Невинные

Глава 1. Чутьё

– Свет…

Владик позвал тихо, почти шёпотом. Мы спускались буквально наощупь. Фонарь на камере предательски моргал, грозясь отключиться. За 6 часов работы аккумуляторы вполне предсказуемо сели. Резервный, самый старый, явно врал о 74-процентной ёмкости. Этим «китайцам» и после распаковки нет веры, а тут ещё «возраст».

Под тракторной подошвой моих вездеходов хрустела мелкая кирпичная крошка, редкая жухлая листва и что-то ещё, не поддающееся распознаванию на слух.

– Т-сс, – перебила я оператора. – Говорю тебе, я что-то слышала.

Влад тяжело вздохнул и покорно поплёлся следом, бурча под нос предсказуемое: «И нафиг я тебя послушал, дурак, лучше бы с пацанами футбол сейчас снимал…»

Трансляция матча для Владика – дело не хлопотное. Стой себе ровненько, режиссёра внимательно слушай, да поворачивай объектив вслед за мячиком. Полтора-два часа работы – четверть месячной зарплаты. Вот только скучно это 23-летнему не болельщику. Однообразно, прозаично. Другое дело – моя «Забыто-заброшено». За 2 года программа о когда-то величественной, а нынче никому не нужной архитектуре вышла в ТОП по просмотрам и донатам. И факт этот, само собой, грел юноше не только карман, но и душу.

– Ну-ка, сюда посвети, – махнула я рукой вглубь подвала.

Солнце почти село. Тускнеющий свет обрывался на последней ступеньке рыхлой лестницы. Нырять в вязкую темноту никто из нас не решался. Я нащупала руку Влада, положила её себе на плечо и решительно двинулась вперёд. Шаг, второй, третий… Метрах в двадцати от двери, открыть которую нам двоим при всех потугах удалось лишь на ширину грудной клетки – та буквально вросла в землю – что-то отчётливо чавкнуло. Оператор сглотнул, повернул ручку фонаря и направил удлинившийся луч в сторону звука. Спиной к нам, на корточках, сгорбившись над землёй сидел…

– Ребёнок? – не поверила я увиденному.

Когда-то белая, а теперь грязно-серая в бурых пятнах сорочка скрывала худое тельце от шеи до чёрных пяток. По пропорциям – лет 6, не больше. Спутанные в сплошной колтун неразличимого цвета волосы настолько грязные, что не колышутся при движении. И быстрые, как крылья колибри, тощие ручки что-то поднимают с земли и тащат в рот.

– Котик, ты чей? – как можно мягче поинтересовалась я.

«Котик» резко повернул голову в нашу сторону, подпрыгнул, свирепо зашипел и стал пятиться, суетливо потирая сверкающие угольки глаз резвыми ручонками – свет от фонаря незваных гостей ему явно не понравился…

– Фу, это что? – оторвал лицо от видоискателя Владик. В том месте, где буквально секунду назад сидел найдёныш, вывернутыми наружу кишками подёргивалась ещё живая кошка. Мой обычно невозмутимый оператор вздрогнул, камера на его плече дёрнулась, луч от фонаря вонзился в лицо ребёнка. Тот пронзительно завизжал и в два прыжка оседлал камеру.

***

– Кто они?

Человек без нации и возраста не спешил с ответами. Беспрерывно потягивая вонючую папироску, откровенно в меня пялился. Мутные с покрасневшими белками глаза медленно блуждали от лица к запястьям, от пальцев к волосам. Взгляд впивался в уши и губы, дымные кольца тяжело висели в воздухе, на столе мёртвым грузом пылилась бесполезная рация.

– Дети. Просто дети.

– Почему такие… – я замялась.

– Дикие? – оскалился собеседник. Его глаза на мгновение вспыхнули недобрым огоньком. Доброжелатель (так он просил его называть) буквально вкрутил окурок в слоистый от грязи стол.

– …хотела сказать, странные, но да – дикие уместнее, – извиняющимся тоном призналась я.

Перед моими глазами вновь возникли Владик и кромешная темнота сырого подвала. Барабанные перепонки подёрнулись эхом от хруста сорванного с камеры и посланного в ближайшую стену фонаря. Мурашки по коже побежали с той же скоростью, с которой Влад выбирался на улицу. Без меня. Без камеры. Без стыда и совести.

– Не мы такие, жизнь такая, – съязвил Доброжелатель.

– Сколько их?

Человек напротив пожал плечами. Засаленный воротник приподнял неопрятную бороду, из неё посыпался пепел.

– Несколько. Не меньше пяти, думаю.

«Больше», – подумала я, тяжело вздохнула и подняла руку к шее. Здесь, в районе сонного треугольника, я тогда уловила прерывистое чужое дыхание. От Владика простыл след, мои глаза постепенно привыкали к темноте, из глубины нарастал шум приближавшейся стаи. По коже моей побежали мурашки. Доброжелатель это заметил и подался вперёд. Его откровенно забавляли реакции женского организма на пережитое. Рот его скривился, готовясь захохотать.

– Почему они меня не тронули? – пресекла я намерения собеседника.

Мой голос звенел от напряжения, руки непроизвольно сжались в кулаки, ногти со свежим маникюром впились в ладони. Мне хотелось информации. Чётких развёрнутых ответов, к которым я привыкла за годы работы в журналистике. Вопрос – ответ, уточнение – пояснение, шутка – живая эмоция, психологическое поглаживание – откровенность. Не впервые, конечно, но отлаженная схема дала сбой. Этот человек не был готов к интервью. Он не ожидал меня увидеть. И такое ощущение, что говорил с кем бы то ни было давным-давно.

– …ну, ты же мать. Правильно?

Я кивнула.

– Вот и почувствовали.

***

Не знаю, сколько прошло времени. Минута-две? А, может, целая вечность, пока меня ощупывали и обнюхивали, тянули за одежду и дёргали за волосы. Изучали, не пытаясь навредить. Разве что случайно царапали острыми, как бритвы, нестриженными ноготками. Самый смелый из стаи влез ко мне на колени, остальные сначала неодобрительно зашикали, а потом замерли в ожидании ответной реакции.

– Так вы совсем не страшные, да? – я опасливо поднесла руку к спутанным волосам. Погладила. Мягкие, как у моего сына. Просто грязные и нечёсаные. Но всё же обыкновенные детские волосы. Жаль, в темноте не рассмотреть их цвета. И лиц, и глаз, и фигур…

Я решила положиться на осязание, раз уж зрение бесполезно. Аккуратно подключила к исследованию вторую руку. Тонюсенькая шейка, будто крылышки, торчащие из костлявой спины лопатки, маленькие зябкие плечи. И всё это под слоем заношенной до безобразия ветоши. Что это? Майка? Пижама? Платье? Или просто кусок ткани? Я не стала терять время на изучение тряпья, заменяющего маленькому дикарю одежду. Помогла заёрзавшему смельчаку свернуться калачиком на моих коленях и запела первое, что всплыло в памяти:

– Спи, моя радость, усни.

В доме погасли огни;

Птички затихли в саду,

Рыбки уснули в пруду,

Мышка за печкою спит,

Месяц в окошко глядит.

Глазки скорее сомкни,

Спи, моя радость, усни…

Сначала недоверчиво, а потом всё смелее найдёныши стали меня окружать. Плотнее, ещё плотнее… Вот уже кто-то уткнулся носом в поясницу, кто-то обнял за лодыжку, кто-то попытался просунуть голову в щель между животом и калачиком. Я пела и гладила, гладила и пела. По кругу, путаясь в словах и чувствуя, как замерзает моя пятая точка, как затекают от неудобного положения ноги. Вспомнила, как сын называл меня печкой и сбегал от долгих объятий вспотевшим. Как Вика, учительница по вокалу, хвалила мягкую тональность моего голоса и периодически подсовывала всяческие колыбельные на распевку. Кто ж знал, что всё это однажды пригодится…

***

– Дробкова!

Я даже не заметила, как Владик вернулся. Должно быть, оставил машину в стороне от заброшки и остаток пути преодолел пешком. Или бегом, как и подобает уровню его отваги?..

Дети вмиг очнулись от дремоты и бросились врассыпную. На мне остались лишь следы их крохотных немытых тел.

– Бегом давай! – рёв мужского голоса не давал времени на раздумья. – И камеру захвати. Я не сын Маска, чтобы «лямами» разбрасываться.

Я кое-как встала на окончательно задеревеневшие ноги. При первом же шаге оступилась и всем телом рухнула на землю – двигаться мешала судорога. Влад выругался – заходить так далеко ради моего (и моего ли?) спасения он не планировал. Луч его ручного фонаря вильнул по мне, по работавшей всё это время в режиме Rec камере, по окружающему нас пространству. Оператор прерывисто вздохнул, собираясь с силами, и спустился по шатким ступеням ко мне.

– Это был последний наш с тобой проект, – отчеканил оператор.

Правой рукой он подхватил «раненую» камеру, левой – теперь уже бывшую коллегу. Спорить или что-то объяснять у меня не было сил. Дорогу домой мы ехали молча.