Скиталец. Лживые предания

© Анастасия Князь, 2025

© Bagriel, иллюстрация на форзацы, 2025

© Darya Bler, иллюстрации, 2025

© ООО «Издательство АСТ», оформление, 2025

Купалья ночь

333 год Рассвета

Лишь несколько ночей в году Скитальца никто не гнал от своего порога, и сегодня была именно такая ночь. Пламя костра вилось в звёздное небо, покуда вокруг танцевали распустившие косы девушки. Свирель и флейта задавали мотив, а гусли и хлопки вторили, делая мелодию звонче, и люди запевали песню, заклиная Купалью ночь:

Морен сидел у корней, скрытый в тени ветвистого дерева, и издали наблюдал за празднеством. Куцик хохлился у него на плече. Его, большую хищную заморскую птицу, пугали скопление людей, музыка и шум. Морен не держал его, Куцик спокойно мог улететь и найти для себя место потише, спрятаться в ветвях вяза, под которым они сидели, но он упрямо оставался подле хозяина. Повернув голову, следил жёлтым глазом за танцующими и иногда клевал Морена в маску на лице – выпрашивал что-нибудь поесть, чувствуя, что хозяин в хорошем расположении духа.

Праздники в деревнях всегда сопровождались играми, плясками и весёлым раздольем, но Купальи ночи воистину были особенными. Три дня и три ночи длились гулянья, в которые славили начало лета и зарождение жизни. У леса разжигали большой костёр, и пока мужчины, сидя на брёвнах полукругом, играли музыку, девушки танцевали вокруг огня. Распустив волосы, сняв обувку и пояса, они оставались в одних лишь просторных рубахах до пят, а украшением служили цветы да яркие ленты на запястьях и стопах. А головы танцующих укрывали венки, сплетённые из лесных и полевых цветов да веточек.

Одна из девушек, с пышной копной ярко-каштановых кудрей, остановилась перед Мореном, подмигнула ему, крутанулась, обернув юбку вокруг стройных ног, и изящной ланью прыгнула через костёр. То одна, то другая красавица в танце открывала босые ножки на усладу мужским глазам. Некоторые, разбежавшись, не успевали остановиться, когда их ступни касались земли, и падали в объятия юношей, случайно или намеренно – никто не знал. Говаривали, если прыгнуть через костёр и попасть в руки мужчины, то будет верный знак: свёл вас сам огонь и это и есть твой суженый. Назавтра те девушки, кому не повезло найти пару сегодня, отправят по реке венки, гадая на наречённого. Кто выловит венок из воды, тот и позовёт под венец – такая была примета, поэтому каждый венок красавицы плели сами, нарвав заранее любимые цветы.

Музыка зазвучала быстрее, флейта вышла на первый план, застучали ложки. Кто не умел играть, хлопал в ладоши, бил себя по коленям в такт или затягивал песню. Девушки смеялись, случайно встречаясь друг с другом в танце, сплетали пальчики и кружили, будто влюблённые пташки по весне. Иногда к ним присоединялись юноши – они ловили пляшущих девушек, а тех из них, кого удавалось схватить, утаскивали с собой под общее улюлюканье и смех.

Морен прятал под маской улыбку. В праздники считалось дурным прогнать гостя или хоть чем-то обидеть его – так и беду накликать можно, – потому сегодняшним утром Скитальца встретили как родного. Его не звали в круг, не предлагали сыграть или станцевать, а девушки не дарили венки из полевых цветов. Но зато его усадили за праздничный стол, накормили и позволили остаться, а к ночи даже пригласили к костру вместе со всеми. Именно за это Морен и любил праздники – вечный изгнанник, которого боятся люди, в такие дни не чувствовал себя изгоем.

Стройная мелодия запнулась, струны лютни неприятно звякнули и затихли. Один из музыкантов оборвал игру, за ним второй, третий, и музыка остановилась. Волной прокатились по толпе шепотки. Наступила зловещая тишина, и Морен услыхал полный паники и животного страха крик:

– Псы! Охотники!

Деревенские бросились врассыпную. Мигом поднялся шум, голоса ревели от ужаса, многие повскакивали с мест, роняя инструменты. Девушки кинулись в лес, надеясь укрыться среди теней и деревьев. Морен встал на ноги, и Куцик спорхнул с плеча, издав пронзительный клич. Сквозь голоса, топот и крики явственно слышались лошадиное ржание и стук копыт. В освещённый огнём круг, сбивая с ног людей, ворвались всадники – Охотники Единой Церкви, облачённые в плащи из кроваво-красной кожи.

Кони их встали на дыбы перед костром, вселяя ещё больше страха в убегающих людей. Далеко не все жители деревни успели скрыться, многие бросались наутёк не разбирая дороги, поэтому запинались и падали. Тех же, кто замешкался или просто оказался недостаточно проворен, всадники ловили под локоть или за шиворот рубахи и толкали да швыряли обратно к костру. Постепенно Охотников, пришедших из темноты, становилось всё больше, и они замыкали круг, не давая сбежать тем, кого удалось поймать. В большинстве своём пленёнными оказались девушки. Всадники теснили их к огню, глумились и посмеивались:

– Ведьмы! Только ведьмы и потаскухи так ходят.

– Потаскухи и есть. Волосы распустили, так и сами, видать…

– Уверен, они и ноги вместе не удержат. Так, глядишь, и для нас местечко найдётся, а?

Среди пойманных оказалась и та, с гривой каштановых волос, что танцевала перед Мореном, – она закрывала собой девчонок помладше, и те жались к ней, цепляясь за её руки. Смеясь, один из Охотников – крупный, коренастый, с багровым лицом и массивной челюстью – подвёл коня к костру, не обращая внимания на его нервное ржание, и схватил девушку за локоть. Рванул к себе, отделяя от других, и бросил ей в лицо с глумливой ухмылкой:

– Сжечь бы тебя, да жалко такую красоту – и в костёр.

– Пусть сначала пользу принесёт, – вторил ему другой всадник. – Замолит, так сказать, свои грехи, а потом уж и в костёр.

Девушка попыталась вырваться, но держащий её только рассмеялся и притянул ближе. Лошади нервно трясли головами вблизи огня и пугали деревенских не меньше Охотников, заставляя цепенеть от ужаса, – разъярённый конь куда опаснее голодного волка. Но Охотник не замечал или не желал замечать страха людей и своей лошади. Явно веселясь, он полез рукой в перчатке под платье пойманной, желая пощупать грудь. Девушка вырвалась и плюнула ему в лицо. Толпа всадников рассмеялась, и только оскорблённый Охотник побагровел ещё сильнее, вытирая слюну с лица.

– Ах ты…

Он потянулся к мечу, но властный мужской голос за его спиной холодно молвил:

– Оставь её. Язычников надлежит сжечь. Пусть же сгорят в собственном костре, раз не побоялись разжечь его, – вмешался другой Охотник.

– Ну уж нет! Сначала я проучу их, покажу, кто здесь главный. А подружки её и трусливые дружки пускай посмотрят.

Когда он спрыгнул с коня, Морен не выдержал. Не обнажая меч, он вышел из тени в круг света и крикнул:

– Отпустите их!

Всадники обернулись к нему без особого интереса. Их глазам предстала невысокая фигура в тёмных одеждах под распахнутым плащом. Глаза Морен прятал под шляпой с загнутыми полями, а половину лица – за чёрной тканевой маской, уходящей под ворот куртки. Кто-то из Охотников даже усмехнулся, оценив одиночку в странных потрёпанных одеждах, вооружённого коротким мечом. Они ему не чета, ведь каждый Охотник был облачён в яркий, с иголочки плащ из красной кожи, расшитый золотой нитью орнаментом в виде солнца. У каждого – прикреплённый к седельным сумкам арбалет и меч на поясе. Их шляпы украшали маховые орлиные перья и золочёные бляшки с собачьей головой, держащей в пасти остроконечное солнце. Такие же бляшки, как знак отличия, висели на груди и поясах. Богатые, дорогие одежды и добротное снаряжение, но главное – их было много, а он один.

– Герой выискался, – с презрительной усмешкой бросил ему в лицо коренастый. – Язычников защищаешь?

– Оставьте их в покое. Они не сделали ничего дурного.

– Языческие празднества запрещены. Они понимали, на что шли.

И вновь этот холодный надменный голос, но лишь теперь, когда Морен подошёл ближе, он сумел разглядеть самого Охотника. Худой, со впалыми щеками и вострым лицом, он был сильно старше остальных. Крючковатый нос, тонкие сжатые губы, впалые глаза с залёгшими под ними синяками – впечатление он производил отталкивающее. А ещё, в отличие от других, голова его была гладко выбрита, что говорило о принадлежности к свещенникам [1]. Вот только свещенники не облачались в красные плащи, если только их не лишали сана за какой-либо проступок.

– А похоть, насколько я знаю, грех, – произнёс Морен, оглядывая остальных, ведь следующие слова предназначались уже им: – Не боитесь?

– В меру можно всё, – ответил ему коренастый. – Иди куда шёл, а то за ними в костёр отправим.

Морен извлёк меч из ножен и подошёл ближе. Железные пластины, нашитые на штаны и куртку, отразили пламя костра тусклыми бликами. Куцик опустился к нему на плечо, открыл клюв и прокричал мужицким голосом:

– Псы! Охотники!

– Я вежливо попросил отпустить их, – обратился Морен к Охотнику, что всё ещё стоял подле девушек.

Тот окинул его взглядом, ухмыльнулся самодовольно и достал меч. Девушки испуганно вскрикнули и зажали рты ладонями, когда он шагнул к Морену. Но прежде чем случилось непоправимое, старший Охотник подскочил и преградил ему путь. Конь его при этом взбрыкнул, переминаясь с ноги на ногу.

– Стой! С проклятым не стоит связываться.

– С проклятым? – переспросил коренастый, точно не понял.

Но когда он вгляделся в Морена, глаза его распахнулись, отражая страх.

– Я бы предпочёл, чтоб меня называли по имени, – вмешался Морен. – Или хотя бы Скитальцем.

– Имя сути не изменит. – Старший окинул взглядом остальных. – Едем, нам до́лжно было разогнать языческое празднество, Бог сам покарает их за грехи.

Охотники понуро опустили головы. Коренастый взобрался на коня и следом за остальными развернул его в сторону деревни. Оставив людей в покое, не оборачиваясь, они скрылись во тьме так же, как и появились.

Когда топот копыт утих, деревенские стали расходиться. С опаской и затаённой благодарностью они поглядывали на Морена, пара девушек даже поклонились ему, прежде чем поспешить домой. Из леса показались и остальные, кто прятался там в ожидании, когда утихнет буря. Но лишь незнакомка с каштановыми кудрями смело подошла к Скитальцу как к давнему другу и улыбнулась ему.

– Я хочу отблагодарить вас.

– Я, по сути, ничего не сделал.

– А вот и неправда, вы за нас вступились. Говорят, вы чудовище, нечисть, и лика человечьего у вас нет. А по мне, так это они звери, что в человечьей шкуре прячутся. – Она вздохнула. – Жаль только, они вернутся. Всегда возвращаются.

– Неподалёку построили церковь? Не припомню Охотников здесь прежде.

– Верно, в Предречье. Её только недавно достроили, ещё и двора нет, а Охотников уже нагнали. А они вот нас гоняют. Вы не подумайте, мы супротив Бога не идём, да и праздник наш прежде ему не мешал. Другое им от нас нужно.

– Это что же?

Она игриво улыбнулась, повернулась к нему полубоком, повела плечом, словно зазывая за собой. Морен вскинул брови и не сдвинулся с места. Тогда она рассмеялась и заговорила вновь:

– Давай так: в благодарность я тебя к себе отведу, ночь у меня переждёшь. Наверняка не откажешься от сытного ужина да крыши над головой. А я расскажу тебе одну тайну. Хочешь снова стать человеком?

Но Морен замотал головой и только сейчас, опомнившись, убрал меч.

– Я не верю в сказки.

– А отец Ерофим, наш новый епархий, верит, оттого и отправляет к нам Охотников. Слышал когда-нибудь про огненный цветок?

– Что это?

– О-о-о, заинтересовался? – протянула она со смехом. – Раз в год распускается он, лишь на Купальи ночи. В лесу после захода солнца расцветает папоротник огненным цветом и сияет закатным заревом до утра. Коли сорвёшь такой цветок, он любое желание исполнит. Ну так что, пойдёшь ко мне?

Морен пристально вгляделся в смеющиеся карие глаза.

– Не боишься меня? – спросил он.

– Чего же мне тебя бояться? Я не чудовище, не бес, не нечисть. А коли стану ими, так только рада буду, ежели ты рядом окажешься.

– И отец с матерью не будут против?

Она рассмеялась пуще прежнего, но без былого веселья.

– Некому уж возразить, одна я осталась. Да и не нужен мне никто, оттого они меня ведьмой и кличут.

Но Морен упрямо покачал головой.

– О тебе дурная молва пойдёт, если на ночь останусь, не стоит.

Незнакомка, казалось, совсем не обиделась на отказ. Игриво улыбаясь, она сорвала с него шляпу и сунула в руки, сняла с себя венок и надела ему на голову. При свете костра её сияющие карие глаза чудились расплавленным золотом.

– Отец Ерофим позовёт тебя к себе, вот увидишь, и попросит найти тот цветок. Не отказывайся. Без тебя ему вовек его не сыскать.

Едва последнее слово сорвалось с её губ, она развернулась и убежала в сторону деревни, скрывшись в ночной темноте. Морен снял с головы венок и рассмотрел: сплетённый из тонких веточек молодой яблони, он был украшен жёлтыми цветами купальницы и яркими соцветиями иван-да-марьи. Купальница – красивый цветок, но бесполезный. А вот марьянник, иван-да-марья, служит хорошей защитой от чертей, если верно приготовить отвар. Опустившись обратно под дерево, Морен расплёл венок и приберёг марьянник на будущее.

Он заночевал под тем же вязом, устроившись в его корнях на палой листве и свежей зелени. Благо стояло самое сердце лета и ночи были тёплыми, лишь иногда освежающе прохладными. В такие ночи в лесу и полях спалось особенно сладко, не то что в душной избе.

К тому часу, когда Морен открыл глаза, деревенька уже кипела жизнью. Шумели разговоры, стучало в кузнице, квохтали куры и мычал скот. В десятке шагов поодаль орава мальчишек лет семи таращилась на него во все глаза, выглядывая из-за деревьев. На лицах читались страх, настороженность и любопытство – один в один поговорка «и хочется и колется». Морен улыбнулся, надеясь, что они по глазам прочтут его намерения, но увидав, что Скиталец заметил их, ребятня сорвалась с места и бросилась наутёк. Кто-то крикнул вдогонку остальным: «Ща башку оттяпает!», и Морен усмехнулся им вслед. Забрал сумки, на которых дремал, сложив под голову, и направился в деревню.

Лошадь он оставил на ночь у здешнего кузнеца, одного из немногих в деревне, кто мог приютить на время лишнюю животину. Вчера он был не против помочь, а сегодня даже плату за услугу отказался брать. В праздники негоже пользоваться людской добротой сверх меры, но в этот раз Морен не стал настаивать: собственные запасы монет были на исходе, а седло уж истёрлось, менять надо.

Но стоило вывести лошадь со двора, как к нему, сжимая в руках худой кошель, подошла молодая женщина. Платье висело на ней как с чужого плеча, будто, некогда пышная и округлая, она исхудала и осунулась. Глаза раскрасневшиеся и усталые, словно в горе провела она всю ночь, а то и не одну. Тёмная, как ржавчина, рыжина волос и россыпь веснушек на носу сейчас казались ярче, чем следовало, из-за побелевшего лица и делали её невзрачной. Ранее она наверняка считалась красавицей со своей тугой, пышной косой необыкновенного цвета, но следы измождения и тоски портили её, добавляя лишних лет.

– Могу я обратиться к вам? – заговорила она с Мореном. – Аксинья сказала, вы с моей бедой помочь можете.

Голос её звучал тихо и дрожал от волнения, а взгляд бегал, то поднимаясь к лицу Скитальца, то испуганно опускаясь в землю. Морен огляделся и предложил ей:

– Давайте отойдём в сторону, и вы мне всё расскажете.

Они нашли укромный уголок в тени отцветающих лип у околицы. Женщина представилась Арфеньей. Убедившись, что они одни и никто их не подслушивает, она заговорила быстро, бегло, перескакивая с одного на другое, словно боялась, что страх в любой момент одолеет её и на просьбу она не решится:

– Сестра моя Руслана русалкой стала. Я точно знаю, видела её, да и пошто она обратилась, тоже знаю. А вот как быть теперь, ума не приложу… Вы мне поможете?

– Пока я не совсем понимаю как. Расскажите, что случилось.

– Влюбилась она. В женатого, – со сбившимся дыханием выпалила Арфенья постыдное признание. – Молодые ей проходу не давали, а она на него одного смотрит. Говорила я ей, не водись с ним, дурное это дело, грешное. А она всё одно: взгляды на него украдкой, разговоры один на один, подарки, встречи… Как-то назначила она ему свидание на реке в ночь, а дальше… Дальше уж не знаю, как там было, да вам виднее, поди.

Голос её подвёл, она запнулась, и слеза скатилась по щеке. Но Арфенья в раздражении смахнула её, точно злилась на женскую слабость.

– Федька, парень тот, говорит, отверг её. Сказал: жену любит, а взгляды их и разговоры – смех это всё, баловство, и только. Она и разозлилась, что он её обманул. Наобещал, как она думала, а слово не сдержал. Утопить его пыталась из ревности. И пока боролись они, глаза у ней покраснели, клыки, когти выросли…

Арфенья глотнула воздух ртом, точно задыхалась. Слёзы, уже не сдерживаемые, бежали по щекам, голос дрожал, сипел, слова проглатывались, но она продолжала упрямо говорить, и Морен сумел уловить суть.

– Федька тогда еле ноги унёс. А её… никто её не видел больше. Окромя меня никто не видел. Я до последнего верить не хотела. Ревела, просила мужа отпустить меня к ней, найти её! Уж в нашей деревне все знают, где в Русальем лесу русалки житьё ведут… Насилу он меня удержал. А я всё равно из дому в ночь выбралась, нашла её. Всё как Федька сказал… – голос её вновь подвёл и надломился. – И глаза, и когти… Не моя сестра то больше, чудовище.

Морен дал ей время перевести дух, прежде чем спросил как можно мягче:

– Она пыталась убить вас?

Арфенья покачала головой:

– Я как её увидала, меня такой страх обуял… А она руки ко мне тянет и зовёт: «Сестра! Сестра моя, сестричка!» У меня чуть сердце не остановилось. Убежала я оттуда, дороги от слёз и страха не разбирая, до сих пор прийти в себя не могу. Знаю я, что русалка женщину никогда не тронет и что всех они сёстрами кличут, а сердце всё разрывается, как вспомню.

Она снова утёрла слёзы, лишь сейчас, видать, вспомнив о них. Морен молчал, давая ей время успокоиться и набраться сил.

– Так вы поможете мне? – Арфенья с надеждой заглядывала ему в глаза.

– От Проклятья нет лекарства.

– Знаю я… – Она опустила взгляд на свои руки, прижала кошель к груди напоследок и протянула Морену, не поднимая головы. – Мне нужно, чтоб вы нашли и убили, как то обычно делаете.

Тот оторопел и уточнил на всякий случай:

– Человека? Федьку?

– Что вы, что вы! – воскликнула Арфенья в ужасе, замотав головой. – Её найдите! Прекратите её мучения…

Тишина стеной встала меж ними. Морен не знал, что сказать, а главное, как сказать так, чтоб не разозлить и не обидеть, причинив ещё бо́льшую боль. Не найдя верных слов, он покачал головой.

– Она убила кого-нибудь?

– Нет… Пока нет.

– И Федьку вашего более убить не пыталась?

Арфенья распахнула глаза, не понимая, к чему он клонит и почему не принял кошель, который она всё так же протягивала ему.

– Откуда ж я знаю? Зачем вы мне сердце рвёте?! Не хочу я о таком думать!

– Я не возьму с вас денег, – уже твёрдо сказал Морен. – И заказ этот не приму. Ваша сестра стала проклятой – этого, увы, не изменить, и я сочувствую вашему горю. Но она сохранила разум и рассудок, никому не причинила вреда, и русалки безобидны, если не ходить к их реке. У меня нет причин убивать её.

Арфенья смотрела на него во все глаза, словно впервые увидела. Потрясение сменилось ужасом, а затем лицо исказилось от гнева и злые слёзы побежали по её лицу.

– Думаете, она такой доли себе желала?! Хотела себе такой участи?!

– Нет. Но и о смерти она не просила, я ведь прав?

– Сердца у вас нет! – выпалила она, задыхаясь. – Вам денег мало? Так я больше найду!

– Мне не нужны ваши деньги. – Морен повысил голос, и тон его был холоден, точно сталь. – Оставьте сестру. Это лучшее, что вы можете для неё сделать.

Посчитав, что разговор окончен, он вышел из тени увядающих лип, и несколько упавших соцветий скатились с плеч и ворота плаща. Куцик ждал его на луке седла с таким гордым видом, словно охранял вещи, пока нет хозяина. Морен взобрался верхом, подстегнул лошадь и тронулся в путь. А Арфенья так и стояла под липами, глотая слёзы обиды и разочарования.

Морен покинул деревню в тот же час. Прежде путь его лежал на север, но услыхав, что в Предречье построили новую церковь, он задумался, не заглянуть ли туда и не навестить ли назначенного туда епархия. В конце концов, у Единой Церкви могла найтись работа для него.

«Отец Ерофим позовёт тебя к себе, вот увидишь, и попросит найти тот цветок. Не отказывайся. Без тебя ему вовек его не сыскать», – слова ведуньи не шли из головы, но Морен вовсе не того желал, что она предрекала. Гоняться за местными преданиями ему не хотелось вовсе, скорее уж наоборот: слова её подстёгивали развернуть лошадь и убраться прочь отсюда.

«Быть может, она ошиблась, а я уже накрутил себя. Пока не явлюсь в церковь, всё равно не узнаю. А отказаться всегда успею, если в самом деле отправят за цветком», – договорившись с самим собой и по обыкновению игнорируя дурное предчувствие, Морен направился в Предречье.

Добрался и въехал в ворота около полудня, настолько близко располагалось оно к Заречью, где он провёл ночь. Ещё недавно столь же заброшенная, сколь и остальные, почти умирающая деревня с приходом Единой Церкви начала возрождаться. Церковь всегда делала поселение богаче. Туда начинали стекаться ремесленники, что обеспечивали нужды Охотников и служителей храма, а где ремесленники, там и бойкая торговля. Вместе с Единой Церковью сюда прибыли и деньги, подвластные ей: пожертвования прихожан, средства от архиепископа, плата за защиту Охотников. Ещё дюжина лет, и деревенька, разрастающаяся по воле и с позволения епархия, а то и благодаря ему, могла стать полноценным городом. Поселению, в котором единственным оплотом Единой веры служат лишь махонькая часовенка да одинокий свещенник при ней, никогда не добиться того же.

От самых ворот шло бойкое строительство новых домов и дворов, а те, что сохранились с прошлых лет и не утратили крепости стен, облагораживали, белили и красили. Пока Морен держал путь по деревне, повсюду на глаза попадались недостроенные избы, каркасы будущих жилищ и уже отстроенные красивые терема, вокруг которых возводили заборы да курятники. Новые дома шли ввысь, все с резными крыльцами, фигурными коньками да кружевными наличниками – добротное жильё, позволить себе такое мог не каждый.

Вот только людей на стройках отчего-то не было. Деревня не казалась заброшенной или вымершей – Морен ещё у околицы услыхал десятки голосов, да скотина стояла в стойлах обжитых домов. Но все люди собрались почти у окраины, столпившись у одного дома. Морен направился туда же, и чем ближе подходил он к толпе, тем оглушительней становились шум и гомон. Сам дом, привлёкший столько внимания, оказался старым, обветшалым, потемневшим от времени и косым; в крыше виднелись прорехи, а заколоченные ставни пропускали солнечный свет сквозь широкие щели. В нём явно давно уж никто не жил, но будто всё поселение собралось поглядеть на него. И никто даже не заметил Скитальца, остановившегося за спинами людей.

Чуть поодаль от толпы, у самых стен дома, Морен заметил троих Охотников. Двое из них, помоложе, сдерживали людей, не давая подойти слишком близко, а третий складывал солому у подгнивающих стен. Морен не нашёл знакомых лиц – ночью ему повстречались другие Охотники. Но его внимание привлёк парнишка лет четырнадцати – выставив вперёд руки, он старался удержать толпу, хотя был на голову ниже мужичья, что переругивалось меж собой, воюя за место и оттоптанные ноги.

«А их здесь больше, чем я представлял», – наскоро посчитал Морен тех Охотников, что уже повстречались ему. А чем их больше, тем крупнее церковь, в которой они служат, и тем выше её власть и сила.

Как только солома была разложена, Охотник достал огниво и щёлкнул им над сухой подстилкой. Когда пламя занялось, он подобрал горящий пучок и разнёс огонь к другим стенам дома. И за всё время не проронил ни слова. В жаркий безветренный летний день пожар разгорелся быстро. Языки пламени лизали стены и ставни, тянулись к крыше, обволакивали двор и округу дымным маревом, отчего всё плыло и размывалось перед глазами. В воздух поднялись дым, запах горящего дерева и треск жара, но никто не спешил уходить – лица собравшихся были обращены к дому, и все затаили дыхание, точно ждали чего-то. Не в силах понять, что происходит, Морен подвёл лошадь к толпе и обратился к стоящему позади всех старичку:

– Что они делают?

– Домового жгут, – ответил тот бойко. – Эка напасть в доме завелась, и не починить теперь! А ты чой-то, не знал? Не местный?

Он обернулся к Морену, да так и обомлел, белея на глазах. Открывая и закрывая рот, не в силах вымолвить и слова, он постучал по плечу стоящего рядом старика. Тот отмахнулся было, но затем оглянулся и замер с тем же лицом, что и его приятель. Один за другим и остальные, кто слышал их разговор, оборачивались, пока по толпе волной не прошли шепотки и всё внимание не обратилось к Скитальцу. В конце концов его заметили и Охотники, но ни один не шелохнулся и не сказал ни слова, только взгляды их стали враждебными и настороженными да приковались к нему одному. Однако Морен смотрел лишь на занимающееся пламя, с замиранием сердца ожидая того же, что и все остальные.

Дом взвыл нечеловеческим голосом. Толпа отпрянула, девки и бабы заохали и запричитали. Кто-то из мужиков выругался, другие достали из-под одежды золотое солнце на шнурке и выставили перед собой либо зажали в руке, запевая молитву. «Будто та могла их защитить», – ядовито подумал Морен. Пуще прежнего взвыл, заплакал дом или, скорее, существо, жившее в нём. Не в силах покинуть огненную ловушку, оно ревело, скулило и вопило в агонии. Охотники как один обернулись к дверям дома и выхватили мечи, готовые убить тварь, если та выскочит.

Но Морен остался спокоен. Он знал, что никто не выпрыгнет на людей из огня, ведь домовой не может покинуть дом, к которому привязан. Однако от жуткого, полного отчаяния, страдания и боли воя, что стоял над деревней, сердце его обливалось кровью. Рубящий голову меч всегда казался ему милосерднее очищающего огня Единой Церкви.

Как только вой затих, Морен тронулся с места, направляясь дальше. Жар и пламя пожирали дом за его спиной, а дым чёрным рукавом тянулся над Предречьем. И никто, кроме, возможно, Охотников, не заметил, как он ушёл.

Новая церковь стояла на холме, чуть поодаль от поселения, и, возвышаясь над ним, будто давила прихожан своим величием. Белоснежные стены сияли в свете полуденного летнего солнца, а позолоченные купола слепили блеском – богатство и роскошь, сила и влияние. Единая Церковь не знала нужды, раз могла позволить себе такие храмы, но продолжала собирать подати, якобы для защиты от Проклятья и проклятых.

Символ Единой веры – остроконечное солнце из чистого золота – возвышался на шпилях округлых крыш. Солнце, освещающее мир, считалось ликом Единого Бога. Золото же принимали за крупицы его милости, благодать, ниспосланную с небес и разбросанную по миру. Вот почему оно стекалось именно в Единую Церковь, и Церковь же украшала им свои купола, одежды, стены, книги и атрибуты веры.

Золото считалось чистым, божественным металлом, и служители Церкви умело закрывали глаза на то, сколько крови могло пролиться в погоне за ним. «Золото неповинно в людской жадности. Так мне, кажется, говорили когда-то», – Морен мотнул головой, прогоняя навязчивые дурные мысли. Они были похожи на болотную тину, липкие, вязкие, и утаскивали на дно ещё более мрачных дум. Поэтому Морен старался не размышлять о пороках Церкви – ему с головой хватало тех, с коими он сталкивался ежедневно. «Покуда в стенах Церкви не расхаживают проклятые, мне нет до них никакого дела», – успокаивал он себя, но бывать в ней любил тем меньше, чем богаче выглядел храм.

Его встретили облачённые в просторные белые рясы служители церкви и проводили в покои епархия. Свещенники почти не говорили с ним, да и друг с другом общались жестами и кивками головы, соблюдая тишину и таинство этих стен.

Церковь не отличалась скромностью даже внутри: портреты святых в драгоценных рамах, золотые орнаменты на белоснежных стенах, алтари и подсвечники всё из того же священного металла – повсюду кипенная белизна и сверкающее золото. Но стоило выйти из главной залы, где проводили молебен и богослужения, как позолота исчезала и на тебя давили пустые стены и тишина. Шорох подолов да башмаков эхом отдавался от белого камня, растекался по узким коридорам с низкими потолками. Даже в подборе мебели для себя свещенники соблюдали умеренность, полностью отказавшись от парчи, обивок и мягкого пуха: все скамьи были жёсткие, из одного только дерева, и даже постели у них – Морен знал не понаслышке – были сложены из соломы. Ни о каких перинах нельзя было и помыслить. Скромность, сдержанность и аскетизм – главные добродетели служителей Единой Церкви.

Новоиспечённый епархий встретил его в своих палатах за столом. Поприветствовав Морена, он махнул рукой, давая остальным понять, что их следует оставить одних. Проводившие Морена свещенники низко поклонились, выражая почтение, и удалились, мягко прикрыв за собой дверь.

Епархий Ерофим оказался уже немолод и, как и прочие свещенники, гладко брил и лицо, и голову. То был своего рода знак отличия от простых смертных, и, что более важно, от столь ненавистных Церкви волхвов. Тем в своё время как раз запрещалось стричь косы и бороды, дабы сохранить близость с животным естеством. Ерофим оказался крепко сложён и широк в плечах и когда-то в юности, вероятно, был красив. Но сейчас его лицо портили желтоватая, словно берёста, кожа и вдавленная, как после удара, переносица. Последнюю он закрывал холщовой лентой, но та всё равно провисала, выдавая недуг. Широкие скулы, крепко сжатая челюсть – он напускал на себя грозный вид, однако блёкло-голубые глаза его давно выцвели, выдавая пожилой возраст, как и морщины вокруг глаз, обмякшие щёки и седина, тронувшая брови.

– Мне доложили, что ты неподалёку. – Голос у него оказался гнусавым, сиплым, будто вдавленный нос дышал с трудом. – Вчера тебя видели на языческом празднике. Можешь объясниться?

– Не собираюсь. Но я действительно был там: разогнал ваших подчинённых, что хотели надругаться над крестьянками.

Епархий поморщился, однако лишь на вторую часть – дерзость Морена, похоже, нисколько его не смутила. Махнув рукой, он указал на лавку у стены.

– Садись, есть разговор.

Морен замешкался, но занял предложенное место, откинувшись спиной на стену.

– Я не намерен говорить о тех язычниках, – холодно и строго начал Ерофим. – У моих людей есть право самим выбирать наказание для грешников и богохульников. Твоё же дело – справляться с теми, для кого уже слишком поздно.

– Хотите сказать, у ваших Охотников кишка тонка охотиться на проклятых? Поэтому они предпочитают изводить крестьян?

Епархий вновь поморщился.

– Я сам с ними разберусь. Не для того я тебя позвал.

«Не ты меня звал, я сам к тебе пришёл», – подумал Морен, но вслух сказал иное:

– Неужели у вас завелись проклятые?

Скиталец язвил, но Ерофим, похоже, не заметил яда в его голосе. Или сделал вид, что не заметил.

– Как и везде. Ибо прежде в Радее переведутся леса, чем нечисть в них.

– И что же вам от меня потребовалось?

– В местных лесах растёт один цветок…

В памяти сами собой всплыли слова ведуньи, но Морен сохранил лицо, не выдавая, что уже слышал о нём.

– О чём вы?

– Раз в год, на три Купальи ночи, в Русальем лесу зацветает папоротник. Местные говорят, он распускается большими красными цветками, что светятся в темноте. Завтра на рассвете истекает третья ночь. Я хочу, чтобы ты провёл отряд Охотников через лес и раздобыл этот цветок. Но сорвать его нужно строго до рассвета, пока он не отгорел, иначе проку от него не будет. Всё ясно?

– Зачем он вам?

– Не твоё дело. Принесёшь – заплачу́, а коли нет, так лишь ночь потеряешь. Согласен?

Морен покачал головой.

– Не спешите. Я знаю этот лес и знаю, как он опасен. Папоротник есть в каждом лесу, зачем идти именно в этот?

– Папоротник, быть может, есть и в каждом, но лишь в этом лесу видели наверняка, как он зацветает. А нечисть там такая же, как и в любом другом, – смертная, если смерть несут серебро и железо.

– Да уж нет, нечисть нечисти рознь. Русалий лес своё имя неспроста заимел.

– Не учи меня, – строго и зло произнёс Ерофим, и глаза его сверкнули затаённым презрением. Казалось, он питал к Морену личную неприязнь, и тот догадывался, в чём дело. – Я тебя для того и позвал. Чем больше речных девок порешишь, чем больше душ опороченных освободишь, тем легче житься будет нам всем, а твоим дорогим язычникам и подавно. Ты хоть представляешь, скольких мужчин эти девки топят из года в год?

«Потому-то местные в этот лес и не ходят. А скольких Охотников ты сгубил, посылая за этим цветком?» – но Морен вновь оставил свои мысли при себе.

– Вы хотите, чтоб я выступил защитником для ваших людей?

– Не защитником, а проводником. Чувствуешь разницу?

– Дайте угадаю. Вам плевать, сколько из них погибнет?

Ерофим кивнул.

– Они сами за себя в ответе. Их полжизни учат с нечистью биться. Те, кто науку эту не освоил, мне не нужны.

Морен сощурился, вновь улавливая то ли оговорку, то ли открытое признание. «Мне не нужны», – сказал он. Ерофим руководствовался лишь личными мотивами, даже не пытаясь прикрыться нуждами Единой Церкви или Единым Богом. Вот только Морен не мог сказать наверняка, делает ему это честь или как раз наоборот?

– Раз так, – начал он, – то и ваши Охотники мне не нужны, один быстрее управлюсь.

– Одному тебе мне веры нет.

И тут Морен окончательно понял, в чём дело, в чём причина столь откровенной неприязни епархия к нему. Ерофим смотрел на него как на богохульную мерзость, нечисть, и явно считал, что Скиталец немногим лучше тех, чья кровь впиталась в его одежды.

Что ж, он и сам не горел желанием сближаться с ним.

– Кажется, вы кое-чего не понимаете или не знаете обо мне. – Теперь уже Морен жёг епархия холодным взглядом, поднимаясь на ноги и давая понять, что собирается уйти. – Я выполняю поручения Церкви по доброй воле, а не по чьей-то указке. И, как правило, это не поручения, а просьбы.

Ерофим скривил губы в усмешке.

– Но мою просьбу ты выполнишь. Хотя бы потому, что я тебе заплачу́, и куда больше, чем Церковь платит обычно.

Он склонил голову, отвязал от пояса кошель, отсчитал оттуда несколько монет и бросил остаток на стол. Намеренно так, чтоб золотые орелы покатились по столешнице. Не меньше дюжины, и это только то, что удалось посчитать на глаз. А ведь всего трёх таких монет с изображением орла достаточно, чтобы купить хорошую лошадь.

От подобных денег было сложно отказаться.

Условились, что с отрядом Охотников он встретится на заходе солнца. Времени до назначенного часа оставалось с лихвой, и Морен решил заглянуть в корчму, чтобы пополнить запасы еды в дорогу. Обычно он закупался на рынке, но в Предречье от его денег отказались все до единого – никто не желал иметь дело с проклятым. В деревнях при Церкви люди всегда были более набожны, и Морен к такому уже привык. Они не столько боялись его, сколько остерегались и опасались навлечь на себя не божий гнев, а немилость епархия. Вот и оставалась одна надежда на местного корчмаря.

В тесном от столов и лавок помещении было сумрачно даже в светлое время суток – ставни закрыли плотно, чтоб проходившие под окнами зеваки не могли разглядеть, кто заливает горло средь бела дня. А несмотря на ранний час, шум в корчме стоял несусветный – просторная комната так и ломилась от гуляющих, празднующих людей. Компании молодых парней и нестарого мужичья кутили и балагурили, надрывая глотки. Даже в полумраке Морен разглядел на тех, кто помоложе, красные плащи Охотников. Остальные, судя по одеждам, как раз были из местных, а также плотники и зодчие, занятые до того в строительстве. По пути сюда Морен видел, что к работам никто так и не вернулся, и теперь понимал почему: крестьянский люд не хотел трудиться в праздничные Купальи дни, даже под боком у Церкви. Вот только ещё вчера Охотники разгоняли одни гулянья, а уже сегодня присоединились к другим.

«Даже если это другие Охотники, не припомню, чтобы им позволялось поощрять языческие традиции», – с горькой усмешкой подумал Морен, проходя мимо них к стойке.

Корчмарь, пузатый, крупный, бородатый мужчина с залысиной, не стал его гнать и без сомнений согласился продать овса, вяленой рыбы и мяса. И всё бы прошло хорошо и тихо, если бы Морена вдруг не окликнули:

– Да это ж Скиталец! Добрый друг, присоединяйся к нам. Выпей за здоровье отца Ерофима.

Морен скрипнул зубами, но промолчал – вступать в перепалку с пьяными не имело смысла. Однако пока корчмарь искал в кладовых зерно, уже другой, более грубый, голос прокричал ему в спину:

– Чаво не отвечаешь?! Слишком важный, что ль? Глядьте, ребята, да он птица не нашего полёта!

– Ну-ну, не зубоскаль, – унял его первый голос. – Может, он скромный?

– Это он-то, душегуб, скромный?!

«А вот душегубом меня ещё не звали, – подумал про себя Морен. – Достижение это или наоборот?»

Корчмарь вернулся из кладовой и положил на стойку еду и овёс. Пересчитал протянутые ему монеты и выудил из-под прилавка пятак медных воробков сдачи. А подвыпившие постояльцы всё не унимались.

– Эй! – свистнул кто-то третий. – Говорят, ты младенцев жрёшь. Эт правда?

– Чего привязались?! – басом гаркнул на них корчмарь. – Сглаз аль порчу на себя захотел?! Себя, дурака, не жалко, так хоть жену и детей пожалел бы!

– Нет у них никого, – подал голос Морен, глядя на корчмаря. – Охотникам запрещено заводить семьи, вот они и злобятся.

«А это точно Охотники, – понял он уже давно. – Простым мужикам духу бы не хватило на такое».

Странно, но после его слов в корчме повисла тишина, точно никто и не ждал, что у него есть голос. Решив, что от него отстали, Морен забрал покупки и направился к выходу. Однако как только поравнялся со столом в углу, один из Охотников вскочил на ноги, а следом и другой. Но именно последний вышел из-за стола, опередил товарища и встал меж ним и Скитальцем.

Лишь теперь, заглянув в лица, Морен узнал поднявшегося первым: широкоплечий, коренастый, с маленькими глазками болотного цвета и крепкой челюстью, именно он вчера приставал к деревенским девушкам. Лицо его раскраснелось ещё сильнее, а глаза казались тёмными и мутными из-за выпитого хмеля. Последний исказил и голос, оттого Морен и не узнал Охотника сразу.

– Думаешь, что лучше нас, треклятый? – выплюнул тот с отвращением. – Сам с ведьмами да нечистью якшаешься, а потом на поклон к епархию захаживаешь? В церковь заходить не стыдно, а? Ничего не печёт? Да ещё и деньги приходские брать.

– Хватит, Михей! – оборвал его второй Охотник, что всё ещё преграждал ему путь, стоя между ним и Мореном.

Этот был сильно моложе Михея, но держался куда увереннее. Высокий, ладный лицом, он возвышался над Мореном на полголовы. Волосы, казавшиеся тёмными в полумраке, он зачесал назад и собрал в куцый хвост на затылке. Одежды Охотников на нём сидели строго по фигуре и не делали его громоздким, как того же Михея. Даже на фоне своих он выделялся, и взгляд его оставался ясным, будто он не пил вовсе. Несмотря на ситуацию, на губах его играла улыбка, которая стала извиняющейся, когда он заглянул в глаза Морена.

– Ты прости моего друга, – обратился он к нему, добавляя мёда в голос, – да не держи на нас зла. Выпей с нами! Примиримся, подружимся, забудем все обиды…

– Я не пью, – холодно ответил Морен.

Он почти не сводил глаз с Михея, лишь иногда косо поглядывая на второго да на остальных Охотников. Последние по-прежнему сидели за столом и не спешили вмешиваться, но слушали и наблюдали, затаив дыхание. Морен насчитал четырёх, с Михеем и его приятелем выходило шесть. Если дойдёт до драки, тяжело будет.

– Да что ты с ним цацкаешься, Дарий?! – не выдержал Михей. – Я с ним за один стол не сяду, только если в кружку плюну! Да и он не опустится до того, чтоб с простыми людьми харчи делить.

– Ты уж прости моего товарища, – виновато улыбаясь, повторил Дарий. – Он по пьяни не ведает, что мелет. Уважь его, он и успокоится.

«Я не доверяю вам обоим», – с тоской и усталостью подумал Морен, не в силах решить, что хуже: сладкие, но лживые речи или открытая неприязнь.

Однако когда он сделал шаг прочь, в сторону двери, Дарий вдруг преградил ему путь, не давая уйти. Его рука легла Морену на плечо. Он обошёл его, приобнял и спросил дружелюбно:

– Ну так что, сядешь с нами?

Такой наглости Морен уже не вытерпел.

– Руку убери, – прорычал он сквозь стиснутые зубы, и ладонь его потянулась к мечу.

Он лишь хотел припугнуть зарвавшегося юнца, но жест этот заметил Михей. Сжав кулак, он проревел: «Ах ты паскуда!» – и кинулся на Морена. Тот, не выпуская меч, поймал его за голову второй рукой и впечатал носом в стол. Сидевшие Охотники повскакивали со своих мест, раздались крики:

– Полегче!

– Ты что творишь?!

– Михей!

Дарий попытался схватить Морена за руку, но тот чуть высвободил меч из ножен, демонстрируя наточенное лезвие. Охотники замерли, Дарий отступил на шаг, выставив перед собой ладони. Михей стонал и корчился на полу от боли, держась за кровоточащий нос. Разлитый хмель стекал со стола и мерно капал ему на плечи.

Морена трясло от злости, но глаза его не горели, весьма некстати – быть может, тогда его испугались бы сильнее и отстали раньше. Сейчас же на лицах Охотников читались растерянность, враждебность и неприязнь, но никак не страх.

Корчмарь стоял за прилавком белее соли, выпучив глаза, тело его била крупная дрожь. Но тут он побагровел до ушей, затрясся пуще прежнего и проревел срывающимся басом:

– А ну на хер пошли отсюда! Не то за епархием пошлю!

Парочка Охотников подхватила Михея под локти и вывела его, сыплющего бранью, на улицу. Морен бросил взгляд на Дария, убрал меч и быстрым шагом направился прочь. Когда он вышел из корчмы, то первым делом услыхал ругань Михея. Другие Охотники усадили его на лавку здесь же, на крыльце, и пытались унять кровь. Морен прошёл мимо них не обернувшись.

Близился к завершению последний день праздничных гуляний, и в Заречье готовились к пиру: там, где накануне горел костёр, теперь стояли широкие столы, накрытые белыми скатертями. К закату разожгут огонь, устроят игры, песни, пляски. Сейчас же девушки, что не были заняты приготовлением еды, рвали свежие цветы на венки, украшали рубахи и вплетали ленты в волосы. Парни строгали сучья для костра или таскали бочки с мёдом, а ребятня бегала за мамками и выклянчивала сладости, не желая терпеть до вечера.

На Скитальца, въехавшего в распахнутые ворота, никто не обратил внимания. Лишь некоторые провожали его взглядом, но, увидав, куда он направляется, теряли всякий интерес. Живя близ Русальего леса, жители Заречья не боялись тех, кто обитал в нём: уж несколько веков как устоялся меж ними мир, держащийся на своде правил, которые ни одна из сторон не смела нарушать. Все знали, за что Русалий лес получил такое имя, и просто мирились с ним как с неизбежным злом. А зло в ответ не нарушало границ, очерченных лесом. Пока держался этот хрупкий мир, люди не бросали Заречья и могли не бояться по ночам.

Но чем богаче и влиятельнее становился Липовец, ближайший отсюда крупный город, тем шире разрастались его стены и ближе подбиралась Церковь. А чем дальше заходило её влияние и чем больше появлялось часовен и церквей, тем хрупче и шатче делался этот мир. Тогда как простой люд приспособился и научился жить бок о бок с проклятыми, Церковь их терпеть не желала и вознамерилась истребить все порождения Чёрного Солнца. Будто то было возможно… Морену же оставалось лишь радоваться, что пока его не втягивали в эти распри.

Стоя под сенью деревьев на краю Русальего леса, он ждал, когда подоспеют Охотники, с которыми ему надлежало отправиться в путь. Летнее солнце угасало неохотно, оттягивая наступление ночи изо всех сил, и оставляло совсем немного времени до рассвета. Наблюдая за бытом людей, вглядываясь вдаль, ожидая увидеть красные с позолотой плащи, Морен пытался придумать, как бы ему отделаться от Охотников, как только они войдут в лес. Будь он один, поиск цветка не составил бы труда – он уже примерно знал, что и как нужно делать, но церковные псы в этот план не вписывались совершенно. Они могли всё испортить, усложнить или, того хуже, попросту погибнуть. Присматривать за ними, как за несмышлёными детьми, Морену вовсе не улыбалось, но и как избавиться от них, он пока не очень представлял.

Готовившиеся к празднику люди вдруг засуетились, побросали свои дела и скрылись в домах. Лишь немногие, по большей части крепкие мужики, остались на улице и продолжили разносить бочки с мёдом, вколачивать шесты для игр, расставлять лавки и рубить дрова на будущий костёр. По главной улице, не обращая внимания на праздничные убранства – цветы, травы да красные ленты, – рысью проехал отряд всадников. Морен насчитал четверых. Во главе, на ретивом сером жеребце, гордо подняв голову, ехал тот, кого Морен узнал сразу, ещё раньше, чем разглядел лицо. Именно этот немолодой мужчина со впалыми глазами, держащий спину ровно, будто жердь, командовал вчера отрядом Охотников, устроившим набег на селян. Ещё двоих Морен не знал, а вот увидав третьего, едва не застонал – им оказался Михей. Нос его так и остался изломан, распух и посинел, что придавало ему ещё более грозный и мрачный вид.

Подъехав к Морену, старший из Охотников кивком головы поприветствовал его. А затем развернул коня в сторону деревни и всмотрелся вдаль.

– Это не все? – тут же спросил Морен. – Будет ещё кто-то?

– Должен подоспеть один, но он опаздывает, – ответил старший Охотник всё тем же холодным, надменным тоном, которым разговаривал с ним и вчера. – Если не явится дотемна, отправимся без него.

– Я управлюсь один.

– Нет.

Воцарилось молчание. Михей буравил Морена яростным взглядом, старший всматривался в деревенские улочки, наблюдая за вернувшимися к делам селянами, а Морен изучал тех двоих, что были ему незнакомы. Юнцы лет по пятнадцать, очень схожие меж собой и наверняка братья, украдкой смущённо разглядывали Скитальца. У обоих были тёмно-русые кудри, выбивающиеся из-под шляп, и ярко-голубые, будто речная вода, глаза. Даже лошади под ними походили друг на друга: обе гнедые, с чёрными подпалинами на ногах. Вот только если один из братьев был крепко сложён и держался в седле уверенно, второй оказался миловиден, как девица, и тонок в плечах, как охотничий пёс. Но, будучи выше, он словно стыдился своего роста и сутулился, стараясь стать меньше, чем есть. Оба парня выглядели сильными, однако вряд ли у них было много опыта за плечами.

Заметив, что Скиталец рассматривает их, оба стушевались, и тот, что казался увереннее и старше, обратился к нему:

– Меня Неждан зовут, а его – Милан. – Он указал кивком на брата. – Старшого нашего – Истислав.

– Для тебя – Истлав, – вклинил ледяное слово главный Охотник, не сводя глаз с селян.

Неждан ещё больше стушевался, но слов не растерял:

– А его – Михей.

– Знакомы уж, – хмуро бросил тот.

Неждан потерялся окончательно, и даже конь его мотнул головой, чувствуя нервозность хозяина. Морен невольно улыбнулся и тоже представился.

И вновь воцарилось молчание.

Куцик, сидящий на плече Морена, задремал, и даже слепящий свет закатного солнца не мешал ему. Чистейшее безоблачное небо темнело до черничного оттенка, перетекая в ярчайший облепиховый, но и последний постепенно затухал, уходя за небесным светилом. Мир захватывали сумерки, приглушая, черниля краски. Неподалёку повздорила парочка серых ворон, укравших с людского стола баранку. Не в силах поделить её, они подняли страшный шум и не замечали, что рядом опасность: люди да более крупная хищная птица.

– Посмотрите на них, – заговорил вдруг Истлав, всё так же с презрением глядя на крестьян. – Только вчера их разогнали мечами и розгами, а уже сегодня, потеряв всякий страх, они вновь готовят свои языческие празднества.

– Люди всего лишь веселятся, – не выдержал Морен. – Какое вам до этого дело?

– Славя Старых Богов, они наделяют их силой. Той самой силой, что обрушила на них Божий гнев и кару. Но они, кажется, позабыли об этом.

Вопреки первоначальной задумке, далеко не все Охотники были глубоко или хоть сколько-нибудь верующими, Скиталец знал о том не понаслышке. Но Истлав явно смотрел на мир иначе, как истинный церковник. Морен скосил глаза на его короткие, некогда стриженные под корень волосы и в очередной раз задумался: за что праведника могли сослать в Охотники?

– Разогнать их? – предложил Михей. – Время ещё есть.

– Нет. Пока светит солнце и покуда не жгут костры, это всего лишь праздник, такой же, как и любой другой, свадьба или сватовство. Мы не вправе запретить им накрывать столы и собираться за ними.

«А жениха с невестой они вам быстро найдут, если попробуете им что-то предъявить», – мысленно закончил Морен, видевший такое уже не раз.

– О, явился! – бросил недовольный Михей.

Окольными путями, пробираясь сквозь толпу окруживших его крестьянок, к ним направлялся Дарий. Он словно красовался в седле, держа спину ровно, а широкие плечи отведя назад, и раздавал всем встречным улыбки. Его селяне не боялись и даже более того – собравшиеся вокруг девушки пытались вручить ему свои венки или угощения со стола, а он уделял внимание каждой и вежливо отказывался, лишь иногда принимая съестные дары. В закатном солнце его волосы цвета яркого каштана отливали медью, что делало его ещё краше в глазах девушек. Он явно наслаждался их вниманием и совершенно не спешил.

Лишь когда одна из селянок заметила, что Охотники наблюдают за ними, она ткнула локтем другую. Каждая оборачивалась на мгновение к Охотникам, затем шептала что-то подругам, а те передавали весть остальным. Девушки разбежались, позабыв про Дария, спеша скорее скрыться с глаз. Охотник проводил их тоскливой улыбкой и лишь затем пустил лошадь рысью. К удивлению Морена, Истлав не отчитал его, когда тот поравнялся с ними.

– Я не опоздал, – заявил Дарий вместо приветствия и кивнул на солнце. – Закат ещё не отгорел.

– На твоё счастье, – всё с той же прохладцей ответил Истлав. – Выступаем.

И отряд ступил в Русалий лес.

Морен не знал, есть ли хоть какой-то смысл объяснять Охотникам, как вести себя в этом лесу. Всё же то были не случайные путники, а опытные воины с годами выучки за спиной, и обучали их убивать именно проклятых. Когда появились Охотники – всего каких-то полвека назад, – Скиталец сильно потерял свой авторитет у простого люда. Многим казалось, что надёжнее обратиться за помощью к Церкви, чем искать защиты у чудовища, которое в их глазах не сильно отличалось от тех, кого они так боялись.

Охотников же было много. Они жили почти в каждом городе и близ крупных поселений, их нет нужды ждать месяцами или выпрашивать их милости у епархия. Скиталец же всего один и никак не мог поспеть всюду. А ещё Охотники были людьми, из той же плоти, что и другие, и в жилах их текла красная, а не чёрная кровь. Но по той же причине всегда находилась напасть, с которой мог справиться лишь Скиталец или за которую Охотники не желали браться.

Сейчас же Морен искренне не понимал, зачем он здесь. Истлав вёл себя так, будто Скиталец – лишь очередной боец в его отряде. Им не пытались командовать – и на том спасибо, – но и руководить походом не позволяли, словно и так известно, где растёт цветок. А может, так оно и было?..

Придя к этой мысли, Морен спросил в спину Истлава, ведущего их отряд по тропе в лес:

– Вы хоть знаете, куда путь держите?

– Знаю. Нам нужно в западную часть леса. Цветок видели там.

– Тогда зачем вам я?

– Чем больше бойцов, тем надёжнее. После захода солнца этот лес опасен. К тому же мало отыскать папоротник, нужно ещё заставить его расцвести. Либо найти тот самый, который цветёт в Купальи ночи. Отец Ерофим сказал: возможно, твои проклятые глаза пригодятся. Они видят то, чего не видят другие.

«Так вот в чём дело», – Морену захотелось горько рассмеяться.

– Местные знают про этот цветок, – не унимался он. – Значит, предположение епархия лишено смысла. Если цветок и существует…

– Если, – с саркастичной нотой повторил Истлав.

– …они его видели. А проклятых среди них я не заметил.

– Истлав, в самом деле, зачем он нам? – подал голос Михей. – Что мы, сами не справимся с кучкой русалок?

– Михей, как давно ты служишь под Липовцом?

Вопрос прозвучал столь внезапно, что Михей оторопел, во все глаза уставившись на старшого.

– Так-с… э-э-э… Ну-у-у… вот как нас перевели. С полгода, значит.

– А всего сколько служишь?

– Э-э-э… Лет десять уже.

– Тогда ты должен знать, как ведёт себя та или иная нечисть. Русалки сбиваются в стаи, и если рядом с поселением объявилась русалка, это всегда означает скорую гибель для всех мужчин близ реки, где они завелись. Этот же лес местные зовут Русальим как раз потому, что русалок здесь больше, чем во всей остальной Радее. Однако люди спокойно строят поселения близ него, ходят по здешним тропам, и лишь пришлые неизменно гибнут. Как думаешь, почему?

– А я почём знаю? Они ж безмозглые.

– Не настолько. – Истлав поджал губы. – Очень опасно недооценивать врага. Если русалки живут здесь по определённым законам, значит, в этом лесу есть нечто более сильное и древнее, ещё со времён Чёрного Солнца, что подчинило их себе.

Морен мысленно выругался. Истлав сказал верно: врага опасно недооценивать. А он очень сильно недооценил его.

– Возможно, это нечто, – продолжал Истлав, – как раз и охраняет цветок. И именно поэтому мы до сих пор не нашли его.

– Тогда пусть наш знаток нечисти и скажет, что это может быть, – вмешался Дарий.

Его голос звучал при этом столь бодро и весело, будто они собирались на пир, не иначе.

– Леший, – без раздумий ответил Морен. – Они большие, свирепые, если их потревожить, и живут в каждом лесу. Коли цветок растёт рядом с жилищем лешего, нет ничего удивительного, что он убивает каждого, кто подойдёт близко.

– Лешие не живут близ рек, – поправил его Истлав не терпящим возражений тоном. – И считают своим домом весь лес, а не единственный его участок.

– Это в том случае, если леший один. А если их несколько, они могли поделить лес меж собой. К тому же проклятые, обратившиеся в День Чёрного Солнца, чаще всего уникальны и непохожи друг на друга.

– Это верно.

Истлав словно поставил точку в разговоре, но Морен продолжил задавать вопросы:

– И всё же, как именно вы намерены искать цветок?

– Нужно дойти до речки Тишьи, – подал голос Неждан, не дождавшись ответа от Истлава. – Вдоль неё до острова и оттуда на запад в глубь леса.

– Вдоль реки? Это самоубийство.

– Близко к ней мы не подойдём, – всё же заговорил Истлав, – только чтоб напоить лошадей. Будем держать её в поле зрения.

«Отвратительный план», – выругался Морен в мыслях. Он всё больше злился, но виду не подавал.

Они вошли в чащу на закате, и лесные тени поглотили гаснущее у горизонта солнце. Сизое небо, проглядывающее сквозь листву и ветви, почернело на глазах. Облака так и не подтянулись, и пухлый месяц разгорелся ярче, обещая светлую звёздную ночь. Всадники держались тропы, протоптанной, вероятно, теми, кто месяцы и года́ ранее уже искал огненный цветок. Морен давно не был в здешних краях и очень хотел знать: как долго Ерофим охотится за местным преданием? Тропа казалась старой, по её краям буйно цвёл подлесок, кустарник щекотал бока лошадей, а репей цеплялся к их хвостам. Но пока затихающий лес казался вполне безопасным.

Когда совсем стемнело, Истлав приказал достать и разжечь факелы. Как только огонь занялся и окрасил чащу в золотые тона, Куцик открыл глаза, моргнул несколько раз и недовольно каркнул, точно ворона. Морен снял его с плеча, посадив на руку, шепнул пару слов и отправил в полёт. Один взмах широких крыльев – и Куцик скрылся в лесном пологе, поглощённый тьмой за пределами факелов. Морен думал, что никто не обратит на это внимания, пока Дарий не поравнял ход своего рыжего жеребца с его кобылой.

– Интересная у тебя птица. Заморская?

– Да.

– Зачем она тебе?

– Пожалел просто. Хозяин мёртв уж давно.

– А-а-а, – протянул Дарий. – А я-то думал, она у тебя вроде почтового голубя. Или охотничьего сокола.

– Второе более верно.

– Не боишься отпускать его? Коли на нас нападут, вдруг пригодится.

– Не коли, будь уверен, нападут. Когда станет нужен, сам вернётся.

– А ты, я смотрю, немногословен.

– Разве не слышал? По деревням молва ходит, почему именно я ношу маску.

Дарий отчего-то рассмеялся.

– Стало быть, правду говорят? – спросил он с улыбкой. – И под маской ты прячешь собачью пасть?

Морен не ответил, но Дарий не унимался.

– Мы начали знакомство не с той ложки, предлагаю это исправить. Моё имя Дарий.

– Морен.

– Эй, Дарий, хорош уже! – окликнул Михей. Он ехал впереди, сразу за Истлавом, но, услыхав их разговор, придержал вороного коня и замедлился. – Сдался он тебе?

– Знаешь, я предпочитаю не ссориться с теми, кто сильнее меня, а скорее наоборот, дружить с ними.

Михей фыркнул и отвернулся, а Дарий вновь улыбнулся Морену.

– Не обращай внимания. Его жизнь обидела, вот характер и дурной. Не все Охотники такие, как он.

– Я знаю об Охотниках больше, чем ты думаешь. Единая Церковь начала растить и воспитывать вас на моих глазах.

– О, правда? Так ты и в самом деле немолод? А по глазам и не скажешь.

Факелы держали Неждан и Милан, поэтому руки остальных были свободны. Когда они поравнялись с лесной яблоней, Дарий сорвал розовеющий плод с ветки, подбросил в руке и не мешкая надкусил. Но тут же поморщился от кислоты и скормил его своему коню.

По правую руку от них сквозь редеющие стволы ив и берёз заблестела, отражая лунный свет, река Тишья. Заметив её посеребрённый поток, Истлав придержал коня, внимательно вгляделся в спокойные воды и велел остальным:

– Следите за лошадьми. Если они спокойны – нечисти рядом нет. Как начнут дёргаться – беритесь за оружие.

Он развернулся к берегу, и отряд последовал за ним. У воды все спешились, подвели лошадей напиться, но Истлав дал распоряжение держаться к коням как можно ближе и внимательно следить.

– Они первыми почувствуют опасность, – объяснил он.

Морен не спорил, хоть всё ещё считал, что идти вдоль реки – дурная затея. Небо ещё светлело вдали, короткая летняя ночь не спешила укрывать мир, но месяц уже поднялся над деревьями и серебрил воду. Морен вглядывался в блёклые, прикрытые дымкой набежавших облаков звёзды и думал, что Купальи ночи всегда очень красивы и светлы. За пределами чащи они даже в факелах не нуждались, и когда вышли из-под полога, Истлав приказал затушить их, чтоб не тратить зря.

Река Тишья казалась спокойной и мирной. Лишь иногда робкий ветерок колыхал плакучие ивы, склонившиеся над водой, и шедшая от них рябь дробила лунную дорожку на осколки. Послышался плеск, и все как один повернули головы. Но то оказался бобёр, плывущий куда-то по своим делам.

– Э-э-эх, – протянул Михей. – Поймать бы его да на шапку!

– Вперёд! – усмехнулся Дарий. – А я деньги поставлю: доплывёшь до него или тебя раньше русалки на дно утащат. Выгадаю больше, чем ты с его шкуры, уж поверь.

– А как они выглядят? Ну, русалки, – поинтересовался Милан.

Голос у него оказался тихий и тонкий, сломаться ещё не успел.

– По-разному, – ответил Морен. – На лицо – обычные девушки, а вот ниже пояса и со спины… Тут уж от срока зависит, как давно Проклятье взяло верх. И от той местности, где они обитают.

– Забыл уточнить, что на лицо они всегда красавицы, – дополнил Дарий. – Даже если при жизни таковыми не были.

– Это что ж получается, женские прелести всегда при них? – с усмешкой полюбопытствовал Михей.

Морен поморщился, Милан покраснел, а Дарий широко ухмыльнулся.

– Чего гадать? Скоро сам увидишь.

Истлав стоял в стороне и вёл негромкий разговор с Нежданом. Морен попытался подслушать их краем уха, но обсуждающие русалок и бобра Охотники не давали разобрать ни слова, и он вскоре сдался.

– А ты, значит, с русалками встречался? – обратился он к Дарию, бросив попытки уловить хотя бы тему, которую задал Истлав.

– Приходилось. Они и в самом деле разные… – певуче произнёс молодой Охотник, словно находил забавными их поход и таящуюся в реке опасность.

Едва окончив разговор, Истлав вернулся к ним, взобрался на коня и велел двигаться дальше.

– До рассвета не так много времени, – напомнил он, – так что нужно поспешить.

Его примеру последовали остальные. Но прежде чем тронуться в путь, Морен предложил:

– Давайте я отправлюсь вперёд и проверю местность. Один быстрее управлюсь и смогу обойтись без боя. А если впереди опасность, мы просто обогнём её.

– Нет, – отрезал Истлав. – От меня ни шагу. Доверия к тебе у меня нет, и мы не избегаем боя с нечистью. Чем больше их отправим на тот свет, тем больше спасём опороченных душ.

– И потеряем время. В вашем отряде совсем мальчишки. Хотите ими рискнуть?

– Они знали, на что шли. Никто не идёт в Охотники против воли.

Морен бросил взгляд на братьев, что слушали их разговор. Оба казались потерянными, сбитыми с толку. Неждан смотрел с обидой, Милан весь сжался в седле, неловко и стыдливо перебирая поводья в руках. Михей буравил спину Истлава взглядом, обратив на него своё раздражение, а Дарий по-прежнему натягивал улыбку, и тени которой не было в его глазах.

Вряд ли хоть один из них стал служителем Единого Бога добровольно. Охотников набирали из детей-сирот, которых приносили в Церковь, когда больше некуда деть. У беспризорников и оставшихся без родителей мальчишек было лишь два пути: примкнуть к Единой вере и стать монахом или Охотником либо жить на улице, сбиваясь в стаи, голодать и воровать. И ещё неизвестно, что лучше, ведь приняв красные плащи или белый сан, они отдавали свои жизни и волю Церкви. Странно, что Скиталец знал об этом, тогда как Истлав – нет.

«Не мог не знать. Он лишь оправдывает выбором своё безразличие», – Морен сделал выводы, но упрямо стоял на своём:

– Мы потеряем время. Ночь и так коротка. Лучше избежать боя.

Истлав задумался ненадолго и медленно кивнул.

– Твоя правда, – выдавил он с неохотой и повернул голову к остальным. – Дарий, возьми Неждана и Милана, пойдёте вдоль берега. А мы втроём отправимся через лес, держа реку в поле зрения. На открытой местности безопаснее, как только заметите, что лошади занервничали, – уходите в лес. Мы пойдём впереди и расчистим для вас дорогу. Если не справимся, выживший вернётся к вам и проложите другой путь. Так если и попадём в засаду, то не все разом, и кто-нибудь обязательно дойдёт до цветка.

– Я предлагал не это, – процедил Морен сквозь зубы, чувствуя, как его трясёт от злости.

– Но я решил так. От меня ни шагу. Идём.

Судя по лицам, никто не остался доволен озвученным планом, но, понурив головы, отряд разделился, и Истлав повёл Морена и Михея в чащу. Под лесным пологом вновь пришлось разжечь факелы. На сей раз почётная обязанность освещать дорогу и ехать впереди остальных выпала Михею. Ругаясь и чертыхаясь себе под нос, он далеко не с первого раза высек искру из огнива, а когда огонь занялся, игра колышущегося на ветру света превратила лес в пристанище теней.

Чёрные ветви деревьев словно множились, паучьими лапами растягиваясь по земле, и окутывали путников своей паутиной. Иногда от дуновения ветра листва отвечала шуршащим стоном, что словно волна растекался над головами. Пламя дрожало, и тени деревьев также приходили в движение, тянулись к всадникам, поглощая их силуэты на земле. Обман зрения, однако корни под ногами сливались с тёмным отражением на лесной подстилке и тропе, становясь практически неразличимыми. Конь Михея оступился, провалившись задним копытом в овраг, и того знатно подкинуло в седле. Он удержался, но разразился бурной бранью. Голос его эхом пронёсся меж деревьев, побуждая к ответу сов и спящее до того вороньё.

– Чёрт бы их побрал! – в сердцах воскликнул Михей, испугавшись, когда на его брань воем откликнулись волки. Их протяжная песнь звучала где-то вдали, но лесное эхо легко могло обмануть, сделав далёким близкое. – Мы ж сгинем в этом лесу!

– Не поминай чертей почём зря, – вспомнил Истлав старую присказку и тут же зачем-то пояснил: – Беду не кликай.

Река Тишья лежала по правую руку от них, и сквозь деревья порой пробивался отражённый от неё лунный лик, сверкающий, как россыпь звёзд морозной ночью. Только так и удавалось держаться направления, не заплутав во тьме и чащобе. Когда река пропадала из виду, Истлав приказывал взять правее и они разворачивали коней, лишь бы не потерять ориентир. Животные оставались удивительно спокойны. Воспитанные и выращенные в стенах Церкви под нужды Охотников, они с жеребячества приучались не бояться нечисти, но всё равно рядом с проклятыми их инстинкты должны будут взять верх. Морен всё вглядывался в реку, ожидая, когда та начнёт шириться и вдали покажется зелёный островок. Однако те лоскуты водной глади, что мелькали меж ив и тополей, оставались слишком малы, чтоб он мог разглядеть противоположный берег.

По лесу дуновением ветра пронёсся шепоток, точно детский, мальчишеский смех. Разом, словно со всех сторон, отозвалось эхо – и новые голоса вторили ему. Они звучали по-иному, но всё так же смеялись над ними. Всадники резко остановили коней, лошадь Морена тряхнула гривой и недовольно фыркнула, но страха не выказала. Лишь когда всадник её ощутил тревогу, мурашками пробежавшую по спине, она занервничала и переступила с ноги на ногу. Кони Охотников повели себя точно так же.

Михей завертел головой с широко распахнутыми глазами, точно потревоженный сыч, но Истлав остался спокоен и собран. Колкий, внимательный взор его был направлен в чащу. Морен осмотрелся и тоже вгляделся во мглу впереди них. Смех раздался вновь – волной пришедший издали, он будто бы накрыл их, зазвучал со всех сторон, близко и далеко одновременно. И позади, и впереди, и со стороны реки, и со стороны леса – отовсюду лились смеющиеся, потешающиеся над ними голоса. Морен силился разглядеть во тьме кроваво-красные угольки глаз, но ничего не видел. Кто бы ни настиг их, он хорошо прятался.

– Что это?! – воскликнул, не выдержав, Михей. – Почему я ничего не вижу?!

– Тихо, – оборвал нарастающую панику Истлав. – Они чуют страх, как собаки.

– Кто они?!

– Черти, – ответил Морен. – Анчутки. Бесенята. Называй как хочешь.

Михей побелел. Истлав бросил беглый взгляд на Морена, но ни слова не сказал против. Знал ли он, кто́ ждал их в этом лесу, для Морена так и осталось загадкой. Михей же пребывал в ужасе.

– Я думал, это деревенские байки, – выпалил он, теряя голос.

– Когда-то и русалки были байками, – спокойно произнёс Истлав, всё так же всматриваясь во тьму.

Смех повторился, окружил их, зазвучал громче. Теперь уже и лошади заржали нервно, попытались отступить. Оставаться на месте становилось опасно. Морен достал меч, глаза его уже давно горели алым, но всё равно не могли углядеть бесенят. Твари знали, как прятаться.

– Нужно двигаться дальше, – сказал вдруг Истлав, когда отголоски смеха затерялись и стихли среди деревьев. – Мы тратим время.

– А если они нападут?!

– Черти не нападают в открытую, – начал объяснять Морен. – Они дурят, водят несуществующими тропами, заманивают в ловушку. Пугают, как сейчас. Но в прямом бою почти безобидны.

– Почти? – не унимался Михей.

– Отпор дать не смогут, но пытаться будут до последнего.

– Едем, – приказом оборвал их Истлав.

Он подстегнул жеребца, и тот нехотя тронулся с места. Вороной конь Михея противился сильнее – прижав уши, он тряс головой, будто пытался скинуть с себя уздечку, но пошёл вперёд, понукаемый всадником. Гнедая Морена оказалась послушнее, однако тоже недовольно фыркала, когда её погнали с места. Животные чуяли опасность и не желали повиноваться. И всё же спустя время будто смирились со своей участью, поутихли. Смех в листве тоже оборвался, стоило зайти дальше в лес, но Морен оставался насторожен, зная, что это лишь начало, – черти не отстанут так легко. Однако пока он мог лишь гадать, что́ они придумают для них, дабы заманить в ловушку.

– Надо предупредить остальных, – предложил Морен.

– Здравая мысль, – согласился Истлав. – Михей?

– Я от вас не отойду! – воскликнул тот с бешеными от страха глазами.

– Значит, сами управятся. С чертями сладить не так уж и сложно.

«Да что ж ты в меня вцепился, как собака в кость?!» – внутри Морена клокотала злость, но он удержал её в узде и лишь взглядом прожёг спину Истлава. Тот будто чувствовал, как он хочет отделиться от них, и не давал и шагу ступить без его надзора.

Справа и слева вдоль всей тропы одна за другой вспыхнули тени. Словно зажжённый огонёк поднялись они над землёй во весь рост: мужчины и женщины, дети и старики. Лиц не разглядеть – тени были черны, и даже лунный свет лишь очерчивал контуры рук, ног, одеяний, но не давал всмотреться в них. Конь Михея встал на дыбы, заголосил от страха. Михей силился успокоить его, однако и сам казался бледным, как берёзовая кора. Жеребец Истлава тоже рвался, исходил хрипом, а тот, не замечая будто, оглядывался по сторонам, лишь повод натягивал всё сильнее. Тени не двигались, но шепоток десятка голосов прокатился по толпе, вот только Морен не разобрал слов.

– Они ненастоящие! – крикнул он, силясь утихомирить и свою лошадь – та обезумела не меньше, чем вороной Михея. – Это морок, обман!

– Откуда ты знаешь?! – пытался перекричать лошадиное ржание Михей. – Чего с конём тогда?!

– Они и на них морок насылают! Кто знает, что они видят!

Истлав вскинул арбалет, выстрелил в одну из теней, но болт прошёл насквозь и всколыхнул кусты позади. Фигуры остались неподвижны, а Истлав опустил оружие.

– Вреда не причинят, надо ехать дальше, – велел он.

– Да как не причинят-то?! Я не могу коня успокоить и едва слышу вас за этими голосами! Заткните их!

«Голоса?..» – Морен вновь огляделся в поисках угольков глаз, что выдали бы чертей. Никаких голосов он не слышал, лишь смех ещё в самом начале и шепотки, уже давно утихшие. Значит, черти выбрали себе жертву и нацелились на неё. Нужно было как можно скорее найти их и прикончить, пока они не свели Охотника с ума. Пытаясь удержать обезумевшего коня, Михей выронил факел, и тот потух под копытами.

Ночной мрак поглотил всадников, тени словно бы стали гуще. Миг – и фигуры приблизились, окружили их. Руку протяни – и дотронешься, захотят схватить – и уйти не сумеешь. Истлав выстрелил снова, и снова болт прошёл насквозь, вонзившись в дерево. Морен вертел головой во все стороны, всматривался в ветви, подлесок, кустарники и речную гладь меж деревьев, но никак не мог отыскать спрятавшихся за мороком бесенят. Нужно было срочно что-то предпринять, пока…

Земля под ногами пришла в движение, точно черви разрывали её. Десятки, а то и сотни рук, как из могил, потянулись к лошадям. Они хватали их за ноги и хвосты, и Морен ясно ощутил, как что-то обвило его стопу, сжалось на щиколотке и потащило вниз. Ведомый вспыхнувшим страхом, он замахнулся было, желая ударить мечом, но в последний момент вспомнил, с кем имеет дело, и только дёрнул ногой, смахивая с себя наваждение. Лошади брыкались, топтались, трясли головами и ржали, напуганные пуще всех. Удержаться в седле стало по-настоящему сложно. Морен видел, как Истлав махал мечом, отгоняя тянущиеся к нему кисти, но никак не мог попасть, потому что конь под ним то вскидывал копыта, то вставал на дыбы. А вот клинок Михея нашёл цель. Когда он ударил по торчащей из земли руке, брызнула алая кровь. Вороной зашёлся истошным, надрывным верезгом и повалился наземь – Михей едва успел выпрыгнуть из седла. Задняя нога жеребца оказалась перерезана, и кровь толчками лилась из раны.

– Что за чертовщина?! – взревел Михей, но голос его едва мог перекрыть ржание лошадей.

Истлав, теперь и сам не менее бледный, прокричал:

– Добей его! Всё равно уже не поможем.

Морену очень хотелось отпустить лошадей и дать им унести их отсюда. Но если кони рванут во весь опор через лес, низко склонённые ветви могут отсечь всадникам головы. Прикинув варианты, Морен спрыгнул на землю и хлопнул лошадь по заду. Та стремглав сорвалась с места и умчалась в чащу не разбирая дороги – туда, где углядела брешь меж теней и деревьев. Смех зазвучал вновь, одновременно отовсюду – черти заманили их в ловушку и теперь затягивали силки. А руки из земли продолжали рвать одежду и хватать за ноги. Истошное ржание вороного оборвалось – Михей сумел добить его с удара, но Морен не видел это, лишь слышал – занятый поиском чертей, он не следил за тем, что делают остальные. Избавиться от морока и наваждения можно, лишь зарубив того, кто его наслал. И тут он догадался.

Стоя спиной к Охотникам, он вынул из поясной сумки бутылёк с настойкой из полыни – надёжным средством от любой нечисти. Обычно он смазывал ею меч, но сейчас приспустил маску и влил содержимое в рот почти до дна. Полынь жгла нёбо и язык, разъедала щёки изнутри, от боли слезились глаза, но Морен знал – терпеть недолго. Он прыснул настойкой себе под ноги, обрызгав тянущиеся к нему руки, и по лесу разнёсся вой.

Морок спал, вылезшие из-под земли конечности исчезли, а на их месте появилась троица чертей. Мелкие, заросшие спутанными волосами, похожие на людей, но со свиными копытцами вместо ног и рылами вместо носов, они визжали и извивались под жгучей полынью, и именно их руки тянули Морена за сапоги и одежду, а остальные, неосязаемые, лишь пугали и путали глаз. Без жалости он перерубил всех троих ударом меча, и визг прекратился.

Смех, до того плясавший в ветвях, затих. Фигуры-тени исчезли, словно дым, развеянный ветром. Морен натянул маску и обернулся к остальным – Истлав усидел в седле, и под ним лежал ещё один чёрт, насмерть затоптанный конём. Руки ушли в землю так же, как и появились, последняя волна то ли шёпота, то ли смеха разнеслась по лесу и утихла где-то вдали, долетая до них лишь отголосками эха. Оставшийся при них жеребец успокоился и затих. Михей затравленно озирался, держа перед собой меч, но всё уже закончилось.

– Ушли, – подытожил Истлав.

– Ещё вернутся, – произнёс Морен. – Так просто не отстанут.

– И что же делать?! – взревел Михей. – Мы остались без лошадей!

– Пешком пойдём.

Истлав тяжело дышал, высоко вздымающаяся грудь и налипшие на лоб волосы выдавали, сколь непросто ему дался бой, но он сохранил хладнокровие и строгую сталь в голосе.

– Моя кобыла вернётся, если я позову, – обратился к нему Морен, – но мне нужно время.

– У нас нет времени. Летняя ночь коротка, а ночь Купалья и того короче.

– Тогда ступайте вперёд, а я догоню, как только окажусь верхом.

Морен говорил твёрдо, давая понять, что больше идти на поводу у Истлава не намерен. Они сцепились взглядами, точно каждый проверял другого на прочность и упрямство. Глаза Морена уже не горели алым, угасли, как только отступили черти, но Истлав, вероятно, помнил, кто перед ним и на что он способен. Верил ли в рассказы и сказки о Скитальце – уже иной вопрос.

– Ладно. Михей, оставайся с ним, всё равно безлошадный, а я поеду вперёд. Не сыщете меня – возвращайтесь к Дарию.

Михей аж воздухом поперхнулся от возмущения и гнева, но и сказать ничего не успел – Истлав тронул коня в бока, и тот сорвался с места, сразу переходя на рысь. Морен глядел ему в спину и диву давался, насколько же этот человек упрям и самоуверен.

«Или настолько уверен в своём боге? Неужто верит, что тот его сохранит?» – подумал он ядовито.

Михей воззрился на него и недовольно засопел, ноздри его раздувались от гнева. Не обращая на него внимания, Морен громко свистнул и устремил взгляд в чащу – туда, куда дала дёру его лошадь.

– И что дальше? – спросил Михей. – Что будем делать?

– Я буду звать свою лошадь, пока не откликнется. Если нет – сверну к реке, как и советовал Истлав. Если идти вдоль неё, то не заблудишься.

– Но там русалки! Ты сам говорил…

– Меня они не тронут. За тебя не ручаюсь.

Михей открыл было рот, чтоб возмутиться, но Морен вновь свистнул. Язык всё ещё жгло после полыни, и вкус крови ощущался во рту, но боль казалась меньшей из бед. Когда он прервался, чтоб отдышаться, Михей заговорил вновь:

– Что за проклятые твари?

Морен обернулся и увидел, как Михей поддел носком сапога убиенного чёрта. Перевернул его на спину, вгляделся в лицо и поморщился от омерзительного вида.

– Вся нечисть из людей появляется, – продолжил Охотник. – Так от чего эта?

– От хмеля. Если пить без меры, рано или поздно станешь как они.

Михей посерел.

– Шутишь, что ли?

– Похоже, что шучу?

– Твоей рожи не видно, попробуй пойми, что у тебя на уме.

– Я не умею шутить.

Он свистнул ещё раз, но, как и прежде, лишь тишина была ему ответом. Когда черти отступили, лес вновь наполнился звуками ночных птиц и копошащихся в подстилке тварей, но на клич никто не отзывался. Поразмыслив, Морен решил, что будет лучше объяснить Михею, с чем предстоит иметь дело.

– Черти слабые, мелкие и трусливые, но страсть как любят потешаться над людьми. Они насылают морок, внушают дурные мысли, путают и обманывают. Будучи неспособными побороть человека силой, они заводят его в ловушку, вынуждают калечить самого себя, доводят до самоубийства, и всё ради забавы. Не верь своим глазам и мыслям – это первое правило, если столкнёшься с ними. Второе – помни, что вред они тебе причинить не могут, только чужими руками.

– Чужими руками – это как?

– Как ты своему коню сухожилия перерезал.

И снова свист, и снова без ответа. Морен выругался под нос, начиная думать, что лошадь к нему уже не вернётся – волки задрали или в овраг угодила. Вздохнув, он залез в поясную сумку и извлёк оттуда бутылёк с отваром. Покопался ещё, но больше сыскать не удалось. Всего один, слишком мало. Прочие остались в седельных сумках, а этого на двоих не хватит. Отдать Михею или самому выпить? Поразмыслив, Морен протянул бутылёк Охотнику, но тот не принял его и даже руки не поднял.

– Что это? – спросил он.

– Отвар из марьянника. – Увидев непонимание на его лице, Морен добавил: – Иван-да-марьи. Поможет очистить голову и защититься от чертей. Пока не пропотеешь, никакой морок не страшен, да и после мысли твои им будет сложнее путать.

– А сам чего не пьёшь?

– У меня всего один.

– Ну уж нет, – усмехнулся Михей криво. – Я твою отраву пить не стану. Либо сам глотни для начала.

– Я проклятый, на меня оно иначе подействует.

– Ничего, я уж выводы как-нибудь сделаю.

И он сложил руки на груди, показывая, что намерен ждать. У Морена челюсти свело от злости. Мирило с ситуацией лишь то, что он и так собирался отвар выпить, иначе черти и до его разума доберутся. Отвернувшись от Михея, он приспустил маску и сделал осторожный глоток. Ещё не зажившие раны во рту отозвались новой вспышкой боли, а когда отвар потёк по горлу ниже… Желудок скрутило, он закашлялся и выперхал в ладонь сгусток чёрной крови. Да уж, отвар очищал так очищал. Вернув на лицо маску, Морен протянул Михею остатки отвара, но тот брезгливо поморщился и отступил.

– Думаешь, теперь я эту мерзость в рот возьму? Не надейся даже!

– Я же сказал, – прохрипел Морен, всё ещё чувствуя, как саднит горло. – На меня иначе действует.

– Да плевать мне!

Больше Морен не стал спорить. Отвернувшись вновь, опершись свободной рукой на ивовый ствол, он допил отвар. Закашлял с новой силой, но на этот раз удержал проглоченное в желудке. Перевёл дух, свистнул ещё раз, так и не дождался ответа и, отчаявшись дозваться лошадь, резко развернулся и направился в сторону реки. Михей обомлел, хлопнул глазами пару раз и кинулся за ним, причитая на ходу:

– Э, эй! Ты куда собрался?

– К реке, говорил же.

– А меня здесь бросить хочешь?!

– Отчего же, ступай за мной. Только слушайся, когда я говорю.

– Почему я должен тебе подчиняться?!

– Никто никому ничего не должен, – процедил Морен. – Я проводник, а не старшой. Слушаться меня в твоих интересах. Я не несу ответственности за твою жизнь и за смерть отчитываться не стану.

Морену показалось, он слышал, как Михей скрипнул зубами от злости, но последовал за ним к реке, проглотив возражения.

– Почему тебя русалки не трогают? – лишь спросил он.

– Чёрная кровь им не по вкусу, – без запинки соврал Морен.

Выйдя из-за деревьев к речному берегу, Скиталец сразу же припал к земле, выискивая следы. Он не нуждался в факеле – глаза уже привыкли к темноте, да и на открытой местности луна и звёзды, отражающиеся в воде, освещали мир достаточно, чтобы разглядеть всё, что нужно. Но Морен ничего не нашёл – никакие всадники или пешие здесь не проходили, а значит, Дарий и Неждан с Миланом ещё их не догнали. Поднявшись, Морен обвёл глазами линию реки сначала в одну сторону, затем в другую. Но и вдали, сколько ни всматривался, не различил он их силуэты. Неужто, гонимые чертями, они ушли так далеко? Верилось с трудом, даже если путь через лес оказался короче, чем по изворотливому берегу. Зато заветный остров посреди реки, который и служил ему целью, чернел вдали пушистыми кронами.

Морен направился прямиком к нему.

– Что намерен делать? – осведомился Михей, перешагивая через поваленный в реку ясень, когда позади осталась едва ли пятая доля пути.

– Устроим привал напротив острова, и там дождёшься остальных.

– А ты? И как же цветок?

– А я отправлюсь на остров за цветком.

– Как так?! – изумился Михей. – Думаешь, он там?

– А вы проверяли?

– Нет… Не знаю, – бросил он раздражённо. – Но Истлав сказал путь в лес держать, а не на остров.

– То, что цветок видели в глубине леса, вовсе не значит, что только там он и растёт.

– Но так можно весь лес обыскать!

– Верно. Но я хочу проверить именно остров.

– А я?!

– Думаю, к тому времени Истлав нас уже найдёт.

Ответа не последовало, но не это смутило Морена, а отсутствие шагов. Он обернулся, но Михея за спиной уже не было. Лишь порыв ветра накренил кроны деревьев, запел шелестом листвы. Облако набежало на лунный лик, и тень легла на реку и прибрежье. Охотник же как сквозь землю провалился. Но не мог он пропасть столь внезапно, да и куда? Догадавшись, в чём могло быть дело, Морен крепко зажмурился и сделал несколько глубоких вдохов. Выждал, когда марьянник подействует, и открыл глаза.

Михей стоял перед ним и смотрел в недоумении.

– Чего это ты? – удивился он.

– Да так… – Морен повёл плечом. – Видел что-нибудь?

– Нет. Ты просто встал как вкопанный, глаза закрыл. Я звал-звал, а ты не отзываешься. Думал уж, тебе от отравы твоей снова дурно стало.

Морен не стал пояснять, развернулся и пошёл дальше. Если черти следят за ними, то вскоре поймут: на него их трюки больше не действуют. А они совсем рядом, прячутся в тенях, следят за ними из-за кустов, раз всё ещё напускают морок.

Стоило замолчать, как из лесу раздался плач. Кто-то хныкал, всхлипывал в чаще, точно позабытый, заплутавший ребёнок. Из темноты послышался приглушённый далью голос:

– Мамочка…

Морен остановился, услыхав детский голосок, обратился во слух. Михей тоже замер, бледнея на глазах до синюшных губ. Голосок захныкал, снова позвал маму, взмолился жалобно:

– Помогите, кто-нибудь! – и зашёлся горьким плачем.

Морен постоял немного, вслушиваясь, и зашагал дальше. Михей не сразу, но последовал за ним.

– Что это? – спросил он сипло, догоняя.

– Черти. Не верь голосам в лесу, особенно тем, что звучат в твоей голове, – повторил он напутствие, не оборачиваясь на страшный, пробирающий до мурашек детский вопль.

– Я уж не знаю, кого бояться больше, – проворчал Михей, пытаясь скрыть дрожь, – тебя или их.

Голосок утих, всхлипнув обиженно. Михей ещё продолжал затравленно оглядываться, сжимал обнажённый меч в руках, ожидая беды и напасти, но воды Тишьи оставались спокойны и тихи. Даже зверьё не тревожило их, не то что проклятые. Шли молча. Влажная земля чавкала под сапогами, оба оскальзывались, но от реки не отходили. Путь вдоль берега, заросшего рогозом и аиром, которые перемежались низко склонёнными к воде или растущими из ила деревьями, оказался непрост даже для пеших, как же пройти здесь всадникам? Может, поэтому Дарий и развернул их, увёл парней в лес, а там они и разминулись?

Когда поравнялись с островом, Морен ещё раз свистнул лошадь, ни на что особо не надеясь. Бросил Михею наказ собрать хворост для костра и сам прошёлся по берегу и границе леса, подбирая валежник. Вернувшись, он помог Михею сложить найденное ими в подобие костерка, щёлкнул пальцами и высек искру вшитыми в перчатку кусочками кремния. Собранный близ реки влажный хворост разгорался неохотно и больше чадил, но вскоре огонь занялся, тёплым светом озаряя округу. Морен достал из поясной сумки несколько пучков сухого чертополоха и подпалил один. Поднявшийся белёсый дым ел глаза, потому Морен поспешил отдать траву Михею и отойти подальше.

– От костра ни шагу, – заговорил он, часто моргая, чтобы сдержать слёзы. – Отойдёшь от него – на себя пеняй. Истлав или Дарий увидят огонь ещё издали и легко найдут тебя. Дым чертополоха убережёт от чертей. Я вернусь раньше, чем пучки догорят. Если нет – поищи у воды ещё. Может, и найдёшь.

– А ты куда?!

Михей сидел у костра на корточках, держа дымящийся чертополох на вытянутой руке. Но услыхав, что Скиталец намерен покинуть его, вскочил на ноги, точно обжёгся.

– На остров, как и сказал. Просто дождись меня.

Но Михей не дал ему и шагу ступить – преградил дорогу.

– Я один не останусь! С тобой пойду.

– Русалок не боишься? – Морен заглянул ему в глаза. – Меня они не тронут, сказал же. На острове их может быть пруд пруди, к тому же я по воде пойду. Хочешь со мной?

– Да хоть бы и так! – выпалил Михей, не подумав. А потом сообразил, опасливо глянул на воду, широко распахнул глаза и впился испуганным взглядом в Скитальца. – Как это – по воде?

Но Морен промолчал.

– А как же русалки? – не унимался Михей. – Ты говорил, что у реки опасно. Им меня оставить хочешь?!

– Им дым чертополоха тоже не по нраву, а вот в воде они тебя мигом утащат. Здесь безопасней, поверь мне.

Михей не нашёл, что возразить, однако крепче сжал в руке пучок трав. Морен прошёл мимо, щурясь от едкого дыма, который жёг его, как и любого проклятого, но у самой воды обернулся и повторил напутствие:

– Не слушай голоса́. Куда бы и зачем ни звали, не иди за ними. Ни шагу от костра.

Подобрав с земли сук, он подошёл с ним к реке и ткнул в воду. Прощупал дно, нашёл то место, где конец упёрся во что-то твёрдое, утопнув едва ли на высоту стопы, и смело шагнул в поток. Дальше шёл уже, почти не проверяя дороги. Он хорошо знал этот путь и знал, что в русле реки скрыто от глаз мелководье, усеянное гладкими камушками. Ноги провалились по щиколотку, местами тропа уходила вниз, но глубже, чем по колено, Морен не погружался, да и то лишь на небольшом отрезке. Он надеялся, что Михей не пойдёт за ним, – если не знать, куда ступать, здесь легко было уйти с головой под воду, – но тот его даже не окликнул.

Когда он вышел на берег, тяжело вытаскивая сапоги из ила, с пято́к лягушек нырнули в воду, спеша попрятаться. Над рекой залилась трелью ночная птица, будто оповещая о его прибытии, и Морен догадывался, кто это мог быть. Широко раздвигая кусты, не таясь и не прячась, не стараясь скрыть звука шагов, он пробрался в глубь небольшого острова, зная наверняка, что́ увидит за очередной отклонённой в сторону веткой.

В самом центре, за цветущей ежевикой и пышным рогозом, лежало озеро. Земляной островок окружал его, словно колодец, а пышные деревья прятали от солнца и лишних глаз. Темны были здешние воды – дно уходило глубоко. Где-то наверняка скрывалась тонкая протока, соединяющая озеро с рекой и питающая его, чтоб не иссохло в летний зной, да разве разглядишь её за деревьями и кустарниками? А посреди чёрной, как ночное небо, глади лежал на покрытом илом бревне водяной.

Крупный, раздутый, будто утопленник, однако живее всех живых, он был едва ль не втрое, а то и вчетверо больше любого мужчины, как в высоту, так и вширь. Тяжёлое, мощное тело казалось неповоротливым, будто стёсанный прибоем валун. Водяной лежал на спине, прикрыв глаза и сложив руки на округлом, точно горшок, животе. И последний мерно и высоко вздымался, как во сне. Ноги водяному заменял рыбий хвост, сизые плавники которого кончиками утопали в воде, и при дыхании его от них кругами шла рябь по озёрной глади. Волос у водяного не было, но над верхней губой росло два длинных уса, точь-в-точь как у сома, а из затылка торчал рыбий гребень. И мордой он был точно сом: широкое лицо, далеко посаженные глаза за морщинистыми веками, большой растянутый рот. Вдоль спины, под локтями и по бокам росли у него плавники, как у ерша или окуня, а меж толстых пальцев, оканчивающихся короткими когтями, – перепонки.

Морен вышел к водяному не таясь, и тут же Куцик спустился к нему, широко расставив крылья, и повторил приветственную трель. Зацепился когтями за подставленную руку, ласково куснул перчатку и переместился выше, на плечо. Водяной лениво приоткрыл один глаз и тяжко перевернулся на бок. Свалившись с бревна, точно тюк, он с головой ушёл под воду и тут же вынырнул перед Скитальцем, поднявшись над водой до пупа. И столь он был огромен, что Морену приходилось задирать голову, чтобы видеть его лицо.

– А-а-а, Морен! – протянул водяной добродушно и распахнул объятия. – Сколько лет, сколько зим! Давно не виделись. Я уж и глаза твои забывать начал. Как птичка твоя прилетела, сразу понял – заглянешь ко мне. Да уж больно долго ждал тебя, аж задремать успел.

– Извини, задержали, – ответил Морен с улыбкой, прекрасно зная, что всё было б ровно так же, даже отправь он Куцика с самого берега Тишьи. – Как поживаешь, Тихон?

Он снял с правой руки перчатку и протянул ладонь. Но Тихон схватил его и по-братски притянул к себе, заключая в объятия. Берег озера был пологий, не расчищенный от корней и веток, и от резкого рывка Морен запутался в ногах и валежнике – едва не нырнул в воду кубарем, когда его отпустили. А Тихон рассмеялся над его неуклюжестью, поймал за ворот плаща, не дав искупаться, и поставил повыше. Одёрнул и поправил на нём сбившиеся одежды, вот только силу не рассчитал, и от грубоватых хлопков Морена едва не сшибло с ног. Но он всё равно улыбался Тихону и его добродушию.

– Э-э-эх! – возмутился водяной. – Кожа да кости! Совсем есть перестал? Едва на ногах держишься. Рыбы для тебя наловить, что ль?

– Прости, Тихон, но я в этот раз по делу.

– Будто было когда иначе! – всплеснул руками водяной. – Ну, толкуй, чегой за дело?

– Сегодня на закате в твой лес вошли Охотники: трое мужчин и двое юношей. Служители Единой Церкви, их натаскивают убивать проклятых.

Тихон сплюнул в воду.

– Тьфу! Вот напасть, а! Всё никак не успокоются. Дочери мои на них уж не первый год жалуются – житья не дают. Повадились, как лёд сходит, чуть ли не каждую ночь в этот лес шастать. Чегой им тут надо?

– Они ищут огненный цветок.

– Чего? – не понял водяной.

– Цветок папоротника.

Тихон впился в Морена неверящим взглядом и вдруг расхохотался, держась за живот. Тёмные воды озера пошли волнами, словно дикий ветер тревожил их, а не один-единственный водяной, трясущийся от смеха.

– Вот уж удумали! – воскликнул он, едва успокоившись. – Ну, пущай ищут. А коли найдут, успокоются?

– Не знаю, – честно сказал Морен. – Может быть. А может быть, и нет. Ты знаешь, где он?

– Зна-а-аю, – сладко протянул Тихон.

А Морен распахнул глаза, не веря, что всё это взаправду.

– Так цветок действительно существует?

– Существует, существует. Стал бы я тебе врать? Да только беды́ от него больше, чем добра. А ты, собственно, зачем пришёл? – спросил он вдруг, сощурившись. – Тоже мне напасть, Охотники! Мы их каждый год гоняем, прогоним и сегодня. Ух, девочкам моим потеха будет! Симпатичные там есть?

Он подмигнул, но Морен остался серьёзен.

– В этот раз всё иначе, Тихон. Это далеко не мальчишки, а опытные воины. Не смотри, что их всего пятеро, их с детства учили убивать таких, как вы. Не лезьте на рожон, скажи дочерям, пусть затаятся и сидят тихо. И сам затаись. Не покажетесь им, и они уйдут без крови.

Тихон смотрел на Морена вдумчиво и внимательно, чуть сощурив красные рыбьи глаза. Он словно взвешивал, стоит ли верить ему на слово. Морен лишь надеялся, что Тихон распознал неприкрытое беспокойство в его голосе и достаточно доверяет ему. Помолчав немного и всё взвесив, водяной медленно кивнул.

– Ну-у-у, хорошо. Не считаю я, будто пяток ратников мне и дочерям вред причинить может, но раз ты так говоришь, прислушаюсь. Думается, конечно, ты не обо мне, а об них печёшься. А-а-а, да хоть бы и так, какая разница? Спасибо, что предупредил. Что-то ещё?

– Ты сказал, что знаешь, где цветок. Охотники наняли меня как провожатого, чтобы я помог им его найти. Если мы добудем цветок, они уйдут и больше не побеспокоят вас. Я обещаю, что сделаю всё для того возможное.

– Ха! – Тихон вскинулся, поднимая тучу брызг. – Так вот в чём дело. Ну хорошо… Дорогу не покажу, тут уж не серчай, неудобно мне в глубь леса шастать. – Он красноречиво похлопал себя по животу, от которого не отнимал ладоней. – Но путь укажу. Переплывёшь Тишью, ступай на запад, в глубь леса до оврага…

Он объяснял, а Морен кивал и запоминал, гадая про себя: сколь много правды сказал он Тихону? В самом ли деле Ерофим оставит этот лес в покое и перестанет посылать в него Охотников, губя и их, и мирно живших в нём испокон веков? Или скорее сровняет лес с землёй, предав деревья огню и обратив их в пепел, чем смирится с врагом у своего порога?..

Михей сидел у костра и затравленно оглядывался на каждый шорох и шум. Ухнет ли где сова, затянет ли противную песнь жаба, прыгнет ли из воды рыба, сверкнув чешуёй на боку, – от всего Михей вздрагивал и ошалело осматривался, точно вор в потёмках. Неправ был Скиталец, Михей знал наверняка – не станет Истлав их дожидаться и не выйдет к свету костра. Дальше пойдёт искать огненный цветок, потому что так ему епархий Ерофим велел. И его одного – да ещё, может, архиерея Родиона – он слушался.

Огонь грел руки, но тело пробирал озноб, и лес чудился неприветливым и злым. Михей не знал, чего ждать от теней и воды, но деревья, ожившие из-за ветра, казались чуть ли не страшнее русалок и чертей. Те хоть из плоти и крови, их убить можно, а они?.. Что скрывается в этой темноте? А если леший? Что сможет он один против исполина, чья шкура крепче молодых сосен? Михей думал об этом, и казалось ему, тополя и ели сходят со своих мест, клонятся к нему, тянут руки-ветви… Ан нет, то лишь ветер и тени. Треклятые тени.

Михея раздирал страх, что не давал покоя сердцу, и звуки леса заставляли то и дело хвататься за обнажённый меч, лежащий подле. Рукоять меча отчего-то грела лучше костра.

Михей глянул на небо, желая прикинуть, который нынче час. Растущая луна ещё не стала полной, но уже была пузата и светила ярко. Небо так и не почернело, сохранив голубичную синь. Летние ночи коротки, до утра бы дожить…

А ведь ещё и полночь не наступила. Чистое до сей поры небо подёрнулось дымными в свете луны облаками. Они неспешно текли по небосводу, и Михей наблюдал, ожидая, когда они набегут и закроют лунный лик. Когда это случилось, лес словно потонул во тьме. Стали гуще тени, и почернели воды Тишьи. Река осталась спокойной. Не обманул Скиталец – не показались русалки, не подступились к нему и не выбрались на берег по его душу. Даже чертей, и тех не слышно.

«Не обманул, а одного, паскуда, оставил».

«Может, и не намерен возвращаться».

«Поглумиться решил».

«Ждёт, когда ты от страха портки намочишь, как трусливый пёс».

«Или просто своим на потеху и трапезу бросил. Считай, скотину на убой привёл».

Злые мысли роились в голове, жужжали, точно пчёлы, жалили обидой, пробуждали затаённый гнев. Словно сухие сучья, подбрасывал он новые доводы в костёр, помогая разгореться ярости и злобе. Почто он сейчас здесь, один у кромки леса, дрожит от страха и не знает, как быть, когда мог бы пойти с ним? А может, плюнуть на всё и отправиться в деревню? А Истлаву потом сказать, что не дождался их, заплутал нечаянно, вот и воротился. Да только в ночи дорогу не найти, а вот утром… А что утром? Нечисть солнца не боится и с рассветом в норы не прячется. Не дойдёт он один до деревни, даже средь бела дня.

«И кто в этом виноват?»

Истлав. Этот одержимый Единым Богом изувер, готовый на всё, лишь бы услужить епархию и удостоиться чести лизать его сапоги. И эта проклятая тварь, нанятая ими в провожатые. Посланник Единого Бога, как же… Раз проклят, значит, было за что.

Злоба и гнев наполняли сердце, отгоняя страх, и Михей упивался чувством закипающей ярости, что разгоняла кровь и согревала изнутри.

«Они думают лишь о себе, собственной шкуре и наживе. Зачем епархию цветок? Что он будет с ним делать?»

«Цветок что-то да может, иначе зачем он им? Вот только что?..»

Он силился вспомнить все сказки, предания и байки, что слышал когда-либо об огненном цветке. И вдруг в сердце зародилась уверенность, словно забытое воспоминание:

«Он ведёт к золоту. Указывает на клады».

«А тот, у кого деньги, сам хозяин своей жизни».

«А порой и жизней других».

Сладкая-сладкая мечта о богатстве. А коли он сам найдёт этот цветок, покуда один? Раньше их всех, пока они думают, что он сидит здесь у костра и трясётся от страха. Пока не берут его в расчёт и не ждут, что он на что-то способен. Он ведь видел, как Истлав смотрит – считает его недалёким, тупым бараном. Нет, конечно, он не намерен драться со своими, всего лишь опередить.

«А справлюсь? Ежели не найду? Или сгину в этом лесу?» – голосок страха пробился, точно горный родник из-под камней, и охладил пыл.

Мороз пробежал по коже, но не добрался до сердца.

«А меч тебе на что? Нет, одному идти в лес никак нельзя. Нужно затаиться, дождаться других – Дария! – и пойти по следу. Подслушать, пока не расскажут, где прячется цветок. А коли кто-то из них найдёт его раньше… – Он оглянулся на остров и мысленно добавил: – Что ж, с одним как-нибудь управлюсь».

Усмехнувшись, Михей достал походный нож и резанул ладонь. Неглубоко, лишь немного окропил кровью землю вокруг костра и увёл дорожку от него в лес. Самодовольная, хищная ухмылка не сходила с его лица. Поглощённый мечтами о золоте и свободной жизни, он не замечал шепотки и смех, разносящиеся ветром среди ветвей.

Дарий вёл свой малый отряд вдоль реки, внимательно следя за лошадиным шагом. Милан и Неждан, ведя коней почти бок о бок, ступали позади и, чуть понизив голоса, переговаривались меж собой. А Дарий хоть и вслушивался в тихие слова, но не задумывался над ними. Будто комариный писк или пение птиц по утрам – вроде и есть шум, а ты его не замечаешь, если во слух не обратишься. Куда больше беспокоила дорога. Его рыжий конь то и дело утопал копытами в иле или раскисшей земле, ступал неуклюже, оскальзывался и вяз. Дарий уже не одним лихим словом помянул Истлава, заставившего их разделиться. По лесу идти всяко проще, там не преграждали путь сваленные паводками деревья и торчащие из оврага, становящегося по весне и в разлив реки новым берегом, омытые водой корни. Хочешь не хочешь, а с такими препятствиями отстанешь от отряда. Не единожды Дарий подумывал наплевать на приказ и увести молодших в лес, к тропе, но не решался. А всё потому, что помнил наказ, отданный Истлавом ещё в Предречье:

– Русалку нужно поймать. Ты с ними прежде дело имел, знаешь, чего они боятся и как сражаются, тебе и поручаю. Коли хоть одна у реки покажется – схватить живой. Не обязательно целой, но чтоб говорить могла. Вдруг хоть они расскажут, где искать цветок.

Когда Истлав оставил ему на попечение двух самых молодых и ладных в их отряде, Дарий сообразил – главный хочет использовать их как приманку. Русалки любят красивых мужчин, как и всякие женщины. Возможно, затем же Истлав и выбрал для похода желторотых юнцов, а не одних только крепких и матёрых Охотников, как Михей. Опыта у них никакого, что от них толку? А вот на приманку… на приманку сгодятся.

Потому и не мешал им Дарий, не призывал к тишине и порядку, хотя звон их голосов способен был перебудить всех гадов в округе. Пусть языками чешут, беды им всё равно не избежать, да и искали они её на свою голову, так зачем мешать?

Смерти он парням не желал, но, как дикий зверь, понимал – своя шкура ближе к телу, и коли придётся выбирать, колебаться не станет.

Однако Тишья оставалась спокойной и мирной. Нет-нет да и думал про себя Дарий: авось обойдётся? Найдут цветок и без этой напасти. Чем-то же Истлав сейчас занят, да и Скитальца на свою сторону переманили, вдруг он что знает? Но тут же вспоминал Дарий о деньгах, обещанных ему, и жадность подмывала выманить русалку из воды чуть ли не своими силами. Всё лучше, чем ожидание беды.

– Смотрите! Там, вдалеке, вверх по течению.

Дарий обернулся на голос Милана и увидел, что оба брата остановили коней и смотрят на реку. Не сразу он разглядел, куда именно они указывали, пока искомое не стало ближе – тёплый огонёк, точно свечка, покачивался на волнах, направляясь к ним. Следом появился ещё один и ещё – до сей поры скрывал их изогнутый берег, – и вот уже больше дюжины огней плыли к ним по реке. А вскоре удалось разглядеть и цветы: множество ярких бутонов, пышных веточек и травинок, сплетённых в замысловатые венки. Некоторые украшали яркие ленты, другие – ягоды первой земляники. Пущенные на воду, они таили огарок свечи в сердцевине, но лишь малая часть из них. Чей-то огонёк потух по пути из деревни, чей-то утоп, а кто-то попросту не мог позволить себе такую роскошь. Гонимые течением, венки качались на волнах, как светлячки, и освещали лес будто закатным заревом.

– Что это? – выдохнул очарованный Милан, будучи не в силах отвести глаз от свечей.

В ночи они отражались в его глазах, и казалось, что те горят изнутри.

– Девки гадают, – улыбнулся Дарий. – Сегодня же Купалья ночь, вот они и собрались всей деревней пустить венки по реке.

– У нас на селе говорили, к кому венок прибьётся, куда река его отнесёт – там и суженый. Здесь тоже в это верят? – спросил его Неждан.

– Вроде того. Ну или кто венок этот найдёт или подберёт – тот и суженый.

– А свечи зачем? У нас их не зажигали.

– Это для зажиточных, – усмехнулся Дарий, – кому свечей не жалко. А нужны они, чтобы суженый дорогу нашёл. Или чтоб русалки венок под воду не утащили – плохая примета.

Конечно же, свеча, легко тонущая в реке, от русалок не помогала. Для этих целей в венки вплетали крапиву, укроп, полынь да одолень-траву, а огонёк был нужен для другого. Частенько деревенские юноши просто запоминали, какой венок плела полюбившаяся им девушка, и шли к реке, чтоб выловить его и принести красавице, назвавшись суженым. А свет от свечи помогал влюблённому найти заветный венок среди дюжины дюжин.

Охотники не спешили продолжать путь – залюбовались дивным зрелищем. Лошади, хоть и смирные, прядали ушами, но взгляды мужчин были обращены к реке, и никто этого не заметил. Один из венков, без свечи в сердцевине, отбился от остальных, и течение подтолкнуло его к берегу. Заворожённый Милан тут же выпрыгнул из седла и спустился к реке. Подул ветер, усилив рябь на воде, и ещё несколько венков отделились от остальных, устремились к Охотникам. Пламя свечи на одном из них дрогнуло, но не погасло. Милан опустился на корточки, потянулся к воде, чтоб подобрать венок. Дарий хотел было его одёрнуть, но смолчал. Однако стоило Милану коснуться цветов, как от венка во все стороны пошла рябь. И не успел парень его схватить, как тот приподнялся над водой, а под ним показался девичий лик. Венок короной лёг на её голову, улыбка тронула красивые губы. Глаза незнакомки, точно слепые, были подёрнуты белёсой дымкой, но смотрели живо, с интересом. Девушка моргнула, и, словно завеса, белая пелена сошла с её глаз, обнажив кроваво-красную радужку.

Милан только и успел охнуть, как русалка схватила его за руку, не дав отпрянуть, и растянула рот в зубастом оскале. Он закричал, откинулся на спину, пытаясь отползти, но пальцы сжались на его запястье стальной хваткой. Блеснуло лезвие, и чей-то меч отсёк девушке руку по самый локоть. Русалка взвыла, кувырком ушла под воду, и только тёмное пятно крови растеклось по реке. Милан, бледный от страха, отполз подальше, пока не ткнулся спиной в Неждана, поймавшего его. Женская кисть по-прежнему сжимала его запястье, и никак не получалось смахнуть её, сколь остервенело ни тряс он рукой. Дарий стоял рядом, возвышаясь над ними, держа в руке обнажённый меч, и лёгкая улыбка играла на его губах, а взгляд был направлен на реку.

Воды Тишьи забурлили, словно во вскипевшем котле. Лошади занервничали, заголосили, встали на дыбы, но Неждан вовремя поймал поводья, не дав животным сбежать. Милан тоже поднялся на ноги, стряхнул-таки с себя отрубленную руку, достал из ножен меч. Парнишка всё ещё дрожал и оставался бледен, но сжимал оружие, готовый к бою. Неждан завопил, пытаясь перекричать лошадиный верезг:

– Нужно уходить!

– Нет, – отрезал Дарий. И лишь после заминки пояснил: – Всё равно не уйдём.

Несколько десятков русалок повыскакивали из воды и кинулись на них как одна, выставив вперёд когти. Милан ждал, что речные девы будут неповоротливы из-за хвостов, но лишь единицы из них обладали оным, остальные стояли на двух ногах, и только красные глаза отличали их от обычных девушек. Одежды на них не было, лишь длинные волосы облепляли тела.

Первых же подскочивших русалок Дарий легко полоснул мечом поперёк животов, и они упали обратно в воду, как скошенная трава. Милан же не решался нанести удар, казалось ему – он бьёт простую человеческую девушку. Пришлось уворачиваться от когтей, пока Неждан не оказался подле и не рубанул русалку по спине. Та захрипела – чёрная кровь потекла изо рта – и упала навзничь. Неждан, мертвецки серый, казалось, и сам не верил в то, что натворил. Однако русалки уже подступали, подползали ближе. Сразу три схватили Неждана за полы плаща, потянули, стараясь повалить наземь, но, когда им это удалось, уже Милан пришёл на помощь. Рубанул мечом, ни по кому не попав, и девушки отпустили Неждана. Отступили, уйдя в воду, и тут же кинулись вновь.

– Не жалейте их! – крикнул Дарий.

Меч его темнел от чёрной крови, и несколько тел лежало у ног. Крупная русалка с огромным рыбьим хвостом выбралась на берег и ударила Охотника плавниками в грудь. Его так и сшибло, повалило на спину, и девушки немедленно окружили его. Схватили за одежды и вскрикнули, отшатнулись, отдёрнув обожжённые руки. Каждая раненая русалка тут же уходила под воду, но взамен выплывали несколько других. Дарий не успел подняться, а уже новые речные девы тянули к нему когти. Та, что с хвостом, поймала его за лодыжку и резко дёрнула, будто хотела оторвать. Дарий ухватился за торчащий корень, пнул подползших русалок свободной ногой и попытался так же отбиться от той, что его держала, но, как бы ни изворачивался, попасть не мог. Вдруг русалка вскинула голову и резко отпустила его, уйдя в сторону. А там, где она была мгновение назад, вонзился меч Неждана.

– Спасибо, – выдохнул Дарий.

Неждан улыбнулся, пытаясь перевести дух, и тут же удар хвоста сшиб его с ног. Сразу шесть рук вцепились в него, потащили к воде. Дарий и Милан поймали его под локти, но другая русалка подскочила со спины и вцепилась Милану в волосы. Тот вскрикнул и выпустил брата, переключившись на проклятую. Когти её царапали ему лицо, стремясь добраться до глаз, пока Милан метался, силясь скинуть её или локтем ударить в бок. Дарий перехватил Неждана поперёк груди, не давая русалкам утащить его под воду, а сам парень слепо размахивал мечом, не позволяя к ним подступиться. Ещё одна русалка подкралась к Дарию, повисла на его шее, потянулась укусить. И тут же взвыла, шарахнулась от него, захныкала, как ребёнок, и убежала в реку. Державшая Неждана русалка сверкнула глазами, зло глянув на Дария, и ушла под воду, отпустив добычу.

«Что-то задумала», – сразу же понял Охотник. Помог Неждану подняться и отвёл того к кромке леса, наказав держаться подальше.

Бой сопровождало истошное ржание лошадей, привязанных Нежданом неподалёку. К ним русалки не подходили, но ползали рядом, и это заставляло животных нервничать. Милан, хоть и оцарапанный, отбился от державшей его и столкнул в воду. В борьбе он сам не заметил, как ступил по щиколотку в реку, и тут же несколько пар рук схватили его. Но на этот раз он не повторил ошибки и ударил мечом, отсекая две кисти и ранив третью. Раздался визг, и его отпустили. И тут же вынырнул из воды огромный рыбий хвост и приложил его в плечо, опрокинув в воду.

– Милан! – крикнул Неждан, кидаясь на помощь брату.

«И как прикажете их ловить?!» – Дарий начинал злиться. Прежде чем поймать русалку, надо хоть одну из них отвести от берега и очень сильно ранить, но речные девы были умны и не уходили далеко от воды. Стоило Дарию отступить к кромке леса, как к нему тут же потеряли интерес, но теперь он решил этим воспользоваться. Понадеявшись, что братья не умрут за столь короткий срок, он кинулся к лошадям, насилу успокоил своего жеребца и достал из седельных сумок сеть. Размотал её, как мог в спешке, и кинулся к реке. Неждан уже отбил Милана, и оба стояли на ногах, но всё ещё в воде по голень, исцарапанные, мокрые и с подранной одеждой. Река вокруг них бурлила, и несколько раз то тут, то там показывался огромный хвост, по которому парни пытались попасть мечами. Вот только хвосты те были разные, а значит… под водой пряталась не одна старшая русалка.

– В сторону!

Дарий подбежал к ним и, как только братья метнулись вправо и влево, кинул сеть на тут же выскочившую из воды русалку. Та взвизгнула, запуталась в сети и повалилась в реку спутанным клубком. Остальные девушки бросились к ней; даже под бурлящей водой Дарий видел, как они рвали и пытались распутать сеть, но, сплетённая напополам с серебром, она жгла им руки, усложняя задачу. Дарий помог братьям выбраться из реки, крикнул им, чтоб бежали к лесу, а сам остался подле сети. Ждал, когда выдастся возможность ухватиться и вытащить улов на берег.

Он стоял почти по колено в воде, когда чья-то рука схватила его за пояс. Дёрнулся, но русалка сорвала охотничий нож и попыталась ударить им в бедро. Била вслепую, и лишь поэтому Дарий увернулся. Запнулся обо что-то под водой, но на ногах устоял. Выхватил меч и ударил не глядя, резанув реку. Мелькнули с двух сторон плавники, струйка чёрной крови поднялась на поверхность, но русалки не отступили. Клубок подле сети стал плотнее, вода забурлила пуще, повсюду мелькали хвосты, и тут до Дария дошло:

«Она сейчас разрежет сеть!»

Он ступил было к ней, но остановился, понимая, какой это риск. Русалки намеренно тащили сестру на глубину, на дно, чтоб не дать до неё добраться. Выругавшись, Дарий поспешил уйти из воды, но не сумел. Десятки рук намертво оплели его ноги, хватали за полы, тянули назад. Скинув плащ, он отбивался, как зверь, но тщетно – их было слишком много. Совсем рядом свистнул арбалетный болт и вонзился в одну из девичьих кистей, заставив разжать хватку. Дарий обернулся – это Милан стрелял по русалкам. Неждан же оказался рядом, схватил его под локоть, потянул за собой. Размахивая мечом, он отпугивал подступающих русалок, а Милан обстреливал тех, кто высовывался из воды или хватался за них. Когда очередная русалка вынырнула по грудь, арбалетный болт порвал ей щёку насквозь. Взвизгнув, девушка тут же скрылась, но на её месте возникли ещё три. Казалось, побитые русалки не отступали, а залечивали раны и шли в бой снова.

«Либо их слишком много», – заключил Дарий, пытаясь придумать, как им быть.

Будто прочитав его мысли, речные девы высунули головы из воды. Одна, вторая, третья, и вот уже дюжина дюжин, заполонив реку, смотрели на них, сверкая алыми глазами. Несметное множество, они открыли лики, чтобы воочию показать, как их много. Охотники отступили к лесу, Дарий пытался заслонить собой молодших, а русалки одна за другой высыпали на берег. Кто-то тут же вставал на ноги, кто-то выползал, подобно змее, волоча за собой тяжёлый хвост, кто-то подбирал и сжимал в руках острые камни. Если не когтями и клыками, то уж камнями они их точно забьют. Русалки окружали, теснили их к лошадям, обещая расправу за погубленных сестёр, и многие улыбались в хищном оскале.

И тут над рекой разнёсся душераздирающий вопль. Русалки обмерли, растерянно обернулись. Кто-то распахнул глаза, многие переглянулись, бледнея до лунного лика, отражающегося в воде. Те, что волочили за собой хвосты, первые ушли в воду. Оставшиеся побросали камни и, позабыв про мужчин, прыгнули в реку. Не сразу успокоилась Тишья, но вдоль её берегов повисла звенящая тишина, как только утих последний всплеск. Русалки ушли так же внезапно, как и появились, и лишь воды, чёрные от пролитой крови, давали знать, что здесь была бойня. Убитых речные девы забрали с собой, так что ни их самих, ни их частей не осталось на берегу.

Неждан сполз на землю, тяжело дыша. Милан медленно опустил арбалет. И только Дарий всё так же держал наготове меч, вглядываясь туда, куда уплыли русалки. Охотники понимали – их спасло чудо, слишком много собралось нечисти по их души. Но что их спугнуло? Или привлекло? Вопль больше не повторился, сколько бы Дарий ни напрягал слух, и не было возможности понять его источник и причину.

– Что это было? – сухим, сиплым голосом спросил Неждан.

– Не знаю, – честно ответил Дарий. – Но точно ничего хорошего.

– Дарий, – позвал Милан, и когда тот обернулся, встретился с его пронзительным, почти осуждающим взглядом. – Почему они тебя не утащили? Я видел много раз, как тебя хватали, но отпускали тут же.

Со всех троих ручьями стекала вода, вот только Дарий отделался синяками да потерянным плащом, а Милан и Неждан были сплошь исцарапаны, и одежда их местами свисала рваными клочьями. Неждан сидел на земле и не спешил подниматься, но смотрел на Дария с недоумением.

Дарий не стал отпираться: закатал рукав рубахи и показал уже подвядшие листья, обмотанные поверх запястья. Кожа под ними раскраснелась до волдырей.

– Крапива, – пояснил Дарий. – Она у меня и под воротом, и в сапогах. Жжётся, но им больнее. Захочешь жить – и не такое стерпишь.

– Хорошо придумал… – Неждан понурил голову. – Сам или научил кто?

– Сам дошёл. Ну и как-то спросил у местных, чем они русалок шугают. А там уже через пробы и ошибки подобрал, что действеннее… Главное, при Истлаве не болтайте, он подобное не очень жалует.

«В Церкви такому не научат: языческие то методы. Но вам о том знать необязательно», – добавил он мысленно.

Река так удачно прибила к берегу его плащ, и Дарий отошёл подобрать его. Выловил и сразу накинул на плечи – рубаха и портки всё равно мокрые, так какая разница? Милан подал брату руку, потянул на себя, помогая подняться, но Неждан зашипел и повалился снова. Дарий тут же оказался рядом и склонился к его ноге. И в самом деле – правый сапог оказался подран, а под ним скрывалась рваная кровоточащая рана.

– Сапог прокусила, – бросил Дарий с досадой. – Чего молчал?

– Так некогда было жаловаться.

– Правда что, – усмехнулся он.

Дав Милану наказ принести бинты, Дарий осторожно стянул с Неждана сапог, но думал совсем о другом. Из головы его никак не шли вопль и причина, по которой русалки их оставили. Зачем упускать добычу, которая сама пришла им в руки и которую уже загнали в угол? Голос был ему незнаком… Осознание пронзило тело вспыхнувшей искрой. Бросив сапог, он вскочил на ноги и кинулся к своему коню, отдавая приказ на бегу:

– Позаботься о нём, да сгинуть мне тут не смейте! Встретимся как условились.

– А ты куда? – спросил стоящий неподалёку Милан.

– Если правильно понял – остальных спасать.

Отвязав жеребца и закинув себя в седло, он стегнул его ногами в бока и галопом рванул с места. Конь лишь хлестнул хвостом на повороте, унося на себе всадника. А Милан и Неждан остались вдвоём на берегу реки, растерянные и напуганные, но пока хотя бы живые.

Скрипнула ветка. Морен обернулся, Куцик взлетел с плеча, скрылся среди ив. Тихон поднял голову, проревел: «Кто здесь?!» – и ударил по воде хвостом. Крупная рябь пошла по озеру, искажая, дробя лунный лик в отражении. Раздвигая левой рукой кусты ежевики, к ним вышел Истлав. В правой же он держал обнажённый меч, остриё которого смотрело на Тихона. С плаща его капала вода, ноги намокли до колен, и плотно сжатые губы посинели от холода, но глаза горели решимостью и злобой. Морен сразу понял – подслушивал. Добрался сюда по скрытой в реке тропе, затаился и ждал. Вопрос лишь, как давно? Тихон насупил надбровные дуги, набычился, вновь ударил о воду тяжёлый хвост. Напряжение повисло в воздухе, будто каждый из троих ждал, когда нападёт другой.

Морен сдержался, не потянулся к мечу и лицом остался спокоен, но пальцы сводило от желания схватиться за рукоять и сжать её покрепче. Со сталью в руке он чувствовал себя увереннее, хотя и всем сердцем желал, чтоб она ему не пригодилась.

– Отойди от него, – приказал Истлав, не сводя колючих глаз с водяного.

К кому бы он ни обращался, ни Морен, ни Тихон не подчинились.

– Истлав, он безобиден, – начал было Морен, но Охотник перебил его:

– Он проклятый! Все проклятые – чудовища, порождённые пороком и Чёрным Солнцем. В них нет веры, и тебе впредь веры нет. Если защищаешь его, ты такой же, как он!

– Эй! – проревел Тихон, поднимаясь над озером. – Я тебе не какая-то навья тварь! Я людей не трогаю и девкам своим трогать не позволяю! Одной рыбой питаюсь! Я с ним договор заключил, – он ткнул пальцем в Морена, – и договор тот соблюдаю. А ты на меня с мечом?!

– Тихон, успокойся. Я не дам ему тебя тронуть.

Морен выставил ладонь перед водяным, силясь утихомирить его, словно разгорячённого жеребца, и тут же поплатился за свой выбор – Истлав свободной рукой сорвал арбалет с пояса и направил его на Морена. Водяной, присмиревший было и опустившийся в воду, вновь вскинулся, но лезть не стал.

– Договор? – выпалил Истлав. – О чём он?

– Не русалки убивают людей. Их здесь много, потому что Тихон собирает обращённых девушек со всей округи под своё крыло, обещает им заботу и защиту. Они нападают лишь на тех, кто приходит к ним с мечом или повинен в том, кем они стали.

– Защищаешь его? – выплюнул Истлав, и губы его сжались сильнее. – Я знал, что ты с ними заодно. Нечистые твари тебе ближе. Твоя кровь отравлена пороком, как и его. Ты предал людской род, потому и стал таким.

– Не по его вине в лесу люди гибнут. Ты сам видел чертей.

– Подосланных, возможно, им же! – Истлав шипел, и рот его дрожал от ярости. – Мы столько лет искали цветок. Я знал, что его охраняет кто-то, кто-то сильнее и умнее поганых чертей и блудных девок, и ты сам привёл меня к нему. Убью его – и путь откроется.

– Цветок не то, чем кажется, – проревел Тихон, исподлобья следя за Истлавом. – А ты дурак, коль ищешь его! Погубит он тебя и всех тех, кого ты с собой привёл.

– Я не поведусь на твои речи, нечистая тварь.

– Истлав! – окликнул Морен, перетягивая внимание Охотника на себя, дабы не дать ему ярить водяного ещё сильнее. – Я знаю путь к цветку. Этот проклятый нам не враг. Он защищает людей, так же как и ты. Проклятье не делает его чудовищем, так же как меч в твоих руках не делает тебя убийцей. Опусти его. Мы можем спокойно уйти и найти цветок без жертв, а потом каждый пойдёт своей дорогой.

Стена молчания повисла меж ними, и тишина давила, словно могильная земля. Каждый ждал, что́ предпримет другой. Морен даже не заметил, что рука его давно приподнята, а пальцы расставлены в стороны, готовые схватиться за меч, зато этот жест заметил Истлав. Скиталец был для него словно волк, готовый сорваться и кинуться на зайца, едва тот шелохнётся, и казался куда опаснее водяного. Что этот проклятый? Разумное, но всё-таки животное, ведо́мое одной лишь жаждой крови. А вот тот, кто сохранил трезвый рассудок и человеческий ум, куда страшнее. Истлав по себе судил и понимал эту правду, как никто другой, однако нет-нет да поглядывал на водяного, ожидая, когда нападёт и он.

Но не отпускать же их? Для себя он уже всё решил.

– Выбирай, на чьей ты стороне, – бросил он, как предупреждение.

И, вскинув арбалет, выстрелил в ногу Морена.

Тот увернулся, уйдя в сторону, а Тихон ударил хвостом по озеру, подняв тучу брызг. Истлава накрыло волной, он пошатнулся, и водяной тут же сшиб его тяжёлой рукой в грудь. Под телом Охотника заскрипели ломающиеся ветки, Тихон швырнул его в кусты, будто щенка. Опираясь на руки, водяной попытался выбраться на берег, но Морен преградил ему путь.

– Стой! Убьёшь его, и они никогда от вас не отстанут! Уходи отсюда, Тихон.

За спиной раздался птичий крик. Морен обернулся как раз вовремя, и арбалетный болт пролетел мимо, не задев, зато оцарапал плечо Тихона, и тот взревел от боли. Истлав уже был на ногах и заряжал новый болт, когда сверху на него камнем рухнул Куцик. Когтями он пытался расцарапать ему лицо, добраться до глаз, но пока лишь сорвал шляпу и исполосовал руку, которой прикрывался Истлав. Тот вскинул арбалет и ударил им по птичьему тельцу. Куцик крякнул, его отшвырнуло в сторону, а у Морена всё похолодело внутри. Кусты зашевелились, и Куцик вылетел из них живой и невредимый. Истлав ступил к водяному, замахнулся мечом, но Морен принял удар на свой клинок.

– С дороги! – прошипел Истлав, давя на оружие изо всех сил.

– Я не дам его тронуть.

– Тогда отправишься за ним!

Заскрежетала сталь, и Истлав, вырвав клинок, ударил по ногам Морена. Тот отбился, одновременно отступая. Он отражал атаки, не спеша нападать первым, а Истлав ярился и вкладывал в каждый замах всё больше сил. Тихон снова ударил хвостом по озеру, окатив их обоих водой. Морен поскользнулся на влажной траве, и Истлав толкнул его свободной рукой в грудь, пихнув спиной вперёд в озёрную воду.

Морен ушёл с головой, не успев задержать дыхание, и лёгкие обожгло. Ещё мгновение, и его вытащили, швырнули на берег. Отбитые бока отозвались болью, но та не шла ни в какое сравнение с огнём, что жёг нутро и горло. Встав на четвереньки, Морен пытался откашляться, избавиться от воды, когда его накрыла тень. Тихон выбрался из озера, прикрыл его собой и, взревев, бросился на Охотника.

Он размахивал тяжёлым хвостом и когтистыми ручищами, но всё тщетно – неповоротливый, массивный водяной просто не поспевал за юрким человеком. Если столкнёт в воду – Истлаву конец, но до тех пор у него преимущество. Меч жалил Тихона, царапая мягкую кожу живота и груди, но не мог пробить чешую на спине и нижней половине тела. Придя в себя, Морен поднялся, и его тут же чуть не сшиб хвост. Тихон метался меж ним и Истлавом на маленьком островке, ломал сучья и сносил тонкие деревца. Очередное такое, треснув пополам, опрокинулось и накрыло собою Истлава. Тихон тут же ударил по деревцу хвостом, разломал в щепки, но Охотника не задел.

– Где ты?! – взревел водяной, бешено вращая глазами.

Истлав вынырнул из-под его бока и, пока Тихон не заметил, занёс меч. Но Морен подоспел раньше, принял удар на свой клинок, отбил атаку, заставив Истлава отступить. Ещё несколько раз столкнулись их мечи, пока водяной не развернулся и не швырнул обоих в озеро, будто крошки смахнул массивным хвостом с берега. У Морена вышибло дух от удара, но он успел зацепиться за торчащую корягу и не свалиться в воду. А Истлава отбросило так далеко, что тот врезался спиной в бревно, служившее Тихону ложем. Застонав, Охотник так и повис на нём, наполовину в воде, но меч из рук не выпустил. Водяной же нырнул в озеро.

– Тихон, не надо! – крикнул Морен, ни на что особо не надеясь.

Теперь он даже помочь Охотнику не мог. Но его крик словно разбудил Истлава, и тот спешно взобрался на бревно, встал на ноги и поднял меч. Тихон даже из воды не показался. Опора под Истлавом накренилась, приподнялась с одного конца. Тот схватился за край, цепляясь за него, чтоб не упасть. Бревно наклонилось так сильно, что он буквально повис на нём, и лишь теперь Тихон вынырнул, схватил Охотника за ногу, распахнул полную острых зубов пасть и рванул его на себя. Истлав заскользил по бревну вниз, выставив вперёд остриё меча.

Морен, уже выбравшийся на берег, вскинул левую руку с потайным арбалетом и выстрелил. Тихон заметил его движение, поднял руку, закрывая лицо, и стрела вонзилась ему в ладонь. Он словно и не заметил ранение, но мгновение было потеряно, и он не поймал скатившегося к нему Истлава. Меч вонзился в мягкий живот, вошёл по рукоять. Тихон замер и ошалело уставился на Охотника, словно не веря в случившееся. Истлав тоже был бледен, упирался ногами в его брюхо и тяжело дышал. Рука водяного всё ещё сжималась на его лодыжке.

– О нет… – выдохнул Морен, понимая, что наделал.

Стиснув челюсти, Истлав рванул клинок вверх, вспарывая живот проклятого до самой грудины.

Тихон взревел бешено, с надломом – крик его разрывал на части сердце и душу. Он повалился боком на бревно, и из вспоротого брюха в воду хлынули кишки, измаранные чёрной кровью, будто рыбу выпотрошили; только Тихон оставался жив, пытаясь удержать нутро дрожащими руками, пока кровь его темнила воду. Истлав же убрал меч в ножны, прыгнул в озеро и поплыл к берегу. Хвост водяного ещё бился, обещая зашибить Охотника, но на глазах слабел. Едва Истлав выбрался на сушу, как Морен оказался перед ним и со всего маху ударил кулаком. Лишь в последний момент тот успел увернуться, выхватив меч. А Морен и не убирал свой, со всей силы он ударил оружием снизу вверх. Истлав выставил клинок, но Скиталец просто выбил меч из его рук.

– Чёрт бы вас побрал! – крикнул Морен в сердцах.

Вид у Истлава был испуганный: лицо обескровлено, глаза выпучены и смотрят дико. Он будто сам не верил в то, что сотворил, да и Морен едва мог поверить в увиденное. Но растерянность на лице Охотника сменилась холодной решимостью, когда Скиталец прижал его к дереву и приставил лезвие к горлу. Лишь на миг глаза распахнулись шире, а губы сжались в тонкую нить. Совладав с собой, Охотник поднял руки и произнёс с достоинством:

– Убери меч, проклятый.

Морена же трясло от ярости.

– Его кровь на твоих руках!

– Думаешь, я стану сожалеть об этом? Ты заблуждаешься.

Тихон выл за спиной Морена, стенал от боли, как в горячке. От его мучений сердце ныло открытой раной.

– Добей его, – приказал Истлав, глядя прямо в глаза Скитальца. – А когда покинем лес, я сообщу отцу Ерофиму и архиерею о твоём предательстве.

– Кто сказал, что ты выберешься отсюда живым?

Морен стиснул зубы и чуть надавил на его горло. Недостаточно, чтобы пустить кровь, но кадык Охотника дёрнулся, выдавая страх. Жаль, что каменная маска лица не дрогнула, хоть в глазах и читалось сомнение. Неужто взвешивал: решится Скиталец или нет?

Тихон умолк. Морен боялся обернуться, боялся увидеть, что тот уже не дышит. Может, в самом деле стоило добить его, оборвать мучения, а не тешить себя надеждой, что чёрная кровь затянет рану от разреза, которым иных проклятых он умерщвлял много лет? Скрежетнув зубами, Морен отвёл меч и замахнулся, вкладывая всю силу в удар. Клинок вошёл в кору до середины лезвия, а Истлав лишь вздрогнул, никак более не выдав страха. Морен вырвал меч и, тяжело дыша, воззрился на Охотника.

И как теперь быть?..

Раздался плеск. Затем ещё один, другой, третий, словно град пошёл в безоблачную ночь. И тут над рекой и островом разнёсся девичий вопль. Ему вторил другой, ещё и ещё, и вот уже десятки голосов выли и стенали от скорбной боли. Морен и Истлав огляделись, но лишь рябь растекалась кругами по озёрной глади, пока нечто невидимое, прячущееся от глаз, не утащило на дно тело водяного. Чёрная вода забурлила, вспенилась, и Морен понял, что нужно убираться отсюда.

– Что это?

Самообладание подвело Истлава. Голос его дрогнул, кровь отлила от лица. Он вертелся на месте, силясь найти, разглядеть, увидать наконец тех, кто оплакивал покойного, но голоса, казалось, звучали отовсюду сразу и одновременно – у него в голове.

– Ты же сам сказал, – холодно отчеканил Морен, пристально смотря на воду. – В этом лесу жил древний и сильный проклятый, который подчинил себе русалок. Тихон собирал и опекал дочерей с Сумеречных лет. Ты их отца убил, теперь пожинай, что посеял.

Велико было желание бросить его здесь на растерзание речным девам, но Морен недолго обдумывал сей план. Совесть не позволила бы, да и кто сказал, что его русалки отпустят подобру-поздорову? Обвинят ведь, что не уберёг водяного. И, чёрт возьми, будут правы!

Куцик издал пронзительный клич, описал дугу над озером и попытался сесть на плечо Морена, но тот замахал рукой, не дав ему опуститься, и прокричал:

– Улетай прочь отсюда!

К счастью, тот послушался – взмахнул крыльями и развернулся в сторону Тишьи. А Морен перехватил меч крепче.

Русалки вылезли из воды сразу огромной стаей – десятки лиц показались над озером, руки потянулись, как колосья, девушки выползали на берег подобно чешуйчатым гадам. Некоторые волочили за собой хвосты, другие, оказавшись на земле, тут же вставали на ноги и кидались на мужчин, выставив когти. Морен встречал их мечом и разрубал без жалости надвое. Истлав бился рядом и резал без разбору тех, до кого мог дотянуться. Но русалки кишели повсюду, подбирались даже со стороны Тишьи – выныривали из зарослей, выползали из-под корней, словно ящерицы, цеплялись за ноги и одежды. Каждой, что хватала Морена, он отрубал кисть, а кому-то удалось снести и голову.

В других обстоятельствах он бы испытал к ним жалость, но сейчас глаза его горели алым, как у речных дев, а их глаза и когти обещали расправу. В пылу бойни Морен спина к спине столкнулся с Истлавом, так близко их теснили. Но Охотник выругался: «Не мешайся!» и пнул со всей дури подвернувшуюся под ноги русалку по лицу. Та взвизгнула, откинувшись на бок, и тут же её сёстры впились в ногу Истлава с двух сторон, вот только прокусить не успели – Морен подоспел и вонзил меч в затылок одной из них, а вторая отшатнулась сама.

Раненые, но неубитые уходили в озеро, и на их место тут же выползали новые. С такой толпой им никогда не справиться, Морен это хорошо понимал. Сил рубить и убивать с удара им хватало, но выдохнутся они куда скорее. Одна из русалок замахнулась на них сизым хвостом и обязательно бы сшибла с ног, однако Морен успел присесть и дёрнуть Истлава за плащ вниз. Тяжёлый хвост махнул над их головами. Истлав вскинул меч и резанул по нему, разрывая плавник. Проклятая взвыла от боли, развернулась и ударила когтями, словно кошка. На щеке Истлава остались кровавые полосы. Но в следующий миг он наступил русалке на опорную руку и вонзил меч в спину.

Морен же пытался отойти подальше. Разглядев удобное дерево, накренившееся над водой, он взбежал по его стволу, чтоб оказаться повыше. Русалок это не остановило – одни начали взбираться следом, другие тянули к нему руки из воды. Но Морен лишь желал выиграть время. Зацепившись сгибом локтя за сук, чтоб не упасть, он мечом срезал пояс с сумками. Раздавил в кулаке все до одного бутыльки, которые мог нащупать. Некогда было вспоминать, что где находилось, но среди них хранились большая горсть соли и отвары против нечисти – это самое главное. Когда подобравшаяся русалка схватила его за ногу, он вырвал стопу и бросил сумки в озеро.

Ядрёная смесь соли, отваров, масел и трав ушла под воду. Русалки тут же метнулись от неё прочь. Поднялись волны и туча брызг от взметнувшихся хвостов, а следом раздался вой, и все те русалки, что скрывались на дне, выскочили на берег – обожжённые, с отваливающейся лоскутами кожей. Даже раненые тащили за собой обрубки конечностей или сестёр, что не могли помочь себе сами. Русалки плакали, стенали, выли, но упрямо ползли на сушу, подальше от отравленной воды. А там их встречал и добивал взмыленный, раскрасневшийся от боя Истлав.

Морен хотел было прыгнуть в воду, чтоб спастись от тех, кто карабкался за ним по стволу, но передумал. Он не жалел себя, сражаясь с нечистью, однако погибнуть от собственных отваров будет глупо. Вместо этого он направил на ближайшую деву спрятанный в рукаве арбалет и выстрелил. Маленькая стрела попала в глаз, и русалка свалилась с дерева, держась за лицо. Следующую он встретил уже мечом. Другая подползла снизу, таки схватила его за ногу и дёрнула прежде, чем он отбился. Потеряв равновесие, Морен полетел в озеро, но в последний момент ухватился за ствол, обронив меч. Тот, на его счастье, рухнул в кусты рогоза. А русалка уже обвила тело Морена руками, повиснув на нём, как любовница. Но как только ладони её забрались под плащ, она взвизгнула и разжала хватку, рухнув в озеро: железные пластины обожгли её обнажённую кожу. Морен опустился на руках, раскачался, насколько мог, и прыгнул. Приземлился на самом краю пологого берега, ноги не нашли достаточной опоры, влажная земля провалилась под его весом, и Морен бы рухнул в озеро, если б Истлав не поймал его за локоть и не дёрнул на себя.

Скрипнул древесный ствол. Морен толкнул Истлава в грудь, и спрыгнувшие сверху русалки не попали на них. Лишь одна повисла на Скитальце, но тот перекинул её через плечо в воду. Больше она не всплыла. Со временем скрытая речная протока вымоет из озера отраву, но пока… это было их с Истлавом оружие.

Истлав от удара отступил на несколько шагов, запнулся обо что-то и упал на спину. Русалки тут же навалились сверху, оплели его со всех сторон. Когти их рвали одежду, стараясь добраться до мягкой плоти, зубы впивались в руки и ноги. Лишь крепкая кожа запахнутого плаща не давала им прокусить до мяса и пустить кровь. Истлав расшвыривал и отпинывал их от себя. Может, русалки и были сильнее простых смертных девушек, однако не тяжелее, разве что те из них, кто обзавёлся хвостом. Но эти выползли перед Мореном и преградили ему путь к Охотнику, глядя враждебно и зло. Вряд ли проклятые давали ему шанс уйти, скорее позволяли сёстрам насладиться пиром. Из оружия при нём остался только арбалет, да и тот без стрел – запасы утонули вместе с поясом. Что ж ему, голыми руками их рвать?! Меч и то казался милосерднее.

Однако Морен уже был готов пойти на это, когда Истлава вдруг накрыла рыбацкая сеть. Русалки тут же взвизгнули, начали метаться и рваться прочь, позабыв о добыче, а в тех местах, где сеть касалась обнажённой кожи, та покрывалась волдырями. Словно из ниоткуда выскочил Дарий, пнул в живот ближайшую к себе русалку, ударил мечом другую. Ему не хватало сил, как Морену, перерубать их напополам, но брюхо он ей вспорол. Визг, крики, шипение, рычание и стоны стояли над островом плотной стеной и до этого, однако когда в бойню ворвался третий, проклятые вконец обезумели.

Позабыв про Морена, старшие русалки кинулись кто к Дарию, кто к Истлаву, чтобы освободить сестёр, но сеть жгла и их руки, не давая разорвать путы. Морен же поспешил к зарослям рогоза, быстро нашёл меч, подхватил его и бросился к Истлаву. Сорвал с него сеть и, ударив с разворота, перерезал горло старшей русалке, потянувшей к нему руки. Истлав отпихнул от себя воющих от боли девок, пырнул одну из них в бок кинжалом, который как-то извернулся вынуть из-за пояса. Морен помог ему подняться, и снова они встали спина к спине, но теперь уже добровольно.

Дарий подобрал отброшенную сеть, огляделся и накинул её на молодую двуногую русалку, подбежавшую к нему. Да не просто накинул, а ещё и завернул в неё и толкнул шипящую, брыкающуюся девку в ивовый подлесок. Сёстры тут же кинулись к ней на выручку, но Дарий отбивался от них мечом, и весьма успешно. Истлав бросился к нему, расчищая путь рубящими ударами, встал рядом. Морену ничего не оставалось, как последовать его примеру. Сражаться втроём, прикрывая тылы друг друга, оказалось куда как проще. Теперь уже ни одна проклятая не могла до них дотянуться.

Раненых русалок становилось всё больше, а уйти в озеро залечить раны они не могли, но упрямо утаскивали убитых сестёр в реку, даже если приходилось тащить их через весь остров. Готовых и желающих сражаться оставалось всё меньше. Наконец они замерли, переглянулись и, не сговариваясь, ушли прочь. Одна за другой русалки уползали к Тишье и скрывались в ней, пока на острове не остались лишь они трое… Да пленённая проклятая, которую сёстры так и не смогли отбить.

Едва отдышавшись, Дарий убрал меч и подошёл к ней. Раздвинул руками переломанные кусты, подтянул к себе сеть и русалку в ней. Проклятая тут же забилась с новой силой, то отдёргивая руки, то снова пытаясь выпутаться, пока Дарий неспешно и осторожно высвобождал её из оков.

Морен встал позади, разглядывая пленённую. Если б не глаза, вспыхивающие алым, и третье веко, что белёсой шторкой отодвигалось в сторону, когда она моргала, один в один простая девушка. Стройное тело не скрывала одежда, лишь длинные спутанные космы ржаного цвета. Мокрые волосы липли к коже и почти не прятали высокие молочного цвета груди, что так и манили к себе взгляд. Однако Морен смотрел на пока ещё короткие, но уже заострённые ногти, на плавники меж пальцев ног и на темнеющую у ступней и икр, покрытую пятнами зелёной чешуи кожу. Недавно обратившаяся, русалка ещё не успела измениться под речную жизнь, как её сёстры.

Девушка плотно сжимала колени, чтобы хоть как-то прикрыться от мужских глаз, и взирала на них испуганно и гневно, будто искры сверкали в очах. Обратив внимание на цвет волос, на россыпь веснушек, сияющих на бледном лице, на пухлые губы и общее сходство, Морен сделал вывод, что перед ним сестра Арфеньи. Сходилось всё, даже срок, когда она обратилась. Подивившись такому совпадению, Морен смолчал, что узнал её. В конце концов, её потому и пленили, что обратилась недавно и ещё не вошла в силу, а яркие волосы привлекали взгляд. Но жалость к ней, жившая в нём и ранее, затопила сердце новой волной.

Русалка смотрела на них затравленно, враждебно, точно лиса в силках: и знает, что выхода нет, и живой не дастся. Даже когда сеть сняли, она лишь отползла к ближайшему дереву, ткнулась спиной в ствол, да так и замерла. Грудь её вздымалась тяжело и часто, а Морен гадал, с какой целью её поймали и что теперь её ждёт.

– Молодец, – похвалил вдруг Истлав, сухо кивая Дарию. – Я сообщу епархию, что ты с честью и достоинством исполнил свой долг.

Дарий не выглядел довольным, но выдавил кривую улыбку.

– Рад служить, – произнёс он точно с насмешкой.

Истлав прикрыл глаза, пытаясь отдышаться. Видно было: бой ему дался тяжелее всех, видать, подводил уж возраст, да и вряд ли он всю свою жизнь махал мечом, как другие Охотники. Пот градом бежал по его лицу и шее. Морен встретился глазами с Дарием, и тот подивился, с какой лютостью и неприязнью глянул на него Скиталец.

– Зачем она тебе? – кивнул Морен на девушку, замершую от страха и дрожащую, как в ознобе.

Дарий открыл было рот, но ответ дал Истлав:

– Она выведет нас к цветку.

– Я же сказал, что знаю дорогу, – процедил Морен сквозь зубы.

– Веры тебе больше нет.

– А вы у меня уже поперёк горла.

Он оглядел Охотников и сказал просто:

– Я сваливаю. С вами мне не по пути. Ищите цветок хоть до утра, хоть до своей смерти, мне плевать. Я возвращаюсь в деревню. Никакое золото не стоит той крови, что вы уже пролили и ещё прольёте.

Не убирая меч, он направился прочь, когда в спину ему вдруг прилетело:

– Стой.

Морен оглянулся через плечо. Истлав, дождавшись его внимания, достал из-за пояса нож. Подошёл к русалке, схватил её за волосы и поставил на ноги. Проклятая зашипела, оскалила острые зубы, захныкала от беспомощности и злости, запрокинула голову, хватаясь за его руку. Но когда Охотник прижал её спиной к себе и приставил нож к горлу, затихла, только впилась в Истлава настороженным взглядом.

А Морен похолодел внутри, однако спросил отстранённо:

– И что же ты задумал?

– Она путь, может, и не знает, да и ты обмануть можешь, но вместе уж точно выведете. Я тебя не отпускал. Не хочешь оказаться на плахе как предатель – выведи нас к цветку и сохрани нам жизнь.

Морен развернулся, кивнул с видимым безразличием на девушку.

– А она тут при чём? Думаешь, меня смерть проклятой разжалобит? Я убиваю таких, как она.

– Я уже видел иное и по глазам вижу, что ты лжёшь. Я мог бы пытать тебя, чтоб выведать, где цветок, но от живого проку больше. К тому же я хорошо разбираюсь в людях, да и тебя узнать успел. С тобой надёжнее пытать тех, из-за кого сердце разрывается от жалости.

– Ты свои фантазии с реальностью перепутал.

– Что ж, проверим.

Отпустив волосы русалки, он перехватил её тело поперёк груди, прижал к себе крепче. Тяжёлая мужская ладонь легла на девичьи прелести, стиснула одну из них с грубой жадностью. Лезвие ножа опустилось ниже, и Истлав без жалости полоснул кожу на груди, отрезав лоскут. Хлынула чёрная кровь, а русалка захныкала от боли и страха. Дарий стоял ни жив ни мёртв, бледный, растерянный, не понимающий, что происходит, но старшому не перечил. Только крепче сжал меч, готовый ударить, если придётся. Кого именно – Морен знать не хотел. А Истлав надрезал кожу ещё раз и потянул, отрывая, новый лоскут. И всё это время внимательно наблюдал за Мореном. Когда тот дёрнулся в ответ на девичьи всхлипы, довольная ухмылка тронула тонкие губы Истлава и пропала без следа.

– Она проклятая, – сказал он спокойно. – Умирать будет долго и выдержать может много, да только времени у нас лишь до рассвета. Решай. Нас двое, да и на людей пойти у тебя кишка тонка, это я уже усвоил. Поможешь нам – отпустим девку. Уйдёшь – замучим, но выведаем, что надо, и лишь затем убьём.

– Я вам и так что хотите расскажу! – закричала русалка.

Но Истлав вновь схватил её за волосы и встряхнул, как кошку.

– Молчи! Ты упустила шанс искупить грех. Он – ещё нет.

«Это ещё что за бредни?!» – мысленно взбеленился Морен, но в руках себя удержал. Глянул на горизонт – до рассвета оставалось едва ли несколько часов, размышлять времени нет. И понадеявшись, что Тихон был прав и треклятый цветок сгубит Истлава, как только отыщут его, кивнул.

Старший Охотник пихнул тихо плачущую русалку Дарию, и тот поймал её в объятия.

– Свяжи её. По ногам, как скотину, чтоб сбежать не могла. Где Неждан и Милан?

– Я оставил их на берегу. Неждан ранен, но не смертельно.

Дарий, всё ещё бледный, смотрел почему-то на Морена. Осторожно и бережно он приобнял русалку за плечи, словно простую девушку. Но когда та попыталась отстраниться, силой удержал подле.

Истлав кивнул, приняв к сведению.

– Как с этой закончишь, дай сигнал, чтобы нашли нас.

– А Михей где?

– Сгинул.

И с таким безразличием было это сказано, что Морена вновь затрясло от злости.

Но он убрал меч от греха подальше в ножны и уверенно пошёл прочь, бросив им на пути:

– Потом её свяжете. Нужно уйти как можно дальше от реки и увести остальных.

– Это ещё зачем? – удивился Дарий. – Мы уж дали русалкам отпор, больше не сунутся.

– Они лишь отступили. Залижут раны, отрастят новые конечности, соберутся с силами и вернутся, тем более у вас их сестра. Они нас и в лесу в покое не оставят, но хоть искать дольше будут.

«А ещё без Тихона их больше некому сдерживать. Теперь этот лес действительно опасен», – добавил про себя Морен, решив, что, как только выберется, расскажет в Заречье, что близ Русальего леса теперь жить никому нельзя.

Однако русалку всё же связали, прежде чем подвести к реке. Закончив с путами, Дарий передал её Морену и, к удивлению последнего, поджёг припасённый заранее пучок полыни. Морен зажмурился, когда едкий дым ударил по глазам, да и русалка, которую он держал за локоть, попыталась отодвинуться. А Дарий рассмеялся, опережая их широкими шагами, и оглянулся через плечо:

– Что, не по нраву тебе моя травка, красавица?

Она сверкнула на него глазами, будто обещая расправу, но Дарий лишь усмехнулся. А Морен только сейчас заметил, что русалка уже и не плакала. Прекратила, едва Истлав отпустил её: то ли притворялась, то ли боялась его сильнее прочих.

Морен надеялся, что Истлав уйдёт вперёд, вслед за Дарием, но тот кивком головы наказал Скитальцу идти вторым, а сам замыкал шествие, удерживая ладонь на рукояти меча. Поняв его замысел, Морен не сдвинулся с места, а снял плащ и накинул его на плечи девушки. На её удивлённый взгляд и тихое хмыканье Истлава не ответил, потянул пленницу за собой под локоть.

Когда вышли к реке и Дарий первый ступил на скрытый под водой камень, Истлав спросил:

– Как нашёл путь?

– Я когда к острову прискакал, тут русалки кишмя кишели, а сюда не подплывали даже; остров окружили, а здесь брешь оставили. Ну я и подумал тогда, что под водой что-то есть.

Истлав удовлетворённо хмыкнул.

То ли не оправились ещё русалки после бойни, то ли сухая полынь чадила нещадно, но никто не предпринял попыток утащить пленённую под воду. А на том берегу, у прогоревшего костра, их уже ждали Неждан и Милан. И, к огромному удивлению Морена, последний держал в поводу его гнедую лошадь, на луке седла которой сидел нахохленный Куцик.

Неждан и Милан во все глаза смотрели на девушку, она же одарила их лишь презрительным взглядом. Пока Дарий вводил младших в курс дела, Морен осмотрел следы у костра, желая понять, куда сгинул Михей, но вокруг уже так натоптали, что надежды оказались тщетны. Приняв повод из рук Милана, Морен поблагодарил его за то, что отыскал лошадь, однако тот покачал головой:

– Сама из лесу вышла. Прям так, с птицей. Чудна́я она у тебя – твоим голосом лошадь понукала: «Вперёд, вперёд!» Мы так напугались, думал, богу душу отдам.

– Одной лошади не хватает, – посчитал Дарий. – Иль Михей вместе с конём сгинул?

– Коня своего он сам зарубил, – пояснил Истлав, взбираясь на жеребца, привязанного и спрятанного им же до сей поры в ивовых зарослях. – На нас черти напали. Их тут как собак на псарне. Осторожней будьте.

– Как лес близ деревень, так обязательно черти, – бросил Дарий с досадой. – Другой напасти, что ли, нет?

– Ты предпочёл бы волколака?

Дарий покачал головой, горько усмехаясь.

– Нет. Но резать их не так жалко, как красавиц русалок.

– А почему русалки так красивы, тебе в голову не приходило? – В голосе Истлава клокотала злоба. – Они порождение порока и пороком же соблазняют мужчин. Красота их – оружие!

Морен слушал разговор вполуха. Подведя русалку к своей лошади, он ослабил путы на её ногах, чтоб не свалилась. Предложил ей взобраться первой и даже подставил плечо и руку, чтоб подсадить. Но когда девушка поставила ногу в стремя и попыталась перекинуть вторую через седло, Истлав вдруг обернулся к ним, и желваки его заиграли от ярости.

– Нет! – проревел он, стегнув жеребца кнутом. Тот заржал недовольно, вскинулся, но Истлав осадил его, туго натянув поводья. – Срамная девка! – прокричал он. – Разведя ноги, одной верхом не позволю ехать! Милан, забери её у него. С тобой поедет. И плащ отними, пусть, коли стыда не ведает, позором своим насладится.

Милан покраснел как маков цвет, даже уши его запылали. Дарий усмехнулся, сжалился над ним и предложил забрать русалку себе. Та, озлобленная таким обращением, сбросила себя с лошади, на которую так и не забралась, и упала в руки Морена, как тюк. Тот удержал её, но плащ отнимать не стал, прожёг Истлава взглядом. Тогда русалка сама вывернулась из одёжки, оставив ту в руках Морена. К Дарию не пошла, выбрала Неждана. Тот так удивился, что даже ладонь не подал – сама она взобралась в седло и села впереди него полубоком. Плотно сомкнула колени и вцепилась в конскую гриву, гордо выпрямив спину. Лошадь под ней нервничала, бока её мелко подрагивали, выдавая страх перед проклятой. А Дарий рассмеялся.

– Свалишься, красавица. Он тебя даже обнять не решится, вон как руки дрожат. Чем я тебе не мил?

– От тебя крапивой несёт.

Лицо у неё при том было такое, словно назойливый жук над ухом жужжит.

А Морен лишь сейчас обратил внимание, что выглядит Неждан неважно. Его и в самом деле точно лихорадило – так сильно дрожали руки, – и шея покрылась испариной. Щёки зарумянились, глаза и те блестели, как от недуга. Неужто рана настолько сильная? Как бы не загноилась. Окинув его взглядом, Морен не заметил у него серьёзных травм, но бинты вполне могли быть скрыты под одеждой, а кровь смыло рекой – волосы у парней до сих пор завивались от влаги. Вспомнив о таящейся в лесу напасти, Морен сунул руку в седельные сумки и извлёк оттуда бутыльки с отваром марьянника. Всего четыре, как раз должно хватить на всех.

– Стойте, – сказал Морен как можно громче, привлекая к себе всё внимание. – У меня есть отвар, который вам лучше выпить. Он защитит от чертей.

– Из чего он? – полюбопытствовал Дарий.

– Из марьянника.

Он первым подвёл коня к Морену, принял из его рук отвар и не раздумывая выпил. Его примеру последовал Милан. Истлав не спешил, наблюдал внимательно, видать, ждал, когда выпьют все. Или изначально не собирался ничего брать из его рук – поди разбери. Последним бутылёк взял Неждан, неуклюже вскрыл дрожащими руками, глотнул – и его тут же вывернуло наизнанку, как до того Морена.

Он едва не свалился с лошади – русалка удержала за ворот, – так сильно его нутро отторгало отвар. Остальные смотрели на то во все глаза. И лишь когда Неждана отпустило, русалка тихо спросила, повернувшись к Морену:

– Из чего твое зелье?

– Соцветия да листья… иван-да-марьи.

– Нельзя его ему, его русалка укусила.

– Что он теперь, обратится? – хмыкнул Дарий.

Русалка фыркнула оскорблённо:

– Нет, но она теперь власть над ним имеет. Что ни прикажет – всё сделает. И по ночам к воде тянуть будет.

Повисла тишина. Неждан выглядел обескровленным, напуганным, ярко-голубые глаза горели на бледном лице. И лишь русалка не казалась встревоженной, сидела столь же гордо, задрав подбородок.

– Как это вылечить? – обеспокоился Морен.

– Никак. – Она пожала плечами. – Рана затянется, со следующей луной само пройдёт.

– У нас нет на это времени, – бросил Истлав раздражённо. – Трогаемся! И так уж задержались, до рассвета всего ничего. Веди, проклятый. А ты, девка, по пути расскажешь, где и как искать цветок. Я сразу пойму, коли ты одно скажешь, а он другой дорогой поведёт. Неждан, держись подальше от него. Нечего ему слышать, что она скажет. А ты, Дарий, едь подле неё, на случай если удумает бежать.

«У нас обоих отличный слух», – уже спокойно подумал Морен. Он будто смирился с выпавшей ему участью и как-то присмирел внутри или, скорее, затаился.

Тронулись немедля. Куцик, дожидавшийся на луке седла, спорхнул и полетел впереди, не таясь. Тут и там мелькал он среди деревьев и листвы, будто указывал путь. Хоть полночь уже миновала, звёзды и луна ярко освещали мир, и лишь в лесу под пологом таилась кромешная тьма. Однако факелы никто не зажигал, опасаясь приманить чертей.

Пока Морен высматривал сквозь прорехи ветвей звёзды, по ним прокладывая путь, Истлав за его спиной расспрашивал русалку:

– Где искать цветок?

– На западе, под Собачьей звездой, в широком овраге. Там папоротник растёт.

– Были мы там, и прошлой ночью, и в прошлые года. Нет там цветка.

– Он абы кому не показывается. – Голос её дрожал от еле сдерживаемого гнева. – Кровь нужна.

– Что это значит?

– А я почём знаю? – Казалось, русалка теряла терпение. – Нет мне дела до того цветка. Я лишь разговоры других о нём слышала.

Морен вспомнил слова Тихона: «Цветок не то, чем кажется». Что это могло значить? Ему очень хотелось развернуться, спросить у русалки: любой ли папоротник, окроплённый кровью, в Купалью ночь зацветает закатным цветом? Или только тот, из оврага? И любая ли кровь сойдёт? Как много её надо? Но не стал выдавать, что слышит их, решил узнать позже.

– Какая кровь нужна, мёртвая или живая? – спросил вместо него Истлав. – И как много её нужно?

– Почём я знаю? – раздражённо повторила русалка. – Да и какая разница? У тебя и той и другой в избытке. Думаешь, я верю, будто живой меня отпустишь?

– Он слово дал, – вмешался Дарий. – Обещаю, я прослежу, чтоб слово своё он не нарушил. Да и Милан и Неждан свидетели, уж против троих он не пойдёт. Да и этот, в чёрном, за тебя вступится. Не боись, красавица.

Русалка словно не услышала его – смолчала. Но куда больше Морен подивился, что смолчал и Истлав, тем самым соглашаясь с Дарием. Неужто подыграть ему решил?

– А кто из вас старший? – полюбопытствовала вдруг русалка совсем иным тоном. Морен представил, как она запрокинула голову, чтобы взглянуть на Неждана. – И вы что же, близнецы?

– Я-я младший, – запинаясь и робея, ответил Милан. – И нет, мы погодки. А это ты на нас там, у реки, напала?

– Я, – без стеснения молвила та. – А что?

– Зачем? – подивился Милан.

– А вы нас зачем режете?

– Вы людей губите. В реку затаскиваете, топите, мучите. А порой и разум отнимаете.

– А кто меня, по-вашему, сгубил? Думаете, каждая девка на селе мечтает русалкой стать? Я вот замуж хотела, как и все.

– Почему ж не вышла? – наивно допытывался Милан.

Но русалка отчего-то замолчала. Морен легко мог представить, как поникли её плечи, как опустился взгляд на руки. Или, наоборот, вздёрнула подбородок, выпрямила спину и отвернулась, будто уязвлённая? С её характером вернее второе.

Куцик задержался на одной из веток и прокричал, разрывая тишину, окутавшую их:

– О смерти она не просила!

Морен поднял взгляд на птицу, давая понять, что не он это сказал, а она его голосом. Подставил руку, и Куцик опустился на неё, перебрался, цепляясь когтями, по ткани плаща на плечо. Воцарившаяся после тишина казалась теперь ещё более давящей.

Истлав вдруг подстегнул жеребца, поравнялся с Мореном, бросил:

– Не сам, так птица подслушивает?! Дальше я поведу. Коли не обманули, дорогу знаю.

И рванул вперёд, вымещая в ударе хлыста своё раздражение. Морен пробуравил ему спину взглядом, силясь понять, куда делись надменная холодность, с которой тот заходил в лес, и железное самообладание. Как рекой унесло, стоило русалку поймать. Но долго размышлять он не мог – Истлав гнал вперёд, и пришлось пустить лошадей рысью, дабы не отстать. Благо ума у Охотника хватило сбавить обороты, когда конь его едва не навернулся в неприметный овраг. Но видно было, что Истлав на взводе и терпение его как сорванная резьба – вроде держит в узде, да плохо.

Морен намеренно отстал, не желая ехать подле Истлава. Вскоре с ним поравнялся Милан и обратился к нему с детским любопытством:

– Откуда птица у тебя такая дивная?

– Заморская, – ответил Морен. – Сам не знаю, как её говорить обучили.

– А она только за твоим голосом повторяет или за любым может?

– За любым, только не по приказу. Сама болтает, когда и что вздумается. Я уж давно не пытаюсь пользу с того получить.

– А звать как?

– Куцик.

– Эй, Куцик, – позвал Милан. – За мной повторить можешь?

Куцик молчал, но повернул к нему голову, уставился жёлтым глазом.

– Скажи что-нибудь. Пожалуйста!

– Пожалуйста! – повторил Куцик его голосом.

И такой детский, щенячий восторг озарил лицо Милана, что Морен невольно улыбнулся. Ехавший неподалёку Неждан тоже восхищённо ахнул, позабыв даже про свой недуг, и оба наперебой начали упрашивать Куцика сказать ещё хоть слово. Тот угрюмо молчал, а затем и вовсе отвернулся. Милан расстроился было, но тут же начал расспрашивать, что тот ест, как за ним ухаживать и что он вообще умеет. Морен отвечал с охотой. И он, и Неждан ещё совсем дети, хоть по годам и взрослые. Вывести бы их живыми отсюда…

А Дарий меж тем пытался разговорить пленницу, ведя коня почти вплотную к ней:

– Как звать тебя, красавица?

Она смолчала.

– Ты уж как хочешь, но обращаться к тебе как-то надо. Имя всяко лучше, чем «русалка» или «проклятая».

– Руса, – сдалась та.

– Руса? – подивился Дарий. – Руслана, может?

Она прожгла его взглядом, а он примирительно улыбнулся.

– Руса так Руса. Кто ж тебе чудно́е имя такое дал? Неужто русалки?

Будто гордость её уязвили, вздёрнула девушка носик и не молвила ни слова. А Дарий рассмеялся.

– Гордая. Словно барыней в прошлом была, а не деревенской девкой.

– Тебе-то почём знать? – ядовито спросила она. – Может, и барыней.

– От леса этого за версту ни одного богатого двора. Если уж и барыней, то далеко заплыла ты.

– Хватит развлекать её разговорами, – оборвал их Истлав. – От голоса твоего даже птиц не слышно.

– Так я не её, я себя развлекаю, – не смутился Дарий. – От ваших мин кислых у меня аж вода в бурдюке тухнет.

«Как же разошёлся-то, стоило перед глазами девушке красивой появиться», – про себя подивился Морен, позабыв уже, что и с ним Дарий пытался разговор завязать. Только отвечал он сухо, вот и сдался тот быстро. А Руса хоть и стреляла злобно глазками, да нет-нет и мелькнёт усмешка во взгляде, дрогнут уголки губ, готовые улыбку выдать, и отвечала-то она с напускной неохотой, а не искренней. И чем дольше болтал Дарий, тем прямей и горделивей становилась осанка девушки, а из плеч уходило напряжение. Позабыла, что ль, кто именно её пленил?

И тут Морен запоздало вспомнил, что Истлав не сказал Дарию о его предательстве. Уж явно не пожалел, тогда почему же?

«Что-то у него на уме недоброе. И Михея не пытались искать даже – любым пожертвует, лишь бы достать цветок. На кой он ему?»

– Эй, Дарий, – обратился Морен к болтливому Охотнику. – Объясни хоть ты мне, зачем вам этот цветок? В Заречье болтали, он любое желание исполнить может.

– Верно, – с широкой ухмылкой произнёс Дарий. – Совершенно любое.

– И ты в это веришь?

– Я? Нет. – Он даже усмехнулся. – Но епархий Ерофим верит. А вот в то, что он может любое наше желание исполнить, я охотно верю.

– И какое у тебя желание? – кокетливо спросила русалка, прикрыв груди скрещёнными руками.

– Простое, красавица: деньги. Они любую дверь открыть могут, любую душу купить. А у Церкви, и епархия Ерофима особенно, денег этих в избытке.

– Так просто? – Руса казалась разочарованной.

– А сразу на ум не приходит, верно? – усмехнулся Дарий. – В том и секрет. Зачем сложности, если есть простое решение? Я лишь в достатке и покое хочу жить, большего мне не надо.

– Покой – это не про Охотников, – вставил слово Морен.

Дарий пожал плечами.

– Зато назавтра после такого похода мёд будет казаться слаще, чем вчера.

– Не всё в этой жизни можно купить за деньги, – насупилась Руса.

– Возможно. Но когда растёшь в нищете и борешься с собаками за каждый кусок хлеба, к деньгам начинаешь относиться иначе, нежели другие.

– Это… – раздался вдруг надломленный голос Неждана, – матушка?

Все тут же обернулись туда, куда смотрел и он. Но в чаще не было никого, а Неждан, и без того покрытый испариной, белел на глазах, словно жизнь уходила из тела. Взгляд его стал диким, как у охваченного страхом зверя. Дарий нахмурился и схватил за повод его лошадь, чтоб Неждан не думал и не смел кинуться в лес.

Милан, не менее испуганный, тоже вглядывался в синь меж тополей и сосен, но ничего не видел.

– Неждан, о чём ты? – спросил он, бледнея лицом от неясной тревоги.

– Там матушка в лесу! – срываясь до истерики, прокричал Неждан. – Откуда она здесь?! Мы должны помочь ей!

– Нет! – В тоне Истлава гремела угроза. – Это черти. Держи его, Дарий.

Истлав тоже глядел в чащобу, и ясно было – он что-то видит. Пристально всматривался он в неясные тени, хоть лицо его и оставалось неизменным, будто вырубленным из бруска. Но смотрел он совсем в другую сторону, нежели Неждан.

Морен огляделся, надеясь увидать чертей среди деревьев, – вдруг мелькнёт где-нибудь хвост, проскочит тень, вспыхнут огоньки глаз, – но меж сосен вдруг заметил женщину. Чахлую, исхудавшую до костей, с тонкими и спутанными космами, присыпанными сединой, словно пеплом. Или то и был пепел? Быть может, тусклый лунный свет? Она протянула к нему ослабевшие руки и позвала ласково:

– Морен.

Голос звучал, словно эхо, сразу отовсюду.

У неё не было лица – тёмная тень спадала на глаза, нос, губы. Ни чёрточки не разглядеть, и неясно даже, улыбается она или нет. Это и выдало морок – Морен не помнил её лица, лишь голос и болезненную худобу, вот черти и не смогли достать из его памяти давно стёршийся, позабытый образ.

Словно прочитав его мысли, женщина улыбнулась. Тень отступила, являя губы и хищную ухмылку. Последняя становилась всё шире и шире, уголки рта тянулись вверх, пока не разорвали щёки. Нижняя челюсть упала, лицо вытянулось, словно собачья пасть. Женщина ощерилась, являя острейшие клыки, средь которых юркнул длинный, как хвост ящерицы, язык. И глаза её вспыхнули алым.

А вот этот образ Морен уже помнил, только не так она умерла. И он отвернулся, теряя интерес к мороку, сотканному из его же кошмаров.

– Что-то увидел? – спросила Руса полушёпотом.

– Нет.

– Нельзя задерживаться, – прозвучал голос Истлава. – Пока стоим на месте, мы для них лёгкая добыча.

– Истлав прав, – вмешался Морен. – Близко они не подойдут. Не смотрите в чащу, не отходите от остальных, и всё будет хорошо. Это всего лишь морок.

– Истлав, – позвал вдруг Дарий, который, сощурившись, также всматривался в густой лес. – Ты сказал, Михей сгинул, верно?

– Так и есть.

Дарий смолчал. А Морен бросил взгляд туда, куда смотрел и он. И показалось ему, на миг мелькнула в темноте фигура – широкая, коренастая, мужская – и тут же пропала. Но как отличить морок от правды, а истину от лжи?

На кровных братьях, Неждане и Милане, всё ещё не было лица. Они переглядывались, Неждан жалобно, умоляюще смотрел то на Дария, то на Морена, ища у них помощи. Но те лишь могли пообещать ему, что верить нужно им, а не своим глазам.

Тронулись дальше. И снова смех зазвучал средь ветвей, накатывая, словно волны: то тише, то громче, то отступая, то накрывая. Лошади тоже нервничали от близости чертей: то и дело всхрапывали, а бока их подрагивали, как и уши. Всем было не по себе, и лишь присутствие рядом других успокаивало, прогоняло страх, словно огонь тьму. Никто не сговаривался о том, но всадники сбились кучнее, ступали так близко друг к другу, насколько позволяла тропа. Хотя какая тропа в этих местах? Один сплошной, непроходимый лес: кустарники, валуны, валежник да овраги.

Неумолимо светлело небо, но до рассвета ещё оставалось время.

Неждан рухнул с лошади, когда ничто не предвещало беды. Просто вдруг завалился и упал, как мешок, кобыле под ноги. Та встала на дыбы, заголосила, но Руса вцепилась в поводья и удержала, успокоила её, не дала затоптать парня. Истлав распахнул глаза, в ожидании беды уставился на Русу – ждал, что сейчас она хлестнёт лошадь и сбежит в лес, рванёт в чащу и скроется, воспользовавшись моментом. Он уже собирался крикнуть: «Держите её!», когда русалка сама спрыгнула на землю и склонилась над Нежданом даже раньше, чем перепуганный до смерти Милан.

Неждан часто, тяжело дышал, хватал воздух ртом. Тело его горело, словно печь, волосы налипли на лоб и шею, да и рубаха, выглядывающая из-под плаща, вся взмокла на груди. Ему явно было худо, теперь он даже глаза открыть не мог.

– Ну вот… – с тоской протянула Руса.

Ласково приподняла она его голову и уложила себе на колени.

– Что с ним? – бросил в раздражении Истлав, последним подведя коня к Неждану.

Дарий же поймал оставшуюся без всадника кобылу, дабы не дать ей сбежать в чащу. Морен настороженно осмотрелся, помня, что черти где-то неподалёку и всё ещё преследуют их. Он слушал, наблюдал, но пока не вмешивался.

Руса посмотрела на Милана и спросила:

– Кто его укусил?

– Твои и укусили, кто же ещё! – вспылил тот.

Взгляд у него был ошалелый, губы дрожали от тревоги.

– Да не то. – Руса подавила раздражение. – Как выглядела?

– Не запомнил я!

– Она под водой была, – вмешался Дарий. – Мы не видели.

Русалка удручённо тряхнула головой.

– Она зовёт его. Видать, думает, что он со мной. А лихорадка у него, потому что он зову противится. Крепкий парень – молчал, терпел, да только хуже от этого. Лучше б сразу ногу отняли. Теперь уж поздно. Его к воде надо. Коли сейчас к реке не сведём, до утра зачахнет. Чем дальше от неё, тем ему хуже.

– Ты просто хочешь вывести нас к своим! – выпалил Истлав.

Его трясло, и не было сомнений, что от гнева. Даже конь под ним нервничал, взбрыкивал, перебирал копытами, рвался с места – продолжить путь.

Руса вскинулась, вскочила на ноги, прокричала:

– Больно надо, сестёр губить!

– Мы и так уже задержались и потеряли время. Я не стану тратить его ещё и на мальчишку.

– Ну так и иди вперёд! – теперь уже вспыхнул Дарий: он прожигал Истлава взглядом, и конь под ним тоже занервничал, попытался отступить. – А я малого к воде сведу.

– Так и быть. Со мной пойдёшь, – бросил Истлав Морену.

Но тот упёрся.

– Нет. Сам управишься.

– И ты тоже, – приказал старшой Русе, словно не услышал Скитальца.

А русалка вдруг отступила к Морену, схватилась за его ногу, взмолилась шёпотом:

– Не оставляй меня с ним!

Морен диву давался, почему она его так боится? Не Дария, который её схватил, не его самого – того, кто убивал её сестёр, а именно Истлава? Но плясать под его дудку казалось уже оскорбительным.

– Сдались мы тебе, на склоки больше время тратим, – стоял на своём Морен. – Сам управишься, до оврага того всего ничего, пешком до утра поспеешь. Этим, – он кивнул в сторону братьев, – у реки куда опасней будет, чем тебе наедине с чертями.

– Я один на один с чертями не останусь! – беленился Истлав.

– Пустите меня с ними, я сёстрам скажу, чтоб освободили парня! – взмолилась Руса. – Путь я уже указала, до оврага почти довела, как цветок найти, рассказала. Без меня у реки они сгибнут!

– Ты пойдёшь со мной, девка, потому что твоя жизнь – единственная причина, по которой он ещё не всадил мне меч под рёбра.

– Я не убиваю людей, – отрезал Морен.

– Истлав, – словно одёрнув старшого, вмешался в их спор не менее разъярённый Дарий. – Руса дело говорит. Один я с русалками не справлюсь, а коли возьму её как заложницу, может, и отпустят парня в обмен на сестру. А с нами ты только время теряешь. Да и сёстры её от нас не отстанут, в любой момент напасть могут. Не сейчас, так на обратном пути. Морен же слово не тебе, а епархию дал. А если случится чего и ты не вернёшься из лесу, мы разнесём весть, что Скиталец на людей перешёл, своих убивает: Охотников, церковников. Не думаю, что ему охота без заработка остаться, в опале у Церкви. Всё же не простой люд ему платит – нет у них денег на его услуги, – а Церковь с наших заработков. Вот тебе и залог, что подле тебя останется и защищать будет. Всех такой расклад устроит?

Он пристально всмотрелся в глаза Морена, ожидая лишь его ответа.

– Уйдёшь сейчас, – добавил он, – и я найду, что шепнуть епархию, чтоб достатка тебя лишить.

Морен тихо хмыкнул. Умно Дарий придумал, не придерёшься. Обоих в щипцы взял и на каждого свою управу нашёл. Он встретился глазами с Истлавом и кивнул, признавая правоту Охотника.

– Меня устроит.

– Хорошо, – бросил Истлав сухо. – Идём. Русалка на тебе, Дарий.

И он вновь без жалости хлестнул жеребца кнутом, срывая с места. Морену пришлось пустить лошадь вскачь, чтобы нагнать его.

Михей плутал долго, очень долго. Казалось, он стёр ноги в кровь, потому что слышал противное чавканье на каждом шагу и ощущал то тёплую, то прохладную влагу в сапогах. Но продолжал идти, не чувствуя боли, – надо успеть, надо быть первым, опередить их. Они на лошадях, а он своим ходом, и всё, что может, – идти не останавливаясь. И наконец ноги и голоса вывели его к оврагу.

То была широкая низина, заросшая папоротником, как мхом. Колени уже подгибались от усталости, и Михей рухнул в неё, как подкошенный. Скатился кубарем, утонул лицом в тёмной листве, замер, тяжело дыша. Лицо приятно обожгла роса – прохладная, успокаивающая. Но голос, звучащий сразу отовсюду, заурчал вновь:

«Скорее, скорее! Нужно успеть, успеть. Солнце вот-вот взойдёт. Успеть, успеть…»

Порой Михею казалось, что голос не один – их десятки, и каждый произносит что-то своё или вторит другому. А порой он был уверен – голос тот один, просто звучит то здесь, то там, то тише, то громче, то весело, то настороженно. Вот и казалось, что их много, а он один.

Поднявшись на колени, Михей принялся раздвигать листву в поисках бутонов. Папоротник рос густо, высоко, закрывал его с головой. И вскоре он нашёл их – в самой сердцевине куста! Совсем маленькие, похожие на зелёные шишки. Только распустившихся среди них не было. Михей растерянно огляделся, и вдруг у него на глазах бутоны начали раскрываться. Медленно разворачивались лепестки, и каждый сиял, как горящий костёр! И покуда всё ярче вспыхивали цветки, земля словно исчезала в их свете. А под ней открывалось золото! Тысячи монет, колец, бус, браслетов и перстней, и всё сверкало солнечным жаром! У Михея перехватило дыхание. Но стоило ему потянуть руки, как наваждение исчезло. Золото пропало, а пальцы зачерпнули лишь сырую землю. И цветки все закрылись, как по мановению руки.

«Кровь, нужна кровь, кровь!» – вновь зашептал голос в голове.

Михей достал нож и разрезал ладонь, даже не смахнув приставшую землю. Не зная, что делать, он поднёс руку к папоротнику и окропил у самых корней. Кровь впиталась, но ничего не произошло. Ни цветки, ни золото не показались больше.

«Недостаточно, – зазвучало переливчато. – Недостаточно, недостаточно! Ещё нужно, ещё! Алой крови, чёрной крови…»

Чёрной крови? Что ж, он знал, где её взять.

Зашелестела, заколыхалась листва над головой, хотя тело не ощущало ветра, и раздался девичий смех. Дарий запрокинул голову, осмотрелся и разглядел в ветвях с дюжину красавиц. Нагие, кто с рыбьим хвостом, а кто без, они сидели прямо на деревьях, свесив ноги и плавники. Листья и предрассветный сумрак скрывали их от глаз, но сейчас речные девы не прятались и не таились, а сами раздвигали ветки, чтобы взглянуть на путников. Дарию стало не по себе – они стольких убили, а всё равно их так и осталось несметное множество. А ведь это лишь те, кто выбрался из воды им навстречу.

Когда шедшая впереди Руса раздвинула кусты бузины, глазам открылись спокойная заводь и русалки, ожидающие их. Казалось, нечисть была повсюду: они развалились на берегу, окунув плавники в воду, восседали на поваленных брёвнах, расчёсывали волосы друг другу на камнях… Те, что поскромнее, прятались в зарослях камыша или под тиной, выглядывая лишь украдкой, не в силах сдержать любопытства. Страшнее было видеть среди них мавок: девочек лет семи-девяти. Но все, как и говорил Истлав, были порочно прекрасны. Даже тронутые поволокой красные глаза и рыбьи плавники не портили их красы.

Дарий огляделся, посчитал девушек по головам и пришёл к выводу, что, если русалки нападут, спастись возможно лишь бегством. Но пока они глядели на непрошеных гостей скорее с любопытством и интересом, чем с ненавистью. Неужто Руса как-то передала им весточку, зачем приведёт к сёстрам Охотников?

– Давай его сюда, – махнула Руса рукой, подзывая к воде.

Дарий и Милан спустились на землю, осторожно сняли с седла так и не пришедшего в себя Неждана. Поддерживая его под руки, потащили к реке. Русалки, словно лягушки, метнулись от них в стороны, уступая дорогу. Многие скрылись под водой, но тут же вынырнули вновь, другие же – постарше, с тяжёлыми хвостами вместо ног – остались на своих местах, но следили настороженно. Дарий и Милан опустили Неждана на землю у реки, но Руса, схватив за ноги, подтащила его к воде. Сняла сапоги, размотала бинты и портянки, окунула стопы и промыла рану. Неждан судорожно вздохнул и словно успокоился – дыхание его выровнялось, грудь перестала вздыматься тяжело и часто.

– Варна! – позвала Руса.

С бревна грузно бросилась в воду черноволосая русалка. Подплыв к ним, она выбралась на берег, помогая себе сильными руками, – позади волочился тёмный, как озёрный ил, хвост. Ил же украшал её волосы и свисал по плечам. Черты лица у неё были острые, взгляд хищный, нос орлиный с лёгкой горбинкой. И всё равно она была красива, только иной, нежели Руса, красотой. Дарий узнал её – с ней они бились тогда, и это она отняла у него кинжал, чтобы разрезать сети.

Когда русалка подползла к Неждану, Милан схватился за меч. Дарий тоже положил руку на рукоять, но Варна одарила их тяжёлым взглядом исподлобья и наклонилась к Неждану.

– Сними с него чары, тогда они меня отпустят, – обратилась к ней Руса. – Я им обещала. Жизнь за жизнь. Моя жизнь за жизнь этого юноши.

– Хорошо. Честная сделка, раз привели тебя живой. – Варна вновь взглянула на Охотников и спросила строго: – А за Тихона кто ответит?

– Скиталец отомстит за него, – без запинки соврала Руса. – Он повёл того Охотника в Чёртов овраг.

Варна не сказала ни слова, но выглядела удовлетворённой. Склонившись над лицом Неждана, она убрала налипшую прядь волос с его лба, осмотрела внимательно. Спустилась к ноге и припала губами к ране, вонзила острые клыки. От её губ потекла струйка алой крови. Если она и пыталась избавить тело Неждана от отравы, то поглощала её вместе с его кровью. Милан дёрнулся, шагнул к ней, но Дарий остановил его.

По мере того как русалка напивалась крови, дыхание Неждана становилось всё ровнее. Закончив трапезу, Варна вернулась к его лицу и зашептала что-то очень похожее на напев. Коснулась окровавленными губами его губ, и он открыл глаза.

Увидел Варну перед собой, да так и отпрянул, бледнея от страха. Отполз подальше, вскочил на ноги, позабыв про рану, и схватился за меч. Но Варна усмехнулась и ушла под воду, только чёрный хвост поднял тучу брызг.

– Успокойся, всё хорошо! – Милан поймал Неждана за плечи, развернул к себе, осмотрел внимательно. И порывисто обнял.

Взгляд у Неждана был дикий, осоловевший, будто его резко вырвали из сна. Но румянец постепенно возвращался на щёки, а в крепких тисках брата тело его расслабилось и плечи опустились. Русалки – все те, кто был у реки, – спрятались под воду, а сидящие на деревьях зарылись поглубже в листву. Одна Руса осталась подле них, но Дарий продолжал чувствовать на себе десятки взглядов.

– Спасибо, красавица, – улыбнулся он. – Не проводишь нас?

Она закусила губу, сомневаясь.

– Только если вдоль реки.

– Вдоль реки не получится – нам в Чёртов овраг надо, к остальным.

– Зачем? Они там сгинут.

– Потому и надо, – тихо и серьёзно молвил Дарий.

Руса замялась, оглянулась на реку – туда, где скрылись её сёстры, – и покачала головой. Дарий не удивился такому ответу. Улыбнувшись, он махнул ей на прощание, бросил: «Бывай, красавица, ещё свидимся» и направился к лошадям. Братья уже ждали его в сёдлах, поспешив уйти подальше от реки. Неждан даже сапоги забыл, так и ходил босым, но рана его уже не кровоточила. Однако, подойдя к коню, Дарий замешкался, делая вид, что поправляет ремни. И когда позади раздался оклик Русы: «Стойте!», довольно ухмыльнулся.

Развернулся к ней с широкой улыбкой. Русалка подбежала к ним, встала неподалёку, прижала руки к груди и упрямо молвила:

– Лишь до оврага проведу. После – назад.

– О большем и не просили, – заверил Дарий.

Он протянул ей руку, приглашая поехать с ним, но Руса замотала головой. Однако, когда он взобрался в седло, сама подошла ближе, схватилась за повод в его руках и накрыла ладонью колено. Заглянула в глаза, сверкая своими алыми.

– На смерть едешь, – сказала она строго. – Уходите из лесу. Что чертям забава, то вам погибель.

– Не могу я их так бросить, красавица. А пока ты со мной, мне ничего не страшно.

Она зарделась, опустила взгляд. Гордо развернулась и пошла первой. Лесные заросли оставляли царапины на её босых ступнях и покатых бёдрах, но Дарий всё равно залюбовался молочной кожей и завитушками ржаных волос на спине и плечах. Хоть все русалки и были прекрасны, каждая – своей красотой.