Его человек

Еще на градус холоднее, и так тихо, словно нет тут уже никого живого. Но они еще есть. Кот и его человек. Человек и его кот.

– Ты дышишь?

Кожанский вопрос. Если я не дышу, то уже не отвечу.

<Дыхание>

Нейроимпульс кота не может передать сложной речи, не может передать деепричастные обороты или сравнения, но может передать главное.

– Я обещаю, если… когда мы выберемся, у нас будет отпуск. Будем лежать на диване и целый день есть. И ничего не делать.

Есть – это уже делать. Но я не против.

<Положительно. Есть х2>

– Да, будем есть. Будем много есть. Только бы акашки выдержали.

“Опасное падение температуры”, – тут же сообщает система поддержания АК, и на виртуальном экране внутри шлема ему вторит сообщение от второй, связанной адаптивной кинетоброни: “Желтое предупреждение: опасное падение температуры”. “Рекомендуется срочный запуск модуля СПЧН”.

Морозной пустыне вокруг все равно, и блудный СПЧН-100 по ней не ползает на выращенных от радиации тараканьих лапах, мечтая дать кому-нибудь приют и спасение.

– Знаешь, Носок… кажется, мы сдохнем. Но мы хотя бы вместе, правда? Вообще-то, я собирался тебя спасти, но как-то не сложилось.

Если у котов девять жизней, я бы одну на тебя, так и быть, не пожалел. Потому что ты не чей-нибудь, а мой кожаный.

<Положительно>, – передает нейролинк, не способный на сложные конструкции.

– Так всегда бывает с хорошими намерениями, да? Ты хотел помочь нам, и полез сюда. И застрял. А я хотел спасти тебя, и тоже попался. Благими намерениями вымощена дорога в ледяной ад.

Не такой уж ад. Мы просто заснем тут, и все. Ты и я. Вместе. Как всегда засыпаем. Только тут совсем не мягко и пледика нет. Но это не должно быть очень сложно.

<Вопросительно, данные>

– Ты прав. Мы должны оставить информацию, на случай, если нас когда-нибудь найдут. Чтобы, по крайней мере, кто-то узнал, что случилось. Хотя, если нас найдут через десяток лет, кому это все будет нужно?

Тебе, не мне же. Тебе надо что-то делать, потому что ты тревожишься, потому что ты кожаный. А я – кот, и я могу просто полежать у тебя на руках, и этого будет достаточно.

Еще на градус холоднее. Руки человека плотнее сжимаются вокруг маленького тела кота, и, может быть, он плачет.

Я хотя бы не буду волноваться, что с тобой станет без меня.

– Я хотя бы не буду волноваться, что с тобой станет без меня. А больше у меня никого нет. Мы замерзнем здесь, и никто даже не вспомнит. Нас забудут.

Не самый плохой конец.

<Позитивные эмоции>

Еще на градус холоднее.

<*>

Выходя из своей рабочей зоны, Алекс сорвал с дверей приляпанный стикер с криво написанным тезисом “Котятам – котячья смерть!”, наверняка, оставленный кем-то из собаколюбивых людей, обиженных Носком вчера, сегодня или завтра, и, подхватив своего четверолапого товарища на плечо, прошествовал по коридорам к центральному залу.

Носок, изображая меховую горжетку, красиво свисал с ворота его комбинезона и позевывал. На окружающий мир он смотрел с прищуром и презрением, которое принято считать врожденным у всех кошачьих. Хотя, по правде говоря, дело не в высокомерии – им просто лень раскрывать глаза слишком широко.

Стоило зайти в зал совещаний, как жизнь перестала быть такой уж спокойной штукой – даже безо всяких мероприятий: под ноги Алекса бросилась мелкая пушистая собачка из категории “выгуливайте своего комара в наморднике” и принялась колбасой наматывать круги, визгливо погавкивая.

Шипучка, слезай! Достану! Слезай! – прыгала внизу Бетти, завидев Носка на плече Алекса.

Хотя мелкая собачатина тоже была нейролинкована и, по всем параметрам, могла находиться здесь, как и Носок, она отличалась куда как более шумным нравом.

Отстань, вонючка, – прикрыл глаза кот. – Видеть тебя не хочу. А нюхать особенно.

– Алекс, твой кот опять ее дразнит, – пожаловалась Мара, прикладывая руку к виску и слушая сообщения по нейролинку, которыми Бетти закидывала ее, продолжая неистово скакать вокруг. – Ууу, зараза котячья!

– Мне он на нее не жалуется, – укоризненно отозвался мужчина.

– Конечно, это же не она его дразнит, а он ее! – возмутилась девушка. – Вот смотрю я на этого кота, – она сморщила нос. – И думаю…

– О том, как тебе делается грустно от того, что ты не можешь услышать, какими конкретно словами он тебя костерит про себя? Тебя и твою собаку?

– Нет, мне от этого совсем не грустно. Я думаю, правду говорят, что животные похожи на своих хозяев. А нейролинкованные – тем более!

– Полностью согласен. Ты такая же громкая и прыгаешь не по делу, – отозвался Алекс.

<Как ты называешь ее собаку?>

Ну очень кожанский вопрос.

<Вонючая>

Алекс втянул воздух – в ноздри явно забирался, вызывая свербеж, запас сладких, острых духов, которыми обливалась Мара. И плевать ей было на все правила пользования помещениями, подключенными к регуляторной системе АКИП.

<Вонючка, воистину>

– Уважаемая команда, – главный инженер станции Эжен Петрович постучал по столу углом планшета, призывая к порядку и обращая на себя внимание. – Угомоните своих нейросвинков, у нас серьезный вопрос.

– Это про мой блок подключения? – тут же оживилась Мара, подхватывая Бетти на руки и усаживаясь за стол. Лицо ее выражало крайнюю степень внимания и преданности.

Главный инженер, переведя на нее взгляд, собрался было ответить, но Мара снова влезла:

– И, между прочим, они нейролинки, а не нейросвинки, да, Бетти?

– Гав!..

Ну очень кожанские проблемы.

<Негативно>

<Согласен>, – отозвался Алекс.

Эжен Петрович явно чуть было не ответил “Гав”, тоже, но вовремя остановился.

– История с блоком подключения, несомненно, вопиющая, – согласился он, качая косматой седой головой. – Алекс, почему у Марины Святославовны и Григория Виленовича в рабочей зоне всего один разъем блока подключения к УПГ-250? Неужели нельзя было как-то решить этот вопрос нормально, не доводя до таких высот?

Алекс и Носок переглянулись.

– Если не хватает разъемов подключения, мы никогда не кидаем второй “хвост”. Мы выдаем разветвитель. Но за разветвителем никто не обращался. А что случилось?

– Я вам скажу, что случилось! У меня комм постоянно разряжается, – Мара потрясла в воздухе браслетом. А этот…

– Я вас попрошу! – возмутился Григорий Виленович со своего места.

– Так просите!

– Гав! – подтвердила Бетти.

– Что у них там стряслось? – шепотом спросил Алекс у Носка, и тот, снизойдя, опросил Бетти и потом телеграфировал данные своему кожаному.

<Конфликт. Разъем один. Нужно два. Этот заклеил. Эта выломала>

– Мне нужно постоянно держать включенным мой модуль на АКИП, чтобы поддерживать атмофсферу, благоприятную для купирований моей болезни. А она постоянно отключала мой модуль от генератора!

– Это он постоянно снимал мой комм с зарядки, хотел оставить меня без связи! Я уж не знаю с какой целью!

– А вы, мамзель, с известно какой целью. Убить вы меня пытались! Знаете же, что у меня астма!

– Гав!

– Ничего подобного! Это у него были какие-то намерения, потому что он просто приклеил вилку своего этого уродского модуля к разъему!

– А вы выдрали его с мясом и сломали! К чертям, не побоюсь сказать, собачьим!

– Гав!

– Скажите еще, что моя собака его погрызла!

– Нет, но кое-что другое сделала!

– Гав!

Главный инженер тяжело вздохнул и посмотрел на Алекса.

– Итого, в остатке у нас сломанный разъем подключения к УПГ-250 и потребность в двух разъемах в этом месте.

– Я починю и поставлю там разветвитель, – сделал заметку у себя Алекс. – Надо было сразу оформить заявку и не заниматься самодеятельностью. Запчастей на станции не так много.

– Отлично. С этим тогда разобрались, – кивнул Эжен Петрович. – Теперь второй вопрос. Субгенераторная станция 117 с АПА-100У пять часов назад разбалансировалась, выпала из энергосистемы и замкнулась в изолированный контур. Местные снопы, простите, системы наземного обслуживания общего применения, отключились от оперативного взаимодействия. Сразу после этого мы направили отсюда другой рой СНО ОП, но они тоже потеряли связь вскоре после прибытия.

Руководство и ключевой персонал станции слушали его с каждым мгновением все более внимательно: это вам не потешный бой за спорный разъем подключения, это серьезная авария, которая сильно сокращает возможности станции по части балансировки энергии и поддержания жизни в нескольких подконтрольных куполах.

Выпавший в автономную работу плазменный агрегатор, конечно, сам по себе будет продолжать крутиться – даром, что ли, АПА-100У имеет слово “автономный” в названии – но его отсутствие в энергосети в перспективе могло выйти станции таким боком, что лучше б этого никогда не видать, как обратную сторону Луны. Без АПА-100У станет ровно на один источник плазменной энергии меньше, и в случае перебоев и проблем на какой-то другой субгенераторной подстанции центральный УПГ уже не сможет компенсировать дефицит так же успешно и гладко. А ведь станция, в конце концов, отвечала не только за себя – но и за пять других куполов, в которых поддерживала нормальную температуру и климат. Тех самых куполов, где вопреки всему на свете, вопреки штормам, морозам и отсутствию солнца, продолжалась жизнь.

– Главная проблема со 117 в том, что ее, как вы помните, завалило еще пять лет назад. Тогда экспедиция со СПЧН-100 пыталась укрепить и расширить единственный тоннель, но ничего не вышло, и с тех пор мы полагались на СНО ОП, тем более, что условия сейчас еще меньше благоприятствуют выходу людей наружу. Так что сейчас у меня только одно предложение. Собственно, на что еще мы можем положиться в этом случае?