Пани Зофья. У вас след от решетки

Размер шрифта: 13

Kratki się pani odbiły

Глава 1

Слова могут ранить. Это всякому известно, а вот о том, что творожным сыром с зеленью можно убить, знают немногие. Именно это в тот день и случилось.

Я к людям отношусь доброжелательно и с симпатией, хотя Боревич никогда не вызывал у меня добрых чувств. Не знаю, как ему удалось удержаться в полиции, где нужно все-таки обладать хоть каким-то интеллектом, чтобы не быть убитым до того, как заработаешь все эти надбавки и досрочную пенсию. Хотя, наверное, ума у полицейских все же немного, раз они хотят как можно скорее выйти на пенсию.

Пластиковая внутренняя обшивка машины скрипела так, словно национальный филармонический оркестр настраивал свои инструменты перед концертом. За окном было еще хуже. Позади нас исчезающий город уступал место хаотично разбросанным лачугам. Заросшее по обочинам и разбитое шоссе напоминало заброшенный королевский тракт. Чертова пастораль!

Я все еще не верила в происходящее. Я надеялась, что что-то произойдет, и мы не доедем. Однако ничего подобного не произошло.

В конце концов показалось свежевыкрашенное бело-красное длинное, приземистое здание, построенное безо всякого уважения к элементарным основам архитектуры. Мы свернули с узкой, покрытой выбоинами дороги на еще более узкую и покрытую еще бо́льшими выбоинами. По обе стороны от нас тянулось городское озеленение в варшавском стиле – заставленный машинами, разъезженный, грязный участок земли, который когда-то был газоном.

Мне было немного боязно.

– Придержите меня за руку? – спросила я.

– Сами справитесь, – ответил Боревич.

Я стала сжиматься, погружаться в себя, уменьшаться до микроскопических размеров. Мы остановились у въездных ворот. Подошел охранник, поговорил с Боревичем, посмотрел документы. Мне он ничего не сказал, потому что не видел меня. Такой я сделалась маленькой. А когда мы оказались на территории самой тюрьмы, я вообще превратилась в черную точечку.

Боревич заглушил мотор, повернулся и посмотрел на меня своим телячьим взглядом.

– Приехали, – объявил он.

– Может, вы – да, – ответила я. – Я – точно нет. Вы прекрасно знаете, что я здесь оказалась по ошибке.

– Так все говорят, – прокомментировал он, выходя из салона. – А тюрьмы переполнены…

Он обошел машину и открыл мою дверцу.

– Выходим, – сказал он.

– Нет.

Он рассмеялся.

– Вам не стыдно сажать в тюрьму невинных людей? – спросила я. – Я могла бы быть вашей матерью.

– Вот можно без этого. Я слишком хорошо вас знаю. Я не поведусь на это. На меня это не действует. Увы. Прошу извинить.

– Вот я и вижу, что вы совершенно лишены чувств. А еще вы так сильно растолстели после аварии!

– Нет, я не лишен чувств.

– Вы ведь понимаете, что меня незаконно арестовали? Разве вы не видите, что это несправедливо? Вы вообще знаете, что такое справедливость?

– Я знаю, что такое справедливость. И я тоже ее ценю.

– Правда? Вы можете это как-то доказать? Это просто слова или вы подтвердите это на деле?

Он отпустил дверцу.

Посмотрел в одну сторону, потом в другую.

Прошелся.

Вернулся.

Да, он явно был рожден не для балета.

– Я понимаю, что должен вас отпустить, – сказал он.

Он посмотрел на меня. Я на него.

Он тяжело вздохнул, выпрямился и снова огляделся по сторонам.

– Ладно, – сказал он.

– Правда?

– Да, но при одном условии.

– Вы не шутите?

– Я не шучу, но у меня есть одно условие.

– Конечно, я слушаю.

– Мы оба ценим справедливость превыше всего.

– Конечно, именно об этом я и говорила. Справедливость – это самое главное.

– И равное отношение ко всем.

– Насколько это возможно. Справедливость и равное отношение ко всем. Конечно, конечно…

– Поэтому, если я освобожу вас, мне придется освободить и всех последующих задержанных. Разве вы не понимаете? Справедливость и равное отношение ко всем.

– Конечно, я понимаю. Справедливость и равное отношение ко всем. То есть?! Кого вы хотите освободить?!

– Следующих арестованных и осужденных, которых я повезу в тюрьму.

Что с ним? Совсем мозги отшибло? Вроде серьезно говорит. Может, я его неправильно поняла? Мне пришлось это аккуратно уточнить.

– Совсем крыша поехала, что ли?! – воскликнула я. – Как вы себе это представляете?! Бандитов на улицу выпустить?! Преступников, извращенцев и педофилов?! Вместо того чтобы упечь их в тюрьму?! – Я схватилась за дверцу и потянула ее обеими руками. – Да идите вы к черту с таким правосудием! Головой об стену не бились?! Он будет вершить справедливость – Соломон нашелся!

– Выходите? – спросил он.

– Выхожу, выхожу, а с чего вдруг я не должна выйти? Достаточно вежливо попросить.

– Вот я и прошу.

– Вежливо?

– Да, черт возьми, вежливо!

– Пожалуйста. Я выхожу. Сложно было, что ли, сразу сказать?

Я вышла из машины.

– Не знаю, известно ли вам это, но вы жутко раздражаете, – добавила я. – Вам надо бы что-то с этим сделать, а то в старости будете просто невыносимы!

Оказавшись во внутреннем дворе, я обвела взглядом здания вокруг. Они были отгорожены от мира стеной, сеткой и мотками колючей проволоки, но казались мрачными не поэтому. Такое впечатление они производили, поскольку их развитие замерло пару десятков лет назад. Они походили на здания курортной зоны, когда-то полной людей и жизни, а сегодня угрюмой, вымершей, окаменевшей, покрытой слоями облезающей краски.

Два мира разделяла тройная тяжелая стальная решетка, открывающаяся с помощью электроники и находящаяся под надзором охранников.

Внутри все было еще хуже. Провинциальная школа-интернат. Старые, унылые, пованивающие помещения, которые к тому же не так-то просто покинуть. Они словно созданы по правилам причудливой геометрии. Пол, стены, коридор – все искривлено. И люди искривлены, даже улыбались они криво. Все здание существовало в абсурдной кривой реальности.

Боревич взял меня под руку и повел в небольшую приемную. За стеклом сидела совсем не толстая для своего возраста женщина в зеленой блузке. Она равнодушно поглядела на меня, а затем стала выставлять на стол разные предметы.

– Зубная щетка, порошок, паста, – перечисляла она, – мыло, кружка, тарелка и миска.

Я посмотрела на зеленую пластиковую посуду.

– Спасибо, но у меня нет собаки, – сказала я.

– Это для тебя, дорогая.

Она добавила страшное клетчатое одеяло. Узор не впечатлял. Прямо тюремная клетка «Бёрберри».

Мы пошли дальше.

В скромном кабинете за небольшим столом сидела миниатюрная блондинка без макияжа.

– Знаете, – обратилась я к ней, присаживаясь на шаткий деревянный стул. – Я хорошо знакома с госслужбой, так что, если у вас не хватает мест и придется ждать год или два, не беда. Я подожду.

– Не стоит беспокоиться, – ответила она.

– Трудно ожидать чудес, когда приезжаешь без предварительной брони.

– Что-нибудь для вас найдется, – продолжила она. – Огоньком балуетесь?

– Иногда, – ответила я.

– То есть интерес есть, да? – Она любезно улыбнулась.

– Я бы не стала утверждать. Однако бывают критические ситуации, из которых нет иного выхода. Но никто ни разу не пострадал. Как-то один бездомный немного обгорел, но кто виноват, что он устроился на ночлег в том мусорном баке?

Она посмотрела на меня, и улыбка медленно исчезла с ее лица.

– Я имела в виду сигареты, – заявила она.

– А, сигареты, – вздохнула я.

– Я определю вас в камеру с некурящими.

– Я бы предпочла одиночную.

– Простите? – спросила она удивленно.

– Мне не нравится, когда кто-то храпит и подолгу сидит в ванной, – объяснила я. – Думаю, вы понимаете, что значит стоять по утрам под дверью в туалет.

– Да, понимаю. Уверяю вас, здесь вам не придется стоять под дверью.

– Если только так. Во сколько приходить на завтрак?

– Еду разносят по камерам, – ответила она.

– Room service? Вот это да! – обрадовалась я. – А поблизости есть прогулочные маршруты?

– Есть один. Часто посещаемый.

– Может надоесть?

– Никто не жалуется. Наоборот, все хвалят.

– А туристический сбор есть?

– Нет.

– Нет, – повторила я. – А магазины в этом районе есть?

– Есть один на территории.

– Не нужно никуда ехать?

– Нет.

– Не нужно никуда ехать. А счета: электричество, вода, квартплата; взнос на капремонт, налог на землю…

– Все уплачено.

– Уплачено, – повторила я. – А ночной шум, вечеринки, драки?

– Отбой в восемь вечера. Тихо как в могиле.

– Тихо как в могиле, – повторила я. – Сортировка мусора?

– Нет.

– Опасные пешеходные переходы?

– Нет.

– Пристающие торговцы?

– Нет.

– Назойливые сектанты?

– Нет.

– Вы же не думаете, что я поведусь на это? – возмутилась я. – Скажите мне, в чем подвох?!

– Ни в чем.

– Я никогда не встречала такого таланта к продажам, как у вас. Да вы легко и кредит во франках впарите!

Она дала на подпись документы и указала на пустые места.

– Я так понимаю, что должна это подписать? Иначе никак? Не отвечайте. Я сама догадаюсь. Никак?

Препираться с ней было бессмысленно. Я все подписала и вышла.

Перед моими глазами сменялись один за другим странные образы: длинный коридор, двери, решетки, ворота, ключи, лестница вверх, лестница вниз, коридоры, двери, ворота, ключи…

Это напоминало слайд-шоу из чьих-то далеких путешествий, не очень удачного экзотического отдыха.

Решетки, ворота, ключи… решетки, ворота, ключи… решетки, ворота, ключи.

Узкий коридор уперся в помещение, напоминающее небольшую приемную. С одной стороны окно, с другой – ряд стульев.

– Сидите спокойно и ждите, – сказал Боревич. – Скоро за вами придет дежурный офицер.

Я не успела сесть, как к нам подошел человек и поклонился.

– Зофья Вильконьская? – спросил он.

Это был элегантный мужчина. Высокий, хорошо сложенный, с идеальной прической и загорелым лицом. Когда он улыбался, то выглядел лучше самого Анджея Лапицкого[1].

– Не сейчас. – Грубиян Боревич попытался от него отделаться.

– Я назначен защитником по этому делу, поэтому имею право общаться со своей клиенткой без каких-либо препятствий и ограничений. Пройдемте в кабинет, – сказал он.

Полицейский немного надулся, но речь адвоката, видимо, произвела на него впечатление, потому что он не стал протестовать, когда тот указал ему на дверь в небольшую комнату.

Мы оставили Боревича в коридоре.

– Я хотел бы вам помочь, – сказал мужчина, пододвигая ко мне стул.

– Кто вы? – спросила я.

– Простите, я не представился. Мачей Конрад Глист-Гноевский – младший. Адвокат.

Он протянул гладкую, ухоженную руку, украшенную золотым перстнем и такими же запонками.

– Зофья Вильконьская, – ответила я, крайне неуверенно пожимая ему руку.

– Я представляю юридическую фирму «Гноевский и партнеры». Мне жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах, – продолжил он. – Вы не должны были здесь оказаться.

Больше мне ничего не нужно было знать. Какой шик! Человек из высшего общества. Исключительно проницательный и умный мужчина.

Он обошел небольшой столик и занял место напротив меня.

– Вы вытащите меня отсюда? – спросила я. – Вас нанял мой муж?

– Все по порядку, – ответил он. – Не беспокойтесь ни о чем. Я займусь вашим делом. Это будет нелегко, хотя бы из-за личности прокурора.

– Мерзавца и негодяя! К тому же недомерка.

Адвокат сдержанно улыбнулся.

– Тем не менее, – продолжил он, – есть некоторый шанс, что в ходе процесса будут выявлены процессуальные ошибки и вас освободят.

Мама дорогая, какое я почувствовала облегчение! Вряд ли найдется человек, который бы ему не доверял.

– Ну что ж, приступайте к работе. Вы не представляете, какие здесь условия и люди!

– Конечно. Но прежде нам необходимо обсудить один деликатный вопрос.

– Я так понимаю, речь идет о вашем вознаграждении?

– Верно.

– С этим проблем нет. У меня есть пенсия.

Он улыбнулся.

– Рад за вас. Это очень важно. Тем не менее необходимо, чтобы вы понимали, что стоимость моих услуг, как и услуг моей фирмы, намного превышает финансовые возможности даже очень состоятельных людей. Можно сказать, что немногие могут позволить себе воспользоваться моими услугами. – Он просиял, демонстрируя идеально ровные и блестящие зубы. – Но все это пустяки. Мы наверняка найдем решение.

– Я могла бы занять несколько сотен злотых у сына, – предположила я.

– О, вот уже вам в голову приходят хорошие идеи, – сказал он. – Мы прекрасно с вами взаимодействуем. Это очень важно.

Он обвел взглядом комнату.

– Мне жаль, что я ничем не могу вас угостить.

– Ничего страшного.

– Видите ли, есть у меня один маленький недуг. Огромное желание помогать другим. У вас, наверное, тоже.

– В достаточно ограниченной степени, – вставила я.

– Тем не менее я надеюсь, что вы захотите мне помочь. Ничего особенного. Я и другие серьезные люди с добрым сердцем хотели бы помочь одной заключенной, но у нас нет с ней связи. Сами понимаете: бюрократия, помехи. Кроме того, она только что попала в тюремный лазарет, поэтому связь с ней в еще большей степени ограничена. Это одинокий, потерянный человек, нуждающийся в помощи. Так же как вы. Необходимо передать ей сообщение.

– Неужели вам некого попросить об этом?

– Конечно есть. Люди стремятся найти возможность оказать мне подобную услугу. Взамен я готов взять на себя безвозмездную защиту. Конечно, не лично, но могу вас заверить, что наши стажеры – самые трудолюбивые люди на свете.

– Я передам сообщение, – заявила я. – Ведь эта женщина в беде, как я. Своим альтруизмом вы пробудили и во мне потребность помогать другим.

Он широко улыбнулся и достал из кармана пиджака стильную перьевую ручку и написал что-то на листке бумаги.

– Передайте это Эве Новак. Как вы уже догадались, речь идет о словах ободрения и поддержки.

Я прочла:

«Дорогая Эва, мы всегда будем помнить тебя! Коллеги».

– Пожалуйста, запомните, – сказал он и убрал листок. – Это очень важно, и время поджимает. Вы должны передать послание как можно скорее. От этого зависит и ваше будущее. Надеюсь, вы это понимаете. Вы же не хотите, чтобы я предложил свои услуги кому-то еще?

– Конечно не хочу, – сказала я. – С чего бы мне этого хотеть?

– Никому ни слова, – твердо добавил он. – Это не шутка. Прошу четко это осознать.

– Да чтобы я раскрыла секрет?! Даже если они будут морить меня голодом несколько часов, даже если они не дадут мне положить сахар в чай… Я никому не скажу, только получательнице, заверяю вас. Но и вам следует поторопиться с помощью, потому что я не буду ждать здесь вечно.

– Мы защитим вас в суде. Вам придется потерпеть до этого времени и дожить до суда. Прежде всего, вы не должны попадать в неприятности. Не позволяйте, чтобы вами манипулировали. Вам здесь не место, вы не одна из них, вы одна из нас. Самое главное – держаться достойных людей.

Он встал, снова обошел столик и отодвинул от него стул, на котором я сидела. Находиться в обществе подобных людей – вот это я понимаю!

Мы пожали руки, он поклонился, и я вышла.

На этом приятные впечатления закончились.

Глава 2

Медленно, но неумолимо я начала осознавать, что все происходящее на самом деле происходит. Невозможно было от этого отгородиться, отстраниться, забиться куда-нибудь в угол и переждать. Теперь это касалось именно меня. Я годами боролась за то, чтобы на меня обратили внимание, и наконец получила его. Очень щедро, большое спасибо.

Мне нужно было как можно быстрее взять себя в руки и начать действовать, потому что все выглядело уже довольно серьезно. Эти люди были готовы действительно запереть меня здесь и не выпускать. Сделать меня представительницей гнилой интеллигенции!

Я оказалась в месте, где культурные люди не бывают. Если только они не знаменитости на закате своей карьеры. Если бы в клубе для пенсионеров выяснилось, что у меня был такой тюремный эпизод, я всегда смогла бы сказать, что это тренд. Твердо и уверенно заявила бы, что сейчас это в моде, как раньше – пластические операции и лечение от зависимостей.

Хотя мне удалось неплохо рационализировать проблему, я не смогла до конца сбалансировать свои эмоции.

Меня накрывало волнами жара и приступами паники. На ум приходили все эти садистки-надзирательницы, психопаты-охранники, насильники в ду́ше, грязные холодные подземелья из фильмов, и я подумала: почему именно таким должен быть мой чертов закат бытия?

Боревич привел меня в небольшой, скромно обставленный кабинет. Внутри была невысокая женщина в зеленой униформе и резиновых перчатках – надзирательница. Она равнодушно посмотрела на меня.

– Наконец-то хоть кто-то похожий на человека с мозгами, – сказала она. – Может быть, с вами не будет проблем.

– Со мной? Конечно не будет, – заверила я ее. – Почему со мной должны быть какие-то проблемы? Я даже не знаю, что такое проблемы.

– Это хорошо, вы себе даже представить не можете, какова нынешняя молодежь.

– О да, трудно не согласиться. Падение морали, никакого уважения. Никаких принципов. Озверение, темнота, дичь.

Мы мило улыбнулись друг другу.

– Вы немного похожи на мою свекровь, – сказала она.

– Надеюсь, она красивая женщина, – ответила я. – Не обижайтесь, но я действительно похожа не на кого попало, а на одну очень известную актрису. Вы, наверное, догадываетесь на кого.

– Она должна была приехать.

– Она, наверное, гордится своей невесткой. Такая важная работа, ответственная, низкооплачиваемая, идейная. И эта униформа так хорошо скрывает недостатки вашей фигуры.

– Да, конечно! Она вовсе не гордится мной. Напротив. Она ни разу здесь не была. Вроде как собиралась приехать, навестить, но ясно же, в чем причина. Контроль!

– Так, может быть, здесь она смогла бы получше вас узнать?

Она как-то косо поглядела на меня.

– Ну, ладно. Мило пообщались, – сказала Надзирательница. – Но не будем терять время. Раздевайтесь.

– Да, – согласилась я. – Здесь действительно душновато. Можно проветрить.

Я сняла свитерок, накинула его на плечи и уселась на стул.

– Если вас не затруднит, – добавила я, – я бы не отказалась от чая.

Она улыбнулась, но как-то неискренне.

– Раздевайтесь, – повторила она.

– А мне уже полегчало. Не стоит обо мне так беспокоиться.

– Догола.

– В смысле догола? – рассмеялась я. – По-моему, вы слишком много времени проводите в тюрьме.

– Раздеться! Присесть! Покашлять! – приказала она, повысив голос.

Я взглянула на нее, но увидела лишь каменное выражение лица.

– Ни за что, – ответила я. – Еще чего удумали!

– Тогда мне придется это сделать.

Я пожала плечами:

– Да пожалуйста, раздевайтесь, приседайте и кашляйте, раз вам так хочется.

– Мне придется вас раздеть!

– Что это вообще за фантазии?

– Я надеялась, что хотя бы с вами не будет проблем.

Она подошла к шкафчику, сняла трубку старомодного телефона и набрала номер.

– Алло, – сказала она в трубку. – Говорит сержант Чаплиньская. Алло! Сержант Чаплиньская! Совсем оглох, что ли, черт возьми! Вызываю опергруппу «Антанта». Осужденная скандалит.

– Стоп, стоп, стоп! – воскликнула я, поднимаясь со стула.

Я хотела схватить телефонную трубку, но она заслонила аппарат своим телом.

– Да? – Она посмотрела на меня и прикрыла трубку.

– Я разве скандалю? – невинно спросила я. – Сразу вызывать опергруппу? Зачем? В этом нет необходимости. Пусть ребята отдохнут. Может, покушают…

– Вы разденетесь?

– Чем больше вы настаиваете, – начала объяснять я, – тем больше у меня возникает неприятных ассоциаций с домогательством.

Она положила трубку.

– Ну знаете что? В конце концов, мы же женщины. А как вы у врача раздеваетесь?

– Врач – это совсем другое дело. Он – мужчина.

– Давайте не будем затягивать. Я должна проверить, не пытаетесь ли вы что-нибудь пронести.

– Пронести? Как?

Она тяжело вздохнула, опустив взгляд ниже пояса моей юбки.

Я аж вспотела.

– Вы с ума сошли?! – спросила я. – Я что, себе туда что-то засунула?! Зачем?!

– Я много чего повидала.

– Как вы себе это представляете? Что у меня там может быть? Ножовка по металлу?

– Женщины провозят опасные инструменты, запрещенные предметы, наркотики…

– Может, у меня там вообще ларек с хозтоварами! – возмутилась я. – Кто знает? На самом деле проверьте, а то вдруг я спрятала и забыла! Память уже не та! Если вы найдете очки моего мужа, я буду вам бесконечно благодарна!

– Вы издеваетесь?

– Вы не представляете, как бедолага без них плохо видит! Он щурится вот так… – Я показала, как бедный Хенрик щурится. – Вот так щурится. И почти ничего не видит. Вы понимаете?

– Последний раз говорю, нечего надо мной издеваться.

– Да как можно? Мне вообще не до шуток. Я сейчас опишу вам очки: толстые стекла, полупрозрачная оправа и проволочные дужки. Наверняка вы их узнаете!

Она покраснела от гнева и протянула ко мне руки.

– Хватит уже! – крикнула она, хватаясь за пуговицы моей блузки.

Рванула.

Это насилие!

Цап! Не успела я опомниться, как мои зубы впились в ее пухлую ладонь!

В определенных местах и при определенных обстоятельствах человек перестает быть самим собой. Тюрьма, безусловно, одно из них. Озверение – очевидное следствие заключения человека в клетку. А если человека превращают в зверя, то неудивительно, что он кусается. О чем тут говорить? Особенно если кто-то внезапно и без предупреждения хватает вас за одежду.

– А-а-а! – воскликнула она, хватаясь за красный и довольно глубокий след. – Вы меня укусили!

– Это случайно. Нечаянно… – заверила я, пытаясь взять ее за ладонь, чтобы проверить, не слишком ли серьезная травма.

Она вырвалась и кинулась к двери, открыла ее и выглянула наружу.

– Куда он опять провалился? – мрачно спросила она. – Черт возьми!

Вернулась, громко хлопнув дверью, открыла шкафчик и начала в нем рыться.

– Это нападение на охранника! – кричала она. – За это полагается предупреждение!

Я посмотрела на нее в недоумении.

– Что? – Я прыснула со смеху. – Всего лишь предупреждение и больше ничего?! Уморили! Может, мне еще и дневник принести?

– Вы еще пожалеете об этом!

– Легкая царапина. Это даже укусом назвать нельзя, а как стонет. Позор!

– Я вызываю опергруппу! – пригрозила она, заматывая руку бинтом, который ей наконец удалось найти.

– Я подожду снаружи, – сообщила я. – Не буду вам мешать.

Я оставила свои вещи, откланялась, чтобы не показаться невежливой, и покинула помещение.

В коридоре никого не было. В самом конце, за тройной решеткой и стеклянной дверью я заметила молодую очаровательную охранницу и Боревича. Они беседовали и улыбались. Боревич курил сигарету. Позорище. В восьмидесятые годы мог бы курить. Тогда это еще не было вредно или смертельно опасно. Но сейчас?! Только самоубийца может курить сейчас, зная, что цена сигарет состоит почти исключительно из акцизного сбора!

Я поправила одежду, сделала глубокий вдох-выдох и решила спокойно уйти.

Вперед!

Я двинулась по коридору куда глаза глядят. Я не могла позволить запереть себя в клетке. Это был бы конец. Я никогда бы не увидела солнца, гор, лесов, лугов и всего остального; я бы и так никогда этого не увидела, потому что природа меня мало интересовала, но кто бы стал задумываться об этом во время панического приступа.

В такой момент сердце качает кровь так быстро, что она буквально кипит. Попади она сейчас в мозг – свернется словно молоко. Так что она туда не попадает, а не получающий достаточно кислорода и питания мозг перестает соображать. Неизвестно, что в такие моменты происходит с человеком. Наверное, он может выполнять только самые простые и примитивные действия. В моем случае это был побег. Мне повезло, я могла выкинуть что-нибудь и похуже.

Тогда я еще не знала, что поступила неправильно, но даже если бы и знала, то ничего не смогла бы с этим поделать. Вот уж кто мог, так это огромный мужик в форме, на которого я сразу же наткнулась. Я думала, что он меня не остановит, ведь кому какое дело до какой-то старушки. Я ошибалась.

– Добрый день, – сказал он, смерив меня взглядом с ног до головы.

– Добрый, добрый, – ответила я.

– Что вы здесь делаете?

– Иду.

– Куда?

– Домой.

– Что вы здесь делаете?

– Я… приехала…

– Проведать?

– Да! Именно так! Я приехала проведать свою невестку. Мы наболтались выше крыши. Она столько мне всего рассказала, а я ей. Это было очень мило. А теперь отойдите, потому что я тороплюсь.

– Только сегодня нет посещений, – сказал он, опираясь рукой о стену так, чтобы загородить мне проход.

Я посмотрела на него. Огромный-преогромный человек. Сколько же он, должно быть, ест! Проклятие для любой матери.

Если бы я должна была кормить такую глыбищу, то, наверное, пришлось бы купить поле картошки. И корову. Матерь Божья!

– Вы много едите? – спросила я.

– Много. Почему вы спрашиваете? – ответил он.

– Беспокоюсь.

– Большое спасибо. Я справляюсь.

– Не за вас, я беспокоюсь за вашу мать.

Он вздохнул.

– Что вы здесь делаете, раз сегодня нет посещений? – раздраженно продолжил он.

– Я пришла повидать свою невестку…

– Как вас зовут?

– Чаплиньская.

– Как?

– Чаплиньская! Мужик, ты что, глухой, что ли, черт возьми!

Он удивленно посмотрел на меня.

– О да, – сказал он. – Я слышал крики. Как раз шел посмотреть, что происходит у моей коллеги.

– А что там могло происходить? Моя невестка слишком бурно реагирует. Я пришла ее проведать, а она сразу говорит «контроль»! Представляете!

– О да. – Он начал заикаться. – Да, да, конечно.

– Ну что, достаточно этих расспросов? Вы довольны?

– Да. Полностью. Я вас не задерживаю.

– Спасибо.

– Не за что. Хорошего дня.

Он ушел.

Я была уверена, что он обернется. Мне нужно было скрыться из виду. Я взялась за ручку первой попавшейся двери. Заперта.

Вдруг я заметила нишу. В ней располагалась лестница. Я не знала, ведет ли она к выходу, но мне пришлось ею воспользоваться, потому что за спиной я услышала сержанта Чаплиньскую, которая вышла в коридор и начала сеять вокруг себя ненависть.

Сцена прямо из триллеров, которые крутят по субботам после двадцати трех. Темнота, холод, трубы на потолке и стенах. Грохот, стук и лязг. Запах сырости, гнили, грязный, липкий пол. Нетрудно было догадаться, что где-то рядом находится кухня. Я двинулась вперед.

Вдалеке послышался разговор. Точнее, это был монолог. Я подошла к широкой двустворчатой двери. Ее верхняя часть была застеклена. Эти круглые окошки были настолько грязными, что сквозь них почти ничего не было видно. Я заглянула внутрь. Две женщины за большим столом с оцинкованной столешницей готовили еду. Одна из них была колотая – вся покрыта татуировками, даже лицо. Похоже на фиолетовую мазню, как на последней странице школьной тетради. Вторая была бледной, с мешками под глазами, бритая наголо.

За кухней находилась прачечная. Дальше – часовня. Туда я и вошла.

За свою жизнь я видела много костелов, соборов, базилик и маленьких часовен. Но такого чуда еще не доводилось. Тусклый свет сиял над скромным, едва заметным алтарем, который едва помещался под трубами, проходящими через все помещение. С одной стороны – исповедальня, с другой – скамейки. На потолке душевые лейки, на полу старая банная плитка со сливной решеткой. Вместо окна – икона. Богоматери Котельной!

После сегодняшней порции треволнений я почувствовала себя немного уставшей. Бедро резко заболело, и я присела в исповедальне. Немного успокоилась. Я должна со всем справиться. О побегах из тюрьмы я знала все после просмотра двух фильмов. Один с Клинтом Иствудом, другой с Робертом Редфордом. Там показывали, что из любой тюрьмы можно сбежать. Для этого не нужно быть Клинтом Иствудом, Робертом Редфордом или любым другим американским актером. Все, что вам нужно, – это план. А это не так уж сложно. Сколько я их составила, работая в школе. Я вытянула ноги и закрыла глаза.

Но прежде чем я успела приступить к планированию, в часовню вошел ксендз. Крепкий, тучный, грузный. Таких я еще не встречала. Его огромный живот, казалось, свисал до самого пола. Чудо, что не оторвался. Такое телосложение было необычным, поскольку лицо его было худым и здоровым. Молодой мужчина лет сорока.

Он встал, переводя дыхание, и вытер пот, обильно выступивший на лбу. Заметив меня, он улыбнулся так, что я сразу поняла: ничего хорошего меня не ждет. Я должна была догадаться еще тогда, когда увидела, как порозовели его щеки, обнажились зубы и заблестели глаза.

– Дорогуша, как я рад тебя видеть! – воскликнул он. – Я уже начал опасаться, что никого не застану.

– Я тоже рада вас видеть, отец, – ответила я, полная надежды, что этот человек спасет меня. – Я оказалась здесь из-за большого недоразумения. Отец, вы должны выслушать меня.

– Всему свое время. Прошу поскорее мне помочь, потому что мне ужасно тяжело. Как будто сейчас все взорвется.

Я лишалась дара речи, когда он со страдальческим выражением лица погладил себя ниже пояса. Я уставилась на него, не в силах поверить в то, что вижу и слышу.

– Я не очень понимаю. Не могли бы вы объяснить, в чем проблема?

– А, вы же новенькая.

– Можно и так сказать.

– Ну да. Раньше мне помогала девушка, которая была в курсе. Какие у нее были руки! Но ты тоже справишься, дорогая. Нагнись или, еще лучше, встань на колени и расстегни пуговицы на моей сутане, потому что ты, наверное, видишь, что сам я не могу дотянуться.

– Фу! – возмущенно воскликнула я. – Как вы можете, отец?! Я не буду этого делать!

– Как это? А мне что делать? Я сам не справлюсь.

– Отец, простите, но это не моя проблема. Я не хочу больше этого слышать. Я ухожу!

– В конце концов, я это делаю ради вас.

– Ради нас?! Вы так думаете, отец? То, что мы в тюрьме, еще не значит, что мы в полном отчаянии.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Я не знаю, что сказать, – заметил он. – Вы меня сами просили…

– Может быть, и так, но не я.

– Ведь у вас тоже есть потребности. Это естественно. Такими мы были созданы. Основные потребности тела должны быть удовлетворены, и вы можете время от времени побаловать себя, позволить себе удовольствие.

При этом он так невинно улыбался, что стал еще более отвратительным и мерзким.

– Не могу поверить, что вы такое говорите! – Я покачала головой. – В каком ужасном месте я оказалась. Я перестаю понимать этот мир.

– Так что же мне делать? Может, мне каждый раз приводить служку, чтобы он освобождал меня от этой ноши?

– Матерь Божья, этого не может быть! В каком мире я живу?!

– Чего же вы хотите? Чтобы я вам заплатил?

– А вы могли бы?.. – Я на мгновение заколебалась. Всего лишь на мгновение, которое не имело значения.

– Еще чего! Конечно, я не стану платить! До чего мы докатились! – Он так возмутился, что покраснел, а его живот начал подпрыгивать. – Расстегни сутану и вытащи всё! – крикнул он. – Иначе я выдам тебя охранникам! Они уж о тебе позаботятся!

Я испугалась, но откуда мне было знать, что еще может со мной случиться? Наверняка станет только хуже. А это все-таки ксендз. В конце концов, он был не самым плохим мужчиной. Может быть, это даже не будет таким уж большим грехом.

И раз уж он собирался привести бедного служку, то я предпочла, чтобы он использовал меня. Такая уж я есть. Готова на всё ради других.

Я опустилась на колени и нащупала пуговицы, спрятанные в складках черной ткани. Пусть он не думает, что у меня пальцы окостенели!

Когда я расстегнула пуговицы, ксендз быстро ухватился за полы сутаны и раздвинул их в стороны. И моим глазам предстало зрелище, которое я никогда не забуду. Невероятно худые ноги – но это было ничто по сравнению с тем, что висело спереди.

Я никогда в жизни не видела столько такого добра! Я могла бы сию же минуту взять все это в рот.

– Как это прекрасно! – воскликнула я от радости.

– Поторопись, – сказал он. – Мне уже больно.

На меня смотрели два крепких налитых красных яблока.

Огромные, раздутые, выпуклые, набитые так, что вот-вот треснут!

Именно такими были хозяйственные сумки с продуктами из популярного сетевого магазина, подвешенные к его поясу. Развязать их было непросто. Под тяжестью товаров узлы затянулись так туго, что даже сильным пальцам было не справиться. Пришлось помогать себе зубами, хотя я не была уверена, этично ли это. Но раз уж он делал такие предложения, то наверняка не имел ничего против. Так что я вцепилась зубами в узел, и как раз в этот момент дверь часовни открылась.

– Извините, – сказала женщина.

Ксендз очень предусмотрительно накинул мне на голову свою сутану, но не знаю, удалось ли ему все скрыть.

Женщина удалилась стремительно – когда я обернулась, ее уже не было.

– Мы были на волоске, – произнесла я с облегчением.

Ксендз казался гораздо менее довольным. Он поглядел на меня с разочарованием, хотя я старалась изо всех сил. Когда я наконец освободила его от груза, он даже меня не поблагодарил. Отнес сумки в столовую, взял там огромную подушку и засунул ее под сутану. Тяжело вздохнул, закатил глаза, попрощался и ушел.

Меня ничуть не интересовало содержимое сумок. Что я – продуктов не видела? Я подошла к ним с полным безразличием. Присмотрелась. Когда думаешь о контрабанде, обычно представляешь себе плантацию конопли или пригородную лабораторию по производству амфетамина, раскрытием которых по праву хвастаются полицейские. Ничего подобного я не обнаружила.

Зато я увидела творожные сырки, йогурты, сосиски, сдобу, лоточки с голубикой и малиной, масляные булочки, краковский сервелат, дезодорант, порошок для стирки цветного белья при низкой температуре, две бутылки водки, несколько блоков сигарет и какие-то красочные таблоиды. Да, это явно не был уровень Пабло Эскобара. А может, и был. Какой уровень, такой уж и Эскобар!

Вскоре из коридора донесся звук. На удивление знакомый. Успокоительно-сладостный скрип несмазанных колес старого, проржавевшего корыта.

Мгновение во мне боролись страх и любопытство. Страх безоговорочно победил и приказал немедленно бежать, но человеку не пристало полагаться на примитивные инстинкты. Я решила дать шанс любопытству, которое, в конце концов, на протяжении веков толкало нашу великую цивилизацию к новым открытиям и прогрессу.

Спрятавшись в исповедальне, я ждала, а когда странные звуки приблизились, прижалась к деревянной решетке, чтобы разглядеть это стальное чудовище.

Дверь открылась, и я увидела причудливую машину. Платформа на маленьких колесиках, уставленная большими кастрюлями. Кто-то вошел в часовню. Бритая девушка с мешками под глазами. Я отступила вглубь. Она, однако, двинулась прямо ко мне. Но не могла меня видеть. Подошла и схватила сумки. Я не могла этого вынести. Я тоже схватила их. Девушка отступила. И стала вглядываться в темноту исповедальни. Было видно, что она напрягает зрение, пытаясь что-нибудь разглядеть. В конце концов ей это удалось, она презрительно посмотрела на меня и с удвоенной силой вцепилась в сумки. Рывком потянула на себя. Я тоже. Было понятно, что я не позволю забрать у меня эти сокровища, но тут из коридора послышался мощный мужской голос.

– Что ты там делаешь?! – крикнул он. – Попрощалась и вернулась к работе!

Достаточно было на мгновение отвлечься, как Бритая дернула так, что я не успела отреагировать. Она выхватила добычу, как гиена, и выбежала в коридор. Первым моим желанием было последовать за ней, но я тут же остановилась, опасаясь, что меня схватит охранник, который стоял рядом с Колотой в коридоре.

– Почему так долго? – спросил он.

Я отступила в глубину исповедальни.

– А вы что, торопитесь? – вмешалась Колотая.

– Не открывай рот, пока не спросили, – ответил он.

Они принялись толкать тележку. Должно быть, она была тяжелой, потому что сдвинулась с места только после того, как они навалились на нее всем своим небольшим весом. Металлические колеса завибрировали и со скрипом начали вращаться. Охранник поддерживал их мысленно и добрым словом.

Бритая снова посмотрела вглубь темной часовни. У меня не было ни малейшего желания интересоваться, кто она такая и что ею движет. С меня было достаточно, и я собиралась поскорее закончить свое и без того слишком долгое пребывание в этом постыдном и во всех отношениях разочаровывающем месте.

Я вышла из своего укрытия только тогда, когда услышала, как тихо закрылась дверь, а затем стихли звуки разговора.

На мгновение мне стало грустно при воспоминании о набитых продуктами сумках. Я слишком коротко была в их обществе. Мы не успели насладиться друг другом. Открыться, сблизиться, почувствовать, насытить чувства, испытать прекрасный восторг, а затем блаженный покой. Их пузатый вид, шелест фольги, запах дешевого пластика еще долго вызывали во мне ответную реакцию всех моих органов чувств. Меня трясло, как ребенка в «Детском мире».

Пора было уходить. Я дождалась, пока все звуки стихли, и вышла в коридор. Это место было не для меня. Другая реальность, не моя. Я была обычным человеком, прохожим, пассажиром общественного транспорта, а не преступником. Здесь было словно другое измерение. За пределами нашего мира. Я чувствовала и знала, что мне тут не место, что здесь должны быть другие люди. Не я!

От свободы меня отделяло одно препятствие. Это была тяжелая стальная тройная решетка с электронным замком и охранниками. Не было никакой возможности прорваться через нее. К этому тюремная служба, безусловно, была готова. Я должна была мыслить творчески. К сожалению, новых идей у меня не было. Вместо этого в голову пришла та, что и обычно.

Я направилась в сторону кухни, которая была естественным местом для всевозможных нештатных ситуаций. Заглянула в грязное круглое окошко двойных дверей и, убедившись, что внутри никого нет, решительно толкнула их. Они широко распахнулись, приветствуя меня на арене разрушения. Меня нельзя было винить в том, что неизбежно должно было наступить. В конце концов, ничего бы не случилось, если бы двери были закрыты.

Большой металлический стол располагался в центре довольно большого, выложенного плиткой помещения. Позади – четыре газовые горелки. На двух из них стояли огромные кастрюли. Я потрогала их – они были холодными. Я заглянула внутрь – пустые. Декор!

Это разозлило меня еще больше. Я включила газ и несколько раз нажала на электрическую зажигалку. Очаровательные маленькие голубые огоньки окружили чугунную горелку. Я огляделась и с ужасом поняла, что помещение было стерильно чистым. Немыслимо. Я никогда раньше не видела такой кухни. Это поражало, било в глаза, на это невозможно было смотреть. Должно быть, я пропустила эпизод, когда рестораторша Гесслер произвела здесь революцию! Но хуже всего было то, что здесь нечего было поджигать.

Идеальный план спасли старые фартуки, висевшие у двери. Я схватила их и бросила на горелку. Низкокачественная синтетика не загоралась, а тлела, источая ужасную и, вероятно, токсичную вонь. Отлично.

Теперь осталось затаиться в коридоре до сигнала тревоги и начала эвакуации. Решетки должны будут открыть. Иначе все погибнут. В суматохе пожара никто не обратит внимания на заблудившуюся старушку. Пожарные машины, кареты скорой помощи, тюремная служба – всеобщая паника. А ведь меня еще не внесли ни в какой тюремный список. Никто не мог знать, откуда я взялась. Это должно было сработать.

Черный дым собирался под потолком, и, когда он занял все пространство, оставалось только направить его в коридор. Я хотела схватиться за ручку… но ручки не было! Хитрое решение.

– Помогите! – Я кричала и била кулаками по двери. – Кто-нибудь, выпустите меня отсюда! Черт побери!

Странно, но на меня быстро навалилась усталость. Очень быстро. Я прикрыла рот рукавом, но дым был густой и не давал дышать. Я поехала по стене.

– Помогите, – тихо произнесла я, ложась на пол.

* * *

Последнее, что я увидела в клубах дыма, была фигура пожарного. В боевой форме, обвешанный снаряжением. Он был миниатюрный. Он склонился надо мной, и тогда я увидела его лицо… женское, красивое, с тонкими чертами и большими печальными глазами. Она смотрела на меня, и в ее взгляде было тепло, но еще какие-то непонятные мне эмоции. Непостижимая тайна.

– Все будет хорошо, – сказала она ангельским голосом. – Ты пойдешь со мной.

– Я не встану, – ответила я.

– Я понесу тебя.

– Ты не сможешь.

– Ты меня не знаешь.

Она улыбнулась, и я почувствовала блаженство, спокойствие и безопасность, как в детстве, когда я приходила домой, где меня встречал запах оладий, которые жарила мама, и отец, читающий газету в кресле. От этого мне стало хорошо и тепло, и показалось, что я парю в воздухе.

Внезапно завыла сирена. Через минуту из коридора донесся стук тяжелых ботинок. Грохот выбиваемой двери. Громкие мужские голоса. Короткие нервные фразы. Кто-то схватил меня. Хлопок, и в долю секунды помещение наполнилось пеной. Вся моя работа насмарку!

– Вы ничего не помните? – спросил тот, кто нес меня на руках. – Как вы себя чувствуете?

Я не ответила. Я не могла перевести дыхание. Мои легкие сжались и склеились.

– Как вы сюда попали? – назойливо продолжал он расспрашивать.

– Хорошо, что мы вас нашли, – добавил другой, не менее обеспокоенный.

– Мы выведем вас на воздух.

Я внутренне улыбнулась. Они понесли меня по коридору. Сквозь прищуренные глаза я видела еще больше открытых решеток, ламп, дверей в кабинеты, несколько нервно двигающихся людей и приближающуюся стеклянную дверь, сияющую дневным светом.

Минуточку… Я подала знак рукой, что хочу что-то сказать. Офицер, несший меня, навострил уши.

– Где тот пожарный? – спросила я низким голосом.

– Какой пожарный? – удивился он.

– Маленький пожарный с грустными глазами.

– Такого здесь не было. Вам, наверное, показалось.

Меня положили на скамейку.

– Мы вызовем скорую помощь.

– Хорошо.

Несколько человек крутилось вокруг, но я не обращала на них внимания. Я подставила лицо солнечным лучам. Почувствовала тепло и свежий воздух. Я думала, что никогда больше не испытаю этого. Я улыбнулась и закрыла глаза. Как хорошо!

Я думала только о том, чтобы никогда больше не возвращаться сюда. Начать новую жизнь. Тихую и спокойную. Радоваться мелочам: птицам, солнцу, воде и воздуху. Пространству и свободе. Я не понимала, сколько у меня всего было. Не умела этому радоваться. К счастью, я смогла это осознать и теперь собиралась прожить остаток своей жизни счастливым и довольным всем человеком!

– Тут о вас спрашивают, – услышала я спокойный голос рядом.

– Как мило, – ответила я. – Мужчина?

– Да.

– Красивый?

– Не очень.

– Скорее всего, это мой муж Хенрик или сын.

Я хотела, чтобы они ждали меня у ворот, чтобы мы наконец были вместе и чтобы все закончилось хорошо. Я бы простила им все, в чем они провинились в прошлом, настоящем или чего еще не успели совершить. Мы могли бы начать все заново. Я открыла глаза, чтобы посмотреть на любимые лица этих моих недотеп и сказать им что-нибудь на ухо.

Но это были не они. Семь миллиардов людей в мире, и только он должен был стоять надо мной.

Боревич.

Мне стало дурно.

Сказать, что он нервничал, – все равно что ничего не сказать. Он был красный как рак, а на лбу выступила уродливая зелено-голубая жилка.

– Вы куда подевались? – пробормотал он, выпучив глаза. – Вас все искали. Даже не представляете, какой из-за вас поднялся шум.

Я осмотрелась. Все было не так. Здания, стена, колючая проволока, заключенные и охранники. Где ворота, где стоянка, улица, автобусная остановка, город, жизнь, свобода?!

– Не знаю, куда я подевалась. Я заблудилась. И мне хотелось бы знать, где я нахожусь.

– Вы находитесь на сборном пункте для эвакуации. Во внутреннем дворе тюрьмы. Начался пожар, и поступил приказ об эвакуации. Возможно, короткое замыкание.

– Да, точно, короткое замыкание, – подтвердила я.

– Вы в порядке? – спросил он.

– Конечно нет. А что должно было со мной случиться?

Он посмотрел на меня, а затем застегнул наручники на моем запястье.

– Что вы делаете? – спросила я.

– Это для вашей безопасности, – ответил он.

– Немного туговато.

Он стал ужасно недоверчивым и неприятным, а такие люди обычно не вызывают симпатии.

Я была ужасно расстроена из-за неудавшегося побега.

У меня было так много планов. Я могла бы еще так многого добиться. Вся жизнь была впереди. Бесконечный океан возможностей, до которых мне нужно было только дотянуться. Но все это оборвалось в один миг, и мне пришлось вернуться в тесную реальность тюрьмы. Уничтожить шик, с которым я могла бы жить на свободе. Задушить цветок, который еще мог бы распуститься. Ни о чем я так не жалею, как о неиспользованных возможностях, растраченном таланте и преждевременно угасшей радости жизни.

Побег закончился провалом, но я хотя бы попыталась, и это уже что-то. Другие просто сидели сложа руки и ждали. Постыдная пассивность, безразличие, маразм и декадентство. Так ничего не добьешься. Я попыталась. Я была амбициозна, активна, креативна и предприимчива. Я не сдавалась и последовательно шла к своей цели. Это уже само по себе ценно. Если бы все вели себя так, как я, тюрьмы бы давно перестали быть переполненными. Они просто были бы пусты!

– Знаете что? – Я обратилась к Боревичу. – Со мной все-таки что-то не так.

– Вы хорошо выглядите, – ответил он.

– Я вижу туннель… свет в конце…

– Я вызову врача.

– Мне ждать его на таком холоде? Прошу отвести меня в лазарет.

Глава 3

У этого человека не было ни культуры, ни манер. Вместо того чтобы донести пострадавшую в серьезном пожаре, он заставил меня идти самостоятельно.

Когда мы дошли, я почувствовала себя странно. Очень неестественно. Все выглядело настоящим: врач, медсестра, операция, но чего-то не хватало. Некой возвышенности, магии этого места, куда нужно записываться за несколько дней и стоять в очереди с четырех утра. Когда голодный, измученный, с опухшими ногами человек наконец попадает к врачу, он осознает свою избранность. Он понимает всю значимость и особенность момента и места. Ему кажется, что он на аудиенции у Иоанна Павла II. Он смиренно и почтительно вступает в святилище медицинской службы, чтобы выслушать таинственные и непонятные слова оракула.

А здесь… Мы просто вошли. Позор.

Боревич провел меня в кабинет, в который не было ни единой, даже самой маленькой очереди. Он варварски лишил это место его уникальности и свел ритуал посещения к банальной беседе. Кому нужен такой прием у врача?!

Я с неудовольствием села на стул. В этом мире больше нет ничего святого.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил пожилой мужчина, взглянув поверх узких очков. – Вы можете свободно дышать?

– Доктор, – ответила я. – Мы ведь каждый день дышим копотью и бензопиреном. Я привыкла к этому.

– Я вас послушаю. Разденьтесь до пояса.

– Опять? Далось вам это раздевание.

Я посмотрела на женщину, сидящую на кровати, похожей на больничную койку. На ней была куртка, в руках она держала сумку.

– Как вас зовут? – спросила я.

Она обернулась.

– Можете не отворачиваться, – сказала я. – Это всего лишь осмотр.

– Не могли бы вы сосредоточиться и перестать вертеться? – спросил врач, пытаясь приложить стетоскоп к моей груди.

Женщина посмотрела на меня.

– Ответьте, в конце концов. Надо разговаривать с людьми.

– Мне нечего сказать преступницам.

– Мне тоже.

Она рассмеялась.

– Я – Зофья.

– Эва.

Мы улыбнулись и пожали друг другу руки.

– У вас проблемы со здоровьем? – спросила я.

– Я здорова, как Беловежская Пуща, – ответила она.

– Вы тоже невиновны?

– У прокурора зуб на меня. Вы не представляете, какой он мерзавец.

– Конечно. В конце концов, он же не просто так деньги получает. Но раз уж вы здесь, у него должен был быть повод.

– Он хочет, чтобы я дала показания по делу, которое он ведет.

– Так вот за что он вас запер?

– Он назвал это задержанием для получения показаний.

– Дайте согласие.

– Я согласилась, даже несмотря на то, что они могут найти меня в тюрьме. Прокурор, вероятно, сам не знает, что делает. Я не хочу говорить об этом. Это опасно.

– Тем более что вы можете остаться без поддержки. Вам не с кем поговорить?

– Вы шутите? Это ужасное место. Одни преступные элементы. Преступницы.

– Зная нашу систему правосудия, уверена, здесь много невинных людей.

– Я помню одну девушку. Наверное, я встречала ее в банке. Агнешка… фамилия на «Ф».

– Ну, вот видите. – Я улыбнулась. – Постепенно нужно открываться людям и позволять себе помогать. Люди доброжелательны.

– Я даже не знаю, она ли это, – продолжила она. – Здесь все выглядят иначе. Я не присматривалась. Я видела ее в душе. Мне кажется, она очень религиозная. Судя по разговору. У нее ужасное родимое пятно на теле. Точнее, на заднице. А может, это была не она. Я старалась не смотреть. Неважно.

– Легкие чистые, – сказал врач.

– Чистые легкие! С нашим-то состоянием воздуха?! – возмутилась я. – Вы вообще меня обследовали или просто слушаете женские сплетни?

– Отдохните и не переутомляйтесь, – добавил он. – Можете возвращаться.

Вот ведь специалист нашелся. При таком задымлении умереть можно было. Я встала и начала застегивать кофту.

– Все будет хорошо, – обратилась я к Эве. – И не надо бояться. Никто вас не найдет.

– Спасибо, – ответила она.

– Что у меня с головой? У меня же для вас сообщение.

– Сообщение?

– Адвокат попросил меня передать вам: «Дорогая Эва, мы всегда будем помнить о тебе. Коллеги». Мило, правда?

Она не обрадовалась. Наоборот, смотрела на меня так, словно я сделала ей что-то плохое. Она закрыла лицо руками и отвернулась. Видимо, не привыкла к доброжелательному отношению. Даже не сказала спасибо. Мне показалось, что она расплакалась. Я только начинала знакомиться с этим местом. Возможно, здесь все так реагируют.

Как бы то ни было, я прекрасно выполнила свою работу и надеялась, что адвокат так же хорошо будет заниматься моим делом. А в таком случае здешние проблемы меня вообще не должны волновать.

Я оделась и вышла.

За дверью ждал охранник. Боревич даже не попрощался. А ведь мы столько пережили вместе. Наверняка отправился за очередной старушкой.

Глава 4

Мне снова выдали полагающиеся в тюрьме вещи, внесли куда следовало, обыскали, пронумеровали, сфотографировали и зарегистрировали. Сил бороться у меня уже не было. Я чувствовала, что проигрываю. Меня бросили в машину, которой предстояло меня перемолоть и элиминировать. Система должна была работать.

Чурбан-охранник вел меня по широкому коридору. Он открыл окошко в одной из дверей и вставил ключ в замок. В этот момент к нему подбежал потный малый в сером пиджаке. Его трясло. Они отошли в сторону и какое-то время о чем-то тихо, но с напряжением говорили, то и дело бросая на меня взгляды. Вскоре вернулись.

– Пошли, – сказал Чурбан, беря меня под руку. Я не знала, куда мы идем, но мне это не нравилось. Я уже столкнулась здесь с насилием, несправедливостью и домогательством. Чего еще мне было ожидать?

Они открыли решетку, и мы перешли в другую часть коридора. У одной из дверей собралась группа охранников.

Они заглядывали внутрь. Комментировали.

Пытки. Они хотели сломить меня. Так должно было случиться. Это было очевидно.

Мы остановились у этой двери. Открыли ее и пригласили войти. Я посмотрела на них. Они улыбались как-то неискренне.

– Прошу, – сказал Чурбан.

– Не хочу, – ответила я. – Не пойду. Я ничего дурного не сделала. Это было непреднамеренно. Я увлеклась. Только один раз. Больше проблем со мной не будет.

Потный мужчина в серой куртке схватил меня за руку.

– Вы должны, – процедил он сквозь зубы. – Это важно. Скоро все закончится.

– Садисты! – завопила я. – Дегенераты!

– Пошла… В смысле входите, Вильконьская, – горячился потный мужик в сером пиджаке. – Ну, давайте!

Они втолкнули меня внутрь. Может быть, не слишком жестко для таких крупных мужчин, но все же. Насилие есть насилие, и не нужно обманывать себя и называть это как-то иначе. Один невинный толчок. Прощенный, забытый, замалчиваемый. Потом еще один, посильнее, и не успеешь оглянуться, как однажды очнешься в реанимации, и полицейский тебя спросит: «Как это произошло?» – но единственное, что в тот момент ему можно ответить, будет: «Не знаю как, но точно по моей вине».

Как только я оказалась внутри, они оставили меня и вернулись в коридор. Я огляделась. Именно этого я и боялась – такого тесного, уродливого, мерзкого места. Все было ужасно. Даже если учесть, что мне нередко приходилось бывать в весьма бюджетных заведениях. Было так ужасно, как я себе представляла, или даже еще хуже.

Помещение было слишком большим, без признаков уюта и лишенным всякой возможности уединиться. Ряд широких окон. Неизвестно зачем. Огромный, но совершенно плоский телевизор. Такой, который никто не сможет даже включить, не говоря уже о том, чтобы переключать каналы. Четыре широкие койки с покрывалами и подушками. Они такие большие, чтобы их приходилось застилать дольше. Еще люстры, ковры, картины, шкаф с книгами и играми, столики, шкафчики, комоды. Непонятно зачем и для кого. А на них вазочки, полные еды. Из радиоприемника доносилась заунывная мелодия, а от воздуха кружилась голова.

Три койки занимали опрятно одетые женщины. Они производили приятное впечатление. Сразу стало ясно, что здесь что-то не так.

Не раздумывая, я бросилась к свободной койке и закричала:

– Моя!

Захватив кусок территории, я огляделась в поисках провизии. Посмотрела на вазочки. Что за дела? Одни фрукты! Я посчитала. У одной из женщин в вазочке было на один апельсин больше.

Как раз в это время кто-то появился в дверях. Группа элегантно одетых женщин и мужчин со значками с эмблемами ЕС. Чурбан, потный малый в сером пиджаке и остальные стояли за их спинами, бледные и напряженные.

– It’s our basic, – объяснял потный малый в сером пиджаке. – Small but fair.

– Oh, no, – возразила чернокожая женщина в темно-синем костюме. – That’s nice, very nice!

– Yes, – вторил высокий светловолосый бородач. – Very well, very well.

Чернокожая женщина тепло улыбнулась мне. Я удивилась. Давно никто не проявлял ко мне хоть какой-то доброжелательности. Это был мой шанс. Возможно, последний. Если где и существует справедливость, так это в европейской колыбели цивилизации. Там я должна была искать понимания и помощи. Какой только народ на нас не нападал, никто не помогал нам, или помогал, но слишком поздно или недостаточно, все перевирали нашу историю или наши фамилии. Так что они были в долгу передо мной.

Я двинулась к двери, но на моем пути встала вазочка с лишним апельсином. Я хотела равнодушно пройти мимо нее. Хотела сделать вид, что не замечаю, что это меня не касается, не волнует. Но я не смогла. Было понятно, что если остался лишний апельсин, то его следует разделить на всех, но раз уж я хотела бороться за справедливость на международной арене, то должна была уметь бороться за справедливость и на местном уровне. Начать с малых, казалось бы, неважных вещей.

– Oh, she wants to say something, – произнесла чернокожая женщина в темно-синем костюме, указывая на меня.

– Let her speak, – с интересом добавил высокий светловолосый бородач.

Мне хотелось сказать что-то умное, громкое, чтобы тронуть их сердца, но вместо этого я просто схватила этот лишний апельсин и закричала:

– Ха! Мой!

В этот момент милые на первый взгляд женщины обнажили свою истинную алчную натуру. Набросились на меня как звери. Первой, словно леопард, прыгнула предыдущая обладательница сверхнормового апельсина. И тут все закрутилось. Остальные тоже перестали притворяться милыми и дружелюбными и присоединились к потасовке из-за одного несчастного апельсина. Началась настоящая драка.

– What are they doing? – удивился бородач.

– I don’t really know, – ответила испуганная негритянка. – But it seems like… they are fighting for food!

Вся группа иностранцев отступила от камеры с выражением смущения на лицах. Видимо, они не были должным образом подготовлены к столь значительным культурным различиям.

Подумаешь, немного потолкались, покричали, подергали волосы.

Как только Чурбану удалось нас усмирить, он, подобно библейскому царю, решил и нашу самую главную проблему. Он забрал у меня апельсин, вернее, то, что от него осталось. Таким образом произвел справедливый и очень простой раздел. Никто из нас ничего не получил.

Идеализм, который все еще глубоко сидел во мне, стоил мне очень дорого. Он погубил меня, как и многих идеалистов прежде. Если бы я не боролась за ту единственную неразделенную, символизирующую несправедливость часть, то наверняка съела бы все, что было в вазочке.

А еще оказалось, что я все-таки была права и это была не моя камера. А жаль, ведь я могла бы привыкнуть и смириться с нахождением в этом помещении.

Мы двинулись по коридору. Чурбан по очереди проводил каждую в ее камеру. Он подходил к стальной двери, неровно покрытой несколькими слоями краски. Двери были толстыми, выпуклыми и напоминали люк в танке или какой-то лаз. У них была забавная ручка, как у старого холодильника или автомобиля. Выглядело это так, будто за этими дверьми держат демонов, зомби или других киношных монстров, которые должны были биться в них со сверхчеловеческой и неиссякаемой силой.

Он откидывал заслонку глазка, заглядывал внутрь, вставлял ключ в замок и поворачивал его. Открывал дверь, заключенная входила внутрь, и мы шли дальше.

Моя очередь неумолимо приближалась. Я чувствовала себя как ребенок в очереди к зубному. Чуда не произошло. Уже только вдвоем мы остановились перед следующей дверью.

– Пришли, – сказал он.

Я хотела сказать, что он ошибается. Но не смогла. Постепенно я начала понимать, что он мог быть прав.

Он откинул заслонку глазка, заглянул внутрь, вставил ключ в замок и повернул его.

Открыл дверь.

Больше ничего нельзя было сделать.

В камере размером с купе было душно, тесно и темно. Ее полностью занимали две пары зеленых двухъярусных нар, стол и умывальник. Не было ни одного свободного места на полу. На перилах, спинках и веревках, протянутых под потолком, висело выстиранное белье. Подоконник, столик, стул, умывальник, все горизонтальные поверхности были загромождены бутылками, банками, коробками, футлярами, косметикой и всяким хламом.

– Извините… – Я повернулась к Чурбану. – Но тут, очевидно, уже занято.

Он ничего не ответил. Аккуратно втолкнул меня внутрь.

– Моя просьба была рассмотрена? – спросила я. – Я просила одноместный номер.

Он захлопнул тяжелую дверь и повернул ключ.

В одном милая женщина из администрации была права. Очередь у дверей туалета здесь вряд ли возникнет. Но только потому, что здесь у туалета нет двери!

В этот момент что-то изменилось. Что-то закончилось и, к сожалению, что-то также началось. Меня закрыли в скороварке, стальная крышка которой была сконструирована таким образом, чтобы выдерживать огромное давление и температуру внутри. Ничто не могло вырваться наружу. Лишь шипение конденсированного пара, переходящее в свист, сообщало о том, что происходит внутри. Невидимые часы начали отсчитывать время до того момента, когда в плотно закупоренном сосуде закончится воздух.

Нет худа… По крайней мере, я знала, где умру, а это уже кое-что. Печально было бы покидать этот мир в красивой обстановке, среди любящих людей. Но покидать тесный чулан, заполненный неизвестными особами с криминальным прошлым, – это не печаль. Это облегчение.

Их было трое. Сидели на двух нижних койках. У каждой в руках была кружка с чаем и сигарета. Они молча глядели на меня.

Первая была спортивной. Со стройным телом. Если бы встала, очевидно, оказалась бы высокой. Со смуглым цветом лица ей не требовалось слишком много уходовых процедур и косметики, чтобы выглядеть достаточно хорошо. Холодный и пронизывающий взгляд заставлял человека чувствовать себя неуютно в ее обществе.

Вторая была еще дитя. Не знаю, было ли ей хотя бы лет двадцать. Маленькая, худенькая. Одежда на ней висела. Лицо серое, осунувшееся, но улыбчивое. Волосы неухоженные и непричесанные.

Третья мощная, огромная, пышная. Она одна занимала почти всю койку. Лицо у нее было нежное, ангельское, почти совсем не угрюмое. Она была единственной, кто давал хоть какую-то надежду на возможность человеческих отношений.

Войдя, я не сказала «добрый день». Мне казалось, что не стоит обманывать себя и быть вежливой с преступницами. Лучше было притвориться жестокой и безжалостной, стать похожей на тех женщин, которые ничего не говорят, только смотрят холодными, пустыми глазами, без малейшего сочувствия или какого-либо человеческого чувства.

– А поздороваться?! – возмутилась спортсменка.

– Хамка, – прокомментировала та миниатюрная неухоженная женщина.

Я почувствовала себя странно. Я не знала, что со мной не так. Незнакомое чувство. Только через некоторое время я поняла, что просто не знаю, что ответить.

– Где я могу присесть? – спросила я.

Они молча смотрели на меня. Затягивались сигаретами, прихлебывали чай и относились ко мне так, словно меня вообще не было. И все же я была.

Многое указывало на то, что в ближайшее время это состояние может кардинально измениться.

Я не могла представить, как мы проведем хотя бы один день в этой тесноте. Друг на друге, как в курятнике.

Это место напоминало больничную приемную. Тесно, душно, все нервничают и раздражены. Единственное отличие заключалось в том, что время от времени, довольно редко, кто-то из сидящих прерывает ожидание коротким визитом в кабинет. Потом они выходят и встают уже в другую очередь, где продолжают делать то, ради чего пришли в больницу, – ждать.

Между койками был проход в несколько сантиметров. Женщины садились по обе стороны, вытянув ноги вперед. С помощью такой оптимизации они занимали все пространство, и пройти было невозможно. Если кто-то хотел добраться до окна, двоим приходилось класть ноги на койки, а третьей – подниматься или отступать к двери.

Никто из них не шелохнулся и не сдвинулся с места. Я постояла немного, потом села на обшарпанный стул рядом со столиком. На нем лежали утюг с перегоревшим шнуром, фен, коробки с чаем – одна, две, три, пакет сахара, в нем засахарившаяся чайная ложка. Ни одного стакана. Вместо них зеленые пластиковые кружки. Одна зеленая пластиковая тарелка, на ней вторая зеленая пластиковая тарелка, на ней третья зеленая пластиковая тарелка…

Я почувствовала, что мои веки слипаются.

Странное место. Рельсы и поезда. Локомотивное депо «Гроховская». Это такое путешествие. Иду с вещами. На входе милые люди спрашивают билет. Они ворчат, что я так поздно пришла. Я понимаю, что поезд вот-вот отправится. Они проверяют багаж. Зачем? Наверное, какой-то закон ввели. Антитеррористический! Они забрали мою тележку! Я больше ничего с собой не взяла. Я ведь не знала, что мне понадобится для этого путешествия.

Вот и платформа. Одна, короткая, узкая.

Мы садимся в поезд с симпатичным проводником. Ищем свободное место. O! Спальное купе здесь тоже есть! Кушетка на несколько человек. Двухъярусные кровати, немного узкие, но спальные места есть. Одеяла не самые красивые, но для короткой поездки их вполне хватит. Полотенца с продуманным логотипом: СИЗО. Наверное, новый перевозчик. Я захожу в купе. Странно. Одни женщины. Каждая сидит на своей койке.

Я обращаюсь к пассажиркам. Не отвечают. Не хотят разговаривать. Мы трогаемся. Поезд идет медленно, как черепаха.

Меня разбудил щелчок замка и скрип двери. Наконец-то!

Я должна была сказать, что мне здесь совсем не нравится и я хотела бы подойти к стойке регистрации, чтобы попросить поменять номер, но охранника не было на месте. Он прятался где-то в глубине коридора, а в дверном проеме стояли кастрюли на колесиках и две женщины, которых я уже видела. Колотая и Бритая.

Я встала.

– Куда? – крикнула спортсменка. – А ну, села!

Я села.

Она медленно поднялась с койки и спокойным шагом подошла к двери. Три женщины встретились взглядами, как боксеры на пресс-конференции.

Заключенная передала свою зеленую тарелку, а Колотая положила ей несколько кусочков зельца, масло, немного творога, джем и помидор. Бритая исподлобья посмотрела в сторону коридора, затем наклонилась и подняла небольшой сверток, который затем передала спортсменке. Та быстро развернула упаковку и просмотрела содержимое.

– Здесь не все, – недовольно сказала она, переводя взгляд с Колотой на Бритую. – Где остальное?

– Хороший вопрос, – ответила Колотая. – Всем чего-то не хватает из товаров. Кому-то придется за это заплатить.

– Все выясним, – резюмировала спортсменка.

Они смотрели друг на друга с таким же презрением, с каким судмедэксперт смотрит на клиента.

– Разговорчики! – раздался мужской голос из коридора. – Работаем молча!

Спортсменка отошла спокойным шагом, покачиваясь из стороны в сторону, словно несла под мышкой два телевизора. Она вернулась на свою койку, словно ей было на все наплевать и ничто ее не волновало.

И пусть они делают со мной что хотят! Я не выдержала и как сумасшедшая бросилась к двери. Никто еще не приносил мне в комнату готовый ужин. Даже в санатории. Хотя, когда я еще преподавала в школе, был один ученик, у которого в конце года оценки были между двойками и тройками. Он приносил на урок и в учительскую кучу продуктов, потому что его родители ездили за товаром в Турцию. Кофе, шоколад, всевозможные лакомства. Мне тогда везло. Мои коллеги завидовали. Я, конечно, не повышала ему оценки, потому что он этого не заслуживал. Я хотела заставить его учиться, а не заниматься коррупцией. Я боялась, что он плохо кончит, и, к сожалению, так и случилось. Он был не очень умным и безнадежно ленивым. Не перешел в следующий класс. Едва окончил школу. Потом все стало еще хуже. Без образования у него не было шансов на нормальную работу и честную жизнь. Недавно я увидела его по телевизору. Он стал политиком.

– А ты куда лезешь? – спросила Колотая.

Остальных соседок обслужили передо мной. Зеленая пластиковая тарелка, зельц, масло, творог, джем и помидор. Бритая заговорщически поглядела в сторону коридора, передала сверток из рук в руки. Проклятия и жалобы.

– Ну вот, у нас в отделении появилась крыса, – констатировала миниатюрная неухоженная.

Та, что с добрым лицом и мощным телосложением, неодобрительно покачала головой.

Наконец-то подошла моя очередь.

– Да, вашего room service не дождешься, – сказала я.

– Ничего, сучка, тебя к порядку приучат! – усмехнулась Колотая.

– Сучка? – рассмеялась я. – Фу! Тоже мне оскорбление. Смешно.

Колотой было не смешно. Ее лицо исказилось в злобной гримасе. Но и это меня не впечатлило. В своей жизни я повидала немало подобных гримас. Однажды в клубе для пенсионеров я хотела выглядеть свежо и не надела очки. Я подала чай, и все ужасно скривились. Один начал плеваться, другому стало плохо. Кто-то обвинил меня в том, что я перепутала сахар с солью. К сожалению, в этот момент у нас выступал молодой поэт со своим дебютным сборником. Он неоправданно близко к сердцу принял реакцию публики. Неудивительно – в конце концов, он был впечатлительный. Недовольные мины, хмурые брови, плевки и сквернословие. Кто-то должен был предупредить его, что поэзия – это нелегкий кусок хлеба. Я не знаю, что с ним случилось потом. Возможно, он напился с друзьями, посмотрел какой-нибудь матч или сериал, переспал с кем-то или нет, а на следующий день пошел работать продавцом. Ему повезло. Когда-то таких возможностей не было, и неудачливые поэты бросались с мостов в реку.

Может быть, он напишет что-нибудь еще. Например, «Как я не стал поэтом». Я бы с удовольствием прочитала. Колотая тем временем завела руку за спину, вытащила из штанов забавный предмет, похожий на замотанную бинтом чайную ложку, и направила его на меня.

– Будешь надо мной смеяться?! Кишки вырву! – продолжила она. – Выпотрошу тебя, как кита! Отрублю голову! На куски порежу!

– Чем? – громко рассмеялась я. – Ложкой?

Я обернулась к девочкам, думая, что они тоже осознали огромный комический потенциал ситуации, но они просто сидели с широко открытыми глазами и разинутыми ртами. Сигарета выпала изо рта миниатюрной неухоженной. Она этого даже не заметила.

Колотая мгновенно подскочила ко мне. Одной рукой прижала меня к стене, а другой приложила к моей шее многофункциональный столовый прибор. Она посмотрела мне в глаза с очень близкого расстояния, и ситуация полностью утратила свой комический характер. Тогда я поняла две вещи. Во-первых, ложку можно было довольно эффективно заточить, что очень интересно и о чем люди в повседневной жизни не подозревают. Во-вторых, косметика и чистящие средства, должно быть, были очень ценным и дефицитным товаром в тюрьме.

Со мной могло произойти много чего нехорошего. Меня могли даже, согласно угрозе, расчленить и четвертовать, а учитывая размер потенциального орудия убийства, мне предстояла бы очень долгая и мучительная смерть. Однако этого не произошло. По крайней мере, в тот день.

За спиной Колотой появилась Бритая и начала настойчиво хлопать ее по плечу. Когда та обернулась, Бритая указала глазами на коридор, откуда доносился голос охранника.

– Разговорчики! – гремел мужской голос. – Работаем молча!

– Я до тебя еще доберусь! – выдавила сквозь стиснутые зубы Колотая.

– Доберусь? Я не очень понимаю, чего конкретно мне ждать, – заявила я.

– Узнаешь, сучка.

Она провела ложкой по моей шее.

Как же больно.

– Ты меня порезала! – крикнула я.

Колотая быстро вернулась к двери как раз перед тем, когда подошел Чурбан, встревоженный моим криком.

– Что здесь происходит? – спросил он неприятным голосом.

– Ничего, – ответила Колотая.

– Почему вы кричали? – Он поглядел на меня.

Все думают, что легко подавить свои эмоции и держать язык за зубами. Но это не так. Это легко только в том случае, если вы сами не были в такой ситуации. И вы не знаете, как это больно!

– Она на меня напала! – воскликнула я, указывая на Колотую.

– Я? – притворно удивилась та.

– Это правда? – спросил охранник.

– Да! – воскликнула я. – Она хотела меня выпотрошить, четвертовать, вырвать кишки и отрезать голову!

– Чем?

– Чайной ложкой.

– Ложкой? Где ложка?

– Что за беспомощность?! Только где и куда! Где ей быть?! В заднице! Дорогой многоуважаемый гражданин начальник, в заднице!

Он посмотрел на меня и тяжело вздохнул:

– Ох, Вильконьская, Вильконьская, я последний раз вас прощаю, потому что это ваш первый день. – Он посмотрел на остальных: – А вам вызвать опергруппу?

– Валяйте, – жестко ответила спортсменка. – Вы прекрасно знаете, что, если они войдут в камеру, мы им яйца оторвем.

Он покачал головой, как воспитательница детского сада непослушным детям, и вышел в коридор.

Зеленая пластиковая тарелка, зельц, масло, творог, джем, помидор. Бритая не стала заговорщически смотреть в сторону коридора, ведь охранник стоял совсем рядом, а протянула мне целую буханку хлеба. Кажется, он совсем не был просрочен. Сколько же он стоил? И какой мягкий! Даже мои мышцы были тверже.

Пока я размышляла, Колотая как бы ненароком задела мою тарелку так, что ее содержимое упало на пол.

На ее жутком лице засияла триумфальная улыбка.

– Зачем вы это сделали? – воскликнула я.

– Слижешь с пола, сучка! – Она рассмеялась.

Бритая обнажила зубы. Это вызвало во мне сентиментальные воспоминания – старые документальные фильмы о разрушенной послевоенной Варшаве. Среди серых развалин то тут, то там торчали жалкие огрызки разрушенных домов. Мечта любого дантиста.

Я наклонилась, чтобы поднять валявшуюся на полу еду.

– Правило пятнадцати секунд, – заявила я, подбирая зельц.

– Скорее трех, – ответила спортсменка.

– Только если считать по-собачьи!

Я подняла еду и вернулась на стул. Крепко прижала хлеб к груди.

– Мой, – объявила я. – Не дам вам ни кусочка. Вы его не заслужили.

Я взглянула на своих соседок. Они смотрели на меня странными глазами. Через какое-то время я заметила, что у каждой из них было по буханке.

По целой буханке на каждого. Каждый день. Никаких походов в магазин, никаких очередей, никаких денег. Они вообще понимали свое счастье?

Девушки из камеры расселись по койкам и вскрыли пакеты с хлебом. Спортсменка достала из своего кондиционер для волос, лак для ногтей и зубную пасту. Она была очень довольна.

Миниатюрная неухоженная достала бутылку водки. Она закрыла глаза и крепко обняла ее, как дитя, найденное спустя долгие годы. Легла с ней рядом, стала гладить и шептать ласковые слова.

Я в своем хлебе тоже кое-что нашла. Это была бумага. Письмо. Я была в восторге. Я открыла его. Как мило. Посмотрела на Бритую. Она многозначительно мне улыбнулась.

Я прочла.

«Ты вредная сучька, варофка. С завтрава будиш принасить мне тачьку сиг. А то здам, и здохниш!»

Что за письмо… Сплошные ошибки.

Тем не менее я улыбнулась.

Глава 5

– Ну ты жесткач! – рассмеялась миниатюрная неухоженная. – Интересно, это ты такая смелая или просто сумасшедшая? Чай будешь?

– Я – Мариолька, – добавила спортсменка. – А это Фляжка и Большая Элька.

– Зофья, – ответила я.

– Ну что ж, ништяк, – заключила Мариолька. – А теперь, прости меня, дорогая, но не мешай и бери тряпку.

– Почему я должна брать тряпку? – спросила я.

– Потому что я так сказала.

– Но это нечестно.

– Ошибаешься, очень даже честно. Потому что, видишь ли, дорогая Гражинка…

– Меня зовут Зофья.

– …мы уже убрались, теперь твоя очередь. И мы убираемся уже несколько месяцев, а ты ни разу, так что принимайся за работу, потому что ты в долгу перед нами!

– Нам нужен шнырь, – добавила Фляжка.

– Звучит неплохо. С удовольствием, – согласилась я. – А чем, собственно, занимается шнырь?

– Он убирает в камере.

– Правда?

– Да.

Странный тип людей. Они проводят весь день за столом не шелохнувшись, как вилы в навозе, и придумывают правила. В принципе неплохо, потому что правила в жизни нужны, но как их понять и запомнить?

Так сидеть неудобно, неэстетично и ужасно вредно для ягодиц. Я чувствую, что с этими преступницами будет нелегко. Мамочки, ко мне, порядочной женщине, все время цепляются.

– Начни с параши, – сказала Мариолька, указывая на туалет.

Я заглянула внутрь.

Вот так задачка. Всю мифологию пришлось бы переписать, если бы Авгий, желая унизить Геракла, поручил ему вместо конюшни чистить тюремный туалет!

Любой бы растерялся при виде кучи тряпок, порошков, жидкостей и ведер. Я потянулась к самой большой, когда услышала крик.

– Ты чего? Плитку протирать половой тряпкой? – крикнула Мариолька.

– Конечно нет! – ответила я надменно.

Я не собиралась ни к чему здесь прикасаться до конца своего пребывания.

Она подскочила и показала мне на трубу, идущую к бачку. Там висела еще одна тряпка. Мариолька угрожающе посмотрела на меня и ловко ее схватила. Налила в ведро воды, добавила средство и намочила тряпку.

– Ты даже с такой ерундой не справляешься? – прорычала она. – Смотри, а то я больше не буду повторять.

С достойным восхищения энтузиазмом она принялась за мытье пола. Когда плитка заблестела, она встала, выжала тряпку и отряхнула руки. Посмотрела на остальных девочек. Фляжка поджала губы и одобрительно кивнула головой. Большая Элька, конечно, сделала бы то же самое, но она, как обычно, рассеянно смотрела в потолок.

Мариолька вытерла лоб рукавом и, схватив другую, на этот раз красную, тряпку, принялась протирать стены и даже потолок.

– Ну что ж! – вздохнула она, закончив этот этап уборки. – Ты все запомнила?

– Конечно, а что здесь не запомнить? – ответила я. – Серая для пола, красная – для всего остального.

– Как для всего остального? – возмутилась она. – Хочешь красной тряпкой мыть парашу?!

Я в ответ выпучила глаза.

– Вот еще! – возразила я. – Ни в коем случае!

– Для уборки очка у нас есть Карл! – решительно заявила она.

– Какое счастье. Пусть теперь он помучается, – сказала я, присаживаясь на обшарпанный стул. – Интересно, кто этот бедняга и почему он должен чистить туалеты?

Все разразились хохотом.

– Это Карл! – сказала Мариолька, доставая туалетный ершик.

Она налила средство и стала чистить унитаз с большим мастерством, усердием и самоотдачей. Закончив, она до хруста выпрямила спину, вытерла вспотевший лоб и тщательно вымыла руки.

– А ты учись! – объявила она устало, но гордо. – Иначе до конца жизни только и будешь делать, что стоять и подавать тряпки!

Они также решили поспособствовать моему личностному развитию, рассказав о хитрой логике других запретов и порядков, действующих в их клаустрофобном мире.

– Мы не держим обувь в лотке. Для этого есть полочка рядом с дверью, – начала перечислять Фляжка. – Хлеб мы храним в специальном пакете под столом. Шлёмки, бадьи, кругляки и весла держим в шкафчике для продуктов. Мы не пользуемся парашей, когда кто-то ест. Мы не ходим по продолу в шлепках. В носках по хате не разгуливаем. В продоле не едим, даже хлеба. Мы не оставляем парашу открытой…

На следующем правиле я перестала внимательно слушать, но мне показалось, что у говорившей просто дар и ей удался рассказ.

– Какая кровать свободна? – спросила я, потирая глаза.

– Для тебя есть пальма, – объяснила Мариолька.

– Что это значит? – спросила я.

Фляжка указала на койку наверху напротив себя.

– Я туда по такой лесенке не заберусь, – заявила я, – с моим больным бедром.

– Тогда у тебя проблема. У каждого своя! – сердито сказала Мариолька. – Мы к тебе были добры. Мы просили тебя заткнуться и взять тряпку. Но ты предпочла вывести всех из себя в первый же день.

Таким образом, остаток дня я провела на обшарпанном стуле.

Я решила больше с ними не общаться. Мне не нужно было ни с кем разговаривать, тем более с преступницами. Не мой уровень. Вот эта, например… Фляжка… лежала на койке и что-то разглядывала. Книгу!

– Что ты читаешь? – спросила я.

– Справочник, – бесстрастно ответила она.

– О чем?

– Как избавиться от упрямой старухи!

Они рассмеялись.

– Очень смешно, – ответила я.

– Я не смогла удержаться. У нас не так много книг. Иногда что-нибудь приносят, но в основном это классика, вроде «Побега из Шоушенка» или «Зеленой мили». А ты любишь книжки? Или просто лежишь перед телевизором?

– Я любила лежать перед телевизором, когда для его включения еще не нужно было быть программистом!

– Что ты сидишь на этом стуле? – Фляжка рукой поманила меня к себе. – Иди сюда. Поместишься.

Я присела, хотя между койками было столько же места, сколько в купе поезда. Когда я в последний раз ехала на поезде к морю, один парень, сидевший рядом со мной, всю дорогу спал, время от времени роняя голову мне на плечо. Только по приезде я заметила, что он вымазал мне всю куртку! Чертов верблюд!

– Если ты не будешь выделываться, то нам тут вполне нормально будет вместе, – сказала Мариолька. – Но если выкинешь какой-нибудь номер, то жизни тебе, сука, не видать.

– Я? – спросила я. – Да какой я могу выкинуть номер?

– Это хорошо, потому что люди тут никчемные. Воруют при любой возможности. А здесь никто такого не терпит. И мы не терпим.

– К воровству – терпения ноль.

– Я согласна. Полностью. Ноль терпения. Ни крошечки.

– Что еще за крошечки?

– Неважно. Просто с языка слетело. Ноль терпения.

– Правильно говоришь: ноль терпения. Хорошо, что ты это понимаешь, а то какая-то гребаная крыса спиздила почти всю еду из последней доставки! Представляешь! И пустую упаковку оставила, чтоб поиздеваться над людьми.

– Оскорбить их.

– Прям в лицо наплевать. Такое никто терпеть не будет.

– Она ксендзу отсосала и схуярила весь товар!

Мариолька посмотрела на меня с изумлением.

– Здесь еще не бывало такой шлюхи! – подхватила Фляжка. – Я в шоке, а ведь раньше это была приличная тюрьма!

Лучше было бы промолчать, но человеку свойственно ошибаться. Было уже поздно что-то менять. Тяжелая обстановка плохо повлияла на меня. Я перестала развиваться.

– Тоже мне, святоши нашлись! – возмущенно воскликнула я. – А вы не подумали, что, возможно, она просто была голодная!

– Да ладно? – ответила Фляжка. – Никто не может сожрать столько за раз! Она Годзилла, что ли?!

– Мы не можем это так оставить, – заключила Мариолька. – Передачки только раз в неделю. Посылка раз в месяц до пяти килограммов. Даже из обычного не все можно достать, не говоря уже о запрещенке. К тому же нельзя: если хоть раз дадим слабину, нас все будут грабить. Наказание должно быть показательным. Профилактическим.

– Может быть, еще и без права на защиту? – решила уточнить я.

– Конечно без. А то еще выкрутится.

– Сука должна страдать!

На всякий случай я старалась не встречаться взглядом с Мариолькой и Фляжкой, чтобы не выдать своего страха.

– Почему ты так смотришь? – спросила Мариолька.

– И глаза выпучила? – добавила Фляжка.

– Мы же ее не убьем.

– Смысла в этом нет.

– Мы ее побьем и изуродуем. Не напрягаясь. Стандартно.

Я машинально схватилась за лицо.

– Ай… – вырвалось. – Как вы ее изуродуете?

– Явно краше не станет. Есть много вариантов. Но лучше что-то простое, классическое и недорогое. Например, жуткий шрам.

– Сумасшедшие баландёрши и так ей отлично наваляют. Они могут глаз ложкой выколупать.

– Правда? – спросила я. – В это трудно поверить. Это, кажется, непросто.

– Они талантливые девочки. Поверь.

Почему-то мне стало зябко, и я затосковала по дому.

* * *

В этом маленьком помещении время тянулось невероятно долго. Идти было некуда. Даже если бы я хотела куда-то пойти. Я выбрала пятно краски на стене и смотрела на него, пытаясь придать ему какие-то знакомые очертания из внешнего мира.

Через некоторое время звякнул глазок, заскрежетал ключ, и дверь открылась.

– Вильконьская, – вызвала Надзирательница. – К старшему воспитателю!

– К Моисею? – спросила Фляжка.

– Вас не касается, – ответила Надзирательница.

– Почему именно к Моисею? – спросила я. – Он что, такой старый?

– Мы его так называем, – ответила Мариолька, – потому что за ним любая в огонь и в воду пойдет.

– Глупости.

У Надзирательницы все еще была перевязана рука. Видимо, укусы на ней заживали плохо.

– Вильконьская, на выход, – сказала она. – Я тут целый день ждать не буду.

Я вышла в коридор. Я впереди, она за мной.

– Я рада, что вы не стали распространяться об этом незначительном инциденте, произошедшем в самом начале нашего знакомства.

Мы обе посмотрели на ее перевязанную руку.

– Незначительный инцидент? – повторила она. – Вы вели себя как животное. И получили предупреждение, за которым может последовать наказание. Прокурор, ведущий ваше дело, проинформирован о случившемся. Он может попросить ужесточить приговор.

И так, мило беседуя, мы добрались до кабинета старшего воспитателя.

Я думала о том, как, должно быть, изголодались женщины, запертые в камерах, по мужчинам, раз им так понравился этот воспитатель. Я исходила из того, что он мог не отличаться красотой и что они преувеличили его достоинства. Что тут скажешь. После долгого пребывания в тюрьме их вкусы выглядели жалкими, хотя и вполне объяснимыми.

Надзирательница постучала и открыла дверь.

– Пожалуйста, заходите, – обратилась она ко мне.

Я так и сделала.

Ну что ж. Я не ошиблась. Мифологизированный сердцеед, кумир отделения на самом деле оказался коротышкой, не выше метра шестидесяти, одетым в совершенно лишавший его мужественности халат. И как будто этого было недостаточно, он как раз драил пол в собственном кабинете, стоя на коленях. Когда он поднялся, то посмотрел на меня мутным взглядом. Лицо у него было старое, дряблое, усталое, с сильно поредевшей и слишком отросшей щетиной. Ничего необычного, даже для тюремных условий. Влюбиться в такого невозможно, будь я даже распутной племянницей рядового депутата.

– Здравствуйте, пани Вильконьская, – внезапно раздался голос позади.

Он прозвучал как тяжелый медный колокол, от которого все мое тело пришло в резонанс. Я повернулась к нему и еле устояла, так у меня подкосились ноги.

В кресле за столом сидел полубог-получеловек с лицом Збигнева Водецкого[2].

– Садитесь, – сказал он, и мне показалось, что он поет мне со сцены в Ополе[3].

– А-а-а… – только и смогла я могла ответить.

– Благодарю вас. – Он повернулся, как оказалось, к женщине в халате, которая только что закончила мыть пол.

Она кивнула и ушла.

Я же, шатаясь, прошла несколько шагов и опустилась на стул напротив него.

Как же он был красив! Массивная, широкая челюсть, орлиный нос и острый взгляд, глубоко посаженные под мощными бровными дугами глаза. К тому же буйство вьющихся волос.

– Я все для вас сделаю, – вырвалось из моего горла. – Я буду докладывать о своих сокамерницах, записывать, что они говорят, приносить отчеты. Я уже могу рассказать вам о гнусных способах контрабанды косметики, еды и алкоголя…

– Стоп, стоп, хватит… – Он улыбнулся. – Спасибо за доверие, но я вызвал вас не за этим. Я не требую, чтобы вы докладывали о своих сокамерницах. Я разговариваю с заключенными напрямую и не принимаю во внимание сплетни, клевету или наветы.

Я удивленно посмотрела на него.

– Простите. – Я уже оправилась от первоначального шока. – Не знаю, что со мной случилось.

Несмотря на то что я встретила мужчину такой красоты, я все же вела себя достойно. Я сохраняла спокойствие. Другие, наверное, тут же захотели бы сесть к нему на колени и поплакаться о своей тяжелой судьбе. Это бессмысленно, стыдно и возмутительно, но, возможно, стоит попробовать. Вдруг сработает?

– Можно я сяду к вам на колени и немного поплачусь о своей тяжелой судьбе? – спросила я с глазами полными мольбы.

– Нет, пожалуйста, не надо, – твердо ответил он.

– Всего лишь на минутку. Я очень мало вешу. Вы даже не почувствуете.

– Мои контакты с заключенными ни на миллиметр не выходят за рамки вопросов по существу.

– О да, по существу. Конечно. Я просто хотела убедиться.

Всегда лучше спросить, чем потом всю жизнь грызть себя за то, что у тебя была возможность и ты ею не воспользовалась. Я сделала несколько глубоких вдохов и обмахнулась рукой. Я почувствовала, что постепенно ко мне возвращается самообладание.

– По существу, миллиметры и контакты, – с пониманием кивнула я. – Все ясно. Я уже прихожу в себя. Господь спустился с небес так неожиданно. То есть… Но пребывание в тюрьме – это все-таки шок. Мне уже лучше. Продолжайте. В чем дело?

– Вы должны понимать, что это место немного отличается от жизни на воле.

– Но эти различия совсем не велики.

Он недовольно посмотрел на меня.

– И находящиеся здесь люди тоже отличаются от тех, кого вы обычно встречаете на воле.

– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, ведь есть же те, кто забирает у народа миллиарды и ездит на лимузинах. По сравнению с ними те, кто здесь, – это так, мелочь. Их сложнее поймать за руку и что-то доказать, потому что они крадут наше общее имущество. Никого это напрямую не касается. Никого это даже не волнует.

– Я понимаю вашу точку зрения.

– Не могли бы вы хотя бы взять меня за руку?

– Нет, – твердо ответил он. – Я думал, мы уже это выяснили.

– Да, конечно. Я все понимаю. По существу, миллиметры и контакты… все понятно. Прошу, продолжайте, уважаемый… старший воспитатель…

Я взглянула на него так, чтобы показать, с каким интересом я слушаю его затянувшуюся и немного скучную речь.

– Пожалуйста, не провоцируйте заключенных, – продолжал он. – У некоторых из них большие сроки заключения. Тюрьма стала для них целым миром. Здесь у них нет ничего, кроме достоинства, положения среди сокамерников и их уважения. Если это отнять, у них ничего не останется. Они не позволят себя публично высмеивать, потому что это будет означать полную безнадежность, лишающую их всего. Я имею в виду инцидент во время вчерашнего ужина. Вы меня понимаете?

– Да, конечно, понимаю. А почему я должна не понимать? – спросила я, сидя на стуле и поправляя одежду. – Мы не очень хорошо начали наше знакомство. Я прошу прощения за свое прежнее поведение. Не знаю, что на меня нашло.

Он понимающе улыбнулся, перекладывая какие-то неважные бумаги.

– Я понимаю, – сказал он. – Все в порядке. Давайте просто забудем об этом.

Забыть? Я не это имела в виду. Зачем такие крайности. Сердца у него, что ли, нет?

– Я очень рада, спасибо. – Я улыбнулась. – Вы поете?

Его лицо помрачнело. Он покачал головой.

– Я слушала, слушала, о чем вы говорили, – твердо заявила я. – Я все поняла. Длительные сроки, мир за решеткой, положение в стаде, борьба за достоинство, но вы так похожи на Збигнева Водецкого… и этот ваш голос. Вы поете или нет?

Он поднялся, но петь не стал.

Зато указал мне на дверь. Хотя я прекрасно знала, где она находится. Он так много говорил о том, что не следует провоцировать заключенных, но, обозначив окончание нашей встречи таким драматическим образом, значительно повысил напряжение и поставил меня в ситуацию «сейчас или никогда».

– Благодарю вас за сегодняшнюю встречу, – сказал он. – У меня еще много работы. С вашего позволения, мы отложим этот разговор до следующего раза.

Следующего раза? Да меня через неделю четвертуют!

Я сорвалась со стула и двинулась вдоль стола. Я была уже на полпути к нему, когда он вытащил из ящика черный забавный баллончик – женщины носят такие в сумочках, когда возвращаются домой поздно вечером.

– Что вы делаете?! – закричала я. – Вы с ума сошли?!

– Поверьте мне, это лучшее решение.

Он действительно разозлил меня, но было уже поздно.

Я была слишком близко. Я уже не знала, хочу ли я его обнять или задушить. В тот момент это уже не имело значения.

Он брызнул, и мир исчез за зеленой дымкой.

Сначала я не поверила. Прохлада на лице словно морской бриз. Только потом адское жжение, стыд, смущение и бесконечное желание протереть глаза.

Он схватил меня под руку и вывел. Мои глаза слезились. Я ничего не видела.

За дверью меня уже ждала Надзирательница. Она ничего не стала спрашивать. Вероятно, не должна была.

* * *

Она отвела меня в камеру. Услышав щелчок замка и скрип петель, я вошла внутрь.

– Что случилось? – заботливо спросила Мариолька. – Тебе что-то попало в глаза?

– Да, – ответила я.

– Этим чем-то был перцовый баллончик?!

Они заржали.

Дверь за мной закрылась. Я протянула руку, чтобы продолжить идти на ощупь. Я добралась до умывальника и принялась промывать глаза.

– Подлые мерзавки, – сказала я им. – Вы не предупредили меня. Он просто брат-близнец величайшего певца!

– Тако Хемингуэя? – спросила Фляжка, разразившись хохотом. – Ты права! Мне даже в голову не пришло.

– Может, Эрнеста? – поправила я ее.

– Эрнесто Че Гевара? – вмешалась Мариолька. – Может быть, немного. Но не безумно.

– Что же это творится? – ругалась я, идя к койке. – Чтобы так запросто газом в культурного человека…

Фляжка подвинулась, и я села рядом с ней.

– Сделать тебе наколку? – спросила она. – У тебя настроение улучшится.

– Делай что хочешь, дочка, – ответила я. – Мне все равно. Вы меня достали.

– Она согласилась? – спросила Фляжка Мариольку.

– Вроде как да, – ответила та.

– Здорово! – Фляжка подпрыгнула от радости.

Она встала с койки, достала большую зеленую коробку и через мгновение вытащила что-то, напоминающее джойстик для игровой приставки. Да, подобные штуки способствуют развитию заболеваний позвоночника и кровеносной системы у играющих в них толстых деток, чьи родители трудятся на высокооплачиваемых и мозгозатратных должностях в банковском, телекоммуникационном и торговом секторах.

Ловким движением она сняла с устройства чехол и достала небольшую цилиндрическую деталь с двумя проводками. Куском проволоки она соединила ее с пластиковой ручкой. Всю конструкцию обмотала изолентой, добавила конец старого зарядного устройства и воткнула его в розетку у умывальника.

Раздалось жужжание.

– Что это?! – удивилась я.

– Машинка, – ответила обрадованная Фляжка. – Ты же согласилась. Будем набивать. Ты же сама этого хотела.

Она задрала рукава и показала мне карикатурные фиолетовые каляки на предплечьях.

– Пока что я умею набивать Геракла и Посейдона, – возбужденно продолжала она. – Кого хочешь?

Я в ужасе подняла глаза.

Посейдон, плывущий на пенистой волне, выглядел так, будто рекламировал порошок для стирки, а Геракл – препараты для потенции.

– Можно я еще немного подумаю? – спросила я.

– Подумай хорошенько, – ответила она. – Это важное решение. Ведь она останется до конца жизни.

– К счастью, это ненадолго.

– Но тебе ведь нравится? – спросила она с надеждой в глазах.

– Да ты настоящий Пикассо!

У Фляжки сперло дыхание, она схватилась за грудь и покраснела.

– Ты правда так думаешь? – восторженно пискнула она.

– Правда.

– Мариолька, ты слышала? – Она подтолкнула сокамерницу. – Я прям как Пикассо.

– Это она про твои партаки? – спросила Мариолька, листая глянцевый журнал двухлетней давности.

1 Лапицкий Анджей – польский актер и режиссер, очень популярный в 1960-е годы. – Здесь и далее – примеч. ред.

2 Водецкий Збигнев – польский музыкант, певец, актер и телеведущий, обладатель чарующего баритона. Был очень популярен в Польше в 1970–1980-е годы.

3 В Амфитеатре тысячелетия в городе Ополе с 1963 года ежегодно проводится Фестиваль польской песни – один из старейших в Европе.

Продолжить чтение