Истерика истерик. Стихи времён революции и Гражданской войны
Авторские версии 1917–1921 годов с 24 иллюстрациями и автопортретом
Составление, подготовка текстов, комментарии и примечания
Сергея Кудрявцева
Фронтиспис: Борис Поплавский. Автопортрет (подпись:
«1917 г. Бобочка Поплавский, ученик V класса Р.У.Б.»).
Бывший архив С.Н. Татищева
© Книгоиздательство «Гилея», составление, подготовка текстов, комментарии и примечания, 2024
От составителя
Борис Поплавский, 1919
- А я потерянный на полке сна
- Из лоскутков предвечий и заборов
- Скую истерику то будет вам блесна
- В орущем мареве накрашенных моторов.
Издание обращено к первым годам литературной жизни поэта – ко времени, когда в России происходят две революции, а начавшаяся Гражданская война заставляет его вместе с отцом бежать из Москвы всё дальше на юг и дважды выдавливает их обоих, сначала из Крыма, затем из Новороссийска, на берега Босфора. Большая часть стихов этого времени (а среди них около десятка поэм) совершенно неизвестна, их как будто и не было никогда, хотя три тетради 1917–1921 годов, передававшиеся из рук в руки и лежащие теперь в одном из архивных фондов, были давно доступны.
Да, надо признать, что карандашные, порой полустёртые записи читаются с большим трудом и далеко не все строки в них удаётся разобрать целиком. Отдельные стихи, прежде всего ученические, кажутся беспомощными или заурядными, что также может охладить энтузиазм публикатора. Некоторые другие в лучшем случае являются попытками самоанализа, любопытными не с литературной, а только с психологической точки зрения[1]. В завершающем первую тетрадь стихотворении четырнадцатилетний Поплавский, тогда ещё ученик реального училища, приходит к такому выводу:
- И пусть пройдут года мне надо подождать
- Пока понять смогу я этот смысл натянутый и вялый
- И может быть когда-нибудь поэтом
- Я буду или быть смогу[2].
Позднее он испытывал явное недовольство и теми стихами, над которыми работал в пору бегства (гимназические, очевидно, были им вовсе отринуты), – при том, что они не раз предъявлялись им публике: поэт читал их ялтинской, ростовской и константинопольской аудиториям, парижским друзьям, а два стихотворения осенью 1919 года были напечатаны в литературном альманахе, вышедшем на «белой» территории[3]. «Пришёл Свешников, […] читал ему старые стихи», – напишет он в феврале 1922 года в дневнике. – Неужели “Бог погребённых” будет однажды так же плох, как они»[4] (упоминается поэма конца 1921 г., целиком мне не известная). В план своего «собрания сочинений», составленный в 1930-е годы, этот массив текстов, изобилующий опытами в футуристическом духе, Поплавский не включил, а название «Первые стихи» присвоил тому с парижско-берлинскими вещами 1922–1924 годов. Это, конечно, сыграло свою роль в отношении к нему как к литератору, не особо разнообразившему свою творческую биографию хаотичными поисками или радикальными экспериментами, поэту почти что классических форм, зрелому мастеру «книжных» текстов. Но кто знает, что решил бы он сам и как поступили бы нынешние публикаторы и исследователи, если бы, например, в Ростове-на-Дону, где он участвовал в литературном кружке «Никитинские субботники», в Константинополе или, наконец, по приезде в Париж у него вышел целый сборник стихов? Да и в самом деле, многие из этих стихотворений и поэм могли бы быть тогда напечатаны[5], а сегодня они и подавно заслуживают опубликования, и не только из сугубо исторического интереса.
Не разделявший поэтические взгляды Поплавского критик Георгий Адамович в одной из своих статей о нём сделал, тем не менее, довольно важный вывод: «…он стремился к разрушению форм и полной грудью дышал лишь тогда, когда грань между искусством и личным документом, между литературой и дневником начинала стираться»[6]. Самые первые, московские тексты Поплавского действительно поражают своим жанровым сходством с дневниками. О «дневниковом» характере его произведений кроме Адамовича писали Владимир Варшавский и Николай Татищев[7], однако никто из его парижских современников наверняка не читал те искренние строки, которые были написаны осенью 1917 года в раненном уличными боями городе. Эти черновые зарисовки «для себя» часто интересны и как живые картины его тогдашней жизни, и как наброски к психологическому автопортрету, и как настройки авторского поэтического зрения, хотя и весьма далёкие от последующих футуристических, сюрреалистических и прочих опытов, но пролагающие к ним пути.
Баррикады у телефонной станции в Милютинском переулке в Москве. Осень 1917. Почтовая карточка
Дебютные пробы Поплавского – это, по сути, развёрнутые комментарии к тем скупым словам, которыми он опишет свою юность в романе «Домой с небес»: «…одиночка, вечно избиваемый полусумасшедшими родителями, узкоплечий гимназист, рано научившийся пудриться, красть деньги, нюхать кокаин, молиться, рано ударившийся об лёд жизни…»[8] Они ценны для нас ещё и тем, что в них возникают мотивы, которыми насыщены его будущие литературные и философские размышления, – причём страсти и сомнения здесь предельно обнажены, почти не спрятаны под одеждами поэтических условностей (такое «прямое высказывание» в его стихах переживёт ренессанс в период «русского дада»). По этой причине многие стихи, появившиеся ещё до первой эмиграции, стоило бы толковать и исследовать как своеобразные ключи к его взрослым сочинениям, – впрочем, они же могут стать подсказками к осмыслению его личной судьбы.
Действительно, в московские годы поэт начинает прибегать к наркотикам, роль которых в его преждевременной смерти отметят едва ли не все хроникёры и мемуаристы. Вероятно, первым стихотворением на эту тему, активно захватившую его произведения допарижского цикла («Поэма опиума», «Стихи под гашишем», «Вот теперь когда нет ни гашиша ни опия…», «Трагедия морфия» и др.), стал безмятежно-нравоучительный «Кокаинист». Его лирический герой пока ещё не кокаинист («…я только пошучу // Я огнём немного понюхаю и брошу…»), и в нём совсем не ощутимо то болезненное, истерическое состояние, которое поэт будет испытывать впоследствии. О своём пристрастии к белому порошку он расскажет на страницах одной из тетрадей 1922 года: «Когда-то я был кокаинистом, ибо, подобно многим здоровым юношам больного человечества, не боялся потерять в 5 лет удовольствия 65. И после четырёх лет беспрерывной нервной судороги здоровый и нормальный сын человеческий был как весёлым мертвецом, всем было страшно смотреть на меня. Неделями не спавший, не евший и [не] раздевавшийся. Конец быстро приближался. Я уже видел себя оставленным [в] лодке, пароход жизни быстро удалялся, и напротив меня сидели, спарившись, умопомешательство и смерть. […] Мой возврат в Константинополь был возврат к жизни воскресшего…[9]»
Мотив раздвоенности, двойственности, двойничества, столь характерный для прозы Поплавского[10], начинает звучать в целом ряде первых стихотворных текстов, лирическое «я» которых одержимо чувством внутреннего разрыва. В ялтинской «Молитве Антихристу» это понимание своей судьбы как пути «раздвоенья души и великих страданий», в ещё гимназическом «Мне хочется быть убитым…» – сознание необходимости освобождения души от тела, преследовавшее поэта на протяжении последующих лет[11]. Разные московские и крымские стихи («Опять апрель опять свидания…», «Мои стихи о эфемерном двойнике», «Мои стихи о опьянённом ангеле», «Сумерки Духа», «Вечерний благовест» и др.) посвящены противостоянию эротических страстей и «наркотичных восторгов» «инею свинцового молчанья» церковных книг, икон и богослужений – тому глубинному конфликту, с которым будет напрямую связано действие одной из глав романа «Аполлон Безобразов» и который разовьется в сложное эгоистическое и духовное противоборство в «Домой с небес»[12].
Тема небытия, ожидания смерти, добровольного ухода из жизни, буквально въевшаяся в его последние дневники[13], появляется ещё в тетрадях ученических лет. Один из наиболее откровенных текстов, отображающих его влечение к смерти, и среди них, пожалуй, самый ранний – стихотворение «Мне хочется быть убитым…», которое словно прокладывает мост к трагическим событиям 8–9 октября 1935 года. В дискуссии современников поэта о подлинных причинах его гибели – было ли это убийством, самоубийством или несчастным случаем, – как известно, точка поставлена не была[14]. Полицейское расследование, констатировавшее смерть Поплавского и Сергея Ярхо от употребления наркотических веществ[15], не сумело, да и не могло внести в картину событий большую ясность. Тем не менее приблизить нас к разгадке случившегося может версия убийства Поплавского его приятелем из желания «уйти на тот свет с попутчиком», первоисточником которой, как я думаю, является посмертный очерк отца поэта[16]. И в этом смысле стихотворение «Мне хочется быть убитым…», на которое будто эхом отозвались строки из «Аполлона Безобразова»[17] и ещё один парижский текст Поплавского, способно послужить своего рода «психологическим кодом» к тому, что произошло почти два десятилетия спустя. Прямо заявленная в нём формула добровольной эвтаназии не только не противоречит двум возможным объяснениям причин гибели поэта – версии убийства и версии самоубийства, – но фактически их объединяет. Если не наделять Ярхо более активной, зловещей ролью в событиях, как это делали мемуаристы (разве что именно он, видимо, был добытчиком зелья), то речь, по существу, может идти о двойном суициде, о взаимном убийстве по договорённости. Добавлю, что такая интерпретация событий, на мой взгляд, находит косвенное подтверждение в отдельных фрагментах мемуаров Эммануила Райса[18].
Этот мотив подросткового сочинения не менее убедительно звучит в очень личном поэтическом документе Поплавского поздних лет, который, возможно, был перепечатан с рукописи уже после его смерти[19]. Приведу его без сокращений:
- В расцвете дней своих коснуться я хочу
- Предшественников традиционной темы, —
- Хоть карандаш, а не перо точу,
- Поэты современности все те мы,
- Что Пушкиным и другим воспеты
- Дворянином, убитым на дуэли,
- Жизнь отвергающие спокойно; это
- Двадцатилетия достигнув еле, —
- Друзья, томительно творить карьеру.
- Я знаю, час придёт, и, в этом мире узник,
- Я попрошу кого-нибудь к барьеру
- Меня освободить; он будет мой союзник,
- Когда, четырнадцать отсчитав шагов,
- В последний раз он поглядит вокруг,
- И я прошу умиленно богов,
- Чтоб это был мой наилучший друг.
- Всё минует, жаль оного или не жаль,
- Сие есть истина, но это довод веский,
- Что ей одной бессмертие стяжал
- Себе в сём мире Гераклит Эфесский.
- Всё минует. Я пленник мысли этой,
- Но мне сей сладостен, признаться, плен,
- Что был на стольких выспренних запечатлен
- И светлых челах, унесённых Летой.
- Передо мной, что за столом скучает,
- Ещё сдаются карты роковые, но —
- Но как тому любить зелёное сукно,
- Кто и от выигрыша ничего не чает.
Каких-либо подробных воспоминаний о поэте, относящихся ко времени его странствий между Москвой и Парижем, или записей разговоров с ним, скорее всего, не существует – или они пока лежат в неизвестных нам архивах. Сухие биографические сведения о нём можно найти в упомянутом очерке Юлиана Поплавского, в котором рассказ о литературной стороне жизни сына сведён к минимуму[20]. Сохранились к тому же два стихотворных текста о днях дружбы с поэтом в Константинополе[21] и два его выразительных прозаических портрета. Первый, совсем краткий, оставил в своих мемуарах конца 1930-х годов писатель Николай Еленев, бывший секретарь ялтинского Литературного общества А.П. Чехова, где зимой 1919-го Поплавский участвовал в поэтических чтениях. В начале главы «Лихолетье» даются характеристики посетителям общества (М.А. Волошину, В.Д. Набокову, М.П. Чеховой и др.), и там есть такой фрагмент:
Тогда начинал свою писательскую деятельность Борис Поплавский, тихий московский мальчик, расхаживавший в романовском полушубке и носивший чётки. Уже в ту пору он был не без странностей, закончил же свою жизнь в Париже, отравившись наркотиками[22].
Второй можно отыскать в автобиографическом романе Владимира Варшавского «Ожидание», написанном в послевоенные годы и вышедшем в 1972 году в Париже. Поплавский изображён в нём под именем Бориса Глебова:
Все наши знакомые были русские, мы ходили в «Русский маяк» на улице Брусса. Здесь была столовая, а по вечерам устраивались литературно-музыкальные вечера. На одном таком вечере, после выступления носатого скрипача, толстый конферансье объявил: «А теперь прочтёт свои стихи молодой поэт Борис Глебов. Господа, предупреждаю, не хватайтесь за стулья, он футурист!» Глебов вышел на середину эстрады. Засунув руки в карманы штанов, поднял глаза к потолку. Он был очень бледен. Потом я узнал, что он старше меня только на три года. Но тогда я был ещё маленьким мальчиком, а он уже ходил в пиджаке, в галстуке, как взрослый. Мне показалось, он выглядит именно так, как должен выглядеть поэт-футурист, хотя до того я никогда не видел поэтов-футуристов и не знал, что такое футуризм. Глебов начал читать стихи нараспев, в нос, почти беззвучным голосом. Ему совсем жидко аплодировали. Эмигранты считали тогда футуристов большевиками.
Раз Глебов вбежал в комнату, где собирались скауты. В этот день он бегал и смеялся, с тем бурным весельем, с каким в избытке молодых сил носятся щенки. На нём был чёрный романовский полушубок. Играя во что-то, Глебов надел его не в рукава, а на голову. Он сказал нам, что скоро уезжает в Париж. Хвастался, что говорит по-французски, даже знает «два парижских арго».
Только много лет спустя, в Париже, когда я опять встретил Глебова, я с удивлением понял, что в его декадентских стихах не было ничего футуристического[23].
Здесь я обозначу ожидаемый переход к теме «футуристического» Поплавского, – к теме, которая исследована недостаточно, хотя плотная завеса молчания уже была приоткрыта несколькими публикациями первоисточников и несколькими научными работами[24]. Сегодня не может быть сомнений в том, что к авангардным экспериментам юного поэта надо относиться не только как к ярким деталям его биографии, но и как к неслучайным и самоценным произведениям, выступающим своего рода предтечами его грядущих «дадаистской» и «сюрреалистической» эпопей (к таковым можно в разной степени относить «адские» поэмы, «автоматические» и другие стихи, наконец, романы).
Эвакуация из Новороссийска. Март 1920
В этом убеждает знакомство с архивной тетрадью «1918–1919—1920», преодолевшей весь путь беглеца – от Харькова до его последнего пристанища в константинопольском районе Бешикташ. В ней содержится множество текстов, которые порой и правда сохраняют отголоски старого, «декадентского» образно-лексического ряда[25], однако по своим формам и экспрессии решительно наследуют разным школам футуристического письма. Мы не можем достоверно утверждать, называл ли себя Поплавский в те годы футуристом, но об этом в той или иной мере свидетельствуют процитированный отрывок из романа, а также то – если верить Вадиму Баяну, – что по прибытии в Ростов (речь идёт о лете 1919 г.) он рекомендовался знакомым «одним из хулиганов, окружавших Маяковского»[26]. Сам факт появления его стихов в квази-футуристическом альманахе «Радио», куда составитель для солидности включил собственный портрет работы Маяковского, говорит о явной вовлечённости поэта в круг последователей и эпигонов движения.
Шестнадцатилетний адепт модного в те годы в России течения проявил себя, в частности, как автор настоящих литературных манифестов, хотя, конечно, и тогда, и в последующие годы они вряд ли кому-либо были известны. Этот жанр у него не исчерпывается попыткой написать стихотворное воззвание, адресованное «французским футуристам», – разные другие его вещи выступают в схожей роли громких программных заявлений. К таковым манифестам вполне можно отнести, например, начатую в Константинополе и завершённую в Новороссийске «Поэму о Революции». А вот характерные цитаты из не вошедшей в наше издание поэмы «Новь», написанной, видимо, ещё в Ялте весной 1919-го. Поплавский здесь твёрдо стоит «на глыбе слова “мы”»:
- Кричите что нет нас
- Выколов
- Глаза чтоб не видеть
- Нового Пантеона
- А мы
- Там где выгорел старый Парнас
- Из улыбок колонны выковав
- Убивать ненавидеть
- Научились по телефону
- В озере дней отыскав мели
- И так случилось
- Что сердце и память
- Промыть
- Сумели
- […]
- Кричите что нет нас
- Разинув глаза на скелеты
- Что сгореть не сумели
- Где выгорел старый Парнас
- А совсем не сгореть не смогли
- Кричите что это поэты
- В озере дней отыскавшие мели
- Потому что сегодня уши
- Фонарей Бурлюков дуговых
- Вам на сердце глаза сожгли
- И предтечу казав безумцев
- Колотитесь о доску тщеславия Блока
- Раздавая величья безбрежье по унциям
- Видя виселиц вашей души анемичной
- И хватаясь за слова рок
- Говоря:
- «Я Бальмонту верую он приличный»
- […]
- Забрало рогожное
- Нам не мешает
- Вашим сердцам с пробором столетий
- Въевшимся
- Дать огневую пощёчину[27].
Одно из сильнейших влияний на молодого «хулигана» оказала, конечно, поэзия Маяковского. Произведения самого известного московского футуриста, и прежде всего поэма «Облако в штанах», были для него по крайней мере на первых порах основным источником смысловых и формальных заимствований. В какой-то момент даже возникает ощущение, будто образ Маяковского, образ литературного нигилиста, истерика, революционера, становится для поэта вторым «я». При этом он, несомненно, был увлечён опытами других участников «Гилеи», а также членов объединения «Мезонин поэзии» (Большакова, Лавренёва, Третьякова, Хрисанфа), манифестами «отца» итальянского футуризма Маринетти и, наконец, – работами Фридриха Ницше, «отца всего футуризма», как можно было бы охарактеризовать эту фигуру, опираясь на популярную в кругу Поплавского книгу Александра Закржевского[28]. К колоссальной для той литературной эпохи фигуре Ницше отсылают эпиграфы к стихам и сами стихи, но отчётливее всего – непростая для восприятия прозаическая поэма «Истерика истерик», этакий футуристический «Заратустра» времён Гражданской войны. Можно также уловить связи некоторых текстов Поплавского с «космопоэмой» Вадима Баяна «Вселенная на плахе», которую автор, по его утверждениям, начал популяризировать ещё в 1917 году. Однако нельзя полностью исключать, что это Баян отталкивался от «космистских» вещей начинающего поэта, а не наоборот[29].
План Большой улицы Перы из справочника-путеводителя «Русский в Константинополе» (1921)
Не так легко очертить рамки этого периода, имея дело лишь с континуумом текстов, в котором отсутствуют содержательные или эстетические разделительные линии. К тому же само очень неоднородное явление российского футуризма, тем более рассматриваемое в контексте революционной эпохи, не может пониматься как нечто статичное и имеющее чёткие границы. Уже в первых стихах Поплавского возникают живые рефлексии на тот московский околоавангардный круг, в который входила его старшая сестра Наталия, – поэт и питается его идеями, и с ним полемизирует («Подражание Королевичу», «Звукинеют клавиши сломанно расхлябанно…», «Я предчувственно пудрился…» и др.). С другой стороны, принципиальная смена стихотворной модели, когда Поплавского полностью захватывают более традиционные формы и иные интонации, происходит в его творчестве лишь к 1922 году, ко времени его парижских и берлинских литературных адаптаций. Правильнее будет сказать, что относительно непрерывная череда футуристических сочинений длится у него около полутора лет. Начавшись в Ялте зимой 1919-го, всё более отдаляясь от исходных образцов, меняя свою стилистику, она к концу следующего года перерождается в серию вполне оригинальных постфутуристических вещей («Поэма табака», «Луне», «Бишик-Таш», «Марсель» и др.), одновременно с которыми поэт пробует себя в сочинении циклов сонетов.
Напоследок я выскажу несколько дополнительных соображений о поэмах Поплавского. Будучи главными проводниками его поэтики футуристического периода, они же, на мой взгляд, являются своеобразными документами происходивших в нём перемен – тех трансформаций ритмико-интонационного и образного строя стиха, которые отчасти сформируют эстетику его будущих открытий и экспериментов. И самое существенное, что школа футуризма не только не сделала поэта заложником своих радикальных приёмов и манер, – наоборот, в соответствии с принципами собственного нигилистического «вероучения» она помогла ему вырваться из ею же заданных рамок и развить в себе то чувство свободы, которое перенастроило его зрение.
При чтении «Истерики истерик», «Чуми», «Весны», других больших вещей создаётся впечатление, что автор исполняет какой-то магический и одновременно очень произвольный танец – и текст, подпрыгивая как мячик на мостовой, мчится в неизвестном направлении, следуя лишь уклонам улиц и переулков, пролагаемых авторским воображением и шальными зигзагами синтаксиса, или же, оторвавшись от земного тяготения, устремляется ввысь по ступеням всё обессмысливающей, всё превращающей в семантическую заумь «лестницы Иакова». Автора и читателей словно уносит бешеный, порой почти карикатурный каскад ассоциативных рядов и картин межпланетных буйств; апокалипсический водоворот земных страстей, мистических снов и заоблачных пророчеств; лирический поток, сопровождаемый истерическим воем моторов и пропеллеров, свистом пулемётов и громыханием мортир, безумными гримасами миноносцев и пылающих небоскрёбов, комичными и величественными скрежетами сочленений огромных механизмов и доисторических животных. Такой приём бесконечного «нанизывания» эпизодов и образов, характерный для его «адских» поэм, впервые используется именно в этих текстах, которые сочинялись, судя по всему, «с лёту», спонтанно, без особых переделок. Этот великий импульс самовызволения из плена внутренних обязательств, освобождения от диктата литературных школ и есть сама поэзия, метод постижения которой Поплавским можно назвать просто свободной импровизацией, а можно, но уже с очевидными натяжками, связать с техникой «потока сознания» или с сюрреалистической практикой «автоматического письма». К последней, повторяющей психоаналитические эксперименты с бессознательным, прямо отсылает название позднего цикла сочинений Поплавского – «Автоматические стихи», однако, в отличие от футуристических поэм, вещи этого ряда выглядят как вполне обдуманные, проработанные[30].
«Космизм» Поплавского, или, говоря иначе, его «поэтическая гигантомания», и есть, на мой взгляд, описание таких почти что бессознательных полётов к небесным телам и к сошедшим с ума богам, и это плод волеизъявления личного Genius, а совсем не итог одних лишь прямых влияний футуристических или декадентских практик. Эти поэмы можно было бы назвать снами «чумных дней», вырастающими из хаоса отступления, из гнетущей повседневности военных и беженских лет, под «барабанную дробь расстрелов» и плач пароходных сирен, или же «дневниками снов» – таких, когда поэзия для Поплавского окончательно становится одним из мистических состояний.
Представляя эту книгу читателям, я должен подчеркнуть, что её состав выстроен на иных основаниях, чем предыдущий том архивных публикаций поэта. В отличие от сборника «Дирижабль осатанел»[31], который был попыткой воспроизвести все стихи определённого времени, её содержание является результатом субъективного отбора. К сожалению, несколько текстов, которые хотелось бы увидеть в этом издании, я не смог в него включить, поскольку они пока не поддаются полному прочтению. В свою очередь, к корпусу «российско-украинско-турецких» стихов, получившемуся тем не менее весьма объёмным, добавлено четыре парижских стихотворения, написанных не позднее лета 1921 года, – в них ещё сохраняется поэтика последних константинопольских сочинений. В заключение хочу выразить свою искреннюю признательность Константину Львову, которого я считаю подлинным инициатором этого издания, – именно он обнаружил и открыл для меня архивные тетради Поплавского, составившие основу книги.
Сергей Кудрявцев
Стихотворения и поэмы 1917-1921
1
Уклон в декадентство
- Я позвонил к вам по телефону
- Вы знаете телефон жесток
- Я услышал звуки граммофона
- Не матшиш не какой-то кекуок
- Мой звонок кажется звучал долго и громко
- Вы рассерженная сказали: «Алло»
- Кекуок оборвался звонко
- Следующая пластинка была танго
- Когда мы разговаривали он рвал мне душу
- Проникал через неё в мозг
- Рвал покой выбрасывал через уши
- Как мягкий воск
[19]17. 5 сентября
2
Подражание Королевичу
- Электрическое солнце электрическое небо
- Электрические люди электрическое авто
- Электрическая кокаинно-пьяная грёза
- Звеня электричеством пьянит кинемо
- При этом ярком блеске при блеске электричества
- Вы кажетесь фантомом опалуют глаза
- И лица возбуждённые и дикая косметика
- А довольно лишь атóма чтоб сделать чудеса
- И кружит электричество глаза фосфоресцируют
- Лилово-жёлтым блеском как тело мертвеца
- И нервы раздроблённые и сердце нивелирует
- До уровня падения белесного дворца
3
- Как быстро жизнь идёт
- Как быстро счёт хроноса
- Дни месяцы у нас берёт
- Всё кажется блестящим но через месяц
- Оно померкло его уж нет
- Взамен его уж новых впечатлений
- Налётов счастья злоключений
- Несётся рой; счастливых лет
- Безропотного и простого детства
- Как я жалею сколько свет
- Переменился в это время
- Иные мысли впечатленья
- Иные грёзы тех уж нет
- Мне душно здесь я вновь хочу на волю
- К лесам полям и к саду полю
- К лошадке милой Кетти голой
- Но здесь всё здесь так мутно
- Здесь не вольные стремленья
- Всё сокращённо здесь и всё замкнуто
- Противный мир давящий мир
- И ты жесток неумолимо безотрадный
- Уйду я ветер
- От скуки жадной и от людей
4
- Кончена тетрадь стихов
- Здесь осталось моих переживаний
- На целый долгий год
- Как мало смеха в ней как много в ней страданий
- Эта тонкая тетрадь
- Есть крик измученной молчанием души усталой
- И пусть пройдут года мне надо подождать
- Пока понять смогу я этот смысл натянутый и вялый
- И может быть когда-нибудь поэтом
- Я буду или быть смогу
- Прочту тогда бессвязные и трепетные строки
- Где я хотел воспеть земную красоту
- Хотел воспеть но непосилен
- Мне был нежизненный и трудный труд
- [Д]а красоту готических молелен
- Где гимны телу и демону поют
- И эта песнь сломила заставила склониться
- Быть может чистый и неосквернённый дух
- И демону заставила молиться
- [И] кланяться тому что я считал кощунством
- из кощунств
Титульный лист тетради «Черновики 1. VIII. 1917»
5
Кокаинист
- Моя для кокаина серебряная трубочка
- О если бы вы знали как я её храню
- Кокаинеточкой подаренная ложечка
- Я не кокаинист я только пошучу
- Я огнём немного понюхаю и брошу
- И белый порошок такой какой-то простенький
- И верится с трудом что это жизни грим
- Нет верить не хочу он просто простенький
- и сладенько-безвредный
- Как будто соль завёрнутая в тряпочку
- Которую несёт далёко пилигрим
- Не верьте вы ему сперва как бы блаженно
- Вы сможете на нём от жизни отойти
- Потом ещё ещё потом приговорены
- Остаться там где часто были вы
6
- Мне хочется быть убитым
- Так просто подойдёт кто-либо и убьёт
- И сразу перейду от бытия к небытию
- И перед ним боязнь пропадёт
- К виску приставить велодог шестизарядный
- Подвинется курок и сухо щёлкнет он
- О сколько может сделать велодог несложный
- воронёный
- И сколько может сделать простенький патрон
- И вот причина вам слепого обожания
- Игрушечки стальной изящной дорогой
- Через негу времени отнять освобождение
- Могу но не могу я взять её с собой
- И слава воронёному стальному велодогу
- Бесстрастному без нервов и души
- Да власть имеет он освободить от тела
- Хотя бы по тяжёлому ст[р]ад[а]ния пути
7
- Я увидел вас сегодня впервые за целый год
- Вы полулежали на подоконнике
- Зябленько кутались в серый платок
- Поздно грязь подметали дворники
- По глазам вашим видно было что вы что-то вспомнили
- И это потянуло вас на подоконник
- В этом мы с вами голубушка сходимся
- Тогда кажется тоже был вторник
- Как странно снег на всех крышах тает
- А на одной как будто остаётся
- Может быть думает она обо мне или просто мечтает
- Последнее; всё остальное сотрётся
- Мне не видно её с моего места
- Да и зачем мне её видеть
- Может быть влюблена может быть невеста
- Было б кощунством мёртвое трогать
- Глаза ваши сегодня ненормально отемнены
- Смотрели на улицу грустно задумчиво
- Хотя я хорошо знаю что они не надмазаны
- Правда будь вы кокотнее вы были б красивее
- Нет не спрашивайте не помню не знаю
- Ну конечно не любила, да и любить не могла
- Как могла она любить мальчишку-реалиста
- Было б только оригинально но вы не модернистка
- Прошёл год, целый год
- Много прошло перед нами много и мы проходили
- Много любили, нечаянно, несчастно, счастливо
- И сошлись, изменилися вы да и я уж не тот
- Прошёл год
8
- Прохожу я по Кузнецкому
- Захожу к Бостанжогло
- «Сфинкса» нет ни «Хедива» с мундштуком пробковым
- Даже нету «Вестминстера» подло
- Иду вниз мимо Дациаро
- Там ещё висят прошлогодние картины
- Натюрморты наивные фрукты гитары
- Промелькнула мимо крашеная пелерина
- Теперь я замечаю что барышни очень мало красятся
- Совсем вышли из моды румяна
- Поверил что за последние месяцы
- Сделали большие успехи томные паяцы
- Много было цариц Кузнецкого
- Много было катов в кашне
- Но [в] том чему они подражали не было не было
- французского
- Я промочил ноги и пошёл сушиться в кафе
9
- Я купил себе бедненький грим
- И часами смеясь гримируюсь
- То я бледный Пьеро то я злой Арлекин
- Пусть шаржирован грим пусть
- Пусть в нём мало цветов
- Я счастлив я смеюсь и смеюсь
- Пусть в нём нет париков ни усов
- На лице на моём нарисована грусть
- Пусть я смеюсь и смеюсь
- Мне гумоза пристала к лицу
- И серьёзно не хочет отстать
- Как безумный я хохочу хохочу
- Грим заставляет меня хохотать
- Я ревниво его берегу
- Не хочу никому я его показать
- Никому никому никому
- И когда наконец застрелиться решусь
- На прощание загримируюсь
- Жёлтым мёртвым Пьеро
- И футлярики грустно пустые
- Я с собою возьму в опарчёванный гроб
- Меня с вами зароют мои дорогие
10
- Я говорил по телефону с Марусей
- В этот вечер она была исключительно любезна
- А у меня было тридцать восемь
- И была лихорадка что было полезно
- Я был каким-то обострённо интеллигентным
- Таким я очень нравлюсь Марусе
- Она звала меня просто Борисом
- Я мог бы ей объясниться в любом воспользовавшись
- этим моментом
- Мы говорили о Вертинском
- Она рассказала мне что о нём знала
- Что он отравляет себя кокаином
- Наши ещё умирают у курзала
- Я удивлялся почему я не люблю её
- Может быть она тоже этому удивлялась
- Телефон то и дело устало ломался
- Я не слышал её хорошо
- И мне стало так грустно и зубы стучали
- Как будто нарочно кого-то отняли
- И понял я что люблю безгранично печально
- И сказать не могу это было бы слишком банально
- Ведь так часто и много мы с ней о любви говорили
- Но не любили но мы не любили
- Но мы никогда не любили
11
- Звукинеют клавиши сломанно расхлябанно
- Выпрыгивают корченно мохнатенькие карлики
- Диссонансы дикие прорываясь бешено
- Протыкают голову затыкают дырочки
- Люб[оп]ытно прыгают по столу рабочему
- Вырывают ручку тычут в ухо весело
- Ножками мохнатенько мазанув по прочему
- Делают из мыслей раздражённых месиво
- Черненеет вешалка абажур потрескивает
- Что-то сзади прыгает задевая черепом
- Чёрт мохнато прячется там за занавескою
- И камин таинственно аденеет заревом
- Замолчала музыка карлики попрятались
- Хвостик там виднеется в люстре влажный нос
- Темнота поджатая к потолку рассыпалась
- Перед ней смущаюсь я будто лишний гость
12
- В начале своей карьеры я дал себе слово
- В день писать по одному стихотворению
- Но через день я решил: безнадёжно
- Где взять каждый день настроение
- Ну вот эдак спокойнейше сидеть писать
- И серьёзно грызть карандаш
- А мысли житейские глупо твердят:
- «Купи пока можно цветную гуашь»
- Ах как трудно тогда сосредоточиться
- Собрать свои мысли в один пучок
- Писать же так хочется Боже как хочется
- А желанием написан роман в двести строк
- Сегодня писать мне уж не дадут
- Да и пропало совсем настроение
- К тому ж родные в Никольский зовут
- А тут как назло вдохновение
- Как тяжёл, господа, наш писательский труд
- А поэтский совсем наказание
- И как надоело мне это писание
- А стихи уж прямое мучение
- А пишу, от стихов не могу я себя оторвать
- Каждый день говорю: этот последний
- На следующий день опять собираясь писать
- Сегодня как раз воскресение
- Завтра брошу а потом же опять «Осеннее»
13
- Странно! неужели из-за этого проклятого телефона
- Мне придётся порвать с нужными людьми
- А телефона говорят не будет 2 или 3 года
- А через три года мне их не найти
- Да большевики разрушили все мои планы
- Неужели со всеми говорить лично
- Да теперь потеряны все мои дамы
- Навязываться на дом совсем неприлично
- Да и потом для какого-нибудь делового разговора
- Одеваться, душиться и пудриться
- Господи с каких же это пор, а
- Дааа, это мне совсем не улыбается[32]
- И говорят что на пять или шесть лет
- Разрушено всё телефонное устройство
- Воображаю: ежедневно напудрен одет
- Не пойдёшь неделю обидятся порвут знакомство
- Да и сколько у меня телефонных знакомых
- Этих людей я не знаю в глаза
- Да и не знаю я их адреса
- Адрес когда-либо разве запомнишь
- Да изящно как было изысканно просто
- Ольга Григорьевна 2-32
- 2-46-39 хлёстко и броско
- Теперь то же самое 3 с половиной часа
- «Он надоедлив звонит бестолково
- Тревожит без надобности вечно всегда», —
- Так говорят недалёкие люди
- Теперь хоть стреляйся, могила, тюрьма
- Если своих телефонных знакомых
- Решили объехать когда-либо вы
- Вы не дотянете 10 визитов
- И живым вас отыщут в части
14
- У нас в подъезде евреи повесили колокол
- Чтобы звонить в него в случае опасности
- От него провели проволоку
- И дежурят посменно на лестнице
- Мои окна выходят на почтамтский двор
- И мне не позволяют в них смотреть
- Внизу под ними лежала цепь
- Потому говорят: стреляют из окон
- В верхних этáжах побили все стёкла
- А жильцов выселили из фасадных комнат
- Семеро в одной передней тесно и неловко
- Вот такой революции никто не помнит
- Отсюда большевики брали телефоны
- Наш дом был [на] линии огня
- Спать не давали ручными гранатами
- Хотя я не видал ни одного большевика
Титульный лист тетради «Стихи 2. 1917. Москва»
15
Праздник коляды
- Бело напухшие углеглазые рарвы
- Скачут и пляшут безумный канкан
- Праздник коляды, праздник коляды
- Кличет и брызжет слюною шаман
- Вертится лапаясь дух вызываемый
- Корчатся души убитых в крови
- Демону молятся, Бог отрицаемый
- Проклял шамана безумием толпы
- Он отвратитель[но] крохами лязгая
- Окровавлённых гниющих зубов
- Вцепился в череп мертвенно прокусил демона
- А над гниющий массой дымился дух гробов
16
Посв[ящается] Элен Додж
- Я тебя никогда не знал и больше не увижу
- Ты кинематографическая актриса
- Сегодня я видал последнюю серию
- Больше я не увижу свою царицу
- Ты была дивно неземно наивно хороша
- Это к лучшему что мы никогда не встретимся
- Пока меня не засыпет земля
- У меня будет в чистоту твою милая уверенность
- Может быть ты куртизанка толпы
- Может быть гривуазка-богиня
- Может быть пряди твоих волос седы
- Развратница или сердце твоё святыня
- Я тебя никогда не увижу
- А если и увижу то не узнаю
- Может быть устанешь говорить «люблю» и «ненавижу»
- Ангел мой прощай до дверей ада или рая
17
Пудрильница
- Я нашёл у себя круглую пудрильницу
- С уменьшительным зеркалом и крышку
- Бедная пудрильница нуждалась в починке
- Не помню на какой именно это было на улице
- Она кажется плохо закрывалась
- Потом мы о ней забыли
- Пудра, вероятно, из неё высыпалась
- Нежная пудра мешалась с пылью
- Теперь надев осеннее пальто
- Я нашёл её во внутреннем кармане
- Мне стало грустно нежно и тепло
- Тепло в октябрьском тумане
- «Застрелилась барыня, – мне швейцар
- ответил, —
- В номере четвёртом новые жильцы»
- Вспомнил я далёкий прошлогодний вечер
- Ведь не взяв пудрильницы застрелились вы
18
- Скачет свет блафардный сцену освещая
- С чёрными хохочут белые пионы
- Маскарад пространства огоньки мигают
- На шлемáх метальных римских центурионов
- Площадь вся в народе и в убитых трупах
- Из фонтанов медных бьёт шипя вино
- И в этих развращённых разодетых группах
- Тело набелённо смято и наго
- Здесь на освещённой площади огромной
- Предают разврату дряблые тела
- Посмотрите: дикий образ Джиоконды
- К телу прижимает образ старика
- Да они женились и обряд сатанный
- Запивают кровью чёрного козла
- Скоро это будет праздник тела странный
- И не дрогнут громом гнева небеса
19
Бред
- Сегодня мертвецы опять вбивают гвозди
- В свои большие медные гробы
- Кровавых капель распухнувшие грозди
- Чертят перед глазами красные круги
- Смотрите там в углу сидит унылый дьявол
- И ловит на лету летящий моноплан
- Когда-то был царём и он когда-то правил
- Теперь унылый чёрт сошёл на задний план
- Какой-то там мертвец проснулся слишком рано
- Он будит мертвецов соседей по гробам
- Фосфорицидный свет шипя течёт из раны
- Течёт и расплывается, загнивши, по губам
- Он ближе подошёл и мажет смрадным гноем
- Лицо моё а капли всё кружат
- И лопнул обливши безумным резким воем
- А чёрт его собрав сейчас потащит в Ад
- Я, кажется, больной и очень слишком нервен
- Я, кажется, умру через четыре дня
- Нет просто тяжело какой-то орган прерван
- Но как светла и [как] легка душа
20
- Светотуман ползёт в бульварной мгле
- Какой-то юноша с рисунком на щеке
- Кричит немым окровавлённым ртом
- И пьёт больную кровь бульвар холодным льдом
- Оазис света, тьмы гниют останки
- И бледный образ бульварной куртизанки
- Она сосёт со снега хрястко кровь
- Лицо к земле прижав, чтоб скрыть гниющий бровь
- Пройдённый светит здесь летовьев светлый свет
- Заразу пригвоздил здесь смерти арбалет
- Здесь бродит неживой чахотки гнойный ларь
- Он ищет на снегу светящих красных трав
- Которые сосут из почвы алый сок
- Удушливый и сладостный порок
- Уже четвёртый час потухли фонари
- Потухла жизнь и гнойность светотьмы
Рисунки в тетради «Стихи 2. 1917. Москва»
21
Снежная пудра бульвара
- Пудрится снегом бульвар пустой
- Ночью тихо засыпают укусы
- И раны от одичавшей жизни злой
- Когда-то ласковой и золотисто-русой
- Делает это куртизанка после свидания
- Лицо помятое красное исцарапанное ногтями
- Засыпает слоем пудры
- Чтобы опять служить любовным будням
- Завтра опять новые раны следы
- На свежем слое снега зачернеют гадко
- И опять, когда уйдут они
- Он будет пудриться украдкой
- Спокойной пудрою молекул
- Туманный блеск себя покрыв
- Под фонарём светящий сектор
- Снежинок света молчалив
22
- Соскучилась Москва о грохоте петард
- Пускаемых с Ходынки, настроение
- Не может dissiper Гольцшмидта fraîche moutarde[33]
- Ни даже выжженных скелетный вид строений
23
- Я предчувственно пудрился
- И корсет зашнуровывал
- На безлюдную улицу
- Выйдя блузу парчовую
- На латунные бляхи застёгивал
- Было тёмно и холодно
- Я стоял застуженно
- Кто[-то] властно и зарево
- Мою руку покорную
- Мою руку безвольную
- Сжал до грубости чувственно
- Зло подушка моторная
- Грубо мягко подбросила
- Гадко тело притóрно
- Пододвинулось бросилось
- Зло в руке надсмехалася
- Золотая округлица
- А вдали тушевалася
- Исчезала олетуново
- Лимузинная кузовость
- Фары дальнюю улицу
- Освещали олуново
24
- «Товарищ гимназист отдайте ваш кастет», —
- Сказали вы мне злобный ренегат
- Гвардейский офицер когда-то и солдат
- Теперь просящий рубль в кафе а тет-а-тет
- В пустынный час уж утренней Тверской
- С извозчиков сошли нам приказания
- Да это ваша власть ведь вы большевик злой
- А он их комиссар развинченный
- Обыскивать меня расстреливать искать
25
- Пробивая окна у вагонов чёрных
- Вы бежите бросив всё что будет после
- Без просветных мыслей без желаний горних
- Только бы на север в топкое погостье
- Только бы на север к глинистым низинам
- К северным болотам к иглистым лесам
- А в мешке холщовом шинная резина
- А зачем не знаем поплавки к лесам
- Бедные ночные серые титаны
- Я сентиментален видя всё и зол
- Как мне будет жалко мягкие диваны
- В кривенькой избёнке пажеский камзол
- Боже мой великий бедную деревню
- От всеобщей смерти солнечный спаси
- Ведь тебя владыка ласковый и древний
- Поминать не смогут, вы[34] большевики
26
- Опять смотрю на глупые открытки
- Где царственна весна и небо вьёт[?] кобальт
- Мне сравнивать смешно нелепые попытки
- Запуганной весны с весной Оскар Уайльда
- Портнишачья весна сентиментальных вздохов
- Чахоточных цветов на тумбах и углах
- В расширенных глазах юнцов безумных похоть
- Что некогда любовь сменила в городах
- Весна надежд несбыточно конкретных
- О модных башмаках портнихе [и] любви
- О свадьбах через день блестящих и каретных
- Поэзия мещан о слове «мы одни»
- Печальная весна оттаявшая слякоть
- Хотела бы теперь пробиться на асфальт
- Через кровавый снег убийц заставить плакать
- И робко воскресить заплёванных гидальг
27
- Сегодня я счастлив под белой колоннадой
- Как летние лучи что пьют моё какао
- И просят позабыть курзальное макао
- Так ласково блестя эмалевой помадой
- На бритых головах соседей-мусульман
- Что в голубой тени пьют равнодушно кофе
- За солнечной стеной читаю: ресторан
- Кафе эстрада парк обеды чай и кофе
- Я вижу Кисловодск при ярком свете лета
- Без илистой реки без дачного крокета
- Без пошлости Виши больного скукой света
- Где каждый недочёт презренье и примета
- И сплетни про любовь про связь про «дети графа»
- Где каждый скучный час страница параграфа
- Лечившего болезнь которой нет торговки
- Нет нет зачем довольно мне Ольховки
- И блюдца с мёдом к чашечке какао
- Здесь солнце целый день а вечером макао
28
- Опять апрель опять свидания
- Опять говенье в тёмной церкви
- Где на стенной иконе черти
- Читают набожно Писанье
- Седому батюшке Ионе
- В его раскрашенной иконе
- На диссонанс исповеданья
- Хочу обидеться
- И записать на поминанье
- Его на золотом амвоне:
- «Пройдёт весна молчанье лета
- Меня мечтателя-поэта
- Оставит осенью в покое
- Теперь влюбляются ковбои
- И время глупое крокета»
29
Простая весна
- На бульварах сонного Страстного
- Улыбаюсь девушке публичной
- Всё теперь я нахожу приличным
- Всё избитое теперь остро и ново
- О весенний солнечный Кузнецкий
- Над твоей раскрашенной толпою
- Я один насмешливый и детский
- Зло смеюсь теперь моей весною
- Я пишу без символов и стиля
- Ежегодный цикл стихов весенних
- Знаю всё от фар автомобиля
- До задач о трубах и бассейнах
30
Поэма опиума
Пролог. Песнь первая
- Я не курю его я ем тягучий опий
- Нефритных трубок скучен плагиат
- Не нужно мне посеребрённых[35] копий
- Курилен шутовской и чуть восточный яд
- И я смеюсь над вами Коломбины
- Хотите быть Манон в перчатках Mousquetaire
- Моей души справляя именины
- Я презираю вас как Клод André Фарер
- Я не ищу в алькове незабудок
- Я не ищу разврата на стогу
- Ты не пришла весна любви и дудок
- Спасти души моей прекрасную весну
- Глотаю чёрный шарик «бенареса»
- Увижу я виденья и змею
- Не приходи развратная принцесса
- Звенящих дум не трогай пелену
31
Н. Поплавской
- Караваны гашиша в апартаменты принца
- Приведёт через сны подрисованный фат
- На четвёртый этаж где в каморке текинца
- На гвозде в золотых саламандрах халат
- За окном горевал непоседливый вечер
- А на башне в лесах говорили часы
- Проходили фантомы улыбались предтечи
- Через дым на свету фонарей полосы
- У лохматого перса ассирийское имя
- Надо к лампочке трубки железный чубук
- Наверху на полянах без солнца теплыня
- Покрывает эмалью ангел крылышки рук
- Самовары и персы в углу разговор
- Над пасхальным яйцом у бесцветных икон
- Кто-то мне подстелил из лоскутьев ковёр
- Полоса фонарей через клетки окон
32
Стихи под гашишем
- «Вы купите себе буколику, —
- Мне сказал поварёнок из рамки, —