Отражение

Глава 1

Двое, не считая собаки

Он попивает кофе, раскладывыет на столике таро, и что-то записывает в дневник, сверяясь с часами у кассы на стене. Остальные посетители кафе стараются делать вид, что не замечают странного длинноволосого подростка в черном, но их лижущие взгляды так и скользят по его тонким рукам, больше похожим на лапки какой-то птицы. За панорамным окном вечереет, и подросток с картами таро иногда отвлекается от своего занятия, и смотрит на загородную трассу, и на чарующий свет заправки. Здесь уютно. Молодому человеку кажется, что это место – будто временное убежище для тех, кто поздно возвращался домой, или как он – от чего-то сбегал.

Так как он сидит здесь часа два, он уже успел рассмотреть всех посетителей. Кто-то забегал за кофе, кто-то быстро ужинал, заправлялся, и исчезал в чреве трассы, а кто-то вдумчиво сидел один, дышал в чашку чая, и думал о чем-то своем. Одиночки, или путешествующие семейные пары. Стойка с картами Рысьегорской области, с буклетами местных достопримечательностей, и стеклянный циферблат, в полупрозрачном отражении которого отражалось незатейливое, но уютное нутро придорожного кафе на трассе Рысьегорск – Медвежьегорск.

Кассирша за прилавком явно скучает. Когда она включает в магнитофоне песню "Burger queen", и когда стрелка часов сдвигается к 7:20, и когда колокольчик у двери звенит, чтобы предупредить персонал о приходе нового клиента – подросток сверяется с прошлыми записями, в которых написано: "7:21. Красный пикап, солнце и император".

– Проклятье, – говорит зашедшая девушка, похлопывая карманы своей кожаной куртки, кажущейся ей великоватой. – Я забыла кошелек.

И тут же она выходит под тяжелый взгляд кассирши, и нескольких уставших посетителей. Молодой человек хмурится, и снова сверяется с записями в дневнике. В его сценарии забытого кошелька не было, и глотнув кофе, он задумчиво дергает себя за косичку на виске, в которую вплетены шунгитовые бусины, и вороньи перья, подобранные на обочине. Он осматривает помещение, и надеется на то, что свободное место за столиком есть только у него.

Девушка возвращается, и покупает неприлично много еды для одной персоны. Она вышагивает среди столиков в поисках свободного места, но при этом давно заприметив свободный стул у столика молодого человека с таро. Тот решает не нагнетать обстановку гляделками, и тасует колоду. Девушка, сдавшись, садится напротив него, и смотрит брезгливо на его черную спутанную шевелюру.

Подросток понимающе вздыхает. Он живет на дороге уже почти два месяца, и ему не всегда предоставляется возможность полноценно ухаживать за собой. Но в туалетах заправок, глядя в зеркало, он отмечал, что ему даже нравится его новый внешний вид. Когда он брел по обочине, люди ненароком путали его с призраком, или тенью. Если денег не хватало на койку в хостеле, он не брезговал спать на остановках, а порой ему приходилось и вовсе не спать, а просто идти до первых лучей солнца.

Девушка долго пьет колу, а потом вгрызается в бургер. Мальчик видит, что на ее подносе еда для двоих, и он допивает кофе, понимая, что через пол часа ему придется уйти. В кафе он сидит на последние деньги, и его живот ощутимо начинает ныть от голода. Он смотрит, как девушка убирает второй бургер в карман куртки, и говорит:

– Хотите, я вам погадаю за чашку кофе?

Девушка вытирает курткой рот, и вначале непонимающе смотрит на своего соседа по столику. Аккуратное каре, волосы выкрашены в такой-же черный как и у самого мальчика. Старая футболка намеренно разорвана в разных местах, а еще мальчику нравится нитка ее красных стеклянных бус. Они такие красивые, что невозможно отвести взгляд.

– Я не верю в карты таро, – говорит она.

– Мои карты никогда не врут. – обиженно говорит молодой человек.

– Докажи.

Он вытаскивает из колоды три карты, и все как на подбор – старших арканов. Опять император, солнце, и еще башня. Он говорит:

– Боюсь предположить, что вы хотите разрушить в себе что-то детское. Видите карту солнце? На ней изображены дети. Башня подразумевает под собой какой-то разрушительный процесс, а император – скорее всего это отец.

– Карты верны, но ты неправильно трактуешь их. Держи, – и девушка достает из кошелька сотню рублей. – Как тебя зовут?

– Ворона. Это моя кликуха, от фамилии Воронов. А вас?

– Мари. Без "я" на конце. Что ты здесь делаешь? Ждешь родителей?

– Нет. Я путешествую. Совершенно один. Катаюсь автостопом. – говорит мальчик, и снова от волнения дергает косички с вороньими перьями.

– Не боишься? На дорогах полно всяких придурков.

– Вообще нисколько. У меня есть пару талисманов, и нож в кармане. А так за все время со мной никогда не случалось чего-то плохого. Разве что машины не останавливались и не подвозили.

– Талисман и нож, значит. – она задумчиво осматривает нагетсы, – Я могу подвезти тебя до Рысьегорска. Но чуть позже, так как я хотела заправиться, а сейчас заправка по техническим причинам не работает.

– Хорошо. Отлично.

На какое-то время они замолкают, но Ворона не может убрать взгляд от бус Мари. Каким-то непостижимым образом они навевают ему тоску по чему-то или кому-то, будто его кто-то ждет, и даже любит. И когда он вглядывается в темно-рубиновые бусины, ему кажется, что все остальное будто замирает, а бусы начинают издавать едва слышимый белый шум. Предсказание, сделанное несколько часов назад о появлении этой странной худой девушки было чем-то большим, нежели чем игры в угадайку. И когда он вновь отводит взгляд в сторону – волшебство исчезает.

***

В красном пикапе ужасный бардак. Прежде чем сесть в машину, Ворона ботинками раздвигает кучи жестяных банок и оберток от шоколадных батончиков. Когда он пристегивается, Мари включает музыку, и выезжает на трассу. Кафе и остановка остаются лишь ярким пятнышком в зеркалах заднего вида, и Ворона устало вздыхает. Он выпил слишком много кофе, чтобы быть бодрым, и потому он чувствует недомогание.

– Тебе есть где остановиться в городе? – спрашивает Мари.

– Да. У меня там друзья, – врет Ворона, и в пальцах перебирает край вельветовой рубахи.

– Почему ты в столь юном возрасте бродяжничаешь?

Ворона вздыхает, и вспоминает то, что с ним происходило. В Рысьегорске его дом, но в нем нет ничего, к чему бы он мог вернуться. Мать мертва, отец в тюрьме, а младшую сестру забрали в детдом. И сейчас его тетка борется с органами опеки, чтобы Ворону и его младшую сестру приютить у себя. И чтобы не ждать решений суда в детдоме, ему пришлось бежать. Собрать все ценное в сумку, и уйти.

Рассказав о том, что его отец сошел с ума, и убил мать, а так-же покушался на сестру, Ворона вдруг ощущает, что ему становится легче. Но то, о чем он умолчал – копошится где-то в груди, и мешает испытать катарсис в полную силу.

– Жесть конечно, – говорит Мари. – А мои родители погибли, когда я была маленькой. Сгорели заживо. Они были археологами, и кто-то до сих пор думает, что на самом деле их убили, чтобы что-то скрыть.

– А как ты справилась с горем? – спрашивает Ворона. Мари вдруг хохочет.

– Я слишком эмпатична, чтобы понять, что тебе не наплевать как минимум на младшую сестру. Ты не любил родителей?

– Я любил их до тринадцати лет. А потом…

Вдруг Мари резко давит по тормозам, и Ворона хватается за ремень безопасности. Перед капотом пикапа мелькает что-то быстрое и серое, размером с небольшую собаку. Заяц.

– Твою мать, – выдыхает Мари, съехав на обочину, – Я чуть не обгадилась от страха. Еще чуть чуть, и тебе бы пришлось отковыривать его от капота.

– Почему мне?

– Я бы не смогла. Не переношу вид кишок и всего такого.

Они выходят из машины, чтобы перевести дух. Окружающий их лес кажется и вовсе не лесом, а двумя черными стенами, загораживающими дорогу от внешнего мира. В свете желтых фар танцуют мотыльки, а на лице Мари – жуткая отстранённость. Поджав губы, она смотрит на Ворону, и спрашивает:

– Если я тебе кое что покажу, ты обещаешь, что никому не скажешь?

– А у меня есть выбор?

Мари подходит к закрытому багажнику пикапа, и говорит, что тот расклад таро – отчасти правда. Когда она проворачивает ключ в горизонтальной дверце, она говорит, что конфликт детства здесь совсем не причем.

– В любом случае, я хотела соврать, что у меня в багажнике собака, которую надо покормить.

Ворона всматривается в темноту нутра красного пикапа, и сначала видит колени. Затем связанные мужские руки, клетчатую рубаху, и голову в чем-то черном.

– Я нечаянно шибанула его прикладом пистолета, когда он пытался бежать. А так он в отрубе, можешь не переживать.

– Ты серьезно? У тебя же человек в богажнике! Кто он? – чуть ли не выкрикивает Ворона, отходя подальше.

– Да угомонись ты, – говорит Мари, тормоша заложника за плечо. – Если бы ты знал, что этот говнюк делал, ты бы поступил точно так-же как и я. Но не в этом суть.

Она достает из кармана припасенный бургер, и с силой впихивает его в рот очнувшемуся мужчины. Тот начинает мычать и рыдать. Ворона видит, как по его глазам бегут крупные слезы, и подумывает о сумке, которую он оставил на пассажирском сидении. Если придется бежать от этой сумасшедшей, то с сумкой можно попрощаться.

– Я сказала – ешь, – рычит Мари на мужчину, скармливая бургер. – Через сотню километров я дам тебе попить и возможность сходить в туалет. Но если вдруг что-то учинишь – ты знаешь, что я сделаю.

– Кто он такой? – спрашивает Ворона.

– "Император". – усмехается девушка. Какое-то время она смотрит на рыдающего мужчину, а потом захлопывает дверцу, и закрывает ее на ключ. Какое-то время смотрит на Ворону и закуривает. – Если хочешь, я могу оставить тебя здесь. Если хочешь, садись в машину. Я тебе расскажу кое что по секрету.

– А где гарантия того, что я не буду на его месте? – кивает на багажник Ворона.

– Сдался ты мне. Если бы хотела, я бы затолкала тебя к нему еще на выезде из заправки. К тому-же я собираюсь его отпустить, когда мы приедем.

Ворона достает из кармана колоду таро, и вытаскивает карту. Десятка пентаклей. Кивнув, он садится в машину. Мари снова заводит мотор, и говорит:

– Это моя работа. Отлавливать таких как он. Собирать компромат, а потом запугивать. Ничто так не мотивирует слушать меня, как поездка в багажнике. По факту я занимаюсь вымогательством, но и с другой стороны я делаю хорошее дело.

– Какое?

– Этот чел сзади растлил двух детей. Я выкопала его на сайте знакомств, притворившись тринадцатилетней дурой. Уж точно он не ожидал при встрече увидеть дуло пистолета. – Мари усмехается, – По итогу он мне отдает все свои деньги и еще берет кредиты, а я даю ему понять, что никто ни о чем не узнает. Но! Если вдруг он решит снова к кому-нибудь пристать – он поедет со мной кататься только в один конец.

– И скольких ты так прокатила?

– Троих. Я только недавно начала этим заниматься, но еще у меня был насильник. С ним было чуть сложнее, но надеюсь, что он понял, что не стоит никому больше подмешивать снотворное.

– Проклятье! – шепчет Ворона, – Император и Солнце. Карта власти и деспотичности, и карта чего-то светлого и детского.

– Если вдруг начнёшь мне читать морали – я тебя прибью. Мне нужны деньги, причем большие. С одного такого козла можно поиметь пол миллиона, и это еще маленькая цена за то, чтобы больше никто не пострадал. Да какого черта я вообще оправдываюсь?

– Если честно, то это не самое худшее, что я видел. Так что все нормально. Но неужели ты не боишься, что он может причинить тебе вред?

– Тогда все переписки, его признания, и все прочее отправятся в полицию и в местные новости. Я же не дура.

Они говорят еще какое-то время, а по истечении сотни километров, Мари отпускает мужика помочиться. В это время Ворона держит нож в руке на всякий случай, а Мари – пистолет. И из-за запекшейся крови на лице мужчины Ворона не может его толком разглядеть, хотя ему видится в его фигуре что-то знакомое.

Когда он засыпает, ему снится странный сон о том, что в какой-то небольшой комнатке похожей на келью лежит мужчина, одетый в черный балахон. Он перебирает бусы Мари как четки, и не сводит глаз с Вороны. Тот, зная законы мира снов, спрашивает кто он, но мужчина лишь чешет бороду, и косится на икону, у которой горит лампадка. И свет от нее становится невыносимо ярким, и превращается в восход, который будит Ворону прямо перед въездом в Рысьегорск. Вот он – край пропащих. Город промзон, многоэтажек, и вычурной старой архитектуры девятнадцатого века. Ворона не был в родном городе так долго, что тот кажется ему сначала незнакомым, будто чужим, сотканным из сновидений и обрывочных воспоминаний.

Он просит Мари высадить его в центре, и перед прощанием, она мешкается, но по итогу кивает, и ее красный пикап вливается в поток машин, пока полностью не скрывается в мешанине фар, гудков, и выхлопных газов. Поправив на плече сумку, Ворона закуривает, и решает добрести до своего дома. Наверняка там уже живет кто-то из дальних родственников, а быть может входная дверь до сих пор опечатана. Ему хочется воскресить в памяти события того ужасного вечера, и когда у него получается – Ворона ловит себя на мысли о том, что ему плевать. Ему было плевать на родителей при жизни, так что могло измениться после того, как один из них убил другого? Все равно тогда он не успел прийти с гулянки домой вовремя. Быть может, если и вовремя, то отец бы и его зарезал.

И Вороне на это тоже плевать.

Когда он наконец-таки добирается до района частных домов, он останавливается. Видимо из-за недостатка сна он утратил бдительность, и потому не подумал о соседях, которые могут его узнать и сообщить в полицию. Едва завидев крышу своего дома среди вековых сосен, он резко разворачивается, и мечтает позвонить. Может быть, тогда в машине он и не соврал Мари о том, что у него здесь есть друзья. Один точно есть, и не совсем друг. "Интересно, что думают про меня в школе?" – думает с хитрой ухмылкой он, и идет к старому приятелю. Быть может, у него безопасно. Быть может, перед его носом не захлопнут дверь.

Глава 2

Дом на холме

Эта машина всегда голодна. Она потребляет дизеля столько, что им можно обеспечить целый аэроклуб, и еще хватило бы на какую нибудь маленькую баржу. Но это хорошая машина, с душой и историей. Мари не помнила, чтобы она ломалась в неподходящее время, и в принципе с ней не было проблем, несмотря на возраст. Быть может, не зря она потребляет столько топлива.

Однако на оставшиеся деньги Шерхана ей пришлось ее немного модернизировать. Сделать прочный закрытый багажник, провести мелкий косметический ремонт, и поменять обивку на любимый красный вельвет. Когда Мари садится за руль, ей порой кажется, что она внутри живого организма. И гудит старый красный пикап словно дикий зверь, всегда готовый сорваться с места.

Однако сегодня, устав с долгой дороги, ей хочется не садиться за руль как минимум месяц. Отпустив мужчину, она возвращается домой в легкой полудреме. Проезжает гаражи, и останавливается у подножия зловонного ручья, чьи истоки исходят с завода неподалеку. По железному мостику переходит вялое течение в радужных переливах бензина, и поднимается по холму к кирпичному дому. Одновременно это место ужасно и прекрасно. Весь холм порос странными соснами, чьи стволы, словно застывшие змеи, будто ползут по поверхности земли, а не растут к небу как надо. Огромные валуны, исписанные из баллончика всякой чепухой… Сам дом – прекрасен, но старомоден, и потому выглядит как то, чего в этом месте быть не должно. Мари устало поднимается по дубовым доскам на террассу, и стучит в дверь, на которой весит оберег зеркальце.

– Это я. – говорит она, и слышит, как кто-то возится с замком. Дверь открывается, и она смотрит на невысокого мужчину лет тридцати.

– Ты сегодня поздно, – говорит он, и его зеленые глаза будто улыбаются. Но улыбаются не с насмешкой, а с теплотой, и Мари вздыхает, принимая эту теплоту с той благодарностью, на которую она сейчас способна.

– У меня был попутчик. Тебе бы он понравился. Экстрасенс, или что-то в этом роде.

– Проходи. О нем ты позже расскажешь, а сейчас иди спать.

Обняв зеленоглазого мужчину, Мари копается в сумке, и дает ему деньги – небольшую плату за гостеприимство. Затем она поднимается на чердак, где она обустроила себе уголок, и падает на матрас. Обняв скомканное одеяло, Мари какое-то время думает о Шерхане. Буквально она мыслями тянется к нему вниз, сквозь толстые дубовые половицы, в дальнюю комнату от гостиной. Тянется всем естеством к нему в объятия, под его плед. Мари знает, что он так и лежит – парализованный, практически не живой. Лишь благодаря зеленоглазому мужчине тело Шерхана еще дышит, питается, и может моргать. Думая о неподвижном любовнике, Мари понимает, что еще никого так сильно не любила, и одновременно ненавидела.

И на удивление ей не снится прошлое, в котором она пыталась его убить. Но проснувшись, первым делом она вспомнит, как поставила его на колени в лесу за придорожным комплексом, и как выстрелила ему в лоб. Но Шерхан был слишком сильным, чтобы умереть. Пуля застряла где-то в мозгу, и когда Мари поняла, что он еще дышит, выстрелить во второй раз у нее не хватило смелости. А когда он поднялся на четвереньки хватаясь за голову, Мари поволокла его обратно к красному пикапу, на котором они и приехали. Уже на задних сидениях Шерхан отключился, а как открыл глаза в доме на холме – понял, что своим телом уже не владеет. Первым делом он видит зеленые глаза – яркие как осколки от пивных бутылок на солнце, как майская трава. Проклятый Сновидец! Шерхан хотел послать его к черту, но понял, что говорить он тоже не может. Только моргать.

– Шерхан, если ты меня слышишь – моргни пожалуйста.

Шерхан моргает.

– Мы с тобой условимся на том, что если "да", то ты моргаешь один раз. А если "нет", то два раза.

Шерхан моргает один раз, и изучает обеспокоенное моложавое лицо своего друга и лекаря.

– Я не знаю, смогу ли тебе помочь, но в больницу тебя сейчас нельзя. Ты же не хочешь, чтобы у Мари были проблемы?

Шерхан моргает два раза, и думает: "Как бы там ни было – я не заслужил такой участи".

– Разумеется не заслужил, но мы все делаем ошибки, – говорит зеленоглазый, – Я тебе сейчас поменяю повязку, и обработаю входное отверстие. Пуля еще у тебя в голове, и не думаю, что у меня получится ее вытащить без вреда для тебя.

Шерхан не знал, должно ли быть больно сейчас или нет. Он разглядывал тонкие ловкие руки Сновидца, снимающие с его лба побуревшие от крови тряпки. Что бы там вчера не произошло – хуже уже не будет. Ему хотелось увидеть Мари.

***

– Ну что там, с попутчиком? – любопытствует зеленоглазый Сновидец, усевшись за кухонный стол рядом с Мари. Он наливает чай себе и ей, и она замечает, насколько Сновидец соскучился по новостям и сплетням, постоянно ухаживая за пациентом. Он совершенно не умеет скрывать любопытство.

– Он погадал мне на картах таро, и практически попал в точку. – отвечает Мари, – А еще все время пялился на мои бусы. Как ты иногда.

– Я тебе уже говорил, что они очень древние, и потому хранят в себе много энергии. Твои силы в них, и силы твоей покойной старшей сестры и родителей. Представь, сколько бусы лежали в земле, и ждали, когда их найдут?

– Точно как Шерхан, – вздыхает она, и смотрит на танец чаинок на дне кружки, – Точно так-же лежит, будто под землей, и ждет, когда его раскопают.

– С момента ранения прошло всего лишь три месяца. Даже в хороших клиниках восстановление занимает больше времени. Я конечно не нейрохирург, но как-то мне удалось одному бандиту пришить обратно ногу. – говорит Сновидец.

– Ты уже сотню раз рассказывал эту историю. Однако, если у тебя ничего не получится, у меня уже будет достаточно денег, чтобы оплатить ему лечение.

– Но ты боишься, что он стуканет на тебя ментам. Что это ты в него стреляла.

– Если бы я тебя не знала, я бы решила, что ты издеваешься надо мной. Но так и есть. Я каждый день говорю с ним, и прошу, чтоб на всякий случай он говорил, что сам пытался себя убить. Он соглашается, но очень легко врать, когда ты можешь только моргать и дышать.

– Я очень часто вспоминаю прошлое, – задумчиво говорит Сновидец, – Как было раньше хорошо, и не так мрачно как сейчас. И ты до истории с Шерханом не была такой дерганной и сумасшедшей. Да и он тоже… Я понимаю, как тебе сейчас трудно, Мари. Если тебя это успокоит, то мне тоже не просто. Я пытаюсь усидеть на двух стульях, и быть между вами нейтральной стороной. И я буду занимать эту сторону столько, сколько смогу. Но боюсь, что мне не избежать клейма врага для кого-то из вас.

Сновидец берет из пачки Мари сигаретку, и закурив – словно задумчивый кот щурится сквозь дым в окно. А из окна виднеется залитый солнцем холм, чудные сосны, кирпичные гаражи. И город – в мареве от дыма и теплого воздуха. Мари размышляет о том, что ей делать, если Шерхан оклемается, и вернет себе способность двигаться. Захочет ли он ей отомстить, или же простит? Никто не знал, что творится в его дырявой голове, и Мари на секунду задумалась, что тот паренек с перьями в волосах и с картами таро был бы сейчас кстати. Он бы разложил таро, а Сновидец помог бы верно их прочесть.

– Кстати, – говорит она, – Помнишь, как два месяца назад мужик сошел с ума, убил свою жену, и пытался убить дочь?

– Ну? – кивает Сновидец, подавшись к Мари ближе.

– Паренек, которого я подвозила – его сын. Он бродяжничает. Я высадила его в центре, и может быть он вернулся домой.

– Что тебя в нем зацепило? – хмурится Сновидец.

– Мне его просто жалко. Он скитается совсем один, без семьи и дома. И я показала ему мужика в багажнике. И знаешь, он понимающе отнёсся. Не испугался, и не стал задавать кучу вопросов.

– С его прошлым это само собой разумеющееся. Просто признайся, что в нем ты видишь себя. Иногда проще любить свое отражение.

– Может ты и прав. – Мари встает, и ставит чашку в раковину, – Пойду проверю Шерхана.

Ей тяжело идти в спальню, но Мари справляется. Она садится на табуретку перед диваном, и грустно вздыхает. Гладит руку Шерхана, красным ноготком обводит его татуировки на предплечьях, и боится смотреть ему в глаза. Затем она приспускает плед, и кладет ладонь Шерхану на грудь. Та тяжело поднимается и опускается. Спит. Мари снова вздыхает, и просто смотрит в его заросшее щетиной лицо: нос с горбинкой, впалые глаза, острый подбородок. Даже будучи здоровым, Шерхан всегда казался ей уставшим, хоть он старался не подавать виду. Эдакий рыцарь в тяжелых доспехах после кровавого боя, усопший в лавандовом поле. А под доспехами лишь тихие кости и вечная грусть.

Мари разглядывает свои бусы, и вспоминает, как их любила старшая сестра. Можно сказать – это семейная реликвия. Родители нашли эти бусины на раскопках у придорожного комплекса за Рысьегорском, где раньше был мужской монастырь. И Мари знает, что этот монастырь стал колыбелью целого города, а так-же хранил в себе какие-то тайны. Иначе бы ее родители были живыми. Мари была очень маленькой, чтобы осознавать всю трагедию, но все говорили, что фургон, в котором родители отдыхали после раскопок – подожгли. Нельзя так крепко спать, чтобы уснуть в пожаре. Мари казалось это происшествие чем-то фатальным, ведь мужской монастырь тоже сгорел, а рядом с ним обосновался вначале трактир, потом публичный дом. И уже сейчас – гостиница с заправкой и кафе, о которых молва ходит совсем не добрая. Мари знает, что этот комплекс – рассадник проституции и преступности. Даже есть городская легенда о том, что если придешь туда в лес, и начнешь копать яму для трупа, то случайно выкопаешь еще одного. И фатальность в глазах Мари заключается в том, что огонь уничтожил святое место, чтобы на пожаре обосновалось что-то ужасное и греховное. Так-же и с родителями – когда они сгорели, их дочери тоже стали порочными, в чем-то даже жестокими.

Эти бусы – не очень хорошее напоминание о прошлом, но у Мари это единственное, что осталось. И Шерхан. Она мыслями снова возвращается в ту ночь, где он и она решили остановиться перекусить. Как Мари смотрела на него, и просто любила, еще той детской наивной любовью, которая у Мари всегда была. И как Шерхан смотрел на нее – словно зверь.

Когда они сели в машину, чтобы уехать, Шерхан не завел мотор, и просто держал руки на руле. Он сказал:

– Я очень любил твою старшую сестру. Прошло восемь лет с того момента, как она погибла, но и дня не прошло, чтобы я о ней не вспоминал.

– Я знаю, Константин, – сказала Мари, назвав Шерхана его настоящим именем. Так делала старшая сестра, когда хотела донести до него что-то важное.

– Ты на нее очень похожа. Если бы я не знал, я бы решил, что ты – это и есть она.

Мари смотрела из окна на гостиницу с ярко-красной вывеской, и на скалу позади. На фоне неспокойного фиолетового неба с низкими облаками лес казался черным, угрожающе возвышающимся над придорожным комплексом. Здесь, в царстве уличных фонарей на автостоянке, в гирляндах кафе, и в свете табло с ценами на горючее – было спокойно, но Мари начала ощущать что-то нехорошее. Шерхан практически не двигался, и говорил очень странно.

– Помнишь, что тогда произошло? Когда мы втроем попали в шлюз? За нами гнались, и я не справился с управлением. Ты каким-то образом выбралась первой через окно, а у твоей старшей сестры заклинил ремень безопасности. Вода уже была нам по шею, и я дергал этот сраный ремень, пока Инга не стала меня бить и говорить, чтобы я спасался сам. Она сняла с себя это, – Шерхан достал из внутреннего кармана кожаной куртки длинную нитку из красных стеклянных бус, – Я сохранил их, так как знал, что они значили для нее очень много.

Мари взяла бусы, и приложила их к щеке. Крупные бусины со сколами от времени приятно грели кожу.

– Меня тогда сразу посадили, и когда я вышел, я хотел найти тебя, но передумал. Сновидец говорил, что тебя удочерили, и я тогда подумал, что возможно тебе удастся зажить нормальной жизнью. Без всего того криминала, которым мы занимались с твоей сестрой. Но я не ожидал, что ты сама ищешь меня.

– Мне не нравилось нормально жить, – вздохнула Мари, рассматривая бусы, – Я с отличием закончила школу, хотела стать журналистом. Но по ночам мне снилось прошлое, и я понимала, что мне хотелось другого. Свободы. Просто кататься из города в город, и ни к чему не быть привязанной. И я сбежала.