Синхрон

1

Помнится, когда мы с Наташкой впервые ночевали в ипотечной двушке, еще пахнущей свежей краской, мне и в голову не могло прийти, что уже совсем скоро я вновь вернусь в крохотную однокомнатную хрущевку моей покойной бабушки. Однако, как выяснилось, жизнь охотно подкидывает такие выверты судьбы, что ни одному фантасту не сочинить.

Я вздохнул: где теперь та Наташка? Скоро начнется заурядная, судя по прогнозам, московская осень, полная воды, холода и наползающей тьмы, а значит, моя бывшая, скорее всего, опять где-то в теплых краях – на Мальдивах или Сейшелах, пережидает неприятные времена в компании нового мужа.

Не удержался, снова вздохнул, хотя прямо сейчас передо мной проблема гораздо более существенная, чем мучительные воспоминания о недавнем прошлом. Чтобы добраться до знакомого с детства подъезда, предстояло преодолеть небольшой пустырь, облагороженный районными властями парой футбольных ворот. Те от рождения не знали сеток, зато позволяли заинтересованным лицам с полным основанием отчитаться о спортивно-оздоровительных мероприятиях, успешно внедренных на окормляемой территории. С последним трудно спорить, делая вид, что увлеченно следишь за оживленной игрой небольших и, судя по всему, вполне равных команд, составленных из строителей неуклонно растущей поблизости новостройки, – если не врут, то вскоре все обитатели моей пятиэтажки будут праздновать там новоселье.

Над истоптанным полем порхали, тая в предвечерних сумерках, незнакомые гортанные имена, шарахаясь от соленых посконных комментариев и выкриков на великом и могучем. Счет восемнадцать – семнадцать – самый разгар матча за первенство общежития из вагончиков!

Впрочем, перипетии игры меня занимали мало. Проблема в том, что прямо там, где сейчас носятся спортсмены, в моих ошпаренных мозгах пролегает оживленная улица, полная прохожих и незнакомого транспорта. Я их не вижу, пока не приближусь метра на полтора-два, но для меня они абсолютно реальны и трудно отличимы от настоящих людей. Там, где я стою, делая вид, что увлечен игрой, отчетливо вижу каменную кладку, подпирающую мне спину и пропадающую из вида через пару шагов, – скорее всего, это стена какого-то здания, и прохожие, естественно, сторонятся ее, так что здесь относительно спокойно. По-настоящему же тихо в бабушкиной квартире: третий этаж, вездесущие пешеходы носятся понизу, высоченного транспорта, который мог бы дотянуться до моего убежища, нет, как и деревьев, в иных местах превращавших мое существование в настоящий кошмар, – благодать. Очень редко – я припоминаю всего пару раз – мелькнет птица или что-то подобное – не успеваю рассмотреть, а так – сплошная пустота и одиночество.

Восторженный рев смешался с руганью, сравнявшая счет команда ринулась обниматься и по новомодному стучать ладошками, пропустившие гол уныло брели к своим воротам, где азартно ругался довольно возрастной голкипер. Я воспользовался моментом и ринулся наперерез невидимого остальным проспекта. Рядом запрыгал отбитый в сердцах мяч, я отвлекся, и в следующее мгновение непроизвольно замер: на моем пути застыл молодой мужчина – чернявый, сухощавый, одетый в нечто, напоминающее разнокалиберные футболки, укрывавшие тела участников игры.

Прием для таких неожиданностей давно отработан: привычно закрыл глаза – пропали небо, знакомая пятиэтажка, пропала чахлая истерзанная трава под ногами, пропала пара незнакомых зевак – встречный остался, как и грубая мостовая под его ногами, он не двигался, будто поджидая кого-то, и время от времени оглядывался на что-то, чего я не мог видеть. Я потерял всего мгновение, сориентировался и, почти не запнувшись, уверенно зашагал сквозь призрака, заступившего дорогу.

Если не отвлекаться, то, конечно, перепутать выплывавших из невидимости встречных от реальных людей невозможно. Сначала ты видишь неясную тень, еще шаг – и она рывком обретает если не плоть, то ее облик – отражение чужого мира на сетчатке моих глаз. В последнем, впрочем, не уверен, но выглядит все так, как будто я просто вижу их город собственными глазами.

На меня никто не обратил внимания, так что я благополучно добрался до асфальтированной дорожки, огибающей дом, всего пару раз разминувшись с быстрыми силуэтами и однажды вздрогнув, когда сквозь меня пронеслось нечто большое, полное людей и металла. Дальше – проще. Невидимый проспект уходил наискось в сторону муниципальной помойки и узкого проезда между похожими, как близнецы, пятиэтажками, пронзая их навылет. Именно по этой причине я старался ходить по кратчайшему пути – через спортплощадку – вместо того, чтобы, как все, спокойно двигаться от автобусной остановки по заботливо асфальтированным дорожкам.

Пейзаж у свежеокрашенного подъезда портил унылый вид моего авто. Купил его, как только покончили с ремонтом, переездом и обвыклись в новой реальности: платежи за ипотеку, работа, командировки, Наташкины мелкие развлечения, друзья, деньги на летний отпуск. Еще не выветрились из памяти радость первой поездки, досада от случайной царапины, я еще помнил, как хвастался перед друзьями новой адаптивной подвеской и расширенной панелью мультимедиа в комфортабельном салоне. Сейчас моя гордость выглядела жалко – вся в пыли, потеках какой-то грязи, окна заляпаны, переднее колесо спустило, и, похоже, сдает еще одно, теперь уже сзади. Вряд ли я скоро сяду за руль – не с моим диагнозом, пусть даже и неокончательным. Шизофрения – это серьезно, и водительские права – не самая крупная потеря в череде моих несчастий. Я замер на несколько мгновений, раздумывая, как поступить: рядом с подъездом относительно спокойно, прямо там, где соседки, накрывшие меня сочувственными взглядами, полируют деревянные доски лавочки, расположен угол большого здания – увы, видимый только мне; призраки огибают его, глубоко заходя на газон, и основная масса движется прямо через детскую песочницу. Отсюда их, конечно, не видно, но мне туда лучше не соваться.

Слева надвинулась неясная тьма, и я торопливо, забыв про машину, шмыгнул в подъезд, ежась под любопытными взглядами, пулей взлетел на пару этажей, пока то, что отбрасывало тень, не настигло мой измученный мозг.

Ф-фу, я дома – можно расслабиться. Старая дверь – между прочим, настоящий дуб, когда-то верх крутизны – смотрелась среди бронированных соседей пришельцем из далекого прошлого. Дерматин держался, из последних сил доказывая родство со шкурами загадочных животных из времен, когда двери делали из дерева, а мужчины регулярно ходили на охоту. Вот только табличка с номером подвела – треснула, обнажив пластиковую сущность. Будь она из кости или рога, трещина лишь подчеркнула бы ее аутентичность, а так – жалкая дешевка.

Отпирая, придавил плечом – старые замки пришлось поменять, а новые почему-то работали туго. Заниматься подобными мелочами последнее время нет ни сил, ни желания.

Прохладный коридор прихожей – два шага до поворота, полшага в ширину – встретил сумраком и тишиной, слегка разбавленной далеким урчанием холодильника.

Небрежно бросил на тумбочку под зеркалом пакет с лекарствами, которые регулярно выписывал врач-психиатр. Сегодня к вечеру зайдет Толик – он выкупает у меня все это химическое богатство по двойной цене. Мне удобно, и я не интересуюсь, куда все эти пилюли уходят потом. Ни при каких обстоятельствах не собираюсь травить ими собственный организм. Тем более что прецедент уже был. Поначалу, немного напуганный врачами и измотанный видениями, я аккуратно следовал назначениям, ровно до того момента, пока не убедился: вся эта химия, с легкостью превращая меня в лунатика, совершенно не делает того, что от нее ожидалось, – видения никуда не исчезают и даже не становятся более редкими или менее реальными. Немного менялось лишь мое отношение к привидениям – я как бы занимал позу стороннего наблюдателя, равнодушно ждущего, когда же сдвинется тот или иной призрак, заступивший дорогу. Пусть мне никто не верит, но трезвый рассудок – единственное мое богатство, и я его не собираюсь скармливать в угоду любопытству не очень-то грамотного, как мне кажется, врача. А я имею право судить: за этот год проштудировал немало литературы и просмотрел кучу видеороликов на больную тему – личная заинтересованность, как ни крути!

Разулся, повесил так и не понадобившийся дождевик, постоял с сомнением пару секунд, поглядывая на кажущийся посторонним в этом интерьере холодильник – наследие недолгой супружеской жизни, но заходить на кухню не стал, миновал разложенный диван с неубранной постелью и упал в любимое кресло перед компьютером.

Стеклянный стол с парой мониторов и дорогущей клавиатурой на нем, как и недешевое кресло, были еще одним оазисом, наряду с холодильником, промелькнувшей жизни, занесенным в одряхлевшие хоромы, полные мебели советских времен, пыли и запахов старой бумаги.

Я – программист. Но не тот новомодный бородач в клетчатой рубахе, привычно врущий про новые сроки релиза долгожданной игрушки, а программист микроконтроллеров – вездесущих крохотных компьютеров, скрывающихся за оболочками почти всех современных бытовых приборов – от кофемолки до посудомойки. Если на вашей овощерезке больше трех кнопок, гордитесь: вы – владелец полноценного компьютера, и – будем знакомы – я один из тех, кто наполняет жизнью куцые мозги вашей гордости.

Слава богу, болезнь, если это она, никак не повлияла на спрос на мои услуги. Я потерял семью, пусть и неполноценную – детей у нас не было, но и не остался доживать обещанную врачами инвалидность, влача одинокое существование забытого всеми психа. Родители погибли в жуткой аварии довольно давно, и я еще до брака обвыкся и почти не скучал по ворчливому сарказму отца и едва сдерживаемой к единственному чаду любви мамы. Бабушка пережила их на восемь лет и успела спеть на моей свадьбе. После чего я остался единственным наследником двух крохотных хрущевок, одну из которых, родительскую, продал, использовав деньги как первый взнос в ипотеку. Этой квартире повезло – слишком маленькая и неудобная, денег за нее давали так мало, что не хватило бы даже на тот стартовый взнос, а сдавать в аренду не видел смысла – хорошо зарабатывал, да и жалко было пускать в свое детство посторонних. Как чувствовал!

Загудел телефон. О! Васька! Старый друг и, наверное, единственный, кто не отвергал с ходу мои рассказы о призраках, хотя и старательно избегал этой темы в разговорах.

– Здорово, Василий!

Тот звонил по видео, поэтому я видел деревья за его спиной и краешек знакомого всей стране здания – Васька работал в МГУ лаборантом. До денег он был совершенно не жадный, а учитывая, что происходил из очень небедной семьи, мог себе это позволить. Чем его привлекало ежедневное мытье пробирок, я не понимал, но, в свою очередь, никогда не спрашивал об этом.

– Здоров, Стёп! Слушай, я кратенько.

– Давай кратенько, чего уж.

Васька хмыкнул:

– Помнишь, ты говорил, что смотрел ролики Сосновского?

– У меня с памятью порядок, Вась. Помню, конечно.

Сосновский был университетским профессором, доктором наук и, среди прочего, читал лекции для публики по физиологии нервной ткани, головного мозга и иммунитета. Ролики с этими лекциями были довольно популярны, несмотря на обилие научной лексики и сложность самой темы. Я, по очевидной причине, сделался весьма дотошным его слушателем, хотя и сугубо заочно. Ваське как-то пожаловался, что не с кем даже обсудить свои проблемы – врачи тупо следуют протоколам, и, во всяком случае, мой персональный эскулап на отвлеченные темы общаться не желает. «Вот бы поговорить с кем-нибудь вроде Сосновского», – мечтательно заявил я другу при очередном разговоре, и, как оказалось, он мои слова не забыл.

– Стёп, я правда тороплюсь. Коротко: приходил к нам в лабораторию этот профессор, я ему возьми да и расскажи про тебя. Он, ясен пень, в отказ – я, мол, не врач, и все такое! Ну я и говорю: «Владимир Александрович, как вы думаете, я адекватный человек? Вы что, решили, что Степану врачей мало? Поверьте, он вменяемый товарищ, мой друг, ему просто поговорить на эту тему не с кем. Вы же знаете, я генетик, а не физиолог. Сделайте мне подарок, пообщайтесь полчасика. Никаких обязательств! А я вам стенд на неделю раньше соберу».

– Купился?

– А то! Без меня он этот стенд и за месяц не увидит! – Васька принял гордую позу и демонстративно выдвинул челюсть.

– И что, он сегодня ко мне на чашку чая?

– Ага, на две! В субботу он читает очередную свою попсу в каком-то ДК или чем-то подобном – я тебе ссылку кину. Начало в пять. Обещал: если придешь за полчаса, он тебе минут двадцать подарит с барского плеча.

– А как я его там найду? Телефон дал?

– Не. Телефон шифрует. Я его знаю, но обещал не давать, извини. Сказал, что предупредит администратора. Подойди к тому, тебя проводят. Если что, звони мне.

– Спасибо. Сам придешь?

– Зачем? Я свое уже отслушал, да и дома дел выше крыши. Или ты хотел, чтобы я помог? – встрепенулся друг.

Честно говоря, именно на последнее я очень надеялся – незнакомая территория могла преподнести весьма неприятные сюрпризы, но решил, что просить об этом – перебор. Васька и так сделал то, о чем я и не мечтал, так что сам, все сам.

– Не, справлюсь, просто поинтересовался. Еще раз спасибо!

Васька на мгновение замер, вглядываясь в меня, взгляд метнулся, он кому-то кивнул и торопливо протараторил:

– Все, Стёп. Давай! Я побежал.

– На связи, – бросил я потухшему экрану и замер, переваривая новость.

Однако сегодня был явно необычный день – одинокий затворник внезапно стал популярен, телефон требовательно загудел в руке. Ну, кто еще? Наташка?!

– Привет! – бывшая смотрелась как законченная инстаграмщица – тщательный макияж, небрежно наброшенный дорогущий шелк халатика, переливающийся закатом фон – точно где-то на островах.

– Здорово! Не ожидал. Какими судьбами? – иронично поинтересовался, тщательно скрывая неожиданное удовольствие от ее звонка.

– Ты как? Смотрю, опять дома сидишь. У вас что, уже вечер? Темно как-то.

– Типа да. Вечер. Но темно, потому что занавески с утра не открывал, а теперь уже поздно – чего зря старую ткань мучить?

– Хотя бы для того, чтобы тебя видеть. Сидишь, как сыч, в темноте. Похудел. У тебя еда-то есть? Хочешь, я тебе доставку на дом закажу?

– Спасибо, Наташ. Я, может, и псих, но с головой все в порядке, и телефон у меня не отобрали, как видишь, доставку сам заказать могу, – я хитро прищурился. – Потом, худеть же модно и полезно! Ты чего, диверсию под мой новый облик подводишь? Конкурентов изничтожаешь? Ты сама-то что в последний раз ела? Пятнадцать граммов лечебного йогурта на завтрак?

– Прекрати! Я о тебе забочусь! – она сменила позу, поводила пальцем рядом с камерой – вероятно, рассматривала себя на экране смартфона, и тут же без всякого перехода выдала: – Что, сильно похудела?

– Да кошмар! – притворно ужаснулся я.

Наташка нахмурилась, не зная, как реагировать – то ли обидеться, то ли обрадоваться, дернула красивыми губами и решила сменить тему, продолжая играть роль заботливой мамы:

– Совсем не изменился, ничего прямо сказать не можешь! – и без паузы продолжила: – Чего врачи говорят? Есть улучшения?

– Врачи в сомнениях. С одной стороны, у пациента глюки, депрессия – это они так считают, подавленное состояние, дезориентация, с другой – я вменяем, помню их имена и охотно говорю всякие гадости, что, очевидно, абсолютно нормальное поведение – заметь, по их мнению – для человека. Более того, нахватался заумных слов и порчу ясную клиническую картину. Они меня не любят.

– Так диагноз, что, не подтвердили еще?

– Ага, – довольно кивнул я. – Инвалидности мне не видать, а вот ограничений навалили кучу. На учет поставили, права аннулировали, на охоту не пускают, в полицию и армию не берут, даже продать машину – проблема. Одна радость – укокошить кого-нибудь. Я же псих! Что с меня возьмешь?!

– Если бы не видела, как это начиналось, сказала бы, что ни фига ты не изменился. Балабол и пустомеля.

– Хорошо, что ты вовремя от меня избавилась! Представляешь, ходит по квартире натуральный псих, посматривает искоса и эдак задумчиво спрашивает: «Как думаешь, кого укокошить для начала?»

– Дурак! – неожиданно выдала бывшая, изображение смазалось, что-то на той стороне упало, и звонок прервался.

Я почувствовал запоздалое сожаление – вечно меня несет. Ведь был же рад ее видеть, хотелось узнать, как она, где, что нового? Вместо этого сплошное ерничанье.

С досадой бросил телефон на стол и поднялся – пятнадцать капель моего йогурта – это двадцать – тридцать пельменей, но они себя сами не накапают, их еще варить надо.

Однако уйти от телефона не удалось – новый звонок.

– Извини! Телефон уронила, – бывшая слегка изменила позу, и теперь я видел половинку белой стены позади с католическим крестом из прутиков на ней.

– Да ладно! Это ты извини! Несет меня иногда.

– Это точно! Если бы не похудел, я бы решила, что старый Стёпка вернулся.

Я почему-то немного обиделся, буркнул:

– Я никуда и не уходил.

– Как у тебя дела? Деньги есть? Если что, могу помочь.

– Наташ, ты даже не представляешь, сколько денег у одинокого программиста без жены, машины, ипотеки и друзей! Мне их тратить некуда! Даже в ресторан не сходить!

– Я про другое. Володя говорил, что у него есть знакомый – отличный психиатр. Очень дорогой! К нему очередь на полгода, но он может переговорить, и тот тебя примет.

Вообще-то я не ревнивый, но имя ее нового мужа резануло слух, как будто напомнили о чем-то гадком.

– Спасибо, Нат, – ответил, наверное, слишком сухо, – я уже договорился с одним специалистом. В субботу встречаемся.

– Дорого?

Всегда бесила эта ее американская манера все измерять в деньгах. «Это дорогая картина, машина, зубная паста?» – любимый вопрос, универсальное мерило ценности.

– Капец сколько! – закатил я глаза, сам не зная зачем. Видимо, этот «Володя» меня все же достал.

Наташка не зря со мной прожила несколько лет – фальшь и мое раздражение почуяла, надулась:

– Не хочешь – как хочешь! Я о тебе забочусь!

– Ценю. Не обижайся.

Но настроение у бывшей уже сменилось:

– Ладно, живи как хочешь! Давай! Пока!

– Да подожди ты! – бросил я застывшей картинке, но продолжать не стал – звонок оборвался. Эх, так и не спросил, где она, как? Все о себе любимом.

Короткий разговор, несколько фраз, а телефон откладывал с совершенно другим чувством, чем до этого, – исчезли досада и сожаление, откуда-то появился просвет в будущее. А, точно! У меня же встреча с капец каким дорогим нейрофизиологом. Я хмыкнул – еще и бесплатная! Настроение неуклонно улучшалось, и я ринулся на встречу с пельменями, как на долгожданное свидание. Одно дело – уныло поглощать безвкусную пищу в тоскливом беспросветном одиночестве, другое – наслаждаться долгожданным ужином, баюкая проснувшуюся надежду.

2

Не знаю, есть ли у «них» метро, но в своем родном я чувствовал себя в такой же безопасности, как и в собственной квартире. Никаких видений, никаких призраков, стоит только спуститься под землю. Может, тоннели где-то и пересекали тот, виртуальный мир, но пока я этого ни разу не встретил и, честно сказать, не искал.

Если бы не подземка, перемещения по городу превратились бы в настоящий кошмар. Рядом с домом метро не было, и пока добирался до конечной на автобусе, уже почувствовал себя измотанным. Тот город абсолютно не совпадал с Москвой – в быстро движущемся автобусе еще было терпимо: стены, головы, непонятные конструкции выскакивали из небытия, лупили наотмашь по застывшему лицу, ногам, задевали руки и исчезали из вида, время от времени даря отрезки блаженной реальности, когда ничто не оскверняло привычный мир вокруг. Но стоило автобусу остановиться или притормозить в пробке, иллюзия смешивалась с действительностью, неуклонно пожирая запас надежности моей нервной системы.

Особенно неприятной была третья остановка. Там, видимо, был оживленный перекресток, народ скапливался, подолгу стоял, чтобы затем ринуться хаотичным потоком из ниоткуда в никуда. Если не закрывать глаза, картина была пугающе фантасмагорическая – обрезанные полом чуть выше колен люди в незнакомых нарядах вплывали, торча обезноженными памятниками, в салон, пока автобус тормозил, вертели головами, не обращая внимания на ноги земных пассажиров, безжалостно топчущие их тела, и затем неожиданно срывались, торопясь покинуть мою реальность, чтобы новые лица и новые незнакомцы могли занять освободившиеся места.

Я смыкал веки, если была возможность, и оставался висеть бесплотным духом, лишенным собственного тела, над кучкой странно выглядящих пешеходов, не обращавших на меня никакого внимания. Закрытые глаза дарили не просто облегчение, но и вполне комфортное положение незаметного наблюдателя за чужой жизнью. К сожалению, реалии общественного транспорта нечасто позволяли это, и мозг судорожно бился, пытаясь сохранить для окружающих вид нормальности, пока я уступал место капризной тетке, вознесшейся прямо из груди нереального толстяка, одетого в нечто вроде ризы почему-то зеленого цвета, при этом пытаясь нащупать неуверенной ногой пол в бедрах симпатичной женщины.

Представляю, как это выглядело со стороны – молодой, судя по всему, вполне себе здоровый парень, нервно озираясь и постоянно жмурясь, неуверенной шаркающей походкой ползет по проходу автобуса, время от времени натыкаясь на окружающих. Еще бы не натыкаться, если ты постоянно ходишь с закрытыми глазами! Ненормальный или наркоман? Откуда случайным встречным знать, что за последний год я сдал несчетное число анализов на наркотики. Одно время даже сомневаться стал – может, и правда какой-то неведомый злодей что-то добавлял мне в пищу?

Рядом с метро поспокойней – вся площадь накрыта громадным зданием, на уровне земли открывающимся моему взгляду чередой толстенных стен, опутанных трубами, и пустых коридоров. К неподвижным объектам я приспособился и почти не замечаю, а если учесть, что наш асфальт выше уровня призрачных полов, то и вообще хорошо – бредешь, уставившись под ноги, почти так же, как и добрая половина обычных прохожих.

Ехать пришлось долго, но это даже радовало – последнее время толкучка подземки превратилась для меня в одно из немногих мест, где мог насладиться привычным с детства многолюдьем большого города. Полагаю, что призрачный мир никуда не девался и здесь, просто непроглядная вечная тьма недр ничем не могла побеспокоить. Даже дома, при всем его безмятежном спокойствии, я ощущал присутствие иного. Можно было, например, запереться в туалете, выключив лампочку, и прекрасно воспринимать свет невидимого мне чужого солнца, который, правда, совершенно не помогал в реальности – обстановку сортира я не видел, несмотря на яркий отблеск чужого неба в глазах. Так что да, под землей я чувствовал себя абсолютно обычным. Полгода назад, бывало, намеренно часами катался по кольцевой или бродил по станциям, пытаясь вернуть уходящее ощущение нормальности. Потом забил – пустая трата времени, рождавшая надежды, потеря которых по пути домой становилась еще болезненней.

По счастью, незнакомый мне выставочный центр, куда привел адрес, сброшенный Василием, располагался непосредственно рядом со станцией, нависая над ней неуклюжими бетонными кубами из поздних девяностых. Чужой мир дремал, расчерченный непонятными для земного взора решетчатыми металлическими фермами, исчезающими над головой лестницами и переходами. Один раз мелькнул мужчина в темной одежде, но он быстро двигался навстречу, пронесся мимо, и подробностей я не рассмотрел, да и не пытался. А так тихо, хорошо. При желании даже можно идти, не врезаясь в чужие отражения, аккуратно обходя редкие конструкции и мельтешение металла. Гораздо больше суеты наблюдалось в реальности – станция, несмотря на отдаленность от центра, оказалась весьма оживленной, потоки людей сходились в обширном сквере напротив, ныряя в запутанную сеть подземных переходов. Пришлось поплутать в этих толпопроводах одинокой молекулой, пока меня не выбросило потоком прямо на широкие ступени Центра.

Обширный холл пустовал. Неподалеку от входа обнаружился скучающий охранник, не сделавший ни малейшей попытки остановить меня. Я направился к фигуре в характерной униформе, одиноко съежившейся на старом стуле за таким же древним столом. Широкая ферма из металла, грубо окрашенная черной краской, выплыла из небытия, отгораживая от вахтера. Пришлось сделать усилие, шагнув навылет, но от этого я оказался слишком близко к столу, буквально нависнув над озадаченно вскинувшим голову пожилым дядькой, до того внимательно следившим за группой молодых девушек, карауливших лифт.

– Здравствуйте.

Тот кивнул, не поднимаясь, хотя ему и пришлось далеко откинуться назад, чтобы рассмотреть мою нависающую фигуру.

– Мне нужен администратор. Не подскажете?

– Вон, прямо за колонной дверь, – он махнул рукой, теряя ко мне интерес.

– Спасибо.

Развернулся в указанном направлении. Дурацкая ферма никуда не делась, отпугивая грубой фактурой. Сегодня пасмурно – там, не тут, и почему-то кажется, что туманно – вон, даже поблескивает влага на унылой краске. Оттого тяжелый металл смотрится еще более мрачно и бездушно, чем обычно. Если же он еще и буквально громоздится над твоим плечом, волей-неволей восприятие мира изменится. Не зря эскулапы отмечали мою эмоциональную неустойчивость – посмотрел бы я на них, когда вокруг тебя всякая хрень творится. Здесь еще хорошо – тихо, а вот диспансер, где угнездился мой психиатр, как назло, раскинулся, почти совпадая в пространстве с большим потусторонним зданием, где призраки так и мелькали, временами надолго задерживаясь в поле зрения.

Вздохнул. Это все последствия долгой поездки в метро. Та, как обычно, подарила надежду, что все вернулось, все как прежде, – но нет. Если бы не диагноз, устроился бы машинистом, наплевав на прежние заработки, – все равно деньги девать некуда. Жаль, таких не берут в космонавты!

За указанной дверью открылось небольшое помещение с парой столов, заваленных бумагами и украшенных допотопными компьютерами. Мне даже интересно стало: что на этих пыльных, пожелтевших от времени монстрах можно запускать? Женщина в элегантном деловом костюме, стоя у окна, рассматривала какой-то документ. Костюм из другого мира – нет, не из моего призрачного, а просто его никак не связать ни с этим замшелым выставочным центром, очевидно, рожденным как какой-нибудь Дом культуры, ни с этой скучной комнатой, полной бумажной тоски.

– Здравствуйте, – поздоровался.

– Здравствуйте. Вам кого? – она небрежно отбросила бумаги на подоконник.

– Мне нужен администратор. У меня здесь встреча с Владимиром Александровичем Сосновским. Он сказал, что тот поможет его найти.

Вполне себе симпатичная женщина приветливо улыбнулась:

– Вы Степан? Правильно?

– Да, – я кивнул, немного удивившись.

– Пойдемте, я вас провожу. У нас тут немного запутанно, – она двинулась мне навстречу.

Посторонившись, придержал дверь, спросил:

– А, вы администратор?

– Ну да. Меня зовут Елена Николаевна. Вы, кажется, удивились?

– Просто вы смотритесь, как будто… – я немного замялся, – …не отсюда.

Она снова улыбнулась, направляясь к неширокой лестнице, видневшейся в углу лифтового холла:

– Спасибо, Степан. Я вас понимаю. Это здание на балансе города. Тут много чего: кружки, бассейн, кинотеатр был даже. Выставочный центр не хозяин всему этому. Мы лишь организуем и проводим здесь мероприятия по собственной программе, ну и частично управляем. Понимаете? – она приветливо оглянулась, так что я, уже привыкший к статусу психа, неожиданно вспомнил, что недавно еще был вполне привлекательным и обеспеченным молодым мужчиной.

– Завидую! – улыбнулся в ответ.

Еще бы не завидовать! Город платит за все это бетонное месиво, а центр собирает деньги. Не удивлюсь, если скромный администратор ездит на работу с персональным водителем.

Поднялись на второй этаж и двинулись по широкому и длинному коридору, остекленная сторона которого выходила в аккуратный внутренний дворик, косо разделенный на солнечную и теневую половины пустующего сквера с невнятной абстрактной фигурой по центру. Вероятно, в недалеком прошлом там высился бюст Ильича или кого-то подобного. В отражениях высоких стекол виднелись ломкий силуэт сухощавого высокого парня и женская фигурка рядом. Я чувствовал, что волнуюсь. Не знаю, что это за место в том мире, но ничего, кроме пронзающих пол и потолок решетчатых ферм, по пути не встречалось. Пара поворотов – один бы я точно не сразу разобрался – и за широкими дверьми открылся небольшой лекционный зал, в котором двое молодых мужчин возились с камерами на штативах. Кроме них внутри никого не было.

– Где Владимир Александрович? – спросила администратор.

Один оторвался от аппаратуры, молча кивнул в сторону небольшой двери в углу.

– Ну, идите, Степан, – Елена Николаевна развернулась ко мне.

– Спасибо большое. Раньше умели строить – сразу бы и правда не нашел.

Она едва заметно улыбнулась, но почему-то смотрела грустно, кивнула:

– До свидания.

– До свидания, – отозвался эхом, уже нацелившись на дверь.

Сосновский выглядел в точности так, как и в многочисленных роликах, – мужчина немного старше среднего, с седеющей, но плотной шевелюрой, в мягком пиджаке и очках с оправой без ободков на умном лице. В небольшой комнате с одиноким окном стояли стол, несколько кресел, зачем-то торчал из стены умывальник и высились сразу две старомодные вешалки из гнутой древесины – обе совершенно пустые. Занимался он тем же, чем и любой скучающий подросток, – ковырялся в телефоне, откинувшись в кресле и забросив ноги в джинсах и кроссовках на еще одно напротив.

Я поздоровался:

– Добрый день!

Сосновский не изменил позы, лишь бросил быстрый взгляд и кивнул в ответ:

– Добрый.

– Меня зовут Степан. Я от Василия.

Мой визави отложил телефон, развернулся, опустив ноги на пол, и с интересом уставился на меня. Несколько мгновений рассматривал молча, затем поднялся и протянул руку:

– Владимир Александрович.

Я пожал руку и кивнул:

– Очень приятно, Владимир Александрович.

– Присаживайтесь, – Сосновский жестом указал на еще одно кресло, скучавшее с другой стороны стола.

– Знаете, Степан… – начал он первый, едва я угнездился, – …так получилось, я видел довольно много больных шизофренией в своей жизни – давние дела, – он сделал в воздухе неопределенный жест рукой, вроде команды заводиться. – Были всякие, и, среди прочих, пару ребят видел с устойчивой ремиссией. Они были большие молодцы, буквально сражались за свою жизнь. Я их хорошо запомнил.

– И что? Не похож?

– Именно! Пока я вас не увидел, был уверен, что больного могу распознать с первого взгляда.

– Постановка мгновенного диагноза! Бесплатно и с гарантией! – рекламным голосом оповестил я.

Запоздало сообразил, что меня опять понесло:

– Извините. Чувствительная тема.

Сосновский смотрел внимательно, отмахнулся от моих извинений, слегка нахмурившись:

– Да нет, вы правы. Но замечу: сарказм и ирония – это не про шизофрению. Я, конечно, не врач, но что-то, мне кажется, не сходится между той историей, что рассказал Василий, и тем, что я вижу.

– Так я и не спорю. Я ровно наоборот – пытаюсь понять, что происходит.

– Хорошо, – собеседник положил раскрытую ладонь на стол, – давайте так! Я обещал Василию, что выслушаю вас. Так и сделаем. Единственное ограничение, если можно его так назвать, – рассказывайте последовательно, от начала. Хорошо?

Пожал плечами – мне самому так проще.

Пятница. Вечер. Точнее, не совсем и вечер, но рабочий день близится к концу, а значит, все ближе и ближе тот обожаемый миллионами миг временного освобождения от наскучившей рутины, то самое мгновение, когда ты уже свободен, но призрак понедельника еще не навис грозной волной над вольным телом. Самое начало праздника!

Всегда боялся второй половины этого дня. Сколько помню, все самые неприятные аварии, срочные доработки, проверки и прочие неприятности приберегали его для себя. Бывало, умудрялись догнать в последний момент, когда уже выскакивал из наскучившего офиса, чтобы удвоить невзгоды, насладиться крушением чужих надежд.

В тот раз судьба была милостива: рабочий день еще не закончился, и явившийся демоном судьбы начальник был в своем праве.

– Степан, проблема!

Я внутренне сжался. Знал бы тогда, к каким это приведет последствиям, бежал бы не глядя! Вздохнул:

– Что за проблема? До понедельника терпит?

– Звонили фармацевты. У них контроллер на той штуке не срабатывает. Точнее, срабатывает с запозданием. Орут, что чего-то там загубили! Требуют срочно исправить!

«Та штука» – экспериментальный реактор, на котором наши клиенты – фармацевтическая компания – варят какое-то свое загадочное месиво. Штука сложная, с центрифугой внутри, опутанная вязью разнокалиберных трубопроводов и датчиков. Контроллер на эту штуковину программировал я лично. В принципе, ничего особенно сложного, кроме того, что сигналы на входных портах формировались устройствами, о которых я не имел ни малейшего понятия. Последние были чисто аналоговыми, и я провел немало времени, тупо согласовывая временные задержки – от получения данных до реакции на них. Все закончилось тем, что написал обширный мануал с таблицами и торжественно вручил его техникам этих «самоваров». Пусть выставляют коэффициенты как им угодно – свою работу я посчитал законченной.

– Евгений Николаевич, я им все написал. Пусть сами настраивают. Я в этой химии ничего не понимаю! Я даже интерфейс под «Винду» нарисовал, им только на компьютере цифры подправить и файл на флешку скинуть – все!

– Не все. Они жалуются, что какую-то, как ты выразился, цифирь уже в ноль установили, а твое творение все равно тормозит. И отрицательные значения твой интерфейс не ест. Орут, чтобы срочно приезжал!

– Ладно. С утра в понедельник буду, – уныло согласился я.

– Не, дорогой! – начальник довольно осклабился. – Не в понедельник! Сегодня.

– Евгений Николаевич, сегодня пятница. Уже вечер, если вы не заметили. Я даже доехать до них не успею!

– Успеешь, – явно довольно протянул этот кровопийца. – Они тебе пропуск выписали и на охране оставили. Паспорт не забудь. Сказали, можешь работать хоть всю ночь. Пропуск – ночной с допуском. Никто тебя не потревожит и не выгонит. У них производство непрерывного цикла! – он воздел указательный палец, потом убрал руки в карманы толстовки и уже знакомым притворно дружелюбным голосом, не сулящим ничего хорошего, добавил: – Давай, творец! Деньги получил, а работу не доделал. Если у них там бульончик протухнет, я из твоей зарплаты его оплачивать буду. Смекаешь? – посмотрел в мои тоскливые глаза и добил окончательно: – Можешь потом хоть до среды на работе не появляться, но «деньги – вперед»!

Это было несправедливо. Я отлично помнил договор, и там ясно было сказано, что отладка оборудования и его взаимодействия с контроллером проводятся исключительно в испытательный период. Тот, как мне казалось, уже закончился, а значит, и взятки гладки.

– Да какого хрена?! Испытания провели?!

– Нет! – резко оборвал меня демон.

– Как нет?! – я собрался спорить.

– А так – нет, – начальник отвечал мельком, для него все было ясно, и смотрел он на меня скорее как на заговорившего подопытного кролика, чем как на ведущего программиста.

Я хорошо знал этот момент. Если взял такой тон, лучше молчать. На моей памяти этот джентльмен всегда в итоге оказывался прав, и я уже выработал правило – не спорить. Вообще-то он нормальный мужик, мягкий и компанейский, но если в чем-то уверен, то как будто гвоздь проглотил – не согнуть. А вздумаешь все же пробовать – не жалуйся. Гвоздь, он такой – острый!

– Но спать-то я должен, есть. По Трудовому кодексу… – все же не вытерпел, забарахтался, уже понимая, что никуда не деться.

– С кодексом законов о труде я лично договорюсь. Тебе два дня отгулов, что, мало? Или забыл, кто неделю на работе не появлялся?

– Я же звонил. Семейные обстоятельства.

– Ну дык и я говорю – обстоятельства! Производственные. Можешь позвонить семье, попрощаться! – гадко ухмыльнулся демон и, не дожидаясь ответа, вышел.

Как знал, гад, чуял!

До места добрался перед самым закатом – хотя в наших широтах он тянется долго. В Москве накануне осени бывают такие особые вечера: уже прохладно, но веранды еще открыты, солнце, низко нависшее над домами, подсвечивает столики янтарным, воздух чист, и город выглядит так контрастно, что никаких технологий электронной фотографии не надо, чтобы буквально впитывать его цвета, слегка пережатые в желтизну. Нужное мне здание пряталось в симпатичном малолюдном районе, нависающем над Яузой. Встречные обдавали остатками лета и благодушного настроения. Да и я, честно говоря, тоже расслабился. Звонил самоварщикам, те описали свои страдания, и я примерно понимал, что случилось, – так, мелочи, небольшой баг из тех, что ловятся только в жизни, ни одно испытание не сравнится с ней по дотошности. Поправить не проблема. Больше времени уйдет на то, чтобы снять плату контроллера, перепрошить ПЗУшку и установить обратно, – за час управлюсь. Пришлось, правда, тащить с собой кучу приблуды с ноутбуком, зато можно будет потом скоротать время в одной из симпатичных кафешек, которые уже приметил для себя. А что, легальная отмазка – поздно, домой не успеваю, а питаться надо.

Фармацевты прятались за капитальной кирпичной стеной, пережившей не одну войну, но проходная, хоть и небольшая, всего на три ячейки, была оборудована по последнему слову техники. Я вошел и остановился, озираясь – куда дальше? Впереди массивные решетки автоматических турникетов, в крохотном вестибюле ни одной души, только камеры поблескивают под потолком. Где охрана, у которой ждет пропуск? Кому показывать паспорт и объясняться о цели неурочного визита? Может, надо исполнить символический танец под прицелом недремлющей электроники? Или тупо стоять и ждать, пока невидимые сторожа соизволят поинтересоваться, кого принесло?

Озадаченный, развернулся обратно – почему-то казалось, что звонить самоварщикам лучше оттуда, с освещенного гаснущим солнцем переулка, чем из сумрачной пустоты проходной, и обнаружил трубку, напомнившую мне обычный домофон, почему-то висящую на узеньком простенке между стеклянными входными дверями.

– Вы программист в реакторную? – женским голосом осведомилась трубка, едва я поднес ее к уху.

– Да. Здравствуйте, – немного ошеломленный началом разговора, произнес в ответ.

– Паспорт приготовьте. Ждите, – трубка щелкнула, и стало ясно: невидимая собеседница, не изволив ни поздороваться, ни попрощаться, покинула бледно-серый кусок пластика.

Пока извлекал из сумки с тяжеленным ноутом заветную паспортину, щелкнул дальний турникет, шевельнулись решетчатые зубья, и в вестибюль вошла молодая девушка в форме.

Поздоровались, она сверила мой паспорт и протянула невзрачную пластиковую карту, украшенную загадочными буквами и цифрами почти как глинобитная табличка шумер иероглифами:

– Пропуск у вас круглосуточный, бессрочный. Когда закончите все – сдадите.

– Да я сегодня закончу.

– Не торопитесь. Начальство сказало, что будете ходить сюда, пока все не отладите.

Я немного тормознул, понимая, что доказывать что-то этой конкретной охраннице бесполезно, и пока разглядывал свеженький пластик, она поняла мое молчание по-другому:

– Прикладываете пропуск к датчику, проходите в ячейку, там на пульте набираете дату и месяц вашего рождения. Обратно пойдете, пропуск в приемник, – она жестом показала на аппарат с щелью на выходе, – не опускаете, забираете с собой. Решетка откроется автоматически. Все понятно?

– Да, конечно, – я кивнул. – А в цеху есть кто-нибудь? Кто меня там встретит?

– Какой еще цех? Вам в реакторную. Нет там никого – рабочий день закончился.

– Чего тогда вызывали? Еще и срочно, – буркнул я, недовольный, в пространство.

– Так это у людей он закончился, а реакторы работают.

– И что, их никто не контролирует?

– Дежурная смена в диспетчерской. Если надо что, звоните – внутренняя связь работает, – она с сомнением посмотрела на меня. – Вы куда идти знаете?

– Знаю. Просто раньше у меня сопровождающий был.

– Так у вас и пропуск был временный. Вы бы в реакторную по нему не прошли. Подойдете когда, увидите – там такой же сенсор, как и здесь.

Реакторная! Надо же! В голове мерещились тускло светящиеся сборки ядерного топлива, люди в белых халатах, желтые значки в треугольниках. И что? Невзрачная дверь со двора, хлопающая за спиной длинной пружиной, короткая лестница в несколько ступеней, еще одна дверь сбоку перегораживает длинный коридор, большая и железная, – но открывается, отзываясь на кусочек пластика в моей руке, лишь маленькая створка, едва ли не лаз на подводной лодке. Ну да ладно – мне лишь бы войти и выйти, я не гордый.

Где-то вверху тихо гудит вентиляция. Длинный зал с рядом широких окон. Солнце висит над городом с другой стороны этого старомодного кирпичного монстра, потому там, на улице, видны лишь яркие отсветы на далеких многоэтажках да горит желтым виднеющаяся крыша дома напротив, через улицу. В зале сумрак и россыпь ярких цветных огоньков.

Завертел головой в поисках способа включить освещение, и почти сразу же защелкали панели в высоком потолке, отгораживаясь электрическим светом от вселенной за стеклами. То ли автоматика сработала, то ли наблюдатели, прячущиеся за темными блямбами вездесущих камер, помогли.

Моя цель – вон тот большой цилиндр, аккуратно окрашенный мышиным серым, – экспериментальная хрень, творение местных кулибиных. Что он делает, я без малейшего понятия! Мое дело простое – поправить крохотные мозги, прячущиеся за тонкой сталью. Но для этого их придется извлечь. А я уже сталкивался с экспериментальными установками. Главная их примета – создатели совершенно не заморачиваются бытовыми мелочами, и если, например, вам надо всего лишь перепрошить крохотную микросхему – запросто может понадобиться разобрать половину устройства. К счастью, в данном случае всего лишь придется извернуться ужом, протянув руку глубоко в недра хитросплетений контрольной панели, чтобы, предварительно открутив несколько винтиков, извлечь на свет божий – пардон, электрический – маленькую плату с парой десятков кнопочек.

Подобное уже приходилось совершать, так что я действовал быстро и по-деловому. Сбросил на рядом стоявший стол вещи, вооружился отверткой, обесточил контрольную панель и быстро открутил заветные винтики. Однако дальше возникли сложности. Месиво кабелей, каких-то трубочек, непонятных проводов и кронштейнов вцепилось в мой трофей намертво, изобретательно сопротивляясь неизбежному. Некоторое количество тихого мата пошло процессу на помощь, и спустя минуту-другую возни в руках покоилась вожделенная плата.

Повертел ее, разглядывая, и нахмурился – откуда жидкость? На зеленоватом лаке поблескивал свежий маслянистый след. Не похоже, чтобы рядом с интерфейсом были какие-то протечки. Понюхал – не вода. И не масло – что-то тягучее, как яичный белок. Вроде ничем не пахнет, но в носу повис стойкий аромат, слегка даже показалось, жгучий. В ноуте лежала салфетка – экран там протереть, еще чего – я высморкался, безжалостно скомкал бумагу и засунул голову, подсвечивая фонариком, в шкаф контрольной панели.

Вроде сухо. Откуда же эти сопли? Озадаченный, вынырнул из высокотехнологичных недр и тут же заметил невзрачную силиконовую трубку, оканчивающуюся ярко-красным пластиковым фитингом, повисшую безвольно прямо напротив люка. Рядом виднелось того же цвета гнездо, из которого, вероятно, я и выдрал гибкую кишку, пока возился в утробе реактора. Ни на секунду не задумавшись, воткнул трубку обратно – та с некоторой натугой встала, облегченно щелкнув. Порядок!

Комком салфетки обтер шланг, плату, убедился, что нигде больше никаких следов влаги нет, и занялся своим прямым делом. Собственно, ошибку я отыскал, еще когда был в офисе, теперь мне оставалось лишь заменить микропрограмму в контроллере и установить того обратно. Самоварщики снабдили меня инструкцией, что надо сделать, чтобы заново запустить аварийно остановленный реактор, так что – никаких проблем!

Единственное, что напрягало, – запах. Причем я был уверен: пахло исключительно в моем носу. Еще и жжется немного. Что за химию я нюхал? Вроде, кроме обоняния, ничего не пострадало, а на последнее можно забить – пройдет время, и слизистая избавится от любых следов вторжения. Я был в этом уверен, и не ошибся – потихоньку неприятные ощущения сглаживались, притуплялись, и когда я вкручивал с чувством выполненного долга последние винтики, почти полностью исчезли. Под конец показалось пару раз: мелькнули какие-то мушки перед глазами, я даже озадачился, посмотрел на лампы, на руки, но мушки больше не давали о себе знать, и я совсем успокоился.

Собственно, если бы не эти артефакты, я бы, наверное, и не связал эти мимолетные ощущения с тем, что произошло дальше.

Когда все было закончено – тихо урчал запущенный реактор, а цифирь на крохотном индикаторе перемигивалась в одобренном диапазоне – я собрал вещи, отзвонился самоварщикам – те, кстати, через Сеть уже знали, что все в порядке, – и в последний раз оглядел высокотехнологичное помещение. Домой. Хотя нет, сначала зайду перекусить, пивка хочется – думаю, Наташка ругаться не будет.

Вот тут-то меня и накрыло. Сделал шаг к выходу, и в глазах вспыхнул красный яркий свет – как будто прятавшийся в тенях шутник засветил лицо лазерной указкой. Машинально сомкнул веки, даже накрыл их ладонью, но свет не исчез. Я дернулся, мелькнуло что-то подсвеченное тем же красноватым отблеском, и слепящий блеск отпрыгнул, сдвинувшись в сторону.

Широко открытыми глазами уставился на две яркие полосы слегка расфокусированных лучей, пронзающих воздух перед моим лицом из ниоткуда в никуда. Они брали свое начало у глухой стены зала, тянулись наискось в сторону окон и внезапно обрывались. Как если бы кто-то подвесил в воздухе пару световых мечей из «Звездных войн», только гораздо длиннее – метра четыре или даже все пять, и без всяких там рукоятей или прилагающихся к ним джедаев. Ошеломление было настолько велико, что я буквально замер на месте, не в силах разобраться с тем, что видел. Медленно сдвинулся, отходя, – ничего не произошло. Мятая салфетка зажата в руке – собирался выкинуть в первый попавшийся мусорник – протянул ее, держа двумя пальцами, и позволил пересечь слепящую красноту.

Ждал если не вспышки, то раскаленного пятна на бумаге, слабых струек дыма – ничего. Более того, луч не оборвался, все так же висел в воздухе, равнодушный к преграде. Убрал руку, и в тот же момент мелькнула тень, будто что-то невидимое пересекло дорогу потоку света, а в следующий миг все исчезло. Еще висели яркие полосы в опаленных глазах, но сами лучи пропали, будто и не было.

Не знаю, сколько я проторчал на том месте, приходя в себя, но уверен, что диспетчеры или охрана точно не следили за мной. Иначе бы наверняка примчались, усмотрев застывшего столбом, будто встретил приведение, программиста, не говоря уже о загадочной иллюминации.

В кафешке я все же посидел и пивка попил, возможно, даже лишнего, но это теперь казалось смешным и неважным. Все началось рано утром, когда я отсыпался на диване, сосланный на него супругой якобы за пивную вонь – думаю, на самом деле из зависти и вредности.

Проснулся от света. Понятно какого – уже полвосьмого, до зимы далеко – конец лета, солнышко выползает в наших краях рано, в это время уже вовсю сияет. Непонятно только, как я его увидел – шторы задвинуты, веки сомкнуты. Спросонок, ясное дело, не сообразил, метнулся к окну – хотелось досмотреть последний сон, да и выходной же – ошалело замер, уткнувшись носом в плотную ткань. Минуту тормозил, пытаясь разобраться – откуда свет? И в следующее мгновение забыл про него – в мою комнату, туда, где я лично знаком с каждой полосой ламината, вошел незнакомый мужик. Притом как вошел! Его ноги где-то до бедер прятались под полом, сам же незнакомец уверенно топал поперек комнаты, будто переходил вброд не слой бетона, а мелкий деревенский пруд. Он ленивым неспешным шагом выполз на середину, его лица – немного одутловатого, со странными нелепыми бакенбардами и роскошными усами, по-гусарски поддернутыми к верху, – коснулся яркий отсвет окна, замер и повернулся в мою сторону, щурясь на солнце.

Кто-то заорал едва ли не мне в ухо, я вздрогнул и с запозданием, будто смотрел телевизор, сообразил: ору я. Мужик никак не отреагировал, еще немного постоял, таращась в мои колени, и двинулся, как ни в чем не бывало, по направлению к кухне, после чего в комнату влетела Наташка.

3

Помолчали. Я выдохся, да и пересказывать, что случилось потом, было стыдно и неприятно. Сосновский, возможно, ждал продолжения, возможно, переваривал услышанное, но тоже не проронил ни слова.

Дверь позади открылась. Я не двинулся, уставившись в окно, – отходил от рассказа.

– Владимир Александрович, все настроили. Можно начинать, – незнакомый молодой голос.

– Иду. Пару минут, – бросил тот и поднялся. – Степан, понимаю, что вы пришли не для того, чтобы выговориться. Но мне пока нечего вам сказать – не переварил эту историю. Давайте так: посидите в зале, если у вас есть время, я прочитаю лекцию, ну и в голове что-то устаканится. Как закончу – поговорим. Полчаса у нас будет. Хорошо?

– Да, конечно! – я подхватился вставая.

В голове крутилось еще многое, но счел нужным придержать – похоже, мне и самому не помешает подумать. Неплохо, так сказать, взглянуть на мой рассказ со стороны, чужими глазами.

Зал был не сказать что полон, но публика подобралась неслучайная – явно пришли те, кто уже знал, о чем пойдет речь. Хотя я, сказать по-честному, был все же удивлен несоответствием числа подписчиков на канале Сосновского и тех жалких, хорошо если двух десятков слушателей, которые нашли время и желание добраться сюда. Не сразу и поймешь, специфика ли это самой темы, интернет-формата лекции или публики.

Забрался на галерку и попытался вслушаться, но толком ничего не получалось – в голове крутилась собственная история и те тысячи слов, что надо было сказать, но которые так и не прозвучали. Сосновский время от времени посматривал в мою сторону – казалось, был немного озадачен. Не разыгрывают ли его? В университетской среде, не сказать что повсеместно, такое бывало, а тут к тому же куча камер – гипотетическому шутнику будет чем похвастать.

С трудом дождался. Чувствовал немалое раздражение, когда вертлявая пигалица – ну какое ей дело до нюансов иммунитета, скажите на милость, скорее я бы поверил в чисто женский, пусть даже и неосознанный интерес к маститому лектору – вцепилась в него десятком, на мой взгляд, глупейших вопросов. Надо отдать тому должное – он терпеливо отвечал, даже когда было явно видно, что озадачен сложностями восприятия поклонницей, как я обозвал ее про себя, очевидных вещей.

Наконец отделался, поднялся, собирая записки, и кивнул мне в сторону знакомой двери.

– Степан, для начала несколько вопросов. Вы же не против? – предложил он, едва мы устроились за тем же столом.

Я кивнул, признавая очевидное:

– Конечно.

– Будем исходить из того, что все, что вы рассказывали, – правда, – он сделал небольшую паузу, оценил мою кислую гримасу, и продолжил. – Первый вопрос: вы знаете, что за вещество было в той трубке?

– Самое смешное, что да. Мне же самоварщики скидывали таблицы, а подписывали они их прямо-таки формулами. Скорее всего, просто копировали из технологической карты. По мне так лучше бы они адреса портов подписывали, но и так сойдет. Я все равно все по-своему потом переделывал. Так что да.

Немного торопясь, нашел в телефоне нужную таблицу и протянул Сосновскому:

– Порт номер семнадцать. Это в шестнадцатеричном формате, – ткнул пальцем в экран.

Собеседник некоторое время задумчиво рассматривал картинку, пару раз сдвинул ее пальцами, потом остро глянул на меня, застывшего в ожидании, и оттолкнул телефон по столешнице в мою сторону.

– Любопытно, – впервые в его глазах я не видел терпеливой скуки, показалось, передо мной проявился другой человек. – Знаете, Степан, самые важные органы, вроде мозга, например, организм защищает от собственной же крови дополнительными барьерами. Ну, чтобы там нежелательные крупные молекулы или бактерии какие не могли пролезть куда не надо. Кроме мозга, такой барьер есть и у сетчатки. Очень похожий, кстати. Так вот, для фармакологии эти барьеры – проблема. Они ведь и некоторым лекарствам не дают туда попадать, – он поправил очки и протянул руку, снова завладев моим телефоном, постучал по экрану, продолжил. – Вот это, то, что у вас числится под номером семнадцать, – как ни странно, я знаю. Долго объяснять, но если по-простому, то это вещество на время как бы ослабляет связи мембран клеток, которые и формируют барьер. Все остальное настолько специфично, что я даже не берусь судить. Скажу лишь: мне кажется, они экспериментируют с каким-то лекарством для офтальмологии. Но это и не важно.

– Как же не важно? У меня, похоже, именно со зрением проблемы!

Сосновский смотрел с иронией:

– Не слышал, чтобы вы на него жаловались, – он полюбовался моей обиженной физиономией и добавил: – Вы сами сказали, что по собственной инициативе нанюхались, – ухмыльнулся, – только номера семнадцать. Судя по всему, если что-то и повлияло на ваше зрение, то опосредованно. Воспользовавшись, так сказать, тем, что барьер на вашей сетчатке на некоторое время ослаб. Но мы не о том говорим.

– Не понял. Именно это меня и волнует. Я для этого и пришел!

– Чепуха, – мой собеседник вяло отмахнулся. – Взаимодействие любой материи… – он задумчиво повертел пальцами, – …как бы это сказать? Взаимно. То есть если ваша сетчатка реагирует на потусторонний свет – давайте так это называть, вы же не против? – я кивнул. – То и люди на той стороне, назовем их так, тоже должны видеть это взаимодействие.

– Вы же его не видите. Оно только в моих глазах. Вот и они не видят.

– Скорее не замечают, – задумчиво почти пробурчал себе под нос Сосновский, бросил быстрый взгляд на часы, спросил: – А как предметы оттуда пересекаются с реальностью? Вот, например, если вы видите там стену – вы можете рассмотреть реальные предметы за ней?

– Нет. Если стена ближе пары метров, ну, может, чуть дальше, то она уже выглядит как реальная, и я не вижу, например, человека, который стоит дальше. Ну, почти.

– Что значит «почти»?

– Если стена темная – например, это внутри здания, а человек здесь, на солнце, то будет просвечивать. Все зависит от того, где свет ярче, хоть и не всегда. Когда там ночь, а я в освещенном помещении, то вообще того мира могу не видеть – тени одни. Ну, знаете, как если бы реальный стул, например, на который я смотрю, как будто тень какая-то накрыла.

– А сейчас? Здесь что-нибудь видите?

– Конечно. Вот там, за окном, кусок металлической фермы висит, от него трос или труба тонкая – не пойму, тянутся как раз под потолком этой комнаты.

– А люди?

– Не, – я усмехнулся. – Второй этаж, а там какая-то промзона или что-то такое непонятное. Фермы, лестницы, какие-то, вроде, провода. Пока сюда шел, один-единственный человек мелькнул навстречу.

– Мелькнул?

– Ну да. Я же говорил, пара метров – предел. Он проявился и сразу исчез, как разминулись. Чтобы рассмотреть, я должен идти с ним рядом. Представьте, как это будет выглядеть – реальные стены и люди – они, в отличие от тех, твердые. Хрен прошибешь!

– А сквозь реальные предметы просвечивает?

– Никогда. Такое ощущение, что тамошний свет еле проникает в наш мир. Пять метров, и он полностью теряет энергию. Куда ему реальные предметы пробить! Мужик тот – помните, первый, кого я встретил, – он только от колен был виден, что у него там ниже пола болталось – неизвестно.

– Непонятно тогда, как вы видите сквозь закрытые веки.

– Понятия не имею. Возможно, мои хрусталики – так сказать, первая инстанция. Первое, что реагирует со светом оттуда. А дальше все определяется по простому правилу: кто завладел рецептором, тот и правит бал.

Сосновский снял очки, потер лицо руками, снова надел, вгляделся в мое лицо:

– Ну что вам сказать? Есть пара идей.

– Слушаю вас более чем внимательно.

– Отлично, – кивнул он. – Первая: я не специалист по фоточувствительным рецепторам, могу лишь коротко сказать – так, чтобы не грузить подробностями, – что при возбуждении они как бы гиперполяризуются. Это термин для обозначения электрохимического потенциала мембраны, – он всмотрелся в мои затосковавшие глаза и добавил после небольшой паузы: – Неважно. Я не офтальмолог, но предположу, что у них может быть оборудование для исследования карты, назову это так, возбуждения рецепторов на тестовое освещение. Предполагаю, что если облучить дно сетчатки поляризованным светом разных длин волн, то можно наблюдать некоторое как бы отражение на ней. Понятия не имею, есть ли что-то подобное, но для вас это был бы идеальный способ доказать, что вы не псих или фантазер. Понимаете?

– Вы хотите сказать, что если на дне моего глаза удастся разглядеть картинку потустороннего, – я невольно поморщился, термин мне не нравился, – да еще и каким-то прибором, то есть объективным инструментом, то я с чистой совестью покину моего психиатра и стану глубокоуважаемым подопытным кроликом в каком-нибудь суперинституте?

– Точно! Именно это я и имею в виду!

– Чудесно, – уныло согласился я. – Ну, по крайней мере, не буду психом числиться, – я посмотрел на потемневшее пространство за окном и всмотрелся в довольного Сосновского. – Вы говорили про еще одну идею. Так?

– А, ну да, – собеседник, уже было засобиравшийся, замер, нависая над столом. – Я же сказал – любое взаимодействие взаимно. Там тоже должны что-то видеть.

Я попытался возмущенно перебить его, но он не дал:

– Я не призываю вас маячить перед каждым призраком, как вы их назвали вначале, ожидая его реакции. Здесь важно место. У самоварщиков – кстати, чудесное прозвище – вы были чем-то облучены. Чем-то вроде света, похожего на лучи лазеров, так?

– Ну да. Только широкие такие, как будто через линзу пропустили.

– И там же вы нанюхались?

– Ну, не сильно-то и нанюхался, как вы выразились, – почему-то надулся я, вероятно, потому что осознал, какой глупостью это было.

– Вот и исследуйте то место. Смотрите: именно там, похоже, сошлись два условия – что-то происходящее в том мире и то вещество, повлиявшее на ваши глаза. У вас же теперь суперспособность в наличии. Кроме всего прочего, что-то должно было проникнуть через дырявый барьер в вашей сетчатке, какое-то вещество. И это вряд ли простая химия. Здесь физикой попахивает, прости господи! Хрусталики ваши ведь тоже должны реагировать на чужой свет!

– Смеетесь?!

Сосновский хитро улыбнулся:

– Ну, может быть, немного, – он поднялся, замер, уже готовый оставить меня, ухватив за ручку лежащий на столе тощий портфель, и неожиданно спросил: – А вы, Степан, чего хотите? Чего добиваетесь?

Я встал. Стало ясно – лимит времени исчерпан, но вопрос врасплох не застал:

– Понятно чего! Хочу стать нормальным. Чтобы было, как раньше.

Сосновский, уже было двинувшийся к двери, замер, полуобернувшись, всмотрелся, поблескивая стеклами очков, и, нахмурившись, тихо бросил:

– Странно. Мне сейчас впервые почудилось, что я вам поверил.

Домой добрался под вечер. От метро ехал на такси – так легче, но желанного покоя не обрел. Там – ну, вы понимаете – пошел дождь. И бабушкина квартира от него спасти не могла. Вообразите, что на любой предмет приходится смотреть сквозь пелену падающей воды. Хотел поработать – в понедельник сдавать отлаженные модули, – но экран компьютера и дождь совмещались слабо. Пришлось забить и, закрыв глаза, вслушиваться в пустую болтовню радиоведущих – основательно подзабытое средство широкого вещания обрело с некоторых пор особую популярность в моей норе – вместе с компом дождь превращал в ненужный хлам любые экраны, будь то телевизор, смартфон или планшет. Хуже того, темнело у нас и у них одновременно, что часто дарило мне такой желанный отдых – темнота не беспокоит, – но не в дождь и не в этом конкретном месте. Где-то там, внизу и немного в стороне – большой проспект, масса пешеходов, непонятных, ни на что не похожих машин, и все они категорически отказываются перемещаться по ночам в темноте. Если отсветы уличного освещения меня беспокоили мало, да и было их, честно говоря, не так и много, то вот отблески фар от многочисленного транспорта бесили. В обычный день они незаметны, но стоит пойти дождю, и квартира непредсказуемо расцветает сверкающими росчерками летящих капель воды, переливающихся всеми цветами радуги. Радио, конечно, хорошо, но и спать когда-то надо. А закрытые веки от этой светомузыки не помогают! Если бы завтра нужно было идти на прием к доктору, то к списку моих симптомов добавились бы бессонница и раздражительность, сменяющаяся апатией. Что с меня взять? Псих!

Позвонил Василий.

– Здорово! – я был рад оторваться от выслушивания пошедших на второй круг пустых новостей.

– Ну, чего, был на лекции?

– Ага, пообщались.

– Как он?

– В смысле?

– Ну, был бы он девушкой, ясно, в каком смысле. Я про другое – как он среагировал?

– Как по мне – человек слова.

– То есть?

– Ну, было видно, что не верит, ищет подвох, может, розыгрыш, но терпит. Мне показалось, он решил отнестись к этому как к абстрактной задачке. Какая разница – правда, неправда? Поищем решение в рамках условностей.

– Ну, и чего? Нашли?

– Самое интересное, что пару наводок он дал.

– Давай, колись!

– Сказал, что у офтальмологов – ясно, не в салоне «Очки для бабки» – может быть оборудование, позволяющее снимать состояние фоторецепторов сетчатки.

– Это ты сейчас чего сказал? Переведи.

– Дык, думаешь я понимаю? Хотел посмотреть в Сети, а тут – дождь.

– Какой дождь? Солнце целый день! – Васька помолчал, молчал и я. – А-а, понял, извини. Вспомнил, он тебе на любимый экран пялиться мешает. Да-а, – протянул он, – тоскливо. Ни тебе новостей, ни порнухи, ни Википедии!

– Васька, кончай! Он имел в виду, что если я что-то вижу, чего другие не видят, но на сетчатке это отображается, не непосредственно, не как свет, а через возбуждение этих самых рецепторов, то это можно снять. Ну, типа, сфотографировать. Поляризованный свет, туда-сюда. Понял?

– То есть можно будет доказать, что ты не спятил?

– Ага.

– Оно тебе надо?

Вопрос прозвучал странно, я насторожился:

– Ты чего там, гад, бухаешь?! В одно рыло?! Алкаш, что ли?!

– Вот не надо! Я чту. Пару пива принял после километровой грядки картошки. Если бы ты ее столько извлек, небось в хлам нажрался бы!

– Картошки?! У бати что, завод отобрали?

– Это теща, – прошипел Васька. – Обещал. Вот, затащили.

– Сочувствую, – я был искренен. – Две бутылочки за такое маловато будет! Магазин далеко или?..

– Или.

Вздохнули почти синхронно.

– Что им, картошки на рынке мало? – поинтересовался я.

– Не скажи. Совсем другая субстанция, – взялся защищать бесцельно погибший выходной друг.

– Верю, верю! – поспешил срубить его на взлете, пока он не соблазнил меня изменой пельменям.

Опять вздохнули.

– Чего делать будешь? – поинтересовался Василий.

– Искать знающего офтальмолога. Что еще? У тебя, случаем, нет такого?

– Не, ты же знаешь. Мы к медицине никаким боком.

– Ну все же? Профессора, научные сотрудники – может, у кого знакомый есть?

– Ладно, поспрашиваю, – Васька замолк на мгновение, спросил: – А может, тупо записаться на прием, объяснить, что да как. Может, дело-то плевое!

– Чего-то, Вась, я устал объясняться. Могу даже рассказать, что будет, стоит мне только начать, – надо?

– Да не, Стёп. Спрошу, конечно. Просто подумал: к чему такие сложности? У них прием платный, все равно, что проверять. Может, простейшее решение сработает? Типа: сестра, посмотрите мне в душу! Она такая: что я там вижу?! Ты: это мое сердце! Не, не так – это свет в зазеркалье!

– Трепло! – невольно повторил я любимое словечко бывшей.

В трубке зашуршало, раздались отдаленные голоса, вернулся голос Васьки:

– Стёп, я пошел. Ужин. Свежий урожай потреблять буду.

– Давай, дорогой! Приятного аппетита!

– И тебе не болеть! – отозвался друг, и связь прервалась.

Показалось, что дождь «там» стал редеть, капли измельчали и поблескивали совсем жидкой проносящейся дымкой. Хорошо бы закончился – хоть высплюсь.

Поднялся с любимой кровати, добрел до большого картонного ящика, так и не распечатанного с самого переезда. Делать нечего, от радио тошнит – посмотрю, что за сокровища я не посчитал нужным в свое время выкинуть.

Ага, это с работы: программатор, куча флешек, кабелей, пара блоков питания, микрокомпьютер, какие-то переходники, адаптеры… а это что? Тот самый пропуск – безжизненный кусок пластика. Естественно, мне было не до него, и фармацевтам я его так и не вернул. Покрутил в руках – попробовать, что ли, вдруг работает? Вспомнилась еще одна, подсказанная Сосновским, идея – проверить своим болезненным зрением то место, где все, очевидно, началось. В голове закружились картинки из голливудских блокбастеров: вот я, в темном трико и капюшоне, ловко карабкаюсь по кирпичной стене секретного логова самоварщиков, пока моя напарница – почему-то это была не Наташка, а одна голливудская звездочка, мелькнувшая недавно в свежем вареве кинофабрики, – отвлекает охрану и обесточивает сигнализацию. Я позволил воображению разгуляться, и в следующем эпизоде уже лежал, закованный в наручники, ночь блестела синим и красным, а злой полицейский с неприятным запахом изо рта орал на меня, требуя срочно сдать пароли и явки.

Вздохнул, но выкидывать пропуск не стал – в голове зрела идея, чем занять накатывающее одинокое воскресенье.

Звякнул дверной замок. Кто в гости ходит по ночам? Толик. Кто же еще? Открыл не глядя.

– Здорово шизикам! – Толик всегда жизнерадостен, но чувством такта или воспитанием не отягощен.

– Привет, – бросил ему, отходя по узкому коридору. – Вот, – протянул пакет с лекарствами.

Толик аккуратно пересчитал коробочки, проверил дозировки и число пилюль в каждой упаковке, разве что не вскрывал уныло цветастые картонки. Он вообще балабол и подвижен, как ртуть, всегда готов на любой, как он выражается, движ, но к деньгам относится с удивительной скрупулезностью, на пару минут обращаясь в иного человека.

– Ага. Норм. Держи, – он ловко извлек из заднего кармана джинсов деньги.

Забрал, молча кивнул, пересчитав, – честно, было безразлично, но интуитивно чувствовал, если не сделаю этого, упаду в его глазах ниже плинтуса. Хорошо еще, что он уверен: я кошу под психа по каким-то тайным причинам – то ли от армии спасаюсь, то ли еще от чего посерьезней.

– Ну чё? Как жизнь?

Настроение соседа меняется мгновенно. Только что сосредоточен и молчалив, в следующее мгновение уже готов сорваться в любую авантюру. Брякни я сейчас что-нибудь интеллигентское, вроде «Чашку чая?», и он ринется на кухню, будто чай – любовь всей его жизни.

Только этого мне не хватало, потому ответил меланхолично неопределенно:

– Хрен ее знает. Идет где-то.

Для Толика это перебор – почти философия. Всмотрелся в меня, хмыкнул, покрутил носом, будто вынюхивая что-то, но я еще даже любимые пельмени не варил, так что пахло в квартире только старой мебелью. На секунду застыл, всматриваясь в неуместный для старой хрущевки высокотехнологичный холодильник, обернулся, споткнувшись о мое спокойное ожидание, засобирался:

– Ну ладно. Звони, как очередную порцию отоваришь.

– Так договорились же. Позвоню, конечно, – я сделал шаг вперед, выдавливая соседа, и тому не оставалось ничего иного, как пятиться.

Все же он был бы сам не в себе, если бы не сделал еще одну попытку:

– А чё доктора-то? Прописали?

В переводе на обычный русский это значило: «Диагноз поставили?», причем в значении именно положительном – он не сомневался, что я страстно жажду долгожданной отмазки от любой, как ему казалось, ответственности.

– Я уже говорил, Толь, – кочевряжатся. Говорят: понаблюдать надо. Ничего не изменилось. Наблюдают.

Припертый между тем ко входной двери, сосед наконец сдался:

– Ладно, бывай! Побегу – дел много.

Запер дверь. Дождь снова усилился, капли то гасли, превращаясь в туманную тень, то ярко вспыхивали отблесками чужого света, наискось пересекая крохотную прихожую. Было два варианта: плестись на кухню готовить пельмени или залезть в душ – там эта водяная феерия была бы вполне гармонична.

Решил: в душ, но не успел – снова ожил телефон. Васька, что ли, оперативно управился с дарами сырой земли и жаждет подробностей моего общения с физиологом? Нет, номер незнакомый.

– Слушаю вас, – сухо бросил в трубку, ожидая приглашения к стоматологу или общения со службой безопасности очередного банка.

– Степан! Думала, уже не дозвонюсь! Это тетя Аня.

О как! У мамы была сестра. Точнее, есть, эта самая Анна Георгиевна. Еще в молодости, которая помнила костры пионерии и комсомольские собрания, вышла замуж и уехала то ли в Саратов, то ли в Самару – никак не мог запомнить. Последний раз видел ее на похоронах. С тех пор ни слуху ни духу.

– Здравствуйте, Анна Георгиевна.

– Анна Георгиевна, – недовольно протянула она. – Ну что ты как неродной! Тетя Аня.

– Хорошо-хорошо, – легко согласился, мечтая побыстрее отделаться.

– Стёп, мне только недавно рассказали, что у тебя случилось. Кошмар какой-то! Как ты? Как себя чувствуешь? Расскажи. Мне сказали, что вы развелись, и она квартиру у тебя отсудила. Ты сейчас в бабушкиной? Один? Ужас! Ну, что ты молчишь?

Интересно, какой доброхот с ней связался?

– Теть Ань, все совсем не так, – я помолчал, добавил: – Ну, не совсем так. Мы действительно развелись, это правда. Но никаких судов не было, и Наташа ничего не отбирала, как вам кто-то наплел.

– Как же не так? – умудрилась не согласиться со мной тетка, которую, если встречу на улице, точно не узнаю. – Квартиру у тебя ведь забрали! И эту заберут. Воспользуются твоим положением, вот увидишь! Хорошо, что до меня дозвонились, а то бы…

Вынужден был перебить объявившуюся родственницу:

– Теть Ань! Каким таким положением?

– Как каким?! Ну, ты же заболел… – неуверенно полувопросительно протянула тетка.

– Кто вам это сказал?

– Мне из собеса звонила хорошая знакомая.

– Не знаю, что такое собес и почему они распространяют слухи. Скажу лишь – вам соврали. По старой квартире: она была в ипотеке, мы, когда стало ясно, что разводимся, заключили мировое соглашение с банком, даже получили деньги кое-какие. Но вас в любом случае это не касается – уж извините!

– Никаких мировых соглашений они заключать с тобой не имели права!

– Почему это?

– Потому что ты болен! Ты не понимаешь, как тебя дурят!

Я ошарашенно молчал. Мотивы звонка стали очевидны, но напор и железобетонная уверенность в ее версии событий ставили трудную задачу – многословно объясняться или игнорировать, рискуя заполучить кучу нежданных проблем от активных родственников.

– Теть Ань, я абсолютно вменяемый, и мне не нравятся ваши намеки на мое здоровье. Чтобы вы не наделали глупостей, хочу предупредить, что решение о каких бы то ни было ограничениях в дееспособности принимает суд. И если вы решите объявить меня, как вы выразились, больным, обращайтесь туда. Я в вашей опеке не нуждаюсь. И как вы, может быть заметили из нашего разговора, вполне способен самостоятельно отвечать за свои поступки.

– Стёпа! – голос тетки звучал трагично. – Ты не понимаешь! – она театрально вздохнула. – Ну да ладно. Я беру билет на понедельник, во вторник буду у тебя. Там и поговорим.

– Зря деньги потратите! – не мог скрыть раздражения, даже озлобления. – Ни о чем я с вами разговаривать не собираюсь! Во всяком случае, о своей жизни. И еще. Кроме билетов, озаботьтесь, пожалуй, еще и бронированием гостиницы. У меня нет ни возможности, ни желания размещать вас в своей квартире!

Трубка что-то забормотала, но я уже отдернул ее от уха и надавил «отбой». Вот ведь геморрой на ровном месте! Жил себе не тужил! Самое интересное, что хотя я и катил порой бочку на врачей, но претензии у меня были скорее не к ним, а к системе. Кто не сталкивался, тот и не подозревает, что стоит врачу некоторых специальностей выписать вам больничный, как, не спрашивая вашего согласия, вас уже ставят на учет в интересном учреждении, который прямо гарантирует вам разнообразные и неожиданные проблемы в будущем. Когда я впервые с этим столкнулся, пожилая сестра, сокрушенно вздохнув, объявила, что мне, оказывается, еще повезло, а были времена, когда к ним на учет можно было загреметь и с банальным сотрясением мозга. Так что, даже так и не заполучив окончательный диагноз, я уже числился психом, если можно так выразиться. Государство любит интересоваться здоровьем своих граждан – ну, там, при приеме на некоторые виды работ, на службу, при выдаче прав или разрешений, и при всяком таком случае запрашивает справочку о здоровье соискателя. Вот я уже и столкнулся со всеми прелестями получения этого документа при наличии учета в психоневрологическом диспансере. И ведь при всем этом я считался полностью дееспособным гражданином. Просто иногда мне теперь предстоит доказывать, что это так.

Дождь почти утих, я забрался в душ, ощущая, как горячая вода смывает раздражение недавнего разговора.

Что касается лечащего врача, тот прямо заявил: «Вы, Степан, полностью вменяемы. Вы осознаете, что ваши галлюцинации ненормальны, и даже обратились за помощью по собственной инициативе. Типичное поведение невротиков. Психи обычно уверены в собственной картине мира и скорее склонны окружающих считать нездоровыми. Это не всегда так, но сразу скажу, что доказать вашу невменяемость в суде не получится, вздумай кто-нибудь заявить об этом. Я бы, например, вас таким никогда не признал».

Проблема с доктором одна – «галлюцинации»! Для него мои видения – порождение больного воображения. Он вот считает: я осознаю их «ненормальность». Но понимает ли он, что при этом я самого себя считаю нормальным? Может, я и правда псих, если убежден в реальности того мира?

Сейчас-то я уже приспособился, научился маскировать собственные реакции, а представьте, как это выглядело, когда я только пришел к нему в первый раз. Сидит всклокоченный такой пациент и ошалелым взглядом провожает что-то в воздухе, едва реагируя на прямые обращения. Да-а… Если учесть, что я тогда систематически не высыпался, не мог работать, и череда разнородных проблем колотила меня по напряженной черепушке, подобно барабанщику, то придется признать: выглядел натуральным психом. Собственно, поэтому я никогда не осуждал Наташку. Напуганы были оба. Но хватит!

Выключил душ, обтерся и наконец сообразил, отчего настроение, вопреки усилиям далекой тети, улучшается – дождь закончился. Можно поработать и спокойно выспаться. А завтра надо будет кое-куда наведаться.

4

Конец лета в этом году радовал – ни тебе удушающей жары, ни промозглых осенних дождей. Утро лупило вползшим на крышу дома напротив солнцем так, что казалось: отдерни плотную ткань штор, и задымятся старые бумажные обои, зашипит в панике прячущаяся по сумрачным углам нечисть. Зазеркалье не видать вовсе, отработанным навыком угадываю: там пасмурно, и это хорошо – при таком контрасте в освещении то, что видится оттуда, бледнеет и уже не так пугает или путает своей реальностью.

Наскоро соорудил нехитрый завтрак, проглотил, рассматривая в телевизоре изящную брюнетку, серьезно озабоченную циклоническим фронтом в Забайкалье, завис ненадолго, пролистывая немногочисленные сообщения, накопившиеся в разнообразных новостных каналах, – все как в старые, уже слегка подзабытые времена.

Собрался было выскочить из подъезда, но придержал себя сам – все же в моем положении лучше действовать расчетливо, чтобы не испортить отличное настроение мимолетным оптимизмом, – заказал такси. Успел пожалеть об этом – на всем пути от лестницы до застывшей прямо напротив двери машины никто не встретился, что даже немного обеспокоило, но стоило такси тронуться с места, и сразу убедился: ничто никуда не делось, и мои призраки в том числе – они один за другим врывались в тесное пространство кабины через лобовое стекло, передний ряд сидений и тело молчаливого водителя. Заученно опустил глаза и уставился в спасительный телефон; под таким ракурсом, все, что замечал – стремительное нечастое мельтешение, которое мозг не успевал распознать и, следовательно, испугаться. Если бы не светофоры, на которых мы периодически замирали, поездка, пожалуй, была бы одной из самых комфортных в моей новой жизни.

По-воскресному быстро добрались до памятного района над Яузой. Простился с водителем, выбрался наружу и остановился, ориентируясь в окружающем. Конечно, я отлично знал, куда приехал, – вон дальше виднеется знакомый кирпич забора фабрики, неширокая, удивительно спокойная улица сейчас прячется в тени, подсвеченная лишь бесконечной синевой без единого облачка, если не считать за таковое тонкий инверсионный след, процарапавший небо над головой. Ориентировался я в другом – в чужом мире. Конечно, вижу я недалеко, зато чужие стены – не препятствие. Одна из них, участок оштукатуренной кладки, выступает прямо передо мной, перегораживая тротуар. Уровень дороги там, похоже, повыше сантиметров на двадцать – немного, но крупная брусчатка, сложенная из больших квадратных блоков, накрывает земной асфальт как кусок стеганого одеяла, и оттого я не вижу собственные ноги, погрузившиеся в чужой камень. К счастью, там по-прежнему пасмурно, и мои поношенные светлые кроссовки проступают желтоватым силуэтом, как если бы я стоял на дне неглубокого пруда с темной илистой водой. Но вот с тротуаром – беда. Его не видно, а вы не представляете, как на самом деле часто мы смотрим под ноги. Ладно, не привыкать. Уже приспособился в таких ситуациях рассматривать реальность, расположившуюся за пределами заколдованного круга, наполненного чужим миром. Должно быть, выгляжу как неспешный гуляка с гордо задранной головой, сноб, которого больше интересует движение небесной материи, чем низкие реалии неровной почвы под ногами.

Еще деталь: похоже, чужая улица смещена на пару метров дальше от реки, чем земная. Из-за этого мне, двигаясь вдоль нее, предстоит непрерывно пересекать внутренности стен и домов. Получается интересный эффект: пока я внутри чего-то защищенного от естественного или искусственного света, ничего не вижу – содержимое стен, например, не освещает чужое солнце, и чужой мир практически исчезает, становится невидимым, но стоит высунуться, как он немедленно вплывает в поле зрения, подчас скачком, резко, заставляя невольно останавливаться на пару мгновений. Опять воображаю, как это смотрится со стороны: молодой мужчина с отрешенным видом, одетый, как типичный студент, неспешно прогуливающийся по пустынной улице, будто очнувшись от дум, время от времени замирает, немного ошалело вращая головой, и с удивлением рассматривает внезапно проявившую себя реальность.

В общем, при всем моем старании полностью замаскировать себя под нормального не удастся. А жаль. Пригодилось бы, например, у врача: здрасьте, доктор, я излечился. Но не выйдет: его кабинет расположился в самом сердце большого потустороннего здания вроде торгового комплекса или офисного муравейника – потоки народа, лестницы, переходы, конторы и самые неожиданные явления: то голова незнакомца замрет прямо посреди стола доктора, удивленно озираясь, то из-под потолка медленно спустятся по наискось пересекающей помещение чужой лестнице красивые ноги в изящных сандалиях. В общем, я и сам-то в своей нормальности не уверен, чего уж требовать от профессионально подозрительных эскулапов.

Не спеша добрел до забора. Хорошо, что воскресенье – на улице почти никого, только редкая машина медленно проползет мимо, подскакивая на лежачих полицейских, да пара прохожих мелькнет через дорогу. Можно постоять на месте, держась ладонью за теплый кирпич – якорь, лучше всего прочищающий мозги: забор – наш, а длинный коридор какого-то здания, из пола которого торчали мои плечи и голова, – их. Пройтись бы вдоль этого коридора, да реальность против: забор фармацевтов обрывается, прилепившись чуть подалее к стене соседнего дома, отгороженного от улицы нешироким запущенным сквериком.

Ладно, пройдусь, добавлю десяток метров к иноземному коридору – вдруг обнаружится еще какая подробность. Коридор, кстати, идет точно параллельно забору – видимо, близкая Яуза диктует строителям свою геометрию в обоих мирах.

Зря ходил. Коридор пуст и, похоже, идет вдоль наружной стены какого-то солидного дома официозного вида: окна с одной стороны, череда редких дверей – с другой. Пол скучный – что-то вроде крупнопанельного паркета, ничего особенного по земным меркам. Людей не видно, как и любых табличек или указателей. Может, у них там тоже выходной?

Хорошо бы зайти за одну из дверей, но забор фармацевтов прячется буквально в десятке сантиметров под крашеной штукатуркой внутренней стены чужого коридора. Похоже, там, на месте, где у нас находится двор фабрики, расположилось большое сооружение, почти совпадающее по габаритам с хозяйством наших бывших заказчиков.

Со стороны улицы – проще: тот мир накрывает участок то ли стеной, то ли каким-то цоколем – неважно. Важно, что здесь ничего не видно, и даже не мешается под ногами чужая мостовая.

Я с облегчением воспользовался возможностью и двинулся в сторону знакомой проходной. На ней, кстати, тоже большого движения не наблюдается: так – выскочили, не посмотрев в мою сторону, пара оживленно обсуждающих что-то молодых девушек и торопливо убежали дальше. Что я ищу? На что надеялся, приехав сюда? Нащупал в кармане пластик старого пропуска, извлек, не чувствуя никакой решимости. Ну, приперся? Что дальше?

Проходная никак не изменилась. Я машинально толкнул одну из дверей, та открылась, вошел, сделал шаг к турникетам и замер. Стены чужого здания закончились, вернулась нереальная реальность: вновь возник пол, рассекающий мою грудь, коридор, похожий на уже виденный. Только окна на их улицу теперь белеют пасмурными силуэтами, рассеченные местным потолком высоко над головой. Немного постоял, соображая.

– Вы проходите? – голос за спиной заставил вздрогнуть.

Хорошо одетый мужчина в костюме и галстуке, с небольшим портфелем в руке замер, нависая над плечом, в руке – кусок пластика, идентичный тому, что держал и я.

Машинально кивнул:

– Да, извините, – и приложил пропуск к считывателю.

Пискнуло, красный крестик сменился зеленой стрелкой, я толкнул вращающуюся решетку и очутился в заточении: клетка позади щелкнула, запирая от меня внешний мир, решетка впереди ждала, пока я докажу, что не нашел пропуск на улице, что он мой. Попался! Сейчас набегут! Держи его!

Оглянулся. Незнакомец, разрубленный пополам неземным полом, терпеливо ждал, пока я просочусь через охранную ловушку. Интересно, чего он ждет? Вот чего бы ему не воспользоваться соседней? Может, по выходным оставляют в рабочем режиме только эту, и я совершенно случайно занял единственный рабочий турникет? Как бы то ни было, дальше вторгался не я, а условные рефлексы городского жителя: приложил пропуск, набрал код – помнил: день и месяц рождения, – толкнул пискнувшую вертушку и отступил на шаг в сторону, освобождая проход.

Внутри! И никто не мчится задерживать, никто не вглядывается с озабоченным выражением лица в незнакомца. Похоже, Голливуд, привидевшийся мне накануне, тоже решил взять выходной. Скрипнула позади решетка – пиджак прорывался следом; я торопливо сбежал по невысоким ступенькам во двор, и голова нырнула в иномировое подполье. Как же хорошо! Чужие полы, стены, окна, двери остались где-то там, выше, а я опять вернулся в нормальность.

Проводил взглядом торопливо шагающего в сторону административного крыла незнакомца – ради кого он так вырядился в выходной день, хотел бы я знать? Впрочем, какая разница? Мне – туда, к неприметной, ничуть не изменившейся за год двери.

Идти не хотелось – так хорошо было здесь без каких бы то ни было видений, но и торчать посреди пустого двора тоже не с руки – повсюду камеры, и если даже никого мой визит не встревожил, это не значит, что можно расслабиться, будто я один в целом мире. Все же задержался, неторопливо пряча пропуск в карман и щурясь на солнце, нависшее над городом. Почти как тогда. Даже не верится, что прошло так мало – кажется, за это время моя жизнь успела совершить полный оборот. Я чувствовал себя совершенно другим человеком, нимало не похожим на того беззаботного парня, что последний раз пробегал по этому скучному дворику год назад.

Ступеньки наверх вознесли меня над чужим полом. Я еще не прошел дверь реакторной, но уже очутился в совершенно новом для себя помещении, и оно немного напрягло – с одной стороны, я почти ничего не видел – пол земной реакторной скрывал своего собрата там, но я не видел вообще ничего больше. Похоже – большой зал, мое куцее зрение не добивает до стен и потолка или потолок прячется над земным, лишь стойкое ощущение, что пространство вокруг подернулось легкой, слегка красноватой тенью. Там точно нет естественного света, темно, но не до конца – что-то отбрасывает нераспознаваемый отсвет, будто отблеск от застывшего костра. Что за черт? Какого еще костра? В здании?

Хорошо, что никого нет, спокойно постоял, привыкая к ощущениям. В любом случае, что бы ни пряталось там, я пока не нашел ничего необычного, разве что отблеск этот казался смутно знакомым.

Опять пропуск, писк приемника, щелчок замка. Стараясь сохранять видимость неспешной деловитости, прошел в реакторную.

Помещение залито слепящим после сумерек коридора светом солнца. Яркие параллелепипеды наискось расчерчивают полы, облизывая жадным жаром фундаменты оборудования. Сами реакторы прячутся в прохладной тени, отчего видишь только черно-желтое пространство, расчерченное, как предупредительная окраска тяжелых балок на заводе. Эх, научиться бы читать такие символы! Сама природа сплошь и рядом подсовывает их нам, мы же, как слепые, движемся своими путями, щурясь и отмахиваясь от благожелательных предупреждений!

Всмотрелся в череду разнокалиберных агрегатов. Похоже, за год здесь кое-что поменялось, но тот приметный экспериментальный реактор – вот он, на старом месте. Зашагал, и тут же шевельнулись тени в дальнем конце длинного зала.

Остановился, щурясь, уже понимая, что там люди, но солнце мешало. На яркую полосу света выступил, сразу же проявившись во всей красе служебной формы, пожилой охранник, всмотрелся в меня, неожиданно кивнул приветственно, как будто мы хорошо знакомы, наклонился, подобрав что-то с пола, и, не обращая на меня больше внимания, вновь растворился во тьме. Был человек – и нет его. Может, он тоже призрак? Да нет, так далеко я их не вижу, да и выглядит он родным и знакомым обитателем нашей планеты – от пошлой форменной одежды до профессиональной подозрительности в лице.

Из мрака донеслись голоса, звякнул металл, еще раз. Стало понятно: там кто-то работал, несколько человек, но главное – на меня никто не обращал внимания. Точнее, охранник точно заприметил, но отнесся как к должному, даже кивнул – обознался, наверное. Надо пользоваться моментом.

Реактор сильно изменился: добавилось несколько трубопроводов, за его металлической спиной вырос немаленький агрегат, весь опутанный хаосом вывернутых наружу блестящих металлом кишок, появилась пара недешевых индикаторов рядом с помнящей мои руки старой панелью управления.

Подойдя, перевел контроллер в инженерный режим, полистал логи, убедился, что основное управление по-прежнему опиралось на мой текст, хотя и обросло кучей непонятных функций. Делал это не из любопытства, а скорее как прикрытие, часть настоящей шпионской истории, на случай, если кто-нибудь все же вздумает поинтересоваться, чем это я тут занимаюсь. Основное внимание целиком ушло туда – в другое.

Там по-прежнему большой темный зал, во всяком случае, я до сих пор не наткнулся на стены, но главное, я обнаружил источник того слабого отсвета, что так бередил мою память. Совсем рядом с реактором – длинный широкий стол, один конец которого терялся из вида в ярком свете земного солнца, другой же раздваивался почти у самой стены, отчетливо видимый в сумраке. Несмотря на то, что света в том зале толком не было, видел я этот странный стол более чем отчетливо из-за избороздивших все пространство над ним лазерных лучей красного цвета с разными степенями фокусировки. Все это сложное плетение цветомузыки опиралось на многочисленные устройства и приспособления, разбросанные по огромной столешнице, равномерно испещренной монтажными отверстиями.

В следующее мгновение невольно вздрогнул: быстрым шагом в поле зрения вошла молодая девушка, одетая во что-то вроде фартука, наброшенного поверх короткого халата. Из-под него виднелись ее ноги в просторных темных штанах. В лазерных отсветах она выглядела нереально, почти как персонаж черно-красного немого кино. Невысокая, с изящной фигурой, угадывавшейся под громоздким одеянием. Густые и, должно быть, объемные волосы стянуты в длинный хвост, убранный во что-то вроде мешочка. Лицо красивое, но не наше, не русское. Чувствовалось в ней восточное, но не далекое, не китайское или японское, а вроде красивой узбечки или татарки. В руках – громоздкий и по виду тяжелый аппарат неясного назначения. Не обращая на меня никакого внимания, что понятно, быстро подошла почти вплотную и наклонилась к широкому рассеянному лучу, нацеливая свой прибор. Присмотрелся и удивился: похоже, одна из труб земного реактора тоже слегка отсвечивала красным. Во всяком случае, то, что внимательно разглядывала незнакомка, в моем пространстве в точности совпадало с коротким отрезком толстого негнущегося шланга. Неужели этот отблеск в зазеркалье – след от банального земного устройства, всего-то и делающего, что снабжающего реактор обычной водой почти из-под крана, скорее всего, для какой-то системы охлаждения?

Наклонился, чтобы рассмотреть получше, и отпрянул, почувствовав резкое движение рядом. В дальнем углу зала отчетливо матерились, гремело что-то железом, но испугали меня не земные люди – незнакомка замерла, с ошарашенным выражением лица уставившись на меня! Я, не веря, оглянулся, сделал шаг в сторону, но глаза девушки словно прилипли. Что она видит? Меня? Или пару мерцающих пятен на месте моих глаз? Несмотря на потрясение от очевидного контакта, заученные годами рефлексы воспитанного человека работали – я не мог не поприветствовать незнакомку и осторожно поклонился. Опять быстрое беззвучное движение, я вскинулся и успел рассмотреть мелькнувший силуэт, тут же исчезнувший из доступного мне поля зрения.

– Что, Евгений Николаевич решил в выходной сам не приезжать?

Давешний охранник материализовался из ниоткуда, но рефлексы не подвели:

– Здравствуйте, – деланно скривился. – Ну так на то он и начальник!

– Это точно! – охраннику, похоже, было скучно и совершенно наплевать на то, что его тело наполовину торчало из мерцающего красным неземного стола. – Я тебя помню. Ты работал с этой штуковиной год назад?

– Ну да, – я все еще был в шоке от произошедшего, потому отвечал немного рассеянно, надеясь, что незваный собеседник отнесет это на сложный мыслительный процесс приглашенного специалиста по кнопочкам и экранчикам. – Честно говоря, я вас не припоминаю.

Незнакомец довольно улыбнулся и движением головы и глаз указал на колбу видеокамеры за моей спиной:

– Конечно не помнишь! – довольным голосом пояснил он, как будто снизошел до собеседника из горных высей, где небожители бдительно следят за шалостями простых смертных.

Он, оставаясь в самом средоточии лучистого месива, кивнул на цифровой индикатор, который я заблаговременно озадачил выводом длиннющего журнала событий, на самом деле ничуть меня не интересовавшего:

– Опять сбоит?

То, что я сейчас жаждал увидеть, к счастью, не появлялось – девушка исчезла. Не знаю, что бы я делал под бдительным вниманием охраны, вернись она. В душе боролись, по очереди захватывая ее, чувства досады, облегчения и настороженного ожидания.

– Нет, простая рутина, – лениво сообщил в пространство, рассматривая сменяющиеся строки, затем нахмурился, меня будто что-то толкнуло, и развернулся к собеседнику. – Скажите, а ваши камеры стабильно работают? Я имею в виду – никаких помех? А то у нас тут пара сбоев была, – на ходу фантазировал, уверенный, что охранник простодушно слопает любую глупость.

– Как же? Как раз год назад, даже поболее, сменщик мой, Петрович, все носился с какой-то засветкой. Ну так вроде порешали, тогда еще.

– А вы сами эти помехи видели?

– Не. Говорю же – Петрович тогда кипятился. Подрядчиков вызывали пару раз. Они все и исправили. А что такое?

Я врал, как говорится, на голубом глазу:

– Да у меня как раз год назад тоже сбои непонятные были. Я тогда не догадался спросить. Вот только сейчас дошло.

– Забудь, – охотно поделился советом, рожденным жизненным опытом, охранник. – Сейчас все работает? – он дождался моего кивка. – Вот и Евгений Николаевич при мне говорил, что все штатно.

– Здесь работает, а завтра в другом месте – опять двадцать пять, – ответил я цитатой уже из своего опыта.

В конце зала громыхнуло, звонко загремела металлом покатившаяся по плиточному полу железная труба, пара голосов принялась одновременно комментировать умственные и физические способности неведомого Сереги, мой собеседник отвлекся, наконец-то выбрался из призрачного стола, обретя ноги в потертых кроссовках, всмотрелся вдаль и быстро бросил:

– Если интересно, я телефон Петровича дам. Только он тогда же и уволился – что-то со здоровьем. Поговаривали всякое, но я потом с ним общался пару раз – брехня все! Пенсионерит, сидит на даче и в гробу видеть хотел эту работу.

Он всмотрелся в меня и неожиданно спросил:

– Ты вроде тоже по болезни свалил? Я слышал, шеф твой жаловался.

– Ага, – грустно согласился.

– А чего такое?

– Да так, офтальмология, – я всмотрелся в застывшее лицо охранника, пояснил: – Ну, там, с глазами проблема была.

– А-а, – он опять отвлекся, вслушиваясь в отдаленный бубнящий голос – видимо, того самого Сергея, потом в углу глухо стукнуло, хор мужских голосов объявил, как прекрасна жизнь и их благородный труд, а мой собеседник торопливо достал телефон. – Пиши давай. Пойду этих архаровцев выводить. Достали! Уже второй час тут караулю!

Я записал номер и спустя мгновение остался один.

Уходить не хотелось. Где-то тут, совсем рядом, неизвестная девушка, напуганная и растерянная, наверное, ищет сейчас помощь и защиту. В любой момент в зал с загадочным столом ворвется призрачная охрана, а меня-то и не будет. На ком им демонстрировать свою доблесть? И каково будет незнакомке, когда выяснится, что привидение в моем лице исчезло? Пусть это будет не охрана, а мудрый профессор с бородой и в очках – что она ему продемонстрирует? Пустой темный зал, весь в кроваво-красных отблесках? Нет, моя обязанность как джентльмена – оставаться, чтобы полностью оправдать своим присутствием незнакомку и ее бегство.

Странно, но в эти минуты, пока зал стучал и переговаривался деловитыми голосами, я забыл о своих проблемах. Чего теперь? Все, что могло случиться, – случилось. Я уже пострадал, меня уже несправедливо сочли больным – я знал, каково это. Больше всего в этот момент не хотел, чтобы, пусть и не в таком жестком виде, как у меня, что-то подобное случилось с ней. Казалось, хуже ничего нет, чем несправедливое обвинение!

Хлопнула дверь, чем-то громыхнули, еще хлопок, и повисла тишина.

Какая там тишина?! Тихо гудит вентиляция, взвизгивают приводы реактора, где-то в глубине зала что-то громко щелкает, пищит в такт несущимся строкам журнала индикатор. Лишь оглушительно молчит вязь красных лучей, рельефно очерченный ею металлический стол с забытым прибором на самом краю. Никого. Что делать? Ждать, пока охрана заинтересуется бездельничающим программистом?

Решил не испытывать судьбу. Все сложилось необыкновенно удачно. Более того, если я не буду пережимать, останется возможность сюда вернуться. Даже если меня разоблачат, с шефом можно хотя бы попытаться договориться. Ведь, похоже, что контора до сих пор поддерживает этот контракт. Сегодня выходной, и, кроме всего прочего, есть большой шанс, что о моем визите никто не узнает. А это шанс вернуться, даже без туманных перспектив переговоров с бывшим начальством. А возвращаться придется – это точно!

До последнего оттягивал момент, не уходил, все ждал – вернется? Но нет. Когда выбрался за проходную, немного расслабился, постоял, грея лицо в потерявшем июльский накал ласковом солнышке, ощутил забытое чувство – смесь горечи расставания со сладким ожиданием новой встречи.

5

Понедельник. Многие недолюбливают его, но меня с некоторых пор это совершенно не касается. Несмотря на то, что природа, видимо, решила напомнить москвичам свое место и за окном хмурилось совершенно осеннее небо, грозя прогнозом гидрометцентра пролиться к вечеру месячной нормой, настроение было непривычно великолепным. Во-первых, мои модули заказчик принял, телефон уже просигналил разноголосыми уведомлениями о куче событий: банк – о зачислении гонорара, налоговая – о поступивших чеках, почта – о куче бесполезных писем вроде актов и прочего мусора. Во-вторых, мне уже пришел новый и весьма денежный заказ, который, учитывая наработанное, обещал быть не таким уж и обременительным. Ну, и в-третьих, в душе шевелился первый опыт контакта. Пусть он и был смазан, но, по каким-то вывертам психики, окончательно примирил меня с моей ненормальностью. Нет, я, конечно, все так же мечтал вернуть все «как было», но, по крайней мере, теперь был убежден, что не псих. Настолько неподдельным был испуг незнакомки, настолько он был неожиданным для меня, что я полноценно ощутил: зазеркалье реально, оно способно пугаться и удивляться само по себе, оно – не плод моей больной извращенной фантазии.

Потертый носок вяло шевелился на фоне серого неба и стремительно чернеющих силуэтов деревьев, прикрывавших от меня выцветшие стены старой пятиэтажки напротив. Я развалился в кресле, забросив скрещенные ноги на широкий подоконник, и наслаждался посетившим меня ощущением вселенской гармонии, рассматривая подозрительное движение темноты в бледных небесах. У кого как, а у меня сегодня будет выходной. Надо придумать, какую буду дегустировать кухню, загрузить стиральную машину и запустить робот-пылесос. Вот почему я всегда забываю сделать это, когда ухожу из дома?

Потянулся к телефону, включил и нахмурился, рассматривая записанный от руки номер, повисший на экране. Совсем забыл – тот охранник, что уволился год назад! Усилием воли все же активировал помощника – с далекой кухни донесся профессионально поставленный голос, известивший вселенную о начале уборки, – и набрал номер.

– Да, слушаю, – довольно молодой мужской голос, сразу и не скажешь, что его владелец пенсионер.

– Здравствуйте, меня зовут Степан. Мне нужен Игорь Петрович.

– Слушаю вас.

– Игорь Петрович, я работаю в подрядной организации, мы настраивали один реактор на вашей фабрике. Год назад у меня проблемы были с оборудованием. Вот, ваш товарищ дал мне этот номер, сказал, что у вас тогда же камеры сбоили. Можете рассказать? Если вам удобно, конечно.

Повисла довольно длинная пауза. Я не выдержал:

– Алло?

– Нечего рассказывать, – как ни в чем не бывало, заговорил невидимый собеседник. – Была засветка. Вызвали подрядчиков, те приехали, все отстроили. Вот и весь рассказ.

– А что за засветка?

Собеседник вновь замолчал, но на этот раз заговорил первым:

– Послушайте, Степан. Степан? Я правильно запомнил?

– Да, – бросил коротко.

– Мне вот очень интересно – почему это вас заинтересовало больше года спустя?

Каким-то наитием, подсознательно я почувствовал, что этот человек вранье распознает, но и говорить ему правду было бы глупо, учитывая ее фантастический характер.

– Просто год назад я вынужден был уйти в отпуск по медицинским причинам. Потом был очень занят, и руки дошли только сейчас.

– По медицинским? – протянул собеседник. – А что за медицина? Если не секрет, конечно.

– Офтальмология. Со зрением у меня что-то случилось. Знаете, видел какие-то артефакты, пятна, свет красный. Пришлось лечиться.

Вновь повисла довольно длинная пауза, и вновь первым не выдержал я:

– Алло? Игорь Петрович, вы здесь?

– Где вы, Степан, работаете?

Я назвал бывшую контору.

– Высокий такой, темные волосы, стрижешься коротко, глаза светлые?

– Прям как на опознании. Да, это я. Может, по видео свяжемся? Чтобы никаких сомнений.

– Лишнее. Помню я тебя, – перешел на ты невидимый Петрович.

Похоже, это секретный код-пароль вахтера – «вы» для нераспознанных объектов, «ты» для прошедших процедуру идентификации.

И еще: что такого в моей внешности? Уже второй охранник сообщает, что запомнил меня, хотя я их обоих, скорее всего, и не видел. Ну если и видел, то точно не запомнил. Зачем? Но это так – мелькнуло.

– Ну, так что? Расскажете?

– Расскажу, – тот легко согласился. – Но только если ты мне расскажешь о своей офтальмологии. Идет?

Я опешил. Странный интерес, даже если бы все мои проблемы и на самом деле касались лишь зрения. В конце-то концов, это мое здоровье – почему я, собственно, должен делиться с кем бы то ни было его деталями? Но ведь я схитрил. Каким образом этот неведомый мне отставной охранник с лёта раскусил мою тайну? Как если бы незнакомый вахтер на проходной небрежно ставил диагноз первому попавшемуся визитеру. При том сразу же – точно в цель.

– Чего умолк? – мне почудилась насмешка в его голосе.

– Думаю, зачем мне это делать?

На этот раз Петрович хмыкнул вполне явственно:

– Чего думать? Ты же хочешь узнать про засветку?

Я сбросил ноги с подоконника, зачем-то встал, сделал несколько шагов по тесной комнате, уперся в разложенную кровать, тут же опустился на нее.

– Игорь Петрович, очевидно, вы видите какую-то связь между моим заболеванием и теми проблемами с аппаратурой. Если бы вы пояснили, мне было бы проще решиться. Вы же понимаете, здоровье – вещь весьма деликатная.

– Это правда! – он охотно согласился. – Деликатная. Ну так что? Что решил?

– Но вы так и не ответили на мой вопрос!

Вновь повисла пауза, но на этот раз я не успел, опять первым заговорил собеседник:

– Степан, я сейчас живу на даче. Это всего девяносто километров от Москвы. Тут хорошо! Лес, поле, озеро неподалеку. Приезжай! Поговорим.

– Спасибо, конечно, за приглашение, но откажусь. Работа.

Петрович, похоже, ждал такого ответа:

– А если я скажу, что тут никого и ничего нет? Что «там» – вообще поля, даже леса нет. Представляешь? Ни людей, ни деревьев, только трава торчит местами, и то не везде. Курорт!

Вот это он снова – в точку. Никаких сомнений – знает! Человек, который не переживал моих видений, никогда не поймет смысл этих слов! Подумает небось: озабоченный пенсионер коварно соблазняет приглянувшегося парнишку – неспроста же он так ловко дал мое описание – отдохнуть на уединенной даче! Берегись, Стёпка! Если бы не одно слово: «там».

– Что, прям никто не ходит? Ни одного человека, машины, дерева? – поинтересовался.

– Именно.

– Точно, курорт, – согласился теперь я.

Замолчали. Очевидно, замаскированные символы сработали. Очень странно – ощущать близким себе человека, которого не то что не видел, но с которым даже никогда не разговаривал до этого момента. И еще – убежденность, что я нормален, до того робкая и несмелая, наконец обрела железобетонную крепость.

Молчание прервал коварный пылесос, подкравшийся и ткнувший меня упругим лбом по лодыжке. Я торопливо перепрыгнул через электронную прислугу и забежал на кухню.

– Вы поэтому и сбежали туда? И с работы ушли?

– Ну да! Я бывший военный. Ранение у меня старое – комиссовали еще три года назад. Давно хотел уйти, но неудобно было – вроде молодой, а уже пенсионер. Помню, пришел зачем-то в пенсионный, а меня охрана на входе не пускает – куда, мол, прешь, тут очередь для стариков! А тут такая хрень! Я и совместил приятное с полезным.

– Понятно. Я тоже вроде убежища нашел. Квартира на третьем этаже – никаких зданий, деревьев, тем более травы, как у вас, только птицы да дождь. Но пенсии мне по молодости не положено. Разве что если инвалидность оформят. Но это вряд ли. Я программист, у меня с работой полный порядок, – помолчал, добавил: – Вы как? Совсем никуда не выбираетесь?

– Почему? Уже считай больше года прошло – выветрилось все.

– Не понял! Что выветрилось?

– Как что?! – Петрович, похоже, удивился. – Это самое!

Я осторожно, боясь спугнуть, спросил:

– Так у вас, что, прошла вся эта хрень?

– Ну да. Где-то месяца три прям жесть была. А потом вроде потускнело. Знаешь, как будто просвечивать начало. Еще месяц – и вообще одни тени остались. А сейчас я уж прижился тут – не вернусь в город, хотя и не вижу ничего. Работу в поселке нашел – красота!

– Блин! У меня скоро год! Все по-прежнему.

– Да ладно! Присмотрись. Не просвечивает, что ли?

Я задумался. Вспомнились кроссовки, что желтели сквозь чужую мостовую. Было ли такое раньше? Вроде не помню. Неужели проходит?! Сердце екнуло.

– Ну, может быть. Немного, – ответил неуверенно.

Мой собеседник не сомневался:

– Не дрейфь! Пройдет, проверено! Главное, к врачам не ходи – они тебя живо оприходуют!

Я вздохнул:

– Уже.

– Чего «уже»?

– Оприходовали.

– Ну, ты… – он замолчал, потом поинтересовался: – И чего сказали?

– Псих. Чего они еще скажут?

– Так ты об этой инвалидности говорил?

– Ну да, – грустно вздохнул.

– Э-эх, парень! – голос звучал сочувственно. – Что же, у тебя никого нет? Родители, там, девушка? Ну, чтобы поддержали, дали время оклематься.

– Нет. – Секунду помолчал, добавил: – Уже нет.

Настроение испортилось. Может, и правда к Новому году все мои передряги закончатся, стану нормальным. Но фарш-то вылез – назад не провернешь. Невольно голову заполнили воспоминания: врачи, адвокаты, работа, банк, квартира, бесконечная череда экспертиз, справок, переезд, развод, опять врачи, тетя вот объявилась – можно сказать, что фарш еще и не весь выполз, сочится помаленьку. Блин, как же хотелось вернуть все назад! Как хотелось стать нормальным, помыть машину, заправить и рвануть куда-нибудь на юг, туда, где лето никогда не кончается, где плавятся на пляже молодые тела, и они все реальны!

Не помнил, как закончили разговор. Помню, Петрович звал в гости, уже на самом деле. Но голова уплыла, было не до военного пенсионера с рассказами о том, как он сам, обнаружив убежище на даче, хоронился там, пока жена с сыном оформляли бумаги, бегали по нотариусам да возили ему еду за девяносто километров. Голова жила надеждой. Я еще не успел распрощаться с товарищем по несчастью, а уже мечтал – мечтал о новой жизни, не той, которой теперь жил, а нормальной – с улицей, дорогой, городами, людьми, девушками и счастьем.

Настроение снова улучшилось – как мало, однако, мне надо! Только дай надежду! Хотя почему мало? Я теперь окончательно уверился в своей, если можно так выразиться, нормальности. Да еще и опыт Петровича подарил мечту о будущем. Развалился на диване, дожидаясь, пока закончится суета пылесоса, и мечтая о том, что когда-то казалось очевидным – о свободе, о путешествиях, о новых встречах.

Снова звонок. Васька.

– Привет!

– Здорово, тунеядец! – неожиданно заявил друг.

– Это почему?

– Все на работе, а ты дома! Еще и небось без штанов, в одних труселях кайфуешь!

– Завидуешь, – констатировал я.

– Конечно, – охотно согласился Васька. – Пока я пробирки мою, ты там тишиной наслаждаешься, в то время как корифеи отечественной науки сбиваются с ног, пытаясь тебя отыскать!

– Это ты, что ли, корифей? Чего меня искать? Я – недвижимость.

– Слушай, недвижимость! Заходил Сосновский – лично. Стенд свой пощупать, то да се. Чем-то ты его зацепил там. Короче. Просил твой телефон. Дать?

– Дай, конечно. А что он хотел?

– Вроде он с кем-то поговорил – хочет, чтобы ты подошел сегодня вечером куда-то. Типа, могут твою радужку как-то просканировать или чего-то вроде этого. Я не вникал, Стёп. Позвонит, сам спросишь.

– Ладно. Сам как?

– Норм. Давай, Стёп, мне некогда. Телефон твой я ему сброшу сейчас, а уж когда он позвонит – не знаю. Пока! Вечером наберу!

– Пока.

– И штаны надень, а то завидно! – крикнула трубка и отрубилась.

«Уборка завершена!» – довольным женским голосом объявил пылесос и гордо прогудел мимо, направляясь к зарядке.

Пора бы и мне подзарядиться – подумалось, но реализацию пришлось отложить: опять звонок.

Номер не определился. Странно! Вроде никто теперь уже не заморачивается с этой кустарной конспирацией.

– Алло?

– Степан, здравствуйте! Это Владимир Александрович.

– Здравствуйте, Владимир Александрович, – я был заинтригован.

– Помните наш разговор?

– Конечно.

– У меня есть товарищ, занимается зрением членистоногих и ракообразных. Очень, кстати, интересная тема, но я не об этом – рассказал ему о вашей задачке, и он неожиданно предложил помочь. Говорит, что можно попробовать заснять вашу сетчатку, подсветив ее каким-то ультрафиолетовым лазером. Не волнуйтесь, это безопасно!

– Да я и не волнуюсь, – пожал плечами. – А что это даст?

– Как что? – удивился Сосновский. – Мы инструментально, так сказать, зафиксируем, что же видит ваш глаз. Сделаем это в полной темноте, так что если вы действительно воспринимаете тот мир, о котором рассказывали, то этим сможем насладиться и мы!

– Я думал, это к офтальмологам, потому и спросил, я же не ракообразное.

– Врачи, увы, не помогут. У них нет проблемы узнать, что видит пациент. Всегда можно просто спросить. А рака не спросишь. Точнее, спросить можно, но…

– Разве у раков глаза не по-другому устроены?

– Конечно, по-другому. Но рецепторы похожи, более того, они различают гораздо больше частот, чем наши. Просто мозгов не хватает этим счастьем пользоваться. Или не надо – вымирать они, похоже, не собираются. Честно говоря, я не в курсе, что там да как. Но коллега сказал, можно попробовать, и я ему вполне доверяю. Ну, что? Пробуем?

– Конечно!

– Переговорю сейчас и сброшу адрес и время.

– Жду.

Попрощались, и на некоторое время я вывалился из реальности. Какой-то день телефонных открытий нарисовался. Только охранник подарил надежду на избавление от непрошеного дара, как Сосновский невольно пригасил ее. Ведь если это дар, то его надо использовать, исследовать, по крайней мере, а не отбрасывать в ужасе от неведомого. Вот и решай, Степан, чего тебе больше хочется – быть как все или сыграть в избранного? Вековая мечта малолеток против счастья нормальной жизни – бой без правил!

Пиликнул телефон – пришла СМС от неизвестного номера. Опять Сосновский шифруется – чего это он? Посмотрел: времени навалом, ехать недалеко, правда, ближе к вечеру, когда москвичи и гости столицы традиционно переселяются из офисов и контор в самодвижущиеся коляски, плотно заполняющие любые свободные пространства города. Мне, впрочем, ехать «против шерсти» – то есть в центр, так что можно надеяться, отделаюсь легким испугом.

В назначенное время такси высадило в нешироком переулке, образованном изгибом старой московской двух- и трехэтажной застройки. Еще не стемнело, в небе куролесила перемежающаяся разными оттенками дождливая серость, но в нешироком овраге старой улочки уже воцарились сумерки. Сразу увидел Сосновского, стоявшего в компании высокого и худого парня примерно моего возраста, и почувствовал изрядное облегчение – отзвониться ему, если бы мы разминулись, по неопределяемому номеру было невозможно, пришлось бы дергать Василия. Подошел, поздоровались.

– Знакомьтесь, Степан. Это Кирилл. Собирается засветить вам в глаз, как договаривались.

– Здравствуйте, – я пожал руки. – Не надо мне в глаз. Несогласный я на такое.

– Степан, – коллега Сосновского лишь криво ухмыльнулся моей шутке, – а что здесь? Что вы тут видите?

Я его понял:

– Перекресток двух улиц. Я далеко не вижу. Вижу угол дома и мостовую – она тут выше нашей. Один проход почти вдоль этого переулка, другой, видимо, туда куда-то, – я махнул рукой в направлении уютного ухоженного скверика за чугунной оградой, ограждавшего старинного вида крыльцо в глубине.

– В лабораторию?

– Не понял, – всмотрелся в лицо Кирилла.

– Там моя лаборатория, – пояснил он и гостеприимно толкнул скрипнувшую тяжелую калитку, приглашая проходить.

– Ну да, туда, – кивнул и, пройдя первым, обернулся к шагнувшему следом Сосновскому. – Владимир Александрович, а почему у вас номер не определяется? Я боялся, позвонить будет некому, если бы разминулись.

– Как не определяется? – удивился тот.

Я молча показал ему экран телефона со списком последних звонков.

– Странно. Я точно ничего не делал такого, – Сосновский обернулся к Кириллу. – У тебя тоже не определяется?

– Нет. Все как всегда, – тот протиснулся мимо и, набрав код, открыл тяжелую деревянную дверь с длинными бронзовыми ручками в виде дорических колонн. – Проходите.

Прямо из стены решительным шагом вылетел мне навстречу грузный мужчина в длинном темном пальто и огромном подобии берета темно-красного цвета – это летом-то! Я невольно замер, даже немного дернулся – сколько времени прошло, а до сих пор не могу привыкнуть. Незнакомец, не сбавляя своего широкого шага, врезался плечом в Сосновского, едва не задев меня, и стремительно исчез, добравшись до щелкнувшей замком за нашими спинами калитки.

Я обернулся и обнаружил внимательно рассматривающих меня собеседников, догадался по недоуменным выражениям лиц о причине интереса, махнул рукой:

– Не обращайте внимания – прохожий мелькнул.

– Какой прохожий? – спросил Кирилл.

– Там? – уточнил сообразивший Сосновский.

– Ну да, – я вздохнул. – Пойдемте. Они тут могут часто мелькать – так и будем стоять?

Новые знакомые переглянулись, Кирилл отчетливо пожал плечами и первым нырнул в темноту подъезда.

Такой ухоженный и, можно сказать, фешенебельный снаружи особняк внутри выглядел как старые поношенные тапки – линолеум, явно скрывавший подряхлевший паркет советских времен, крашеная неровная штукатурка, остатки лепнины под потолком, толстенные стены, превращавшие окна в настоящие тоннели во внешний мир, и старые скрипучие деревянные двери с изжеванными временем кромками в районе замков.

– Похоже, денег хватило только на внешний ремонт? – поинтересовался я вслед Кириллу.

– Да не, – отмахнулся тот. – Никто внутри ничего делать и не собирался. Тут, по-честному, вообще-то настоящая реставрация нужна. Поговаривают, что нас переселят скоро – институт новый корпус строит где-то в Медведках, а «наружу» город оплатил – негоже столице нашей родины облупленными стенами сверкать!

Мы протиснулись в неширокий длинный коридор и свернули в первую же дверь от входа.

Глазам открылась большая комната – возможно, в своем далеком прошлом это была просторная гостиная или зал, где почтенные гости, устроившись в уютных креслах, наслаждались звучанием красавца рояля, не забывая о напитках и легких закусках. Сейчас о том прошлом можно было догадаться лишь по просторному высокому потолку с закругленными углами и обильной лепниной, неуклюже выглядывавшей из-под постаревших ламп дневного света, приткнувшихся на свободных плоскостях. Пространство внизу было плотно заставлено разнообразным оборудованием и разделено узкими столами с высокими стеллажами на рабочие зоны. Широченные подоконники, обильно крытые масляной краской, несли следы долговременного потребления стимуляторов в виде чая и кофе, без которых научный процесс совершенно невозможен. Было заметно, что некоторые кресла, сейчас пустующие, были оккупированы постоянными хозяевами: где-то висел на спинке небрежно брошенный халат, где-то пестрела коллекция мелких игрушек, везде можно было найти личные кружки – и еще море мелких деталей, выдававших давно обжитую вселенную, сейчас, впрочем, пустующую.

– Степан, я тут приготовил для вас местечко, – Кирилл сдвинул массивный агрегат на изогнутом рычаге, обильно облепленный зловещего вида кабелями, и приветливо махнул рукой вглубь открывшегося пространства, где высился одинокий потертый деревянный табурет, покрытый следами краски, с нешироким пропилом в сиденье. – Уж извините, на людей это не рассчитано. Придется потерпеть. А чтобы голова не болталась… – он прервался, обернулся и ловко подхватил висевший на соседнем агрегате широкий кожаный ремень, – …мы вам голову к станине привяжем. Рабочий стол пришлось демонтировать, – добавил он извиняющимся тоном, усмотрев что-то в моих глазах.

– Ну а что вы хотели? – вмешался Сосновский. – Вы же не рак – вас хомутами не зафиксируешь. Да и размеры у вас неподходящие. Хорошо, хоть голова помещается.

– Да я не против, – успокоил я моих исследователей. – Долго мне так сидеть, привязанным?

– Я, наверное, не так выразился, – засуетился Кирилл. – Буквально я привязывать вас не буду, накину на станину этот ремень, вы в петлю голову просунете, просто чтобы подбородок поддержать, а затылком к задней стойке прислонитесь.

– Ага, ясно. Голову в петлю, – прокомментировал я, усаживаясь на табурет.

Сосновский фыркнул, постоял, разглядывая суетящегося вокруг меня товарища, и спросил:

– Степан, а что вы видите сейчас? Ну, «там», так сказать.

– Да ничего. Я же говорил – тут вроде улицы. Мы сейчас поднялись выше мостовой, ближайшая стена здания осталась в стороне – я ее не вижу. В моем поле зрения только пара фонарей, или что это там. Даже прохожих не видать.

– И где именно ближайший?

– Фонарь?

– Ну да, – кивнул Владимир Александрович.

– Передо мной, чуть левее, – я присмотрелся к странному сооружению, торчавшему прямо из пола в одном из проходов, и добавил: – Метрах в двух.

– Если смотреть прямо, он в ваше поле зрения попадает? – озабоченно спросил Кирилл.

– Ну, да… – неуверенно ответил я и протянул руку. – Вот здесь он.

– Сойдет! – заключил спец по рачьим глазам. – Только смотрите прямо. Не надо на этот фонарь голову или глаза поворачивать. Как настроимся, вы увидите маленькое пятнышко света – для вас это будет вроде прицела. Смотрите на него.

Удобно устроившись на жестком табурете, я постарался расслабиться, стоически созерцая околонаучную суету вокруг моей персоны. Кирилл приклеил банальным медицинским пластырем небольшую резинку над моей правой бровью, к которой тут же вплотную придвинул массивный агрегат, ощетинившийся окулярами, как морда инопланетного паука.

Мучители дружно оставили меня и склонились над парой мониторов, украшавших стол поблизости от невидимого им фонаря. Было забавно наблюдать, как то один, то другой врезались в рифленый металл, временами зависали, пронзенные чужеродным сооружением, совершенно не обращая на него внимания.