. Секунда – и в офисе воцарилась полная тишина. Кто-то вскрикнул. Кто-то замер.

Лукас подался вперёд, лицо его исказилось в странной гримасе – смесь испуга и делового рефлекса.

– Вызовите скорую! – резко бросил он в сторону секретарши.

Он наклонился к Даниэлю, пытаясь привести его в чувство, но тот не реагировал. Только слабое, неровное дыхание выдавало, что жизнь в нём ещё теплилась.

Лукас среагировал мгновенно. Не растерялся, не закричал – просто крепко обнял Даниэля, подтянул к себе и, осторожно приподнимая, поднял его на руки.

Он оказался легче, чем ожидалось. Тот самый Даниэль, который всегда выглядел живым, дерзким, непотопляемым – сейчас казался хрупким, почти детским. Руки обмякли, голова бессильно упала на плечо. Лукас крепче сжал его, бросил через плечо короткое:

– Без паники, – сказал он твёрдо.

– И закройте двери! – добавил он, унося Даниэля сквозь онемевший офис.

Люди расступались, молча. Кто-то застыл, кто-то зажал рот ладонью, кто-то судорожно набирал номер скорой. Лукас открыл дверь своего кабинета, ногой распахнув её шире,

и осторожно уложил Даниэля на кожаный диван у окна. Снял с него галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, стараясь не навредить.

В комнате повисла гнетущая, затянутая тишина, только иногда нарушаемая неровным дыханием Даниэля и голосами за дверью. Лукас присел рядом на край стула, сжав руки в замок. На лице застыла тяжёлая, мрачная задумчивость.

Он смотрел на своего "звёздного сотрудника" – и впервые видел в нём не победителя, не покорителя проектов, а человека, который не справился с собой.

«Слишком рано» – подумал он. «Слишком быстро сгорел.»

Скорая примчалась быстро. Гул сирены стих у самого подъезда, и через минуту в офис ворвались двое: медик и санитар, привычные к чужой беде. Их действия были быстрыми, уверенными. Они проверили пульс, давление, дыхание.

– Жив, – коротко бросил один из них.

Пока кто-то оформлял бумаги у секретаря, санитары аккуратно перекладывали Даниэля на носилки. Он был бледен, словно тень себя прежнего. Слабое дыхание рвало грудь резкими, прерывистыми волнами. Лукас стоял рядом, нахмурившись, сжав кулаки так сильно, что побелели костяшки пальцев.

В офисе стояла мёртвая тишина. Никто не шевелился. Никто не шептал. Когда носилки подняли, с дивана вместе с краем куртки соскользнула папка. Листы тихо, медленно рассыпались по полу.

Один из них – лист с пометкой "Проект. Срочно." – лёг у самых ног Лукаса. Он посмотрел на него, но не наклонился поднять. Просто развернулся и пошёл вслед за носилками.

Коридор был длинным. Шаги санитаров гулко отдавались в тишине, и казалось, что за каждым их шагом что-то невидимое остаётся позади. Что-то важное. Что-то, что не вернуть. Когда двери за носилками захлопнулись, в офисе повисла странная, почти физическая пустота. Будто вместе с Даниэлем вынесли не только тело – но и что-то неосязаемое: лёгкость, беспечность, уверенность, что жизнь хоть как-то поддаётся контролю.

И тишина, наступившая вслед, казалась не паузой, а финалом.

…Он очнулся не сразу.

Мир возвращался к нему обрывками: сначала – запах хлорки, резкий, будто царапал изнутри. Потом – приглушённые голоса, и наконец – бледный, ядовито-белый свет, от которого хотелось зажмуриться.

Он попытался пошевелиться – тело откликнулось болью в мышцах и странной ватной тяжестью. Вокруг скользили силуэты – люди в белых халатах, медицинские приборы, капельницы.

Он не понимал, где находится. Не чувствовал паники. Только пустоту, словно между ним и миром натянули толстую прозрачную плёнку. Руки врачей бережно поднимали его, перекладывали на носилки. Холодный металл кушетки впивался в спину сквозь тонкую больничную ткань.

– К рентгену, – сказал кто-то.

– Осторожно, не повредите шейный отдел, – отозвался другой голос, низкий и уверенный.

Даниэль слышал их, но слова почти не цеплялись за сознание. Он видел только свет. И серые, пустые коридоры. И капли воды, оставшиеся на полу от чужих следов. Его везли сквозь эту блеклую реальность. Куда-то.

Он закрыл глаза, пытаясь отгородиться. Но внутри уже шевелилось знание, которое он ещё не мог сформулировать: Что-то закончилось. И никакой кофе, никакие шутки, никакие машины с кожаными креслами больше не спасут…

Он сидел на кушетке в кабинете врача. Под ногами – холодный кафель. В носу – запах антисептиков и тонкая железная горечь страха, который он ещё не осознавал. Врач – мужчина средних лет с усталым, но внимательным взглядом – листал его медицинскую карту. Пальцы врача шуршали по бумагам. Шуршание это казалось громче слов.

– Вы давно ощущали головные боли? – спросил он спокойно.

Даниэль пожал плечами.

– Иногда. От выпивки, наверное.

Врач кивнул. Записал что-то.

– Часто теряли равновесие? Ощущали слабость в руках, ногах?

Даниэль задумался.

– Было. Пару раз. Но я думал… усталость.

Пауза.

Врач посмотрел на него поверх очков.

– Алкоголь часто? Как минимум раз в неделю?

Даниэль усмехнулся уголком губ.

– Чаще.

Врач вздохнул, чуть прикрыв глаза. Положил карту на стол. Сцепил пальцы в замок. И только тогда, после долгой, вязкой паузы, произнёс:

– У вас глиобластома.

Даниэль не сразу понял смысл этого слова. Оно прозвучало, как заклинание на незнакомом языке. Он моргнул. Открыл рот, но слова застряли в горле.

– Это… – начал он, но осёкся.

Врач кивнул.

– Злокачественная опухоль головного мозга. Агрессивная форма. Определить точную стадию без МРТ сложно, но судя по симптомам… Вы запустили процесс.

Слова падали в воздух, как камни. Один за другим. Тяжёлые, неумолимые.

– Шансы есть, – добавил врач чуть мягче.

– Но время играет против вас. Нужно действовать быстро. Очень быстро.

Даниэль сидел, глядя на свои руки.

Они дрожали. Чуть-чуть. Как у старика. Он кивнул. Больше машинально, чем осознанно. Врач вложил в его руки папку с анализами, список лекарств, направления на обследования.

– Возьмите. Сдайте анализы. Не тяните.

Даниэль взял бумаги, будто это был не приговор, а просто какие-то квитанции. Встал. С усилием. Мир вокруг казался зыбким. Как в бреду. Он поблагодарил врача, не слыша собственного голоса. И вышел в коридор. Шёл медленно. Каждый шаг был тяжёлым, как шаг по воде. "Глиобластома." Слово гудело в голове. Низким, злым эхом.

Он шел, держась за папку с бумагами, как за спасательный круг. Пальцы скользили по краю тонкого картона – машинально, словно он пытался нащупать границы реальности, убедиться, что всё это происходит не во сне. Коридоры больницы были одинаково серыми. Одинаково пустыми. Одинаково безнадёжными. Он шёл медленно, не чувствуя ног. Мир вокруг расплывался, как в подводной глубине.

Люди проходили мимо – врачи, пациенты, посетители. Каждый жил своей жизнью. Каждый спешил, разговаривал, смеялся. Никто не знал. Никто не замечал, что мир одного человека рухнул за последние двадцать минут. На выходе из больницы он поднял руку, остановил первое попавшееся такси. Сел на заднее сиденье, молча прикрыл глаза.

Таксист спросил адрес, и он назвал его автоматически, бездумно. Тот же самый дом. Те же самые стены. Как будто ничего не изменилось. Как будто можно было вернуться в ту жизнь, которую только что безжалостно перечеркнули.

Машина тронулась.

Город за окном жил своей обычной жизнью. Люди шли по тротуарам. Кто-то ел мороженое, кто-то смеялся в телефон, кто-то тащил пакеты с покупками. И только он ехал через этот город, словно пассажир из другого мира.