Тайна проклятого дара

Размер шрифта: 13

Пролог

Стоянко сам не понял, как заблудился.

Вроде бы только что бежал по тропе между двумя кривыми кустами ольшанника, спасаясь от преследователей. Про это место ещё народ в деревне баял, мол, вход в лесное царство, заходить надо с поклонами да краюхой хлеба.

А он нынче и без краюхи, и без поклонов. Думал лишь, как ноги благополучно унести от задиры Фрола и его сотоварищей. Вот и промчался, земли под собой не чуя. Пот так и лился струёй по хребту.

«Сироту да бедняка каждый норовит обидеть, – приговаривал частенько старик Анисий, подсовывая ему то пряничек, то ломоть пирога с мясом. – Ничего, Стоян, ты телом пока слаб, зато духом крепок, а сердцем, наоборот, мягок. Это хорошее дело, даже в лихую годину тебя достойным человеком сохранит».

Сейчас же Стоянко лишь зубами скрипнул, вспоминая дедовы речи, тихие да тягучие. Конечно, ему-то куда спешить? Его поганый Фролка с дружками не дразнит ежедневно, не цепляется к заплаткам на коленях и локтях, не тычет пальцем в кривые да косенькие лапоточки! Неужто непонятно, что был бы батька в живых, сплёл бы какие получше? А так что у самого получилось…

И вот на тебе, пошёл за новым лыком в лес и столкнулся с давними недругами прямо на опушке! Драпал так, что ажно сердце чуть из груди не выскочило, задыхался от быстрого бега, хватаясь за бок, в который словно вилы воткнули. А злые насмешки летели ему в спину комьями грязи, только били больно не по плечам и спине, а по самолюбию.

«Ничего я не добрый, – думал он, кусая губы, чтобы не расплакаться. И так мчался через лес, не разбирая дороги, – слёзы застилали глаза. Потому и заплутал. – Не желаю я доброхотом быть. Злодеям легче живётся, они ни о чём не переживают…»

Всё, решительно всё пошло с утра наперекосяк. Лапоточки порвал, и седмицы проносить не удалось. Матушка рассердилась с утра, что чашку расколотил, ещё и пирог, из печи доставая, едва на пол не вывернул. В сердцах и велела убираться к лешему.

Он и убрался – к деду Анисию, через дыру в заборе между дворами. Добрый сосед накормил его хлебом и простоквашей и отправил в лес за лыком. Принесёшь, мол, самого лучшего, я уж сам тебе новые лапти сплету. А на матушку велел не сердиться, объяснил, что бранится она от большой усталости. И надобно ей чаще помогать, ибо он, Стоянко, после батькиной кончины у неё одна надежда и опора.

Вот и пошёл Стоян за лыком, а вышел непонятно где. Он озирался по сторонам и понимал, что никогда в этих местах не бывал. Сосны высоченные, голову запрокинешь – всё равно верхушек не видать. Ветви сомкнуты над головой, будто крыша огромного дома. Чуть пониже плотная можжевеловая стена – сколько ни вглядывайся, ни одного просвета не найдёшь. И коряги серые то тут, то там валяются в колосках мятлика.

– И впрямь леший водит, что ли? – пробормотал он и вздрогнул: голос прозвучал в здешней тишине тоненько и жалобно. Тут же поспешил выругаться – ему уж десятый год, почти взрослый мужик, а пищит, как плаксивая девчонка! – Не води! Не боюся я тебя! Выпусти, а не то…

И на этих словах в лицо ему дохнуло смолой да ледяным ветром. Так мог бы дышать можжевеловый куст, будучи живым. Стоянко невольно задрожал, обхватил себя тощими ручонками, пытаясь спрятаться от холода, который так и лез под рубашку. По колючей плотной стене прошла рябь, затем ещё и ещё. Мальчишка невольно попятился.

А затем кусты с шелестом раздвинулись, роняя на землю пригоршни зелёно-рыжих иголок, и на тропу вышел он. Стоянко успел увидеть руки-сучья едва ли не до земли, поросшие мшистыми страшенными бородами. Светлые, почти белые волосы, что рассыпались в беспорядке по плечам. Личину, вырезанную из древесной коры – точно такую же таскали на Святках деревенские парни, что прятались за колодезным срубом и пугали до истошного визга явившихся за водой баб. И глаза в ней моргали совершенно человеческие, потому Стоянко и всплеснул сердито руками.

– Ты чего вырядился? Ещё и ветки под рукава насовал! До зимы ещё прорва времени! Или тебя Фролка подослал? Ну? Чего молчишь? Отвечай! Кто ты?

Чужак и впрямь молчал, тихонько покачиваясь из стороны в сторону. Затем моргнул раз, другой – и на деревянной личине будто сам собой проступил безгубый рот, съёжился в скорбную гримасу. Лес вокруг заскрипел ветвями, зашелестел колосками мятлика, бросил оторопевшему Стояну в лицо горсть сухих листьев.

– Хозяин… прис-с-с-слал за тобой, – зашипело в ушах. – Пш-ш-ш-шли…

Стоянко силился что-то сказать и не мог. Тело сковало стылым ужасом от пяток до гортани. Он понял наконец, что деревянная личина была настоящим лицом. Заперхал, пытаясь откашляться, рванулся с места что есть силы, пытаясь одолеть навалившуюся дурноту…

Лес перед глазами дрогнул, накренился. Стоянко упал головой в мягкий зелёный ковёр, усыпанный сосновыми иголками. Увидел кусочек синего неба в вышине и запоздало удивился, отчего оно здесь такое высокое.

А затем мир заслонила деревянная харя с кривым безгубым ртом.

Глава 1
Ночь на Ивана-травника

– Яринка! Яринка! – визгливый голос бабки Агафьи разносился по саду. – Куда запропастилась, окаянная?!

Яринка вздрогнула и едва не скатилась с толстой ветки, ложившейся краем на высокий дощатый забор. Место, где живое дерево соприкасалось с мёртвым, щедро оплетали колючки. Вжалась спиной в шершавый ствол, стараясь даже не дышать.

Нет, пронесло. Бабка с кряхтением потелепалась к ульям, стоявшим за их двором на косогоре, под которым начинался широченный луг. Яринка выдохнула с облегчением. Хорошо, ветка пополам не треснула от её ерзаний во все стороны. Хотя, в ней и весу-то особого нет, с чего там трескаться? Жилы да титьки, как метко, хоть и обидно, заявил один из соседей.

Вот Варькины бы прыжки дерево не выдержало точно. Раздобрела сестрица к прошлой зиме, и неудивительно – к сватовству готовится, и жених даже нашёлся. Вперёд сестры замуж решила выходить. Но Яринка не обижалась. Ей-то что? Ни рожи, ни кожи, вдобавок характер скверный, язык острый, а кулак проворный, в переносье обидчиков бил справно ещё сызмальства. И получается, что присматривались женихи больше к приданому, чем к самой невесте. А коли так, зачем они нужны?

Лучше уж при стариках своих пожизненно остаться, приглядывать за обоими, а там видно будет. От Яринки в семье сплошная польза: работы тяжёлой не чурается, пчёл с пасеки не боится и в лекарских травах, хоть немного, да понимает. У Варьки не получалось бабкину науку перенять, а Яринка на лету схватывала. За глаза её некоторые соседи ведьмой называли, но уж это было неправдой. Просто в дальних глухих деревушках, вот как их Листвянка, лекарей иных нет. Или травами да баней тело и дух врачуешь, или помирать придётся. К тому же дед тяжело болел уже много лет, как без снадобий?

Вот и обучились обе потихонечку, нужда заставила, а добрые люди знаниями помогли. Не всегда получалось, конечно. Помнится, зим семь назад дед Еремей пробовал её зельем от ломоты в костях полечиться, так в нужнике двое суток сидел. С малыми перерывами. Ох, и отлупила ж её тогда старая Агафья! А главное – за что? Ломота у деда сразу ведь прошла. Побегай-ка во двор до ветру и назад, в тёплую избу!..

– Яринка, бабка тебя ищет! – раздался у смородиновых кустов голос младшей сестрицы. – Злющая она сегодня. Сватов ко мне со дня на день ждёт, а дома не метено, не убрано, половики не выбиты, стенки не подмазаны, печь не белена с осени…

– Ну так сама бы подмела да убрала, – огрызнулась Яринка. – Я вам нанималась, что ли, с утра до вечера грязь на веник наматывать? И так до петухов сегодня встала, притирки вам с подружками для красоты готовила.

Послышались шорох и ойканье – Варька полезла через заросли, и ягодные пятна расцветали на рукавах её рубахи. Встала рядом – щекастая, курносая, румяная, как маков цвет. Светлые кудри из-под платка выбиваются. До чего ж хорошенькая! Яринка ей даже не завидовала – толку-то? Ей и вполовину такой красивой не стать никогда, хоть заполоскайся в тех зельях да притирках. И волос в потёмках да при свечах в избе вроде каштановый, а на свету тёмно-рыжий, чем больше за ним ухаживаешь, тем ярче сияет. И конопушки по телу рассыпались, пуще всего – по носу и плечам. И глазищи непонятного цвета – как папоров лист, иссохший от жары.

То ли дело сестрица. Жених её говорил, мол, в Торуге куколки в богатых лавках продаются из фарфора заморского, страсть как на Варю похожи: голубоглазые, крутобёдрые и волосы будто золото! И стоили те куколки не меньше стельной коровы. Да и вообще цены в столице на всё непомерно задраны: порт рядом, иноземцев прорва, вот и купцы всякий стыд потеряли. Потому и привёз Ванька невесте из гостинцев алый платок с кистями да резное коромысло. Варька и обиделась – не по нраву его дары пришлись.

По правде говоря, дары-то, может, и ничего, да сам Ванька выглядел неказисто – тоже щекастый, лицом нежный, нравом кроткий, тьфу, срамота одна. Это девке округлой да тихой быть хорошо. А мужику зачем? Ещё и грамоту почти не разумел, только закорючки на бересте ставить мог: кому, куда и за сколько продан тот или иной мешок муки. Он же сын лавочника, ему иных знаний и не надо, прибыль считать да в оборот пускать – и хватит.

А Варьку с Яринкой заезжий княжеский кметь четыре года назад и считать, и читать обучил в благодарность за спасённую жизнь. Дело было так: ехал он по первым заморозкам из Торуги в дальнее Зауголье с дарами к святым отцам. Золотишко вёз да книги – тяжелющие, богато украшенные, переплёт из тончайшей кожи. Да тронулся в путь с пятью конниками всего. На них скопом в лесной чаще и навалились разбойники, охрану в капусту порубали, а дядьку Бориса ранили сильно. Он от боли сомлел, а негодяи решили, что помер. Золотишко пригребли себе, книги бросили. Одна только и уцелела, остальные снегом побило, страницы попортило.

Обнаружили его поутру девки, что по дикую рябину в лес пошли. Ох и крик поднялся! Хорошо, Яринке в тот день тоже дома не сиделось, решила с ними проветриться. Живо велела дурным визгуньям сухую да побитую морозом траву рвать, которая пожёстче. Сама же в то время ножичком ивовых ветвей настругала. Да, ножик у неё всегда был с собой, а как иначе? Не всякая трава корни да побеги без боя отдаёт, иногда и срезать приходится. И не голыми руками, а через рукавицу.

Дотащили раненого до деревни на волокуше из веток, связанных стеблями, а там и мужики деревенские помогли. Поселили кметя у бабки Агафьи да деда Еремея – у них снадобий навалом, раны перевязывать научены. Однако чаще за ним ухаживала Яринка. У Агафьи и без него забот было по горло, а с Варьки в лекарских делах проку никакого, она кровищу едва завидит – в обморок падает.

Поначалу робела – мужик чужой, огромный да жилистый, весь седой да в шрамах с палец толщиной, будто крапивой его с утра до ночи стегали. Мало ли, чего от девицы захочет? Ему поди откажи, здоровенному-то… Напрасно боялась. Воин княжий её не обижал, молча терпел промывания едкими настоями, только шипел сквозь зубы. Протянул как-то мозолистую лапищу, погладил Яринку по голове. Та аж обмерла, а дядька улыбнулся ласково и сказал хриплым басом:

– На дочку ты мою похожа, ягодка. Такая же проворная да бойкая.

Так и звал её с тех пор – дочкой да ягодкой. Иногда забывался и называл Настасьей, но Яринка понимала, что к чему. И Настасье той отчаянно завидовала. Своих-то родителей она плохо помнила, а Варька и вовсе не знала. Померли от лихорадки Свят да Маланья, почитай, зим шестнадцать назад, как раз в ту пору, когда младшая дочь родилась. Именно тогда дед от горя хворать начал, будто проклял его кто. Бабка всю тяжёлую работу по дому выполняла, а следом и Яринка подтянулась, как чуть подросла. Жили не шибко богато, но и не голодали. Куры на насестах задорно квохтали да справно неслись. Две коровёнки в хлеву дружно мычали и так же дружно доились. А вот лошади не было – кому с ней управляться, в поле пахать да объезжать регулярно? Потому и муку с зерном у соседей выменивали на сметану с творогом, мёд да целебные настои.

Куском хлеба старая Агафья сирот ни разу не попрекала. А вот ленью да безалаберностью – бывало частенько.

А дядька Борис ни разу плохого слова не сказал, пока жил с ними ту зиму. Причём ведь аккурат к празднику Богоявления дружинники за ним приезжали из Торуги – оказывается, не простого воина девки спасли, а сотника, которому прочили должность воеводы. Вдобавок родственника самого князя! Неблизкого, правда. Про такое родство люди говорили: «Твоя бабушка его дедушку из дальнего села за уд срамной вела». Но всё ж таки своя кровь, пусть и крепко разбавленная.

Однако сотник ехать домой наотрез отказался – куда едва живому, застудиться по дороге и помереть уже окончательно? Потому и остался. Хотя его и староста Антип к себе зазывал, мол, у меня места больше, перины да подушки мягче.

Нет, тот ни в какую. Только и сказал, как отрубил:

– Не пристало воину пузо на перине растить. Мне и тут хорошо.

А сам, едва очухавшись, взялся за посильную работу – стыдно сиднем сидеть, когда три бабы вокруг целыми днями выплясывают: то поесть, то попить, то до нужника довести. Все лавки с сундуками в доме починил. Ложек да плошек настругал целую кучу – красивых, резных, не у каждой купчихи такие есть! Варька с Яринкой ахали восторженно, а сотник только посмеивался. И объяснял, что у воина руки не под одну саблю растут, и должен он уметь не только разрушать, но и созидать. И много чего ещё интересного и непонятного говорил.

А потом взялся девок обеих грамоте обучать, по той уцелевшей книге. Истории в ней были занятные: про витязей, которые нечистое войско побеждали силой духа, про храбрецов, что действовали не телесной могутой, а хитростью, и про красных дев, выходивших замуж по любви за князей да царей. В крайнем случае за воина, который одним махом семерых побивахом, или за удальца, каких мир не видывал: мог и жар-птицу добыть, и яблоки молодильные, и много чего ещё.

Вот с тех пор Варьке и втемяшилось в башку, что муж ей нужен непременно городского сословия, чтобы грамоту разумел. И обязательно добрый да щедрый. А Ванька – сын лавочника, только деньги считать умеет. Читать ему без надобности. И деньгу на куколку из фарфору зажал, стервец. Потому Варька и обижалась и на Ивана-травника гулять с ним идти не хотела.

Бабы деревенские бы её не поняли, зато Яринка прекрасно понимала. Она-то вообще никаких замужей не жаждала, пропади они пропадом. Деревенские парни на язык злы, обзывают головешкой палёной и курицей рябой, а сами в вырез рубахи, на груди, пялятся. На Иванов день у костра плясать с ней все готовы, а жениться… Вопрос хороший. Приданое-то есть, но не шибко богатое. А к нему и характер неуживчивый, и дед с бабкой, которым надо помогать с каждым днём всё. А невестка в новой семье – в первую очередь работница. А тут к ней вдобавок два нахлебника…

Да и за кого идти? Один дурак-дураком, второй запойный, третий скотину тиранит, лошадей за малейшее непослушание кнутом до мяса охаживает. В дальнюю деревушку тоже не хочется, Агафья хоть и вредничает, да всё ж своя кровь, родная… А там кто Яринке поможет в случае беды?

– Сестрица, не хочу я за него, – прервал тягомотные мысли Варькин жалобный шепоток. – Помоги мне! Отвадь его от дома! Вместе со сватами!

– А потом меня бабка следом за ними из дому попрёт, – Яринка мрачно усмехнулась. – А родичи его с нами вообще расплюются, ни муки не продадут, ничего. Жить как будем? Поле пахать? Или тебя вместо лошади в плуг запряжём?

Варька ничего не ответила, лишь стояла, глотая слёзы.

– Ну чего ты ревёшь, а? Ну чего? – Яринка вмиг прекратила ёрничать, спрыгнула на землю и протянула руки. – Иди сюда.

Варька с готовностью уткнулась ей в плечо и захлюпала носом. Вот уж кто любил её беззаветно и искренне, безо всяких условностей в виде уборки, стряпни и беленького личика. И вроде бы причина для слёз совершенно дитячья – эка невидаль, куколку не купил! – а всё равно обида ведь искренняя, горькая.

– Ладно, – Яринка взяла сестру за пухлые щёчки и звонко чмокнула в самый кончик носа. – Придумаем что-нибудь. И не плачь, Иванов день сегодня. Будешь много реветь – водяник украдёт.

* * *

Нынешний год выдался нехорошим: по окрестностям то и дело шныряли банды лиходеев, искали, чем поживиться. А у них в Листвянке пятнадцать дворов всего, даже церкви своей нет. Зато живут далече, практически у глухого леса. Даже степняки, четверть века назад прокатившиеся по столице и окрестностям злобной вооружённой ордой, до их медвежьего угла не добрались.

Однако именно в те годы деревенские собрались скопом да поставили вокруг Листвянки укреплённый тын выше человеческого роста и две башенки деревянные, с которых мужики да парни днём и ночью дозор по очереди вели. Целое поколение на этих башнях выросло.

Степняков не дождались, хвала богам и старым, и новому. А вот лесные тати ломились порой. Получали по ведру горящей смолы на головы, а кто с первого раза не понял, тех секли и плетьми, и батогами, и чем ни попадя.

Ибо народ, живший в краю под названием Лесистая Балка, с чужаками особо не церемонился ни в их деревне, ни в остальных. Ещё и князь Мирослав даром хлеб не ел и подати просто так не собирал – постоянно прочёсывали леса его дружинники. После чего численность разбойников в округе уменьшалась. Жаль, ненадолго. Здешний люд жил справно, не бедствовал, лес – он накормит и напоит, ещё и оденет. Потому нет-нет да шныряла вокруг всякая пакость, до чужого добра жадная.

Но сейчас, в великий праздник, временно позабыли о лиходеях. И без них дел хватало: молодёжь искала берёзки поветвистее по окрестным рощицам, плела венки, а к ночному гулянию снаряжала котомки да лукошки с варёными яйцами, хлебом и молоком.

Ярина тоже собиралась в лес – за банными вениками да дикоросами. Ночь на Ивана-травника раз в году бывает, и, если не напугаешься в чащу идти, будешь вознаграждена за смелость… Ну, если повезёт. Диких зверей да лихих людей со счётов сбрасывать тоже не стоило.

Но уж веников настругать и где-нибудь поблизости можно, лишь бы без посторонних глаз. Дюже полезные они, если в это время заготовить. А раньше ни-ни: старики говорят, примета плохая. Непременно чесотка нападёт.

К Иванову дню местные готовилась загодя. Яринка ещё сидючи на ветке над забором видела, как сын старосты, зубоскал, насмешник и похабник Прошка, тащился с огромным ведром к запруде. Друзья его, вечно нечёсаный Ешка да драчливый Венька, уже шарахались по улице в самом драном тряпье и косились в сторону их с Варькой избы. Точно, грязью облить удумали, поганцы, ждут, когда кто-то из сестёр за калитку выйдет!

Обычай дедовской, говорят. Всякая людина в нынешнюю пору должна быть вымыта или хотя бы в воде обмочена. А что вода вперемешку с болотной жижей – так предками заведено, и поди докажи, правда или нет. И хихикают при этом мерзко. Сами, небось, с Масленицы как следует не мылись…

Яринка со вздохом открыла сундук с приданым, которое шила-вышивала долгими зимними вечерами.

Швея из неё была так себе, и хвастаться особливо нечем. Из подарков будущему мужу лишь рубаха с косым воротом, портки из небеленого сукна да пояс. Зато не тканевый, а кожаный, с тиснением и узорами, пробитыми шилом. Дядька Борис научил и сам же подходящий кусок кожи помог выделать. На вышитые тканевые пояса, которые носили деревенские, смотрел чуть насмешливо. А однажды и скривился, мол, девицам такое можно, а мужику на кой ляд? Пояс должен быть широкий и крепкий, чтобы и кошель на него повесить, и ножны для клинка. А если серебряными бляхами по всей поверхности украсить, и вовсе хорошо.

Бляхи из драгоценного металла Яринке взять было неоткуда, пришлось довольствоваться тем, что есть. Но всё равно вышло справно: кожа крепкими нитками прошита, крохотные дырочки в обережные узоры складываются – вот утица с детушками, вот петухи, а вот лист травы петров крест, что от любой нечисти защитит…

Она аккуратно отодвинула вещи в сторону, нащупала под ворохом тряпья старые мужские портки – её собственные. В лес без них никак – комарьё заживо сожрёт. Собрала в лукошко лент, накануне нарезанных (на березки повязать), печёные яйки да хлеба два ломтя – себе и лесовикам. Обмотала ступни тряпицами, натянула сверху кожаные поршни – добротные, с двойной подошвой.

Последним в лукошко лёг нож с потёртой рукоятью в старых деревянных ножнах.

Яринка вышла на крыльцо, оглядела двор. Пёс сердито чесался у будки, выкусывая надоедливых блох, серая котишка Мурка намывала морду, сидя на заборе у битого горшка, – к гостям, не иначе. Точно, сваты же к Варьке собираются! Но не сегодня, поди. На Ивана-травника какое сватовство?

Не удержалась – зевнула, прикрывая рот. Хотелось вздремнуть хоть часок, да некогда. Столько забот сегодня! Ночью тоже в лес надо, ещё и подружки Варькины к кострам прыгать непременно уволокут. Хоть сейчас бы за вениками успеть.

Она вышла со двора, погружённая в думы, но чутьё не подвело – подняла голову аккурат в момент, когда подлец Прошка подкрадывался к ней из кустов с ведром мутной жижи. Не стала ни ругаться, ни здороваться. Просто посмотрела в глаза и сказала отчётливо:

– Прокляну говнюка.

Прошка тут же уронил ведро. А затем, видать, сам на себя разозлился – нашёл кого испугаться! Неприятная морда его перекосилась от гнева.

– Ну и дурища. Сидишь целыми днями в избе да листья прелые перебираешь, как ведьма лесная. Ни посмеяться с тобой, ни иного чего. Пчёлы да коровы – друзья твои первейшие. Так и помрёшь в девках. Никто тебя замуж не возьмёт. Того и гляди будешь брёвна сама таскать да сарайку латать.

– И ребёночка у тебя не будет, ежели только нагуляешь от кого. Смотри, Яринка, сегодня как раз ночь такая, когда всё можно, успевай! – поддакнул из кущей кто-то из Прошкиных дружков. – Всё равно невестой тебе вовек не стать, страхолюдине конопатой.

Вот не зря дядька Борис говорил, что нельзя дураков слушать, иначе сам таким же прослывёшь. Да только Яринка напрочь в тот миг про его слова забыла, так обидно ей сделалось. Аж до колючих брызг в глазах. Так бы и стукнула неведомого шутника корзинкой по лбу!

Да вот незадача: здоровенного Прошку никак ей не обойти без нового скандала, а пока он в сторону отодвинется – обидчик удерёт. И не опознать по голосу никак, чтобы потом при случае хвост накрутить.

Нечаянная злость опалила горло, и Яринка в сердцах ляпнула:

– Да я лучше с лешим лягу, чем с кем-то из вас, недоумков!

И рванула, сжав кулаки, по улице вверх.

Может, парни и припустили бы следом, гогоча и улюлюкая, но чужих глаз и ушей вокруг хватало. А Яринку, какой бы вредной она ни была, жалели: сирота, сызмальства даже тяжёлой работы не чурается, бабку с дедом пестует. И те же девки деревенские в спину шипеть могли, конечно, но перед ватагой парней непременно бы заступились.

Потому поганцы остались на месте, обиженно ворча ей вслед. А Яринка почти бежала к выходу из деревни, где за частоколом сначала шло ржаное поле, а затем развилка: направо – к речке Коврижке и мосту на наезженный тракт, налево – в берёзовый лесок с редкими вкраплениями ельника, из-за которого целились острыми пиками-макушками в небо вековые сосны. Огромный бор, и за месяц пешком не обойти. Да и на конях несподручно, в глубине и троп никаких почти нет, и мелкая коза не пролезет.

Как пролетела через поле – от обиды и не запомнила. Очнулась уже на опушке. Над ухом тут же загудел комар-кровопийца.

«Веток насобираю, отдышусь чутка – и к речке. Пока вечер не настал и девки с венками к воде не потянулись, хоть искупнусь немного», – подумала она, прихлопывая гнуса ладонью. Жаль, с Прошкой и его дружками так же нельзя.

От встречи с парнями осталась только досада на саму себя. На дураков чего внимания обращать? А вот сама могла бы сдержаться, да и лешего всуе упоминать не стоило. Не те дни нынче, опасно. Его, конечно, вживую никто не видел, но ведь пропадали же порой люди в чаще и с концами. Вдруг не зверь дикий их поел, а духи нечистые к себе прибрали?

И дядька Борис здешний лес не любил. Ляпнул однажды в сердцах, что тот отнял у него самое дорогое, и замолчал, ни слова больше тем вечером не проронив.

А вот самой ей здесь было уютно. Порой уютнее, чем дома, и уж тем более на посиделках с другими девицами. Они в глаза-то улыбаются, а за глаза могут всякое говорить. Лес же никогда не обижал её и не пугал. Ни единого раза она здесь не падала, не ломала конечности, не наступала на гадюку или другую подобную пакость, не скатывалась по насту или грязи в овраг. А если нагрянут разбойники – Яринка наперечёт знала все укромные места, где можно затаиться и не выдать себя, даже если злодейский конь прошагает едва ли не над самой головой.

Она низёхонько поклонилась и вступила под прохладный берёзовый полог. Пахло свежей зеленью, смородиновыми листьями и мокрой землёй – неподалёку звенел ручеёк. Где-то в глубине тропы тоненько свиристели лесные птахи.

Через несколько сотен шагов, когда по пути стали попадаться коряги, поросшие мхом, да поваленные деревья, она положила краюху хлеба на самый приятственный с виду пень. Пахнущее сдобой и тёплым домом лакомство тут же облепили муравьишки.

– Прими дар, лесной хозяин, да открой путь-дорожку к травам заветным, – скороговоркой и шёпотом выпалила Яринка. – И прости, что во владения твои вторгаюсь да ветви ломать буду, я не со зла, мне для дела важного…

И осеклась – на миг ей показалось, что в спину упёрся чей-то колючий взгляд. Обернулась (и тут же ойкнула тихонечко: нельзя ведь оборачиваться, когда что-то мерещится!) – никого. Огляделась по сторонам, шикнула сама на себя, на трусиху, сквозь зубы. Снова посмотрела на пень – и ахнула: ломоть хлеба пропал, будто и не было.

Зубы невольно забили чечётку, по спине прошёл холодок.

– Белка, наверное, утащила, – громко сказала она, чтобы разогнать внутренние страхи. – Или ворона.

Однако вокруг было тихо, ни белок, ни ворон, ни иных птиц. Только скрипели ветви деревьев, качаясь на ветру. Но откуда тут ветер? Вона какие берёзы высоченные. Листвяной полог над головой плотный, словно холстина для парусов, которые на заморские корабли ставили. Яринка от дядьки Бориса не раз о них слыхала – сукно чуть ли не с ладошку толщиной, удержит любой ураган.

Вот и здесь – сучья-то постукивали, но как бы сами по себе. А затем кудрявая зелёная ветка, годная на веник, а то и на венок, вдруг со скрипом отломилась от ствола и упала к её ногам. Яринка взвизгнула, отшатываясь назад, запнулась и упала на спину. Только и успело мелькнуть в голове: «Там же камни да корни, хребет расшибу…»

И замерла, уже лёжа на земле. Больно не было, наоборот: мягко, словно в перине, набитой соломой, хорошо просушенной, но не колкой. Яринка осторожно повернула голову влево-вправо и обнаружила, что лежит на ковре из густого мха. Уютный, пушистый, несказанно приятный наощупь, он покрывал и узловатые корни берёз, и мелкие камушки, и тропу, поперёк которой она рухнула…

Ещё сто ударов сердца назад никакого мохового ковра тут не было.

– Ма-ма-мамочки, – Яринка не узнала своего голоса, внезапно осипшего. Засучила ногами, отползая в сторону, и тут ей на коленки рухнула другая ветка.

И Яринка завизжала. Визг взлетел под кроны деревьев, отчего они заскрипели, ей показалось, с осуждением.

– Чего ш-шумиш-ш-шь?.. – вдруг зашептало вокруг. – С-с-сама же хотела веток наломат-т-ть…

– И веники вязать! – вдруг взвизгнуло откуда-то из-под седалища, и Яринка с новым воплем буквально подлетела в воздух. Чудом вскочила на ноги, но тут же пошатнулась и едва не упала снова. Помешал шершавый берёзовый ствол, о который она опёрлась спиной.

А затем с ужасом поняла, что не может и шевельнуться – по телу, как живые, ползли побеги лапчатки гусиной, привычного лекарям да травникам растения, чей отвар останавливал кровь и избавлял от судорог. Но обычно лапчатка стелилась по земле, и то больше у воды и на дне оврагов, где было не так жарко. А тут побеги в руку толщиной, откуда только взялись? Ухватили за ноги, оплели запястья. Самый толстый стебель обернулся вокруг талии и прижал Яринку ближе к стволу, она и ахнуть не успела. Дёрнулась раз, другой – бесполезно.

Вот сейчас бы вспомнить молитвы или же, наоборот, выругаться, как пьяный Прошка, что на той седмице после загула в местном кабаке потерял серебряную бляху с пояса, да так и не нашёл. Говорят, нечисть здешняя страсть как бранных слов не терпит, разбегается в ужасе. Но горло словно сжала чья-то невидимая ледяная рука.

Поэтому Яринка могла лишь наблюдать, как пространство вокруг затягивает зеленовато-белёсый туман, в котором не видно окрестностей уже на десять шагов в стороны и как выходит из него неведомое существо. Росту высокого, не меньше двух с половиной аршин. Тело, похожее на человеческое: конечностей по две, голова одна и тулово нормальное, да только сплошняком заросшее мхом. Белые волосы копной падали на плечи и спину, свисая почти до самой земли.

Лицо у существа было человеческим. И определённо мужским – густые мохнатые брови, борода до самой груди. Непонятно только, молодой или не особо… Да и есть ли у него возраст-то?

Яринка не удержалась, до боли прикусила себе нижнюю губу, чтобы не расплакаться. Про существо, к которому она попала в лапы, она слышала совсем другое. Нем, но голос имеет: орёт, угукает, плескает в ладоши. Людям показывается в виде зверя с рогами или старика в зипуне, у которого левая пола под правую заткнута, не как у обычных мужиков. Не подпоясанный.

Нынешнее чудище не имело с этими представлениями ничего общего. Разве что голова седая, как бабка и говаривала. И глазищи зелёные, и сияют гнилушками болотными.

– Здравс-с-ствуй, девица, – то ли прошипело, то ли прошептало чудище. – Неуш-што боиш-шься меня?

Голос, вкрадчивый, как шелест листвы, мутил рассудок. Казалось, звучит он со всех сторон. А затем рука с чёрными, словно обугленными пальцами, коснулась её щеки.

– От-тпусти, батюшка лесной, – с трудом просипела Яринка сквозь комок, стоявший в горле. – Не губи… Я же с дарами к тебе, к милости твоей… з-з-за вениками…

Будь они трижды прокляты, те веники, лучше бы она вообще сегодня со двора не выходила! И травы туда же – к лешему…

– Ко мне, ко мне, – усмехнулось чудище, и Яринка поняла, что ляпнула это вслух. – Куда ж ещё? Я тут вс-с-семи травами, вс-с-семи деревьями заведую, зайцы да белки мне служат, волки да медведи кланяются. Дар твой звери уже схарчили, велели благодарнос-с-сть передать. Ветвями березоньки поделились, веники справные выйдут, бери, сколько пожелаешь. С-с-сама ж хотела. И не только этого хотела.

Леший приблизился вплотную. Нет, лицо скорее молодое, чем старое. Нос узкий, чуть горбатый, скулы острые, кожа белая, аж с прозеленью. Ровная – ни морщин, ни пятен. Коли не борода с усами, не стариковские брови да не глазищи страшенные, может, и красивым бы показался.

Подумала об этом Яринка, и холод пополз изнутри по животу, подбираясь к горлу. Конечно же, слышал он недавнюю ссору с Прошкой. Там по улице прорва деревьев тянется, а это, как известно, глаза и уши лесового. А сок в ветвях да стволах – кровь его. Ранишь дерево просто так, веселья ради или с умыслом злым, будешь наказан жестоко.

Ляпнешь глупость несусветную или обещание, которое не сдержишь, – будешь наказан втройне. Нечисть людского вранья не любит. У Яринки потемнело в глазах от безысходности. Не иначе как сам леший её за язык и тянул…

Палец – холодный, чуть шершавый – проскользнул по губам, огладил подбородок. Не сжимая, не хватая, как деревенские парни. И не противно, если уж на то пошло. Просто… страшно очень. От лесовика не пахло мужиком, да и вообще человеком. Пах он папоротником, древесной корой, влажным туманом и холодом.

– Или врала ты, девица? – снова прошелестел он, и в его вопросе почудилась угроза. – Там, в разговоре с остальными деревенс-с-скими? Что скорее со мной бы легла, чем с ними?..

«Сожрёт, – мелькнула заполошная мысль. – Скажу, что соврала – сожрёт непременно. Или зверям хищным отдаст. А если согласиться со сказанным в запале… Матушка моя, да что ж тогда он со мной сделает?! Он же… чудище!»

Пятерня с чёрными пальцами спустилась чуть ниже, по шее и к ключицам. Туда, где начинался вырез рубахи.

И тут в напуганную голову пришла мысль, внезапная, как вспышка молнии в грозовом небе. Из холода Яринку махом бросило в жар. Она быстро-быстро задышала. Только бы получилось, только бы получилось!..

Лешему же поведение её явно не понравилось. Он нахмурил кустистые брови.

– Што, на попятную реш-шила? Чего ревёш-ш-шь? Не по нраву я тебе? Больно страш-шен да космат?

– Не решила, – ответила Яринка, вжимаясь в ствол дерева, и слёзы наконец-то потекли по её щекам. От страха и одновременно от облегчения, но чудищу знать это вовсе не обязательно. – А реву от того, что ты такой же, как и остальные мужики! Бесстыдник да охальник, даром что в сказках наших про тебя говорят, мол, справедлив ты и людей безвинных не обижаешь, а меня уже вот… оби-и-идел!

И она разревелась. Прямо как надо – с подвыванием, хлюпающим носом, дрожащим голосом. И сквозь поток слёз увидела, как леший вытаращился на неё во все глаза.

– Чего это я бес-с-стыдник? – прошептал он. Яринке показалось, с обидой. – С-с-с ума сошла?

– А то! – мигом пошла она в атаку, даром что привязанная. Но и хватка лозы в тот момент вдруг ослабла, освобождая руки. Ярина, недолго думая, ткнула лесовика пальцем в грудь. – Ещё имени моего не спросил, а уже лапищи под рубаху тянешь! Не стыдно? Вижу по глазам, что ни капелюшечки! Вот и они такие же! Затащить меня на сеновал – очередь бы выстроилась, как в городскую лавку за орехами на меду! А жениться никто почему-то не хочет, рожей не вышла и характером! И приданого у меня мало! А я замуж хочу, вот чего! Я девица честная, не гулящая!

Ох, рисковала она сейчас. Или сожрёт, или просто башку на бок свернёт за эти её выкрутасы. А то и проклятие какое наложит, и побежит она зайкой безмозглой в самую чащу, и родных забудет…

Ишь, чего удумала – лесовому хозяину дерзить, мелюзга сопливая! Он живёт на свете тысячи зим, все окрестные холмы да равнины – его вотчина. И вроде бы крепость неподалёку, и княжий двор в семи днях езды верхом, а здесь аж двенадцать поселений в округе, но лес всё равно казался нескончаемым. Люди рубили деревья для постройки жилья, выжигали землю под поля да огороды, но ни одна сила на свете не способна победить густую чащу. Ибо людской род рано или поздно сгинет, а лес как стоял, так и будет стоять.

А значит, и хозяин останется. Как без него? Хуже нет на свете, чем здешнее царство без владыки. Ибо такая нечисть на его место в случае беды придёт, что и подумать страшно. И что с людьми да зверями сделает – тоже.

– Вот, значит, как? – лесовик прищурился, сияние в глазах чуть попритухло. – Чтош-ш-ш… не серчай, сглупил я и впрямь. Нехорош-шо вышло.

Но прежде чем Яринка успела с облегчением выдохнуть, он снова ухватил её за подбородок. Глаза его, зелёные и блестящие, как заколдованные смарагды, смотрели, казалось, в самую душу. И тревога противным мокрым комком затрепетала в животе.

– Я правила вежес-ства знаю. Жениться, говориш-шь? Так я с-согласен. Хорошая ты девка, с-справная. Крас-сивая. И делом всегда занята, не как иные вертихвос-стки, я давно за тобой с-с-смотрю. И горячая, небось, в любви плотс-ской, даром что девица ещё. Рыжие – они завс-сегда горячие.

Палец вновь скользнул по губам.

– Ладно. Готовьс-ся к свадьбе, крас-с-савица моя. Как веселье нынешнее у племени людс-ского схлынет, так и отпразднуем. А приданое мне твоё не надобно. У меня всего хватает, с-сама увидишь. Будешь в парче да бархате ходить, на золоте есть, на пуховой перине с-спать. А на пляс-ски ваши сегодня не ходи, ни к чему. Опас-с-сно это, вдруг случится чего?

А затем он шагнул к обомлевшей Яринке вплотную и наклонился, будто пытаясь поцеловать. На миг ей почудилось, будто губ коснулось дыхание – нездешнее, холодное, травяное.

Дальше она уж ничего не помнила – в глазах потемнело, а ноги подкосились. Провалилась во мрак без вкусов, цветов и запахов, только звон препротивный в ушах стоял. «Руда в жилах порой так шумит от беспокойства, аж набатом в голову отдаёт», – вдруг вспомнила она слова дядьки Бориса. А затем поплыла по невидимым волнам, бестелесая и нагая, искоркой-душой.

И сколько так плавала – одним богам ведомо. Но очнулась на закате, когда в ухо ткнулся чей-то сопящий мокрый нос. Взвизгнула, подскочила с земли и только успела заметить круглый зад здоровенного ежа, улепётывавшего со всех ног в кусты. Неизвестно ещё, кто кого больше напугался! Почесала зудевшее ухо, вытащила из спутавшейся косы несколько сухих листьев. Огляделась по сторонам – ни тумана, ни лешего. Птицы горланят в берёзовых кронах, спорят, кто кого перекричит. И мха под спиной не обнаружилось, как раз наоборот: хребет ныл и чесался от долгого лежания на древесных корнях.

– Примерещилось, чтоль? – ошалело пробормотала она, потирая взопревший от жары лоб. Тут же поморщилась – и искупаться не успела. Сейчас всю деревенскую молодёжь к речке вынесет на суженых гадать. Вот же леш…

И осеклась, сама себя стукнула по губам. Огляделась – ни следа пугающего гостя. Только ветки рядом лежат, прямо одна к одной ровненькие, красивые, хоть сейчас веники вяжи да сушиться вешай. По состоянию их было видно, что работали острым лезвием. Рядом у корней, подтверждая её мысли, лежал нож, весь в древесном соке.

– Я сомлела от жары, похоже, – выдохнула она с облегчением. – Воды с собой не взяла, пожалела руки, чтобы лишнего не тащили, а в итоге и голову напекло. Ужасы всякие мерещились, даже у бабки в сказках таких страстей не было!

В самом деле, не леший же ей берёзовых прутьев настругал. Всякий знает – нечисть никак не может к железу и серебру прикасаться. Богами ей запрещено, и старыми, и новым. Значит, всё сама сделала, а потом сморило за работой, и вот тебе, пожалуйста, – едва замуж не вышла! Яринка не выдержала и захрюкала со смеху.

В груди сделалось жарко и легко. Всё позади, это просто морок. Нет никаких чудищ, день сегодня ясный, а ночь ещё яснее будет, полнолуние же. Да, за травами в лес идти больше нельзя, уж очень реальным кошмар оказался. До сих пор поджилки от одной мысли о невольном замужестве тряслись.

Вдоль берега Коврижки надо поискать, когда девки с парнями по окрестным рощам да сеновалам разбегутся. Вода в ночь Ивана-травника тоже великую силу обретает. А если и там нечисть водится, так её хмельные мужики отпугнут.

Яринка торопливо собрала ветки, увязала их лентой, положила на пенёк вторую краюху хлеба и побежала в деревню.

* * *

Дома тем временем царила суета. Бабка Агафья едва ли не с порога встретила старшую внучку бранными словами, но взгляд у неё бегал туда-сюда – неужто и впрямь переживала?

Мысли Яринки подтвердил и дед, сидевший у стола с миской щей в узловатых пальцах. Он давно уже передвигался с трудом, и руки порой тряслись, как у больного падучей. Поэтому и ел из деревянной миски, иначе в избе ни одной бы целой глиняной посудины не осталось.

Яринка облокотилась спиной на прохладную бревенчатую стену. От облегчения кружилась голова – она дома! А Прошка с дружками… Да что он ей сделает? Ну обольёт грязной водой, так она придумает, чем отомстить, да так, чтобы отец-староста ничего не заметил. С их семейством тоже враждовать не с руки.

– Бабка за тебя беспокоилась, – шепнул дед Еремей, когда Агафья выгребла золу из печи и понесла на улицу. – После полудня как заметалась по избе, за сердце хватаясь. Беда, говорит, с Яринкой стряслась, надо бечь да искать. Я едва остановил. Куды, говорю, старая, собралась? Соседей повеселить разве что. Яринка и волка по хребту палкой огреет, не побоится. Самая бойкая из здешних девок. Погодь до вечера, сама вернётся. И вот, так оно и вышло. И чего переживала?..

Он грустно вздохнул.

– Но ты её, внученька, всё равно побереги. Сама же знаешь, как страшно ей и тебя ещё потерять. Ты и так по березнякам да ельникам цельными днями бегаешь, как тот лесовик…

Внучка в ответ согласно закивала, хотя горло враз пересохло. Чуяла ведь бабка беду, не зря чуяла. Вдруг всё же не примерещилось?

Остаток дня прошёл как во сне. Яринка развесила над лавками веники на просушку, отчего по избе вскорости пошёл хороший терпковатый дух увядающих листьев. Заставила себя поесть – ещё ж к Коврижке вечером идти. Тем более Варя вернулась на закате и с довольным видом заявила, что на общую гулянку не собирается, потому как с Ванькой повздорила.

– Я им всем сказала, что тебе буду с травками помогать. Насобираем добра всякого, запасы на зиму сделаем… – мечтательно сказала она, вытягиваясь на лавке во весь рост. – Маришка с Евлашкой просились с нами, мол, Яринка знает, где всё самое полезное для красоты растёт, а я их припугнула. Нельзя, говорю, вам в лес. У Яринки дар, а у вас глупость одна. Леший ночью украдёт, будете знать!

Яринка тут же вскипела.

– Варька, ну сколько раз говорено, что нельзя в такие дни нечистую силу всуе поминать?! Хочешь, чтобы взаправду явился? Будешь ерунду всякую молоть – не возьму с собой, объясняй потом Ваньке своему, почему ты дома весь праздник просидела!

Вскочила с лавки и удрала, делая вид, что не замечает, как обиженно дрожит у сестрёнки нижняя губа. Заплачет поди. Тут же стало стыдно. Но Яринка отогнала от себя дурные мысли и направилась в коровник, проверить, чисты ли стойла. Ибо лучшее средство от любой тоски и хандры – дело, которым можно занять руки.

К вечеру она как раз успела вычистить навоз и присыпать пол душистой соломой, а затем вымыться в баньке. Была она крохотной, но добротной: предбанник с двумя лавками да столом, мойка и парилка. Здешнюю печку-каменку никто не топил – париться семейство будет в субботу, как все добрые люди. Но плескаться у домашней печи после труда в хлеву тоже неправильно: навозный дух по избе разойдётся. И ароматные веники его не перебьют.

Собралась уже затемно. В привычное лукошко легла старая дедова рубаха, в которую можно было заворачивать травы, требовавшие отдельного от остальных хранения – колюку, дурман, адамову голову, что использовалась для многих дел, от заживления ран до окуривания охотничьих силков. А ещё старики говорили, что она каким-то образом помогает увидеть нечистую силу.

«Я и без адамовой головы её сегодня видела, – невольно фыркнула Яринка. – Достаточно было солнца, что напекло дурную башку».

Варька уже ждала её – заплаканная, с распухшим носом, и Яринке стало её очень жалко. Повиниться, рассказать о случившемся? Нет, нельзя. Худое дело поминать нечисть в ночь Ивана-травника – снова явится. От одной мысли о лешем, что её едва не поцеловал, у Яринки подкашивались ноги.

Потом расскажет. Через седмицу, не раньше. Или зимой, когда землю укроет снегом, люди осядут по домам, а в лесу примет власть боярин Мороз с длинной седой бородой и жена его, владычица Стужа. Тогда и можно – дома у печки, под защитой икон и чуров. Поэтому она лишь виновато обняла Варьку, коснулась губами её лба и шёпотом попросила вместо венчика надеть платок, чтобы комарьё не сожрало.

Улица была пуста, лишь в открытые окна кабака лился многоголосый мужицкий гогот. И то правильно. Куда ж им ещё? Неженатая молодёжь ближе к лесу да речке удрала: костры жечь, венки по воде пускать, плясать с тем, кто по сердцу, до рассвета миловаться и звёзды считать. А дитя следующей весной народится – так никто мать не осудит. Хорошее время, всё можно в эту ночь.

Ярина и Варя весёлую кутерьму, полную факельного дыма и задорного девичьего визга, обошли: травы собирать надо со спокойной душой и ровным сердцем. Глаза должны и в темноте находить нужный стебелёк или листик, нос должен чуять правильные запахи. У плакун-травы аромат свежесорванного бурьяна и мёда, у полевой рябинки – горького вяжущего зелья. А вот кочедыжник ничем не пахнет, его найдёшь, только ежели знаешь, где и что искать. А как искать, если дым с костровой гарью ударят в ноздри и голову?

Поэтому и выбрались из деревни косогором. Зацепили лишь самый краешек поля и то бежали, согнувшись в три погибели, чтобы из-за кустов их никто не заметил.

Впереди показалась Коврижка, речушка тихая, полноводная, но характером дивно покладистая. Кое-где по берегам её, изъеденным ветром да высушенным солнцем, обживали норы вострокрылые ласточки. Вдалеке за пригорком по воде, что в ночи казалась чёрной, плясали крохотные огоньки – это девки венки пускали с зажжёнными свечами внутри. Заручались благословением огня и воды, просили себе счастья в любви.

Но сёстры держали путь чуть дальше: к небольшой развилке, где рукой было подать до второго моста, добротного, который выдержал бы и отряд конников. Справное местечко – лес рядом, ивы практически над водой растут, и берега пологие, можно спуститься к самой реке. А там уж трав целебных прорва, собирай не хочу. Будут к зиме здешним невестам на выданье лучшие притирки для белизны лица, а старикам – масло от костоломной болезни, когда так колени к ненастью выкручивает, хоть на стену лезь.

Ярина спустилась сама, помогла скатиться Варьке, в темноте весьма неловкой. Подошвы кожаных поршней проскальзывали по густо выпавшей росе. Прижала палец к губам – не шуми, мол. Огляделась по сторонам – и замерла.

Прямо у воды на широких листьях папоротника искрились россыпи золотистых звёзд. Варя раскрыла рот, а затем сделала шаг в ту сторону.

– Стой, куда?! – зашипела Яринка, хватая сестрицу за руку. Ну что за недотёпа, а? – А вдруг это морок колдовской?

– Яринка, это ж папоров цвет! – запищала та возмущённо. – Пусти! Бабка ж говорила, под ним клад надо искать! Разбогатеем, приданое тебе заведём, как у знатной боярыни! И мужа в самой Торуге найдём!

– Да не хочу я никакого мужа! А значит, и богатое приданое мне ни к чему!

Она от одного-то жениха сегодня еле удрала, пусть во сне, зато страх был самым настоящим, хватило по горлышко!

– Ну и ладно, – отмахнулась упрямица. – Значит, деда к княжьему лекарю свозим, вдруг знает, как его на ноги поставить? А то горбатимся втроём на хозяйстве, сил уже никаких…

«Уж молчала бы, горбатится она», – невольно фыркнула про себя Яринка, но всё же сдалась. Взявшись за руки, они осторожно, едва ли не на цыпочках, подошли к зарослям. Обе вытянули шеи, пытаясь разглядеть, что же здесь происходит.

Звёздочки вели себя странно, будто живые. Качались над листьями, подмигивали, завораживали. Речка тихонько шумела в такт их монотонному движению. Яринка сама не заметила, как выпустила Варькину ладонь, сделала шаг, ещё один. Кожаные подошвы захлюпали по мокрым камням, но вода оказалась не ледяной, она приятно обволакивала натруженные за день ступни, ласкала, шелестела тихонько, приглашая войти поглубже. Лунные блики скользили около ног, взбирались под подол, и невесть откуда взявшийся смех – лёгкий, переливчатый, как жемчуговые бусины, – заставлял Яринку улыбаться в ответ. Как же хорошо! Как же хо…

Да уж, хорошо, что хватило разума взглянуть себе под ноги. Из толщи речной воды, куда Яринка залезла уже по бёдра, на неё лупилась здоровенная харя, смахивавшая на лягушачью. Вокруг безгубого рта спутанными клочьями водорослей качалась бородёнка, ровно такие же космы, только погуще, шевелились вокруг головы. Глаза величиной с половину бабьей ладони смотрели на незваную гостью, не отрываясь.

Ох, как же она заорала! Казалось, от крика её треснет пополам берег. Сзади завизжала Варя. Вот она кинулась к Яринке, вцепилась в юбки и потянула на себя – откуда только силёнки взялись? Напрасно – пятки словно приклеились к камням.

Чудище поднялось во весь рост – аршина три будет, не меньше. Жирное брюхо, покрытое пятнами, вздымалось и тут же опадало. Борода и патлы на воздухе повисли мокрой, вовек нечёсаной копной болотной тины. Оно что-то булькнуло, выплёвывая воду, затем протянуло перепончатые лапы и крепко схватило Яринку за плечи.

Новый ужас, ещё сильнее прежнего, сковал нутро. Лесовой со своими вениками хотя бы отдалённо походил на человека и зла ей пока что никакого не сделал. Водяник – а это был именно он, Яринка не сомневалась – оказался похож на перекормленную жабу. И уж насчёт его интереса к молодым девицам все сказки да предания сходились в одном – сначала утопит, потом в жёны возьмёт.

Но едва жабья пасть довольно ухмыльнулась, как Яринка ощутила, что ивовые ветви, качавшиеся над берегом, вдруг резко нагнулись едва ли не к самой земле. А затем бросили плети-побеги в воду, оплели ей живот и локти и дёрнули вверх. Рядом охнула Варька – сестрицу тоже подхватило ветвями и понесло на безопасный берег.

Водяник зарычал, низко и с прибулькиванием. Река поднялась и захлестнула берега. Жирное пупырчатое тело ползло за ними. Одну лапищу тварь разжала, но вторая стиснула Яринке ногу с удвоенной силой. От боли потемнело в глазах, и она даже не заметила, как практически у самого локтя в воду, затопившую ивовые корни, скользнуло что-то большое и косматое.

Мир вокруг вспыхнул сотнями зелёных лесных огоньков. Ярче всех горели два – в глазницах разъярённого лешего.

– Убрррррррал лапищи! – заревел он разбуженным среди зимы медведем, а затем оглянулся через плечо и добавил, уже потише, но не менее грозно: – Велел же дома с-с-сегодня с-сидеть! Ну что за девки пошли, ни разума, ни с-страха…

Водяник осклабился. Жабья пасть растянулась от уха до уха, являя миру треугольные зубы, какие и приписывала молва речной нечисти.

– Б-было ваше, стало наше! – довольно булькнул он, не разжимая пятерни. Но хотя бы тянуть перестал. – У меня эта девица давно на примете, так что иди, дальше мхом зарастай, головёшка лесная!

Глаза лешего вспыхнули ещё ярче, белые волосы на голове зашевелились как живые.

– Выволоку наружу да отхлес-с-стаю крапивой по бокам, – зашипел он, и руки его, похожие на деревянные сучья, начали удлиняться. – Не пос-с-смотрю, что ты здеш-шними водами владееш-шь. Берёзам прикажу все берега затянуть, они за год-другой вс-сю воду в себя вберут, полям отдадут, а ты останешьс-ся квакать в тине!

– Эй, ну чего ты? – вмиг сник водяной, его рожа пошла цветастыми пятнами, брюхо побледнело. Но в следующий миг он оживился: – А давай девок поделим? Их тут две, смотри! Старшую бери себе, так уж и быть. Рыжие – они горячи, но непокорны, я непослушания не терплю. А б-беляночку – мне…

Варька, висевшая в объятиях дерева и глотавшая слёзы, тоненько заскулила. А Яринка так и вскинулась.

– Не надо! Это сестрица моя!

И затараторила, давясь словами:

– Пожалей нас, господин лесной, спаси от утопления! Замуж за тебя пойду сразу же, как захочешь, верной женой буду… Клянусь жизнью своей!

И прикусила губу. Расплакаться бы сейчас, да слёзы махом высохли, а отчаяние затопило душу. Всё, обратной дороги нет. Дневной морок был правдой, не сном.

Да только живой быть лучше, чем мёртвой, как ни крути. Пусть жизнь в глухом лесу без родных и близких. Пусть в друзьях ходят ежи да белки, волки да медведи. Пусть из еды только грибы да ягоды на мшистом пне – откуда у лешего золото и аксамит? И пускай постель из мха да прелых листьев, и пусть муж страшный, седой да бородатый – живут же бабы и со стариками беззубыми, всякое в жизни бывает. Все терпят, и она не хуже.

А водяник утопит их с Варькой и всё. Будут обе потом с другими мертвячками плясать в бледном свете луны, всклоченные волосы гребнем чесать, парней в сети заманивать. Человечину жрать, сладкую руду пить прямо из жил ещё трепыхающегося молодца…

Лучше уж с лешим. Он хотя бы за всё живое. И Варька ему, поди, не нужна, отпустит с миром. Замуж за своего Ваньку выйдет, прекратит дурью маяться. Муж с коромыслом всяко приятнее, чем с перепонками да жабрами. Сестрица как раз примолкла и перестала биться в ветвях, лишь моргала испуганно. Яринка сама виновата – не рассказала ей, что сегодня в лесу произошло.

Да и какое теперь это имело значение? Выпутаться бы, выйти невредимыми из передряги! Яринка с мольбой смотрела на лешего, и почему-то сейчас, с горящими в темноте глазами, с белой копной спутанных волос и телом, что поросло мхом от макушки до пяток, казался он менее страшным, чем огромная жаба из Коврижки.

Лесовой глянул на неё в ответ задумчиво и словно бы печально. Затем повернулся к речке:

– Не с-согласен. Девица младшая мне теперь с-с-свояченица. А значит, нечего тебе, образине, даже с-с-смотреть в её сторону! Обе мои, и я их защи-щаю. А теперь убрал грабли, как и было с-с-сказано!

Река вздыбилась медвежьим хребтом, затем опала на землю, захлестнув и берег с ивами, и лесовика. Но тот будто не видел и не слышал ничего, он с пугающей скоростью ринулся на водяного, прямо на ходу ощетиниваясь острыми сучьями.

Водяной завизжал, словно баба, увидевшая в печном горшке вместо каши здоровенную крысу. Но всё же извернулся, отпустил Яринкину ногу, схватил лешего за волосы и потянул на себя. Тот взлетел над толщей воды, как пустая высохшая колода, а затем оба опрокинулись в реку.

Девок отбросило подальше на берег, миг – и гибкие ветви, оплетавшие их тела, расслабили хватку и поползли назад. Вода клокотала, словно кипевшие щи в котелке, только вместо привычных репы, лука да моркови с капустой в ней плавали обломанные сучья, клочья ряски да тины. Да показывалась на поверхности то белая борода, то жабьи вытаращенные зенки: нечисти дрались, как озлобленные хмельные мужики у ворот кабака. Леший явно был ловчее и двигался проворнее, но водяник в своей стихии, она ему помогает.

– Бежим! – взвизгнула Варька, хватая сестру за руку.

Но Яринка оставалась на месте, не сводя глаз с бурлящей поверхности реки. Сердце билось в клетке из рёбер, будто вот-вот её проломит. Не хотела она никуда бежать, страх заставлял стоять на месте.

Не за себя страх. За него, нечаянного жениха. Который не обязан был спасать девку, не умеющую держать язык за зубами. Ещё и наглую – при первой встрече замужества потребовала! Но согласился же, значит, понятие о чести и благородстве имеет.

И заступился за бедовую свою невесту сразу, в день знакомства, хоть она его и ослушалась.

И Варька осталась, дрожа и заливаясь слезами. И тоже глядела на воду, в которой двое бились насмерть.

Но вот жабоподобное чудище взвыло, заперхало, заплескало лапами – леший взял верх и теперь с рыком поволок его на сушу. Однако водяник вывернулся из ломких сучковатых пальцев и с воплем рухнул назад в спасительную реку. Нырнул – и только круги по воде пошли.

И стало тихо-тихо. Только шелестели ивы, поглаживая ветвями мокрый берег и шатавшегося от усталости хозяина. Лесовик нехорошо кренился на бок, руки уменьшились до привычных, почти человеческих. Чёрные пальцы мелко-мелко дрожали, точно у живого мужика, натрудившегося за день едва не до потери сознания. Он сделал шаг, другой и с тихим стоном осел на колени.

Яринка кинулась к нему, забыв обо всех страхах. Подхватила за плечи, удержала от падения ничком в траву. И с ужасом увидела, как по груди его медленно расплывается тёмное пятно.

И кровь у лешего в жилах тоже текла, как у живых. Правда, старики бают, что синяя она, потому и бледны лесные обитатели, никакое палящее солнце их не берёт. Но какое значение сейчас имел её цвет? Их с Варькой спаситель был ранен и, возможно, умирал. В груди его всё клокотало с каждым сиплым вдохом и выдохом.

– Варька, дедову рубаху давай! Там, в лукошке! – крикнула Яринка, укладывая несчастного головой себе на плечо. Зашипела сквозь зубы – холодная вода с белых волос тут же начала стекать за шиворот, прямо по груди. Кожа вмиг покрылась пупырышками.

Варя торопливо сунула ей мятый холщовый комок, и Яринка хотела было прижать его к ране, но вдруг остановилась. Словно неведомая сила завладела её руками, а таинственный голос шепнул в ухо совсем иное. И она, сама не понимая, что творит, вскочила, придерживая дрожащего лесовика за плечо. Затем выпрямилась, встряхнула рубаху – и накинула её на затянутые мхом плечи.

Тело лесовика вспыхнуло зарницей. Яринка отшатнулась, зажмурившись, прикрыла ладонями глаза. Сзади громко ахнула Варя.

Яринка смахнула со щёк набежавшую влагу, разомкнула веки…

Лешего на берегу не оказалось. Вместо него сидел, скрючившись и дрожа всем телом, голый мужик. Худой, голенастый, заросший бородищей по самые уши, взлохмаченный. Но волосы оказались совершенно обычными, тёмными, треть княжеского подворья с такими ходит. Он поднял на девиц глаза – дикие, напуганные, но тоже человеческие.

– Проклятый, – всхлипнула позади Варька. – Обращённый в чудище против воли…

И Яринка сразу вспомнила предания из тех, что бабка в редкие спокойные дни у печки по вечерам рассказывала. Да, чаще всего лешие живут одни, кличут роднёй зверьё да самые старые деревья в округе. Но порой и людей воруют. Девок и молодых баб – знамо дело, для чего, старух – чтобы за маленькими лесенятами приглядывали. А мужиков в самом расцвете да детей – для услужения.

И тогда правильно, что в каждом уголке чащи свой отдельный хозяин имеется, навроде воеводы при князе. Буде у лесного владыки хоть тысячи пар глаз и ушей – за порядком в огромной вотчине в одиночку всё равно не уследить. Для этого и нужны помощники.

А чтобы те не разбежались, даёт им владыка не только колдовскую силу да способность подчинять своей воле всё, что в округе растёт и бегает, но и привязывает крепко-накрепко к месту проклятием. Удрать не смогут – неминуемо зачахнут и умрут по дороге, а то и просто дубовой колодой станут, сухой и безжизненной. А ежели прямо посреди людного места?

И внешность им меняли на какую-нибудь страшенную, чтобы честной народ в стороны от одного вида разбегался. Назад оборотиться они могли лишь ненадолго, от простых, но приятных любому человеку вещей – густой и горячей пищи, бани да чистой одёжи.

Яринка осторожно присела рядом, и мужик скорчился ещё больше.

– Не-не-не смотри, – прошептал он, стискивая колени и прикрывая срам руками. Яринка опустила взгляд, но всё же решительно выпростала из дрожащих пальцев рубаху и натянула её воротом на взлохмаченную голову. Мужик тут же протянул руки, ныряя в рукава.

Дедова рубаха доходила ему аккурат до середины бёдер.

«Молодой, – вдруг поняла Яринка. – Костяшки сбиты, но руки гладкие, не корявые и не узловатые. И лоб высокий, без морщин».

– Как тебя звать? – она постаралась придать голосу ласковости.

– Не помню, – проклятый качнул головой. Как раз из-за туч выкатилась луна, и в её скудном свете Яринка увидела, что патлы его, почти чёрные, местами отливают серебряной сединой. Это ж сколько он натерпелся, что так рано головушка белеть начала?!

Яринка погладила его по плечу, уже не чинясь. На душе стало легко-легко. Проклятый, как ни крути, живой человек, не чудище. Просто опутанный злыми чарами. А значит, и замуж за него выходить не так страшно, как за настоящего лешего.

Сбоку зашевелилась Варька. Сестрица успела прийти в себя, собрать корзинку, перевязать растрёпанную косу и оправиться.

– К нам пойдёшь, бабка с дедом всё равно спят, – решила она за всех. – Тебе помыться бы да побриться, а потом поесть, вона как брюхо ввалилось. И одёжу новую дадим, у Яринки в сундуке есть, как раз всю прошлую зиму шила…

И то верно. Жениху наряд готовила – жениху и достанется.

– Можешь сам идти? – спросила Яринка, убирая руку с чужого плеча. – Как раны твои? Крови не вижу.

Мужик тихонько фыркнул в бороду.

– При превращении в человека и назад в лешака тело заживает, – объяснил он. Голос его тоже стал обычным, чуть хрипловатым, но без лишнего шипения.

– Вот и славно. Есть хочешь? Дома щи с бараниной, огурцы из кадушки, хлеб вчера пекли, пирог с требухой… Я понимаю, что тебе надолго отлучаться из леса нельзя, но до нашей избы рукой подать.

– Масло можем достать! – подхватила лукошко Варя. – И мёду! Взвара нацедим – это питьё такое, с перцем да мёдом, дюже полезное. У нас горшок огромный в печи стоит… Хочешь?

Мужик обвёл обеих мутноватым, но вполне осмысленным взглядом, и сёстры поняли, что он тихонько улыбается.

– Хочу.

Глава 2
Огненная клятва

Хорошо, что дед по вечерам пил травяные настои для хорошего сна, без них боль в ногах даже задремать бы не позволила. Потому и спал спокойно на печке под двумя одеялами. И бабка, умаявшись за день, храпела на лавке. Аж скатерть качалась от её дыхания туда-сюда.

И никто из них даже не шевельнулся, когда Яринка с Варькой прокрались в избу и принялись хлопотать. Пока затопили в бане печь, нагрели воду, принесли для мытья яичный настой, овсяную муку и щёлок, уже и полночь минула. По-хорошему, нельзя в такое время в баню ходить – считается, что здешний хозяин уж больно крут, непременно обожжёт паром или обварит кипятком.

Но проклятый лесовик, видимо, к нелюдям был ближе, чем к людям, поэтому никто им не помешал, ни банник, ни жёнка его, обдериха.

Для гостя, спасшего им жизнь, сёстры не пожалели ничего – и новый рушник дали, и воска с угольным порошком для свежего дыхания, и квасу целый кувшин прямо под дверь парной поставили. Сама Яринка вдобавок принесла женихову одежду из сундука. Перевернула в мокрой мыльне шайку вверх дном, положила на неё рубаху, портки и кожаный пояс, а рядом поставила старые сапоги дядьки Бориса, которые он бросил, когда уезжал. Продадите, мол, коли нужда будет. Сапоги были хоть и старые, но добротные и красивые, ни единой заплатки, ни единой дырочки. Дед Еремей сам бы носил, да впору не пришлись. Может, их спасителю пойдут?

Из еды взяли всего понемногу, но и этого хватило, чтобы уставить в предбаннике целый стол. Горячие щи с капустой да бараниной, здоровенный ломоть хлеба с маслом, сало с зелёным лучком, яички печёные – свежайшие, только сегодня из-под курицы вынули. Притащили кувшин молока, а к нему пирог с требухой.

Гость сначала откисал в жарком пару, затем хлестал себя вымоченным в шайке берёзовым веником и охал, аж на улице было слышно. А затем затих – видать, оделся и сел трапезничать. Яринка с Варькой как раз тащили в баню разогретый горшок с ароматным взваром, взявшись с двух сторон за ручки – в толстых дедовых рукавицах, чтобы не обжечься.

– А он красивый, ты заметила? – вдруг фыркнула Варька, с озорством посматривая на тёмное банное окошко.

– Он весь в лохмах, чего бы я там заметила? – подняла Яринка брови.

– А я тебе говорю, что красивый, вот увидишь! – стояла на своём сестра. – Сейчас бородищу сбреет только и патлы проредит. Он и ножницы попросил, и бритву. Я дедову дала, всё равно не пользуется…

Ну даёт, а? Такого страху натерпелась, а уже на едва знакомых мужиков с интересом пялится! Но Варька тут же добавила:

– А он только на тебя смотрит. Ты ему точно по нраву!

Огляделась воровато по сторонам и прошептала:

– Мы его от порчи избавим! Придумаем как! Выкупим у лешего или в церкву столичную поедем, отмолим. Будет тебе муж справный, всё ж лучше, чем нашенские дурачки и жадины. Он, поди, городской да знатный, видела, какие пальцы тонкие? И ступни тоже. Словно у благородного!

– Не приглядывалась, – мотнула Яринка головой. – Я больше переживала, что ему жабья морда рёбра поломала, и смотрела, как идёт, не кренится ли на сторону. Давай уже взвар внутрь затащим, болтать на ходу тяжело.

Но сестрица не унималась.

– Замуж за него выйдешь, семью его найдём. А потом он нас к себе заберёт непременно! А там, глядишь, и мне жених достойный сыщется… Яринка, а вдруг братец младший у него есть?! Вот хорошо бы вместе нам зажить, одной большой семьёй! В Торуге работы всяко меньше, и деда лучше полечат.

– Иди уже, трындычиха! – Яринка ускорила шаг. Придумает же сестрица, а? Даром что семнадцатый год пошёл, а как ляпнет чего – ну дитя сущеглупое, наивное.

Но у самой сердце в груди предательски застучало. А вдруг? Всякой девке хочется молодого да красивого в мужья. Да, молва не зря гласит, что главное в семейном благополучии – полная кубышка. И хорошо жить в большом и тёплом доме, вот как их изба. Но в итоге по хозяйству горбатятся они с бабкой и мужицкой работой не брезгуют, только для совсем тяжких дел наймитов зовут.

Ни разу Яринка не видела, чтобы старая Агафья на жизнь жаловалась. Ругалась, хворостиной их по двору гоняла за невычищенный коровник да несбитое масло, а потом плакала втихомолку – это бывало. Но ни словом не попрекнула ни болеющего деда, ни бойких прожорливых внучек, которых ещё и одеть да обуть надобно. Но только слепец не заметил бы, как ей тяжело.

При таком раскладе замуж пойдёшь за кого угодно, хоть за лешего в его натуральном обличии. Лишь бы он о престарелой родне невесты тоже позаботился. Яринка дурой не была, понимала: сейчас они не бедствуют, потому что бабка здорова. Сляжет она, и не справятся две девки с таким хозяйством. Две коровы, пасека, дом да репище – непременно мужская рука нужна.

Но ведь настоящего счастья на одних деньгах да припасах не построишь. И замуж хочется за порядочного, не чета Прошке и остальным. А ещё – за молодого да крепкого, работящего и сердцем не злобливого. А если красавцем окажется – больше и мечтать не о чем.

Яринка первой сделала шаг в предбанник и ахнула, едва не выпустив горшок из враз ослабевших пальцев.

Леший в человечьем обличии сидел за столом, доедая щи из пузатой миски. Вот деревянная ложка застучала по дну, и он со вздохом отставил посудину в сторону. Окунул в растопленное масло кусочек хлеба, сунул в рот, прожевал, а затем увидел вошедших хозяек. Тут же схватил с лавки мокрый рушник, обтёр губы и снова улыбнулся – смущённо и с благодарностью.

Варька не просто не соврала, она даже не приукрасила. В озорном пламени толстой восковой свечи (вот уж этого добра было в доме полно, с собственной пасекой-то!) лицо гостя было видно хорошо, почти как днём. Огромные тёмные глаза с пушистыми ресницами – любая девка о таких мечтает. Как и о бровях: у лесовика они были кустистыми, старческими, у сидевшего за столом человека – соболиными, гладкими, чуть изломанными на вершинке. Аж завидно!

Вдобавок леший выбрился начисто, словно устал носить усищи с бородой. И теперь явственно были видны и тонкий нос с едва заметной горбинкой, и заострённый подбородок, и высокие скулы. Губы разве что тонковаты для писаного красавца, но улыбался он мягко и ласково, невольно заставляя сердце стучать ещё шибче.

Он подскочил с лавки, шагнул навстречу и протянул руки, подхватывая взварник. Голыми ладонями взял – и ничего, даже не дрогнул. А посудина-то здоровенная, ещё и полная горячего пития.

И вблизи Яринка разглядела, что её нечаянный жених и впрямь молод, чуть больше двадцати зим. И ровнёхонький, в поле да на репище задом кверху целыми днями не стоял: спина не сутулая, живот колесом не выпирает. И до чего ж справно на нём сидела рубаха, и как же шёл ему кожаный пояс! И портки впору пришлись и по длине, и по ширине. Да даже сапоги обхватывали ногу так, будто парень в них и родился.

– Как тебя звать? – спросила она.

Гость, как раз водрузивший горшок в середину стола, замер на месте.

– Не помню, – с горечью ссутулил он плечи. – Хозяин чаще лешаком зовёт, так то звание, не имя. Или Дубиной. А настоящее имя вроде как знает, да не говорит…

– Правильно, на кой ему? – тут же влезла в разговор Варька. – Он тебя за холопа никчёмного считает, раз кличку дал хуже, чем у собаки! Уверен, что не врёт насчёт имени? Мож, и не знает ничего…

– Не уверен. С нашим хозяином ни в чём уверенным быть нельзя. Одно только знаем: ослушаешься его приказа – и накажет, пожалеешь, что вообще на свет родился.

Парень снова сел на лавку, перевёл на сестёр задумчиво-печальный взгляд.

– Посидите со мной, – попросил он вдруг. – Я с вольными людьми, почитай, зим пять не говорил, так близко не подходил.

– Конечно! – Варька отозвалась первой, и Яринка внутри себя обрадовалась – сестрица хоть и слыла даже среди любящих подружек чересчур легкомысленной, зато общий язык с людьми находила сразу и любую неловкость сглаживала своей трескотнёй. Сама Яринка не умела так ловко чесать языком. Тем более в присутствии парня, красивее которого никого не видела.

И который вроде как собирался на ней жениться. А вдруг теперь не захочет?! Разглядит её поближе и передумает.

Но тут гость взглянул на неё в упор и подвинулся, давая место рядом с собой. Яринка намёк поняла – села, надеясь, что в полумраке не видно её лица, которое вмиг залило жаром от смущения. Варя умостилась напротив и без обиняков сказала:

– Ты ешь, ешь. В лесу, небось, лягухами да жабами питаешься да диким мёдом?

Парень тут же прыснул со смеху в кулак.

– Прямо сырыми ем, ага. И водяника бы сожрал, если бы не удрал, скотина склизкая. Мы ж не настолько одичавшие! На подворье у хозяина есть и кухня, где самые изысканные яства готовят, и библиотека с редкими заморскими свитками да книгами, в которых страницы из телячьей кожи, и зала для пиров, и спальни, где вместо лавок постели, как у иноземных королей, и много чего ещё…

Он неловко дёрнул уголком рта, словно думал, улыбнуться или нет.

– Когда в лесу дел по горло, там, конечно, не до изысков. Ягоды едим, мёд, коренья… Я к ним не привык, правда, до сих пор. Служу хозяину тринадцатую зиму, а всё равно живот иногда пучит. И счастье, когда удаётся украсть горшок с кашей у зазевавшихся дровосеков. Или сами они дары съестные приносят. Да даже блину холодному на пеньке рад, лишь бы не горелому.

– Беееедненький, – протянула Варька, расстроенно оттопырив нижнюю губу. И тут же спохватилась: – Да ты кушай, кушай! Мы тебе и с собой завернём! Или… В гости к нам снова приходи!

Разговор длился долго. Гость всё никак не мог наесться, а затем и напиться – после щей выдул кувшин молока, употребил в один присест почищенные сёстрами яйца, закусил шматочками сала с остатками ковриги. Яринка в очередной раз тихонько выдохнула с облегчением: нечистая сила, по поверьям, смертельно боялась соли. Раз парень не брезгует салом, значит он действительно человек, просто заколдованный.

И лишь за огромной чашкой сбитня с пирогом гость начал рассказывать о себе.

Попал он в услужение к хозяину обыкновенным, с его слов, путём – был уведён у родителей. Скорее всего, кто-то из них сгоряча велел мальцу, путавшемуся под ногами, убираться к лешему – и всё. Отмолить то ли не успели, то ли вообще не стали этого делать. Но тут же со вздохом признался, что порой во снах чует и плач матери, и глухую тоску отца, да только где и как их найти – непонятно.

Служба же его состояла в том, чтобы пугать людей, не пуская их в чащу, пока хозяин вершит свои злодейские дела.

– Нас, лешаков, у него много, у каждого свой угол в здешних краях, который мы вдобавок оберегаем. За порядком следим, чтобы звери да птицы плодились, чтобы еды всем вдоволь хватало, чтобы люди лишнего не брали без нужды… Ну и в чащу носа не совали, хозяину не мешали. Он же из палат своих каменных не выходит почти, у него там слуг полно, ведьмы разные на посылках. И целые горницы всякой пакости – и котлы, что сами собой греются, и лягушачьи лапы с нетопыриными крыльями на просушке под потолком висят, и уроды всяческие в здоровенных стеклянных банках… Вы стекло-то видели? Оно навроде глины, только нагревается до белого каления и прозрачным становится, как вода. И вот там в вонючей жиже те уроды и плавают.

– Зачем? – вытаращила глаза Варя.

– Для опытов. Кто живучий, кто не очень, кто выдержит воздействие яда, и огня, и кислоты… Он всё хочет бессмертных воинов вывести, которых ничего не берёт, и при этом покорных.

– Он человек? – не выдержала уже и Яринка. – Как он вас украл тогда? Ведь только нечисть может выманить детей из родного дома…

Парень замер на лавке.

– Не ведаю, – наконец, опустил он голову. – Но настоящего лешего из быличек мы и сами не видели никогда.

Яринка призадумалась. Сквозь сомкнутые ставни банного окошка забрезжила синеватая полоска – недалеко до рассвета. Надо бы порядок поскорее навести, чтобы бабка с дедом ничего не заметили. Но так хотелось слушать дальше диковинные, хоть и пугающие, рассказы о банках с уродцами да чёрнокнижном колдовстве!

И тут она сама вспомнила кое-что из бабкиных старых присказок: нет хуже, чем лес без хозяина, ибо заведётся в нём такое, что и словами не передать…

– Нет у нас никакого лешего, – негромко сказала она. – Я так думаю. Иначе колдун бы целым лесом не заправлял. А почему приговоры да проклятия работают и откуда у него столько силы, чтобы подчинить своей воле полста человек, – уже другой вопрос.

– Этого мы тоже не знаем, – с горечью ответил парень, перекидывая за спину тёмные волосы. Подхватил со стола верёвочку, увязал их в хвост и продолжил: – В хоромах его много мест, куда нам ходу нет, среди прочего подземелье. И там такое, говорят, обитает, что и водяной по сравнению с ним дитятей добродушной покажется. Кто пробовал туда ходить – назад никогда не возвращался. Может, там наш хозяин и ворожбу поганую плетёт, и силу копит. Проверять это на собственной шкуре, как вы понимаете, больше никому из нас не хочется.

Варька, явно желавшая задать ещё сотню вопросов, вздрогнула и замолчала. Затем объявила, что хочет спать. Байки о чудищах да ворожбе, мол, хороши, когда они у тёплой печки звучат да в безопасной избе. А не в бане после полуночи.

– И мне пора, – спохватился гость, а потом взглянул тёмными глазищами на Яринку. – Проводишь?

Она хотела сказать, что обычно парни девок провожают, а не наоборот. Но сердце её вновь дрогнуло от радости – ночной спаситель явно не хотел с ней прощаться. Поэтому торопливо кивнула, пока он не передумал.

Впрочем, сразу они и не распрощались. Сначала гость помог занести в дом взварник и остальную посуду. Двигался по скрипучим половицам почти бесшумно. Кошка, спящая на остывшей печной загнетке, едва ухом шевельнула.

Пока Варя развешивала в укромном месте на заднем дворе мокрый рушник, а Яринка расставляла на полках взятую посуду, гость, стоящий в дверях, с любопытством озирался по сторонам. Затем прищурился, глядя на спящего деда.

– Кости у него ломит, да? Я травы для снадобий потом принесу. Хорошие, из самой чащи. Знаю, какие точно помогут.

– Буду благодарна, – невольно заулыбалась она. – Ну что, готов идти?

Лешак в человечьем обличии потоптался неловко, а затем вдруг спросил:

– А ты правда замуж за меня пойдёшь? Не обманываешь?

– А возьмёшь? – с усмешкой ответила Яринка, поднимая брови. – У господина твоего, небось, в услужении и красавицы есть, из числа тех колдовок. А я девка простая, деревенская. И приданого у меня богатого нет. Может, найдёшь завтра кого личиком милее да станом тоньше. И характером покладистее.

Лешак тоже усмехнулся, показывая ровные белые зубы. Ну точно как молодой охальник на гулянке с девками.

– А ты поближе подойди, и скажу, возьму или нет.

– Я листвянских парней за такие разговоры в нос сразу бью, – предупредила Яринка. – Не люблю подобных выкрутасов, я девица порядочная.

Но в сени зашла, ещё и дверь в чистую половину избы за собой прикрыла.

– Знаю, что порядочная, а ещё добрая… и очень красивая. Как солнышко рыжее. Я ж наблюдаю за тобой третью зиму… Украдкой, когда ты в лес ходишь за травами. Тропки под ноги помягче стелю, чтобы гулялось легко да поближе к земляничным полянам.

Лешак окончательно смутился, щёки его порозовели.

Ярина же невольно заулыбалась. Так вот почему в лесу ей всегда было спокойнее, чем в родной деревне!

Она сама не заметила, как гость вдруг шагнул и оказался близко-близко. Положил руки ей на плечи, и Яринка поразилась, какие же они всё-таки тяжёлые. И тёплые. Нет, он не хватал, не стискивал, не пыхтел в лицо смрадным луковым или чесночным духом, как часто бывало с деревенскими. Не тянул лапищи к девичьим прелестям, не норовил залезть под рубаху без спроса. Наверное, поэтому она и не испугалась.

Пальцы – мягкие, человеческие, с ровными округлыми ногтями – ласково погладили её по щеке, заправили за ухо выбившуюся прядку волос. Яринка всхлипнула – и сама уже потянулась его рукам навстречу. Поднялась на цыпочки, чтобы коснуться носом щеки. А затем…

– Ой, а чего вы тут делаете? – Варя стояла в дверях с хитрющей улыбкой, уперев руки в бока. – Бабка сейчас проснётся и всыплет обоим по первое число, не посмотрит, кто простой человек, а кто – не очень.

Яринка смутилась – талант сестры появляться не вовремя сейчас превзошёл все ожидания. Зато лешак ещё крепче её обнял, прижимая к груди и не давая отодвинуться.

– Сватаюсь, – нахально подмигнул он. – Что, Варвара-краса, отдаёшь мне в жёны сестру свою старшую Ярину? Обещаю беречь и почитать, не обижать, не жадничать, куском хлеба не попрекать. Наоборот, озолочу. И всю вашу семью тоже. Со стариками потом поговорю, а пока твоей поддержкой заручиться желаю.

Яринка почувствовала, как щёки вновь заливает жаром. Вдруг захотелось рассмеяться, схватить гостя в охапку и стиснуть грудину крепко-крепко, чтобы аж рёбра свело. Пусть знает, что не он тут один сильный!

– Отдаю, – с готовностью откликнулась Варя. И не удержалась, всхлипнула: – Это хорошо, что ты не жадный. Мой-то Ванька как раз такой, куколки из фарфору собственной невесте пожалел…

– Далась тебе эта куколка! – возмутилась Яринка. Нашла время и место причитать!

– Далась! – Варька упрямо стояла на своём. – Я коромысло сама бы себе потом купила иль заказала, кому надо. А платков красивых у меня и так половина сундука, я для того и на пасеке торчу целыми днями, и масло со сметаной сама не ем, на продажу вожу. А куколку мне бабка в жизни купить не позволит!

Последняя фраза прозвучала очень жалобно, и Яринка не стала спорить. Зато вдруг заговорил лешак:

– А ты ему про куколку говорила? Ну, что хочешь её? Иван твой – сын лавочника, я и за ним наблюдаю, когда они с отцом в город за товарами ездят. Парень он хороший, зря нос воротишь. На днях у лесного озера телегу с конём посреди дороги остановил, потому как утка с выводком едва под копыта не попала. Дал мамаше спокойно детей до воды довести. Отец его потом изругал за задержку, а Иван с ним спорил, дескать, животину безвинную тиранить негоже, она тоже жить хочет. А что под копыта лошади утята лезут – так малые ещё, глупые…

– Не говорила, – Варя растерянно приоткрыла рот, но тут же нашлась. – А мог бы сам догадаться, если любит по-настоящему!

Лешак вздохнул, точно ласковый отец, увещевающий непослушное дитя. Отпустил Яринку и шагнул уже к порогу.

– Как тебе сказать… – с неловкой усмешкой почесал он затылок. – Я и про женитьбу-то по-настоящему тоже не думал, пока Яринка не напомнила, как должен себя честный мужик вести. Да, я в лесах совсем одичал, в человека ведь редко оборачиваюсь, нужды до сего дня не было. А теперь совестно. Потому как к девице красивой полез, а надо было сговориться сначала. Яринка меня за это пристыдила и правильно сделала… Я к чему веду? Иван может и не догадаться, как тебе та куколка в душу запала. Скажи ему и посмотри, как себя поведёт. Если скажет, что всё это глупости – уже делай выводы. А пока не гони. Если и вправду хоть немного любишь.

Варька задумчиво потеребила кончик косы.

– А как вы с Яринкой познакомились?

– Она сама тебе расскажет, уже времени нет болтать, рассвет на носу, – лешак развёл руками. Остался бы мол, подольше, да нельзя: – Мне пора возвращаться. Ярина, так проводишь меня?

– Провожу, обещалась же.

– Вот и славно, – тонкие губы тронула слабая улыбка. – А ты, Варвара, с женихом поговори. Он славный парень, не чета сыну старосты. Вот уж мерзота мерзотой, во всех окрестных деревушках такого нет! Силки на зверей ставит даже весной, когда они потомство выводят. Жаб да лягушек ногами топчет смеха ради, по птицам из рогатки стреляет. И за девками на покосе подглядывает, когда они в самую жару рубахи коротенько подвязывают да на отдых ложатся. Пялится из опушки, в кустах сидючи, а сам пятерню немытую из портков не выпускает. И сказать стыдно, чего той пятернёй делает…

Варькины щёки мигом налились краснотой, будто свекольным соком.

– Ах он, рукоблуд поганый! – едва не взвилась она с крыльца. – Да мы его с подружками!.. Да я самолично…

– Тёмную ему устройте, – посоветовал лешак. – А коли начнёт брехать, мол, неправда это всё, так и скажи: жених Яринкин тебя, охальника, видел, и сам при случае башку на бок скрутит, ежели ещё раз подобную мерзость учудишь.

С этими словами он кивнул Варе, прощаясь, вышел из дому и побрёл к калитке. Яринка – за ним.

Небо на востоке начинало потихоньку алеть. Но саму деревню, опоясанную частоколом, ещё окутывал предрассветный туман. Двери кабака были плотно заперты, а из ближайших кустов доносился густой запах сивухи и молодецкий храп. Избы стояли с прикрытыми ставнями, сонные и тихие.

Когда они уже брели по полю, Яринка почувствовала, как лешак сжал её ладонь в своей, и ответила тем же. Идти вот так, навстречу рассвету и рука об руку с красивым парнем, было несказанно сладко. Вдвойне радовало, что свидетелей вокруг не оказалось, видать, все ушли к Коврижке. Одни – пускать венки по воде и гадать на счастливую судьбу, другие – венки те ловить, а следом и их хозяек. То-то визгу будет на всю округу!

– Ты так и не ответила на вопрос, – вдруг негромко сказал он. – Пойдёшь ли за меня? Я… Не хочу заставлять. Если тебе противно… Я ж чудище, всё понимаю.

И ссутулился, опустив плечи.

А Яринка развернулась к нему – и сама уже обняла, как и хотела там, в сенях.

– Вот потому и пойду. Потому что ты не заставляешь. Ты благородный и честный и никакое не чудище. Проклятие мы с тебя снимем. Я придумаю как.

– Не давай опрометчивых обещаний, – запротестовал было лешак. – Ты уже ляпнула одно сегодня, не подумав.

– И ещё раз ляпну, – вдруг рассердилась Яринка. – Ты ведь мне не веришь, хотя наблюдал за мной почти три года, сам же признался. Хоть раз я кому-нибудь сбрехнула? Я за своё правдолюбство вечно страдаю, в деревне меня чураются, только вот Прошка с дружками, стервец, всё покоя не даёт.

– Башку ему оторву. Или возьму в замке зелья какого, за шиворот ему вылью и станет он дубовой колодой до конца дней.

– Девки местные тебе только спасибо скажут, – Яринка даже не испугалась грозных обещаний. – Так скажи, веришь мне?

Лешак смотрел на неё задумчиво, без улыбки. Но рассвет, занимавшийся за Яринкиной спиной, украсил его лицо золотыми и розовыми мазками. И до чего ж он в эту минуту был хорош, аж сердце мёдом растекалось.

– Верю, – с грустью сказал он. – И боюсь за тебя. Что принесу в твою жизнь только несчастье. Узнает хозяин, что мне кто-то по сердцу пришёлся – непременно попытается изничтожить этого человека. Лишь бы мне больнее сделать.

Вот тут бы Яринке испугаться по-настоящему и понять, что её невольное замужество может обернуться большой бедой. Но в какие это времена девки слушали разум наперёд сердца? Поди, и мир тогда бы рассыпался в труху.

Вот и сейчас из всей речи своего спасителя она явственно расслышала только два слова.

– А я тебе взаправду по сердцу? Не привираешь ради красного словца?

– Взаправду. С той самой минуты, как в первый раз увидел. Только понял это лишь сегодня, когда пуще смерти испугался, что водяник тебя утащит на дно. Потому и кинулся в драку, хотя он во много раз старше и меня бы мог запросто утопить. Но, видимо, добрые силы на нашей стороне, получилось тебя и Варю спасти.

Яринка вздрогнула – жабьи зенки речного чудища накрепко засели в памяти. Только бы не приснились теперь в плохую ночь, от такого страху и сердце остановится!

– Зато ты вон сильный какой. Колдовство твоё взаправду будто у настоящего лешего из быличек!

– Так я и не хуже настоящего, – парень невольно приосанился. – Всякое могу. Даже разбойника в дерево оборотить, который зверей лесных почём зря тиранит. Или людей. Ещё будучи мальцом на посылках у колдуна, превратил в осину подлеца, который девку из соседней деревушки снасильничать пытался. Девка, правда, от увиденного чуть умом не тронулась. Визжала так, что надорвала глотку в один миг. Удивительное дело – что обидчик листьями и корой покрылся, ей оказалось более страшным, нежени бесчестие и поругание…

Яринка в ответ лишь утешающе погладила пальцами его ладонь. Что уж тут скажешь? Она ещё вчера бы эту девку прекрасно поняла.

Так они и дошли практически до леса рука об руку. И увидели на опушке одинокий костёр. Лешак тут же зашипел от злости – какая сволочь бросила открытое пламя рядом с деревьями? А если погорит тут всё?! И хотел уже затушить, но Яринка ухватила его за рукав.

– В наших краях парни с девицами сговариваются о браке, прыгая вместе через огонь на Ивана-травника, – лукаво улыбнулась она. – Если опасаешься, что уйду – привяжи меня к себе клятвой. Я не нарушу.

Пламя отражалось в тёмных глазах, отблески его играли на бледном лице. Яринка запоздало вспомнила, что лесная нечисть, как и зверьё, очень боится пожаров и уже хотела извиниться и взять свои слова назад. Но лешак снова стиснул её пальцы, на этот раз – почти до боли.

– Хочу. Ибо я в первую очередь человек, а не чудище. Сама же сказала.

Миг – и оттолкнулись оба от земли и взмыли в воздух. Яринка почуяла, как россыпь искр легонько (спасибо мужским порткам под юбкой) куснула её за ноги – и вот уже оба стоят в густой траве под берёзовым пологом. И парень хохочет, запрокинув голову, ну совсем как человек. И Яринка хохочет вместе с ним – от внезапно нахлынувшего восторга. Всё получилось! Он смог!

А потом он хватает её в объятия и уже без спроса, без разрешения склоняется к лицу. И она подчиняется, запрокидывает голову, касается ртом его губ, пахнущих чабрецом и взваром. Кружится голова. Вкус мёда на губах, языке. Дрожь в ногах, слабость во всём теле. Жар, идущий от мужской груди, ощущается даже сквозь рубаху.

И мир будто замер вокруг, ожидая, пока они намилуются, придерживая рассвет, отводя чужие любопытные глаза. Никто из местных парней да девок на опушку так и не вышел, и костёр затух сам собой.

И потому Яринка не стала сопротивляться, когда её уложили на невесть откуда взявшуюся подстилку из мягчайшего мха. Когда непривычно тонкие и гладкие пальцы распустили завязки на вороте рубахи. Когда до одури сладкие губы заскользили по шее, осыпали поцелуями оголённые плечи. Только ахнула, когда мужская рука сжала полушарье груди, – не от стыда, от резкого, почти на грани с болью, удовольствия, вдруг вспыхнувшего внизу живота.

Лешак, похоже, воспринял её возглас иначе – убрал ладонь, и поцелуи его стали медленными и почти невесомыми. Он скользнул выше, от груди к шее, и со вздохом вернул ворот рубахи на место.

– Прости, – шепнул он, уткнувшись носом ей в волосы. – Я помню о правилах вежества. И не обижу тебя.

– Да я… – сладкий туман никак не желал отпускать бедовую Яринкину голову, она часто и тяжело дышала. – Сама же…

И даже ведь стыдно ни капли не было, вдруг мелькнула запоздалая мысль. Хороша невеста, ничего не скажешь, дня ещё с женихом не знакомы, а уже чуть ноги не раздвинула! И ведь не соврала ни капли: ляпнула ещё днём, что лучше с лешим ляжет, – и вот, пожалуйста.

– Не стыдись себя, – вновь раздался шёпот у самого уха. – Ты горячая, потому на ласку отзываешься сразу же. И доверяешь мне, потому и не боишься. Всё будет, ягодка-Яринка моя. Поженимся – и всё будет, и даже лучше, чем сейчас…

Так они и остались валяться в обнимку на мягкой лесной подстилке. Пахло свежим мхом, молодой берёзовой порослью, грибами и совсем чуть-чуть прошлогодними прелыми листьями. И травами для полоскания волос – от парня, положившего голову Яринке на грудь. Он почти не шевелился, только сопел тихонечко, поглаживая её по плечу. Она же перебирала тёмную гриву, пропуская между пальцами редкие седые пряди. И сердце сжималось от любви и сострадания. Так и поцеловала бы каждую из них.

Над краешком леса занималась заря. Едва заметные солнечные лучи раскрашивали мир золотым и алым, показывая его в лучшем виде. И казалось, что нет в нём ни горя, ни несчастий, ни болезней, ни одиночества. Только лес вокруг. Только седые пряди в её пальцах, тяжёлая голова на груди, которую и сдвинуть бы чуть в сторону неудобно, но даже шевелиться не хочется, настолько хорошо.

– Дай мне имя.

– Что? – Яринка, уже начавшая проваливаться в дремоту (всю ночь ведь не спала), даже не поняла сразу, чего от неё хотят.

– Дай мне имя, – повторил парень, глядя ей прямо в глаза. – Моё старое забрал хозяин, я не знаю, вспомню ли его когда-либо. А кличка, которую я получил взамен, оскорбительна, права сестрёнка твоя. Так дай мне новое. Кому это доверить, как не тебе?

Яринка призадумалась на краткий миг – и имя возникло в её голове, будто всегда там сидело. А теперь вдруг решило проявиться, вместе с достойным его обладателем.

– Ты мне жизнь сегодня ночью спас, считай, подарил. А потом и себя, не побоявшись через Иванов костёр рука об руку прыгнуть. Значит, Даром тебя назову. Ибо для меня ты и есть лучший подарок на свете.

Заря занималась над горизонтом, юная, ласковая, румяная. Как счастливая невеста. Как сама она, Ярина.

А вскорости в деревне заголосили петухи.

– Бабка уже проснулась наверняка! – Яринка подскочила с места, сонную негу как рукой сняло. – Ох, боги, увидит, что меня дома нет – ругаться будет до вечера! Грядки не полоты, не политы, да и воды в кадушке меньше половины, надо было натаскать, а мы забыли!

Да уж, воды им вчера вечером было вдоволь и без кадушки. Но бабке ведь этого не объяснишь. Опять начнёт попрекать, мол, лентяйки, только бы на гулянки с подружками бегать. И вроде понимаешь, что она это не со зла, а от большой усталости, но так не хотелось портить прекрасное утро большой семейной сварой!

– Не печалься, ягодка моя, не думай о заботах, всё само собой наладится, – лешак, ставший нынче Даром, чмокнул её в щёку. – Беги домой, я через поле дорожку проложу. Три шага, и ты на месте. Не моя там вотчина, ну да ничего. Я пока на седмицу пропаду, тоже работы по горло. Но приветы передам непременно, чтобы не скучала ты. А потом и сам явлюсь в гости. Будешь ждать?

Яринка в ответ улыбнулась и крепко-крепко его обняла.

– Одёжу подаренную носи смело, ты жених мне теперь, – и тут же спохватилась. – А дорожку через поле тебе можно прокладывать, раз не твоя вотчина? Там, поди, полевик живёт, а ну как осерчает?

– Не осерчает. Ему чревато – мыши у меня в лесу прожорливые, рожь да пшеницу любят, – Дар снова ехидно осклабился, как ночью в сенях. – Поворчит немного, да и пойдёт к лешему. То есть снова ко мне.

Торопливый и очень жаркий поцелуй, поворот спиной к деревьям, легонький толчок в спину – и Яринка шагнула в странный туман, вдруг клубами взметнувшийся из-под земли. Ещё шажок – и вышла у родной калитки. Прижала гудящую от недосыпа и счастья голову к дощатому забору, тихонько засмеялась.

«Ладно уж. Пусть бабка ругается. И пусть спать не придётся до самой ночи. Всё равно ведь хорошо…»

Так хорошо, как никогда в жизни до этого ни было.

– Яринка! – раздался окрик со двора.

Агафья спешила к ней, на ходу подвязывая передник, вымазанный в муке. Вид у неё был совершенно не сердитый, а даже немного растерянный.

– Яринка, кровиночка, ну прости меня, дуру старую! – запричитала она на ходу. – Это ты обиделась за вчерашнее, да? Никогда так больше не делай, не гробь себя! Я поворчу и отойду, а здоровье ни за какие деньги не купишь!

– Я… Чего? – Яринка оторопела.

– Да как же? – бабка всплеснула руками. – Я поднялась, гляжу – Варя спит, тебя нет. Думала, может, гулять с парнями ускакала. Выхожу на улицу – кадушка полная воды, двор выметен, на репище ни единого сорняка, грядки политы! Потом в бане рубаху твою домашнюю нашла, мокрую насквозь… Это ты воду таскала да облилась, ласточка моя? А потом погреться решила, потому и каменку затопила, чтобы домой не идти? Не стерпела вчерашних обидных слов? Ну прости меня за язык поганый, сама ж понимаешь, не со зла я…

И вот тут-то Яринка поняла, что имел в виду Дар, когда просил ни о чём не беспокоиться. И заревела в голос. От усталости, облегчения и запоздало накатившего страха (могла ведь утонуть нынешней ночью!) едва не подкосились ноги. Бабка охнула, распахнула калитку, обняла внучку, принялась гладить по голове.

– Пойдём, нечего соседям повод для сплетен давать, – шептала она. – Умничка ты у меня, вся в матушку. Но гробиться так всё равно негоже. Иди-ка, ложись спать. А до этого поешь, я блинов напекла и коров подоила. Сегодня ничего не делай боле, поняла? Отдохни хоть маленечко, ибо работа на земле да в доме никогда не кончится, свойство у неё, у проклятущей, такое.

Яринка молча кивала в ответ. Было стыдно, что ко всему этому добру она и пальца не приложила, а теперь притворяется, будто и впрямь трудилась целую ночь. Особенно перед Варей, которая тоже не спала, но ей вряд ли дадут отдыха. И перед бабкой с дедом – им пока придётся врать напропалую.

Но, с другой стороны, она работает, сколько себя помнит. Иная лошадь пашет меньше. И разве не заслужила она хоть немного счастья и спокойствия?

С этими мыслями Яринка вошла в избу, ополоснула руки и лицо, переоделась, подхватила с ароматной стопки ещё горячих блинов парочку верхних, нацедила в чашку молока. Задумалась, уставившись в распахнутое для свежести окно, – не раскроить ли сегодня ещё одну рубаху для Дара? Как раз ткань подходящая имеется. Или таки вспомнить о принятых в деревне правилах вежества и подарить ему к кожаному поясу ещё и вышитый?

Но дремота начала морить Яринку раньше, чем эти мысли успели окончательно оформиться в голове. Поэтому она зевнула, перебралась на полати между стеной и печкой, закуталась в одеяло и наконец-то забылась глубоким сном.

Глава 3
Гости званые да желанные

Седмица пролетела как один день. Хотя казалось порой, что время тянется мучительно медленно, будто толстая шерстяная нить в слишком узком для неё игольном ушке.

И вроде бы происходило что-то: люди лихие объявились за тридцать вёрст отсюда, обоз с пушными шкурами, ехавший к Торугу, ограбили. А князь в ответ вновь отправил часть дружины прочёсывать леса. В Листвянке тоже новостей хватало – дед Глузь спьяну сломал соседке, бабке Овсянихе, забор и теперь чинил его уж который день. Удивительно, что так долго, ибо сломал-то за один присест. Овсяниха от такого расстройства надумала в очередной раз помирать – не вышло. А жёнка бондаря Сергия, половину лета неловко переваливавшаяся с ноги на ногу, как утка, благополучно разродилась мальцом.

Но если раньше Яринка от подобных известий лишь отмахивалась, то сейчас и вовсе будто не слышала. Ходила, погружённая в думы, и настроение её колыхалось туда-сюда, как утлая лодочка на речных перекатах.

День после Ивана-травника она проспала. Встала ближе к вечеру, голодная и употевшая под мягким тёплым одеялом. Ополоснулась, переплела косу, пополдничала кашей с ягодным вареньем. Вышла на улицу, позёвывая в кулак, и тут услышала голоса из-за калитки.

Беседу вели бабка Агафья и староста Антип, злой, как сам диавол.

– Прошенька мой пришёл к обеду весь исцарапанный да побитый, с выдранными волосьями, – пыхтел он сердито. – И молчит, окаянный, не признаётся, кто его так уважил, хотя видно, что бабьё лупило. Это где такое видано, чтобы на безвинного спящего человека в чистом поле напасть, одеяло сверху набросить и отмутузить до синяков?! Смотри, Агафья, ежели узнаю, что твои девки в этом бесчинстве участвовали…

– Мои девки сегодня со двора и не выходят, умаялись после ночной вылазки, – степенно ответила бабка. – А насчёт безвинного Прошки я бы крепко поспорила. Раз отлупили, значит было за что. Али сам не догадываешься? И неча моих внучек зазря чехвостить. За своим отпрыском следи, клейма ставить негде. А будешь и дальше гадости говорить про Яринку с Варей – не видать тебе ни мёду справного, ни зелий от грудной жабы да парши, понял?

– Да я… – так и поперхнулся от злости Антип. – Да и не надо! Посправнее твоей старшой травники в округе имеются, к ним пойду!

– Иди-иди, и Прошку своего падлючего забери! – не осталась в долгу Агафья. – Может, у тех травников девки найдутся, к которым он лапищи начнёт тянуть, а от здешних отстанет!..

Яринка дальше слушать не стала – кинулась через двор к ограде, за которой обильно росли капуста, морква да лук всяческих видов. Там и вцепилась в ствол любимой берёзки с веткой поперёк забора, утирая выступившие от смеха слёзы.

Похоже, Варька, как проснулась, сразу удрала из дому, чтобы сообщить остальным девкам о гнусных Прошкиных делах. И те даже работу на поле ненадолго забросили, чтобы отомстить подлецу. Это что же получается, бабка их всех прикрыла? Ведь с утра в гости точно никто не заходил, она бы и сквозь сон услышала шумных сестрёнкиных подружек. Потому как щебетали они громче птиц, что весной ищут себе пару для продолжения рода.

«Хорошая она всё-таки, – с нежностью думала Яринка про Агафью. – И, если вспомнить, в присутствии других ведь нас не ругала никогда. Дома и за уши трепала, а на людях – ни-ни. Потому что мы одна семья».

Она прижалась спиной к шершавому стволу и прикрыла глаза. Солнце потихоньку клонилось к закату, лучи его ласково щекотали нос и щёки. В воздухе разливались ароматы полевых цветов и мёда – за репищем как раз стояли улья. А чуть ниже по косогору и до самой Коврижки, чьё русло огибало деревню стальной подковой, тянулся огромный луг с травой по пояс, а кое-где и по грудь. Её за нынешний год один раз уже скашивали под корень – через месяц снова вымахала, как ни в чём не бывало.

Настроение у Яринки было таким хорошим, что хотелось взять и запрыгать на месте, как серая котишка Мурка вокруг клубка бабкиных ниток. Одного только не хватало для полного счастья – Дара под боком. Ярина невольно замечталась. Вот снимут они проклятие – не могут не снять, обязательно что-нибудь придумают! – и заживут дружно, как Варька и хотела. Он и без лешачьих умений хорош и наверняка в помощи по хозяйству отказывать не будет.

А ещё Дар целовался так волшебно, что ноги подкашивались. Опыта в любовных делах у Яринки было мало, и весь сплошь дурацкий. Парни лезли к ней то со слюнявыми лобзаниями, то сразу же совали руки, куда не следовало бы. Ещё зачастую и под хмельком!

Дар же нынешней ночью будто пробовал её на вкус, как незнакомое, но изысканное лакомство. Осторожно, не спеша, не пытаясь схватить сразу всё. Никогда в жизни она подобного не испытывала. От воспоминаний вновь тягуче заныло внизу живота. Скорее бы седмица прошла!

И тут тонкие ветви-прутики берёзы, опушенные охапкой листьев, с тихим шелестом наклонились и сначала нежно пощекотали ей кончик носа, а затем погладили по щеке. Ей бы самое время испугаться, но нет, новые слёзы – уже от умиления – так и брызнули из глаз. Она развернулась стремительно, уткнулась носом в крапчатую кору и зашептала:

– Моя хорошая, передай Дару привет от меня, скажи, что я тоже… Скучаю, очень-очень!

И торопливо, пока не заметил кто-то из домочадцев, несколько раз коснулась губами берёзового ствола.

Следующий привет случился через два дня. Яринка сидела под берёзой, перебирая корзину с мелкими подосиновиками да маслятами, – бабка обменялась с кем-то из соседей на жбан мёда. Очищала грибы от хвои, налипших прошлогодних листьев да вездесущих слизней. И только с досадой подумала, что надо бы у Дара попросить действенного средства от этой напасти, как почувствовала резкий укол в босую ступню. Ахнула от неожиданности, наклонилась и увидела в траве здоровенного ежа размером с кошку. И как только пролез под забором такой упитанный?

Ёж встряхнулся и сбросил с колючей спины прямо к Яринкиным ногам свёрток из листа лопуха, перетянутого на концах длинными пучками травы. Внутри оказалась земляника – меленькая, но ровная, одна к одному. Не меньше двух пригоршней мужской руки. Яринка сунула одну земляничку в рот и замычала от удовольствия – ягода растеклась по языку сладчайшим соком…

Остановилась с трудом, когда от лесного дара осталась едва ли половина. Надо же ещё домочадцев угостить!

Ёж продолжал топтаться у ног, пофыркивая и тяжело дыша.

– Маленький, да ты пить, наверное, хочешь! – догадалась Яринка. – Я сейчас, сейчас, ты только погоди!

И ринулась в дом, прихватив корзину с грибами. Здесь она налила в миску воды, сгребла из корзинки со стола варёное яичко, затем чуть подумала и завязала в чистую тряпицу два пирожка – с творогом и малиной.

Колючий гонец охотно полакал колодезную воду, умял почищенное яйцо, глянул сначала на свёрток и девицу, опустившуюся перед ним на колени, затем снова на миску и скорлупу от яйца – и с тихим вздохом, в котором явственно читалось почти человеческое: «Да как вы мне надоели, два дурака, со своей любовью!», подставил спину под новую ношу. Яринка с улыбкой наблюдала, как он проворно перебирает лапками вдоль забора, пытаясь найти дыру, в которую можно пролезть.

Затем ещё на несколько дней округу затянуло серыми дождевыми тучами, и гости из леса не приходили. Привычно шелестела ветками берёза, никак не отзываясь на прикосновения. И Яринка в редкие минуты безделья бродила по избе и двору, вся в тоске и печали. В чувствах Дара она не сомневалась. Девок, которые не по нраву, спасать от гибели в чужую вотчину не кидаются. Ещё и рискуя собой. Но он ведь не просто парень, а проклятый лешак, что ходит в холопах у колдуна. И пусть власти у него местами поболя, чем у князя, – зачем она, если нет настоящей свободы?

«А вдруг беда какая приключилась? Вдруг колдун узнал, что у него невеста теперь есть, и наказал за это жестоко? – переживала она. – Или же водяной решил отомстить, или полевик, что я по его владениям безнаказанно бегала? И теперь Дар томится взаперти, и никто ему даже воды не подаст?»

Чтобы отвлечься от дурных мыслей, Яринка решила заняться делом – простирнуть немногочисленные нательные сорочки, а потом дошить Дару пояс и новую рубаху. Обережные узоры по вороту и рукавам потом пустить можно. Вдруг лешаку и вовсе носить их опасно, пока проклятие не спадёт?

Она собрала бельё в огромную корзину, поволокла в предбанник – к речке идти в сырую дождливую погоду не хотелось. И едва прошагала мимо дощатого нужника, стоявшего близёхонько к забору, как за ним раздалось басовитое хрюканье.

В дыре, так и стоявшей незаделанной после ежиного прихода, торчал здоровенный серый пятак. Яринка поначалу аж обмерла, затем перекрестилась. Видение не исчезло, лишь хрюкнуло ещё громче, будто с насмешкой.

«Да это ж кабан!» – догадалась она.

Перехватив сучковатую палку, Яринка двинулась к забору. Чего пришёл, громадина такая? Здоровый да неповоротливый, почешется боком о забор и повалит! Она торопливо придвинула к забору деревянную колоду для рубки дров, поднялась и взглянула вниз.

Кабан, похоже, явился через луг, только тамошняя высоченная трава скрыла бы его целиком. Сейчас он вжимался задом в кусты смородины, и на мясистой его спине стояла привязанной корзинка, доверху наполненная отборными белыми грибами. Но откуда их столько всего через седмицу после Ивана-травника? И красивые, один к одному! Яринка представила, какими вкусными они будут, если потушить их в сметане, и рот невольно наполнился слюной.

Зверь вновь хрюкнул, уже с явным недовольством – долго, мол, ещё будешь стоять? Она отогнула одну из досок, с трудом протиснулась со двора наружу. Но едва успела взять корзину в руки, как кабан вдруг жалобно взвизгнул и принялся чесать пятачком бока. Выходило у него это плохо – слишком неповоротливый, чтобы изогнуться, как следует.

– Гнус кровопийственный тебя донимает? – пожалела его Яринка. – Погоди, хрюнечка, я скоро вернусь!

Дома она с хитрющей улыбкой показала Варьке лукошко с лесными дарами, дождалась восхищённого аханья и жестами поманила её на улицу. Сама же прихватила несколько тряпиц, сосуд с полынным маслом и тот самый пояс, который едва успела закончить. Его она и положила в опустевшую кабанью корзинку, присовокупив туда же один из пирогов с заячьей требухой, которые вчера пекла бабка.

Варя поначалу аж вскрикнула, увидев за забором громадного зверя. Яринка сердито шикнула, напомнив про принесённое им лакомство, а затем скормила четвероногому гонцу пару морковок, вытащенных прямо с грядки, и принялась тереть покрытые щетиной бока тряпицей, вымоченной в масле. Вблизи кабан был не только страшным, но ещё и плохо пах. Но Яринка не морщилась, терпела – гостинец же от Дара передал. Варя постояла рядом, затем шмыгнула носом и принялась помогать.

Вскорости кабан, довольно хрюкая, побрёл назад, ломая кусты и унося на спине полупустое лукошко. Небо над головой потемнело, снова начал накрапывать дождь. Сёстры стояли рядом, уставшие, насквозь пропахшие полынью и зверем, который привык валяться в грязи, и довольно улыбались.

– Я девкам сказала, что Яринка жениха нашла, – шепнула вдруг Варя. – И он Прошку за поганым делом и видел. А что в лесу околачивался – так послали гонцом из Торуги в Коледовку, а через лес самая удобная дорога проходит.

– Может, не надо было? – забеспокоилась Яринка. – Он только в человека начал оборачиваться. А если нечаянно истинный облик примет?

– Истинный его облик как раз человечий, – стояла на своём сестра. И в этом вопросе ей можно было верить, уж побасенок она на своем веку слыхала прорву и от заезжих сказителей, и от местных стариков. – Главное – в церкву его не водить пока, вдруг пучить да крючить начнёт. Хорошо, что у нас в Листвянке её нет.

Затем помолчала немного и добавила:

– Дар у тебя хороший. Я над его словами подумала и решила с Ванькой поговорить. Оказывается, куколку ему батька дарить запретил, мол, деньги лучше потратить на что-то полезное. Он и купил платок да коромысло.

– Девятнадцать зим парню, а батьку до сих пор слушает, – покачала головой Яринка. – Дурной знак.

– Хороший, – Варька довольно прищурилась. – Как батьку слушает, так и меня слушать начнёт. Это в браке первейшее дело.

– Варя, ну ты даёшь! Думаешь о выгоде, как прожжённая баба! Ты хоть немного его любишь?

– Я не прожжённая, а мудрая, – степенно ответила сестра. – Насчёт любви – не знаю пока. Но мужик, который махоньких утяток жалеет, – хороший мужик. Ни жену с малыми детьми, ни скотину тиранить не будет.

Яринка только присвистнула. Ей бы Варькину уверенность! В хозяйственных делах, работе по дому и в поле, сборе целебных трав и составлении мазей, сбивании сметаны и варке хмельного мёда на продажу она разбиралась хорошо. А вот в отношениях между парнем и девкой не понимала ничегошеньки.

Но точно была уверена, что Дар ей по нраву. Как и она ему. И пусть они знают друг друга без малого семь деньков, всё равно их чувства взаимны. А это ли не главное?

* * *

На седьмой день после Ивана-травника Яринка не легла спать и после полуночи – так ей хотелось расквитаться уже с шитьём.

Они всласть намылись с сестрой в баньке после того, как полечили кабанчика от гнуса, постирали сорочки. Так как погода стояла ненастная, бельё развесили сушиться в светелке на чердаке, где стоял топчан с периной для сна. Обычно тут жили редкие гости – или сами девицы, если приехавшие не могли по каким-то причинам взобраться наверх, как покалеченный дядька Борис.

Здесь Яринка и ночевала уже которую ночь, в тишине, покое и уюте. Не так жарко, как в самой избе. Пахнет хорошо, свежим сеном и выстиранным бельём. Вдобавок затяжной дождь сегодня прекратился, и ночное небо в полуоткрытом оконце подмигивало россыпью звёзд.

Сейчас она открыла нараспашку и дверцу чердака – напустить побольше свежего воздуха. Отсюда в темноту двора уходила узенькая дощатая лесенка, которая оканчивалась практически в зарослях марьяшки, чьи белые венчики поникли, отяжелевшие после дождя.

До чего ж хорошо пахнет на улице! Яринка прикрыла глаза и блаженно зажмурилась. Так сладко, необычно! Она силилась понять, что это за аромат, затем до неё дошло – розовые лепестки. Лавочник, отец Ваньки, однажды привёз горсточку с самого княжеского подворья. Яринка их охотно выкупила, а потом использовала в притирках для лица и волос. Толку с них особого не было, краше она не стала. А вот дивный аромат сопровождал её долго, до следующего мытья.

Но откуда он здесь, когда запасы уже кончились?

Сбоку почудилось шевеление, Яринка вздрогнула, повернула голову и обнаружила, что вверх по лесенке ползут неведомые колючие побеги, покрытые аккуратными мелкими листьями. Вот она моргнула удивлённо, и прямо на её глазах завязались и тут же распустились алые бутоны дивной красоты. Такие же побеги расползались по земле вокруг избы, оплетая лавки, крыльцо и даже валявшиеся неподалёку вёдра.

Аромат от этого благолепия исходил воистину сказочный – давленая малина прямо с куста, вперемешку с травяным соком.

«Розы», – догадалась она, и сердце забилось в груди часто-часто. Такое мощное чародейство обозначало лишь одно – творящий его колдун где-то совсем рядом.

Или не колдун, а просто существо, которому подвластна природная стихия.

Дар смотрел на неё, выглядывая из-за забора, и улыбался.

– Ты такая красивая в этих цветах, – сказал он, не здороваясь, будто и не уходил никуда. – У хозяина на подворье есть иноземные картины в золочёных рамах, на них намалёваны красавицы из разных земель. Но ты… Ты лучше них всех.

Тёмные с проседью волосы были перехвачены шнурком. Рубаху и пояс он надел те, что подарила Яринка, а вот портки сменил на более плотные. Но главное – на плечах ладно сидел скроенный кафтан из зелёного сукна, ничуть не уступавший тем, что водились у княжьих людей. Яринка так залюбовалась видом жениха, что и сама его не поприветствовала. Только ляпнула невпопад:

– Что такое картина? И эти розы иноземные – они настоящие?

– Про картины я тебе потом расскажу, – пообещал Дар. – А розы – не совсем, это морок такой лешачий, но неопасный. Хотел тебя красотой порадовать. Ну что, пригласишь в гости?

– Конечно! – она так и подхватилась с места. – Сейчас только масляную лампу запалю. Домашние уже спят, ты сюда ко мне забирайся. Я как раз вторую рубаху тебе дошила, примеришь. Голодный?

– Нет, – Дар помотал головой. – Я недавно с рынка, что в Торуге, там и поел в трактире. Пора к обычной жизни привыкать, раз теперь повод появился из чащи нос высунуть. Мне-то через лес недалече, одна нога здесь, другая там. Не телепаться семь дней, как людям без лешачьей силы в крови.

Два удара сердца – и он перемахнул через забор, словно дикая коза. Ещё миг – и сапоги его ступили на дощатые половицы, усыпанные слоем сена. За спиной его виднелось звёздное небо. Яринка тихонько рассмеялась от счастья, ударившего хмелем в голову, Дар же молча распахнул объятия.

Он тоже пах свежевыстиранным бельём, а ещё травяным соком. За седмицу на нижней половине лица отросла щетина, от которой он оставил аккуратную волосяную полоску вокруг рта и на подбородке. Яринка уколола об неё кончик носа и возмущённо зафыркала.

– Пришлось отпустить, – покаялся Дар шёпотом, поглаживая её по волосам. – А то другие лесовики сказали, мол, так положено. Без хотя бы малых бороды с усами в ваших краях или отроки ходят, или содомиты. А мне ж перед твоей роднёй надо прилично выглядеть. Надумают ещё срамоту какую-нибудь…

– Ты поэтому так нарядился?

– Нет, для тебя. Ночью мне кому ещё показываться на глаза? Просто… привыкаю. И да, я это всё не украл, не подумай плохого. Монеты со старинного клада обменял на торжке на ваши медяки да серебрушки, на них и купил. И вот ещё!..

Он сунул пальцы в кожаный кошель, висевший на поясе, и достал оттуда ожерелье из медных и стеклянных шариков, блеснувших при скудном свечном пламени зелёным. Бусины мягко зашуршали, ложась в Яринкину ладонь.

– Это ж так дорого! – ахнула она. – Я такие в Листвянке только у старостиной жены видела.

– Не дороже тебя, – Дар чмокнул её в лоб. – Я же обещал, что будешь в золоте да аксамите ходить. Это вот первый к ним шажок. Побрякушки драгоценные я, правда, брать сегодня побоялся. Вдруг проследил бы кто за мной? Пришёл в рубахе да домотканых портках, а ушёл с дорогими цацками и в богатой одёже? Подумали бы, что вор. А золотишко из кладов старое, его лучше сбывать потихоньку, а не тебе носить. Мало ли, по какой причине оно в землю закопано. А если на нём тоже проклятие?

Яринка бы век так стояла, прижавшись щекой к его плечу, и слушала. Про потаённые клады, про лесные обычаи, да даже про жизнь у колдуна! Страшно, но очень интересно ведь. Дар, видимо, это понимал, потому продолжал говорить. Сообщил со смешком, что вепрь по имени Секач вернулся позавчера не только с гостинцами, но и благоухающий полынным маслом, от запаха которого шарахались все сородичи. Сам же кабан был счастлив, насколько может быть счастлив дикий зверь, – наконец-то его прекратили донимать вши да власоеды.

– Заявил мне на своём, на зверином, мол, всегда ты у нас был не от мира сего, зато невесту выбрал достойную, сердцем добрую, к зверям милосердную. Я, говорит, одобряю, – со смехом вспоминал Дар. – И щёки так важно дул, будто он лешак, здешним хозяйством заправляющий, а не я.

– Это теперь весь лес в курсе, что у тебя невеста появилась? – Яринка тоже заулыбалась. – Варя девкам растрепала, сейчас и по деревне слух пойдёт. Скоро и бабка узнает.

– Ну, весь или нет, а моя часть точно в курсе. Звери по болтливости своей от людей не шибко отличаются. А птицам ещё и проще, крылья за спиной, за час уже сплетню по всем закоулкам разнесли. А колдун далече отсюда, к нему зверьё моё не ходит, не летает и не ползает. Не любит его. И товарищи мои по несчастью тоже языки прикусят. Противиться его воле никто из нас не в силах, но уж не говорить всей правды – милое дело. Кстати, вспомнил я одну историю, ягодка. Десять зим назад одна девица увела-таки лешака из его владений, отвоевала своё счастье.

– Да ты что! – Яринка вмиг подобралась, отодвинулась в сторону, чтобы сладкий любовный морок не туманил разум. – Рассказывай скорее, да в подробностях!

Дар плюхнулся в кучу сена в углу, скинул сапоги и довольно охнул, вытягивая уставшие ноги. Яринка примостилась рядом.

– Я сам не знаю подробностей, ибо ещё в те годы старался больше времени в лесу проводить, нежели на его подворье. Но хозяин наш заявил, что освободит лешака от проклятия, если девица явится к нему ни голая, ни одетая, ни пешком, ни верхом, ни с подарочком, ни без подарочка. Она завернулась в рыбацкую сеть, приехала на детской палочке с лошадиной головой и притащила птицу, которая улетела, едва колдун взял её в руки. Ох, как он тогда рассердился! Да делать нечего, отпустил. Правда, потом жилось им нелегко, лешака по старой памяти всё тянуло в чащу. Среди людей тоска замучила. А хозяин наш с тех пор строго-настрого запретил детские игрушки да рыболовные сети на подворье таскать. Жаль, такая хорошая задумка была…

Дар снова сник, как в первую встречу, когда спросил Яринку, взаправду ли она пойдёт за него замуж, и заранее боялся ответа.

Яринка же и тогда не стала поддаваться смурным мыслям, и сейчас не собиралась этого делать.

– Значит, что-нибудь придумаем, – заявила она твёрдо. – И насчёт тяги к лесу… Если в бабкином доме жить будем, так вот он, под боком. Хоть каждый день в чащу бегай.

– Я примаком к твоей родне не пойду, – мигом нахмурился Дар. – Ещё не хватало! Уж найду, какой из кладов выкопать да продать. Хватит и на хоромы, и на золото с аксамитом. Только об одном переживаю, что будет у тебя со мной морока одна.

– После того как с репища у нас в одну ночь сорняки пропали, а вода в кадушку словно сама собой набралась? За такого мужа, как ты, наши бабы ещё и передрались бы. Так что не выдумывай. Я рубаху тебе ещё одну сшила. Встань-ка, примерить хочу по плечам, хватит ли ширины.

Она взяла в руки пошитую одёжку, встряхнула, избавляя от древесной пыли и возможных заноз. Сзади раздался шорох. Яринка повернулась и обнаружила, что Дар вешает рубаху, в которой пришёл, на верёвку, где уже болтались не только выстиранное бельё, но и кафтан.

– Ты чего? – выдохнула она, не в силах отвести взгляда от поджарого живота, по которому внутрь портков уходила дорожка жёстких волос. Сглотнула, когда лешак отодвинул сорочку, что висела на пути, и вышел на середину светелки. На груди его болтался незнакомый то ли оберег, то ли просто монетка на шнурке, Яринка даже приглядываться не стала. До монетки ли ей сейчас, когда под кожей, которая даже на расстоянии пахнет сухими травами и теплом чисто вымытого тела, вот так перекатываются мышцы? Когда мужская грудь, едва опушённая тёмными волосками, кажется такой… бесстыдной?

– А чего я? – нахально подмигнул он. – Сама же сказала, что надо мерять. Так давай, я готов.

Яринка, чувствуя, как от жара начинает пощипывать уши, подошла. Приложила рубаху к плечам – как раз, зря переживала. Сейчас впору было переживать о собственных ощущениях. Что с ней происходит? Или она мужиков в одних портках никогда не видела? Да их на поле ежедневно вот так по десятку ходит. Как от работы упарятся, рубахи побросают на уже скошенное и дальше пошли.

Но деревенские-то поплоше выглядели, чего уж там. Вон, Прошка весь в родинках да пятнах, ещё и пузо преогромное от сытой жизни. А Ванька, жених Варьки, был щеками пухл, а телом худощав и бледен. Да и разоблачаться на людях не любил, стыдился. Об остальных и говорить нечего, и смотреть не на что – самые обыкновенные мужики.

А Дар напоминал хищного зверя, который вышел на охоту за наивной девкой-зайчишкой. И нет, Яринка доверяла ему и знала, что дурного он не сделает… Но доверяла ли она сейчас самой себе?

Он будто чувствовал её смятение – усмехался вроде по-доброму, но так многозначительно, что уши продолжало жечь, будто крапивой. А затем вытянул рубаху из Яринкиных рук, кинул себе за спину, попав точнёхонько на верёвку, – и положил ладони ей на плечи.

– Чего глаза прячешь? Или не по нраву я тебе?

Яринка едва не фыркнула от возмущения. Понимает же, что к чему, и сам её дразнит!

– Или смущаешься? Так зря, обещал же, что не трону, пока с колдуном и со свадьбой вопрос не решён, и слово своё сдержу. Но ходить-то мне перед тобой в таком виде разве нельзя? – Он довольно оскалил зубы. – Чтобы ты видела, какое сокровище в мужья берёшь.

Вот уж сокровище: сам красив, а язык остёр, как бритва, даром что дичком в лесу живёт. Зубоскал похлеще здешних парней! Тем Яринка и ответить при случае могла, а здесь…

«Постой-ка, – вдруг мелькнула мысль. – А чего это не могу? Ему смущать меня, значит, можно, а мне стой да терпи? Не на ту напал!»

– Точно не тронешь?

– Обещал же, – тихонько шепнул он, привлекая её к себе. – Ничего не сделаю плохого и постыдного, ничем таким не обижу.

– Ладно, – Яринка постояла чуток, набираясь смелости, а затем обняла жениха крепко-крепко и провела кончиком носа от ямки у плеча до межключичной впадинки. Дар дёрнулся и с шумом вдохнул сквозь стиснутые зубы.

– Ты что творишь?!

– А что, нельзя? – Яринка захлопала ресницами. – Я же обещания такого тебе не давала. Неужто не нравится?

И скользнула уже губами вверх по его горлу до самого подбородка.

– Ярина! – зашипел Дар, кадык на шее дёрнулся под её губами. – Ты играешь с огнём!

– Так вели прекратить, и я тут же перестану, слово даю!

Ладони её легли на мужскую спину, пальцы пробежались по лопаткам сначала мягкими подушечками, затем – ногтями. И вот тогда Дар тихо зарычал ей в самое ухо.

– Зар-р-раза, да ш-штоб тебя…

– Леший утащил? – она рассмеялась. – Так утаскивай, чего стоишь.

Зря она это сказала – Дар тут же подхватил её на руки, будто она ничего не весила, и понёс к валявшейся в другом углу перине. Яринкино сердце стучало так, будто вот-вот выскочит из груди.

Похоже, сейчас ей впервые в жизни придётся сполна ответить за собственное ехидство. Но от одной мысли об этом вскипала в жилах кровь. И не верилось, что потом он передумает и уйдёт, окончательно поняв, что невеста его не так уж и хороша и вообще бесстыдница.

Но коварство Дара воистину не знало границ – он просто вытянулся на перине во весь рост, а её положил на себя. Принялся целовать, медленно и сладко – в губы, в изгиб между плечом и шеей, в мочку левого уха. Яринка плавилась в его руках, как масло в кринке, которую нерадивая стряпуха оставила на самом солнцепёке. Всхлипнула, почуяв, как в бедро ей упирается что-то горячее, твёрдое. Нечто такое, чему явно тесно в мужских портках.

И тут он бросил её целовать, а затем и вовсе заложил руки за голову.

– Я-то держу слово, сладкая моя невестушка. Обещал не трогать – и не трону больше. Так что давай уж сама, раз ничего такого не обещала.

– Ты! – у Яринки от возмущения вкупе с горячим желанием аж помутилось в глазах. – Да я тебе!..

И хотела было стукнуть его ладонью по голой груди, да коварный лешак вмиг сгрёб её запястья правой пятернёй, а левой обхватил за талию. Она и пикнуть не успела, как уже вытянулась рядом с ним, обездвиженная и гневно сопящая.

Больно не было. А вот обидно – очень даже.

– Нельзя, ягодка, – потихоньку шептал Дар в ухо, пока она лежала, повернувшись к нему спиной и едва не плача от невозможности унять пламя внизу живота. – Ты же сама меня потом не простишь. Не хочу я, как ваши деревенские, свататься приходить, когда невесту повалял уже по всем кустам и узнал и вдоль, и поперёк, и спереди, и сзади. Неправильно это.

Яринке очень хотелось с ним поспорить. Нет стыда в том, чтобы любить друг друга даже до брака, если сговорились уже, если обоим вместе сладко да хорошо! Неужто бросил бы, когда узнал, что невеста горяча? Сам же эту черту в ней нахваливал в первую встречу!

А Дар помолчал недолго и вдруг признался:

– Я на подворье у колдуна какого только сраму не нагляделся. Он же привечает колдовок да ворожей разных, а они за это своим чародейством его могущество поддерживают. Ох, чего они только не творят, ты бы видела! И с двумя, и с дюжиной, и при всех, не стесняясь. И зовут ещё – присоединяйся, мол. Только сам колдун ими брезгует. У него своя полюбовница есть, самая сильная из ведьм, Ольгой кличут. Красивая баба, умная, но опасная. Говорят, у неё в междуножье зубы растут, и только хозяина она укусить ими не может. Потому и шарахаются от неё остальные, мало ли…

– Зубы? В междуножье? – Яринка аж вздрогнула. Любовный жар, что перекатывался в теле тягучим клубком, растаял в один миг. – Ужас какой!

А затем новая думка в голову пришла, нехорошая. Раз уж такой разврат у колдуна творится, значит, и Дар тоже в нём участвовал? И так горько ей стало, аж слёзы в глазах защипали. Хотя, если здраво рассудить – они знакомы всего седмицу. Мало ли, что там до неё было? Лучше не спрашивать, зря только душу растравишь, да тревоги разбередишь…

И спросила, конечно, не удержалась. Дар внимательно на неё посмотрел, затем осторожно вытер предательскую влагу с её щёк.

– Честно тебе сказать? Ничего у меня ни с кем не было. Навидался-то я действительно всякого, тут опыта у меня столько, сколько у иных султанов заморских с их гаремами не бывает. А вот самому… нет. Я однажды глянул, как помощницы Ольги с другими лешаками, хмельного упившись, свальный грех устраивают, да причём в их нечеловеческом обличии – и будто отрезало. Потому на подворье и не появляюсь без крайней нужды. Лучше уж в лесу под ёлками спать, коренья жрать да с Секачом наперегонки бегать смеху ради. В последние пару-тройку лет ещё за тобой подглядывал.

Дар приподнялся и сел. Яринка даже впотьмах отчётливо видела, что он сам донельзя смущён, щёки аж полыхают.

– Не подумай дурного, я не смотрел, когда ты в реке плескалась да мокрая в одной рубахе из воды выскакивала. Хотя аж скулы сводило, так хотелось глянуть. Но когда закрывал глаза и думал о тебе, видел не всякое срамное, а глаза твои. Словно листья папоротника по осени, зелёно-рыжие. И взгляд твой – ласковый и строгий. И когда я о нём вспоминал – даже там, у колдуна, становилось легче.

Остатки гнева словно канули в небытие. Она сама уже села рядом с женихом, смущённо потерлась носом о его плечо. А тот вздрогнул и вдруг выпалил:

– Я не за себя боюсь, за тебя, понимаешь? Хозяин наш – злодей, конечно, но правила вежества хотя бы на людях соблюдает. И девок невинных не трогает. И если его слушаться во всём, можно как-то и прожить, охранники у него вон, как сыр в масле катаются… Но в последние годы он всё чаще требует заблудившихся людей не гнать из лесу, а ему приводить. Только пропадают они потом с концами, и куда – неизвестно. А я среди прочих его холопов самый непокорный и никого не привожу. Наоборот, стараюсь так народ шугнуть, чтобы вообще в чащу не лезли. Не хочу в его злодеяниях участвовать. Мало ли, может, он их жрёт заживо или кровь сцеживает для чернокнижных зелий. Ну, хозяин и злится. Раньше, бывало, и кнутом драл под горячую руку, сейчас терпит, скрипя зубами, – со мной порядок в окрестных лесах держится, звери да птицы других лешаков так, как меня, не слушают. Но найдёт моё слабое место – отомстит непременно. Поэтому и нельзя нам ни жениться, ни иного чего, пока он жив.

Дар замолк, оборвал сам себя на полуслове и опустил голову. Но Ярина поняла. Прижалась к его плечу ещё крепче.

– Прости, – виновато шмыгнула она носом.

Дара, её Дара – и кнутом?! За то, что был в первую очередь человеком, а не нечистью?

Лешак сжал кулаки.

– Чтоб он провалился, змей подколодный. Своими бы руками задушил, если бы проклятие не мешало. Сдохну, пока подберусь к нему вплотную. Или с ума сойду.

Яринка гладила его по руке, успокаивая.

– Теперь, кажется, моя очередь настала сказать тебе: «Не кручинься». Что-нибудь придумаем! У одной девки получилось, значит, и у нас получится. Надо голову только поломать как следует. Тут не сила нужна, а хитрость…

Так они и сидели бы, обнявшись, долго-долго. И любовалась бы Яринка украдкой на то, какой жених её ровный да хорошо сложенный. Если вниз смотреть, лёжа щекой на его плече, так хорошо всё видно. Даже то, на что невинным девицам и через одежду-то смотреть не полагалось, особенно до брака.

Да только вдруг из кучи сена в противоположном углу раздался внезапный визг.

– Чужааак! Хозяин, чужааак у дома!

Прежде чем Яринка успела заорать со страху, Дар сгрёб её в охапку и прикрыл рот ладонью.

– Тише-тише, ягодка, это свои, – и уже совсем другим тоном, высокомерным да недовольным, процедил: – Михрютка, у тебя совсем остатки разума под шапкой сгнили? Чего орёшь, как полоумный, чего невесту мою пугаешь?

– Прости, хозяин! – так же визгливо, но уже чуть тише отозвался голосок, и из соломы вылез человечек. До чего ж престранный: рубаха на нём алая, будто гребень петушиный, портки цвета запёкшейся крови, ступни босые да грязные, сам неподпоясанный. На вытянутой голове сидела широкая пятнистая шапка, ну точь-в-точь как у мухомора в лесу: красная, а сверху словно белый бисер просыпали. И росточком с мужскую ладонь будет, не боле.

– Это кто? – испуганно прогудела Яринка в Дарову ладонь. Отодвинула её от лица и добавила. – Я его визг слышала, когда мы в первый раз с тобой встретились, он про веники баял…

– Моховик, – с досадой поморщился Дар. – Помощничек в делах злодейских, растудыть его в качель.

– Злой ты, хозяин, – надул губы Михрютка. – Я тебе помогаю, перед колдуном покрываю, а ты…

– И лезешь вечно не в своё дело, за что и браню я тебя постоянно. А ты ещё и Яринку второй раз напугал.

– Так чужак же, – жалобно напомнил человечек. – Чичас всех разбудит, и старшая хозяйка вам всыплет по первое число.

Яринка решила ничему не удивляться. Ну, моховик. Маленький, размером меньше кошки. Подумаешь! Влюблённого в неё лешака уже ничего не переплюнет.

– Где чужак? – поднялась она с перины.

– Там! – снова взвизгнул моховик, указывая тонким корявым пальцем в окошко.

Если на сам чердак можно было забраться со двора через дверцу, то окошко его выходило практически к забору по левую сторону избы. За ним как раз росли те самые смородиновые кусты. Сейчас из них торчала голова Ваньки, жениха младшей сестрицы. Увидев Яринку, он заулыбался во весь рот.

– Яринка, здравствуй! А я к тебе! – Он сделал шаг и тут же зашипел – кусты по ту сторону никто не подстригал и не прореживал, и они успели изрядно зарасти чертополохом да колючками. – Поблагодарить хотел жениха твоего, ну и тебя тоже, что Варю надоумили со мной поговорить… Ой!

И тут же опустил взгляд. Было, отчего: Дар со свойственным ему нахальством высунулся между Яринкиным плечом и оконным проёмом едва ли не по пояс – как был, без рубахи.

– Благодари, – осклабился он многозначительно, и Ванька смутился ещё больше.

– Я не вовремя, да? Извиняйте, не хотел, слово даю, что не нарочно!

– Ладно уж, – махнул рукой Дар, скорчив при этом такую мину, будто их с Яринкой прервали на самом интересном месте.

Яринка возмущённо пихнула его в бок локтем. Лешак тут же прекратил изгаляться над наивным парнем, покаянно ткнулся ей лбом в плечо и сказал уже нормальным тоном:

– Сейчас спустимся, поговорим. Заодно и познакомимся. Чай, не чужие теперь.

Ванька стоял у забора, неловко переминаясь с ноги на ногу, – слишком худоватый и неказистый для жителей богатой Листвянки, которые в целом выглядели намного сытнее. Но если подойти поближе, можно было разглядеть и добрые светлые глаза, взирающие на мир с любопытством ребёнка, и кудри, что задорно топорщились надо лбом, и изгиб рта, который бывает лишь у весёлых людей, не привыкших держать камни за пазухой. Удивительное дело, и как такой парень вырос в семье лавочника, что думал день и ночь лишь о содержимом сундуков да кошелей?

Он, не чинясь, протянул Дару руку для приветствия, и тот хлопнул по ней ладонью так же легко, без раздумий.

– Рад знакомству. Я Иван, сын здешнего лавочника Игната. Ты из наших краёв? Чьих будешь?

– Из Торуги, на княжеском подворье служу. Езжу гонцом по всяким поручениям, – чуть с заминкой ответил Дар. – Как мимо Листвянки еду, так к Яринке и захожу. Сегодня вот ночью получилось. Звать меня Даром, а из какого роду я – к сожалению, не знаю. Сирота.

– Ничего, – Ванька посмотрел на собеседника с сочувствием. – Раз Яринке ты по нраву, значит, и мне тоже родичем будешь. Не страшно ездить в одиночку? У нас тут тати по окрестностям ошиваются, на позатой седмице двух мужиков из соседней деревушки обокрали да изувечили…

– Не боюсь, – мотнул головой лешак, затем с деланной хитрецой прищурился, предвосхищая дальнейшие расспросы. – Я родню Яринки больше боюсь, потому коня и привязываю в лесу. Он злой, только меня к себе и подпускает, лиходеям и вовсе башку копытом проломит, пусть только ближе подойдут. Да и волка не пожалеет.

– Так ты ещё сватов не засылал? – вытаращил глаза Ванька. – И среди ночи при этом к Яринке ходишь? А если кто чужой увидит? Хочешь, чтобы слухи про неё нехорошие пошли?! Ты ж чужак, тебя никто тут не знает!

– На днях зашлю, – Дар поднял обе раскрытые ладони, словно показывая, что пришёл без злого умысла. – Думаешь, легко найти в середине лета в княжеском дворе незанятого человека, который не только сам уважение среди народа имеет, но и близких знакомцев в вашей Листвянке? И придёт за меня словечко доброе замолвить? Меня родичи Яринины и погонят взашей, чужака. Кто родную кровинку отдаст незнакомцу из неведомо какого роду-племени?

Ванька согласно кивнул – и впрямь, как тут быть, если знакомых нет? Тем более про характер Яринкиной бабки знала вся округа.

Постепенно завязалась беседа. Ванька охотно рассказал про работу в лавке и про батькиных охранных псов, которые тоже злющие, не хуже Дарова коня, но это потому, что их обучали припасы от воров охранять. А в отношении к домашним и тем, кто с чистым сердцем в гости приходит, добрее и ласковее неразумных щенков.

– В псарне обучены, чтобы не только охраной были, но и защитой, и другом, – объяснял Ванька. – А ты как, любишь животину? Небось, в лесу всякого интересного насмотрелся, пока с поручениями ездишь?

Яринка испугалась – у Дара от такого вопроса аж глаза в темноте зелёным блеснули. Ибо и ежу понятно: хочешь приятное сделать лесному хозяину – спроси о зверях, что в его вотчине обитают.

Хорошо, Ванька ничего не заметил! А лешак охотно начал рассказывать о белках, меняющих шубу с рыжей на серую каждую осень, о закромах, которые они набивают доверху орехами и желудями, да так про них и забывают из-за скудной памяти. О зайцах, что зря слывут среди людей трусами, ибо могут вдарить задними лапами по носу даже волка, если тот покусится на зайчат. О медведях, которые после зимней спячки выползают на свет божий и падают ничком в густую траву, накапливая хоть какие-то силы под ласковым солнышком. И только потом идут искать пропитание.

Яринка потихонечку выдохнула. Нет, Дар не сболтнёт лишнего. Всё, о чём он рассказывал, знал любой пастух или охотник. Но Ваньке, сыну небедного лавочника, в чащу без крайней нужды не ходившему, его байки оказались в диковинку. Он стоял, едва рот не разинув, так ему было интересно.

Один раз только отвлёкся – на оберег, висевший у Дара на шее.

– Символ древних богов, да? – уважительно присвистнул он. – Я где-то видел уже подобное, не могу вспомнить где.

– Вроде того, – быстро сказал лешак, пряча оберег под ворот рубахи. – Всё, что от семьи моей осталось.

И продолжил разговор, как ни в чём не бывало. Тем более Ванька слушал охотно, а порой ещё и вопросы задавал о жизни того или иного зверя. Похвалился, что даже малевать их пробовал угольком на бересте, правда, батька-лавочник за это его выпороть грозился. Мол, глупости оно всё, только бесов тешить. Дар фыркнул с презрением и тут же поведал, что у иноземцев есть обученные люди, малюющие красками по холстине целые сады и красавиц, которых потом королям не стыдно показать. И никаких бесов это не тешит, а вот высказывания подобные отлично тешат чужую глупость и малограмотность.

Яринка не стала прерывать затянувшуюся болтовню, тем более она оказалась очень интересной. Но на всякий случай отправилась проверить, не разбудили ли они кого-нибудь. А то увидят её с чужаком любопытные соседушки и назавтра же бабке обскажут всё в подробностях, ещё и приукрасят. Мало ли, кого черти вынесут ночью за калитку.

Сама она из россказней Дара мало что поняла, но всё равно порадовалась, что жених у неё такой умный и уж грамоту наверняка не по одной книжке учил.

«Точно из знатных, у колдуна бы шиш его так наукам наставляли, – думала Яринка, обходя избу вдоль забора. Во дворе было тихо, даже собака не лаяла и не гремела цепью. – Украли его двенадцать зим назад, и ему точно было не меньше десяти. Значит, сызмальства обучали».

И оберег у него интересный, вроде бы даже с позолотой, а может, и из чистого золота. Яринка на чердаке не приглядывалась, что висит у Дара на груди, ибо тело жениха, снявшего рубаху, заинтересовало её намного больше. А когда глазастый Ванька на него указал, и сама присмотрелась повнимательнее.

Потускневший от соли, пота и времени, оберег представлял собой небольшой и плоский, словно монета, кругляш, на котором вставал на дыбы конь с длинным хвостом и развевавшейся по ветру гривой. Интересно, чей он? Хорошо бы поузнавать, не носит ли кто из княжьих людей подобные. Выходцы из благородных родов частенько считали себя потомками того или иного первозверя: тура, коня, сокола, медведя или ещё кого, такого же сильного и свободолюбивого.

Эх, съездить бы в город, поговорить с людьми! Да только никого ж она там не знает, кто ей, чужачке, откроется? Ещё и засмеют: небось девка-дура отдалась заезжему молодцу, даже имени не спросив, только оберег и запомнила. А теперь затяжелела от него и концов сыскать не может.

Она оглядела канавку у дороги и двор соседей Евсеевых. За ними возвышался кабак с закрытыми ставнями и запертой дверью. Вот уж где стояли засовы похлеще, чем в лавке у Ванькиного отца! Товар украденный хоть найти потом можно, те же псы по запаху отыщут. А брагу с медовухой – нет, только и гадать останется, в чьём ненасытном брюхе они осели.

И тут в кустах кто-то заворочался и захрюкал. Ярина сразу и не подумала испугаться – может, это Секач? Если уж моховик Михрютка не побоялся залезть в избу, то кабан вполне мог ждать хозяина где-то неподалёку.

В общем, она не отскочила, и зря – «кабан» вдруг с кряхтением встал на задние лапы, точнее ноги, и в свете луны, что как раз выкатилась из-за туч, показалась помятая Прошкина морда. Волосы, торчащие из-под шапки, прилипли к потному лбу. Рубаха разорвалась на груди, и в прорехах торчала неопрятная волосня, покрывавшая почти бабьего вида титьки – плод неуёмного потребления пирогов с ягодами да пива. Вот и сейчас от него несло сивушным духом.

– Напугал, дурень, – сердито выдохнула Яринка.

В голове тут же мелькнула мысль, что ещё седмицу назад она охотно назвала бы сына старосты лешим, но после знакомства с Даром… Как можно было вообще равнять эту образину с красавцем-лешаком?!

– Т-т-ты, – просипел в ответ сын старосты, смрадно дыша. – Я т-т-тебя, с-с-стервь… С-сглазила меня, небось. Девки надо мной с-смеются!

Он вытер с мурла пьяненькие слёзы и погрозил ей пальцем.

– Ходишь важная, как пава в тереме богатея… Брезгуешь мною.

– Совсем ополоумел, что ли? – Яринка отшатнулась в сторону. – На кой бес ты мне сдался? Домой иди, проспись!

– А ну с-стой! – зашипел Прошка не хуже змеи и шагнул из кустов, протягивая лапищи. – Неча хвостом вертеть, а потом пятиться! Ууууу, так бы и порешил всех баб! Все о мошне с серебром думаете, за неё и ноги раздвинуть готовы, а сами…

Сын старосты был пьян, и хмельная злоба придавала ему сил. Он скрючил пальцы на манер старой рассказчицы побасёнок, что изображала перед слушавшими её детьми бабу Ягу и потянулся к Яринке. Но испугаться она не успела. Едва уловимое движение сбоку – и она удивлённо ойкнула, схваченная за плечи и отдёрнутая в сторону. А Прошка с матюками и хрюканьем, достойным вепря Секача, со всей дури впечатался рожей в забор.

Тот дрогнул и заскрипел. С берёзы, что подпирала доски со стороны двора, на голову Прошке с шуршанием рухнуло прошлогоднее птичье гнездо.

– Т-ты кто? – рыкнул он, обернувшись и увидев незнакомого черноволосого мужика в дорогом кафтане.

– Жених это Яринкин, – ответил вместо Дара Ванька. – А тебе чего не спится? Шатаешься ночью, честной народ пугаешь, ещё и под хмельком. Не стыдно завтра будет в глаза отцу смотреть и соседям?

Ох, как же перекосилась морда у Прошки! Небось и протрезвел махом. У самого глаза загорелись не хуже, чем у лешака.

– Жених? – зарычал он сквозь стиснутые зубы, не сводя глаз с Дара. – Ишь, выискался! Ты кто таков? Откуда взялся? Ты вообще знаешь, кто я?!

– Знаю, – подтвердил Дар, и на лице его заиграли желваки. – Пугало огородное, которое за девками в поле подглядывает со срамными помыслами. Руки хоть мыл потом? Хотя, судя по виду твоей рубахи, мытьё и стирка тебе вовсе не любы. Зря, может, и бабы бы в твою сторону смотрели ласковее.

Прошка замер, переваривая услышанное. Так его ни разу в жизни не оскорбляли.

– Дар, ты что? – Яринка похолодела. – Это ж сын старосты! Антип и так житья нам не даёт, а если ты Прошку покалечишь…

– То есть в рожу двинуть ему нельзя? – лешак с деланной грустью оттопырил нижнюю губу, а потом ухмыльнулся: – Ладно, не очень-то и хотелось. Я к нему, вонючему, и прикасаться не хочу, брезгую. Да и опасно это, вдруг кулак в брюхе застрянет. Не у всякой бабы, что двойню носит, такое имеется.

– Да я т-тебя… – от злости Прошка принялся заикаться. Глаза его налились кровью. – Да я т-тебя, с-с-с…

– Сожрёшь? – подсказал услужливо Дар, отодвигая Яринку за спину. – Страшно-то как, я и портки уже обмочил. В твоё пузо мы с невестой, поди, вдвоём вольготно поместимся. Иван только поперёк горла встанет, уж больно локти у него острые.

Может, Прошка и побоялся бы лезть на высокого и крепкого парня, к тому же богато одетого. Явно не из простых и приехал издалека, а ну как прямиком с княжеского подворья?.. Но Ванька не выдержал и хрюкнул со смеху, и это стало последней каплей. Прошка взревел быком во время весеннего гона и кинулся на обидчика.

Дар сдержал обещание и бить в рожу не стал. Вместо этого сдвинулся к Яринке, а сам подставил ногу. Неуклюжий Прошка не успел остановиться, наткнулся на неожиданное препятствие и с воплем рухнул в траву.

– Всю округу, небось, перебудил, – посетовал лешак, поднимая изрыгающего хмельную брань Прошку за шиворот. – Охолонуть бы этой скотине немного. Где тут у вас родник какой или колодезь?

Продолжить чтение

Тайна проклятого дара

Пролог

Глава 1Ночь на Ивана-травника

Глава 2Огненная клятва

Глава 3Гости званые да желанные

Глава 1
Ночь на Ивана-травника

Глава 2
Огненная клятва

Глава 3
Гости званые да желанные