Цветок заранее знал

Пролог

В этот раз Ёнсок не кричит, не орёт, она вопит. Пхан Джинхён не всегда вмешивается в эти сокрытые «групповухи» со своей младшей сестрой, однако сегодня остаться в стороне, совершенно точно – преступление. То, что происходит за закрытыми дверями этой ночью, не сравнится ни с одним эпизодом из предыдущих ночей. Но ведь нельзя же вот так просто взять и завалиться в спальню, а вдруг у девчонки штаны сползли, стыд гложет ещё с прошлого раза. Да и помочь по-настоящему брат вряд ли сможет. Когда Ёнсок снова заснёт, её кошмар почти наверняка повторится.

Джинхён сам будто заражён похожей бессонницей, перед глазами часто возникает перекошенное лицо, залитое не то по́том не то слезами, не то и тем и другим. Такой ужас на мордахе младшей сестрёнки долгие годы является персональным кошмаром Пхан Джинхёна. Ведь ничего нет страшнее, когда с важным для тебя человеком случается явно нечто плохое, а от тебя помощи, как от мотылька при пожаре.

Последний раз Джинхён видел свою кузину в настолько же неебическом раздрае, когда ей ещё девяти не было. Прошло десять лет. И больше ни разу Ли Ёнсок не находилась в столь пугающем состоянии, как в тот раз. Да кузены виделись не во все уик-энды, иногда месяцами не пересекались. Но ведь остекленевшие глаза не каждый день случаются, Джинхён бы точно узнал об эпизодах того масштаба.

Почему теперь, когда тётка с какого-то перепуга подселила к Пхану Джинхёну свою младшую дочь, и когда у брата с сестрой вроде бы даже отладился быт, тон-сэн начала вести себя словно щенок, которому лапу отрезают?

Джинхён больно зажмуривается и бьётся затылком о стену, задев угол картины. Блять! Интерьерной картины, вроде как обозначившей границу коридора, ведущего к Вив. Ли Вивьен Ёнсок. Вив, так Джинхён обращается к кузине в мыслях и в особенно неофициальные моменты, когда они с сестрой забывают о непреодолимой стене между ними. Да пошла она нахуй! Теперь Джинхён бьётся по рамке специально. Пёстрая дрянь. Всегда совершенно некстати и никакой сопричастности, – злится Пхан на картину, а думает о матери Ёнсок, о своей тётке, госпоже-директоре Ли, аджумме, так он эту женщину теперь называет. Или, наоборот, злится на аджумму, мать Вивьен, а думает о картине. Не хватает ещё этот эталон китча сейчас уронить. Грохот и бой стекла напугают Вивьен сильнее кошмаров. Джинхён прислушивается, затая дыхание, остерегаясь пошелохнуться – Ёнсок, кажется, успокоилась.

Всё же система климат-контроля работает по настроенным на крепкий сон параметрам. Неужели эта особенность наконец-то помогла? Пхан набирает в лёгкие правильно охлаждённый, ни на полградуса больше или меньше, воздух, в котором распылён концентрат нежнейшего цветка центеллы, и с шумом выдыхает. Нераспознаваемый аромат сладковатой росы, самый хитовый в Корейской оздоравливающей индустрии, вроде назначен нести невероятно успокаивающий эффект и, судя по заявленному ценнику, просто обязан умиротворить намертво. Но нет, очевидно система сбоит. Вот же, за дверью сосредоточие страдания. Вивьен снова орёт, и Пхан прижимает ладонь к своему горячему лбу, решаясь шагнуть в сторону младшей, тон-сэн.

Неоновый купол ночного Сеула не дотягивается до шестьдесят девятого этажа Mok-dong Tower, но зато звёзды близко и заоблачный сквозняк вполне бережно колышет тонкие занавески. Пусть девчонка глотнёт чистейшего кислорода, раз эффект от разрекламированного успокаивающего, распылённого в комнатах, ей до одного места. И, прежде чем давать панацею из правильных слов и намерений, стоит признаться – кому здесь первому надо взять себя в руки, так это Пхану. Потому что обезбол злоебучий, принятый с соблюдением всех инструкции, Джинхёну не помогает, а без обезболивающего эффекта айдол раздражён. Если ничего не изменится, то завтра ждут серьёзные траблы, а не чарующее выступление под тысячами огоньков фанатских лайстиков.

Вивьен стискивает фланелевую складку на коленке своего хёна и всё, что может сделать Джинхён, это скрюченно сидеть на краю кровати и поглаживать голову девочки, её влажный холодный лоб, её бесцветные в потёмках и растрепавшиеся волосы. Надо признать, Вив, что этот твой кузен бестолков и он бесконечно опоздал. С тобой произошло всё то, что не должно случаться с младшими, когда старшие рядом. Жестокий сон измучил тебя. Если бы мы могли говорить, как раньше, может быть, я признался бы тебе, что я тоже на пределе. Прямо сейчас меня терзает миозитное, мать его, воспаление. Оно пригибает к земле твоего старшего, обречённого неизбежно умереть молодым, потому что его до смерти выебет жизнь. Уже ебёт. Выебла.

А утром снова служить. Счета владельцев, как бездонный мешок – сколько не насыпь, не наполнишь.

Я знаю Ёнсок, у тебя тоже впереди сложный день, защита по ментальной арифметике.

Предметы сестры Пхан запоминать и не думал, не его профиль. Но ведь ментальная арифметика звучит так чувственно, будто бы алгоритм слияния душ, который Джинхён весь минувший вечер старался передать движениями в пробном танце. Некоторые связки получались невероятно чувственными, пока экспромт не завершился спонтанным прогибом и Пхана, словно бабочку не накололо позвонками на болевую иглу.

– Вив, тебе жарко? Холодно? Нормально? – и нужно дождаться ответа, так учила аджумма, когда оставляла младшую дочь на старшего родственника. Вив кивает, отличный знак. – Что тебе снилось? – вопрос, на который точного ответа не знает никто. И Ёнсок опять не расскажет. – Останусь с тобой, хорошо?

Может быть, им удастся наконец-то поспать?

– Поделись матрасом. Мне тоже нужен покой, – обходит Джинхён кровать. Она вполне кстати двухместная, потому что квартира рассчитана на приём различных гостей, она приобретена для служебных нужд компании «Sinrosong», принадлежащей матери Ёнсок. – Закрывай глаза и думай о хорошем, – Пхан ёрзает на боку, устраиваясь спиной к единственному родственному родственнику и зажимает между ног одеяло.

Что он только что посоветовал задрюканной кошмарами Вивьен? Думать о хорошем? О хорошем… звучит-то как… непривычно. Надо дать девчонке минут десять, вдруг она решит выговориться, а потом точно спать, потому что завтра нужно источать дружелюбие и посылами отлаженного позитива вдохновлять извращенцев поклонников. И ещё неизвестно, как долго продлится действие колёс, тем более оно, судя по ощущениям в пояснице, так и не начиналось.

А ещё док что-то хмыкнул про побочки и увёл разговор от сонливости, сначала в погоду, а потом отскочил на политический скандал. И Джинхён сразу растерял бдительность. Непосредственный виновник резонансного дела является не только членом Ассамблеи, он первый отчим Вивьен, поэтому, чтобы тот человек не совершил, дело замнут. Из случайно услышанного разноса аджуммы, матери Вив, Джинхён разобрал, что уже назначили айдола, который падёт и отвлечёт на себя внимание прессы.

– А ты часто думаешь о хорошем? – подаёт голос Ёнсок.

Джинхён пробует представить, как непосредственно прямо в этой жизни никому ничего не должен. Не должен отрабатывать долги отца, не должен беспрекословно подчиняться чужим правилам, словно приручённая бродяжка, которая надеется не попасть на стол главным блюдом, хотя… Пхан и есть для всех мясо, красивый и сочный кусок. Просто его ещё не обглодали до косточек. Он ведь аккумулятор, от чьей энергии подпитывается крупнейшая корпорация «Sinrosong» Entertainment.

Но невозможно получить другой мир. Поэтому Джинхён мечтает пропасть в «нигде и ничто», без снов до рассвета, а вечером вернуться в эти апартаменты, которые они с Вивьен даже иногда называют домом, вернуться без желания замахнуть в окно пибимпапом. Сильнее, чем пища, необходим отдых. Джинхёна бы устроило лежать на бамбуковой циновке и залипать на манхве-ёнхве. Тем более зарядили форс-мажоры с поясницей и если не давать организму разгрузку, то Пхана спишут, и здесь можно не сомневаться, спишут особо цинично.

– Ну так что, ты часто думаешь о хорошем, хён? – голос сестры тих. Удивительно, что она своего бесполезного брата сразу не прогнала. Наверное, ей не до этого.

Пхан как можно аккуратнее откидывается с бока на спину, смотрит в потолок. Родная семья Вив, это источник всех бед родной семьи Джинхёна. Не будь первых, и вторые дышали бы свободно. Если бы мать Вивьен оставила Пханам хоть что-то из их родового имущества, сейчас положение Джинхёна не было бы таким, по-настоящему рабским.

Старший переводит взгляд на бледное в холодном свете ночника лицо младшей сестры:

– Часто ли я думаю о хорошем?.. Разумеется, функция ты моя обязывающая. Только о хорошем и думаю.

––

Тон-сэн – младшая сестра

Аджумма – Обращение к старшей по возрасту или замужней женщине. В Корее это своеобразный стереотип активной женщины пенсионного возраста, которой до всего есть дело и выглядит она одиозно, типа с мелкой завивкой и в свободных штанах в цветочек. Часто аджуммы старшего возраста составляют комедийный второй план в дорамах, а иногда и первый.

Sinrosong – 신뢰성[sinroeseong] – "Надёжность".

Пибимпап – одно из популярнейших блюд традиционной корейской кухни. Дословно его название переводится как «смесь из риса и других продуктов»

Глава 1 – В белой комнате

Пока Ёнсок размышляет о чём можно рассказать Джинхёну, тот перестаёт ворочаться. А когда желает «спокойной ночи», слышит, как стонут в ответ балки каркаса башни. Хён что, собирается проспать тут всю ночь? Пхан? Джинхён? Единственный человек в мире отчуждения, с которым Виньен всегда хотелось играть.

Лет с пяти, как она себя помнит, девочке не полагалось оставаться со старшим надолго, тем более без присмотра, особенно на ночь. Мать повторяла: раз Ёнсок растёт какой-то недоразвитой, потому что совершенно не гениальна, да ещё конопата, беспокойна и обходится в круглые суммы, то омма обязана привить ей привычку к самостоятельности. У госпожи-директора Ли всегда существует собственный хозяйский взгляд на членов семьи. Расскажи матери страшную правду, и она не поверит, да ещё тебя же и обвинит. Попроси мать не прогонять из детской Джинхёна, и она хорошо если всего лишь прочтёт менторным тоном моралите. Но скорее всего выдаст смачный такой подзатыльник или пропнёт под зад. Но иногда, очень-очень редко, мать бывает права, потому что все братья успешны, особенно Пхан Джинхён, а Ли Виньен Ёнсок – всего лишь какая-то студентка и вечно на чьём-то попечении. У старшего двоюродного брата стадионы, а у младшей на носу не вспомнить какая по счёту пересдача. И чтобы оказаться с хёном под одной крышей, Ли Виньен Ёнсок пришлось «заложить почку», заключив с госпожой-директором Ли договор. Если его нарушить, мамочка своему недоноску вырежет селезёнку.

Ёнсок рассматривает брата с макушки до пяток. Оказывается, Джинхён быстро вырубается и любит спать попой кверху. Виньен ловит себя на улыбке, может старший ещё и слюнку под утро пустит в подушку? Не в свою, между прочим, подушку, что ещё забавнее. Интересно, какой он когда просыпается? А может его разыграть? О подобной возможности Виньен и мечтать не смела, теперь нужно время, чтобы развлекуху придумать. Главное – не обидеть Джинхёна, у него завтра тяжёлый день, ему притворяться беспечным и милым. Значит, нужно затеять что-то такое, чтобы настроить его на иллюзию позитива.

Виньен осматривает контуры точёного тела, подсвеченные холодным рассеивателем ночника. Одно дело провожать спину уходящего брата, другое – видеть её в ночи, в своей комнате, буквально у себя под боком; отметить привычку Джинхёна переодеваться на ночь в майку, в такой открытой одежде он при сестре даже воды попить ни разу не выходил. Это что значит, он влетел к своей младшей, не подумав о пристойности собственного вида? Ёнсок чувствует, что вот-вот затрещат её щёки, до того широченная лыба расползается до ушей. Вив двигается поближе, чтобы накрыть углом одеяла расслабленное, но всё равно рельефное плечо старшего, от окна дует. И тыкает пальцем в трицепс, надо будет тоже спортом заняться. И вот бы ещё так беззаботно поспать хотя бы раз. Старший ведёт завидно активный образ жизни, а Виньен слишком много думает, поэтому в такой игре, как здоровый сон, никогда не угонится за Джинхёном. Да и вообще, никогда не угонится.

Перекатываясь на свою половину, Ёнсок чувствует колыхание матраса. Кажется, брат пошевелился. Вив замирает. Жаль будет, если старший проснётся. С ночными воплями получился основательный перебор, но зато вот он результат, старший наконец-то здесь, впервые они могут не расставаться до восхода солнца. Lego, конечно, не соберут, сидя с фонариком в домике из простыней, как раньше, но всё равно мечта осуществилась, пусть и слишком, уже слишком поздно. Душу греет, что старший за свою младшую, очевидно, по-прежнему беспокоится. Может, он даже решил не просто тут завалиться, а охранять тон-сэн от демонов, насылающих кошмары. Нужно будет непременно отблагодарить брата утром. Он же встаёт в то же время, наверняка они всё успеют.

Поэтому лучшее, что может сделать Виньен, это не проспать. А значит не спать вообще.

Но завтра с восьми защита в Ёнсе…

Ну и что? Какая разница, не выспаться из-за терзающих с детства отголосков реальности взрослой жизни, волнения, ожидания или не выспаться в принципе? Вставать же через четыре часа.

Человеку, чья бугристая спина поднимается в ритм дыхания, уже сегодня делать вайб на тысячи камер. Джинхён обязан выглядеть прекрасно, быть той несгибаемой пружиной, на которой подскакивает шкала доходности «Sinrosong», тут всё, как всегда, брат нужен всем и только Ёнсок надлежит испытывать чувство вины за то, что ей удалось заполучить немного его внимания своего старшего. Чудо, что эта ночь появилась у Виньен в жизни. Такой удачи просто не может быть, потому что не могло быть никогда. Удача, это вообще не про Виньен.

Так что, если хорошенько разложить простую задачу, Ёнсок только выигрывает, если возьмёт сейчас в руки учебник. Завтра, в отличие от Пхана Джинхёна, студентке синяки под глазами в жирный плюс. Особенный шарм добавит ставшая привычной шапочка бинни. Натягиваешь этот предмет гардероба, непременно с лого той фирмы, с которой у «Sinrosong» договор, и этого вполне достаточно, чтобы косить под рэпера. Если какой-нибудь репортёр щёлкнет Ли Виньен Ёнсок в машине с айдолом, то всё, считай, содержание на сутки семейное пугало отработало.

Виньен берёт подушку и обходит кровать. Устраивается на мешке-бинбэг и, приглушив подсвет монитора, открывает учебник в мобильнике.

Какой всё же красивый её брат. Две серьги в правом ухе, их подарила Ёнсок когда старший ещё ходил в школу. Насколько может знать Виньен, Пхан всегда возвращает на мочку платиновые колечки после того, как стягивает сценический шмот и сдаёт рекламные аксессуары. Джинхёну идут далеко не все драгоценности. Те, что с камнями, всегда чужеродно сверкают, забирают внимание на себя. Глаза брата, чёрные, словно самое ясное ночное небо, сами по себе сверкают плеядами и именно его радужки, только они, красят Джинхёна как ни один другой кристалл. Железки подаренные Виньен, это другое дело. Когда на старшем эти миниатюрные конго, они словно говорят «мы греемся от Джинхёна, потому что он приятный и тёплый человек».

Виньен снимает блок с монитора и снова открывает задание.

Джинхён дышит ровно, но немного влажно. Не простыл бы. Чтобы не зашелестел наполнитель кресла-мешка, тон-сэн снимается с него, как квадробер, только животом кверху. Ковыляет на четырёх конечностях и встаёт на ноги рядом с окном, чтобы его закрыть. Снаружи туманное облако, поглотившее соседние башни. Виньен ловит себя на мысли, что, если бы случилось застрять в петле времени, она бы выбрала этот день. Вернее, хватило бы нескольких часов этой ночи. Абсолютный покой, сбывшаяся мечта, счастье.

Чтобы больше не шелестеть, Вив устраивается на вполне мягком, ворсистом ковре. Приноравливает под головой подушку и снимает блок с монитора. Раз уж младшая решила не спать, значит стоит задвинуть будильник в приложке. Если у старшего аврал на съёмках, брат ночует в студиях, а в остальное время, уже три недели, оба просыпаются в одно время, рано. Интересно, Джинхён сразу поймёт, что спал у Ёнсок? Наверняка. Мир хоть и серый, а жизнь бесцветная, но у старшего брата комната чёрная, а у младшей сестры она белая, тут даже дальтоник спросонья сообразит, где он находиться. Как же над старшим всё-таки пошутить?

Вив набирает в гугле запрос. Обмотать плёнкой, раскрасить лицо, скрутить туалетную бумагу и вставить в ноздри… Как от подобных манипуляций не проснуться? Если только ты пьяный, под веществами, колёсами… но айдол даже таблетки от кашля не имеет права принять без письменного согласования с администраторами. Дольки апельсинов положить на уши… Ерунда какая-то. Дать ему соску… смешно, но ничего не выйдет. Надо учитывать, что единственный член семьи, рядом с которым не чувствуешь себя неудавшимся ничтожеством, это хён, поэтому игра требуется особенная, необидная и какая-то своя.

Виньен решает подумать, а пока принимается за задание. Надо же, Пхан тоже имеет привычку зажимать между ног одеяло. Больше, наверное, ничего общего не осталось. Джинхён – самый желанный человек на планете, а его младшая сестра ощущает себя подобием человека, да и то лишь когда рядом Джинхён. Всегда так было. Хён единственный, кто ни разу не унизил Виньен. Пхан Джинхён был рядом после того случая. Но об этом лучше не вспоминать, потому что скоро подойдёт к концу лучшая в жизни ночь и нужно потратить время так, чтобы не сожалеть о чём-либо.

Недавно выпадал первый шанс вот так же побыть с братом вдвоём, но Виньен умудрилась ту возможность просрать. Когда кричала во сне на прошлой неделе, то выгнала прибежавшего старшего. А почему так произошло, сама осознала не сразу. Будто сработала заложенная в память программа. В голове заскрипело «девочке не следует быть с мальчиком в одной спальне без взрослых». Виньен тогда оправдала свою грубость заботой о старшем, ведь тому необходимы покой и отдых. Но если уж по чесноку, то Ёнсок просто-напросто разрыдалась бы. Знакомое с пелёнок лицо склонённого хёна над лицом Виньен выражало сосредоточенное беспокойство, готовность позаботиться о своей младшей плескалась в черноте его невероятно проницательных глаз. Подобное выражение во взгляде Джинхёна Ёнсок давно присвоила себе, по отношению к кому-то другому она его не замечает.

Как же ей хотелось тогда горячих, участливых объятий. Каждая клеточка её тела тянулась, все молекулы превратились в единый магнит. Остановил тот же скрип в черепной коробке: «девочка не должна виснуть на мальчике», «девочке не положено реветь при других, если она не хочет прослыть истеричкой». А спрятать голову под подбородок Джинхёна можно? Прислониться к его груди, будто к стене, чтобы ничего и никого больше не видеть? Виньен бы на всю жизнь хватило воспоминаний о подобной близости. А ещё, для закрепления впечатлений, послушать, как бьётся небезразличное сердце.

Когда они были маленькие, Виньен любила подползти к старшему, зарыться носом в ворот пижамы и найдя пуговицу, брать гладкий и тёплый предмет в рот, посасывая. Так говорили. Сама Ёнсок ничего подобного не помнит. Но пахнет от Джинхёна и правда всегда хорошо и вкусно. Он, как специально, выбирает средства для кожи с отдушками то мороженого, то карамели, то ещё чего-нибудь такого, что попробуй не захотеть хотя бы его пуговицу облизать. Ёнсок привстаёт на локтях, старший так расслаблен, с ним можно делать всё что угодно. Она снимает блок с монитора и подсвечивает экраном свисающую с кровати руку. Даже пальцы у Джинхёна красивые – жилистые, тренированные. Лак на коротко остриженных ногтях чёрно-белый, это так по-домашнему. Чёрный с белыми розочками лак и чёрная плюс белая спальни. Забавная аналогия. Виньен улыбается собственной шутке и, фыркая, чуть не утыкается носом в расслабленную ладонь.

И зависает.

Ну вот как такое сосуществует в природе, сильные руки, способные задушить под тонкий аромат ванили? Интересно, остался в морозилке пломбир? Поесть и поспать, сладкая парочка желаний. Откинувшись на ковре под нависающей пятернёй, Виньен рассматривает пясть и утончённые фаланги в рассеянном свете ночника. Безымянный чуть длиннее указательного, средний – самый выдающийся. Широкие узелки суставов… и как Джинхён просовывает свои пальцы в тесные кольца? Украшения он всегда предпочитал скромные, гладкие, зацепок не оставляют, не поцарапают. Если бы не риск разбудить старшего, она бы точно сгоняла к холодильнику.

Виньен снимает блок с монитора, открывает задание и поглядывает на нависающие кончики пальцев. Ну серьёзно, что ли, она пуговицу хёна сосала? Неплохо забыть о подобном, даже сердце от неловкости норовит выпрыгнуть и забиться в углу для наказания. Но, может, врут? Скорее всего. Правда лишь в том, что Ёнсок не прочь забраться в нагрудный карман Джинхёна, и пока он проводит время с другими людьми, она свернулась бы жёлтым цыплячьим клубком и не вылезала. Да, вот это правда, но ведь близкие родственники же, хоть уже давно не особо родные.

Виньен снимает блок с монитора. Надо признать, на полу совершенно не учится. Чтобы утром сделать для Джинхёна запланированное, не мешает пойти сейчас в душ, помыться, взбодриться, тогда и время тратить на процедуры потом не придётся. Включенная вода разбудит брата? Наверняка. Тогда Ёнсок чуть-чуть полежит рядом с ним на кровати, почитает, подумает, как там всё сделать потише, и только тогда пойдёт. Она устраивается на своём привычном крае постели, словно пушинка в ладонь. Старший не шелохнётся. Осталось смахнуть с монитора блокировку и можно провести минуты или часы размышлений с максимальной пользой.

***

Над лицом нависает широкая тень, она отклоняется в сторону, и эти её колебания легко улавливаются через закрытые веки. А значит… уже рассвело? Здесь же никого лишнего быть не должно, – Джинхён распахивает глаза. С хера ли в его спальне охранник?

Совсем все вокруг обезумели? В этой жизни найдётся такая нора, в которую можно сбежать от всех сразу? Проснуться и подумать не о том, как попирается эта жизнь, а о собственных нуждах подумать?

Шкаф нагло стоит, сцепив руки у ширинки, и даже не думает отойти подальше к простенку цвета проекционного полотна, белого. Спальня сестры?

Джинхён бы подскочил, но на него что-то давит, со спины тепло, тяжело и уютно. Это Виньен, что ли, сопит?

Теперь понятно отчего здесь секьюрити, Джинхён проспал.

– Сколько времени? – сначала надо всё выяснить, не выпрыгивать же из постели, как молодой долбоёб.

– Шесть-пятнадцать, сабоним, – чересчур усердно кланяется. Не пробил бы он башку о титаническое терпение подопечной звезды, – завтрак доставили.

Немного подвигав торсом назад и вперёд, Пхан оценивает шансы на безболезненное начало дня. Неплохие пилюли, реально помогают. А со всем остальным он и сам справится. Проспал на пятнадцать минут – в разминке ускорился. Если закинуть ещё колесо, а за ним двойной эспрессо, то до обеда живым продержаться реально.

Никто в стаффе не узнает о травме, айдол огородит персонал от информационных излишков. Потому что, когда третья сторона в курсе тайны, это, разумеется, уже не тайна. Если личная инфа контрактников доходит до верхних боссов, то те напрягаются и начинают вмешиваться в распорядок танцоров, в итоге никто и ни в чём не выигрывает, а Пхан ещё и проиграет, потому что именно ему придётся платить штраф, посещать нравоучительные семинары и допы психолога, когда времени на здоровый шестичасовой сон не всегда хватает. К тому же с каждым проёбом серьёзно повышается риск на слив из индустрии. И этого риска бояться все. Никому не хочется прикрывать какого-нибудь зарвавшегося чиновника, а именно так, с пользой дела и «увольняет» «Sinrosong» Entertainment неугодных корпорации звёзд – они гаснут на всеобщем обозрении пока какой-нибудь очередной коррупционер приходит в себя после так и не назревшего общественного скандала. Поэтому все, абсолютно все «подопечные» корпорации предпочитают во всём слушаться свою хозяйку, госпожу-генерального директора Ли, родную тётку Пхана. Сам же племянник давно выбрал беспрекословно ей подчиняться. Не провоцировать гнев и вообще какое-либо маломальское недовольство.

– Виньен, мы проспали. Подъём!

По разогретой до испарины спине проносится леденящий ветерок. Пронзительный визг, будто из преисподней, каким только Вив умеет голосить, подхлёстывает обернуться. Девчонка кутается в одеяло и сидит пунцовая, словно талисман по изгнанию духов. Такими зардевшимися щеками и с высеченными в зрачках проклятиями получается мигом изгнать охранника, а если короче, того, как битой смахивает.

Нужно будет этот шифоньер с проводами и кобурой предупредить, чтобы не распространялся.

Не зря Ёнсок заливается краской. И пингвину понятно, какую роль нежной девочке отвёл в своём наверняка нездоровом представлении учтивый бугай.

– Старший, прости, это из-за меня, – Виньен, вся в раздрае, подрывается с кровати и тоже кланяется, – я всё объясню и всё исправлю.

– Не понимаю, о чём ты, – айдолу, как любому занятому человеку, не до расшаркиваний, – давай дуй в ванную, я нажму кофеварку. Ускорься. За столом – через десять минут.

––

Бинни – шапка, которая плотно облегает голову и держится за счет эластичности трикотажа или резинки

Квадробер – подражая животным, квадроберы бегают на четвереньках, имитируя движения кошек, лис, собак и прочих зверей.

Глава 2 – Белый шум

Они снова вместе, на заднем сидении, им по пути. Водитель выбросит Виньен во дворе универа, но сначала доставит в «Sinrosong» знаменитость.

Богатейший район Каннам-гу, с любой стороны, одинаковый, он состоит из похожих одна на другую громадин, а солнце можно увидеть лишь отражением в фасадах.

– Джинхён, смотри! – Вив стучит по стеклу, чтобы точно привлечь внимание хёна.

– И что там?

– Лучи. Вон там, поднимаются по рефлекторам.

Пхан без особого энтузиазма склоняется над сестрой и вроде пытается разглядеть что-то вдали, но вряд ли особенность перспективы, в которую тычет ноготь. Живописно раскиданные локоны затылка оказываются на уровне подбородка, и Виньен провела бы ладонью по смолянистым волосам, потрепала бы макушку своего хёна, как делают в каждой нормальной семье, но в зеркало смотрит водитель.

– Видишь? – на всякий случай уточняет она.

– Вижу.

–Тебе нравится?

Брат возвращается к прежнему положению:

– Ну ничё так, – и наблюдает за перекрёстком.

– Эти зеркальные айсберги закрывают самую значимую звезду, но из-за её отблесков и падающих теней, все мы всё равно знаем, что она существует.

Во мраке глаз старшего читаются грусть и лёгкий укор, он внимательно глядит на свою тон-сэн:

– И зачем она тебе сдалась, эта звезда?

И правда, зачем? И почему именно сегодня? Ёнсок не торопится с ответом.

– Иногда мне кажется, я давно умерла и меня погребли под железобетоном. А я бьюсь и бьюсь, но меня никто не слышит. Я вот думаю… может быть к свету хочу. Или согреться.

– Ты замёрзла?

– Нет, не в этом дело. Я хочу почувствовать, что меня спасли.

– К экзамену не готовилась, что ли?

– Чтобы спасли не от холода, а от безразличия. Хён, ты чего? Я же знаю, ты не отмороженный, иначе не смог бы так танцевать. Если здесь иней, – Виньен клонится влево и кладёт ладонь к сердцу брата, – и лёд, вот тут везде, – по кругу оглаживает крепкий горячий грудак, – этот человек никогда никого не завайбит, особенно меня dead inside.

– Думаешь, одной тебе тяжело?

– Думаю, что хочу увидеть, как сверху тянутся руки, сильные, крепкие, основательные, которые, если обнимут, то уже не отпустят.

– Все хотят.

– Тебе тоже нужны чьи-то крепкие руки? Мужские?

– Если я правильно понял, ты выбрала говорить языком образов.

– А… да. Хочу, чтобы эти руки набрали, пусть не с первого раза, но набрали всё-таки правильный шифр, потянули огнеупорную дверь и достали меня из сейфа. Мне мало воздуха. Я хочу на свет.

– Просто много не воображай, – ставит точку и оглядывает боковое окно снизу вверх.

Они приехали.

Здание «Sinrosong» Entertainment такая же глыба, как остальные, только плоская. Пхану и персоналу вход разрешён, а Ли Виньен Ёнсок и всяким чудикам – нет. Мало ли кто припрётся и стибрит конфиденциальную информацию. Или чего похлеще устроит.

Вибрирует телефон, и Вив сбрасывает звонок, предпочитая проводить брата, даже если приходится довольствоваться эмблемами брендов на свитшоте со стороны удаляющейся спины. Конечно же тысячи, а то и миллионы, знают, что эта спина прокачана ровно настолько, чтобы тело айдола бесперебойно работало в необходимом для хореографии темпе, но только Ёнсок имела этой ночью возможность потыкать пальцами в бугорки.

***

Когда Tesla S останавливается на парковке университетского городка, Вивьен закрывает папку эдитов с братом и, наконец, решается попросить:

– Не уезжай… те, пожалуйста.

Водитель рассматривает отпрыска династии Ли в зеркало заднего вида. Четвёртая наследница, хотя какая это уже наследница, раз она четвёртая, поясняет и кланяется:

– Я вернусь через час.

В отражении приподнимается бровь.

Виньен старается не отвести глаз и тоже смотрит в упор, давая понять: да, младшая Ли помнит, что имеется график подачи машины и вернуться к университету Ёнсе Tesla должна к восемнадцати; да, эта никчёмная знает, что пересдача невероятно серьёзна и эта проблема на весь долгий день. Но сегодня ведь выступление старшего брата, не смотреть же его на YouTubе по сырым замыленным отрывкам. Остатки понятных человеческих амбиций у Виньен не до конца ведь отняты:

– Через час. Вы сможете меня забрать?

– Останусь на парковке, – водитель держит над рулевой панелью запястье, – сейчас 8:45, здесь до 10:15, дольше не получится.

– Благодарю, господин, – кланяется Ёнсок.

Эти сутки и правда заслуженно попадут в избранное для петли времени, но только если недоученная студентка математического решит задуманное. Она проспала утро, но вечером она всё исправит.

***

Центр «Sinrosong» Entertainment напирает условиями контрактов и давит безвольных. Но оттачивать хореографию Джинхён предпочитает в нутре этой самой бездушной глыбы на свете. Агентство предоставляет своим артистам студии, фотографов, стилистов и визажистов, штатных медиков, скорую помощь. Ещё психологов, наставников, преподавателей и коуч-тренеров. Закон индустрии требует бесперебойной работы системы и Пхан Джинхён с недавних пор часть этой системы. А вот надолго ли? Никто не знает.

Для разминки новоявленный миру айдол пользуется закреплённым за группой залом, оборудованным по классике: зеркалами, необходимой техникой и различными креплениями. Залом, оконная панорама которого, наиболее важная часть к воссозданию необходимого для самоотдачи настроения. Пока Джинхён одновременно вращает головой, плечами, локтями, кистями и одной стопой, он наблюдает, как по косой фасада через дорогу лучится расплавленное золото. Температура помещения контрастирует с видом, мотивируя на десятиминутку прыжков, а те, в свою очередь, запускают дофаминовый движ.

В звукоизоляционном пространстве слышны стуки резинки и частые чавканья подошвами о покрытие. От скачков ворсистая изнанка толстовки елозит по увлажнившейся спине и щекочет поясницу. Пульсация артерий гонит кровь, а кровяные тельца поставляют в мозг кислород, отчего вместо забытья в режиме ускоренной трени, начинают скольжение живчики мыслей.

Когда Ёнсок, уснув, прижималась, было приятно. Давно, считай в прошлой жизни, Джинхён отдал бы всё, что есть, за возможность не разлучаться с родственной пройдохой. Им было когда-то хорошо и весело вместе. Но сейчас кроме контракта у старшего нет даже себя, поэтому и отдавать ему больше нечего, надо ебашить.

Музыку, открывающую новый день, подбирал стафф. Через несколько нот Пхан произносит отмену. Если поддаться чужому ритму, пропустишь момент, опасный для позвонков, ни к чему лишний риск, впереди концерт, а после мероприятие в честь… Да кому Джинхён врёт? После концерта частная вечеринка первого отчима Виньен, оскандалившегося недавно члена республиканской Ассамблеи. И вот именно на его приёме красивый мальчик из известной семьи обязан присутствовать в качестве сопровождающего. Да, убейся об стену и будь до конца честен, Джинхён Пхан, ты там эскортница.

Только разыграешься, забудешься, как всевластные взрослые тянут в разные стороны. Очевидно, с годами ничего не меняется.

Репетиция в полной тишине, почему бы и нет?

Обязательства нависают так монументально, как шкаф-секьюрити в самый залипательный час этого утра. Сто́ит закрыть глаза, и над душой пресс ответственности. И некому спину прикрыть. Виньен чувствует себя погребённой, а её старший будто укатывает в асфальт сам себя.

Время, когда движение гибкого тела выражало стремление к мечте, безвозвратно прошло. Но оно было, Пхан хорошо его помнит, и каждый трудный день он вынимает из хранилища памяти ту минувшую искру.

Нынешний биас группы влюбился в танец с февраля две тысячи десятого года, когда был привезён на Бал богатых и знаменитых в каменный Дрезден и там на площади увидел брейк-данс. Группа пацанов собрала вокруг толпы. Джинхён стоял на цыпочках на балконе тогда ещё не заложенных семейных апартаментов, еле доставал переносицей до периллы и просился вниз, он хотел стать частью вольных детей, детей, которым никто не указывал как и куда двигаться. Из-за риска киднеппинга подобная вольность была недопустима, и тогда же Пхан пожалел, что не родился четвёртым, как Виньен. Было бы в семье Пханов больше одного ребёнка, не лежало бы на Джинхёне столько ответственности, она бы на него не давила, не так несносно по крайней мере.

Мальчишки, немногим старше мелкого Пхана, вытворяли сикстеп и бэкспин, элементы с опорой на руки или крутились, лёжа на спине, расставив широко ноги. Джинхён наблюдал. Сегодня он бы смог считать их внятный вызов так: свежая кровь против морализма, бунтарство, превращённое искренностью молодых в изящество. С тех пор рисунок движений часто заменял голос Джинхёну и этот голос не врал. Чувствуя восторг, Пхан, словно принц, благодарил выпадом ноги и торса вперёд. Повзрослев, он выучил термины и их значения, но то, что знаменовало правду тела, стало всего лишь всем известной связкой кика и дропа.

А тогда, трепет от вида разморённой после обеденного сна Ёнсок, милой младшей сестры, с готовностью запускающей старшего в свою комнату, вызывал сокращение стопы и кисти, провоцировал подскок. Сейчас это был бы флекс в цепке с хопом.

Но если поддаться хаотичному ритму пузырьков кислорода, привносящих сумятицу в мысли, то вспоминается, как после завершения ужина, когда семьи сидели, будто манекены в витрине, пухлощёкая Виньен потащила за диван и делилась порцией курочки. Когда воссоздаёшь тот сладковатый вкус и он сочно раскрывается после хруста панировочных сухарей, сопровождаемый восторгом в глазах воришки, то дроп становится всполохом света, отражённым в начищенных до зеркального блеска поверхностях. Отточенность торса вперёд – шаг в порывистое падение, что фонтанирует бликами, расцвечивая сдержанность студийных интерьеров.

Нет, нынешний айдол танцует не хуже, чем в детстве, наоборот. Вот только его самого в этом звуке движений почти не осталось. Но Пхану необязательно иметь «голос», особенно когда поют другие.

Меньше импровизации, Джинхён, больше рекомендаций признанных профессионалов.

Когда ты в уважаемой среде, благодари, что впустили. Поклонись за возможность отработать сполна.

***

Единственное, что в этот день получилось, как и было предписано – машина, с 18:00 ожидающая на парковке. Густо расцвеченный красно-медовым закатом математический корпус, словно осуждая нависает бронзовеющим гранитом над Виньен. Так же издевательски пестрят кампусы городка. За подхихикивающими всеми уцелевшими листьями клёнами ждёт бронированная легковушка, она доставит в башню, домой. Уперевшись спиной в какую-то будку, Вивьен сползает на корточки. Сначала она посидит, проморгается, а потом поднимется, расправит юбку и, если получится, плечи и снова пойдёт.

Всё под контролем.

Вив шагает по тягомотной, как сцена театра, аллее, натянув отвороты бинни до век, и спинывает с дорожки крышку от пепси. В общем, всё у Ли Ёнсок пучком.

Ну проебалась она утром, проспав, проебалась днём по полной, зато вечером – не проебётся.

До концертной площадки ехать часа два, не меньше. Вив с удовольствием посмотрит выступление на YouTubе и встретит уставшего хёна, испечёт ему кексы и наберёт ему ванну. Ёнсок большая девочка, и вполне способна позаботиться о старшем брате.

Надоедливый звонок телефона – в игнор, десятки сообщений – туда же. На омму сил не осталось.

– Вам сказано перезвонить, – бросает водитель в зеркало заднего вида, когда Ёнсок двигает задом, устраиваясь позади его кресла.

– Поезжай… те. Пожалуйста.

– Вам сказано перезвонить, а мне ждать указаний. Пока не исполнено первого, будем стоять.

– Тогда выпусти меня из машины. Tesla, let me out.

В зеркале недовольный взгляд. Водитель семьи Ли авторитарен, как и его хозяйка, не приемлет самоуправства.

– Хочу выйти и позвонить.

Срабатывает клик замков, но Виньен остаётся в салоне. Всё же звонить незачем, сообщения будет достаточно.

– А мы сможем остановиться у той пекарни?

Похоже Ёнсок достала водителя с самого утра, тот вздыхает, но изображает терпимость.

– Ладно, поезжай… те по маршруту.

Младшая Ли иногда заказывает лучшие шоколадные кексы в Сеуле, а один раз взяла у пекаря мастер-класс, и вот обнаглела до того, что пишет с просьбой доставить в башню готовое тесто.

По итогу, к чему считай, не прикладывает руку Ёнсок, становится единственным за весь день похвальным результатом. Заготовки, доставленные прямо в формочках, поднялись и пропеклись, и пахнут прекрасно.

Но Джинхён не отвечает. И Виньен просматривает и пересматривает малочисленные, паршиво снятые, обрывки уже несколько часов как завершившегося концерта. Как же жаль, что выкладок всё ещё слишком мало и все они, как назло, то кривые, то косые. Где Джинхён выдаёт неземную динамику, там чьи-то клешни закрывают обзор. И куда опять старший пропал? Только ведь наладилось расписание. Почему на сообщения не отвечает?

К полуночи пышущие ванилью и душистым шоколадом кексы успевают неприятно остыть и опасть. А к трём часам, когда в темноте клацает дверной замок, чтобы впустить знаменитого родственника, ужин уже и вовсе вчерашний.

***

В белую спальню Джинхён вваливается, как в собственную. Падает на дальнюю половину, ориентируясь в потёмках, как у себя. А почему нет, одинаковая же расстановка.

Разумеется, старший в курсе, что рядом Ёнсок. В том, чтобы она лежала под боком и состоит смысл выбора спальни, не надо будет прислушиваться и если что нестись сломя голову или стоять в коридоре битый час терзаясь в сомнениях, теряя драгоценные минуты сна. Но… если она сегодня, именно сегодня, всё-таки опять развопится, да ещё под самое утро, то старшему не пережить ещё одного недосыпа. Этот грёбаный вечер вытряс из Пхана последнюю волю к сопротивлению всякой неебически грёбанной ебатени. Нахуй всё, нахуй всех, нахуя вся.

– Вивьен, если ты заорёшь, когда я усну, то я тебя придушу подушкой.

– Да поняла я. Считай я заткнулась.

-–

Gangnam-gu – современный район (ку) в центре Сеула. Здесь есть сверкающие небоскребы, магазины известных дизайнеров и стильные ночные клубы. Имеет статус самоуправления.

Господин – в Корее к мужчинам старшего возраста применимо уважительное обращение «аджосси», но «мистер» или «господин» звучат трогательнее, т.к. имеют у нас семантический отклик.

Semperopernball 2016, или, как его еще называют в народе, «бал богатых и знаменитых». «Бал богатых и знаменитых» в Дрездене – это традиционный бал в театре «Земпера», который ежегодно проходит с 2006 года. Он считается культурным и светским событием номер 1 в Германии. На бал съезжаются более 2500 гостей, среди них знаменитости из сферы культуры, политики, бизнеса, науки из многих европейских стран. Танцуют под оркестр Дрезденской Земперовской оперы. Строгого дресс-кода нет, но он должен быть соблюдён в соответствии со всеми бальными традициями (не забудьте перчатки!).

Sixstep – элемент состоит из шести движений ног, при выполнении которых руки являются опорой.

Backspin – круговое вращение на спине с широко расставленными (или скрещёнными) ногами.

Глава 3 – Такое чудесное утро (18+)

Кисловатый запах ношеного ремня и тень нависающей тучи действуют на нервы, но окончательно просыпаться Джинхён всё равно не намерен. Он пригрелся поясницей, да и по всей длине позвоночника какая-то особенно приятная тяжесть, и от этого Пхану спокойно, он будто бы в колыбели, ещё бы никто не топтался рядом. Но туча продолжает давить внушительностью и подкашливает.

– Да ты издеваешься! – раздражается Пхан.

– Шесть-пятнадцать, сабоним, вот ваш телефон, – отвешивает поклон долговязый и пятится на выход.

Ох, этот пронзительный хриплый взвизг в самую барабанную перепонку и спину тут же обдаёт холодом. Добро пожаловать в «День сурка», мистер Пхан!

– Почему у тебя не срабатывает будильник? – оборачивается Джинхён. Как и следовало ожидать, у соплячки кровь приливает к лицу. Эти щёки её по утрам, грозят осесть в памяти каким-то извращённым предвестником беспредельных будней.

– Забыла вернуть ползунок на таймер, – путается Ёнсок в одеяле и, выждав несколько секунд после затвора двери, неохотно встаёт с постели. Задранная рубашка пижамы сползает на правый бок, второй край так и остаётся зажатым под мышкой. Ну и талия у этой пигалицы. Сестра продолжает расти или старшему не зря кажется, что она в своей пятнашке застыла?

– Штаны подтяни. Ты питаешься вообще? – Джинхён тоже уже на ногах, надо спешить к себе, под контрастный душ.

– Хотелось вчера, но не получилось, – ворчит Вив и зевает, плетясь в направлении ванной.

– Ускорься там. За столом через десять минут.

– Ты вообще, человек?

– Я твой старший.

***

Ёнсок к завтраку не торопится. Она и в душ передумала. А зачем? Какой смысл выполнять рутинные действия, пытаться изменить отношения с братом к лучшему, если всё равно ничего не получается.

Когда Джинхён вернулся, по амбре в спальне было понятно, что он слегка датый. И когда он вырубился, было решено повторить план заботы. Виньен собиралась умыться, почистить как следует зубы, чтобы не тратить с утра на туалетные процедуры те драгоценные десять – пятнадцать минут, которые можно превратить в полезную инвестицию в будущий день: на рассвете самой нажать кофе-станцию, разложить для хёна приборы. И что Виньен удалось сделать в итоге? Она притиснулась к тёплому брату, приобняла, чтобы ему слаще спалось, прикорнула сама и проворонила рассвет. Как не признать правоту госпожи Ли, её четвёртый ребёнок, её единственная дочь, это бесполезная неудачница.

По-спортивному одетый хён свайпит, стоя у приоткрытых в спальню дверей:

– Ты почему не готова?

– Мне никуда не нужно.

– Позвони своей омме.

– Как раз собиралась.

Надо же, Джинхён и хвостик успел завязать… старший отклеивается от своей мобилки. Смотрит на сестру с тем видом сочувствия, будто раскладывает на простейшие уравнения её сложнейшую душу, глядит, будто на опустевшую, растерявшую весь внутренний огонь оболочку:

– Пошли, кофе попьём.

Ёнсок отрывает зад от края постели и как есть в пижаме следует за братом в гостиную. На столе расставлены чашки, от их содержимого идёт пар, между тарелок – миска с кимпабом, омлет, дополнительный рис и тарелка позорной попытки со вкусом несостоятельности.

Джинхён подкидывает белую горошину и шустро ловит её на проворный язык, утягивая в широко раскрытый рот. Наскоро сделав два внушительных глотка, отставляет стакан:

– Откуда выпечка, сама готовила?

– А что за таблетка?

– А что это у тебя на носу, Ёнсок-а?

Виньен спешит утереть фланелевым манжетом чего-то с носа:

– А что там?

– Э-э… экз-… ну же, продолжи. Эк-зис-танс! – старший подцепляет на кончик пальца кофейную пенку и надевает этот помпон на нос младшей, – ты хорошо позавтракай, а я поехал. Буду поздно.

– Почему? – утирается Вив.

Брат прихватывает с тарелки одну из подсохших осечек, надкусывает на ходу и с аппетитом глотает:

– Работа, дорогая сестрёнка. Сегодня принимаю неподъёмными порциями в «Cakeshop». А ты – позвони своей омме.

Лучше бы не напоминал. Если Виньен перезвонит матери, то карточные за́мки, которые она с таким трудом возводила, распылятся по воздуху, словно центелла у них с хёном дома. Однако Ёнсок всё равно пролистывает ленту оповещений, коронует которую зловещая «33».

Даже цифра и та похожа на отрезанные почки.

Но когда лидирующее положение достаётся алеющей единице, Виньен на автомате тычет в неё:

Старший: «Мега-мозг, так ты пересдала или нет?»

Что тут скажешь, придуман же грустный смайлик.

Старший: «Нам обоим пиздец»

Хён сама очевидность. И что ответить, когда даже «палец вверх» в подтверждение и тот неуместен? Ёнсок выбирает сразу две довольно живенькие миниатюры, она жмёт и на гроб, и на свечку. Полный мрак и никакого спасения, абьюз и возвращение в резиденцию хоть волоком, хоть за шкирку, вот что ждёт Виньен прямо сегодня, если она каким-то непостижимым образом встретит мать.

Отхлебнув остывший кофе и раскопав в горке риса ямку, Вив хоронит в ней надежду на сближение с братом. Похоже, как в детстве у них больше не будет, нет больше лучших друзей, есть члены враждующих семей. Она решительно двигает под собой стул. И шествует к себе, до письменного стола. Выдвигает верхние ящики и вынимает стопку тетрадей и тонкий учебник. Сколько не юзай брошюру, а именно её содержание в мозговые извилины не попадает. Не учебник, а заклинание на непереводимом. Чтобы призвать мигрень и обеспечить себя больной головой на целый день, хватает всего одного абзаца разбегающихся перед глазами символов.

Вив раздвигает занавески, они в этой спальне прозрачные, не такие глухие, как в детской, что в резиденции матери. Даже этим, казалось бы, непрактичным отличием, новая спальня выгодно отличается от прошлой, что Виньен ненавидит. Но вот вид из окон – другое дело. В резиденции каждое дерево напоминало о счастливом времени с хёном, с хёном даже падать с надломившегося сука, и то было в радость. Не то, что в детской сидеть. А за окнами шестьдесят девятого этажа башни виднеются крыши точно таких же безликих башен, громоотводы на них, как каблуки лабутенов, что давят Сеульских выскочек. И над всеми несчастными ветер гонит оплывшие серые тучи. Тоскливые громадины надвигаются как неизбежность, напоминая неделями не заживающие, расплывшиеся гематомы.

Справочник, взятый в библиотеке на первом семестре ещё в прошлом учебном году, возвращается в ящик. До последнего шанса есть пара дней, дни можно сложить в часы или часы в минуты, при любом уравнении сумма не впечатляющая. Можно попробовать перечитать, сесть заучить… но только не этот, не этот проклятый предмет, он ужасен, непонятен и придуман, чтобы Ёнсок Виньен Ли провозгласили самым большим посмешищем на учебном потоке. «Прогнозирование и моделирование катастроф». Кому пришло в голову преподавать подобное математикам?

«33» округляется до «50». Больше не почки, теперь это покатая селезёнка.

Без пяти минут не студентка падает в койку, лицом в подушку, подтягивает к голове одеяло и накрывается полностью. Подтыкает края под бока, под коленки, вкручивается пальцами ног в постель, ну чтобы ни щёлочки. Вот так бы и оставаться. Если позор семьи чего-то не видит, значит, всего постороннего не существует. Теперь нет ничего расстраивающего и напоминающего об ужасном, есть только Вив. И никто за неё своими погаными щупальцами не ухватится. Только она сама потрогает себя где захочет, ей везде легко дотянуться, она и до пяток сможет, если колени поджать. Она так и делает, сведя реальность пусть и к душному, но всё же убежищу.

Без чужеродного, преследующего внимания, воспринимать себя гораздо, гораздо легче. После побега от всех Ёнсок доступны самые приятные ощущения.

Приподняв ягодицы, она ныряет ладонью под слабую резинку пижамных брюк, ощупывает гладкость тех мест, по которым недавно скользил внушительный, медленный, устрашающего размера, лазерный эпилятор. Щипался по коже, везде там внизу, стыдно было, капец. Управляла пластиковым, с округлым наконечником, агрегатом симпатичная девушка-косметолог в накрахмаленном халате. У неё были маленькие ухоженные руки.

Виньен остаётся сухой, поэтому меняет в своих мыслях картинку.

Поглаживая себя, она пролистывает в уме отрывки из фильмов, нарезки из порно… подходящего для продолжения того, что она начала. Но результата как не было, так и нет.

Так… в стрессовом состоянии важно расслабиться и отпустить свои мысли, и вот этого-то как раз Вив старается избежать, отпускать мысли опасно. Папка избранного Ёнсок совершенно точно не оставляет шансов для кого-то постарше. Но и с мальчиками не однозначно. Виньен давно поняла, что в таком деле, как самоудовлетворение, многое, если не всё, зависит от чувств – чем меньше они искажаются, тем ярче ощущения, персональный мир становится осязаем. Вот только в этом мире нет места малознакомым людям. А если уж совсем честно, то в фантазиях никто свободное место так и не занял. И как же, в конце концов, понять кто ей нравится?

Пробежав мысленно по работающим кинкам и выбрав объятия, Ёнсок задирает до горла рубашку пижамы и прижимается грудью к нагретой собою же простыне, представляет тёплую кожу. Чью? Пусть будет, например Джинхён, у него она гладкая, а значит, подходящая. Вив трётся о постель, о приятную плотность шелковистого касания.

А что она недавно говорила своему старшему?

Хотелось бы, чтобы спасли чьи-то руки. Крупные ладони? С узловатыми и в то же время аристократичными пальцами? Руки, на которые Виньен взирала бы снизу вверх. Влаги хватает, чтобы распределить кончиками пальцев по клитору, он подрагивает, словно школьница, которой пришлось в переполненной тачке на своём старшем сидеть.

Вив утыкается в наволочку, мелко и прерывисто дышит, отчётливо различая ноты арабики. Почему так нестерпимо волнительно тянет сливками? Это же потому что лицо шоркает о подушку. Ёнсок не умывалась после того, как брат насадил ей на кончик носа кофейную пенку. Надо было взять другую подушку, на которой спал брат. Или, наоборот, не надо было, и Виньен всё сделала правильно, легла на свою? Когда хён защищал сестру от разъярённой оммы, то загораживал Вив собой или накрывал её всем своим вытянутым и тренированным телом. Сладкие пряности всегда раскрываются на коже Джинхёна с чуть перцовым оттенком.

Ухватившись за безобидные воспоминания из детства, освобождаясь от тревог, успокаиваясь от воображения собственной казни, покачиваясь в безопасной безмятежности крепких объятий кровати и одеяла, Виньен заново изучает те зоны, которые после посещения кабинета с тем огромным агрегатом, стали, как она сейчас подмечает, уязвимо восприимчивыми.

Она протискивается ладонью вдоль нежных участков, теребит тонкую кожу пульсирующего бугорка, оглаживает себя, раздвигает, собирает телесную смазку и продолжает, выбрав простые мелко-кружащие действия. А как бывает по-настоящему? Вив проникает в себя. Она знает, как это бывает, видела, но сама ещё не пробовала. А надо ли? Наверняка очень больно кого-то пускать в первый раз. А если там только пальцы? А вдруг на них украшения? Интересно, их перед такими делами снимают? А если пальцы с безопасными кольцами, как у Джинхёна? Он точно может легко проникнуть туда, где так волнительно, горячо и опасно тесно, но скользко и это способно расшириться. Пальцы Джинхёна… От усилия затормозить зажимаются ляжки.

Фантазию как отменить? Длинные фаланги перед глазами, чёрный лак на ногтях. Крепкая пятерня в трусах, напирает и тесно толчётся, хотя там между ног ничего. Ну, может, какая-нибудь складка от простыни выпирает и где надо (или не надо) елозит и трёт. Это невозможно остановить. И старший смотрит внимательно, этот его взгляд… Ну, нет же, только не Пхан… опять. Виньен стонет так громко, что если бы за стеной находился Джинхён, он бы услышал.

Дёрганная пульсация смешивается между ног с вязкой влагой, ляжки сколько не зажимай, а самое главное уже успело произойти, до сих пор происходит, ощущение будто Вив обмочилась, но она этого не делала. Она всего-то третий раз в жизни представила своего старшего. И третий раз в жизни с ней произошёл похожий, заставляющий её содрогаться и истекать, казус. Она заслуживает каждую полученную от матери оплеуху. Виньен от рождения виновата.

***

С недавнего времени Пхан Джинхён новый избранный, он принц Ricchezza. В честь открытия Сеульского филиала в студию прибудет особая гостья, и Джинхён очень старается выполнять всё, что от него требуется. Выполнять непринуждённо, будто в душе́ он такой же лоснящийся, как после патчей и масок.

Бездельники с их «билетом в бэкстэйдж» ещё не проснулись, и поэтому раннее утро – наиболее благоприятное время для съёмок. Вялый стафф занимается представителем бренда. Фотограф кивает, давая фидбэки, он пока не задолбан необходимостью уложиться в отведённый лимит времени. Несвоевременные советы ещё терпимы. Но осветители, отвлечённые на сияние айдола, уже непростительно лажают. Как бы ни делал вид персонал, что такие, как Джинхён каждый день пользуются предоставляемыми услугами, всё равно взгляды шныряют туда и сюда, туда – особенно.

Пхан как-то спросил у знакомой, что она и её подруги пытаются в нём разглядеть, она призналась, что их интересует соответствие фоток и натурального тела. Девчонки спорят, прибегал ли Джинхён к косметической хирургии или он от рожденья такой. Биас группы так и не понял, зачем им это нужно. Что предписано договорами с «Sinrosong» Entertainment, то он и делает, особо не забивая голову и не сокрушаясь. Всего лишь работа и рабочие обязательства.

В индустрии, где индивидуальность придавлена тысячами контрактов, любое публичное существо обязано быть охуенно каким привлекательным. Но для ощущения себя полноценным человеком нужно совсем не то, что так влечёт многих. Для танца необходима свобода. Джинхён извлекает её из светлых воспоминаний о вдохновляющих людях. Часто в мыслях Ёнсок, брат с сестрой связаны детством и всем таким, близким, во многом открытым. Есть и другие люди, сильные и волевые, победившие обстоятельства, о них Пхан думает не реже.

Дом ricchezzА подарил Джинхёну ещё двоих, Габриэллу и Пола. Модельер бросал вызов. Он виртуозно просчитывал риски. Объединённый мир музыки и высокая мода под эгидой ricchezzА. Пол не проиграл даже тогда, когда был убит. А его сестра Габриэлла оказалась не менее сильной, не менее креативной, смелой и волевой, чем её брат. Она неплохо справилась с золотой сетью, в которую он её впутал.

Эта женщина, Паола-Габриэлла, заставшая время вхождения Северокорейских танков на юг, часто служит для Пхана ориентиром, его ярчайшей звездой. Она давно огрубела чертами, но невероятно участлива. И наперекор утвердившимся жёстким, да чего уж, жестоким правилам доминирования в пирамиде патриархата, в ней ощущается женская жертвенность во имя детей, которую не припомнит у собственной матери Пхан. А ещё в Габриэлле властность не берёт верх над искренностью, чего, к огромному сожалению, Пхану не пришлось наблюдать в аджумме, родной его тётке, в госпоже-директоре Ли.

В общем, Джинхёну очень нравится сестра погибшего Пола. И сегодня Пхан готов, улыбаясь, преодолевать новый день, благодаря и этой итальянской семье тоже.

Под нос суют кисточку с пудрой. Чтоб не расчихаться, словно ярмарочный дурачок, Джинхён щипает себя за бедро и прокручивает оттянутый кусок кожи. Сместить центр фокуса мозговых центров? Всегда с благодарностью преподавателям «Sinrosong» Entertainment. Что необходимо изобразить, лукавый снобизм? Конечно, Пхан улыбается и включает в щёлочках глаз огоньки. Чувственный снимок? Джинхён будет двигаться плавно. Рука в карман? Разумеется. Потанцевать динамично, но только для вида? Да – конечно, он двигает булками, и давайте все посмеёмся.

Нужно выгнуться? И прогнуться?

Прогнуться нехилой такой дугой…

Он делает это с грацией сытой тигрицы, когда по театральному распахнутые створки впускают марширующую на каблуках сантиметров в двенадцать давнюю, слишком давнюю, ещё с пелёнок знакомую. Не её ждал недавно приобретённый раб «Sinrosong» Entertainment. Эту бы лучше не видеть, забыть и не вспоминать. В аляпистом луке и с коркой консилера, призванного скрыть отметины солнца, она, как затмение.

Три хлопка, приглушённые лайкой перчаток, знаменуют высочайший приказ продолжать всем пахать. Но не мешаться.

Согнутый, будто в два раза уменьшенный ассистент, семенит и отпускает поклон за поклоном, держит ладони лодочкой:

– Госпожа-генеральный дирекор… директор, простите… гроспожа… простите…

– Выпей воды и подойди ещё раз.

Грёбаный филлайт дерёт сетчатку глаз пучком нестерпимого света.

– Дорогой племянник, я беспредельно рада, что ты пустил слёзы, встречая любимую тётушку, но давай договоримся, держи на цепи чрезмерное выражение нестабильного эмоционального фона. Ты ебёшься с Ёнсок?

Ассистент подаёт знак группе помощниц, и те катят вешалку.

– Гос-по-жа-гене-ральный-директор, модели необходимо переодеть брюки.

– Дорогой племянник, ты слышал? Давай, штаны поменяй.

Джинхён выискивает взглядом какую-нибудь салфетку. Из-за всех этих ламп, раскалённых, как в средневековом аду, пот стекает ручьями. Было столько людей, а теперь рядом самые наглые. Джинхёну же не показалось, одна из помощниц, не сдержавшись, хихикнула? Он ловит своё отражение в зеркале, ну и вид: щёки, лоб, подбородок и шея блестят, как от ботокса. Из-за спутавшихся, упавших на лицо кудрей, раб «Sinrosong» Entertainment чуть мешкает и в этот момент ассистентка склоняется, чтоб расстегнуть, блять, ширинку. Пхан хватает чужое запястье:

– Я сам, – пусть он потеет, как будто его по частям запекают на углях, но у Джинхёна всё под контролем. Он стягивает штаны, демонстрируя транки, надо заметить отменно сидящие на узких прокачанных ягодицах с аппетитными ямочками.

– Ты что вдруг поверил в себя?

Пхан метит ступнёй в неустойчивую трубу джинсов и норовит завалиться набок.

– Решил, я отправила юную и единственную мою дочь к тебе для того, чтобы ты спускал в неё, как в унитаз?

Устав сражаться с одеждой, так и не попав ногой в цель, айдол, и по совместительству биас, осуществляет попытку принять устойчивое положение, получается скорей по-собачьи.

– Если узнаю, что ты, гандона кусок, пользуешь дорогую мне девочку, я из тебя трахею достану и заставлю сожрать. Ты на карачках до стёртых в коленях костях скакать по стеклу, задерёшься. А шкуру твою я продам столько раз, сколько зубов насчитаю. Ты меня понял, дорогой родственник?

И Джинхён не смеет шипеть, когда у всех на виду остервенело оттягивает и крутит давно саднящий на бедре огромный чёрный синяк.

––

Экзистанс – жизнь в себе, ощущение себя, когда человек развивается под влиянием жизни и среды.

Cakeshop – самый классный ночной клуб Сеула во вселенной «ЦЗЗ»

Глава 4 – Канун Торжества Всех Святых

«Прогнозирование и моделирование катастроф», это же не ментальная арифметика, а сплошная теория, в которой нет никакой уверенности. К вечеру, после дневных метаний сокрушений хождения из угла в угол, Ёнсок оставляет попытки понять рассыпающиеся предложения, которые она и вызубрить-то пытается безуспешно. Угораздило же срезаться на том предмете, с которым ни у одного студента проблем не бывает. Зачем, ну вот зачем математику словоблудие? Имела бы Ёнсок склонность к гуманитарным наукам, поступила бы на искусствоведа.

«…Чрезвычайные ситуации представляют собой отклонение от нормальных событий…» – Когда они были нормальными? «…Им предшествуют определённые условия… аварии, катастрофы… могут повлечь или повлекли за собой человеческие жертвы, значительные материальные потери…», – ой, всё, убейте! Учебник перелетает с кульбитами через гостиную, ударяет в геометрические мотивы интерьерной живописи и приземляется, оседая потрёпанной кучей, образуя самостоятельную интерьерную инсталляцию.

– Вот и валяйся там кенотафом, потому что завтра этого тела, – Виньен поджимает колени, зарывшись в угол дивана, – никто не найдёт, – госпожа Ли штурмом ворвётся и распылит с первой же размашистой оплеухи. Даже нет никакого смысла забивать двери досками, омма их в щепки с пинка разнесёт каблуком de la Renta, ведь мама всегда выбирает отличную обувь. А тот секьюрити, который взял за привычку поганить Виньен начало дня… подленько так, как он и пробирается по утрам, вложит страшной женщине в руки оружие и непременно добавит: «пристрелите зверёныша, мадам». Но этот наймит просчитается, потому что госпожа Ли предпочитает пропитанный по́том и кровью ремень, он ведь с пряжкой.

Ёнсок потирает шею, обхватывает себя и похлопывает по плечам. Если не обняться и не похлопать вот так, то в более-менее нормальное состояние ещё нескоро придёшь, если это вообще возможно, учитывая, как часто выбивают Виньен из неё же самой.

Договор с матерью, обещания побыть для госпожи Ли её глазами, ушами, доносить на брата, это как прыгать на битом стекле, доказывая себе, что всё под контролем. Сейчас чувство такое, будто Виньен допрыгалась и теперь, куда ни наступи, а всего плохого не избежать. Нет выхода. Нет его. Крах в универе. Крах перемирия с матерью. Крах надежд на возобновление нормальных отношений с братом. На личном фронте крах. И крах перспектив по всем, абсолютно по всем фронтам. Тошно-то как, аж кишки скручивает, и вся эта масса подступает к горлу тошнотворным клубком.

О чём вчерашняя Виньен вообще думала? И, главное, чем?

Забравшаяся на спинку дивана, младшая представительница родовой ветви династии Ли покачивается, продолжая сжиматься. Все её действия, связанные с Джинхёном, все, до последнего влажного события, были продиктованы какой-то другой Ёнсок. Та Ёнсок откровенно подзабила на учёбу, посвятив себя плану сближения с недосягаемой звездой. Та Ёнсок пообещала матери шпионить за старшим и поэтому оказалась в этой квартире. Та Ёнсок орала по ночам всё громче и громче, чтобы привлечь внимание брата и заставить его о ней позаботиться. Та Ёнсок хотела как раньше: быть самым близким другом для Джинхёна, проводить с ним время в общем домике высоко-высоко, подальше от всех. Та Ёнсок надеялась никогда не пересекаться с матерью лицом к лицу. Та Ёнсок полагала, что сумеет сбежать из ненавистной детской, сменив кровать и крышу.

Виньен не ощущает буквального раздвоения, дело в чём-то другом. Странно, что она из прошлого была на всё то способна. Та Ёнсок как будто пожрала настоящую Виньен, пожевал и теперь сомневается: переварить или выплюнуть? Внутри происходит что-то такое, всеобъемлющее, оно втягивает в нечто неизвестное, будто ты шароёбилась в космосе, знала про чёрные дыры, а потом так бабах и тебя засосало в одну. И теперь эта Ёнсок из настоящего или в шкафу посидела бы, там хорошо, или… тело требует вырваться из духоты, видимо, перед смертью.

Но где тот момент, в каком точно времени во вчерашнего подростка Виньен подселилась прощелыга, которая вовсе не тон-сэн, бегающая как хвостик за старшим братом. Она девятихвостый лис-оборотень. И вот как теперь жить? Как смотреть в глаза хёну? Ай, что за странный вопрос, жить осталось до завтра. Если Джинхён узнает, какая его сестра на самом деле, а он узнает, можно не терзаться по поводу будущего. И о чём она только думала раньше? А если наглотаться колёс? Почему брату можно, а Виньен нет? Кстати, о таблетках… Так вот откуда у старшего этот его инопланетный режим! Вот что за таблеточкой он закидывается! Наверняка каждый день на стимуляторах.

А ещё Джинхён в фазе своей феерической активности и жизнелюбия собирается вроде как отметить эту самую страшную ночь в году. Ночь, когда из тех щелей, в которых они прятались, выползают все справедливо проклятые. И Пхан опять без Ёнсок. Без Ёнсок! Младшая достала, это понятно. Кого в этой жизни Ёнсок не достала? Сладость или гадость? Конечно, все выберут сладкое. Кто бы знал, что этот их пельмешек с вареньем, этот их Джинхён, вовсе не айдол, не новое божество. Ведь вся его обескураживающая бескорыстность, вся его готовность нестись помогать другим, вся его подавляющая любое сопротивление аура, вся его… улыбочка ещё такая милая, конечно, после колеса, почему бы не лыбиться. Губы ещё эти его, пухлые, откуда он вообще такой взялся? Глаза, если долго смотреть, то начнёшь распадаться, словно вселенская пыль в сверхквазарах… уфр… ррр… как же Виньен разозлена. Колёса… Вот откуда такой космический блеск! Виньен раскрыла тайну Пхана, секрет в волшебной пилюле. Самый опасный для всей «Sinrosong» Entertainment секрет. Конечно, Ёнсок Пхана не выдаст. Ха! Но теперь Джинхён в её руках. В её, а не в чьих-то чужих. А то в интернете Джинхён, на фасадах – Джинхён, в голове и то, один Джинхён. Весь этот Джинхён будет со всем этим городом в самом тусовочном месте. А Ёнсок, что делать, сидеть помирать?

Виньен решительно снимает трёхступенчатый пароль с мобильника. Браузер автоматом выдаёт новости, и половина из них о конкретном скандале, в котором замешан известный политик. Известный в Корее и слишком известный в семействе Ли. От омерзительного вида, как от ожога, Ёнсок дёргается и отбрасывает телефон. Заглатывает кислород. Вытягивает из воздуха носом и ртом концентрат обещанного успокаивающего эффекта центеллы. Надо быть наивным ребёнком, чтобы допустить до себя омерзительный инвазивный отросток.

Экран не гаснет будто в издёвку. Старый снимок, с застывшими на всё минувшее десятилетие ухмылкой презрения благородного человека. Он здесь, в этой, казалось далёкой от прошлого мира, башне. Застывшая брезгливость ко всем, абсолютно ко всем, замаскированная под снисходительную приветливость. Виньен ненавидит эту рожу на фото. Этот рот, трясущийся от сального напряжения. Напряг, потому что напрочь лишённый моральных установок законотворец вынужден удерживать приемлемую для общества эмоцию. Отвратительный рот, дрожащий, как жирный хаш.

Омма давно развелась, но её недоносок, четвёртый, перешедший дорогу благополучию матери, ребёнок, пожинает плоды её гнева. И хорошо бы, если бы только гнева пассивного. Неприятие Виньен матерью перманентно, и вряд ли когда-то что-то изменится. Потому что дочь послужила не величию и могуществу семьи, а послужила яблоком раздора с влиятельным человеком.

Трусливая Ёнсок, напуганная Ёнсок, запаниковавшая Ёнсок, униженная, изгаженная, вся изломанная, изодранная, как медвежонок, отданный, словно игрушка, ротвейлеру. Упрятанная в памяти маленькая Ёнсок, которой ни в коем случае нельзя сейчас показываться. Та Ёнсок жалкая. Она буквально готова лизать руку, что погладит её.

Как же хочется поскулить. И пойти в шкаф. Воздуха отчаянно не хватает. И в глаза будто стёкла насыпали. Пусть это пройдёт. Виньен досчитает до трёх… нет, до трёх мало. Она досчитает до десяти. Хотя вряд ли поможет. Она знает, пробовала много раз. Но если не подавить воспоминания, если не справиться с их призраками, то они ещё долго будут рвать утробным лаем гнетущую тишину. И сулить неприятности, жестокую расправу. Намекать изощрённо. Делать своё дело или не торопясь, или впопыхах, суетливо. Всё это было, не сосчитать сколько раз. Если избавляться от прошлого, то только с помощью лучшего, что было в нём.

Один.

Джинхён забирает у Виньен ветку шиповника и нечаянно колется сам. Капает на переносицу тёплую каплю, и приложив пораненный палец, запечатывает между бровями Ёнсок кровавую клятву, брат обещает быть рядом всегда.

Два.

Джинхён угагатывается над аджуммой. Та растягивается прям под террасой, что выходит из его детской. Грохнулась с люксовых ходуль, ржачно, пиздец.

Три.

Пхан научил материться.

Четыре.

Джинхён очень грустный, и Виньен его обнимает, заодно замусоливая гладкие желваки своими соплями. Приходится продолжать, придумывая, как незаметно стереть.

Пять. Джинхён гладит по голове. Вспомнить бы, когда в последний раз это было. Когда он прибегал в спальню, он гладил? Будем считать, что да.

Нащупав телефон в щели между диванными подушками, Виньен перезагружает мобильник.

***

В черепной коробке раздражение зло бьётся с досадой, в клочья. Пхан выгорает изнутри и машет рукой улыбаясь. Если Алекс позирует вправо, значит, Джинхёну надо повернуться налево, где выкрики и где вспышки. Посчитать до трёх, чтобы каждый успел сохранить в цифре мгновения, когда айдол вынужден щуриться не от того, что он искренне отдаётся вниманию к его персоне, а от того, что его слепят собственные гнев и горечь.

С утра в импровизированной студии филиала ricchezzА госпожа Ли превзошла себя в брани. Разумеется, про Джинхёна в постели Ёнсок аджумме донёс «будильник» с подвешенной кобурой. Его бы уволить, но айдол всего лишь танцовщица по-сути. Танцовщица, о которой знают чуть больше, чем о других, но она всё равно точно такая же работяга, как и «будильник». И всё же… С какого перепуга в спальню к младшей сестре навострился захаживать потный шкаф. Без стука, да ещё причину нашёл, не придраться. Спустить с пожарного выхода? Так только хуже. Эмоционально фонить, значит заявить во всеуслышание о том, с чем Джинхён, как порядочный человек, обязан обязательно справиться.

Рассматривал ли Пхан Ëнсок вот так, как прямой бранью выражалась аджумма? Да. И данный вопрос является тем единичным серьёзнейшим случаем, в котором Джинхён согласен с расфуфыренным попугаем. Что бы там иногда не лезло в голову Пхана, а человек – не животное, у человека есть не только инстинкты, у человека есть воля, а значит, он в любом случае, даже в самом запущенном, способен к самоконтролю.

У Пхан Джинхёна есть дела поважнее растления собственной сестры. Он не причинит ей вред, он ведь не идиот и прекрасно понимает, что тогда произошло с первым отчимом. Никто никогда не говорит о том времени, но память кнопкой Delete, к сожалению, или к счастью, не оборудована. К Пхану, разумеется, никто с медицинским докладом, в котором были бы изложены преступные подробности, не приходил. Но, как один из бывших членов семьи, Джинхён и сам видел слишком, слишком много, и он помнит всё. И не собирается забывать.

Пока окликают Инсон Айс, приветливую вокалистку группы, надо обернуться в другую сторону и принять карандаш, подмахнуть то ли книжку, то ли обложку. Склониться направо, развернуть ладонь фронтальной стороной, чтоб мимишнее.

Насилие во имя ничтожного доминирования или удовлетворение ради того, чтобы насытить дракона, обитающего внутри человека, – и то и другое означает одно и то же – слабость. А Джинхён не может себе позволить ни одной слабости, пока не выплатит долг.

Ах да, вернуть карандаш.

А долг он не выплатит, наверное, никогда. Поэтому надо стараться не усугублять и так плачевное состояние родительских дел. И с тем человеком из прошлого семьи, Джинхёну, как и многим другим, приходится взаимодействовать, к сожалению. Но дело не в сожалениях, а в борьбе с желанием удушить хуя галстуком или разбить самую толстенную бутыль об его идеально прокрашенную башку. И чтоб намертво.

Ой, конечно, он сделает корейское сердечко и приобнимет фанатку. Или то был фанат?

Много с кем из старых обезумевших выродков ему приходится работать несколько ближе, чем допускают инстинкты самосохранения. Но все договоры составлены юристами стороны Ли, защищаться теперь бесполезно, остаётся уповать на собственные навыки выживания в условиях, когда тебя, так или иначе, используют. В последнее время Пхан выбирает политику, которая пока ещё не давала сбой, он не доводит отношения до крайностей. На Пхане родители, и кроме их единственного сына у них нет никого, кому бы они были столь же дороги, как Джинхёну. Рисковать благополучием отца и матери он не станет никогда больше. В этом мире хоть в кашу разбейся, а всё равно всегда и везде победит кто хитрее, безжалостнее и беспринципнее. Победит тот, кто сильнее.

Затылком не треснуться, пока садишься в машину.

Поэтому всё, что по плечу старшему в отношениях с младшей, это не портить ей жизнь собственными руками.

Джинхён давно знал, что Виньен рвалась пожить с ним, и Пхан, разумеется, не счёл это странным. Наоборот, воспринял как данность. А с кем ещë этой девчонке жить? Не с вами же всеми, дорогая родня. И самостоятельно младшая себя из кошмаров прошлого не вытянет, слишком много вы оставили ей душевных травм, господа.

Пхану рассказывали, как настойчиво Вив добивалась разрешения на переезд. И старший очень старался не хотеть, чтобы у неё получилось оказаться со своим старшим под одной крышей. И одновременно Джинхён представлял, как им вдвоём хорошо будет поговорить или поваляться перед каким-нибудь мультом. Потому что жить одному в скрипящей на ветру каланче, это самое тоскливое, что может быть. Одни только вечера чего стоят, у Пхана чуть клаустрофобия не разыгралась в давящих строгостью стенах. Если ты замурован в глыбе один, то ведь кукушку снесёт.

На заднем сидении Tesla едут Александр Ван Чон, лидер группы с итальянскими и корейскими корнями и его подруга Инсон, с которой Джинхён и Виньен учились в школе. Хоть и все в разных классах, но дружили тесно, троицу объединяла Ёнсок. Об Александре с Инсон Айс ходят слухи, но им как-то до лампочки. Поклонники как ненавидят пары у айдолов, так и обожают, когда те друг с другом. Повезло ребятам. В ночной «Кондитерской» может быть даже смогут оттянуться, будто вовсе не на сверхурочной работе. И все вокруг будто бы только рады за парочку. Танцор группы – тоже. Он нащупывает в кармане клыки, надо будет не забыть их надеть и загрызть уже какого-нибудь цыплёнка.

Опустив стекло до упора, Джинхён дышит смогом. Канам, анклав Сеула, внешне тот же Бангкок, с путаницей проводов и хаосом в архитектуре. В этом центре только Ёнсок смотрит наверх и находит там солнце, когда её хён в долине контрастов глядит гораздо ниже и видит фантасмагорию чудовищных излишеств. К брюху раздутого от денежных вливаний кита прилипают мальки, они питаются крошками, что летят из пасти прожорливого монстра. В Канаме, как и везде, есть те, кто выше закона, и те, кто уповает на милость. В богатейших кварталах тебя если ограбят, то непременно до нитки.

Район зажигает огни, мелкие лавочки притворяются веселее, чем есть, их нарочито расцвеченные витрины отбрасывают лужи отсветов на гранит тротуаров. Возле мусорных баков Джинхён замечает сидящего на обочине человека. Тот покачивается, обхватив голову. Жалкое зрелище. Милостыню не просит. Интересно, почему. Может быть, потому что в отчаянии нужны ни еда, ни вода. Когда ничего не осталось и отнята надежда, ты уповаешь… на что? На жалость? Удачу? Чьё-то сочувствие получать стыдно, но всё же, когда перекормленное деньгами чудовище бьёт по твоему миру хвостом или поднимает десятибальный шторм своей растревоженной тушей, то спасением послужит даже кусок пенопласта с помойки.

– Останови, – просит Джинхён водителя. Как обычно, игнор. – Вот за теми баками на разметку заезжай, – Пхан помогает выкрутить руль в соответствующем направлении. Блокировку дверей снимает также самостоятельно, дотянулся и забыл про возможность дать голосом столь незначительный приказ.

– Джинни, – беспокоиться лидер команды, Алекс, – ты куда? Нам нельзя выходить.

– Никого нет, отолью и вернусь.

– Я с тобой, – поднимает дверцу Ван Чон.

– Я тоже с вами тогда, – Инсон двигается по сидушке, выныривая следом за своим флагманом.

– Всем именно здесь, под магистралью приспичило? – подаёт в раскрытые двери голос водитель.

– Да, друг, – бросает ему вежливое Александр Ван Чон. – Самые важные дела мы с ребятами всегда делаем вместе.

Глава 5 – Эл шлёпает на бал

Последние слитые в сеть фотки с Джинхёном провоцируют беспрерывные свайпы.

Изящная, статная, без преувеличения породистая фигура брата мелькает в предложках и в лентах подписок. Хёну идёт алый кожаный плащ, Пхан в нём настолько же амбассадор легендарного дома ricchezzА, насколько аристократ. Джинхён рождён красоваться в шмотках с последних коллекций. Интересно, этот яркий плащ ему прислали исключительно для рекламы бренда ricchezzА или его лично подарила та женщина, Габриэлла? И чего Пхан в ней нашёл. Она то известно что. А он-то?

Водрузив на столешницу зонтообразную рюмку-шале, Ёнсок выуживает из фрейзера стальные кубики для охлаждения, заиндевелые, как душа Джинхёна. Ссыпает на донышко несколько. Коктейль обязан отвечать требованиям обречённости и отречённости, быть крепким и выпиваться в одиночестве. Где-то в мини-баре оставались соджу и водка. Обследовав этикетку зелёной бутылки, Виньен морщит переносицу и фыркает, 13%, это не серьёзно. А вот Blavod, чистейший жидкий алмаз-карбонадо. Водка, похоже, настал твой звёздный час. Нужно погуглить, с чем замешать.

На последних фотках причёска у Пхана такая… свободные завитки падают на высокий лоб, рисуются вдоль скул, забавляются артистичной шеей… вроде небрежно, но всё это притворство выпендрёжника. Тем более любимец толп на стимуляторах. Ёнсок распознаёт неестественный блеск стеклянных зрачков.

Джинхён размахивает приветливо пятернёй, на каждом пальце, изученном минувшими ночами, по брендовой ювелирке. Весь такой расфуфыренный. Его группа в полном составе, весело им. Вечно подле Джинхёна толпы. Те, кто рядом – так и льнут. Каждый, кто мимо проходит, так и норовит коснуться, а то и погладить, словно брат и в самом деле идол и причастность к этому телу сулит исполнение потаённых желаний. Все возле брата, все, кроме его собственной тон-сэн.

Виньен отвинчивает крышечку с матово-угольной поллитровки и плещет на инистые кубики. От соприкосновения с леденящей поверхностью карбонадная жидкость, охлаждаясь, становится тугой и вязкой. Ёнсок закидывается вчистую, всё же паршивый из неё кулинар, не хватает терпения, чтобы долго с рецептом возиться. Решительно выдохнув, она радикально меняет курс – категорично отметает дальнейшее набухивание и с гордо поднятой головой удаляется из гостиной, чтобы отправиться в спальню (там гардеробная, а среди вещей вещества, то, что доктор прописал).

Прошмыгнув сквозь ряд в дымной палитре, неудавшаяся наследница империи Ли, останавливается у той части арсенала, где люкс в оттенках экрю. Запускает ладонь в карман кашемирового с вплетением шёлковой нити блейзера аж из позапрошлой коллекции De La Vion, и вытаскивает радужную заначку от одного очень полезного специалиста по проблематике скверного настроения. В мешке горсть подмигивающих доз, и вот наконец-то оно настало, время снятия пробы. «Приём исключительно орально», гласит наклеенная шпаргалка. Юмор у дока тот ещё, ебанутый. Ну и славно, Ёнcок же послушная девочка, она сделает всё, как предписано. На что не пойдёшь ради здорового отдыха?

Так что там на сайте? – в предвкушении призывных анонсов значительно улучшается настроение.

«Кондитерская Сеула открывает жаркую печь». «Потерянные души, пропеките свою оболочку».

Сплясать на могилах грядущего в самую подходящую ночь в году? Отлично. То, что доктор прописал.

«Заблудшим душам вход в узнаваемом образе», ну разумеется – всегда есть подвох.

Пройти в «Кондитерскую» в ночь Хэллоуина без костюма, это как пролезть в элитарный клуб без постоянного членства. Хоть со вторым тоже не всё гладко, а вернее совсем никак, но уговорить фейсконтроль пустить Ёнсок в клуб вполне возможно. Она найдёт способ попасть на самый крутой танцпол Сеула, ведь в случае крайней необходимости Виньен способна и матери зубы заговорить. Вот только, вступая в конфронтацию с госпожой Ли Виньен заранее знает куда давить, чтобы попасть на больную мозоль. А где этот триггер у незнакомых людей-роботов? Тем более без особенного прикида на необычном маскараде ловить-то уж точно нечего.

Быть без костюма сегодня в «Кондитерской», это же как на карнавал в трениках припереться. Даже если уболтать фейсконтроль и всё-таки прошмыгнуть внутрь, то предстать обычным человеком перед сиятельной публикой, это ж самый настоящий удар по самолюбию – никто не захочет с тобой знакомиться, и никто с тобой скучным и неинтересным не станет фотографироваться. Но никакой прокат театральных нарядов сегодня не выручит, поздняк метаться, разобрали даже хвосты русалок.

Руки сами тянутся к горлышку бутылки. Она давно откупорена, так не выдыхаться же несравненной Blavod. Ёнсок делает пару глотков и ещё два раза по два, контрольных. Пакетик с веселящим содержимым манит покататься на радуге. И чтобы уж точно спалить нерешительность, как мосты, одинокая авантюристка подбрасывает синенькую и подхватывает на выставленный лопаткой язык.

Синяя, кислая, как лимонное драже, взрываясь во рту от щеки до щеки, распадается и рикошетом колотит по нёбу. Рот наполняется обжигающе-приторной слюной. Виньен цапает со стола бутыль и ходит туда-сюда, обдумывая план дальнейших действий.

Карабкается на диванную спинку.

Почёсывает одной голой ступнёй о другую ступню, обтирает повлажневшие ладони о бахрому дырок в джинсах.

Разношенные штаны мешком висят на незадачливой студентке математического. Она оттопыривает на животе вполне чистую футболку. Хоть вытянутая, но белая, вполне подходящая. Ну вот и ответ. Мозги, прописанный «леденец», всяко разно в порядок приводит. Чёрных тетрадей, хоть отбавляй, скоро они всё равно не потребуются. Осталось поразмыслить, чем красить блонд.

Намереваясь на посошок хорошо приложиться к бутылке, Виньен свайпит фотки и эдиты. Брат машет ручкой, садится в тачку, единственную на весь юг. Если бы не Джинхён с группой, мать вряд ли пустила бы Ёнсок на порог этой машины, даже машины. Но благодаря знаменитой троице, Виньен удаётся не только делить дорогу с братом, но даже однажды получилось уговорить водителя на некоторую вольность. Тот вряд ли понял, как так вышло, что младшей Ли, тогда ещё первокурснице, понадобилось забрать конспекты в худшем районе города, однако с тех пор шофёр стал более подозрительным и менее сговорчивым.

Новостное окошко в кислотной рамке навязчиво лезет и лезет. Похоже, мобильник вирус схватил. Или таблетка успевает подействовать таким вот напряжным глюком? Виньен наводит резкость в глазах и тычет в клавиатуру экрана. Какие-то хаккеры объявили войнушку правительству? На невыносимом для зрения фоне знакомые лица и одна всё та жа полжизни преследующая рожа. Все они связаны с криминалом, но это понятно. Амфетамин, недоказанная уголовка… Не совсем чётко видно разбегающийся текст, читается трудно, но вроде как участились случаи пропажи подростков, найдены. Отличная новость! …неопознанными. Проверенный способ лечения гаджета, перезагрузить, да и всё.

Так что там в чатах, где Джинхён? Автограф сессия у него – сплошное позёрство. То причёску поправит, то голову опустит, то повертит высокородным подбородком туда-сюда, то вишнёвой булочкой притворится. Весь в чёрном в облипку, поджарый, идеальный, любезный со всеми, опасный.

Виньен колупает ногтём этикетку бутылки, заглядывает одним глазом в горлышко, внутри непроглядно траурно, но плещется вполне призывно, хоть на голову лей. Надо пойти перекраситься и перевоплотиться в мальчика. Задача предстоит не особо трудная, но надо бы побыстрее закончить с делами и начать отрываться пока омма свежевыкрашенную башку не оторвала. Да и вообще, пока на старшего злишься, все зубы с досады сломаешь, а они ещё могут понадобиться. Не хочет никуда брать с собою Ёнсок, ну и не надо. Она вообще вместе с ним увязалась ездить в одной машине только из-за того, что госпожа директриса Ли придумала контракты с никому неизвестными брэндами и подвязала к рекламе самую подходящую кандидатуру, неудачную версию дочери, то есть Виньен. Но могло быть и хуже. Могла и замуж выдать, насильно. Но здесь важно не накликать. Виньен сглатывает горькую слюну. Так… Надо срочно найти себе парня.

***

Tesla движется чинно по своей полосе, будто в паспорте производителем не заявлен разгон до полутысячи километров в секунды.

– С такой скоростью можно ездить на чём-то бюджетном, прошлый Maybach был в самый раз, – ворчит Алекс. – Вашей семье некуда деньги девать, а, Джинни?

– Ты же знаешь ответ: безопасность вложений, реклама и статус, – пожимает плечами Пхан и оглаживает облегчённое от железок запястье. Начисто лишённые металла фаланги непривычно чувствительны. Кольца стоили… если сравнить в машинах, то на коллекционную Bugatti точно не хватит. А вот помочь кому-то, кто в отчаянии, вырваться из петли обстоятельств – вполне. Вынужденному рабу «Sinrosong» Entertainment захотелось купить свободу жить и дышать, двигаться куда душа пожелает, для чужака у мусорных баков. Тому должно хватить. Если можешь изменить чью-то безнадёжность, исправить неминуемое, сломать линейность скольжения вниз, предотвратить гибель, почему бы не попробовать вмешаться?

Пхан и не припомнит, когда последний раз действовал безрассудно. Когда-то они с Ёнсок спорили: что лучше, – сделать и жалеть или сожалеть о не сделанном. Пхан так и не нашёл ответ. Он оглаживает оголённые фаланги, на которых пять минут назад красовалась элегантная ювелирка Тatte и ощущает, как червоточина сомнения начинает подтачивать уверенность от содеянного. Сглупил? Конечно, сглупил. Поставил себя на место того человека и решил, что жалость будет уместна. В силу родительской недальновидности Джинхён сам, было, мечтал о том, о чём не расскажешь, мечтал, чтобы хоть кто-то его хоть раз пожалел и отмотал, блять, назад всё то, что случилось и ещё случится.

– По-моему, это жутко, обладать заложенной мощью и равняться в линеечку, демонстрируя подчинение. Зачем тогда бронь и мощь? – размышляет Инсон. – Скорость вашей новой машины похожа на притворство. Типа, я вас тут всех по дороге раскидаю, но так и быть поиграю по вашим правилам. Люто-волк прикидывается обычной рабочей лошадкой. Ну правда же, Алекс?

Ван Чон держит Инсон в строгости и, по мнению Джинхёна, на тренировках с нею излишне жесток, но мыслят старший и младшая вполне в унисон, особенно когда пишут песни. Послушать их записи, – заметно, как в разнохарактерный тон переливается одна на двоих идея. Партии Чона – выстрелы в сердце, строки Инсон Айс – тонкие нити судьбы. И наоборот, один страдает, другой выпускает обойму, как будто на двоих одна смерть и жизнь на двоих.

– В этом что-то есть, – поддерживает свою любимую Алекс. – Помните наш концерт в Эмиратах? Джинни, ты же тогда в первый раз с нами спел? Вот, эта машина – арабский скакун, сто́ит столько же, и содержание наверняка обходится в круглую сумму. Если лоснится, значит, у владельцев отлаженная система заботы, такого питомца престижно показывать. Заездишь, и нечего демонстрировать потенциальным инвесторам. И кто бы как ни берёг эту лошадку, показная забота не отменяет того факта, что этот конь – настоящий броневик, пусть и в изящном камуфляже.

– Создание сверхсветовых скоростей и рокового замеса, – начинает воображать экшен Айс.

– Сгодится на экстренный случай, – подтверждает Джинхён, сжимая кулаки и разминая суставы. – Но куда здесь ломиться? – достаёт два клыка из кармана плаща, надо приклеить, пока время есть.

– Ты хочешь сказать, – воображение Инсон так и хлещет, – если вдруг что, то ваш шофёр покажет высокий дрифт?

– Шофёр такой же мой, как и ваш.

– Не каждый способен на дрифт, – подаёт голос водитель.

У лидера набирающей популярность команды (вот уж кто несётся к вершинам на сверхсветовых) собственное мнение:

– При соответствующих условиях и правильно поставленной задаче, у любого может получиться невообразимо круто.

Пластиковый клык снова выскальзывает, Джинхён заколебался его ловить в складках плаща. Руки, что ли, дрожат? Вытянув перед собой ладони и сделав вид, будто разглядывает маникюр с белой розой на чёрном лаке, Пхан отмечает, что тремор есть. Побочки таблеток? Усталость? Со вчерашнего дня Пхан сам не свой. Тоскливый, как никогда, и притом нападает нездоровое веселье. Наверное, это из-за бывшего аджуммы. Мысли, будто совсем скоро случится нечто непоправимое, были вчера и сегодня они появлялись. Если он приедет, произойти может всё что угодно. Особенно нечто грязное и ладно, если придётся всего лишь принимать душ. Но, может, Джинхён зря нагнетает, накручивает себя? Может быть укачало, чудо автопрома и правда катится в пробках, как обычный драндулет.

Вчера отжатый после концерта, Пхан удачно освободился быстрее и по привычке сумел немного поспать в машине. Но, несмотря на то что и второй раз он быстро вырубился, охраняя притихшую Виньен, всё равно полноценный отдых остался жизненной необходимостью. Загнанных лошадей, как известно, пристреливают. Если не отоспаться, то от восходящей звезды останется отражение в смазанной луже, а Пхан реально растекается.

Минувшей ночью на позднем приёме животное из прошлого семьи появиться не соизволило. Оно перенесло деловую встречу в «Кондитерскую», и наверняка будет присутствовать на игре. Этот натуральный упырь обойдётся без маскарада? Зачем костюм, когда ты и так упырь? Восходящая звезда индустрии, в том числе и всемирной моды, Джинхён, будь у него выбор, ни за что на свете не оставался бы рядом с человеком, испортившим сестре не только детство, но и настоящее. И на будущее наверняка воспоминаний у Виньен хватит. Разумеется, айдол не получает угроз, но внимание больного на голову дегенерата к отпрыскам родственных семей не может не напрягать.

Последнее дело СМИ называют политическим скандалом лишь потому, что в инциденте задействован этот хуй ассамблеи. Но очевидно, что к интересам государства тот шум имеет точно такое же отношение, как шофёр резвой Tesla к культуре и моде.

За минувшие годы недочеловек, искалечивший представление о картине мира младшей сестре, мелькал как свидетель по двум делам. Одно о домашнем насилии, второе – исчезновение. В первом случае один из министров два дня убивал свою половину, он проявил упорство и рвение, добившись впечатляющих результатов. Но, к сожалению, или к счастью, непоказательных, так как процесс проводился закрыто. Вообще, животное подбирает себе окружение по своим убеждениям и интересам, и они точно не связаны с пропагандой идей гуманизма.

Вот бы бывшего отчима Ёнсок подрали демоны. Говорят, квисины прожорливы, а сегодня как раз подходящее время. И Джинхён бы стол им накрыл, он умеет. Вложил бы в каждую когтистую лапку по ножику с вилкой, зажёг бы спичку, поднёс к истекающему кровью рылу и подпалил бы ебло губошлёпа. Пхан устроил бы неплохое жаркое для Всех Святых этой ночи и спрятал бы (заебали отклеиваться!) хищные зубы подальше и пошёл бы, наконец, спать.

О, как бы он дрых, как убитый!

И на этот раз непременно осуществил бы все необходимые приготовления, нельзя рисковать выпавшим шансом. Он предупредил бы секьюрити и цыкнул на Виньен, вчера успешно сработало, пусть тихонечко спину греет. И спокойно, как все нормальные люди, Пхан залип бы до самого обеда. И сон Джинхёна был бы ровным и безмятежным, но главное долгим, каким давно не был.

Надо быстро всё сделать и поехать к Ёнсок. Сидит там наверняка одна, переживает, заучилась. Вчера совершенно точно сестра была расстроенной, а всё равно время нашла приготовить вкусняху. Джинхён же не идиот, понимает, что мелкая расстаралась для старшего. Но как бы Пхан ни любил сестру, какие бы тёплые чувства к ней ни испытывал, а рано или поздно придётся с нею разъезжаться. Тётка права. Как бы Пхан её ни презирал, но она абсолютно права в своей чрезмерной озабоченности. Девушке нужны нормальные человеческие отношения. Джинхён попробует помочь и сделает завтра кое-что для тон-сэн, и как бы душа ни болела, попрощается. Да, попрощается навсегда. И подобно двадцать пятому кадру перед глазами мелькает похожий на грядущую катастрофу вид: тускнеет небо, качается верхний ярус дороги. Вот ты здесь и вот ты в нигде, словно выпал на обочину жизни, и незачем подниматься.

Приходится ослабить ворот рубашки под горлом. Когда рука тянется за бутылкой с водой, кожа плаща сковывает движения. Прощаться не навсегда, навсегда невозможно, они всё же брат и сетра, но, надо быть до конца честным, сожительствовать – плодить нездоровые слухи. Случись что, и Ёнсок не выдержит хейта. А старший? Сам-то он выдержит одиночество в башне? Кто в этом городе, во всём этом мире, подаст Пхану милостыню?

Джинхён отвинчивает крышку и, пригубив, не успевает заметить, как на дорогу выпрыгивает тыква. Пхан дёргается вперёд, заливает кипенно-алебастровый салон и себя, пока Хэллоуинский Джек убегает. Шустрый интеллект Tesla даёт команду, и автомобиль самостоятельно набирает небыстрый ход.

Впереди орава фотографов и охрана, значит, приехали. Джинхён довершает начатое, допивает и рассматривает сквозь лобовик развесистое дерево. В подсохших ветвях застряли паутина и тряпки, а между мусором из лоскутов ползает нечто напоминающее повадками человека-паука?

Люди продаются дешевле чучел.

– Готовы? Высаживаемся, – подаёт команду Ван Чон.

Вспышки слепят, Джинхён улыбается, машет. Прежде чем протиснуться к входу, нужно посмотреть в стороны и дождаться действий лидера группы, идти за ним. Сколько же папарацци, нынче такая безумная ночь, кого в «Кондитерской» только не снимешь, самые сливки, самый отвязный контент.

Пхан, махнув прядью, закрывшей один глаз, замечает на дереве всё того же странного, но теперь как-то жутко сгруппировавшегося, дурика. Может и правда Джинхён крышей поехал, узрев двадцать пятый кадр на занавешенном чёлкой обзоре, но он точно различает в босом чудике, готовом сигануть вниз, знакомый силуэт. Вот только безумный взгляд на конопатом лице…

– Джинхёёоооон! – визжит балбески кусок и падает с дерева, придавив Пхана… господи, бляцкая алгоритмия, Виньен… Фоток будет – пиздец.

––

Карбонадо – чёрный алмаз угольного цвета

Тетрадь смерти – Чёрная тетрадь смерти из одноимённого анимэ. Пишешь имя и бог смерти (например, Рюк) ликвидирует этого человека.

Глава 6 – Поворот не туда

От навалившейся тяжести трудно дышать, но способность вмещать кислород всё-таки возвращается. А затем воздух из лёгких снова выталкивается и слегка ворошит пахнущие чем-то знакомым волосы Ёнсок. От неё тянет чем-то вроде пересохших детских рисунков и ветошью. Сколько Вив там сидела, в паутинах? И почему её волосы непривычного чёрного цвета? Когда под сверкания вспышек семейное бремя елозит на старшем, оно отчаянно цепляется за отвороты, обжимает шею. А когда Виньен отдирают, одинакового оттенка локоны, её и Джинхёна, цепляются друг за друга. И шиш младшую со старшего снимешь. Пхан это сделает сам, а потом по заднице надаёт.

С благодарностью к учителям «Sinrosong» Entertainment он вспоминает знаки, заученные на непредвиденный случай. Подаёт Чону один из таких, «хвост Кангула»: мизинец – вверх, безымянный – к ладони. Над армейской парой ботинок Джинхён трясёт запястьем в посыле: драгоценность, кошачья лапа, мелочь, пчела на лотосе, цыплёнок. Должен же Алекс догадаться, что на айдоле повис дорогой человек, что никакой опасности на самом деле нет, и ситуацию лучше не усугублять, нужно сделать вид, будто так и задумано, а разобраться – позже. Лидер обязан ориентироваться в любом неожиданно возникшем хаосе, это главный урок, усвоенный за годы, проведённые внутри гигантской корпорации.

Ван Чон объясняется с наименее суетливым и наиболее обеспокоенным субъектом в форме, и тот командует в рацию. Армейские ботинки отступают. Алекс подсаживается рядом на корточки, с другой стороны, то же делает Айс. Ребята позируют, образуя руками над затылком Ёнсок обширную дугу, изображающую верхнюю часть сердца.

Хеллоуин же, ужасная хуета случается, а мы вампиры-дебилы, давайте радоваться и фотографироваться. Ничего более идиотского Пхан и вообразить бы не смог.

Продолжая прижимать Виньен крепко, веснухи по-любому отпечатаются на бортах повлажневшей рубашки, Джинхён приподнимается, опираясь на один локоть. Пусть и неловко, но вдруг никто лицо сестры чётко снять не успел? А если успел, то, чем меньше на снимках открытой и несмазанной физиономии тон-сэн, тем файлы дороже. Будет чем спастись от аджуммы. Она засудит каждого, кто без её согласия засветит в сети представителя семейства Ли. Любой провокационный снимок – присвоит и продаст, когда сама посчитает нужным. И вот ещё что, Ёнсок… она тебя не успеет убить, это сделает Алекс в туалете Кондитерской, чтоб без свидетелей. Пхан задорно облизывает клык (заебись, не отклеился).

– Вив, ты там как? – пригибается к уху своей младшей Джинхён, не забыв всем вокруг улыбнуться. Кажется, прежде чем спрашивать, он не успел убрать конец языка и случайно лизнул под мочкой. Ну, что тут добавить?.. Терпи неудобства обслюнявленная бандитка, старший твой зад прикрывает.

Чтобы поправить одежду, перевести дух и придумать как выпроводить Виньен, все вместе протискиваются не в туалет, а в медпункт. Пхан ещё не видел коленей сестры, наверное, они в месиво. Да и сам Джинхён затылком хорошо приложился.

Санитарку выталкивают зачитать пресс-релиз вместе с представителями от стаффа, пообещав ещё с нею встретиться и снабдив её бланком с короткой речью. Кажется, Алекс написал «Смелый смех спасёт мир», а Джинхён, отодвигая на левое плечо голову недовольно фыркающей Ёнсок, чиркнул «Принести пользу человечеству». Контекста не было, но официальный девиз страны был первым, что пришло Пхану в голову.

Когда музыка и коридор из сопровождающих остаются бухтеть за глухими створками, Чон с Инсон находят шкафчик с медикаментами, там же рядом повешено зеркало, и они делают вид, будто попутно заняты собственными отражениями. Джинхён, позволив младшей осесть в кресло, прекрасно видит, что эти оба следят за ним с Вив. Ёнсок повреждёна преимущественно коленями, ладони почти не расцарапаны.

Поймав брошенный Чоном пакет, Пхан вовремя переключается на главную проблему, изучает лохмотья содранной кожи.

– Ну, я пошлёпала.

– Прикалываешься? Голова, как? – Ван Чон всего разок по тыкве треснул, и пендель наладил, видели только свои. Виньен ведёт, даже очень, но не от поучительных затрещин, это совершенно точно.

– Ты даже не заступился, – она смахивает руку брата с бедра и забирается на зачехлённую спинку кресла.

Джинхён рвёт пакет, выставляет на табурет бутылочки и стаскивает младшую вниз, потянув за лодыжки. Тон-сэн изворачивается, непонятно как из футболки не вылезла.

– А кто заступится за нас, когда твоя мать решит, что мы с тобой заодно? Сиди смирно. Обработаю и отправлю домой, – возмущается Пхан, встав на колени и поднеся к окровавленной дыре в штанине тампон с раствором.

– Не трогай меня! – барагозит Ёнсок, подаваясь всем телом как можно выше, наверняка чтобы удрать.

– И что мне сделать, чтобы ты разрешила спасти тебя от заражения?

– Скажи, для кого ты снял все свои кольца? – щурится-то как злюще.

– Какие ещё кольца? – недоумевает Пхан. Из-за выходки младшей он успел забыть о собственной горячности, произошедшей всего-то менее получаса назад. Но зачем Ёнсок сдались побрякушки хёна? – А… там длинная история. Расскажу тебе позже.

– Позже расскажешь? Когда? Когда будет поздно?

– Не понял… – Может у мелкой галлюцинации, в которых важная роль отведена украшениям или что-нибудь ещё в этом роде?

– Зато я всё поняла. Ну… я же Эл, – стучит она пальцем по венке виска, – я всё понимаю. Не трогай меня, – брыкается Вив.

– Пока не сделаем необходимое, я тебя не отпущу. Поняла меня? – Пхан встаёт с колен. Приходится погоняться за младшей, а что остаётся делать? Поясница опять некстати ныть начала.

– Ты, братец – Кира. Но я обыграю тебя даже после смерти, – младшая уворачивается, водя коленом в противоположные от направленного на него тампона стороны.

– Что ты приняла?

– А ты? – произносит тоном потише Ёнсок. – Утром.

– Сиди смирно, Эл.

Виньен заносчиво ухмыляется, приподняв острый подбородок и задрав нос:

– А скажи же, похожи, – чешет пыльную ступню о подлокотник.

Джинхён прижимает тампон к краю раны и, вбивая антисептик, ведёт в окружную:

– Ага. Причёска новая, а привычки старые, – тон-сэн ещё до того, как анимэ посмотрела, забиралась с ногами на диваны и кресла, только не на стулья, вставать на стулья и табуреты Вив ненавидела.

– Мне идёт?

– Тебе любой цвет пойдёт, – честно отвечает Пхан и смотрит в глаза сестры. Задерживается на расширенных зрачках в обрамлении радужки, цвета мокрого грецкого ореха. Просто пьяная или всё же глотала запрещёнку? – Скажи честно, что ты приняла? Кокаин?

– Пфф…

Пхан медленно привстаёт, зрительно проходясь по сдвинутым и напряжённо натянутым, как струна, ногам младшей. Старший заметно выше сестры, поэтому, когда та скрипит голыми ступнями по чехлу сидения, Джинхён, поднявшись, всё равно, оказывается лицом к лицу Виньен.

Продолжая давить ваткой на ссадину, чтоб впитался раствор, другой рукой Пхан придерживается за каркас спинки рядом с бедром сестры. Оценивает раскрасневшийся искусанный рот. Что так сильно раздосадовало Ёнсок? Результаты экзамена? Старший хорошо знает эти трепетные губы, их надо беречь, они крайне чувствительны. Когда Джинхён прикрывал их Виньен, чтобы она не шумела, если они прятались вместе от взрослых, то нижняя всегда подрагивала или в подушечку пальца, или ощутимо в ладонь. А сейчас и верхняя дёргается. Да чего девчонка разволновалась-то так? Даже если и приняла что-то, Пхан же её не сдаст, Вив не может не понимать этого. Джинхён только кое-что проверит.

Хорошенечко поднажав на сырую рану, старший враз получает нужный ему результат: рот приоткрывается резко и Ёнсок судорожно хватает воздух, как рыба в песке.

– Только бухала? – прежде, чем съехать вниз, Джинхён контрольно задерживается на глазах. Точно не героч, зрачки бы сузились.

– У тебя от меня секрет, и у меня от тебя, – шипит и брызжет слезой Ёнсок. Джинхён оставляет бедную коленку в покое.

– Наш шофёр тебя отвезёт.

– Ага, щас! Он меня никогда никуда не отвозит без доклада, сам знаешь кому. Захочу, сама со всем справлюсь. У меня членского не было, а я прошла, я же умная, я Эл. И я просто так не исчезну. Понятно? Я пришла за парнем и не уйду, пока не найду себе парня!

По тому, с каким вызовом возбуждённая младшая смотрит на брата, Пхан понимает – до Виньен не доходит, что она только что ляпнула. Или она это специально, чтобы его позлить? Две пары глаз, заметно афигевших у зеркала, и отвисшая челюсть Джинхёна (блять, по щекам себя побить, чтоб отморозиться?), видимо, дают понять Виньен, что она где-то прямо сейчас проебалась.

Бляяять… читается в глазах девчонки.

– Нихуя се приплыли, – откровенно угорает Ван Чон, – она же в вашу квартирку начнёт мужиков водить, Джинни. Ты собираешься как-то поспособствовать или примешь какие-то меры?

Инсон толкает любимого в бок, и Пхан говорит ей мысленное спасибо – хоть у кого-то здесь чувство такта осталось. Потому что сам Джинхён едва сдерживается, чтобы мелкую с кресла не сбросить. Пусть сама себя обрабатывает, дура.

Тампон, или валик, или как там ещё оно называется, пришлёпывается на коленку. И всё, старший умывает руки.

– Эй, друг, ты куда? – догоняет Ван Чон.

– У нас работа, вообще-то.

– Ты собираешься её одну оставить?

– Она не одна. Повсюду сильные, на любой её вкус, мужики, прикроют.

– Джинхён, ты серьёзно? – Ван Чон типа случайно встаёт у выхода. – Она же под кайфом.

– Только пьяна.

– Даже если и так. С её-то планами на эту ночь… И в какой роли? – Алекс бросает взгляд на Ёнсок, нахохлившуюся, как воробей на жерди. – Ничего хорошего не жди, ситуация окажется ещё хуже.

Джинхён покачивается с пяток на носок и прячет руки в карманы плаща:

– И что ты предлагаешь? – незаметно для всех сжимает кулаки Пхан.

– Давай с собой заберём.

– Нет.

– Ну, я пошла, – ныряет за Алекса Вив. Инсон ловит наследницу Ли за шкирку и держит, как нашкодившего котёнка.

– Может матери её позвонить? – предлагает младшая группы, пока Виньен выскальзывает из футболки, смущая молочным торсом и розовыми сосками.

– Будь уверена, она уже ленту скроллит и видит там клоунов, то есть нас, – Ван потирает широкую переносицу и зажимает её, сосредотачиваясь, – а её мордаху, скорее всего, заснять не успели. Зато теперь она вот такая… вся доступная, открытая. Но у Джинни всё ещё остаётся шанс не сильно разъярить госпожу директора. Джинхён всё сделал правильно, но больше он не при делах. Поделим ответственность за перформанс на нас троих. Да, Джинни?

– Да.

– Ничего себе какой ты отличный брат, – не унимается Алекс, – от мамки девушку защитил. Или себя ещё больше не подставил?

– Она важнее.

– Но пусть проваливает?

– Да.

– А из-за чего, собственно, ты бесишься, Джинни?

– Я усадил бы её в машину, но она сбежит. Привязал бы к батарее вон теми портьерами, но это её не остановит. Позвоню её матери, младшая меня не простит. Забрать с собой?.. Ты знаешь, кто там будет? Ты же знаешь, Алекс – наверняка там будет тот, то животное, – одними губами проговаривает Джинхён. – Получится хуже некуда. Поэтому, или девчонка найдёт себе… своего мужика, – Пхана ломает, аж кости трещат, но он держится за подкладку карманов, чтобы сохранять нечитаемое выражение на гримасе, – или в её жизнь вернётся тот… Вив и так орёт по ночам, – выговаривается едва слышно Джинхён, почти на ухо Вану. – Представляешь, Алекс? Даже сейчас, а ей почти двадцать, а она орёт по ночам. Знаешь выбор какой? Либо левый мужик в её постели (скорее всего кабинкой туалета обойдётся), либо принудительная терапия, потому что встречи с глазу на глаз с бывшим отчимом её психика не потянет.

– И поэтому, одарив свободой выбора твою младшую сестрёнку, мы выпустим девочку в кишащий монстрами зал?

– Да.

– Одарив свободой обдолбанного выбора.

– Какой есть.

– Можно я пойду уже, а? – подаёт голос Ёнсок, на манер лифчика завязывая вокруг себя футболку. Эта тряпка совсем ничего не прикрывает. Но похоже, Виньен хорошо знает, чего на самом деле хочет. Даже джинсы не переодела, так и побежала в домашних, вытянутых, съехавших с узких бёдер, трусы видно.

– Пусть проваливает, – ещё больше злится Джинхён. Где питьевая вода?

– Отпусти её, Айс, – просит Алекс, – все здесь взрослые и ответственные, у каждого есть причины и мнооого разных прощающих обязательств. И Вив тоже взрослая, пусть делает, что заблагорассудится. Почти двадцать ей… Это сколько, Пхан? По-Корейски девчушке девятнадцать, а так восемнадцать недавно стукнуло. Считай, только вчера семнадцать было… Вы с твоим хёном до скольких лет в прятки или догонялки играли? Последний раз всего-то лет пять назад? Ничего себе. Вчера считалочка, а сегодня… ступай Ёнсок-и, найди себе мустанга воооот с таким. Да, Джинни?

– Я сказал, пусть она валит.

– Иди, иди, Ёнсок-и, будь там послаще. Причёска вон новая. Все заметили, как ты похорошела. Старший брат тебе сам дверь откроет, выпустит в люди. Да, Джинни? Народ сегодня максимально коммуникабелен. Давай, Ёнсок-и, не заставляй себя ждать. Ты такая чудесная, маечку сняла. Можно сказать, наполовину готова, даже греть не придётся, можно вот такой вот и брать, и сразу кааак жахнуть. Давай, малыш, давай, прыгай зайчиком, неси в общий зал свою жопку. Хочешь, замути с потрошителем, хочешь – с мумиями, можно не выбирать. Сделай это с Джокером, с Чакки, заодно отсоси тёте Круэлле, да-да, малышка, столько извращенцев на свете. Это твой первый раз? Ты, случайно, не знаешь, Джинни? Это её первый раз?

– Да, блядь, заебали! – Пхан открывает дверь настежь. – Вали.

***

Виньен уговаривать не приходится. Да пошёл этот лицемер Джинхён! Ни капли настоящей заботы. Всё, в чём нуждалась младшая, это в том, чтобы старший сказал: – Ёнсок, иди сюда. Давай твою майку, просунь одну руку, другую. Поправил бы, разгладил на животе. Посадил бы в то неудобное кресло, накрыл бы своим красивым пурпурным плащом, пусть и подаренным чужой женщиной. И попросил бы дождаться. И Виньен никуда бы не ушла. Она сделала бы что угодно. Ждала бы сколько угодно. А теперь так обидно, что уже слишком поздно.

––

Кира – антагонист анимэ «Тетрадь смерти»

Глава 7 – Да начнётся Шабаш!

В разветвлённых кишках коридора Ёнсок стремится вперёд, на дикий шум. От энергии басов вибрируют стены, из-за всей этой дрожи хищно посверкивают катафоты, рассыпанные вдоль потолка и колючего пола. К тому же в узком пространстве от каждого шаркающего шага эхо стробит и от того кажется, что сзади кто-то идёт.

Искательница приключений то и дело оглядывается. Там за поворотом Джинхён даже не удосужился дверью хлопнуть. Поразительно каким холодным человеком стал брат. Побыл в роли доктора, ну и что? Ему всегда это нравилось. Залатать болячку на младшей, всего лишь привычка. Впопыхах, Вив развязывает футболку и надевает, как полагается по канону. За шкирку таскали… Предательства от Инсон Виньен точно не ожидала. Сегодня Вив некогда с Джинхёном в детские игры играть.

Только поверишь, что ты кому-то небезразлична, как про тебя забудут. Тебя отпиздят, тебя прогонят и пойдут своими делами заниматься. И мать точно такая же. Сколько раз Виньен верила, что омма ею дорожит. Ну да, как же. Войдёт в доверие, добьётся того, что ей нужно, а потом шаг влево, шаг вправо и вот тебе уже и спрятаться негде. Сколько Ёнсок себя помнит, столько ей приходится находить способ, куда затеряться и как сбежать.

Чтобы добраться до клуба, Виньен прошла трудный квест. Она красилась непонятно чем, позаимствованным у брата в ящике в грудах акрила, гуаши и мелков; прыскалась каким-то лаком и расчёсывалась до последнего булька в бутылке, чтобы на голове не высох колтун. Отвлекла секьюрити на этаже, иначе тот позвонил бы великой начальнице Ли, настукивая ей что-нибудь типа: «А ваша бекараска замаскирована под мультяшку и к тому же босиком, ещё бухая в зюзю. Эта неадекватка куда-то на ночь глядя собралась. Может, вызовем дурку?».

Виньен пригласила по внутренней связи помешанного на рвении работника. Сказала ему, что в дальней комнате крыса, а сама прошмыгнула из гостиной в фойе и вызвала лифт.

В тачке ноги отмёрзли, всё-таки на улице поздняя осень. Но зато по коре карабкаться проще босиком, сноровка сохранилась с давних времён, о которых старший забыл, иначе не удивился бы виду Ёнсок, когда та приноравливалась сигануть со скрипящего сука. Раньше они много времени проводили среди ветвей. Ну и ладно, было и прошло. Душат сейчас Виньен не слёзы, а выброс адреналина, типа «бей или беги», вот Ёнсок и бежит.

Привратник в виде фейсконтроля был пройден благодаря старшему, и на том спасибо.

О чём Виньен сто раз пожалела, так это о том, что отправилась на вечеринку без обуви. Надо было заранее о будущем побеспокоиться и разуваться в зале. Поймай новоявленный Эл стекло, и веселье закончится не начавшись. Пока спасало, что в комплексе башен нет ни пылинки. А когда шли в медпункт, то Джинхён подставлял свои ноги в ботинках, так и передвигались неловко – Ёнсок, будто пятясь, стоя на брате и пофиг, куда тот ведёт, а Пхан – не торопясь, чтобы тон-сэн с лакированных носков не соскальзывала. Попробуй в подобной позиции не ступать на двоих одним шагом, совершенно случайно получилось лучше, чем в детстве. Но старший так плотно стискивал, до сих пор кожа на пояснице горит. Злобный Пхан.

Виньен вынужденно мусолилась физиономией о шёлк на горячей груди. Рецепторы ещё хранят запах паприки с заварным кремом, тут без сюрпризов, парфюм раскрывается на Джинхёне узнаваемо, надо будет умыться. На затылке всё ещё ощущается прижимающая ладонь, и Вив скидывает мнимую руку с того места, где топорщатся пряди. Интересно, Пхан тоже заметил их мягкость? А ещё он что-нибудь заметил? То, как Виньен краснела и не знала куда себя в кресле девать. Вряд ли. Самодовольного старшего волновало только, как сделать больнее и выведать, чем закидывалась сестра. Ну и ладно, ещё одних издевательств Виньен не выдержала бы.

Щёки пышут жаром, это от водки, ступни подмерзают, потому что понизу гуляют подлые сквозняки. Раздобыть бы что-нибудь на ноги.

Световая полоска вдали коридора даёт понять, что там впереди приоткрытая дверь. Вполне кстати, в зале наверняка набито посуды немеренно. Виньен даже на бахилы согласна или на белые тапочки.

Забыв постучаться, она заваливается в приватку, здесь точно должно что-нибудь да найтись. Длинный стол, типа для игры в мафию, сукном похож на бильярдный. Под потолком что-то вроде балкона, где… ой, бля… Виньен сначала зависает, тормознуто присев на угол стола, а когда отвисает, то не с первой попытки попадает в смещённый проём (какого фига не запираются люди?) выхода.

Последние увиденные кадры чужой жизни она перематывает назад, безуспешно. Побыстрее надо бы в общий зал, чтобы точно стереть из сетчатки, как «Мулан» со спущенными штанами, имеет сзади Двуликий. Как он вообще с этим ящиком на башке что-то видит. И в какую из рож смотрел. Но раз лиц была видна сразу пара, значит, ящик сместился и тот тип скорее услышал, что в комнату кто-то вошёл, но кто вошёл, он не видел. А ту, кого он охаживал, он держал за искусственную копну, и повёрнута та была больше в профиль.

Мда… Ёнсок заглянула совершенно не вовремя. И наверняка нелепо и глупо распахнула глаза, и раззявила рот. Некстати совпало, что, когда она уставилась на Двуликого, тот прямо застыл, а потом в размашистом тыке затрясся, очевидно скоропалительно салютуя в «мультяшку». И Виньен бы с радостью, фу, с превеликой радостью забыла бы увиденное. Она приказывает себе переключить всё своё внимание и считает жёлтые катафоты под ногами и силится не вспоминать то, что само перед глазами встаёт и встаёт. Самое стрёмное, что одна из личин в самый, вот прям в тот самый судорожный момент, казалось, была устремлена прямо на так некстати ворвавшуюся Ёнсок.

Вив ускоряет шаг. Не коридор, а непроглядная тьма без конца и начала. Она когда-нибудь кончится?

И когда нет больше сил находиться в пугающем мраке, раскрываются створки в паноптикум, и музыкальные биты ударяют в извилины, кружится голова. Амбре парфюма ударяет в рецепторы, будто гнилостные охапки цветов, наваленные над копошащейся кучей. Зомборитм заражает. Ёнсок, как укушенная, бросается в крупномасштабную пандемию, где пары алкоголя оседают туманно на задымлённых вспышках лучей. В отрыв, так в отрыв. Зачем Виньен явилась в неистово разогретый «Cakeshop», с тем она и уйдёт.

Но сначала – в бар.

Членство предполагает ежегодные взносы, а взносы подразумевают те плюшки, которыми уважаемый член не должен греть голову. Смехотворная зарплата капнет на счёт только завтра (если мать не заблокирует карту). Но сейчас-то Ёнсок в стенах клуба известного на всей планете. Ёнсок прошла фейсконтроль, а это значит ей можно расслабиться и не думать, на какие шиши напиваться и чем доказывать возраст, позволяющий принимать всё, что это место предложит. Ёнсок взрослая и она внутри обиталища избранных, наконец-то о никчёмной Ли сполна позаботятся.

Крайне удачно с барной треноги развеивается привидение, красноречиво убеждая побыстрее занять его место. Протиснувшись между окровавленными медсёстрами (у одной под бриллиантовой нитью перерезано горло, у второй вдоль предплечья профессиональный и качественный селфхарм), Виньен машет бармену ладошками, типа «крылышками», указывает на витрину с разных форм бутылочками абсента и выставляет победный знак, жестом в два пальца.

Вжившаяся в образ Эла Ёнсок, забирается с ногами на мягкую и после чьего-то зада тёплую сидушку. Чем ты выше, тем удобнее решать сложные задачи. Когда ты на высоте, ты больше не лицом к лицу с проблемой, ты над ней. А сегодня Ёнсок предстоит разрешить серьёзную трудность, найти себе хоть кого-нибудь. У других такое легко получается. А она, как только оказывается один на один с кем-то чужим в закрытом пространстве, так начинает паниковать. Надо выпить. У других под градусом смелость срабатывает, и у Вив тоже когда-нибудь должно получиться.

Устроившись, будто готовится оттолкнуться и прыгнуть на шею бармена, Ёнсок наблюдает за отточенными, как линейное уравнение, действиями. Горлышко рюмки вкручивается в половинку лайма и опрокидывается в зернистую горку, обрастает ободком белых мелких кристаллов. Погружается донышком в чашу со льдом. Наполняется самым обманчивым биттером из всех придуманных за века. Отрепетированный жест поджигает «зелёную фею».

– Осторожно, милая, – произносит бармен. Разобрать, что он говорит можно, лишь прочитав по губам, – не обожгись, – и возвращается, чтобы потушить огонь, накладывает костер. – Окей? – двигает шот.

О-кей, кивает Виньен, опрокидывая первую четвертушку. Ад, чума и пожар, – пасть и глотка горят. Кислые края рюмки, сдобренные тропическим сахаром, не спасают от перетряхивания внутренностей и завязывания носоглотки узлом. Градусов сколько? Шестьдесят? Семьдесят? Всё, что случается с Ёнсок впервые, вечно травмирующее. Даже абсент новой марки, норовит из Вив вытрясти дух. Но она уже взрослая, она перетерпит. И она пару порций просила. Эл повторяет заказ, вскинув два пальца. Следить за отлаженными манипуляциями с долькой цитруса, сахара и наполнением косой струёй приходится как в тумане, через сопли и слёзы.

На крошку льда водружаются сразу несколько пылающих шотов. Вышел просчёт? Но так даже лучше. Вытянув из кармана мобильник, Виньен подзывает бармена: и кто тут ещё… какой-то тип с уродской коробкой вместо башки. Башни с личинами, выросшие из плеч, походу самая популярная маска закрытого клуба. Многоликость, бич высшего общества. Вив решает взять чела в кадр. Не селфи, нет. Видео красноречивей. «Коробка» льёт в рот Ёнсок зелёную жижу и даёт вылизать шот по краям. Лови, братец и знай, эта порция третья, но будет ещё и ещё. Сколько влезет.

***

Как только Виньен скрылась из вида, Джинхён чуть не запинал до смерти колёса кушетки. Он точно сделал бы это, сорвался бы и отбил себе ноги, воюя с оборудованием в медкабинете. Но на Пхана смотрели ребята. Поэтому он провернул манипуляцию с синяком на бедре (незаметно, через карман) и попил водички. Но в глазах всё равно потемнело от осознания произошедшего и понимания, что не получится продолжать жить и дышать, случись что с младшей Ли.

Джинхён сразу же пожалел, что выпустил в опасную неизвестность вчерашнего подростка. И Пхан попросил Чона с Инсон помочь разыскать девчонку. Группа рассредоточилась в ответвлениях коридора и теперь, выйдя на бельэтаж, Пхан одиноко сканирует под бегающими лазерами сплошной танцпол. Ритм вечера перехватывает известный ди-джей, выращенный «Sinrosong». Его дурманящий микс выстроен по обкатанному величайшим игроком мировой индустрии шоу и бизнеса, графику. Градус взлётов и полутона с фиксацией спадов, будут подбрасывать и качать до самого утра. В эпицентре, будто бы заражённой бешенством вакханалии, поиски человека тщетны.

Кляня себя, на чём свет стоит, Джинхён набирает номер сестры. И не сосчитать, какой раз готов колотить о железную сетку, так как младшая игнорит сигнал. Сколько ни пялься на скрытых в кислотных туманах могущественных монстров, а обычную, но очень нужную девчушку, не разглядишь. Нависающие под потолком голограммы, расширятся и обоснуются, будто свили гнездо над копошащимся залом. Чем фантасмагоричнее драйв, тем мощнее угар и пиар. Невозможно найти лисью бусинку, не повстречавшись с глазу на глаз с кумихо. Придётся спускаться и обходить барменов, тыча мобилкой с фоткой тон-сэн.

Но, вероятно, Пхан успевает проклясть себя дальше некуда, потому что Ёнсок, спасибо всем богам, сколько бы их там не было, объявляется в мессенджере. И вот же… вот же сбылся самый опасный прогноз! Именно что-то подобное Джинхён себе и напредставлял. Вот этого он и боялся! Это что за залупоголовый такое с младшей творит? Ребёнок не понимает, что он и где он. А вдруг делает вид, что ей весело, а на самом деле помощи просит? Джинхён готов воспарить над головами танцующей гидры, чтобы не тратить время на обход к лифту и лестницам.

И в какую сторону бежать?

Виньен на баре, это понятно. Но в «Кондитерской» стоек с коктейлями, как островов на Palm Jumeirah.

Джинхён кидает новость Ван Чону и Айс, если помогут, должно получиться. По крайней мере, понятно в какие локации надо вглядеться. И, кажется, старший попадает с первого раза, поймав в световом пятне от софита, забравшуюся на стойку до боли в сердце знакомую шкетку. Растрёпанная Ёнсок хоть с розовым блондом будет смотреться хулиганьём, но не начнёт же она на столе танцевать? Девушке вкус с малых лет прививался, ну не падёт же представительница династии Ли до уровня босоногой водевильщицы? И Пхан наверняка оставляет ромбовидные отпечатки на своём лбу, так крепко он приложился к железной сетке. Ёнсок не настроена повеселиться, она и есть дух веселья, на радость залупоголовому с видео, зомби и вервольфу.

Скинув фото ребятам, чтобы сориентировались, Джинхён сигает в сторону дальних парадных лестниц.

Ёнсок отжигает, приплясывая. Может, ещё пошлые куплеты споёт? И куда это всё заведёт её, а?

Путь вниз выливается в квест: протолкнуться, протиснуться, переждать, перепрыгнуть, ринуться, быть остановленным, чуть не подраться и, кланяясь, второпях извиняться, снова толкаться, но поаккуратнее. Публика, истекающая кровавыми рубинами и янтарным гноем на изодранных кружевах, извивающаяся в корсажах Haute Couture, владеет внушительной долей мировой массы денег и власти. Даже ручной крокодил дороже какого-то айдола.

Но всё, что ожидает у стойки, – это разочарование и бармен, готовый указать следующее направление. И оно ведёт к туалетам. А их… всё то же сравнение с островами на Пальме. Как же несправедливо, столько всевластия путается под ногами, а слабый и вечно для всех неуместный пакостник – неуловим.

Джинхён снова долбанулся бы лбом обо что-нибудь, теперь уже каменное, но тогда он навсегда перестанет быть биасом, поэтому приходится думать.

Сначала он оповещает ребят.

И прекратив сомневаться, с какой стороны начать вламываться в сортиры, пробирается к ближайшей уборной посредством относительно бережной локтевой сквозь череду загубленных невест. Сорочки, скатившиеся с плеч на узкие бёдра, на спинах кровавые полосы от кнутов, отзываются в Пхане аритмией и полной нехваткой чистого кислорода. А вдруг Виньен одумается, начнёт сопротивляться и у неё не получится освободиться? Сестра попадёт в кошмар из своего так и не исчезнувшего из памяти чудовищного куска детства. Джинхён вглядывается в пропадающие в тенях и неоновых отсветах лица, чтобы спросить их в глаза, что скрыты за белыми линзами, не видели ли они Ёнсок. Пхан даже кого-то чуть не схватил за грудки, но вовремя осознал, что в брызгах битов и сэмплированном звукоряде не будет услышан, а вот выглядеть будет, как сумасшедший.

Джинхён проверяет, не съехала ли с лица тканевая медмаска. Он поклялся Ван Чону не привлекать внимания. Лидер надел на каждого по такой маске, но кого они дурят, тут каждый второй их фанат. Фанаты айдолов узнают, даже когда на тех бафф до ресниц и козырьки опрокинуты до подбородков.

Отстранившись от обхвативших шею тонких, как сучки, рук, Джинхён мысленно благодарит своего друга Алекса за совет оставить сияющий, как семафор, плащ в пункте помощи. Снимки Джинхёна в этом плаще облетели весь мир. Не узнают в лицо, так распознают по элементу одежды. И инкогнито лопнет, словно терпенье аджуммы, когда она узнает, что с её хоть и нелюбимым сыном, что-то случилось из-за нелюбимого племянника.

Пхан продирается через кучи разложившейся знати. Что некоторые вытворяли с беззащитными слоями населения в прошлом, то могут делать сейчас. Типичное насилие, изощрённое, такое, что не докажешь и то, за которое платят по особому тарифу, и то, на которое решаются лишь самые опущенные наркоманы, а ещё поверившие в лазурную мечту юнцы. Надо ли перебирать известные случаи, когда самый последний произошёл недавно и не без участия бывшего мужа госпожи Ли? Пхан ещё не решил, что предпримет, когда с кем-то вот из таких обнаружит Ёнсок. Пока Джинхён делает то, что не может не делать – разыскивает сестру, которую (ну вот что на Пхана тогда накатило?) непредусмотрительно отпустил. Грудак ноет, будто плита бетонная давит.

А если Вив не пойдёт с хёном? Если изъявит желание остаться с тем мудаком? А если… А если её рот будет занят? Перед глазами темно и Джинхёна качает в сторону колонны. Он не успевает прийти в себя, как она отваливает и он чуть не опрокидывается на растяжку. Под любой личиной может оказаться глава налоговой службы страны, Ханджи. Или судьи, владельцы средств массовой информации, прокуроры, министры. В сестру может засунуть свой поганый отросток маленький, но вредоносный член комиссии цензоров, способный наложить вето на восемьдесят процентов отснятых «Sinrosong» Entertainment клипов, рекламных роликов и дорам.

И что же сделает Джинхён? Как помешает? Отправит высокий член Нацсобрания нахуй? Пробьёт череп сыну президента республики? Оставит парочку (а если их больше?) как есть? Посмотрит, чтобы Виньен было комфортно? Приободрит и поддержит? А когда с младшей вытечет высокородная сперма, то Джинхён салфетки подаст? Так что он сделает? Упадёт на чью-то ссанину и станет пластаться и умолять перестать ебать свою сестрёнку? А если ничто не поможет, то по завершении что? Отряхнёт девочку и трусишки поправит, ширинку ей застегнёт?

А может, предложит себя вместо Виньен?

Рубашка липкая, как паутина тысяч навязчивых пауков. Досада на себя и воображение, подтачивающее рассудок, мясорубкой сжимают и перемалывает сердце, выкручивают наружу. Ещё час назад казалось, что куда ещё хуже. Оказывается, «хуже» ощущается так, как Джинхён себе и представить не мог. Не сбавляя темпа, он толкает с пути токкэби, плюсом каких-то шутов и еле сдерживается, чтоб собой насквозь не прошить шеренгу несвежих солдат.

Оповещение от Ван Чона, как отсечение гильотиной: «Давай, двигай в випку».

Вот же галерея туалетных кабинок, прямо, справа и слева. Так просто взять и развернуться?

Снова оповещение лидера группы – «Срочно явиться!», следом личное – «Гости ждут одного из своих, но почти все на месте».

Да хоть бы этот, кого там все ждут, провалился сквозь землю. Пхан не может сейчас развернуться. Не может, и всё тут. Пхан не знает, что ему делать. Алекс прав, надо быть там, где группе предписано. Срыв подготовленной к этой ночи игры, в которой бессменно участвует группа айдолов, повлечёт разрушение тонко выстроенных связей «Sinrosong» Entertainment, разрыв контрактов и, следовательно, брешь в отлаженной десятилетиями системе. Слишком важные гости. Единственное конкретное, брошенное, словно гандон в чашку чая, неуважение, рискует стать обертоном, что спровоцирует скат лавины с хрупкой горы корпорации, а затем будет крах. Крах «Sinrosong» – конец семьи Виньен и голодная смерть семьи Джинхёна. От одного, известно кого, зависят все. Но, может, его и не будет. Упоминалась его деловая встреча, а не участие в тошнотворном игрище. Удача, если передознётся.

Пхан чуть не кричит, – «Виньен, эй, Ёнсок Виньен Ли!». Учитывая, что девчонка устроил при входе, не хватало ещё на камеры подтверждать её инициалы. И как теперь быть? Как, ну как вызвать из сети сортиров этот камень преткновения, младшую, не выкрикивая на всю «Кондитерскую» её настоящего имени?

Персональный квест Джинхёна давно начался, и Пхан оттягивает в защипе свой нарывающий болью синяк под брючиной. Теперь остаётся понять, как ускориться в прохождении Silent Hill и успеть сохраниться.

––

Silent Hill – игра в жанре Survival horror

Глава 8 – Пещера (18+)

Чтобы докричаться до бармена, живые и мёртвые то и дело переваливались через Виньен, обдавая рецепторы веерами самых стойких на планете духов. Не сказать, что от семи мелких шотов Она прям сильно уехала. Да, развезло. Но любого ведь развезёт от какофонии ароматов, мельтешения лазеров, шума и беспрестанно вибрирующего в руке мобильника.

Когда количество неотвеченных вызовов достигло круглой отметки, младшую обдало не поддающимся усмирению злорадством. Виньен не сомневалась, устроить ли шабаш, оно как-то само. Она спружинила на стойку, ну и погнала в подражание ведьмам go-go, корчившимся на разбросанных по залу подиумах. Подвешенная на карманную цепь Чёрная тетрадь смерти, трепалась и колотила по ляжке. Мобильник вибрировал, Ёнсок ликовала.

Когда она прыгнула так высоко, что до луны бы достала, то ударила плафон, который болтался на слишком гибком шнурке. Ухватиться не смогла, поэтому, только поэтому поскользнулась и чуть не клюкнулась под стеллажи, в контейнер со льдом. Хорошо Виньен здесь не знает никто и не доложит госпоже Ли. Если она найдёт дочь среди всех этих небезразличных людей, самолично закатает её в одну из банок с оливками.

Наверное, она бы ещё полежала, как тунец на прилавке, но несуществующими плавниками Ёнсок ощутила ползущие вверх по штанинам крючки. Когда она заметила коробочного, то лягнула его, чтоб тот не лез. Не рассчитав силы толчка, Ёнсок снова чуть не скатилась, потому что любой ведь не сможет стоять, когда тебя собственные руки не держат. Тогда же, не в меру длинные лапища (а точно люди вокруг?) сняли Ёнсок. Она было обрадовалась, что бармен забрал её в зелёный рай, но, когда Виньен отдавили ногу, она догадалась, что перетащили её в клиентскую зону. Потянула на себя грудак в чёрной рубашке, и ей показалось, что она падает в объятия Джинхёна. Виньен тогда простила брату всё и смогла наконец-то расслабиться. Когда Джинхён рядом, беспокоиться не о чем.

Вынырнула Ёнсок из секундного обморока, обнаружив себя плывущей в толпе, как чёлн в бушующих водах под воинственным небосклоном. Беспокойно трубили дудки, но Виньен быстро сообразила, что разрывающая барабанные перепонки акустика, не что иное, как сэмпл въедливого и одновременно громогласного звукоряда. Виньен несут? На руках, что ли? Если это брат, то лучшее решение, притвориться спящей, не хватало новых подзатыльников получить, второй раз Александр Ван Чон будет не так сдержан, как с час назад. А брат раз тогда не заступился, то и сейчас вряд ли что-то изменится. А что это Джинхён напялил на голову? Помешались сегодня все на этих ящиках? Пхан опасается, что кто-то здесь узнает его? Тогда понятно. Хён единственный, кому здесь есть смысл носить даже ведро, главное, чтобы с двумя дырками.

Это очень хорошо, что Ёнсок несёт брат. Пока «фея» горела и опаляла гортань, тот чел, которого она назвала Коробкой, казался забавным и добродушным. Но он быстро стал раздражать. Его волосатые руки лезли, куда Ёнсок не просила. Клешни, поглаживающие то плечо, то, фу, щёки Виньен, провоцировали дрожь неприятия. Несколько раз после видоса для брата, она едва не сиганула в гущу толпы. Поэтому-то и начала скакать, как оголтелая – ящик взял на себя роль задушить Ёнсок гиперопекой.

А ещё между гранями маски рисовались рожи, напоминающие того урода, который слил в Мулан. Прорези для глаз в физиономиях следили за Виньен и предугадывали каждый манёвр. Всё это не только не добавляло очков «коробке» (а Вив, насколько язык её слушался, ещё у стойки объяснила неизвестному про его шансы), всё это приближало приступ клаустрофобии, Ёнсок чуть не развопилась, чтобы тот проваливал нахрен. Виньен стала задыхаться, поэтому выговорить, всё, что следовало, у неё не получалось. Она пыталась укусить клешню, что то и дело лезла погладить лицо, но промахнулась.

В следующий раз сознание вернулось, когда незадачливый Эл обнаружил ряд увесистых дверей в длинной каменной комнате. Стоя на карачках перед пещерой открытой кабинкой, четвёртая наследница ощутила себя замусоленной тряпкой. В чём её руки? В каких-то слюнях? Во что и где она здесь вляпалась? Фу… Попытка сбросить с себя состояние погружения под кафель, не приносит желаемого эффекта. Пол размягчён, потолок рассыпается, дверь кабинки выскальзывает. Где Пхан? Где все? Виньен сосредотачивается на булькающей долбёжке басов и всё равно выпадает из реального времени.

В чувство приводит мутное амбре тошнотворного парфюма, который, как ил со дна, поднимает чувство тревоги. Это точно не духи брата. Виньен ползёт, неважно куда, лишь бы вперёд, но от тупого удара спиной, обмякает. Последствия подобной беспомощности известны, и Ёнсок больше всего на свете не желает удваивать воспоминания.

Выставленными ступнями и откинутыми руками удаётся застрять в проёме. Попытка протолкнуть Вив в кабинку, не заканчивается ничем достойным, она цепляется за трубу, подныривая предплечьем, держится хоть и ватно, но зато ритмично расшатывая выстроенную коммуникацию. Хуй-то там ночевал, представительница последней ветви Ли не сдастся. Ещё бы знать кому.

Сюрприз от «зелёной феи» подлый, как фокус мошенника. Мах крыла этой мухи растворяет сознание Виньен. Теперь она не на полу, а на чём-то повыше. Она находит себя нелепо сидящей на раковине без футболки. И без джинсов? А это точно она? Чтобы удостовериться, Виньен, на всякий случай, осматривает себя начиная с оттопыренных пальцев ноги.

Поднимая зрительный прицел, отмечает, что нога точно своя, потому что крепится к туловищу, на котором у Вив голова и она ею соображает. От головы, не теряя зрительного контакта с собой, она добирается до пальцев ноги со стороны крана, с них свисают стринги. Виньен обескуражена открытием. Она устремляется взглядом вперёд к знакомой личине, в прорезях которой видны буравящие и покрасневшие глаза.

Кто этот мужик? Сколько ему? Почему не показывается? Отдаться в первый раз какой-то «коробке»? Виньен вообще не хочет кому-то сейчас отдаваться, она бы оделась и домой пошла. Если бы спросили, где она сейчас хотела бы больше всего оказаться, она бы ответила: – в собственной душевой. Смыть с себя пот, какую-то слизь, чужие лапища, вонючий одеколон и проблеваться.

Увернуться от жилистой клешни получается смазанно, приходится перетерпеть сжимание скулы. Ноги и руки, как не свои. У Виньен в детстве была игрушка на ниточках, пока не подёргаешь за те нитки, клоун валяется несобранной кучей. Вот сейчас Ёнсок такая же, в какую сторону дёргают, в ту она и заваливается. Чтобы показать способность управлять своим телом и ситуацией, Виньен остаётся гневно вплюнуть всю свою сулящую проблемы свирепость в следящие за нею прорези:

– Ты кто? – слышит она свой жалкий шёпот. Знала ведь, что от абсента бывает и голос садится, но не думала, что так.

– Сидела тихо, вот и сиди, – гудит искажённый коробом голос. Звучит он не так, как тот, что пугал в детстве. Но чем-то похож, этот гул в вакууме тесного ящика, а тот проникал в щели тумбы, комода и шкафа, преломлялся от толстых, не пропускающих свет занавесок, тонул в матрасе, но всё равно пролезал под кровать. Тот человек из детства хотел очень многого, но боялся быть уличённым, это Виньен отлично знала. Но знать было мало, надо было понять, что бывший матери – трус. Хотя понимание того, что перед Вив трус, не помогло бы Ёнсок. Она по сей день не уверена, смогла ли изменить тогда что-то. Иногда кажется, что да, но чаще, что лишь отсрочила. Сейчас она уползла бы, как раньше, хотя бы это. Но она не знает как и куда. Настолько безвыходно не было с детства. Неужели опять?

– Пусти, – сама она толкаться не в состоянии.

– Ты меня дразнишь?

Дразнит? Это Виньен-то? Драз-нишь… Ёнсок уже слышала подобное, звучало оно также неуверенно, будто озираясь. От совпадения вдоль позвонков лупит градом озноб. Попытка удрать завершается крепким нажимом на бёдра, не пошевелишься.

Торопливый охват фиксирует шею. Тошнота подступает внезапно, и Ёнсок рвётся перекатиться до раковины, между ног прошивает болью.

Проглотив подступившую желчь, Виньен пытается оторвать себя с тумбы, в то время как под пахом орудует чужая волосатая ручища.

– Ты такая нежная и гладкая. Готовилась, да?

– Нет, не надо, – снова слышит Ёнсок свою ничтожную попытку остановить вторжение корявых отростков.

– Ты же не ребёнок, посмотри.

– Нет, – вяло сопротивляется Вив.

– Эй, – в чувство приводят похлопывания по челюсти.

Обнаружив собственные руки толкающими чужой грудак и глянув вниз, Ёнсок обескуражена. Она вроде против шевелящихся в ней тентаклей, но тело не слишком-то с ней и согласно, вся эта слизь похоже её собственная. Почему так? Она что, реагирует неправильно? Или правильно? Она ведь за этим пришла. И получает то, что сама хотела. Хотела этого?! Этого!? В блогах рассказывают, что у многих вот так. Многие через это проходят. Для первого раза достаточно отдаться на волю случая? Ну не видно лица, ну не знакомы, не это ведь главное, важно, что Виньен сама желает продолжить. А она желает? Её тошнит.

Она точно хочет, чтобы коробочный просунул в неё свой вялый или какой он там у него, хуй? Единственное, в чём Виньен точно уверена, так это в том, что совершенно не так представляла, как её берут в её первый раз. Обмякнув, но не успев завалиться набок, отшатывается спиной, случайно выпячиваясь тазом.

– Не зажимайся, – шлепки по бокам отзываются обратным эффектом, сильной болью в том самом месте. Что этот тип вообще делает? – Ты же не маленькая.

Существует же страх перед своими неизведанными желаниями? Этот страх перед неизвестным заставляет чувствовать себя глупо, идти на попятную вместо того, чтобы идти напролом. Виньен хотела веселья. Хотела в отрыв. Хотела быть взрослой и независимой. Без Джинхёна было очень и очень весело. Ёнсок привыкла всё делать без хёна. Брата никогда рядом нет. Особенно его нет, когда он нужен больше всего. Виньен привыкла справляться с любыми траблами сама.

– Не надо, – просит она в попытке сползти. Между ног полыхает.

– Подожди, я сейчас.

А почему никто не заходит? «Коробка» что, запер дверь? Откуда они вообще вошли с ним сюда? Колени, будто прикованные, Ёнсок считает кабинки. Похожий на заслонку камень имеет бородавку, которая сейчас трясётся, будто под напряжением. И на этой заслонке зеркальная часть. В отражении Виньен похожа на ощипанную курицу, тушку которой начиняют, прежде чем хорошенько прожарить. А если Джинхён войдёт и увидит её такой?

– Я не хочу.

– Сиди тихо, если не хочешь, чтобы тебя разорвали.

В жизни Ёнсок уже была и эта фраза. Тот человек тоже избегал крови. Десять лет назад Вив отказалась тихо сидеть, поэтому до такого, что происходит сейчас, не дошло. Она поверила в угрозу, которую повторял ей на ухо тот человек и избежала «последней стадии» лишь потому, что слишком сильно испугалась. Но всё равно умудрилась навлечь на себя настоящий кошмар, проигрывая в голове один и тот же не случившийся наяву, но случающийся во снах тот исход, который ей обещали сальные шепотки. Виньен заперла себя на собственной улице Вязов. Сопротивляясь угрозам, она стремилась слушаться того взрослого, убегая, иногда со всех ног, и уползая, так далеко, как получалось, но в основном оставалась беспомощной.

Размякнув сейчас, Виньен в хорошо знакомом кошмаре. Но ведь это с ней наяву происходит. Так почему она не собирает остатки воли, пока её снова не вырубило от булькающего в желудке абсента? Виньен никогда не тянуло быть жертвой. Так что изменилось? Обнаружив собственное подлое вожделение на происходящее наяву, она готова подчиниться? Она что, тот дурацкий клоун на верёвочках? Чья-то извращённая высшая воля обрекает её на бесконечные игры с ебанутыми на голову взрослыми?

– Сними это с башки, – шевелит пересохшим языком Ёнсок.

По скорости вынутых щупалец Виньен догадывается о неминуемости той самой стадии. Липко тыкаясь между ляжек, таран промазывает.

– Ты хочешь увидеть меня?

– Да.

– И как много раз ты хочешь увидеть меня?

Коробка пыхтит и готовится, Виньен чувствует его вожделенную мускусную вонь. Что же делать? Не может же это произойти так нелепо?

Ладони упираются в бортик тумбы, и Вив отпрыгивает, как ей кажется. Коробочный толкает в лоб кулаком, и от удара затылком в глазах взрываются мошки. В отражении Виньен размазана, а неведомое тело с будкой на плечах, устраивается между разведённых коленей и тычет залупой.

Нужно успеть много сделать, пока не вернулся полынный дух и не вырубил снова.

Хён всегда говорил, что сила некоторых животных в их способности принимать форму исходя из обстоятельств. Хорьки, например, – это жидкость. Пхан демонстрировал этот свой финт, когда аджумма ловила его и тащила, чтобы выпроводить из спальни Ёнсок. Племянник буквально вытекал из её хвата, поднимал руки и переставал упираться в пол.

Джинхён… проснуться бы сейчас и услышать «Ускорься». Если Виньен выберется, то уедет домой. И будет ждать брата. А когда он придёт, сделает всё, чтобы тот отдохнул. Вив была такой эгоисткой. О чём она только думала, когда ехала в это место? Тут у каждого власть в масштабах господа-бога, здесь Виньен никто не поможет, даже брат.

Снова почувствовав боль, Ёнсок обмякает, её собирают, но она начинает стекать подобно шкурке тонкокостного зверька. Будто становясь тяжелее в процессе, бултыхается на мокрый пол.

Как она низко скатилась… а рандомный мужик всё равно не оставляет попыток всунуть в неё вонючий хер – тычет в зубы, под нос, попадает в глаза. Сопротивляться получается плохо, воля Виньен, как осадок, сама Ёнсок не может взрыхлиться, остаётся сильнее растечься. И она пластается. А может быть, закричать? Ну да, рот открыть, как же…

Сбив по косой одну грань коробки, она оказывается лицом к страшной маске. Бабина на башке поворачивается наиболее зловещей личиной.

Клешни хватают Виньен и смыкаются на животе, выдавливая из нутра рвотные массы. Младшая династии Ли содрогается и заливает горечью носоглотку, и, Вив очень на это надеется, вроде бы заливает злоебучий елдак. И без того чувствуя себя так паршиво, как только бывало после воспитательной «терапии» родительницы, Ёнсок получает пинок тяжеленным ботинком под дых.

В ушах гудит. Кажется, кто-то зовёт на пересдачу Ментальной арифметики? Виньен бы отозвалась, но этот предмет она сдала на высший балл.

Словив ребром ещё один чувствительный тычок, Ёнсок отползает под раковину и наблюдает в зеркале комок уничтоженной гордости. Последние силы выбиты вместе с духом борьбы.

Если бы Джинхён по стечению обстоятельств проходил мимо или оказался бы рядом, Виньен бы собственным телом баррикадировала дверь, на которой сейчас стучит и трясётся ручка.

Ёнсок готова отсосать, лишь бы хён её такой жалкой никогда не увидел.

Глава 9 – Логово (18+)

Мешками для физраствора и капельниц в зале пользуется каждый третий любитель коктейлей. Измажься потёкшим из гибких трубочек и всё равно получится антуражно. «Капсула» не разбивается, когда выскальзывает из рук. Однако Джинхён постоянно наступает на стёкла и хрупает их подошвами в крошку.

Ближе к уборным, где людей не так много, полуобнажённый мальчик, тонкими очертаниями мордахи схожий с Ёнсок, растерянно сжимает потёкший пакет с «донорской кровью». Бликующая в цвете лазеров жидкость густо собрана на подбородке бледного ангела и заливает тонкое горло. Непонятно, как он умудрился, но пацан перепачкал и руки, и голые ноги и теперь стоит растерянный, глядя, как «кровь» натекает в сандалию. После того как растяпу окружают приятели и утаскивают в гущу шевелящейся массы монстров, он оставляет на том месте, где изляпался, багровую лужу. Тут же в неё попадают натуральные копыта и разносят всю эту грязь в гущу зала.

Виньен же прыгала по барной стойке, болталась среди беснующихся. Проделки младшей должны были резануть ту по живому, буквально.

Джинхён включает на мобилке фонарик и направляет контрастирующий с буйством лазеров чистый световой круг к напольным плитам. Между лоскутами бинтов и там, и тут посвёркивающим осколкам виднеются смазанные разводы во всех направлениях. По очертаниям они все чем-то похожи. Пхан пробует стереть носком подошвы одну полоску и вторую, к сожалению – ложный след, прожилки в каменных плитах. Рыская, как собака-ищейка вдоль коридорных ответвлений, пытаясь на ходу отличать узоры камня от грязи, за тупиком обнаруживает похожее на ржавую монету пятно и рядом второе. Частично размазанные они не заканчиваются.

Пхан забывает дышать, ладони потеют. Подобные хлебным крошкам Гензеля, пятна, это единственная возможность через какую-то минуту, а то и меньше, найти сестру. Может быть, Джинхён даже не опоздает и Ёнсок не успеет наделать тех глупостей, о которых пожалеет. Чуть не выронив сотовый, Пхан отталкивает от капель чьи-то ходули и через два шага находит размазанные кляксы. Разнесённые вширь и вкось, они всё равно указывают направление вглубь стороны уборных. И когда на пути встаёт заслон в виде двери, Джинхён не имеет ни единой причины, чтобы его не выбить.

Но он не поддаётся, сколько ни проклинай тикающие секунды и любопытных, при которых айдол не может себе позволить пробовать выбить заслон ногой или лупануть огнетушителем по дверной ручке. Дёргая её, толкая дверь и вытягивая на себя, Джинхён пробует последнюю отчаянную попытку, он закидывает сестре крючок из роднящего их и звучного алгоритма. На «ментальную арифметику» Виньен не может не отозваться, кому ещё она здесь и сейчас придёт в голову, кроме старшего. Нутро чует – тон-сэн в беде. И она не отзывается. Джинхён отлипает ухом от щели, он уверен, что Виньен там. Если нет, то как дальше жить, снова не успев прийти на помощь сестре?

***

Виньен словно во сне. Она не может бежать, руки и ноги не слушаются. В голове шум и каша, в зеркале – ничтожество, над ничтожеством – урод. Затаиться или решиться и дать отпор? Во рту пустыня, дыхание – кипяток, кровь колотит в висках. Непонятно только, это Виньен настолько страшно или таким образом в ней проявляется ярость? Или сердце норовит выпрыгнуть оттого, что брат всего-то в нескольких метрах. Там, совсем рядом от прозы жизни Ёнсок, в весёлом зазеркалье стоит точно Джинхён. Ну кому ещё звать никчёмную Ли так по-научному громко, колебля струну душевной привязанности.

Джинхён что, не только звонил, он следил за своей младшей? Он отыскал Виньен в этой забитой телами духовке и каким-то образом убеждён, что Ёнсок заперта именно тут? Старший что, чувствует младшую, что ли? А как иначе он бы узнал, что тон-сэн здесь, вот прям здесь? На десятом небе от счастья Ли готова подняться и ринуться к двери. Но ведь она не ребёнок. Она математик. Брат камеры посмотрел. Ёнсок единственная, кто не напялила звериную голову или не спряталась под париком, вуалями, масками… Джинхён всего-то камеры посмотрел… так и любой бы смог.

Вот только помощь и правда сейчас своевременна. Но Пхан не только спасение, он же свидетель позорища. Надеясь каким-нибудь подолом укрыться, Виньен скользит трясущимися руками вдоль бёдер, покрытых бугорками мурашек, и не находит никакой тряпки. Сопя, она втягивает натёкшую с носа жидкость, закашливается, чуть не захлёбываясь. Искоса бросает взгляд на Коробку. Красные и воспалённые лупы в прорезях, да и силуэт, отшатывающийся то в одну сторону, то в другую, выдают замешательство. Да неужели? Как же Ёнсок понимает сомнения, сама однажды выбрала сторону, лишь поддавшись инстинкту. Но то был инстинкт выживания, сильнейший из всех. А вот когда кто-то вынужден выбирать, удовольствие или побег, здесь другое, смотря что на кону. Ёнсок сейчас подзависает, потому что не может решиться вдарить козла по ногам, чтоб свалить или свалить и забить его вырванным из стены писсуаром.

С одной стороны, размозжение чьей-то башки писсуаром проще вообразить, чем браво вскочить, дотянувшись до ракушки фаянса. А с другой стороны, свалить тело не так уж и трудно. И тогда будет драка. И неизвестно, чем она кончится, потому что хоть «зелёную фею» Виньен и выблевала вместе с её коварнейшим волшебством (по крайней мере, Ёнсок на это надеется) и кулаки вполне сносно деревенеют, но… неизвестность, как сон на собственной улице Вязов, решения нет, только петля воображаемого и одновременно реального.

Неизвестный икс в непростом уравнении «как сейчас быть?» пугает сильнее, чем позорище перед братом. Нагороди Виньен в драке ещё больших проблем, в результате всё равно будет какой-то рандом, итог точно не рассчитать. Кто-нибудь обязательно вызовет полицию, мать узнает, пресса вмешается, и Джинхён под ненужное ему внимание попадёт, он ведь рядом стоял. И Виньен, и Джинхён наверняка не будут, как прежде, жить вместе, если вообще у них будет что-то, как прежде.

Неожиданно это «прежде» показывается во всей красе. Вроде был один день вполне счастливый, почти безмятежный. Он представляется раскрашенным в нежно-голубую палитру с барашками белоснежных облаков и ярко-жёлтыми сливами в глубокой тарелке. Давно ничего настолько яркого Виньен не видела. Чашку, размером с таз, младшая со своим старшим, как две обезьянки, тащат в шалаш на развесистом дереве. Слепой дождь колотит по серебристым листьям, и струи воды сверкают на солнце. Над садом, как мост для бабочек и единорогов, переливается радуга. И вот это прошлое и есть старший брат, без его присутствия рядом, не было бы того великолепного дня, не было бы что вспомнить. Хотелось бы когда-нибудь оказаться в подобном дне ещё раз. Почувствовать тёплый дождь, вдохнуть свежесть лета, прислониться плечом к плечу Джинхёна и кормить его сочной сливой и Виньен, аж трепещет, как желает, чтобы Пхан её накормил его из своих рук.

Ёнсок нехило приложили этим вечером головой, но даже если и так, ей есть за кого волноваться. Не в первый раз она будет принимать решение, опасаясь не просто подставить Пхана, а боясь уничтожить жизнь брата. И кто здесь за кого больше переживает?

Придя к выводу, что и так натворила изрядно (брат вроде не сильно злится, раз звонил, нашёл и пришёл), Виньен не чувствует больше, что имеет право продолжать творить дичь, тем более ввязывать хёна. Всё, что хочет Виньен в эту секунду, чтобы весь этот грёбаный трэш прекратился. Ёнсок готова заорать и позвать Джинхёна. Но, помня, как брат вбегал в её спальню, представляет его ворвавшимся в этот сортир, видит, как старший ебашит по коробке всем тем, чем пытается не заебашить Коробку сама Виньен. Может, всё это плоды фантазии, но с какой стороны ни взгляни, если мирно с коробчатым не разойтись, то Ёнсок с братом нескоро вернуться домой. И что делать?

Лица коробки не видно, но одна из личин озирается. Он садится на корточки, обдав своим мускусом и кислой блевотой (всё же попала!) разражённые рецепторы. Корявая лапа тянется к макушке, и Виньен вяло уворачивается, снова растекается и перекатывается.

Что у Ёнсок хорошо получается, то она и делает. Представляемый финт из сорванного писсуара и забивание им обидчика всё-таки за гранью фантастики. Пластаться как червяк, пока не раздавили, пожалуй, это всё, что на что способна младшая семейства Ли. Ну, может и ещё кое-что сработает:

– Если притронешься, – от подступившей желчи и горечи рычит Вив, – я твои пальцы сгрызу.

– Решила, что тебе помогут?

От шатания пока ещё не вырванной ручки, от беспорядочных стуков и как будто шлепков (там брат с разбегу, что ли, вхлопывается в поверхность?), Виньен чувствует, как по жилам и венам льётся тот сорт удовольствия, которое получаешь, когда говоришь «нет», умоляя не принимать «нет» всерьёз и так оно и выходит, ты получаешь то, к чему всей душой и каждой частицей стремилась. Пытаясь подтянуться на локтях и сесть под раковиной, Ёнсок ухмыляется:

– Ты не знаешь моего брата… Дверь скоро сломают. Ты, придурок, даже не представляешь какой он упёртый.

Сердце бешено бьётся, кровь шумит и единственное, что в настоящий момент начинает заботить Виньен, это не потерять сознание от предвкушения реванша. Она не совсем понимает, какой выиграла бой, но перестать сверкать широчайшей ухмылкой – не в силах. Надо держаться в сознании. Упав ниже плинтуса, упала от радости в обморок, это не то, что хотела бы говорить себе Виньен при воспоминании о вытворенном, считай собственными руками, пиздеце.

– Я запомнил тебя, – бросает досаду коробчатый.

– Да мне похуй.

Реально ведь, похуй. Виньен настолько плевать на то, что там этот запомнил, что Ёнсок, даже отползая в угол под раковиной, делает это лишь для того, чтобы не валяться на обозрении, когда победно ворвётся хён. Глядя на отражение размазанного слизня, она устаёт держать лыбу и начинает хихикать, но не замечает, как обрывистые смешки обретают размах лавины из неудержимого хохота. Вся морда мокрая, то ли от соплей, то ли от слёз. До чего же на полу холодно, скользко, липко и грязно.

– На хуй иди, – бросает вдогонку Виньен.

Отступающий «короб» лепит болезненный пендель и шагает к двери, что-то пообещав. Да кому он, блять, сдался, со своими угрозами.

– По-шёл-на-хуй-де-бил, – выдыхает Виньен словесный выстрел; дрожит и обхватывает себя; не в силах встать поджимает колени.

***

Воображение Джинхёна рисует происходящее за заслоном таким широким мазком, что перед глазами багровые брызги. А если младшая там не с одним? Если с ней двое или трое… Если её принуждают, избивают, мучают? Как девушка придёт в себя после такого? Пхан дёргает ручку до рези в суставах, другую бы вырвал, но этой, как назло, ядерный взрыв не страшнее чиха. Прошлое дело семьи замяли, и сейчас, случись что, всё замнётся. Этой ночью в «Кондитерской» монстры являют личины, но нет чудовищ страшней человека, который спрятан за маской. Кругом только маски, на камерах – маски, в записях тоже окажутся маски. Джинхён долбит со всех кулаков и орёт, что администрация действует исходя из регламента и, если… услышав щелчок, не успевает отойти от двери, чуть не падает в невесомость, перевалившись через порог.

Мимо проскальзывает фигура с будкой вместо башки. Тип и Пхан расходятся, как в слоумо, но за долю секунды. Можно поклясться, что за нелепым фасадом этот залупоголовый смеряет айдола злобным и мстительным взглядом. Мышцы во всём теле сжимаются в тугой жгут, кулаки наливаются словно свинцом. Пхан знает, что пожалеет о сделанном, если прямо сейчас вколотит помятого гуся в пол. Слишком близко слышны пересмешки…

– Не трогай его, – вроде бы доносится до Джинхёна, – пусть нахуй идёт.

Под раковиной шевелится живая, голая, блять… уползающая Ёнсок.

Коридор наполняет заливистый смех. Залупоголовый давно за пределом вытянутой руки, а чуждое веселье недопустимо рядом. Когда гости жуткой вечеринки заметят драку, вызовут охрану и будет скандал. Сквозь стиснутые зубы со свистом всасывается воздух. Пхан затворяет тяжеленную заслонку, и у него подкосились бы ноги, если бы по инерции он не схватился за фаянсовый выступ.

– Помоги мне встать, – слышит он из-под толщи водного столба, которым Джинхёна придавило.

– Я успел? – он не смеет смотреть на сестру, коря себя за то, что сдержался, сожалея, что не успел впечатать уёбище в кафель.

– Я бы, и сама справилась, – пытается дерзить Вив. Раз раздосадована, то это хороший знак. Сам же Джинхён чудом удерживается вертикально. Грохнулся бы на колени, но не может себе такого позволить.

– Что здесь было?

– Классика.

– В смысле? – Даже если тон-сэн при всём ужасе её вида, вполне в себе, но поддерживать шутовство её тона, это слишком неподъёмная ноша.

– Он хотел, я не хотела и заблевала его и себя.

– Это всё?

– А ты что ожидал здесь увидеть? – хорохорится младшая, глаза так победно горят, но губы трясутся и причёска, как хвост больной пони, и в целом сестра выглядит так, что побоев не спрятать, как ни прикрывайся. Или она вляпалась в ту же кровь, что привела сюда Пхана? В любом случае последние полчаса останутся в памяти Джинхёна и будут бередить сомнения вечно.

– Примерно вот это и ожидал.

– Ну тогда ты не должен быть разочарован. Хочу вон к тому унитазу, а ты волосы мне подержи.

– В зеркало посмотрись, – пусть младшую вырвет на ниспадающую в чашу толчка мочалку, видок её хуже не станет, – иди блюй, я поищу за какой дверью душ.

– Помоги, пожалуйста, подняться, здесь скользко?

Пхан с сомнением оглядывает ладони младшей и стягивает рубашку, она не переживёт если ей ещё хоть чуть-чуть сегодня достанется. Из-за пота ткань с трудом отлипает от кожи. Нужно отыскать не одну, а две душевые кабины. Старший протягивает помощь младшей, пусть хватается за предплечье. Ёнсок, как мешок с садовыми сливами, сама заваливается и тянет за собой брата. Свободно двигается, значит ничего не сломано. Пхан едва успевает опереться на держатель, подтягивает сестру вверх.

– Как твои порезы?

– Какие ещё порезы?

– На ноги свои посмотри.

Виньен вертит ступнями, будто видит себя впервые.

– Имей ввиду, у нас мало времени, – удивительно, что от Алекса ни одного сообщения за пятнадцать минут.

И пока младшая самозабвенно обнимает толчок, Джинхён, толкнув несколько срезов камнеподобных заслонок, обнаруживает душевую, всего одну, к сожалению. Зато с комплектами полотенец и тапочек.

За последней дверью оказывается мини-прачечная и сушильня. Не сказать, что Пхан жаждет предстать на игре с иголочки, но смердеть ему точно не комильфо. Он как раз расстёгивает ремень перед раскрытой настежь душевой, когда показывается младшая.

– Я всё, – выглядывает Ёнсок из-за дверной лопасти, прячась. Как будто её бледный зад в зеркалах не сверкает. Ещё неизвестно, кому тут больше неловко, Пхан стоит с раскрытой ширинкой. – А ты в элитных сортирах ориентируешься, как у себя дома, хён?

Джинхён готов эту мелкую бестию на руках через половину Сеула домой нести. Но Джинхёна всё равно раздражает низкий подкол. Сестра выместила на своём старшем досаду от произошедшего? Досаду на себя? Это несправедливо. Даже если у девушки стрессовый отходняк, заодно и похмельный, Пхан нихуя не слегка заебался, а ему ещё ночью работать:

– У меня нет своего дома, если ты забыла.

– Прости.

– Твоя одежда цела?

– Разумеется. А вот тебе не мешает почистить брюки. Ты коленями вляпался, вон смотри пятна, – указывает младшая.

Сообщение от Алекса не заставляет ждать: «Ты куда провалился?»

– Вали в душ, – рявкает Джинхён.

«Нашёл»

«Норм?»

«Вроде»

«Одного нет»

«Если так, то мы сваливаем»

«Нет»

«Почему?»

«Решено играть без их заводилы»

«Если нет одного, нет игры»

«Нет игры, если нет одного из нас, а им можно»

***

Никогда ранее Виньен не видела хëна настолько зловещим, как тогда, когда брат ворвался в сортир. Стройный, весь в чёрном, пружинистый силуэт, врезающийся в распахнутое пространство, шаг рассвирепевшей пантеры, острый, сверкающий и презрительный взгляд, волосы, завившиеся от влаги. Чего уж радость таить, Ёнсок аж забыла, где находится, перед глазами стены затрепетали.

– Двигайся, – Пхан подставляет половину себя под часть струй. Виньен бросает один косой взгляд и её обдаёт таким жаром, что приходится набирать в подставленные ладони душевую воду и пить, и пить. Она никогда не видела этого бугристого ирбиса полностью обнажённым. Ёнсок, как её только ноги держат, поджимается к стеночке.

– Почему… – только и может промямлить она.

– Что почему? – раздражается, намыливаясь Джинхён.

– Ты здесь.

– Через десять минут игра, от меня воняет, волосы потные, брюки в блевоте. На ускоренном максимуме у нас уйдёт как раз десять минут, придётся им всем меня подождать.

– У нас… ты сказал у нас десять минут? – Виньен жмётся к холодному кафелю, но не прекращает таращиться, разглядывая молочную кожу, родинки… Трицепс, косые мышцы такой идеальной рельефности, будто тренеры тело старшего планиметрами выверяли. По лоснящимся локонам брата стекают поблёскивающие струи, огибают точёный нос, высокие скулы, вода задерживается между приоткрытых в тяжёлом дыхании, пухлых, господи, губ.

Очередная порция душевой воды попадает не в то горло и Ёнсок закашливается, случайно взглянув пониже, на чудовищного вида синяк, тугие бёдра, высокие ноги. Опять к тугим бедрам, но больше на синяк. У Джинхёна ямочки на ягодицах? Пхан орудует по плоскому животу своими ручищами, скользит в подмышки. У него даже подмышки и те накачанные. Каждой порой Виньен ощущает разгорячённый пар, исходящий от этого тела. Да Пхан специально, что ли? Ёнсок еле-еле стоит, без очередного падения как будет из душевой выходить?

Джинхён прекращает смывать с крепкого грудака пену и разворачивается, тяжело дыша, – я тебя здесь не оставлю, – сверлит душу, уставившись глаза в глаза разрывающим остатки воли, нависающим взором хищника, – надо найти подходящую для тебя тачку или держать тебя при себе, пока не придумаю, что с тобой делать.

Виньен чувствует, как дрожит её нижняя губа. И пусть тут влажно, конденсат, всё такое, но кислорода буквально не хватает, сколько беспомощно воздуха не глотай.

– А ты можешь всем отказать и поехать со мной домой? Всего один раз, – слышит свой осевший голос Ёнсок.

– Хотелось бы, – смывает с паха волну пены брат.

– Поедем?

– Нет.

– Почему? Ты сказал у вас игра. Игра, это же не работа.

– Для нас – работа. И Айс уже в игровой. Мы её не оставим.

– Она не очень хорошо играет?

– Она самая младшая, к тому же девочка, – вздыхает хён и как-то долго и пронзительно выдыхает.

– В вашей игре важен возраст и пол?

– На счёт пола не уверен.

– Я пойду с тобой, – шепчет Вив, плотно смыкая глаза.

– Нет! Только не ты! – это же не пар, это ведь дыхание Джинхёна только что обожгло мочку уха…

– Я опять натворю что-нибудь, – беспомощно грозится Ёнсок и сглатывает слюну.

– Нет! – ну вот опять… это точно дыхание.

– Я буду с тобой, и шиш ты от меня сегодня избавишься. Понял? – злится она и, приоткрыв один глаз, не обнаруживает старшего рядом.

Глава 10 – Блюдо подано

Сидя на тумбе и болтая ногами в тапочках, Виньен одной рукой сжимает стакан, другой стучит по потрёпанной тетради и ждёт, когда брат закончит уже набивать сообщение. Кому он опять пишет?

– Не волнуйся, я сама занесу в мою Чёрную тетрадь смерти любого, кто встанет на нашем пути. Я заметила в зале несколько синигами, всемогущее божество прочтёт и всё за нас порешит.

– А тот, что съебал… Его не запишешь? Сдружились? – стоя у зеркала, Пхан поправляет воротничок и недобрым взглядом следит за младшей.

– Я его имени не спросила, – ляпает Вив и замечает, как у хёна в отражении брови сводятся вместе, – на самом деле я плохо помню, как всё было.

– Есть что-то, о чём ты можешь не знать? Как ты себя чувствуешь? – у Пхана желваки ходуном, он сейчас либо кулаком в зеркало зарядит, либо… да кто же знает, что у Джинхёна на уме.

– Ничего не было, хён.

– Закончила? – брат кривит пухлый рот, оголяя один белый клык, лижет острым кончиком языка и ждёт, когда тон-сэн отставит приконченный залпом стакан.

– Ага, – торопится ответить она, а то вдруг старший её не дождётся, хён, как обычно – за минуты в готовности.

Джинхён застёгивает ширинку, нахлёстывает ремень. Подвижные запястья почти полностью прикрывают тренированную талию, заставляя внимательнее присмотреться и решать – ладони настолько крупные или бёдра с талией вровень. Пожалуй, спортивные, но всё же округлые ягодицы играют роль, иначе без ремня брюки бы спадали. Наверное, впервые они на айдоле мятые, но кому интересны его штаны? Складки если только, или одна складка, самая широкая.

– Иди ко мне, – Пхан встаёт между разведёнными коленями, и до Вив доносится мятный запах чистых волос, они влажные и завиваются, спадая на белый лоб, задевая аристократичную шею.

– Твои клыки мне не нравятся, – мгновенно реагирует она, хотя, казалось бы, при чём тут клыки.

Джинхён тянет к сестре руку, запускает пальцы в ещё непросохшие волосы на затылке и удерживает, но несильно, только чтобы младшая не отстранилась. Второй рукой, прихватив за поясницу, подтягивает к себе. Хитро подмигнув, наклоняется и, обдав щекотным дыханием чувствительную мочку, впивается в распаренную шею Ёнсок.

– Ай, – возмущается она, забыв, что ведь можно толкаться, оттолкнуть было бы правильнее. «Ай» звучит с придыханием, словно для младшей Джинхён не жестокий нетопырь, нависший над жертвой, а непонятно сейчас кто.

– Сиди ровно, – приказывает Пхан, глядя глаза в глаза, и внимательно рассматривает щёки, проводит большим пальцем там, где ряд веснушек, будто проверяя что-то. Вив знает, что раскраснелась, как ханьфу для новобрачных. Чувствует, что лицо горит, а под пальцем Джинхёна – кожа будто вообще полыхает. Кажется, брат не решается что-то сказать, рот приоткрыт, и долгий вдох едва слышно ломается.

Виньен кажется, что Джинхёна клонит вперёд. Хён ближе и ближе, зрачки всё шире и больше не колкие, они внимательные. Она подаётся навстречу, чтобы успеть что-то сделать, потом подумает, что, но Пхан отстраняется.

– Надень вот это, – он снова кусок далёкого айсберга. Выуживает из кармана комок и, расправляя его на коленке сестры, разглаживает, демонстрирует больничную маску, – у меня такая же. Давай, иди сюда, – говорит так, а сам опять клонится вперёд. Опять внимательно смотрит, как будто что-то ищет в глазах своей тон-сэн, натягивает резинку на одно и второе ухо, кончики пальцев юркие, тёплые. Виньен ещё от влажных губ у себя на шее не отошла, а теперь голова кружится, будто «фея» вернулась. Если Джинхён опять повторит свой фокус с захватом затылка, Ёнсок растечётся.

Пхан щекотно вытягивает забившиеся под резинками волосы и осторожно убирает пряди волос за уши, проводит кончиками пальцев вдоль маски, губы Ёнсок через ткань чувствуют подрагивание и нажим. Джинхён делает шаг назад. – Ну и что ты расселась, давай вперёд, – рявкает он, надевая такой же медицинский мрачняк на свою недовольную физиономию. И предупреждает, что-то набивая в мобилке:

– Имей в виду, отвечай, когда тебя спросят, делай то, что попрошу я, только я. И не забывай, если хвост длинный, на него обязательно наступят, а если павлиний – непременно общиплют.

– Знаешь, что…, – Виньен спрыгивает с тумбы и поскальзывается на тапках, она рычать готова, но она сдерживается, – дорогой стар-ший-брат, – «в стар-ший-брат» Виньен изливает весь яд внезапно подступившего к горлу сарказма, – не мешай мне, когда я решу записать кого-то для бога смерти.

– Что с тобой? – отворив дверь, оборачивается Джинхён и смотрит, опять что-то выискивая в радужках младшую.

– В смысле? – Виньен внутренне в штопор заворачивает. Ну почему брат строит из себя Снежную Королеву?

– Вспыльчивость держи при себе, – хищно щурится Пхан, – игра называется «Аffectus», цель – эмоциональный срыв. Проигравший – остаётся. Ты вне игры, но кто-нибудь… кто-нибудь из нашей группы… может из-за тебя утратить контроль.

Это кто тут пылит? Торопясь за братом, младшая династии Ли поглядывает на себя в зеркало. Майка на горле вытянута, предплечье в ссадинах, больше не такая уж и чёрная копна волос – торчком, разлохмаченная тетрадь болтается на цепочке и норовит застрять углами в увеличившейся дыре джинсов, белые тапочки на три размера длиннее.

– Нормально всё будет, – в конце концов Виньен же не ребёнок.

***

В переходе с посверкивающими катафотами Виньен шатает, она ещё не чувствует боли от столкновения её рёбер с жёсткой обувью, не до конца отрезвела, но старается держаться с Джинхёном вровень, чтобы не отставать, не мешать старшему торопиться к какой-то извращенческой забаве и заодно успевать расспрашивать хёна о том, что их ждёт. Ну и об участниках извращенческой забавы:

– Кто они? – Вив даже рада, что влипла в историю, иначе не шла бы сейчас с братом на его ночную работу. Вообще она сейчас с братом не была бы.

– Банкиры, крупные держатели акций, владельцы фондов, инвесторы, их дети и их политики.

– И что вы делаете?

– Мы делаем круг. Каждый из двенадцати участников бросает три дАйс, вроде кубиков. Первый, бесцветный дайс показывает, на сколько делений продвинуться к цели. Второй, янтарный дайс – идти вперёд, назад и в какой роли. Третий, обсидиановый дайс, многогранник, обязывает к определённым откровениям. На нём двенадцать цифр, каждая обозначает эмоциональную сферу. Ориентируясь на заданную тему, ведущий формирует запрос.

– И все о себе всё рассказывают?

– К ним нет жёстких требований.

– А к вам?

– А к нам есть.

– Они что желают, то вы и выполняете, так, что ли?

– Как дайсы лягут. Теоретически, можно отказаться от выполнения условий, – голос хёна срывается в унисон вибрирующим катафотам, – приветствуются честность и вовлечённость, – в усмешке слышится горечь, – но лучше играть по их правилам, тогда, может быть когда-нибудь, нам позволят уйти.

– Типа вы снизу, а они сверху? Вроде бы все свободные люди, но на самом деле не все?

– Так и есть. Но они не отказывают себе в подшучивании друг над другом, если желания этих людей вообще можно назвать подшучиванием.

– А что значит эмоциональная сфера, что им надо от вас?

– Они могут купить любое удовольствие, но самое лакомое, это способность чувствовать. В подобные игры играют сплошь психопаты, ощущение тонкостей жизни для них, считай запрещённая доза, а мы, её поставщики, втайне надеемся на их передоз.

– И что они просят вас делать? – Виньен шлёпает в не по размеру тапках и того гляди навернётся. Хорошо, что Пхан заставил залепить порез на ступне, иначе он бы вовсю кровоточил.

– Рассказать о травмирующем опыте, о самых позорных ошибках, о настоящих мечтах, об объектах ненависти, о тех, кого хотим и почему кому-то завидуем, кто наша Терпсихора, что хочется прямо сейчас или чего не хочется больше всего. Можно соврать, но обычно это чувствуется. Не отвечать… но тогда придётся делать. Можно избежать действий, но тогда ты точно не выбываешь, а в нашем случае – не выбываем мы трое. По одному или на пару мы сто раз выходили, но всегда кто-нибудь остаётся, обычно это Инсон, одну мы её в игре не оставим.

– То есть выбыть невозможно. Какие ещё правила?

– Желая, нельзя настаивать на раскрытии нюансов преступления, нельзя пожелать решить собственные материальные проблемы, нельзя напрямую пожелать секс, но можно вынудить. Между дозволенным и запретным – тонкая грань. При сомнении проходит голосование.

– Голосует, конечно же, новая элита? А вы довольствуетесь сделанным за вас выбором?

– Разумеется.

Виньен теряет оба тапка и возвращается за ними, догоняет брата, стараясь не растянуться.

– Хён, – окликает Ёнсок, потянув за рукав, – постой, посмотри на меня, – разогнавшийся Пхан неохотно, но притормаживает, однако Виньен продолжая удерживать за рукав, преграждает путь, вынуждая брата встать и внимательно посмотреть глаза в глаза: – Хён, послушай, мы с тобой, может, и выпали из самой последней очереди из всех последних очередей на династическое наследие, но для всяких выскочек мы завидная драгоценность, у нас есть то, чего они никогда не купят, не выиграют и не получат, пусть хоть лопнут, как шарики, от украденных чувств. Джинхён, наши предки основали страну. У нас не просто фамилии, наш род древнее Чосона.

Пхан внимательно смотрит на Вив. Хищный прищур приобретает удивлённое очертание и благодарную теплоту.

– Я серьёзно, – стучит кулаком по груди брата Виньен, – не позволяй им топтать себя, хён.

Швейцар толкает створки, выпуская в коридор пары алкоголя, дым от сигар и смеси великолепных духов. Внутри душно и сумрачно, но инсталляция над столом даёт достаточно света. Игроки, как призраки в масках, полукругом рассевшиеся за столом, похожи на игроков в «Мафию» и устремлены личинами на входящих. А вон наверху что-то типа балкона, на котором никого, к счастью, не пользуют.

– Я здесь была, – шепчет Ёнсок, кланяется и косится на перила злополучного этажа, а потом на всякий случай пробегается взглядом по ряду присутствующих, ни того ни другого типа среди них нет.

– Что ты тут делала? – оттопыривает Пхан маску, чтобы отдышаться, и тоже кланяется, гораздо усерднее Вив.

– Забыла.

– Иди вон в то дальнее кресло, – просит Джинхён, – пожалуйста. И сиди тихо.

***

Подтолкнув тон-сэн, Пхан обращается к присутствующим, не забыв ещё раз поклониться. Ах да, маска же больше ни к чему, надо снять.

– Дамы и господа, – широко улыбается Джинхён, радушно, но скромно, – надеюсь, нам не помешает мой телохранитель, страшно было в такую святую ночь одному, – и проигнорировав поджатые губёхи своей младшей, кривой ухмылочкой обещающей непременную проделку, айдол присаживается на кресло рядом с лидером своей группы. По правую руку от Александра рассеянно улыбается всем и никому Айс. Когда Пхан скрипит кожаной обшивкой, девушка выходит из задумчивости, замечает за Пханом давнюю приятельницу и машет Виньен, машет так, будто только эту соплячку тут и ждала.

Джинхён ещё раз обводит взглядом присутствующих, двое в белых масках и мантиях, четверо напротив – ни то ни сё, ещё двое – в чёрном, всего восемь, и правда одного не хватает. Бросает взгляд за перила второго этажа, там темно. Чего не скажешь о задействованных над столом световых приборах, их тонко настроенные диоды творят над поверхностью отдельный мир.

Настольную голограмму практически не отличить от осязаемого макета с рельефами гор и лощин. Лента реки издаёт равномерный плеск. Цель игры – своей фишкой войти в Ханджа, многоярусное строение с подтянутыми к небу углами крыш. Голографические облака полупрозрачны и не стоят на месте, наплывая на ганджир-шпиль. Путь с противоположной стороны начат и отмечен фишками, похожими на ферзей. Ход за чёрными, значит, игра давно ведётся. Противоположная сторона Джинхёну без интереса, все их истории – тоже. Чего только Пхан за последний год не наслушался.

– Там кто-то новенький, – говорит Чон, отклонившись влево и кивнув на безэмоциональную маску, цвета природного мела, сидящую ближе всех к Пхану, – им не терпелось её прощупать, поэтому начали без тебя.

– Кто она?

– Если узнаю, всплыву в Хангане. Ей пришлось рассказать им историю о ней с братом.

– Они повелись?

– Всем показалось, что она честна.

– Зачем ей добровольно присоединяться к этим мужланам?

– Может, не такие они там все и добровольцы.

Все три дАйс кувыркаются по лощине и упираются в бортик стола. Цифры на гранях указывают сферу следующего вопроса и возможность продвинуться на три клетки в роли невидимки. Есть за что побороться. Враг не замечает невидимку и, встав на одно поле, не может его столкнуть, поэтому у невидимки больше всех шансов на выход из всего этого сумасшествия.

Ведущий в чёрно-белой мантии и в маске с глупым и даже нелепым, извиняющимся оскалом, переворачивает песочные часы. Мало ответить на задание, нужно уложиться в падение песочной струи, иначе штраф – статус невидимки ликвидируется.

Кажется, Джинхён пропустил вопрос, обращённый к Инсон. Господа, напротив, повторяют его друг для друга. Её первый секс? Ну до чего же тошно, третий раз интересуются. Похоже, зацепила история. Если бы не воображение способов казни урода с ящиком на башке и не нужно было бы присматривать за сестрой (Пхан не наивен, чтобы поверить, будто младшая продолжит сидеть смирно), Джинхён, пожалуй, вздремнул бы – Айс с Ван Чоном неплохо отработали версию сказки. Вот только надо было младшей чем-нибудь уши заткнуть. Быстрее бы её забрали отсюда, иначе она такого понаслушается… Долго ещё не простит Пхану то, что он сделал, кому написал. Но лучше так, чем здесь оставаться.

Любовь всей жизни Ван Чона краснеет и отворачивается. И грудная клетка так высоко поднимается. Инсон там сбежать решается или что?

– Что с ней? – интересуется Пхан у Чона.

– Не слышал вопроса? Как именно я впервые взял её. Они хотят все детали.

– Сочувствую, друг, – произносит Джинхён для Алекса, а сам наблюдает за сжатой Инсон. Придётся девочке собраться с духом и хорошенько развлечь публику, песочная пирамида поднимается, время идёт. Хуй поспишь в таких условиях

Глава 11 – Ice No

Алекс наклоняется к Инсон, и Пхан догадывается, что лидер убеждает свою девушку рассказать всё, как это было у них в тот самый первый раз, когда и Джинхён был с ними. Поглаживая внутреннюю сторону запястья любимой, Ван Чон будто завершает невидимую никому, кроме этих двоих, сделку. Он говорит, что Айс не одна, что они вместе. Показывает, что не рассердится, что понимает необходимость выдачи секрета, который принадлежит не ей одной, а им двоим.

Старшим, Пхану и Чону, понятно, почему Инсон нельзя ни в коем случае выдумывать на ходу, она не сумеет правдоподобно разыграть подходящие каждой детали эмоции.

Ребята знали, что рано или поздно подобный вопрос зададут ни одной, так второму, пробовали обыграть, отрепетировать, но ничего по-настоящему трогательного или порывистого не выходило, подделка, есть подделка. Вот и сейчас опасно притворяться. Когда будет слишком пикантно и даже остро, Инсон начнёт рассеяно улыбаться вместо того, чтобы улыбаться, как бы виновато, внутреннюю часть губы покусать, стиснуть зубы, глядеть на ножки стола, сдвигая к переносице брови. Айс начнёт путаться, а в итоге попадёт на действие или лишится неприкосновенного статуса на поле игры. А может быть, и то и другое.

Кто бы сейчас ни принёс группе редкую удачу в начале игры, а упустить её можно запросто или сделать своё положение гораздо хуже, чем было, – это тоже запросто. Не хотелось бы. Небывалым везением Инсон в самом начале вступления на поле, обозначился шанс выиграть на финише всем. Выиграть, встать и уйти, и никогда больше в этот террариум не возвращаться.

– Мы втроём часто спим вместе. Вернее, спали, – едва слышно начинает Инсон, а Джинхён посматривает в плохо освещённую нишу, где, забравшись с ногами на кресло, Виньен делает вид, что скролит мобильник. – В компании настаивают, чтобы мы чаще вместе готовили, завтракали, контактировали как одна семья, – продолжает заходить издалека Айс. – Европейцы часто спрашивают, почему айдолы живут под одной крышей. У вас тесное сожительство неродственных людей сравни мигрантской нищете. Вам сложно понять, что для корейцев нормально жить в одном помещении куда большими группами, чем наша. Нормально засыпать на циновке, даже если она одна на всех. Наша компания поощряет, когда мы касаемся друг друга, дурачимся, когда мы служим кому-то из нас утешением или становимся в чём-то наставниками. Нас часто снимают в моменты тактильной, а значит, эмоциональной близости. Это хороший контент, он вам нравится. В общем, мы привыкли быть вместе, привыкли друг к другу, и мы можем угадать настроение любого из нас, можем предвидеть, к чему приведут нечаянно оброненные слова, жесты одобрения или, наоборот, неодобрения, это важно для любой группы, наверное.

Джинхён глядит на растущую песочную пирамиду в часах и мысленно умоляет Инсон перепрыгнуть вступление. Конечно, неловко, стыдно и страшно выставлять свои самые интимные моменты, но рассказать придётся.

– В тот вечер, как часто бывает, мы ночевали в одном общежитии. Вернее, в комнате общежития. Не в первый раз мы спали на одной циновке, вернее, сделали так, чтобы она была одна и повыше, мы собрали все свои в одну постель, мы не в первый раз замерзали. Во время гастролей не приходится выбирать – остановочный пункт бронируется за полгода-год, никто не удивляется, когда у принимающей стороны многое идёт не по плану.

В тот вечер, 29 сентября, в Пекине отключили электроэнергию, но погоду не предупредили о банальной экономии света. Стояла промозглая осень, и после рабочего дня, когда почти всё население вернулось в свои дома, чтобы отдыхать и набираться сил, температура опустилась к нулю. Запасные генераторы не справлялись, и мы согревались сначала чаем. Когда поняли, что если продолжим им упиваться, будем бодрствовать до утра, а у нас репетиции, тогда мы перешли на пустой кипяток, и он у нас чуть из ушей не лился. Потом Пхан выпил бутылочку соджу, а мы с Алексом, то грели ладони над выставленными своеобразным костром свечами, то растирали друг друга, до покалывающих ссадин. Кожа горела под свитерами, но мы… мы не проверяли, насколько травмировались, не поднимали кофт, мы и так поняли, что не стоит вот так грубо друг друга касаться.

Ближе к ночи решили зажаться плотнее под одеялами. Мы втроём кутались друг в друга и сцеплялись голенями и лодыжками, пытаясь не отморозить ноги. Нам выдали тёплые одеяла, но мы всё равно спали в одежде. Джинхён прижимался к моей спине, а я к груди Чона.

Пхан тоже хорошо помнит тот вечер, и теперь мысленно умоляет Инсон перепрыгнуть и эту часть, где их было трое.

– С самого первого дня, когда Алекс одобрил мой каст и обнял меня, приветствуя в составе, я хотела, чтобы объятия нашего старшего, широкие, горячие, вдавливающие моё тело в его, предназначались только мне. Когда он обнимал своего брата, сестру или Джинни, я ощущала себя брошенной. Чон не был виноват в том, что я чувствовала себя одиноко, когда ему было с другими хорошо и радостно. Мы не были давно знакомы с ним как с Джинхёном и… и не росли вместе, но каждый раз, когда Алекс прижимал кого-то из своих, моё состояние походило на растерянность четвероного друга, которого выбрали из многообразия большого питомника, затем наконец-то занесли в пахнущий дровами и едой дом, полный таких же щенят, но меня единственную отсадили в отдельный вольер.

Наверное, я завидовала, тосковала и ревновала. Ревновала больше всего. Даже к микрофону, которого Алекс касался дыханием, обвивал своими подвижными пальцами. Я не имела права ревновать. Любая вещь была в его жизни дольше меня. Он каждый день держал в руках зубную щётку и тюбик пасты, и в них он ежедневно нуждался, а во мне – нет. Но мне было так мало спортивных затей с приятельскими похлопываниями. Наоборот, подобный контакт, это как смеяться над терзаемым жаждой. Каждое ободряющее постукивание по плечу, это жестокий смех. Поэтому в тот морозный вечер, я благодарила мэра Пекина за своевременное решение погрузить мегаполис в первобытные времена, когда каждый ищет тепло самым что ни на есть доступным способом. Уважаемый мэр Пекина, если вы здесь, благодарю вас за непростое решение, изменившее судьбу этой недостойной, – кланяется Инсон.

Ван Чон с тревогой глядит на неумолимого «песочного арбитра» и поднимается с кресла, чтобы помочь своей девушке побыстрее перейти к главному. Не только Алекс догадался, что она будет и дальше словесно гулять вокруг да около, не решаясь перейти к тому, чего все ждут, почти все, все из чужаков. Лидер садится на подлокотник рядом с Инсон, когда та прячет взгляд в пол. Будто решив, что быть просто поближе недостаточно, Ван Чон скидывает туфли и забирается на кресло. Но не чтобы сесть на спинку на манер Ёнсок, а чтобы, пробравшись за свою девушку, сползти вдоль её позвонков и взять Айс в обхват между ногами, прижать её спину к своей груди. Обхватив Инсон в районе грудной клетки и удерживая на себе девушку, Алекс что-то торопливо выговаривает той склоняясь над шеей.

Плотно смежив веки с такой силой, что даже проявляются морщинистые лапки, и вздохнув, Эн быстро продолжает:

– Наверное, я как-то неправильно себя повела, выдала свою заинтересованность Воном, и Джинхён почти сразу нас покинул, сославшись на то, что согрелся.

Пхан возвращается взглядом к Виньен, которая глупо улыбается свету своего мобильника.

– Ван Чон быстро стал для меня отцом, которого у меня не было, старшим братом, учителем и другом, – продолжает скороговоркой Инсон, – он стал для меня всем, но я хотела ещё больше. Наверное, у каждого бывает такой момент, когда осознаёшь, есть только один человек настолько важный, что ты не себе принадлежишь, а ему. И единственное, чего не хватает в подобной связи, – это его готовности забрать тебя себе в единоличное владение. Я хотела этой власти, хотела только его надо мной и только меня у него. Когда это произошло, всё остальное перестало иметь огромное значение. Любые контракты, стали отрезками в режиме дня, а мелкие договоры – напоминаем о необходимости соблюдать дисциплину. Настоящая жизнь – лишь один человек, от которого я завишу, он сделал для меня больше, чем кто-либо другой за все мои годы, и он во многом пример для меня.

Я не знала, как признаться ему.

И я не знала, как дать ему понять, что я терзаюсь в низменном желании.

Знаете, когда любишь кого-то, всегда есть такой страх, что, если раскроешься, потеряешь всё, вообще всё – надежду на взаимность, мечту, которой ты спасалась и которая давала тебе силы более-менее нормально работать каждый день, каждый день пока ты не особо чужая, но и не своя. Ты даже учишься ловить кайф от проигрывания в своей голове вашей близости, потому что выдуманная связь существует и приносит свои результаты. Ты их хотела, такие результаты ты пока заслужила, и ты получаешь их регулярно. Благодаря всего лишь выдумке ты можешь убегать в ванную, не особо парясь уличат тебя или нет, ведь никто не подденет тебя губительной шуткой, никто не знает, как на самом деле подшутить, чтобы это тебя уничтожило.

Выдумку не отберут.

Собственная фантазия от тебя не отгородится.

Когда уединяешься, ты собираешь, словно в букет, мгновения касаний, ободряющих щипков, обнадёживающих киваний и ты дорожишь каждой из этих благосклонных секунд, они только твои и они же общее между тобой и тем, кому ты вылизываешь крыло носа, да что там, каждую пору высосала бы и проглотила любую произведённую этим телом жидкость. А вот если разоблачишь себя, то почти наверняка получишь презрение. Больше всего я опасалась его презрения. Боялась сломать хрупкую близость. Боялась, что признание встанет, между нами, подобно капкану, когда шуршат листья под кедами, но идущий знает о спрятанной под ними, способной раскровить до кости, ловушке.

Неудача после признания означала крах, настоящее одиночество, от которого мне было бы не оправиться.

Чон охватывает ладонью блестящий от проступившего пота лоб Айс, отклоняет голову назад, себе на ключицы и, нависая, что-то разозлённо шепчет. У Инсон в углу глаза поблёскивает. Старший настаивает, чтобы девушка в своём рассказе поторопилась. Да, это жестоко, но лидер обязан быть и таким.

– Простите меня, я затянула мой рассказ, – Инсон кивает, но на самом деле кланяется, склоняет голову насколько это возможно прибывая в объятии Чона. – Я была счастлива, когда он проявил инициативу. Не знаю, как он понял, я думала, что умело скрывалась. Наверное, та ночь стала решающей. Мы слишком тесно прижимались и не могли уснуть. Мне всё время казалось, что Алексу жарко. Я думала, если включат электричество, то любой вошедший увидит, как от нас валит пар.

Сначала я решила, что старший забавляется со мной, наподобие игр, которые мы ведём на камеру. Он так сильно надавил пальцем на мою нижнюю губу, что мне пришлось открыть рот. Потом он признался, что так проверял, отстранюсь я или нет, оттолкну его или позволю большее. Тогда я этого не знала. Я дышала одним с ним воздухом, делила с этим мужчиной циновку, я таяла, как масло на жареном рисе, а сердце моё, стучало в грудную клетку и стремилось пробить путь к огромному сердцу этого, только этого человека. Я поверила ему, он не мог обмануть.

Всё, что я о нём знала, мне нравилось, и он никогда не казался мне лицемером или безразличным. Он не казался мне скучающим игроком в чужие чувства. Но даже если бы я ошиблась, моя прошлая жизнь в то мгновение, когда он заставил меня раскрыться для него, показалась мне суррогатом. Настоящая боль в той точке на моей нижней губе под его пальцем стала для меня и смыслом, и правдой. Я ждала, когда Алекс покроет меня своим мокрым и жадным глубоким поцелуем, но не выдержала и приблизилась сама. В голове шумело, как будто меня укачало на океанических волнах. Если бы он приказал раздвинуть ноги и сразу принять его, я исполнила бы веление не сомневаясь. Моё состояние походило на погружение в транс. Я потеряла связь с реальностью лишь от желания Чоном меня.

– Лисёнок, прошу, быстрее, – Ван Чон на редкость отчаянно громок.

Пхан постукивает по внешней стороне подлокотника, как бы задавая темп ускорению. Худшее произойдёт, если чувства Инсон, вытянутые, словно трусы из корзины для белья, принудительно развешанные перед непроницаемыми ликами, каждый вывернет наизнанку, обнюхает и брезгливо отбросит, как крысу, потому что девушка, видите ли, не уложилась в дедлайн.

Слишком нерешительная, нас не устраивает, – вынесут вердикт маски. И когда в песочных часах упадёт последняя песчинка, а она ещё чуть-чуть и упадёт, воспоминания, составлявшие сущность ранимого человека, обесценятся до напрасной растраты эмоций и слов. Рассаженным в полукруг статуям нужен не только заразительный жар юного сердца, они словно крови, жаждут влажный финал, оживляющий их каменное нутро.

Джинхён ищет на дальнем кресле Виньен, но той след простыл. Не успев начать озираться и едва только словив треск в голове, которая расколется, если тон-сэн опять ринулась в общий зал, чтобы на этот раз вечер точно закончился катастрофой… Кто-то тянет вниз за штанину, и Джинхён едва не растекается в нелепейшем приступе снизошедшей благодати, сестра рядом.

Когда она успела притаранить пуф? Ладно на лице нет прикрывающей медмаски, которую она стянула со своих конопух ещё на входе, всё равно при просмотре записей с камер слежения (если уж кто-то такой целью задастся) сопоставить эту непредсказуемую личность с чокнутым прыгуном не составит труда. Но Джинхёну всё равно неспокойно, когда Ёнсок – вот так уязвимо демонстративна в обществе не людей, а хищников.

Если бы Ёнсок оказалась на месте Инсон и младшейпришлось бы, глотая унижения, выставлять себя… А если её бы вынудили рассказать о том, что делал с ней отчим? Старший своими руками своенравную сестру готов придушить, лишь бы никто другой не сделал той ещё хуже. Придушить и спрятать, спрятать и никуда больше не отпускать. К тому же Пхан не может избавиться от ощущения, что сверху кто-то есть, и он наблюдает из темноты. Новых проблем не то что не хочется, новых проблем Джинхён не потянет.

– Это что за пиздец? – не стесняется быть услышанным младшая. Джинхёну приходится цыкнуть и три раза приклонить в извинениях голову перед присутствующими. Своим вниманием Пхан обходит только двоих, своих, у которых счёт на секунды, им не до расшаркиваний. – Она серьёзно, что ли, сейчас расскажет, как они это, то самое, с Алексом?

Пхан надеется, что ему идеально удаётся передать взглядом зловещее предупреждение, заткнуться. Если Ёнсок вытворит сейчас ещё хоть что-то, старший эту девицу сегодня же в палисаднике закопает, если, конечно, аджумма не опередит.

Тон-сэн приосанивается, расправляет плечи, словно взлететь собралась, руку поднимает над головой, и Джинхён поздно соображает, что останавливать младшую уже поздно:

– Будь… те добры, – раздаётся пронзительный, немного охрипший, но слишком звонкий для притихшей в ожидании публики, голос. Бесцеремонным щелчком белых и тонких, как барабанные палочки, пальцев, Виньен будто хлопушкой посреди усыпальницы, подзывает швейцара.

Но поражает не вопиющая наглость избалованной повелительницы вселенной отъявленных дебоширов, а то, с какой скоростью лакей принимает стойку перед, казалось бы, случайной гостьей зала для избранных.

– Принеси… те мне воду и бутерброд, пожалуйста. Джинхён, ты пить будешь? А есть? Ребята, –Ёнсок шумит, как на вокзале, – вам воды заказать? Четыре стакана Императорской родниковой из Чхонсонни, будь… те любезны. Кому со льдом? Нам комнатной температуры, пожалуйста.

Лакей кланяется. А Пхан не сомневается, что Ёнсок-и очень быстро получит и то, и другое, и третье, а потом её непременно нужно будет прикопать под ближайшим кустом.

Но лакей возвращается с пустым, сверкающим хромированными краями, подносом.

– С чем желаете бутерброд, госпожа?

– А с чем есть?

– С кимчи, яичницей, форелью, лобстером, намулем, любые ингредиенты смешают по запросу господина; с трюфелем, спирогирой, авокадо, томатами, с говядиной, собачатиной…

– С форелью и косари, – прерывает перечисление бесконечного ассортимента младшая наследница династии Ли.

– Пять минут, госпожа.

– Благодарю вас, – устраивается в позе лотоса на своём пуфе Виньен.

Глава 12 – Минута молчания

Чёрно-белый, которого Виньен успела окрестить Монохромом, сидит истуканом и выслушивает склонённых в его сторону серых. Это у них типа внепланового совещания? Виньен не раз заставала мать в кабинете резиденции, когда совет директоров «Sinrosong» Entertainment, приехав на дом, устраивал нечто подобное. Это часто происходило во время кризисов или после незапланированного громкого скандала. Обычно решалась не судьба игрока, связанного с корпорацией, в «Sinrosong» любой винтик вполне заменяем, обсуждалась валидность данных, тренд на всплеск или обвал, стратегии. Но что нашёптывают те серые Монохрому? Они и без таинственного собрания выглядят жутко, а сейчас ещё больше непонятно чего ждать. Насколько поняла Виньен по обрывкам фраз и малопонятного спора, кое-какие условия Инсон не смогла соблюсти и нарушила одно из главных правил, и вина её в том, что рассказать она была готова много, а времени не хватило. И сейчас маски выбирают, изменить тайминг или наказать макнэ группы. Самое жёсткое наказание – это ликвидация статуса невидимки и невозможность выхода Инсон из игры при любом раскладе этой ночью. То есть её так или иначе всё равно заставят ещё о многом рассказать.

– Простите меня, ребята, – в десятый раз за несколько последних минут, пытается Вив разбить бровь о борт игровой поверхности.

При вынесении приговора Айс скребёт щёки, оставляя багровые дорожки. Она, кажется, собирается соскрести кожу. Алекс избегает встречаться взглядом с кем бы то ни было. Джинхёна, кажется, вообще не волнует ничего из того, что здесь творится. Он держится за цепочку, на которой висит тетрадь, и это похоже на то, будто Виньен у брата на коротком поводке. Сам же Пхан устроился в кресле вразвалочку и чуть ли не дремлет.

После оглашения самой жестокой кары Ёнсок выпивает стакан Императорской родниковой до дна, под всё-таки брошенный на неё исподлобья взгляд Александра Ван Чона. Случайный всхлип Инсон даёт понять, что этой участнице группы минералка точно пригодилась и пригодится ещё. За четверть часа, пока Ёнсок в комнате с нездоровым климатом, она успела догадаться, что в покое ту беднягу вряд ли оставят. Над Инсон в школе-то частенько издевались, она для самоутверждающихся за счёт добрых и открытых людей, всегда как магнит. К тому же не драчлива, не родовита, небогата. Служить объектом ментального насилия стало работой. Ментального… Джинхён вроде намекал, что напрямую ничего такого нельзя с игроками делать.

– Повторите, – просит Ёнсок, обращаясь к лакею, и крутит указательным пальцем. Всё равно пока ничего не исправить, так хоть от жажды никто не умрёт.

На сервировочной тележке в тарелке красуется сэндвич. Игнорируя приборы, Виньен берёт тарелку с едой в руку и поднимает ко рту. От запаха маринованного папоротника-косари – мутит. Ёнсок крутит посуду и собирает мысли, как в кабинете психолога под постукивание шаров Ньютона. Едва сдержав уголки губ, норовящие утянуть ухмылку в ехидство, хорошенько осматривает толщину, а также внушительную длину багета, заткнуть бы им кого-нибудь здесь. Ёнсок окидывает взглядом восьмёрку чужаков в масках:

– Будет кто? – и получает гробовое молчанье.

Тишину разбивают три брошенных Ван Чоном дАйс.

Кости постукивают, переливаясь в причудливом свете, и пробивают монументальные и в то же время иллюзорные голографические барьеры. Со своего места Виньен хорошо видит, как далеко вглубь фосфоресцирующего леса продвинется «ферзь». Алекс только начал, значит, дорога одна – вперёд.

Но вот что означает цифра на многограннике? Ненависть, – озвучивает Монохром. Айдолу надлежит поведать общественности об объекте лютой неприязни. Имени мало, требуются подробности. Ван Чону предстоит объяснить, почему он ненавидит кого-то настолько сильно, что заговорит именно об этом человеке, и никаком другом.

По центру горы встаёт песочный арбитр.

Виньен, в её посадке лотоса, скукоживается в бутон.

Поза лидера группы, наоборот, открыта: ноги расставлены, он полулежит, крутит высокий стакан, но передумывает делать глоток, всматриваясь в разводы воды на стекле. Алекс как будто проводит кастинг у себя в голове: анализирует, отметает, затем развинчивает следующего кандидата. Встретившись глазами с виноватым взглядом Инсон, Ван Чон сжимает хайбол (на тыльной стороне ладони вздувается вена и белеют костяшки), и решает заговорить, обращаясь не к сборищу масок, а к своей девушке:

– Я ненавидел их всех… Каждому я въебал. К сожалению, воображая. Ещё… до этой ночи… я представлял, как их убиваю. Вон того, – кивает на Монохрома Александр, – я травил огненными кораллами, будто случайно задевая порошком спор капюшон мантии. Сама знаешь, яд в наше время можно достать любой. Но яд… этот метод… он такой… девчачий. Даже выбранный способ убийства, навязанный обстоятельствами, унижает меня. Сейчас я бы перемахнул через стол и раздробил бы челюсть тому, кто первым наткнётся на мой кулак. Меня останавливает их месть. Месть заденет тебя или других дорогих мне людей. Ненавижу быть связанным. От беспомощности я, то расстреливал их, всех, придумывая, какими разрывными это можно делать особо мучительно, то засыпал, представляя, как от каждого точного попадания по пластмассовому овалу личин фонтанирует гуща мозгов. Я топтался на их глазных яблоках, отрезал до корней языки, я кастрировал и вставлял кол в зубы каждому.

Инсон, я научил тебя трюку с плывущей по ромашковому полю ладьёй, твой мозг, как и должен, сбоит от воображаемой несуразицы и предпочитает усыпить тебя побыстрее. Ты спишь, а я вместо того, чтобы последовать собственному совету и хотя бы просто считать белых баранов, утопаю каждую ночь по пояс в порубленных до фарша конечностях. Мясные холмы я покрываю их мантиями. Первый холм – белая накидка и вместо надгробной плиты ничего не выражающая, самая тупая маска.

Виньен косится в сторону первой фигуры. Про неё же говорили, что она новенькая? Держится ровно, под стать остальным, но тоже попросила воды и пьёт через соломинку.

– А вон тот удивлённый чёрный… я представлял его пойманным в паутину и пожранным австралийским нефилом, огромным таким пауком с моей родины. Вот он удивлялся, я имею в виду паука, а я хихикал в подушку. Не могу понять одного, почему, когда представляешь, как гребёшь вёслами сидя в ладье, направляя её через цветочное поле, засыпаешь за считаные минуты, а если воображаешь мучительную смерть ненавистных людей, то можешь продолжать и продолжать их пытать не смыкая глаз до рассвета.

Подобные игры разума мне мешают жить сильнее, чем игры этих неизвестных. Я музыкант? Рэпер, аранжировщик, текстовик, вокалист? Я давно в себе сомневаюсь. Если бы тебя, Айс, не было рядом, я бы точно съехал с катушек, потому что чувствую, как впустую растрачиваю знания, опыт, талант. Все эти, – Алекс кивает на истуканов, не глядя на них, – утянули меня из волшебного мира музыки в грязь. Как зомбаки, они захватывают и тело, и душу, цепляются корявыми культями, заражают и скребут по ещё не отмершим струнам, марают меня и тебя, всех нас, и тянут дожёвывать.

Ты говорила, моё творчество изменилось… тексты написаны будто вслепую. А знаешь почему? Во мне всё меньше света, всё меньше огня, я уже не мятежен духом, но показывать тьму… вернее, самое её дно, я ещё опасаюсь. А купят ли мою тьму? Воодушевление продаётся дороже. Ты говорила я и сам изменился. Знаешь, что произошло… Я растрачен. Лучшее, что было во мне, искры от столкновения идей, иссякают. Нет столкновений. Я стремлюсь к побегу. И к худшему, побегу от себя, я очень скоро приду. Меня заразили страхом, и я стал обращаться в живого мертвеца. Они меня заразили.

Заразили… да.

Но так было вчера. И всего лишь минуты назад.

После полуночи на меня снизошло озарение: они… они как вирус, бактерии, как шторм в океане, как наводнение, как лесной пожар. Хуёво, что можно не выжить, но ведь все мы то и дело слышим истории о нечеловеческом противостоянии, о доблести, вере в лучшее, когда в момент самого ледяного отчаяния, воля не крошится, а наоборот, закаляется. Людей ведёт их лидер, они выживают благодаря примеру невероятного стоицизма. Рывок и ещё один рывок сопротивления, ещё и ещё и стихия отступает, всегда, абсолютно всегда так и происходит – стихия отступает. Поэтому сегодня я не их ненавижу, я ненавижу себя.

Я ненавижу себя за то, что сказал тебе пятнадцать минут назад. Ты помнишь, что я сказал? Нет? Я сам себя испугался, когда услышал будто со стороны: – «Лисëнок, прошу, быстрее». Быстрее? Что быстрее? Та наша ночь была только наша. Та близость и любая близость с тобой, лучшее, что могло произойти в моей жизни. Нет человека, которого я бы так жаждал растворить и спрятать под своей кожей. И только в твоих слезах, в твоём поте и в твоей слюне я готов раствориться сам. Но собственными руками, голосом, которому ты доверяешь, я толкал тебя в ту же грязь, в которой увяз именно я, увяз в разрастающейся ненависти, в собственном гнойном кошмаре, увяз по горло.

Песок в часах перестаёт сыпаться, время истекло, ход засчитан, но Чон игнорирует оповещение. Он подаётся вперёд, локтями опирается на колени и чуть вытянув запястье, удерживает стакан за ободок, на весу:

– Ненавижу себя за то, что больше никогда не смогу называть тебя этим прозвищем. Не смогу, потому что припомню и этих всех заодно. И ты вспомнишь. И вспомнишь, насколько я был малодушен. Я ненавижу себя за тени этих уродов, которые обязательно проступят в твоих разочарованных зрачках, когда я буду заглядывать в прищур раскосых глаз моего лисёнка.

Эти люди купили меня…

Ну купили, и что?

Если что-то в мире можно продать, то в нашей индустрии составят бумаги, оформят сделку, завернут продукт в эффектную упаковку и выставят неебический ценник. Это ли не лучший и самый волшебный способ самореализации, да ещё с получением фантастического дохода? Но я самовыпилился из открытого творчества, а значит, из честного бизнеса.

Я за порогом твоего доверия. Скоро захлопнется дверь.

Я всё испортил.

Я сдался.

Кадык Ван Чона опускается и поднимается, стакан так и свисает, охваченный с краёв кончиками пальцев.

***

– …

***

Джинхён едва успевает поймать Ёнсок, вцепившись в её тетрадь:

– Ты куда?

– Мне надо в туалет, – почему-то шепчет Виньен, а Пхан снова посматривает на второй этаж, там кто-то есть, мелькнул силуэт. Или залупоголовый мерещиться начал?

– Терпеть можешь?

– Ну да… но недолго.

– Сейчас мой ход, я не смогу выйти с тобой. Хоть раз, сиди тихо рядом.

– А почему ты шепчешь, хён?

– Ты первая начала.

– Ты на меня больше не злишься?

– Нет. Никуда не уходи. Кивни и пообещай.

– Обещаю, – держится Виньен за голову.

– У тебя, случайно, не сотрясение?

Она тут же отнимает руки от головы:

– Всё нормально, играй давай, я уже сама послушать хочу.

Стрелка настенных часов движется к часу ночи. Последнее сообщение, отправленное Пханом, прочитано, а значит, принято к сведению. Скоро для младшей этот пиздец закончится. Скоро. Лишь бы девчонка не смылась. Как же жаль, что Ёнсок не скоро простит, но сейчас прощение заботит Джинхёна меньше всего.

Дайсы откатываются к противоположному бортику. Кого на самом деле интересует, в какую сторону ход и насколько клеток? Озвученное задание простое, как три медных чона: – «Объект страсти Джинхёна». Танцор группы отвечает, не задумываясь, – танец.

Танец не подходит? Почему? Человека требуется назвать? А-а-а… вот оно что… Надо же, как-то Пхан сразу-то не догадался.

Время ползёт, будто улитка, сдохшая ещё вчера. Приступать к ответу требуется незамедлительно. Если нарваться на штраф, он прилетит в «Sinrosong», и то будут не деньги, то будет подлянка и последствия коснутся каждого в группе. Только от Пхана сейчас зависит подставлять своих ребят или продлить им агонию.

– Наверное, вы знаете о моих отношениях с главным дизайнером модного дома ricchezzА? Мы тайно встречаемся. Почему? В смысле? Встречаемся почему или почему я хочу младшую сестрёнку Пола? Потому что она старше меня, а у меня недостаток материнского внимания. Когда любишь… Нет, не так… в моём случае я ей поклоняюсь. Так вот, когда поклоняешься, испытываешь страсть. Да что не так-то опять? Габриэлла роскошная женщина, блондинка, волосы длинные, грудь вот такая. Она мудрая и хороший друг. Она мне мать заменяет.

…Ладно, давайте действия.

«Поцеловать Виньен».

Джинхён сглатывает несуществующий в горле ком и понимает, что сидит с рассеянной улыбкой, с какой частенько видит Инсон. Но та об Алексе наверняка размышляет. А Джинхён-то чего разулыбался? Но это ничего не значит. Пхан не намерен потакать капризам извращенцев. Вот только напрашивается вопрос: как так получается, что Пхан целый год круг за кругом проходил разную степень унижения, но условие детской игры «в бутылочку» вдруг становится самым неприемлемым требованием. И при этом он ничего не может поделать со своей улыбочкой. Ну что за форменное блядство?