Хюррем Хасеки Султан

От Автора

Дорогие читатели!

Имя Хюррем Султан, известной на Западе как Роксолана, до сих пор вызывает споры и окутано множеством легенд. Она – одна из самых загадочных и могущественных женщин в истории Османской империи, фигура, прошедшая невероятный путь от безвестной рабыни до законной жены самого могущественного правителя своего времени, Султана Сулеймана Великолепного.

Почему именно эта история? Потому что в ней сошлось всё: великая эпоха расцвета империи, блистательный и одновременно пугающий мир дворца Топкапы, драматические судьбы людей, заключенных в золотой клетке Гарема, и, конечно, личность самой Хюррем – женщины, которая осмелилась бросить вызов вековым традициям и сама стала вершителем своей судьбы.

Работая над этим романом, я стремилась не просто пересказать известные факты ее биографии, но и попытаться проникнуть во внутренний мир этой женщины. Понять ее мотивы, ее страхи, ее желания. Ведь за легендами о "хитрой ведьме" или "идеальной возлюбленной" скрывается реальный человек, вынужденный выживать в невероятно жестоких условиях, бороться за свое место под солнцем и защищать своих детей в мире, где цена ошибки была слишком высока.

Османский Гарем XVI века – это не только место чувственных наслаждений, как его часто изображают. Это был сложный, иерархический мир со своими строгими правилами, своей политикой, своими интригами. Мир, где женщины, лишенные формальной власти, тем не менее, могли оказывать колоссальное влияние на ход событий, действуя через своих мужей, сыновей и союзников. Гарем был сердцем власти, скрытым от посторонних глаз, и именно из этого сердца действовала Хюррем.

Выбранное мною название – "Хюрем Хасеки Султан" – призвано подчеркнуть именно эту ее сторону – традиционного титула "Хасеки", оно намекает не просто на статус любимой жены, а на ее деятельную, движущую силу. Хюррем не была пассивной обитательницей Гарема; она была Султаншей, которая "действовала", меняла правила, влияла на решения, приводила в движение скрытые пружины власти.

Конечно, создавая исторический роман, автор всегда балансирует между достоверностью и художественным вымыслом. Исторические источники, особенно касающиеся жизни Гарема, часто фрагментарны и предвзяты. Я старалась максимально точно воссоздать атмосферу эпохи, быт и правила дворца, опираясь на доступные исследования. Но диалоги, внутренние переживания героев, многие сцены в Гареме – это плод моего воображения, попытка вдохнуть жизнь в исторические факты и показать, как могла чувствовать и действовать женщина в тех условиях.

Это история о выживании, любви, амбициях, материнстве и цене власти. История о том, как одна женщина, лишенная всего, смогла обрести нечто большее, чем просто свободу, и навсегда вписать свое имя в историю.

Надеюсь, что погружение в мир Топкапы XVI века через глаза Хюррем будет для вас увлекательным и позволит взглянуть на легендарную Султаншу с новой стороны.

Приятного чтения!

Часть Первая: Плен и Прибытие (Александра).

Пролог: Рождение Хюррем.

Солнце уже клонилось к западу, разливая по небу краски от нежно-розовых до глубоких багровых. Над долиной, где притулились крытые соломой крыши деревни Рогатин, витал теплый, душистый воздух, пропитанный запахом свежескошенной травы и дикого меда. Река, изгибаясь серебристой лентой, тихо несла свои воды, отражая золотистое небо. Мир здесь был простым и понятным: поле, лес, река – и деревня, живущая по вечным законам смены дня и ночи, труда и отдыха.

Александра вдохнула полной грудью, прикрыв глаза. В свои пятнадцать лет она была полна сил и жизни, как молодое деревце, стремящееся к солнцу. Ее рыжие волосы, казалось, вобрали в себя все оттенки заката, горя на ветру. Она сидела на склоне холма, чуть в стороне от околицы, наблюдая за привычной вечерней жизнью деревни. Дымки над трубами возвещали о готовящемся ужине. Где-то внизу, у колодца, смеялись девушки, мальчишки гоняли мяч на вытоптанной поляне.

Ее жизнь, жизнь Александры Лисовской, дочери священника, текла размеренно и ясно. Утро – помощь матери по хозяйству, молитва в маленькой деревянной церкви, уроки чтения и письма – редкость для девушки в этих краях, но отец считал, что ум, данный Богом, должно развивать. День – работа в поле или в саду, игры с подругами у реки, мечты о будущем, которое казалось таким же предсказуемым, как смена времен года: выйти замуж за достойного парня из соседней деревни, построить свой дом, родить детей..

Она любила эти края. Эту землю, этих людей. Любила сидеть так, на холме, и чувствовать себя частью этого большого, спокойного мира. Далекие земли – Османская империя, Крымское ханство, Польское королевство, Великое княжество Литовское – казались лишь названиями из рассказов купцов или отца. Они не имели никакого отношения к ее реальной жизни, заключенной в границы этой долины.

Но мир, как оказалось, был гораздо ближе и куда более жесток.

Тишину, наполненную лишь привычными звуками вечерней деревни, разорвал отдаленный, пронзительный лай собак. Не веселый лай, а тревожный, переходящий в скулеж. Александра насторожилась. Затем послышались крики. Сначала глухие, далекие, потом все ближе и ближе. Крики, полные ужаса. И топот. Множество копыт, с грохотом несущихся по земле.

Внезапно всё стало ясно. Набег. Самый страшный кошмар, который висел над этими землями, как проклятие.

Александра вскочила на ноги, сердце бешено заколотилось в груди. Она увидела их. Всадники, вылетающие из-за кромки леса, стремительно приближающиеся к деревне. Их много. Слишком много. Лица скрыты, в руках – сабли и пики. Татарская орда.

Пламя мгновенно охватило первые хаты. Крик ужаса и боли прокатился по долине, заглушая все остальные звуки. Дым повалил столбом к небу, застилая предзакатное солнце. Рогатин, ее мир, в одно мгновение превратился в ад.

Инстинкт велел бежать. Не к деревне, где уже не было спасения, а прочь. В лес. Глубокий, густой лес, где можно было спрятаться. Она бросилась бежать вниз по склону, спотыкаясь, чувствуя, как ветки хлещут по лицу. Слезы текли ручьем, смешиваясь с грязью и потом. В ушах стояли крики – крики матери, отца… или ей показалось? Она не смела остановиться, не смела оглянуться.

Бежала, пока легкие не начало жечь огнем, пока ноги не подкашивались. Нашла укрытие в густых зарослях, забилась между кустами, дрожа всем телом. Звуки набега постепенно удалялись, переходя в отдельные крики, стоны и отдаленное ржание лошадей. И запах – запах гари, который ветер нес со стороны деревни.

Казалось, прошли часы. Сквозь ветви она видела зарево пожара. Ее дом… ее семья… Слова застряли в горле.

Внезапно треск ветки совсем рядом вырвал ее из оцепенения. Двое всадников. Они проезжали мимо, прочесывая опушку. Один из них, молодой, с хищным лицом, заметил ее.

– Ага, еще одна! Прячется, глупая! – крикнул он своим гортанным языком, спрыгивая с коня.

Александра попыталась отползти, исчезнуть в кустах, но было поздно. Грубая рука схватила ее за волосы, выдергивая наружу. Она закричала, завертелась, попыталась укусить.

– Ну и норов! Хороший товар! – захохотал второй татарин. – Пойдем, красавица. Дорога длинная.

Сопротивление было бесполезным. Ее связали, грубо толкнули к лошади. Рядом уже стояли другие пленники – избитые, окровавленные, с лицами, лишенными всякого выражения, кроме шока.

Она взглянула на небо. На нем уже зажигались первые звезды. Те самые звезды, что видели ее рождение, ее детство, ее мир. Теперь они видели, как этот мир рушится.

Их погнали. Прочь от Рогатина. Прочь от дома, от семьи, от всего, что она знала. Путь в неизвестность. Путь, который вел ее на юг, к далеким морям, к городу, о котором она только слышала в сказках. Путь, в конце которого ее старое имя умрет. И родится новое.

Путь в Османскую империю. В Стамбул. В Гарем.

Глава 1: В Огне Набега.

Спокойствие вечера в Рогатине разорвалось внезапно, как сухая ветка под тяжелой ногой. Только что Александра сидела на холме, вдыхая запах уходящего дня, и вот уже по долине катится волна криков, не похожих на обычные вечерние переклички. Это были крики страха, боли и ужаса – звук, который заставлял кровь стынуть в жилах.

Из-за полоски леса, где совсем недавно пряталось солнце, вылетели всадники. Множество всадников на низкорослых, косматых лошадях. Они неслись к деревне с невероятной скоростью, оставляя за собой облако пыли. Их оружие сверкало в последних лучах света, а дикие, гортанные крики предвещали беду. Татары. Слово, которым пугали детей, стало явью, воплощенной в стали и ярости.

Александра вскочила, сердце ее бешено заколотилось. Инстинкт кричал: "Беги!" Но куда? К деревне, где оставались мать, отец, младшие братья? Или прочь, в спасительную темноту леса? Крик матери, пронзительный, полный отчаяния, достиг ее, заглушая весь прочий шум.

Она бросилась вниз по склону, не разбирая дороги. В глазах стояли слезы, мешая видеть, но она знала каждое дерево, каждый камень на этом склоне. Деревня уже превращалась в ад. Избы, еще недавно тихие и уютные, теперь изрыгали столбы дыма и языки пламени. Топот копыт сливался с криками людей и ревом скота.

Она добралась до окраины, до невысокого плетня, который отделял их огород от соседского. Через горящий пролом в чужом заборе увидела свой дом. Дверь была распахнута настежь, из окон валил едкий дым. Крики изнутри… Голоса отца и матери… А затем – удар, и крики оборвались. В груди у Александры оборвалось что-то еще. Дыхание перехватило. Нет. Нет!

Она должна была бежать. Бежать туда, к ним. Но ноги не слушались. Ужас пригвоздил ее к месту. Мимо нее, не замечая в охватившем их азарте, проскакали двое татар, увлекая за собой связанных пленников. Женщину, чье лицо было залито слезами, и старика, волочащего ноги по земле.

Пламя лизало стены ее родного дома. Запах горящего дерева и соломы смешивался с запахом страха и крови. Мир Александры, маленький, уютный, защищенный, горел на ее глазах.

Она не помнила, как оторвалась от места. Просто побежала. Куда-то в сторону от деревни, куда-то прочь от этого кошмара. В лес. Да, в лес! Она знала его, знала каждую тропинку. Возможно, там удастся спрятаться.

Ветки хлестали по лицу и рукам, ноги путались в высокой траве. Дыхание рвалось из груди. За спиной оставался шум разбойничьего пира – смех татар, стоны жертв, треск огня. Она бежала, пока не почувствовала, что силы оставляют ее.

Спрятавшись под густым кустом орешника на краю небольшой поляны, она дрожала, прижимаясь к земле. Звуки деревни постепенно удалялись, стихали, сменяясь отдельными, зловещими возгласами и ржанием лошадей. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем наступила относительная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием догорающих изб и далеким плачем.

Сквозь слезы и ветви она видела, как из деревни выезжают всадники. Они шли колоннами, неторопливо, нагруженные добром и пленниками. Рядом с каждым воином, привязанные к седлам или идущие пешком, брели несчастные – женщины с опущенными головами, дети, цепляющиеся за их юбки, изредка мужчины со связанными руками. Их лица были серыми от шока и горя.

Александра наблюдала, как ее односельчан уводят прочь. Кого-то из них она знала всю жизнь. Соседка Анна, с которой она вместе ходила за водой… Старый кузнец Петро… Дети, с которыми она играла… Все они теперь были частью этого страшного каравана.

Внезапно один из всадников отделился от группы и направился прямо к поляне, осматривая заросли. У Александры внутри все оборвалось. Он ее заметит.

Он подъехал ближе, его взгляд скользнул по кустам. Лошадь заволновалась, почуяв что-то. Всадник натянул поводья, наклонился. И увидел ее глаза – широко распахнутые от ужаса, блестевшие в полутьме под кустом.

На его лице расплылась ухмылка. Он что-то крикнул своим товарищам, спрыгнул с лошади и грубо раздвинул ветви.

– А вот и еще одна! Пряталась, значит? – прорычал он на ломаном языке, которого Александра не понимала, но смысл был очевиден.

Она попыталась отползти назад, но он схватил ее за руку – крепко, больно. Она вскрикнула, вырвалась, попыталась встать и убежать. Но второй воин, подъехавший к ним, мгновенно спешился и тоже схватил ее.

– Бойкая! Хороший товар! – рассмеялся он.

Александра сопротивлялась изо всех сил – царапалась, кусалась, кричала. Но ее силы были ничтожны против двух взрослых, вооруженных мужчин. Ее повалили на землю, быстро и грубо связали руки за спиной веревкой.

Ее подняли, толкнули к лошади. Татары перекинули через ее голову петлю из веревки, привязав к седлу одного из них. Теперь она была привязана, как животное.

Она стояла, задыхаясь от слез и ярости, глядя через плечо на зарево пожара, которое поднималось над долиной. Ее дом. Ее семья. Ее жизнь. Все осталось там, в огне набега.

Всадники вскочили на своих лошадей. Один из них дернул веревку, заставляя Александру идти. Она споткнулась, но пошла. Вперед. Прочь от Рогатина. Прочь от пепла ее прошлого. В неизвестность, которая ждала ее впереди.

Александра Лисовская погибла в огне. Рождалась Хюррем.

Глава 2: Дорога на Юг. Живой Товар.

Дни сливались в одно бесконечное, мучительное шествие. Просыпались до рассвета, когда воздух еще был прохладен, а звезды не погасли окончательно. Вставали тяжело, с ноющими от усталости и холода мышцами. Снова связывали руки, снова выстраивали в колонну. И снова шли. Шли под палящим солнцем, по каменистым тропам, через выжженные степи.

Однообразие пути было почти таким же изматывающим, как физические лишения. Одно и то же: спина человека впереди, стук копыт охранников и вездесущая пыль, поднимающаяся плотным облаком, оседающая на лице, волосах, одежде, забивающаяся в нос и рот. Дышать было тяжело. Солнце, еще недавно казавшееся ласковым, теперь нещадно пекло, вытягивая последние силы. Голод стал постоянным спутником, тупой болью скручивающим живот. Жажда мучила сильнее всего. Редкие остановки у мутных источников или возможность получить глоток воды из кожаных бурдюков охранника были единственными моментами облегчения, за которые многие готовы были отдать что угодно.

Люди вокруг Александры менялись. Некоторые не выдерживали – падали и оставались лежать в пыли, или их поднимали и грубо волокли за привязанные к седлам веревки, пока они не переставали подавать признаки жизни. Умерших оставляли там, где они упали, – просто еще одна точка на бесконечной дороге. Другие просто угасали на глазах, их глаза становились стеклянными, а движения – замедленными. Плач и стоны стали тише, сменившись безмолвным, всепоглощающим горем. Больше не было криков ярости или отчаяния. Только тишина сломленных душ, движущихся по инерции.

Александра видела это. Видела, как гаснут глаза молодой женщины, которая еще пару дней назад пыталась утешить своего ребенка. Видела, как старик, шедший рядом, упал и не смог подняться, и как его оставили позади, не удостоив даже взгляда. Эти картины выжигали ей душу, но одновременно что-то в ней ожесточалось. Она поняла одну страшную истину этого нового мира: здесь выживает не тот, кто слабее всего, а тот, кто отказывается сломаться духом. Кто цепляется за жизнь любыми доступными средствами.

Ее рыжие волосы, некогда предмет гордости и символ ее отличия, теперь были выгоревшими, спутанными и грязными, лицо покрыто пылью и сажей, одежда – рваной и промозглой. Внешне она ничем не отличалась от других пленниц – изможденных, грязных, лишенных достоинства. Но внутри, под этой внешней оболочкой, продолжал гореть огонек. Тот самый, что зародился в первую ночь, когда она прошептала себе: "Я выживу".

Чтобы не сойти с ума от горя и однообразия, Александра начала наблюдать. Слушать. Она прислушивалась к разговорам татарских воинов, пытаясь уловить хоть одно знакомое слово, хоть интонацию, которая могла бы что-то подсказать. Их язык был чужим, резким, гортанным. Но она заметила, что некоторые слова повторяются чаще других. "Стамбул", "базар", "сарай" – дворец, "акче" – деньги, "кяфир" – неверный, "хатун" – женщина. Эти слова, обрывки фраз, становились для нее маленькими кусочками информации, из которых она пыталась сложить картину своего будущего. Их везут продавать. В Стамбул. В большой город, где есть дворец и рынок рабов. Они – товар. "Живой товар".

Она также наблюдала за охранниками. За их привычками, сменами караула, тем, как они обращаются с лошадьми, как едят. Замечала, кто из них более жесток, кто равнодушен, кто, возможно, менее внимателен. Это было скучное, изматывающее наблюдение, но оно отвлекало от боли и давало иллюзию контроля. Она училась понимать, когда стоит молчать, а когда можно попытаться попросить воды – чаще всего безуспешно. Училась улавливать настроение того или иного воина, чтобы знать, когда лучше не попадаться ему на глаза, а когда можно рискнуть.

Среди пленников тоже были свои негласные правила. Те, кто мог идти быстрее, занимали место ближе к началу колонны, чтобы не быть подгоняемыми. Те, кто отставал, рисковали быть брошенными. Не было сострадания, была лишь борьба за выживание – не друг с другом, а с этим ужасным путем, с охранниками, с собственным телом. Александра держалась сама по себе, насколько это было возможно в плотной колонне. Ее внешность, ее едва заметная внутренняя сила, привлекали нежелательное внимание как со стороны охранников, так и со стороны некоторых пленников, озлобленных своим положением и готовых выместить свою ярость на более слабых или тех, кто хоть чем-то отличался. Она научилась прятать свою личность за маской усталости и безразличия, сохраняя ту крошечную искру внутри себя.

Однажды, во время короткого привала у ручья, она пережила момент, который лишь укрепил ее решимость. Молодой татарский воин, тот самый, что попытался сорвать с нее крестик в первую ночь – воспоминание о котором до сих пор жгло ее как клеймо, подошел к ней с грязной ухмылкой. Он что-то сказал на своем языке, грубо хватая ее за руку. Александре удалось вырваться, но он замахнулся. Лишь вмешательство старшего воина спасло ее от сильного удара – товар должен был быть доставлен в целости. В тот момент, стоя под взглядом этого старшего воина, который видел в ней лишь потенциальную прибыль, Александра поняла: ее тело, ее жизнь – теперь собственность других. Но ее "воля", ее "дух" – их никто не сможет забрать, если она сама этого не позволит.

Постепенно пейзаж начал меняться. Степи сменились холмами, затем показались признаки более населенных мест – редкие деревни, которые они обходили стороной, чтобы не вызвать тревогу, обрабатываемые поля. Воздух стал теплее, влажнее, пахнущий солью и чем-то еще, незнакомым и огромным. Впереди, за очередным гребнем холма, начала проступать синева, сливающаяся с небом на горизонте.

Море.

Никогда в жизни Александра не видела моря. Оно было огромным, бескрайним, пугающим и одновременно величественным. Она знала, что где-то там, за этой синевой, лежит Стамбул. Город, который стал конечной целью этого мучительного пути. Город, где ее должны были продать. Город, который станет ее тюрьмой. Или… чем-то еще?

С каждым шагом к побережью, к неведомому городу, ее прошлая жизнь отступала все дальше. Александра Лисовская медленно, мучительно умирала в пыли дорог юга. Но из ее пепла, из ее боли и унижения, начинала рождаться другая – жесткая, наблюдательная, полная скрытой ярости и неистовой жажды выжить. Она еще не знала имени, которое ей дадут в Гареме, но уже чувствовала в себе силу, способную смеяться над своей судьбой. Или заставить судьбу смеяться над другими.

До Стамбула было совсем недалеко. Конец пути был близок. Пути рабыни. А впереди был путь той, кто станет Хюрем Хасеки Султан.

Глава 3: Стамбул. Рынок Рабов.

Соленый, влажный запах моря смешался с тяжелым, непривычным ароматом большого города задолго до того, как Стамбул предстал перед глазами. Воздух стал густым, наполненным несчетным количеством запахов: специй, дыма, нечистот, животных, человеческого пота и чего-то сладковато-пряного, неуловимого. Звуки издалека превратились в нарастающий гул – рокот огромного, живущего своей жизнью существа.

И наконец, он возник на горизонте. Не просто город, а целый мир, раскинувшийся на семи холмах, окруженный сверкающей на солнце синевой Мраморного моря и узкого пролива. Бесчисленные купола мечетей, похожие на перевернутые чаши, вздымались к небу, пронзенному острыми иглами минаретов. Мощные, древние стены тянулись на километры, обещая неприступность и величие. Порт, видимый вдалеке, был лесом мачт, свидетельством торговой и военной мощи империи.

Александра, идущая в пыльной колонне, остановилась вместе с другими. Усталые, измученные люди поднимали головы, глядя на это чудо. В их глазах читались разные чувства: у кого-то – остатки надежды, у кого-то – лишь тупая покорность перед неизбежным. Для Александры это было зрелище подавляющее. Рогатин казался крошечной игрушкой по сравнению с этим гигантом. Ее мир был уничтожен, но мир ее похитителей был необозримо огромен и могущественен.

Их не повели сразу в город. Сначала – в перевалочный лагерь за его стенами, место грязное и переполненное, где собирали рабов, прибывших из разных уголков империи. Здесь были люди всех цветов кожи и языков, объединенные одной судьбой – судьбой пленника. Здесь не было ни милосердия, ни утешения. Только ожидание своей участи.

Наутро, когда солнце еще не поднялось высоко, в лагерь прибыли люди в более чистой одежде, чем охранники. Это были евнухи. Их лица были гладкими, безволосыми, движения – плавными и уверенными. Они говорили на языке, который Александра уже начала немного понимать. Они были здесь, чтобы "подготовить товар" для рынка.

Пленниц погнали к временным баням – большим чанам с теплой водой. Процесс был грубым и унизительным. Их осматривали, мыли, как скот, оттирали грязь и пыль долгих недель пути. Это было первое чистое ощущение за долгое время, но оно не приносило облегчения, лишь усиливало чувство отчуждения от собственного тела, которое теперь принадлежало не ей, а тем, кто его купит. Рыжие волосы Александры вымыли, они стали ярче, еще больше выделяясь на фоне других пленниц. Она чувствовала на себе взгляды евнухов, оценивающие, бесстрастные.

После мытья им выдали простые, но чистые хлопковые туники. Они были безликими, скрывающими формы, делающими всех похожими друг на друга. Но это было лучше рваных лохмотьев. Александра посмотрела вниз на чистую ткань. Это был первый шаг в ее новом облике.

Затем их повели в город. Узкие, мощеные улочки Стамбула были водоворотом жизни. Шум базаров обрушился на них – крики торговцев, звон металла, мычание животных, смех, обрывки разговоров на десятках языков. Запахи кружили голову: пряные ароматы специй, благовоний, жареного мяса, свежего хлеба, кожи. Глаза разбегались от ярких красок тканей, ковров, керамики, фруктов и овощей. Это был мир изобилия и красоты, но для Александры он был лишь декорацией к ее личной трагедии.

Прохожие на улицах бросали на колонну пленников быстрые, равнодушные или любопытные взгляды. Рабы были обыденностью в этом городе. Они были частью его жизни, его экономики. Чувство невидимости и одновременно выставленности напоказ было невыносимым. Александра опустила глаза, сосредоточившись на шагах, стараясь не видеть и не слышать.

Их привели на обширную площадь – Эс-Сук, невольничий рынок. Атмосфера здесь отличалась от шумных базаров. Здесь царила напряженная тишина, прерываемая лишь тихими переговорами покупателей и продавцов, да редкими стонами. Люди, выставленные на продажу, сидели или стояли, их лица были масками усталости, страха и унижения.

Александру и еще нескольких молодых женщин вывели на небольшой помост. Стоять, ровно, пока их осматривают. Сердце сжималось в груди от стыда и бессилия. Мужчины в дорогих одеждах подходили, осматривали их с ног до головы, могли прикоснуться, проверить зубы, попросить повернуться. Это было хуже всего – быть объектом оценки, как животное. Александра стиснула зубы. Она не плакала. Она не смотрела на них с мольбой. Она старалась сделать свое лицо непроницаемым, но внутри горел огонек ярости.

В какой-то момент ее взгляд упал на группу, отличавшуюся от остальных. Высокопоставленный евнух в богатом халате, окруженный свитой, медленно осматривал женщин. Его лицо было гладким и бесстрастным, но глаза – умными и проницательными. Это был Кызылар Ага, Главный Черный Евнух, один из самых могущественных людей в Гареме Султана.

Его взгляд скользнул по другим, а затем остановился на Александре. Он подошел ближе. Не торопясь, осмотрел ее – ее рост, фигуру, лицо. Его взгляд задержался на ее рыжих волосах, на ее глазах, в которых, несмотря на усталость и страх, горела какая-то искра. Александра встретила его взгляд – на мгновение, дольше, чем следовало бы по правилам, но она не могла отвести глаз. В его глазах не было похоти, только холодная оценка.

Он что-то тихо сказал своему сопровождающему. Тот кивнул. Затем Кызылар Ага обернулся к торговцу, державшему их, и вступил с ним в короткий, деловой разговор, сопровождавшийся жестами и кивками. Александра не понимала слов, но смысл был очевиден. Цена. Они торговались за нее.

Торговец закивал, его лицо расплылось в улыбке. Кызылар Ага кивнул ему в ответ, затем повернулся к Александре. Его взгляд снова прошелся по ней, будто ставя последнюю печать.

– Ты куплена, – произнес он на османском, тихо, но так, что она расслышала. – Теперь ты принадлежишь Султану.

Слова оглушили ее. Султану. Самому Падишаху. Она, рабыня из маленькой деревни, теперь собственность правителя мира? Это было немыслимо.

Затем он произнес еще одно слово.

– Твое имя… теперь Хюррем.

Хюррем. "Веселая". Ироничное имя для девушки, потерявшей все. Но оно было ее новым именем. Имя Александра Лисовская растворилось в пыли и криках. Родилась Хюррем.

Ей подали знак следовать за евнухом. Она спустилась с помоста, чувствуя, как дрожат колени. Другие пленницы смотрели на нее – с завистью, страхом, любопытством. Ее отделяли от них. Ее путь лежал в другое место.

Кызылар Ага не повел ее прямо в Гарем. Сначала – в специальное помещение в пределах дворцового комплекса, где новоприбывших рабынь, купленных для Гарема, готовили к новой жизни. Здесь их снова мыли, натирали благовониями, одевали в чистую, простую одежду, соответствующую самому низшему рангу. Здесь учили первым, самым основным правилам поведения, первым словам на османском, если они еще не знали его. Именно здесь Хюррем окончательно осознала, что она больше не Александра. Она была одной из сотен, тысяч женщин, составляющих живую, дышащую структуру Гарема – мира, живущего по своим, жестоким законам.

Ее рыжие волосы снова высушили, расчесали. Они были огненным пятном на фоне сдержанной одежды и бледного лица. "Хюррем", – повторила она про себя новое имя. Оно звучало чуждо, но в то же время в нем была какая-то сила. "Веселая". Хорошо. Если этот мир хочет видеть ее веселой, она научится быть веселой. Научится смеяться. Возможно, над теми, кто думал, что сломил ее.

Когда подготовка была завершена, ее и еще нескольких девушек, отобранных для Гарема, повели дальше. Через внутренние дворы, мимо величественных зданий, к воротам, которые охранялись особо – воротам Гарема.

Она шагнула через порог. Каменная кладка стен Гарема, полумрак коридоров, запах благовоний и женских духов, тишина, наполненная шепотом и скрытым движением – все это обрушилось на нее. Это была золотая клетка, о которой она слышала смутные слухи в лагере. Место, откуда не было возврата.

Александра Лисовская умерла на невольничьем рынке Стамбула. Теперь здесь была только Хюррем. Рабыня Султана. Но рабыня с огнем в глазах и решимостью в сердце. Ее путь в Гареме только начинался. Путь, который должен был привести ее не просто к выживанию, но к власти.

Глава 4: За Воротами Топкапы. Первые Шаги в Гареме.

Запах Стамбула – смесь специй, моря, пота и благовоний – остался позади, когда тяжелые ворота Топкапы бесшумно закрылись за спиной Александры. Шум города мгновенно стих, сменившись торжественной, немного пугающей тишиной огромного комплекса. Здесь воздух был чище, прохладнее, наполненный ароматами цветов из скрытых садов и легкой пылью с мощеных дворов.

Александра шла вслед за высоким чернокожим евнухом, который купил ее на рынке. Его поступь была уверенной и бесшумной на гладких камнях. Она едва поспевала за ним, ее ноги все еще болели после долгого пути, а сердце колотилось от смеси страха и неведомого предвкушения. Куда ее ведут? Что ждет ее здесь, в этом городе-дворце, который казался отдельным миром?

Они пересекли обширный Первый Двор, который казался больше иным городом, чем дворцом. Здесь сновали слуги, стражники в ярких одеждах, конюхи, садовники. Было много движения, но оно было упорядоченным, не хаотичным, как на улицах Стамбула. Александра старалась не поднимать глаз, помня наставления о покорности, но краем зрения улавливала великолепие окружающих зданий – массивные стены, высокие арки, ухоженные газоны.

Пройдя через вторые, еще более охраняемые ворота, они оказались во Втором Дворе. Атмосфера здесь была совсем иной – тише, строже. Здесь располагались государственные учреждения – Диван, Казначейство. Люди, попадавшиеся навстречу, выглядели важнее, их лица были сосредоточенными. Здесь уже почти не было женщин, кроме редких служанок, спешащих по своим делам.

Наконец, евнух повернул к проходу, который вел к еще одним воротам. Эти были меньше предыдущих, но от них исходила аура особой закрытости и таинственности. Перед воротами стояли другие чернокожие евнухи в чистых, парадных халатах, их взгляды были непроницаемыми, словно высеченными из обсидиана. Они коротко переговорили с сопровождавшим Александру евнухом, кивнули, и ворота медленно отворились, открывая проход.

Александра сделала шаг вперед. За этими воротами начинался Гарем.

Мир изменился мгновенно. Простор внешних дворов сменился лабиринтом узких, извилистых коридоров. Солнечный свет сменился полумраком, освещенным лишь через высокие, узкие окна и редкие светильники. Воздух был насыщен густым, сладковатым запахом благовоний, смешанным с ароматами цветов и женских духов. Под ногами лежали мягкие, толстые ковры, поглощающие звуки шагов.

И повсюду были женщины. Десятки, сотни женщин. Молодые, старые, разных национальностей, в ярких халатах из шелка и бархата или в простых хлопковых одеяниях. Они сидели группами, перешептывались, работали, играли на музыкальных инструментах, или просто смотрели в пустоту. Их лица выражали самые разные эмоции – от скуки и меланхолии до скрытой тревоги и настороженности.

И среди них сновали евнухи – чернокожие и белые, одетые в строгие халаты. Они передвигались с уверенностью хозяев, их взгляды контролировали каждый уголок, каждое движение. Они были глазами и ушами власти в этом закрытом мире.

Александру провели по коридорам, мимо рядов дверей, за которыми, как она поняла, находились покои наложниц. Этот лабиринт казался бесконечным и запутанным. Наконец, ее привели в большое, светлое помещение с каменным полом и мраморным фонтаном в центре. Здесь уже находилось несколько других вновь прибывших девушек, таких же потерянных и испуганных, как она.

Их встретила пожилая женщина в строгом темном халате, с лицом, испещренным глубокими морщинами, и холодными, проницательными глазами. Это была калфа – одна из старших наставниц Гарема. Рядом с ней стоял высокий чернокожий евнух, чье лицо было совершенно непроницаемым.

Калфа начала говорить на османском, ее голос был резким и повелительным. Александра почти не понимала слов, но тон и жесты были ясны – подчиняйтесь.

Затем их стали осматривать. Одну за другой. Подходили, разглядывали, что-то записывали в свиток. Калфа и евнух обсуждали каждую девушку на своем языке. Когда очередь дошла до Александры, евнух, тот самый, что купил ее на рынке, подошел ближе. Он долго смотрел на нее, его взгляд задержался на ее рыжих волосах, на ее зеленых глазах, которые, несмотря на усталость и страх, все еще сохраняли искорку живости.

Он что-то тихо сказал калфе, указывая на Александру. Калфа кивнула, внимательно осмотрела ее еще раз. Затем евнух повернулся ко всем новоприбывшим

– Отныне у вас нет прежних имен, – произнес он низким, сильным голосом, который Александра, к своему удивлению, поняла – возможно, он говорил на более простом, понятном языке, или же она уже начала улавливать смысл. – Вы – собственность Султана. Вам будут даны новые имена. И вы будете учиться.

Он подошел к каждой девушке, называя новое имя. "Гюльбахар" – Весенняя роза, "Нергис" – Нарцисс, "Фирузе" – Бирюза…

Когда он подошел к ней, его взгляд снова задержался. Калфа стояла рядом, ожидая. Евнух произнес:

– Твое имя… Хюррем.

Калфа повторила:

– Хюррем.

Александра напряглась. Хюррем. Что это значит? Она не знала этого слова. Но в тот момент, когда оно было произнесено, она почувствовала, как будто невидимая печать легла на нее. Александра Лисовская осталась за воротами Гарема. Теперь она – Хюррем.

Ей подали знак следовать за молодой служанкой. Ее провели в большое помещение, где уже находились десятки других девушек, одетых в такие же простые хлопковые туники. Это были покои для "ачеми" – новичков, которые еще не заслужили права на отдельную комнату. Ряды узких кроватей стояли плотно друг к другу.

Служанка показала Хюррем свободное место. Она села на жесткую койку, чувствуя, как дрожат руки. Она посмотрела на девушек вокруг – их лица были либо апатичными, либо настороженными. Никто не улыбался. Никто не смеялся.

Она вспомнила свое новое имя. Хюррем. "Веселая". Какое странное имя для этого места, для ее положения. Здесь не было места веселью. Была только неопределенность, страх и унижение.

Но потом она вспомнила взгляд евнуха на рынке. Его интерес. Его решение. Он "выбрал" ее. И, возможно, выбрал ей это имя не просто так. Возможно, он увидел в ней что-то, что отличало ее от других. Искорку, которая еще не погасла.

Она дотронулась до места под одеждой, где спрятала крестик. Он был холодным, напоминанием о потерянном мире. Но этот мир был разрушен. И ей предстояло жить в новом.

Если ее назвали "Веселая", возможно, это был вызов? Вызов судьбе? Вызов этому месту?

Она подняла голову. Осмотрела тусклое помещение, пустые лица девушек, строгие фигуры калф и евнухов, сновавших по коридорам. Это была золотая клетка. Красивая снаружи, но все равно клетка.

Но Александра Лисовская, девушка из Рогатина, которая любила свободу степей и смех, еще не умерла полностью. Ее спрятали глубоко внутри, под новым именем Хюррем. И эта спрятанная часть ее души, обожженная горем и унижением, теперь горела упрямой решимостью.

Она не знала правил этого мира. Но она научится им. Она не знала, как выжить в этой клетке. Но она найдет способ. Она была теперь Хюррем. И Хюррем не собиралась просто быть одной из многих.

Первая ночь в Гареме начиналась. В темноте, среди храпа и тихого плача других девушек, Хюррем лежала с открытыми глазами. Ее прежняя жизнь закончилась. Новая жизнь, жизнь Хюррем, полная неизвестности и опасностей, только начиналась. И она встретит ее не со слезами, а с искоркой в глазах и, возможно, когда-нибудь, с тем самым смехом, который дал ей имя.

Глава 5: Уроки Выживания. Новое Имя – Хюррем.

Холодный рассвет Гарема наступал безжалостно. Еще до того, как первые лучи солнца пробивались сквозь высокие окна, резкий голос госпожи Азизе, старшей калфы, ответственной за новоприбывших "ачеми", разрезал полумрак общих покоев. "Вставайте! Лентяйки! День не ждет!" Покои наполнились шорохом и негромкими вздохами – сотни девушек, лишенных прежней жизни и имени, начинали свой новый день по жестким правилам золотой клетки.

Александра, теперь Хюррем, поднималась вместе со всеми. Тело ныло от непривычной жесткости койки и пережитого стресса, но дух, хотя и подавленный, отказывался сломаться. Каждый день здесь был уроком. Уроком смирения, уроком выживания, уроком новой жизни.

Первым и, пожалуй, самым важным уроком был язык. Османский турецкий. Слова звучали чуждо, гортанно. Грамматика казалась запутанной. Но Хюррем понимала: без языка она будет слепой и глухой. Она напрягала слух на уроках, которые проводили старшие калфы, жадно ловила каждое новое слово. Повторяла их про себя, связывала с жестами и предметами. Ее острый ум, не отягощенный излишней сентиментальностью, которую выжгли плен и потери, быстро схватывал новое. Пока другие девушки плакали от тоски по дому или шептались о своей печальной участи, Хюррем училась. Училась слушать. Училась понимать.

Их также учили основам ислама – молитвам, обычаям, истории Пророка. Для Хюррем, выросшей в иной вере, это было непривычно, но она не сопротивлялась. Это была вера "их" мира, мира, где она оказалась. Чтобы понять врага или просто выжить в его мире, нужно понять его правила, его мировоззрение. Она старательно повторяла движения молитвы, запоминала слова, слушала рассказы о праздниках. Свой маленький деревянный крестик она по-прежнему прятала под одеждой, как последний, тайный якорь к прошлому.

Самыми утомительными были уроки этикета и поведения. Как ходить – медленно, с опущенным взглядом, не привлекая внимания. Как сидеть – скромно, сложив руки на коленях. Как говорить – только когда спрашивают, тихо, почтительно. Как кланяться – низко, выражая полное подчинение. Каждый жест, каждый шаг регулировался строгими правилами Гарема. Для Александры, привыкшей к воле степей, к свободе движений и выражений, это было пыткой. Ее живая натура противилась этой скованности. Но она заставляла себя. Это были уроки выживания.

Среди других "ачеми" царила атмосфера скрытого соперничества. Все они были здесь по одной причине – красота и молодость, которые могли привлечь внимание. Но никто не был другом. Каждая видела в соседке потенциальную соперницу за скудную благосклонность или возможность. Хюррем держалась в стороне. Она не искала подруг, не делилась своей историей. Она наблюдала. Наблюдала за девушками, которые пытались добиться расположения калф или евнухов. Наблюдала за теми, кто уже был здесь дольше, кто знал негласные правила.

Среди них была черноглазая, хрупкая девушка по имени Гюльнихаль, захваченная примерно в то же время и тоже из славянских земель. Она была тихой, пугливой и почти не говорила. Хюррем иногда обменивалась с ней парой слов, помогала в мелочах. Гюльнихаль казалась слишком слабой для этого мира, и Хюррем чувствовала к ней нечто вроде смутного покровительства. Но она не позволяла себе привязываться.

Однажды, во время урока танцев, когда девушки неуклюже повторяли движения за учительницей, Хюррем споткнулась и чуть не упала. Вместо того чтобы испугаться или рассердиться, как сделали бы многие, она невольно издала короткий, мелодичный смешок – тот самый, что был так естественен для Александры из Рогатина. Он прозвучал негромко, но в напряженной тишине класса он был слышен.

Госпожа Азизе, наблюдавшая за уроком, резко остановилась. Ее взгляд, обычно холодный и отстраненный, уставился на Хюррем. Все замерли. Хюррем мгновенно пожалела о своей несдержанности.

Азизе подошла ближе. Она долго разглядывала Хюррем – ее рыжие волосы, ее глаза, в которых еще горел отблеск веселья, несмотря на мгновенный страх.

– Хюррем… – медленно произнесла калфа, впервые обращаясь к ней по имени с таким вниманием. – "Веселая". Ты действительно умеешь смеяться? Здесь?

Хюррем собралась. Она вспомнила слова Валиде, ее тон. Вспомнила, как ее назвал евнух на рынке. "Веселая". Это имя не было случайным.

– Госпожа… Я смеялась над своей неловкостью. Я еще не привыкла быть… такой, – ответила она, чуть запнувшись, подбирая слова на османском. – Но… я думаю, лучше смеяться, чем плакать.

Азизе не ответила сразу. Она продолжала смотреть на Хюррем, и в ее взгляде промелькнуло нечто, похожее на оценку. Не осуждение, а именно оценка.

– Смех может быть опасен в этом месте, Хюррем, – тихо сказала она. – Он привлекает внимание. Но… – она снова замолчала, затем добавила почти шепотом, так, чтобы слышала только Хюррем: – Иногда… он может быть и полезен.

Она отвернулась и продолжила наблюдать за уроком, как будто ничего не произошло. Но слова Азизе глубоко запали в душу Хюррем. Опасен. Полезен. Она отличалась. Ее смех, ее волосы, ее непокорный дух – все это выделяло ее. В мире Гарема, где все стремились слиться с массой или соответствовать идеалу, быть иной было рискованно. Но, как сказала Азизе, возможно, это могло быть и ее шансом.

С этого дня Хюррем стала более сознательно относиться к своему имени и своей натуре. Она продолжала учиться, становиться лучше, осваивать правила. Но она больше не пыталась полностью подавить в себе искру Александры. Она поняла, что ее отличие может быть ее силой.

Ее успехи в языке были очевидны. Она начала понимать не только команды, но и сложные разговоры, намеки. Она могла слушать сплетни и интриги, которые сновали по Гарему, и из обрывков фраз складывать картину взаимоотношений и власти. Она узнала, что главной силой здесь является Валиде Султан, мать Падишаха, и что ее слово – закон. Что есть Махидевран Султан, мать старшего Шехзаде, которая считается главной фавориткой. И что над всеми наложницами и служанками стоит Кызылар Ага, Главный Черный Евнух, чье влияние на Султана было огромным.

Именно он, Кызылар Ага, был тем, кто привел ее сюда. Он видел ее на рынке. Он дал ей имя.

Однажды, когда "ачеми" были выстроены в ряд для утренней проверки, Кызылар Ага прошел вдоль шеренги в сопровождении нескольких евнухов. Его лицо было как всегда невозмутимо, но его взгляд скользил по лицам девушек с профессиональной оценкой. Все замерли, опустив глаза в поклоне.

Когда он поравнялся с Хюррем, его шаги замедлились. Он остановился перед ней. Хюррем почувствовала, как сердце замирает. Она держала голову опущенной, как учили, но внутренне собралась.

– Ты, – произнес он низким голосом. – Как тебя назвали?

Хюррем подняла взгляд. Ее зеленые глаза встретились с его темными глазами. Она не видела в них ни доброты, ни жестокости. Только внимательное, изучающее спокойствие.

– Хюррем, агам, – ответила она, ее голос был тихим, но чистым и без запинки на османском.

Кызылар Ага едва заметно кивнул. Он промолчал несколько секунд, просто глядя на нее. Затем, без единого лишнего слова, он продолжил свой путь вдоль шеренги.

Он ее заметил. Он ее услышал. Он узнал ее имя.

Это был крошечный момент в огромном, сложном мире Гарема. Но для Хюррем он стал подтверждением. Подтверждением того, что ее усилия не напрасны. Подтверждением того, что ее отличие может быть замечено.

Она была Хюррем. "Веселая". Рабыня, потерявшая все. Но теперь, научившись первым урокам выживания, получив новое имя и почувствовав на себе взгляд того, кто мог изменить ее судьбу, она знала – ее борьба только начинается. И она была готова бороться. Смеясь.

Глава 6: Искорка, Что Заметили.

Месяцы, проведенные в Гареме, стерли многие воспоминания о прошлой жизни, заменив их строгими правилами, новыми звуками и запахами. Хюррем не забыла Рогатин, не забыла лица родителей, но эти воспоминания стали похожи на выцветшие фрески, скрытые под слоем новой, яркой штукатурки. Она училась. Училась так, словно от этого зависела ее жизнь – что, по сути, было правдой.

Османский язык перестал быть набором чужих звуков. Теперь она могла не только понимать, но и изъясняться. Сначала простыми фразами, потом строила более сложные предложения. Ее произношение все еще выдавало в ней чужеземку, но она работала над этим с усердием, достойным лучшего применения. Она читала Коран на арабском, заучивала суры, училась правилам молитвы и основам ислама. Все это было необходимо, чтобы не выделяться, чтобы стать "своей" в этом мире.

Уроки этикета, танцев и музыки были утомительны, но Хюррем подходила к ним с той же прагматичностью. Она знала, что не станет великой танцовщицей или певицей, но она могла научиться двигаться с достоинством, понимать ритм и мелодию. Ее движения, поначалу скованные, становились более плавными. Ее улыбка, когда она позволяла себе ее, была искренней – она находила абсурдность и иронию даже в этой рутине, что помогало ей не сломаться.

Ее рыжие волосы оставались предметом внимания. В мире, где ценились темные локоны, ее огненная копна была вызывающей, необычной. Некоторые наложницы открыто выражали свое недоброжелательство. Черкешенка Фатьма и ее сторонницы не упускали случая толкнуть ее, бросить оскорбление, прошипеть что-то о "московской ведьме". Хюррем научилась либо игнорировать их, либо отвечать так, чтобы не нарушать правил Гарема, но при этом ставить обидчицу на место.

Например, однажды, когда Фатьма попыталась испортить ее работу по переписыванию, Хюррем, не повышая голоса, сказала на чистом османском: "Госпожа Азизе будет недовольна, если узнает, что кто-то мешает прилежной ученице. Или ты боишься, что я обойду тебя в милости?" Ее спокойствие и уверенность, а главное – знание языка, которого Фатьма не ожидала, обезоружили черкешенку.

Госпожа Азизе продолжала наблюдать за Хюррем. В ее глазах уже не было простого равнодушия. Была оценка. Пожилая калфа видела в ней не просто красивое лицо или покорное тело, но острый ум и необычайную стойкость.

– Ты быстро учишься, Хюррем, – сказала она однажды, когда Хюррем без ошибки ответила на сложный вопрос по истории династии Османов. – Но помни, в этом дворце недостаточно быть просто умной. Нужно быть… гибкой. Как вода. Она обходит препятствия, но в итоге достигает моря.

Хюррем запомнила эти слова. Гибкой. Как вода. Она должна была научиться течь вокруг препятствий, а не разбиваться о них.

Жизнь "ачеми" была монотонной, но время от времени эта монотонность нарушалась. Самые волнительные моменты наступали, когда по Гарему разносилась весть о приезде Султана. Тогда все приходило в движение. Старшие наложницы приводили себя в порядок, надевали лучшие украшения. Младшие мечтали о том, чтобы их заметили.

Иногда в их покои приходили евнухи для "смотрин". Девушки выстраивались, и их осматривали. Это было унизительно, но привычно. Хюррем научилась держать лицо, пряча внутреннюю дрожь. Она знала, что ее внешность – ее рыжие волосы, ее веснушки – может быть как плюсом, так и минусом.

Однажды, в один из таких дней, в покои "ачеми" вошел Кызылар Ага. Главный Черный Евнух. Тот самый, что купил ее на рынке и говорил с ней в коридоре. Его сопровождали несколько белых и черных евнухов, а также госпожа Азизе. Его присутствие мгновенно наполнило помещение напряжением и тишиной. Девушки выстроились в ряд, опустив глаза

Кызылар Ага шел медленно вдоль ряда, его взгляд скользил по лицам. Он был олицетворением власти в Гареме, посредником между миром женщин и миром Падишаха. Его выбор мог вознести наложницу на вершину или оставить ее навсегда в безвестности.

Он прошел мимо нескольких девушек, кивнул или что-то коротко сказал сопровождающим. Хюррем стояла, сердце ее стучало. Она вспомнила их прошлую встречу, его вопрос. Она держала голову прямо, взгляд был опущен, но она ощущала его приближение.

Он остановился прямо перед ней.

– Как твое имя? – снова спросил он, его голос был низким и властным.

Хюррем подняла глаза. Она встретила его взгляд. В нем не было ни теплоты, ни жестокости, только холодная, оценивающая внимательность.

– Хюррем, агам, – ответила она, ее голос был тихим, но совершенно твердым. Она не дрогнула.

Он изучал ее. Не только лицо, но и осанку, взгляд. Казалось, он пытался прочесть ее душу.

– Азизе-хатун говорит, ты прилежная ученица. Быстро освоила язык.

– Я стараюсь, агам. Хочу быть достойной этого великого дома.

Он кивнул, едва заметно. Затем, к удивлению Хюррем, на его лице промелькнула тень чего-то, похожего на… одобрение? Или просто интерес?

– Хюррем… Веселая, – повторил он ее имя, как будто пробуя его на вкус. – Пусть твой смех будет искренним. Дворцу нужна радость.

Он сделал шаг назад, затем повернулся к госпоже Азизе.

– Эту девушку… подготовь, – сказал он, его голос стал тише, но смысл был понятен. – Сегодня вечером. Падишах желает увидеть кое-что… необычное.

Кызылар Ага двинулся дальше по ряду, но его слова гулким эхом отдавались в ушах Хюррем. Подготовь. Сегодня вечером. Падишах. Увидеть… необычное.

Она стояла как вкопанная, пока он не закончил осмотр и не покинул покои. Другие девушки тут же обступили ее, их глаза горели смесью любопытства и злости.

– Что он сказал? – спрашивали они. – Почему он остановился?

– Ничего особенного, – ответила Хюррем, стараясь выглядеть безразличной. – Просто спросил имя.

Но она знала, что они ей не поверили. И они были правы.

Госпожа Азизе подошла к ней после того, как все разошлись. На ее лице не было улыбки, но не было и прежней суровости.

– Ты слышала, Хюррем, – сказала она, ее голос был деловым. – Кызылар Ага выбрал тебя. Сегодня вечером ты пойдешь к Падишаху.

У Хюррем перехватило дыхание. Вот он, момент. Шанс, которого она ждала и боялась.

– Я… я готова, госпожа, – прошептала она, хотя голос ее слегка дрожал.

– Будь готова, – сухо сказала Азизе. – Тебя отведут в хамам, приготовят. Слушай, что говорят старшие калфы. И не подведи нас. Не подведи "себя".

Не подведи себя. Эти слова Азизе были, возможно, самым искренним напутствием, которое она получила в этом дворце. Хюррем кивнула, ее взгляд был устремлен куда-то вдаль, сквозь стены Гарема, сквозь крыши Стамбула.

Искорка, которую заметили. Искорка, которая обещала стать пламенем. Ее путь в Гареме, ее восхождение, начиналось не с покорности, а с ее отличия, с ее смеха, с ее ума, замеченного теми, кто имел власть выбирать.

Сегодня вечером Александра Лисовская окончательно умрет, чтобы Хюррем получила свой первый шанс в новой жизни. Жизни, которая приведет ее к вершинам власти или низвергнет в пропасть забвения. Она сделала глубокий вдох и выдохнула. Страх все еще был в ней, но его вытесняла решимость. Решимость использовать этот шанс. Во что бы то ни стало.

Глава 7: Приготовления. Путь к Хас Оде.

С момента, как взгляд Кызылар Аги задержался на ней, а его слова подтвердили внимание, Хюррем жила в состоянии напряженного ожидания. Дни после той встречи казались одновременно бесконечными и пролетающими с невероятной скоростью. Она продолжала учиться, выполнять поручения, но каждое ее действие было подчинено одной мысли: *когда?* Когда за ней придут? Когда наступит этот момент, который навсегда изменит ее жизнь?

В Гареме все знали. Вести распространялись с удивительной быстротой, перетекая шепотом из уст в уста. "Кызылар Ага выбрал русскую". "Та рыжая, Хюррем, будет представлена Падишаху". Взгляды других наложниц стали еще более острыми, полными зависти и затаенной враждебности. Некоторые из тех, кто был дольше нее в Гареме, кто годами ждал своего шанса, не могли скрыть своего негодования. Хюррем чувствовала их ненависть, как физическое давление. Она научилась игнорировать ее, держа спину прямо и не опуская глаз перед теми, кто пытался унизить ее взглядом.

Госпожа Азизе, строгая калфа, курирующая ачеми и одъ-алик, стала еще более требовательной. Она не проявляла к Хюррем ни теплоты, ни особой благосклонности, но ее внимание было постоянным. Она проверяла ее знания языка, наблюдала за ее движениями, поправляла манеры.

– Не думай, что выбор Ага – это конец пути, Хюррем, – говорила Азизе. – Это только начало. Настоящее испытание ждет тебя впереди. Падишах благосклонен, но он требователен. Ты должна быть безупречна.

Однажды, поздним вечером, когда Гарем уже погружался в тишину, в покои ачеми вошел евнух. Он не был Кызылар Агой, но его сопровождал один из его личных слуг. Все девушки замерли. Евнух обвел взглядом ряды кроватей, и его глаза остановились на Хюррем.

– Хюррем-хатун, – произнес он. – Прошу следовать за мной.

Сердце Хюррем подпрыгнуло к горлу. Вот оно. Наступило. Она встала, стараясь, чтобы ноги не дрожали. Девушки смотрели на нее – одни с ужасом, другие с застывшей завистью. Гюльнихаль, сидевшая на соседней койке, схватила ее за руку, глаза ее были полны слез.

– Хюррем… – прошептала она.

Хюррем сжала ее руку в ответ – короткий, прощальный жест – и последовала за евнухом.

Ее отвели в отдельное помещение, похожее на баню. Там уже ждали несколько служанок и пожилая калфа, более высокого ранга, чем Азизе. Это были женщины, специально обученные готовить наложниц для Султана.

Начался ритуал. Ее раздевали нежно, но твердо. Мыли в теплой воде, настоянной на травах и ароматических маслах. Каждая часть ее тела была тщательно очищена. Затем ее натерли благовониями, чьи ароматы были тонкими и экзотическими, совершенно не похожими на запахи, которые она знала. Ее волосы, тщательно вымытые, были высушены и расчесаны до блеска. Служанки ловко уложили их, не пытаясь изменить их цвет, лишь подчеркивая их яркость.

Ей принесли одежду. Это было нечто совершенно иное, чем то, что она носила до сих пор. Легкие, струящиеся шаровары из тончайшего шелка, кафтан из мягкого бархата насыщенного цвета, расшитый золотыми нитями. На шею надели простое, но изящное золотое колье, на запястья – тонкие браслеты. На ноги – мягкие туфли без каблуков. Это было первое настоящее роскошное платье, которое она когда-либо надевала. В нем она чувствовала себя… преображенной. Не рабыней в обносках, а женщиной, достойной внимания.

Калфа внимательно осматривала ее, поправляя складки одежды, нанося легкую краску на губы и подводя глаза.

– Смотри на меня, – сказала калфа, и Хюррем подняла взгляд. – Ты красива, Хюррем. Падишах увидит это. Но красота – это не все. Будь почтительна. Слушай, что он говорит. Отвечай тихо и с уважением. Не говори лишнего. Не смейся, если он не даст повода. И… не бойся. Он наш Султан, он наш Падишах. Будь для него светом в конце долгого дня.

Слова калфы были спокойны, но в них чувствовался огромный опыт и знание того, что ждет ее Хюррем. Хюррем кивнула, впитывая каждое слово. Страх все еще присутствовал, но он смешался с решимостью и какой-то странной, новой уверенностью, которую давало это преображение.

Она вспомнила крестик, все еще спрятанный под одеждой. Символ Александры. Теперь, стоя здесь, готовая предстать перед Султаном Османской империи, она чувствовала себя не просто Хюррем, но и Александрой, которая прошла через ад, чтобы оказаться здесь. Это была не просто случайность. Это была судьба, выкованная ее собственной стойкостью.

Дверь отворилась. В проеме стоял Кызылар Ага. Сегодня он выглядел еще более внушительно, чем обычно. Его лицо, как всегда, было непроницаемым, но его взгляд, скользнувший по Хюррем, был оценивающим и… удовлетворенным?

– Идем, Хюррем, – произнес он.

Хюррем сделала глубокий вдох. Она последовала за ним.

Путь по коридорам Гарема был коротким, но казался бесконечно долгим. Тишина, нарушаемая лишь их шагами по толстым коврам, была почти осязаемой. Из-за дверей и углов на них смотрели глаза. Девушки, служанки, другие евнухи – все они наблюдали за этим шествием. Каждое движение Кызылар Аги, каждая складка на ее одежде – все имело значение. Хюррем шла, стараясь дышать ровно, держать спину прямо, как учила Азизе. Она чувствовала себя так, словно идет по тонкой нити над пропастью.

Они миновали покои Валиде Султан, от которых исходила аура холодного величия. Прошли мимо дверей, за которыми, как она знала, находились покои Махидевран Султан – ее главной, пока еще невидимой, соперницы.

Наконец, они подошли к той самой двери, которую она уже видела. Двери в "хас оду" Падишаха. Два белых евнуха, стоящие на страже, почтительно поклонились Кызылар Аге.

Кызылар Ага повернулся к Хюррем. Его взгляд был серьезен.

– Помни все, чему тебя учили, Хюррем. И будь собой.

Он дал знак одному из стражников. Тот тихо постучал. Изнутри послышался низкий, мужской голос, разрешающий войти. Дверь медленно отворилась, открывая вид на освещенные мягким светом покои.

Кызылар Ага посторонился, указывая Хюррем войти.

Хюррем сделала шаг через порог, оставляя за спиной мир Гарема, его правила, его интриги. Она вошла в мир, где правила устанавливал только один человек.

Дверь за ее спиной бесшумно закрылась.

Она оказалась в полумраке, наполненном ароматами. Ее глаза привыкали к свету. И затем она увидела его. Он сидел на низком диване, освещенный светом светильников, читая книгу.

Султан Сулейман.

Он поднял голову. И его взгляд, проницательный и уставший, встретился с ее взглядом.

Мир замер. Александра Лисовская, пленница из Рогатина, стала историей. Хюррем, рабыня, вошла в покои Падишаха.

Ее восхождение началось в этот самый момент.

Эпилог: За Закрытой Дверью.

Пройден путь. Путь от пепла Рогатина до парадных ворот Топкапы, от имени Александра до имени Хюррем. Каждая миля этого пути была вымощена болью, унижением и потерями. Девушка из далеких земель, чья жизнь была внезапно вырвана из привычного русла, пережила ужас плена, стыд невольничьего рынка и шок от попадания в золотую клетку Гарема.

В стенах этого дворца она училась дышать чужим воздухом, говорить на чужом языке, жить по чужим правилам. Училась скрывать слезы, подавлять гнев, прятать свою истинную сущность. Училась выживать. И в процессе этой мучительной учебы Александра Лисовская медленно умирала, уступая место другой – настороженной, наблюдательной, полной скрытой решимости. Уступая место Хюррем.

И вот, этот первый, самый страшный этап завершен. Она стояла на пороге. Огромные, роскошные, но таинственные покои Падишаха. Место, куда стремились попасть тысячи, и место, куда лишь единицы могли войти и остаться.

Кызылар Ага подал знак. Дверь приоткрылась, словно приоткрылись врата в неведомое будущее. Она сделала шаг вперед. Шаг из мира Гарема, который она только начала узнавать, в мир Падишаха, который был абсолютным центром этого мира.

И затем дверь за ее спиной медленно, но неумолимо закрылась.

Щелчок засова прозвучал в тишине покоев как окончательный приговор прошлой жизни. Этот звук отрезал ее от коридоров Гарема, от взглядов других наложниц, от забот и страхов, которые еще минуту назад казались всеобъемлющими. Она осталась наедине с ним – с Султаном.

За закрытой дверью. Там осталась Александра с ее воспоминаниями о доме, с ее верой, с ее прошлым. Там, в коридорах, осталась ее юная рабыня Гюльнихаль, ее первая тень преданности. Там, в других частях Гарема, остались ее первые соперницы и те, кто уже видел в ней угрозу.

За закрытой дверью начиналась другая реальность. Реальность, где не было места для слабости. Где ее ум, ее уникальность, ее способность любить и смеяться могли стать как величайшим даром, так и смертельной опасностью. Где каждое слово, каждый взгляд, каждое движение имело значение.

Александра Лисовская, пленница, прибыла в Стамбул. Хюррем, будущая Султанша, родилась в тот момент, когда эта дверь закрылась за ее спиной. Ее восхождение начиналось не в роскошных покоях, а за "закрытой дверью", в глубине "хас оды", где решались судьбы.

Путь Плена и Прибытия окончен. Теперь начинается путь Восхождения. Путь Хюррем Хасеки Султан.

Часть Вторая: Хюррем. Восхождение в Золотой Клетке.

Пролог: Отмеченная Падишахом.

Ночь в "хас оде" закончилась. Дверь, ведущая в личные покои Султана, бесшумно открылась, и Хюррем вышла наружу. Утренний свет Гарема, обычно мягкий и рассеянный, сегодня казался ярким и обжигающим. Все изменилось. Не только вокруг, но и внутри нее.

Его взгляд, его слова, его прикосновения – они оставили на ней невидимую, но явственную печать. Печать благосклонности. Печать избранности. Она была "Отмечена Падишахом". Этот факт, безмолвно передающийся по коридорам и комнатам, мгновенно отделил ее от тех, кто остался позади. Отныне она была „фавориткой“ – замеченная, та, на которую пал взгляд самого могущественного человека в мире.

Гарем, этот мир, сотканный из шелка и яда, роскоши и отчаяния, мгновенно ощутил эту перемену. Вчера она была одной из тысяч. Сегодня – отмечена. И это внимание, как луч солнца через линзу, фокусировало на ней не только крохи восхищения, но и жгучую ненависть, зависть и страх. Золотая клетка, в которой она оказалась, теперь стала не просто местом заточения, а полем битвы.

У нее появились соперницы. Могущественные. Опасные. Махидевран Султан – гордая мать первенца, Шехзаде Мустафы, женщина благородного происхождения, чье место у сердца Султана она теперь невольно оспаривала. Ее красота, ее статус, ее многолетнее положение "баш-кадын" делали ее грозным противником. Валиде Султан – мать самого Падишаха, хранительница незыблемых законов Гарема, воплощение традиций и власти. Для нее рыжеволосая "московка", бывшая рабыня, посмевшая привлечь внимание ее сына и нарушить вековой уклад, была живым оскорблением всему, во что она верила.

В тени этих великих фигур таились сотни других – калфы, евнухи, наложницы, служанки – каждый со своими интересами, амбициями, страхами. Каждый, кто мог стать как нежданным союзником, так и коварным врагом.

Но у Хюррем было оружие, которого не было у других. Не только острый ум, выкованный в огне плена, и несгибаемая воля, пережившая ужасы пути. У нее была связь с Падишахом. Уникальная. Глубокая. Он видел в ней не просто красивое тело, но родственную душу, источник смеха, отдушину от бремени империи. Ее живой ум, ее непосредственность, ее способность заставить его улыбнуться – все это привязывало его к ней сильнее, чем к любой другой женщине в Гареме. Эта связь стала ее щитом. И ее мечом.

Чтобы укрепить свое положение, чтобы выжить в этом мире, где наложница без детей подобна листу, унесенному ветром, ей нужно было сделать невозможное для рабыни. Родить Сына. Наследника. Только мать Шехзаде могла надеяться на безопасность, на будущее, на власть, которая выходила бы за рамки золотой клетки.

Гарем был не просто местом заточения. Это было сердце власти. Из него, сквозь невидимые нити интриг и влияния, можно было управлять решениями Падишаха, назначать и свергать визирей, вершить судьбы империи. И из этого сердца Хюррем, "Веселая", начала свое восхождение. Учась читать не только книги, но и сердца людей. Учась плести интриги так же искусно, как другие плели шелковые нити. Учась превращать слабость в силу, а чужие правила – в инструменты своего возвышения.

Часть Вторая – это хроника этой борьбы. Борьбы за любовь, за статус, за жизнь своих детей, за влияние, которое выведет ее за пределы привычных ролей. Это путь Хюррем от фаворитки до матери Шехзаде, от соперницы до Султанши. Это восхождение Хюррем в Золотой Клетке, которое изменит не только ее судьбу, но и историю великой Османской империи.

Путь Хюррем Хасеки Султан только начинается.

Глава 1: Новый Статус. Взгляды Гарема.

Хюррем медленно открыла глаза. Солнце еще не поднялось полностью, но первые лучи пробивались сквозь высокие, узкие окна. Она лежала на мягких подушках, укрытая тонким одеялом из шелка. Ощущение роскоши было непривычным, почти нереальным после недель пути и ночей на жесткой койке в общих покоях.

Память о прошлой ночи нахлынула волной. Лицо Султана Сулеймана – не суровое и далекое, как на официальных церемониях, а уставшее, задумчивое, освещенное мягким светом светильников. Его голос, его слова, его смех – да, он смеялся, слушая ее еще неуклюжие, но искренние рассказы о ее мире. Ощущение его силы, его внимания. Она осмелилась быть собой, и это сработало. Он видел в ней не просто тело, а человека. И это было… опьяняюще.

Рядом никого не было. Султан, должно быть, уже ушел по своим делам. Дверь тихо открылась, и в комнату неслышно вошел пожилой белый евнух. Тот самый, что привел ее сюда прошлой ночью. Его лицо было бесстрастным, как всегда.

– Хюррем-хатун, – произнес он низким голосом. – Время подниматься. Вас ожидают.

Хюррем кивнула. "Хюррем-хатун". Не просто Хюррем, не ачеми, а Хюррем, к имени которой добавилось почтительное обращение "хатун". Маленькое изменение, но оно говорило о многом.

Она поднялась с кровати, чувствуя легкую дрожь в коленях – то ли от пережитого, то ли от предвкушения. Евнух провел ее к другой двери. Она ожидала, что ее вернут в покои ачеми. Но он открыл дверь в коридор, который она видела вчера, ведущий глубже в Гарем.

Шагая за ним, Хюррем чувствовала, как напряжение нарастает. Коридоры еще были полупусты, но попадавшиеся навстречу служанки и евнухи останавливались, их глаза расширялись. Шепот следовал за ней, как тень.

"Это она?" "Рыжая?" "Говорят, Султан провел с ней всю ночь…"

Она держала голову прямо, как ее учили, но периферийным зрением видела эти взгляды. Они были полны любопытства, осуждения, и, что самое страшное, зависти. Теперь она не просто одна из многих. Она была отмечена. И эта отметка делала ее мишенью.

Ее привели не в классную комнату или рабочее помещение, а к небольшой, но уютной комнате. Дверь открылась, и она увидела внутри знакомое лицо – Гюльнихаль.

Гюльнихаль стояла у окна, ее лицо было бледным, а глаза покрасневшими от слез. Увидев Хюррем, она ахнула и низко поклонилась.

– Хюррем-хатун! – выдохнула она.

– Гюльнихаль? – Хюррем была удивлена.

Белый евнух, который привел ее, произнес: – Гюльнихаль отныне назначена вашей личной служанкой, Хюррем-хатун. Госпожа Азизе распорядилась подготовить эту комнату для вас. Это ваши покои.

Шок. Радость. Тревога. Все смешалось в душе Хюррем. У нее теперь своя комната. Своя служанка. И эта служанка – Гюльнихаль, единственная душа, которая проявила к ней хоть какую-то доброту в первые дни плена.

Евнух, выполнив свою миссию, откланялся. Хюррем вошла в комнату. Она была проста, но чиста и опрятна. Кровать, сундук, маленький столик, ковер на полу. Это был целый мир по сравнению с общими спальнями.

Гюльнихаль стояла, сжимая руки, не смея поднять глаз.

– Я… я так рада за вас, Хюррем-хатун, – прошептала она. – Но…

– Но? – Хюррем подошла к ней и осторожно коснулась ее плеча.

– Но… теперь все будут вам завидовать. Это опасно.

Хюррем вздохнула. Гюльнихаль была права. В ее глазах она увидела отражение того, что только что почувствовала в коридорах. Зависть в Гареме была ядом.

– Я знаю, Гюльнихаль, – тихо сказала Хюррем. – Но я не просила этого. Я просто… выжила. И мне повезло.

– Это больше, чем везение, Хюррем-хатун. Султан… говорят, он никогда раньше не проводил с наложницей всю ночь в первый раз, – с придыханием сказала Гюльнихаль.

Это известие поразило Хюррем. Неужели это было так необычно? Значит, ее положение было еще более уникальным, чем она думала. И еще более опасным.

Дверь снова открылась, и на этот раз вошла госпожа Азизе. Ее суровое лицо не выражало эмоций, но взгляд был острым и оценивающим.

– Хюррем, – произнесла она, осматривая комнату, затем – Хюррем. – Ты получила благосклонность Падишаха. Это большая честь и большая ответственность. Отныне ты "одъ-алик". Твои обязанности меняются. Ты больше не будешь выполнять черную работу. Ты будешь учиться управлению, этикету высшего уровня, будешь готовиться к возможному посещению покоев Валиде Султан или других Султанш.

Она подошла ближе, понизив голос.

– Слушай меня внимательно, Хюррем. Гарем – это не просто место для женщин Падишаха. Это мир интриг и борьбы за власть. Твое восхождение не останется незамеченным. У тебя есть соперницы. Очень могущественные соперницы. Махидевран Султан… Валиде Султан… Они не потерпят, чтобы бывшая рабыня встала выше них. Ты должна быть умна. Осторожна. Не доверяй никому полностью, кроме, возможно, тех, кого тебе прикажут доверять. Твоя единственная защита сейчас – благосклонность Султана. Не потеряй ее.

Азизе говорила прямо, без прикрас. Ее слова были тяжелыми, как камни, но Хюррем понимала, что это правда. Она видела взгляд Махидевран вчера. Чувствовала холод Валиде. Теперь это было не просто смутное предчувствие, а четко обозначенная угроза.

– Я поняла, госпожа, – ответила Хюррем. – Я буду прилежно учиться и стараться не совершать ошибок.

– Стараться недостаточно, Хюррем. Ты должна *быть* безупречной. Или по крайней мере казаться такой, – поправила Азизе. В ее словах был намек на лицемерие, неотъемлемую часть жизни в Гареме.

После ухода Азизе, Хюррем осталась одна в своей новой комнате с Гюльнихаль. Гюльнихаль, все еще потрясенная переменами, принялась неуклюже помогать Хюррем переодеться в новую одежду. Хюррем позволила ей. Она понимала, что ей нужно привыкать к тому, что теперь у нее будет прислуга. Это тоже была часть ее нового статуса.

Надев новую одежду, Хюррем подошла к маленькому зеркалу. В нем отражалось лицо, все еще знакомое, но уже другое. Глаза стали более настороженными, подбородок – более решительным. Рыжие волосы сияли в утреннем свете.

Она провела пальцами по ткани своей одежды, почувствовала мягкость шелка. Это было нечто большее, чем просто кусок ткани. Это был символ. Символ того, что она сделала первый шаг. Вырвалась из безвестности.

Но шаги в этом мире были опасны. За каждой дверью, за каждым поворотом коридора ее ждали взгляды. Взгляды Гарема – оценивающие, завистливые, полные скрытой угрозы. Они были постоянным напоминанием о том, где она находится и какую цену придется заплатить за каждый шаг вверх.

Она была теперь "Веселой" Хюррем, фавориткой Султана. Но под этой маской веселья, под этой новой одеждой, скрывалась Александра из Рогатина, с раненым сердцем и стальной волей. Она выжила в степи, на рынке, среди новичков. Теперь ей предстояло выжить в самой золотой клетке, под самым пристальным взглядом.

Восхождение началось. И каждый шаг вверх обещал быть тяжелее предыдущего.

Глава 2: Радость Султана. Первые Подарки.

Жизнь в покоях "одъ-алик" была несравнимо лучше, чем в общих казармах ачеми. У Хюррем была своя комната, пусть и небольшая, но дающая уединение, которого так не хватало в первые недели. Рядом была Гюльнихаль – тихая, исполнительная, постепенно становящаяся не просто служанкой, но и единственным человеком в этом враждебном мире, которому Хюррем могла хоть немного доверять. Гюльнихаль смотрела на нее с преданностью, смешанной с тревогой за ее судьбу, и это было ценно.

Ежедневная рутина Хюррем теперь включала не только продолжение обучения – язык, чтение, письмо, основы религии, но и выполнение поручений госпожи Азизе, которые носили скорее управленческий характер. Она помогала распределять работу среди младших служанок, следила за чистотой в определенных частях коридоров, участвовала в подготовке к визитам важных гостей Гарема. Эти обязанности давали ей возможность видеть больше, слышать больше и понимать сложную механику дворцовой жизни.

Но самым важным было одно – Султан продолжал посылать за ней. Не каждую ночь, чтобы не нарушать полностью установленный порядок – хотя и этот порядок вскоре пошатнется, но достаточно часто, чтобы ее имя – Хюррем – стало самым обсуждаемым в Гареме. Каждая такая ночь была триумфом и вызовом.

В "хас оде" Хюррем не просто исполняла роль наложницы. Она была "Хюррем". Она позволяла себе смеяться – тем самым, непривычным смехом, который покорил Сулеймана. Она говорила с ним – не только отвечая на вопросы, но и делясь своими мыслями осторожно, выбирая темы и слова, слушая его рассказы о походах, о справедливости, о мире. Она видела, как усталость покидает его лицо, когда он слушал ее живую речь, как в его глазах вспыхивает интерес, когда она задавала вопросы, отличающиеся от шаблонных.

Сулейман находил в ней нечто, чего ему не хватало. Отдушину от бремени власти, собеседницу, чей ум был достаточно острым, чтобы увлечь его, и чья искренность, или мастерская имитация искренности, была бальзамом для души правителя, окруженного льстецами и просителями. Его "Радость". Он видел в ней не просто тело, но и душу, которая, казалось, понимала его одиночество.

Он начал дарить ей подарки. Сначала – тонкий шелковый платок с вышивкой, затем – серебряный браслет с простым узором. Подарки приносил евнух, иногда лично Кызылар Ага, и их вручение сопровождалось церемонией, которую видели и слышали другие обитательницы Гарема.

– Это от нашего Падишаха, – объявлял евнух громким, бесстрастным голосом, вручая сверток Гюльнихаль, которая замирала от почтения и страха.

Эти подарки были не просто знаками внимания. В мире Гарема они были показателем "степени" благосклонности Султана. Каждый новый подарок, каждое новое украшение, появлявшееся на Хюррем, было видимым подтверждением ее растущего влияния.

Зависть в Гареме достигла почти осязаемой плотности. Взгляды других наложниц, особенно тех, кто уже долго ждал своего шанса, были полны злобы. Они видели, как эта "рыжая московка", которая еще недавно мыла полы, теперь принимает подарки от самого Падишаха. Шепот усилился, стал язвительным. Хюррем слышала обрывки фраз о "колдовстве", о "чужеземной хитрости", о том, что "такие, как она, не должны подниматься так высоко".

Махидевран Султан была в ярости. Подарки, которые раньше предназначались ей, теперь получала эта выскочка. Ее служанки приносили ей подробные доклады о каждом шаге Хюррем, о каждом ее слове, о каждом новом подарке. Лицо Махидевран, некогда полное гордого достоинства, теперь часто искажалось гневом. Она устраивала скандалы в своих покоях, обрушивая ярость на служанок, иногда даже на Валиде Султан, требуя "поставить эту рабыню на место".

Валиде Султан, Айше Хафса, наблюдала за происходящим с холодной тревогой. Она была хранительницей порядка. В ее Гареме существовала четкая иерархия, определенная традицией и старшинством. И эта новая девушка, Хюррем, своим существованием и, что еще хуже, *влиянием* на ее сына, разрушала этот порядок. Валиде не проявляла своего недовольства открыто, как Махидевран, но ее взгляды на Хюррем стали еще более ледяными, ее тон – еще более отстраненным. Она ждала. Ждала, когда эта привязанность Султана пройдет, как проходили и другие. Она не верила, что чувства Падишаха к рабыне могут быть долговечными или глубокими.

Но чувства Сулеймана к Хюррем были именно такими – глубокими. Он ценил ее искренность или то, что он считал искренностью, ее живой ум, ее способность заставить его забыть о тяжести короны. Для него она была не просто красивой наложницей; она была его "Хюррем", его "веселая", его "милая". И он хотел радовать ее.

Однажды вечером, после ночи, проведенной с Султаном, Хюррем вернулась в свои покои не с пустыми руками. Султан подарил ей ожерелье. Оно было не из золота и драгоценных камней, как те, что носила Валиде или даже Махидевран, но оно было прекрасным – тонкая серебряная цепочка с крупной подвеской в форме тюльпана, инкрустированной бирюзой. Это был щедрый подарок для "одъ-алик".

Когда она вошла в свою комнату, Гюльнихаль ахнула, увидев ожерелье.

– Аллах! Хюррем-хатун, это… это от Падишаха?

Хюррем кивнула, прикасаясь к прохладному металлу.

– Да, Гюльнихаль. От Падишаха.

– Это… это очень красивый подарок, – прошептала Гюльнихаль, в ее глазах были и восхищение, и испуг. Она понимала, что такие подарки несут не только радость, но и огромную ответственность.

Хюррем села перед зеркалом и надела ожерелье. Тюльпан с бирюзой лег на грудь. Она посмотрела на свое отражение. Рыжие волосы, зеленые глаза, незнакомое ожерелье. Она все еще видела в этом отражении отблеск той испуганной девушки из Рогатина, но рядом с ней теперь стояла кто-то другая. Кто-то, кто носил шелка и серебро, подаренные самим Султаном.

Она знала, что это ожерелье, как и другие подарки, было не просто украшением. Это был щит. Каждое украшение на ее шее, руках, в волосах было посланием Гарему: "Я под защитой Султана".

Но она также знала, что щит не является абсолютной защитой. Чем выше она поднималась, тем изощреннее становились бы методы тех, кто желал ей зла. Махидевран не остановится. Валиде будет искать способы вернуть ее на "ее место". Интриги будут плестись вокруг нее, пытаясь запутать ее, дискредитировать в глазах Султана.

Правда в том, что подарки и благосклонность Султана, сколь бы ценными они ни были, не давали настоящей безопасности. В этом мире единственной гарантией власти и неприкосновенности для женщины было рождение сына. Сына Падишаха. Шехзаде.

Хюррем посмотрела на себя в зеркало. Ожерелье блестело в свете свечи. Она была „фавориткой“, одаренной подарками. Но она не собиралась останавливаться на этом. Ее путь лежал дальше. К материнству. К рождению наследника. К титулу. К власти.

Первые подарки были получены. Они стали видимыми знаками ее восхождения. Но настоящая борьба, борьба за будущее, только набирала обороты. Хюррем была готова.

Глава 3: Соперница. Гнев Махидевран.

Золотая клетка Гарема, всегда полная скрытых течений и невидимых стен, теперь гудела от нового напряжения. Инцидент в коридоре, когда евнух личной охраны Падишаха встал между Махидевран Султан и Хюррем, стал темой номер один для шепота. Это было неслыханно. Махидевран, мать старшего Шехзаде, "баш-кадын" – главная жена, до появления официальной супруги, была публично осаждена ради защиты какой-то рабыни, пусть даже и фаворитки.

Для Махидевран это было не просто унижение – это была пощечина. Пощечина ее статусу, ее достоинству, ее многолетним отношениям с Султаном. Она, "Весенняя Роза", любимица прошлого, теперь оттеснена этой рыжеволосой выскочкой. Гнев жег ее изнутри, смешиваясь со страхом. Страхом потерять не только любовь Сулеймана, но и свое положение, а главное – будущее своего сына, Шехзаде Мустафы.

Мустафа был старшим сыном Султана, любимцем янычар и народа. Согласно традиции, именно он должен был унаследовать трон. Но в Османской империи судьба наследников была хрупкой. И любая угроза статусу его матери была угрозой и его будущему.

Махидевран жаловалась Валиде Султан, своей покровительнице и союзнице. Валиде, Айше Хафса, слушала ее с нахмуренным лицом. Она тоже была недовольна этой новой наложницей. Хюррем не вписывалась в традиционный уклад Гарема. Ее живой ум, ее смех, ее необычная внешность – все это нарушало привычный порядок. К тому же, Валиде ценила Махидевран, как мать будущего Султана и женщину благородного происхождения.

– Ты должна быть терпелива, Махидевран, – говорила Валиде, хотя в ее голосе не было особого сочувствия, лишь холодная рассудительность. – Падишах увлекался многими. Но интерес его скоротечен. У тебя есть сын. Это твоя главная сила.

– Но она! Она не похожа на других! – восклицала Махидевран. – Он зовет ее снова и снова! Он разговаривает с ней, смеется! Чего он никогда не делал со мной так часто!

Валиде знала, что это правда. Султан был одинок на вершине власти. Мало кто осмеливался говорить с ним на равных. И, по слухам, эта Хюррем умела это делать.

– Мы не можем открыто выступать против той, кого благоволит Падишах, – предостерегла Валиде. – Это вызовет его гнев. Но мы можем… наблюдать. И ждать ошибок. Или создавать условия для них.

Махидевран поняла намек. Открытое нападение опасно. Нужно действовать тоньше. Она начала использовать свое влияние среди служанок и других, менее успешных наложниц. Распускала слухи о Хюррем: что она колдунья, что привораживает Султана, что ее рыжие волосы – знак связи с дьяволом. Она давила на девушек, которые все еще общались с Хюррем, включая Гюльнихаль.

Гюльнихаль, верная и робкая, страдала больше всех. Служанки Махидевран запугивали ее, шептались за спиной. Она боялась как за себя, так и за Хюррем.

– Будь осторожна, Хюррем, – тихо говорила она своей госпоже. – На тебя смотрят. За тобой следят. Говорят ужасные вещи.

– Пусть говорят, Гюльнихаль, – отвечала Хюррем, хотя знала, что слухи – опасное оружие. – Главное, что говорит Падишах. И что он видит.

Хюррем продолжала совершенствовать свой османский, изучать историю и обычаи империи. Она проводила часы с Султаном, и эти часы были для нее не только возможностью укрепить свое положение, но и искренней радостью. Сулейман находил в ней собеседника, который не боялся, хоть и с должной почтительностью, высказать свое мнение, который смеялся над его шутками и слушал его размышления о справедливости, поэзии, мире. Он дарил ей не только драгоценности и ткани, но и книги, персидские миниатюры, музыкальные инструменты. Их связь становилась все глубже, основанная на взаимном уважении и интеллектуальном интересе, помимо физического влечения.

Именно в эти моменты близости, вдали от интриг Гарема, Хюррем чувствовала себя почти свободной. Почти Александрой. Она видела в Сулеймане не просто Падишаха, а мужчину, которому нужна была поддержка, понимание, любовь. И она давала ему это, искренне, потому что он был ее единственной опорой в этом чужом мире.