Секунды до грозы. Книга 1

Арка 1 Водоворот судьбы

Она попробовала подняться – и тут же пожалела. Мир тотчас же закружился, будто её бросало по палубе корабля, раскачиваемого яростным штормом. Ей не оставалось ничего, кроме как снова лечь на стол, вцепившись в его шероховатую поверхность, надеясь, что он сможет удержать её в реальности.

Пересиливая головокружение, она с усилием открыла глаза и повернула голову. Рядом лежала девушка, неподвижная и тихая. Спит? Увы, нет. Отсутствие дыхания сразу дало понять – мертва. Мертва. Каштановые волосы, раскидавшиеся по грубому столу, переплелись с её собственными рыжими прядями, создавая между девушками пугающую связь.

Её сердце замерло, взгляд застрял на мёртвой девушке. С каждым мгновением ужас от увиденного всё сильнее сжимал горло. Дыхание сбилось, воздух просачивался в грудь с болезненным усилием. Голову наполнили беспорядочные мысли отчаяния и непонимания происходящего: что это за место?

Она снова попыталась встать. На этот раз её руки, хотя и дрожали, выдержали вес тела, и ей удалось сесть. Комната попыталась сбежать от неё, меняя очертания с каждым морганием. Холодный пот скользнул по спине, и она судорожно сглотнула, стараясь не поддаться панике.

Её мутный взгляд медленно скользнул по девушке, детальнее рассматривая её. Мантия мага, некогда чёрно-золотая, была изорвана, измята, покрыта пятнами засохшей крови и грязи, будто её владелицу жестоко швыряли о землю, а затем с холодной бережливостью уложили здесь якобы для мирного сна. Это зрелище вновь вызвало приступ тошноты, который она подавила нахлынувшей следом тревогой.

Торопливо свесив ноги, она оказалась спиной к мёртвой девушке и с тревогой оглядела помещение. Столы, тянущиеся вдоль стен, были заставлены кувшинами и склянками так, словно кто-то пытался навести порядок в хаосе, но сделал только хуже. Пламя свечей дрожало и отражалось в стеклянных сосудах, заставляя их мерцать неуверенным светом. Этот тусклый отблеск бессильно расползался по комнате, но не мог дотянуться до тёмных углов, где пряталось нечто, что она не решилась рассматривать. В воздухе повис удушливый запах трав, густой и резкий, смешанный с горечью, встречающейся в госпиталях.

Она глубоко вздохнула, наскребла по закоулкам тела жалкие крохи сил и соскользнула на пол. Ноги слушались так себе, но пол, к счастью, не бросился навстречу.

Помимо редких потрескиваний свечных фитилей, в комнате тянулся звук, будто кто-то нехотя помешивал густую кашу. Она уже была готова разобраться, откуда он исходит, как из-за дверей раздались голоса, перехватившие внимание. Глубокий, прерывистый мужской голос, будто сомневающийся в собственных словах, и резкий, чуть дрожащий от напряжения женский – спорили, перебивая друг друга.

– Да, и в этот раз мертва, – обречённо буркнул мужчина, явно недовольный. – Не берусь верить, что сегодня всё увенчается успехом.

– Да замолчи ты, Шарль! – резко ответила женщина, раздражение бурлило в её голосе, как кипящее молоко. – Кровь свежая, зелье получилось как надо, живое. Не каркай мне тут, нам это сделать надо, иначе гранд-мастер нас обоих на верёвке вздёрнет!

– Святой Корбо, храни нас… Лишь бы не повторилось то, что в прошлый раз, – проворчал Шарль, понижая голос. – Помнишь, как та девка на столе дёргаться начала? Как лягушка, которую в кипяток бросили…

– На сей раз вливать будем медленно, – зашипела женщина, словно ей язык прищемили. – Да с отварами укрепляющими. Не будь трусом! Попробуем сегодня с настоем болотной ряски и пеплом мандрагоры.

– Ряска – мудрое решение. Но позволь спросить, не лучше ли убавить мандрагоры? Зачем ещё сильнее разжигать зелье? Разорвёт ведь девку…

Скрип и последующий хлопок двери, где-то за пределами этой удушающей комнаты, не успели заглушить последние слова, которые липкой паутиной зацепились за уши.

У неё перехватило дыхание. Они обсуждали её, словно она – подопытная скотина. С отчаянием осмелилась обернуться на мёртвую девушку. Только теперь она заметила, что грубые кожаные трубки уходят в тело покойной, соединяя его с массивным механизмом у тёмной стены напротив.

Устройство напоминало орудие пыток из кошмаров палача – тяжёлый, ржавый агрегат из меди и железа, испещрённый старыми, выцветшими рунами. Скрипучие шестерёнки лениво вращались, из центральной ёмкости вырывался пар, а из глубин механизма доносилось зловещее бульканье, словно внутри неторопливо закипал яд. В самом сердце этой чудовищной конструкции покоился стеклянный сосуд, до краёв наполненный серебристой жидкостью, что мерцала в полумраке, робко разгоняя тени.

Ей не составило труда догадаться, что содержимое зловещей склянки предназначалось именно именно для неё. Они собирались насильно влить это в её горло и наблюдать, что будет.

Последний несчастный подопытный корчился в мучительных судорогах, прежде чем его жизнь ускользнула, а дух – испарился. Не о её ли соседке по столу шла речь? Эта мысль пронзила её сознание, и она сжала губы, сдерживая приступ паники. Нужно действовать. Немедленно. Бежать! И бежать как можно быстрее.

Она заставила себя глубоко вдохнуть, потом так же медленно выдохнуть, стремясь обрести хоть немного спокойствия. Ещё раз. И снова. Нет смысла гадать, как она оказалась в этом месте и что этим людям нужно – сейчас подобное знание её не спасёт. Единственное, что имеет значение, – найти путь к свободе. Но просто сбежать – этого мало. Кто поверит в слова старнной девчонки, которая лишь травки собирает и не понимает, как устроен мир? Ей нужно что-то серьёзное, доказательства, которые никто не посмеет оспорить. Нечто такое, что заставит поверить каждому её слову о тёмных делах, творящихся здесь.

Её взгляд, ещё недавно затуманенный, начал проясняться, и, как будто в ответ на её молчаливый вопрос, остановился на склянке с той зловещей жидкостью. Вот оно – доказательство. Зелье, то самое варево, что они собирались использовать, должно стать на защиту правды, когда она наконец вырвется наружу.

Собрав всю решимость, она подошла к конструкции и заставила свои дрожащие пальцы дотянуться до сосуда. Едва слышно выдохнув, вытащила его из металлического гнезда. Холод стекла обжёг ладони, но она прижала сосуд к груди, как последнее спасение. Её сердце колотилось так яростно, что она боялась, как бы этот шум не разнесся по всему подвалу. С трудом сдержав панический порыв броситься сломя голову, она замерла, вслушиваясь.

Тихо. Время таяло, как вода в песке. Задержав дыхание, она осторожно приоткрыла дверь. Петли взвыли, словно старые кости, и на мгновение её охватил ужас, заставив замереть. Но в коридоре всё осталось спокойным. Тишина.

Она осторожно выглянула в щель. Коридор тянулся вправо. За одной из массивных дверей изредка доносились голоса тех самых мужчины и женщины. Она выскользнула наружу, как тень, стараясь не нарушать тишины, но каждый её шаг звучал, как удар грома в безмолвии. Другого пути у неё не было. Только мимо этой двери, только вперёд.

Ноги вели её вперёд, не спрашивая разрешения, унося из этого мрачного места. С каждым шагом страх становился всё ощутимей – а вдруг тупик? Но вот, за поворотом, она увидела лестницу, старую деревянную, что вела к двери прямо в потолке. Её сердце забилось быстрее.

Она обернулась, взглядом скользнув по скромному зданию городского госпиталя, мимо которого ежедневно проходят десятки, если не сотни людей, не подозревая, что творится в его темных подвалах. Не тратя ни мгновения, она рванула вглубь лабиринта узких переулков, стремясь исчезнуть там, где тени домов были длинными и густыми.Она рванулась вверх, не теряя времени на осторожность, перепрыгивая через две ступени, не думая о шуме. Скрип старых досок эхом отозвался в пустом коридоре, но ей было не до этого. Наконец, плечо и рука с усилием толкнули дверь, та распахнулась, и на неё ворвался холодный, свежий ночной воздух. Крик облегчения остался в груди, но в душе поселилось небывалое облегчение. Ей удалось.

Сжимая склянку, как самое ценное сокровище, она шептала короткие молитвы, сбивчиво и торопливо, обращаясь к богам Жизни и Смерти. Она просила только об одном – сил, чтобы добраться до тех, кто не только выслушает её, но и поверит.

Глава 1 Под лестницей отцовской судьбы

«Почему моя обыденная жизнь всегда связана с его грязными ботинками, загулами и запахом солёного моря?» – думала я, осматривая таверну, которая вот уже несколько лет служит ему «вторым домом».

В помещении царила душная теснота. Слабый свет едва касался обшарпанных деревянных стен, не смягчая их угрюмого вида. В воздухе витал запах пота, сырости и дешёвого пива, которые неизбежно напоминали о беспросветности заведения. Не место для юной мадемуазель, согласна, но, увы, я здесь завсегда́тая. Стоит отцу вернуться из морского похода, ноги неизменно ведут его в таверну, дабы утопать в пиве, как в тёмном море. А следом за ним, с пятнадцати лет, хожу я – забирать этого бедного утопающего домой, пока он не просадил весь пай.

Завидев меня, трактирщик молча кивнул в сторону тёмного угла под лестницей. Там, окружённый желтовато-серым облаком курительной трубки, сидел человек – воплощение моего стыда. Я едва могла разглядеть его лицо, искажённое мраком собственного выбора.

Петляя между столами и бочками, я стараясь не выдавать раздражения. Неужели трактирщик думает, что я забыла, где искать отца? Он всегда сидит там – за тем самым столом под лестницей, словно приросший к своему закопчённому стулу. Пять лет я уже тащу эту ношу, как древнее проклятие, и каждый раз одно и то же. Мог бы уже сменить стол для разнообразия, в конце концов!

– Ну, ви-и-ишь, кто пришёл! Ик! Софи! – Противный хриплый голос отца донёсся из тёмного угла и заставил меня невольно поморщиться. Он едва выговаривал слова. – Паходи-ка сюда!

Я стиснула зубы и заставила себя не закатить глаза. Вот почему, почему я должна тащиться в эту вонючую дыру, полную пьяных мужиков, чьи представления о хорошем вечере сводятся к тому, чтобы надраться до состояния табуретки и потом швыряться пошлыми шуточками?

Запах немытых тел новой волной ударил в нос, и я подавила желание зажать его. Раздражение поднялось из глубины души, густое, как этот чад перегара и жареного мяса. Мне не привыкнуть к этому шуму, этим гоготкам, этим переговорам о том, кто кому больше задолжал и кто сегодня удачно врезал по морде. Никогда.

И главное – мне не привыкнуть к тому, что именно мне каждый раз приходится вытаскивать отца отсюда.

Стены, покрытые грязью и запачканные жирными пятнами, впитали всю гнусность заведения. Ещё и свечи безответственно справлялись с работой и предательски оставляли тёмные углы, где маячат нагло подмигивающие тени.

Мысль, что я тоже теперь грязная, покрытая чем-то липким и подозрительно пахнущим, просочилась в сознание, и меня передёрнуло. Брр.

Раз, два… пять! Святой Корбо, да это только начало!

– Папá! – я повысила голос, но его безнадёжно поглотил гомон таверны. – Пора заканчивать. Мамá не в восторге, когда ты засиживаешься до последнего.

Хотя сейчас и я была не в восторге.

Отцовские глаза налились красным оттенком, источая пустое веселье. Руки тряслись и, судя по грязному и липкому столу, уже давно. Пьяное затмение готово обрушиться на отца буквально со следующей порцией выпивки. Я мягко остановила трактирщика рукой. Больше пива за этот столик не нужно.

– Да ладно тебе, Софи, – ик! – ещё одна… – он ткнул пальцем в кружку, мерзко отрыгнув. – И идём. Побаловать удачу!

Я закатила глаза. Конечно, удачу. Кто бы сомневался.

Отец махнул трактирщику, но тот, наученный горьким (и явно регулярным) опытом, даже бровью не повёл. Вместо этого с грохотом плюхнул на стойку книгу долгов и лениво протянул:

– У тебя уже второй раз подряд для удачи.

И сделал запись.

– Моряк без удачи, как лодка без дна – плывёт недолго, зато весело, – пробубнил отец, с театральным нажимом на последнем слове. – Остаёмся!

Я выразительно посмотрела на него, вкладывая в этот взгляд всю силу осуждения.

– А утром будешь вешаешься над бортом и стонать о своей головной боли, – старый моряк сидел напротив и выплёвывал слова вместе со слюной.

Он говорил более связно, чем отец, попутно захлёбываясь пивом. Каждый глоток мужчина делал так, словно пытался выпить весь океан, что он пересёк в плаваниях. Пена стекала по заросшей солёной водой бороде. Допив кружку, он гордо ударил пустым дном по столу и вытер второй рукой остатки с лица.

– Лобел, – отец неуклюже облокотился на локти. Движением пальцев он призвал старика подвинуться ближе. Тот нелепо попытался произнести «р» в надежде исправить ошибку отца в своём имени, а затем подался вперёд.

– Так вот, не тебе, Ро-бер, ик… – Наконец-то получилось, хотя и картаво. – Говорить о мере. Напомнить, как ты сегодня подрался с хранителем? Всё из-за какой-то там дамуазель?

– Ха-ха-ха, была-была такая. Как я очаровал её! – Помятый жизнью и алкоголем старик двумя пальцами начал пародировать нечто летающее рядом с собой. – Она так и вилась вокруг меня, как пчела – вж-ж-ж – вокруг мёда!

– Ах ты старый морж! Есть ещё порох в пороховницах! Тьфу! – отец энергично для своего состояния хлопнул товарища по плечу, а затем плюхнулся на стол, сбив пустые кружки. – Малька перебрал.

– Папá, пора домой, – я старалась сохранить спокойствие. Только историй про распутных девиц мне сейчас не хватало.

– Ах, дочка, дай мне ещё немного повеселиться! Ик! Я не наговорился с Ло… Ро… Робер! Робер де Бан… де Бум… де Бо-мо-ном. Во!

Вытаскивать заядлого алкаша из таверны – занятие бесполезное. Пока он в состоянии говорить, уговоры отскакивают, как горох от стены. Проще дождаться, когда он сам стечёт под стол, и молча утащить, пока не очухался и не потребовал «ещё одну на посошок».

– А что с девкой-то случилось? – отец хмуро попытался вспомнить детали. – Кажется, я чуток перебрал, ойк, уже и забыл, чем закончилось. Раз ты всё ещё здесь, то что это, тебя опрокинули?

– Хах, так ты и сейчас, парусный трюкач, в зю-зю! А с девкой той… что с ней сталось?! – Старик потряс пустую кружку вверх ногами, убеждаясь, что там не осталось пива. – Чертовка улизнула, когда я в себя пришёл. Недаром говорят, в душе рыжих живут лисицы.

– Папá, пора идти! Мы условились, что не будем задерживаться. Вы вообще обещали больше не пить!

Пустой звук. Моя попытка пресечь очередной заплыв по волнам пьянства разбилась о стойкий алкогольный туман. Отец выпрямился, изо всех сил пытаясь изобразить серьезность, но вместо этого икнул. Ну да, моряк, которого качает только на суше, да ещё и от пива, а не от шторма – зрелище в наших краях привычное, как чайки, ворующие рыбу.

– Обещал – значит, надо выполнять! – медленно вставая из-за стола, он одной рукой обнял меня. – Доча, только мамá не говори, что я ходил в таверну, хорошо? Ик! Ты же моя любимая, солнце моё. Я сестру твою тоже люблю, но тебя, ик, больше всех!

Завелась старая шарманка. Нечего и говорить, благоухание перегара и немытой одежды расползётся по всему дому, стоит только нам переступить порог. Конечно, папá, я ничего не скажу, это и не нужно. Святой Корбо, только не дыши на меня, умоляю!

Я зажмурилась, когда ощутила крепкое объятие отца. Запах табака, пива и гнили хлестнул в лицо, когда он попытался поцеловать меня – то ли в лоб, то ли в ухо.

– А я тебе рассказывал, Ро-о-о-бер, какая она у меня умница? – Мне остаётся только ненавязчиво подталкивать его к выходу. – Работает сестрой в госпитале. Умнее даже меня! Поэтому я её слушаюсь. Ик! Она лучше знает!

– Ну, Жерар, ты всегда был глуповат в молодости, – и старик залился смехом.

– Хах, дурак, лучше бы швартов стал более чисто вывязывать, чем всякую чушь говорить! – с удивительной для текущего состояния ясностью отреагировал отец. Он прикладывал много усилий, чтобы не свалиться на пол. Я сделала шаг назад, не желая находиться рядом с этим зрелищем.

– Когда Софи была маленькой, я брал её с собой в море. Она знает всё-ё-ё, – с прищуром протянул отец и описал рукой весь мир. Перепалка с Робером явно прибавила ему энергии. – Понимаешь? Все морские карты! Капитаном станет, не иначе!

Мужчины за соседним столиком не сдержали смеха. Они толкали друг друга локтями и переговаривались, а я закатила глаза. Какие карты, ради богов?! Да, слушала отцовские байки, чтобы не обидеть. Но чем больше он вещал небылиц, тем сложнее становилось делать вид, что мне по душе его истории. В детстве я всерьёз воспринимала рассказы о морских змеях и загадочных приключениях, но с возрастом осознала реальность. Сказки рассыпались и оставили только горькое недоверие, которое с каждым днём становилось крепче. А затем и вовсе заменилось раздражением.

Ну а как можно не вспыхивать от гнева, когда этот человек, мой отец, заставляет мамá жить в страхе? Как можно не испытывать беспокойства, зная, что каждый стук в дверь – это не просто стук, а предвестие беды, когда за ней может скрыться очередной незнакомец, пришедший за деньгами, которых нет? Всё это… всё это заставляло меня прятаться за ложью, изо дня в день сочиняя истории, что отец всё ещё в плавании, когда он валялся на лавке, пьяный в доску. И раньше это работало, когда я была маленькой, когда мои светлые волосы и наивные зелёные глаза заставляли людей умиляться, жалеть и верить. Но теперь… теперь я уже не ребёнок. И от мысли, что он использовал меня, чтобы прикрыться, мне становилось так противно, что в горле встал ком, который я не могла проглотить.

Со временем всё стало только хуже. Отец пил всё чаще, долгов становилось больше, а заботы о нас – всё меньше. Вместо того чтобы хоть раз попытаться выбраться, он лишь глубже зарывался в эту яму, увлекая нас за собой.

Отец громко хлопнул по столу, а затем попытался опять сесть. Я поспешила пресечь этот порыв, ведь если он вернётся на стул, то застрянет тут на всю оставшуюся ночь.

– Так вот, друзья, хватит об этом, несу круговой баркас не в ту сторону, ведь я всё равно всех любим!

И попробуй понять, то ли он сам всех безгранично любит, то ли окружающие его. Одно я уловила наверняка – интонацию для тоста.

По залу прокатился одобрительный рёв, отец, пошатываясь, подобрал с пола кружку, победно взвыл и сделал глоток… пустоты. Осознание пришло не сразу. Он задумчиво повертел кружку в руках, выдал оптимистичное «завтра я плачу!» и направился к выходу. Ну да, конечно. Отец заплатит. В какой-нибудь другой жизни. А пока он благополучно забудет этот вечер, утром будет болтаться в море, а разбираться с его щедрыми обещаниями придётся мне.

Я догнала его, подставила плечо. Он тут же обмяк, тяжело навалившись, как мешок с прогнившей картошкой. Через распростёртые по полу тела пришлось буквально продираться, сдерживая желание оставить его тут, в естественной среде обитания. Особенно когда он снова попытался вскинуть руку с воображаемой кружкой и заорать что-то про братство морей. Держать его становилось сложнее, а вокруг пьяные вопли звучали как издёвка над моими жалкими попытками вытащить его отсюда.

Наконец, я сделала последний рывок и вытянула отца на улицу.

Таверна, как назло, находилась на другом конце квартала Восточных доков, где мы и жили. Дорога домой растянулась в вечность, но, к счастью, без приключений. Хотя с отцом, который норовил то свернуть не туда, то начать брататься с фонарными столбами, это было настоящим достижением.

Дом встретил нас привычной облупленной суровостью: серые кирпичи, испещрённые мхом, деревянные ставни, пострадавшие от вечных ветров и дождей. Вокруг тянулись клумбы, которые когда-то, наверное, были гордостью матери, но теперь превратились в царство буйных трав и своевольных цветов, наслаждающихся полной свободой.

Внутри царила тишина. Старый дом перешёл отцу от предков и стал единственным наследием семьи. Каждый уголок в нём пропитан воспоминаниями о детстве и уютных семейных вечерах.

В гостиной, сколько себя помню, стоял массивный дубовый стол. Когда-то за ним собиралась вся родня, празднуя редкие счастливые моменты, а теперь он казался слишком большим, слишком пустым. Мастер явно вложил душу в резьбу – морские волны переплетались с узорами из листьев, но годы добавили к ним собственные узоры из царапин и потёртостей.

Позади стола располагался камин, старый, надёжный, как дедов компас. Зимой его треск напоминал ласковый шёпот моря – убаюкивал, помогал сосредоточиться, когда я возилась с вышивкой или разбиралась в запутанных каракулях лекарей. Летом же в огне не было смысла – жара и так душила – поэтому взгляд сам собой скользил выше, на портрет прадеда.

Вот и сейчас я снова уставилась на него. Лицо старого моряка – смесь усталой мудрости, решительности и чего-то ещё, едва уловимого. Волнения? Ожидания? Я не знала, но точно видела: этот человек жил морем. А я стояла здесь, в душной гостиной, с отцом, который не мог доплыть даже до собственной кровати без посторонней помощи.

– Плавать необходимо, жить не обязательно, – шёпотом прочитала я выгравированную под портретом надпись.

Отец пошатываясь направился к скамье, явно собираясь завершить своё ночное приключение традиционной пьянчуговой комой. Я отвернулась, но запах перегара, табака и какой-то кислой вони всё равно тянулся следом, как шлейф дурных решений. Раньше от него пахло солью, ветром, морем, дальними берегами. Теперь— затхлым пивом, несвежей одеждой и просроченными обещаниями.

И самое мерзкое – даже жалость не пробивается сквозь злость. Почему? Да потому что он когда-то приносил домой фрукты, побрякушки, смех, истории. А теперь – только новые долги и мнимую заботу: «Я завтра всё улажу». Завтра? Ну-ну. А мне опять собирать крохи, выдумывать сказки для очередных выбивал и делать вид, что у нас всё хорошо? Почему ему можно валяться пьяным, а мне нельзя просто устать?

Позади раздался глухой стук – отец, наконец, рухнул на скамью. Ну и пусть. Пусть валяется. Всё равно утром поднимется, пошарит по карманам, сообразит, что денег нет, и снова сбежит в море. Как всегда.

Я решила оставить отца наедине с его ночным концертом храпа и отправилась наверх. Взгляд непроизвольно упал на выцарапанные на стене рисунки у лестницы – детские каракули, неровные линии, выведенные острым камнем. Рене. Она разрисовала весь дом, будучи ещё мелкой, но гостиной уделила особое внимание. И почему-то всегда за её художественные порывы мне. Почему? Ах да, как же я могла забыть? Я же старшая сестра, и моя обязанность – присматривать за младшей. Да за ней присмотришь! Обезьяна в юбке!

В комнате было уютно, если не считать запаха, который, похоже, я притащила на своём платье из таверны. Сняла одежду, оставив её в уголке, и надела ночную рубашку – такую же мягкую, как пустые обещания моего отца. Рене мирно спала, но её нога выглядывала из-под одеяла, покачиваясь в ритме собственных снов. Я скривила губы. В такие моменты даже самое терпеливое существо может сорваться.

– Прекрати трясти ногой, Рене, – буркнула я, как обычно.

– Пожалуйста, – ткнула мне в в мою неучтивость сестра, – так мне легче заснуть. Отстань!

Нога всё ещё тряслась, только теперь уже робко, как будто она проверяла, сколько времени у неё есть, прежде чем я взорвусь. Вдох. Выдох. Теперь моя жизнь – борьба с ногой сестры!

Хватит!

Я схватила свою подушку, без раздумий швырнув её в Рене. Она резко шарахнулась, как кошка, напуганная внезапным звуком, и чертыхнулась. А потом, в ответ на мою атаку, схватила ту же подушку, не дождавшись, пока окончательно проснется, и, как только её глаза чуть приоткрылись, метнула её мне прямо в лоб. Всё. Отпустить ситуацию. В войне с сестрой у меня нет шансов.

Когда мы с Рене были совсем маленькими, нас воспринимали как единое целое. Никогда не звали по именам – только «дети» или «девочки». «Девочки, приберите в комнате», «детям пора ужинать»… Мы не близнецы, но прохожие часто путали нас. К тому же и одежда всегда носилась одинаковая. Кто заметит разницу в два года? Обе светлые, обе мелкие. Только мы с Рене знали, насколько отличаемся – и внешне, и по характеру. У неё волосы весело вьются, а у меня – идеально ровные. Она хоть и младше, но выше меня, сильнее, увереннее. Упрямее! Рене как ветер – неуловимая и живая, а я стояла на месте, как старое дерево.

Такое отношение жутко раздражало, поэтому мы постоянно ссорились. А теперь… теперь эта связь – наша гордость. Доверие, выстроенное годами, ценнее всего. Но привычка пререкаться по поводу и без никуда не делась.

Я распахнула окно, впуская в комнату прохладный морской воздух. Он наполнил пространство тихим шумом прибоя, создавая атмосферу умиротворения. У меня появилась возможность закрыть глаза и попробовать заснуть.

Глава 2 Фестиваль Драконьей Песни

На следующее утро я проснулась с ощущением, что меня переехала не просто телега, а телега с грузом из кирпичей, да ещё несколько раз проехалась для верности. Синяки под глазами и отёк смело могли бы составить конкуренцию похмелью отца, но в этот момент меня больше волновала Рене, которая, в свою очередь, решила, что лучшая месть за мою подушечную атаку – это разбудить меня с помощью скрипа своей кровати. Идеальное средство для пыток, если честно. Я бросила на неё взгляд, от которого обычно даже крепкие люди падают в обморок. У мама́ научилась.

Но сестра матёрый боец, привыкший. Она сидела как ни в чём не бывало, уставившись в окно, где первые лучи солнца пробивались через старые занавески. Старые, но такие уютные. Рене вообще умудрялась находить гармонию даже в самых странных вещах. Особенно, когда эта гармония подпитывала моё раздражение.

Наша просторная спальня хранила в себе тепло воспоминаний. Напротив кровати Рене стоял маленький, шатающийся на одну ножку деревянный стол. Месяц назад ему досталось от Рене за то, что он существует. Починить? Пфф, когда до него дойдут руки, по соседству уже будет построен новый город. Тумбочка расположилась между кроватями под окном и служила местом встреч для сестринского ша́баша. А наглухо прибитые полки на стенах будут висеть и во времена будущих внуков и правнуков, если, конечно, отец не пропьёт и дом.

Скрип старых досок сопровождал каждый мой шаг. Подойдя к окну, я прищурилась и попыталась оценить погоду. Первые проблески рассвета начали проникать сквозь тёмные тучи и окрасили их в нежные оттенки розового и оранжевого. Эти цвета медленно распространялись по всему небу и преображали море. Отражение утренних лучей на воде создавало игру света и тени, из-за чего волны казались особенно живыми. А чайки поднимали шум и оповещали жителей Луариона о начале нового дня.

– Мне иногда кажется, что эти пернатые специально выбирают самые ранние часы, чтобы подёргать нас за уши, бурчала Рене, свешиваясь с кровати и сердито сверля окно взглядом. Сегодня её энергия была куда выше моей, но не настолько, чтобы радоваться оркестру чаек. – А может, забудем этот фестиваль? У меня есть отличная идея: закрываем окно, прячемся под одеялом и надеемся, что мир нас не заметит хотя бы до обеда.

– Это как раз тот вариант, когда нас потом будут терзать угрызения совести за пропущенный фестиваль. – Уточнила я, лениво вдыхая морской воздух. – Так что, давай без этих фокусов. У нас есть два варианта: или мы собираемся и идём на праздник, или я начинаю ныть, ворчать и вообще разрушать твою утреннюю гармонию. Выбирай.

Затем я осторожно закрыла старое деревянное окно.

– Кошмар, птичий помёт всё ещё на подоконнике, – буркнула я, не особо радуясь тому, что пришлось вытирать руки о занавески. Мама́ бы меня точно за такое прикончила. – Может все таки соберемся с силами и попробуем отодрать?

– Он тебе мешает?

– Да! И его бы не было, если бы кое-кто не забывал закрывать окно перед уходом!

Эти птицы, наглые до невозможности, всегда использовали момент, когда Рене оставляла окно открытым, залетали в комнату, беспардно осматривали наши территории, занимали кровати и оставляли свои «белые подарки». А самое ужасное – это то, что потом всё это счастье отмыть почти невозможно. Эти белые следы, залезшие в каждую щель, – теперь часть интерьера, и я предпочитаю думать, что это просто… мел.

– Эти чайки… ну и вредные твари, – Рене махнула рукой в сторону моря, где пернатые устроили свою колонию. – Кажется, они выбрали нас для своих утренних собраний. Прямо заговор какой-то, честное слово!

Она прищурилась, а я не смогла удержаться от смеха.

– Может, они просто хотят поболтать с тобой, Рене? Кирр-кирр-кирр! – издала я крик чайки, весело размахивая руками. – Твои подружки заждались!

Рене хищно зыркнула в окно и соскочила с кровати. Я прекрасно знала этот взгляд. Он говорил: «Сейчас как выйду на улицу, как схвачу пацанов, так вам тут всем перья повыдергиваю. И не думайте, что на крыше спрячетесь – я вас и там достану!»

– Они мстят нам за ночные разговоры. Кто знает, может, даже подслушивают, а потом обсуждают между собой. Представь себе, сколько у них на нас компромата? Шпионское войско…

Рене с победным видом прервала свои гляделки с очередной чайкой, как будто одержала верх в важнейшем бою. Затем, как вернувшийся с успешной миссии разведчик, подошла к окну и с размахом задёрнула занавески, будто защищала нас от целой армии пернатых шпионов.

– Интересно, – произнесла она с претензией на философский оттенок, – существуют ли такие маги, которые могут разговаривать с животными? Ведь если они и есть, то, наверняка, знают все тайны человечества. Эти чайки, например, наверное, в курсе всего, что происходит в нашем городе. Вон, эти чайки, по-моему, следят за каждым нашим шагом, будто мы – главные звезды города!

Я не сдержалась и усмехнулась, потом добавила с явным сарказмом:

– Конечно, пернатые шпионы. Они знают все твои секреты: от того, что ты ешь на завтрак, до твоих планов по захвату мира. Ах да, и ведут счёт: сколько раз ты забывала закрыть окно, открывая дорогу их наступлению на нашу территорию!

Рене с улыбкой подошла ко мне, наклонилась, и как бы случайно на ходу соорудила ещё более хитрый план:

– Так что, думаешь, нам стоит заключить с ними сделку? Как с настоящими шпионами. Может, мы им предложим нечто, от чего они не смогут отказаться?

– Не понимаю, ты сейчас серьёзно? – Я направилась к углу, где валялись мои вещи. Платью повезло попасть на импровизированный Рене шкаф, под названием табурет, поэтому ночь моя одежда провела не на полу. Одежда всё ещё пахла таверной, и во мне теплилась надежда, что свежий морской бриз выветрит эту вонь.

– Ну да, конечно. Сделаем им предложение, как в лучших традициях шпионских гильдий. «Пищу и покой в обмен на молчание». Только вот не уверена, что чайки на это согласны. Они, как известно, не очень любят долговые обязательства.

– Кому известно? Что ты несешь?

Сестра подошла ко мне, чтобы найти в горе тряпок и свой повседневный наряд.

– Рене!

– Что? – с невинным видом откликнулась сестра и скинула весь накопившийся на табурете хлам на пол. Полная уверенности в безнаказанности, она разбрасывала вещи в разные стороны, пока не нашла коричневую юбку, а следом и блузку с корсетом. Явно довольная этим достижением, Рене собрала в кучу всё остальное и вернула на законное место – наш многострадальный табурет.

В вечном кавардаке, который я, к слову, тоже не брезговала разводить, определённо есть плюсы. Какие? Не уверена, что могу ответить, но одно знала точно: парней мы в гости никогда не звали именно по этой причине. Пришлось бы наводить порядок, а нам лень. Да и зачем? Мы и так прекрасно знаем, где что лежит. Всё на своих местах в нашем хаотичном, но уютном мире.

Стоило нам выйти за порог дома, как сердце окутало трепетное волнение. Фестиваль Драконьей Песни погружал в сказочный мир, где границы между волшебством и обыденностью стирались. Набережная превратилась в ярмарку, где яркие палатки простирались через весь город вплоть до площади Зельеваров.

Рене уже целеустремлённо направилась к прилавкам – с таким видом, будто решила объявить войну завышенным ценам, – а я остановилась и огляделась. Город буквально утопал в празднике: флаги, ленты, запах свежей выпечки, музыка… и, конечно, магия.

Волшебники в ярких одеждах прямо на ходу творили чудеса. Не просто размахивали руками, а устраивали целый безмолвный спектакль: один взмах – и в воздухе вспыхивали огненные узоры, второй – и перед глазами уже расцветал букет, третий – и над толпой закружилась летающая флейта, играя что-то жизнерадостное. Детвора буквально висла на волшебниках, таращась на их трюки с таким благоговением, будто перед ними лично явился король и объявил, что работа по дому отменяется навсегда.

Особо смелые так и норовили потрогать тяжёлые мантии, усыпанные символами, которые наверняка значили что-то мудрёное, вроде «Великий Хранитель Тайных Знаний»… хотя подозреваю, что у некоторых из них было что-то попроще. Например: «Не наступать на подол, болван!» или «Если схватишься за край – превратишься в жабу».

Помню, как сама носилась за волшебниками по фестивалю, будто хвостатый бес за сладкой коврижкой. И пусть прошло уже немало лет, пальцы до сих пор помнят, как под ними скользил мягкий бархат и нежный атлас. Зелёная мантия с жёлтыми рукавами, вся усыпанная светящимися символами – листья, камни, ветви деревьев, вышитые в глубоких изумрудных и топазных оттенках. Не просто узоры, а целая магическая фреска! Если память мне не изменяет (а если изменяет, я об этом знать не хочу), такие цвета носили только маги Земли.

Родные, конечно, не поверили. «Да откуда ему взяться в Луарионе?» – фыркали они. А мне-то почём знать? Был – и точка! Видеть мага стихий вживую – событие из разряда «рассказывать внукам и добавлять детали по вкусу».

Эх, мантии магов стихий – это тебе не сиреневые балахоны фокусников с их вспышками света, фейерверками и радугой. Те хоть и весёлые ребята, но до настоящих волшебников им, как улитке до боевого грифона. В Луарионе, столице зельеварения, магия в обычные дни – редкость. Зато на фестивале её хоть ложкой ешь: зелья, амулеты, артефакты – такие, что в империи Тринитэ даже в старых трактатах не найдёшь.

За фокусниками тянулись хранители из храма Света. Те ещё личности. В бежевых накидках с капюшоном и медными вороньими перьями на плечах, они выглядели одновременно торжественно и подозрительно. По легендам, вороны бороздят границу между живыми и мёртвыми… но вот зачем обвешиваться перьями, мне неясно. Выпендриваются? Оракулы в храмах сидят и не высовываются, а эти – нет, тянет же их по городу гулять.

Лично мне что храм Жизни, что храм Смерти – всё одно. Оба без надобности. Мне бы факты, а не божественные пророчества. Но когда вижу что хранителей, что оракулов, появляется ощущение, что меня дурачат.

– Софи, взгляни, что я нашла! – радостно поделетела Рене. – Ты обязана попробовать эти кексы. Потрясающий вкус!

Она протянула мне свёрток, в котором таилось два зелёных комка. Из них торчали то ли водоросли, то ли рыба. Потрясающий, говоришь? Сомнительно… Я медленно достала один кусочек и тут же замерла. От него исходил лёгкий аромат трясины.

Блевотный вкус, ты хотела сказать?

– Уверена? У меня есть уйма вполне обоснованных подозрений, – я подняла одну бровь. – Это выглядит так… Рыбак просто скомкал улов и высушил его на солнце? А запах…

– Понимаю твои сомнения, дорогая сестра, – она уверенно повертела в руках кулинарное произведение. – Но ты сама знаешь, что не стоит доверять глазам на фестивале! Пекарь уверял, что от них душа улетит на крыльях Корбо.

– Хорошо, раз ты так настаиваешь, – ни грамма доверия не прибавилось. – Попробую.

Каждый кусочек взращивал во мне море эмоций. И чем дольше я смаковала, тем насыщеннее казался весь букет вкусов. Я посмотрела на Рене. Она, полная восторга и вдохновения, широко улыбалась.

– Ну как тебе? – Рене подпрыгивала на месте, словно я вот-вот должна была объявить её победительницей кулинарного чемпионата.

Я вздохнула, сделала многозначительное лицо и задумчиво пожевала.

– Ты знаешь… Это действительно… необычно! Я даже не вспомню, когда последний раз ела что-то столь… э-э… оригинальное. Кексы – шедевр!

У Рене на лице появилось подозрение. Я продолжила, вдохновившись собственным актёрским мастерством:

– Они потрясающие! Наполняют энергией! Правда, есть какой-то специфический привкус, но это лишь добавляет им… э-э… уникальности. Может, купим ещё?

Рене с недоверием покосилась на последний кекс, затем медленно, с явным сомнением, откусила кусочек. И тут её лицо исказилось так, словно она внезапно осознала, что продала душу демону по скидке.

– Ммм… – простонала она, мужественно пережёвывая и не желая явно признавать мою победу.

Затем всё таки отправила кекс в кусты и с невозмутимым видом вытерла губы. Я едва сдержалась, чтобы не расхохотаться. Но мой язык нашёл что-то склизкое, а воображение дорисовало образ шевелящейся червеобразной гадости, и лицо само по себе скривилось черносливом.

Сардины, водоросли, орехи… и яблоки?! Кто вообще придумал такое сочетание? Хотя, может, это было не яблоко…

Лучше не думать. Главное – я выдержала. Почти. Но проглотила.

– Ладно-ладно, поймала-таки меня, – призналась Рене, когда закончила плеваться и кряхтеть в попытках спасти себя от мерзкого привкуса. – Моё почтение за актёрскую игру и выдержку. От этого вкуса на крыльях Корбо только если к богу Смерти.

Я хохотнула, глядя, как её передёргивает от каждого воспоминания о проглоченном кусочке.

В детстве мы ежедневно устраивали побоища и пакостили друг другу с усердием, достойным великих стратегов. Разумеется, всё заканчивалось тем, что обе бежали к родителям с жалобами, а потом торжественно получали нагоняй от мама́. Так продолжалось, пока не пришло гениальное озарение: раз ябедничество не работает, надо мстить по-тихому.

Так в нашей жизни появились изысканные формы самосуда. Лягушки в сапогах, мёд на подушке, соль вместо сахара… Со временем эти мелкие войны переросли в нечто большее. В образ жизни.

А теперь логичный вопрос: кто? Кто в здравом уме поверит в волшебство этих болотно-зелёных кексов? Ну уж точно не я. Я, конечно, человек доверчивый, но не до такой степени, дорогая сестра.

С гордым видом победителя я наблюдала, как Рене борется с желанием вставить два пальца в рот и выцарапать из себя этот кошмарный привкус. А мне-то что? Да, мерзко, но после микстур из госпиталя меня такими штуками не испугаешь.

– Ну, что скажешь? – не удержалась я, с притворным, но показательным наслаждением дожёвывая свой кекс.

Рене посмотрела на меня с таким выражением, будто всерьёз подумывала о сестринской могиле. И первой в ней окажусь я.

– Скажу, что у тебя отсутствует ощущение вкуса. А ещё – что, когда я отойду от этого кошмара, тебе стоит опасаться ответного удара.

О, началось. Ничего, что это ты сама начала?

Фестиваль обещал быть весёлым.

Глава 3 Святой Корбо

Жёлтые флаги империи Тринитэ развевались на ветру, создавая иллюзию танца огненных языков и сливаясь с ослепительным светом солнца. Красные шатры притягивали взгляды товарами со всех концов империи.

Всего три здания – каких-то три здания! – и мы бы добрались до площади Зельеваров, где наверняка можно было найти что-нибудь волшебное и любопытное. Но нет. Мир, кажется, решил проверить нас на выдержку.

То лавки с украшениями манили блеском камней, будто обещая, что именно этот кулон принесёт счастье (ага, как же). То шёлковые платки сами собой завязывались у нас на шеях, пока мы вертели их в руках. То ароматы пряных морепродуктов, свежего травяного чая и горячих пирогов с водорослями ловили нас прямо за желудки.

И, конечно, вездесущие торговцы! Они радостно выскакивали отовсюду, нахваливали свой безупречный товар и норовили что-нибудь впихнуть. О, настанет день, когда я научусь жёстко отмахиваться от них. Но это будет не сегодня. Сегодня моё вежливое «не нужно, не стоит» растягивалось настолько, что за это время мы бы успели трижды дойти до площади и обратно.

По скорости передвижения нас уже обгоняли улитки. С завязанными глазами. И сломанной ногой. Это при том, что ног у них нет!

– Прочь, мерзкая птица! – раздался отчаянный вопль.

Мы обернулись. На причале старый рыбак, размахивая руками, плясал странный ритуальный танец – видимо, для изгнания морских демонов. Или, что вероятнее, для отпугивания пернатых.

– Кыш! Кыш, кому сказал?! Прочь, клюванище!

Рене прищурилась, прищурилась ещё сильнее, но всё равно ничего не поняла.

– Это он с кем так нежно беседует?

– С твоей совестью, – хмыкнула я.

– Тогда понятно, почему так орёт.

Рыбак метался вокруг прилавка, размахивая руками, как будто пытался задушить невидимого осьминога.

Рене, не долго думая, схватила меня за руку и потащила к центру событий. Ну да, пройти мимо? Смешно. Вляпаться в очередную историю, по консистенции и запаху напоминающую пережёванные ранее кексы? Легко!

Я даже не пыталась сопротивляться. Бессмысленно. Да и самой любопытно.

Причина шума обнаружилась быстро – над рыбным товаром нагло кружил огромный чёрный ворон и орал так, будто его вот-вот попросят оплатить налоги.

– Похоже, у кого-то проблемы, – пробормотала я, наблюдая за этим танцем.

– У рыбака или у ворона? – уточнила Рене.

Но я её уже не слушала и шагнула вперёд, настроенная на геройские свершения.

– Ты что, забыла, как он впарил нам корзину тухлой рыбы? – Рене мягко, но решительно остановила меня. – А ведь уверял, что товар наивысшего сорта, свежий – ого-го!

С этими словами она развела руками в точности, как делал сам рыбак, когда пытался нам всучить эту вонючую «наивысшую свежесть».

– Так что, – продолжила она, сложив руки на груди, – помогать ему? Не горю желанием.

И ведь как-то даже логично…

Рыбак надрывался в крике, а ворон вёл свою священную войну. Пикировал прямо перед носом у торговца, хватал когтями рыбу, взмывал в воздух и с царским видом скидывал добычу за каменную ограду – прямиком в море.

– Да чтоб тебя, пернатая зараза! – надрывался рыбак, беспомощно размахивая руками.

Рене присвистнула:

– Вот это я понимаю – пиратский грабёж средь бела дня.

Лицо старика сделалось красным, как варёное мясо, и выплеснуло весь его гнев наружу. Толпа начала собираться вокруг, привлечённая представлением. Женщины в ярких платках и мужчины в лёгких туниках смеялись, переговаривались и наблюдали за происходящим. Никто и не думал вмешиваться. Мы с Рене точно не единственные, кто имел счёты с этим рыбаком.

– Так тебе и надо! – внезапно выпалила какая-то бойкая старушка, довольно потирая руки. – Нечего тухлятину продавать!

Толпа подхватила настроение, загудела, будто улей.

– Ага! Рыба у него давно душу богам отдала! – возмутился мужчина, развернул свёрток, и… Я едва не выдала всё содержимое желудка обратно миру. Что хуже – наши недавние кексы или этот трупный аромат? От первых меня подташнивало, но не так быстро!

– Даже птицы не могут с этим смириться! – кто-то трагично всплеснул руками. – Грабёж средь бела дня!

И, судя по всему, ворон был полностью согласен. Его сверкающие глаза жадно изучали прилавок в поисках новой добычи.

Дети, носившиеся вокруг и дразнившие рыбака, словно тот был не просто торговцем, а главным злодеем какого-то уличного спектакля, лишь подлили масла в огонь старика. Всё, конечно, без злого умысла – просто ради веселья. Малыши с азартом каркали, размахивали руками, изображая крылья, и метались среди зевак, как настоящие вороны. Ну а чем ещё можно заняться на фестивале, если родительский строгий взгляд не позволяет таскать сладости с прилавков?

Рыбак, судя по лицу, уже мысленно расправился с пернатым негодяем раз десять, а то и двадцать, но реальность безжалостно рушила его мечты. Толпа хохотала, детишки подпрыгивали от восторга, а ворон явно наслаждался шоу, в котором сам играл главную роль.

– Ах ты, летающий мерзавец! – старик с воплем схватил палку и перешёл в атаку.

Ну, теоретически – в атаку. Практически же он устроил что-то среднее между пляской шамана и отчаянными попытками сбить назойливую муху. Ворон грациозно уворачивался, ловко хватая старика за рубаху, дергая за штанину, а затем, когда тот уже окончательно вышел из себя, отвесил ему легонький, но весьма эффектный удар клювом по макушке.

Я взвизгнула, прикрыв рот руками. С одной стороны, вороньи тычки – удовольствие сомнительное, даже если пернатый проявит нежность. С другой… Да чтоб мне всю жизнь питаться только теми кексами, если это не самое смешное зрелище за день!

– Посмотрите на него! – вскрикнула женщина с ребёнком и указала пальцем на нелепо метающегося рыбака. – Сам Святой Корбо наказывает тебя.

– Убирайтесь! Все убирайтесь! – старик кричал так, будто только что спас город от нападения драконов. – Мой улов – лучшее, что вы можете найти!

Я мельком осмотрела ряды залежавшегося товара на прилавке: рыба с пятнами, некрасиво свернувшаяся, покрытая слоем неприятного налёта. Удивительно, откуда в этом человеке столько уверенности? Вот бывают люди, совершенно ничего собой не представляющие, но возомнившие себя важной персоной на рынке. Не то он мастер лжи и торговли, способный успешно продать пустую банку, уверяя что в ней хранится душа, не то просто полный дурак, который умудрился не развалить своё дело только благодаря несокрушимой уверенности и везению.

– Ах, мои милые мадемуазели! – голос, мягкий, словно сахарный сироп, прокатился по воздуху, заставив меня вздрогнуть. Мы обе тут же узнали этот приторно-сладкий тон. – Как же приятно встретить вас в такой бурный день на этой набережной, полной чудес и курьёзов.

Луи, как всегда, не мог не найти Рене взглядом. С улыбкой, растягивающейся на всё его лицо, он подошёл к ней и с важным видом протянул маленький букетик гераней, который, похоже, был так же тщательно подобран, как и его слова.

– Моя дорогая, позвольте преподнести вам этот скромный дар, достойный лишь подчеркнуть ту безупречную красоту, что озаряет нас сегодня.

Рене привычно приняла цветы с таким равнодушным видом, будто Луи вручил ей не букет, а пучок свежесорванной травы. С тех пор, как их дороги пересеклись, он с неизменным упорством осыпал её милыми, но, по мнению сестры, совершенно незначительными знаками внимания. Хотя на её месте я бы уже пересмотрела отношение к Луи.

Перед нами стоял не тот неуклюжий юнец, который некогда плёлся за друзьями, надеясь не отстать, а высокий, подтянутый молодой человек с пронизывающим взглядом и шелковистыми волосами цвета подсолнуха. С каждым годом его манеры становились всё более отточенными, и это нельзя было не заметить.

– Как чудесно! – Луи сделал лёгкий жест рукой, будто дирижировал невидимым оркестром. – Посреди хаоса, запахов и сомнительных криков мне посчастливилось встретить двух прекраснейших дам! О, Рене, я, конечно, знал, что судьба любит сюрпризы, но чтобы такие?

Он посмотрел на нас с такой изысканностью, что я едва сдержала смех. Луи всегда умудрялся сделать даже самые простые вещи – вроде встречи на ярмарке – подобием маленькой театральной сцены.

Интересно, где он этого понабрался? Полагаю, что дома? Выглядел он всегда, словно наследник знатного рода. Одежда простая, но ткань – явно не дешевка: шелк, который, кажется, сам по себе излучает некую благородную сдержанность. А эта лента, что аккуратно держит его волосы в низком хвосте, словно намекает на изысканные вкус. Мы пару раз видели, как Луи и впрямь возвращался в сторону Голубых Крыш после встреч с нами, и в голове тут же возникала масса вопросов. Интересно ли мне знать правду? О, да! Я бы, наверное, уже выудила из него все возможные подробности, будь на месте Рене. Но нет, сестра остаётся стойкой как скала, упрямо хранящей дистанцию и с уважением относящейся к решению товарища не говорить о семье. Судя по всему, у Луи есть свои причины скрывать своё происхождение.

– Как видно, природа творит свои законы, и справедливость всегда находит свой путь, не так ли, любовь моя? – произнёс Луи, и я почувствовала, как его слова окутывают меня облаком старинного благородного шика, где усы важнее разума, а манеры – важнее всего остального. Уж не знаю, какого бога благодарить, но, к счастью, Луи пока не обзавёлся этими самыми усами и не решил, что ум – это для бедных. Пусть так и будет дальше.

Его взгляд скользнул по бурной сцене в лавке, где старик всё ещё сражался с вороном, как будто тот ему что-то должен. В общем-то, так и есть. Оценив ситуацию, Луи вернулся к Рене, не заметив, как рядом с нами появился ещё кто-то. Подошедший парень явно не оценил, что его проигнорировали, и кашлянул так, будто это должно было вызвать бурю восторга.

– Надо было оставить его тонуть, – еле слышно произнесла Рене, как будто случайно напомнив нам о своём первом знакомстве с Луи. И это при том, что он всё ещё стоял рядом. Впрочем, его, похоже, не сильно тронуло высказывание сестры. В их компании все привыкли говорить прямо, без обиняков, как будто не стеснялись друг друга ни на йоту. Были такие моменты, что я могла бы поспорить: Рене – не столько девочка, сколько пацан в теле девочки.

– Должен признать, что твой поступок тогда был настоящим актом смелости и безрассудства, когда ты вытащила Луи из воды, – произнёс Матье, устав наконец ждать, когда на него обратят внимание, и с пафосом обрушился на нас, как герой трагедии. – Это так очевидно, что его лояльность и преданность – прямой результат твоего благородного поступка. И, следовательно, его благосклонность – хорошая основа для развития ваших отношений… – он сделал паузу, явно рассчитывая на аплодисменты..

– Матье, если ты прямо сейчас не заткнёшься, я за себя не ручаюсь! – с раздражением размахивала цветами Рене, угрожая начать драку. Это выглядело комично, так как парень на голову был выше неё. Благо Матье достаточно благоразумен, чтобы не накалять обстановку дальше. Ведь обезьянка Рене могла устроить битву грандиозного масштаба и остаться победителем. Я это точно знала!

«КАР-КАР!» – раздался резкий, басовитый, а главное, человеческий голос, эхом раскатившийся по набережной. Зеваки замерли, их молчание стало таким же неловким, как если бы они только что услышали кактус, который решает затеять наставления по философии. Рене с широко раскрытыми глазами посмотрела на меня и, наконец, пробормотала:

– Вы тоже это услышали?

– Массовые слуховые галлюцинации? – удивленно огляделась я вокруг. Ну, всякое в жизни бывает, да?

Что тут странного? Да это было не просто карканье ворона, а человеческое «кар!» – прям как будто кто-то взял и перекроил свой голос на птичий, пытаясь изобразить её, но в итоге вышло что-то между карканьем и мужским кашлем.

И тут птица, получив вдохновение от полного внимания к себе, возобновила карканье, но в насмешливом тоне, «передразнивая» рыбака. Каждый крик сопровождался смехом, столь человечным и пугающим, будто и впрямь сам дьявол из преисподней появился и в птицу вселился.

Шокированную толпу вывело из транса сдержанное хихиканье Матье и Луи. В полной тишине мы чётко слышали каждый их смешок.

– Позвольте представить вашему вниманию, дорогие мадемуазели, ворон по имени Олив! Защитник всех праведных и бедных! – произнёс Луи шёпотом, так, будто это был не просто ворон, а сам рыцарь на белом коне. Он вальяжно развёл руками, как если бы сам был не меньше, чем покровитель этих пернатых.

Рене с выражением полного недоумения уставилась на птицу.

– Ты можешь нормально объяснить, что здесь происходит и при чём здесь Олив?

Но ответом на вопрос Рене стало нечто совершенно невообразимое. Вокруг ворона, словно по волшебству, закружился густой дым. Не просто дым, а такой, что глаза начали слезиться, а нос зудеть, как после часа бега в пыльной деревне. И вот, с громким хлопком, как в лучших выступлениях фокусников, дым развеялся, а на месте птицы стоял тот самый Олив. Тёмные волосы, хитрый взгляд – как ни крути, любимчик публики. Кажется, он был готов получать овации, но нет! Олив споткнулся о пустую корзину, и с громким шмяканием рухнул на прилавок, прямиком в тухлую рыбу. И тут вместо оваций последовал лишь хохот толпы, но его это абсолютно не смутило. Напротив, он и сам не удержался и начал смеяться, совершенно не стесняясь. Очевидно, для него эффект внезапного появления – это как хороший завтрак: сытно и с удовольствием.

– Ах ты, мальчишка! – рыбак тяжело дышал от ярости. – Всем вам, негодникам, только пакостить! За весь мой товар заплатишь! И сверху доложишь!

Олив спрыгнул с прилавка с грацией картошки, а затем ловко начал бегать между прилавками, точно зная, как довести старика до белого каления. Разъярённый рыбак с палкой в руках прыгал за ним, как какой-то страус на вечерней пробежке, отчаянно пытаясь не запутаться в собственных ногах. А когда его дыхание стало напоминать доску старой прачки, которая активно трёт бельё, Олив, не обращая внимания на пыхтение старика, взял и насадил ему на голову одну из пустых корзин. И, как подарок от судьбы, из неё так приятно понесло тухлятиной, что сам воздух, кажется, стал морщиться.

Рыбак, загнанный в угол, из последних сил закричал на всю ярмарку:

– Стража! Стража! Помогите! Поглядите, что творится! Грабят средь бела дня! Издеваются над стариком!

Как только охрана заметила шум у лавки, лица ребят сразу изменились – будто они поняли, что забыли на ночь запереть клетку с курами. В мгновение ока они бросились в сторону площади, как самые настоящие беглецы, надеясь раствориться в толпе. Луи и Матье, хотя и не были зачинщиками всего этого беспорядка, как всегда, последовали за Оливом, не желая упустить свой шанс на приключение. Их фигуры исчезли среди людей, а за ними остался только звонкий смех и хлопанье каблуков по мостовой.

Я едва успела поймать Рене за руку, когда она сделала движение в сторону беглецов. Бегать? Ну уж нет, спасибо. Поэтому мы только и делали, что высматривали, где исчезли золотисто-жёлтая, кучерявая медная и чёрно-коричневая головы.

Не быть нам, конечно, мадемуазелями в бальных нарядах, что порхают по залу в вихре вальса. Но и нестись сломя голову по городу в платье, как ошпаренная, протискиваясь сквозь толпу – ну уж нет, без меня. Это по части Рене. Я у нас знаток по театральным выходам, а она по не менее драматичным побегам.

Глава 4 Пропавшие в Луарионе

Мы выбрались на площадь, где удача, видимо, решила сжалиться и свела нас с парнями прямо в самом эпицентре фестиваля – у величественной башни Зельеваров. Она в солнечном свете сияла так, словно её только что отполировали до блеска. Изящная резьба, древние росписи, а синий шпиль так и норовил проткнуть небо и улететь ввысь.

Я невольно задержалась взглядом на каменных арках первого яруса, покрытых рунами и символами. Интересно, о чём они? Может, это какие-то древние рецепты зелий? Или проклятия на тех, кто пытается подглядывать за работой мастеров? Судя по тому, что я живу в относительном здравии, всё-таки первое.

По воздуху расползся аромат трав – шалфея, тимьяна, эвкалипта… и чего-то ещё, явно подозрительного. Порой, проходя мимо, я ловлю такие ароматы, что впору проверять, не выросли ли у меня лишние носы. Тогда замираю у входа, принюхиваюсь, пытаясь разгадать состав, но безнадёжно. В зельях порой намешано такое, что и сами зельевары не всегда помнят, что туда добавляли. А я тем более.

Ах, как хочется хоть одним глазком заглянуть внутрь! Увидеть эти бурлящие котлы, загадочные ингредиенты, стопки пыльных книг… Ах, мечты, мечты!

Привлечённые шумом и гомоном толпы, мы подошли ближе к пьедесталу, расположенному правее центрального входа. Внимание всех приковал возвышающийся на этом постаменте глашатай. Он глубоко вдохнул и приготовился объявить важную новость.

– Внимание, жители Луариона! – голос глашатая прозвучал так, что даже ветер решил сложить полномочия и замер. – В свете недавних событий и ради всеобщей безопасности императорским указом вводится новый закон!

Толпа дружно задержала дыхание, приготовившись к очередному «улучшению» жизни.

– Отныне магам разрешается использовать волшебство в общественных местах только при явной необходимости и с обязательным уведомлением ближайшего стражника! Закон распространяется на все виды магии!

Толпа загудела, как улей, в который ткнули палкой. Рене и парни переглянулись – с таким выражением лица, будто им только что сообщили, что отныне на завтрак подают не кашу, а гвозди. Матье нахмурился, Луи скрестил руки на груди, а Олив… Олив выглядел так, будто активно продумывал план, как обойти этот закон с минимальными потерями для своей свободы (и максимальными – для чужих нервов). Это при том,что магом он не являлся, но пользователем зелий был активным.

А я? Я пыталась осмыслить услышанное. Магия теперь под надзором? Да ещё и с уведомлением стражников? Прекрасно! Прямо вижу, как в экстренной ситуации кто-то кричит: «Подождите, я сначала сбегаю за разрешением!»

Глашатай, перекрикивая недовольный гул, продолжил:

– Новый закон направлен на защиту всех – магов и простых граждан. Любой, кто заметит неразрешённое использование магии, обязан немедленно сообщить стражникам! Это обеспечит равные права и безопасность для всех в нашем городе!

Какая нелепость! Маги и без всяких указов не швыряются заклинаниями на каждом шагу. Жители Луариона и так хватаются за любую возможность увидеть хоть каплю волшебства – на праздниках, как сегодня, или на редких соревнованиях Ори. В остальные дни магия для нас примерно как жареный павлин на ужин – в теории существует, но попробуй добудь. Так зачем запрещать то, что и так почти никто не делает? Для пущей важности? Чтобы стражникам было чем заняться, кроме как чесать пузо на посту?

– Это, наверное, из-за похищений людей, – неожиданно серьёзно произнёс Олив. Вид у него стал таким мрачным, что у меня аж мурашки по спине пробежали. Редко его можно застать в состоянии «сосредоточен и напряжён», обычно он в режиме «шут и беспокойство охраны».

Я, конечно, не так часто вижусь с ребятами, чтобы досконально знать их привычки, но Рене тоже как-то резко подобралась, едва взглянув на Олива.

– Похищений? – переспросила я, не особо понимая, к чему он ведёт.

Да, в городе творится что-то неладное, люди исчезают, но чтобы сразу «похищения»? Может, просто кто-то уехал учиться, кто-то работу нашёл в другом месте… а кто-то вообще решил, что ему всё это надоело, и ушёл искать приключений в другом городе. А почему бы и нет?

– Не слышала? Люди пропадают. Вчера Ружанна исчезла из Края Арканы, – Луи удивлённо уставился на меня, как будто я только что заявила, что солнце всходит на западе.

– Дочь цветочника? – уточнил Матье, вклиниваясь в разговор. Луи кивнул.

– Да я в курсе. Но с чего ты взял, что это похищение? – У меня появилось стойкое ощущение, что сморозила глупость. Ребята переглянулись и дружно воззрились на меня, как на дитя, свято верящее в доброту мира. Я поспешила объясниться: – Видели бы вы, сколько искалеченных после праздников тащится в госпиталь. Кто-то облил себя токсичным зельем, кого-то огненным шаром из «коробки сюрприз» зацепило, кто-то наелся неведомой дряни и теперь по цвету кожи напоминает утреннее небо.

– Прямо как мы сегодня, – вставила Рене, и мой живот выразительно заурчал в подтверждение её слов.

– Я к тому, что у народа вечно какие-то проблемы. То работа осточертеет, то вторая половинка мозги вынесет, то просто захочется махнуть куда подальше, – я развела руками, мол, а что тут такого? Я и сама бы с радостью сменила обстановку. Вопрос только – на что и как.

– Не неси чепухи, – отрезал Олив. – Может, в чём-то ты и права, но в этом случае людей именно похищают. В трущобах все уверены, что это маги виноваты.

– Ну да, ещё скажи, что они младенцев жрут, – фыркнула я, но Рене тут же дёрнула меня за рукав. И только тогда я вспомнила, что Матье и Олив – как раз из тех самых западных трущоб. Вот же ж рыба без костей, угораздило меня ляпнуть…

По рассказам Рене, они оба выросли в подвалах трущоб – единственные места, где дети хоть как-то находили приют в этом забытом богом районе. Крытые тряпками и гнилыми досками, подвалы служили укрытием для всех, кого никто не хотел видеть: для детей, которых оставили или потеряли, для тех, кто оказался слишком слаб, чтобы бороться за своё место на этой земле.

Ужас какой-то! Как вообще такие места могут существовать, и почему на свете есть хоть один уголок, где дети находятся на грани выживания, без надежды на что-то лучшее? И где, спрашивается, храмы? Почему они не занимаются такими детьми, ведь если не им, то кому ещё помогать?

Наша мама́ однажды застала Матье и Олива за мелким воровством в городе и, вместо того чтобы отдать их в руки стражи, забрала под своё крыло. Она была не из тех, кто сдавался, и научила их, как выживать в этом безжалостном мире, как не дать жизни сломать себя. Уроки, которые она им давала, были куда важнее любой книги – она учила их, как брать от жизни всё, что она может предложить, и при этом не стать её рабами. Когда они с Луи и Рене начали участвовать в соревнованиях Ори, все выигрыши шли на помощь тем самым трущобам. А Матье, словно искал свет во мраке, без конца покупал книги – как если бы с каждым прочитанным словом он мог зажечь хотя бы маленькую искорку в этом безумном, сером мире.

Всё это, конечно, звучит героически и благородно. И пока я сидела с иглой в руках, моя сестра и мама́ меняли жизни людей к лучшему. Но вот только чего-то всё равно не хватало. Как будто я, дочь и родная сестра, никогда не была у них на первом месте. Ах, Матье, Олив, Луи – ребята, конечно, хорошие, но иногда мне так хочется их слегка покусать, чтобы хоть немного напомнить, что я тоже здесь, и что я вынуждена с ними делить свою сестру.

– Стража и Хранители больше переживают за то, что происходит внутри стен, – продолжал Олив, его голос становился всё более резким, как скрип когтей по стеклу. – А вот что там творится за пределами идеальных кварталов, где всё так благоухает и цветёт, что аж глаза слепит – это их не особо волнует. В трущобах исчезновение людей – это так, буднично. Пропал – и ладно. Но я легко различаю, кто сбежал по своей воле, а кто исчез в темноте, как будто его проглотила ночь. Это как следы в грязи: одни чёткие, как будто их оставили с намерением, а другие… слабые, будто никогда не существовали.

Вот это да, Олив! Где тот шут, который превращался в ворона и устраивал шоу для толпы? Где его беспечность и смех? Рядом со мной стоял этот… серьёзный человек, с таким видом, будто он был профессионалом в спасении мира. В его голосе такая сила, что я чуть не задохнулась от уважения. Столько возмущения, боли, отчаяния…

– А следы всегда есть, – важно уточнил он. – И здесь тоже. И эти следы явно ведут к магам. Они знают, что происходит. Знают, но молчат. А люди в трущобах боятся даже шепнуть. Всё это мне не нравится. Вряд ли кто-то решится раздвинуть эти занавеси. Мало кто хочет на свою голову вызвать гнев магов.

– Ты опять во что-то вляпался, Олив? – уточнила Рене, прищурив глаза. – Слушай, не моё дело, но если ты в самом деле решил стать жандармом, то лучше не лезь в эти истории.

Олив слегка вздохнул, отворачиваясь от сестры.

– Уж точно не жандармом, который закрывает глаза на пропажу людей, Рене, – сказал он, скривив губы в ухмылке, но взгляд у него был слишком серьёзен. – Просто иногда приходится заглядывать за кулисы, чтобы понять, что скрывается за этим всем. Кто-то должен это делать.

Рене нахмурилась и покачала головой.

– А что там с другими кварталами за стеной? – тихо спросила я, ощущая, что я вообще не в Луарионе живу и не в госпитале работаю, а существую в каком-то другом мире.

– В Голубых Крышах ничего всё тихо, – буркнул Луи, как будто это и так всем понятно. Он вдруг забыл, что является знатной персоной, и вернулся к обычному человеческому языку. – А если что и происходит, то, уверяю, держат в тайне. Хотя, будь я преступником, в этот район точно не сунулся бы. Там одна только знать и важные зельевары. Если с кем-то из них что-то случится, то вся империя всколыхнётся. Кому такие враги нужны, особенно если всё надо держать в секрете?

Заговор, что ли? О, Святой Корбо, вот это нам с Рене тема на ночь для обсуждения.

– Про Зелёный Луг и Драконий Лес я ничего не слышал, – добавил Олив. Матье только пожал плечами, мол, да, я тоже.

Все эти районы – Голубые Крыши, Зелёный Луг, Драконий Лес – находятся за восточной и северо-восточной стеной, вдали от трущоб. Получается, что весь удар приходится на центр и на самую бедноту? Это уже какой-то бред сумасшедшего.

– Не логично, – заключила я. – Если нужны люди для каких-то дел, пропажу которых никто не заметит, их надо брать из трущоб. Но тогда зачем вообще трогать Край Арканы? Это же центр! Для привлечения внимания? В таком случае какого гоблина вонючего нужно связываться с трущобами?

– Вот и я задаюсь этим вопросом, – с обречённой усмешкой закончил Олив, как будто его уже ничего не удивляет.

– Этот закон, скорее всего, затеян, чтобы просто напугать преступников, – продолжил Матье, не обратив внимания на растерянность в воздухе. – Жители и маги особо не пострадают, ведь все и так знают: магия в городе – разве что на праздниках. А вот у похитителя, столкнувшемуся с такими мерами, вполне могут начать нервишки шалить. Рано или поздно проколется.

– Моя дорогая, будьте осторожнее. Могу я присмотреть за вами какое-то время, любовь моя? – Луи изо всех сил изображал искреннее беспокойство, одновременно пытаясь хоть как-то разрядить обстановку.

Рене молча покачала головой.

– Обойдусь.

– А ты, я погляжу, хитёр, Луи! План, конечно, отличный… но провальный! – Олив с самым невинным видом похлопал товарища по идеально уложенным волосам. – Её попробуй похить! Да она сама кого хочешь украдёт, продаст, а потом ещё и панталоны на уши натянет в качестве моральной компенсации!

Рене глубоко вздохнула, явно считая до десяти, и демонстративно сделала шаг в противоположную от Луи сторону.

– О да, продаст в рабство быстрее, чем похититель поймёт, что пошло не так, – вставила я своё важное сестринское мнение. – Да ещё и денег заработает. А если покушение будет серьёзным… Ну, тогда пусть похитители молятся, чтобы она была в хорошем настроении.

Луи, конечно, молодец. Такой заботливый, галантный, вежливый – хоть в рыцари его. Вот только Рене в его защите нуждается примерно так же, как кабан в уроках изящной походки.

– Но ты можешь позаботиться о Софи, – не унимался Олив. Похоже, ему отчаянно не хватало приключений на голову. – Путь к сердцу Рене лежит через благословение Софи, верно?

Результат не заставил себя ждать: многозначительный подзатыльник сначала от меня, потом от Рене.

– Понял, не дурак.

Как он вообще так быстро переключается? Только что был серьёзным, возмущённым мужчиной, и вот уже снова дворовый пацан с ухмылкой до ушей. Это что, очередное зелье фестиваля? Мгновенный переход от мстителя к хулигану? Маги бились над таким веками, уверена, а Олив стал первым подопытным, и эксперимент прошел успешно.

В этой компании мне оставалось рассчитывать только на ум и благоразумие Матье.

– Но, похоже, сегодня ограничений на магию и зелья ещё нет, – Рене огляделась вокруг.

Площадь и весь город продолжали кипеть жизнью и магией, словно новое правило их вовсе не касалось. Ребята уже вовсю обсуждали планы на фестиваль, а мне покоя не давала полученная информация.

Чтобы убедиться, что и Стража, и Хранители действительно не прохлаждаются, я осмотрела площадь. По краям стояли люди в лёгких доспехах, внимательно изучая толпу. Выискивали угрозы, подозрительных личностей, да и просто всех, кто выглядел недостаточно мирно. Затем я заметила в толпе четверых Хранителей из Храма Смерти. От собратьев из Храма Жизни их отличала униформа – вместо медных перьев на плечах кожаные, а одежды чёрные.

Если бы я не присматривалась, то и не заметила бы, что сегодня их в городе куда больше обычного. Несмотря на выделяющуюся форму, они вполне себе растворялись в праздничной суете – рассматривали товары, переговаривались, неторопливо гуляли. Может, я зря накручиваю себя? Может, это просто меры безопасности, а не что-то подозрительное?

А вообще, хватит дурить себе голову. Так недолго и до бессонной ночи, после которой Рене придётся героически сражаться не с чайками, а с моей раздражительностью. Лучше вернуться к фестивалю – в конце концов, это последний праздник лета. Грех тратить его на мрачные мысли, когда вокруг столько еды, веселья и, возможно, даже халявных угощений.

Мои мысли послушно сделали переворот и переключились на огненный столб. Тот радостно плевался фейерверками, осыпая небо яркими искрами, будто издеваясь над глашатаем. Сверху бушевал красно-оранжевый фонтан, снизу, вырываясь из тёплого потока пламени, порхали крохотные огненные бабочки. Дети с визгом ловили их, пока первый же порыв ветра не уносил яркие искорки вверх, над головами прохожих.

Чуть дальше, за фокусниками с флейтами, я заметила старые торговые лавки. На их полках чинно разлеглись древние манускрипты, источающие такой благоговейный дух знаний, что даже воздух вокруг, кажется, стал умнее. Обычно такие книги хранятся в магических библиотеках, недоступных простым смертным, но сегодня, видимо, праздник был не только у людей, но и у древних фолиантов – их выставили на всеобщее обозрение. Правда, цена у них была такая, будто покупаешь не книгу, а пожизненный доступ к тайнам мироздания.

Но Матье это не остановило. Он уже готовился рвануть к прилавкам, словно пёс, вертящий хвостом на кусок сочного мяса. Олив и Луи одновременно закатили глаза, явно предвкушая худшее – например, что остаток дня придётся провести в окружении пыльных страниц и занудных лекций от Матье. Судя по их выражениям, они были морально готовы к побегу.

– А нас интересуют зелья, – бросила Рене, с азартом схватив меня за руку. – Где ты, кстати, откопал иллюзорное?

Олив задумчиво потрепал волосы:

– Лавочник, который торгует у Края Арканы, дал. Утром помог ему разгрузить телеги. Ну, в общем, как знак благодарности. А что?

– Нет, Рене, – вмешалась я, обводя сестру взглядом, как строгий преподаватель, решивший провести урок о здравом смысле. – Мы не будем покупать такое зелье. Себе дороже. Что, если всё пойдёт не по плану? А мне потом ощипывай тебя, или ещё что похуже.

Рене прищурила глаза и недовольно фыркнула. Дорогая сестра, твои мысли для меня открытая книга! Замыслила превратиться в чайку, чтобы тайком узнать, о чём болтают эти несносные птицы у нас под окнами? Нет уж, делать мне больше нечего, чем вычислять, кто из птиц настоящая, а кто ты!

– Бесполезная вещь, на самом-то деле. – Олив пожал плечами. – Не успеет рябь на воде от брошенного камня улечься, как действие закончится. Что толку?

– Сам себе противоречишь, – Матье закатил глаза, как всегда, когда кто-то не понимает очевидных вещей. – Кто утром устроил беспорядок именно благодаря зелью? И это только развлечение! Подумай сам, как можно такого рода вещи использовать, например, в военном деле? Шпионить, высматривать… Примеров может быть сотня.

– Ой, Матье, только не нуди, – бесполезная попытка Олива отбиться от нравоучений друга звучала как просьба о помощи.

– Да и говорил ты на вороньем! – восторгалась Рене. Мне так и хотелось дать ей подзатыльник за то, что не слушает меня. Сдержалась.

– Язык птиц? Пф! Так зелье иллюзий же, не языковеда, – Олив громко засмеялся, а затем задумчиво посмотрел на небо, словно искал ответы среди облаков на все свои вопросы. – Было бы неплохо понимать животных, конечно. Полезно. Но, увы, моё карканье – чистая импровизация. Пальцем в небо орал, лишь бы старика напугать.

Только после этого Рене потеряла интерес к зелью. И на том спасибо!

– Говорят, что зелье Лимигу сегодня пользуется особым спросом, – произнёс Луи с таким видом, как будто он сейчас раскроет нам секрет бессмертия. – Всё время слышу вокруг: зелье не похоже ни на что известное. Вкусишь его – и постигаешь истинное счастье.

– Звучит как нечто запрещённое и сомнительное, – пробормотала я, недовольно прищурившись. Мой внутренний скептик проснулся.

Луи улыбнулся, загадочно указал пальцем на пару, стоящую неподалёку, и мы все обратили внимание. Молодёжь вскрыла серебристый флакон, выпила его содержимое, и вот вам результат – счастье, разливающееся в их глазах, как будто они только что открыли для себя все радости жизни.

– А что насчёт вас, ребята? – Рене обратилась ко всем, кроме Матье. С ним и так понятно.

– Мне, любовь моя, предстоит вернуться домой, – с тяжким вздохом произнёс Луи. – Мой дорогой отец требует важного разговора.

Сестра сочувственно посмотрела на него. После таких бесед Луи как будто терял связь с реальностью – постоянно витал в облаках, спотыкался на каждом шагу и, как правило, погружался в молчание. Отец не одобрял его дружбы с нами, и Луи за это часто получал нагоняи. Но когда тот увидел, как соревнования Ори помогают сыну стать сильнее, увереннее и выносливее, он принял позицию многозначительного молчания по этому поводу.

– А я рвану в Край Арканы, – хмуро сказал Олив. – Хочу заглянуть к цветочнику, у которого вчера пропала дочь.

Ну не может он удержаться от того, чтобы не сунуть нос не в свои дела. То ли благородный до безумия, то ли просто дурной. Сама не знаю, что и думать.

– А ты, Матье, за книгами? – неожиданно вспомнила Рене. – А, ну да, он уже там.

Когда успел? Мы посмотрели на лавку со свитками и хихикнули. Матье был вовсю поглощён обсуждением пергаментов с продавцом. Спокойный и взвешенный, сейчас он кипел от возмущения и яростно тыкал пальцем в бумагу.

На этой прекрасной ноте мы попрощались и разошлись каждый по своим делам. Наш с Рене путь лежал в сторону однокомнатной пристройки у подножия башни Зельеваров.

Глава 5 Вкус магии

Как выжить здесь? Среди этого многолюдного хаоса?

Внутри шумно и ярко. Полки переполнены расставленными по цветам зельями, пузырьками и баночками. В воздухе витает запах лаврового масла и пряностей. Витражи на окнах бросают причудливые цветные узоры на стены. Старик за прилавком яро предлагает товар, а покупатели активно обсуждают, какое зелье лучше.

Мы толкались, протискивались и иногда щипались, чтобы пробраться к полке с нужным нам зельем. В один момент мой живот, всё ещё недовольный утренними кексами, сделал вонючее коварство, тем самым расчистив нам путь к желаемому товару. Взяв две серебристые баночки, мы стремительно направились к торговцу.

Сбрасывать цену времени не было, так что карман мой похудел на три су, а душа налилась горькой жалостью к утраченному богатству. За эти деньги, между прочим, можно было неделю кормиться рыбой. Не самой свежей, но если засолить, будет самое то.

Наконец-то я вынырнула из лавки, как карась из порванной сетки: вся помятая, но свободная, и тут же принялась отряхиваться – от людского шума, от чужих ладоней, налипших, как репей, и вообще от ощущения, будто меня только что перемесили в бочке с квашеной капустой, которую солили всем городом – ногами. Спустя мгновение из дверей, пыхтя и спотыкаясь о чью-то совесть, выбралась и Рене.

Увидев на площади Зельеваров свободную лавочку в теньке, мы всполошились, как кошки при виде открытого ящика – и, не теряя времени, рванули к ней. То ли сама госпожа Удача решила нам подыграть, то ли народ всё ещё предавался святому делу разорения собственных кошельков, но лавочка оказалась бесхозной.

Подойдя ближе, мы поняли, почему никто не рвётся к этому «злачному» месту – чайки уже выразили на ней всё, что думали, о чём бы они ни думали.

Рене брезгливо цокнула, достала из сумки какой-то подозрительный платок (кажется, он пережил эпидемию чумы ещё молодости нашей бабушки), и с выражением глубокой моральной жертвы начала отскребать «декор». Я же, по примеру предков, принесла с дороги горсть песка и с видом великого архимага, творящего очищающее заклинание в праздник волшебства, растёрла остатки следов пернатой любви к искусству. Минутой позже мы уже сидели, как настоящие победительницы, наслаждаясь видом на магическое пламя.

– Когда-нибудь я не побрезгую поймать чайку, общипать и сделать рагу! – бурчала Рене, как будто весь мир решил её обидеть. Она вытащила из кармана зелье, ради которого мы сегодня и терпели эту толпу. – Ну что, пробуем?

– Так сразу? – удивилась я, сдерживая смешок. Честно говоря, ожидала, что всё будет как-то… торжественнее.

– А чего ждать? Или нам с тобой ритуал посвящения нужно устроить? – Рене фыркнула и, не дождавшись ответа, поднесла флакончик ко рту. – Пей давай.

Зелье, волшебство, фестиваль… Всё вокруг словно кричало, что вот-вот случится какое-то чудо. Но жгучий след сомнения, как осадок на дне чашки, продолжал клокотать внутри, мешая мне по-настоящему почувствовать всю магию момента. Может, это из-за потраченного недельного заработка на какую-то ерунду, которая в итоге вполне может и разочаровать? Это ведь моё первое зелье в жизни! Я-то понятия не имею, что должно произойти и чего ждать от этого пузырька. Где гарантия, что нас не обманули? И кто вообще сказал, что магия – это всегда нечто хорошее?

Прозрачный пузырёк с металлической окантовкой содержал сверкающую серебристую жидкость, которая медленно перекатывалась внутри и играла бликами на поверхности.

Нежные ноты цитрусов и свежести, которыми тянуло от склянки Рене, заставили меня немного расслабиться, и я решилась – смело открутила крышку своего флакона. И как только аромат свежести смешался с резким запахом, чуть металлическим, словно вот-вот начнётся дождь, мои ноздри тут же забили тревогу. Что-то в этом запахе было не так. Он немного раздражал, но в то же время порождал странное ощущение, будто вот-вот что-то должно произойти, измениться.

Вкус оказался тяжёлым, как воздух перед грозой: земля и небо в напряжении, готовые разорваться в любую секунду. Весь мир затаился в ожидании удара. Всё уже знает – с минуты на минуту загремит гром, и начнётся ливень.

Ощущение, правда, было странным. Стоило ли оно своих денег? Конечно, нет!

– Рене, отруби мне руки, если я хоть раз снова поддамся этой магической атмосфере фестиваля Драконьей Песни и потрачу деньги на такую бессмысленную ерунду.

– Не понравилось? – удивлённо подняла она брови, взмахнув руками. – Что почувствовала? – Сестра расплывалась в улыбке, как будто только что съела плитку шоколада, привезённого отцом из дальних странствий. В детстве он часто нас баловал такими сладостями.

– Напряжение. И это совсем не то чувство, которое ассоциируется с радостью и вдохновением.

– Странно, мне как раз кажется, что я ощущаю полную свободу! – Её глаза засияли, и она вздохнула, будто вкусила чего-то невероятного. – Это прекрасно! Как если бы я стояла в центре цитрусового сада на склоне горы, и передо мной открылся весь мир.

– Свобода, говоришь? – я покосилась на Рене с таким видом, будто она только что заявила о намерении стать рыцарем. Правда, как раз таки такому повороту событий я бы не удивилась. – Сложно даже представить свободу, когда за спиной куча долгов!

Рене лишь рассмеялась, не внимая моим упрёкам, и раскинулась на лавке, как будто всю жизнь здесь сидела. Словно все эти фокусы с зельем – это мелочи, которые можно оставить за спиной, а впереди только наслаждение каждым вдохом.

– Не будь такой серьёзной, – фыркнула она, – иногда нужно просто отпустить всё. Жизнь не должна быть только долгами и тревогами. Иногда нужно позволить себе немного магии.

Я лишь мрачно посмотрела на неё. Может быть, она и права – порой магия действительно в том, чтобы просто позволить себе быть. Потраченных монет только жалко.

– Луи стал таким галантным, – перевела я разговор, чтобы не утонуть в тяжёлых мыслях о смысле жизни, подмигнув Рене. – Манеры у него теперь безупречные! «Моя дорогая», «любовь моя» – звучит как рыцарь! Ты всё ещё не передумала насчёт него?

– Много ты знаешь о рыцарях… – буркнула сестра. Разговоры о Луи стали у нас почти как обсуждение погоды: я защищала его, уважая многолетнюю преданность, а Рене всё отмахивалась от моих слов, как от назойливой мухи. Оставалось только подшучивать над ней, пока она не сдастся.

– Прекрати! Сваха из тебя никудышная!

– Я всего лишь хочу помочь тебе устроить личную жизнь! – с обидой воскликнула я. Вот так всегда: стараешься, заботишься о сестре, а она…

– Свою сначала устрой, – спокойно ответила она.

Вопросов больше не имею.

– Луи, милый, это бесспорно. Но это всё равно что рассматривать брата в мужья, – немного поостыв, пояснила Рене, как будто оправдываясь перед собой за невозможность ответить ему взаимностью. Я шутила, конечно, но прекрасно понимала, что сестра чувствует к своему товарищу.

– А что насчёт Олива и Матье?

– Ну хватит! Ты что, собираешься всех мужчин в моём окружении перебирать? Так вот, разочарую тебя, сестричка: делать это будешь до самой старости. Что ни соревнования, то новый кавалер.

– Конечно, ведь нормальные девушки не особо жалуют пробежки по лесам, болотам, горам, подземным туннелям, с волшебными препятствиями и ночёвками у костра, где с одной стороны – мужчины, а с другой – дикие звери, которые отличаются от них разве что отсутствием ума и сообразительности.

– Ты хотела сказать «присутствием ума и сообразительности». Не обижай животных.

– Ну я серьёзно, – растянула я, зная, что несмотря на странный юмор, и Матье, и Олив, и даже Луи были вполне толковыми ребятами.

– Софи, я хочу быть собой. Носиться в грязи, прыгать туда-сюда, не подставлять свои пятые точки под удар и развлекаться у костра, соревнуясь, кто громче рыгнёт или кто последний доест, тот и завтрак готовит: мне это нравится. Единственное, к чему я никогда не привыкну, так это к обсуждению «пацанских» тем. – Рене показательно выделила последние два слова, закатывая глаза.

Я вопросительно приподняла бровь и упёрлась локтем в спинку лавочки, жестом приглашая сестру продолжить рассказ. Рене погрузилась в воспоминания.

– Например… Почему муха не падает, когда сидит на потолке? Или как растения понимают, когда им нужно расти? А, ну или вот моё любимое: как улитки передвигаются так медленно и не сбиваются с пути?

– Твой комментарий про интеллект животных теперь, кажется, мне весьма уместным, – хихикнула я.

– Вот так и сядут вокруг улитки, начнут её изучать, – Рене поднялась с лавочки и, насмешливо скрючившись, опустилась на корточки. – Нам в спину – облако забвения, а они сидят и палкой в бедное создание тыкают, приговаривая: «Ты хоть помнишь, куда шла?» или «Может, тебе помочь?» Улитке! В лесу! И что ты думаешь? В конце концов, подняли её, а потом с таким видом, будто спасли мир, сломя головы удирали от этого самого облака.

Сделав пару размашистых взмахов руками – как шаман на ярмарке, пытающийся вызвать дух возмущения и хронической несправедливости, – Рене с обиженным всхлипом бухнулась обратно на лавку. Причём с таким выражением лица, будто лавка ей лично нагрубила.

– И я им, значит, ору: ноги в руки – и бегом! А им хоть бы что! Упрямые, как деревенские ослы на мокрой дороге!

– Ты прости, конечно, но как послушаю тебя, всё в толк взять не могу: как на эти соревнования можно добровольно переться?! – Я уставилась на Рене так, будто она заявила, что намерена вышивать крестиком по живому вепрю. Причём на скаку.

– Ты забыла, какое это зрелище? – пробурчала она, потягиваясь, как кошка на солнышке после обеда. – Ух, дух захватывает! Вся империя наблюдает за тобой, даже у самых суровых бородачей слезинка пробегает в момент напряжения. А ты меня знаешь, мне к тому же и задачку посложнее подавай, вызов, чтобы испытать себя! Только и делаю, что сижу и думаю: «Вот не справлюсь, точно не справлюсь!» А потом – хоп! – и не сдохла. Приятно, знаешь ли.

– Спасибо ещё, что не только целая осталась, но и с полным набором зубов, – пробормотала я, прикидывая, сколько раз сестра возвращалась с синяками, словно её кто-то любовно перекатывал по булыжникам.

– Ну мы же не цветочки там нюхаем! Следующие, между прочим, будут здесь, в Драконьих горах. Магия там разгуливает, как пиво в таверне – в каждую щель затекает. Земля меняется чаще, чем у барда настроение на фестивале Драконьей песни. И напомню, что нам запрещено там пользоваться магией! Никаких зелий и магов в команде, – сестра выдержала паузу для пущей важности. – Правила есть правила.

– Я нисколько не сомневаюсь в твоих навыках. Просто это праздник боли и синяков какой-то, – хмыкнула я. – По мне, так эти ваши соревнования Ори – это узаконенное издевательство над простыми смертными. Маги используют свою силу и создают условия для выживания тем, кто такой силой не обладает. И народ потешается.

– Не скажи, – отмахнулась сестра, закатывая глаза с таким видом, будто я только что усомнилась в полезности хлеба. – Добровольное дело. Никто никого за шкирку не тащит. А награда там такая, что и воры бы призадумались – может, и правда лучше пару скал перелезть, чем на дыбе болтаться. А что мои денежки потом утекают в бездонную яму под названием «папенькины долги», так это уж, извини, семейная особенность. Не соревнования ж виноваты, что у нас отец как дуршлаг: сколько ни наполняй, всё мимо кармана.

– А помнишь, – она хихикнула, сверкая глазами, – как в прошлом году у меня мост из-под ног испарился?

Я поморщилась. Да, помню. Помню, как от ужаса Рене вцепилась в ближайшее дерево, благо она так удачно росло на обрыве. И то поскрипывало, будто тоже нервничало. А моя душа ныла вместе с этим деревом за безопасность сестры.

– А тот лесной дух, что за вами увязался? – теперь уже напомнила я. – Всё плакал, что триста лет как влюблён. Жалобно так, аж Луи чуть не прослезился.

– Понимал бедолагу, как никто другой, – усмехнулась Рене, закручивая прядь волос на палец. – Хорошо ещё, что дух – иллюзией оказалась, а то сидели бы мы на том пне до скончания времён, слушая, как они друг другу душу выворачивают. Один страдает триста лет, второй – с нашей встречи.

– Софи! Софи-и! – раздался отчаянный вопль, словно петуха ощипывали живьём. – Вас ищут! Срочно!

– Только не говори, что опять кто-то блевотного зелья наглотался, – проворчала я, с прищуром высматривая мальчишку, который частенько бегал у нас в госпиталь с вестями.

– Или кто-то всё-таки не смог обратно из птицы в человека превратиться, – добавила Рене зевая.

– Ну тебя!

Лицо маленького гонца пылало красными пятнами, а волосы, как у заплутавшего в буре лиса, торчали в разные стороны.

– Мадемуазель Софи! Там… он… – Мальчишка запнулся, будто слова от страха застряли у него в горле. Вместо фраз у него получались только рыдания, всхлипы и какие-то невнятные звуки.

– Ага, ясно. Или гоблин рожает, или кто-то на заговорённый пирог сел, – протянула Рене, лишь слегка повернув голову в сторону мальчишки. – Ну, выкладывай уже, не томи.

– Рене! – я возмущённо дёрнула сестру за рукав.

– Доктор Леклер страшно зол! – вскрикнул мальчишка, тряся голову, словно пытаясь через уши выбросить все лишние мысли.

– И чего же он так взбеленился-то? – попыталась помочь ему добраться до сути, хоть и чувствовала, что новость будет, мягко говоря, не из приятных.

– Неужто опять кто старику Киприану вместо снадобья от кашля подлил отвар от запора? – зевнула Рене, прищурившись, будто речь шла не о медицинской трагедии года, а о погоде в ближайшем лесу.

Я тяжело вздохнула и вновь ткнула сестру локтем под рёбра. Не то чтобы история с несчастным Киприаном была государственной тайной, но вслух над ней хихикать при свидетелях… ну, не самый благородный поступок.

– Леклер злится? – я нахмурилась. – Он же в лучшем случае хмурится, как будто лимон съел и не понравилось. А тут – зол? И впрямь, что же случилось? – я опустилась на корточки перед мальчиком, положив руку ему на плечо и вглядываясь в его запыхавшееся, пунцово-красное лицо.

– Не знаю точно… – прохрипел он, хватая ртом воздух. – Но велено передать, чтоб ты пришла немедленно! Очень немедленно! Прямо сейчас!

– Вот ведь, – пробормотала я, поднимаясь, – а так хорошо отдыхали. Вот и где я госпожу Удачу обидела?

– Вероятно, в прошлой жизни, – мрачно предположила Рене, наблюдая за мной так, словно надеялась: сейчас я грохнусь в обморок, и вопрос моего ухода на работу решится сам собой, без суеты и лишних движений.

– Эх, ладно, – вздохнула я, с трудом поднимаясь с заботливо вычищенной лавки и кивая мальчишке: – Веди, вестник бедствий.

Тот и ждать не стал – подпрыгнул, как ошпаренный, и понёсся вперёд так, будто за ним уже гонится стая голодных вурдалаков. Лёгкий шлейф пыли, паники и чёткое ощущение, что день пошёл наперекосяк, вились за гонцом.

Я же спешить не стала – неохота нестись сломя голову в неизвестность. Подождала, пока сестра встанет, и крепко её обняла на прощанье.

– Ай! – взвизгнула Рене и потёрла плечо. – Ты чего колешься? Или под корсет злобы напихала?

– Это моё негодование прёт наружу, – пробормотала я, понимая, что тело действительно напряжённо. Повод был, что здесь скажешь. – Чем займёшься?

– Пожалуй, пройдусь по лавкам, подумаю, на что бы ещё растратить последние гроши. Может, куплю пирожок. Или фальшивую бороду.

– Не увлекайся, – наставительно произнесла я, вновь обняв её, но на этот раз чуть бережнее. – И если увидишь кого-то, кто торгует зельями иллюзий – обойди стороной.

– Как скажешь, старшая и разумная, – усмехнулась она. – А если по пути до госпиталя наткнёшься на лавку с неприятностями, ты уж прихвати мне парочку. А то скучно.

Вот ведь родная душа.

Мы разошлись. Рене направилась к очередной глупости, я – к очередной беде. Мальчишка скакал впереди, а я шагала следом, стараясь не отставать и не споткнуться о собственные тревожные мысли.

Что там стряслось такое, что Леклер, человек хладнокровный, как вершины Драконьих гор, вдруг закипел? Кто-то, небось, упал с драконьего чучела? Или опять особо смелые и глупые приняли эликсир храбрости вперемешку с настойкой левитации и полезли на крышу? Чего только на фестивали Драконьей Песни я не повидала. Всё самое безумное стекается в госпиталь. А может… о Святой Корбо, может, это я в чём-то виновата? Хотя за три года работы я не припомню ни одного случая, чтобы Леклер орал. Он максимум может показательно вздохнуть.

Короче, я морально готовилась ко всему. Почти ко всему.

Но вот к ЭТОМУ – точно не была.

Что за… Я же пришла в госпиталь, а не в гробницу! Где все? Где вопли? Где сломанные конечности и проклятия в адрес пирожков с мясом? Где отравления, ожоги, и дополнительные наросты на телах? Где этот бесконечный поток стонущих и израненных?

А здесь… тишина. Такая, что хочется проверить, дышишь ли ты сам. Столы пустые, койки заправлены, склянки с лекарствами полные – и ни одной живой души.

– Это что, шутка? – прошептала я, начиная подозревать неладное. Я либо сплю, либо меня забыли позвать на массовое бегство.

Глава 6 От сердца к сердцу

Пустота, глухая и давящая, заполнила узкий коридор госпиталя. Каменные стены, обычно скучные, как лекции старшего лекаря о пользе козьего навоза в компрессах, теперь дышали тревогой – да так, что мурашки по спине маршировать начинали. Свет из крохотных окон под потолком лениво струился вниз, выхватывая из полумрака пыль, тени и нехорошее предчувствие. Где все? Где Леклер?

Единственное место в госпитале, откуда доносился хоть какой-то подозрительный шорох —.зал отсечения конечностей. Я направилась туда с видом мученицы, которую вот-вот принесут в жертву во имя высшего медицинского долга. Едва я подошла к массивной дубовой двери – такой увесистой, что ею запросто можно было бы заколотить вход в драконье логово, – как она, будто учуяв моё приближение, жалобно заскрипела и распахнулась сама.

Я едва не впечаталась носом в жилет доктора Пьера Леклера. Моего начальника, учителя, и, без всякого сомнения, одного из самых талантливых лекарей, каких только носила земля. Пациенты его обожали – и не только за то, что говорил ласково, а резал точно. За три года под его началом я не видела ни одной ошибки – ни капли лишней крови, ни диагноза мимо цели. Да кто он вообще, человек или благословение? Удивительно, что за двадцать лет безупречного врачевания его ещё не переманили в госпитали Голубых Крыш почётным титулом и подносом пирожков.

Правда, в данный момент он выглядел так, будто вот-вот кого-нибудь вскроет не по медицинским соображениям, а чисто для душевного равновесия.

– Здравствуйте, месье Леклер, – пробормотала я, чувствуя, как щёки залились лёгким румянцем от его мягкого, почти родного взгляда – тёплого, уютного, заботливого. Мы не были близки, но я невольно считала его своим дедушкой. Возможно, это из-за того, что, когда он улыбался, морщинки у глаз становились такими же, как у капитана над камином в гостиной дома.

– Оставим формальности, Софи, – сказал он, обхватывая меня за плечи, и с мягким усилием уволок в свой кабинет, что находился в том же коридоре.

Каменные стены этой лечебной коморки, в отличие от унылых госпитальных коридоров, не вызывали желания срочно сбежать куда подальше, желательно в лес и с кабаном наперегонки. Тут было… уютно. По-провинциальному, по-домашнему. Полки ломились от склянок с настойками, мазями и прочими зельями, которыми можно было и вылечить, и покалечить. Большую часть из них я заготавливала сама, а потому знала, где какая стоит, даже с закрытыми глазами – особенно если сильно воняет.

Потолок хоть и низкий, но не давил – широкое окно щедро пускало внутрь солнечные лучи, и казалось, что комната приглашает: мол, заходи, чайку попьём, потом ноги ампутируем. Свет играл на стеклянных пузырьках, и всё вокруг словно оживало. Аромат свежей ромашки с ноткой лаванды ласкал нос, вызывая острое желание завернуться в плед и лечь посреди пола, игнорируя больных и свою работу. Да, кабинет явно был единственным местом в этом госпитале, где не хотелось повеситься. Или кого-нибудь повесить.

Я перевела взгляд на отполированную поверхность стола, где уютно расположились три кожаных тома, видавших больше страданий, чем оракул на исповеди. Края страниц были измяты, пятна расплылись по обложкам, а записи – такими корявыми, будто делались в самый разгар землетрясения. Или приступа ярости. Рядом мирно лежали инструменты: щипцы, скальпели с ручками, которым пора бы на покой, и ножи с такими зазубринами, что ими можно было не только резать, но и кости дробить. И на каждом из них видны следы прошлого – высохшие капли крови и стёртые пятна, которые ни одна усердная сестра не сумела до конца очистить. Прямо-таки выставка анатомического ужаса. Эти штуковины, вообще-то, должны находиться в ампутационном зале, а не здесь, в тёплом кабинете, где пахнет ромашкой, а не свежей мясной нарезкой.

Бросив на доктора выразительный взгляд с лёгким намёком: «Случаем, не меня ли собираетесь разбирать на органы, уважаемый?» – я сдержала усмешку, чувствуя, как тот чуть заметно напрягся. Он, будто уловив мой ментальный сарказм, перешёл к делу, и я приготовилась слушать. Или, если повезёт, остаться при всех конечностях.

– Сегодня к нам привезут больного, важного не только для этого города, но и, быть может, для самой короны, – сказал Леклер, его голос был серьёзным, даже тревожным. – Его ждёт сложная процедура, от которой зависит его жизнь. Но, к несчастью, сестра, что должна была помогать, занемогла – лихорадка, бедняжка. И я, конечно, не могу позволить ей приблизиться к пациенту. Особенно когда дело касается такого высокого гостя.

Подойдя к столу с важным видом, доктор аккуратно провёл рукой по инструментам. Затем смахнул кудрявые, седые волосы с глаз, глубоко вздохнул и твёрдо заявил:

– Процедура должна быть проведена именно сегодня. В нашей лечебнице скончалась девушка. Трагический случай оборвал жизнь юной мадемуазель. Однако её преждевременная смерть, хоть и полна печали, может сослужить нам добрую службу.

Месье Леклер сделал многозначительную паузу. Затем сел за стол, важно подпёр руками подбородок и продолжил.

– Сейчас к нам везут шевалье Луи Перро, и его жизнь мы можем спасти, если сумеем воспользоваться этим грустным стечением обстоятельств в корыстных целях.

– Тот самый?! – удивлённо выпалила я.

Город уже неделю шептался, что весьма знатная особа прибыла из столицы в Луарион, но я не придавала этому значения – военные меня редко волновали. Вот только другое интересно: как шевалье сюда занесло? При всём уважении к нашему довольно посредственному госпиталю, он явно не подходит для важной особы с титулом.

– В нашем госпитале вечно хаос, запах трав перебивает аромат гнили, и в крыше дыры! А тут – шевалье Луи Перро, человек при дворе. Почему его везут сюда, а не в королевскую лечебницу Шатодора? Или на худой конец в госпитали наших Голубых Крыш?

Месье Луи Перро – человек, чьё имя известно по всей империи, многократно отправлявшийся в военные походы по личному указу самого императора. Говорят, что он жесток, привержен традициям и непреклонен в соблюдении всех правил. Для него нет ничего важнее, чем отдать свою жизнь за страну. Так о нём шепчет народ.

– Вопрос не в том, почему он здесь, а в том, сможем ли мы ему помочь?

Доктор устало откинулся на спинку, потерев подбородок – жест, который я знала наизусть. Леклер обычно не держал меня в неведении, особенно когда дело касалось пациентов. Так что сейчас моё любопытство вспыхнуло, как искра в сухом лесу. Почему шевалье у нас? Что случилось? Куда делись другие пациенты? Ах, как я хочу это обсудить с Рене… Она точно будет в восторге!

– Если речь об ампутации, – предположила я, – здесь мне бояться нечего. Я справлюсь. Вы сами говорили, что у меня рука твёрдая. Могу помочь, если понадобится.

Не зря Леклер выходил из зала, где люди теряют всё, что только можно потерять – руки, ноги, пальцы, уши… и дальше по списку, который мог бы растянуться до самых подземелий.

– Ампутации? Нет, Софи, эта процедура совсем иного рода. Мы говорим о пересадке сердца.

– Пересадка… сердца? – слова застряли у меня в горле, и я непроизвольно сделала шаг назад, не веря услышанному. Ошарашенно посмотрела на доктора, ожидая, как он вот-вот скажет, что это ошибка. Но Леклер сохранял спокойствие, хоть в глазах его и проскользнула тень сомнения.

– Да, дитя моё. Не ампутация, – голос доктора стал низким, почти шепчущим. – Мы собираемся пересадить сердце. От одного человека – другому.

– Но как? – вырвалось у меня, и я уже чувствовала, как логика соскальзывает в бездну абсурдности. – Это вообще возможно?

Леклер посмотрел на меня, как на маленького упёртого котёнка, который только что понял: молоко из котелка не убежит. Одновременно терпеливо и осуждающе.

– Но… это же… – я попыталась найти хоть какой-то здравый смысл, но, похоже, сознание решило взять короткий перерыв. – Это вообще возможно? Он… выживет?

– Возможно ли это? Никто не знает. Но когда иных путей нет, приходится ступать в неведомое. Послушай, дитя моё, – доктор стал напряжённым, как струна, натянутая до предела. – У нас нет права на ошибку. Этот эксперимент, хоть и смелый, обернётся катастрофой, если что-то пойдёт не так.

– Но… никто в империи Тринитэ никогда не делал подобного, – тихо произнесла я, пытаясь осознать весь ужас предстоящего. Где-то в глубинах разума мне послышался смех – наверное, это мой внутренний голос, наконец-то понял, что пора смеяться, иначе свихнусь от всей этой абсурдности. – Что-то подобное вообще практиковали в мире? Есть ли у нас примеры других таких пересадок? Лекари, которые проводили нечто подобное? Как же мы можем…

Доктор устало прикрыл глаза. Он знал, что я не просто задаю вопросы – я кричу в тишину. Он понимал и принимал мою панику, негодование, растерянность. А что ещё оставалось? Любой другой на моём месте уже давно бы растерял всякую решимость. Я же, надо признать, держалась удивительно стойко, учитывая, что на душе была выжженная драконьим пламенем пустота.

– Мы готовились долго, очень долго, но планировали провести эту процедуру позже. Сейчас же… – он замялся, собираясь с мыслями. – Риск велик, но у нас нет времени. Буду с тобой честен, только одна крыса выжила после испытаний, и до сих пор неясно почему. Хочу, чтобы ты понимала, о какой услуге я тебя прошу.

– Тогда к чему такая спешка? – я не могла скрыть растерянности. Мне давали выбор без выбора.

– Сегодня утром сердце шевалье остановилось. Маги воды, благословенные своими дарами, поддерживают жизнь как шевалье, так и девушки, которая станет спасением Перро, дабы мы успели подготовиться к великому делу. Время истекает, и нам предстоит осуществить то, что, дитя моё, кажется совершенно невозможным.

– Доктор, – произнесла я, стараясь заглянуть в его глаза, – могу ли я отказаться от этой процедуры?

Он замер. Слова повисли в воздухе, как виселица для мыслей. Молчание было таким плотным, что его можно было нарезать на куски и подавать на ужин. Он не ответит. За три года работы вместе доктор слишком хорошо изучил меня. Леклер знает: я не смогу уйти.

– Хорошо, – выдавила я, хотя внутренний голос уже прыгал с крыши, крича «Софи, остановись!». Но, конечно, зачем его слушать?

Доктор поднял глаза, и в них мелькнула такая поддержка, что я чуть было не бросилась ему на шею. Да с чего бы, собственно? Он-то меня в эту безумную затею и втянул! Безумную, говорю! Но… Святой Корбо, интересную. И вот это уже плохо. Моё любопытство стало настолько жадным, что оно поглотило весь страх, как голодный волк – кролика. И хотя сомнения всё ещё шептали мне на ухо, что затея – полная чушь, я не могла не признать, что хочу рискнуть. Иначе как ещё вырваться из своего скучного болота и почувствовать хоть какой-то прилив перемен и интерес в жизни?

– Что от меня требуется?

– Никаких новых обязанностей, милая, – сказал Леклер с таким видом, как будто только что позволил мне дышать. – Инструменты передавать, раны прижимать – всё как обычно. Удерживать никого не потребуется, маги позаботятся, усыпят пациента. А вот чистоту рабочего места проверишь, – он махнул рукой на инструменты, беспечно разложенные по столу, – и следуй моим указаниям, когда они появятся. Слушай лишь меня на операции, никого более.

Доктор впервые за весь разговор назвал процедуру её истинным именем – операцией. Святой Корбо! Мои мысли тут же метнулись к Храму Смерти, и я помолилась за спасение шевалье, за то, чтобы эта процедура прошла успешно. После простой ампутации не каждый выживает. И многие пациенты умирают, сгорая в мучительной лихорадке. Иная часть попросту сдаётся, не в силах смириться с потерей. А нам предстоит не убрать, а вставить? Пришить? А что к чему Леклер собрался пришивать? И кем станет шевалье после ТАКОГО вмешательства? Сохранит ли он себя? Каково будет его душевное состояние? Если, конечно, Перро вообще выживет.

Но как только доктор начал распинаться о деталях процедуры, словно это был обычный поход в аптеку, как моя паника обиженно засопела и ретировалась куда-то в сторону мизинца левой ноги. Там, судя по лёгкому покалыванию, и обосновалась. А на её место с важным видом заявилась сосредоточенность. Передумывать было поздно. Да и зачем? Иногда ведь так приятно пнуть судьбу под зад и посмотреть, не пнёт ли она в ответ.

– О, моя дорогая, – пророкотал доктор так торжественно, что не хватало только праздничной музыки на заднем плане и падающих с потолка лепестков, – в операции участвуют не только я и ты, но и другой лекарь с сестрой, четыре мага, два оракула. Спасибо хоть, не половина местного храма.

– А шутов не забыли пригласить? – пробормотала я, но он продолжил, игнорируя неуместную шутку:

– Оракулы нужны, чтобы очистить сердце девушки от грехов. Без этого, сама понимаешь, оно не заработает как надо.

Я кивнула, с трудом удерживаясь от вопроса, не стоит ли ещё окропить всё святой водой и сплясать на удачу.

Доктор сделал паузу, будто тщательно подбирал слова. А я-то знала – сам он в этих оракулов верит примерно как я в возможность чесночного отвара спасать от чумы. Мы оба люди практичные: логика и холодный расчёт. Остальное – для тех, кому нравится пялиться на звёзды в поисках просветления.

Смотреть, как он изображает серьёзность, было почти весело. Почти. Потому что лицемерие Леклера щекотало нервы. Доктор явно рассчитывал, что я приму всё именно так, как ему настоятельно рекомендовали говорить.

– Маги воды будут поддерживать жизненные функции обоих сердец, – продолжал он, его взгляд становился всё более сосредоточенным. – Один из наших коллег извлечёт сердце у девушки, в то время как мы заменим сердце шевалье. Этот процесс требует большой осторожности и полной сосредоточенности, ибо на кону стоит не только жизнь, но и сама суть веры в возможности медицины и магии.

Если уж быть до конца честной, само по себе присутствие магов – особенно магов стихий – интриговало. Это ж не зельевары с наборами эликсиров «от всех бед», а настоящие, боевые экземпляры! А вот оракулов… их бы с миром отправить куда-нибудь поближе к алтарям в храмы, пусть там совершают свои важные ритуалы с благословением, свечками и обязательным пением на три голоса. Исключительно ради блага пациента, между прочим! Чем меньше народу в ампутационной, тем меньше соблазна кому-нибудь уронить инструмент.

Похоже, все эти мысли у меня были написаны на лице крупными буквами.

– Софи, не забывай, – с важным видом начал доктор, словно я вдруг свалилась с дуба и ничего не знаю о здешней кухне, – все госпитали в нашем городе основаны храмами Жизни и Смерти. Их участие в столь серьёзном деле вполне логично.

О да, логично. Как поставить повара варить зелья, а менестреля – оперировать. Ну ладно, может, я слегка утрирую… но не сильно.

– И именно они давали разрешение на проведение всех экспериментов для семьи Перро, – добавил он, и в голосе прозвучал пафос, которого уместен только на церемонии коронации. – И если сработает, это будет прорыв! Не только в медицине, но и в вере! Уверен, оракулы будут возвещать об этом на весь свет!

Последнюю фразу доктор выдал с едва уловимым сарказмом. Ну наконец-то – Леклер снова стал самим собой, а не этим благочестивым представителем госпиталя. Я невольно усмехнулась: вот ведь артист, играет по нотам не сбиваясь. Но стоило ему сбросить маску святого мученика, как лицо снова стало нормальным – живым, человеческим…

– Всё ли тебе ясно, моя дорогая?

Я кивнула. Звучит это всё сомнительно и подозрительно. Не верю я в эту операцию. Тогда зачем согласилась? Хороший вопрос. Я вообще умею говорить нет?

Нет. Не умею.

И вот у входа в госпиталь зашевелились люди, как муравейник, в который тыкнули палкой. Доктор Леклер, буркнув что-то под нос, шмыгнул за дверь, а я подошла к окну. Из повозки, запряжённой парой лощёных кобыл, с достоинством, будто ступают по облакам, выплывали знатные особы. Всё, как полагается: взгляд снисходительный, подбородок вверх. У них, наверное, и зубы скрипят благородно. Явились не на операцию, а на коронацию.

Не дожидаясь, пока Леклер заметит моё отсутствие на рабочем месте, я мигом направилась в резальню – то есть, ампутационную. Захватила всё, что блестело, звенело и вообще внушало доверие больным меньше всего. Сейчас важно одно: порядок на столе и острые ножи, а не рюшечки на мантиях и благородные носы. Залюбоваться можно и позже – если после операции я не лишусь головы от недовольства супруги или матери шевалье. Всё-таки не каждый день выпадает шанс влезть в самую гущу великосветской резни. Буквально.

Глава 7 Ткачиха судьбы

Пока я раскладывала инструменты и прикидывала, скольких пальцев могу случайно лишиться в процессе, оглядела собрание. Народ тут подобрался занятный – от приезжих из столицы магов воды и огня до тех, кто светится исключительно божественным откровением. Особенно выделялся оракул – с пафосом читавший молитву над телом мёртвой девушки. Судя по выражению лица, он лично собирался проводить её до самых врат загробья.

Одет, как положено тому, кто чаще общается с богами, чем с живыми людьми: чёрная мантия до пят, капюшон до переносицы, на рукавах – кожаные полосы с вырезанными перьями. Вид сосредоточенно-возвышенный, как будто он не на операции с пришиванием сердца, а на аудиенции у высших сил. Не лечит, не режет, не зашивает. Молится. Удобная работа, если не боишься вида распотрошённой плоти и истерик учеников лекарей.

А с другой стороны, ну кто, если не он, займётся промывкой душ до состояния небесной чистоты? Не мне же, в самом деле, святой водой инструменты полоскать между делом. У каждого свой участок фронта: он – с грехами воюет, я – с плотью. Хотя, по правде говоря, воевать будет Леклер, а мне предстоит разгребать последствия хирургического побоища.

По спине пробежал холодок, как будто мертвец коснулся меня. Это был взгляд оракула, скрытого под капюшоном, но я ощущала его слишком чётко. Ну да, привлекла его внимание. Как? Без понятия. Своим существованием. Или тем, что каждый раз с грохотом роняла инструменты на каменный пол, нарушая тем самым напряжённую тишину? Нет, точно не из-за этого. И вообще, мрачный он какой-то, мне от него не по себе.

Оракул словно читал меня – мол, девица, у тебя внутри буря, не иначе как целая стая ворон перекличку устроила. Мысленно взывал ко мне: «Молись, дитя бренное, ум успокой, душу очисти!» Да-да, как же. У меня тут и шовный материал испарился, и инструменты путаются в руках, а он мне – медитировать на тему чистоты и греховности.

«В твоей голове, – казалось, слышала я его голос, – мысли такие тёмные, что тебе покаяния не помешает! Душа этой бедной девицы зацепится где-то по пути, перепутает твои грехи с её и вселится, не приведи боги, в ближайшего дохлого кота, а не в благородного шевалье Перро.»

Вечная борьба между духовностью и разумом.

И вот как, интересно, собираются сегодня оракулы и лекари в одном ритме работать? Да к ним ещё и магов добавить! Двое уже в углу комнаты разместились – сидят на коленях, глаза закрыты, поглощены своими внутренними делами. Ещё один колдует над телом мёртвой девушки, пытаясь держать её сердце на границе жизни и смерти.

Не могла понять только одного: как сестра, готовившая рабочее место для второго доктора у стола напротив, не пялилась на мага? Конечно, она нервничала перед предстоящим экспериментом, как и я. Но в метре от неё маг воды колдует! Это её не удивляет? Не поражает? Сомневаюсь. Я вот в восторге – в первый раз вижу их вживую, если не считать детских воспоминаний о маге земли, который когда-то прошёл по набережной мимо нашего дома.

Гильдии магов – самые закрытые и таинственные в любом городе империи, а истинные цели и задачи известны разве что самому императору и архимагу. Все они жили среди нас, ходили по тем же улицам, посещали те же таверны, но в то же время существовали в совершенно другом мире, недоступном никому, кроме них самих.

Поэтому несмотря на все сопротивления, взгляд то и дело сбегал к магу, а потом возвращался к рабочему месту.

Каждый раз, когда рука мага пересекала пространство над покойной, казалось, что он перемещает прозрачный мячик из стороны в сторону, играя с ним, вырисовывая невидимые петли. Движение были размашистыми, словно перекаты морских волн после шторма: мягкие, но сдерживающие скрытую мощь внутри, готовую вырваться наружу при малейшем порыве.

– Начинаем, – голос месье Пьера пронзил тишину, эхом отскакивая от каменных стен. Я даже не заметила, как он вошёл.

В ту же секунду все присутствующие заняли свои места. Я осталась стоять у стола, где с горем пополам, но всё-таки аккуратно разложила все нужные железяки – каждый инструмент сто раз перемыт после падений на пол. Теперь всё готово. Осталось самое трудное – угомонить внутреннюю панику, которая где-то под рёбрами уже отплясывала нечто подозрительно похожее на ведьмин шабаш. Не время, милочка. Паниковать будем потом. С кружкой ромашки.

Месье Леклер мельком взглянул на меня, оценивая готовность. Получив утвердительный кивок, он спокойно ждал, когда в тёмное, холодное помещение внесут пациента. Взгляд приклеился к входу, а стук сердца словно терялся среди серых колонн и затихал под высоким потолком.

Двери распахнулись, и в зал вошёл ещё один оракул в тёмной мантии. Бормотал что-то себе под нос – то ли молитву, то ли список грехов. Кто его разберёт. За ним тащили носилки с пожилым мужчиной, который выглядел так, будто сдался в битве за жизнь, но его продолжали против воли удерживать в этом мире. По крайней мере, назвать его мёртвым у меня язык не поворачивался – всё-таки сразу за ним шла маг воды, которая из последних сил поддерживала жизнь шевалье вместо остановившегося сердца. Выглядела она как выжатая тряпка. Ну, а как иначе? Сколько она уже так трудится?

Последним вошёл второй доктор, неуклюже пытаясь сохранить видимость спокойствия, но его лицо выдавало все волнения, которые он так мастерски пытался скрыть. Поспешно двинулся к телу девушки, едва ли не задев нас, как старую мебель. Я чувствовала себя как во сне. Серьёзно, сейчас Рене начнёт ругаться с чайками, и я проснусь. Всё здесь, в этом зале, ощущалось таким странным и нелепым, что хотелось просто исчезнуть.

Зажмурила глаза, выдохнула, а затем открыла их, заставив тело и разум работать одним слаженным механизмом. Сосредоточиться на работе. Трезво оценивать ситуацию. Не подвести доктора Леклера. И мне удалось взять себя в руки гораздо лучше, чем моей напарнице на другом конце зала, которая почему-то решила сменить простыню, накрывавшую мёртвую девушку.

Покойная была такой бледной, что её кожа казалась почти прозрачной в тусклом свете закатного солнца, что просачивался через крохотные окошки зала.

Уже вечер?

– Несчастный случай, – прошептал мне Леклер. Я только недоверчиво хмыкнула. Серьёзно? Её ноги… их словно скомкали, как неудавшееся письмо, а потом попытались выпрямить обратно. Но не вышло. И что за несчастный случай мог сотворить такое?

– Кажется, повозка переехала, – продолжил доктор. Я даже поверила. Не потому, что это правда, конечно. Нет, просто мысли об интригах сейчас были последними, что мне хотелось крутить в голове. Проще было принять. Хватит мне на сегодня будоражащих кровь новостей.

Глядя на её спокойное лицо, рыжие волосы и белоснежную кожу, в груди образовалась тяжесть. Такие девушки обычно бывают нежными и тёплыми, создающими вокруг себя атмосферу уюта и покоя. Трудно поверить, что жизнь забрала из этого мира кого-то столь прекрасного. Господину шевалье невероятно повезло с подарком – светлым и чистым сердцем. Кто знает, может, в будущем это смягчит нрав старшего Перро.

Наконец оракулы соединились в молитвах и прощениях, их голоса слились в едином хоре. Признаю, завораживающее зрелище.

После завершения всех обрядов оракулы отступили в сторону. Они держали в руках книги с молитвами и амулеты с изображением головы ворона – символа веры, жизни и смерти. Корбо – птица, что связывает мир живых с миром мёртвых и уносит души по ту сторону. А возвращаясь, вещает вести в мире живых.

Когда один из магов, что медитировал в углу – невысокий мужчина в бежево-красном одеянии – поднялся, я поняла: сейчас начнётся нечто, что я буду помнить всю свою жизнь. Рассказывать об этом детям, внукам, а может, даже правнукам. И они повесят мой портрет над камином в доме, как сейчас висит портрет капитана. .

Маг приступил к работе.

Его руки, словно завязывая невидимый канат, медленно наполнили пространство светом. Огненные сферы, размером с цветочные горшки, начали взлетать в воздух, подпрыгивая от его загадочных движений, и устремлялись к потолку. Я перестала дышать. Ещё не хватало спугнуть это редкое чудо, разворачивающееся прямо передо мной. Увидеть магов так близко… Похоже, я где-то успела продать душу богу Смерти и не заметила. Смотри, Софи, и запоминай каждый момент… После такого зрелища и умереть не жалко.

В свете огней одеяние мага ожило: бежевые оттенки обрели тёплый рыжеватый оттенок, а красные символы пламени, переплетённые огненными языками, заиграли ярким алым. Его брюки, аккуратно заправленные в тёмно-коричневые сапоги по колено, подчёркивали сильную фигуру мужчины, а свободная красная рубашка, выглядывающая из-под длинной бежевой накидки, придавала образу лёгкую дерзость. Накидка же была украшена вручную вышитыми языками пламени, а широкий пояс в тон сапогам держался на алых шнурах, как будто сама энергия огня скрепляла его. Рукава накидки, доходящие до локтя, не сковывали движений мага, а на открытых участках тела для дополнительной защиты надеты щитки. Маг огня действительно выглядел мистично.

Когда комната наполнилась достаточным количеством света, мужчина замер – вытянул руки перед собой и направил ладони вверх к потолку. Затем кивком дал сигнал, что с его стороны всё готово, и медики могут приступать к работе. Многословием маги явно не отличались.

В ампутационном помещении повисла мёртвая тишина. Всё замерло, как перед грозой. Месье Леклер решительно взял в руки хирургический нож. Лезвие сверкнуло в свете огней, словно готовое вырвать из мира кусочек реальности. В этот момент к нашему столу подошёл последний свободный маг. Колдовавшая над пациентом девушка с облегчением отступила в тень, её магия ушла, уступив место острию ножа и силе её товарища.

С замиранием сердца мы с доктором наблюдали, как другой маг начал свой танец бесконечности. Всё происходило так плавно, почти поэтично, что я едва не забыла, где нахожусь. Но вот когда первый надрез скользнул по коже пациента, меня пронзило осознание: не воздух кружится в сложных узорах мага – это кровь! Седовласый старик управлял жизнью шевалье так, как будто её можно положить на полку, как книжку, а потом снова взять и открыть. Ну как тут не потерять нормальное восприятие реальности?

Я поспешила убрать кровь, которая успела появиться, и заметила, что месье Перро стал ещё бледнее, чем до этого. Но, как истинный мастер своего дела, я продолжала работать – в полной сосредоточенности, вообще не осознавая, что передо мной разворачивается не просто операция, а нечто гораздо более загадочное и важное. Вижу кровь – убираю. Вижу магию – стараюсь не думать о ней слишком много.

Тем более что маги воды, занимающиеся целительством – это настоящие мастера своего дела, вершина магического искусства, услуги которых доступны лишь самым влиятельным и значимым личностям. Встретить таких магов в своей жизни – удачное стечение обстоятельств даже для самой удачливой случайности. В нашей империи таких магов – всего десяток, ну, может, чуть больше. А когда трое таких колдунов оказались в одном зале, сомнений не было: шевалье Перро – это не просто рыцарь при дворе, а человек такой важности, без которого вся империя едва ли устоит.

Доктор Пьер возвышался над операционным столом и казался непоколебимым столпом в центре медицинской арены. А рядом, в похожей атмосфере скрытой борьбы с природой, своей жизнью существовала вторая арена, где напарник месье Леклера прилагал все усилия, чтобы извлечь живое сердце из безжизненного тела. У каждого собственная битва, и единственное, что я могла, это быть стальной нитью, быть полной решимости и не сдаться перед лицом смерти. Я подавала идеально чистые инструменты – медицинское оружие, которое должно проникнуть в глубь человеческой плоти. А также контролировала чистоту раны и ассистировала месье Леклера.

Разрывы кожи и скрип металла слились в мрачную музыку и пропитали собой каждое движение и шаги к исцелению. Когда Леклер раздвинул грудную клетку, моё сердце забилось в унисон с тем, что лежало передо мной на операционном столе в теле спящего мужчины. Замерло. Смесь тревоги и решимости накрыла меня, когда доктор Пьер аккуратно взял в руки красный тёплый и беззащитный орган и убрал его в сторону, освободив место для нового. Руки магов и лекарей, уверенные и опытные, действовали в согласии. Они стремились к чуду – шансу на новую жизнь.

Момент истины настал. Маг воды, сосредоточенно двигая руками, всё глубже погружался в себя. Пот с его лба вот-вот сорвётся в воздух, подверженный силе стихии, которую я ощущала в каждой клеточке уже своего тела. Маг ускорял течение крови в теле пациента, проверяя работу нового сердца, а вместе с этим он гонял и мою, заставляя собственное сердце биться быстрее, работать усерднее. В глазах потемнело от волнения, словно комната оказалась на дне океана. Тишина. Лишь лёгкий гул в ушах отзывается голосом глубины. А ритм жизни шевалье Перро оставался неприступным.

Давай! Бейся! Прошу! Я молила об этом взглядом. Я молила об этом сердцем. Я молила об этом вздохами. Сердце должно забиться!

– Продолжай, не останавливайся, – требовал доктор Пьер. Его голос звучал как приказ, но в нём скрывалась тихая мольба, взывавшая к шевалье и умолявшая принять жизнь. Но в ответ всё та же тишина. С каждым мгновением на лицах присутствующих всё яснее проступало отчаяние. Оракулы вознесли свои молитвы к небесам, надеясь, что боги услышат их призыв.

И вот маг воды, будто сбросивший с плеч невидимый груз, выдохнул и замер. Лекари беспомощно положили инструменты на стол, не веря, что всё действительно кончилось. Грудная клетка пациента оставалась открытой, а воздух стал таким тяжёлым, что казалось, будто все тени мира сгрудились в этом зале.

Нет! Стойте! Это всё? Мы что, собираемся сдаться после первой неудачи? Путь крутит магией дальше! Пусть спасает! Он же маг воды! Целитель!

Первая попытка пересадки сердца закончилась.

– Благодарю за труд, – произнёс доктор Пьер, и его слова стали приговором. Маг огня опустил руки, волшебный свет в комнате погас, оставив тусклое свечение от настенных факелов.

Все присутствующие с блуждающими взорами пытались осознать, принять горькую реальность. Новое здоровое и полное надежды сердце, но оно не бьётся. И не будет. Как такое возможно? В этом зале собралась самая невероятная команда! Но разве это всё, что мы могли сделать?

Я всеми силами старалась удержать слёзы, не дать отчаянию прорваться наружу. Что пошло не так? Почему всё рухнуло? В чём ошибка?

Врачам оставалось только зашить тело наверняка ушедшего пациента и передать родным, сообщив, что эксперимент провалился. Месье Леклер отпустил всех, кроме меня. Маги истощены, оракулы должны известить семью, а нам предстояло завершить работу, чтобы на церемонии погребения тело выглядело живым, будто сердце в нём всё ещё бьётся.

Но я не могла собраться с мыслями, не могла смотреть на него. Впервые я не могла вынести вида раскрытого, вывернутого наизнанку тела. Ну как же так!

Грудь сдавило горечью и разочарованием. Моё сердце билось, а его – молчало. Или её сердце? Оно больше никогда не будет чувствовать.

Шевалье Луи Перро, благородный рыцарь, сейчас лежит передо мной мёртвый. И я не имею права отвернуться. Тем более, что за спиной сцена не лучше – бездыханная девушка, её грудная клетка тоже открыта, а внутри пусто, нет сердца.

Доктор протянул мне иглу и нить. Я приняла их, готовая следовать указаниям. Точность и выдержка стали моим последним оплотом надежды в этом трагическом моменте. Я натягивала нить, словно ткачиха судьбы, и плела новые связи, возможности для возвращения к последней жизни, которая нужна, чтобы отправить пациента прощаться с родными, а затем – в вечный путь. Каждый стежок стал аккордом в симфонии спасения, каждое движение – шагом к новой надежде. Чудо. Оно так нужно сейчас. Каждая петелька пропитана желанием подчинить себе судьбу этого человека и дать ему шанс на новую жизнь. Но, увы, я всего лишь сестра в госпитале, дочь учительницы и моряка. Не в моих силах менять судьбы, путать линии жизни, воскрешать мёртвых.

Этого не мог и оракул, который вернулся, чтобы прочитать очередную молитву над телом умершего. Что толку от его речей об отправлении в вечный путь? Есть ли он вообще? Сейчас я ни во что не верила, ведь жизнь, которую я знаю, понимаю и ощущаю, она тут, среди людей.

Напряжение. Напряжение. Ещё напряжение.

Внутри и снаружи.

Словно вот-вот прозвучит раскат грома, и начнётся гроза.

Каждая клетка тела насторожилась, чувствуя приближение неминуемой бури. Даже тени на стенах, кажется, замерли в ожидании. Польёт дождь. Ливень. Мощный и непроглядный. Словно мир собирался выплакать слёзы о разрушенной надежде вместе со мной.

Волосы на затылке встали дыбом. Предвестие нечто необычного окутало меня.

– Ох! – не удержавшись, выдохнула я, и игла скользнула с моих пальцев. Она упала прямо на операционный стол. Что это было? Что произошло? Я осмотрелась в панике, но всё вокруг оставалось таким же удручающим. Нет, что-то определённо не так.

Доктор Леклер одарил меня осуждающим взглядом и сам взял инструмент ткачихи. Величайшее неуважение к покойному шевалье – так небрежно повести себя, стоя за операционным столом. Да, но… Он что, не видел? Тот блеск, что в моих руках. Буквально мгновение. Одно мгновение! Или я окончательно потеряла рассудок от потрясения и горечи? Моя непростительная неуклюжесть в такой критический момент точно удивляла.

Но когда доктор взял иглу в руки, она вдруг щёлкнула Леклера по пальцам. Я видела, как дрогнула его рука. Незначительный, но ощутимый удар заставил врача на мгновение замереть, но в отличие от меня, иглу он не выпустил.

– Я не понимаю, – растерянно пробормотала я.

Неразбериха на операционном столе привлекла внимание оракула, и он пристально посмотрел в нашу сторону.

– Иногда так бывает, дитя моё. Разве ты никогда не чувствовала лёгкого разряда, когда касалась кого-то или чего-то, сестра Софи? Мир полон чудес, и магия порой таится в самых обычных, привычных нам вещах. Не так ли? – нарочито громко произнёс доктор Леклер, чтобы оракул точно услышал.

Желание уединиться в комнате и позволить слезам выйти наружу было настолько сильным, что мне едва удавалось удерживать мысли в голове. Как же это несправедливо! Этот день мог бы быть великолепным, а вместо этого… всё пошло наперекосяк.

Вдруг доктор замер, глаза его забегали по грудной клетке пациента, и я поняла – что-то не так.

Неожиданно Леклер вскочил, словно его ударило молнией, выбежал из ампутационной и с яростным криком велел всем вернуться в палату. Он заявил, что операция ещё не завершена.

Время замерло, и, медленно осознавая происходящее, я поняла, почему доктор так спешно велел всем вернуться. В этой панике мне хватило всего мгновения, чтобы взглянуть на грудь умершего.

Сердце. Оно бьётся.

Подоспевший маг воды отодвинул меня в сторону и вновь принялся за работу. Перед глазами мелькали длинные свободные рукава его платья, украшенного серебристыми нитями, и гипнотизирующие движения рук.

– Это чудо! – донеслись до ушей слова доктора.

– Это благословение! – воскликнул оракул, обращая свой взгляд к небесам.

Но я знала.

Точно знала.

Это была я…

Глава 8 Пойманная в темноте

Доктор догнал меня у выхода из госпиталя, и внутренним чутьём я сразу поняла – лёгкого разговора не будет. Леклер осторожно положил ладонь мне на плечо – с той самой деликатностью, после которой обычно следуют либо приговор, либо душещипательная речь.

– Сегодня ты проявила себя достойно, дитя моё. Жизнь пациента спасена, и это – твоя заслуга.

Моя, не моя. Ваша, не ваша. У этой заслуги, честно говоря, вообще, похоже, нет хозяина. Мне казалось, что я в какой-то момент, стоя за ампутационным столом, выпала из реальности, и дальше мной управляли… ну, допустим, мыши. Или белки. Или, что более вероятно, какие-нибудь очень уверенные в себе духи.

Операция выжала из меня всё – и душу, и последние остатки здравого смысла. Сейчас я хотела только одного: уйти. Куда угодно. Хоть в погреб к залежам рыбы. Пусть даже к вяленой. Но интонация доктора была из тех, что работают как ведро ледяной воды за шиворот: сразу взбодрилась, напряглась и начала мысленно перебирать весь список грехов – от неправильно поданного инструмента до случайно криво зашитой ране.

И только одну догадку я упрямо обходила стороной. Ту самую. Дело не в косяке, не в подвиге, а в том, что изменило всё. Именно о ней Леклер, скорее всего, собирался заговорить. И именно об этом я меньше всего хотела слушать.

– Знаешь, – лекарь понизил голос, глядя на меня так, будто собирался выдать не наставление, а государственную тайну, – в жизни бывают вещи, о которых лучше помалкивать. Особенно если не хочешь внезапно стать центром всеобщего внимания… в плохом смысле.

Он на секунду умолк, оглянулся через плечо, как будто стены госпиталя умели подслушивать, и продолжил, всё так же спокойно, но уже с той тяжестью в голосе, от которой мурашки на спине танцуют ритуальный танец.

– Притворись глупенькой девицей, что только бинты подавала. И никому, слышишь, никому – ни слова. Даже самым близким на кухне. Особенно самым близким на кухне.

Леклер отступил на шаг, потянул воздух носом, как будто проверяя ночь на свежесть. Он был тягучий, с привкусом сырости и еле уловимыми запахами трав – наверняка с площади Зельеваров тянуло. А потом лекарь добавил уже тоном строгой бабки-знахарки:

– И топай домой. Без обходных путей. Прямо. Быстро. Если повезёт – к утру забудешь всё это, как страшный сон. А если не забудешь – делай вид, что забыла. Поняла?

– Поняла, – пробормотала я, не то отвечая ему, не то себе, и прикусила язык.

Вообще ничего не поняла.

Прямо вот ни-че-го. Если это было предупреждение, то очень тёмное. В углу. Без свечки. С крысами.

Доктор кивнул, как человек, которому для счастья надо всего две вещи: чтобы я ничего не болтала – и чтобы исчезла с его горизонта как можно быстрее. Причём в приоритете, подозреваю, был именно второй пункт. Я и не против.

– Домой, – напутствовал он тоном оракула, уставшего от людских покаяний. – Отдохни. Выспись. И постарайся выглядеть завтра, как будто сегодня ничего не произошло.

О да, конечно. Ничего не произошло. Ни магии, ни мёртвого с пульсом, ни беготни с воплями «назад, всё назад, операция не закончена!». Сплошная рутина. Сейчас ещё дома булку с изюмом из заначки достану, чаю заварю – и вообще забуду, как меня трясло после… того, от чего даже крысы шарахаются. А я – нет. Я, видите ли, стою и слушаю, как доктор говорит мне «молчи» с видом человека, который знает, что бывает с теми, кто не молчит.

Леклер скрылся в госпитале, растворившись в полумраке, как приличный человек, который успел сказать всё важное и теперь спешит смыться до начала побочных эффектов. А я осталась стоять одна под ночным небом в обнимку с ворохом мыслей.

Нужно срочно проветрить голову. Желательно – на краю города. Ещё лучше – на краю здравомыслия. Потому что если я сейчас начну искать смысл в произошедшем – наверняка сойду с ума. Полностью.

И вот я пошла по улице, пытаясь унять хаос внутри. Молния. Настоящая молния. Но как? Разве такое возможно? Моя рука вздрогнула при одном лишь воспоминании. Всё произошло настолько быстро, что я едва успела осознать, что это была не просто игра света или галлюцинация от усталости. Так… странно. И страшно.

Проходя мимо старого фонаря, я резко остановилась, огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что рядом никого нет. Немного безумно, но… Может, попробовать сейчас? Что, если я действительно вызову молнию ещё раз?

Я осторожно вытянула руку вперёд, сосредоточилась и постаралась заново поднять в себе те же чувства, те же мысли, что и в ампутационной. Мои пальцы задрожали от напряжения, но ничего не произошло. Ни искры, ни света, ни слабого заряда.

– Может, мне это почудилось от отчаяния? – вслух попыталась убедить себя, хотя голос звучал не так уверенно, как хотелось бы. Я встряхнула руками, затем не в меру сильно тряхнула головой, как будто на секунду могла выкинуть все эти бессмысленные мысли из головы. Святой Корбо, ну что за бред?! Потом с глупым видом попрыгала на месте, надеясь прогнать наваждение.

Всё равно не помогло. Несмотря на позднюю ночь, я всё-таки решила не торопиться домой. Выбрала самый длинный путь, чтобы успеть выкинуть из головы все сомнения и неясности.

Стук каблуков о камни – ровный и размеренный, как если бы сама ночь считала секунды вместе со мной. Я тащилась по пустынной улице, пытаясь заглушить мысли этим монотонным ритмом. Каждый шаг отзывался гулким эхом, и постепенно сердце начало подстраиваться под него, следуя размеренному темпу. Я замедлила шаги, надеясь обмануть собственное нутро, обмануть эти дурацкие чувства, что не давали покоя. И к удивлению, это сработало.

И всё бы ничего, если бы не странное ощущение…

Словно за мной кто-то наблюдает. Не просто краем глаза – а с интересом. С таким, каким обычно смотрят на чучело в поле перед тем, как спросить: «А оно живое?»

Я обернулась, настороженно осмотрелась. Никого. Главное – не накручивать себя. Чего ты, Софи? Всё хорошо. Всё под контролем. Но всё-таки, может, стоит выбрать более людную дорогу? Через храм Света, к площади Зельеваров, а там уже домой по набережной. Хотя, какие люди? Ночь на дворе, да ещё и после фестиваля. Все либо дома, либо в запое.

Без паники.

Завидев величественный бело-золотой купол храма Света, я, всё же решив прислушаться к внутреннему голосу, свернула в его сторону.

Снова стук моих каблуков. Он сливался с моим же дыханием, которое, вопреки воле, становилось всё учащённее. Я шла не просто быстро – почти бежала. Наверное, стоило бы и вовсе рвануть. Но вот не хотелось выглядеть сумасшедшей, пугающейся собственных шагов. Хотя если здесь никого нет, то и никто не подумает. А если всё-таки есть кто-то – какой-нибудь похититель, например? – то, может, стоило бы рвануть? Софи, ты определённо очень странная.

Не показалось. Эхо. И это не я.

Стук. Ещё один. Кто-то идёт следом.

Слишком много мыслей, Софи.

Беги!

И я помчалась, что есть силы. К счастью, храм Жизни уже был за поворотом, и вот, завернув за угол, я подбежала к нему. Обернувшись, поняла, что за мной спокойно шли двое хранителей, беседуя о чём-то между собой. На них была светлая одежда – очевидно, служат в этом храме, к которому я так поспешно направлялась. Дела до меня им не было.

Но чутьё твердило об обратном. Я всегда верила своей интуиции – в её способность быть верным ориентиром. Как и любой другой дар, она требует постоянной тренировки и внимания, чтобы не утратить силу и не стать бесполезной. Как Рене готовит своё тело к Ори, прыгая по крышам Луариона, так и я поддерживаю в тонусе свою интуицию, давая ей шанс проявляться. И вот сейчас, несмотря на то, что всё выглядело безобидно, я знала: лёгкое волнение неспроста закралось в душу.

Я обогнула, храм, окружённый древними деревьями, чьи ветви тянулись к небу, как стражи, охраняющие святое место от мира. Зелёные лозы обвивали белоснежные стены, охватывая витражи, будто сама природа стремилась прикоснуться к этому святилищу. Вскоре я оказалась на площади Зельеваров, где ночная тишина была прервана лишь моими шагами по вымощенному камню.

Но тревога всё равно не отпускала меня. Это зловредное шестое чувство, словно навязчивый шёпот, твердило, что что-то не так. Казалось, кто-то невидимый дышит мне в спину, но как ни оборачивалась – никого. Может, это духи издеваются, кто знает. Хотя, конечно, их не существует… но ночью, среди этих теней и шорохов, не стыдно и поверить.

Я шла медленно, почти скользя по краю площади, надеясь, что даже ветер меня не заметит. Тусклый свет фонарей выхватывал из мрака тела пьяных гуляк, безжизненно растянувшихся по тротуару. Отвратительно. Спят, как мёртвые. Теперь помимо стука моих каблуков и прерывистого дыхания, мешался ещё и периодический храп. И несмотря на то что пьянчугам было глубоко плевать на всё вокруг, я пыталась держаться подальше от них. Не хватало, чтобы кто-то, сонно щурясь, решил, что я часть их позднего веселья.

И всё-таки ночь – это не время для неспешных прогулок, особенно для молодой мадемуазель с фантазией, скачущей, как бешеный конь. В каждом шорохе уже не мышь мерещится, а минимум разбойник с мешком, в который удобно умещаются хрупкие девицы. Вот зря я не прихватила пару инструментов доктора Леклера. Хоть бы какой крюк в карман засунула – вполне сгодился бы для самозащиты… или хотя бы для создания у нападающего комплекса неполноценности.

Но самое странное – раньше мне как-то спокойнее ночи казались. Забирать отца из таверны никогда не было проблемой. Таскать его пьяного через Восточные Доки и вовсе норма. А сейчас – будто на мне табличка висит: «Беспомощна, пуглива, свободна для похищений». И пусть даже не все преступники читать умеют, по мне сейчас всё видно и без этого с пол-оборота.

Вдруг – хвать! – кто-то вцепился в меня и дёрнул в ближайшую тёмную щель между домами. Всё случилось так быстро, что я даже не успела как следует испугаться – просто влепилась спиной в холодную каменную стену и попыталась вдохнуть, но не вышло: рот тут же прикрыла чужая ладонь. Грубая, натруженная, в обрезанных перчатках, пахнущих кожей, потом и неприятностями.

Крик застрял в горле, как кость от рыбы, и я едва не подавилась собственным испугом. А перед глазами возникла высоченная, мрачная и злая фигура. Чёрные волосы, глаза – словно сейчас из них вылетит проклятье, а лицо такое, будто я только что наспех утащила его последнюю лепёшку вместе с честью семьи. Смотрит так, словно думает не «что с ней делать», а «в каком порядке оторвать части тела и куда их разложить».

Дёрнулась – рефлекс! – но хватка была такая, что могла бы удержать акулу в припадке. Попыталась всадить коленом туда, где даже рыцарям не хочется получать, но он только фыркнул и пригвоздил меня к стене сильнее. Камни были ледяные и, к великой грусти моего затылка, очень твёрдые.

Я извивалась, как свежепойманная щука в руках рыбака, лихорадочно пытаясь нащупать у напавшего хоть какое-нибудь слабое место – колено, печень, совесть, в конце концов. Но нет, гадина оказался крепким, как забор у королевского склада. Чем больше я толкалась, тем сильнее становилась его хватка.

Рука по-прежнему плотно закрывала мне рот, не оставляя ни малейшего шанса выкрикнуть хоть полслова, не говоря уже о какой-нибудь молитве, чтобы небеса растрогались и шарахнули молнией по башке этого мерзавца. Вот только мне оставалось только упираться всеми конечностями в его грудь и не дать ему окончательно размазать меня по стенке.

И почему сегодня так сложно добраться до дома, налить себе травяного отвара и не думать о жизни? А теперь вот приходится думать. Активно. О смысле жизни, о своей судьбе и особенно о том, как бы не стать пунцовой кляксой на утренней мостовой.

Дыхание стало рваным и нервным, а в глазах, к моему величайшему неудовольствию, защипали предательские слёзы. И сквозь мутную пелену я пыталась разглядеть его лицо – взором молить о пощаде, вдруг в душе этого жестокого человека осталась капля жалости. Хоть капелюшечка. Но выражение у него было такое, что даже городской палач рядом с ним показался бы нежным и задумчивым философом.

Вот и всё, Софи. Никогда прежде я не чувствовала себя такой жалкой, такой беспомощной… и такой разозлённой от этой беспомощности.

Что? Что он сказал? Его губы точно шевелились, но слова до меня не долетели. Тишина. Совсем. Только звук моего собственного дыхания, которое несло в себе панический страх и стук сердца, готовое вырваться из груди и удрать в одиночку.

Я не желала принимать реальность. Бежать, искать способ вырваться из хватки. Но с каждой неудачной попыткой силы покидали меня, а слёзы прибывали, превращаясь в водопад отчаяния. Я всхлипывала и хрипела, мучаясь от невозможности дышать.

– Прекрати рыдать, – бросил он и грубо встряхнул меня за плечи свободной рукой. – У тебя магия, да?

Моё тело вздрогнуло, а мысли пронеслись со скоростью молнии. Что он сказал? Магия?

Я старалась не шевелиться, делая вид, что я – часть этой стены. Что меня здесь нет. Что вообще ничего нет. Только я и сон. Да, сон! Бывают же такие кошмары, в которых всё настолько реально, что трудно понять, где конец и начало. Но осознав, что это сон, можно легко проснуться и не мучиться. Я осознала! Это сон!

Плечи всё равно дрожали несмотря на все мои усилия, как будто я оказалась на улице в ледяную зиму, а на мне только ночнушка. Безумец! Он просто безумец! Его ярко-голубые глаза, полные ярости и презрения, уже врезались в память, обещая преследовать меня в кошмарах.

– Если они тебя найдут, тебе конец, – произнёс он, голос твёрдый и уверенный, как камень. Конец? А он что, не конец? Мне позволили повернуть голову, и я увидела, на кого указал мужчина – те самые хранители, что следовали за мной в храм Света. И вот они, видимо, прошли мимо… прямо за мной.

– Поверь, я сейчас единственный, кто на твоей стороне, – продолжил он. – Так что заткнись, успокойся, и мы уходим отсюда.

На моей стороне?! Пардон. На какой моей стороне?! Я чуть не рассмеялась от злости. Это что, какой-то жестокий розыгрыш? Я ждала, что вот-вот из-за угла выйдет парочка юнцов и скажут, что это всё просто так – для веселья, в честь ушедшего фестиваля. А я тут же оттаскаю их за уши и сдам страже!

Этого не произошло. Но когда шаги хранителей стихли вдалеке, хватка незнакомца немного ослабла. Я почувствовала, что это мой шанс, и резко вонзила зубы в его руку, которая держала меня. Он дёрнулся, зарычал от боли, а я, воспользовавшись моментом, вырвалась из его хватки. Нельзя терять времени. Отшатнулась, но не побежала сразу. Вспомнив уроки Рене, я замахнулась и пнула его под колено – достаточно сильно, чтобы заставить его потерять равновесие.

И только тогда, не теряя ни секунды, рванула из переулка на площадь.

Тук-тук. Получилось!

Тук-тук. Бежать!

Тук-тук. Не оборачиваться! Спасаться!

Тук-тук. Он позволил мне уйти?.. Это какой-то план?

Тук-тук. Бежать.

Мои шаги гремели по каменным плитам, а воздух обжигал лицо. Я не знала, куда бегу, но чувствовала, что должна удрать как можно дальше.

Проклятье! Как я вляпалась в это? Как в плесень и тину! Как в грязь болотную! Как в разлагающееся драконье дерьмо! Злосчастные боги, почему я?

Я взглянула через плечо, сквозь туман паники, и увидела его глаза на противоположной стороне площади – яркие, как море при лунном свете переливается оттенками голубого. Если бы не этот цвет, он бы легко растворился в ночной тьме. Чёрные волосы, чёрная одежда… только глаза. Они сверкают, но не движутся. Следят за мной, словно призраки, оставленные в темноте.

Не гонится… Почему?

Каждая обострённая мысль, каждое движение, каждый звук – предвестники чего-то большего, гораздо более страшного, чем я могла представить. Я вспомнила новости о похищениях, и ноги стали ещё сильнее, ещё быстрее. Моё сердце стучало, как молот по железу. Святой Корбо, со мной могло произойти что угодно! Почему я не подумала об этом раньше? Хранители шли за мной, чтобы я не попала в руки похитителя? Но куда они тогда делись?

Тук-тук. Бежать. Тук-тук. Бежать.

В голове всё плыло, как в густом тумане, а его глаза – яркие и пронизывающие – не отпускали меня, преследуя на каждом шагу. Я видела их везде: вместо луны в небе, вместо мерцания огней фонарей, вместо отражений на морской глади. Их свет жёстко врезался в память, заставляя забыть всё, что было до него.

Когда я, наконец, оказалась у порога дома, сердце билось так, будто пыталось вырваться из клетки, под названием моя грудь, и помчаться в другую сторону. Оглядевшись, я пыталась обнаружить хоть малейший след слежки, но, кроме пустых улиц, не было ничего. Никаких чужих глаз, ни одного подозрительного движения. Тишина окутала пространство. А значит, я, возможно, и спасена.

Дрожащими руками я открыла дверь и ввалилась внутрь, пытаясь убедить себя, что всё это просто жуткий сон.

Глава 9 Тени магии

– Ужас какой! – возмутилась Рене, всплеснув руками так, будто собиралась развеять этим жестом весь кошмар произошедшего. – Кто бы мог подумать! Он напал, потому что решил, будто у тебя магия? Святой Корбо, храни нас от дураков… Хорошо хоть жива осталась. Безумец, не иначе. С чего он вообще это взял?

– Не сказать, чтоб совсем без причины… – выдохнула я, поёживаясь от воспоминаний. До сих пор не верилось, что я нахожусь дома, а не в каком-нибудь тёмном переулке в обнимку с паникой. – Может, у меня и правда голова пошла кругом, может, просто измоталась… Да и сама по себе пересадка сердца – это уже безумие, согласись. Честно, мне всё ещё кажется, что эта ночь была сном.

– Но?.. – Рене подалась вперёд, как торговка на ярмарке, почуявшая, что кто-то рядом сказал «золото».

– Но… похоже, я и впрямь использовала магию. На операции. – Голос мой звучал неуверенно даже для самой себя.

Рене прищурилась и смерила меня взглядом, как будто я только что сообщила, что умею разговаривать с камнями и выхожу замуж за дракона.

– Не смотри ты так, я же не утверждаю, – поспешила я оправдаться. – Всё произошло… быстро. Смутно. Но тогда, когда я взяла иглу и приблизилась к сердцу шевалье, я отчётливо почувствовала – молния. И она стрельнула. Мгновение, но было. И в моменте я была уверена, что вышла она из моих рук. А теперь… всё перемешалось. Операция, нападение, магия… Всё как в дурном сне. Будто задремала где-то на лавке по пути в госпиталь, и приснилась мне небылица.

Я раскачивалась на старом скрипучем стуле, будто проверяла: выдержит ли бедолага весь груз моих тревог или рухнет подо мной, как моя уверенность в здравом уме происходящего. Ножки жалобно скрипели, но я не унималась – выливала из себя всё, что накипело за эту проклятую ночь: страх, изумление, паника, восторг и ведро ужаса. Рассказ тёк изо рта горной рекой в непогоду, а каждое воспоминание всплывало в голове, как утопленник – неожиданно. Рене слушала, а я… едва не поседела второй раз.

Мы сидели за столом у камина, погруженные в мягкий, как облако, аромат заваренной ромашки. Он медленно расплывался вокруг, успокаивая мысли и отгоняя тени напряжения. Повсюду раскинулись карты, разбросанные, словно кусочки сложной мозаики: леса, озёра, поля, горы… Этот лоскутный мир вызывал у меня стойкое ощущение головной боли.

Когда я вошла в гостинную, Рене уже вовсю корпела над этим бумажным безумием, хмурясь и бормоча что-то себе под нос. Выглядела так, будто собралась лично ступить во все неизведанные земли, не вставая со слула. Сколько су она отдала за этот балаган на столе, я предпочла не знать. Нервы мои мне дороже.

Левый бок начал припекать от жара камина. Ну вот зачем Рене развела огонь? Лето же! На дворе жарче, чем в кузнице в разгар дня. Дышать и так тяжело, а тут ещё эта добровольная жаровня. Хотя… стоп. Это же я сама попросила ромашку. Для успокоения. Для нервов.

Глаза приклеились к пляшущим языкам пламени. Они играли в свои огненные догонялки, переплетались и обтекали котелок. Весь мир замолк, и оставался только этот уютный момент: камин, тихий потрескивающий огонь, сестра, пар из чашки и старый портрет на стене. Вот оно, настоящее ощущение дома.

– Софи, ты сейчас серьёзно? – голос Рене стал вдруг совсем нешуточным, а в глазах вспыхнуло тревожное пламя. Такое у неё бывало разве что в двух случаях: если речь шла о потерянном кошельке… или о последнем пирожке, который оказался не в её желудке. – Магия у тебя, говоришь? С неба свалилась? Да если бы ты родилась с даром, родители бы ещё в детстве заметили. А тут – взрослая мадемуазель, и молнии из пальцев… Смахивает на бред пьяной знахарки, которой вместо настоя полыни налили пива. – Она прикусила губу – верный признак того, что в голове у неё заскрипел какой-то механизм. – Я не говорю, что не верю, но… может, ты перед этой своей операцией чего не того выпила?

– Выпила, – хмыкнула я. – Вместе с тобой, между прочим.

– Ага. Только я не припомню, чтобы у меня молнии в ладонях забегали. – Рене сложила руки на груди и выразительно на меня уставилась. – Так что объяснение, по-моему, нужно искать глубже.

– Я старалась, правда. Думала – ну испугалась, ну напридумывала себе в полусознании. Может, напряжение, усталость, может, просто крыша съехала, – я устало провела рукой по лицу. – Но чем больше вспоминаю, чем чаще проговариваю вслух… тем отчётливее вижу, как из пальцев вырвалась молния. И как она побежала по игле. Прямо к сердцу шевалье.

В груди сжалось.

– Я боюсь, Рене. Не знаю, что это было. Но хуже всего – что, если это снова повторится? А если разряд будет сильнее? И я не смогу его остановить?

Рене какое-то время вглядывалась в моё лицо, будто искала там следы безумия или хотя бы признаков остаточного здравомыслия. Потом вздохнула, как трактирщик перед визитом пьяного барда, и подалась ещё ближе.

– Ладно, для начала – не паникуй. Может, и правда воображение. Оно, не отрицай, у тебя бурное.

Что тут отрицать? Так оно и есть.

– А теперь вставай давай, – решительно заявила сестра.

– Что?

Я возмущённо приподняла брови.

– Вставай, говорю! – Рене за мгновение вскочила с места и, не дождавшись моего ответа, дернула меня за локоть, явно намереваясь поднять меня силой, если потребуется.

Сейчас я метала молнии исключительно глазами и в сторону сестры, да так, чтобы она поняла: не в том я настроении, чтобы выполнять её прихоти. А по её виду было ясно – пакость задумала, не иначе.

– Вставай, – протянула сестра, с силой стягивая меня со стула. Я поддалась. Физически Рене всегда была сильнее, ловчее и выносливее, что уж тут скрывать. – А теперь давай, стрельни молнией. Запусти! Подмигни! Что ты там сделала? В общем, что угодно!

Повисло молчание. Я смотрела на неё с таким выражением, что, наверное, в других обстоятельствах она бы подумала дважды, прежде чем что-то требовать.

– Что не так? Я же не на дракона тебя прошу идти с одним ножичком в руках. Пробуй! – с этими словами Рене чуть ли не подскочила в своем энтузиазме.

– Рене, я боюсь тебя ранить! – выдохнула я, отступая на шаг и вцепившись носом в воздух, будто он мог защитить меня изнутри от бурной инициативы.

– Ха! Смешная! – фыркнула сестра, закатив глаза так выразительно, что мне послышался их скрип по векам. – Во время операции, по твоим словам, ты еле пшикнула магией. А теперь, уставшая, как после трёхдневной рыбалки с тупым крючком и в дождь, рассчитываешь на магический фейерверк? Это если магия вообще была. А если была – не факт, что твоя. Так что давай, волшебница недоваренная, вперёд, удиви меня!

– Ладно! – не выдержала я, драматично взмахнув руками, будто собиралась окрестить молнией потолок. – Ты и мёртвого с того света достанешь! А меня тем более!

Рене радостно закивала, глаза её искрились любопытством, будто я пообещала вырастить из картошки того самого дракона, на которого меня не просили идти с ножом. С видом мученицы, которую вот-вот призовут на подвиг, я ушла в себя. Медленно вытянула руку вперёд. Постаралась сделать это с важностью и достоинством, чтобы подразнить сестру. Напряглась. Вдохнула. Выдохнула. Вспомнила тот миг в лечебнице, когда молния прошла по игле.

Я хозяйка грозы.

Я молния.

Ага, сейчас. Размечталась. Вместо силы пришла вялость – густая, липкая, как вчерашняя овсянка без мёда, да ещё и с привкусом полной и бесповоротной усталости. Внутри – пусто. Ни искорки, ни покалывания в пальцах, ни жалкого «пшик!». Мог бы хоть воздух для приличия задрожать. Но нет. Ничего. Только тишина в паре с треском костра в камине.

– Довольна? – рука устало опустилась.

Рене нахмурилась, но язык прикусила – а это уже настораживало. С таким лицом она обычно вспоминала, куда спрятала последний пирожок. Обошла меня с одной стороны, потом с другой, прищурилась, будто ищет, не светится ли где у меня та самая магия, или не вырос ли хвост. Потом сестра важно стала передо мной, скрестила руки на груди и посмотрела так, будто сейчас пропишет мне чашку святой воды и сеанс у оракула каждый второй день, чтобы всё прояснить.

– Попробуй так, – Рене выставила обе руки вперёд ладонями ко мне. Она слегка опустилась в коленях и призвала повторить жест. – Делай, говорю.

Ну, попытка не пытка. Я стала точно также, едва удержавшись от смешка – выглядели мы, как два жонглёра, впервые вышедшие на ярмарочную сцену, но забывшие взять с собой шары. Обе напряглись: я – в попытке выудить хоть искру молнии, она – в моральной поддержке, которую выражала лицом так усердно, что аж брови затряслись.

– Ты хоть правильным местом тужишься? – подозрительно прищурилась Рене.

– А каким, по-твоему, нужно? – изогнула я бровь, глядя на неё с лёгкой опаской. Вдруг она сейчас начнёт перечислять варианты.

Сестра смерила меня взглядом снизу вверх, будто собиралась найти на мне подсказку: «Магия хранится здесь».

– Ну, не знаю, вдруг она у тебя в пятках прячется, – философски пожала плечами сестра. – Или, чего доброго, в левом локте. Такое не угадаешь.

– Всем, чем могу, тужусь! – злостно прошипела я, но, несмотря на слова, всё-таки попыталась напрячься ещё сильнее. Рене скептически вскинула бровь, словно решала, стоит ли мне дать ещё шанс или клеймить «неудачницей» или «врушкой».

– Ты себе сейчас морщины заработаешь, а не молнию вызовешь, – насмешливо заметила сестра, и я в момент прекратила напрягаться, представив себя на десять лет старше. – Знаешь, Софи, может, тебе просто подождать непогоды? Подойти к молнии и, так сказать, на месте вдохновись?

– Очень смешно.

У меня появилось ощущение, что Рене пользовалась моментом и хотела угробить меня, чтобы отжать себе целиком общую комнату. А что, звучит как план. Как бы то ни было, постепенно наши серьёзные попытки вызвать магию превратились в шутовство. Мы без конца придумывали самые невероятные позы для колдовства в попытках создать молнию. Я и не подозревала, что мои пальцы могут так извиваться! Мы махали руками и ногами, ползали по полу и изображали странные магические ритуалы. Так точно не вызвать молнию! И неважно. Теперь мы соревновались в лучшем призыве и представляли, как другие маги на полном серьёзе исполняют эти "танцы".

– Слушай, мне вот что интересно, – озадаченно продолжила Рене, когда мы, наконец, сдались и обе рухнули на пол. И лучше не думать о том, что, вероятно, именно тут по ночам проложили свои маршруты мыши – от погреба на кухню и обратно. – А девушка, у которой забрали сердце… Кто она?

Я покосилась в щель между шкафчиками на полу, не уверенная, что и впрямь слышу шуршание. Опять моя фантазия или всё-таки правда мелкие пушистые паразиты взялись за дело? Может в ушах звенит от перенапряжени? Теперь мой взгляд переключился на грязь в углах – странные, скользкие сгустки пыли. Интересно, чья очередь убирать?

– Не знаю. Она выглядела молодой, примерно как мы, – я собралась с мыслями, пытаясь воссоздать образ. – Ноги… да и всё, что ниже пояса, жутко изуродовано. И цвет волос помню – рыженькая.

– Рыжая? А не Ружанна ли часом? – голос Рене был спокойным, но она повернулась на бок, подперев голову рукой, сосредотачиваясь на такой очевидной, но в то же время безумной связи.

– Понятия не имею. Никогда не видела вашу Ружанну.

Рене откинулась обратно на спину, расправив руки в стороны, и некоторое время лежала так, устремив взгляд в потолок. Чувствовала, как её мысли начинают двигаться с другой скоростью, развивая эту странную цепочку совпадений.

А вот в моей памяти почему-то всплывали детские годы, когда отец увлекал меня рассказами о морских обезьянах, крадущих всё, что плохо лежит, о сияющих огнях, освещающих небосвод, и о жестоких штормах, вырывающихся из ночных кошмаров. Тогда всё это казалось волшебным, романтичным.

Но взрослые глаза видят правду иначе. Там, за горизонтом, корабли не просто бороздят просторы – они ловят морских котиков и обезьян, потрошат их на мясо, шкуры, жир и отправляют в порты на продажу. Жестокая реальность, где сказкам места нет.

– Тебе не кажется, что если та ваша девушка и есть Ружанна..

– Я не знаю, она ли это была.

– Предположим, что это была Ружанна. Так вот, не кажется ли тебе, что исчезновения людей в таком случае выглядят подозрительно?

Рене замолчала, и лишь треск угасающего костра нарушал покой. Я не могла думать, не хотела. Взгляд устремился на длинную паутинку в углу потолка, которая, покачиваясь от ветра, пробирающегося сквозь щели в балках, убаюкивала меня и создавала туман в голове.

– Страннее, чем было до этого? К чему ты клонишь?

– Ну не знаю, – Рене пожала плечами. Я поняла это по шуршанию её рукавов о деревянный пол. – Ружанна исчезает, а потом вдруг оказывается участницей вашего эксперимента. И что-то мне подсказывает, что её согласие на участие там вряд ли спрашивали… – Рене была уверена, что попала в точку. Её голос чуть повысился, и в нём звучала тревога.

– Звучит как заговор, в который мне слабо верится.

– Подумай сама! – сестра привстала на локти и уставилась на шкафчики, а я занялась рассматриванием старых балок на потолке. Трещина, ещё одна. В следующую грозу стоит приготовить побольше тряпок. – Что если это не случайность? Маги стихий годами не показывались в Луарионе, а тут вдруг… сколько ты говорила? Четверо? И всё это ради шевалье Перро, который, как по воле случая, в разгар своей болезни приезжает на родину в Луарион и, конечно же, умирает? – Рене говорила быстро. Она явно ожидала, что мои мысли начнут виться вокруг её версии событий.

– Ты только не сболтни никому ничего лишнего, – буркнула я, ткнув сестру пальцем в бок для надёжности. Потом всё-таки поднялась из положения лёжа в положение сидя, дотянулась до кружки с остывшим ромашковым чаем – холодным он гадость, но зато нервы успокаивает. Поставив чашку на колени, уставилась в одну точку – на тот же шкаф, что и Рене, – и задумалась. Несчастные случаи во время фестиваля – для Луариона дело обычное, как мошкара над супом летом. Но в этот раз всё шло уж больно гладко, подозрительно складно, будто кто-то заранее чертил план и сверял каждый шаг. Хотя какое там «будто»… К операции ведь готовились, Леклер сам упоминал про мышей или крыс… выживало-то их сколько? Так чего бы и человека подходящего не припасти – с сердцем, при виде которого сам император помрёт от зависти?

Если на столе была Ружанна, то это совпадение из тех, что с размаху залезло в котёл наших мыслей, и принялось булькать там, как прокисшее зелье, и портить нам рассудок. А мы только и делали, что помешивали, помешивали, и каждый раз надеялись, что выварим наконец истину – но выходила одна пена.

В общем, подозрения разрослись до таких масштабов, что могли уже требовать себе собственную десятину и представительство в совете империи.

– Звучит зловеще, – передёрнулась я, ощущая, как по спине пробежал холодок, словно кто-то незримо провёл когтем. – Уверена, что хочешь продолжать это ковырять? А вдруг мы сейчас сдуру копнём не туда, и потом не понятно будет, чем отмахиваться от последствий – сковородкой или святой водой.

И всё же мы обсмоктали всё – каждую деталь этого вечера, перемыли косточки всем, до кого дотянулись наши шабашные языки: врачам, оракулам и магам, шевалье. Мы придумали несколько теорий заговора и сразу же сами их распутали. Какие самостоятельные! Затем дошли до конца света, а после, выдохнув, всё же вспомнили, что дочка цветочника могла пропасть из-за похитителя.

И вообще, я безумно устала! Голова гудела, как раскалённый котёл, и уже ни одна мысль не хотела туда помещаться. Не удивительно, что посыпались бредовые идеи. Тело – о, это вообще отдельная история. Оно и вовсе превратилось в орудие пыток: напряжение в мышцах стало невыносимым, с каждой секундой оно всё больше сковывало меня. Руки мелко дрожали: от чего? От того, что работала ими на операции? Или от страха, который новой волной сжал в своих объятиях от обсуждений с Рене? Икры ныли от непривычной пробежки. Да о чём бы я ни подумала – каждая часть тела тут же отзывалась напоминанием о безумном, насыщенном вечере и ночи. Даже пальцы на ногах начинали протестовать, стоило о них подумать. Ах, если бы кто-то мог снять это напряжение, как снимают тесную обувь после долгого дня.

И моя ромашка – которой, к слову, в чашке уже не осталось ни капли, – почти справилась со своей задачей: расслабила, умиротворила, натолкнула на философские размышления о бренности бытия. Почти. Потому что в следующий миг из нашей комнаты донёсся такой грохот, будто шкаф окончательно разочаровался в жизни и с обидой рухнул на бок. Повод у него был, его давно уже косило в сторону. Я тут же выпрямилась и уставилась на лестницу, сжимая чашку как оружие. А Рене? Ни один волос на её голове даже не колыхнулся. Сидит, как образец спокойствия на фестивале безумия. И вот тогда меня осенило.

– Рене… – протянула я, пытаясь привлечь внимание сестры. Голос едва удавалось держать ровным, но он всё же предательски подрагивал от злости. – Ты снова забыла закрыть окно, да?

Её взгляд – совершенно невинный. Вот же мелкая засранка! Опять?! В следующий раз на лбу тебе напишу: «Окно закрывать, если в комнате никого нет!» Ничему жизнь не учит.

– Может… забыла, – протянула она с таким безразличием, что это походило на насмешку. Мол, какая ерунда, даже внимания не стоит. Но мне-то не всё равно! Грязь от чаек – ладно, это ещё можно отмыть. Но когда эти наглые твари разрывают книги и свитки, которые я одалживаю у Леклера, и клюют мои драгоценные засушенные травы… Тут никакие нервы не выдержат!

– В который раз, Рене! – взорвалась я, вскочив так резко, что половицы под ногами застонали. Внутри всё закипело – злость, недовольство и эта бесконечная усталость от вечной беспечности сестры. Я направилась к лестнице, встукивая каблуками недовольство прямо в дерево. Чашку, правда, поставила на стол с такой осторожностью, что сама удивилась – жалко её. Подумала было схватить кочергу – а вдруг пригодится, чтобы этих чудных птиц прогнать? Но сдержалась. Есть риск влепить Рене разок в воспитательных целях. Легонько, но так, чтобы до её совести дошло.

– Ты ведь знаешь, чем всё закончится! Влетят, перевернут всё вверх дном, а мы потом целое утро будем бегать с тряпками наперевес! Поднимайся и выгоняй их, пока не начали вить гнездо в комнате! Или что у них там вместо гнезда? – рыкнула я.

Рене нехотя поднялась, как человек, которого разбудили на рассвете ради какого-то глупого дела – вроде чистки копыт у кур. Игнорируя все мои возмущения, что, разумеется, взбесило меня ещё больше, она в конце концов нагнала меня у лестницы. Мы уже почти добрались до комнаты, как вдруг снизу раздался резкий стук в дверь.

– Мама́! – радостно воскликнула сестра. – Она как раз вот-вот должна вернуться.

Уловив моё замешательство, Рене без малейшего стеснения заявила, что сама откроет дверь, и стремительно помчалась вниз, оставив мне всю заботу о пернатых. Вот же нахалка! Как ей это удаётся – постоянно сваливать работу на меня?

Оставшись одна со своим раздражением, я тяжело вздохнула и вошла в комнату, где царил полный покой. Окно распахнуто настежь, занавески лёгким дыханием ветра трепетали. А чайки… Если они и куролесили здесь, то уже с позором улетели и прибрались за собой. Почувствовали ауру приближающейся к ним угрозы в моём лице? Умные птицы!

Я подошла к злополучному окну и позволила ночному воздуху остудить мой пыл. Лёгкий ветерок приятно касался кожи, и я насладилась этим мгновением покоя. Звёзды сверкали над головой, а тихая ночь создавала иллюзию безмятежности. Мысли улетели далеко к морю.

В надежде увидеть мама́, я высунулась из окна и взглянула вниз. Каждый год она водит своих подопечных на фейерверки в вечер фестиваля Драконьей Песни. Она всегда выбирала для таких походов особое место, спрятанное за стенами города на возвышении горы, откуда открывается потрясающий вид на огни и бескрайнее море. Мама́ вообще не прочь где-то пошорхаться и поискать приключений на свою голову. Ха! Напоминает мне это кого-то. В общем, пока спустишься, разведёшь детей по домам, вот и ночь. Поэтому поздний её приход не стал для нас неожиданностью.

Но вместо уставшей от насыщенного дня женщины, у двери стояли двое хранителей. Их силуэты таились под чёрным и белым плащами, и лишь тусклый свет в коридоре обострял их мрачные контуры. Рене, не скрывая удивления и явно колебаясь, впустила их в дом.

Хранители вошли бесшумно, только их плащи слегка шуршали, а по деревянным половицам стучала обувь. Каждый шаг их был тяжёлым и уверенным, словно эти двое привыкли, чтобы их слушались.

Странно, что они здесь. Что им понадобилось в нашем доме, да ещё и в такое время? Нужно спуститься и разобраться. Может, похититель объявился снова, и хранители теперь патрулируют город? Собирают информацию о нём? А у меня есть что им рассказать! Я поспешно закрыла окно и задёрнула занавески.

– Тебя совсем не смущает, что за этим так называемым похитителем охотятся не жандармы, не стража, а именно хранители? – Раздался за моей спиной мужской голос, который в мгновение лишил меня возможности дышать.

Я обернулась. Высокий мужчина в чёрной одежде стоял прямо у двери, как будто вырос из самого воздуха. Его фигура была неестественно темной, и едва ли я могла разглядеть, где заканчивалась тень, и начинался он. А глаза… голубые. Те самые. Появились тут прямиком из глубин моих кошмаров. Этот человек не был одним из хранителей. Как он оказался в доме?

Сердце сжалось. Он медленно пошёл в мою сторону, растягивая в удовольствии мой нарастающий с каждым его шагом страх. Я стояла, как парализованная. Закричать не могла – слова будто прилипли к губам, а руки тряслись, как осенние листья перед первым морозом.

Сигануть в окно? Успею ли открыть его, прежде чем он подойдёт совсем близко? Там вроде ещё куст сорняков не вырвали…

– Только не натвори глупостей и выслушай, – выдохнул незнакомец, его голос звучал как треск ветки под ногами, резкий и внезапный, заставляющий насторожиться.

Я вцепилась в подоконник, сжалась, пытаясь не упасть в пропасть паники. Голова задела занавеску, и лунный свет прорезал тьму, отразившись на лице преследователя узкой полоской света. Глаза его стали ещё более бездонными, почти мистическими. Я словно погружалась в морскую бездну при свете луны – и шла ко дну, захлёбываясь.

Незнакомец резко ускорился. Я в панике развернулась, одёрнула злополучную ткань, потянулась к крючку окна. Но тут он схватил меня за плечо, резко оттянув от окна. Несколько мгновений, и занавески снова закрыли свет. Преследователь забрал мой шанс на спасение.

Дверь! Позвать на помощь!

Меня снова схватили, снова резко дёрнули назад, и я, не успев среагировать, плюхнулась на оконную тумбочку, приложившись головой к подоконнику. Рот снова заткнули, и перед глазами снова появились эти ненавистные голубые глаза. Снова слёзы. Словно я так и не выбралась из того переулка. Словно не сбежала от него.

– Просто выслушай, – твёрдо произнёс мужчина. Как будто у меня вообще был выбор. Если бы ещё сердце не колотилось в ушах, мешая слушать.

Глава 10 Столкновение миров

Я прищурилась, пытаясь не моргать – веки, похоже, забыли, как это делать. Может, если смотреть на него совсем в упор, он испарится? Или рассыплется, как сухая роза между пальцев. Но этот тип был явно крепким: из плоти, крови и, судя по хватке, из мышц.

– Ты… – промямлила я сквозь его ладонь. Или хотела промямлить. На деле получился недовольный всхлип.

Незнакомец склонился ближе, и теперь его лицо нависло надо мной, как туча над морем, готовая рухнуть проливным дождём.

– Я не причиню тебе вреда.

Ха. Если это называется "не навредить", то что у него тогда считается покушением на убийство? Поцелуй в лоб? Кто он вообще такой?

– Я друг. И я не преследовал тебя, а спасал.

Фыркнув, я недоверчиво проводила взглядом его ладонь, которую он убирал от моего лица с той осторожностью, с какой вытаскивают руку из капкана: медленно, без резких движений, как бы взывая к моему благоразумию. Один рывок – и точно поплачусь за безрассудство.

– С ножом на поясе и хваткой деревенского мясника?

Мне показалось, или он чуть улыбнулся? Что пугает сильнее – его хмурый взор, достойный палача на допросе, или эта мимолётная улыбка, словно у барда, сочинившего песенку про мою скорую гибель?

– Мне не оставили выбора. Но если бы не я – тебя бы уже несли на разделочный стол.

Я застыла. Тут уж даже шутка не лезла. Только сердце в груди снова заплясало.

– Что ты несёшь? Кто?! – спросила я, тихо, почти шёпотом.

Он сделал два шага назад, давая мне возможность ровно сесть на тумбе. Глаза его снова потемнели в полумраке.

– Вороны. Все. От хранителей до оракулов. Ты их цель.

– Почему?

– Зачем ты украла магию? – вновь выдал незнакомец, с таким видом, будто и сам всё знал, но ему непременно нужно было услышать правду именно от меня. Желательно с покаянным вздохом и драматичным всхлипыванием. Ага, сейчас. Сбегаю, переоденусь в рубище и буду каяться. Только в чём?

Я не могла решить – ответить, притвориться глухонемой или впечатать ему в лоб всё накопившееся недоверие. Желательно кулаком.

– Если бы я хотел навредить, уже сделал бы это, – заявил он, словно это было веское доказательство его благонадёжности. Я недовольно потёрла ушиб. Голова ныла, как обиженный рыбак сегодня утром на ярмарке.

– Но если дёрнешься – не обижайся, сделаю больно, – продолжил он с интонацией, которой обычно приказывают собакам сидеть. – Отвечай на вопрос.

– Я не понимаю. Ни кто ты, ни что тебе от меня нужно, – постаралась выговорить спокойно, хотя внутри всё уже сжалось в комок. Такой плотненький, тревожный комок, из тех, что обычно предвещают либо дурную весть, либо неприятное знакомство с родительским тумаком. – И уж тем более не понимаю, с чего вдруг речь пошла о какой-то магии. А уж о краже – и подавно!

– И молнией сердце ты, значит, не запускала. – С усмешкой протянул он. – И сестре ни словечка про магию не обронила. И вызвать эту самую молнию не пыталась. Ни разу. Ни на улице, ни дома. Дважды не пыталась. Какая такая магия, интересно? В самом деле, да?

Следил?!

Следил!

И в тот раз, когда я в переулке под фонарём стояла, и когда от хранителей удирала… Да неужели и раньше? В госпитале?.. Там тоже был? И всё это время шёл за мной по пятам?

Да чтоб тебе мыши в седло нагадили и лошадь по дороге крутиться начала!

А он стоял, смотрел на меня и злился. Ох, как злился. Я это чувствовала всей кожей, как чувствуют стужу у костра, который вот-вот погаснет. А в глазах у него… На дне этих бездонных омутов плескалась ярость. Смотрел он на меня так, словно уже подписал приговор. Осталось лишь выяснить, за что.

– Ты не понимаешь, что с тобой происходит, – сказал он, как будто только что сам это осознал. – Думаешь, это всё просто так? Что магия свалилась с неба, как дохлая ворона? Нет. Ты не знаешь, что тебя ждёт. А я знаю.

Я вцепилась в тумбу, стараясь не смотреть в его сторону. Но слова цеплялись, как репей – сбросить невозможно, и чем больше трясёшь, тем крепче держатся. Хотелось заорать, кинуть чем-нибудь тяжёлым и уйти. Но не могла. Сидела, как привязанная, и слушала.

– Если ты пришёл пугать, то не трать время. Не выйдет. Не собирался вредить? Прекрасно. Проваливай.

– Ты не понимаешь, – повторил он, тише, но будто тяжелее. – Поверь, ты даже представить себе не можешь, кто у тебя на пути. И что ждёт впереди.

– Так просвети, – я всё-таки посмотрела на него, сквозь щель между прядями волос, свалившимися на лицо. – Только если сейчас начнёшь плести про воронов, знай – не верю. Эти бедолаги только и умеют, что свои молитвы воспевать. Говори по делу!

Он не шелохнулся. Даже кончиком пальца. А это, между прочим, тревожный знак. Такие обычно не врут. И не шутят. Особенно, если их просят выдать что-то такое, после чего жизнь превращается в лепёшку. Тонкую. И наступили на неё уже давно. Сапогом. С грязью.

– Я не враг, – повторил он. – Но и не спаситель.

Значит, ты просто таинственный человек в тени с длинными речами и неясными намёками. Спасибо, что прояснил.

– Если знаешь – говори. Если не знаешь – проваливай. – Я выдала это с таким важным видом, будто у меня за спиной армия, а не тупая боль в голове и нервная дрожь в пальцах.

– Скажу. Но не здесь. Нужно уходить.

– Да ты издеваешься! – Вскочила я, но строгий остужающий взгляд незнакомца прервал мой порыв. Я осела обратно, как тесто на сквозняке. А тумба и вовсе скоро развалится.

Незнакомец кивнул в сторону двери, приложил палец к губам. Слушает.

Шорох. Где-то внизу. Тихий разговор – не разобрать слов, но голос Рене я распознала. И хранители.

– Может, хватит ходить вокруг да около? – прошипела я. – Просто скажи: кто ты такой?

– Тот, кто знает, что будет, если ты свернёшь не туда. И тот, кто не позволит тебе это сделать.

Угроза? Предупреждение? Не позволит свернуть куда? Это от него сворачивать в первую очередь нужно.

И тут он посмотрел на меня… иначе. Без злости. Будто… жаль ему меня. Честно так. Как жалеют курицу, которой суждено стать ужином.

Грохот разнёсся по дому, словно удар грома. Резкий, обжигающий слух шум. Что-то рухнуло, аж стены в ответ застонали. Сердце в панике понеслось куда-то вперёд, забыв захватить меня.

Рене!

Не думая, не разбирая, кто передо мной, толкнула незнакомца всем телом. Надо было срочно попасть в гостинную, а этот не пойми кто, как назло, торчал на пути, как пустая телега посреди дороги. Пропустил, между прочим. Не стал хватать.

Почему?

Странно.

Плевать.

Дверь. Лестница. Гостиная. Камин. И посреди этого разгрома – Рене. Поднимается с пола, волосы спутались и растрепались, лицо белое, как мука, только злое до скрежета зубов. Одной рукой держится за колено, второй – за стену.

– Рене! – вырвалось у меня, прежде чем я успела прикусить язык. При виде сестры за спиной расправились тёмные крылья страха за неё, и они, будто подтолкнув меня, заставили действовать. Я схватила подсвечник, который чудом оказался под рукой, и – да, отлично! – треснула ближайшему хранителю по голове, пока тот ещё рассматривал сестру, а ко мне стоял спиной. Мужчина рухнул, а Рене с трудом повернула ко мне голову, и в её глазах я увидела всё: боль, ярость и… что-то ещё. Переживания.

Что происходит? Почему они на неё напали?

– Двое? И кто из вас маг? – удивился второй хранитель вслух. Под его плащом виднелись белые одеяния ворона. Из храма Жизни? Он двинулся ко мне, намереваясь меня обезвредить, но я с готовностью выставила своё супер-оружие. Правда, без эффекта неожиданности оно мне вряд ли поможет. Но я держалась. Точнее, держала подсвечник. И молилась, чтобы хранитель сам споткнулся обо что-нибудь, ударился и вырубился.

Рене тем временем пыталась встать, попутно осматриваясь в поисках чего-то более надёжного, чем подсвечник.

Шух!

Незнакомец рванул на хранителя, как голодный волк на овцу. Так быстро, что я не успела даже моргнуть. Его кулаки замелькали перед противником, удары – быстрые, точные, без малейшего желания дать врагу хоть секунду на размышления. На кистях у этого «я не враг и не спаситель» блеснули какие-то металлические штуковины, острые края которых обещали ворону боль.

– Вы не заберёте и её! – прорычал незнакомец, нанося удар в живот, а потом второй – в грудь. Хранитель отлетел назад, как тряпичная кукла, но не упал. Стиснув зубы, он пытался напасть в ответ, видимо, забыв, что для этого нужно хоть немного ума и ловкости. Ведь незнакомец слишком быстр для хранителя. Он уклонялся от каждого удара, пока его собственные не находили цель. Тогда белый в отчаянии достал кинжал и сделал выпад, целясь в бок.

– Осторожно! – вырвалось у меня, и я сама поморщилась от своего крика. Почему я вообще помогаю этому сумасшедшему, который меня дважды пытался убить? Похитить? А я тут подсказываю! Добрая душа или между двух зол выбрала меньшее?

Мгновение, когда наши взгляды встретились, растянулось, как долгий взгляд на падающую звезду. Летит быстро, а в воспоминаниях – вечность. И в его глазах я уловила что-то… человеческое. Словно за стеной агрессии проскользнула искра благодарности.

Но нет, точно показалось. Мне сегодня всю ночь что-то всё время кажется.

Увернувшись, незнакомец, воспользовавшись замешательством противника, сделал шаг в сторону и нанёс ещё один удар своим странным оружием по рёбрам ворона. Тот застонал, но не сдался – его кинжал вновь разрезал пустоту, как будто сам воздух был врагом, а не незнакомец.

Преследователь-похититель-маньяк предугадывал каждое движение, и мне почему-то казалось, что он даже слегка наслаждается процессом. Снова уклонение, и вот – ещё один удар, на этот раз прямо в лицо. Хранитель зашатался, из его рта потекла струя крови, а затем он рухнул на колени и распластался на полу.

Мир затих. Победа? Неужели. Стоит радоваться?

Раздался шорох. Рене схватила стул и, не дав незнакомцу даже шанса что-то понять, с размаху ударила его по голове. И вот он, пошатнувшись, как старая мебель, упал лицом вперёд, погружаясь в темноту.

– Пересохший червь, что здесь происходит?! – голос сестры, полный негодования, рассёк воздух, как кнут. Она пыталась отдышаться, её грудь тяжело поднималась и опускалась, как у лошади после быстрой скачки. Трое мужчин, все до единого в отключке, лежали прямо на полу. Рене смотрела на меня, а я – на неё. Она была в ярости, а я стояла как вкопанная, не в силах выдавить из себя ни слова.

– Ты… В порядке?

– Я?! – Рене всплеснула руками и указала на неподвижные тела. – Я – да, а что насчёт этих хранителей? И этот откуда взялся? Иссохший корень! И почему если в нашем доме появляются мужчины, то только в бессознательном состоянии? – Рене аккуратно пнула руку лежавшего ближе всех к ней ворона. – Почему эти святоши на меня напали?

– Этот, – указала я кивком на не такого уж и опасного сейчас незнакомца, – сказал, что хранители заберут меня из-за магии, которую я якобы украла.

Рене, очевидно, думала, что я шучу, потому что её глаза сначала округлились, а потом она медленно покачала головой, пытаясь понять, не с перепоя ли я говорю.

– Что? – я бы тоже на её месте начала сомневаться в своём рассудке.

– Я… – мне хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила меня. Просто, чтобы исчезнуть куда-то в её тёмные недра и не возвращаться. Но прежде чем я успела продолжить, наш "герой" – победитель поединка с хранителем – зашевелился. Его рука потянулась к голове, затем, тяжело дыша, он приподнялся на локти.

– В следующий раз… – прохрипел он, – ударь посильнее.

Мне стало дурно. Рене подбежала ко мне, впереди держа ножку от развалившегося стула.

– Кто ты такой? – строго спросила она.

Незнакомец с усилием поднялся на ноги, чуть покачиваясь, и, глядя на нас с таким видом, словно мы только что попросили его извиниться за своё существование, ответил:

– Тот, кто только что спас ваши шкуры! – он взглянул на меня. – Теперь веришь?

Глава 11 Доверие сквозь страх

Мы шли тихо, затаив дыхание, но глухие шаги по булыжникам всё равно казались громом в этой безмолвной тишине. Рене судорожно сжимала мою руку – её пальцы такие холодные, что даже мой страх поёжился, но хватка оставалась крепкой. Я не сводила глаз с его фигуры – то ли похититель, то ли спаситель, а может, и тот, и другой. Широкая спина не говорила ни о чём, но я всё равно напряжённо выискивала хоть малейшую тень угрозы, хоть намёк на то, что нас ведут прямо в ловушку. И в случае сомнения – мы с Рене рванём так, что даже ветер останется позади, запыхавшийся и обиженный.

А он шёл впереди с полным спокойствием, будто эта ночь для него всего лишь очередная прогулка. Ветер взъерошил волосы, дыхание спокойное – ни единого намёка на тревогу. Только сосредоточенность.

– Ты уверен, что нам в ту сторону? – мой шёпот едва слышен, но нервозность в нём звучала.

– Уверен, – отозвался незнакомец не оборачиваясь. – И ты бы лучше следила за стуком своей обуви, а не за дорогой.

Предлагаешь нам довериться тебе – подозрительной личности в чёрном – и тащиться за тобой, как послушные утята? Может, ещё и крякать в такт шагам?

Я бы так и сказала. Честно.

Если бы каждый раз, когда он открывал рот, у меня не появлялось непреодолимого желания прижаться к ближайшей стене и слиться с ней. Желательно – навсегда.

Так что в разговоры я не рвалась особо резво. А в споры – и подавно. Но ступать на каблук стала мягче.

– И как ты, интересно, собираешься провести нас в столицу? Шатодор, между прочим, на другом конце империи, – не выдержала я, догоняя его шаг. Ладно, спорить с ним – занятие неблагодарное. Но хоть какую-то ясность я требую!

И тем не менее, за ведение диалога с нами у незнакомца, похоже, отвечала спина. Упрямая такая, молчаливая. Даже взгляда меня не удостоил! Хотя нет, передумала – на его глаза я насмотрелась с избытком. Ужас по крови пробежал галопом от одного воспоминания.

Я остановилась.

Так не пойдёт.

От дома мы отошли всего на пару метров. В любой момент можем навалиться с Рене на этого подозрительного типа, двинуть ему по лбу – например, всё теми же каблучками – и обратно, в родные стены, где запрёмся изнутри и ответственно в этот раз проверим все окна.

– Слушай, если мы решили пойти за тобой только потому, что вороны на нас напали, а ты – относительно – нет, это ещё не значит, что тебе тут кто-то до беспамятства доверяет. – Разум, похоже, высунулся из-под коряги самосохранения. А незнакомец и не думал останавливаться, вынуждая продолжать насыщенную беседу по пути. – Что дальше? Что нас ждёт в Шатодоре? И почему именно туда, а не, скажем, в ближайшую деревню?

И тут он решил остановиться, причём резко, а я едва не врезалась в его многозадачную спину.

– Считаешь, самое время? – прошипел он, обернувшись с таким взглядом, от которого хлеб зачерствеет. Я посмотрела на Рене в поисках поддержки.

– Просто ответь и мы пойдём дальше, – твёрдо заявила сестра. С каждой минутой сомнения в правильности нашего решения пойти за ним росли и расползались липким холодом внутри. Ещё немного – и я бы точно сорвалась: либо на вопль, либо на дикий побег, не думая о последствиях. Но Рене рядом, и её рука, сжимающая мою руку, напоминала: надо держаться. Нужно быть умной. Продумать всё. Понять, кто этот незнакомец на самом деле, и что он знает.

– Гильдия зельеваров. Там есть портал. Успеем добраться быстро, перелетим в башню магов стихий – и отделаемся лёгким испугом, – незнакомец снова двинулся вперёд, не обращая внимания на наши сомнения. Да, в сторону площади.

– Нет, – ответили мы с Рене хором, а потом я добавила: – Во-первых, ты бредишь. Немагам дорога в башню закрыта.

– А во-вторых, – продолжила Рене, – мы не можем оставить мама́.

Незнакомец снова резко развернулся, и мне показалось, что его глаза стали ещё глубже, как будто я тонула в море, где впереди только тьма синевы, граничащая с чернотой, а в ушах – глухой шум бескрайних пустот.

– Во-первых, – сказал он, указав на меня, – мы с тобой маги. Её… – Он кивнул на сестру. – Я изначально не хотел брать. Ты настояла. А во-вторых, у нас нет времени ни на разговоры, ни на поиски ваших родственников. Пошли!

– Во-первых, – даже немного дразня, сделала Рене шаг навстречу незнакомцу, который, как оказалось, всё-таки маг, только неясно, какого именно рода. – Я могу и ещё раз чем-нибудь огреть.

Она может, а я поддержу. Не буди в нас психованных чаек на рассвете.

– А оставить на тебя сестру – верх глупости, – продолжила она.

– И я бы не пошла без Рене, зная, что хранители могут снова нагрянуть в дом, перепутав нас. Так что мы в равной степени в опасности.

– А во-вторых, – перебила меня Рене, настроенная на разговор. – Мама́, скорее всего, идёт через район Пон-Сомбр. Найти её и хотя бы предупредить, что ей стоит уехать к бабушке, не займёт много времени.

– Точно меньше, если мы отправимся туда сейчас, а не продолжим спор, – заключила я, крепче сжимая её руку. Мы стояли вместе, как стена, готовые противостоять всему миру.

– Во-первых… о, мрак, как я в это ввязался, – незнакомец махнул рукой и направился в противоположную сторону, чем планировал.

Он вёл нас, поворачивая в узкие переулки, где даже луна не касалась каменных стен. Мы двигались быстро, но аккуратно, избегая открытых улиц. Я хоть и выросла в этом городе, но окончательно запуталась, где мы находимся. А Рене точно знала и контролировала ситуацию. Она перебирала все возможные места, где мама́ прошла бы на пути домой и предлагала самые вероятные.

Мы пересекли весь Край Арканы, и, когда оказались в районе Пон-Сомбр, нашли мама́ у храма Смерти, беседующей с хранителями у тусклого фонаря. Я в ужасе таращилась на них, Рене что-то напряжённо прикидывала в уме, а незнакомец же старательно держал своё мнение при себе. Но его лицо в тот момент напоминало покрытое льдом озеро, готовое треснуть от любой неосторожной фразы.

Понять его, конечно, можно. Но вот услышать вслух злое «Я же говорил» мои уши были не готовы. Спасибо хоть, не стал себя утруждать. Вокруг нас и впрямь полно храмов, находились мы в противоположной стороне от башни зельеваров, где собирались укрыться, а теперь ещё нужно отвлечь как-то хранителей и выудить мама́ прямо перед храмом.

Мы притаились за углом дома, уверенные, что находимся на безопасном расстоянии. Но, похоже, незнакомец считал иначе. Стоило мне и Рене попытаться выглянуть, как одним ловким движением он оттолкнул нас назад, прижимая к стене. Его взгляд был полон раздражения, словно мы пытались заставить его поверить в существование драконов.

– Не высовывайтесь! – угрожающе пробормотал он, как будто от этого зависела вся его жизнь. А, на минутку, зависала как раз таки не его, а наша.

Но Рене оказалась на высоте – буквально. Не знаю, как ей удаётся превращать крыши в персональные крепости, а стены – в лестницы, но, схватив лиану, уютно свисающую рядом, словно специально для неё, без всякого колебания полезла вверх. И вот сестра уже выглядывает из-за угла прямо над головой вроде-как мага – доказательств его силы мы ещё не видели, – стараясь не пропустить ничего важного.

Беседы хранители с мама́ вели, увы, нерадостные. Все вороны города, похоже, знали про меня. Те, что разговаривали с мама́ – не те, что напали в доме. А это значило одно: новость о девушке Софи со светлыми волосами и с магией молнии разлетелась по всем храмам прямиком из госпиталя. А откуда ещё? Те двое, контуженные, явно до сих пор отдыхают в нашей гостиной.

Из-за угла до нас доносился лишь обрывок разговора:

– Мы должны узнать о ней всё. Возраст, склонности, магический потенциал, история болезней, – монотонно перечислял хранитель, загибая пальцы, как будто заполнял бланк для приёма в магическую школу. Которой не существовало в принципе.

– А ещё я могу принести её свитки, дневник, список завтраков за прошедший месяц и коллекцию засушенных ромашек, – с ледяной вежливостью откликнулась мама́.